Цитата

               

                  





               











                Жизнь прожить – не поле перейти, хабиби.
                Восточная мудрость автора




               


                Глава первая

В один из дней жаркого лета 199... года К. подошел к зданию суда, подошел намного раньше назначенного времени.   Позволив себя обшарить металлоискателем, он прошел через вертушку и оказался в громадном помещении: снующие озабоченные люди, адвокаты в мантиях, курящие у колонн,  воздух насыщен восклицаниями и тем непередаваемым шумом, который присущ только таким вот присутственным местам. Этот переход от раскаленной солнцем площади к залитому неоном муравейнику не оставил К. равнодушным. Ему всегда нравилось разгадывать потайную жизнь зданий, ту, что кипит за добропорядочными фасадами. В этом здании правила не справедливость, но - порок. Порок пропитывал каждый кубический сантиметр пространства, сочился из-за многочисленных стоек, проскальзывал в быстрых понимающих улыбках судебного люда, просвечивал в тонких, не знавших физического труда, пальцах, держащих сигарету... Здание было хитрым, проженым, циничным и, потому,  достаточно откровенным.
К. поднялся на третий этаж, нашел нужную дверь. В списке, прикрепленном к двери, отыскал фамилию Доктора, заглянул в зал и вошел. Обросший черный человек кричал со скамьи подсудимых другому человеку, стоящему на месте свидетеля. Судья переговаривался со стенографисткой. Полицейский, сидящий рядом с черным человеком, смотрел в зал и почесывал правое бедро. Внезапно судья стукнул молотком и приговорил черного человека к восьмистам шекелям штрафа и ремонту балконной двери пострадавшего. Пострадавший разнервничался и начал показывать судье вздувшуюся щеку. Но судья уже поспешно собрал листки в папку и, вспорхнув мантией, скрылся в двери, закрывшейся за его спиной. Туда же почти бегом бросилась стенографистка, скручивая на ходу ленту из своей машинки, полицейский поторапливал черного расстроенного человека, проклинавшего эту жизнь, вора-соседа, и придурка судью..Полицейский поддакивал и поторапливал его, толкая в спину мощной, заросшей жестким волосом рукой... Они прошли мимо К., и он ощутил запах двух тел: одно пахло пронзительно и кисло, это было тело черного бедолаги, второе было телом работающего человека,  запах был тоже кисловатым, но упругим, надежным.
К. оглянулся – зал был пуст. Он остался один. Доктор так и не появился, и, как потом окажется, причина у него была более чем уважительная.
Отворилась дверь в стене за кафедрой и служители вкатили чудо-кресло, увешанное капельницами, позвякивающими и шуршащими при движении, оплетенное трубками и проводами... Помигивал зелеными и красными огоньками прибор, от которого тянулись разноцветные щупальца к мумии, чья нижняя половина была укутана в клетчатое теплое одеяло, а над ним врезался в обвисшие щеки хрустящий накрахмаленный воротник, растущий из  черной судейской мантии. Голову мумии поддерживали два боковых прижима, ко лбу присосались электроды, осуществляющие непрерывную связь с радостно играющим огоньками прибором... Глаза мумии – как и до;лжно –  были закрыты, но  сквозь шелест и позвякивание коляски до К. донеслись хрипы трудного, несомненно живого, дыхания – мумия втягивала напоенный скандалами, сутягами, разводами, вымогательством и прелюбодеянием воздух все еще живыми легкими, потом открылись и глаза, неожиданно острые и  любопытствующие. Толкатели коляски вывезли ее на пространство перед судейским столом и поспешно удалились - в ту же дверь, профессионально окинув взглядом и уровень жизненной силы в колбах, и понятную только им пляску огоньков. Глаза мумии уставились на К., шевельнулась морщина под сучком носа и раздался металлический звук, будто робот откашлялся после мучительной профилактики. Сзади послышались шаги, и на скамью прямо напротив чудо- коляски опустился плотный и, можно сказать, круглый господин в венчике негустых волос, с доброжелательной улыбкой на полных губах. Господин был в трикотажной футболке и белых полотняных брюках и, конечно, по неизменной израильской моде, в сандалиях на босу ногу.
Глаза мумии зажглись гневом и металлический голос с неожиданной силой произнес торжественное: «Встать! Суд идет!»
К. встал, поднялся и круглый господин, не теряя доброжелательства и спокойствия. Но, видимо, возглас отнял у сидящего в кресле слишком много усилий, он опять прикрыл глаза, пополняя резервуары. Выждав, господин жестом пригласил К. присесть, что они оба и сделали.
Очередное пробуждение мумии началось с двух сухих ручек, выползших из-под одеяла. Желтоватые ручки, оттененные  крахмальными манжетами, выудили из -под одеяла папку и раскрыли ее. Открывшиеся глаза пробежали по крупно напечатанным строчкам, после чего уставились на круглого господина;
-Йоси, - голос потрескивал,как в первых опытах Маркони, -я тебя вижу чаще, чем родного брата. – Пауза. Хрип и попытка кашля.- Обойдемся без формальностей?
-Как скажете, ваша честь! – ответствовал господин и встал, чтобы поднять скользнувший на пол листок.
-Йоси,- сейчас речь судьи, сохраняя металлический оттенок, звучала все же живее, дыхание смягчилось, видимо жизненные системы нашли в себе силы подстроиться под наработанный годами порядок. –Йоси, я был почти молод... - тут запульсировала красная лампочка на приборе и раздался негромкий, но тревожный звук. Судья скосил глаза, поизучал игру сигналов и,помолчав, продолжил – да, я не был еще стар,   когда ты закапывал – хрр-р - людей на пляжах, спасая от излучения Сатурна, я (пауза) даже еще ходил, (пауза) когда ты лечил энорез вытяжкой из зеркальных карпов – (Пауза. Хрип . Возможно – смех) - и – что там было еще, Йоси?! – и видит Бог, Йоси,  не моя  вина - хрр-р - что ты –хрр-р - пьешь свой утренний кофе (пауза) дома, но  в этот раз у тебя наконец-то –хрр-р - будет выбор: Абарбанель  или нары.
-На все воля Божья!-отозвался господин по имени Йоси, с интересом наблюдая  за  подергиванием  узкого рта говорящей мумии.  Речь уважаемого судьи зарождалась, очевидно, так же, как и у всех – где-то в потемках гортани, но потом, преодолевая путь от черной таблетки, закрепленной под челюстью, до укрепленных в изголовье кресла динамиков, приобретала мистические оттенки, будто вещала сама судьба, никак не связанная с этим тщедушным телом.
Желтые ручки вытащили из папки очередной лист:
-Так ты теперь экскурсовод, Йоси?
Йоси, подумав, сделал неопределенный жест.
-Сколько же ты провел экскурсий, Йоси?
-Это была первая,- Йоси отвечал с достоинством, громко и уважительно, уютно пристроив руки на выступе живота.
-У меня было – хрр-р – время для размышлений. (пауза) Много ночей. (пауза). Много (пауза).
Пауза затянулась и К. показалось, что ветеран судебных ристалищ задремал. Йоси повернулся к К. и спокойно и ненавязчиво начал его разглядывать. Глаза у Йоси были выпуклые и гармонировали с круглым, но не рыхлым телом.
-И я понял –хрр-р -, проснувшийся судья, как ни в чем не бывало, продолжил свою мысль,- что если бы передо мной стояли убийца и ты, Йоси,  ...
В это время опять раздался низкий тревожный сигнал, огоньки на приборе проплясали джигу, судья обмяк. Видимо, исполнение обязанностей отнимало у него последние силы. Глаза у него полуприкрылись, но продолжали выглядеть самой живой частью тела.
-Могу я помочь, ваша честь?- поинтересовался Йоси. Чуть приподнялись и снова опустились веки, и Йоси воспринял это как знак согласия. Он подошел к креслу и  взял папку.
-Я знаю этого судью. Йеки . У него должно быть все расписано,- прояснил он для К. свои действия. –Да, я прав.
-Заметки к предстоящему процессу Йосефа Шарона.- громко прочитал он. Судья не среагировал.
-Очевидно, это мое последнее дело, и вести его я согласился не только потому, что все остальные от него отказались, и не только потому, что и бояться мне нечего, ибо то, чего опасаются другие, отказываясь участвовать в процессе над Йосефом Шароном, уже давно рядом со мной, я слышу ее дыхание,  и не о смелости мне приходится говорить, а о долге, как ни смешно это звучит в наше время. Да, именно о долге, о долге перед собой.
Йоси прервал чтение и оглядел пустой зал.
-Боятся,-пояснил он, обращаясь к К., и пожал плечами,- вы не хотите выйти?
К. отрицательно покачал головой и Йоси продолжил чтение:
 -Судья должен быть или идеалистом, или циником. Есть выбор: верить, что то, что он вершит - действительно правосудие, и тогда он идеалист, либо придерживаться буквы закона, и тогда он циник, ибо правильно приложить безликий, усредненный   закон к конкретному человеку , в конкретной ситуации, в конкретное время и так , что бы это было справедливо, а не только выглядело справедливым, при том, что и сама справедливость имеет тысячу личин, на это может надеяться только дурак, но не обращать внимание на такую невозможность и продолжать судить может только циник. Безусловно, я взял две крайние точки, между которыми находится множество судей просто исполняющих работу, не думающих или старающихся не задумываться над сутью этой работы, и именно в их действиях лежит практическая истина, работающее, действующее и потому - истинное правосудие, поскольку истина в практике, а не в теоретических рассуждениях,  которые только лишь высвечивают отдельные ее особенности. Поэтому долженствование, о котором я говорил выше – идеалист-циник – как и любое долженствование никогда не выполняется в полной мере, и мои коллеги составляют весь спектр от полюса до полюса, уплотняясь к середине, где-то поддаваясь чувствам, где-то склоняясь перед буквой закона, где-то воспаряя, где-то отрешаясь. Им это позволено, и я последний, кто будет их обвинять в необъективности, предвзятости, они такие же разные, как и парикмахеры, способные из одной головы сделать и страшилище, и красавицу.
К. знал, что приговоры израильских судей иногда можно читать как роман, но слышал это впервые. Слог у судьи был хорош.
-Я прихожу к мысли, что судья –странная профессия. С одной стороны, он должен быть холоден и бездушен, чтобы, не поддаваясь эмоциям, отрешенно оценить, взвесить на весах – а это механическое, не ч е л о в е ч е с к о е  действие – то, что сделано человеком, сделано, как правило, под влиянием сильных, обуревавших его чувств и желаний, чувств, которые обычно можно если не разделить, то понять. Другими словами – гирьками взвесить человеческое, ведь понять, это значит узнать причину проступка, повод, и признать их в данной ситуации логичными, ибо понять можно только то, что построено на законах логики. Таким образом, понимание причин приводит к тому, что этот проступок или преступление должны быть прощены, так как нам понятно, как эти причины  возникли и как закономерно – логично! – развивались, и вся  вина человека лишь в том, что он не сумел вовремя остановиться, не перейти ту условную красную линию, которую я, именно я - судья! - ему определяю. Именно мое понимание закона, понимание дозволенного и запретного в дальнейшем решит судьбу совершенно незнакомого мне человека, выросшего в условиях, о которых я имею весьма смутное представление, имеющего жизненный опыт, о котором я и понятия не имею. Я должен, как Прокруст, подравнивать всех под единый стандарт, иногда – в прямом смысле- занимаясь рубкой голов во имя унификации. Я думаю, этой профессии лучше подошло бы название «унификатор» или «узурпатор», так как судья узурпирует право на понимание  того, что приемлемо, а что нет, а, точнее, насколько приемлемо то, что человек совершил.
Йоси читал спокойно и сосредоточено, иногда останавливаясь и обдумывая прочитанное. В этот миг тревожный сигнал перерос в сирену, заполнившую зал. Судья никак не отреагировал, и Йоси, нажав красную кнопку и отключив звук, склонился над ним. Он приподнял морщинистое веко и поводил перед глазом ладонью. Потом твердо выпрямленным указательным пальцем придавил точку под острым сухим носом. Судья оставался безучастным.
-Отошел,- сообщил Йоси и посмотрел на К. – Мы можем идти.
Он взял папку, вложил в нее листы, которые читал, и они с К. покинули зал с погибшим на боевом посту служителем закона.
Коридор был пуст.
-Они знали, что так произойдет. Когда меня судят, всегда что-нибудь происходит. Поэтому все и убегают,-пояснил Йоси.
Они спустились по лестнице и вышли на затопленную солнцем площадь. Этот переход от тишины судебного зала, от только что угасшей жизни к яростному бурлящему миру, не произвел на Йоси никакого впечатления. Он уселся на парапет в тени дерева и показал К. на место рядом с собой.
-Йоси Шарон,-представился он, и рука его оказалась мягкой и влажной. –Любопытно, что он написал дальше? – и открыл вынесенную из суда папку.
Судья писал: «Я давно ищу в литературе и в беседах со специалистами ответа на вопрос: суды - это только человеческое изобретение? Существует ли где-либо в природе еще нечто подобное, чтобы какое-либо сообщество ( дельфины, волки, африканские слоны...) подвергали наказанию сочлена, нарушившего одну из их добродетелей, другими словами, присуща ли этика, этические оценки не-человеческому разуму – а ведь давно доказано, что мы не единственные обладатели разума. Этика возникает, когда возникает идея равенства  и справедливости. До этого действовал закон сильного – вожака, вождя, лорда, короля. Сильному не нужны законы – законы нужны слабому. Идея равенства, справедливости – суть идеи защиты слабого. И это не мое открытие. Поэтому, набрасывая уздечку на страсти человеческие, надо четко сознавать, во имя чего мы действуем.
Сейчас, когда я подошел к краю, а может быть уже и переступил его, ибо трудно назвать жизнью такое существование, когда ни одна жизненная функция не выполняется самостоятельно , и все что я могу – говорить (с трудом) и мыслить,  и мне уже не выкарабкаться, поэтому, отрешившись от желаний, которым уже не дано осуществиться, не томимый никакими чувствами, отряхнувший все бренное, могу ли мыслить по- прежнему, обыденно и взвешенно? Нет, мысли мои приобрели экстремальный характер, очистившись от житейской шелухи, и вот таким я приступаю к рассмотрению этого дела - Йосефа Шарона -, которым и придется подвести итог моей судебной практики и жизни. Не я выбирал для себя это дело, скорее оно выбрало меня, ну, тем лучше!
Согласно материалам дела Йоси Шарон покушался на жизнь семи  человек. И тому есть свидетельства, не доверять которым мы не можем. Да и зная Йоси по предыдущим делам, я уверен, что и он не будет опровергать эти свидетельства. Но зная его, я уверен, и это уже есть в материалах дела, он будет доказывать, что действовал в интересах  всего человечества. И это будет правдой! Потому что в действиях Йоси никогда не было стремления к наживе, алчности, удовлетворения порочных страстей, того, что в большинстве случаев является движущей силой преступлений. Йоси можно было бы назвать человеком, одержимым маниакальной страстью, и так я и решил, первый раз столкнувшись с ним  в деле об излучении Сатурна, когда по его призыву многие провели ночь, закопавшись во  влажный песок и дыша через соломинку, дабы защитить себя от излучения набравшей силу вредоносной планеты,  что привело к обострению хронических болезней, воспалению легких у нескольких человек, а одному из участников крабы едва не отгрызли палец. Тогда я направил Йоси на психиатрическую экспертизу, и лучше бы я этого не делал, потому что он вернулся оттуда с бумажкой, которая сделала его практически неподсудным, как и всех психически нездоровых людей. В бумажке было написано, что с одной стороны Йоси здоров, как и все фанатики, но с другой стороны, поскольку его фанатизм не имеет общеприемлемой базы, как-то: национальная исключительность, религиозная нетерпимость, защита окружающей среды, то в принципе мы имеем дело с отклонением от нормы, что вполне может считаться психическим заболеванием. Составлявший заключение специалист был человеком с чувством юмора, и последствия его шутки мы и рассматриваем сегодня в суде.
Безусловно, Йоси Шарон опасен для общества, ибо непредсказуем. Непредсказуемость, самая большая опасность для общества, основа выживания которого как раз и состоит в том, чтобы сделать прозрачными и по возможности понятными принципы, по которым это общество живет, ограничения , очертить круг желательного и нежелательного, и установить заранее цену за то и другое, чтобы человек мог соразмерять свои поступки. Это, повторяю, является основой основ общества и именно на эту основу основ Йоси и покушается. Невозможно предугадать, что явится точкой приложения его сил в следующий раз, и невозможно предугадать, каким способом будет достигаться то, что он планирует, и кто станет очередной жертвой. А жертвы неизбежны, потому что все, что он делает, неизбежно приводит и будет приводить к тому, что люди вольно или невольно вовлекаются в обстоятельства, ситуации, где действуют совершенно иные побуждения, творит и властвует совершенно иная логика, не соотносимая с этикой и моралью, с тем, к чему они  привыкли. Йоси экспериментатор, ищущий новые пути в областях, которые сам и выбирает, и насколько можно судить по материалам этого дела, эти области приобретают все более и более глобальные масштабы, и если его не остановить, вполне могут выйти и на планетарные уровни, при его способности находить болевые точки, затрагивающие интересы как можно большего количества людей.
Йоси задумался. К. чувствовал – слова старого судьи не произвели на него впечатления, но Йоси, видимо, уважал этого человека и в знак уважения подумал над его словами. И продолжил чтение:
-Вопрос: что делать с таким человеком? Суть его занятий та же, что и у любого исследователя, ученого – познать, открыть, доказать. Цели самые благие – по его утверждению целью его эксперимента было нахождение оптимального соотношения людей, отмеченных и неотмеченных печатью рока в любом  вре;менном или постоянном сообществе – рейсовом автобусе, самолете, школьном классе, туристическом походе, что по его утверждениям, позволило бы заранее принять меры для улучшения этого соотношения, и тем самым не допускать катастрофических ситуаций – схода лавин на альпинистскую связку, падения самолетов, цунами, покрывающих остров и т.п. Цели, безусловно, благородные. Но – поговорим о средствах. Йоси утверждает, что подобные эксперименты невозможно производить на белых мышах или мушках дрозофилах, и в этом я с ним согласен, Подобный эксперимент должен быть чистым, ибо кто возьмется смоделировать Провидение? Таким образом, он поступает вполне логично, в соответствии с поставленной перед собой задачей, что я уже отмечал выше. И – это важно – по-другому он и не может поступить. Поэтому вина его – соответственно – состоит в  том, что он выбирая благородные цели, действуя в соответствии с этими целями, при этом пользуется такими методами, которые нельзя признать приемлемыми. А существуют ли другие? Ситуация запутанная. Запретить ставить такие цели? Каким образом? Влезть человеку в голову и вычистить негодные мысли?  страхом наказания? Что может испугать такого, как Йоси?  Если все устремления человека сверхценные, если они не лежат в нашей власти, что делать? Связать по рукам-ногам и колоть? Да, так мы избежим опасности подвергнуться его экспериментам.
Но если он прав, и его открытие сулит тысячи спасенных жизней, не ляжет ли нас кровь убиенных вследствие нашего мракобесия, нашей консервативности? Не будут ли проклинать нас потомки, узнав, что мы могли предотвратить массовые гибели и не сделали этого? Кто возьмет на себя смелость решить? В этом  гордость и горе судьи, поставленного перед необходимостью принимать решение. И тут уже речь не идет о частном случае, ответственность за многие судьбы лежит на его плечах.  И я не побоялся этой ответственности.»
Листы закончились. Йоси заглянул в папку и выудил оттуда запечатанный конверт, на котором было написано одно только слово : «Приговор». Он вскрыл его и развернул сложенный лист.  Приговор был очень кратким: «А пошли вы...!»

Йоси смотрел на площадь, и К. смотрел на площадь. Потом Йоси взял руку К., перевернул ладонью вверх, посмотрел и отпустил.
-Я перерезал шланги,- вздохнув и глядя на К. выпуклыми глазами, сообщил он. Глаза Йоси были зрачками иного мира, врезанными в обычное земное лицо. Так, переводя взгляд с К. на площадь, он рассказал свою историю,

        История Йоси Шарона.

Йоси с детства был увлекающимся человеком. Это два раза приводило его в психиатрические лечебницы, что ничуть не погасило его исследовательский пыл, и в то же время обеспечило документами, позволявшими поплевывать на угрозы часто встречавшихся с ним полицейских и судей. Бог говорил с ним по ночам через своих посланников, то принимавших облик ангела Гавриила, то маленького японца, возродившего Рейки, то умершей давно матери, которую Йоси и не помнил, но которая, без сомнения, была его матерью. «Что-то ты потолстел, Йоси»,-вздыхала по ночам мать, и Йоси переходил на коричневый сахар и шел в тренажерный зал перекачивать жир в упругие мышцы. На следующую ночь маленький японец показывал ему правильное расположение рук и учил заклинаниям, помогающим при воспалении седалищного нерва. Йоси зачарованно наблюдал, как играли разноцветные ленты энергий под маленькими пальцами японца, и ставил свои короткие толстые руки в нужное положение, и громко кричал в ночь то, что говорил ему японец, и руки наливались теплой тяжестью, по ним начинала струиться и вспыхивать неведомая прежде сила, и он, Йоси, как бы растворялся в ночи, лишь отстраняясь и наблюдая...
Ангел Гавриил был суровее всех. Он сообщил Йоси, что жизнь на земле зародилась из бутонов цветов, посеянных Господом, что сам он, Гавриил, находится на седьмом уровне, куда таким, как Йоси, пыхтеть не допыхтеться, и если Йоси хочет стать кем-то, а не оставаться вздорным толстячком, он должен слушаться только его, Гавриила. Йоси задевали речи Гавриила, он не считал, что даже ангелу – даже старшему ангелу, как требовал называть себя Гавриил - позволительно говорить с ним в таком тоне, и он начал задумываться над тем, а действительно ли Гавриил тот, за кого себя выдает? Не мог ли какой-либо формазон принять личину Гавриила? Но сомнения в личности Гавриила приводили косвенным образом к сомнению в существовании ЕГО, потому что именно ночные монологи ангела служили для Йоси доказательством божественного присутствия, веру его никогда нельзя было назвать слепой. Он понимал ущербность такой позиции, ибо вера, требующая доказательств, верой как таковой уже и не является, но ничего с этим поделать не мог. Он долго размышлял, что лично для него могло бы послужить доказательством существования Бога, и, самое главное,  проверяемым   доказательством. Он отверг возможность принять в качестве доказательства незнание и неопределенность, когда для подтверждения ЕГО существования использовались предположения от противного – что уж человеку такое сотворить не по силам. Ему нужны были прямые и объективные свидетельства, факты. Он понимал, что взваливает на себя неподъемную задачу, что отследить и задокументировать божий промысел, задача сама по себе иррациональная, но в борьбе между разумом и увлекающейся натурой, победила, как всегда, натура. Отвергнув несколько вариантов, Йоси решил остановиться на роке, судьбе. Доказательство наличия предопределенности станет доказательством наличия высшей силы, властвующей над миром.
Йоси занялся астрологией. Он узнал слово «асцедент» и научился строить натальные карты. Планеты на его глазах кружили в бесконечности, то интригуя друг против друга, то помогая, вступая в замысловатые связи, и это круженье обрушивало на мир то радость, то катастрофы. И мир, и страны, и трехэтажные здания, и люди, живущие в них, оказались привязанными к светилам прочнейшими невидимыми лесками, и эти светила, как опытный рыбак, то чуть давали слабину, позволяя порезвиться, то натягивали лесу туго и неотвратимо, таща закрюченную добычу по ими намеченному маршруту, то вдруг следовал резкий рывок, и - все!
Йоси получил в руки инструмент. Он тщательно и без стеснения опросил своих знакомых, настаивая и на интимных подробностях, выверил их натальные карты и выдал астрологический прогноз. Прогноз должен был быть легко проверяемым, поэтому он сосредоточился на внешних событиях: крупных приобретених, смене работы, травмах, рождениях и смерти. Через два дня одного из знакомых укусила собака. Сверившись с прогнозом, Йоси выяснил, что Луна, проходившая транзитом по восьмому дому, недоброжелательные отношения Марса с желчным Сатурном при явно угнетенном Юпитере, могли  привести к собачьему укусу, но они допускали еще и множество других интерпретаций. Например, знакомый в этот период был болен гриппом, и звезды вполне могли указывать на это, а для Йоси принципиальным было получение однозначного ответа.
 Другого знакомого похвалил начальник, и обещал прибавку. У него прогноз действительно показывал изменение в карьере, но было ли это обещание начальника исполнившимся прогнозом?
Так перед Йоси встала проблема: совершенствоваться ли в астрологии, посвятив этому долгие годы, и учась безошибочной интерпретации невнятного шепота светил, или найти нечто другое, что могло бы послужить дополнением к астрологическому прогнозу. Первый путь Йоси решительно отбросил. Будучи Близнецом по рождению, он понимал, что длительные усилия – не его стихия, и,кроме того, в жизни предстояло совершить еще так много, и так мало времени оставалось. Он сосредоточился на поиске дополнительных методов обнаружения божьего промысла.
 И искать долго не пришлось: хирология и хиромантия свалились ему прямо в руки, как яблоко на голову беременного всемирным  тяготением  Ньютона. Ньютон вследствие удара разродился законом, Йоси же пошел по рукам. Первым делом он собрался посетить морг – Йоси хотел взглянуть на ладони уже умерших. Он бы не удивился, если бы обнаружил гладкую мертвую кожу, ведь земной путь человека уже закончен, все, что должно было свершиться, свершилось, и все линии, свидетельницы прошлого и пророчицы будущего, могли бы истаять, отлететь вслед за облачком души, ибо прошлое и будущее есть только у живых... Он бы не удивился , если бы линии образовали какой-нибудь понятный символ или слово - он давно уже ничему не удивлялся. Удивляется тот, кто не понимает – возможно все. Йоси это понимал, и просто хотел увидеть линии руки умершего человека.
В морг Йоси не пустили. Он не отказался, но временно отложил свою задумку, и сосредоточился на живых. Своими одетыми в тонкие перчатки руками он брал чужие подворачивавшиеся руки и вглядывался в переплетенье судеб. Перчатки он не снимал даже ночью, чтобы ненароком не бросить взгляд на свои ладони и узнать свою судьбу. Судьбы он не боялся, он боялся узнать ее. 
Хиромантия тоже не принесла облегчения, все оказалось также зыбко, расплывчато и многовариантно. Йоси отмел травмы и прочую чепуху в сторону, и оставил только смерть. Только смерть нельзя было трактовать двояко. Смерть оставалась для Йоси единственным ориентиром. И с элегантностью, и с несвойственным ему терпением он задумал и осуществил свою генеральную проверку.
Йоси, как инвалиду, временами предоставлялась возможность подработки в различных государственных учреждениях. Использовав эту возможность, он получил доступ к информации о множестве людей. Помогая людям заполнять бланки, он при каждом удобном случае старался рассмотреть ладони посетителей. Его интересовало наличие или отсутствие креста на линии Головы под пальцем Сатурна. При отсутствии такого креста он брал посетителя на заметку, выписывал его данные в специально заведенную тетрадку, и , придя домой, составлял гороскопы на этих людей. Если и гороскопы подтверждали увиденное на ладонях, данные владельца перекочевывали в другую, более тонкую тетрадь. Когда в тонкой тетради собралось десятка два имен, Йоси приступил к следующей фазе операции.
Йоси заказал в типографии сотню рекламных буклетов. В буклетах расхваливалось экскурсионное бюро, которым руководит Йоси, и приводился его номер телефона. Ранним утром Йоси разбросал часть буклетов по почтовым ящикам людей из тоненькой тетрадки и стал ждать. Позвонили двое. Йоси честно сообщил им, что он только выходит на рынок туристических услуг, и поэтому весьма заинтересован в привлечении клиентов. Именно поэтому с клиентов, обратившихся к нему впервые, за первую экскурсию он берет чисто символическую цену, рассчитывая на то, что им понравится, и в дальнейшем они станут его постоянными клиентами. Один из позвонивших согласился сразу, второй обещал подумать. Остальным Йоси, продолжая подкидывать буклеты, принялся названивать сам. Ему придавало силы то обстоятельство, что даже сам ангел Гавриил заметно поменял свое к нему отношение. Теперь он уже не обзывал его толстячком, а как то уважительно, почти как равному, советовал предпринять те или иные шаги, а когда Йоси уставал слушать его наставления, бесшумно удалялся без всяких пиротехнических эффектов. Мать же с тревогой вглядывалась в одержимого очередной идеей сына, и только вздыхала, предчувствуя недоброе. Маленький японец прекратил свои визиты – Йоси искренне надеялся, что временно. Вместо него по ночам стал материализовываться дух Галилеи. Он семенил по йосиной комнате в растоптанных сандалиях, и, теребя бородку, делился с Йоси своими познаниями об этом замечательном месте. Йоси интересно было сравнивать его рассказы с теми сведениями, которые он получил из путеводителей, готовясь к проведению экскурсии. В некоторых деталях они совпадали, во многих – расходились. Но дух, в отличие от авторов путеводителей, был очевидцем, и его зоркие очи замечали многое.  В его рассказах тоже гремели доспехами крестоносцы, лилась кровь, но все это было рельефней и личностней, чем в скороговорке путеводителей. Некоторые крестоносцы имели имена, один припадал на левую ногу, поврежденную в детстве, второй имел привычку брать с собой в походы наложницу из Мавритании, которая в свою очередь имела привычку путешествовать на верблюде, закутавшись в бурнус и распевая тягучие восточные песни. Так они и шли в атаку – закованный в доспехи крестоносец, а за ним, плавно качаясь на верблюде, его дама сердца, и тягучая мелодия песков лилась над хрипами раненных. Наложница курила анашу, и мелодия, смешиваясь с терпким запахом зелья, становилась все более жалостливой и пронзительной, сладкий и ужасный древний Восток проступал из рассказов духа и окутывал завороженно слушающего Йоси.                Как оказалось, дух Галилеи был страстным лошадником, и все его рассказы, будь то о римлянах, или восстаниях иудеев, или просто о жизни в этих благословенных краях  неизбежным образом сворачивали на достоинства той или иной конской породы. Казалось, он знал по кличкам всех лошадей рыцарей тамплиеров, какое-то время властвовавших здесь, а с одним из рыцарей, со странной кличкой Зяма, у него до сих пор были счеты из-за  загнанного тем жеребца. Дух Галилеи и присоветовал Йоси маршрут его первой и последней экскурсии.
Из двух десятков потенциальных клиентов согласились участвовать в экскурсии шестеро. В назначенный день Йоси арендовал микроавтобус и подал его  к месту сбора.
Пришли все шестеро. Большинство из них не признали в Йоси услужливого работника управления государственного страхования, помогавшего заполнять им различные бланки. И лишь одна наблюдательная экскурсантка, впоследствии подавшая на Йоси в суд, долго и подозрительно разглядывала его. Йоси повел экскурсию по тому маршруту, что присоветовал ему дух Галилеи. Автобус катил по живописным галилейским холмам, Йоси пересказывал путеводитель, добавляя подробности, почерпнутые у духа Галилеи, и вот они прибыли в город Цфат, расположенный на горе, окруженный редкими, но - лесами, и славный многовековой талмудической мудростью, кварталом художников, могилами цадиков , известный землетрясениями, превращавшими его в развалины.
Они походили по кривым запущенным улочкам, спустились к микве, где омывались благоверные евреи, посидели в прохладной рощице и двинулись в обратный путь. Йоси предложил напоследок полюбоваться панорамой, открывающейся с горы, и остановил автобус на крохотном пятачке возле обрыва, перед начинающимся крутым и извилистым спуском. Экскурсанты вышли полюбоваться залитой полуденным солнцем долиной, а Йоси залез под автобус и перезал тормозные шланги. Когда все вернулись в автобус, Йоси снялся с ручного тормоза, дал газ и отпустил руль...

Йоси окончил свой рассказ и замолчал. К. тоже молчал, обдумывая услышанное. На площади, к брошенным крошкам хлеба, слетелись голуби. Большие и неуклюжие, они гомонили, толкая друг друга, и прогоняя маленьких шустрых воробьев, пожелавших урвать и свой кусок. Один из воробышков, наиболее смышленый, взлетел на ствол рядом стоящей пальмы,  укрепился в метре от земли, и вертел головкой, высматривая добычу. Как только в колышащейся голубиной массе возникала прореха, он камнем падал вниз и столь же стремительно возвращался, но уже с крошкой в клюве. К. показалось, что этим воробышком движет не голод, а  азарт.
И К. задал вопрос, который уже давно надо было задать: «Ну, и...?»
-На все воля божья!- ответил Йоси, взглянув на К. спокойными точками входа в иные миры. Бог спас всех находившихся в автобусе. Он сделал так, что разогнавшийся автобус, наехав правым колесом на  низкий парапет, отделявший дорогу от обрыва, приподнялся и заскользил на двух левых колесах, будто управляемый заправским каскадером, и по касательной врезался в ползущий вниз грузовик, обрушив на себя кипы прессованного картона.
Йоси укрепился в своей вере. Отобрав людей, которым судьба устами гороскопов и хиромантии обещала долгую жизнь, и поставив их в безвыходное положение, он добился прямого вмешательства горних сил, не желавших нарушения своих планов. Оставалась лишь самая малость – осуществить обратную проверку, собрав в абсолютно безопасном месте людей, которым предстояло погибнуть. Йоси уже начал сбор материала, но хиромантия требовала не менее года для осуществления подобного предсказания. Поэтому Йоси не торопился.






            Глава вторая



Он жил в южном Тель-Авиве, в квартале с прекрасным названием – Флорентин. Название дышало то ли Флоренцией, то ли цветами, было ароматно и иноземно, тянуло малевать холсты и отрезать себе уши, быть в долгах и влюбляться в проституток, название действовало на воображение, как легкий наркотик, и так же обманывало. Раскаленный солнцем каменный лабиринт построек, стучащие, орущие, звенящие лавчонки и фабрички, трущиеся боками автомобили, изредка издающие вопль отчаяния, немедленно подхватывающийся остальными собратьями - и тогда казалось, что пришел день расплаты, что падут стены Иерихона, а тот, по кому орали клаксоны, невозмутимо крутил крепкими икрами педали трехколесной повозки, нагруженной мануфактурой, перекидываясь словцом с белеющими в глубине лавок и мастерских приятелями, и ничто на свете не могло ускорить его продвижение или свернуть с середины и без того узкой улочки, И автомобили тоже понимали это, и возносили свои крики к небу просто из-за яростного нетерпения сотен стиснутых лошадиных сил, из-за яростного нетерпения их смуглых владельцев, для которых уж точно, буквально, движение было формой существования - это была раса ближневосточных электронов с непрерывным спиновым вращением и возможностью нахождения в разных местах одновременно - то ли в виде волны, то ли в виде потного сгустка энергии, прикрытого тенниской, и, в точном соответствии с наукой, при малейшем промедлении они начинали вымирать, возвещая небу о своей кончине.
    А к вечеру все стихало: закрывались лавочки, уезжали на шикарных "понтиаках" владельцы ювелирных фабрик и фалафельных, разбредался рабочий люд, и жизнь переселялась на верхние этажи: там открывались окна и готовилась пища, дети смотрели бесконечные мультики, там плескались под душем и писали длинные письма. Из пивнушек и кафе выносились на  улицу столики, и хриплоголосые и щетинистые обитатели верхних этажей в шлепанцах и трусах, спущенных до пол-ягодицы, потягивали там пиво, и была такая пастораль вечера после трудового дня, что обязательно случалась драка, предваряемая огненными сочными ругательствами и состоящая из тычка, так и не дотянувшегося до физиономии противника.. Потом опять все рассасывалось, и опять что-то происходило, и было бы скучно все это описывать, если бы это не было так живописно. И вот уже произнесено-написано это слово "живописно", и рука тянется к кисти, а кисть - к холсту, и первая краска, нанесенная на холст, конечно же - густо-синяя. Такой должна быть средиземноморская ночь. Она разливается по всему холсту, и потом ногтем отковыриваются в ней пятнышки фонарей и светящихся окон.. И , наверное, хватит. Ночь, фонарь - поэзия пустынных северных широт. Там можно было так перечислить: улица, фонарь, аптека - всё. Потому что все остальное - брусчатка, спящие каменные дома, ветер даже не домысливаются, а уже присутствуют, именно они своим молчанием и создают фонарь, так размышлял Квартиросъемщик, или Квартирант, или просто обозначим его буквой К. - для пущего удобства, так размышлял лирично и красиво, и живописно К., стоя на балконе и прислушиваясь к крикам, доносившимся снизу. Внизу кричали дважды в день - утром и вечером, ибо там была синагога. В синагоге кричали дважды в день, и особенно сильно - в пятницу, йом шиши - шестой день недели, начинавшейся у евреев с воскресенья и заканчивающейся царицей всех дней - субботой, шабатом, единственным днем, имеющем имя собственное. Синагога была собственностью немногочисленной общины йеменских евреев, живших в округе - низкорослых, смуглых, с отчаянной жестикуляцией, и крики возникали, как правило, по поводам священным - кто-то при чтении Торы, на возвышении, не там возвысил голос, не так, как требуют правила и традиция, и тогда неслись язвительные замечания и разгорался спор, иногда спор разгорался с самого начала: кому подниматься (восходить)  читать Тору, кому будет предоставлена эта честь, и громкие возбужденные голоса, прокрутившись по зальчику, вырывались наружу, и оттолкнувшись от противоположной стены, влетали прямо в комнату К., где и успокаивались.

      Итак, был вечер. Были крики расшалившихся после красного вина стариков, гулко лаял черный ухоженный пес, вскинувший лапы на перила балкона дома напротив.. Возле него нервно мерил балконное пространство его кудлатый рыжий товарищ. Кудлатый рыжий товарищ изредка также взгромождал большую и тяжелую голову на перила, невидяще оглядывал горизонт - ему было безразлично, расстилается ли перед ним даль, или  высится, перекрывая жизнь и воздух, щербатая стена доходного дома, его совсем не интересовал К., даже как просто нечто вычлененное, некий дурак, пялящийся на него, он невидяще поводил очами, крупными и запавшими то ли в урчание собственного желудка, то ли в разрешение очередного собачьего силлогизма, он был собачьим Сократом, а может быть - шизофреником, как тот Робик из города детства, умнейший парень, должно быть... Кудлатый рыжий товарищ изредка клал свою кудлатую рыжую голову на перила, эдакий собачий Сократ, весь там, в глубине своих силлогизмов, и распахивая пасть, вызевывал некий нутряной звук, также гулкий и объемистый, и тогда на мгновенье умолкал черный, кося на рыжего круглым истеричным глазом, и рыжий грузно соскальзывал на пол и снова месил лапами нескончаемое балконное пространство, и тогда выходила затянутая в джинсы Гали;, чьи мальчишеские груди даже не топорщили футболку, и тонкой и сильной мальчишеской рукой обнимала черного пса и целовала взасос, умудряясь втиснуться между мокрым носом и жаркой разверстой пастью.  Гали работала в маленькой пивнушке, расположенной тут же, за углом, наполняя бокалы, курила и скупо улыбалась. Ее большие серебряные перстни выглядели кастетом. Псы были ее отдушиной и, может быть, любовью. Какой-то тормоз в целомудренной душе К. не позволял далее развивать эту тему.
     -Эй,-крикнул он и помахал рукой Гали. Она, скупо улыбаясь, взлохматила еще больше рыжего Сократа. Ей был не интересен этот "руси" - так в Израиле называли выходцев из России. Ей был интересен рыжий Сократ со впавшими в силлогизм  глазами. А Гали была интересна К.. Он любил восточных евреек, смуглых, женственных, с покачивающимся роскошным бюстом. Гали была исключением – восточная женщина, «марокканка», и без бюста. Но, кроме восточных евреек, К. любил и исключения.
     Он вернулся в комнату. Доктор задерживался, Англичанка, очевидно, еще не очнулась от дневного сна, иногда плавно перетекающего в ночной, а, затем, и в утренний – за стенкой было тихо. Он покачался на скрипящем стуле. Мерцающий экран старого компьютера только усилил чувство голода. Он поразмышлял над этой вскрывшейся связью, и пришел к выводу, что когда хочется есть, вступает в силу иная схема взаимоотношений между предметами и пищеварительным трактом. Еще он подумал, что рассказы Йоси безусловно интересны, но сейчас ему срочно был необходим Доктор. Доктор –кормилец. Он  вышел в коридор и направился к двери Доктора. Видимо Доктор, не явившись в суд, ударился в бега. На всякий случай он легонько стукнул в дверь. Дверь приоткрылась...

Доктор лежал на  небрежно прибранной кровати и рассматривал почерневший от времени потолок. Из груди у него торчала рукоятка знакомого К. ножа. Крови было немного и она уже успела засохнуть. В комнате было душно. К. открыл балконную дверь. Черный любимец Гали смотрел на него, положив лапы на перила балкона напротив. И – не лаял.
К. был почти уверен - это продолжение начавшейся на днях истории. Память с феноменальной  услужливостью восстановила в деталях день, когда, по видимому, и завязалась эта кровавая драма.

