Обратная сторона топора. Роман. Часть 2. Глава 7

                Глава седьмая. Визит товарища Молотова

      Экраны в тёмной глубине кабинета ярко светились, лица на них выражали полнейшее внимание — у некоторых даже приоткрылся рот. Николай Афанасьевич правил бал, безжалостный в своих риторических вопросах:
      — Но готовы ли вы, товарищи, к лекции о международном положении? Готовы ли вы к пониманию того, почему мы, окрылённые, горячо поддерживаем товарища Сталина, хотя и несём тяжёлую ответственность за становление и развитие мирового капитала? Нет, товарищи, вы к этому ещё не готовы. Для того, чтобы вы были к этому готовы, вам следует ознакомиться с требованиями нашего устава, которыми руководствуются в повседневной работе стратеги Креаты и подчинённые им человековожатые. Должны неукоснительно руководствоваться и вы, воины Натуры, спецназ стратегов. Если требования эти покажутся вам излишне суровыми — не взыщите. Креата сурова и не допускает послаблений — в отличие от Натуры. Но вы вправе отказаться от своей миссии, если по моральным или иным соображениям она покажется вам невыполнимой. Расстрел вам за это не грозит. Хотя… — Бывалый вздохнул. — Хотя вы уже много чего знаете. Правда, за разглашение сведений о Креате максимум, что вам может угрожать в мире Натуры, — лечение в психиатрической больнице.
      Покончив с предисловием, Бывалый молча сделал жест в сторону Анастасии Львовны. Тут же в её руках откуда-то появилась книга, на обложке которой огненными буквами сияло: «Устав». Раскрыв книгу, майор с должной торжественностью сообщила, что высшим органом сопровождения исторического процесса является сообщество стратегов Креаты, которые, однако, не образуют какого-либо постоянного совета, центрального комитета, политбюро и тому подобного. Существует также специализация по тематике, а также по странам и народам, сложившаяся исторически. Стратеги обоих направлений, окрылённые и горькие — в англоязычном звучании соответственно джойеры и пейнеры, — на основе своих подходов разрабатывают большие и малые проекты и сценарии будущего для человечества в интересах главной цели — его объединения. Рабочими инструментами стратегов служат Хроники, содержащие материалы о прошлом любой требуемой степени детальности, а также Вариостат, прогнозирующий варианты развития событий по тому или иному сценарию. Физические принципы работы этих систем стратегам не известны, хотя предположительно по ним есть наработки в Генийленде, которые разглашению не подлежат.
      — Впрочем, — от себя добавила Стрижова, — легко предположить, что работа Хроник и Вариостата аналогична функциям человеческого мозга — памяти и воображению, но мозга коллективного, действующего очень давно и в планетарных масштабах. В некоторых случаях, обычно преднамеренно, происходит утечка сценариев Вариостата в Натуру через намеченных стратегами лиц, вследствие этого заслуживающих у современников репутацию пророков — разумеется, если сценарий не подвергся потом значительной коррекции. А коррекция, надо сказать, осуществляется постоянно как результат взаимной контригры горьких и окрылённых, если только эта контригра не заложена в сценарий изначально. Разработанные и обкатанные на Вариостате сценарии воплощают в жизнь, стараясь не нарушать Великий Принцип Невмешательства, руководимые стратегами легионы и, внутри них, звенья драйверов, а если необходимы оперативные точечные воздействия — воины Натуры.
      Инструктирующая перевернула несколько страниц, до следующей закладки:
      — Мы, легионы и звенья, представляем собой силу широкого, массового, долговременного и притом неявного, подсознательного влияния на своих ведомых, а через них — на события Натуры. Наше искусство в том, чтобы ничего не навязывать ведомым, тем более, не дай Бог, не захватывать их психику. Товарищам воинствующим безбожникам подобные захваты знакомы как распространённое в Средние века одержание демонами и бесами. В наших коллективах такие методы вождения решительно осуждаются, а если подобные явления всё же имеют место — виной тому не мы, а другие существа Креаты, о которых вам в своё время будет доложено. Мы, драйверы, лишь организуем стечения обстоятельств, подталкиваем к определённым решениям, к которым ведомые расположены и без нас. Мистически настроенные люди называют это знаками судьбы. Примерно так же опытный писатель-беллетрист говорит с читателем — языком образов и ситуаций, их искусным монтажом, без открытых деклараций и призывов.
      — Социалистический реализм, — вмешался Бывалый, — смотрит на вопрос шире. Не зазорно для автора, если трудящиеся прочтут в романе прямой призыв к вооружённому восстанию или, наоборот, к ударному стахановскому труду.
      — Согласна, — улыбнулась майор. — Это я для общего развития. Вам же, товарищи, интереснее, конечно, не наша, а ваша личная роль в процессе. Стать драйверами вы ещё успеете.
      — Чёрный юмор Креаты, товарищи, — пояснил Бывалый. — Не обижайтесь.
      — Стратегам, — продолжала Стрижова, — вы нужны как люди Натуры, всегда готовые исполнить их поручения — совершить что-нибудь экстраординарное или, чаще, внешне заурядное, малозаметное, но в нужном месте и в нужное время — и потому в корне меняющее ход событий. Такого рода поступки называются точечными воздействиями на историю, они действенны не всегда, а лишь в короткие периоды, причём последствия их заранее просчитываются стратегами на Вариостате. Обычно последствия ветвятся, то есть Вариостат даёт несколько версий прогноза с различной вероятностью. В принципе ту же работу могут исполнить и драйверы руками своих ведомых, но, как вы понимаете, драйверу не рекомендуется прямой сознательный контакт с ведомым, для точечных же воздействий часто требуются быстрота, осознанность и чёткость, что через подсознание обеспечить не удаётся.
      Глотнув чаю и хрустнув песочным печеньицем, майор раскрыла следующую закладку:
      — Важный момент: руководство воинами Натуры стратеги осуществляют по-суворовски. Кстати, и в нынешней советской действительности обращение к традициям становится всё более популярным. Генералы вместо командармов, комкоров и комдивов, прославление подвигов народа в эпоху царизма вместо их осмеяния, казаки в своих традиционных одеждах… Что значит — по-суворовски, товарищи? Каждый воин должен понимать свой манёвр. То есть — со всеми последствиями, ожидаемыми стратегами: последствия будут до вас доведены, действовать вслепую не придётся. Но стратеги идут дальше русского военного гения, и вот это-то и может отпугнуть робкие умы. Николай Афанасьевич предупреждал вас о такой опасности, поэтому наберитесь мужества. Товарищи командиры, обращаюсь к вам: как поступите вы с подчинённым, который в бою откажется исполнить приказ? Не напрягайте мысль, я знаю ответ. Поручения же стратегов — это приказы такого высокого уровня, что для их исполнения вам придётся проявить не только самоотверженность и героизм, но и неукоснительную эмердженцию. Слово это происходит от латинского «эмерго» — вынырнуть, возникнуть, внезапно появиться, но к подводному флоту и скрытности операций не имеет отношения. Эмердженция в понимании стратегов означает, что предписанный вам манёвр вы можете совершить в точном соответствии с приказом, но можете и слегка откорректировать по обстановке и по разумению. Либо, если внутренне вы не одобряете его последствий, можете не выполнять. То есть не сделать во исполнение приказа вообще ничего. Либо сделать нечто прямо противоположное приказу. Или выкинуть фортель — совершить что-нибудь необычайное на свой страх и риск. Поясню, что я имею в виду. Однажды великий русский писатель Иван Тургенев сказал о не менее великом русском революционере Петре Кропоткине: если бы тот получил задание совершить террористический акт и услышал по дороге, например, пение соловья — он не стал бы исполнять задание. Поскольку обычно стратеги дают задания воинам Натуры в критических точках истории, когда от отдельного человека многое зависит, то любое его действие или бездействие окажется весомым по своим последствиям. Говоря высоким слогом — судьбоносным. Проявления эмердженции, или, если по-русски, неожиданности, несказанно радуют стратегов, поскольку вносят в предсказанный даже с большой вероятностью исход событий творческую стихию, чреватую нежданным-негаданным, дышащую безумием небывальщины, открывающую невиданные горизонты — а что ещё важней для стратегов? Это и есть социальное творчество, ведущее к великой цели через чудеса обстоятельств. Это и есть диалектический метод, развитый товарищем Сталиным в четвёртой главе «Краткого курса», пункт второй, а стратегами развитый ещё дальше. К тому же эмердженция сбивает с толку оппонентов, стратегов другой ориентации, которые норовят заранее просчитать ходы противника. Поэтому на место суворовского: «Воин, понимай свой манёвр!» — стратеги ставят: «Воин, выдумай свой манёвр сам!»
