Недействительная реальность

                (Взгляд со стороны на петербургский юбилей)

        Я в десять раз моложе Петербурга: ему будет 300 лет, мне – 30. За прожитую жизнь довелось трижды побывать в нем, но не подолгу  – в общей сложности лишь пару месяцев плотно обступали меня петербургские архитектурные ландшафты. Но и большинство из нестоличных жителей вряд ли задерживались у невских берегов на более продолжительный срок. Поэтому есть вероятность того, что мои впечатления от Петербурга, при всём их неизбежном субъективизме, в чем-то совпадут с мнением жителей России, далеких от сутолоки столиц и смотрящих на разворачивающиеся сейчас юбилейные торжества в буквальном смысле слова – со стороны.      

                Пригляделся к ростральным колоннам
                И приземистым невским дворцам.
                Не дивлюсь никаким чудесам
                И к имперским твердыням с поклоном
                Не пойду. В этом, гулом и звоном
                Полном, городе днем раскаленным
                Я чужак, ясно чувствую сам.

        А отчуждение обычно взаимно. Сколь бы ни был красив город, он все-таки будет сиять чуждой красотой – безукоризненной, несравненной, наверное, даже и непревзойденной, но все равно какой-то холодноватой, что ли. Но не Петербург, конечно, в этом виноват. Просто тесноватые кварталы его исторического центра не заселены для приезжего теми теплыми, живыми, родными образами собственных воспоминаний, как это всегда бывает в городах, где родился и вырос, и потому великолепие прославленной «Пальмиры Севера» больше действует на зрение, спешащее вобрать в себя эту каменно-лепнинную дворцовую феерию, чем на сердце, предпочитающее любым роскошным дворцам укромные дворики наивного, но милого детства. Но, впрочем, никто ведь не спорит, что красота «северной столицы» поразительна: 

                Фасадный ампир Петербурга,
                Парадный имперский размах,
                В налете веков штукатурка,
                И эхо былого в словах.
                Дома – как дворцы, а кварталы –
                Огромный открытый музей
                Искусно-помпезных затей…
 
        А по-другому и быть не может. Некогда служивший окном в Европу, город Петра стал в наше время чем-то вроде витрины для европейских туристов, имеющих право гурмански созерцать (деньги-то заплачены) его «достопримечательности и красоты». Но для туристов он еще более чужой, чем для заезжих россиян-провинциалов, а сами питерцы живут в основном отнюдь не в музейных апартаментах центра. Вот и получается, что реальный Петербург чуть-чуть, самую малость, но всё же отдает некоей фиктивностью, условностью, словно он не отреставрирован, а загримирован и вынужден теперь играть роль самого себя в прошлом для почтеннейшей публики со всего света. Но ведь что такое любой юбилей, если не маленький спектакль? Главное, чтобы в конечном счете весь сбор от спектакля пошел в пользу города-актера.          

                Нева, колонны, купола,
                Морские флаги, трубы, шпили…
                Автобусы, автомобили
                И гид у каждого угла. 

        Как для всякого человека, не вовсе безразличного к преданиям классической русской культуры, Петербург всегда был для меня, пожалуй, самым ярким символом и наиболее полным воплощением этой культуры. Можно было бы даже сказать – наглядным воплощением, если бы для культурного восприятия (преимущественно умозрительного, а отнюдь не непосредственного) так уж обязательно требовался зрительный образ. По сути дела, каждый непетербуржец приобщается к этому городу-символу, городу-мифу самостоятельно и заочно, еще задолго до личной встречи, начиная со школы – через петровскую историю, пушкинскую поэзию, в прежние годы – через революционные кинофильмы. Постепенно Петербург (а для старшего поколения еще и Ленинград – совершенно особая ипостась невского города) в представлении каждого, кто слышал и уж тем более читал о нем, начинает приобретать устойчивые черты, больше зависящие от степени развитости воображения, чем от реальных кропотливых усилий целой армии реставраторов. В итоге в сознании формируется свой собственный Петербург, расцвеченный по личному разумению и произволу, – фактически мираж, очень похожий (или совсем непохожий) на Петербург всамделишный. И когда наконец происходит встреча человека и города – неизбежно наслоение друг на друга двух этих образов, воображаемого и настоящего. Самое замечательное, что при этом прежний, умозрительный образ стремительно размывается под натиском хлынувших бурным потоком картин окружающего, благодаря чему в первые часы в Петербурге чересчур впечатлительному человеку может показаться, что он попал в какое-то нереальное, иллюзорное пространство, неожиданное и абсолютно неправдоподобное. Так вот он какой, Петербург!..   
 