      Доктор влетел в комнату К. без стука, что было ему совершенно несвойственно. Обычно он долго покашливал под дверью, прежде чем робко поскрестись. При этом он вовсе не был застенчивым человеком, более того, в иные моменты его наглость совершенно не гармонировала с небольшим ростом и воспринималась с удивлением, какое вызывает бесформенная и огромная кила, вывалившаяся непонятным образом из аккуратненького подбрюшья.
    -Поймали!,-он не кричал, но отчаянье и страх были в его голосе. И не было желанного пакета в тонкой веснушчатой руке.
     Доктор работал сторожем в административной высотке, приютившей десятки офисов самых различных фирм, и это позволяло ему длинными ночами обследовать помещения, лакомиться деликатесами из незапираемых холодильников, отливать в запасливо припасенные бутылочки бренди и виски самых известных марок, и, кроме того, снабжать всем этим за приемлемую цену или небольшие услуги и своего соседа К.
     Сегодня канал доставки был перекрыт, и весьма драматическим образом.
     А случилось вот что. Доктор работал в этой высотке уже второй год, окончательно убедившись - рядовому врачу из сельской больнички на Одесщине трудно пробиться сквозь сомкнутые плечи взращенных на материнской земле  специалистов. Это не стало личной трагедией Доктора, просто заставило изменить направление поиска благополучия, поменять несколько работ и остановиться на непыльной и сытной работе ночного сторожа. Работа действительно была неплохая, но главным неудобством было требование постоянно находиться на рабочем месте – за конторкой в обширном лобби – и не спать. Лобби имело два входа-выхода – парадный и черный, и руководители охранной фирмы, нанявшей Доктора, имели обыкновение посылать иногда проверяющих, бесшумно открывающих хорошо смазанные замки и возникающих перед ошеломленными сторожами, аки тать в ночи. Предшественники Доктора сменялись достаточно часто, ибо уж слишком велико было искушение поспать, когда ночь, или прогуляться по заманчивым верхним этажам. Доктор поступил хитрее. С помощью К., еще не совсем забывшего, чему его обучали в университетах, он соорудил систему сигнализации, обороняющую подступы к парадной и черной лестницам, и блокирующую непосредственно двери. Система состояла из двух простейших емкостных датчиков – один втыкался перед дежурством в вазу для цветов у подножья парадной лестницы, второй укреплялся на перилах лестницы черного хода с помощью клейкой ленты. От обеих датчиков прокидывалась тонкие провода к заранее выведенным из лобби разъемам. Вся операция укрепления датчиков и подсоединения к разъемам занимала не более пяти минут, и Доктор педантично выполнял ее в начале каждой смены. Датчики были настроены на достаточно крупную массу, хотя, случалось, реагировали и на кошку. Итак, если кто либо приближался к лестнице, за конторкой Доктора начинал жужжать зуммер и помигивала лампочка от карманного фонаря, и два крошечных соленоида подсовывали под двери блокирующие клинья. По логике К. и согласившегося с ним Доктора, проверяющий, пытавшийся войти, к примеру, через черный ход, и не сумевший этого, вынужден будет повторить свою попытку уже через парадный, а огибание громадного, почти в квартал, здания, позволяло Доктору возвратиться на рабочее место, перед этим одним движением руки демонтировав соленоиды и освободив двери. Если во время визита непрошеного гостя Доктор странствовал по верхним этажам, то об опасности его предупреждал звук все того же зуммера, слышимый через оставляемый на конторке и постоянно включенный на прием «воки-токи».
    Система выручала Доктора не один уже раз, но все на свете имеет свой конец, и, как правило, печальный. Крушение Доктора было печальным и анекдотичным одновременно.
    Доктор умел устраиваться в жизни. Кое-как обустроив жилье и решив продовольственную проблему, Доктор нашел и подругу. Иногда, проходя на кухню, К. слышал за дверью Доктора легкую возню и приглушенные смешки, иногда мимо двери К. проходили более грузно, чем Доктор, и быстрее, чем витающая в эмпиреях  Англичанка. Но К. так и не удалось увидеть прелестницу - то ли это было делом случая, то ли осторожный и опять же практичный Доктор нейтрализовывал потенциального конкурента. И вот, как выяснялось из откровенного от безысходности рассказа Доктора, его встречи с любимой не ограничивались скромной комнатушкой в коммунальной квартире, а иногда случались и в роскошном лобби, за столом, сервированным из нескудеющих запасов процветающих фирм. Вот и в эту роковую ночь благодушный после выпитого, съеденного и сделанного Доктор вышел проводить подругу, предварительно убедившись, что горизонт за черной лестницей чист. Пока Доктор наслаждался последним поцелуем, стоя у черной лестницы, с противоположной стороны здания подъехал скромный служебный автомобиль, вышел человек,  и, насвистывая, поднялся по парадной лестнице. Система сработала на «отлично»: на конторке затрещал зуммер, замигала крохотная лампочка, и два клинышка вползли под открывающиеся вовнутрь двери. Почуявший неладное Доктор рванулся к двери черного хода, но было уже поздно. Человек у парадного входа прокрутил несколько раз ключ в замке, в недоумении потолкал так и не открывшуюся дверь, и, выругавшись, решал теперь непростую задачу: огибать ли здание пешком, или подъехать к черному ходу на машине. Из-за того, что высотка находилась в районе улиц с односторонним движением, вторая задача представлялась более сложной. Грузный проверяющий топать ножками не любил, и заурчав мотором, автомобиль углубился в лабиринт тель-авивских улиц.
     Не справившись и со второй дверью, насторожившийся проверяющий отступил вглубь двора и связался с дежурным охранной фирмы. Почти мгновенно, завывая сиренами, к парадному и черному входу примчались две патрульные полицейские машины, которыми этот район города наводнен круглые сутки. Вышедшие полицейские осмотрели входные двери, но никаких действий не предприняли, дождавшись прибытия начальника смены охранной фирмы. Потом, посовещавшись, они вышибли дверь черного хода, и, держа руки на пистолетах, углубились в здание.
     Все это Доктор наблюдал, сидя в тоске за мусорными баками. Его воображение достаточно живо представило картину, которую увидят вошедшие в здание: на конторке разложены (и недоедены!) в одноразовые тарелочки тонкорасчлененая пастрама и копченая лососина, два-три оставшихся пузырчатых корнишона, черные мясистые греческие маслины. В пластмассовой бутылочке из-под минеральной воды оставалась добрая порция «Джонни Волкера», позаимствованная на шестом этаже. Бисквитное печенье «Элит», остатки колумбийского кофе в двух приглянувшихся, и потому экспроприированных из стола секретарши с четвертого, чашках. Может быть, они даже заметят презерватив в корзине для мусора. Про гениальную систему обнаружения и защиты Доктор старался не думать. Кроме того, он старался не думать о том, что предпримут вошедшие, обнаружив исчезновение охранника при запертых изнутри дверях. И уж совсем далеко он старался загнать мысль, чем это все обернется лично для него, Доктора.
     Скорбной тенью скользил Доктор по улицам предутреннего Тель-Авива. Сакраментальный вопрос «Что делать?» струился из каждого фонаря, отражался в темных зеркальных витринах, возникал в глазах медитирующих уличных котов.
    Собравшись с духом, он позвонил в бывшую еще несколько часов  назад родной фирму, сообщил, что жив-здоров, и уклонившись от дальнейших расспросов, продолжил свое бесцельное кружение по слегка посвежевшему перед рассветом городу.
    «Теперь, по меньшей мере, его не должны искать...», так рассуждал Доктор, и все же решил пересидеть время до вечера вне стен своей квартиры. И вот сейчас он сидел на поскрипывающем стуле в комнате голодного К., уже опускалась ночь на душный город, уже пробудилась Англичанка за стеной, и поставила Моцарта, готовясь обмывать Зоара, и жизнь продолжала течь привычно, незаметно и мощно, растворив в своей бесконечности чье-то очередное крушение.
     Наконец Доктор ушел, попросив К. не открывать никому двери, и передать эту просьбу Англичанке, с которой у Доктора  были классовые разногласия.
          -Ай бэг йор пардон, мэм,- К., постучав, просунул голову в дверь.-Ваш Моцарт чудесен.
     Англичанка сидела перед тазом с водой и губкой обтирала Зоара.
    -Вы можете войти, капитан. Сейчас я закончу и приглашу вас на чай с бисквитом, - бумажной салфеткой она промокнула живот Зоара и перешла к бедрам.- Это ужасный город, этот шум... Почему они так кричат? Мне кажется, я имею право на критику, ведь один из моих мужей был евреем, майор Рушди, это был его псевдоним. В МИ-5, где он служил, всем давали псевдонимы. Он на мне так и женился, под псевдонимом. И только потом я узнала, что он был евреем. Его похоронили на еврейском кладбище, под Лондоном. Это было так неожиданно - я даже не знала, что следует надеть, и пока выясняла, его уже похоронили. У вас, евреев, так быстро это делается. Я не очень-то люблю евреев, капитан, и даже не прошу прощения за это... Ну вот, я уже и закончила. Не поможете ли мне вылить воду, капитан?
     Англичанка легко поднялась с пуфика. Сегодня на ней был просторный пижамный комплект из неизвестной К. ткани. Комплект был приметан крупными стежками и кое-где расходился, показывая желтоватое худое тело.
     -Как вам это нравится?- она повернулась  спиной, потом боком. По синей  пижаме плыли белые облака. На облаках цвели полураскрытые алые губы. -Ах, не говорите ничего, капитан, я вам все равно не поверю. Художника ведь так легко обмануть.. Ну ладно, капитан, пока вы вынесете таз, я приготовлю чай и переоденусь...
      Когда К. вышел из комнаты англичанки с тазом в руках, Доктор слонялся по кухне. На сковороде шипели куриные обрезки.
      -Выпьешь?-с надеждой спросил Доктор и плеснул в стакан из пластмассовой бутылочки. Сегодня в его  бутылочке был бренди. К. поставил таз на пол и выпил. Бренди был отменным и – увы! - контрастировал с куриными обрезками.
       Англичанка нарезала бисквит тонкими аккуратными ломтиками. Полураскрытые жаждущие губы теперь цвели на мускулистом торсе Зоара.
      -Завтра за ней придет клиент, и вы меня сможете поздравить с первой продажей, капитан,-англичанка ткнула ножом в сторону пижамы. -Очень трудно делать бизнес в стране, где даже правительство ходит без галстука, а кому нужны вечерние туалеты?!    
       На стенах комнаты висели акварели и эскизы костюмов. Мини едва прикрывало ягодицы, обтянутые средневековыми панталонами; долгополые монашеские рясы украшались яркими карманами, какие-то прозрачные разлетайки с тяжелыми плечами придворных, опять же средневековых, туалетов... На акварелях - море и Яффо, море и Тель-Авив, дом напротив с балконом собачницы Гали. Карандашный набросок улыбки Зоара. На одной из стен была фреска, изображавшая мужской эрегированный член с воткнутой в уретру красной гвоздикой и словом "мир" на трех языках - английском, иврите и арабском. Это была эмблема фирмы по пошиву одежды, основанной Англичанкой. Сейчас она была и главой и единственным работником этой фирмы. Эта же эмблема красовалась и на ее визитных карточках. Когда К. как-то ненароком и не очень умно поинтересовался происхождением и смыслом эмблемы, Англичанка в  недоумении вскинула брови : «Неужели не ясно, капитан?», но потом, снизойдя, разъяснила подробней: «Кроме того, о чем вы подумали, Капитан, и подумали правильно, я хочу сказать, что если бы вы сейчас оказались в Древнем Риме, то таких вопросов у вас бы не возникало.  – вся империя цвела фаллосами и вагинами. Жившие тогда люди считали – и вполне справедливо - что эти изображения защищают их от дурного глаза. О, как они были правы! Они даже в атаку шли с открытым пенисом. Как изменились люди. Когда сейчас посмотришь на футболистов, прикрывающих промежность от мяча – мяча, не меча! – думаешь, как измельчали люди. Кроме того, это напоминает мне революцию гвоздик.»
     -Да, мадам, - сказал К., невежливо протягивая руку за третьим куском бисквита и принюхиваясь к запахам, источаемым на кухне сковородой Доктора. Англичанка тоже повела носом.
     -Скажите, капитан, вы не могли бы попросить этого маленького человека убирать за собой кухонные принадлежности. Они иногда так дурно пахнут.
     -Конечно, мэм,-легкомысленно согласился К., не подозревая тогда, как мало времени остается у Доктора, чтобы выполнять эту просьбу.
     Потом Англичанка заменила диск и опять поставила Моцарта.   
     Когда-то, когда К. с Англичанкой бальзамировали Зоара, они много спорили. Точнее, споров почти не получалось, а были монологи, освещающие ту или иную сторону обсуждаемой проблемы. В нашем языке, по мнению К., любое затруднение в понимании чего-либо называется проблемой. Неспособность понять и сам тупица, неспособный понять,  заметаются в угол, как шелуха, а затруднению присваивается статус объективности, будто бы оно существует само по себе, как выросший на пустыре чертополох, вроде бы не было, а вот и есть.
     -Нет, капитан,- возражала Англичанка - все дело в традициях.
     Тогда они обсуждали местные нравы, позволявшие явиться на прием к врачу в сандалиях на босу ногу, трусах и маечке, оттороченой буйными курчавыми волосами.
   Разговаривая, она ловко всунула трубку от перегонного аппарата в мешок из плотной ткани и закрепила вход толстой резинкой. К. прибавил газу и раствор в колбе энергично забулькал. Теперь можно было немного отдохнуть. К. надеялся, что это уже заключительная стадия бальзамирования, но были опасения - Англичанка раскопает еще какой-нибудь рецепт. Зоару в мешке было, наверное, тепло.
     -Нет, капитан,-возражала Англичанка, выставив англо-саксонский подбородок, - все дело в традициях. Мой последний муж - майор Рушди, он оказался евреем - никогда не высказывался на эту тему. Впрочем, у него и не было особенно времени - он умер наутро после свадьбы, надеюсь, не от разочарования - поэтому я не могу сослаться на его мнение. Но - традиции решают все, и мы в Англии это поняли. Хотя  я, как человек искусства, иногда и нарушаю традиции, но это ведь традиционно?
   И она кокетливо улыбнулась.
   Они бальзамировали Зоара четвертый день, воспользовавшись тихим запоем Доктора.
   Сначала, по команде Англичанки, они натерли все тело Зоара смесью черного перца с оливковым маслом холодного давления. Перец, по замыслу Англичанки, должен был предохранять кожу от всякого рода жучков и насекомых, а масло - от высыхания. За маслом они с Англичанкой ездили в монастырь молчальников, обосновавшихся на Святой Земле и в молчании  ухаживавших за оливами и в молчании их давившими. Может поэтому и масло выходило отменное. Англичанка хотела и масло купить в молчании, но коричневый монах, презрев все уставы, проговорил с ней около двух часов, мешая наречия, и по его совету К. смастерил небольшой перегонный аппарат, наподобие тех, которыми пользовались в его оставленной заснеженной стране, терпеливо перегоняя в самогон все, что попадало под руку – картошку, древесные стружки, свекольную ботву... Коричневый монах до встречи с Англичанкой, по его словам, провел в абсолютном молчании четыре с половиной года, он молчал даже, когда его укусил скорпион, забравшийся ночевать в грубый просторный башмак, он молчал даже, когда из далеких Пиренеев прилетела весть о безвременной кончине той, с которой он, еще будучи мальчишкой, проводил все дни напролет, взбираясь по крутым тропкам на окружающие деревню горы, той, которая отвергла его, когда он стал мужчиной, предуготовив ему тем самым лоно Господне, а  тут его словно прорвало, испанские, английские, ивритские слова посыпались горохом, он умудрялся, изредка взглянув на К., вставлять и что-нибудь русское – «спасибо? Как дила?» - почему-то все с вопросительной интонацией, и из этой  копившейся  четыре с половиной года мешанины Англичанка с К. выудили немало полезного – перегонный аппарат, состав смеси, которая должна бурлить в нем, время обработки... Они не стали выяснять, где коричневый монах приобрел свои знания – за четыре с половиной года молчания с человеком может произойти все, он даже может достучаться и до Творца, а тому уж известны все рецепты.
     Тогда, вернувшись из монастыря молчальников, они немедленно принялись за работу. Англичанка, получившая накануне пенсию от правительства Ее королевского величества за одного из своих покойных мужей, профинансировала закупку необходимых материалов, и К. приступил к работе. Надо было торопиться – Зоар уже вторую неделю лежал в ванне, обложенный мешками со льдом, которые за умеренную плату приносил Доктор из все той же высотки. Ненормальность такого положения уже начинала угнетать всех обитателей квартиры, и даже Доктора, делавшего и в этом случае свой небольшой гешефт.
     Тогда, пока Зоар пропитывался парами булькающей смеси, они затронули еще несколько тем – например, о мужестве заявлять себя тем, кем ты являешься. Англичанка привела в пример себя. Она считала себя человеком искусства, и имела мужество не только быть им, но и заявлять об этом ежесекундно своими поступками и видом, и дело даже было не в том, что все оборачивались ей вслед, когда она плавно разрезала ближневосточное людское месиво сухими, опутанными ремешками греческих сандалий, ногами, устремив выцветшие северные глаза из-под широкополой шляпы куда-то туда, за горизонт, другими словами дело было не в эпатажности и отличии, а в мужестве отстаивать свою гармоничную целостность. При этом К. заметил, что одного мужества недостаточно, необходим еще и трезвый ум, позволяющий оценить размеры своего мужества – способно ли оно противостоять агрессивности окружающей среды, начинающей активно выделять пищеварительные соки при виде любого необычного, и нужно теперь уже интеллектуальное мужество, чтобы принять результаты этой оценки, даже если они отрицательны, ибо не принимающий их уже не герой, а дурак, и кроме того нелишне оценить и размеры потерь и приобретений от своего поведения, и тут они  немного запутались, и чтобы прояснить ситуацию, сочинили историю, как герцог Букингемский, известный любитель алмазных подвесок, направляясь в Шервудский лес, встретил на дороге старую нищенку.
     "Леди,-сказал он, обращаясь к нищенке и помогая ей поудобнее устроиться в карете,- не помешает ли Вам мое соседство?" "Нет",- ответила нищенка и приподняла чадру.  В ней он маму родную узнал.
      Они проанализировали поступок и последствия поступка герцога с точки зрения ума и мужества, и пришли к выводу, что здесь есть несколько доступных для анализа слоев.  Слой первый, поверхностный, приобретения и потери: приобрел он маму родную, что и для герцогов иногда нелишне, приобрел, может быть и вшей, переползших из-под чадры в-под камзол, что требует уже разветвления анализа, ибо хотя в материальном плане это и приобретение, т.е. как бы е г о , герцога, прибыло, безусловно мы знаем и неудобства, связанные с вшами, что вполне логично отнести к потерям. К потерям можно отнести и то чувство сиротства, которое он потерял, обнаружив под чадрой родную маму - мы ведь знаем, что для людей сентиментальных и меланхоличных, а герцог Букингемский был именно таким - вспомните историю с подвесками! , для людей такого склада именно чувства заброшенности, сиротства, жалости к себе бывают самыми сладкими чувствами... Таким образом пришлось признать, что они самым неприличным образом заплутали в поверхностном слое, казавшимся  на редкость простым и примитивным, не смогли отделить потерь от приобретений и чуть не скатились в берлогу диалектики, из которой с целыми штанами выбраться невозможно, ибо диалектика, живущая в берлоге, осеменяет попавших к ней самым безжалостным образом,  порождая импотентов, на каждое "да"  ищущих и находящих естественное и весомое "нет". И  пусть не говорят, что диалектики создавали империи и гробили народы, они только притворялись диалектиками, лицедействовали, преследуя корыстные цели, ибо искренний диалектик одновременно вял и упруг, как хвост мертвой рыбы, им нельзя забить гвоздь, но и нельзя размазать как кашу по белому столу, он самодостаточен и неподвижен... Что же касается ума и мужества герцога Букингемского, то они остались о них весьма невысокого мнения , ибо умный человек не будет подсаживать старую нищенку в роскошную карету на пути в Шервудский лес, и, тем более, поднимать чадру, ища родную маму, а мужественный человек, даже увидев родные черты, может быть и ахнул бы, но тут же бы взял себя в руки и сказал бы:"Нет, вы не моя родная мама, извините!" и был бы прав, хотя и поступил бы подло, ибо мужество состоит в том, чтобы идти наперекор как  стихиям, так и навязанной неизвестно кем нравственности.. Этот тезис, высказанный К., Англичанка поддержала особенно энергично.
     Потом они погрузились в более глубокие слои этой истории, или, скорее, поднялись горнее. Здесь все потеряло осязаемость и резкие абрисы, и начало переливаться метафизическими и трансцедентальными субстанциями. Они пришли к мнению, что здесь все выступает либо как символ, либо как сгусток энергии, либо как архетип, либо как Эдипов комплекс. Или либидо. Тот же сентиментальный герцог может выступать символом чего угодно, начиная от мужского начала в природе, олицетворяющего собой ведущего поиск, заброшенного в неведомое, одиночку, несущегося от сытого родового поместья в неизвестный, но манящий Шервудский лес, и для которого тот же Шервудский лес остается вечно недосягаемым, ибо в этом и суть мужского начала, быть разведчиком, щупальцем природы, ощупывать, узнавать, пробовать, и лишь затем подтаскивать на опробованные позиции консервативный женский з а д, эдакое сытое р о д о в о е поместье, и опять срываться в Шервудский лес. Нищенка здесь выступает в роли космической флуктуации, эдакого протуберанца проявившейся случайности, которая на самом деле случайностью и не является, ибо, как говаривал великий Авиценна:"Возможное вообще в применении к вещам вечным становится обязательным", и вынуждены  были согласиться с этим арабом еврейского происхождения, средневековым космополитом. И все эти символы – лишь карты в рукаве шулера-бесконечности, и кто знает, что он вытащит в следующий раз, что же касается кареты, то это, конечно же, энергия, без которой мужское начало было бы просто обвисшей, ни на что не способной, тряпочкой. Ну а когда случайность приоткрывает свое лицо, в ней мы сразу признаем родную маму, ибо все мы, в конце концов, дети случая.
     Тогда они, рассуждая обо всем этом, здорово выпили , и пришли в себя только от звука лопнувшего перегонного аппарата, испарившего всю залитую в него смесь.

     Бисквиты были доедены, наивный Моцарт еще звучал, таяли в воздухе последние запахи наверняка уже съеденной Доктором курицы, когда в дверь позвонили. Пошедший было открывать К. уловил движение в комнате Доктора, и, обернувшись, увидел молящие глаза и вспомнил о его просьбе. Но за дверью столь характерно и шумно сопели, что он, не колеблясь, щелкнул замком.



           -Здравствуйте, батенька, здравствуйте, вот и дошел я, а не ждали уж, а? И ведь не с моим-то здоровьем по улочкам этим, знаете ли... Да по жаре... Нет, батенька, климат, поверьте мне... Да и вы-то высоконько забрались, вот я тут уж у вас и передохну малость, ежели вы не против. А и чего-то вам и быть против?- я ведь и собеседник не из плохоньких. А с кем вам еще и поговорить - с НИМ, что ли? Так ОН уж вряд ли что новое и скажет, сами знаете...
       Так вот, кряхтя и приговаривая, он достал из старой картонной папки лист бумаги и четким почерком вывел дату, затем обозначил место и время.
       Порфирий Петрович начал навещать К. не так давно, но делал это регулярно. Жил он поблизости, получал какую-то пенсию, участвовал в Совете  Ветеранов МГБ-КГБ, пару раз стоял перед кнессетом, требуя льготы, "г" его было характерно малорусское, манеры обходительные.
      -Порфирий Петрович, может быть - чайку?
      "... чайку",-закончил записывать Порфирий Петрович и отозвался,- Да нет, любезнейший, вы ведь знаете, я при исполнении.  "... при исполнении",-его рука удивительно быстро и любовно скользила по бумаге, - и, потом, я ведь просил вас уже не единожды, зовите меня просто Хаим. Я не стесняюсь и, можно сказать, горжусь своим прошлым, как и все мы, евреи, и я вас уверяю, нам есть чем гордиться - Храм, знаете ли, Моссада, но и от настоящего не бежим. Аз есмъ Хаим, замечательное имя, должен вам признаться. Ну да ладно, потехе час, а делу, - похлопав по папке, он улыбнулся, довольный каламбуром, - время. Итак, на чем мы остановились? Ага, вы утверждали, что все это произошло в ваше отсутствие. Записано с ваших слов и вот ваша подпись.
      -Да,-сказал К.,-вы ее здорово подделали.
      -Стараемся,-сурово отчеканил Порфирий Петрович и К. почувствовал, что задел больную струну старого профессионала. Это было так же бестактно, как хвалить знаменитого хирурга за умение выдавливать прыщи.
      -Извините, Хаим, я не хотел вас обидеть. Просто действительно виртуозная работа.
      -Продолжим. Вопрос первый. Вы заявили, что все это произошло в ваше отсутствие. Странно, не так ли? Вы отсутствовали, и в то же время знали, что что-то происходит и именно в это самое время... Концы с концами не вяжутся...
      -Действительно,-согласился К.,-выглядит неубедительно.
      -Не надо так быстро соглашаться,-взмолился Порфирий Петрович, прерывая писанину,- это не пойдет на пользу ни вам, ни делу. Вы должны были сказать, что все, что я  говорю - чушь, высосанная из пальца, мало того, что противоречит логике, но и отдает душком сталинских застенков...
      -Все, что вы говорите - говняная чушь!-заорал, распаляясь, К., отчего дернулась Англичанка за стеной,- и сам ты - мурло лагерное!
      -"Мурло лагерное" - обычно говорили тем, кто сидел на вашем месте,-мягко поправил Порфирий Петрович,- да и, если признаться, чересчур уж литературно для тех времен. Народ был попроще, все в ватниках. Теперь насчет логики, о которой вы забыли упомянуть. Кстати, Фрейд, наш великий еврей, отмечал, что гораздо важнее то, что человек замалчивает, и это, кстати, в какой-то мере объясняет наши методы. То есть, если человек молчит или отрицает, значит он скрывает нечто очень важное. Какое же государство могло с этим мириться? Чистый человек говорит речитативом с утра до вечера. И во сне тоже. Кажется, сейчас это называется "рэп"? И не важно, говорит человек что думает или прикидывается, важно, что речитатив - вы уж извините, я по старинке, не люблю иностранщину – высасывет всю эту мразь из нутра его, и тот, который думал, что притворяется, водит всех за нос, через месяц речитатива становится кристальнейшим, прозрачнейшим субъектом, любо-дорого посмотреть, а вы думаете, для чего все эти собрания были, и чтобы каждый на них выступил? Интуитивно, интуитивно! нашли ведь правильную тропинку, но вся и беда-то, что дальше интуиции-то и не сдвинулись. Беда-то укорененная, природная, там ведь - откуда мы, евреи, на святую-то землю прибыли - все было на проблесках и озарениях, а если система какая и приживалась, то ущербная, гастритная, разъедали ее желудочные соки земли той неупорядоченной, вот ведь что обидно! Я ведь, признаться, в свое время даже брошюрку выпустил, в семи экземплярах, правда, - для круга товарищей:"Метод речитативного исправления атавистического мышления", где убедительно - убедительно! - доказал его преимущества, а потом и на практике проверил...
       Порфирий Петрович  встал, отложив бумагу, набрал в грудь воздуха и зачастил неожиданным басом:
      -Мневсеравночтоговоритьглавноенепрерываться (В этом весь фокус - поток сознания,- пояснил он в сторону) лягушканапрудумокрыпашниидолины и так далее. Достаточно трех раз в день по два часа, больше редкий человек выдержит - проверено досконально - и все, нет преступника. Так нет, не поверили - опять, мол, фантазируешь, чем плохо - кулаком по морде? Ну что ж, пришлось в секрете экспериментировать...
      И счастье, и обида на тупоголовых коллег и бездарное начальство были написаны на простодушном лице старого служаки и только размытые глазки изредка просверкивали радарными лучиками.
     -Итак, о логике...-плавно закруглил воспоминания Порфирий Петрович и шумно чихнул. За стенкой Англичанка поставила Моцарта. Из-под двери вылез таракан и уставился на Порфирия Петровича. Порфирий Петрович посмотрел на таракана. Таракан тоже был потерт жизнью, немолод, вполне вероятно - алиментщик.
     -Знаете, поговорим о логике в другой раз,-внезапно засобирался Порфирий Петрович,-время позднее, идти надо..
     И, еще более постарев, засеменил к двери.
    -Может быть - взглянете?-из вежливости предложил К., но Порфирий Петрович только отмахнулся...
     С Порфирием Петровичем К. познакомился в чахлом скверике из шести пропыленных пальм, где прибывшие из России пенсионеры стучали в домино и двигали фигуры на шахматных досках. К. только что попил пиво у Гали, и, от нечего делать, наблюдал за шахматными баталиями. Порфирий Петрович в игре тоже участия не принимал, переходя от доске к доске, шумно сопел и покряхтывал. По его редким замечаниям К. понял, что старик в игре разбирается, но когда Порфирий Петрович,  вдруг взглянув на К. острым глазом, потянул его в сторону , это для К. оказалось совершенно неожиданным.
- Что вы с ним сделали?!-Порфирий Петрович напирал крутым животом и, лапая задний карман, сипел,-Застрелю суку!
    Затем из того же заднего кармана он извлек потрепанный блокнот и спокойным сухим голосом, перечисляя даты и возможных свидетелей, сообщил, что господин Зоар, рост около 182см, возраст 30-32 года, брюнет, средней комплекции, лицо продолговатое, нос широкий, глаза карие, одетый в сиреневые джинсы с лиловыми карманами и маечку с надписью <Mother’s son>, вошел в квартиру, где проживал со своей сожительницей – он назвал данные Англичанки – и двумя соседями – последовали имена и описание Доктора и К., две недели назад и с тех пор не появлялся. Как оказалось, Порфирий Петрович имел досье на каждого в радиусе пятисот метров и еще на добрую сотню в пределах Израиля.
Отделаться от старика оказалось чрезвычайно трудно, и К. повел его проведать Зоара, к тому времени еще лежащего в ванне. Машинально попытавшись нащупать пульс на закаменевшей шее Зоара, Порфирий Петрович выпросил у К. лист бумаги и приступил к допросу...

В тот день, когда Англичанка, появившись в дверях его комнаты, буднично произнесла: «Капитан, по-моему, он умер...», К., лежа на постели, додумывал какую-то мысль. Англичанка, привыкшая к регулярным уходам своих мужей, и к очередной потере отнеслась хладнокровно, а К., искренне любивший Зоара, даже порадовался за своего друга. Хоронить Зоара в Израиле Англичанка категорически отказалась – Зоар любил простор. Может быть – Канаду.. И они решили, что пока найдутся деньги до Канады, Зоар побудет здесь. Доктор к их идее отнесся отрицательно, но Англичанка подарила ему через К. свою гладильную доску, и он, побурчав, дал понять, что не возражает. И предложил поставлять лед.
Все это Порфирий Петрович аккуратно записал, уточнил несколько деталей, и отбыл обдумывать услышанное.
С тех пор он изредка навещал К., задавал каверзные вопросы, вспоминал былое, и удалялся так же неожиданно, как и приходил.

Эту цепочку событий  услужливая память прокрутила в голове К., пока он топтался на пороге комнаты Доктора, решая, как быть дальше.
Сейчас ему стала понятна причина неявки Доктора в суд, куда его тащила разгневанная охранная фирма. Причина более чем уважительная.
 


                Глава третья


К. сделал два шага и постучал к Англичанке. Все три комнаты, занимаемые последовательно К., Англичанкой и Доктором, выходили со стороны улицы на общий балкон, а внутри квартиры соединялись общим коридором.
-Капитан?- отозвалась из глубины комнаты Англичанка.
Холодными северными глазами она осмотрела Доктора, комнату, в которой уже давно не бывала, задержалась взглядом на гладильной доске, еще не пристроенной Доктором и потому просто прислоненной к небольшому столику...
-У нас будет филиал музея мадам Тюссо?-спросила она.
Англичанка очень уважала традиции и очень не уважала законы.
-Почему его убили именно моим ножом? – задала она следующий вопрос, прозвучавший также риторически.
Англичанка считала жизнь частным делом живущего, а смерть была лишь заключительным аккордом жизни.
-Капитан, вам надо будет отремонтировать аппарат,- и сходив в свою комнату за портняжным метром, начала обмерять Доктора.
-Вам не хотелось бы узнать, капитан, кто это сделал?,-между расчетами  потребного количества материалов для бальзамирующей смеси, поинтересовалась она.- Это уже нарушает всякие приличия...
Всякий контакт с представителями закона Англичанка воспринимала как легализацию их права вторгаться в ее личную жизнь.
-А пока он постоит здесь,-заключила она, подведя черту под вычислениями.
 Познания К. в криминалистике ограничивались чтением детективов. Он осмотрел комнату глазами Агаты Кристи и узнал много интересного. Например, он пришел к заключению, что убийца не мог быть ростом выше двух метров двадцати сантиметров, ибо при таком росте даже из сидячего положения он не смог бы нанести Доктору этот смертельный удар. Траектория удара, по мнению К., предусматривала некоторый замах сверху, и этому замаху помешал бы низкий потолок. На  этом основании  К. исключил из  подозреваемых всю баскетбольную команду «Маккаби» Тель-Авив, кроме ее тренера Пини Гершона, рост которого колебался между ста семьюдесятью и ста восемьюдесятью сантиметрами. Кроме того, убийца не мог быть левшой – нанесению удара слева мешала открывающаяся вовнутрь дверь. Хотя, когда К. закрыл дверь за ушедшей Англичанкой, оказалось, что при закрытой двери убийцей мог быть и левша.
Необходимо было установить время совершения преступления. Осмотр тела жертвы принес следующие результаты: тело оказалось прохладным даже в душную тель-авивскую жару, на левом предплечье обнаружилось пятно синеватого цвета. Если бы К. был твердо уверен, что это трупное пятно, а не синяк, полученный Доктором где-то в другом месте, он бы, порывшись в справочниках, определил бы и время убийства, Но К. в этом уверен не был, поэтому продолжил расследование. Теперь он обратил внимание на положение тела жертвы. Положение тела жертвы было неестественным. Доктор лежал поперек кровати, свесив обутые ноги на пол. По всей вероятности, он упал на кровать после удара ножом. К. внимательно осмотрел руки трупа, надеясь найти зажатую в них пуговицу с инициалами убийцы или, хотя бы, частицы кожи под ногтями. Но Доктор перед смертью ни в кого не впивался. В заднем кармане брюк Доктора был обнаружен потертый бумажник, в котором в полной сохраности находились кредитная карточка, деньги, какие-то квитанции и повестка в суд, куда Доктор так и не явился. К. подумал, что если бы он, К., не ушел бы сегодня рано утром, а поехал бы в суд вместе с Доктором из дому, Доктор был бы жив.
К. присел на стул и задумался о мотивах. Каждое преступление должно было иметь свой мотив. Ограбление отпадало -  кошелек остался нетронутым. И не отпадало, если искали нечто большее. Например, если Доктор вместе с ветчиной позаимствовал у одной из фирм какой-нибудь технологический секрет, за которым охотились разведки Китая и Боливии, или сама фирма, возмущенная пропажей, приняла меры. Этот мотив нуждался в осмыслении и проверке. Второй мотив был более традиционным – любовь, ревность. При разработке этого мотива предстояло в первую очередь разыскать прелестницу, из-за которой и начались злоключения Доктора. В иных случаях, насколько помнил К., существенным мотивом считалось получение наследства в случае смерти жертвы. Ни минуты не поколебавшись, К. этот мотив отбросил. Существовало еще много менее достойных причин пырнуть человека ножом, как-то: неприязнь, плохое настроение, скука, хорошее настроение, бесшабашное веселье... Не отбрасывая  окончательно, К. поместил их в конец списка.
Агата Кристи продолжала руководить мыслительным процессом. «Как он вошел? Слышала ли Англичанка звонок в дверь? Почему нож – Англичанки? Не она ли это....? Почему Доктор одет так, как он одет? Кто мог бы видеть убийцу?»- вопросы сыпались из нее, как горох из рваного мешка. Взяв со стола Доктора ручку и лист бумаги, он записал все вопросы, надиктованные Агатой, и пошел ремонтировать перегонный аппарат.

          Из-за спины Гали  метнулся черный истерик и, уже лежа на спине, К. вспомнил анекдот. Анекдот был смешным: вор забрался в квартиру и увидел сидящего на жердочке попугая и севшего напротив вора дога.   «Привет!»,- сказал попугай. Дог не сказал ничего, но от этого молчания у вора потекла по ноге горячая жидкость. «Привет!»,-еще раз сказал попугай, и осмелевший вор пошевелил мизинцем ноги. После пятого привета вор закурил и пошел грабить. Уходя с награбленным он по дружески подколол попугая: «Что, попка, за всю жизнь только одно слово и выучил?» «Почему?!,- обиделся попугай,- я еще знаю. ФАСС, например». 
             Гали скупо улыбалась, глядя как ее любимец, свалив пришельца, обнюхивает ему промежность.
             -Алло!-сказал К. по-русски марокканке Гали. И добавил по-английски:-  Плииз!
              Черная скотина английский, видимо, уважала. С шумом втянув напоследок запах гениталий человеческого самца , она скрылась в квартире.

        Два пса сидели по обе стороны Гали, черный и рыжий. Рыжий был безумен, как могут быть безумны философы, тихим и стойким помешательством.  В этой семье он был младшеньким, любимым и убогим, как Робик из города детства. Робик для всего города был младшеньким, любимым и убогим. Он ходил по главной улице города детства и пощипывал переносицу. Это продолжалось годами. Кожа на переносице истончилась и чуть отвисла. Он клал ладонь на открытую пачку сигарет и говорил:"Двенадцать." Некоторые  потом пересчитывали сигареты и смеялись над Робиком, думая, что он ошибся. Он им прощал, он то знал, что их ровно двенадцать. Он никогда не говорил ни о поэзии, ни об архитектуре, ни о насильственной коллективизации. В  мире, где он существовал, эти вопросы были решены, или вообще не ставились. Он плыл одиноко, как белая яхта в сельском пруду, и ничто не могло замарать его паруса или посадить на мель. Вот такой был Робик из города детства, он был настоящим философом, и память о нем хранится в сердцах многих поколений.
       Черный гад был здесь хозяином, первым любовником и капризой.
       Гали была Дианой, вернувшейся с охоты. Лук и колчан лежали под диваном. Одна из грудей у нее должна была быть обнажена.
       -Обнажи одну из грудей,-попросил он.
        Скинув маечку, она обнажила обе. Соски у нее были похожи на два недозревших плода тутовника, длинных и коричневых. Черный гад немедленно облизал их жарким длинным языком.
        В городе детства у Робика была длинная узкая челюсть. Иногда он брал зажженную сигарету, клал на язык и затем неуловимым движением прятал во рту. Так он мог пройти целый квартал главной улицы города детства. Толпа мальчишек следовала за ним. В конце квартала сигарета вновь оказывалась на языке - дымящаяся. Всем хотелось обследовать длинную челюсть Робика - может быть, он там прятал брезентовый мешочек. Но Робик уже пощипывал переносицу и не давался.
       Соски Гали вырастали из двух едва заметных припухлостей, и это было нетипично для восточных евреек. Из всех частей человеческого тела К. предпочитал женские груди, он был искренним и восторженным поклонником восточных евреек.
       Сократ справился с очередным силлогизмом и радостно и просторно зевнул.Его глаза с удивлением остановились на К.   Гали встала и, подрагивая сосками, принесла три миски. К. досталась обычная, из потемневшей пластмассы, с полустершимся рисунком. Сократ продолжал смотреть на него с нескрываемым удивлением. Видимо, в душе его зарождался новый вопрос, требующий хитроумных манипуляций и безупречных выводов. К. даже не был уверен, что удивление Сократа относится именно к нему. Гали с черным гадом лакомились из одной миски. К. хрустнул мясным сухариком в форме косточки. Сократ, стоя над полной миской, продолжал удивляться миру.
      К. чувствовал себя прекрасно в этой семейной атмосфере.      

        Гали, к сожалению, ничего подозрительного в квартире напротив не заметила.

        Они сидели под пальмой в пыльном скверике. Порфирий Петрович, выпросив у К. три шекеля,  купил в соседнем магазинчике новую тетрадь, и теперь закончил выводить слово «Доктор» на обложке. Он открыл тетрадь, в левом верхнем углу проставил дату и, посмотрев на часы,  время. Затем  пометил место действия: «Сквер. Улица Штерн». Затем записал присутствующих – себя и К.
-А сейчас расскажите то же самое, только помедленнее, -приказал он. И К. добросовестно начал пересказ.  Порфирий Петрович писал крупным разборчивым почерком, изредка задавал уточняющие вопросы. Подумав,  резюмировал: «Итак, вернувшись домой во второй половине дня, между шестнадцатью тридцатью и семнадцатью, вы обнаружили в комнате вашего соседа по квартире труп. Вы вместе с третьей соседкой опознали в этом трупе вашего соседа. Смерть наступила из-за проникновения твердого острого предмета в грудную полость. Врачебной экспертизы произведено не было. Поиска отпечатков пальцев и вещественных доказательств произведено не было..» Тут Порфирий Петрович осуждающе посмотрел на К, и, поиграв желваками,  продолжил: « Пока не найдены свидетели, могущие пролить свет на обстоятельства этого убийства. Допрошенная работница общепита, проживающая в доме напротив,  заявила, что все свободное время проводит с собаками и люди ее мало интересуют, что требует дополнительной проверки. В настоящее время труп находится в стадии бальзамирования, что исключает его повторный осмотр.»  Порфирий Петрович прикрыл глаза и откинулся на спинку скамьи.
Пауза затягивалась.
 К. обратился к Порфирию Петровичу как к профессионалу сыска.  Агата Кристи жила во времена игрушечных злодейств, среди каминных решеток и зарослей жимолости. Она не знала даже, что такое хумус. На Ближнем Востоке ей оставалось только задавать вопросы, отвечать же на них должен был кто-то другой. Лучше Порфирия Петровича вряд ли бы кто справился с этим делом.
Порфирий Петрович ритмично втягивал и вытягивал губы. Думал. Седая щетинка покрывала его круглое лицо. Наконец он открыл глаза: «Пошли!»
Они вошли в комнату Доктора. Порфирий Петрович усадил К. на стуле посреди комнаты, обтер влажные руки куском туалетной бумаги, вынутым из кармана, и приступил к обыску. Начал он с левого угла, с кровати Доктора. У Доктора была подростковая кровать, доставшаяся от прежних жильцов. Порфирий Петрович снял с кровати, аккуратно свернул и отложил в сторону верхнюю простыню, служившую Доктору вместо летнего одеяла. Затем то же самое он проделал с нижней простыней. Методично прощупал подушку, потом начал массировать продавленный поролоновый матрац. Подняв матрац, осмотрел основание кровати. Поставив кровать на бок, внимательно изучил днище. Заметив какое-то пятно и прижав к нему палец, удовлетворенно хмыкнул, покосившись на К.: «Что-то он тут приклеивал, засранец...». От кровати он перешел к столу, на котором валялись квитанции, бумаги, справочник участкового врача, 1947года издания, брошюра «В помощь репатрианту», таблетки и прочая мелочь... Кряхтя, он стал на четвереньки и заглянул под стол.  Пошарив под столешницей, вытянул полиэтиленовый мешочек со свернутыми в трубочку денежными купюрами. Мешочек был обвит клейкой лентой. «Перепрятывал, засранец,» - прокомментировал Порфирий Петрович. Мешочек он опустил в карман, пояснив, что расследование нуждается в финансировании. Далее, двигаясь слева направо, он осмотрел этажерку, балконную дверь, заглянул за одинокую картину,   и подошел к холодильнику. В холодильнике еще хранились остатки деликатесов.  Порфирий Петрович вытащил розовый нежный ломтик селедки и засунул в рот, облизав пальцы. С сожалением  закрыв холодильник, он присел к компьютеру и включил его. К. увидел, как ловко забегали пальцы Порфирия Петровича по клавиатуре. Этот навык был явно из свежеприобретеных – в северной родине к моменту отъезда Порфирия Петровича еще стучали костяшками  счетов.
Порфирий Петрович методично открывал папку за папкой, просматривая файлы.  Доктор пренебрег паролями, надеясь, что никто не покусится на доверенные компьютеру тайны. Жизнь рассудила иначе. «Смерть рассудила иначе,»-поправил себя К.  Порфирий Петрович просмотрел любимые ссылки. Доктор посещал электронные библиотеки, интересовался новостями и порносайтами. Порфирий Петрович перешел к электронной почте. Все папки  - входящая почта, исходящая, уничтоженная – оказались пусты. В адресной книге не присутствовало ни одного имени. «Нелюдим, однако,»- отреагировал Порфирий Петрович. Он выключил компьютер и перешел к этажерке, а затем распахнул дверки старенького шкафа. Гардероб у Доктора изысканным и обширным не был. Перетряхнув одежду и собрав пыль по углам шкафа, Порфирий Петрович обыск закончил.
Они сидели в пивнушке у Гали. Гали курила за стойкой с тремя сверкающими кранами. Порфирий Петрович пил пиво медленно, обстоятельно, изредка поглядывая на Гали.  Но – не решился.
-Такую не ущучишь, - пожаловался он К. ,- ведь если не захочет, и отвечать не будет.
Он отпил глоток из кружки..
-У каждого народа есть пословицы, поговорки – занятная штука. Ты по этим поговоркам можешь этот народец сквозь увеличительное стекло разглядывать. Они ведь всю изнанку открывают, грязным исподним перед всем миром трясут. Вот возьми любую, например – семь раз отмерь, а потом только отрежь.  Сейчас, конечно, трудновато определить, где такая мудрость вызрела, сейчас и папуасы так говорят, наверное  –  шарик–то маленький, все по-английски лопочут, думаешь – японка, а у нее папа министр в Киргизии. Все перемешалось. А вот раньше, лет сто пятьдесят назад, когда каждый в своем хлеву корову доил, тот народ, что про семь раз придумал, легкомысленный был народ, шебутной. Иначе бы такую пословицу и не придумали бы. Пословицы говорят о том, что распространено, массово, от чего предостеречь хотят. Или – что у трезвого в голове, то у пьяного на языке. Появилась бы такая пословица у народа, где квасят только трое, да и то по праздникам?  То-то. Так вот послушаешь эту мудрость народную, и уже можешь определить, кто перед тобой. А у нас-то тут что – понаехали евреи семидесяти национальностей, попробуй-ка разберись.    Вот что там, в Марокко,  ей бабушка нашептывала,- Порфирий Петрович кивнул в сторону Гали, -  знал бы, может быть, и ключик нашел бы. А так не захочет и отвечать не будет. В темную работаю.
 И уплыл в воспоминания, где у него были погоны, кабинет и мало кто не хотел отвечать в этом кабинете.
-А ведь работал со всякими. И с умниками тоже.  С теми, кто из себя умников строит, с теми – приятно. Вот подпоешь ему, повосхищаешься, и, даже без грубости, он твой. Ведь для него главное, не что он есть, а как он выглядит. Ты с ним можешь даже поспорить, вроде посердиться на него – что за чушь, мол, несешь , но – аккуратненько, вроде вы с ним истину ищите, вместе, а в конце нехотя, но согласись, можешь даже не говорить ничего, видом дай понять, что посильней он тебя оказался, или перейди на другое – вроде почувствовал свою слабину и сбежал. И все – он тебя уже любить начинает. С одной стороны ты для него вроде тупица, он-то поумней тебя оказался, а с другой –  он видит, понимаешь ты его превосходство, значит, не совсем дурак. И видит, что есть у тебя уважение к нему, только показывать тебе нельзя его, не положено. А если он тебя любить начинает, то  полработы сделано. А вот  с умниками, которые действительно, тут проблема. Можно и его деликатно попробовать поводить, но тут большое искусство нужно. Тут как бы даже не умом играешь – ведь знаешь, что видит он, как ты играешь, и знает, что и ты знаешь, что он видит, и тут какая-то другая игра начинается, если время терпит. А если времени нет, тут уж, конечно, применяешь опробованное, тут не смотришь – умник, не умник. Но тогда это так , вроде как диктант пишешь, а вот когда время есть – так это поэма. Сидит он напротив, и – ощущает. Всей кожей, нутром. Кишочка каждая, мускул –  локатор. Шестеренки, конечно, вращаются, думает, перебирает – но больше животное подключается. И вот он ощущает тебя, прислушивается, как ты, что задумал, где предел, когда взорваться можешь. Это ведь не посиделки в ученом клубе. И ты знаешь, что умом ты ему в подметки не годишься, что прочел он книг столько, сколько ты страниц не перелистал – но ведь интересно именно на этом поле выиграть, и без силы. Вы с ним равны – он умнее, но правила – твои. И он их не знает наверняка, потому что одно из правил: ты можешь эти правила менять. И вот на этом «а вдруг?» ты и играешь. Он это все понимает:  для него ты открытая книга, но не может быть до конца уверен,  правильно ли понял, что в книге написано. Он не может  - хлоп! закрыл книгу и подумал, профессору – другу позвонил – поконсультироваться.  Нет – здесь! сейчас! и под угрозой! А ты еще подливаешь: рукой этак нервно дернул. Он – раз! – насторожился. Не поймет, играю или в действительности. И шестеренки замедляются, не успевает и думать, и меня отслеживать. И так, потихоньку, зажимаешь его, и – ломаются...
Порфирий Петрович допил пиво, достал свернутые в трубочку купюры, и отсоединил одну.
-Может, поговоришь, а я рядом постою, послушаю?
Они подошли к стойке. Порфирий Петрович протянул купюру. Гали равнодушно взяв деньги, задержала взгляд на Порфирии Петровиче, как бы что-то припоминая. Потом также равнодушно отсчитала сдачу.
-Гали,- К. покрыл ее унизанную крупными серебряными перстнями руку своей. Но Гали руку высвободила и прибавила музыку.   