      С этими словами Анастасия Львовна захлопнула книгу устава. Николай Афанасьевич подвёл итог:
      — Таким образом, товарищи, через вас — а я добавлю: и через нас, потому что уставные требования эмердженции для легионов и звеньев примерно такие же, — стратеги могут играть даже против самих себя, за противника, что, если вдуматься, очень важно. А скажите-ка мне, разве в жизни Натуры происходит иначе? Разве ваши задумки и надежды, планы ваших начальников, приказы командиров всегда исполняются? Разве не омрачает душу, если вспомнить известного писателя-романтика, призрак Несбывшегося? Разумеется, я не имею в виду планы коммунистической партии, которые всегда выполняются и перевыполняются — даже по числу разоблачённых врагов народа в каждом районе страны. У кого без помех, поправок и сюрпризов обухом по голове получается задуманное, тем более — удаётся вся жизнь, того надо поместить за решётку в кунсткамеру как редчайший экспонат. Стратеги давным-давно с этим не просто смирились, но поняли важность и огромную пользу эмердженции на извилистых путях к главной цели. И разве светлое будущее всего человечества — коммунизм, в неизбежности которого не сомневаемся и мы, окрылённые, только пути к нему видим не совсем те, что наметили руководящие товарищи, большей частью уже расстрелянные, —  разве коммунизм не поднимает красное знамя, на котором начертан лозунг несомненно известного вам Франсуа Рабле, выдающегося борца с мракобесием в великую эпоху Возрождения, а также вряд ли вам известного, но тоже выдающегося мракобеса двадцатого века Алистера Кроули: «Делай что хочешь!»? Это и величайший лозунг стратегов, товарищи. Да, именно так, и не надо часто-часто моргать от удивления! Любопытно: Вариостат показывает, что к этому же когда-нибудь, вероятно, уже после товарища Сталина, обязательно придут на путях к коммунизму и большевики. Это станет лозунгом любого начальника — правда, лишь до тех пор, пока на него не полетят жалобы наверх. Тогда он и сам полетит — скорее всего, тоже наверх, на работу в центральный аппарат. На этой оптимистичной ноте позвольте закончить затянувшееся вступление и предоставить слово для доклада о международном положении покойному приват-доценту Московского университета Сопротивлеву Виктору Ивановичу с комментариями покойного майора государственной безопасности Стрижовой Анастасии Львовны.
      Отодвинув стакан, аппетитно источавший парок от крепко заваренного чая, Виктор Иванович солидно достал из воздуха пачку листов машинописи и разложил их перед собой, изобилующие красными подчёркиваниями и пометками «нота бенэ» в кружочке.
      — Что такое фашизм, товарищи? Не итальянский — это ерунда, детская забава, — а германский? Нет, не с точки зрения марксистско-сталинского определения: реакционная, открыто террористическая диктатура финансового капитала, — а с позиций стратегов? Германский фашизм, товарищи, — это их совместный проект, горьких и окрылённых: консенсус. Потому и победил так мирно и гладко, без кровавой пятилетки гражданской войны, как большевизм в России, где стратеги, как вы уже знаете, противоборствовали. Коммунисты и эсдеки, явное большинство на германской политической сцене, даже не пикнули. Вернее, пищать-то пищали, но не громко. Почему такой странный консенсус стратегов, товарищи? Тьфу! Риторические вопросы перекинулись и на меня. Вот зараза! А потому такой странный консенсус, что каждая из сторон видела свой выигрыш, а Вариостат показывал пятьдесят на пятьдесят. Что выигрывали наши горькие оппоненты? Фашизм — это подавление и агрессия, то есть война, а война — из самых горьких средств, какие прописывают народам их правители, а нередко и народы — сами себе. Имею в виду — в шовинистическом угаре. Если вы не забыли, что вам говорил товарищ Бывалый, — для того, чтобы расколоть крепкие орешки благополучных европейских народов, чистеньких, аккуратненьких, не помышляющих о революции, нужна большая война. Между прочим, в прошлом году товарищ Сталин высказал эту мысль открыто — разумеется, на очень закрытом заседании. И если революция — локомотив истории, то фашизм — локомотив революции. Так что с горькими понятно. Но зачем же фашистская гадость понадобилась нам, окрылённым? Вопрос, как говорят математики, нетривиальный. Представьте себе Европу заповедником буржуазных свобод, с социалистами в доброй половине правительств, для фасона поющими «Интернационал» на своих сходках, — к чему дело и шло в двадцатые, докризисные годы. Приложи мы немножко усилий, окрыляя народы и дальше, речь могла зайти — чем чёрт не шутит! — о единой Европе, некоем евросоюзе, Соединённых Штатах Европы, о которых с двойственным чувством писал когда-то Ильич. Не есть ли это выдающийся успех окрылённых, реальное объединение народов? Нет, товарищи, не выдающийся и не успех. Конечно, сунься товарищ Сталин своими танками в такую Европу — в него бы и тамошние коммунисты плевали. Показали бы ему ту ещё финляндскую козявку! Да он бы и не сунулся: товарищ Сталин всегда соблюдает декорум, чтобы ни один историк не посмел назвать агрессором — если только в мире его мечты останутся историки, не вытесненные псалмопевцами. И каков же был бы итог для Европы, точнее, для Евразии? Консервация статус-кво. Вместо объединения — два полюса. Хорошо, подумаем дальше. Может быть, это путь к нескорому, но объединению, причём на наших, окрылённых началах? Быть может, с развитием хозяйства и с ростом благосостояния окрылится и советский народ? То есть, грубо говоря, обуржуазится? Перестанет чувствовать себя в окружении врагов? И Россия из очага Мировой революции превратится в нормальную европейскую страну, только очень большую? Нет, товарищи, невозможно. Повторяю: не-воз-мож-но! Что мешает? Не что, а кто. Но это уже не по моей части, и потому уступаю трибуну психологу.
