Папин подарок

 
               
                Свекрови, Карпицкой Фаине Григорьевне, посвящаю

Может, кому-то и покажется эта история малозначительной, пускай так, только я не могу не рассказать о ней: однажды услышанная, она навсегда осталась в моём сердце.
Случилось это в белорусской деревне Макаровке, где длили спокойно свой век среди лесов и болот добрые люди, растили детей, пахали и сеяли, выкашивали осоку на болотах, ставили под дикими грушами колоды для пчелиных роёв. Жили счастливо, пока не пришла война, целью которой было убить эту и другие белорусские деревни. И отправились мужики-хозяева на фронт добывать победу. Вместе со всеми стал в строй и Григорий Матвеевич, глава многодетной семьи. Ушёл воевать да и пропал без вести. В большом новом доме, срубленном им незадолго до войны, осталась солдатская вдова Федора с восемью детишками, младшей из которых была пятилетняя Фаинка, щупленькая большеглазая девчушка, с кудрявыми, как у отца, тёмными волосами.
Но вскоре пожар войны, охвативший всю Белоруссию, перекинулся и на Макаровку. Наслышанные о зверствах фашистов, в страхе встретили оккупантов жители деревни. Немцы же к этому времени погубили столько невинного люда, что решили сделать передышку: приказав бабам, старикам и детям беспрекословно повиноваться и, пригрозив смертью за неповиновение, повыгоняли крестьян на улицу, а в их хатах засели сами.
 Федора с детьми переселились в сарай. В их доме расположился немецкий штаб. В большой, светлой горнице «фюреры» собирались вокруг стола и, разложив карты, что-то обсуждали, водя пальцами по бумажному холсту; потом скатывали бумагу, выставляли бутыль с самогоном или шнапсом, каравай хлеба, шпроты, миску с сырыми куриными яйцами и устраивали шумную попойку.
В доме осталась Фаинкина драгоценность, подаренная отцом. Никогда не забудет она тот день, когда взял папка в руки винтовку и, уходя бить врага, положил на её ладошку образок с изображением воина на коне и наказал: «Береги его доченька, и он будет тебя беречь. Это Святой Георгий Победоносец. Он очищает земли православные от всякой вражеской нечисти».
И ушёл на войну. Больше его Фаина никогда не видела…
Образок она завернула в тряпицу и упрятала под печь. И с того дня, когда захватчики заняли хату, только и думала о нём. А вдруг немцы сожгут дом, как пожгли все дома в соседней деревне, а жильцов постреляли? Страшно было, когда чёрный горький дым опускался на Макаровку, и ветер доносил крики и плач людей. Мало кто тогда уцелел, а мамкину сестру Бог спас, дал убежать. Она и рассказала, что видела своими глазами – не приведи Господи кому такое увидеть! Особенно зверствовал обер-лейтенант Мюллер, который теперь поселился в Федорином доме вместе со своими пособниками.
Однажды Фаинка, ничего не сказав маме, тихонько поднялась на крылечко и на цыпочках вошла в дом. Немцы сидели за столом, ели. Перед ними стояли: бутылка шнапса, консервы, яйца (их снесла Федорина курочка ряба), на блюде лежала сама курочка ряба – от неё фашисты отрывали горячие ещё куски.
– Юдиш? – вдруг показал на девочку пальцем один из немцев, тот самый Мюллер, исполняющий обязанности командира роты убийц. – Ком цу мир!
Малышка не знала немецких слов, но по жесту поняла, что немецкий офицер зовёт её, и подошла. Замерла, когда он положил тяжёлую руку на её кудрявую чёрную головку и… погладил. Фаинка вскинула удивлённые голубые глазки и улыбнулась. Но обер-лейтенант не улыбнулся в ответ, как это делают добрые люди, когда ласкают детей, а поднёс свою ладонь к мрачному, брезгливому лицу и повёл носом, принюхиваясь к ней – так немцы по запаху, ведомому только им одним, определяли евреев.
Отняв от лица ладонь, он косо поглядел на девочку:
– У тебя еврейские волосы. Пускай мамка сострижёт их. Чик-чик! – изобразил он ножницы пальцами.
Почти все за столом засмеялись, а Мюллер выхватил из-за пояса пистолет и наставил на Фаинку:
 – Пах-пах! Юдиш – жить не будешь, – сказал он на ломаном русском языке.
Бедная девочка в ужасе отпрянула и бросилась к дверям, а квартиранты, гогоча, затопали ногами вслед. Только один из них не засмеялся – самый молодой, голубоглазый и темноволосый.
Несколько дней малышка боялась показаться чужакам на глаза.