                Глава четвертая

Оперативное совещание проходило в комнате Англичанки. Доктор стоял рядом с Зоаром, помещенный в защитный пластиковый короб – видимо недоброжелательное отношение к нему Англичанки сказалось и на качестве бальзамирования.  Англичанка и К. съездили в монастырь молчальников, надеясь на консультацию коричневого монаха, но там торговал маслом улыбчивый молодой араб, о монахе ничего не знавший или не желавший говорить, и навязавший им две бутылки розового вина монастырского производства. Поэтому Доктора поместили в короб, с помощью пылесоса создав внутри необходимый вакуум, как дополнительную защиту от разного рода жучков, и эта временная мера позволяла Англичанке и К. пополнить свои знания о бальзамировании и исправить допущенные ошибки.
Но сейчас речь шла о расследовании гибели Доктора. Когда Англичанкой овладевала какая-нибудь идея, мир начинал работать на нее. Идея, овладевшая Англичанкой, была такова: смерть Зоара и убийство Доктора были некими знаками, призванными привлечь ее внимание. К чему – предстояло выяснить.
-Капитан,- сказала Англичанка, -ваши успехи не впечатляют.
Увидев как-то К. в тельняшке, привезенной из России, Англичанка стала называть его Капитаном. К. не возражал.
 Успехов, действительно, было немного. После смерти Доктора и обыска, устроенного Порфирием Петровичем, К. еще не раз бывал в комнате Доктора, пытаясь найти ключ к происшедшему.  Но комната никаких тайн открывать не желала. Единственной зацепкой оставалась записная книжка Доктора, обнаруженная в потертом  дипломате – достаточно дрянном -, переданным  ему Доктором  на хранение сразу после фиаско на работе и перед походом в суд. К. помнил: в тот день Доктор походил человека, смытого за борт,  всплывшего на поверхность, выхаркивая морскую горечь, и уже почти осознавшего вселенский ужас неминуемого и мучительного ухода в небытие, и, барахтаясь и крутясь, ударившегося головой о  лодку с провизией и водой на пару месяцев. Он был похож на человека, которому диагноз «лейкемия» заменили на  «триппер» с благоприятным прогнозом. Потертый портфель, врученный с колебаниями   К., был закрыт на замок и для пущей безопасности обвязан бечевкой с хитрыми узлами.   Доктор  увильнул от ответов о содержимом, а К. и не настаивал.
 После смерти Доктора, К. аккуратно разрезал бечевку и канцелярской скрепкой отомкнул замок. Портфель оказался почти пуст – там лежали ворованный ежегодник с логотипом одной из фирм-доноров из высотки и компьютерный диск в пластиковой упаковке. Диск оказался полон барахла – почта, реклама избавления от ногтевого грибка, как варить настоящий украинский борщ... К. занялся записной книжкой: что купить, что не забыть, анекдоты, которые Доктор  выписывал, не надеясь на память, и – главное - телефоны с именами или инициалами, с разными пометками, что, по мнению К. и согласившейся с ним Англичанки, могло дать хоть какую-то зацепку.
К. решил действовать последовательно и профессионально. Выписав все телефоны и имена из записной книжки, он рассортировал их по группам. Группа первая включала все имеющиеся  женские имена, вторая группа  - мужские, третья – инициалы. К., не оставляя надежды найти таинственную пассию Доктора, для начала сосредоточился на группе с женскими именами. В этой группе было восемь номеров, причем два из них относились к северной, далекой, части страны, судя по коду.  Их К. отложил на потом.
 Первый номер отозвался звонким девичьим голосом.
-Ай-яй,- сказал К. ,- где ж ты пропадала?
-Это кто?- удивился звонкий девичий голос.
-Это я, -сказал К. – быстро же ты меня забыла.
-Шимон?-попытались угадать на том конце провода.
-Хорошо,- смилостивился К.,- сейчас  я тебе помогу...
И рассказал один из анекдотов, записанных Доктором. Девушка смеялась,  будто слышала анекдот впервые.
-Еще? -спросил К. И рассказал второй анекдот из записной книжки. Веселье было бурным и искренним. Шансов на то, что именно эта хохотушка была возлюбленной Доктора, почти не оставалось – слишком  юна и не знакома с анекдотами, которые Доктор непременно своей подруге рассказал бы. К. кинул последний пробный камень:
-Ты еще продолжаешь худеть?
-Это не Шимон,- сказала девушка. –Кто вы?
И К. повесил трубку.
Так, или почти так, К. обзвонил остальных, живущих в районе Большого Тель-Авива. Анекдотам не засмеялись трое, но одна была глуховата, и К. рассказывал ей один и тот же анекдот трижды, после чего женщина  передала трубку внуку, так ничего и не поняв. Две остальных отреагировали слабо – одна хмыкнула, вторая зевнула. На шуточки К. по поводу веса первая снова хмыкнула, а вторая сказала: « Милый, пусть так и останется, ладно?». И К. выделил в своем списке эти два имени желтым фломастером, ибо они уже слышали анекдоты и не были худы, а ведь К. помнил грузные шаги за своей дверью. Правда, две кандидатки могли просто не обладать чувством юмора, но это была одна из издержек работы сыщика – никогда не знаешь, с чем столкнешься.
Прямая встреча с подозреваемыми могла привести к конфузу и К. отправился учиться искусству слежки.
Порфирий Петрович сидел в садике на пересечении улиц Флорентин и Штерн. Против обыкновения он не наблюдал за шахматными баталиями, а был угрюм и сосредоточен. Просьбу К. выслушал, прикрыв глаза и втягивая и вытягивая губы, а затем неожиданно перевел разговор на другую тему. Как оказалось, хозяин квартиры, где Порфирий Петрович мирно поживал уже несколько лет, собрался ее продавать.  Налаженный быт рушился, неясное будущее тревожило Порфирия Петровича. Появление К. озарило его новой идеей. С этой идеей они и пошли к Англичанке.
Англичанка встала во весь рост в дверях своей комнаты, отчего кругленький Порфирий Петрович просел еще больше.
-Капитан, почему этот старик должен жить у нас?!
Старик должен был жить с ними хотя бы и потому, что за комнату Доктора было заплачено на полгода вперед и она теперь пустовала. Кроме того, старик обязался взять на себя все платежи по воде и газу, и поучаствовать в оплате электричества. Кроме того, смирив гордыню, Порфирий Петрович поклялся раз в неделю производить уборку общих помещений, и этот аргумент оказался решающим – Англичанка терпеть не могла убирать.
Скарб Порфирия Петровича перетащили быстро – коробка с книгами, одежда, зеркало, компьютер за несколько ходок переместились в покинутое Доктором пространство. В честь новоселья и желая показать, что он человек слова, Порфирий Петрович подмел на кухне.
Занятия с К. по искусству слежки Порфирий Петрович как всегда начал с теории:.
Человек, осуществляющий наблюдение должен по  возможности  иметь:
неприметную  внешность,  отличную  память,  оптимальную  выносливость,
железное   терпение,   мгновенную   реакцию,    полноценное    зрение,
превосходный   слух,   ярко   выраженное   умение   импровизировать  и
ориентироваться в ситуации.
Прочитав и остро глянув на К., он расположился к объяснениям.

-Что значит следить, выслеживать? – риторически вопросил он.- Многие  полагают - прилепиться к клиенту, как плесень, и быть при этом  невидимым. Да-с, батенька, это правда, да не вся. Оперативный работник, ведущий наблюдение за порученным ему объектом, первым делом должен сформулировать для себя цель  –  что он хочет выяснить в результате слежки?  Целей может быть сколько угодно:   уточнение распорядка дня объекта, контакты объекта, образ  жизни объекта, его привычки, наклонности и так далее. В зависимости от цели выбирается подходящий метод. Например, вор, нацелившийся на вашу квартиру, не будет мотаться за вами по всему городу. Он будет сидеть на скамейке невдалеке от вашего дома и фиксировать прибытие – отбытие  членов вашего семейства, тот же, кому нужны ваши контакты, потопает ножками. Поэтому, батенька, определитесь, что вам-то нужно?
-Образ жизни,-подумав, сказал К.
Порфирий Петрович уважительно крякнул.
-Тут, батенька, придется попотеть... Тут все пригодится...
Порфирий Петрович проводил свои занятия по старой проверенной схеме – час  теории, день практики. Он объяснял тонкости и различия в приемах слежки за женщинами и мужчинами – «... женщины , сударь,  отклоняться не любят – два раза по одной и той же дорожке прошли, так и в третий раз ее там жди, придет, будьте уверены. А вот мужчина – дело другое. У него как всплеск в мозгу случается, тогда все может выкинуть. К нему приклеиться надо, но с ним и легче – ты можешь около него раз сто прокрутиться, он тебя и не заметит, если не настороже и волосы у тебя не зеленые, а женщина, даже нехотя, каждую родинку запомнит, если ты хоть чуть-чуть из других выделился – от них надо подальше держаться...», и заставлял К. применять их на «полевых» занятиях. Они приходили на бульвар Ротшильда, Порфирий Петрович устраивался на скамейке, и, указав К. на кого-либо из проходящих мимо, ставил оперативное задание: «Час времени. Контакты. Интересы.». После чего углублялся в принесенную с собой газету, а К. топал за удаляющимся объектом. Через час К. возвращался и докладывал Порфирию Петровичу о своих успехах. К занятиям  К. готовился:  легкая  сумочка,  удобная как  через плечо, так и рюкзачком. В сумочке набор кепок, пару маечек, темные очки –  смены  внешности.  Да и сама сумка, то перекинутая через плечо, то висящая сзади, должна была затруднять идентификацию . Шляпу, с большими полями и страусовым пером, сшитую для него Англичанкой, К. оставлял дома. Англичанка утверждала, что все будут смотреть на перо  и никто не запомнит физиономию. Но в делах сыска К. доверял больше Порфирию Петровичу.
Однажды, заскочив на стройку, за забор, поменять футболку, К. наткнулся на работающую там старую проститутку. Проводив клиента, она только начала прихорашиваться, оправляя юбочку на  синеватых ногах. Проститутка поразилась удаче, посылающей ей клиентов один за одним, и, проведя рукой по голому животу К., спросила: «Что, так не терпится, хабиби?», и потянула его к матрасику, разложенному в тени забора.
Хитрый Порфирий Петрович иногда устраивал внезапные проверки, пристраиваясь за  К.,  и потом строго выговаривая за допущенные оплошности. Через несколько дней К. счел себя готовым к самостоятельной деятельности.
Адрес  хмыкающей женщины он вычислил легко -  телефонный  справочник - и с утра занял позицию напротив ее дома. Дом был трехэтажный, сорокалетней постройки, все три этажа громоздились на нескольких рахитичных колоннах. Из выходящих женщин критериям К.  ( тридцать – сорок пять лет, полная) отвечали две, но второй К. присвоил жирный знак вопроса: уже вышедшей женщине с верхнего этажа прокричал что-то муж, и она остановилась, и к ней спустился мальчик, и затрещал на иврите, а женщина отвечала ему по-русски, и они пошли по улице, и К. присвоил ей знак вопроса – вряд ли мать семейства могла приходить к Доктору по ночам в его высотку. Поэтому  К.решил сосредоточиться на первой вышедшей и пока не вернувшейся.  Наблюдение оказалось делом, полным лишений. – капризничал желудок, давно переваривший скормленный ему бутерброд, не удавалось найти укромное местечко, чтобы, не прерывая наблюдения, пописать в предусмотрительно захваченную пластиковую бутылку. К. решил, что он никому не присягал, оставил свой пост и вернулся на него только следующим утром.
В этот день женщина, которой интересовался К., появилась довольно поздно. Просторная  полотняная юбка, маечка-безрукавка, прямые  - до плеч -волосы . Настроение, как почувствовал К., было хорошим.
 О настроении, о требовании настраивать себя на волну клиента Порфирий Петрович твердил неоднократно. По его словам, «чувствование» клиента сберегало оперативнику много сил и нервов, оно помогало предугадать его поведение и не распыляться понапрасну. Он  и учил К., как надо настраиваться на «волну».
-Все начинается с любви,-объяснял Порфирий Петрович, - ты должен полюбить клиента, как домашние тапочки. Чтобы тебе было уютно в нем.
Он показал К. как надо «входить в клиента».
-Расслабляемся,- Порфирий Петрович бессильно опустил руки и пошевелил толстыми короткими пальцами,- теперь вдыхаем.- он втянул в себя изрядную порцию воздуха, глазами показав К. на еще более раздувшийся живот, - а теперь медленно выпускаем, - и, сложив губы колечком, потихоньку стал сбрасывать давление. – И так два раза.
-Это для внутреннего очищения, -пояснил он, - и сброса плохих эмоций. Готовим место для любви. А теперь наполняемся любовью.
Порфирий Петрович приподнял уголки губ, просветлел и стал похож  на маленького отъевшегося Будду.
 -Любовь,-мурлыкал он мягкими и счастливыми губами,-  втекает в меня теплым потоком... я купаюсь в ней...  я раскрыт для нее... мне хорошо.... я пронизан ею.... и когда вот здесь – он показал на грудь – ты почувствуешь шебуршание, выпусти щупальце, дотянись им до клиента, и втягивай его... осторожно...  нежно... и когда почувствуешь его, а ты его почувствуешь! – переключись, и теки по щупальцу обратно к клиенту, смешай свое с его, родным, втекай в него...  заполняй его любя – иначе почувствует, насторожится, и если тебе удалось это – он твой. Его  мысли - твои мысли, чувства  его для тебя- букварь, а захочешь, да наловчишься – и управлять им сможешь... 
Порфирий Петрович сделал  движение от живота, посылая щупальце, затем заперебирал пальцами, как бы подтягивая спеленутую  щупальцем добычу.
-И клиент твой,- повторил он удовлетворенно.
Настроение у объекта слежки, чувствовал К., было отличное. Объект слежки шла, помахивая сумочкой, и когда К., наполнившись любовью, дотянулся до нее своим щупальцем, он почувствовал радость от солнечного утра. Он не стал наполнять объект слежки собой, своими проблемами, предоставил его самой себе, лишь оставил тонкую связующую нить между собой и гуляющей женщиной. Так, связанные одной нитью, они прошагали кварталы, и свернули на улицу тель-авивской богемы – Шенкин. Объект разглядывала витрины, изредка ныряла в магазинчики, но от покупок воздерживалась, из  чего К. заключил, что с деньгами у объекта не густо. Через некоторое время по щупальцу стала поступать информация об ухудшении настроения объекта – жара становилась все сильнее,болели ноги, натруженные избыточным весом, и объект тяжело опустилась на скамейку в скверике с полуметровым водопадом.
Бегали дети, модницы с открытыми нежными пупками ели круассаны, хозяева стильных кафушек с серьгами в мясистых ушах беседовали с такими же колоритными посетителями, какал пудель, напружинив задние лапы, и пока К. впитывал в себя позднее утро богемной улицы Шенкин, объект исчез. Щупальце обвисло.



             Глава пятая

На Ближнем Востоке ссут, извините, на каждом углу. Эта нехитрая мысль к К. приходит непосредственно, просто возникает - как данность. Да и как ей не возникнуть, если льется струя очевидно желтого - из-за удаленности трудно быть уверенным, но несомненно желтого, солнечного, яростного, как все в этой стране, не признающей полутонов, шепота, вообще приглушенности,  приглушенности пейзажей, например,  - нет, Левитан не настоящий еврей, думает К. - узкая артистическая рука на отвороте кресла, кресел,  так вкусней - кресел... сел в кресла... Чувствуется, что сел, что сейчас принесут ему, может быть, чай, и - не жена. Жена, наверное, тоже сидит в своих креслах,   что-нибудь такое - вязанье какое-нибудь, французский роман разрезает, новый, дворника специально в магазин посылали, и он принес, и передал через горничную, не сам же ввалился, не положено.. Для этого есть горничные. Она же и чай принесет, не жена же. И Левитан своей узкой артистической рукой поднесет   тонкого фарфора сосуд к семитскому рту и, может быть, отхлебнет. А может и задуматься, например - о перелесках, или о золотой осени, и так, в креслах, и будет думать. Потому что не настоящий еврей, потому что никогда не видел шипящей солнечной струи на раскаленном солнцем асфальте в сжигаемом солнцем еврейском городе гордой маленькой еврейской страны, где всё - крик и темперамент, где даже Иудейские горы кричат своим молчанием, где если уж море - то Мертвое, и когда туда заходишь, то тоже хочется орать, потому что за долгую поездку трусы натерли в паху, и соль въедается в раны как тысячи озверевших пираний,  и орешь не только от боли, но и оттого, что идиот - полторы сотни километров, по жаре, и чтобы влезть в эту глицериновую лужу и вопить от боли?! А надменные Иудейские горы смотрят на тебя, скребущего руками в плавках, на солнцепеке, в глицериновой луже, на тебя, мычащего от боли, среди толстых теток, нахлынувших из вдруг ставшей родственной России, и по-еврейски эгоистично, именно по-еврейски эгоистично, потому что еврейский ближневосточный эгоизм невинен и трогателен, как моча ребенка - почему всё время моча? а, он еще ссыт, а, он из племени верблюдов, научился копить влагу, иначе б солнце вытянуло б ее чрез поры... Почему опорожняться надо именно здесь, в центре, лениво полуотвернув голову и чуть ли не заигрывая с проходящими мимо томными и небрежными ближневосточными дивами, для которых солнечная нескончаемая тугая струя так же привычна и органична, как запах фалафеля, и в принципе они бы могли остановиться и поболтать с ним, да дела, дела, да и жарко...   
Вот такие мысли всплывают в голове у К., пока он стоит в очереди к банковскому автомату, изредка выдающему ему порции заработанных небольшим трудом небольших денег, которых вполне хватает на жизнь, если не думать о будущем, а о будущем не надо думать, потому что его нет, потому что так хорошо жить, когда нет будущего, и не боишься терять, потому что потеря страшна и больна из-за будущего, в котором не будет того, что потерял, а если будущего нет, то и потеря на тебе никак не отразится, теряй что хочешь - деньги, подтяжки, дитя..
Вот такие мысли были в голове у К. до того, как он получил две тоненькие пятидесятишекелевые банкноты из нескудеющей щели автомата     Вот такие мысли были у К., а потом был - взрыв...
Собственно, ничего особенного не произошло. Было какое-то дуновение, какой-то бриз, возникший в иных измерениях, примчавшийся оттуда легкокрылым предвестником чего-то более значительного, которое было уже в пути, уже надвигалось, заволакивая горизонт, потом повисла пауза, когда остановилось все, всё оказалось искусно смонтированным коллажем, где каждый предмет: люди, будка «Лото», урна, зеленый свет светофора - отделился один от другого, потерял тени и объем и так и завис в дистиллярованном воздухе, как будто искусно смонтировали коллаж, безымянный умелец-золотые руки и светлая еврейская голова, да мешало насладиться его умением ощущение неприятной пустоты под ложечкой,  будто  через тонкий шприц высосали оттуда полупереваренное месиво завтрака, как-то:  бурекас, начинающий расходиться по венам и каппилярам, отравивший печень, отложившийся кристалликами солей на суставных сочленениях и кофе не самой лучшей марки, но обстоятельно заваренный и духовитый. Так вот, это ощущение пустоты возникло и пропало, а потом ударило по ушам, а потом опять была пауза, как будто ничего особенного и не произошло, да и в коллаже ничего не изменилось, кроме, пожалуй, ощущения - то что надвигалось, уже прибыло, промчалось, и ничто больше не удерживает коллаж, и он может рассыпаться.. И он и рассыпался.
Хлопнула, рассыпаясь, огромная витрина, завизжали люди,  К. почему-то ужасно захотелось посмотреть, а что же с тем, который ссал, было бы чудо и символично, если бы он продолжал ссать и в этом хаосе, лениво полуотвернув голову, но уже падало, надламываясь, бетонное перекрытие над банковским автоматом, и он толкнул  стоявшую перед ним женщину, толкнул сильно и расчетливо,  увидел, как она, охнув, покатилась по асфальту, и прыгнул сам, потому что для второй, стоявшей дальше, уже не было времени, у неё уже не было шансов, и перекрытие рухнуло в каких-то двадцати сантиметрах от него, вздыбилось и застыло, а он упал во что мягкое, пахнущее духами с потом, и понял, что жив.
Он лежал, перевернувшись на спину, на теле вытолкнутой им женщины - он мог бы употребить и слово «спасенной», но не любил громких слов, и кроме того  уже давно не считал жизнь из ряда вон выходящей ценностью ; в воздухе стояли крик и стоны, из-под разломов перекрытия торчали ноги в черных, почти не ношенных туфлях - итальянских, «MADE IN ITALY» - так было вытеснено на подошве, - это была та, вторая. У неё не было шансов.  Пора было думать о живых - он осознал под рукой расплывшийся бугор, на котором сморщился излишний в этом положении бюстгальтер, бугор заметно колыхался - да, жива. Потом прошло сотрясение всей лежащей под ним массы и на его голову легла плотная и влажная рука, погладила, и он услышал вопрос: «Тебе удобно?»
Она жила совсем недалеко – он знал это - десять-двенадцать минут неспешного шага по торговой извилистой улице, с поворотом налево - на более узкую и тоже торговую, и потом  проулок выводил к  её двери в пристройке  четырехэтажного дома. А в этот раз дорога заняла у них несколько часов.
Он очутился в подсобке, приспособленной под жилье держащим нос по ветру  хозяином. Когда из сползающей в хаос северной империи через неожиданно прозрачные границы рванули толпы соскучившихся по истинной родине евреев, круто разбавленные представителями тамошних коренных национальностей, второй раз за всю историю манна небесная просыпалась на этот многострадальный народ.
Каждый пятачок, имевший четыре стены и подобие крыши, превратился в долларовый насос, исправно опустошающий кошельки северных родичей.
В когда-то глухой стене было прорублено окошко в мир, но мир представал перед смотрящим не самыми привлекательными сторонами, он представал перед ним такой же глухой стеной, только отнесенной на некоторое расстояние, позволяющее рассматривать ее в подробностях без напряжения дальнозорких глаз. Само окошко было забрано фигуристыми прутьями - три груди кормящей матери, соски устремлены все к той же противоположной стене. На двух гвоздях, вбитых в раму окошка висел огрызок бельевой веревки с одноцветными трусами. («Твои?-спросил он. «Да»,-ответила она). Комната была обставлена спокойно и доброжелательно, с тем минимумом излишеств, который позволяет расслабиться, а не немедленно начинать что-либо делать.
Потом все было просто и рационально, без излишних слов и движений - они помылись под душем, сначала она, затем - он. Пока она мылась, он осмотрелся еще раз, заглянул в холодильник, маленький, видимо купленный со вторых рук. Холодильник не был полон, что его слегка огорчило, но не слишком, именно слегка, потому что он привык уже обходиться малым, испытывая даже некоторую гордость от этого, это его как бы возвышало над ним же самим  прежним, любившим изобилье красок и запахов уставленного стола, стола без деликатесов, он отвергал утонченность в угоду грубой естественной плоти - жаренных громадных ломтей мяса, дымящейся картошки и всего того, что не камуфлировало своей сути излишней усложненностью дизайна, навороченостью всякого дерьма: не поймешь вкуса, пока не попробуешь... Слово «дерьмо» вторглось в благопристойный текст когда он услышал, как она воспользовалась унитазом, он уловил эту связь, так как давно писал роман, роман ощущений и звуков, мыслей и чувств, он надиктовывал его в ноосферу, и старался поподробней, так как, вполне вероятно, это и была его роль на этой земле, в этой жизни, а он привык к любой работе относиться с определенной добросовестностью,  он кодировал ощущения и звуки, мысли и чувства буквами и запятыми и телеграфировал наверх в какую-то канцелярию, где какой-либо вождь, склонившись над аппаратом и поглаживая плешь, одобрительно картавил: «Хогошо габотает, мегзавец!» И он чувствовал нисходящее одобрение, и старался...
В комнате стоял и новенький компьютер, точная копия его собственного - вполне приличный и недорогой. Кровать была широкой и - он попробовал  -относительно твердой. Всё как он  любил.
Она вышла из душа с влажными волосами. Он подержал в ладонях ее облепленные халатом груди и тоже пошел мыться.
Вода стекала противной теплой струёй. Набрав на палец зубной пасты, он почистил зубы. В зеркале промелькнула какая-то тень. Это было странно. Он уже давно не отражался в зеркалах. Впрочем, и день выдался странный. .
    Потом они закусили чем Бог послал, выпили вина и легли. Он поцеловал её в мягкий рот, скользя рукой по податливому обширному телу. Было жарко, простыня под ними сразу стала влажной, и там, где их тела соприкасались, мгновенно возникали ручейки пота. Это было не очень приятно, он осторожно отодвинулся, продолжая путешествовать рукой. Её рука также легла на его тело - «игру продолжали руки..»- вспомнил он нетленные строки, проложила влажную дорожку от груди до паха, помяла еще не напрягшийся член, ласково и умело царапнула за мошонкой, отчего член выстрелил, как высвобожденная пружина, и тогда он перекатился на неё, и скользя животом по животу, осторожно раздвинул жесткие волосы и ввел свой торчащий обрубок в оказавшееся очень просторным влагалище, сделал несколько ритмичных движений и разрядился облегчающей конвульсией.        Они лежали, слегка отодвинувшись друг от друга, работал телевизор, там добровольцы в кипах и с длинными пейсами  собирали  резиновыми перчатками остатки человеческих тел, соскребали мясо, вкипевшее в асфальт, влезали на пальму, чтобы опустить в пластиковый пакет висящую там кисть, бесформенную, покрытую черной запекшейся кровью... Такова иудейская традиция, традиция народа, привыкшего хоронить и хоронить, и не уставшего от этого, и здесь была Вечность - в медленном целенаправленном движении черно-белых бородатых иудеев, сантиметр за сантиметром, на коленях, от крови к крови,  от красного к  бурому, смешанному с пылью  - он видел это и раньше, они появлялись сразу за мигалками полицейских машин и ревом амбулансов, бородатые, грузные, молчаливые, деловитые, это была «мицва», дело, угодное  Б-гу, Б-гу были небезразличны свисающие с пальм человеческие кисти, это был непорядок, и они выполняли Его волю. Потом на экране было безмерно усталое жесткое лицо генерального инспектора полиции, пот  копился в вертикальных волевых складках, за ним поспешали люди в форменных тужурках, он сердито смотрел на тянущиеся к нему коконы микрофонов, и бросал фразы, он ненавидел сейчас всю эту шастающую братию, но он был и политиком, и он бросал короткие фразы, на ходу, и двигался дальше. В его присутствии здесь не было никакого смысла, но он обязан был что-то делать, хотя бы шагать и бросать короткие фразы.. Потом камера прыгнула куда-то вбок - окруженный телохранителями прибыл премьер-министр. К нему сейчас же протянулись штанги микрофонов, охранники беспрерывно шарили глазами, из-за шиворота строгих сорочек вползали им прямо в ухо приказы  секретного начальства: «Смотреть в оба, сукины дети!»
     Премьер тоже сказал несколько суровых и мужественных слов, потом на экране возник комментатор, он сообщил предварительное число жертв теракта и номера телефонов, по которым следует обращаться, потом снова крутили запись с места события, интервью с очевидцами, репортажи из больниц, - все было знакомо и отработано годами непрекращающихся взрывов...
     Он перевалился на бок и посмотрел на нее. Она ласково провела ладонью по его лицу и он поцеловал эту ладонь. Он привык благодарить за доброе к себе отношение, за ласку. Как собачка. Он поцеловал эту ладонь и еще - как собачка - лизнул её, соленую. Она засмеялась грудным смехом. О, какой грудной смех проявляется у женщин в такие минуты! Он попытался переслать в ноосферу подробное описание этого смеха, но он не был поэтом. Он был глазами и ушами пославшего его, и руками, и языком - чувствовать, соленое ли?, отчасти даже мозгом пославшего его, таким вот терминалом, обрабатывающим первоначальные ощущения...    О, какой грудной смех проявляется у женщин в эти минуты... Голос пропитан нутряной будоражащей чувственностью, расшит мерцающим бархатом обертонов.. - нет, он не был поэтом, пошлость какая-то. И все же - где вы, визгливые торговки шука Кармель, прокуренные интеллектуалши, неопрятные жены, из каких ваших недр и почему так изредка рождаются эти чудесные звуки?!  И как красива даже некрасивая женщина, с расплывшимся животом и венами на ногах, с влажной и нечистой кожей - подробности для тебя, Пославший меня, ты от меня так просто не отделаешься, я банный лист, прилипший к твоей заднице, попробуй-ка отодрать и забыть, я лишу тебя этих иллюзий, мои точки-тире просверлят тебе еще одну дыру в заднице, мой личный канал связи, замаскированный невинным банным листом, геморройные шишки подробностей украсят его, как праздничные шары, ты еще пожалеешь, Пославший меня!
Она рассмеялась грудным смехом, смехом, идущим из двух вольно распластавшихся грудей, которые он мял со все возраставшим вожделением, он мог бы их так мять долго-долго, это было приятно - ощущать под пальцами ускользающую живую плоть, снова догонять её и отслеживать влажное ускользание, в этой незаконченности и был весь смысл, все наслаждение, в ней не было обреченности завершения, каким бы приятным оно ни оказывалось, и еще здесь было  удовольствие творца, играющего живой плотью, хозяина живой плоти,      властелина голубых вен и подкожных жировых клеток.. Но он был великодушным властелином, он не хотел боли, серединой ладони он едва касался соска, и сосок, вздрагивая, тянулся к ладони, как к солнышку, наливаясь соком , готовясь распуститься прекрасным, невиданным ранее цветком, а от соска уже  потайными тропами неслись вниз, туда, где он сегодня уже побывал, гонцы-скороходы - эй! будьте готовы! - и там просыпались-ворочались, и тогда он приминал сосок и вдавливал его в грудь, в мякоть, загребая пальцами как можно больше этого дышащего и волнующего, и тогда уже толпы обезумевших      скороходов мчались вниз, и там открывались шлюзы и белесая терпкая жидкость заволакивала стенки, просачиваясь и наружу через пухнущие, будто приуготавливающиеся к поцелую, губы ...      
Он поцеловал ее - она была очень красива, а в телевизоре комментатор говорил о каком-то любителе, случайно заснявшем момент терракта, и уже показывали эти кадры - его до сих пор удивляла эта оперативность, он никак не мог привыкнуть к ней - все еще жили и смеялись, спешили люди, и вдруг все изменилось, дернувшаяся камера, пошедшая какими-то зигзагами: асфальт, машина, летящая в автобус, мужчина, в страхе валящийся на землю - наш, из России - отметил он - по манере одеваться, и тут его вырвало, даже прежде, чем он успел понять, что мужчина, это он – К...
Он остался на ночь. Блевотина была вытерта и попрыскана чем-то более ароматным, зубы почищены, трусики сняты с решетки и спрятаны в шкафу, зажжена лампа под потолком, а потом потушена, и засветился уютный торшер у изголовья кровати, перетроганы книги на подвешенной к стене полке, некоторые даже перелистаны, хозяйка навела порядок. нашептывая себе что-то под нос, а он все фиксировал и посылал наверх, он был хранителем вселенной, вселенной с маленькой буквы, вселенной комнаты, хозяином всех ее уголков, и нельзя было допустить, чтобы она погибла в беспамятстве, чтобы потерялась самая маленькая ее часть. Такую игру он вел уже давно, и она стала его жизнью.  Хозяйка комнаты, видимо, вела иные игры. Даже когда она не разговаривала с ним, губы ее находились в постоянном движении, будто она рассказывала сама себе бесконечную историю - сама себе Шахерезада, и это оказалось правдой, когда он спросил ее об этом, она, ничуть не смутившись, сказала, что таким образом повышает свой социальный статус, таким образом наполняет свою жизнь. Когда он захотел узнать об этом поподробнее, она подробно и рассказала, что все свои действия сопровождает комментарием со стороны, и это очень интересно и придает значительность самому никчемному действию. И предложила ему попробовать то же самое.
Он попробовал: « Я полулежу в комнате, на двуспальной кровати...»
-Нет,-перебила она, - не так! Надо говорить о себе в третьем лице, ведь хотя бы одно то, что вас кто-то описывает,  повышает ваш статус, раз вас описывают, значит вы интересны, значительны, стоите того. Попробуй еще раз.
-Покажи!-попросил он. И она, наводящая порядок на маленьком столе, улыбнулась и зашевелила губами: «Она стояла, наклонившись, у маленького стола, свет от торшера падал неровным пятном на его поверхность и мысли ее были далеко от того, чем занимались ее руки...»
-Где твои мысли? – спросил он.
-Мысли ее кружились вокруг сегодняшнего, такого необычного дня, и пока руки убирали остатки нехитрой трапезы, память, как дотошный следователь, восстанавливала всю последовательность событий, приведших к появлению в ее жизни мужчины...
-Здорово,-сказал он, - впечатляет.
-Я еще сказки сочиняю,-сказала она, устроившись рядом с ним.
-Расскажи,- потребовал царь Шахрияр, и Шахерезада начала дозволенные речи.
Я расскажу тебе, о повелитель, сказку о прекрасной принцессе и отвратительном-отвратительном женихе.
-Слушаю,-сказал Шахрияр и сполз вниз по подушке.
-В некотором царстве  жила-была принцесса: глазки – как северное небо, солнышком подсвеченное; губки – ягодки, глянцем облитые; кожа гладкая – капельке воды удержаться негде; голосок – как птичка поутру славу миру поет; а как побежит – будто ветерок перышком играет, травинки не согнет..
Во всем царстве не было для нее жениха: кто стар, кто уродлив, кто ленив, а кто просто мечтает. Решили искать ей суженого в тридевятом царстве – там, сказывали, женихи на загляденье, а вот с невестами туго. Послали гонцов с подарками –  варенья домашнего, стульчик резной, из березы сработанный, а невеста сама свой портрет на полотне выткала – ночами сидела, пальчики колола, так замуж интересно выйти было.
Приняли гонцов хорошо – варенье отпробовали, на стульчике сам король тамошний посидел и работу одобрил, а вот с портретом невестиным промашка вышла. Вынесли его на площадь, дабы народ свое слово сказал, а народ как увидел, какие красавицы в первом царстве-то живут, так с горя и запил. И так с невестами туго, а теперь и на тех, что есть, смотреть расхотелось. Тут и кривая рождаемости вниз поползла...
Приободрились враги в тривосьмом и тридесятом царстве, мечи даже точить перестали, и так тридевятые вымрут.
Стали в тридевятом-то царстве думать, как напасть такую преодолеть. Решили ночью незаметно портрету усы пририсовать, вдруг народу разонравится, и опять по ночам кроватями скрипеть станут. Выбрали негодяя, пробрался он ночью к портрету и самым жирным углем из королевской котельни усищи накрутил, не девка получилась, а гуманоид несчастный..
Увидел народ утром попорченную красоту и расплакался. И так расплакался, что и делать-то больше ничего не может: хочет, допустим, доску построгать, а слезы текут, так и доску попортить недолго. Хочет корову подоить, так опять же молоко из-за слез горьким и разбавленным выходит.
Опять собрали совет – думу думать. Портрет бы надобно с площади убрать, да боязно – и не за такие вещи революции случались. Да еще – ежели и уберешь, все равно ведь народ ревом ревет, красоту порченную жалея.
Решили поразвлечь народ – затейников выпустили, клоунов разных, анекдоты царские по всем углам нанятые люди рассказывают... Перестал народ плакать, да как загогочет – не остановить. Даже спит и во сне его хохот разбирает. Работать не может, какая тут работа, если от смеха руки ходуном ходют. Да и есть никак не приспособится – ложка по зубам дробь выстукивает.
Еще пуще обрадовались соседи из тривосьмого и тридесятого царства: тридевятое-то само им в руки идет, то ли от голода, то ли от смеха развалится. Сидят, ручки потирают, на бумажке добычу делят.
Собрали в третий раз совет. Негодяй не помог, клоуны тоже. Решили первым делом портрет обратно отослать, народ-то в хохоте о нем и позабыл. Даст Бог, и не вспомнит. Нашли кого-то, кто не смеялся, к седлу портрет приторочили, стеганули лошадку хворостиной, да побольней, чтоб резвей ногами перебирала, а усы-то стереть и позабыли!
Едет Тот-который-не-смеялся через тривосьмое царство, видит, все-то на крылечках сидят, карандашики мусолят, попишут что-то и ручки друг о дружку потрут. Избы не топлены, в огородах крапива да чертополох, детишки малые едва от мамкиной груди оторвутся, тут же к карандашику и тянутся – будущий доход делят.
-Эко диво!- подивился Тот-который-не-смеялся, - Видать, и у них кривая рождаемости вниз поползет...
Так проехал он все тривосьмое царство, вдруг видит, на самом краю его домик стоит: крыша красненькая – черепица ровнехонько выложена, стенки, будто брючина глаженная, а забор-то, забор! – доска к доске пригнаны, зеленым цветом окрашены, а на резных воротах молоток висит, чтоб стучали, значит.
-Никак, немец тут живет,- подумал Тот-который-смеяться-не-умел. И точно- открывается калитка и выходит на улицу мужичок ладный, да и не просто выходит, а с метелкой. Прежде чем шаг сделает, метелочкой перед собой помашет, чтоб, значит, сапожки юфтевые в говне собачьем не извазюкать, а может просто буддист – о всякой мелкой твари заботится, грех на душу брать не хочет.
Вышел мужичок, посмотрел на Того-который-смеяться-не-умел, «Гутен морген» молвил. Все, как положено. Тот-который-смеяться-не-умел тоже «здрасьте» сказал. Вроде как обо всем и поговорили. Тот-который-смеяться-не-умел коня тронул, а немец метелочкой вокруг себя обмахнул, да сапожок о штаны, ножку подняв, аккутатненько вытер – видать,  пятнышко на нем померещилось..
-А ты как сочиняешь, по плану?
-Мелю, что в голову придет,-рассмеялась Шахерезада. Чем меньше думаешь, тем ладнее выходит.
-А страшные умеешь?
-Умею, не к ночи будет сказано.
-Ну!-потребовал царь.
-Слушаюсь и повинуюсь, о повелитель. Самая страшная сказка.
Родился человек и сказал : «Я кушать хочу!» Дали ему покушать, потом он вырос, пошел работать. Потом женился. Потом умер.
-Все?-спросил Шахрияр.
-Все, мой повелитель..
-Казню ведь!- не поверил царь.
-Не вели казнить, вели миловать,- прошептала Шахерезада и поцеловала его крепко-крепко.


INBOX
11\06  21.12
Дорогая Г.!
Ваши письма, как глоток свежего воздуха.
 Меня окружают люди, у которых тонкие чувства не в почете. Они смелы, мужественны, надежны и мне с ними хорошо и понятно. А Вы – Вы как будто из другого мира. Я не знаю, чем я Вам интересен.
Вчера у меня погиб друг. На фотографии, что посылаю Вам, он слева. Говорят – глупая смерть. Я говорю – судьба. Я называл его другом. Я знал его чуть больше года. Но мы прошли с ним столько, сколько другие не проходят и за всю жизнь. Когда говоришь – это судьба, становится легче. Не надо искать ошибок – своих, чужих. Просто – судьба.
Простите за короткое письмо.
Жду Ваших писем.
Да, из-за чашки не расстраивайтесь. Хотите тамтам, настоящий? Будет!
До свиданья.

Sent items
10.06 23.02
Милый, милый, милый, я произношу это слово на разные лады, оно мне так нравится! Я произношу это слово и думаю о Вас, таком далеком и близком. Уже ночь, я вышла на террасу и пишу Вам это письмо. Далеко внизу, в деревеньке - ее я Вам уже как-то описывала? - темно. Там рано ложатся. Я иногда задумываюсь, почему так вышло- мне сидеть на холме, на любимой террасе, вдыхать ночные ароматы, пить японский чай и писать Вам, а им – рано ложиться и рано вставать, но потом понимаю – надо не думать, а просто наслаждаться каждой данной мне минуткой, а - почему? как? ах, какие глупые вопросы! Я разбила ту чашку, которую Вы привезли мне из Китая, случайно разбила, и даже не заплакала. Мне так хорошо, что плачу только по пустякам и от радости. Я стала сентиментальной, по нескольку раз перечитываю написанные Вами строки и хочу  поцеловать каждую буковку. И не стесняюсь даже писать Вам об этом – думайте, что хотите. Пишите и Вы мне, пишите, я этого очень жду и хочу.
Ваша Г.
Я  Вам еще сегодня напишу, можно?

10.06 24.00

Уже полночь – еще секунда, и - новый день. И я могу писать Вам, не опасаясь быть навязчивой – ведь одно письмо в день, это не много? Вы знаете обо мне уже все, но мне хочется рассказывать Вам и рассказывать. Маленькой я сочиняла стихи, конечно же – о любви, и, конечно же – к принцу. Принц был в круглой серебряной шапочке, у него  роскошные каштановые локоны и большие серые глаза. Я собрала его из всех сказок, виденных мной или прочитанных. Моя няня была доброй простой женщиной, и сказки ее - про печника, леших, про девочку, которая пасла гусей и сорвала волшебный колосок. Няня рассказывала их неторопливо, но все равно кончались они быстро-быстро, а придумывать она не умела, и тогда она начинала петь колыбельную – одну и ту же, про кота – «коток, коток – острый коготок». Звук «о» у нее выходил крепким и круглым, как бублики, и под эти бублики я и засыпала. Но  больше я любила другие сказки –  феи, принцессы и принцы, волшебники в расшитых звездами халатах, этот мир завораживал меня своей непохожестью на мой – ведь я уже встречала и сельских девочек, да и печник один раз приходил к нам в дом перекладывать камин. А вот принц, даже самый захудалый, еще не стучал в ворота моего дворца. Любовь я представляла так, как, наверное, представляют все дети : мы будем делать все – играть, гулять, кушать – вместе, взявшись за руки, он – в круглой шапочке, я – в кринолине. И он будет смотреть на меня серыми прекрасными глазами.
Принц не постучался ко мне. Но я встретила Вас. Вы пишите мне, что я красива, да и другие говорили мне это. Это приятно, не скрою. Но от Вас я бы хотела услышать нечто другое. Красота дана мне, я не приложила даже чуть усилий, чтобы получить ее, она – мое сокровище, но не моя заслуга. А я бы хотела, чтобы меня любили за что-то другое, если вообще возможно «любить за что-то». Найдите во мне это другое, прошу Вас.
Все. Даже цикады утихли. Божий мир спит, и я пойду.
Спокойной ночи Вам, милый.
Ваша Г.




13\06 7.31

Милый мой, суровый мой!
Жаль Вашего друга, очень жаль. Сколько ему было? – на фото совсем молоденький. Не знаю, помогут ли мои слова Вам, но хотелось бы – да, помогут.  Нет, не слова утешенья – слова со-чувствия. Я как будто чувствую Вашу боль, я знаю - то , что чувствуете Вы, неизмеримо страшней и жесточе, но я думаю так: если я возьму себе кусочек Вашей боли, может быть у Вас она уменьшится? Ведь на свете ничего не бывает безмерного, возьму кусочек, и уменьшу. Я боюсь открываться этой боли, но я попытаюсь, и Вам станет легче, вот увидите. Если бы Вы были рядом, я бы нашептала, напела Вам заговоров, слов разных – знаете, сколько у меня их в сердце? Вы...

К. едва увернулся от утюга, просвистевшего над ухом. Она бросилась к ножу, лежавшему на кухонном столе, он  успел перехватить ее и свалить на кровать.
-Тварь, тварь...- задыхалась она, пытаясь впиться ногтями в его лицо, но К. оказался сильнее. Она зарыдала - тяжело, надрывно, оттолкнув К. и уткнувшись в подушку. Она выла бесхитростно и некрасиво – толстая женщина на измятой постели, спутанные, слипшиеся волосы закрывали лицо, она вдавливала в рыдающий рот подушку, стремясь заглушить, затолкнуть обратно эти ужасные звуки...
К.налил воды в чашку, убрал с ее лица волосы и приподнял голову. Она выпила несколько глотков, лязгая зубами по краю чашки. В ванной он смочил полотенце и протер ей потное горячее лицо, почистил нос от вывалившихся сопель, и накрыл  поднятой с пола простыней. И сел рядом.
Она снова начала выть, но теперь уже тише, на одной ноте, откатившись от К, и свернувшись калачиком.
-Ты ведь и вчера за мной следил? – спросила она буднично и спокойно, прекратив выть и отбросив ставшую влажной простыню. – И раньше...
 Она села на постели и всмотрелась в стоявшее на столе зеркало: «Да-а..»
-Да что вам всем от меня надо?! – взорвалась она опять и тихо заплакала.

К. проснулся раньше ее. Она еще чуть похрапывала, когда он, обмыв лицо, согрел чаю, проглотил бутерброд, и, от нечего делать, сел за компьютер. Удачно разложив пасьянс, он покликал несколько иконок, оказавшихся неинтересными, и влез в почту...
 Тот, сверху, Пославший его, и оберегал его – утюг просвистел в сантиметре от головы.

Пока она прихорашивалась в ванной, он осмотрел комнату глазами Агаты Кристи. В комнате ничего не говорило о злодейских наклонностях хозяйки. Тогда он осмотрел комнату глазами жизнелюбивого и смышленого Арчи Гудвина, который в свою очередь был глазами, ногами и кулаками обжоры и мизантропа Ниро Вульфа. Глаза Арчи Гудвина подметили нечто,  ускользнувшее от дилетантских глаз тетушки Агаты – комната была безликой. Хозяин – хозяйка – этой комнаты проводила здесь время – и только. Жила она в иных временах и пространствах.
Она вернулась из ванной с еще блестящими глазами и румяным лицом, но уже совсем другая –  если бы он не позабыл удивляться, он бы удивился, как быстро она меняла обличья, а, может быть, и перестраивалась. Лицо ее было оживленным, она уже не сердилась и не расстраивалась. И они пошли гулять.
Они вышли на улицу Алленби, названную так в честь британского генерала, и пошли вниз, в сторону моря. Слева осталось чрево Тель-Авива – шук Кармель, потом потянулись гнезда разврата – маленькие запущенные гостинички с почасовой оплатой, пип-шоу и сексмагазины,  с предостережением на витрине одного из них: «Остерегайтесь секса с незнакомыми предметами», и, миновав площадь с фонтаном, вышли на набережную. Сегодня у нее был день отдыха, она надела уже виденную К. просторную юбку и легкую блузку, еще не виденную К.
Они сели под тент и заказали мороженное.
-Ну, рассказывай, -потребовала она, щурясь на блистающее море.
Подумав, К. показал ей фотографию Доктора, скопированную с удостоверения личности. Доктор на фотографии выглядел худощавым, навсегда удивленным подростком. Таким его запечатлел фотоавтомат в зале прибытия аэропорта имени Бен-Гуриона. Что его так удивило по прибытии на историческую родину, так и останется невыясненным. Тем не менее она Доктора узнала.
-Так я и думала,-кивнула она,- значит, и ты из их шайки. Жаль, что я его не пришибла.
По мнению К. - она не притворялась. По мнению Арчи Гудвина – тоже. То есть –если сказала «не пришибла», стало быть, не убивала. Тетушку Агату не спрашивали. Тетушка Агата всегда была тайной женоненавистницей, так К. ее чувствовал. Видимо, бессознательно ненавидела мать за то, что та родила ее девочкой. А в лице матери – и всех остальных женщин. Поэтому она могла запросто возвести напраслину и на Шахерезаду.
Обвинение в убийстве было снято. Оставались маленькие вопросы.
На маленькие вопросы она отвечать не хотела. К. заверил ее, что он не «из их шайки». Она кивнула – да, наверное.
Мороженное было съедено, и К. заказал апельсиновый сок.
-Зачем ты за мной следил? – спросила она.
-Его убили, - К. кивнул на мальчугана с фотографии.
-Кто?
-Ищем-с, - К. отпил сока.
 -Ты думал – я?! – видимо, эта мысль только сейчас пришла ей в голову. Она всмотрелась в фотографию с иным интересом.- Нет, не я,- с сожалением сказала она. – Это он убивал...
К. представил себе Доктора в роли убийцы и усомнился.
-Ты ведь знала его хорошо? – осторожно спросил он.
-Видела однажды...
Больше К. ничего не смог от нее добиться.