      Перед Анастасией Львовной никаких рабочих материалов не было, только стакан чаю, и заговорила она по вдохновению, вначале — трудно, на секунду закрывая глаза в поисках нужного слова:
      — Живёт в Швейцарии, на мирном островке Европы, один этнический немец — Карл Густав Юнг, психиатр. Знаменитый. Я бы сказала, он психиатр не отдельного человека, а общества в целом, и для стратегов это весьма интересно. В политическом отношении наивен: до сих пор не верит, что фашизм — абсолютное зло, всё ждёт проявления его положительных сторон. Диалектик! Не дождётся. Но гениальность делает учёного умнее самого себя — и наивность не помешала Юнгу, что называется, ухватить чёрта за хвост. Имею в виду его статью под заглавием «Вотан». Товарищи интеллигенты и атеисты без труда вспомнят, что так звали древнегерманского бога войны. То есть — не звали, а зовут, поскольку он жив и сейчас. Да, товарищи, не удивляйтесь. Ведь живы же мы, люди, умершие для Натуры. Живы и боги, но это несколько иной случай. Далеко не все из них были историческими личностями, впоследствии обожествлёнными. Часто они — плод сходных между собой фантазий многих людей, в них верующих и вступающих с ними в мысленное общение как с реальными персонами. Основа бытия богов, их материальный носитель — мозг человечества, объединённый не изученными пока волнами, о чём мы сегодня уже говорили. В этом мозге боги живут, развиваются как личности, ибо они и есть личности — не хуже тех, что во множестве таятся в подсознании отдельного человека, независимые от его «я». Об этом вы тоже сегодня слыхали. По характеру боги таковы, какими их создала коллективная фантазия, они намолены верующими. Намолены — вот подходящее слово! Прав выдающийся атеист Емельян Ярославский, не устающий повторять: не бог создал человека, а человек создал бога. Если бы товарищ Ярославский понимал, о чём говорит! Думаю, это вредно сказалось бы на его здоровье. Боги глядят на мир Натуры глазами людей, слышат их ушами, видят их сны и фантазии, читают мысли — и даже активно их формируют. Боги чрезвычайно могущественны — не все, но некоторые. И хотя, к огорчению церковников, они не всесильны — сила их по отношению к обычному человеку такова, что мало не покажется. Богов, товарищи, и похожих на них существ в Креате пруд пруди, и исходят от них, по законам диалектики, как благие дела, так и неисчислимые беды. К сожалению, упразднить их невозможно: они, как и мы, бессмертны, пока живёт человечество и его Креата. Но от эпохи к эпохе могущество их меняется. Например, влиятельные когда-то античные боги сейчас безобидны, как сказочные персонажи. Хочу сразу приучить вас к терминологии: сонм этих существ Креаты мы зовём не богами, не демонами, не ангелами, а словом, которое прошу запомнить: мифоиды. Мифоид — понятие более широкое, чем религиозный персонаж. Мифоидом может стать популярный герой литературы и кино, но психологический механизм его рождения как живой личности — тот же, что и у богов: коллективный восторг или ненависть, то есть — намаливание. Слово «мифоид», как вы понимаете, происходит от слова «миф», короче — сказка. Ничего страшного, если вы будете путать эти два понятия: последователи Карла Юнга считают, что сказка ближе трудовому народу, чем древний миф. Заслуга же самого Юнга в том, что он донёс до людей Натуры суть вопроса: мифы и сказки жили, живы и будут жить в коллективной психике народов, по-нашему — в пространствах Креаты. Правда, донёс он это в крайне превратной форме и напустил мистического тумана, но, наверно, у немцев вообще мозги такие, да и вопрос далеко не изучен. Юнг полагает, что древние мифы и их персонажи — мифоиды, которых он называет архетипами, существуют в такой глубине психики, которая сознанию недоступна, — в коллективном бессознательном, а людям явлены лишь адаптированные версии — архетипические образы. Тем не менее эти сказки постоянно вторгаются в нашу жизнь: в повседневности человек только и делает, что разыгрывает очередную сказочку — с её сюжетом, героями и финалом, нередко печальным. Разыгрывает, сам того не понимая. Миф, сказка сидят в нём глубоко — но где? Юнг предполагает, что архетипы передаются из поколения в поколение генетически, тут он ярый ламаркист. Но если товарищу Лысенко, ознакомься он с переводами трудов Юнга, идея могла бы понравиться  — мы, напротив, относимся к ней настороженно. Правда, учёные Генийленда не отрицают, что многие схемы поведения передаются неизвестным пока наследственным веществом клеток, но детали сюжетов — вряд ли. Да и ни к чему такое объяснение, когда есть прямая связь через Креату, живущую на едином мозге человечества, хранящем память всех поколений.
      Перед Анастасией Львовной возникло блюдечко с нарезанным лимоном, она взяла два кружочка, бросила в стакан и слегка подавила ложечкой. Сидевший напротив приват-доцент скривился от воображаемой кислоты, тогда майор с улыбкой бросила в стакан и третий кружочек, а ещё один демонстративно положила в рот и неторопливо прожевала, не изменившись в лице.
      — Как же, товарищи, мифы передаются отдельному человеку? Как влезают в психику каждого? Дело в том, что любой миф — это не только отдельное пространство в Креате, которое создаёт себе его главный мифоид, но и крупная корпорация. Её представители — представители главного мифоида, им созданные, — проникают в человеческое подсознание, где и гнездятся подобно нам, драйверам. Мы называем их резидентами. Каждая такая мифокорпорация желает распространить своё влияние как можно шире и воздействовать на события Натуры, чтобы ещё более усилиться. Оккультисты называют такие корпорации эгрегорами, но это поверхностный подход, затушёвывающий сугубо личностную природу мифоидных активистов. Иногда мифокорпорации нам, драйверам, мешают, но чаще мы используем результаты их работы. Резидент — это хиленькая копия главного мифоида, способного беспрестанно самотиражироваться, создавая в себе и отщепляя от себя свои младшие, подчинённые личности. Резиденты как личности примитивны, но дело своё знают. Если же главный мифоид решит, что настал его звёздный час, «день икс» его мифа, он высадит в психику, или, по-нашему, в мемории подопечных целый десант своей агентуры. Юнг называет такие вещи активацией архетипа, и проявляется она в необычайной, чрезмерной увлечённости. В человеке просыпается большой, постоянный, иногда болезненный к чему-то интерес, человек одержим идеями и планами, в основе которых — тот самый мифосюжет, который десантирован у него в голове. При этом одержимый может сильно измениться даже внешне, физически. И для нас, его ведущих, это очень важные явления, мы начинаем строить на них свою игру.
      Помешав немного ложечкой, докладчица отхлебнула. Видимо, чай оказался остывшим, однако через секунду над ним заклубился пар.
      — Вернусь к началу: воинственный германский бог Вотан. По наблюдениям Юнга, этот бог из глубин бессознательного овладел народными массами, взнуздал их сознание, как говорят — одержал их. Именно так Юнг воспринимает германский фашизм, подмечая его особую ярость, агрессивность, зловещий мистицизм, склонность к архаике. И с точки зрения Креаты Юнг совершенно прав! Действительно, огромная Вотанова свита, и не только его, но и других древнегерманских богов, не слишком добрых, десантировалась в умы миллионов немцев. А теперь давайте-ка спросим себя: если у немцев массово активировался мифоид Вотан со своим мифом — какой миф активен у нас? Существует ли в СССР что-то похожее?
      На зелёном сукне стола появился листок бумаги — вероятно, с какой-то цитатой.
      — Был такой русский религиозный философ — Николай Бердяев. Вернее, в мире Натуры он ещё жив и обитает в разгромленной Франции. В своё время Ильич выдворил их целой компанией, морским путём, на пароходе, из России на Запад. Троцкий, известный вам провокатор и двурушник, который этим летом понёс наконец заслуженное наказание, помнится, говорил, что надо бы расстрелять, да вроде как не за что. А Ильич нашёл решение, и очень гуманное: с такой поповщиной в мозгах, да ещё с постоянной присказкой «свобода, свобода» всё равно бы не сносить этому Бердяеву головы. Нам он интересен, конечно, не своей поповщиной, а наблюдениями жизни. Он в этом году закончил одну рукопись, пока что черновик, что-то вроде философской автобиографии. Я в Хрониках стратегов из любопытства просмотрела — и наткнулась вот на какое место.
      На носу майора выросли очки, которые вмиг её преобразили, но оказались очень к лицу, в сочетании с чекистской формой придавая пикантности. Пододвинув листок, стала читать:
      — «В стихии большевистской революции меня более всего поразило появление новых лиц с небывалым раньше выражением. Произошла метаморфоза некоторых лиц, раньше известных. И появились совершенно новые лица, раньше не встречавшиеся в русском народе. Появился новый антропологический тип, в котором уже не было доброты, расплывчатости, некоторой неопределённости очертаний прежних русских лиц. Это были лица гладко выбритые, жёсткие по своему выражению, наступательные и активные. Ни малейшего сходства с лицами старой русской интеллигенции, готовившей революцию. Новый антропологический тип вышел из войны, которая и дала большевистские кадры. Это тип столь же милитаризованный, как и тип фашистский. Об этом я не раз писал. С людьми и народами происходят удивительные метаморфозы. Для меня это был новый и мучительный опыт. Впоследствии такие же метаморфозы произошли в Германии. …В коммунистической атмосфере было что-то жуткое, я бы даже сказал, потустороннее».