А когда, наконец, вышла из сарая на улицу, то сразу наткнулась на молодого немца.
– Иди ко мне, не бойся, – тихо позвал он Фаинку, и когда она послушалась, прислонил её к себе и дал конфетку…
На следующий день немцы посели на мотоциклы и куда-то укатили. В деревне стало тихо. Фаинка, набравшись смелости, тихонько поднялась на крыльцо избы и приоткрыла дверь – голосов внутри не было слышно. Постояв немного и убедившись, что в доме никого, проворно домчалась до печки и, став на коленки, засунула руку по самое плечико. Святынька на месте! Выхватив свою драгоценность, сунула образок в кармашек. И только хотела выскользнуть из дома, как заметила на столе большой развёрнутый лист, а на нём… цветные карандаши! Забыв обо всём на свете, малышка, подбежав, привстала на цыпочки, но вот те раз: на бумаге никаких рисунков, а какие-то сплошные линии, стрелки, неровные круги и каракули. Однако, глянув на карандаши, красный и чёрный, не удержалась – ручонка так и потянулась к ним!
Забравшись на стул, а потом и на стол, Фаинка принялась «малявать». Чтобы художество было поярче, приходилось слюнявить карандаш, отчего язык и губы делались красными. Девочка вытирала их ладошкой, а потом поправляла длинные прядки, падающие на лоб и щёки, и не знала, что и всё лицо тоже становилось красным.
– Шорт побери!!! – вдруг услышала она и окаменела…
Карандаш застыл в её руке, а глаза оторопело захлопали, глядя на немца, вернее на пистолет, который он держал в огромной пятерне.
Он подскочил к столу и, увидев испорченную карту, схватил дитя за руку и принялся трясти:
– Дрянь! Дрянь!
На крик вбежал ещё один немец, молодой, который угощал конфетой.
 – Ганс, оставь её! – спокойно сказал он и, подойдя к столу, вдруг засмеялся, показывая пальцем на размалёванное детское личико: – Maru Beale !
– Хельмут, ты всё никак не излечишься от совести! – как в чём-то постыдном упрекнул его Ганс, не отпуская детской руки.
И только он это произнёс, как в дом вошёл самый старший и самый страшный немец…
– Хайль Гитлер! – вытянулись по струнке оба его подручных, резко вскинув правые руки.
– Опять она здесь? – выпятил рачьи глаза обер-лейтенант и, увидев перепачканное карандашами детское личико, в несколько прыжков оказался у стола.
Он застыл у карты. Грудь его шумно вздымалась и опускалась; наконец он повернулся; разъярённый, ни слова не говоря, грубо схватил девчонишку за плечико и, толкнув, бросил на пол. Фаинка больно ударилась коленками, но не заплакала. Было не до разбитых коленок, на которых выступила кровь. Образок выпал из кармашка, и малышка, не чуя боли, успела схватить его и зажать в кулачке. Но над самой головой вдруг услышала сухой щелчок, такой, словно прутик сломался.
В этот момент кто-то схватил её с пола и, прижав лицом к себе, накрыл руками.
– Не надо, гер офицер! У неё глаза, как у моей милой Анхен…
– У нас у всех есть дети, Хельмут. Ради их будущего мы должны закрыть наши сердца от жалости. Отпусти её и отойди в сторону.
Но Хельмут продолжал руками закрывать кудрявую детскую головку.
Послышались тяжёлые шаги, и в следующее мгновение Фаинка почувствовала, как кто-то схватил её за ворот; вырвав из рук заступника, приподнял от пола и, как щенка, понёс к порогу. Она даже ойкнуть не успела, как от удара кованым сапогом кубарем скатилась с высоких ступенек, так и не выпустив образка из ладошки…
Федора не ругала дочурку, а только заплакала, когда она показала папин подарок, и, упав на колени, благодарила Бога…
А вскоре пришла наша дивизия и освободила Макаровку и многие другие деревни и города. Спасаясь, немцы в спешке оставили свою карту, над которой потрудилась маленькая художница, чирикая по ней карандашами. Русские солдаты, увидев это «художество», посмеялись и забрали с собой трофей, раскрывавший вражеские планы. Федора с детьми перешла жить в свою родную хату. Образок больше не пришлось прятать. Теперь он, спасший не только Фаинку, но и всю страну от жестокой фашистской орды, хотевшей и старавшейся превратить наши земли в пустыню, лежал в шкатулке с самыми ценными вещами: Федориным обручальным кольцом и письмом с фронта – единственным письмом, которое прислал Фаинкин папа до того, как вражеская пуля сразила его на передовой.