-Если хочешь остаться, оставайся, - предложила она, когда К. проводил ее до дому. Он остался.
-Не зажигай свет...
Когда ночь накрыла Тель-Авив , Шахерезада начала свою повесть жизни.




                Глава шестая    


И Шахерезада начала свою повесть жизни. Рождение, детство, девичество она выбросила. «Это было не со мной»,- сказала она.
Родилась она примерно год назад, когда очередным тоскливым вечером, блуждая по интернету, набрела на заманчивую рекламку – «Ты можешь изменить свою жизнь!». В рекламке говорилось не о деньгах, не о карьере, не о путешествиях и здоровье, там просто обещали твое новое рождение. Рекламка привела на сайт:
«Если ты здесь, значит что-то в твоей жизни тебя не удовлетворяет. А может ты просто любознательный человек. Мы приветствуем любого и приглашаем присоединиться к нам. Присоединяясь к нам, ты присоединяешься к игре, которая вскоре может стать твоей жизнью. На любом этапе игры ты можешь ее покинуть.»
Далее объяснялись суть и правила игры.
« Все мы рождаемся не по нашему желанию, мы не выбираем родителей, место рождения, национальность, пол, наследственность, язык, учителей и еще многое другое. Все это мы получаем вне зависимости от нашего желания или нежелания. И в то же время, все эти факторы оказывают на нашу дальнейшую жизнь самое существенное, если не решающее влияние. Таким образом, едва родившись, мы уже становимся заложниками не нами созданных обстоятельств, которые и формируют нашу дальнейшую судьбу. При этом свобода выбора может осуществляться только в рамках, обозначенных этими обстоятельствами.
У каждого человека, рано или поздно, появляется понимание того факта, что большая часть его желаний не сможет быть осуществлена никогда. Принципиально важно: именно неосуществимые желания являются наиболее желанными. И, печально -  люди понимают и смиряются с этим.  Мы предлагаем вам  попробовать осуществить ваши самые сокровенные желания. Мы предлагаем вам жизнь с абсолютно равными стартовыми условиями. Мы предлагаем вам начать жить не с маленького, ничего не понимающего комочка, а с вполне сформировавшейся личности с четким осознанием своих желаний. Мы предлагаем вам попробовать прожить ту жизнь, которую бы вы хотели прожить, где все будет зависеть только от вас.»
Основные правила игры были просты. Все вновь присоединившиеся зачислялись на первый уровень, имитирующий обычную жизнь. Всем им, в первую очередь, предлагалось выбрать себе эпоху, где бы они предпочли действовать. Выбравшие современность освобождались от экзаменов, остальные же должны были пройти вступительный тест на знание специфики выбранной эпохи – создатели игры справедливо полагали: аутентичность в данном случае была решающим фактором. Она, не колеблясь, выбрала современность. Ей нужна была жизнь, а не фантазмы.
Потом предлагалось выбрать себе легенду – сочинить себя, свое окружение, свой дом, свою профессию, но при этом накладывались некоторые, но общие для всех, ограничения: дом и оформление его должны были быть стандартными, внешность выбиралась из ограниченного набора типов, гардероб обязан быть стандартным. Новичку предлагалось выделить на своем компьютере место для создания своей виртуальной среды обитания и предлагались в помощь программы для создания индивидуальных отличий – во внешности, одежде, мебели. Любое изменение от стандарта стоило баллов. На счет каждого играющего при присоединении начислялась определенная и равная сумма, которую он мог расходовать по своему усмотрению.
По прошествии одного месяца после вступления в игру, играющий мог претендовать на переход на второй уровень. Для этого необходимо было либо набрать определенную сумму баллов, значительно большую, чем выделенную вначале, либо пройти тест, об условиях которого заранее не сообщалось. Также не сообщалось, что происходит на втором уровне и сколько уровней есть всего.
И главным правилом было: никаких гарантий, что существующие ныне правила будут таковыми всегда. Они могут измениться в любой момент. В нижнем углу экрана переливалась клавиша «дополнительные подробности».
Пока ей хватало уже узнанного, и она отправилась в обучающий класс.  На экране компьютера возник мультучитель, предложивший провести небольшую экскурсию по стране, в которой она собиралась поселиться. Страна оказалась небольшой и красивой. Мультучитель легко касался указкой точек на карте, занявшей почти весь экран, и из точки возникал пейзаж с домиками, ущельями, реками, перелесками. После нажатия очередной кнопки открылось окошко с типичным городским микрорайоном, застроенном пятиэтажными стандартными домами, с неширокими улицами и зелеными каплями скверов.
-В таких домах начинает жить каждый новоприбывший,-сообщил мультучитель, и коснувшись указкой одного из домов, показал внутреннее устройство. На каждом этаже дома были четыре одинаковые квартиры-студии с минимальным набором удобств. Шкаф, открытый по мановению указки, был заполнен одеждой классического покроя и спокойных тонов. Закрыв дом, указка заскользила по направлению к зданию, украшенному надписью «Центр обслуживания».
-В этом здании,- сообщил мультучитель,- вы можете найти все услуги, предоставляемые в рамках нашей игры. Вы можете также арендовать место для вашего предприятия.
-У Вас есть вопросы?- мультучитель закрыл карту и сел в удобное кресло.
-Да,- и она задала вопрос,  мучивший ее с самого начала.- если я истрачу все свои баллы, что произойдет?
-Вы будете лишены права участвовать в игре,- улыбнулся учитель, - и никогда не сможете впредь принять в ней участие. 
-А если я войду под другим именем и с другого компьютера?
-У нас есть возможности предотвратить это,- улыбнулся учитель.
Теперь она нажала «Дополнительные подробности».
Здесь больше внимания уделялось философии «игры». Сообщалось. что дозволено все, на участников не накладывается никаких моральных, этических и иных ограничений, правила относятся только к техническим моментам. Правила оказывались не вечными, и перечислялись случаи, когда они могли быть изменены. Во-первых, правила могли быть изменены решением квалифицированного большинства. Голосование проходило постоянно и по любому вопросу, поставленному одним из участников «игры». Если более десяти процентов участников высказывались за изменение правила или создание нового, этот вопрос переносился уже на уровень, названный в разъяснениях «конституционным», и решался в ходе уже официально объявленного референдума квалифицированным большинством голосов. Голоса можно было продавать или покупать. поэтому участник, имевший на своем счету больше баллов, обладал большим влиянием и возможностью создавать блоки. Например, он мог таким образом провести закон, наделяющий его привилегиями лишать остальных права голоса вообще, и эта потенциальная угроза по логике должна была заставить остальных быть активными и не позволить возникновению такой ситуации.
«Игра» предусматривала и связь с реальностью – определенные блага можно было приобрести и за вполне банальные деньги, например – баллы. Далее предлагался способ перевода этих реальных денег в баллы, но Шахерезада этот пункт пропустила. Она не собиралась ничего тратить. Также она пропустила пункт где объяснялось, «как индивидуальная карма игрока» влияет на всеобщее благополучие. «Хрен с ним, с благополучием»,- и поскакала дальше.
Но и над богачом и узурпатором небо не было безоблачным. Вторым фактором, позволяющим менять правила,  являлась программа, написанная разработчиком. Эта программа обрабатывала кучу несвязанных между собой данных (температуру воздуха, биржевые индексы, рождаемость в Африке, количество людей. вошедших в конкретное здание, и тому подобное) по изменяющемуся алгоритму, и полученное значение сравнивала с некой случайной величиной. и если значения находились в пределах, полученных также случайным образом,  менялось случайно выбранное правило или же все правила.
Шахерезаду озадачила такая сложность и она пожелала узнать побольше о разработчике, но удалось выяснить лишь, что звали его Дуркующий Философ. Шахерезада посчитала, что имя ему подходит. Но, поразмыслив. она поняла, что такая ситуация заставляет участников пытаться каждый миг прожить с наивозможной полнотой, ибо будущее неопределенно.
Она не сразу решилась принять участие в «игре». Как бы это ни казалось смешным, она чувствовала, будто бы жизнь давала ей еще один шанс, но – последний. Она боялась ошибиться при выборе себя. Возможность одного единственного раза участвовать давила на нее. Она размышляла несколько дней,  прежде чем решиться. За эти несколько дней она узнала о себе больше, чем за всю предыдущую жизнь. Она попыталась сформулировать и отточить для себя то, что  раньше являлось сферой чувств: желания, настроения, пристрастия, предрассудки. Она вывела формулу, универсальную для всего человечества: человек стремится к комфорту. Универсальность этой формулы заключалась прежде всего в ее простоте. Под комфорт можно было подвести все. Для одного комфорт означал полеживание на боку и сладкие пирожки, для другого – когда ветер в ушах. И усилия человека, осознавшего или не осознавшего этот закон человеческой природы, направлялись именно на достижение, завоевание, получение такой жизни, где ему было бы удобно, комфортно. Осторожный и расчетливый человек ограждал себя от напастей забором страховок, просчетом последствий еще не предпринятых действий, он рассчитывал свою жизнь на логарифмической линейке, не полагаясь ни на Бога, ни на брата, ни на соседа. Даже с точки зрения самого этого осторожного человека все его действия были несусветной глупостью – никакой страховой полис не защитит от падения кирпича на голову или от пьяного водителя, мчащегося на красный свет, но ему удобно было не принимать во внимание  кирпич, так он был устроен, ему удобно было думать, что все у него под контролем. Другой, имея солидный счет в банке, отправлялся в джунгли на защиту вымирающего племени розовых землероек, и готов был положить жизнь за их многоногое существование. Так ему  было комфортно, такую жизнь он предпочитал.
Она попыталась определить для себя даже не цель, а образ существования. Все мы умрем, рассуждала она, любая цель обессмысливается смертью, так что значение имеет сам процесс жизни, как ты живешь отпущенный тебе отрезок, как бы ты хотел жить. Она не смогла для себя определить желаемую цель, слишком разнообразны и противоречивы были желания, бушующие в ней. Тогда она разработала стратегию: при минимальном риске сохранить максимальные возможности для маневра, для гибкости. Она решила на первом этапе быть экономной и целеустремленной, пока не определится с пониманием комфорта для себя.
Она решила остаться женщиной – по крайней мере, это была знакомая территория. Придумав себе псевдоним, она зашла на сайт и заявила о своем согласии принять участие в игре. На выбор ей была предложена заполнившая весь экран галерея  фигур и лиц. Она придирчиво рассмотрела каждую фигуру, каждое лицо – профиль, анфас, объемное изображение, и выбрала головку с милым, но не простоватым лицом -  короткая стрижка, аккуратный носик, чуть приподнятые скулы, ясные карие глаза. Фигуру она выбрала соответствующую – среднего роста, с хорошо обозначенной, но не чрезмерной грудью, с талией и крепкими бедрами, переходящими в стройные, и тоже крепкие ноги. Такую фигуру и такое лицо можно было, по ее пониманию, переделать во что-либо другое гораздо проще и дешевле. Подтвердив свой выбор, она получила аптечку для внесения индивидуальных черт в свой облик. Эта аптечка предоставлялась единоразово всем новичкам без оплаты. В аптечке находился карманный пластический хирург, который по ее указанию чуть припухлил губы и приподнял уголки глаз, сделав лицо более таинственным и восточным. Фигуру она решила не трогать. Карманный визажист, выскочивший следом из аптечки, немного нарастил ресницы, покрыл щеки легким гримом и едва тронул губы бесцветным перламутром. Он же создал небольшой беспорядок на голове, опустив две как бы небрежно брошенные пряди на выпуклый матовый лоб. На этом она решила остановиться, но когда распорядитель, принимавший новичков, спросил, всем ли она довольна, и уверена ли, что хочет выйти из этого этапа, она, не выдержав, вызвала опять пластического хирурга, который соорудил ей под ключицей родинку, великоватую, но точно такую, какая у нее была на самом деле. И она почувствовала родство между двумя телами.
Следующим шагом был выбор жилья. На экране вновь появилась знакомая карта страны, но теперь, остановив курсор на каком-либо районе, она получала также информацию о ценах на аренду жилья. Она просмотрела ряд стандартных студий, но с различными видами из окна, и остановилась на квартире, выходящей в парк, не самой дешевой, но компенсирующей стену за окном ее реальной комнаты.  Квартира была оборудована стандартным набором, показанным ей в ознакомительном ролике. Удостоверившись, что счет, уменьшившийся на сумму арендной платы,  еще выглядит прилично, она отключила компьютер. Она чувствовала себя вымотанной до предела.
Спала она в ту ночь плохо. Компьютерная игра, каких может быть тысячи в интернете, подняла в ней такие пласты, о которых она даже и не подозревала. Простой вопрос – кем бы ты хотел быть? – оказался входом в лабиринт, где совсем несложно было и заплутать.
На следующий день после работы она решила попутешествовать по обретенному пространству. В почтовом ящике ее ждал путеводитель с описанием данного места, с рекламами различных услуг. В отдельном разделе приводились адреса доступа лиц, открытых для общения, нечто вроде телефонного справочника, и предлагалось разместить информацию о себе в этом разделе. Она временно оставила это предложение без ответа. В конце путеводителя были некоторые инструкции и напоминания. В частности сообщалось, что ее счет защищен стандартным и надежным способом, предотвращающим его использование другими лицами. Но если она хочет, то может разработать или приобрести дополнительную систему защиты. Описывалась процедура обмена баллами. Описывалась стандартная система защиты жилья и анонимности, возможности допуска желанных лиц и, наоборот, ограничение доступа нежеланных.
Она решила прогуляться по «Центру обслуживания». Центр не поражал оригинальностью предложений – обстановка и дизайн квартир, курсы обучения искусству зарабатывания дополнительных баллов, студии программирования ландшафта, виртуальная кулинария и многое из того, что она не раз уже встречала на улицах реального Тель-Авива. Случалось и такое, что витрины, мимо которых она проходила, внезапно гасли и на их месте появлялся белый квадрат с крупно написанным  словом «банкрот» - кто-то очередной не устоял и в этой жизни.  Она знала, что с ней это не случится. Она откликнулась на предложение посетить избу-читальню одного автора и просмотрела бесплатный ролик, где автор читал приключенческий роман: парочка интеллектуалов из нашего времени оказывается заброшенной далеко в прошлое, и попадая в смешные и опасные ситуации из-за отвычки быть детьми природы, они продолжают бесконечные споры, стоит ли предлагать аборигенам тот багаж знаний, который накопило человечество за пару тысяч лет, нравственно ли это, нужно ли это, если известно уже, к чему это может привести...
Автор предлагал весь роман за смешные баллы, но она была скупой и целеустремленной, и продолжила свое путешествие. Сразу за избой-читальней обнаружился проулок, нырнув в который, она очутилась в районе «красных фонарей». Район был почти заброшенным, большинство витрин светились белыми квадратами, обозначающими банкротство, и она подивилась нерасчетливости сделавших ставку на этот вид бизнеса – в интернете было полно порносайтов, предлагавших свои услуги практически бесплатно. Оставшиеся еще на плаву зазывали прохожих самыми причудливыми видами разврата – от изысканных, до демонстративно похабных. И, как она почувствовала, в некоторых случаях целью не была успешность бизнеса, просто хотелось оторваться на полную катушку.
Вернувшись домой, она примерила одежду, висевшую в шкафу, и навела справки о наиболее посещаемых досках объявлений. Таковыми оказались доски объявлений в нескольких газетах, выходящих в стране, и рассылаемых подписчикам за умеренную плату. Просмотрев рекламные выпуски, она остановилась на одной из газет, с меланхоличным названием «Вестник иллюзий». Газета отличалась от остальных спокойствием и основательностью.  Она подписалась на эту газету. Это была вынужденная трата – прежде чем определиться со стратегией, необходимо было усвоить опыт предшественников. И лучшего помощника, чем длительное время выходящая газета, она вряд ли смогла бы найти. Она скачала себе архив газеты и закончила на том виртуальный день. 
                Тебе интересно?- спросила Шахерезада, прервав дозволенные речи. К. кивнул. Он кивнул мысленно, ибо было темно, и все равно кивка бы она не увидела, да он и не смог бы кивнуть, так как лежал с заложенными за голову руками. Но Шахерезада, лежавшая рядом, кивок уловила, и продолжила свое повествование.
Газета оказалась действительно занимательной и полезной. Как Шахерезада и предполагала, многие протащили и в этот мир проблемы, волновавшие их прежде, и не в силах избавиться от них, а также в попытке разъяснить себе и миру, почему они оказались тут, спорили, разя друг друга убийственными аргументами. Тут была пища для ума, тут была пища для размышлений, чтобы понять, что в тебе оттуда, и избавиться от этого. Ей вовсе недостаточно было только изменить себя, ей вовсе несимпатичен был и мир, в котором она существовала, и который в большой мере заполонил и компьютерный мирок. Если есть шанс изменить и мир – почему бы и нет?
В «Вестнике иллюзий» существовала специальная колонка, кочевавшая из номера в номер, где обсуждались проблемы второго уровня: существует ли он, если – да, то что там и прочее. Высказывались самые разные предположения, и, как она поняла, достоверной информации о втором уровне ни у кого из писавших не было. Второй уровень интриговал и ее, но она отставила любопытство в сторону и сосредоточилась на практических вещах – как заработать баллы? Еще одну скучную жизнь она бы не перенесла.
К. не заметил, как задремал. Когда он проснулся, постель рядом была пуста. На столе стоял приготовленный завтрак и лежала записка с инструкцией – куда спрятать ключ после ухода. И с припиской: «если тебе интересно – на дискете некоторые материалы из газеты».
                К. был интересен завтрак – последний раз его подкармливал Доктор.



                Глава седьмая


Для Шахерезады потянулись упоенные дни. Торопясь с работы, она  немедленно погружалась  в новую жизнь, которая затягивала ее все больше и больше. Она перетряхивала себя, как груду рухляди, придирчиво осматривая  каждую найденную вещь, припоминая – откуда в ней это, и стараясь понять - к лицу ли?
Большинство из найденного оказывалось с приставкой «не» - не- молода,  не-красива, не-удачлива, не-счастлива... Из всех достоинств она отметила ум – ровный и четкий ум , уживающийся с бабьей вздорностью. «На тебя единого уповаю»,- шептала она уму, и уповала.
Своим  четким и ровным  умом она решила: не стоит выдумывать новое. Она не из тех, кто делает открытия. И единственный путь преуспеть – усовершенствовать уже известное, повернуть его яркой гранью, сделать привлекательным. В этом она была конкурентноспособна.
Дотошный анализ виртуальной жизни показал: большие баллы делаются на «залетках». «Залетки» -  запорхнувшие в Игру случайно, и прожигавшие средства бездумно и с кейфом. Из таких, как она, жестких и целеустремленных, выжать что-либо – пустое дело.
Занудные «вечные вопросы» не для прожигателей баллов - они слетались на горяченькое. Власть, секс, еда, тайна.. Наделить властью, даже иллюзорной, она не могла, кулинарные изыски? – нет.. Оставались секс и тайна.
Она честно призналась себе: секс волнует ее не только как заработок, и очертила поле деятельности.И, раскрепостившись, открыла салон «Котята Лилит», где ее помощниками стали кот Шанкр и кошечка Поллюция, или – по-домашнему – Поли.
На «День открытых дверей»,  судя по счетчику посещений, собралось немало. Объявление об открытии салона она разместила в своем журнальчике - «Смежные промежности». Популярность журнальчика росла, и, потому, цифра на счетчике посещений ее порадовала.
Она дебютировала со свежим, умело подгримированным лицом, в элегантном платье, украшенным серебристой надписью – «Лилит», достаточно соблазнительном, но без вульгарных декольте. Не было и ажурных чулок с бордовыми подвязками,.. По сторонам от нее переминались изредка почесывающий яйца кот Шанкр и Поллюция, высовывающая поминутно острый розовый язычок. Над ними она поработала больше всего и котятки получились на славу.
-Эй,-сказала она, подмигнув слегка восточным глазом , - секс- это здорово!
При слове «секс» у засмущавшегося Шанкра начал выдвигаться все более увеличивающийся в размерах член, а заметившая это Поллюция хихикнула, прикрыв рот когтистой ладошкой. Она с улыбкой поглядела на котят – О, как они подросли, а я и не заметила! – и грациозно уселась, скрестив едва прикрытые ноги. Шанкр потихоньку начал поглаживать ствол, а Поллюция, прикрыв глаза, засунула пальчик в  расщелинку между ворсистыми задними лапками.
-Если вам нравится, делайте то же самое, - посоветовала Лилит зрителям, - а я пока покажу вам мой салон.
Салон «Лилит» отличался от привычных гнезд разврата. Бескорыстная любовь  Шахерезады к сексу, годы интереса к нему, наполнили ее сокровищницу  жемчужинами самых разнообразных знаний – от слегка пугающей тантры до веселых изысков жительниц тихоокеанских островов, помещавших в вульву  живую трепещущую рыбку. И всем этим она собиралась поделиться ...
Счет разбухал, как дрожжевое тесто. Быть «мадам», это – ее! Она стала желанной, независимой, она творила. Прорываясь сквозь ночные горячечные видения, она вытирала простыней клейкую промежность и опять падала в сомнабулический омут, где чудесным образом переплетались явь, сон и желания, где планета была пропитана миазмами случек, стонами оргазмов, по;том безудержного разврата. Рожденные в горячечных сновидениях образы отливались в строгие идеи  - салон Лилит обрастал кружками, студиями, удивительная линза чувственности и страсти  преображала самые обычные вещи.

В тот день Шахерезада вернулась домой и, как обычно, присела к компьютеру. На засветившийся  было экран наползла гигантская тень, экран притух и на мрачноватом фоне зажглись четкие и простые буквы: «Приглашение на экзамен»
Экран вновь засиял, раздались аккорды праздничного марша, распахнулись створки высоких белых дверей, и Шахерезада очутилась в просторной комнате с покрытым зеленым сукном столом, и во главе стола сидел улыбающийся розовощекий человечек и приветственно помахивал пухлой ладошкой: « Сюда, деточка, сюда!»
Он вытянул откуда-то снизу дымящийся чай, прихлебнул, зажмурился от удовольствия, и, приоткрыв глаз, заговорщицки спросил: «Побаиваетесь?», и, не дожидаясь ответа, изобразил служаку, и, внутренне похохатывая, зачитал несколько параграфов, из которых Шахерезада уяснила, что если она не хочет, то может и не сдавать экзамен, что от результатов его ничего не зависит, а может и зависит, никто этого до сих пор не выяснил, форма общения – свободная.
-Ясно?-спросил розовощекий и исчез, а комната стала заполняться, отодвинулись и вновь придвинулись стулья, пошла волна по сукну,  спиралевидные туманности, комки пены, облачка и даже виноградная гроздь расположились у стола и тут же снова возник розовощекий, вскричал – Шутка!, щелкнул пальцами – и стулья оказались заняты дюжиной раскрашенных матрешек.
Сидящая напротив  матрешка скинула полтулова и засверкала обнаружившимся черепом с профессорскими кустистыми бровями.
-Тихо!!- загремела голова, и розовощекий от неожиданности прянул в угол и пустил лужу.
-Ты!-заорал бритоголовый, вверчиваясь зрачком в ошарашенную Шахерезаду,- Зачем ты здесь?!
-Не отвечайте ему, милочка,- пропела, не разжимая нарисованных губ, другая матрешка, - пусть не грубит. И, потом, задавать вопросы, дурная привычка, все равно ведь никто не говорит правды. А соврать вы и сами себе можете, - обратилась она к бровям. –Вот и врите.
-Не будем устраивать дискуссии, коллега, -примирительно ответила голова,- Я уже имел удовольствие познакомиться с вашей точкой зрения.
-Имели-то имели,- продолжала петь матрешка.- но толку-то, все равно ведь набрасываетесь. А вы, милочка,- матрешка смотрела перед собой черными пятнышками глаз, но адресовалась явно к Шахерезаде,- а вы, милочка, побойчее, побойчее, а то ведь затопчут.
-Да я и не боюсь,-осмелела Шахерезада,- просто растерялась немного.
Розовощекий вернулся из угла, сияя прежней улыбкой. Штаны его были сухи.
-Это я ему подыграл,- кивнул он в сторону полированного черепа,- он любит такие эффекты.
-Спасибо, господин Воланд, вам зачтется.
-Конечно, зачтется,-хохотнул розовощекий,- на том свете!
И заржал - в восторге от собственной шутки.
-Господа, господа, не устраивайте из экзамена балаган,- продолжала нервничать голова, - я призываю всех к соблюдению должного порядка. Итак, кто бы хотел высказаться?
-Я начну, - пропела давешняя матрешка,-  если кто подскажет,  что делать-то надо. А то ведь не туда направлюсь, потом снова сердиться будете. Хотя ведь и сердиться за что – не каждому Бог дает мозги, что аж волосы выпадают.
-Это точно, - воскликнул Воланд и плюнул на сверкающую лысину. Плевок зашипел.
-Думает,- уважительно бросил Воланд и пошел вкруг стола, сшибая матрешкам головы. Комната преобразилась. Заговорили, зашумели задвигались. Юноша с порочным бледным лицом вставил в длинный мундштук пахитоску и к потолку потянулся синий изысканный дым. Старуха, с янтарным ожерельем на морщинистой шее, смотрела на Шахерезаду круглыми совиными глазами и, так же как сова, внезапно и индифферрентно помаргивала. Рядом с ней из матрешки вылупились сиамские близнецы и радостно обвили две шеи двумя имеющимися руками. Им было радостно вместе. На месте поющей матрешки возникла такая же, только поменьше.
Шахерезада не успела рассмотреть всех  - в комнате погас свет, опять прогремел марш и раздался торжественный голос председательствующей головы:
-Господа, представляем кандидата!
На стене, за председательствующим, зажегся  экран и замелькали кадры – Шахерезада входит в только что снятую квартиру, салон «Лилит», Поллюция, скачущая на бесстыдно раскинувшемся Шанкре...
-Как здорово!-воскликнула одна из сиамских голов.
-Какой позор!-одновременно воскликнула другая, и они, обнявшись, поцеловались.
-Остановите здесь, пожалуйста. Люблю философов, - попросил юноша с бледным лицом и улыбнулся Шахерезаде. В его улыбке не хватало двух передних зубов.
На экране возникла комната в салоне Лилит, оформленная в стиле древнегреческих бань: в круглых высоких чанах восседали два философа, которым прислуживали сексапильные рабыни. Эта комната была одной из самых посещаемых в салоне, и, несмотря на то, что тела, а главное мозги философов, отысканные Шахерезадой через «Вестник иллюзий», обошлись ей довольно дорого, найденный прием приносил существенный доход.  Посетителей салона  привлекало это блюдо – рафинированный интеллект, приправленный терпкой атмосферой вседозволенности. За отдельную плату ставился третий чан и сам заплативший мог участвовать в дискуссии и вкушать все прелести, ее сопровождающие.
Рабыни были вышколенны и раскованы одновременно.  Вытащив распаренных господ из чанов и отдраив их щеткой и содой, они опускались вместе с ними в прохладный бассейн, и тут дискуссия приобретала дополнительный градус.
-Вы заметили, насколько сексуален сам интеллект?- спросил юноша, наблюдая как две тяжелогрудые рабыни помогали выбраться из чана престарелому философу, причем одна поддерживала его за спину, а вторая оберегала болтающуюся мошонку. – Я думаю, если бы им пришлось выбирать между трепом и сексом, они предпочли бы чесать языки почесыванию промежности.
-Что у вас с зубами, юноша?- спросила пожилая дама, переведя совиные очи с Шахерезады на провалы во рту говорившего.
-Новый Южный Уэльс, племя мурринг. Обряд инициации,- прокомментировала певучая матрешка.
-Как романтично! Как это ужасно!- воскликнули близнецы.
-Богоборчество! Кощунство,- остановившийся розовощекий поглядывал на экран, покручивая большими пальцами за спиной.- Интеллект равняет себя с Богом.
-Что вы имеете ввиду, коллега? – спросила профессорская голова.
-А имеет он ввиду то, коллега,- юноша неторопливо вставил в мундштук новую пахитоску, затянулся, выпустил дым и продолжил,- а имеет он ввиду то, что есть наслаждение более высокого порядка, чем потереться друг о друга, – быть творцом. Наслаждение, это ведь то, что доставляет удовольствие, чем ты готов заниматься без принуждения и без ожидаемой выгоды, в любое время. Я не встречал ни одного золотаря, который в   свободное время рвался бы опорожнять выгребные ямы. И в то же время пруд пруди чудаков, готовых пожертвовать всем, чтобы намалевать еще что-нибудь, или сотворить что-либо эдакое. Обратите внимание: со-творить. Кооперативность. Присоединиться к Творцу, взять его в компанию, стать равным ему. Об этом и говорит наш уважаемый Воланд.
-Какой он умный! Противно!-сказали близнецы и добавили хором,- Непонятно!
-Посмотрите на экран,-приказал юноша,- там об этом и говорят.
На экране между тем философы возлегли на каменные ложа, не прерывая беседы, в то время как рабыни покрывали их медом, слизывая излишки подвижными язычками. Второй философ оказался молодым, с развитой мускулатурой, здоровячком. Он рассеянно поглаживал свою рабыню по бедру и слушал старшего коллегу.
-Поэтому,-говорил тощий и поживший интеллектуал,- цикута и была для нас избавлением, милый Алкивиад.
-Да в чем вина его, достопочтенный Продик?
-А в том, мой юный друг, что показал он, как слаб, убог, напыщен разум, тщеславен, жалок и порочен.
-Твои слова меня смущают,- Алкивиад перевернулся на живот, подставив спину умелым ручкам рабыни. – Ведь мудрость и Сократ, как пара близнецов – не различишь!
-Я – мудрость! Я – Сократ! – завопили близнецы.
-Ты прав, клянусь Зевсом! И в этом умысел его! Когда связал он мудрость с именем своим, то имя ее и подменило. «Сократ сказал...» и «как сказал Сократ...». А мудрость не в речах, а  в знании, для чего они произносятся.
-Старый осел, и здесь он не дает мне покоя,- вскрылась еще одна матрешка и явила Шахерезаде узнаваемую голову греческого философа, будто скопированную с  бюста в публичных библиотеках.
 -А для чего они произносятся, достопочтенный Продик?               
-Для добродетели, милый Алкивиад.  А диалоги Сократа хотят показать и показывают единственное: любой вопрос некорректен, любой ответ многозначен. Никто пока не уличил его в мошенничестве, и, следовательно, приходится признать, что все его построения строги и обоснованы, и он всегда может вывести что угодно из любого, а потом с такой же легкостью доказать обратное. И о чем это говорит, прекрасный Алкивиад?
-О чем же, Продик? Говори скорее, мне не терпится это услышать.
             -А о том, сколь бессильна логика, которой он играет, как мальчик, подкидывая камешек.
-Наконец-то, через столько веков, и он допер до этого, - прокряхтел Сократ из матрешки. – Готовьте цикуту.
-Послушай, Продик, - взволновавшийся Алкивиад оттолкнул рабыню и сел на каменном ложе, - но ведь каждый шаг, который мы делаем,  так или иначе поверяется логикой. Ведь если бы этого не было, в мире воцарился бы хаос.
-И я любил этого идиота!- прохрипел Сократ, почесывая лысину. –Хотя, надо признаться, его красота волнует меня и сейчас.
-А, кстати, почему здесь рабыни?-спросил Воланд, глядя на Шахерезаду.- Ведь все эти греки, включая философов, сплошь были педерастами.. Они верили, что женщина послана в мир как наказание, и кроме того, гораздо менее совершенна, чем мужчина.
-Массовый зритель  не любит гомосексуалистов,- пояснила Шахерезада.
-Поистине, Алкивиад, из твоих слов следует, что сейчас мир устроен разумно.
-Именно так, достопочтенный Продик, ты нашел верное слово.
-А скажи же мне, прекрасный Алкивиад, когда мы говорим, что мир устроен разумно, означает ли это, что кто-то создал его в соответствии со своими пожеланиями и наделил его законами, которые действуют везде и в любое время?
-Клянусь Зевсом, и ты знаешь, кто создал этот мир -  боги!
-И они же дали человеку понимание законов, которые действуют всегда и в любом месте, чтобы человек имел путеводную нить и не оскорблял бы богов своим поведением и невежеством?
-Да, я понимаю это именно так!
-А не в этом ли смысл закона, чтобы знать последствия действия, еще не совершив его, и судить о причине действия, не видя ее ?
-Да, конечно, для этого закон и существует, чтобы, зная последствия, делать то, что следует делать и не делать того, что делать не следует.
-Значит ли это, что любое действие имеет свою причину и свое следствие?
-Без сомнения,  все обстоит именно таким образом.
-Существует ли наука, которая помогает людям исполнять законы должным образом?
-Да, конечно, и эта наука – логика.
-Скажи мне, прекрасный юноша, среди всех наук выделил бы ты какую-нибудь одну, и назвал бы ее главной, без которой остальные науки не могли бы существовать?
-Да, и я снова называю логику. Эта наука лежит в основе всех других наук.
-А можно ли называть то, что лежит в основе,  самым важным?
-Да, милый Продик. Крыша, покрывающая дом, и стены, на которых она покоится, несомненно важны, но без фундамента дом рухнет от самого легкого ветерка.
-То есть, другими словами, неразумно строить дом без фундамента?
-Да , истинно так, клянусь богами! Человек, строящий дом без фундамента, несомненно глупец.
-Можно ли назвать глупца неразумным человеком, человеком не обладающим достаточным разумом?
-Да, я думаю, можно сказать и так.
-И, напротив, человека, обладающего разумом, можно ли назвать разумным?
-Да, Продик.
-Не главное ли свойство разума предвидеть результаты своих действий, и делать то, что следует делать, и не делать того, что не следует делать, таким образом исполняя законы, данные нам богами?
-Да, и мы уже согласились с этим, достопочтенный Продик.
-И еще мы согласились, что помогает ему в этом  логика, которую мы назвали основой всех наук.
-Да, именно так.
-А скажи мне, Алкивиад, может ли существовать разум без логики?
-Боюсь, что нет, уважаемый Продик. Это было бы так же странно, как спрашивать, может ли существовать звук без языка, его произносящего, может ли существовать ребенок без матери, его носящей под сердцем. Без сомненья, в какой-то момент они могут начать отдельное существование, но слово не может быть произнесено без языка и ребенок должен выйти из лона матери. Одно дает жизнь другому, одно выходит из другого.  Более того,  в случае разума и логики я бы сказал даже, что это разные грани одного и того же, ибо разум проявляет себя через логику, а логика не может существовать без разума.
-Да,  ты убедительно показал это. А теперь скажи, считаешь ли ты Сократа глупцом?
-Клянусь Зевсом, нет и нет!
-Таким образом, ты считаешь его разумным человеком?
-Без всякого сомнения – да!
-То есть, ты считаешь его человеком, предвидящим и понимающим последствия своих действий?
-Больше, чем кто-либо иной из знакомых мне граждан.
-Считаешь ли ты человека, предвидящего и понимающего последствия своих действий, ответственным за эти действия?
-Да, ибо он не может сослаться на неведение.
-То есть, Сократ предвидел последствия своих действий и ответственен за них?
-Да, так и выходит.
-Не ты ли, прекрасный Алкивиад, давеча восхищался умением Сократа доказать что угодно, а потом доказать обратное?
-Клянусь богами, в этом нет ему равных!
-А если бы он доказал тебе, что ложе, на котором тебе так удобно, сделано из овечьего сыра, ты бы поверил этому?
-Нет, конечно. Я вижу это ложе, я его ощущаю, и я знаю, что оно сделано не из овечьего сыра.
-Тогда, может быть, ты нашел бы ошибки в его доказательстве, что это ложе сделано из овечьего сыра?
-Нет, Продик, ни я и никто другой не могли бы это сделать.
-Значит, его доказательство, что это ложе сделано из овечьего сыра, по твоему мнению, сделано с соблюдением всех правил логики?
-Выходит что так, Продик.
-Но ты не поверил бы его доказательству?
-Нет, не поверил бы.
-Значит, ты утверждаешь, что это доказательство, сделанное с соблюдением всех правил логики, ошибочно?
-Да, ибо я основываюсь на своем опыте, который говорит мне, что это ложе не сделано из овечьего сыра.
-Таким образом ты утверждаешь, что даже при безукоризненном следовании  правилам логики,  ты не можешь быть уверен в истинности результата?
-Выходит так , Продик.
-Иными словами, используя логику, ты не можешь быть уверен в истинности полученного результата?
-Мне это не нравится, но я вынужден согласиться с этим, Продик.
-Следует ли из этого, что логика не обладает необходимыми и достаточными свойствами, чтобы мы могли бы ей полностью доверять?
-Да, по-видимому дело обстоит именно так.
-А скажи мне, Алкивиад, стал бы ты доверять чему-либо. если ты заведомо уверен, что не можешь этому доверять полностью?
-Нет, я постарался бы этого не делать.
-То есть, ты постарался бы не доверять логике, поскольку в нашем случае она привела нас к ошибочному результату?
-Я не знаю, что сказать тебе, Продик. Ведь если я соглашусь с тобой, это будет означать, что я не могу доверять всем наукам, поскольку мы ранее выяснили, что логика является их основой, и, более того, мы определили, что логика является тем средством, которое помогает исполнять нам законы, данные нам богами, и если я буду сомневаться в ее истинности и непреложности, то боги разгневаются на меня, ибо это означает, что я выступлю против них. Поэтому я не буду отвечать на твой вопрос.
-Хорошо, Алкивиад. Но мы говорили и о том, что Сократ, без сомнения, являлся разумным человеком, то есть человеком, предвидящим последствия своих действий.
-Да, мы оба согласились с этим.
-Таким образом, ведя диалоги со своими учениками и возлюбленными, он знал,  что может привести их к состоянию, когда придется сомневаться в разумности законов, данных нам богами?
-Я вынужден согласиться с тобой, Продик.
-Но мы уже говорили о том, что мир устроен разумно, ибо его создали боги в соответствии со своими пожеланиями и законами. И тот, кто сомневается в разумности и истинности этих  законов, сомневается таким образом и в разумности существующего миропорядка, разумности общественного устройства, так ли это?
-Так выходит из твоих слов, Продик.
-Но общественное устройство опирается на веру в собственную разумность, ибо отсутствие веры в разумность общественного устройства лишает его права на существование – мы уже выяснили, что не можем доверять тому, в истинности чего мы сомневаемся.
-Я не могу тебе возразить.
-Но поскольку мы выяснили, что разум и логика не могут существовать друг без друга и по сути являются разными гранями одного и того же, и поскольку мы определили, что не можем доверять логике, ибо заключения, сделанные с ее помощью, могут приходить в противоречия с нашим непреложным знанием, основанном на жизненном опыте, следовательно, точно также мы не можем доверять и разуму. И, следовательно, честность заставляет нас признать, что разум не может быть положен в основу общественного устройства, как  вещь, не заслуживающая доверия.
-Ты меня пугаешь, Продик!
-Таким образом, не отказывая Сократу в разумности, мы приходим к выводу, что своими диалогами он добивался разрушения существующего порядка и воцарения хаоса, ибо не предлагал никакой замены разумному общественному устройству, а только потрясал его основы. И яд его речей был тем сильнее, чем больше была слава о его мудрости. Ибо вес слова, вышедшего из уст человека, которого почитают за мудреца, неизмеримо выше веса слов, сказанных еще не проявившим себя юношей.
-Зачем ему это надо было ,Продик?
-Потому что нет большего наслаждения, чем почувствовать себя равным богам. Он не мог бы создать равное тому, что создали боги, но разрушить созданное ими,  он попытался. И цикута была справедливым ему вознаграждением, ибо, как ты сам признал, он предвидел последствия и должен был нести ответственность, так как не мог сослаться на неведение.
 -Я бы поставил Продику четверку, - заявил Сократ. – В его рассуждениях было несколько погрешностей, хотя в общих чертах линия доказательств была выстроена верно.               
-Тебе так не терпелось попробовать яда?- спросил порочный юноша.
-Нет, мой юный друг. Но Продик прав, меня погубило тщеславие и сластолюбие. Чем я еще мог привлечь таких, как Алкивиад, юношей, кроме как  своими речами, ибо я не был богат и знатен. И если мне  не нашлось достойного противника среди людей, с кем я должен был меряться силами? Кроме того, юноша – темперамент! Темперамент! Тщеславие и сластолюбие, замешанные  на темпераменте – о, это гремучая смесь! Благодарение богам, темперамент не позволил  мне дожить до того возраста, когда уже не волнует даже обнаженный Алкивиад – посмотрите-ка на Продика. Я бы не сказал, что цикута была моим выбором, она была моей судьбой.
-Это здорово, - захохотал Воланд,-  когда порок порождает добродетель, тщеславие заставляет быть честным. Хотя я никогда не почитал честность за добродетель, Может быть – за некоторую степень идиотизма. А это должно быть наказуемо.
-Мы поняли,- сказали близнецы.
-А я нет!- решительно сказала дама с совиными глазами, - я долго слушала вашу галиматью, позвольте уж и мне высказаться.  Мне непонятно, зачем мы здесь?Ведь то, что пытался доказать наш уважаемый коллега, прежде чем отправиться в царство теней – я правильно употребила этот эвфемизм? сейчас ведь говорят попроще – сыграть в ящик, обессмысливает все без исключения. И надо обладать крайней степенью идиотизма – она сделала полупоклон в сторону Воланда – чтобы принимать его выводы как руководство к действию. Пусть его логика будет трижды совершенна, и пусть он трижды докажет этой совершенной логикой, что сама логика никуда не годна, ошибочна, и следовательно, следствие не всегда имеет причину или не ту причину, которую мы выяснили, логически рассуждая, и вообще, не у каждой причины есть следствие, и так далее, я все равно буду  знать, что вот это вот ожерелье сделано человеком  , который использовал определенную последовательность действий, зная результат каждого из них, то есть воплотил некоторую последовательность событий, заранее им спрогнозированную. И значит, логика действует, и разум тоже, и если у вас есть проблемы с доказательством этого, ищите решение этих проблем и не дурите головы. Цикуты у нас на всех хватит, а если не хватит – есть огнеметы!
-Я поддерживаю уважаемую коллегу,-  включилась профессорская голова,  – все поверяется практикой. Только -  практика! Хватит словоблудства! И, потом, действительно – для чего мы все здесь собрались? Экзамен, господа, экзамен! Экзамен – это проверка. Как можно проверить что-либо, не имея инструментов для этой проверки. Если на вопрос чему равен логарифм числа Х мне ответят «варенье», мне придется признать этот ответ удовлетворительным, потому что господин Сократ поднатужится и докажет, что этот логарифм действительно равен абрикосовому варенью.
-Даже тужиться не придется, - усмехнулся Сократ.
-Ми-и-илый,- запела матрешка, не разжимая нарисованных губок, - жизнь-то хороша, хороша-а! Ты ведь самый больной из всех-то и был, как же ты жил-то, господи-и, не нашел, за что в жизни-то этой зацепиться. Доказать-то может чего и доказал, да зачем же цепляться за это? Другого ничего не  нашел, что-ли, чем в жизни заняться? Ведь вот голову-то как раздуло – за версту видно, что умный, так захотел самым умным быть.
-Мамаша  права,- улыбнулся порочный юноша. – Вовремя не остановились, вы, уважаемый.  Не велика мудрость - подставить голову под топор. Мудрость в том, чтобы прожить так, как ты хочешь. Так что вовсе и не мудрец вы, а так – умник.
-Это так! - закричал весело Сократ и  хлопнул себя по объемистой лысине,-  но не здесь ли лились речи - сколь сексуально интеллектуальное наслаждение, не здесь ли утверждалось это? Я был самым оргазмирующим мужиком на свете! Куда там Гераклу, оплодотворившему сорок девственниц, я прорывал плевры сотен и сотен, лишая их невинности, и после этого они уже не могли глядеть на мир по прежнему, сквозь розовую плевру нетронутости. Так что – спрашивайте! спрашивайте! – почему? как? что? вопросы ваши опять обращены к разуму, я же – оргазмировал,  где уж тут логика и самсохранение!
-Здесь я с вами,- уважительно заявил юноша, - кто же задает вопросы во время полового акта? А ваш длился всю сознательную жизнь.
-Такого не может быть! Как восхитительно!- одновременно воскликнули близнецы.
-К порядку! К порядку! - профессорская голова вновь попыталась взять бразды правления.- Мы чрезмерно увлеклись спорами.  Мы уже забылись, для чего здесь собрались.
-Давайте смотреть дальше,- предложил Воланд.
 На экране возникла комната, которую Шахерезада называла про себя лабораторией. Ей удалось объединить под одной крышей сексопатологов, инженеров, программистов, знатоков восточной медицины, многих других и создать мощный мозговой центр. Причем это объединение обошлось ей практически даром. Здесь помогло то, что она знала и чувствовала уже давно, а сейчас было подтверждено в спорах Сократа с юношей и другими, человек сам готов был платить за право творить. Она не знала, кем в действительности являются работники лаборатории – скорее всего такие же как она  - не нашедшие себя в той жизни люди, или ошалевшие от безделья пенсионеры , вынесенные за скобки молодой самоуверенной порослью, или еще кто-либо, да это ее и не интересовало, она предложила им то, чего им не хватало, и они набросились на  приманку как оголодавшие псы, поток идей полился нескончаемым потоком, пришлось даже организовать экспертный отдел, где идеи проходили первоначальную проверку,  и для реализации прошедших идей формировались творческие группы, и заработали кружки по самоудовлетворению, где используя тысячелетние знания китайцев и простейшие приборы из хозяйственного магазина, желающие обучались технике получения гораздо более изысканного удовлетворения, чем банальный онанизм. В другом кружке подобная техника применялась для входа в измененные состояния – без психоделиков,  или для усовершенствования  в языках: идиомы буквально впаивались в память на фоне бешено совокупляющихся пар из крутого порно. В лаборатории жизнь кипела, бурление мысли достигало таких высот и глубин, о которых Шахерезада и не подозревала. Это был один из самых успешных ее проектов.
-Заметьте,- произнес появившийся из очередной  матрешки мужчина приятной наружности с седыми подстриженными усами, - заметьте экспансию, неостановимое стремление реализации. Все начинается с малого, и если нет преград, приобретает характер экспансии, эта неудовлетворенность, это любопытство, это стремление достигнуть пределов. Да – богоборчество. Потому что человек хочет выйти за пределы самого себя. Он ведет себя так, как будто заслуживает нечто большего, чем имеет. Как будто то, что он имеет, до обидного мало и уже исчерпано, как будто кто-то обделил его при распределении, и он хочет неба, как птица, моря, как рыба, он хочет насыщаться солнечным светом, ориентироваться по магнитным полям, уметь отращивать органы, как гидра, и еще многое чего. Он не удовлетворен! Ведь вот и кандидат наша – чего не хватало ей?
Все головы повернулись к Шахерезаде, но вопрос оказался риторическим, ибо мужчина продолжил:
-Ей не хватало того же что и другим – понимания, что человек живет не для великой цели, не для испепеляющей любви, не для воспроизведения себе подобных, он живет просто потому, что родился. И все. А желание быть птицей, дельфином – от дурного воспитания, когда хочется того, чего нет у тебя, и только потому, что этого у тебя нет. И если бы наш кандидат понимала это,  мы бы не досчитались ее, ей не нужны были бы никакие игры. Все, что нужно для реализации человека находится в нем, и этого вполне достаточно.
-Так, -сказал Воланд, - не хватит ли нам на сегодня умников? Смотрите, какие прекрасные сцены – он указал на экран, где Шанкр и Полюция помогали в разучивании  Кама-Сутры – а мы все о вечном и все о скучном.
 -Вот это и есть вечное,- промолвила пожилая дама, поглощенная происходящим на экране, - это и есть вечное.
-Нам это тоже нравится,- согласились с ней близнецы.