      С завершением цитаты очки с лица майора исчезли.
      — Вот таков наш Вотан, товарищи. Но кто же из мифоидов конкретно одержал русских? Вопрос нетривиальный, как выражается товарищ Сопротивлев. Мифоидов — громадное количество, живут они в своих особых пространствах, большинство из которых я бы не рекомендовала посещать с экскурсиями, ибо это сущий ад. Мифопространства образуют целый мир, целую вселенную, которую у нас называют мифосферой. Разумеется, это не такая сфера, как, например, атмосфера Земли, — просто метафора. Один австрийский геолог придумал слово «биосфера», его подхватил знаменитый академик Вернадский, а некий француз, учёный иезуит, наслушавшись его лекций, заговорил о ноосфере — планетарной сфере разума. Правда, это вовсе не Креата, не потусторонний мир, о котором француз понятия не имел, хотя как иезуит, причастный к поповщине, должен бы. Прославился же он тем, что раскопал в Китае синантропа, предка человека, — да из-за войны так в Китае и застрял. Сейчас от нечего делать пишет книжку об эволюции биосферы на пути к этой самой ноосфере. Об эволюции он тоже не имеет понятия, но как она происходила на самом деле — мы по недостатку времени говорить сегодня не будем. Что, вы всё-таки интересуетесь, прав ли Дарвин, этот Карл Маркс биологии? Отчасти, товарищи, отчасти. Он не знал главного: кто такие титаны, великие вожатые эволюции. Так вот, о сферах. Сфера вообще может быть чего угодно. Мы вот обсуждаем мифосферу, важную сферу Креаты, а живёт она в коллективном мозге человечества, сфере всех нейронов — нейросфере. Однако простите за долгий экскурс. Так кто же одержал русский народ в семнадцатом? Какой миф из мифосферы выбросил к нам свой десант?
      По-лекторски выдержав интригующую паузу, Анастасия Львовна продолжала:
      — Не хочу никого обидеть, но коммунизм — это миф. Конечно, в хорошем смысле слова. Мечта о справедливом и совершенном обществе с давних пор волнует человечество, реальный же путь намечен классиками менее ста лет назад. Но сколько веков живёт в умах ветхозаветный рай, христианское царство небесное, социальная утопия Платона! Или возьмите расцвет утопизма в эпоху Возрождения, наивные труды ранних социалистов, обычно глубоко религиозных. Вы уже достаточно знакомы с законами Креаты, товарищи, чтобы понять: этот великий миф, эти райские миры давно уже стали — и не могли не стать — осязаемой реальностью мифосферы, намоленные десятками поколений страждущих, уповающих и борющихся. Там обитают мифоиды народных вождей, заступников и мстителей, героев и мучеников, и вряд ли найдётся на земле человек, свободный от резидентуры этого мифа в своём подсознании, даже если это махровый реакционер. И не удивительно, что современный коммунистический миф, движущий созидательным трудом миллионов советских людей и борьбой угнетённых народов, соединил в себе предшествующие мифы, включая религиозные. Товарищи воинствующие безбожники, надеюсь, со мной согласятся. Кстати, откуда пришло к нам слово «воинствующий»? Ленинская партия так же нетерпима к инакомыслию и уклонам, как христианские ортодоксы к ересям. А что такое сама партия, орден меченосцев по образному выражению товарища Сталина, как не современная версия церкви воинствующей? А ведь это великий мифоид! Не случайно даже лидеры партийной оппозиции идейно разоружались и униженно каялись перед ней, словно перед высшим существом, мудрости и воле которого готовы были безропотно подчиниться. Религиозные черты большевизма подмечал — правда, с враждебных позиций — тот же Бердяев и, независимо от него, ещё один мыслитель, в определённых кругах весьма известный. Я имею в виду старообрядческого теоретика, в земле рогожской просиявшего, Фёдора Мельникова, не раз сходившегося в публичных словесных баталиях с большевистскими идеологами и даже вождями. Но когда попытались его поймать и расстрелять — не удалось: неуловимый оказался учёный, ушёл в леса.
      Стрижова с видимым удовольствием отпила чаю из своего неизменно пополняющегося стакана.
      — К чему я веду разговор? К той проблеме, для прояснения которой товарищ Сопротивлев уступил мне трибуну: зачем нам, окрылённым, понадобился германский фашизм? Почему в соседстве с мирной Европой Россия горьких не могла бы переродиться в Россию окрылённых — примерно как Россия нэповская в Россию социалистическую, только наоборот? Всё дело, товарищи, в так называемых огневых. Огневыми мы в Креате обозначаем людей, у которых активирован архетип, то есть десантирован миф — называйте по Юнгу или по-нашему, как хотите. Огневые — это и есть тот новый антропологический тип, который так поразил Бердяева в семнадцатом. Он не может рассосаться или переродиться. Он никуда не делся и сейчас: Бердяев углядел рождение ядра советского народа — носителя коммунистического мифа. Смею утверждать, товарищи: огневые  есть и среди вас. Миф коммунизма активен в ваших мемориях, отступление от него, буржуазное перерождение для вас смерти подобно. Впрочем, это не помешает вашей службе в спецназе окрылённых: если вы усвоили методы руководства стратегов, требования устава и основы материалистической диалектики — противоречиями вас не удивишь. Я бы сказала, так даже интереснее. То есть — эмерджентнее! Конечно, не все граждане Советской страны — огневые. И даже далеко не большинство. Признак огневого — необычайный к чему-то интерес: просыпаюсь утром — и рвусь к своему делу! Большинство людей, надо признать, не испытывает особого интереса ни к чему. Можно сказать, они некоторым образом спят. Даже собственное благополучие занимает их лишь в определённые периоды, а если кое-как устроились в жизни, то и порядок. Не случайны жалобы профессиональных революционеров, несомненно огневых, что массу пролетариев нелегко раскачать не то что на восстание, а даже на забастовку за повышение зарплаты. И дело не в темноте и забитости. Просто они не огневые. В России огневые, одержимые мифом коммунизма, возобладали и задают тон. Мы называем их огневыми красными. В Германии красных тоже было немало, древние же мифоиды вотановской пробы расширяют свою резидентуру ещё с прошлого века, со времён объединения германских земель, создавая своеобразную — не сказать, что приятную для постороннего — атмосферу национального подъёма и возрождения традиций. Вотан взъерепенился лишь под натиском красного мифа — и породил массу своих огневых: нацистов. Вот, — скромно улыбнулась майор, — всё, что я должна была сказать. Нет, не всё! — спохватилась она. — Гипотеза от себя, которую можете не принимать всерьёз. Мне кажется, в делах нашего отечества замешаны и другие мифы, помимо красного. Не хочу быть заподозренной в симпатиях к церковникам, но почему большевики рушат храмы, рубят иконы, выбрасывают мощи святых, истребляют попов и монахов? Не похоже ли это на что-то другое, случившееся давным-давно? Не так ли и в древнем Киеве низвергали, унижали, оскверняли так называемых идолов — символы исконной народной веры, убивали волхвов — её служителей, прельстившись верой иноземной? Не следует ли видеть во всей неимоверно тяжкой истории России возмездие родных нам и оскорблённых, преданных нами богов-мифоидов? Гневались боги — тосковал и народ, так и не ставший по-настоящему христианским, тосковал по своей истинной вере, чуждой рабскому смирению. Тосковал, окружённый мириадами существ из свиты исконных русских богов: домовыми и домовилихами, лешими и лесовихами, полевиками и полудницами, русалками и водяными. И вот наконец, подобно богам германским, наши Перун, Велес, Даждь, Марена, Мокошь, Ярила и другие товарищи почувствовали, что время пришло — и взялись за дело. Не они ли на рубеже веков вдохновляли творцов русского модерна — провозвестников своего возвращения? И кончатся несчастья наши только тогда, когда мы с покаянием прижмём родных наших к своей груди. По счастью, покаяние не требует отречения от Христовой веры: древние боги веротерпимы и с радостью примут в свой пантеон и Христа, и всех его святых. Боги ждут. Они ждут всегда. Дело за нами.