        Но раздвоение это довольно быстро проходит. Помню, когда я только-только по приезде спросил какого-то солидного вида петербуржца, как пройти к Пушкинскому Дому, и он ответил мне: «Прямо, дойдете до Невы…», – меня это буквально ошеломило: неужели я действительно увижу легендарную Неву? Ту самую, помнящую декабристов, Пушкина, императора Николая, Тютчева: «Опять стою я над Невой…»? Не может быть! Это все равно что попасть в незапамятную эпоху, войти в реку истории дважды.

                Ох и сильный же ветер с Невы!
                Флаги плещут плашмя на ветру,
                Купол блещет сквозь фон синевы
                Жгучим золотом. Буйство листвы
                Вовлекает в шальную игру…

        Однако уже через день-два, привычно спеша с утра по Университетской набережной и присматриваясь, через недовольно перекатывающиеся невские волны, к ослепительной упругости Исаакиевского купола и строгим очертаниям Зимнего дворца с четко возвышающимся над серой горизонталью крыш ангелом Александрийского столпа, мне почему-то думалось уже не об исторической ауре этого места, а о том, как бы эффектно было запечатлеться на «кодаковской» фотографии в таком грандиозном архитектурном обрамлении. Казавшаяся в первый день невероятной, невозможной, Нева стала всего лишь красивой частью заднего плана фотографии. То, что, думая так, я был глубоко не прав, мне и тогда было понятно, но, боюсь, большинство туристов, азартно щелкавших импортными «мыльницами» над невским гранитом, вовсе и не задумывались над историческим ассоциациями, навеваемыми этим местом. Зато у них фотографии получились лучше. А мне в утешение остались бегло нарифмованные стихи.   

        Можно ли после этого сказать, что они, эти неспешные туристы-фланеры, или я, торопливо обгоняющий их приезжий, постигли подлинный образ Петербурга, почувствовали его душу, осознали его сокровенный смыл? Нет, конечно, да это и недоступно для постороннего взгляда, поймавшего только моментальное впечатление от случайного, мимолетного дня под резким балтийским ветром. Наверное, всё дело в том, что настоящий – великий и таинственный – Петербург, каким он навсегда вошел в русскую и мировую культуру, ни в коем случае не сводится к своему внешнему облику, столь усиленно подновляемому в предъюбилейной суматохе и создающему бессильную иллюзию преемственности с былыми эпохами. Настоящий Петербург – это, как мне кажется, вообще не столько нынешний многомиллионный город, задыхающийся от тесноты и бытового неустройства, сколько наш образ мыслей о нем, внутренняя память пушкинских чеканных строк, горячечных и сбивчивых описаний Достоевского и Андрея Белого, кадров старой кинохроники – начала уже прошлого, ХХ века; это Петр с пронзительным взглядом, памятный по картинкам в школьных учебниках, это бледные лица офицеров-декабристов сквозь хлопья ледяной метели, в ранних тяжелых сумерках Сенатской площади, это сутулая фигурка гоголевского чиновника в засаленном вицмундире с потрепанной папкой под мышкой, семенящего под осенним дождиком вдоль намокших фасадов Невского проспекта в свой пропыленный и сумрачный департамент, – и так далее, в зависимости от того, что успело впитать ваше воображение в ранние годы, когда впечатления откладываются в памяти на всю жизнь. У меня отложились эти, у вас, может быть, совсем другие, но объединяет их одно – всё это мысленные воспоминания о былом Петербурге, о котором мы слышали, читали, видели в игровом кино, который был когда-то в реальности (или только представлялся нам таким, теперь уже не столь важно), но, как это свойственно всем воспоминаниям, перестал быть действительным, – как перестает быть действительным проездной за прошлый месяц: куда по нему поедешь, да и на чем? Так и поездка в Петербург – это мысленное путешествие в карете прошлого, в обществе своих мечтаний и воспоминаний, которые для меня (не знаю, как для вас) как-то ближе и важнее, чем реставрированная эклектика сегодняшнего «федерального города», чей юбилей пришелся на этот май. Зачем ему всё это?   

        Петербургская культурная почва так богата и плодоносна, что на ней взросла не просто история, а вечность: Петербург останется навсегда как часть души и сознания каждого человека, приобщившегося к русской культуре. Что бы с ним не случилось, он нетленно сохранится внутри нас – даже не столько сам по себе, сколько как часть нашего мира, объект наших раздумий, фантазий, наитий.

                А город – призрак, наважденье,
                Как будто не был он в веках,
                И нужен лишь воображенью
                Для отражения в стихах,
                Для беглых строчек, рифмы зыбкой,
                Дробясь в сознании моем,
                Меланхолической улыбкой
                Напоминая о былом.
 
        И дело совсем не в том, что с основания Петербурга прошло 300 лет, – важнее другое: как долго еще ему предстоит оставаться средоточием, воплощением культурной и – шире –духовной жизни России?  Если культура бессмертна, то и Петербург вечен. А какой же может быть у вечности юбилей?   

        Май 2003