               
               
             
               


                Глава восьмая.


Дома К. не застал ни Англичанку, ни Порфирия Петровича. Сев за стол, он подытожил достигнутое. 
Петля преследования еще не затянулась на  шее убийцы,  но жертва – Доктор – представала с удивительной и неизвестной ранее стороны. Нити, соединившие Доктора и Шахерезаду, очевидно, тянулись из интернетовской паутины. Но что именно их связало? Может быть, из будущих историй Шахерезады это и прояснится. Но абсолютно ясно - Шахерезада не убийца. Значит – развил он свою идею - это должен был быть кто-то другой. Список женских имен из записной книжки, ограниченных Большим Тел-Авивом, был исчерпан, и он потянулся к портфелю Доктора. Пустота! Хотя портфель должен был валяться где-то слева. Тогда на помощь руке К. подключил и глаза. Тщетно – портфель Доктора исчез.
Дверной замок в комнате К. мог открыть и младенец, даже не прибегая к соске, но на всякий случай К. обследовал  замок на предмет обнаружения следов взлома. Следов оказалось множество. К. вспомнил, что и сам как-то взламывал замок, забыв ключ внутри. Со стороны же балкона забраться мог кто угодно, дверь туда никогда не закрывалась. Агата и Арчи в полном согласии выдвинули три версии: первая – Англичанка, вторая – Порфирий Петрович, третья  - все остальные.
К. вышел на балкон обдумать положение. Исчезновение важной улики тормозило ход следствия и в то же время перегружало мозг роящимися вариантами. На помощь соратников, ставших вдруг подозреваемыми, он временно рассчитывать не мог. Предстояло искать новых помощников. На балконе напротив бесновался черный гад. Его лай, многократно отраженный домами, заполонил пространство. Рыжего философа видно не было, но в дверях балкона появилась Гали.
-Гали!-помахал ей К. -  Идите сюда, Гали!

Первыми ворвались псы: целеустремленный черный и – за ним – рыжий. В глазах рыжего играло веселое безумие. Гали, влекомая псами, появилась секундой позже – мальчишеская фигурка, тяжелые перстни на худых пальцах. Черный гад, обнюхав промежность К., потянул дальше по коридору. Рыжий, в радостном беспамятстве, следовал за ним. В комнате К. псы устроили небольшую карусель, обживая   квадратные метры. К. поставил перед Гали задачу. Гали поставила задачу перед псами. Черный кобель обнюхал пол в том месте, где совсем недавно лежал портфель Доктора, и вопросительно уставился на К..
-Шоколадка,-сказал К.
За шоколадку вымогатель работать согласился. Он начал вдумчиво и методично обнюхивать углы комнаты, напомнив повадками Порфирия Петровича. Рыжий лежал посередине, постукивая хвостом по полу. Потом, подчиняясь невидимому приказу черного заводилы, вскочил, и псы выбежали в коридор, притормозили у двери Англичанки, затем у двери комнаты, где теперь обитал Порфирий Петрович, и закружились на кухне. Рыжий, двигая крупным телом, втиснулся под стул, стоящий в углу, стул съехал в сторону, и К. узрел кучку мусора:  Порфирий Петрович исполнял свое обещание нерадиво, заметая мусор под стул – от глаз подальше.
 Гали бесстрастно наблюдала возню своих любимцев. Изучив кухню, псы вернулись в комнату К., который сообразил: все, что было до сих пор,  обычное собачье любопытство, и только теперь начинается работа. Внезапно посерьезневший рыжий остановился, подумал мгновенье, опустив тяжелую голову, а затем решительно потянул к выходу из квартиры. Они спустились по лестнице, выбежали на улицу, и, пробежав метров двадцать, свернули направо, в проход, ведущий во двор, куда выходила и  кухня К. К. здесь никогда не  бывал, но двор рассматривать любил. Он напоминал ему типичный ленинградский - колодец, образованный стенами многоэтажек. В левом углу двора солидная дверь в маленькую фабричку, скорее всего изготовлявшую бижутерию. Рыжий проскочил мимо нее и протиснулся в щель между стеной и старым, полуразваленным контейнером. Когда он вылез оттуда, из пасти свисал портфель Доктора.
Портфель был пуст.
Черный гад, движимый чувством соперничества, тоже нырнул в щель, и спустя мгновение появился с комком бумаги в жаркой пасти. К. осторожно высвободил добычу и попытался разгладить. Несомненно, это были бумаги из портфеля Доктора.
Они вернулись к К. за обещанным гонораром. К. честно разделил шоколадку на четверых, мясных сухариков у него не было. И в этот момент вернулась домой Англичанка.
Когда Англичанка возникла в дверях., на ней была широкополая соломенная шляпа, блуза свободного покроя, свисавшая с прямых  костистых плеч, и бежевые шорты с вышивкой по манжетам. Северные глаза смотрели строго и недоуменно. Псы, почувствовавшие силу, присмирели. Англичанка кивнула Гали, Гали кивнула Англичанке. Таким образом, К. не пришлось представлять дам друг другу, тем более, что заочное знакомство – через улицу – произошло давно.
-Чудесный кобель, - учтиво произнесла Англичанка, разглядывая черного гада. – у него наверняка превосходная родословная. 
Кобель, услышав похвалу, осмелел и глухо рыкнул.
-Собаки и лошади,-вздохнула Англичанка, видимо вспомнив майора Рушди и остальных своих мужей,  один из которых, по теории вероятности,  просто обязан был быть баронетом. На портфель Доктора, лежащий на столе, Англичанка даже не взглянула. И если Агата  чисто по женски еще сомневалась, то Арчи Гудвин решительно сказал «нет!».
-Капитан,-сказала Англичанка, собираясь удалиться,- мы с вами приглашены на спектакль.
Гали с собаками тоже покинула К.. Поиски зашли в тупик. Доктор в коробе взывал о мщении, убийца безнаказанно резвился на просторах Израиля.
-Если я тебя не достану, то тебя достанет ОН,-подумал К. и потянулся к телефону.

Шахерезады дома не оказалось, зато ключ лежал на том же месте. В комнате было прибрано, в холодильнике заметно увеличился запас продуктов. Вместо трусиков на окне появилась игривая занавесочка. К. был жданным гостем.
Перекусив, К. поинтересовался содержанием дискеты, подложенной ему Шахерезадой. В «Вестнике иллюзий» шли жаркие дебаты. Искатели новой жизни никак не могли распрощаться со старым, и, по зрелом размышлении, К. вынужден был согласиться с ними – невозможно было сразу отряхнуть прах прожитых лет и вступить в сияющую страну исполненных желаний. Моисей недаром кружил сорок лет по пустыне, прежде чем дать народу войти в землю обетованную.

Один из авторов «Вестника иллюзий», надменный интеллектуал, даже не пытался скрыть распирающую пузырь черную желчь, образовавшуюся то ли вследствие разочарования, то ли возраста, то ли еще каких-либо причин, заставивших его опуститься до этой игры для недоумков. .  «Только построив достойную жизнь – для себя, семьи, друзей, страны...- человек может и должен предаваться интеллектуальным забавам» - бичевал он неумех и лоботрясов, пытающихся въехать в страну иллюзий на горбу пашущего остального люда. Не меньше доставалось всякого рода остальной шушере: «Но все же, господа эзотеристы и целители, кончается время стеба и декаданса,  пора  возвращаться  на приличествующее  вашему культурному вкладу место – поближе к параше.».  «Если не нравиться, че лезешь?!»,- по-простому подумал К. и продолжил чтение.
С желчным интеллектуалом полемизировал представитель стеба и декаданса:
 «Земной шар  ужался до размеров глобуса – все близко, все трогает, все от всего зависит. Мир постепенно превращается в единое поселение с достаточно благоустроенным центром и бурлящими маргинальными слободками. Конца света я не предвижу, несмотря на атипичную пневмонию, атомные бомбы и однополую любовь. Все будет хорошо, уверяю вас.  Подспудно, где-то в недрах человека и человечества, вызревает нечто иное, не то, к чему мы попривыкли за последние сотни лет, человечество – огромный корабль, груженный доверха всякой всячиной: историей, предрассудками, расами, религиями, привычками – медленно, почти незаметно, но неотвратимо меняет курс. Этап господства цивилизации разума подходит к концу, эта цивилизация дошла до своих пределов и исчерпала себя. Это не значит, что ее сменит цивилизация безумия. Ее сменит цивилизация, основанная на общности, на единстве всего живого, в отличие от нынешней, базирующейся на конкуренции: культур, стран, народов, полов – перечень бесконечен. Разум тоже займет там свое место, но - не главенствующее. И признаки этих изменений мы можем наблюдать и сейчас. Как всегда,  период смены курса характеризуется крайней нестабильностью во всех областях – гуманитарной, финансовой, военной, не удивляйтесь – природной. В недрах нашего тела  созревает «чужой», тело еще функционирует, но со сбоями. «Чужой» - не кинематографический, страшный и осклизкий – является чужим только для цивилизации, т.е. системы отношений, для нас же, человеков, он более чем свой – это мы сами и есть. Мы возвращаемся к себе.»
Разум, или интеллект, или логическое мышление, утверждал автор, сотворило с нами гнусную штуку – оно сформировало из реальности некий объемный блокбастер, срежессировав его по своим законам, и ежемоментно убеждает нас, что этот блокбастер и есть реальность. Оно же, логическое мышление, эти свои законы объявило законами природы, создавая иллюзию, что они существуют и вне породившего их разума,  что они - объективны. Причем все, чем живет человек - эмоции, ощущения, чувства – к этим законам отношения не имели, ибо выпадали из сферы охвата разума, и разум не  знал, каким таким  боком их учесть. А поскольку эта задача для него была в принципе невыполнима, он просто игнорировал их наличие. Отсюда «законы природы» выглядели так, словно их годами вымачивали в девяностошестипроцентном спирте, не оставившем  даже жиринки. Вот как писал автор:
      «Например, Велемир Хлебников утверждал, что брошенный вверх камень возвращается на Землю, потому что он ее любит. И мне это нравится. Это гораздо ч е л о в е ч н е е, чем закон всемирного тяготения. А попробуйте опровергнуть Хлебникова, попробуйте д о к а з а т ь, что камень не любит Землю, попробуйте д о к а з а т ь, что у улетающего вверх камешка не сжимается в испуге и томлении маленькое кремнистое сердечко, когда он видит, как удаляется  матушка-Земля, и его страх и желание возвратиться столь велики, что порождают н а м е р е н и е, которое становится  командой Орла (см. Кастанеду), и это намерение возвращает его на Землю, которую он так любит. А может камень и Земля связаны между собой каким-то иным образом, а мы видим только то, что на поверхности, и выводим законы, на основании которых действительно можно в определенных пределах получить предполагаемый результат, но ведь отчего, по какой причине получается именно этот результат – именно здесь и есть корень расхождения наш, людей у параши, и тех, кто «строит достойную жизнь». Давайте на минутку заменим термин «тяготение» на слово «Любовь». Что изменилось? Странновато звучит, конечно. Для непривычного уха – просто по-идиотски. Однако попривыкнув, обнаруживаем, что ничего-то и не изменилось: вместо «планеты притягиваются друг к другу», получаем «планеты любят друг друга», и потому стараются сблизиться, слиться, стать единым целым, как и все любящие. А в электричестве – «одноименные заряды отталкиваются». Да нет, они просто не любят один другого, такого похожего до омерзения, и они стараются разбежаться, развестись, глаза б мои его не видели! Таким образом, с формальной точки зрения ничего и не изменилось, изменения чисто терминологические, и все дело в привычке, и через пять минут тренировки мы уже можем вполне спокойно сказать, что не магнит притянул гвоздь, а магнит и гвоздь слились в экстазе, и суть дела не меняется.
     Однако, на самом деле, изменилось все и коренным образом. В сферу, где раньше действовали какие-то безличные,  такие диетически-вегетарианские, выскобленные от половых различий, замороженные до бесцветности, ускользающие от любого прикосновения и в то же время всемогущие и вездесущие, абстрактные и порожденные абстракцией, с и л ы, врывается сама Любовь, грудастая и своевольная, терпкая, обольстительная,  она заполняет стерильную Вселенную воркованием и слезами, взрывами хохота и нежностью и – разве это не прекрасно, разве это не более ч е л о в е ч н о, чем этот сукин сын «закон всемирного тяготения», порождение онанирующего всухую разума?!
Да, говорю я, это более человечно. Когда ракету строят равнодушные руки, она взрывается на старте, ибо что-то там не слилось в экстазе, пошло вразброд, и полка, повешенная любящей рукой, никогда не упадет на голову спящего, и любящие редко болеют корью. И в такой Вселенной сложнее, но гораздо интереснее жить.»
Автор говорил, что до сих пор с помощью логики не удалось ответить ни на один действительно человеческий вопрос -  для чего жить? как жить? что – смерть?, - ибо логика, разум - всего лишь инструмент, и как у каждого инструмента, у него есть область применения, из отвертки трудно извлечь симфонию Бетховена, она для этого не предназначена. Более того, нет вопроса вообще, на который разум мог бы дать исчерпывающий ответ. И тот, кто задает вопросы, надеясь получить ответ, а тем паче тот, кто верит ответам – странные люди.  Одной из лучших иллюстраций беспомощности разума при ответе на любые вопросы  являются, по мнению автора, «Диалоги» Платона, где Сократ демонстрирует филигранную технику вывода чего угодно из любого, т.е. любой вопрос некорректен, любой ответ многозначен. Автор говорил, что « я совсем не случайно иногда подменяю понятие разума логикой и наоборот, по сути они тождественны, и хотя вроде бы разум объемлет логику как мать замерзшее дитя, на самом деле это яйцо-курица, извечная и неразрешимая (вот, пожалте, еще пример) в пределах логики-разума, загадка первородства, хотя, как модно говорить сейчас – по жизни – вот оно яйцо, и вот она – курица, и нет никаких проблем, живи, выкатывая яйца, и радуйся, пробивая скорлупки. Ан нет, вездесущий, разлитый в эфире, чванливый до отвращения разум-логика на все стремится наложить свою лапу, все выстроить по ранжиру, в затылочек, на первый-второй рассчитайсь!, все упорядочить, как е м у  удобно, снося головы, если не умещается в ложе, и вытягивая, если коротковат. Проблема первородства яйца-курицы появляется только тогда, когда разум, исключительно для собственного удобства, вводит понятия раньше–позже, не существующие вне его, и, соответственно, вне разума зтой проблемы нет. «От идиёт!»-скажет какой-нибудь одессит,-«как будто есть что-нибудь вне разума!». И попадет в самую точку. Ибо и это разделяет нас, «людей у параши» и других, которые строят, дружат и умирают чинно-благородным образом. Мы говорим - да, есть! Можете расстреливать.»
Далее автор расправлялся с «так называемыми научными методами»:
« И весь анекдот в том, что большей фальсификации, чем так называемый «научный метод» и придумать-то трудно. Я хочу, чтобы меня правильно поняли. Стоят мосты, плывут пароходы, да и я пишу эти нетленные строки не на бересте, обмакивая палец в раздавленный тутовник, а на вполне приличном компьютере, и все это – спасибо! Спасибо! Троекратное ура! – заслуга разума-логики и научных методов. Овечка Долли, «пламенный мотор» вместо сердца, квадратные арбузы – не счесть сокровищ в пещерах разума, но, господа мои милостивые, ежели ты кухарка отменная, так зачем же и государством-то пытаться управлять?! Т.е. экспансия разума во все сферы «человеческих отношений» с «остальным миром», привела к драматическому, иногда – катастрофическому, искажению р е а л ь н о с т и, ибо то, что предлагается нам сейчас в качестве оной – лишь умозрительная схема, с дырками от многочисленных подтирок и исправлений, ибо каждое новое «открытие», а правильнее сказать, формулирование - т.е. запись крючочками на причинно-следственном листике, попытка описания какой-то части того, что существовало всегда, (причем все происходит по раз и навсегда заведенному обычаю – вырывается живой кусок, препарируется, растворяется в кислоте, затем кислота сливается, то что осталось, перегоняется, сушится, дубится, подвергается всем видам обработки, и то, что в конце концов выпадает в осадок, остается неуничтоженным – просто на данном этапе развития это невозможно – объявляется тем живым, что было вначале) зачастую вынуждает менять всю схему. Т.е. разум в определенном смысле ведет себя как та пушкинская старуха, собиравшаяся стать владыкой морскою, возвыситься над ее создавшим. И конец его ждет тот же – он просто вынужден будет занять с в о е место. Да мы все прекрасно понимаем, что разум еще не решил н и  о д н о й из  действительно фундаментальных проблем существования человека и как личности, и как вида,  не ответил ни на один вопрос из этого же ряда. Да, он сделал человека долгожителем, но более ли счастливым? Он оставил следы на Луне, а миллиарды ворочаются по ночам – для чего я живу?
      Любимое словцо у  приверженцев научных методов  – «абсурд!». Человек не может видеть руками, это – абсурд!Человек не может лечить на расстоянии – абсурд! И дело ведь совсем не в том, может ли человек читать руками, дело в этом словечке – абсурд, т.е. бессмыслица, нелепость, то, что не укладывается в принятую картину мира, то, что невозможно с точки зрения разума-логики. И с этим-то я согласен. Это действительно – абсурд, применять к подобным явлениям логику создания швейных машинок. То, что принадлежит миру абсурда и должно оцениваться с точки зрения этого мира. Вы ведь не измеряете расстояние между Парижем и Жмеринкой количеством безработных в Израиле, для измерения расстояния есть свои инструменты и свои единицы, так почему же вы в мир абсурда лезете со своей логикой? Это по меньшей мере нелогично, господа!»
 
Надменный господин не оставался в долгу. Он говорил о тех, кто пытается завладеть человеческими душами, он требовал ясности и определенности во всем, и призывал оставаться добродетельными, социально активными не поддаваться на разрушительное влияние всяких болтунов, которых он называл «шаманами, экстрасенсами и замполитами».
В бурный диалог вкрадчиво вползал третий голос. Он говорил о том, что уважаемые господа ищут причины бед совсем не там, что вся беда, трагедия и рок современного человека и человечества кроется в безудержном «экспоненциальном» росте количества выборов. Он считал, что стоит сосредоточиться на «проблеме выбора», как проблеме современной цивилизации. «Вы посмотрите, как живет современный человек,- объяснял он, очевидно имея ввиду, ту , внекомпьютерную жизнь,- еда, развлечения, медицина, транспорт и все, все, все! каждый день, каждый миг приносят нам новые и новые возможности, выбор которых оккупирует все наше внимание и все наши силы. Вы когда-нибудь анализировали свое поведение с этой точки зрения? Вы встаете утром в своей квартире и начинаете привычный перебор вариантов: что надеть (в шкафу несколько дюжин рубашек и платьев), что обуть ( полка заставлена обувью), что поесть ( в холодильнике десятки видов продуктов), как добраться ( пешком, на своей машине, автобус, такси, тремп, не пойти вообще), бриться- не бриться (мужчина), какой лак для ногтей, сочетается ли он с губной помадой, гармонируют ли они с кофточкой, или одеть  другую, эти серьги я уже вчера носила, брать ли с собой прокладки «Оллвэйс», вполне может быть, что может начаться сегодня и т.д.(женщины), при выходе из дома выборы продолжают преследовать вас: ехать ли с пересадками или все-таки ждать, уступить место старушке или сделать вид, что увлечен чтением, сделать работу так или эдак ( куча вариантов), куда пойти вечером, какую книгу прочесть,какой сорт мороженого заказать, лечь ли пораньше ли посмотреть телевизор, какой канал ... А  тут еще реклама, применяя все современнейшие знания в области психологии, технологии манипулирует нами, заставляя вновь и вновь погружаться в это неиссякаемое пощелкивание мозга. И этот перебор вариантов, эта постоянная необходимость решать отнимает у современного человека все : энергию, возможность осмыслить себя и мир, наметить правильно цели, а все это вместе ведет к искажению ценностей, бездуховности, выхолащиванию чувств, которые заменяются анализом... В таких условиях цивилизация превращается в сообщество киборгов, где более всего ценится быстрота реакции и умелость, приспособляемость.. Вот к чему ведет общество, где во главу поставлено потребительство, ничем не ограниченное и даже поощряемое как законами, так и сложившимися отношениями.
Надменный господин в ответе третьему голосу проявил большее понимание и сочувствие. Ему тоже не нравились нравы современного общества, но в то же время почкование выборов он вполне справедливо связывал с прогрессом, объясняя, что суть прогресса - открытие новые возможностей, при частичном сохранении и старых, и с этим ничего нельзя поделать.  Если кто-то хочет остановить прогресс, он должен убить в человеке способность мыслить, ибо сама суть мышления предполагает вырабатывание нечто нового из уже осмысленного.
Тут опять вклинивался представитель тех, что у параши, и возвращал к доказательствам преступности разума, а когда надменный господин в свою поддержку привел один из афоризмов Станислава Лема: «Я всегда боялся тех, кто требовал власти над душами. Что они делают с телами?», обретающийся у параши выдал многостраничный массаж:

«Уже само разделение на душу  и тело порождает шизофрению, ибо очень трудно разобраться, где духовное, а что – материальное, а принятая система мышления не терпит неопределенности. Если я пью хорошее вино (материальное вино) – это для души?
     Немалая часть планеты была и остается материалистами, т.е.: еда, одежда, обувь, гитара – да; пляж, море, бикини – несколько раз «да», а вот все остальное – надстройка. Помните такое словечко? Очень едко прошелся по материалистам дедушка Толстой в своих дневниках. Дословно не помню, но – смысл: некий человек наложил кучу под своим окном, и теперь сердится на дерьмо, что в комнате воняет. С точки зрения материалиста он прав – воняет действительно дерьмо, но может здесь есть и проблемы с надстройкой, не стоит все-таки опорожнять желудок под собственными окнами.
    Поэтому – из-за разделения – неприемлем для меня и афоризм, приведенный выше. Но, поскольку нет сил каждый раз оговариваться, поговорим о душе, предварительно условившись относить к ней все, что не мясо.
   Охотников за душами действительно много, я думаю гораздо больше, чем за телами. И это понятно: поймал душу – поймал все. Душа – это руль. В чьих руках руль, тот и посвистывает. И церковь посвистывает, и газеты,и радио, и кино-телевидение, и равы наши, страшно сказать, иногда свистят так, что уши закладывает, врачи, политики – список бесконечен, потому что каждый из них поймал частичку нашего бессмертного не-мяса, и может себе посвистывать, держа в руке - нет, не руль; руль, это уже анахронизм - компактный пульт управления нами с несколькими кнопками: нажал кнопку, получил то, что нужно. И здесь я вынужден согласиться со следующим афоризмом того же Станислава Лема: « Все люди равны. После соответствующей обработки.»
           Было бы очень непрактично и безумно дорого иметь для каждого индивидуальный пульт управления, поэтому уж давно разработаны и с успехом применяются средства массового управления людьми - оружие массового управления. Суть оружия: хотя оно бьет по площадям, но в тоже время находит каждую душу. Сюда можно отнести традиции, правила поведения, заповеди,  понятия добра и зла, все то, что манипулирует нами на бессознательном уровне, что стало частью нас. И если смотришь дрянной фильм, где дрянь все – режиссеры, актеры и даже художник по костюмам, в нужный момент – хочешь-не хочешь – а выползет у тебя предательская слеза, то ли когда загримированный грязью, пухлый, но по фильму голодный ребенок сосет камушек вместо хлебушка, то ли когда невеста, оказавшаяся вдруг бабушкой жениха, потом опять оказывается не бабушкой – дескать, ошибочка вышла, родинка не на той ноге -  и она ему: «Карлос!», а он ей: «Эсмеральда!», и такой дрянной хэппи энд, а слеза выкатывается  помимо воли,  уж так запрограммирован с младенчества, и этот автоматизм реакций делает нас куда более управляемыми, чем принято думать. Мы связаны по рукам и ногам стереотипами поведения, мышления, чувствования, навязанными нам воспитанием, средой обитания, и стереотипы эти воспроизводятся из поколения в поколения, закрепляясь чуть ли не на генетическом уровне, и все наши индивидуальные различия в реакции на те или иные вещи - не более чем рябь на поверхности океана имплантированного бессознательного. Опять же не берусь судить, почему произошло именно так, хотя  гипотезы, безусловно, имеются, ибо интересует меня не история вопроса, а – как жить сейчас? Сказано – «Блажен , кто верует!», и сказано воистину верно, ибо вера снимает большинство вопросов, не давая ответов, и тот, кому удается верить – неважно во что, в единого Бога ли, в мировую революцию, в то, что главное – это выполнить долг перед страной, людьми и грядущими поколениями - уже обустроен в этой жизни, пророс в вос-питавшей его среде, т.е. все соки этой среды ему на здоровьичко, и – чтоб он был счастлив! И не к ним обращены строки мои – разве что хочу напомнить, что они не одиноки под этими солнцем и луной, не надо толкаться – а к тем, кому  н е   д а н о верить, кто пробует все на вкус и ощупь, для кого все станции – лишь перекрестки, к вам, братья мои, обращаюсь я. Не надо стесняться, что вы такие, это не более стыдно, чем быть католиком или сионистом, и если вера способна на грандиозные свершения, то уж направления свершений – это, безусловно, ваша заслуга. Это вы зарождаете сомнения, разрыхляете скованную догмами, как вечным морозом, интеллектуальную  и духовную твердь, это благодаря вашим провоцирующим воздействиям начинает разлагаться высокомерная и самоубийственная парадигма  вечного прогресса. И будьте вы тоже здоровенькими!

Третий, эпизодический,  участник дискуссии в основном был согласен с сидящим у параши, но согласился и с господином, заявившим, что эзотеризм чересчур агрессивен, напорист и не гнушается никакими методами, вплоть до прямого и грубого обмана. Но параша не сдавалась:      
      «Агрессия, как правило, порождается неудовлетворенностью – зарплатой, цветом кожи, женой...  Причин море. Неудовлетворенность, как правило, порождается сравнением – зарплаты, цвета кожи, жены... Сравнение возникает при наличии табели о рангах – раз-делении и оценке: что-то более важно, что-то менее красиво, что-то престижно. Сами оценки зависят от местных условий – традиций, культуры. Где-то ценятся маленькие ноги, где-то длинные уши. Человек агрессивный – человек, ориентированный вовне, на внешнюю систему оценок, неудовлетворенный своим положением в этой системе.  Убери институт оценки, исчезнет агрессивность, кроме паталогических случаев. Эзотерик по определению погружен вовнутрь, там он обитает, там он ищет. Для того, чтобы продвинуться в своих исканиях, он просто вынужден обрывать большинство внешних связей, мешающих погружению. Поэтому нет смысла говорить об агрессивности эзотеризма. Другое дело, что здесь, как и в любой иной области, достаточно своих горлопанов и невежд. Но мало ли мы знаем учителей языка, пишущих с ошибками, проектировщиков рушащихся зданий, врачей, знающих только одно слово –«таблетка»? Правда, и об этом надо сказать честно, эзотеризм, в силу кажущейся своей простоты и доступности, и, опять же, кажущейся скрытости достигнутых (не достигнутых) результатов, привлекает большое количество людей психически неуравновешенных, просто мошенников, людей, искренне верящих в свои способности, но не обладающих необходимой самооценкой. Но давайте отдадим ему – эзотеризму – должное: практически каждый, кто туда приходит ( в том числе и мошенники), получает искомое – а это ведь немало для человека.   Мода на эзотеризм – дурное явление. Мода - явление по определению поверхностное и временное, но диалектика учит в каждой вещи искать изнанку, и надо признать, некоторое количество из клюнувших на эту моду нашли себя в самопознании и самосовершенствовании, забыли,  как выглядит врачебный халат, и дети их не питаются гамбургерами – так что в этом плохого?» 

 К. выключил компьютер, хотя дискуссия продолжалась и в следующих номерах «Вестника иллюзий». Споры интересные, но где-то по просторам Израиля бродил убийца Доктора, убийца,  которого очень желала видеть Англичанка.
Вернулась Шахерезада.
-Ой,-сказала она,- как приятно, когда тебя ждут!
Они обсудили прочитанную К. дискету.
-Я ни на чьей стороне,-сказала она, - Я – сама по себе.Мне трудно быть в стае.
-Ты сама так выбрала, или тебя отторгла стая?
 -Не знаю, так получилось. Мне непонятна жизнь многих. Вот ты спросил, и я хочу тебе ответить. Удивительно, но  когда я пытаюсь посмотреть назад, что со мной происходило, как я двигалась туда, куда  сейчас прибыла, возникает удивительное ощущение, даже знание и понимание – ты видишь насколько все логично,насколько жизнь подталкивала тебя именно к этому состоянию, и ни к какому иному, и ты понимаешь, что то , что раньше тебе казалось случайностью, какими-то произвольными толчками– сейчас таким не кажется, картина изменяется до неузнаваемости, ты видишь как жизнь – а может быть Он – давала тебе пинка, выталкивая в предназначенное тебе русло, и когда понимаешь это, перестаешь сопротивляться и даже получаешь удовольствие избавляясь от иллюзий, не тратишь силы на то, что все равно не достигнешь.
-Ты просто стареешь,- неосторожно сказал К.
Она не обиделась, а рассмеялась.
-Моложе не становлюсь,это точно. Но и в этом нет ничего плохого.
_ Послушай, игра, в которую ты играешь, это не похоже на фаллоимитатор?
-Да , но и от фаллоимитатора получаешь удовольствие, когда рядом нет живого и теплого члена. И потом, живому и теплому члену как правило сопутствуют запах изо рта, стирка, разговоры, которые не ты выбираешь, компромиссы, которые не всегда достигаются...
-Твое дело,- согласился К. – Если тебе нравится жить иллюзиями, твое право.
Она опять рассмеялась.
-Вот поэтому я не в стае.  Самая большая иллюзия это то, что называют реальностью.
К. не попросил расшифовки. Он решил задать мучавший его вопрос. И он задал.
-Скажи, а кому ты писала эти письма?
В этот раз она не бросалась утюгами. Она молча посмотрела на него, как бы взвешивая, стоит ли отвечать..
-Каждому хочется быть любимым,- тихо и устало сказала она. – Ты приходишь ко мне на ночь, и по делу. Я на тебя не обижаюсь. Пылкие речи в твоих устах были бы фальшью. А их ох как иногда хочется слышать, эти речи. И я нашла того, кому могла бы их говорить. И получать кое-что взамен. И никого не интересует, что пишу их я непричесанная и в старом халате, и что я не любуюсь с террасы  огоньками в долине, а смотрю на стену за окном. И меня не интересует, кто читает мои письма, и на них отвечает. Это может быть пенсионер, женщина, ребенок – в Игре ты тот, за кого себя выдаешь. И тот, который мне отвечает, он мне нравится. И я ему тоже – я это чувствую.
И тогда К. задал второй вопрос:
-Вы еще переписываетесь?
Она опять подумала, прежде чем ответить.
-Ты спрашиваешь не из-за ревности, это точно. Ты любопытен, это видно. А-а, какое мне дело! В каждом из нас живет Достоевский – вывернуть, потрясти перед миром нечистым исподним, да еще со сладострастием – любуйся, народ! Спрашиваешь – отвечаем. Бросил меня виртуальный возлюбленный, уж устала слезы проливать, да у крылечка – то бишь монитора – сиживать. Или другую зазнобу встретил, или обанкротился и поперли его из Игры за милую душу. А может и был пенсионером восьмидесятилетним с неистраченной нежностью – знаешь сколько таких и сколько невыговоренного с собой уносят. И сейчас лежит пенсионер под капельницей, и про меня думает, про свою любовь последнюю, и самую чистую, и ведь сколько радости я ему принесла своими письмами. Да и себе тоже. А сколько у меня еще осталось. Может и с тобой когда-нибудь поделюсь. Нет, с тобой – нет. Ты как замочная скважина – самое тайное подсматриваешь, а приблизишься к тебе – только сквозняк, ветерок, дырка куда-то. С тобой я делиться нежностью не буду. Секс - пожалуйста. Не пишет мне объект моей чистой любви. Я даже сказку себе сочинила, что я настолько взволновала его своими письмами, так проняла его душу, что он поклялся найти меня, и взять такой , какова я есть, вот я слышу стук в дверь, открываю, а там...
-Кто?- не выдержал К.
-Кто-кто! ослик с гидравлическими тормозами!- буркнула Шахерезада и заплакала.
И вот опять ночь накрыла город у моря, и успокоившаяся Шахерезада повела дозволенные речи. А дозволили ей продолжить сказку про приключения усатого портрета.
- Долго, коротко ли, заехал Тот-который-смеяться-не-умел в густой лес: солнце сверху не проглянет, сырость да мох, да под копытами коня глина да вода чавкают. Даже мошка, и та попряталась, даже сойки трещать перестали. Страшно стало Тому-кто-смеяться-не-умел, хотел он песнь веселую спеть, себя да коня подбодрить, да голос-то из глотки выходить отказывается, боится. Что тут делать-то будешь...
Вот едет он по чаще-бурелому, по болоту поганому, в темноте только гнилушки зеленые светятся, да покойники под жижей болотной шевелются.
-Иди сюда!- зовут покойнички,- Тошно нам одиношеньким, давно живого-то не видели, на зубок не пробовали.
Совсем страшно стало Тому-кто-смеяться-не-умел, задрожал он как лист осиновый, да и коня колотить начало, даром что скотина бессловесная, а туда же – соображает.
А тут из болота ли, с дерева ли – леший их разберет – выпорхнула девица: срамное место даже листиком не прикрыто, грудки топорщатся, глаза сияют будто каменья драгоценные. Хороша девка, слов нет, пока рот-то не открыла. А во рту зубов видимо-невидимо, полтысячи наверное, один другого длиннее, один другого острее. Как ударил Тот-который-смеяться-не-умел коня в бока сапожищами, как крикнул ужасным голосом: «Лети, Сивка-бурка!», а сивка-бурка дурак дураком на девицу уставился, видимо, зубов не заметил.
-Все, смертушка моя пришла,-подумал Тот-который-смеяться-не-умел и задрожал еще больше.
А девица рот прикрыла, смотрит на него своими самоцветами, вся такая пригожая, кабы не знать, что у нее во рту обретается. И заговорила с ним девица, рот ладошкой прикрывая. Да так ласково заговорила, так по сердешному, что и впрямь его колотить перестало, да опаска-то все равно нутро холодит, да в путь поторапливает. А она говорит, будто песнь плавная льется.
-Что ж ты, добрый молодец, на коне-то сидишь, не сойдешь. ножки молодецкие не разомнешь, дорожка-то дальняя была, притомился небось. Сойди-ка на земелюшку твердую, уж я тебя лаской и добром привечу, гостем желанным будешь, а захочешь, так и хозяином станешь..
Делать нечего – сивка-бурка как очарованный на девицу пялится, будто красавиц никогда не видывал, а ногами –то далеко не убежишь. Сполз Тот-который-смеяться-не-умел с коня, стоит, ждет, что дальше будет.
-Чего тебе хочется, добрый молодец,- спрашивает девушка, а сама-то ладошку ото рта не отнимает, напугать, видать, боится.
-Дак поисть бы хлебушка ржаного, в печи испеченного, да запить бы хлебушек водицей колодезной, да коню бы зерна полторы меры..., - начал перечислять Тот-который-смеяться-не-умел, да, видимо, ошибся. Съела его девица, съела глупого, а ведь для него даже срамное место прикрывать не стала. А потом решила посмотреть, что же это за гостинцы у всадника в переметных сумах были. Открыла сумку, а там портрет чудища заморского с усищами в поллица. Подивилась красавица чудесам невиданным, и решила побывать в краях тамошних, где такие чудища водятся, не все же в лесу между покойничками леживать, да месяцами зубками от голода клацать, заблудшей свежатинки дожидаючись. «А то может и любовь повстречаю»,-помечтала она и птицей взлетела в седло еще теплое и голыми пяточками сивку-бурку по бокам тронула, и встрепенулся тот,будто спали чары волшебные, заржал, и рванул по оврагам-буреломам, будто по шоссе столичному, а Тот-кот орый-смеяться-не-умел в животе красавицы колышется, уже соки желудочные его разъедать стали, а все думу думает, кручинится: «Эх, дурень я, дурень, колода необтесанная, деревня- медвежий угол. И чтобы мне, дурню, сразу на молодуху-то не прыгнуть, да не покататься бы с нею да по мху по болотному, да не помять бы мне тело белое, перед смертушкой не порадоваться...»
К., слушая сказку, уже мял тело белое, но в голове его отчаянно спорили тетушка Агата и ироничный Арчи Гудвин. «Скажи ей, суке, все ,- настаивала бескомпромиссная Агата,- пусть прекратит свои дурацкие игры!» «Тетушка,-урезонивал ее Арчи,- не горячитесь, челюсть выпадет...» К. вслушивался в их спор и решив, что утро вечера мудреннее, не стоит портить себе удовольствие лишними вопросами, откинул одеяло, чтоб было поудобнее.
-Подожди,-попросила Шахерезада,- я хочу кое-что проверить...
 Она включила стоящий рядом с кроватью магнифон. «Calling train inquiries…”- раздался симпатичный голос диктора. Шахерезада выключила торшер и притянула Шахрияра к себе.
Утро действительно было мудреннее. Лежа рядом с уже проснувшейся Шахерезадой, К. выложил ей все, и потребовал честного и подробного отчета.Выложил он ей, что черный кобель в жаркой пасти вынес из щели письма. Любовные письма Шахерезады и ее виртуального хахаля.. Письма, прочитанные К.  на  компьютере, за секунду до утюга. И это, по его мнению – он не стал ссылаться Агату и Арчи - указывет на гораздо более тесные связи Шахкерезады и Доктора...
 Шахерезада выслушала сообщение молча, потом попросила К. показать ей еще раз фотографию Доктора. К. вытащил из кармана брюк бумажник, из бумажника фотографию удивленного подростка Доктора, и вручил Шахерезаде. Та, внимательно посмотрев на удивленного подростка, смачно плюнула ему в харю, потом еще раз, потом, подумав, вытерла харкотину краешком простыни и поцеловала фото.
История ее взаимоотношений с Доктором была проста. Однажды некто позвонил ей по телефону, и, не представившись, предложил встретиться. Шахерезада всегда с готовностью реагировала на подобные предложения и согласилась она и на этот раз, хотя малорусское «Г» в бойком разговоре звонившего оставило у нее тревожное ощущение.
 Они встретились. Доктор рассказал пару анекдотов, один из которых она потом услышала от К. Ее неприятное и тревожное предчувствие не обмануло. Покончив с анекдотами, доктор перешел к делу. Он процитировал несколько фраз из писем, посланных Шахерезадой ее виртуальному возлюбленному. Шахерезада по привычке хотела запустить в него дешевой чашкой из кафе, в котором они сидели, но потом решила дослушать до конца. Доктор понимал, что вторгается в интимную сферу, может быть, как он выразился, в область сокровенных чувств, он очень высоко отозвался о душевных качествах отправительницы этих писем, отметив, что за этими строками стоит большое искреннее сердце, и он бы никак не хотел мешать развититию романа, пусть и виртуального, но понимая, что роман развивается так чисто и так откровенно именно потому, что он виртуален... Он еще говорил вычурно и долго, а рука Шахерезады уже устала сжимать чашку, но она ведь решила дослушать до конца! А конец оказался предсказуемым – Доктор, сославшись на временные трудности, попросил разовую помощь в сотню шекелей, и обещал забыть  и ее, и - не дай Бог – не описывать ее адресату. Она уже приподняла чашку, но все таки поинтересовалась, как он вышел на нее. После туманного ответа – через организацию, связанную с Игрой,  поняв, что большего от него не  добиться, она с легким сердцем расколола чашку об его голову.
К. вспомнил, что действительно Доктор некоторое время ходил с заклееным пластырем лбом. Он открыл Доктора с другой стороны. То, что Доктор был способен на шантаж, его не удивило. Его удивило, откуда в нем пронзительная и суровая нежность, пропитывавшая его письма к Шахерезаде. Если они были его.
.




         
                Глава девятая


Человек смотрит на других - хочет увидеть себя.
Он ходит по королевству кривых зеркал и ищет себя.
Зеркала возвращают изображение, он его не узнает.
Он думает -  шалят зеркала.
Зеркала не шалят.
Зеркала – окна в чужое время.
Чужое время отражает человека и человек не узнает себя.
Некоторые  старики умирают детьми.
Некоторым детям по двести лет.
Дикарь ходит в пиджаке и курит «Кент».
Князь Мышкин смотрит в него и  не видит себя.
Для дикаря князь Мышкин  е щ е  не родился.
У времени – гористый ландшафт.
Современник, значит  – равновысокий. 
Можно докарабкаться и стать современником Гомера. 
Можно открыть собственный пик.
Можно гулять по равнине и жевать траву.

Девушка стояла перед меловой чертой, отделяющей сцену от зрительного зала, и произносила этот монолог. Сейчас она выступала в роли автора-ведущего спектакля, и потому маска, сделанная из папье-маше, была нейтральной. Ей приходилось быть и матерью, и подругой сына, и любовницей отца. Маски висели на обычной вешалке,  в середине условной сцены.  Героиня подходила к вешалке и меняла выражение лица. У актера, исполнявшего мужские роли, была своя вешалочка с масками. Под ней стоял короб с игрушками. В первой сцене, сцене гибели сына в секторе Газы, из короба извлекли игрушечный «калашников». Потом извлекали другие вещи.
Режиссер с помощью Англичанки оформил спектакль скупо и выразительно. Театр «Хен-Хен » питался только энтузиазмом, и Англичанка собственноручно клеила маски и шила костюмы. Режиссер подцепил ее на пляже, где она рисовала этюды. Она пыталась уловить момент погружения солнца в море. Он стоял за спиной и наблюдал. Он заорал «Стоп!», когда она попыталась добавить мазок. Так они познакомились.
Сегодня был прогон спектакля.  В зальчике находились несколько знакомых и друзей участников. Йоси Шарон сидел плотно, сцепив руки на обтянутом рубашкой животике. Он смотрел на актрису. Актриса подошла к вешалке и взяла увядшее лицо с подкрашенными губами и капельками румян на скулах. Это была маска “первой любви” когда-то блестящего юноши, ныне могильщика. Пока блестящий юноша перерождался в могильщика, постарела и первая любовь – Англичанка сделала поверхность этой маски неровной,  слегка морщинистой. Первая любовь пришла проверить, правильно ли она сделала, что  т о г д а  оставила блестящего юношу, и ушла со средним и надежным. Все эти годы ее мучили сомненья, и она пришла проверить. Без сомненья, она сделала правильно. Бывший блестящий юноша опустился – маска была сероватая, с темными глазными впадинами и заостренным носом. На взгляд К., Англичанке эта маска удалась не очень, возможно, из-за малого опыта общения с опустившимися людьми. Блестящий юноша опустился, когда понял, что все пути ведут в никуда. Это раздавило его и обессмыслило жизнь.
Первая любовь уже удостоверилась, что поступила правильно, но эта встреча все же всколыхнула что-то в душе, и она, направив подкрашенные губки в сторону зияющих глазниц, выступила с монологом:
Ах, милый, ночь вошла в тебя, и ты стал сумрачен,
подобен ночи...
Оставь все думы – я с тобой.
И лет прошедших нет, их съела ночь,
прожорливая страшная старуха.
Пусть ест, она глупа, ведь годы эти –
лишь кожура, в которой скрыта мякоть плода,
который ты любил..
Мы – молоды опять!
Ты все молчишь?
Возможно ли такое –
тот сосуд, что до краев был полон солнца, звуков,
вдруг опустел,
и ночь в него вошла,
и свила гнездышко – уютно, домовито,
и, как хозяйка, выстелила стены
ворсистой чернотой,
чтоб гасли звуки.
Чтоб света луч, вошедши ненароком,
увяз тотчас, бессильный,
в темноте.
Очнись, мой милый!
Пробужденье
всегда приятнее,
чем сон..

Она была очень практичной, первая любовь, но в душе ее хранилось еще много нежности и женской чуткости. Музыка, фон монолога, зазвучала погромче – это один из друзей, по знаку Режиссера, прибавил звук. И под эту музыку актриса подошла к партнеру и повела его в медленном танце. Теперь настала очередь монолога могильщика. Это был грустный монолог человека, сжившегося и смирившегося было со всем, с чем приходилось мириться, а тут вдруг пришла первая любовь, и вскрылись давно уж зарубцованные, казалось, раны.

Душа на дыбе! Снизу груз того, что я уже стряхнуть не в силах,
а кверху тянет, со скрежетом выламывая душу,
одна лишь мысль...
Она –
как нить волшебного клубка,
петляя, тянется по жизни.
И я бежал по ней, надеясь на  к о н е ц –
клубок распустится и я увижу  н е ч т о, и успокоюсь,
в с е  поняв.
Я все бросал, чтобы облегчить путь.
Любовь, желания, надежды –
клочками рваными одежды
висят они по тем кустам,
где с болью продирался я,
спеша за нитью путеводной.
Я так спешил! Мне надо было знать:
кто – Я? что – Смерть? и почему меня не будет,
когда я есть?!
Зачем отстукивает пульс
Мгновенья приближенья к смерти,
Когда могу я мыслить, говорить,
Когда я  н е  х о ч у!
Но нить проклятого клубка кончалась в центре паутины...