      Смущённым покашливанием нарушив воцарившееся неловкое молчание, приват-доцент подхватил эстафету:
      — Поблагодарим товарища Стрижову за содержательные комментарии, хотя, может быть, не за последние её высказывания, от которых веет, я бы сказал, даже не поповщиной, а откровенной шаманщиной. Извлечём, товарищи, квинтэссенцию из того, что она нам доложила. Россия — вотчина огневых красных. Огневые не остывают, они могут только сгореть. Они спят и видят покрасить окружающий мир своей краской, или, проще говоря, поджечь, чего окружающий мир хочет всё меньше. Ситуация патовая. А техника не стоит на месте, в первую голову — военная. Сейчас политики и военные озабочены расщеплением ядер урана и энергией, которая при этом выделяется. Можно вообразить, чем закончится патовая ситуация, да и Вариостат показывает. Что отсюда следует? Патовую ситуацию надо взорвать. Что и обеспечивает германский фашизм, гарантированно и быстро. Горьким стратегам это нужно, чтобы войной поломать крылья окрыляющимся народам, дав шанс Мировой революции. А зачем это нам, их оппонентам? Наша игра тоньше. Да, мы могли остановить Гитлера на пути к власти. Буйство Вотана ровно ничего не значит без консенсуса стратегов, окрылённых и горьких. Влияние нацистов в начале тридцатых пошло на убыль, и если бы мы, окры, поддержали этот процесс, они вернулись бы туда, откуда пришли: в вонючие пивные. А немецкий рабочий класс, коммунисты и эсдеки, объединившись вопреки амбициям и раскольническим усилиям Коминтерна, за которыми стоял не кто иной, как товарищ Сталин, без стеснения обзывавший социал-демократов социал-фашистами, — немецкий рабочий класс стройными рядами зашагал бы к окрылённому, но вовсе не красному будущему под звуки популярной песенки Ганса Эйслера, которую учат даже советские школьники:
                Друм линкс, цвай, драй!
                И левой, два, три!
                Идут миллионы к нам.
                Вступай в наш единый рабочий фронт,
                Потому что рабочий ты сам!
      — Да, это был бы наш выигрыш, — продолжал Виктор Иванович, — но и патовая ситуация в Европе. И мы дали согласие на Гитлера — но не только поэтому. Замысел наших стратегов был гораздо глубже. Давайте помыслим: так ли уж несокрушимы огневые красные со своим мифом? В народе говорят: клин клином вышибают. Нужно поднять из мифосферы такой миф, который был бы не слабее красного. А какой миф не слабее красного? Такой, когда не ты грозишь обветшалому миру, а тебе грозят. Когда не тебя опасаются трусливые западные либералы, а ты сам в смертельной опасности. Когда волки рыщут вокруг твоего дома. И не поднадоевшие волки мирового империализма, которых били, бьём и будем бить, а жуткие фашистские оборотни-сверхчеловеки под знамёнами того же, красного цвета. И не просто рыщут, а напялив овечьи шкуры, залезли уже к тебе во двор, чтобы внезапно прыгнуть на спину и вонзить клыки в загривок. Вот миф, адский, способный всколыхнуть массы почище красного рая! Готовый на всё коварный враг снаружи — и готовый на всё коварный враг внутри: пособник внешнего, агент влияния, шпион, диверсант, вредитель, пятая колонна, заговорщик, террорист. Разве не такой миф десантировал советскому народу товарищ Сталин благодаря германским фашистам? Ну и, конечно, благодаря нашей, окрылённой помощи и посредничеству в мифосфере. Носители красного мифа оказались в нелёгком положении. Их охватил страх. Страх перед врагом, который — под маской, который — внедрился, который уже внутри, который везде, даже в Кремле, а может быть, и в твоей семье. Страх логичный — и страх иррациональный: как оправдаться, если все вдруг решат, что враг — это ты? Не проще ли поверить в это самому? Вот, товарищи, зачем окрылённым стратегам германский фашизм и вот почему они так горячо поддерживают товарища Сталина. Иначе товарищ Сталин, по правде сказать, вовсе не одержимый мифом о коммунизме, не одолел бы своих ярых красных товарищей в борьбе за руль. А без германского фашизма, без мифа о волках в овечьей шкуре и великого страха он бы этот руль не удержал. Перед лицом огневых красных, даже снятых со всех постов, даже отбывающих тюремные сроки, товарищ Сталин был обречён. И не следует примитивно рассуждать, что, покончив с товарищем Сталиным, красные перегрызлись бы между собой и погрузили страну в хаос. Не показывает такого Вариостат! Шекспировской классикой своих интриг, стравливая вчерашних друзей, руками одних убирая других, товарищ Сталин преподал красным великие уроки, сделал прививку от бешенства амбиций. Но германский фашизм, дамоклов меч апокалиптической схватки позволил товарищу Сталину просто-напросто расстрелять своих красных соратников, не дав им шанса воспользоваться его бесценными уроками. Говоря словами, приписываемыми товарищу Сталину: нет человека — нет проблемы. Или как в одной детской книжке: мёртвые не кусаются. И хотя даже после всех чисток и ликвидаций огневые красные в России ещё очень и очень многочисленны — они грустят. У них уже нет лидеров, даже сидящих за решёткой, нет организующих центров, даже воображаемых. Вместо этого — организующие центры шкурников, терпимых товарищем Сталиным, поскольку рыло у всех в пуху: легко и управлять, и посадить, и расстрелять. Товарища Сталина можно понять, у него был ограниченный выбор: шкурная сволочь наверху — или смерть. Разве это не блестящая игра и не большой успех окрылённых в захваченной горькими России?
      — Скажи-ка мне, Виктор Иванович, — подал голос долгое время молчавший Николай Афанасьевич, — ты читал «Краткий курс»?
      Взгляд был придирчив, глаз прищурен.
      — Конечно! Как же бы я, будучи вожатым советской девушки, отличницы с золотым аттестатом, а теперь студентки университета, позволил себе не читать «Краткий курс»? Горький мой коллега по вождению Любы — вот он вряд ли читал.
      — Да, — согласился Бывалый, — вряд ли. — И пояснил для экранной аудитории: — Горький водила девушки Любы — мифоид, возникший из популярного произведения искусства. Такое в Креате не редкость: мифоиду разрешается работать драйвером, но, конечно, с соблюдением правил. Что? Какое произведение искусства, вы спрашиваете? «Демон сидящий» художника Врубеля. Так вот, Виктор Иванович, ты меня не уводи. Просто прочесть «Краткий курс» — мало. Его надо штудировать. Ответь мне: ты его штудировал?
      — Само собой. И даже конспектировал, а важнейшие места подчёркивал красным карандашом.
      — Хорошо, тогда скажи: что говорится в главе двенадцатой, пункт четвёртый, после слов «Эти белогвардейские козявки»?
      — Пожалуйста, — пожал плечами приват-доцент и, подняв глаза к потолку, стал цитировать: — «Эти белогвардейские козявки забыли, что хозяином Советской страны является Советский народ, а господа рыковы, бухарины, зиновьевы, каменевы — разумеется, в тексте все с маленькой буквы — являются всего лишь временно состоящими на службе у государства, которое в любую минуту может выкинуть их из своих канцелярий, как ненужный хлам. Эти ничтожные лакеи фашистов забыли, что стоит Советскому народу шевельнуть пальцем, чтобы от них не осталось и следа. Советский суд приговорил бухаринско-троцкистских извергов к расстрелу. НКВД привёл приговор в исполнение».