Актер читал монолог хорошо, без надрыва, тихо и пронзительно, скользя в медленном танце и держа маску обращенной к зрителям.  Получалось так, что пошедши искать смысл жизни, блестящий юноша проворонил жизнь. Он думал, что прочитав гору книг, проанализировав все, что доступно, он откроет нечто, оправдывающее его существование. Но – «нить кончалась в центре паутины». Он влип. Он так и не понял: смысл жизни – не вопрос знания, а вопрос веры. Найти смысл жизни легче, чем  поверить в то, что ты его нашел. А на самом-то деле, его просто гнал  страх, поселившийся под ложечкой – страх, что когда-то и он перестанет существовать. И ему просто необходимо было хоть какое-нибудь, пусть малюсенькое, свидетельство непрекращаемости жизни. И он его не нашел.
Нет, не бежал я – убегал.
За мной по следу
огромными прыжками мчалась смерть,
 я приманил ее  смертельным страхом.
Она меня настигла, и теперь
во всем, во всем! я вижу ее пробу.
 Вот шепчет женщина, а вместо рта – провал,
 сквозь плоть просвечивают кости,
 и это - проба смерти!
Или вот он –
он вгрызся в жизнь
и сок ее течет между его зажатыми зубами.
Он своего так просто не отдаст,
 и для таких вся жизнь-
один большой пирог
 на их бессрочно длящихся крестинах,
но...- тление коснулось и его,
 и смерть мигает мне из каждой его клетки,
 мол, погоди, уж я свою работу знаю..
Так я живу...
Так я – живу?

Это был конец первого действия. Из картонного ящика достали кока-колу, пиво. Актриса и актер сели в сторонке – не хотелось выходить из образа.  Актриса не была юной, но подвижное лицо и блестящие глаза молодили ее. Йоси Шарон протянул ей кока-колу.
-Я – пива,-улыбнулась она.
Спектакль зрителям нравился. Они потягивали напитки и ждали продолжения. Режиссер с Англичанкой обсуждали оформление.
-Искусство вообще,-говорил вполголоса Режиссер, - это некий посыл, и от того,  что ты хочешь послать, зависит и упаковка. Духи не заворачивают в туалетную бумагу, философские книги не печатают на бумаге, пахнущей духами. Это – норма. И вполне справедливая. В первом случае, когда посылаются духи, важна гармония, даже если она достигается путем кажущегося диссонанса, важны оттенки, иногда избыточность, и в любом случае многокрасочность, полифоничность только помогает донести то, что хотели сказать, посылая духи. Когда же обращаешься к интеллекту, тут требование к упаковке иное – ничто не должно отвлекать. Запахи, цвет, вкус не помогают понять Шопенгауэра. Сравните разговор обычных людей и глухонемых. Язык жестов не может маскировать или изменять смысл сказанного. Голос может - интонацией, красотой обертонов, милой картавостью.  И потому каждое движение пальцев, руки , глаз практически однозначно, неразмазанно, и от того имеет гораздо большую силу, чем обычная речь. Театры глухонемых собирают большие аудитории  – люди нормально слышат, но идут, и не только из-за экзотичности. В некотором смысле это относится и к пантомиме. Потому так трудно найти хорошего мима. Мим не может сказать – ой, извините, я не это имел ввиду, сейчас я вам объясню, это нечто вот такое, знаете ли – у мима очень ограниченный набор возможностей, и единая фальшь делает непонятным весь посыл.
-  Маэстро, - подала голос Англичанка, -  у нас пьеса интеллектуальная. Давайте посадим дикторов, за занавеской, чтоб не отвлекали, и пусть читают текст. Зачем нам актеры?
 Режиссер засмеялся.
-Мы ищем среднее между напечатанным текстом и оперой.  Опера – наиболее избыточно и условно, текст – условно и минималистически. Оперу почти невозможно домыслить, довообразить – там и так  все есть, понимание текста невозможно без воображения  – там нет ничего, кроме бумаги и закорючек. Если человек с хорошим воображением, прочитав текст пьесы, идет в театр,  зачем он идет? Он ищет общения  воображений и интерпретаций. Кроме того, есть обычные зрители, они  за свои деньги хотят получать готовое, есть и множество других – нам приходится идти на компромисс. А ведь если вдуматься, любая, даже самая обычная, бытовая фраза несет в себе всю историю цивилизации, культуры, как  по плоду можно рассказать многое про породившее его дерево, почву, где оно произрастает, климат... Инопланетяне, услышавшие фразу : «Ты купил молоко?», и знающие историю развития человеческой цивилизации, могут примерно определить, на каком этапе развития общества ее произнесли. Во-первых, они определят, что человечество давно перешло к членораздельной речи и к развитому абстрактному мышлению, ибо фигуры речи  суть абстракции, понятные лишь в контексте.  Во-вторых, слово «ты» показывает, что уже давно существует самовыделенность, индивидуальность, отличение себя от других. Слово «купил» говорит: человечество прошло эпоху натурального обмена, но все еще находится в сфере товарно-денежных отношений и разделения труда, так как ни спрашивающий, ни тот, к кому обращен вопрос, молока не производят. Товарно- денежные отношения могут существовать только в обществе с неравными доходами, иначе они теряют смысл, следовательно, и в обществе с неравными возможностями. Неравные возможности порождают антагонизм и агрессию. Таким образом, делают вывод инопланетяне, это конфликтное общество, с войнами, преступностью и т.п. И отсюда вытекает обязательное наличие репрессивных органов, армии, судов, государства, как намордника,  системы права и так далее, и так далее. Ну а «молоко» говорит, что люди, как минимум, не вегетарианцы... За каждой фразой тянется шлейф, теряющийся в веках, поэтому говорящий играет на струнах вечности. И если ты понимаешь эту музыку, для тебя открывается другой мир.
Перерыв закончился. Актеры отвернулись к стене, собираясь с мыслями и входя в образ. Началось второе действие.
Вообще вся пьеса была выстроена как противопоставление двух линий – бывшего блестящего юноши, испугавшегося одной лишь мысли о смерти, и этим обессмыслившим жизнь, и другого - героя, которому смерть нанесла удар в самый поддых – забрала сына, в которого герой вложил все, который оправдывал само его существование на земле. « Я думал – был мой сын, он вышел из меня и предназначен был в дальнейшем быть бы мною, а я отпасть, исчезнуть, умереть, смешаться с пылью на его дорогах.  Так быть должно, такая цепь из прошлого к нам тянет свои звенья, где каждое звено – чья-то жизнь, сцепленная с двумя другими, где из одной руки, слабея, скользит рука отца, ну а другой поддерживаешь сына... И вот другая у меня пуста...». У героя был другой темперамент, темперамент не позволял смириться. Герой захотел восстановить утерянное звено – сына, и прожить жизнь вместо него, влюбиться в его девушку, снова стать отцом... Его воспаленный ум твердил : «...не может быть, чтоб рвалась цепь! Не может быть, чтоб умирали дети и им на гроб кидали горсть отец и мать!» Возникала еще одна коллизия – отец хотел быть с девушкой, любившей сына, но не отца, при живой жене, матери, горе которой было не меньшим. Он понимал кощунство этого положения и у него шла борьба между моралью – наработанными веками нормами поведения  - и темпераментом, требовавшим что-то делать, бороться. «Есть две морали – одна лицом обращена назад, к тому что было и уже не повторится. Она – застывших правил свод, тогда как жизнь возможна лишь в движеньи. Закон летящего оленя сверяем мы с моралью пня – вот парадокс! По ней я – вор, обкрадывающий мать, распятую на гробе сына, я – вор вдвойне, ибо краду у нищей, и в-третьих вор, ибо хочу украсть любовь... Но по другой – всеобщей, всеохватной, которая слагается из нот, холодно извлекаемых Вселенной – я прав! Природе чуждо зло и нет добра, а есть Закон, ведущий к цели – он есть мораль. И пусть нам не дано увидеть цель, ощупать, осознать и выразить словами – и все же есть она! Я верю – есть!».  Герой погибает. И хотя причиной его гибели был  убийца сына, проклятый и превратившийся в бродячую  собаку - тут автор подзакрутил интригу: герой, спасая бродячую собаку, погибает сам,  становится ясно, что из сложившегося клубка противоречий иного выхода быть не могло.
-Здесь я не согласен с автором,- они сидели у Режиссера, пили и обсуждали спектакль. Режиссер говорил:
-Я мог бы изменить концовку, но тогда пришлось бы переписывать всю пьесу. Действительно,  ситуация, куда воткнули героя – безвыходная, потому что выход ищется там, где его быть не может. Муха бьется о стекло, прозрачное – за окном воля, товарки – и не понимает, что ее останавливает. И если она не перестанет упрямиться, и считать, что очевидное,   это то, что есть на самом деле, и не полетит искать открытую форточку, она умрет. У нее конфликт, который может свести с ума любого: глаза говорят, что путь свободен, но пустота вдруг сгустилась до непреодолимой преграды. Для людей же выход из таких положений единственный - не попадать в них.
-В некоторых астрологических картах,-сказал Йоси Шарон, поглядывая на актрису,-смерть выступает как нечто хорошее, как избавление. Б-г помогает человеку.
-Да, но я не об этом. Не попадать в такие положения не значит обезопаситься со всех сторон – забиться  с семьей в бункер. Мужик оказался повязанным со всех сторон: любовь к сыну – канат, жалость к жене – канат, как люди посмотрят – канат, уверенность в том, что в жизни должен быть смысл – канат, вера, что все должно быть по справедливости – канат, и еще бесчисленное множество канатов и веревочек. И человека как быка на растяжках вовлекают в ситуации, которые в принципе не решаемы в рамках закона, морали. Блаженны верующие, они верят, что так и должно было быть, если так случилось. А как быть с теми, кто не верит? Им надо осознать себя как быка, ведомого на бойню. Хоть это и представляется, будто бы идешь сам и не на бойню. На самом деле ты выполняешь не тобой принятые соглашения, подчиняешься не с тобой согласованными правилам, играешь не тобой выбранные роли. Кто-то позаботился, и поставил тебя на растяжки еще до того, как ты стал понимать это. И у человека из этой ситуации только три выхода: либо освобождаться от пут, либо уйти, приняв смерть как избавление, либо сойти с ума, что также явлется смертью, потому что прежний человек перестает жить. И чем раньше человек начнет пробовать на зуб очевидное,  тем меньше шансов у него попасть в центр паутины.
Они сидели впятером – Режиссер, Актриса, Англичанка, Йоси Шарон и К.. Актриса, слегка возбужденная после спектакля, сейчас попритихла и слушала Режиссера вполуха. Йоси Шарону, привыкшему к выслушиванию ночных монологов, были интересны и дневные, Он слушал и посматривал на Актрису.
-Все очень мрачно, маэстро,- Англичанка откинулась на спинку стула и заложила ногу за ногу,- так мрачно: либо борись, либо умирай. Вы мне не кажитесь таким букой.
            -Это правда,- сказал Режиссер, - я  веду двойную жизнь. В одной я рассуждаю, а в другой пытаюсь реализовать свои рассуждения.
К. даже не представлял, насколько скоро ему придется столкнуться со второй жизнью режиссера.
-А между тем,- продолжал Режиссер,будучи человеком абсолютно серьезным...
-А что такое – серьезный? – поинтересовалась Актриса.
-Это тот, который переживает по пустякам,-отреагировала Англичанка.
Режиссер улыбнулся и продолжил:
-Будучи человеком абсолютно серьезным, я пришел к выводу, что все беды человечества происходят именно из-за этого, из-за серьезности. Людям просто не хватает чувства юмора. Попробуйте представить абсолютное количество людей с отменным чувством юмора. Появились бы , а если бы и появились, как долго продержались бы такие понятия, как патриотизм, самоубийства из-за невыполненного долга, само понятие долга, черт побери, и всего что с этим связано. У  юмора есть уникальное, важнейшее качество, в нем отсутствует мессианское начало, он не ведет за собой массы, он индивидуализирует человека, если можно так выразиться. Давно обнаружено, что в толпе уровень интеллекта, критичности каждого отдельного человека снижается, то есть толпа превращает сообщество индивидуальностей в одно слитное однородное стадо и это стадо и делает все те гадости, которым человечеству вообщем-то не стоит гордиться – резня, погромы, крестовые походы, религиозные войны .... Если относится ко всему с юмором, с юмором, а не с цинизмом!, то никогда не возникнет идея о преимуществе одного цвета кожи над другим, человек никогда не умрет от инфаркта, опаздывая на работу .... Юмор это единственное средство  для спасения цивилизации – мы уже видели, куда ее завела серьезность. Существуют миллионы учебных заведений, которые учат чему угодно – от пострижки овец до постройки орбитальных станций, но вот юмору нигде не обучают, и вообще – возможно ли это? Как научить юмору и возможно ли это – это вопрос выживания человечества.
-Вы что-то делаете в этом направлении? – поинтересовался К.
-Пока что задаю вопросы,- ответил Режиссер – и пытаюсь найти точку, разделяющую юмор и серьезность, юмор и цинизм. Интересно было бы знать, есть ли юмор у братьев наших меньших, если да – то это вселяет большие надежды, это говорит - юмор не свойство человеческого разума, это очень обнадеживает. Если же он свойственен только человеку – то во-первых, вот вам действительное  и бесспорное отличие человека от  других неровно дышащих, во-вторых , надо с этим что-то делать, а не только зубоскалить на кухнях.
-Вы очень серьезно относитесь к юмору, hotel accommodation is paid  in hard currency, - заметил К.
Актриса с недоумением глянула на К.
-Издержки производства, новая методика обучения иностранным языкам,- пояснил К. Секс с Шахерезадой под аудиоуроки английского давал плоды.
-Жаль, что я уже знаю английский, -мечтательно произнесла бывшая в курсе методики Англичанка.
-Как обучать юмору, -вернулся к теме Режиссер, - это, наверное, неправильная постановка вопроса. Должно быть, это невозможно, ибо юмор по природе своей противен дидактическим рекомендациям. Нужна атмосфера, нужен воздух, пропитанный добротой, потому что основа юмора – доброта, любая другая усмешка, основанная на других чувствах, юмором не является. Это  может быть ирония  - удар, заключенный в сработанную по подобию юмора перчатку. Сатира тоже далека от юмора. Сатира – это от несварения желудка. А в основе юмора доброжелательность, удовольствие и чистота –не об этих ли качествах мечтает человек, не в таком ли обществе он хотел бы жить?
-Вот вы,- он обратился к Йоси – вы любите шутить?
 Йоси оторвался от Актрисы и медленно и оценивающе оглядел Режиссера.
  -Мне уже поздно шутить, -сказал он.
-Я умею,- сказала Англичанка.- У меня очень тонкое чувство юмора – английское. Не все его понимают.
И вылила пиво на брюки Режиссера.
Режиссер рассмеялся.

 

                Глава десятая

В последнее время Порфирий Петрович вел себя странно. Обычно, покрутившись утром – до жары - по своим пенсионерским делам, и перекусив в комнате за плотно закрытыми дверями, он скребся в  дверь К. и, дождавшись приглашения, входил. Если же приглашения не было, он еще долго топтался под дверью, сопел, покашливал, взывая к совести бездушного К., и затем садился на табурет в кухне, рядом с холодильником – оттуда хорошо просматривался весь коридор, и если К. случалось выходить – в туалет или по другим делам, Порфирий Петрович прилипал сразу и намертво. Он ждал у туалета, пока К. справлял нужду – большую или малую, затем сопровождал его обратно в комнату и мялся у порога так, что захлопнуть перед ним дверь оказывалось просто невозможным. Внедрившись и усевшись, Порфирий Петрович либо предавался воспоминаниям о славном прошлом, либо документировал свидетельства по уже двум делам – Зоара и Доктора, либо обучал К. многому другому из переполненной  за долгую жизнь головы. Когда К. решительно выпроваживал его, Порфирий Петрович обижался и дулся почти целый оставшийся день, но потом оттаивал.
В последнее же время Порфирий Петрович старательно уклонялся от встреч с К., подолгу сидел в своей комнате или пропадал где-то, а, возвращаясь, ходил задумчивый, нашептывая под нос. Перестал он подметать в кухне и в коридоре, и на справедливое возмущение Англичанки, переданное через К., только фыркнул.
Отловив его все-таки на кухне, К. пожаловался на тупик в расследовании и льстиво поинтересовался, что бы делала в таких случаях одна из самых мощных секретных служб? Лесть сработала частично - Порфирий Петрович оживился было, присел на стул, открыл было рот, но, помолчав, рот захлопнул, глаза его уплыли  вдаль...Последующие попытки К. закончились также провалом - Порфирий Петрович не был готов к сотрудничеству, голова его была занята чем-то другим, и К. направил свои стопы к Йоси, предварительно позвонив.
Йоси, напротив, был внимателен и деятелен. Очевидно, звезды создали такую ситуацию, при  которой ему не сиделось на месте. Он  был скуп на слова, решителен и уверен.  Узнав, что поиски по личным связям Доктора окончились пшиком, он заявил, и Арчи с Агатой и не подумали возражать ему, что требуется высветить вторую, а, может быть, и основную сторону жизни Доктора.. Имелось ввиду –  все, связанное с работой. Это представлялось несложным: Доктор, насколько было известно К., работал на одном месте, остальные его гешефты были мелки и простодушны, за них вряд ли бы даже начистили ему рыло, а не то что убили. Итак, решили сосредоточиться на основной работе Доктора. О практической стороне дела посоветоваться было не с кем – Порфирий Петрович пребывал в странной отключке, ну а Агата и Арчи, не совещаясь, настаивали на  традиционных методах: рекогносцировке на  местности.
К  высотке в самом деловом центре Тель-Авива компаньоны прибыли пешком.
И Йоси и К. были уверены: ключ к разгадке смерти Доктора лежит на одном из этажей этого современного здания. Но уж больно много было этих этажей. В просторном лобби за стойкой, где некогда по ночам сиживал и Доктор, рыжеволосая красавица дежурной , но вполне приятной улыбкой встречала и провожала каждого входящего. На стене висела доска, где солидными позолоченными буквами были поименованы  фирмы, расположенные в этом здании. К. вспомнил уроки незабвенного Порфирия Петровича о том, что надо стараться остаться незамеченнным, не привлекать  к себе внимание, но Йоси, негромко рыгнув завтраком,  похлопал себя  по брюшку и обратился прямо к красавице: «Мотек, ма нишма?»
Универсальное ивритское обращение « мотек » открывало сердца всех. Оно не содержало в себе никаких секретов, и в дословном переводе выглядело простовато – сладкая моя или мой.  Это было простое уличное приветствие не очень образованных, но сердечных людей , и сладкими мог оказаться кто-угодно – и старушка, и усатый, обвешанный золотыми цепями «арс», и полицейский, выписывающий штраф за неправильную страховку. Оно могло звучать как угодно – по-дружески, покровительственно, просяще, и даже официально, но произнесенное официальным тоном, отдавало унижением и даже могло привести к конфликту. В устах Йоси оно прозвучало добродушно, а добавление «ма нишма – что слышно?» определяло тон разговора как доверительный и даже чуточку интимный. Как дела красавица рассказывать не стала, но ответная ее улыбка уже не была дежурной, и Йоси затеял с ней разговор о каких-то пустяках, и она отвечала ему – ей было скучно и одиноко среди спешащих мимо людей , но информации им она не прибавила ни на йоту. Пока Йоси болтал, К. изучил список фирм. Наболтавшийся с красавицей Йоси повернулся к К. и, едва глянув на доску, сказал: «Это здесь!», и его толстый палец указал на красивую строку: «Ньюмен лтд». «Действительно,- подумал К. – и я мог бы догадаться. Где еще искать, как не среди новых людей?!»
«Ньюмен лтд» располагалась на одном из верхних этажей, дверь обшарпана и открыта, через открытую дверь виднелась обстановка, не тянущая на элегантную и дорогую надпись внизу: несколько столов, закиданных бумагами, компьютеры, чашки с недопитым кофе, стеллажи с папками – обычный интерьер обычной конторы. В задней стене комнаты виднелась еще одна открытая дверь, ведущая, скорее всего, в кабинет шефа – там было почище и мебель получше. В первой комнате, у компьютеров, сидели два человека. Из второй комнаты появилась молодая женщина и направилась к компаньонам. По словам женщины, агенство «Ньюмен» действительно готовило людей будущего – здесь проводились курсы, тренинги, читались лекции, готовившие людей к непростой современной жизни, к ее ритму, к постоянно меняющимся средствам производства, озвучивались самые передовые идеи. Женщина предложила потенциальным клиентам присесть и на компьютере развернулась вся многообразная деятельность агентства Посетители очень впечатлились и обещали вернуться еще раз. На этом они расстались, довольные друг другом.
-Это здесь,-убежденно повторил Йоси Шарон и К.вновь поверил ему. Они вышли из агенства и осмотрелись. Этаж был удивительно скуп на двери. С той стороны этажа,  где они находились, была лишь дверь агенства «Ньюмен», с другой располагались три двери других учреждений – одно из них, судя по названию, занималась дизайнерскими разработками мебели, другие были конторами советника по налогам и финансового консультанта.


Несколько дней ушли на подготовку и осмысливание похода в высотку. Йоси советовался с ночными собеседниками, а потом давал рекомендации К. Ночные собеседники рекомендовали не  обращать внимания на технические аспекты, и обещали пусть и незримую, но действенную помощь.Поэтому пассатижи, молоток, маленький ломик – «фомка» для вскрытия дверей остались дома. А решено было взять фонарь. Но К., будучи человеком практичным, все же прихватил с собой молоток и толстую отвертку. Взяли также еду и питья, хотя, по уверениям Доктора, в этом здании могли пропитаться, не выходя наружу, несколько африканских деревень из зоны рискованного земледелия.
Они вошли в высотку в то время, когда наемный работник уже поглядывал на часы, считая оставшиеся минутки, когда с шумом задвигались ящики в столы,   зеркальца пудренниц отражали сексуальный глянец девичьих губ, готовящихся к выходу в большую неизвестность. В заранее облюбованном  туалете компаньоны заперлись в кабинке, вывесив предварительно на ручку картонку с надписью «Ремонт». Эта процедура , виденная в детективных сериалах, прошла на редкость успешно.
Все-таки они пришли рановато. В туалет то и дело заходили люди, желающие облегчиться перед уходом, слышались смачные звуки освобождающегося желудка и стоны, и пришептывания, и вздохи облегчения. Кто-то свистел, кто-то говорил по сотовому телефону и они ненароком узнали несколько тайн. Йоси в виду своих  габаритов занимал большую часть унитаза, на котором они сидели, и К. достался лишь небольшой ободок, сидеть было неудобно, он встал, но кабинки строили экономные люди, лишенные фантазии, этим людям не приходило в голову какое-то иное использование выгороженного ими пространства, из-за этих бескрылых людей и стоять не было места, но он стоял, пока не обнаружилось, что в здании наконец-то воцарилась тишина, и подождав еще около получаса, они тихонько приоткрыли дверь кабинки.
Коридор был пуст. Существовали опасения относительно контор адвоката и советника по налогам – эти люди свободных профессий не признавали расписания и работали так, как им заблагорассудится. Но и за их дверьми было тихо.  К. первым подошел к агенству «Ньюмен». Дверь, выглядевшая обшарпанной ранее, в закрытом виде представала мощным препятствием, снабженным кодовым замком. Но Йоси легко толкнул массивную дверь, она открылась, даже не скрипнув. К. проникся уважением к ночным собеседникам Йоси.   К. зажег фонарик, обтянутый синим шариком. Этому приему его обучил вор-рецидивист, грабивший деревенские церквушки в далекой России. С этим вором они сошлись на почве любви к литературе, и разошлись после того, как К., навестив впервые жилье графомана , обнаружил, что это жилье украшено штандартами разгромленных дивизий вермахта, а над полотнищем со свастикой располагался иконостас, с которого на тебя глядели веселые ражие парни с закатанными рукавами гимнастерок, держащие такие знакомые «шмайсеры», валялись штыки, добытые в болотах под Ленинградом, и простой вор-рецидивист засмотрелся сразу по-другому, и выяснилась не лишенная интереса биография – папа-немец-военнопленный, сонный послевоенный Мариуполь, вдовая малоросска, пригревшая работящего немца. В любви ли, со скуки ли, но был зачат парень, которого понесло по необъятной стране, но в какой-то момент взыграли гены, выперло тевтонское – пошли стихи про рыцарей и замки.Только там, в комнатушке, рассматривая и не веря глазам, понял К. и истоки готических тяжеловесных образов, наполнявших стихи нового товарища. Именно вору –фашисту К. был обязан знанием: луч фонаря, прошедший через синюю растянутую резину шарика, не был заметен снаружи.
Первая комната была пуста. Столы оказались чисто прибранными  – в этом помещении уважали порядок. Дверь в другую комнату – комнату шефа – оказалась приоткрытой и там горел свет. Йоси и К. подкрались к этой двери и заглянули в щелку. В просторной комнате, скудно обставленной мебелью: несколько шкафов, кресло и  –  непропорционально большой рабочий стол – было пусто. И все-таки чувствовалось чье-то присутствие, какой-то нюанс в атмосфере, не позволявший расслабиться. Крадучись, они вошли через приоткрытую дверь, и в это время один из шкафов  распахнулся, оказавшийся еще одной дверью, и в проеме показался человек.
Дальнейшее произошло мгновенно: Йоси выхватил из кармана какую-то штуку, ослепительная вспышка пронзила комнату, раздался оглушающий щелчок и рев не похожего на себя Йоси: «Спать!!!». Оторопевший К. едва успел подхватить обмякшее падающее тело...
Усаживая человека на ближайший стул, К.  подумал: вот тебе и невидимый фонарь, вот тебе и скрытность. Действия Йоси вполне могли бы спровоцировать атомный конфликт. Но сейчас было тихо.
Он заглянул в лжешкаф.  За ним оказался просторный зал, с мощными компьютерами, напоминающий некий диспетчерский пульт крупного производства. Усыпленный, очевидно, был дежурным на вахте.
 Йоси, между тем, занялся незнакомцем. Усевшись на краешке стола и глядя в лицо с подрагивающими веками, Йоси заговорил властно и спокойно: «Ваше тело становится теплым и тяжелым! Теплота заполняет его! Ваши ноги наливаются тяжестью! Ваша правая нога стала тяжелой и вы не можете сдвинуть ее!» При этих словах сидящий попытался дернуть правой ногой, но у него действительно ничего не вышло. А Йоси продолжал: «Теплота и тяжесть заполняют все ваше тело! Ваша правая рука становится тяжелой и теплой, она наливается тяжестью, и у вас нет уже сил приподнять ее.» Незнакомец сидел грудой теплоты и тяжести и шевелиться не желал. Йоси еще налил чугунной тяжестью его веки и удовлетворенно кивнул К. – он наш! Голос его обрел дополнительную силу: « Внимание! Вы полностью подчиняетесь моему голосу! С этой минуты вы видите и слышите только то, что я вам говорю! Вы во всем мне полностью подчиняетесь! Сейчас я назову цифру семь и тогда вы откроете медленно глаза и не просыпаясь, слышите, не просыпаясь! сможете со мной разговаривать. Итак, семь! Плавно открывайте глаза... Вы полностью мне подчиняетесь!» Веки сидящего медленно приподнялись и на скованном лице появились два серых пятнышка.
-Вы меня слышите?- спросил Йоси.
-Да,-почти не разжимая губ, ответил загипнотизированный.
-Поднимите ладони!- приказал Йоси, и человек, словно проделывая тяжелую работу, медленно и с усилием поднял вытянутые руки перед собой. Йоси внимательно вгляделся в пересечение линий на ладонях, достал из кармана блокнот и ручку и сделал какую-то пометку. Потом он обернулся к К. : «Можешь задавать вопросы.»
К. и не нашелся сразу, о чем спросить  – так неожиданны были манипуляции Йоси.
-С ним сейчас можно делать все?
-Почти,-коротко ответил Йоси.
-А что это за штука у тебя была?
-Пьезошокер,-так же коротко ответил Йоси.
-Зачем?
-Перегружал каналы,- ответствовал Йоси.
И К. вспомнил! К Йоси как-то ночью забрел русский гипнотизер. Увидев его, ретировались все: дух Галилеи сослался на срочные дела, Гавриил испарился незаметно. Звали его Кандипа, но так произносил Йоси, а Йоси русские имена не очень удавались. Поэтому, вполне возможно, гипнотизера звали Кандиба, или  Кандыба. Гипнотизер излучал силу, и даже независимый и бесстрашный Йоси это почувствовал. Гипнотизер оглядел комнаты, хмыкнул, но  ничего не сказал. Йоси налил полный стакан водки и положил огурец. Репатрианты из России принесли свои привычки и Йоси их знал. И он не хотел показаться невежливым. Гипнотизер водку понюхал, но пить не стал. Потом в его руке появился блестящий шарик на цепочке, и больше Йоси гипнотизера не видел. Но введя Йоси в транс, гипнотизер пополнил его кладовую необычных  знаний. Но то была теория, а сейчас был дебют. Одним из способов введения человека в транс было одновременное и мощное воздействие на все каналы чувств: грохот, свет, толчок, резкий запах. Мозг не успевает отреагировать на свалившуюся на него напасть, и спасается в анабиозе – скукоживается, капсулируется и – пошли вы все... И в этот момент, момент трусости и бегства, внедряется в него вирус - речевая властная команда, которая оставляет у него единственную связь с миром, и этот вирус становится почти полновластным затурканного беглеца. Теперь К. стали понятны манипуляции Йоси.
-Пусть споет,-  недоверчиво попросил К.
Йоси, подумав, согласился. Голос его обрел прежнюю властность:
            -Вы слушаете только мой голос!. И делаете только то, что я говорю! У вас чудесный голос.
-Тенор,-подсказал К.
-Тенор! Вы  солист, итальянец! Вы на сцене! Зал ждет! Пойте!
Незнакомец неожиданно легко и грациозно спорхнул с кресла, подбежал к краю воображаемой сцены и, прижав левую руку к груди, приятным голосом вывел : «О солло миа...». Голос действительно оказался тенором. Набрав воздуха перед следующей музыкальной фразой, он сделал полуоборот вправо и...
Когда К. пришел в себя, красный от натуги Йоси сидел верхом на теноре и пытался заломить ему руку с зажатым в ней скрепкосшивателем. Тенор шипел и матерился. К. пришел на помощь, и тенор прекратил сопротивление. Они усадили его обратно, примотав руки к спинке стула клейкой лентой, найденной тут же , в одном из столов.
-Получил, сучара?- по-русски спросил тенор у К. Взгляд его глаз, утопленных под полированной лысиной, ничем не напоминал взгляд зомбированного человека.
Йоси красноречиво помахал кулаком и отправился осматривать потайную комнату. К. остался один на один со временно задержанным. Он чувствовал, как раздувается и ноет шишка на голове, в ней начинала пульсировать горячая кровь, и сероглазый, видимо заметив страдания К., спокойно и вежливо предложил приложить к шишке все тот же скрепкосшиватель. К. в разговор вступать не стал, скоросшиватель приложил и решил тоже осмотреться. Шкафы, стоящие вдоль стен, оказались настоящими. К. попробовал подвигать их, понажимал в разных местах, сказал «Сезам, откройся!», но ничего не произошло, шкафы были действительно простодушными хранителями канцелярской всячины. Лысый равнодушно наблюдал за перемещениями К. и никак их не комментировал. Шишка продолжала ныть и К. подумал, что может быть Йоси знает какое-нибудь тибетское заклинание против гематом.
Он вернулся к столу и сел в начальственное кресло, пооткрывал  верхние  ящики стола и покопался в лежащих там вещах.  Затем открыл левую гигантскую тумбу и заглянул в нее. В тумбе валялся всякий хлам. К. вывалил его на стол и просмотрел. Ничего интересного.  Правая тумба не поддавалась. Достав принесенную отвертку, он попытался вставить ее в щель между корпусом и дверкой. Дверь была пригнана хорошо, отвертка влезать не желала. Он отложил отвертку и посмотрел на Лысого. К сожалению, Порфирий Петрович не успел его обучить технике допроса. Лысый попросил закурить. К. достал из его карманов сигарету и зажигалку, вставил сигарету Лысому в рот и дал прикурить. Затем вернулся к столу и попытался сосредоточиться. Допрос сероглазого представлялся вещью необходимой и желательной. Ибо как еще выяснить, что же скрывается за вывеской этой фирмы, и связано ли это со смертью Доктора? То, что фирма непростая, они поняли еще при первом посещении, когда пересчитали снаружи окна на этаже, где была расположена фирма и сравнили с тем количеством окон, которые видели внутри. Окон снаружи было больше, так что открытое ими потайное помещение неожиданностью для них не было. Лысый мог оказаться ценным источником информации и К. начал продумывать  тактику предстоящего допроса.
Закашлявшийся Лысый заставил его приподнять голову и дальнейшее отпечаталось в его памяти как серия четких снимков, сделанных скорострельной камерой: красное от натуги лицо Лысого, красная боеголовка вылетающей из его рта сигареты, красный стоп искр, взрывающийся от удара боеголовки по столу и ленивые струйки дыма, почти мгновенно возникшие из хлама, вываленного на стол.
-Ссы! – заорал Лысый и вскочивший К. уже было дернулся к ширинке, как в поле его зрения попал  кувшин с водой. Он кинулся к нему и опрокинул содержимое на уже начинавшие плясать язычки пламени. Куча зашипела и расползлась по столу, ошметками падая на пол, из нее повалил едкий синий дым из, очевидно, нежелавшей сдаваться тлеющей пластмассы, но вода сделала свое дело, и дым, слабея, стал оседать вниз, и внезапно в столе что-то щелкнуло, распахнулась дверца второй тумбы и оттуда выкатилась кашляющая девочка с выпученными от возмущения глазами.
-Эй, прекратите!- потребовала девочка слегка визгливым голоском и погрозила К. кулачком величиной с луковку. – Здесь же люди!
Девочки  с К. еще никогда так не разговаривали. Присмотревшись поподробнее, он обнаружил. миниатюрную женщину в детском спортивном костюме,  белокурую, с крохотными пятнышками сиреневого лака на изящных ноготках. К. наклонился и заглянул в тумбу. Тумба походила на батискаф - все необходимое и только необходимое, тщательно подогнанное: рабочий столик с маленьким компьютером,  стул, полка с различными туалетными принадлежностями, бутылка воды, кажущаяся гигантской на фоне этой миниатюрности... Было чисто и уютно. Женщина спокойно наблюдала за любопытствующим К., и даже отошла в сторонку, чтобы ему было поудобнее. Насмотревшись, К. снова сосредоточился на женщине. Она же вскарабкалась на один из стоявших стульев и с видимым удовольствием наслаждалась обретенной свободой.
Йоси, прервавший осмотр, с изумлением уставился на кроху. Оторопь была на лице и у Лысого.
-Что вы там делали? – спросил К.
-В наблюдалке? -Дюймовочка спорхнула вниз и тронула наманикюренным пальчиком клавишу компьютера. На экране появилась разбитая на квадраты картинка. В одном из квадратов К. узрел осматривающегося в  соседней тайной комнате Йоси. На другом он увидел чей-то склонившийся затылок, и понял, что это он сам, наклонившийся к компьютеру. Он оглянулся, но камеры, следящей за ним не заметил. Практически контролировалось все пространство, занимаемое фирмой, и также коридор, ведущий к ее дверям. Дюймовочка поколдовала еще и на экране возникли Йоси и К.. крадущиеся из туалета.
-В кабинках у вас камер нет?- поинтересовался К.
Зазвенел колокольчик - так смеялась маленькая женщина.
-Как вас зовут? – поинтересовался К., чем вызвал очередной взрыв веселья.
-Называйте меня Ньюмен,- заливаясь, выдавила лилипутка, и немного успокоившись, пояснила: - Это действительно так. Вы видите перед собой нового человека.
-Так это ваша контора ?
-О, нет, просто у нас совпадают имена,-улыбнулась она.
-Так что же вы здесь делаете?
-Наблюдаю,-уже серьезно ответила она.
К. грохнул ногой по второй тумбе. Потом обстучал все шкафы, но никто больше не выскакивал.
Йоси подошел к Дюймовочке, церемонно пожал руку и представился: «Йоси!»
-Я знаю!-расхохоталась Дюймовочка, выпрастывая свою ручку из мясистой и влажной ладони Йоси. Лысый сделал попытку что-то сказать, но - смолчал.
-Интересно,-продолжал любопытствовать К. – Вы здесь можете проводить целые сутки? А если захочется в туалет? А если кто нибудь случайно подопрет дверцу? А если начальство решит выкинуть стол? А если...
-У меня здесь все предусмотрено,- прервала его Дюймовочка,- на все случаи жизни. Вот смотрите...
Из тумбы она извлекла сумку, из сумки небольшую изящную маску, похожую на противогаз, потом флакончик...
И это было последнее, что запомнил К. ...