      — Вот! — поднял палец Николай Афанасьевич. — А ты говоришь — страх! Человек, одержимый красным мифом, неустрашим. Советский народ, проникнутый идеей коммунизма, не был охвачен страхом. Наоборот, он был охвачен чувством собственной силы, воплощённой в органах НКВД, неустанно приводивших волю народа в исполнение! Это только доктор Геббельс, чувствительный как барышня, начитавшись предвзятых донесений дипломатов, в своём дневнике, если ты листал его в Хрониках стратегов за тридцать седьмой год, ужасался безумию, якобы творящемуся в Москве. Это доктора Геббельса охватил страх, а не советский народ!
      — Ладно, согласен, — примирительно махнул рукой Виктор Иванович, — сгустил краски, признаю. Огневые неустрашимы. Товарищу Сталину всеми его расстрелами лишь на время удалось оттянуть момент, когда красные выволокут его из Кремля и повесят у дверей Мавзолея.
      — Вот так-то, — с довольным видом кивнул Бывалый. — А что идёт после слов «НКВД привёл приговор в исполнение»?
      — «Советский народ, — без запинки продолжал цитировать Сопротивлев, — одобрил разгром бухаринско-троцкистской банды и перешёл к очередным делам».
      — Вот и нам, — подхватил Николай Афанасьевич, — пора бы перейти от предисловий к очередным делам, то есть к современному международному положению в свете визита товарища Молотова в Берлин. Приношу слушателям извинения за долгие пререкания, но, думаю, им полезно окунуться в атмосферу острой критики и самокритики, царящую в наших коллективах. К делу, товарищ Сопротивлев, к делу!
      Лектор, если заматерел в лекторстве и приобрёл повадку, похож на импровизатора-пианиста: начнёт сухо, скромненько, на ощупь — и только потом войдёт в раж и заблещет. Зачин повествования о величайшей — кто понимает! — исторической драме, мимолётно разыгравшейся на прошлой неделе в Берлине и решившей судьбу всего мира, исполнен был скупым языком отчёта: советская делегация прибыла на поезде, во вторник утром, двенадцатого числа. Делегация очень большая: ответственные товарищи чуть не по всем вопросам, так что пакет соглашений ожидался весомый. Не иначе — новый договор о дружбе! Но ничего этого не случилось, а визит, как теперь уже ясно, оказался роковым.
      — Разумеется, — компетентно улыбнулся Виктор Иванович, — стратеги обоих направлений и вдохновляемые ими драйверы — у товарища Молотова по целому звену с каждой из сторон! — сыграли в этом не последнюю роль, но конкретных ходов разбирать не будем: важен результат. Полагаю, неудача визита была консенсусом. Не заладилось с самого начала. Ещё в Москве, на Белорусском вокзале, поезд останавливали стоп-краном: забыли, оказывается, парадный мундир германского посла, сопровождавшего делегацию. Мелочь, но для людей проницательных — знак. Так сигналит, демонстрируя свою важность, мелкая шпана Креаты — так называемый Экстрим, когда им удаётся пронюхать о крупной операции стратегов, обычно нацеленной на чей-нибудь провал. Неурядицы продолжались и в Берлине: на Анхальтском вокзале едва не был нарушен протокол визитов такого уровня. Немцы долго не могли решить, исполнять ли при встрече гимн Советского Союза — «Интернационал». По-настоящему бы надо: глава советского правительства прибывает, не какой-нибудь рядовой депутат парламента вроде товарища Сталина! Сомнениям положил конец один шутник, заметив, что многие встречающие могли бы подпевать, поскольку хотя за эти годы прозрели под живительными лучами национал-социализма, но слов своей старой песенки не забыли. Господину Риббентропу шутка очень не понравилась, и гимны решили вообще не исполнять. Правда, в последний момент немецкая любовь к порядку возобладала, и «Интернационал» всё же сыграли — на привокзальной площади, под дождиком, к вящей радости гостей, знающих толк во всём символическом.
      Покончив с анекдотами, почерпнутыми, скорее всего, из свежих Хроник стратегов, докладчик посерьёзнел:
      — Товарищ Молотов готовился к визиту тщательно — и как премьер, и как глава советской дипломатии. Товарищ Сталин перед отъездом прочёл ему целую лекцию: какие поднять вопросы, чтобы прояснить позицию фюрера. Конечно, товарищу Сталину лучше было ехать самому, благо он человек не гордый, вопреки распространённому мнению, — да теперь уж поздно! Вячеслав Михайлович лекцию вождя законспектировал, взял секретный блокнот с собой и в поезде штудировал: четырнадцать пунктов, двадцать четыре вопроса! В день прибытия, до обеда, советский премьер успел выступить в роли первого дипломата, побеседовав с коллегой. Риббентроп манил райскими кущами Южной Азии, которая достанется России совершенно задаром, по дружбе, когда Германия кровью и потом своих воинов покончит с Англией. Разве не вековая мечта русского солдата: омыть сапоги в водах Индийского океана? «На юг, на юг, на юг!» — на все лады зазывал рейхсминистр. Все достойные государства, великие державы Оси — Германия, Италия, Япония, в компанию которых приглашается и Россия, устремлены на юг: делить английское наследство. Что, господин премьер, у вас вопрос? Вы интересуетесь, что такое «Новая Европа» и «Великое Восточноазиатское пространство»? Ну, это отвлечённые философские категории. Где пролегает их граница? К интересам России это не имеет ни малейшего отношения. Ах, товарищи! — на секунду отвлёкся приват-доцент от своего рассказа. — Если б товарищ Молотов знал, что граница пролегает в точности по Уральскому хребту, разделяя Великую Германию и Великую Японию! Фюрер собственноручно на своём большом глобусе её даже карандашиком провёл.
      Совладав с эмоциями, лектор продолжал:
      — В три часа дня прибыли в рейхсканцелярию. Фюрер говорил больше не про юг, а про Америку: надо бы дать ей по рукам, чтобы не лезла в европейские дела. Кстати, Англия — тоже не Европа, но Англии, грубо выражаясь, хана. Надо смотреть в будущее, до двухтысячного года. К семидесятым — восьмидесятым годам Америка настолько обнаглеет, что станет серьёзно угрожать свободе народов национал-социалистической Германии и большевистской России. Фюрер блистал обычным своим красноречием, если не сказать — пустословием, и товарищ Молотов чувствовал, что если и дальше сидеть и хлопать ушами — под угрозой окажется выполнение задания товарища Сталина. И премьер начал-таки задавать вопросы, грубыми гвоздями втыкая их во вдохновенную речь фюрера. Вячеслав Михайлович страдает логоневрозом, ему трудно говорить, и, не исключено, активное преодоление недуга, звук собственного голоса, побеждающего проклятое заикание, доставляет ему радость самоутверждения. Ей-богу, лучше бы он помолчал! Дипломатическое искусство иногда проявляется и в такой форме. Ничего хуже, чем задавать фюреру вопросы, нельзя было и придумать, тем более вопросы не философские, а конкретные. Видимо, последний раз Гитлеру задавали настойчивые вопросы в ходе следствия по делу «пивного путча», и вряд ли это были приятные воспоминания.
      — Позволь-ка прокомментировать! — поднял руку Бывалый. — Душа просит. Хочу, чтобы товарищи слушатели почувствовали, какие бывают исторические моменты. Им как воинам Натуры это пригодится. Мой ведомый, студент, о котором я как-то упомянул, сказал бы, что в этот момент товарищ Молотов оказался вблизи такой линии фазового пространства истории — если не ошибаюсь, эти линии называются усами, исходящими из сёдел, — где много, страшно много зависит от отдельного человека. Он стоит у невидимого руля истории: можно крутануть направо, можно — налево, можно — вообще никак. Результаты будут совершенно разные и через некоторое время покатятся лавиной. Не смею утверждать, что товарищу Молотову следовало бы, допустим, просто-напросто пристрелить фюрера, хотя это было бы интересно. Как бешеного пса, выражаясь языком советских газет. Но такая задача перед ним, конечно, не ставилась. Вячеслав Михайлович был нацелен не на подвиг, а на серьёзную работу. От него не требовалось подвига — достаточно было просто не спугнуть собеседника. Но такую задачу товарищ Сталин перед ним почему-то не поставил. Упустил главное! Может быть, если бы он лично отправился в Берлин, интуиция бы подсказала, но товарищ Молотов по части интуиции уступал вождям.