                Глава одиннадцатая

Потолок белый и низкий. Голова не слушалась, но все же он приподнял ее, скосил глаза вправо: на него смотрел  утенок в кокетливой , на затылке, шляпке. Он скосил глаза в другую сторону. Там посапывал Йоси Шарон, даже пустивший ниточку слюны. За ним – в рядок - посвечивала лысина незнакомца из «Ньюмена»
В голове шла утомительная, болезненная работа – голова пыталась собрать все воедино.  Восстановить связь времен. Он попытался перевернуться набок, но не преуспел. Что-то мешало, и мышцы были ленивыми,  апатичными. Куча дряблого мяса. Собравшись с силами, как можно выше приподнял голову: он на кровати, руки-ноги добротно приторочены к ней пластиковыми зажимами. Он осторожно опустил гудящую голову назад. В памяти, как на фотографии, опущенной в проявитель, начали проступать кое-какие следы последних событий – сначала проступило размытое изображение ребенка, маленькой девочки, потом послышался ее звонкий голос, и вдруг картина разом прояснилась. Он вспомнил последнее, перед уходом в небытие: девочка, маленькая женщина, натягивающая на себя маску, пульверизатор в тонкой детской руке..
Так вернулись поход в высотку, нападение неизвестного и появление из тумбы стола маленькой женщины со звонким задорным голосом.
В комнату - сбоку, через дверь - быстро въехали на  низких стильных велосипедах трое малышей.
-Он проснулся!- и все трое подъехали к кровати. Один из них слез с велосипеда – о, Дюймовочка из «наблюдалки»! Джинсики и полотняная кофточка с короткими рукавами. Кукольное личико. По плечам рассыпались кукольные белокурые локоны.
Дюймовочка всмотрелась в глаза К., и, положив невесомые пальчики на его лицо, неожиданно и больно сжала кончик носа. К. вскрикнул, из глаз покатились слезы. Дюймовочка удовлетворенно кивнула, ее пальчики проскользили вниз, к подбородку, и  К. опять вскрикнул – настолько неожиданна и остра была боль.. Дюймовочка опять одобрительно кивнула, как настройщик, совладавший с инструментом:
-С ним можно начинать работать!
-Писать!,- неожиданно по детски попросил К., мочевой пузырь которого давно грозил взорваться маленькой пахучей бомбой.
-Сейчас,- согласился белокурый ангел, а один из малышей нырнул под кровать, вытащил утку, второй расстегнул брюки К., приподнял ладошкой его прибор и вставил в жерло утки. Дюймовочка равнодушно наблюдала, а К. уже давно перестал чего-либо стесняться. Спокойствие и умиротворенность заполнили место, освобожденное мочой, и когда прибор небрежно и даже грубо был возвращен на место, а утка убрана, К. подытожил свои наблюдения. Несомненно, малыши были взрослыми. Миниатюрность и детская одежда не могли скрыть от наблюдательного взгляда, а К. обладал именно таким, уже проявившиеся кое-где морщины, опытность в повадках, особое выражение глаз, по которому легко отличить ребенка от взрослого. «Лилипуты или инопланетяне»,-решил К.  Он вспомнил, что знал о лилипутах.. Древние греки называли их «мирмидонами» и верили, что они произошли от муравьев, живущих на святом дубе. Кукольные лица, детские голоса. Гипофиз вырабатывает недостаточное количество гормонов роста. Интеллект, в основном, в норме. Могут рожать. Отличаются от карликов – у тех большая голова и короткие конечности. Вот и все. В реальной жизни К. никак не соприкасался с ними, и только будучи грубым прыщавым подростком, переживающим период самоутверждения, однажды дал щелбана пацаненку, неторопливо шагавшему впереди и загораживавшему путь. Пацаненок обернулся, и К. увидел близорукие глаза под кустистыми бровками и обвисшие уголки обматерившего его рта.
Об инопланетянах К. знал еще меньше.
Ладошка Дюймовочки вновь легла на лицо К.
-Я уже пописал,- напомнил К., но она даже не улыбнулась. Ее нежные пальцы пробежались по лицу, нырнули за ухо, коснулись основания шеи – и К. понял:  это предупреждение, ибо детскими пальчиками двигал дьявол, и их прикосновения несли явную угрозу и порочное знание беспомощности и чувствительности жалкого человеческого тела. Легкие прикосновения были напоминанием и предупреждением о той боли, которую они , эти пальчики, могли принести, если все пойдет не так, как надо.
К. понял предупреждение и расслабился. Он широко улыбнулся и наполнил себя радостным ожиданием боли. Он ждал ее как подарок, как самое дорогое в жизни, он желал ее, любил ее.. Этот прием он усвоил давно и пользовался им, когда не было другой возможности избежать боли. И когда боль приходила, она вела себя как желанная гостья. была деликатной и не чрезмерной. Они отлично понимали друг друга, он не мог требовать от боли, чтобы ее не было вовсе и за это она вознаграждала его своей умеренностью.
Дюймовочка убрала руки с лица К. и вскарабкалась на принесенный другими малышами стул.  Ее холодные голубые глаза неотрывно фиксировали мимику К.
 - Парнишка, ты уже понял, что мы здесь не только играем. Поэтому я буду спрашивать, а ты – слушать, думать и отвечать.
-Да, мэм.
-Что вы делали в «Ньюмен»? – задала Дюймовочка самый очевидный вопрос, вопрос, заставивший К. задуматься. Что-либо скрывать намерения не было, но начинать длиннющую повесть жизни ему не хотелось. Голубоглазая куколка расценила паузу по-своему. – она вонзила острый шип куда-то под ключицу, и К., не успевший с любовью встретить боль, хрипло вскрикнул и покрылся потом.
-«Ньюмен»? – переспросила Дюймовочка.
-Значит, так..,- начал К., чтобы только не молчать, и в этот момент оглушительно пустил ветры просыпавшийся и заворочавшийся Йоси, чем отвлек все внимание на себя.. Йоси открыл глаза и долго и неотрывно смотрел в потолок. Потом он попытался повернуть голову в сторону, что ему удалось с трудом. Еще не прояснившимися глазами он рассматривал собравшихся – лежащего, притороченного к кровати К., и группу малышей вокруг него. Потом взгляд его сфокусировался на Дюймовочке и застыл.
-Утку!- скомандовала Дюймовочка. Она, видимо, знала о подобной реакции организма после длительного наркоза, но с Йоси они все-таки оплошали – темное пятно быстро и широко расползлось по белым полотнянным брюкам. При этом Йоси, не изменяя выражения, упорно смотрел на Дюймовочку, из чего К. заключил - Йоси еще в состоянии наркотического кайфа. Но тут уже заворочался и Лысый, и опять малыши, уже без команды, бросились туда с уткой наперевес, после чего послышался отборный русский мат: Лысый обнаружил себя в незавидной ситуации стреноженного Гулливера. Такой сочности и выразительности мата К. в левантийском и не щедром на словесную изощренность Израиле давно уж не слышал. Лысый пришел в себя с удивительной быстротой.
Чем закончилась возня с уткой, К. рассмотреть не смог – обширный живот  Йоси, лежащего между ним и Лысым, закрывал перспективу. Но вся эта возня имела для К. самые положительные последствия – пальцы белокурой бестии не путешествовали по его лицу, напоминая сколько болевых окончаний есть на таком маленьком пространстве. Лысый продолжал материться – он наконец разглядел, что окружают его отнюдь не дети, и это обозлило его до крайности.Изменился и мат - теперь, наряду с откровенно бранными и неприличными словами, встречались и литературные, как-то: недомерок, окурок обоссаный, шрапнель х-ева, что должно было, по–видимому, подчеркнуть градус презрения большого и сильного человека, нормального человека, к этим недоноскам. Малыши забрали табурет, с которого к облегчению К. слезла Дюймовочка, и отнесли его в угол, к кровати Лысого. Наступила тишина, в которой К. услышал ровный голос Дюймовочки, задающий Лысому те же вопросы, которые раннее были заданы К. После некоторой паузы послышался яростный хрип Лысого и затем уже привычный мат. Так повторилось еще раз, потом К. услышал, как один из малышей предположил, что возможно Лысый просто не понимает иврита. На что Дюймовочка возразила: ночью в «Ньюмен» ей показалось, что он таки да понимает иврит, толстяк давал ему указания, и он их выполнял. Но тем не менее она оставила попытки разговорить Лысого и вернулась к К.
К. заговорил, как только головка малышки возникла у его лица. Он подробно рассказал предысторию посещения ими фирмы «Ньюмен», историю Доктора, опустил историю знакомства и дружбы с Йоси, да и Шахерезаде не нашлось места в его рассказе, но рассказ получился стройным и убедительным. Дюймовочка слушала и не перебивала. Затем один из малышей подал ей полиэтиленовый мешок с содержимым карманов К., она выудила оттуда фотографию навечно удивленного подростка и показала К. : «Это – Доктор?» К., насколько ему позволяла поза, кивнул. Дюймовочка одобрительно потрепала К. по щеке и переместилась к Йоси. Йоси молча и с обожанием смотрел на нее, и, видимо, это так разозлило ее,. что она, зажав между пальчиками кончик носа Йоси, резко крутанула. Кровь тонким ручейком полилась из поврежденных сосудов, но Йоси не издал ни звука, продолжая обожать свою мучительницу. «Жирный боров»,- прошипела она ему прямо в лицо, и поспешно ретировалась в сторону Лысого – глаза Йоси, наполненные любовью, выбивали ее из колеи.
Что было дальше: раздался крик и грохот, и перед глазами К. возникла жуткая экспрессия - Лысому большим напряжением сил удалось порвать пластиковые наручники,  и он, приподнявшись в кровати с пришпиленными еще ногами, держал в вытянутой руке Дюймовочку, ухватив ее за горло, и лик его был ужасен. Мгновенно двое малышей оказались у него за спиной на кровати, на их свист влетели еще двое с длинными бамбуковыми палками ( ни дать, ни взять – пигмеи при охоте на шимпанзе, подумалось К.), один из пигмеев ткнул бамбуком в плечо Лысого, и тот, онемев и скорчившись от  боли, разжал кулак, и полузадушенная Дюймовочка рухнула на пол, Лысый исчез из поля зрения, и К. видел только спины двух трудящихся на кровати малышей – видимо Лысого приковывали вновь и более тщательно.
Все это заняло не более нескольких секунд, и К. подивился слаженности работы лилипутов. Бледная и держащаяся за горло Дюймовочка снова присела на табурет возле К.. Возраст явственно проступил сквозь детские размеры –мелкие морщинки обозначили опыт и скорбь, прояснили усталость и женственность.
-Мы о вас кое-что выяснили,- наконец, прокашлявшись, произнесла Дюймовочка. – Скорее всего, вы нам не опасны. Я имею ввиду вас и толстяка. Вы не прогрессисты. Но предстоит еще несколько проверок. Это потребует времени. Пока вы будете находиться в этом здании. Если пообещаете вести себя прилично, мы предоставим вам некоторую свободу передвижения.
-Мы согласны вести себя прилично,- ответил К. за себя и молчащего Йоси. – А что будет с ним?-  он кивнул в сторону Лысого.
-Разберемся,-коротко ответила Дюймовочка. – Вы знаете, что и у него в кармане была фотография того, кого вы называете Доктором?
К. этого не знал и с любопытством глянул в угол.
-Пока что мы хотим провести несколько тестов,- продолжила Дюймовочка,- а потом ваш друг сможет сменить штаны, если мы найдем что-либо подходящее по размеру.
Она вышла, и ей на смену пришел малыш с уже редеющими волосами. Он деловито разложил на стуле какие-то бумаги, а сам остался стоять.
-Постарайтесь отвечать быстро, первое, что придет в голову,- попросил он,- даже абсурд. Первое, что придет в голову,- повторил он.
-Я понял,-заверил К.
-Красное...- начал малыш.
-Лес,- отреагировал К.
-Сложное...
-Солнце,- сказал К. и малыш с любопытством взглянул на него.
-Жизнь скорее запутана, чем сложна...
-Кефир с черносливом.
-Не хулиганьте, -попросил малыш, - от этого теста многое зависит. И в первую очередь для вас.  Черный шар...
-Вселенная,- банально ответил К.
Весь тест занял около десяти минут, во время которых поживший лилипут черкал карандашиком в какой-то таблице. Потом он коротко поблагодарил К. и перешел к Йоси.
Йоси лежал, устремив глаза в потолок. Экзаменатор объяснил условия, но Йоси никак не среагировал, а малыш повторять не стал и задал первый вопрос:
-Слеза...
Йоси повернул голову и посмотрел на малыша выразительными грустными глазами.
-Любовь,-ответил Йоси.
-Магнит...
-Любовь,- сказал Йоси.
-Большой корабль...
-Маленькая любовь,-вздохнул Йоси.
Вернувшаяся Дюймовочка подошла к К.:
-Помогите нам с ним,- она кивнула в сторону Лысого ,- Нам нужен переводчик.
В комнату опять вошли пигмеи с бамбуковыми копьями. Дюймовочка и ученый малыш перекусили кусачками пластиковые зажимы. и К.с удовольствием задвигал конечностями. Пигмеи настороженно наблюдали, готовые пустить свое оружие в любое мгновение. К., стараясь не делать резких движений, приблизился к лежащему в углу Лысому.
Дюймовочка стояла рядом, и здесь же расположился экзаменатор - с листками и таблицами.
 -Что ж ты, паскуда, с мелюзгой связался? – вяло ругнулся Лысый, настороженно оглядывая прибывшую компанию.
-Не отвечать! – скомандовала Дюймовочка. – Переводить только то, что скажем мы и его ответы. Переводить точно – мы записываем , - она указала на портативный диктофон в руках одного из малышей.
К. и не ответил.
Ученый малыш через К. объяснил Лысому процедуру проведения теста. Лысый угрюмо слушал.
-Начинаем, - скомандовал малыш. – Овечка...
К. перевел.
-Отсоси,-грубо сказал Лысый.
-Переведи! – потребовала Дюймовочка.
К. перевел.
-Жизнь – это метафора. Ее смысл глубже, чем это кажется.. – невозмутимо продолжил ученый малыш.
К. перевел.
-Смотри-ка,-удивился Лысый – шестеренки у них крутятся, в философию ударились.
К. перевел.
-Большая голова не обязательно содержит много мозгов,- съязвила Дюймовочка.
К. перевел.
-Но в маленькой их уж точно мало,- не остался в долгу Лысый.
К. перевел.
-Какие государства не граничат с Бельгией – Франция, Болгария, Люксембург...?
К. перевел.
-Дурак,- сказал Лысый,- дурак. Для таких, как я, границ вообще не существует...
После тестирования Лысого был освобожден и Йоси Шарон. Ему принесли просторные полотняные брюки, а его - описанные - обещали выстирать.
-Вы не прогрессисты, - повторила Дюймовочка уже однажды высказанную мысль.
К. с Йоси пообедали  -довольно скудно,  но они были благодарны уже за это. Их перевели из комнаты с кроватями в другую, более похожую на учебный класс для детей младшего школьного возраста. Лысый, очевидно, оставался еще в изоляции. Стены новой комнаты украшали веселые геометрические фигуры, картинки, присутствовала также обычная школьная доска.
-Вы не прогресситы и ваш рассказ подтверждается,- сообщила Дюймовочка и принесла извинения за порой не слишком приятное обращение с ними. Так сказать, издержки производства. Дюймовочка переоделась и выглядела изящно и модно и  вполне взросло на фоне маленьких стульчиков и столов. В этой комнате все находилось в подходящих ей пропорциях. – Мы не ищем врагов, но вынуждены быть осторожными. Нам нужны союзники, и если вы хотя бы в какой-то мере станете ими, мы будем считать наше знакомство удачным. Если вы хотите, можете покинуть нас прямо сейчас же..
-Я остаюсь ,- быстро сказал Йоси
-...но если вы хотите задержаться...
-Я хочу задержаться,- сказал Йоси.
-... то можете познакомиться с нами поближе. Мы приветствуем это.
Они остались.
Лысый немного задержится, как пояснила Дюймовочка. Малыши, в принципе, зла никому не причиняют, хотя некоторые неудобства Лысому еще придется перенести.
Потом она  влезла на стул и попросила К. и Йоси внимательно вглядеться. Вглядывание заняло несколько минут, рассмотрено было все и в подробностях: изящная пропорциональная фигурка - К. пришло на ум слово «ладная» -, голубые безмятежные глаза , хотя К. видел их совсем другими. Дюймовочка  приподняла локоны и показала крошечные лепные ушки, стройную шею с припудренными следами грубости Лысого.. Затем она спрыгнула на пол и спросила о впечатлениях. Они рассказали. Она усмехнулась и пояснила: только что они видели человека будущего.
-Я  -прототип человека будущего. Таким он будет – маленьким и...
-Красивым..- подольстился К., но Дюймовочка оставила его реплику без внимания и продолжила :
-... с таким мировоззрением, которые мы сейчас и нарабатываем.
 Их организация называется «Зеленый малыш», конечно – толика юмора, но и очень четкий смысл.
Здание, по которому они начали экскурсию, в официальных бумагах числилось как интернат одной из благотворительных организаций. Иногда сюда приходят проверки - из министерства образования, других организаций - но мы с этим справляемся, усмехнулась она. На самом деле тут мозговой и исследовательский центр организации «Зеленый малыш». Вся работа - в подвальных этажах, где мы сейчас и находимся, пояснила она. Комиссии об этих этажах даже и не подозревают. На верхних же этажах действительно располагается учебное заведение, и взрослым малышам легко слиться с толпой ребятишек, не вызывая подозрений.
-Мы находимся в Тель-Авиве? – спросил К.
-Этого я вам не скажу,- усмехнулась Дюймовочка, –лишнее знание бывает опасным.
Толстый ковролин на полу заглушал шаги, К. и Йоси передвигались чуть согнувшись – низкие потолки грозили шишкой.
Они протиснулись сквозь узкую и низкую дверь в полутемное помещение, со множеством экранов на стенах.
-Следящие системы? – предположил К.
-Нет, наше сердце и мозг. И лоно. Здесь рождается человек будущего.. В этом помещении сводятся воедино, в единую систему все наработки из всех подразделений нашего центра. Мы вернемся сюда позже, а пока идите за мной.
Они вошли в большое помещение, заставленное и завешанное. На стенах графики, какие-то рекламы,  рисунки, старинные гравюры, фотоснимки. Посередине комнаты у статуэтки сидел на корточках  человечек с голым складчатым  черепом.
-К тебе гости,-сказала Дюймовочка.
Человечек выпрямился и подал сначала К. а потом и Йоси маленькую ладошку. К. осторожно пожал ее, а Йоси уважительно взял двумя пальцами и легонько встряхнул.
-Это наш Историк,- представила хозяина комнаты Дюймовочка,- он руководит самым важным и интересным направлением.
-Да.- согласился Историк и отвернувшись, снова присел у статуэтки. Он подобрал с пола большую лупу и принялся рассматривать ноги статуэтки.
-Коленные чашечки несомненно увеличены,- пробормотал он, почесав себя за ухом. Дюймовочка молча дала ему пинка, он с хохотом вскочил, и она погналась за ним. Историк спрятался за толстым Йоси и показал Дюймовочке язык.
-Ненавижу эту мелюзгу,- сказал он.- Самая большая моя мечта – трахнуть Большую Женщину.
-Сейчас у меня дела. Попозже я приду за вами,- погрозив Историку пальчиком, Дюймовочка ушла.
Историк оглядел гостей острыми насмешливыми глазами, потом уселся на стульчик и заложил ногу за ногу.
-Господа, вы находитесь в лаборатории, которой еще предстоит прославиться в веках. Имя ее и ее гениального основателя – мое, то бишь – останется в веках, ибо здесь, да, именно здесь! закладываются основы новой земной цивилизации. Есть вопросы, господа?
-Да,- почтительно сказал Йоси.- не могли бы вы рассказать нам все по-порядку?
-По порядку – это как ?- изумился Историк
Тут задумался и Йоси.
-По порядку, это как вам будет удобно,- дипломатично вмешался К.
-Да, такой порядок меня устраивает.- энергично согласился Историк. Он подвел их к стене и предложил рассмотреть развешанные на ней вещи. Тут были репродукции известных картин, фотография Наоми Кемпбелл, старинные гравюры, изображавшие охоту на льва и масса других вещей.
-Мир больших людей,- произнес Историк, зачарованно глядя на Наоми. Йоси прохаживался вдоль стены, заложив руки за спину и выпятив живот. Он со вниманием рассматривал все развешанное, а К. наблюдал за ним и Историком.
-Итак, господа, ваши впечатления?
-Здесь что-то есть,- веско сказал Йоси, – и в то же время чего-то не хватает. Или что-то лишнее.
-Здесь все лишнее.- захохотал Историк, вновь усевшись на стульчик. – Кроме Наоми. Все это – на свалку Истории.
-Большая будет свалка,-заметил К.
-Мы ее переработаем,- серьезно заявил Истори к. – Все дерьмо – переработаем.
-Не жалко? Где здесь дерьмо? –спросил Йоси.
-Мы дерьмо,- догадался К.
-Две большие кучи дерьма,- согласился Историк. – Не обижайтесь. Дерьмо тоже когда-то было пищей. И будет пищей. Так что, если не хотите рассматривать себя как бывший бифштекс, считайте себя будущей овсянкой. Утешает?
-Так почему мы – дерьмо?,- настойчиво и заинтересовано спросил Йоси.
-Вы садитесь, господа. В ногах правды нет,- пригласил Историк. – Вопрос дерьма требует большого терпения.
Йоси и К. расположились на полу.
-Дерьмо,- развил свою мысль Историк, - это что-то отработанное, из чего извлекли нужные ингредиенты, и послали на дальнейшую переработку. Так что все мы в каком-то смысле дерьмо. В наступающую эпоху именно вам придется играть основную роль сырья в этом перегонном процессе.
-Нам – конкретно? – опять уточнил Йоси.
-Господа, я не мыслю категориями отдельных особей. Я – Историк! Я ворочаю пласты культур и просеиваю поколения. В моей картине мира вас не разглядеть даже под электронным микроскопом. Поэтому – пожалуйста - не преувеличивайте свою роль. Дерьмом является все, что народила нынешняя, с позволения сказать, цивилизация и что даст жизнь новой форме сосуществования. Ее также можно назвать истинной цивилизацией, ведь одно из значений слова «цивилизация» – это степень общественного развития следующая, за варварством, которое в свою очередь является промежуточной ступенью между дикостью и цивилизацией, точнее - квазицивилизацией, типичными представителями которой вы и являетесь.
-А вы? – спросил Йоси
-Я тоже говно,-охотно согласился лилипут,-  но – маленькое.
Он вскочил и принес большой лист бумаги и фломастеры.
-Иногда мне не хватает слов,-  пояснил он и схематически изобразил на листе нечто среднее между гориллой и человеком: пропорции гориллы, но лицо удлиненное, без надбровных дуг и с высоким лбом. Без волосяного покрова. Слева он написал - «Размеры», справа - «Причины», внизу - «Результат».
 –Что мы имеем? –вопросил он и сам же ответил – Бардак! Вы чувствуете,- он с шумом втянул воздух, принюхиваясь, – запах...
-Дерьма...- подсказал К.
-Точно! – восхитился  Историк. –Дерьма!   Все – дерьмо. Наркотики, озоновые дыры, сексуальная распущенность, терроризм, отсутствие идеалов, царство Мамоны, пустыни на месте оазисов, силиконовая трава, голодающие дети Африки... Какое дерьмо!  – он указал на «Результат».
-Ну вот вы,- он обратился к Йоси, ткнув острым маленьким пальцем,- чем это вы лучше меня?
-Не понял,- не понял Йоси.
-Чем вы лучше меня? Что в вас есть такое, чего не хватает мне, черт побери?!
-Я бы хотел взглянуть на вашу ладонь,- заявил Йоси.
Лилипут с энтузиазмом показал ему фигу:
-А это вы видели?! Вопрос остается – чем это вы такой большой, толстый, громадный, обширный, устрашающе грандиозный, просто башня из мяса и жира, просто колонна кишок и костей, лучше меня, маленького, изящного, экономного, если конечно, учесть, что вы не Наоми? Чем?! Молчать!! – пресек лилипут попытку К. открыть рот. – И есть ответ – ничем! Более того, смею заявить, что вы, пожиратель килограммов и выпиватель литров – вы хуже, вы грабитель, транжир, варвар...
Йоси, вначале заинтересованно слушавший Историка, прикрылся броней отрешенности, и, очевидно, ушел в дневной диалог с потусторонним собеседником. Обвинения малыша отскакивали от него, как дикарские стрелы от авианосца «Теодор Рузвельт», и малыш сменил адресата. Он сосредоточился на К.
-Милостивый государь, надеюсь вы понимаете, что в моих словах ничего личного. Это- актуализация темы, некий риторический прием, позволяющий избежать сухой академической нудятины и подойти к существу вопроса.
-Подходите,-согласился К.
-Вернемся к нашему рисунку. Результат мы уже обсудили. Остались два пункта – размеры и причины. Я думаю, моя коллега – я имею в виду эту грубую коротышку, что привела вас ко мне – уже приоткрыла завес таинственности над нашей организацией, и поэтому вы догадываетесь, о чем пойдет речь. Но мое воспитание, приверженность истине обязывает меня аргументированно закрепить те нечеткие догадки, которые, возможно, роятся в вашем отягощенном стереотипами мозгу. Итак, обо всем по порядку.
-По какому-такому порядку?!- изумился К.
Лилипут усмехнулся и одобрительно щелкнул пальцами. Фломастером он заключил два написанных слова – размеры и причины - в одну черную рамку.
-Так будет правильнее. Мои папа и мама не были маленькими людьми, сообщил он. – Провидению было угодно выбросить кости таким манером, что я могу только вздыхать о Большой Женщине. Но это имеет и свои положительные стороны. Это позволяет мне глядеть на мир глазами маленького умного человека, как бы исподтишка. Человек, милостивый государь, если отрешиться от того, что он совершенное дерьмо, еще и животное. Проигнорируйте все этих шортики, шляпочки и рубашечки. Посмотрите на человека прищуренным беспощадным глазом – чистая обезьяна. И то как он кисть сложит, и как подопрется, и бок почешет, губами пожует – почему детвора,  да и взрослые, не брезгуют реготать перед клетками в зоопарке – себя-то видят, карикатурных, да – себя! Это как на пародию смеются, как бы на утрирование. Но – себя узнают. Вот и мы рассмотрим человечка-то нашего, как обезьяну, как животное, а уж потом отдадим ему должное, и уму его, и гордыне, и чванству непомерному.
-Вы где учились? – осторожно спросил К.
-А что? – вскинулся Историк.
-Речь образная, своеобразная. Так уж давно не говорят.
-Так я же историк - выбираю эпоху, стиль. Я должен жить этим, проникнуться, иначе мне грош цена. И – не рушьте мне образ. Продолжим. Человек действительно царь. Его еще называют царь природы, венец природы. Если иметь ввиду его возможности, то это чистая правда. Как же он на вершину-то эту взобрался, как смог попрать икрой своей волосатой и тигра беспощадного, и акулу зубатую, и удава мускулистого? Почему – он? Что же в нем было такого, чего в других не нашлось? Ах, не задавайте таких вопросов, скажете вы мне, не задавайте, ведь любой ответ будет правильным – проверить-то невозможно. И самое время на Всевышнего сослаться – дескать, он так повелел, так ему решилось. Человек – это человек , а сходство с обезьяной – не захотелось ему выдумывать что-то, попалась на глаза животная подходящая, да и скопировал, а начинку другую вложил, искрой своей возжег и вопрос по такому случаю и задавать глупо. Но мы пока Всевышнего в стороне оставим, это как ответ к задачке в конце учебника. Если уж совсем заплутаем, подглянем. А пока понадеемся на свои силы. Примем за рабочую гипотезу, что взрастал человечек наш в семействе диком, в природе девственной, в борьбе беспощадной и неустанной. И , повторяю, как же он на вершину взобрался? Почему – он? Многие, даже не такие гениальные, как я , думали на эту тему. Теорий разных наплодили, кто говорил, что повезло ему с пальцем большим, дескать, из-за того, что противостоит он остальным четырем - такое вот счастье человеку выпало – хватка у него особеенная проявилась, каких у других нет, отсюда и орудия труда пошли, и соответственно, возвышение над братьями по природе. Другие вполне справедливо указывали, что человек среден - то бишь, в данном конкретном случае, универсален – по своим параметрам, и с большими побороться может и маленьких крепко обидеть, а то и съесть. Кроме того, его средность, срединное положение способствовало тому, что он не выедал громадные пространства вокруг себя , а его всеядность позволяла переживать и неурожайные годы и прочие временные трудности. Да и череп у него таким образом устроен, что дает возможность мозгу в определенных размерах увеличиваться, да и много еще теорий было. Они меня интересуют, как историка, конечно, но к нашему разговору имеют касательное отношение, только лишь для того, чтобы можно было сказать: да, нынешние размеры человека, его строение здорово помогли ему в борьбе за царство в мире животных и привели туда, где мы сейчас и находимся – на Олимпе.  И тут, у нашего задумчивого друга – он указал на Йоси – может возникнуть вопрос: так мы на Олимпе, или в дерьме? Могу его успокоить, здесь нет никакого противоречия: дерьмо уже подступило к самой вершине Олимпа и готово поглотить оставшийся островок на вершине. А если я царь, а в царстве у меня воняет,  то плох тот царь, который причину выявить не попытается. Причину нашли: человек вроде от животных и отошел, а ведет себя, как скотина. И пути правильные наметили – ограничивать себя человек должен. Но об этом – в следующей серии. Наше же внимание приковано к этим двум моментам – он постучал фломастером по обведенным словам  - размеры, причины.
Окончивший диалог с невидимым собеседником, Йоси заинтересованно вслушивался в вычурные речи лилипута.
-Мы поставили вопрос ребром,- фальцетом, срывающимся в хрипотцу, продолжил Историк – нужны ли человеку его сегодняшние размеры? И ответили – нет! Нет, это – атавизм! Какую роль играют сейчас физические размеры человека  в его борьбе за выживание? Никаких, кроме отрицательных. Его никто не преследует, он не ходит с плугом за волом, участие в тяжелых физических работах сведено к минимуму. На большинстве производств самое тяжелое, что поднимает человек – это чашка кофе. Мускулатура нужна для привлечения самок и победы в дурацких соревнованиях. Практической пользы – никакой, вреда – масса.
-Действительно,- сказал Йоси,- если вы можете спокойно жить с вашим ростом, то точно также могут делать и все остальные.
-Да, мой толстый и внимательный слушатель,- благосклонно отреагировал Историк.- именно об этом я и говорю. У человека нет сейчас других врагов, кроме него самого. И он вынужден сейчас начинать борьбу с самим собой, чтобы самому же уцелеть в этой битве. Вот в какое положение мы попали. Есть ли сейчас объективная необходимость для человека иметь средний рост в 175 см при среднем весе в восемьдесят килограмм? Кто нападет на вас в условиях мегаполиса, в который все более и более превращаются освоенные пространства Земли? Какой-такой саблезубый тигр, какой-такой снежный барс? Максимум – бродячая собака. Но с ней–то и я при определенной тренировке могу справиться. Еще раз повторю – вы, милостивые господа, атавизм, пережиток, аппендикс развития, а я – его магистраль.
Он петушком прошелся перед слушателями.
-Итак, диагноз поставлен, пусть частичный, об остальных болячках – позже. Сосредоточимся на том, к чему мы подошли.
Он перевернул лист бумаги и на обратной стороне крупными буквами написал: «Пути решения проблемы», и пронумеровал пока еще пустые строчки.
-На пустом месте может возникнуть только прыщ,- торжественно заявил он. – Как  вернуть гниющих в аппендиксе на магистральную кишку? Только подумав и продумав, подготовившись и спланировав. Есть простой способ – порубать всех к чертовой матери, но тут я вспоминаю о моих бедных больших родителях и что-то меня останавливает. Надо быть менее радикальным. Мы уже выяснили излишность нынешних размеров человека. Да, господа, я думаю вы для себя уже уяснили выгоды перехода на мини, не так ли? Или мне стоит посвятить этому еще несколько минут моего драгоценного времени? Хорошо, специально для вас. Маленький расчет. Мы не будем брать крайности, - он кивнул в сторону Йоси,- а сосредоточимся на типичном представителе поколения аппендикса, – он оценивающе взглянул на К. , – если я аппроксимирую вас до цилиндра высотой метр семьдесят и диаметром основания тридцать сантиметров – а это более или менее соответствует действительности, то ...- он забормотал что-то, закатив глаза, - то ... у меня не было пятерки по математике , но приблизительно ... приблизительно мы получаем, что вы занимаете объем в 40 литров. Теперь взглянем на меня , себя я то знаю лучше и я произвел расчет более точно – догадайтесь как?
-Ванна,-коротко сказал Йоси.
-Точно,- обрадовался лилипут,- объем вытесненной воды. Итак , я – ноль целых ноль десятых тринадцать тысячных кубометра. Это мое скромное место в этом мире. в три, три!! раза меньше, чем ваше, милостивый государь!
Историк обвел их взглядом, ища восхищения. Не дождавшись, продолжил:

 -Но почему, почему?! все воспроизводится раз за разом, как кукла Барби?! Тому, как мы выяснили, есть несколько причин. Сейчас мы остановимся на одной из них, решению, изменению, устранению которой мы посвящаем большое внимание. Причина эта – притягательность образа большого и красивого. О ком может мечтать такая женщина? – он подошел к портрету Наоми Кемпбелл и заложив руки за спину, принялся ее разглядывать. – Нет, не обо мне. Она мечтает не обо мне. Посмотрите, вокруг насаждается образ самца, самки, - больших, сильных, плодовитых. И в этом сейчас главная проблема – слушайте! слушайте! – человечества и человека: конфликт существа, вышедшего на совершенно иной уровень развития и возможностей, но продолжающего жить и оценивать окружающее по традициям животного мира. Т.е. личинка уже созрела, уже хочет расправить крылышки, но скорлупа пока не дает. И если раньше это в лучшем случае было безразличным, то сейчас – это грозит катастрофой. Вот смотрите, – он включил проектор и на небольшом экране начали мелькать картинки, – Мы тут собрали коллекцию. Рекламы, отрывки из фильмов, рисунки, фрагменты высказываний. Это не иллюстрации, это наш рабочий материал. Мы его изучаем и на основе его работаем. Во всех этих материалах прямо или подспудно, и, скорее всего, непреднамеренно внедряется, восхваляется, определяется, формируется образ физической привлекательности,  для мужчины это: крепкие руки, белые зубы, высокий рост, сильные бедра. В отношении женщины нет такой четкой тенденции, но по прежнему оценка – сознательно или нет, идет на уровне физической привлекательности, в основе которой, как неоднократно подтверждено различными исследованиями, лежит оценка ее как самки.  Представьте на минутку, что все население земного шара уменьшилось до моих размеров, каждый стал втрое меньше, чем сейчас. Даже если оставить потребление на том же относительном уровне, какое громадное изменение мы получаем. Съеживаются дома, дороги; небоскребы могут вместить население небольшого городка, асфальт, вся инфраструктура, энергетические затраты, потребности в еде , одежде - все уменьшается даже не в арифметической и не в геометрической прогрессии, а, как объяснили мне наши умные лилипуты, по экспоненциальному закону. Что это такое – я не спрашивал, но наверное очень много.
   Итак, первое:  человеку не нужны его нынешние размеры, второе: более того, они являются одной из причин сегодняшнего  экологического кризиса, третье: уменьшение размеров человека можно только приветствовать. Мы понимаем, что это не решит всех проблем, но многие решит точно.

-Преимущества понятны,- заметил К. – Как укорачивать-то будете?
-Резать,- невозмутимо ответил Историк.
-Ноги или голову? – уточнил К.
-Начнем с ног. Легче дотянуться,- пояснил Историк.
-Надеюсь, начнете не с нас?- не унимался К.
-И не надейтесь! – буркнул Историк.
-И все же,- попытался вернуть разговор в познавательное русло Йоси Шарон, - каким образом вы хотите достичь желаемого результата?
-Человек такая скотина,- с уважением сказал Историк,- что может достичь всего, было бы желание. Вот над этим в частности мы и работаем. Пробуждаем желание быть поменьше.
-Каким образом?
-О, всеми возможными путями. Например, фальсифицируем классику. Над этим работает специальная группа из литераторов, психологов, экспертов по другим направлением. По возможности, в произведениях уменьшается или сводится на нет всякая притягательность образа большого, мощного и наоборот, неявно, но искусно внедряется привлекательность, полезность, удобность и элегантность маленького как такового. Например, если в произведении есть фраза : «В комнату вошла красивая женщина..», после нашей доработки эта фраза будет звучать так : «В комнату вошла красивая маленькая женщина...». Где это возможно, добавляем суффикс «ик». Так вместо стола получается столик. Если ничего нельзя поделать с идеей , которая и основана-то именно на восхищении такими категориями, как мощь, размах, приходится дискредитировать героев. Так, например, в сказке про положительных богатырей, все основные герои наделяются маленькими, но неприятными обычному человеку особенностями. Один из них шумно порыгивает, у второго постоянно чешется под кольчугой немытое тело , и тому подобное. Все это делается мелкими штрихами, но как проверено, воздействие оказывает. Если это касается песен, то здесь свои специфические приемы – путем фальшивого звучания закрепляются неприятные ассоциации.
-А как это попадает к читателям и слушателям?
-Вполне конвенциональным способом. Если книги – то мы выпускаем их внешне неотличимыми от оригиналов, естественно с нашими добавлениями, ну а музыка – еще проще, были бы слушатели.  А сейчас я хочу вам продемонстрировать еще одну сферу нашей деятельности.
Историк открыл дверь и ввел их в зал, похожий на выставку достижений народного хозяйства – все его пространство заполняли самые обыденные предметы: почтовые ящики, садовые скамейки, чайники, вазы, обеденные столы...
-Это хозяйство нашей группы «вандалов». Здесь они проводят свои тренировки и отрабатывают методики.
-Методики чего?
-Методики овраждебнивания предметов. Вы знаете, есть такое понятие, как дружественная среда – это когда тебе все удобно, когда все под рукой, работает как надо и оставляет приятное впечатление от общения с этой средой. Здесь – задача прямо противоположная. Если мы считаем, что предмет, обстановка, не отвечает нашим интересам, не способствует формированию задуманных нами притягательных образов, - в дело вступает  группа «вандалов». Они, как правило, ничего не разрушают, но – опять же – вносят такие мелочи, которые оставляют неприятное ощущение от общения с этими вещами. Например, если рядом стоят большая и маленькая скамейки, то сев на большую, вы обязательно получите занозу в задницу; большое зеркало в общественном туалете будет покрыто жирными пятнами неизвестного происхождения, вызывающими отвращение, а маленькое, расположенное рядом с прибором для сушки рук, прекрасно отобразит вашу физиономию. Таким образом, мы внедряем условный рефлекс: маленькое лучше большого. Как видите, мы работаем комплексно, и вы видели только часть нашей работы.
-А почему именно вы возглавляете эти работы?
-Ваш вопрос звучит для меня оскорбительно,- рассмеялся Историк. – Я полагал, что это само собой разумеющееся. Но если вы имеете ввиду не мой интеллект и знания, а профессию, то я вам отвечу. О нашей стратегической задаче мы уже говорили – освободить духовное вызревшее человека от еще сковывающей его животной оболочки, и предотвратить грядущую катастрофу, вызванную этим несоответствием. Одним из промежуточных решений является уменьшение эксплуатации человеком невозвратных природных ресурсов, в частности – за счет уменьшения его физических размеров.. О чем мы и говорили. Для того чтобы хотя бы приступить к решению этих задач, необходимо разрыхлить почву : семя всходит на пашне. Чтобы семя взошло, нужны знания. Их может предоставить осмысление истории человечества как вида,  взглядов, вкусов, а потом и механизма формирования. Этим может заниматься только специалист общего профиля, который держит перед глазами всю картину. Лучше историка на эту роль никто не подойдет.
-Эй, где вы? – в зал вошла Дюймовочка. Она переоделась и выглядела вполне сформировавшейся, очень привлекательной женщиной.. К. услышал, как громко засопел Йоси.
-Опять пришла эта ужасная женщина! Почему ты всегда портишь мой триумф?!- завопил Историк. – Они только-только начали понимать масштаб моей личности, и тут входишь ты, несчастная коротышка!
-Он действительно не дурак,- спокойно сказала Дюймовочка. – Иначе бы мы его здесь не держали. А все его выступления – это наследственное, его родители были цирковыми артистами, и он помогал им на арене. Отсюда и страсть к шутовству.
-Она права!,-согласился Историк.. – Это меня и злит.
Они вышли вслед за Дюймовочкой, церемонно поблагодарив Историка. В комнате, куда их привели, стояли две застланные кровати приличных размеров.
-Ваша комната. Все службы в конце коридора. Там же и душ. У нас не гостиница. Сейчас вы приведете себя в порядок , поедите, а потом мы продолжим.
Она вышла, оставив их одних.
-Какая женщина! – сказал Йоси.
Они пошли в душ. Стенки кабинок доходили им до подмышек, и чтобы помыть голову приходилось сгибать колени. Йоси ворочался в своей кабинке, задевая боками  ее стенки.
-Я чувствую свою ущербность. Может быть, впервые в жизни, - грустно сообщил он.
Еще более грустным он выглядел, когда им принесли обед – две котлетки с горсткой гарнира и стакан сока.
-Нет, так они не воспитают любовь к маленькому, - сказал Йоси.
После обеда экскурсии продолжились. В помещении, куда привела их Дюймовочка, занимались отработкой каких-то упражнений. Пахло потом и мужской агрессией. Дюймовочка, чуть присев, провела серию коротких ударов от корпуса. Здесь, пояснила она, разрабатываются и отрабатываются приемы борьбы и самообороны. Из-за разницы в росте мы вынуждены сосредоточиться на работе с нижними конечностями и не выше грудной клетки, если речь идет о противнике распространенного сейчас размера, пояснила она. Но есть и другие проблемы. Для маленького человека опасны  животные и птицы, на которых обычно не обращают внимания - кошки, петухи , вороны. Очень возрастает опасность нападения крыс, а стычка с агрессивной собакой – просто коррида. Поэтому разрабатываются специальные приемы, изучаются повадки этих животных, способы их нейтрализации. Мы готовимся основательно, усмехнулась она. И это уже дает результаты, а?
К. вспомнил пигмеев, быстро обуздавших лысого скандалиста.
Следующей была лаборатория инфраструктуры. Мужчина, встретивший их, был с К. ростом, профессорская бородка и круглые очки.
-Я вам уже говорила, что мы привлекаем людей , разделяющих наши взгляды, вне зависимости от их размеров,- Дюймовочка похлопала мужчину по бедру,- одним из них и является наш проектировщик.
-Идея проста,- зачастил  Проектировщик, обегая глазами круг и вновь возвращаясь к лицам, - если мы возьмем за отправную точку, что род людской станет размером с вашего уважаемого гида, то становится возможным не только  подойти механистически и бескрыло к созданию инфраструктуры, среды обитания, иными словами тупо уменьшить в пропорции дома, машины , дороги, чайники. Здесь есть простор для более смелых решений. Например – дома гнезда, этакие большие скворечники на одну семью, или общежитие на каком –нибудь баобабе. Есть достаточно много деревьев, способных выдержать такую нагрузку. Представляете – городок в сосновом бору где нибудь в средней Европе, дома-гнезда, между ними подвесные тропинки, в качестве водопроводных труб – лианы, которые, как известно, превосходно закачивают воду на  достаточно большие высоты. Свет подают ветряки или фотоэлементы. Они же обеспечивают отопление в случае необходимости. Канализация ... Секундочку.
Проектировщик нагнулся и вытащил из под стола квадратную пластину, повертел ее в руках, после чего у пластины раскрылись ножки и она стала напоминать небольшой пляжный стул. Он поднял верх пластинки, оказавшийся крышкой, и под ней обнаружилась сиденье со знакомой дырой посередине.
-Перед вами унитаз ближайшего будущего,- объявил Проектировщик. – Прост, экологичен, экономичен и еще и еще. Смотрите.
Он достал какую-то упаковку, развернул ее и у него в руках оказался бумажный пакет, который он одним движением прикрепил к отверстию.
-Вы просто садитесь на унитаз и делаете свое дело. Это я вам демонстрировать не буду. Потом запечатываете пакет, – он опять очень ловко запечатал пакет и открепил его от сиденья, - кладете его в сторону, складываете стул, и все. Пакет сделан из специальной  бумаги и пропитан вытяжкой из тропических растений, в избытке растущих в низовьях Амазонки. Весь цимус  - именно в пакете. При развертывании его у вас есть примерно двадцать минут – время варьируется в зависимости от сорта – после которого пакет начинает съеживаться, поглощая воздух, содержащийся внутри него, то есть создавая внутренний вакуум. Соответственно, он сжимает содержимое, превращая его в плотный и очень незначительный по объему комок, который вы потом можете использовать по своему усмотрению, например, в качестве удобрения. Если же нет, то поскольку все компоненты природного происхождения, даже брошенный пакет не нанесет никакого вреда, а принесет только пользу. Заметьте: экономия воды, отпадает необходимость специальных помещений для туалета – этим делом можно заняться в любом месте, соответственно мобильность, абсолютная гигиеничность, экологическая чистота, отсутствие громоздких, дорогостоящих коммуникаций...
 Это дает вам представление о пути, котором мы движемся ?
Да, К. и Йоси вполне впечатлились.
-Кроме того, прикрепив к нему лямки, вы можете использовать его в путешествиях. Одновременно он может служить вам стулом или столом, а если сделать сиденье из пробкового дерева, то и спасательным кругом.
И Проектировщик засиял, как сияют очень увлеченные люди.
-А если приделать колеса и впрячь пони, то и телегой,-невозмутимо добавила Дюймовочка.
-Но, между нами,- не обращая внимания на подначку, Проектировщик  кивнул на унитаз-стул-спасательный круг, - это уже вчерашний день. А сегодняшний..
Он полез в карман и вытащил спущенный воздушный шарик.
-Шарик,-заинтересовался Йоси.
-Шарик,-согласился Проектировщик,- да не простой. Принцип примерно такой же, как и в предыдущем случае. Но...Входное отверстие шарика обработано клейким веществом, а сам шарик двухслойный. Вы достаете шарик из упаковки и наклеиваете его вокруг, извиняюсь, анального отверстия. При соприкосновении с воздухом внешний слой шарика начинает расширяться, создавая, соответственно, внутри вакуум, и этот вакуум вытягивает все содержимое вашей прямой кишки. При соприкосновении с влагой, содержащейся в экскрементах, внутренний слой начинает сжиматься, пакуя содержимое. Надо ли говорить, что все произведено из природных материалов. Удивительно мобильное, экологическое, энергонезатратное устройство. Есть еще над чем поработать, конечно... Иногда противодействие внешнего и внутреннего слоев приводит к разрыву капсулы, но это решаемо...
-Я могу испробовать,-предложил Йоси.
-Видите ли,-замялся Проектировщик,- мы работаем для меньших комплекций...
Проектировщик оглядел свою лабораторию и загорелся снова:
-Да... Вот еще, но это уже генное... Здесь работает мой товарищ, я не силен в этом. Идея проста: обращали ли вы внимание, как бездарно тратится энергия на освещение? Освещаются пустые ночные города, освещается вся комната, где сидит или двигается человек, прожекторы заливают светом сцены в театрах... Бардак! Мой коллега предложил идею, над которой сейчас и работает: генным способом повысить чувствительность зрительных колбочек у человека, примерно до уровня ночных животных. Тогда  необходимость в освещении отпадет вовсе. Это будет революция! Конечно, придется разработать механизмы быстрой адаптации при переходе от яркого солнца в темное пространство, но все – в наших руках...

.Следующей была детская секция. Дюймовочка зажгла свет в пустой комнате.
-Все ушли на фронт. Полевые работы.  Мы наработки проверяем на практике. Особенно, связанные с детьми – туда нам легче внедриться. К детям относимся без слюней. Наши яйцеголовые утверждают, что Дарвин умер. Естественный отбор тоже. Зачем? Есть генная ин-же-не-рия,- тщательно выговорила Дюймовочка,- дай человеку уже обученному пожить дольше - и польза больше и затрат меньше, лучше,чем каждый раз обучать с нуля. Я с ними – яйцеголовыми – согласна. Да и людей поменьше будет. А то сейчас,- она начала загибать пальчики,- младенец, папа-мама, естественно, бабушка-дедушка, а иногда и две пары бабушек-дедушек, прапредки – куча ртов на бедную Землю! А потом научи этого младенца – а учить надо все больше и дольше. 
-А вы не хотели бы иметь детей? – робко спросил Йоси.
Дюймовочка неожиданно спокойно отреагировала на его вопрос.:
-Я – нет. Хотя бы уже потому, что мои дети могут быть большими. Представляете маму ростом с семилетнего сына? 
В подвальных помещениях становилось жарко. Футболка Йоси покрылась темными пятнами пота.
-Ладно,- на сегодня хватит, - заявила Дюймовочка . – Неплохо бы принять душ, а потом вам принесут ужин.
Она отвела их в комнату и ушла
Едва она закрыла дверь, как в комнату ворвался Историк. Он плюхнулся на кровать, подрыгал ногами. И – успокоился.
-Ну?-спросил он.-Впечатления?
-Очень, очень интересно,-с чувством ответил Йоси. – Я думаю, мы с вами могли бы сработаться.
-А вы по какой части?-зевнул Историк.
-Я – так... По всеобщей...
-О!-оживился Историк и соскочил на пол. – Это действительно наше магистральное направление. Болезнь, болезнь современности – специализация! Секторальные мозги! Каждый рыхлит в свою сторону, а здание проседает. У нас в работе фильм, там как бы дети – а на самом деле мы – рассказывают о родителях, чем они занимаются. Такие розовенькие, смышленые, глазки горят – чудо. Для идиотов.  А, кстати – отвлекусь.  Мы объявили войну – тайную, естественно – против этой розовости, слащавости. Войну сюсюканью над розовым крошкой. Мы подготовили серию материалов про блюющую женщину, с изуродованным пигментацией лицом, которая на опухших ногах еле волочит свое будущее счастье, о бессонных ночах рядом с орущим кульком, о том, как папашу выгоняют с работы – кто может что-то соображать после непрерывного недосыпа? - и тому подобное. Мы за трезвый взгляд на вещи. Да, о чем я говорил?
-О магистральном направлении,-почтительно напомнил Йоси.
-Да, дети рассказывают о родителях,- Историк заложил руки за спину и пошел по кругу,- дети рассказывают о родителях.. И что же они рассказывают? они рассказывают чем занимаются их папы и мамы. И чем же занимаются их папы и мамы? – херней! Служащий, продавец, адвокат, ювелир, турагент, и так далее. Фильм говорит о банальностях - прослеживается тривиальная и всем известная цепочка: конкуренция порождает прогресс, результат прогресса – улучшение условий жизни, соответственно рост потребности, причем именно в тех сферах, которые не являются жизненно необходимыми, которые не связаны непосредственно с производством вещей и услуг первого уровня: достаточность пищи, крыша над головой, одежда.  Разрастается армия посредников во всех сферах – секторальные мозги не могут коммуницировать напрямую, и вот из всех родителей только один по сути своей не является посредником. И в фильме мы как бы ненароком подводим к мысли – это же катастрофа, когда на множащуюся армию посредников, ничего не производящих, тратятся вполне конкретные невозобновляемые ресурсы. И – самое ужасное – это невозможно остановить. Попробуй выкинуть лозунг: хватит!  Не поймут, не захотят понимать! Ведь речь пойдет об ударе по самому дорогому – имиджу, достатку, самоуважению. Я лучший рекламный агент в сфере цветочных горшков, и вдруг – откажись, вскопай огородик, пересядь на велосипед, и подотрись дипломом французской школы менеджмента. Кто откажется от личного во имя общественного? И не от глупости и черствости сердца. Просто многие считают – на мой век хватит, а дальше пусть разбираются другие, что, мне больше всех надо? И вот в фильме дети, эти наивные цветы жизни, разбираются – по детски – что было бы, если бы профессия их папы (или мамы) вдруг перестала бы существовать.  Наступил бы конец мира, или вполне можно жить скромно и счастливо. Примитив, конечно. Пропаганда, но что-то делать надо.
Историк замолчал. К. захотелось погладить его по головке, так Историк был расстроен надвигающимися катаклизмами. Йоси думал.
Вкатили сервировочный столик с ужином. Историк откланялся и ушел.

 Их усыпили за ужином и они проснулись на скамейке в сквере.


               



                Глава двенадцатая.


К. сладко потянулся, повернулся и рухнул вниз. Приятный сон превратился в грубый кошмар, когда слегка одуревший К. раскрыл правый глаз и уставился на редкую замусоренную траву. Он протер левый глаз, размазав липкую дрянь по щеке – какая-то птичка пожелала доброго утра.. Поплевав на руку, он очистил глаз и встал. На соседней скамейке громко храпел Йоси. Было раннее утро, в скверике пенсионер утиной походкой продлевал жизнь, ворона перебирала брошенные окурки. Голова не болела,. видимо, в этот раз они ограничились снотворным.
Он разбудил Йоси. Йоси открыл глаза и, оглядевшись, резко спросил: «Где она?!»
Увы, у К. не было ответа. Йоси, помолчав, покинул сквер. Не прощаясь. К.,  глядя на широкую спину товарища, размышлял о превратностях любви. Потом и он направился домой, благо, как выяснилось, малыши оставили их в скверике, облюбованном сексуальными меньшинствами, а оттуда до дома всего каких-то полчаса ходьбы.
Квартира встретила К. полным запустением и встревоженной, и одновременно гневной Англичанкой. Она тревожилась из-за К. и гневалась на «этого старикашку», из-за которого она вынуждена терпеть неметеный пол, пожелтевшую раковину на кухне и платить из своего кармана его долю за электричество и телефон. Оказывается, за время отсутствия К., пропал и Порфирий Петрович. В комнате Англичанки звучал не Моцарт, и это тоже наводило на мысли. Комната Порфирия Петровича была закрыта, из-под двери не сочилась кровь и за дверью не клекотали грифы, разрывая падаль.
К. было приятно вернуться после приключений в тихую заводь, и вкушать скромный завтрак, приготовленный Англичанкой. Зазвучал Моцарт. Все возвращалось на круги своя.
-Для меня он слишком наивен,- сказала Англичанка, имея ввиду Моцарта.
-Да, сударыня,- учтиво согласился К.
-Поэтому я его не люблю.
-Да, сударыня,- К. было мало крекеров Англичанки и он с тоской вспомнил незаконные, но такие вкусные приношения Доктора.
-Поэтому он не дает мне расслабляться. С ним я всегда в форме. Как крыса, – этим неожиданным сравнением Англичанка закончила культурную программу завтрака и жестом предложила К. отчитаться за проделанную работу. Она слушала внимательно и не прерывая.
Поход в высотку и приключения в ней, особенно появление Дюймовочки из тумбы стола, и волшебное перенесение взломщиков во владения «Зеленого малыша» настолько захватили ее, что она даже приоткрыла рот. К. вдохновился и добавил экспрессии и подробностей. Так, выскочивший из соседней комнаты Лысый,  оказался вооруженным томагавком, обвешанным скальпами  сотрудников «Ньюмен –центра», Йоси - произносящим заклинания, от которых за окном громыхал гром и полыхала молния, а Дюймовочка в струящейся тунике эльфа, одним прикосновением волшебной, сделанной из слоновой кости, палочки перенесла их в темницы мрачного замка гномов. Когда Англичанка клацнула закрывающимся ртом, К. понял, что немного переборщил : он как раз описывал чудовищную машину со самосжимающимися пакетами, куда тянулась обреченная цепочка предназначенных к уменьшению людей, и после нее они выходили размером не больше упаковки кукурузных хлопьев.
Англичанка с треском закрыла рот и выключила Моцарта. Некоторое время они провели в молчании. Потом Англичанка взяла альбом и карандаши и села на пол. Она осмотрела комнату с новой – меньшей - высоты и сделала первый набросок..
-Интересно,- пробормотала она и снова углубилась в работу. К. вернулся в свою комнату. Но не прошло и пяти минут, как к нему постучалась Англичанка.
-Да, это интересно,- сообщила она, - новые ощущения. Но я не хочу быть маленькой. Мне будет тесно.
 Она потребовала, чтобы К. продолжил расследование.  Может быть, предположила она, это то, чем мы должны заниматься в жизни. Во всяком случае, уже первые результаты привели нас к открытиям, и мы на правильном пути, капитан. Еще она потребовала найти старикашку, исчезновение которого она восприняла как уклонение  от взятых на себя обязательств.
К. вышел на балкон. Улица Штерна, легендарного бойца ЛЕХИ, была наполнена обычной утренней суетой и постепенно раскалялась уже высоко забравшимся солнцем. Гали, видимо, еще спала и около нее почивали и псы. По прежнему по просторам Израиля, а может уже и в заморских странах, бродил убийца Доктора; смешавшись с горластым племенем детей, вершили свою тайную работу лилипуты. «Я люблю тебя, жизнь!»,- сказал К. утреннему гвалту проснувшегося Тель-Авива.
Справочные бюро всех больниц ответили отрицательно на запрос по поводу Порфирия Петровича. Гражданина с такими данными за последнее время к ним не поступало. Уйти в загул – нет, Порфирию Петровичу было несвойственно. Романтическая связь? Всякое возможно, но К. отнес эту версию к разряду маловероятных. Осмотрев еще раз квартиру, К. понял, что Порфирий Петрович исчез внезапно. Зубная щетка, полотенце, висящие в ванной плавки с лампасами свидетельствовали о том, что никто не собирал вещи и не паковал чемоданы. К. опять поднял телефонную трубку...