      — Умерь фантазию, Николай Афанасьевич! — прервал звеньевого приват-доцент. — Это если бы советскую делегацию возглавлял не Вячеслав Михайлович Молотов, а известный бандит Яша Кошельков, однажды завладевший удостоверением Владимира Ильича Ленина, главы правительства, — тогда, наверно, Яша бы действительно застрелил Гитлера и забрал его удостоверение рейхсканцлера. Но товарищ Молотов — не бандит, а дипломат. Однако, чувствую, мы коснулись тонких вопросов психологии, и разумнее предоставить слово специалисту.
      — Да, — согласился Бывалый. — Настенька, потрудись-ка. Расскажи нам, как товарищ Молотов спугнул Гитлера: ты ведь с Виктором Ивановичем всё это в Хрониках стратегов смотрела, даже, я знаю, не по одному разу прокручивала. Да и в мемории заглядывала.
      — Действительно, — с ходу включилась Стрижова, — с Гитлером никто никогда не осмеливался так разговаривать. Неделикатность гостя возмутила его до глубины души. А душа у фюрера тонкая, ранимая: душа художника. Потом он дня два не мог успокоиться, делился возмущением с соратниками. Русский премьер рвал вопросами художественное полотно его риторики, и, не будь встреча настолько важной, фюрер бы в ярости покинул кабинет, хлопнув дверью. Впрочем, нет: в рейхсканцелярии дверью не очень-то хлопнешь — тяжеловата. Это как товарищ Троцкий оконфузился, попытавшись хлопнуть дверью в кремлёвском дворце, когда его увольняли из вождей. Фюрера к вечеру первого дня визита спасли от несносного гостя только другие гости, незваные: английские бомбардировщики. По пути в бомбоубежище Вячеслав Михайлович выразил удивление — притворное, конечно: чьи же это бомбы, если с Англией покончено? Удивление было не только притворным, но и невежливым: ведь в ходе беседы фюрер объяснил гостю, что покончить с Англией мешают лишь метеорологические условия. Фюрер, однако, не обнаружил своих чувств ни в первый день, ни на следующий, в печальном смирении претерпев все шесть часов переговоров. Чаще всего отвечал, что вопросы, так волнующие господина Молотова, вроде Финляндии, Болгарии, Румынии или проливов, — это ничто в сравнении с сорока миллионами квадратных километров английского наследства, где никогда не заходит солнце. Почти две территории СССР! Про себя же Гитлер формулировал крепче. Претензии Сталина смехотворно мелочны. Ему предлагают Южную Азию до океана со всеми её богатствами, а он упрямо требует контроля над двумя, выражаясь его же языком, козявками: Финляндией и Болгарией. К тому же большевистский главарь бессовестен: хочет просто так заграбастать то, что оплачено кровью германских солдат. Бесплатно! Извечная радость русских!
      Анастасия Львовна встала из-за стола и подошла к глобусу в углу кабинета. Глобус повернулся Европой, и Европа фосфорически засветилась и странным образом укрупнилась. Стали хорошо видны реки, горы, города, границы стран.
      — Но одновременно чутьё подсказывало фюреру: то, чего от него настойчиво требуют, — не мелочи, далеко не мелочи. Достаточно взглянуть на глобус. В геополитически заточенном мозгу назойливые вопросы собеседника складывались в целостную картину. И картина вырисовывалась жуткая. Картина, которая, благодаря мистическому вдохновению и интуиции фюрера, выявляла подлинные намерения Сталина, незримой тенью витавшего в кабинете. Красному Чингисхану нужна не Азия, которую он и так возьмёт когда захочет. Ему нужна Европа. Причём — вся. Для начала он собирается по-шлиффеновски охватить её с юга, добиваясь советизации Болгарии с проходом своих войск через Румынию — нефтяное сердце, питающее рейх, — и в то же время обнять с севера, проявляя неожиданный интерес к проливам не только черноморским, но и балтийским, выводящим в Северное море и Атлантику. В какой-то момент пророческий дар и дар художника, слившись воедино, заявили о себе с такой силой, что фюреру почудилось: вопросы ему задаёт уже не этот въедливый, комичный субъект, похожий на школьного учителя, а другой, лицо которого неразличимо за ярким светом повёрнутой вперёд, в глаза, настольной лампы. И хорошо видны только большие, золотой нитью вышитые звёзды на петлицах цвета запёкшейся крови — и ещё более крупные, с серпом и молотом, на рукавах гимнастёрки.  «Нет, нет и нет! — Фюрер почувствовал испарину даже на носу. — Пора с этим кончать!»  Однажды, ещё в середине тридцатых, фюреру в его пророческих видениях явился некто, и был это Новый Человек, вершина арийского духа. От испуга фюрер поднял на ноги всю охрану — а дело было ночью. Но теперь человек с незримым лицом и звёздами на кровавых петлицах казался ещё ужаснее.
      Глобус погас, майор вернулась за стол.
      — Поезд товарища Молотова был ещё на пути к Москве, когда фюрер дал поручение отыскать на востоке, поближе к русской границе, местность для своей ставки, а также для трёх командных пунктов: на севере, в центре и на юге. План кампании фюрер вынашивал давно: покончить с Россией — мечта всей его жизни. Ещё летом, сразу после разгрома Франции, над оперативным проектом «Восток» начал трудиться талантливый генерал генштаба с очень занятной фамилией — Маркс. Но именно сейчас замысел стал стремительно обрастать конкретикой, вовсю заработали генштабисты, а из глубин подсознания выплыло даже возможное название, которое кажется фюреру очень подходящим: в честь правившего восемь столетий назад в Германии и Италии рыжебородого Фридриха, который, по народному преданию, не умер, не погиб в водах реки, а уснул, но когда-нибудь проснётся, чтобы возродить величие империи. Если не ошибаюсь, товарищи, из итальянского языка, кроме слова «дуче», вы знаете только «бандьера росса» — красное знамя. А красная, то есть рыжая, борода будет «барба росса». Думаю, это словосочетание вы ещё услышите. Во всяком случае, Вариостат показывает.
      — Таков итог, товарищи, — грустно покачал головой Бывалый. — Но мы вовсе не хотим вам внушить, что плодом дипломатических усилий товарища Молотова стал некий план «Барбаросса». И хотя сам Вячеслав Михайлович в глубине души считает себя никудышным дипломатом, это не так. Он — твёрдый дипломат, а это главное. Плохим дипломатом он себя видит по другой причине: не знает ни одного иностранного языка. Но это тоже неправда: товарищ Молотов знает иностранные языки не хуже любого советского вузовца. То есть, вооружившись подходящим словарём — не карманным, а чтобы все слова были, но не слишком толстым: умаешься листать, — за полчасика переведёт хоть целый абзац. Нарком иностранных дел, конечно, не может не прилагать усилий к освоению языков, но всё же его огорчает, что он по-прежнему знает их, по его выражению, не до конца. Но знал ли даже великий Гёте немецкий язык до конца?
      — Твои комментарии, Николай Афанасьевич, интересны, но позволь мне продолжить, — вернул себе бразды правления лектор, Виктор Иванович Сопротивлев. — Поблагодарим и нашего психолога. Конечно, Адольф Гитлер — натура художественная, творческая, и он наверняка не раз ещё будет возвращаться к своему решению в поисках других вариантов. Не случайно и «Барбароссу» он мыслит пока всего лишь как вариант. У товарища Сталина тоже есть варианты наступательной войны в Европе, чисто теоретические, сугубо секретные, в которые посвящены только разработчики, выдающиеся военные умы вроде профессора Бориса Михайловича Шапошникова, он же Маршал Советского Союза. Только мы просим вас, товарищи, быть благоразумными и не хвастаться такими сведениями, иначе не сможем вас выручить: в некоторых вопросах НКВД сильнее Креаты. Вообще, если подытожить варианты, может показаться, говоря по-житейски, что пока всё вилами на воде писано. Но — нет, товарищи, это не так. Вариостат показывает необратимость, а с ним трудно спорить житейской мудростью. Конечно, товарищ Молотов спугнул Гитлера, и здорово спугнул, но ещё раньше, летом, его спугнул сам товарищ Сталин своей импровизацией в Северной Буковине. Нефтеносная Румыния — очень болезненная точка, и хотя в Румынии, слава фюреру, с этой осени власть твёрдая: господин Антонеску, — а с прошлого месяца там и немецкие войска стоят, до нефтяного сердца рейха всё равно рукой подать. И если не употреблять слово «спугнул», а выражаться деликатнее, разговоры с советским премьером заставили фюрера остро почувствовать, что несмотря на шумные победы сорокового, дела идут плохо, очень плохо, а время работает против него. Высадка на Британские острова неосуществима по причине отсутствия приличных десантных средств. Есть, разумеется, вариант тихой капитуляции — за явным преимуществом, особенно под влиянием тяжёлых последствий воздушных ударов по проклятому острову, но Черчилль, чёрт бы его побрал, не сдаётся — и не сдастся, пока на континенте в затылок Гитлеру дышит Россия. А боевые возможности царя варваров растут из месяца в месяц. И хотя воевать на два фронта — классики не велели, но иначе уже не получится. Крайний срок — ближайшая весна, когда жуткие русские морозы отступят, а дороги после распутицы затвердеют. А иначе… иначе русские танки, артиллерия и пехота двинутся по отличным немецким автобанам, как будто фюрер их специально для этого прокладывал!
      Лектор, нахмурившись, помолчал, давая слушателям прочувствовать трагическую судьбоносность момента.
      — Так что, товарищи, война подступила на расстояние полугода. А Советский Союз, должен вас огорчить, к войне не готов. То есть, вернее, всегда готов, как юный пионер, но не так, как нужно товарищу Сталину. Товарищ Сталин — не авантюрист, он не играет в азартные игры и действует только наверняка. Поэтому даже военным теоретикам он не доверяет: чтобы ввязаться в войну и вести успешные наступательные действия, перевес сил по всем видам вооружений должен быть не двух-трёхкратным, как рекомендуют теоретики, допускающие возможность затяжной борьбы или даже ничьей, а пятикратным, семикратным, десятикратным, как полагает товарищ Сталин, затяжной борьбы или ничейного исхода не допускающий. Но для этого военной промышленности требуется ещё как минимум года полтора — два, плюс время на освоение личным составом новой техники. Поэтому войне советского народа за освобождение всего мира следует начаться самое раннее году в сорок втором, лучше — в сорок третьем, а ещё лучше — в сорок четвёртом. Да и мировой империализм эти годы понапрасну терять не станет: будет неуклонно истощаться, обескровливаться во всемирной бойне, так что к концу периода его хоть голыми руками бери. Вот что такое настоящее планирование — не наудачу, а наверняка, без всякого «авось», со страховкой и перестраховкой от любых случайностей, с полной гарантией успеха. Вот что такое сталинское планирование, товарищи!
      Виктор Иванович приостановился, давая слово для реплики психологу:
      — Товарищ Сталин, — отметила Анастасия Львовна, — не только параноик, как установил великий Бехтерев, но и перфекционист — человек, добивающийся во всём абсолютного совершенства.
      — И чтобы совершенство его планов не было нарушено, — подхватил приват-доцент, — ни в коем случае нельзя было пугать фюрера, а наоборот, убедить в том, что для завершения борьбы с Англией у него на весь следующий год есть надёжный, мирный тыл, снабжающий его стратегическим сырьём и продовольствием. Если бы товарищ Молотов этого добился, его следовало бы объявить гением дипломатии всех времён и народов. Может быть, для этого ему достаточно было всего лишь сидеть и хлопать ушами, выслушивая дурацкую болтовню.
      Тут слово взял Бывалый:
      — Задам вам каверзный вопрос, товарищи докладчики. Конечно, товарищу Молотову в Берлине следовало быть осторожнее и в беседах с Гитлером исходить не только из теории классовой борьбы, но и из элементарной психологии и не пугать человека, чтобы тому не померещилось, что он уже не в своей рейхсканцелярии, а на Лубянке. Но раз уж напугал и скорая война теперь неизбежна — неужели это не дойдёт до товарища Сталина, при всём его недоверии к разведке? Скажу по секрету: уже дошло! А ведь он, несмотря на психическое нездоровье, человек не глупый и не наивный. Психическое нездоровье никогда не мешало гениям, наоборот — помогало. И по этой причине товарищ Сталин начнёт готовиться к войне будущего лета сверхусиленно и сверхускоренно. Помните его знаменитое: «Иначе нас сомнут!» Понятно и без Вариостата: выпуск новой техники, бешеный темп оборонных заводов, обучение личного состава, движение войск к границе, скрытное развёртывание и даже мобилизация — тайная, разумеется, под видом учений… А вопрос мой каверзный вот в чём. Вариостат стратегов, который учитывает множество факторов и с которым не поспоришь, показывает, что к лету перевес сил, о котором говорил товарищ Сопротивлев, будет достигнут. Пусть не совсем тот, о котором мечтает товарищ Сталин, но — громадный и подавляющий. Так вот, не следует ли в этот самый момент напугать фюрера до смерти, раскрыв перед ним ужасающее военное превосходство? Можно даже устроить ему познавательную экскурсию. Не окажется ли после этого его «Барбаросса» беспочвенной фантазией?
      Николай Афанасьевич сделал паузу и хитро оглядел слушателей.
      — Только не подумайте, товарищи, что эта гениальная идея принадлежит мне и что такой вариант на Вариостате не прокручивался. Прокручивался. А Вариостат, как я уже сказал, исходит из многих факторов, не только из соотношения числа дивизий, танков и самолётов. И вывод он делает удивительный: вышеупомянутая экскурсия ровно ничего не изменит. Вернее, изменит: придаст фюреру ярость обречённого, а его воинству — отчаянную решимость сражаться. Разве не в битве с превосходящими силами варваров-недочеловеков доказывает своё величие и несокрушимость арийский дух, призванный завоевать весь мир? Вот так, товарищи, и это очень серьёзно. Что у тебя? — спросил Бывалый, заметив поднятую руку Сопротивлева.
      — Чувствую вал вопросов, Николай Афанасьевич.
      — Да, я тоже чувствую. Товарищи интересуются, что будет, когда война начнётся, то есть в мае или в июне. Что намечают стратеги? На что ориентироваться окрылённым? Ну вот и давай, Виктор Иванович. Достойное завершение твоей лекции.
      — Вопрос номер один. — В явном волнении приват-доцент нарушил пятернёй красивую волну своей причёски, которая, впрочем, тут же восстановилась. — Кто нанесёт первый удар? Ответ Вариостата есть, совершенно однозначный: Гитлер. Конечно, товарищи военные скажут, что по науке лучше упредить нападение, раз оно неизбежно, но товарищ Сталин так не считает. Он не нанесёт первого удара по принципиальным, очень глубоким, я бы сказал — политико-психологическим соображениям. Вижу, вижу, что психолог рвётся!
      — Нет, — возразила Анастасия Львовна, — я прошу слова не потому. Чувствую, что прежде чем говорить о вариантах развития событий, надо напомнить товарищам о двух главных проектах стратегов. И сделать это почётче. Признаю, что по первому заходу изложила расплывчато.