-Пригнись,- сказал Йоси и - вовремя, иначе бы К. ударился о низкую притолоку. Квартира Йоси претерпела удивительные за такое короткое время изменения,  да и он сам тоже. Йоси подсох, увяли надутые щечки, опал бескомпромиссный животик. Стальной блеск  выпуклых глаз сменился редкими сполохами, выдававшими душевное смятение. Неубранная по-обыкновению квартира, была завешена какими-то балками, парившими над полом на высоте полутора метров. Балки были обернуты материей. Старый знакомый стол был окружен четырьмя   грубо сколоченными табуретами, отсутствие занавесей явило миру давно немытые, полупрозрачные окна. Но – по-прежнему – в воздухе стоял запах жилища одинокого мужчины.
Йоси не был приветлив с К., голова его была занята чем-то иным, поглощавшим его полностью и бесповоротно..
-Они говорят, что это бывает. Я с ними согласен. Но я должен освободиться от этого! – таковы были первые слова, произнесенные Йоси.
К. уселся на табурет. Человеку надо дать выговориться – К. никогда не пренебрегал этим правилом безопасного общения.
-Я иду, даю им подзатыльник, и ругаюсь матом.
-Почему – матом?
-Это проверка. Если взрослые, должны оскорбиться. Так я считаю. Дети реагируют по-другому.
Другими словами, Йоси искал лилипутов, и зная, что они маскируются под обычных детишек, провоцировал их на реакцию взрослого человека.
-Она ведь сказала: они – везде...- с обидой продолжил Йоси.
Человеку надо было выговориться. Он и выговаривался. Теперь до К. дошел смысл подвешенных к потолку балок и низкой притолоки. Они как-то обсуждали с Йоси этот вопрос. Йоси был убежден, что посредством воли можно достичь всего. И приводил массу примеров, как люди только одним несгибаемым намерением излечивались от смертельных болезней, отращивали волосы, увеличивали рост. У него стояла обратная задача. Пребывание в « Зеленом малыше» и сердечное томление произвели в его мозгу маленькую революцию. Он хотел быть маленьким и он будет им. В этом К. не сомневался. Но пока ему нужно было помощь Йоси в других вопросах.
Йоси было плевать и на Доктора , и на его убийцу, а про незнакомого ему Порфирия Петровича он вообще и слушать не хотел. Но и обижать К. ему тоже было совестно. В своем нежелании продолжать поиски он сослался на случайного ночного визитера, по ошибке явившемуся ему несколько ночей назад. Визитер, с англосаксонской внешностью и фамилией , намекающей на вершину мира, -  Эверетт, развил перед Йоси теорию мультиверсума, или ветвящейся вселенной. Этот Эверетт доказывал, и вполне убедительно, ибо выписывал пальцем огненные формулы на фоне разлетающихся миров, что в каждый момент, когда происходит какой-то выбор, вселенная ветвится, и продолжают жизнь уже несколько вселенных , число которых соответствует числу возможных выборов. Например, бросивший курить человек, в одной из вселенных продолжает курить, а в другой чмокает во вне губами, жадно затягиваясь приснившейся сигаретой, и эти вселенные продолжают свое параллельное, уже независимое существование, как две веточки, отделившееся от более толстой.Правда, между вселенными еще сохраняются канала связи, но Эверетт не стал углубляться в эту сторону, а Йоси и не настаивал.  Таким образом, подвел базу Йоси, даже если Доктор был убит, во всех остальных бесчисленных, созданных им с момента рождения вселенных, он продолжает здравствовать и может даже подворовывать в каких-либо высотках, ибо такое занятие настолько притягательно, что вряд ли изменяется от вселенной к вселенной. Таким образом, если он продолжает жить, о каком убийстве идет речь? А если мы поймаем убийцу, то во всех остальных вселенных он продолжит разгуливать на свободе, так какой смысл его ловить?
Человек выговаривался. К. сидел и терпеливо ждал.  Потом они вышли на улицу и направились  туда, где бредил Грек, то бишь Хаим, то бишь Порфирий Петрович.
В больнице Йоси оживился. Хозяйской походкой он пересек больничный холл, ткнул пальцем в нужную кнопку лифта, а затем подвел К. прямо к дверям травматологического отделения, где вот уже несколько суток находился в беспамятстве тот, кого одна из медсестер назвала «Грек».
Обнаружение Порфирия Петровича было личной заслугой К. Агата и Арчи отдыхали. Потерпев неудачу найти Порфирия Петровича по паспортным данным, К. сосредоточился на описании внешности и в одном из травматологических отделений сообщили, что к ним действительно поступил такой больной, но он еще не пришел в себя. Девушка, говорившая с К., заметила, что скорее всего это турист из Греции, хотя документов при нем не было, но в бреду он повторяет одно и то же слово – «Салоники». К. попросил разговорчивую девицу проверить несколько деталей. Она сказала «Рэга» , положила трубку на стол, и до тех пор, пока она не вернулась, К. слушал внутреннюю жизнь больницы: как переговаривались две женщины, видимо, санитарки, жалуясь на этого козла из шестой палаты, которому каждые два часа надо менять простыни, а не поменяешь, так у его жены рот ого-го, с говном тебя смешает, потом  в трубке возник мужской голос - «Ждете кого-то?» , потом вернулась говорливая медсестра и сказала: «Да, есть татуировка, приходите...»
Итак, Йоси уверенно толкнул двери распашонки и эти двери будто отсекли одну жизнь от  другой, за дверьми сутью являлось совсем не то, что правило снаружи, за дверьми  люди, скинув привычную одежду и натянув больничные пижамы и докторские халаты, будто меняли кожу, привычки, это бы один из таких автономных мирков, который всегда возбуждал в К.острое любопытство.
Пробегавшая медсестра кивнула на одну из кроватей, стоящих в коридоре. На кровати, полускрытый больничным одеялом, лежал человек с забинтованной головой, с трубочкой, тянувшейся из левой руки к капельнице. Человек спал. Торчащий из бинтов нос вполне мог принадлежать Порфирию Петровичу, но вполне мог быть и носом совершенно постороннего человека, ибо К. наблюдал нос Порфирия Петровича только в ансамбле с пухлыми, слегка увядшими щечками, быстрыми светлыми глазками и никогда не рассматривал его как отдельную анатомическую единицу. Но на руке действительно была знакомая К. полустершаяся татуировка, прикрытая седыми волосками. Да, это был Порфирий Петрович.
Они присели у кровати и положили принесенные гостинцы на тумбочку. Йоси, наслышанный о Порфирии Петровиче, с любопытством перевернул уроненную руку ладонью к себе.
-Этот человек никогда не мог служить в КГБ,- рассмотрев  понятное только ему скрещение линий и топографию бугров, веско заявил он. На что Порфирий Петрович, слабо шевельнувшись, внятно ответил: «Салоники...»
Попав в знакомую ему обстановку, Йоси несколько оправился от  любовных переживаний и вновь наполнился ровной и целеустремленной энергией, перед которой редко кто мог устоять. Пока К. размышлял над сказанными им словами, он успел переговорить с теми, кто принимал решения, преодолел слабые возражения, и вот уже дородная санитарка освободила от тормозов колеса больничной кровати и покатила Порфирия Петровича во внезапно нашедшееся место в одной из палат...
Дверь-распашонка отсекла их опять от больничного мирка и Йоси нерешительно щелкнул по голове пробегавшего пацана. Пацан, на секунду притормозив, процедил : «Шамен!» , и помчался дальше. Они присели на скамеечку в больничном садике, и Йоси наконец начал выговариваться.
Это не была исповедь неразделенной любви, не были слезы обманутых надежд, это был рассказ рационального ума, попавшего в иррациональную ситуацию, и тщетно пытающегося найти точку опоры в сумятице чувств и ощущений. Йоси начал с сообщения, что является девственником, что поцелуи случались в его жизни, он целовался только из любопытства, особых ощущений, похожих на то, о чем пишут в книгах и как показывают в фильмах, он не испытывал. Это его не расстроило – не дано, что сделаешь?. Та грандиозная ноша, которую он на себя взвалил, забирала все его силы – доказательство существовании Божьего являлось вполне амбициозной задачей, и он не чувствовал себя ущемленным. Но появление Дюймовочки, эффект этого появления  в высотке, каким-то образом наложились на его главную задачу – он всегда был готов к проявлению чего-то неизведанного и крайнего - и все вместе:  Дюймовочка, ее внешность и грандиозные задачи «Зеленого малыша» по перестройке человечества, по масштабу даже превосходили его прежние поиски. А поскольку предмет его интереса был хоть и маленький, но вполне материальный, все это произвело странную, невиданную раньше перегруппировку внутренних сил и ощущений, чего он раньше никогда не испытывал.
Все это Йоси изложил спокойным рассудительным тоном и затем спросил: «А может это любовь?» Он сказал, что наблюдает за собой со стороны, и ему странно это раздвоение: с одной стороны холодный оценивающий ум, а с другой – полная сумятица чувств.
-Я даже пытался сочинять стихи, - сказал он и, не дожидаясь просьбы, прочел:
Расцвел в душе моей цветок
И больно мне и страшно.
Лети ко мне мой мотылек
Тебя одну я жажду.
Он сказал - это первые стихи в его жизни. Он знал, что они несовершенны, простоваты, неловки, но они были ему необходимы. Он понял, почему влюбленные пишут стихи – выпустить наружу внутренне давление.
Он прочел эти стихи духу Галилеи, которого считал большим знатоком амурных дел, перед глазами которого зарождались и гасли страсти, пронзенные мечом соперника  возлюбленные  последним усилием воли подносили к мертвеющим губам батистовые платочки любимых... Да, дух Галилеи должен был знать толк в этих делах. Он прочел духу свои стихи. Выяснив, что речь не идет о лошадях, дух был слегка разочарован, но все же поинтересовался, о какой именно Прекрасной Даме идет речь. Йоси полагал, что духам и так все должно быть известно, но все же рассказал о встрече с маленькой женщиной, так поразившей его воображение и сердце.
-А эта...пони.. вас любит?-осторожно поинтересовался дух Галилеи.
-Нет,-честно ответил Йоси, но потом, подумав, честно добавил: - не знаю.
Дух Галилеи отметил, что стих, конечно, пронизан большим чувством, конечно, раньше писались стихи и подлиннее, и как-то незаметно свернул на свою вечную вражду с крестоносцем Зямой, после чего Йоси потерял к разговору всякий интерес.

Когда К. позвонил в знакомую дверь, и дверь открылась, на круглом лице Шахерезады не отразилось никаких чувств.
-Заходи,-просто сказала она, и он вошел. В комнате ничего не изменилось, хотя внимательный глаз К. кое-что и заметил – опять появилась пара сушащихся трусиков на веревочке поперек окна. Видимо, Щахерезада решила, что больше его не увидит, и возвращалась к своим привычкам.
Она села за пустой стол напротив К.
-С возвращеньицем!-и приподняла воображаемую рюмку.
-И что это милый забрел-то ко мне, никак дороженькой ошибся...- по-бабьи запричитала она и сама же себе ответила густым басом: -Нет, дура! Мужики-то что ищут: щец похлебать да сучок обмакнуть. Вот он и пришел, голодный, небось, паскуда..
И опять запричитала- заспешила:
-Так накорми-то голубка, голова твоя садовая, скатерку на стол, да сарафанчик покрасивше накинь – глядишь, да и приживется, желанный.
-Хе, желанный!- опять прорезался бас.- Котяра мартовский, хрен шелудивый. Пинка под жопу ему!
-Ой-вэй,- подложила ручку под щеку, запела-заплакала Шахерезада,- или ты знаешь, как надо в таком случае правильно сделать? Или ты такая умная? И если ты такая умная, то почему ты такая дура?
Концерт давался в его честь и К. наслаждался зрелищем. Поплакав по-еврейски, Шахерезада собралась перейти к какому-то другому фольклору, да передумала и просто и тяжело посмотрела на К.:
-Пришел -  раздевайся! Кормить не буду, а сексом займемся.
Пока К.трудился над ней, она лежала безучастная, уставившись в потолок, потом слегка потрепала его по голове и отодвинулась на край постели. К. занял другой край и между ними образовалась ничейная полоса.
-Можно я буду называть тебя Георгием? – неожиданно спросила Шахерезада. К. пожал плечами.
-Спроси меня что-нибудь, Георгий,-попросила она.
-Что?
-Ну, хорошо ли мне было сейчас, с тобой,- предложила Шахерезада, Почему ты не спросил этого? Я уже и ответ приготовила. Я бы тебе сказала – нет, нехорошо, Георгий. Мне не понравилось. Над нами не летали ангелы, комната сочилась миазмами, это даже не было грехом. Грех сладостен, желан, упоителен, опасен. А с тобой было, как почистить зубы утром. Привычно,безопасно. Вот лежала я бревно-бревном, да -толстая, да – волосики вокруг сосков,  я уж давно себя твоими глазами обсмотрела, а сказано ведь:  «Красота в глазах смотрящего»; в твоих глазах, Георгий, не было красоты, ты считаешь песчинки и не видишь красоты, не видишь, как волны целуют этот песок, как море переходит в небо, а небо – в вечность, а вечность прекрасна! Протри глаза, Георгий, капни в них по волшебной капельке, и тогда даже я, не красавица, похотливая женщина, буду чиста, как утренний вдох, и ты овладеешь самой прекрасной женщиной в мире. Это будет тебе награда! Как ты себя унижаешь, трахая потеющее бревно, Георгий! Неужели ты только этого достоин?! Пожалей себя...
Вот такой монолог произнесла Шахерезада, лежа на краешке постели, на смятых влажных простынях и монолог этот достиг ушей К., лежащего на другом краю постели, на смятых влажных простынях, и монолог этот достиг его ушей, и протер ему глаза, и капнул чудные капли в его глаза, и он прозрел красоту, и зажмурил глаза, чтобы не расплескать ее, не потерять волшебную эту красоту, и так, с зажмуренными глазами, он овладел самой прекрасной женщиной в мире...
Каждое утро начинается с рассвета, даже если солнце не может пробиться сквозь высокие дома, и пусть оно сигналит о себе лишь смутными тенями на стене, отстоящей от окна всего на каких-то три фута – по-иностранному, или на метр, по-нашему, по-житейскому, так вот, солнечные зайчики на стене за окном от проезжающих машин весело протрубили, профанфарили, просигналили, дали понять , что наступило новое утро прекраснейшего дня на прекраснейшей из планет, и это утро, чудное утро, будет прекрасным. Красота была в глазах смотрящего на это замечательное утро, пели муравьи, растаскивая крупинки рассыпавшегося сахара, чудно пахло кофе и поджаренным хлебом, мир купался в красоте и счастье – о! о! о!
Так начиналось утро, так оно продолжалось, когда К. возвращался по прекрасным улицам южного Тель-Авива в свою прелестную квартирку, точнее, в уютнейшую комнатку в этой прелестной квартирке, так оно длилось еще минут пять после возвращения, пока не зазвонил телефон.
-Пошли,- сказал Йоси
 Они встретились в Старом Яффо, спустились вниз, в порт.
-Где-то здесь,- сказал Йоси, которому судьба в это прекрасное утро просигналила о чем-то другом. Йоси оглядывал пакгаузы, еще пустые ресторанчики – судьба только подала сигнал и самоустранилась - и повернулся только на возглас К.: фырча стареньким двигателем, к причалу неторопливо приближалось суденышко с крупно выведенным именем: «Салоники».




                Глава тринадцатая

Судно «Салоники» пришвартовалось как обычно, у самого длинного причала, рядом с плавучим ресторанчиком. Палубный матрос в застиранной футболке установил трап, закрепил его и закурил сигарету. В рубке виднелась голова еще одного человека – это был капитан, рулевой, может быть –  и кок, этого К. и Йоси за время наблюдения за «Салониками», выяснить не успели. Этот человек, безусловно, был начальником и выполнял все функции на судне, с которыми не справлялся палубный матрос. Йоси и К. провели несколько дней в засад , вооружившись биноклем и дневником наблюдений, куда тщательно заносилось все, заслуживающее внимание. По такому случаю Англичанка сшила для К. специальный сыщицкий жилет со множеством потайных карманов, с отверстиями для съемки, с ремешками на липучках, позволяющими закрепить все, что угодно. На жилете отсутствовали металлические детали, способные звякнуть или отразить свет, к нему полагалась также теплая подкладка, если - не дай бог! - поиски приведут в район Гренландии, и небольшие воздушные камеры, при желании  превращающие жилет в средство спасения на водах. В дополнение к жилету, Англичанка изготовила кожаный берет с выдвигающимся пластмассовым козырьком – от тропических ливней, а при опускании козырька получались солнцезащитные очки. Сбоку у берета имелась аккуратно обработанная дырочка, и когда К. поинтересовался о ее предназначении, Англичанка вынула из-за спины знакомое черно-белое страусовое перо и воткнула его в дырочку.
-Я все понимаю,- сказала она,- не держите меня за дуру, капитан. Но - это выше моих сил.
Уходя на задание, К. вытаскивал перо сразу за дверью квартиры, а возвращаясь, там же вставлял его обратно.
Покуривавший матрос подобрался, увидев приближающуюся к трапу группу людей, среди которых были и К., и Англичанка , и Йоси. Предстоял самый ответственный момент - во время наблюдений за судном, К. и Йоси заметили: заходя на трап, пассажиры что-то коротко бросали встречавшему их матросу – то ли приветствие, то ли, возможно, пароль. Один раз Йоси даже замаскировал около причала включенный диктофон, в надежде узнать заветное словцо, но все испортил подвыпивший бомж, как раз во время посадки появившийся  у трапа, и начавший орать, требуя срочно доставить его в Мурманск, и «если вы, черножопые макаки, не понимаете русского моряка, то я вам всем укорочу кнехты, вы, салаги не знаете...». К. потом несколько раз прослушал записанную ругань, поражаясь виртуозности и главное, аутентичности выражений, ничуть не расплавившихся под средиземноморским солнцем, но нужное словцо, тем не менее оказалось затертым, заглушенным, и предстояло надеяться только на удачу да на левантийскую расхлябанность.
Англичанка оказалась впереди всей компании, как и было задумано. В легкой накидке и сиреневых шортах она весьма эффектно смотрелась на фоне ржавого борта «Салоников». Вступив на трап, она подняла сжатую в кулак правую руку и провозгласила: «Шалом, камрад!», отчего у камрада выпала изо рта заженая сигарета. К. и Йоси бросились в прорыв, пытаясь воспользоваться временным замешательством стража, но тот, хотя и не придя в себя окончательно, ухватил К. за майку и тогда К. скороговоркой произнес первое пришедшее: «Сейте разумное, доброе, вечное...». Глаза стража еще боле затуманились и в этот момент произошло нечто, изменившее все планировавшиеся события: откуда-то снизу, с причала, возникла девочка, и проскользнув между ногами взрослых, ящерицей вильнула мимо загораживавшего проход матроса и бросилась в сторону кормы. Попытавшийся задержать ее матрос, споткнулся , и рухнул через низкие леера в приветливые воды яффской акватории, держа в дотянувшейся все-таки руке отчаянно визжащую малышку. Визг девочки был заглушен рыком рванувшегося вперед Йоси и шумом его падения в ту же акваторию. После шума падения возник шум собирающейся у причала толпы, и нарастающий визг оказавшейся поблизости полицейской машины. Капитан-рулевой-кок, обретавшийся в в рубке, и будучи не в курсе событий, но явно не желая встречи с полицией, запустил двигатель, и судно, шлепая по воде трапом, отправилось в недолгое путешествие, оставив всех пассажиров, кроме К. и Англичанки, на причале...
Открывшаяся панорама включила в себя и Йоси, вцепившегося одной рукой в брошенный ему спасательный круг, и придерживающего другой рукой Дюймовочку. Успокоенные  К. и Англичанка спустились в трюм, оказавшийся достаточно просторной каютой, три переборки которой были оббиты деревом, четвертая же оказалась голой стальной пластиной. Мест для сидения  в каюте не полагалось.
Когда впервые судьба вывела К. и Йоси на «Салоники», единственное, что связывало их с этим судном – горячечный бред упакованного в бинты Порфирия Петровича, без устали повторявшего это слово.
 Но потом, понаблюдав за этой посудиной повнимательней. они поняли: судьба есть судьба, и дорожные указатели, которые она расставляет, всегда верны, просто нужно внимательно к ним относиться. Судно «Салоники» оказалось занятной штучкой. Первое, на что обратили внимания партнеры: судно, как правило,  совершало очень короткие рейсы, едва выйдя за мол, оно замирало, как будто раздумывая, стоит ли пускаться в опасное путешествие, и всегда принимало одно и тоже решение : постояв определенное время  - когда несколько минут, когда час, оно возвращалось к любимому причалу, и могло стоять так несколько часов, а иногда не двигалось с места и целый день. Сети в море с него не закидывались, разноязыкие туристы не заполняли крохотную палубу, и все эти выходы «чуточку в море» не подлежали никакому объяснению. Это заставило присмотреться к суденышку попристальней. И обнаружилось еще несколько странностей. Иногда, направляясь к выходу из порта, судно застывало почти у оконечности мола и могла так стоять минут пятнадцать и больше. При этом никаких видимых причин для остановки не было. Кроме того, особенно поразительным был факт, документально зафиксированный в журнале наблюдений, когда на судно взошло при посадке два человека, а после окончания плавания вышло четыре, причем до отправления судно стояло почти целые сутки у причала и партнеры могли  поклясться, что никого, кроме капитана –рулевого-кока и палубного матроса на судне не было. Йоси по этому случаю вспомнил ту теорию, которую ночью втирал ему прощелыга по имени Эверетт – о ветвящейся вселенной. Этот Эверетт утверждал, что в месте каждого ветвления образуются каналы, связывающие отпочковавшиеся вселенные. По этим  каналам возможен обмен между вселенными, утверждал этот мошенник. И Йоси предположил, что само судно «Салоники» является плавучей почкой, от которой отпочковалось множество миров, и тогда все понятно с возникающим иногда количественным перевесом выходящих людей над входившими – обычная материализация информационной посылки , прибывшей из параллельных миров по каналам обмена. «Мы же не удивляемся, когда после помигивания лампочками из факса выползает вполне материальный лист бумаги с напечатанным текстом. Это один видов материализации информации. Почему не может быть и другого?» - резонно спросил Йоси. У К., не слышавшего Эверетта в оригинале, оставались некоторые сомнения. И потом, эта гипотеза не объясняла странностей маршрута «Салоников», ее остановок. И на это у Йоси был ответ. Он сказал, что уже по определению канал является неким ограниченным, условно говоря, стенками пространством, или, без премудростей  - трубой, проводом, кишкой. Очевидно, процесс материализации, или выпадения из кишки более удачен при полной остановке двигателей,ибо вибрации никогда не способствуют получению хорошего результата. С другой стороны, вода в акватории порта защищениа от больших волн, и в то же время служит для погашения нежелательных вибраций, ибо суша слишком тверда. К., подумав, принял эту гипотезу как рабочую, но нуждающуюся в дополнительной проверке.
Сейчас предстояло установить истину. Теперь они находились внутри почки, но к сожалению не было с ними Йоси, способного прокомментировать любую ситуацию.
Слегка покачиваясь, судно продвигалось вперед, но вскоре остановилось, хотя двигатель продолжал работать. К шуму двигателя добавился новый звук – как будто за стальной переборкой заработала мощная помпа. Через некоторое время помпа перестала работать и стальная перегородка легко и бесшумно отъехала в сторону, открыв несколько освещенных ступенек, ведущих вниз. Англичанка с К., не колеблясь, спустились по ступенькам, сделали пару шагом и оказались в небольшом тамбуре. Переборка за ними бесшумно стала на место и немедленно открылась противоположная стенка. За ней К. увидел нечто напоминающее дрезину – платформа с четырьмя сидениями, стоящая на узких рельсах. Рельсы заканчивались как раз у двери. Три сиденья были заставлены коробками, разгружать которые К. и Англичанка не решились.
-Леди - ферст,- сказал галантный кавалер К. – я дождусь следующей кареты.
Англичанка важно уселась на последнее свободное места и дрезина тронулась с места. В голове К. вскричала сирена, и он, не раздумывая, выпрыгнул вперед из тамбура, едва опередив закрывающуюся дверь. Дрезина скрылась за близким поворотом штольни, а за спиной К. услышал шипение воды, заполняющей только что оставленный им тамбур. Тамбур, как он понял, был обычным переходным шлюзом, к которому подсоединялись «Салоники» во время своей краткой остановки. Погасла лампочка под потолком и К. погрузился в кромешную тьму.




                Глава четырнадцатая

Итак, вода заполняла пространство за спиной, вокруг царила кромешная мгла, под ногами  –  неровная почва какого-то подводного хода. Фонарик,  взятый им по настоянию Англичанки, пробивал темноту всего на каких-то два-три метра. Кроме того, надо было поберечь батарейки. Он выключил фонарь, нащупал ногой рельс. Рельс еще дрожал слабой дрожью удаляющейся дрезины. Из  опыта наблюдений за «Салониками» К. знал - судно не совершает более двух рейсов в день, а иногда и просто целые сутки стоит у причала, не двигаясь с места. Надежды на скорый приход  дрезины и иллюминацию не было. Никогда на палубу «Салоников» не всходили, и никогда из недр «Салоников» не появлялось более четырех человек. Другими словами, дрезина приходила один раз к рейсу «Салоников». Предстояло провести в этом закутке как минимум несколько долгих часов.. И неизвестно, что будет с ним, когда прибудет дрезина. Секретность, окутывавшая рейс «Салоников», - встретят ли его с объятьями?!
К. нащупал ногой второй рельс, встал между рельсами и тихонько, мелким шагом, пытаясь не спотыкаться о шпалы, двинулся в путь. Между рельсами было идти безопаснее, мудро рассудил К., меньше неожиданностей.  То ли дело - обочины дорог. Чего там только нет, и во что только не вляпаешься, говорил себе К. Теперь предстояло вспомнить какую-нибудь дорожную песню - скоротать путь. Нога наткнулась, а потом, по инерции, и лоб приложился к металлической решетке, преградившей путь. К. зажег фонарик - решетка перегородила все пространство тоннеля. Еще одна мера безопасности, предпринятая против нежелательных посетителей. Ловушка.. Он опустился на рельс, потом встал и, крепко вцепившись в решетку, попытался расшатать ее. Решетка охотно пошаталась,  продемонстрировав, что не является замурованной, что она охотно сдвинется по смазанным полозьям в сторону, как только поступит сигнал из отдаленного центра управления, или как только сработает датчик, оповещающий о приближении дрезины – как именно и кто именно откроет эту решетку, К. не знал, но его не покидала уверенность - это будет не он.
Он выключил фонарь и  опять присел на рельс. Рельс был прохладным. В таких вот тоннелях хорошо хранить дорогие вина, подумал он. В таких вот темных пространствах хорошо развивать шестое чувство, подумал он, поскольку остальные просто бесполезны. Нет, поправил он себя, бесполезны только зрение, слух, обоняние и вкусовые рецепторы, если не лизать шпалы, а осязание наоборот, приобретает решающую роль. Он поосязал стенки тоннеля. Они крошились под пальцами, но сверху потолок был схвачен деревянной крепью. Значит, должны быть и столбы. Он пошел обратно вдоль стены,осязая ее. Столбы были тоже деревянные, расположенные примерно на расстоянии шага друг от друга. Через несколько минут он уперся в металлическую пластину, отделяющую его от переходного тамбура. Пластина была на месте. Это немного порадовало его, ибо всегда приятно находить вещи на привычных местах. Перейдя осторожно на другую сторону и даже не споткнувшись о шпалы, он двинулся в обратный путь. Через несколько минут он уперся в металлическую решетку, что тоже немного порадовало его, ибо означало - и в этом сумасшедшем мире есть некая стабильность. Он присел на рельс. Рельс все еще был прохладным, и он подумал, как хорошо в  жаркий день прижаться щекой к прохладному рельсу, потом он подумал об Анне Карениной , потом вспомнил о геморрое и предстательной железе, о воспаленных придатках и быстро поднялся со ставшего неожиданно холодным рельса. Он пошел обратно к металлической пластине, считая столбы, потом вернулся по другой стороне к металлической решетке, считая столбы. Количество столбов по обеим сторонам совпало, и это тоже его немного порадовало – могут ведь строить, когда захотят – потом он сложил количество столбов с одной стороны с  количеством столбов с другой стороны, и полученная величина оказалось четной, что он воспринял как добрый знак, получалось, что судьба улыбалась ему, знать бы только, что кроется за этой улыбкой, потом он быстро решил теорему Ферма, и решение получилось неожиданно простым и элегантным, может быть потому, что он недостаточно точно помнил условия теоремы. Утомившись от ментальных  усилий, он решил отдохнуть, и, памятуя о воспаленных придатках, решил поискать место привала на земле. Сберегая батарейки, долго ощупывал ногой место у стенки, хотя вряд ли бы кто-то забрел сюда справить большую нужду, и можно было бы не опасаться, и удостоверившись, что мин нет, сел у стены, скрестив ноги.
-Я здесь,- послал он сигнал туда, наверх, так, на всякий случай, вдруг там, наверху, испортилась система GPS, и там сплошной переполох, и лучше, если он сам даст о себе знать, побережет им нервы. Сигнал ушел, оставалось только ждать развития событий.
Освободив мозг от теоремы Ферма и сладостного предвкушения Нобелевской премии, соединив указательные и большие пальцы обеих рук в кольцо, и положив ладони на колени скрещенных ног, выпрямив позвоночник и прижав язык к небу, К.попытался раствориться в Вечности. Вечность потихоньку открывала свои объятья, прочищая голову от остатков бренных мыслей, расслабляя мускулы, навевая покой и негу... И уже уходя в ее нетелесное лоно, каким-то последним оставшимся рецептором, К. осязнул шевеление воздуха возле правой щеки. «Это обман...»,- прошелестел голос Вечности... «Иди сюда...Иди...».- звала Вечность, но беспокойный рецептор опять подал знак, и опять нахлынули и вернулись мысли, и К. почувствовал, как занемели ноги, как с непривычки болит спина и даже на фоне пробудившихся чувств и ощущений правая щека уловила дуновение, легчайшее, как поцелуй эльфа. Осторожно повернув застывшую шею, он определил источник дуновения: эльф посылал ему свой поцелуй прямо из стены! Он понес ладонь к стене, но ладонь была слишком груба для таких поцелуев. Тогда он высунул влажный язык и почти прикоснулся им к стене. И язык отозвался вполне ощутимым холодком, подтвердив то, о чем раньше просигнализировала щека – да, из стены сочился воздух!
Вскочив, он навалился на стену плечом, но она не поддалась. Тогда он ударил по стене страшным ударом каратиста, проламывавшим и не такие стены. Но стена , видимо, о карате ничего не знала, и была построена еще до рождения Брюса Ли , и устояла и перед этим ударом. Тогда, определив с помощью все того же языка точное нахождение живительной струи, он начал колупать стенку пальцем. «Терпение и труд все перетрут» - эта истина придавала ему силы, и действительно, отколупав от стены небольшой камешек, он получил дырку, из которой уже свободно полился воздух, несколько отличный от того, к которому он уже принюхался в подземном ходе. С помощью вывалившегося камешка он проковырял уже большую дыру, через которую смог просунуть руку. Стенка оказалось нетолстой, и тогда он начал обрабатывать края дыры, постепенно разрушая их. О, как он понимал бедного узника острова Иф ! И вот наступил момент, когда в образовавшуюся дыру он смог просунуть уже и голову! А там, где пролезает голова, пролезет и все остальное.. Это было эмпирическое правило, подтвержденное всей его жизнью. Предвкушая сладость побега, объятья Мерседес , и месть врагам , он решил не торопиться, и растянуть эти сладкие мгновенья. Он снова сел у стены, рядом с проделанной дырой, и послал благодарственное сообщение наверх, где, несмотря на весь царящий там балаган, вовремя спохватились и предприняли кое-какие меры. Благодарственное сообщение было выдержано в достойных тонах, было искренним , но не раболепным. Теряющий самоуважение теряет и уважение других – это правило он тоже помнил.
Наконец, он встал и полез через дыру, создав в Мультиверсуме еще одну Вселенную и оставив К.-дубль в подземном ходе, в прежней вселенной, нахально присвоив звание К.-оригинал себе.
В новом подземном ходе было тоже темно и отсутствовали рельсы. Он засветил фонарик - крепежные столбы были в ужасном состоянии, сверху сыпался песок. Мысль повернуть назад, в уже знакомую вселенную, посетила его, и он не отогнал ее сразу, но там, он был уверен в этом, его не ждало ничего хорошего, и , кроме того, если сверху позаботились для него о создании именно этого пути, значит, для чего-то это было нужно. Этот аргумент перевесил все колебания и он, погасив фонарик, осторожно, ощупывая стену, двинулся в путь. Он никак не мог уложить в голове очевидные факты: «Салоники»  делали остановку почти у оконечности мола. Поскольку подземные ходы, по его наблюдениям, не  имели заметного уклона, значит, они вели к берегу, а не в глубь моря, и тянулись они в теле самого мола, а не под дном яффской акватории. Следовательно, они должны были идти паралллельно, как они могли разместиться в достаточно узком пространстве – этого он не понимал. Но, вообще-то, это не было существенным. Существенным было то, что воздух в этом подземном ходе был чуть более свежим, значит где-то выход или хотя бы дыра, сообщающаяся с волей.
Он осторожно шел вдоль стены и вдруг наступил на что мягкое, истошный визг, швырнул его в сторону, и он воткнулся в дряхлый крепежный столб. Раздался тревожный хруст подломившегося столба, сверху ударила освободившаяся доска кровли и с тихим шорохом прямо над ним начал ссыпаться песок, грозя похоронить  заживо. Он рванулся вперед, и в этот миг за спиной окончательно рухнула кровля, низвергнув свистящую массу. Пробежав, рискуя, еще несколько шагов, он остановился и зажег фонарик. Пути в оставленную вселенную больше не существовало.
Он повернул фонарик  навстречу новой жизни и свет фонаря отразили два любопытных глаза сидящей напротив крысы. Крыса была очарована то ли фонарем, то ли К. В ее посадке и остренькой морде не было ничего агрессивного, она разглядывала видимое только ей с восторженным любопытством. Видимо, на нее и наступил К.. Но крыса зла на него не держала. Удостоверившись, что со стороны крысы опасность ему не угрожает, К. перевел фонарь  вглубь подземного хода. В свете фонаря промелькнул еще один хвост менее любопытной твари. Крысы не были худыми - это говорило о близости жилья. Да и в Израиле все близко, подумал К., если только подземный ход не кончался в окрестностях Шанхая. В таком случае ему надо было бы преодолеть ряд тектонических разломов и, может быть, проделать добрый десяток миль в условиях раскаленной магмы. Строители подземного хода вряд ли бы пошли на это.
Крыса развернулась и засеменила вперед.
-Веди меня, Вергилий! ,- провозгласил К. и, соблюдая дистанцию, двинулся за неожиданным проводником. Путь пролегал по однообразной местности, ничто не радовало глаз путешественника. Поэтому К. выключил фонарик и принялся насвистывать, давая возможность крысе выбрать правильную дистанцию и не путаться под ногами. Потом он подумал, что свист, это только звук, только утилитарное использование выходящего из легких воздуха для определения расстояния, это просто расточительство, подумал он и стал читать крысе стихи, Теперь, избегая вероятности быть раздавленной, она одновременно приобщалась и к высокому искусству. Сначала он прочел ей свои собственные стихи , свои единственные стихи, сочиненные в период полового созревания, а потом сразу, без перерыва, продекламировал одно из самых любимых стихотворений Цветаевой, чтоб она поняла, ощутила разницу. Он сразу хотел привить ей хороший вкус. чтоб не была падкой на всякую попсу и китч, и он почувствовал - до нее дошло, и он включил фонарик, чтоб убедиться в этом. Он включил фонарик, и очень вовремя это сделал, потому что крыса остановилась и повернулась к нему, и ее глаза сияли. «Ну-ну, будет...»,- растроганно сказал он, и выключил фонарик. Но глаза крысы продолжали сиять и в темноте. «Пошли, что ли...»,- выждав паузу, попросил он, и сияющие точки пропали. Видимо крыса развернулась и продолжила путь. И он пошел за ней, читая других поэтов, хороших и разных.
Ходьба в темноте утомляет очень быстро, сказал он себе. Ты не должен утомляться, отдохни, сказал он сам себе, послушавшись сам себя, обследовал место привала, и убедившись, что мин нет, сел, привалившись к стене. Хорошо говорить самому с собой, сказал он сам себе, очень приятно говорить самому с собой, когда темно, когда никто не мешает. когда никто не лезет в твою душу, Ты можешь рассказать себе все, что ты о себе думаешь, и никто не помешает этому. Темнота высасывает из тебя все то, чему свет не дает выйти. Темнота, как гигантский пылесос, чувствасос, словосос вытягивает из тебя то , что пластовалось внутри. Да нет, сказал он сам себе, просто ты заговариваешь темноту, ты ведь никогда не был в темноте, это ведь не темнота темной комнаты. темнота темной ночи. Ты еще не был в такой темноте, которую нельзя погасить, включив свет, это для тебя совсем новая темнота, у тебя нет выключателя, чтобы управлять ею. Я просто боюсь, сказал он сам себе. Да нет, сказал он сам себе, все твои чувства давно умерли, а может их и не было. просто это такая реакция приспособления, просто так я обживаю новую ситуацию, наполняю ее словами, близкими и знакомыми, как человек в новом доме расставляет безделушки, любимые книги. Так он приручает новый дом. А я приручаю темноту.
Когда он сказал «приручаю», он вспомнил о крысе. Он включил фонарик. Крыса сидела напротив него и смотрела прямо в глаза.
-Нет, я тебе не верю,-сказал он ей. – Если я умру, ты будешь терзать мой труп. Даже если я ослабею, ты первой вонзишь в меня свои инфицированные зубки. Потом, насытившись, ты вспомнишь о стихах. Но только – потом. Я верю в природу. Твоя природа – пожирать то, что осталось от меня.
Он подумал. что никогда не ощущал того, что ощущает человек, когда его поедают живьем. Он протянул палец прямо к носу сидящей крысы, дотронулся до него. Она не двинулась с места, но глазки ее подернулись кровавой поволокой. Она не укусила его, не впилась своими инфицированными зубами.
-Мы с тобой одной крови, ты и я!- прошептал он и убрал палец.
Отдохнув , он пошел дальше. Крыс становилось все больше, он чувствовал запах гниющей рыбы и понял, что находится где-то в районе порта. Таким образом, он прошел всего несколько сот метров, если его догадка была верна. Тут он наткнулся на первое ответвление, но решил придерживаться железного правила опытных спелеологов – поворачивать только в одну сторону. Он выбрал левый рукав и продолжил путь, подсвечивая фонариком. Крыса теперь следовала за ним, видимо, они вступили в местность, ей незнакомую.
-Послушай, мы с тобой уже давно знакомы, а я даже не знаю твоего имени. Я не могу звать тебя просто «крыса». Во-первых, среди людей это слово имеет отрицательную коннотацию, а во-вторых, должен же я как-то отличать тебя от твоих подружек, которые и в поэзии-то не разбираются.
Ничего не ответила крыса, только продолжала неотступно следовать за К.
-Хорошо,-продолжил монолог К. – Если ты не против, если  ты согласна доверить мне эту ответственную миссию, я сам подберу тебе имя. Только дай мне подумать, говорят, смена имени меняет и судьбу. Наверное, у тебя было какое-то имя, просто я его не знаю. Я подберу тебе имя, которое сменит твою судьбу. Не знаю, будешь ли ты благодарна за это. Дай мне только подумать...
Он замолчал и некоторое время они шли в полной тишине. Запах гниющей рыбы пропал, пропали и снующие грызуны. Очевидно, уже и порт остался позади. Стали попадаться трухлявые доски, истлевшая бумага. Видимо, когда-то этим ходом пользовались контрабандисты.
-О!- я придумал! Я назову те...
Фразу он не окончил. Шагнувшая вперед нога провалилась в пустоту, пытавшаяся вцепиться в стену рука соскользнула, и он рухнул вниз, увлекая за собой осыпающийся песок.
Очнулся он от боли и в полной темноте. Болела подвернутая под тело нога.. Он шевельнулся, желая высвободить ее, и его опять присыпало песком. И все-таки, помогая себя руками, осторожно, превозмогая боль, он вытащил и осторожно распрямил ногу. Отдохнув, он обследовал яму. Шаря руками, он наткнулся на теплый комок - крыса свалилась вместе с ним. Когда он дотронулся до нее, она чуть отпрянула в сторону. Определив, какой из краев ямы менее сыпуч, он отполз туда. Размер ямы был небольшим, он не мог растянуться там во весь рост, но сесть, выпрямив ноющую ногу,  ему удалось. В полной темноте он не мог определить глубину своей тюрьмы. Он вспомнил о фонарике. Скорее всего, фонарик упал в яму вместе с ним. Теперь у него появилась задача. Он начал методично перемещать порции песка от одного края ямы к другому. просеивая растопыренными пальцами. Просеяв и  переместив весь рыхлый песок, фонарика он не обнаружил. Ныла нога. Он ощупал ее в темноте – лодыжка чуть распухла. Он попытался оторвать подол трикотажной майки, в которой совсем недавно так лихо проник на борт «Салоников», но материя оказалась неожиданно крепкой. Тогда он надгрыз край и оторвал полосу шириной сантиметров десять. Наощупь обмотал лодыжку. Стало лучше.
Теперь можно было обдумать ситуацию. Он вспомнил где-то читанное: если вы попали в неприятную ситуацию. представьте себе, что вы – это кто-то другой, и то, что происходит с вами, это происходит с ним, с другим. От этого вам полегчает, обещал автор, и это было первым плюсом,  а во –вторых,  вы сможете трезвей оценить ситуацию - не будут задействованы эмоции. Идея ему понравилась. Он представил, что в темную яму свалился кто-то другой. Этот дурак другой мог и смотреть себе под ноги, или, если ты идешь в темноте, то никак уже не передвигаться с такой скоростью, и не быть настолько дураком, чтобы идя в темноте и неизвестно куда, придумывать имя  первой же встреченной крысе. Теперь, дурак, получи что положено. Ему нисколько не было жалко этого дурака, сидящего с ноющей ногой в какой-то яме. Дураки должны получать по заслугам. Он видел сидящего в яме дурака и его подругу, слегка тронутую крысу, будто кто–то демонстрировал ему фильм с неяркой подсветкой: все объекты и фон были серого цвета разных оттенков. Подсветка лилась из стенок ямы, как будто фосфоресцировала почва. Дурак даже умудрился потерять фонарь. При этих словах он заметил, как зашевелился дурак. Видимо, мысль о фонаре пришла и ему в голову.  Дурак переполз  в другой край ямы и, привалившись к груде просеянного песка, стал обшаривать только что оставленное место, взрыхляя верхний слой. К. увидел раньше дурака край какого-то твердого предмета, выглянувшего из растревоженной кучки, и тут же дурак с радостным воплем схватил этот предмет, и яму залил такой яркий свет, что К. даже пришлось зажмурить глаза.
Первым делом К. направил фонарь вверх. Яма оказалась неглубокой, может быть метра два с половиной. Стенки ямы были из крупного слежавшегося песка. Выскочить из ямы одним прыжком К. не смог бы – давно не тренировался. Построить ступеньки было тоже проблематичным решением  - песок мог осыпаться. Но ничего другого не оставалось. Он выключил фонарик, положил его в карман брюк и принялся сгребать к одной из стен кучу. Он надавил на нее сверху, и куча просела. Она не выдержит тяжести его тела. Что и требовалось доказать. Он снова подгреб кучу и покрыл снятой футболкой. Теперь куча расплывалась меньше при нажатии на нее сверху. Осторожно опираясь на стенку, он встал. Куча возвышалась примерно до пояса, и надо было еще взобраться на нее. Он попытался взобраться, переставив колено на футболку, но едва он перенес вес тела на это колено, песок раздался, и колено провалилось вместе с футболкой. Он сел на землю и решил посмотреть, а что там с дураком?
Дурак как раньше сидел в своей яме, так и сидел сейчас. Дурак дураком, потому что только сейчас он начал понимать всю серьезность ситуации. Дурак вытащил из песка футболку, встряхнул ее и надел. Потом он включил фонарик и поискал крысу. Крыса каким-то образом взобралась по стенке на уровень глаз сидящего дурака, выкопала там себе гнездышко и сейчас наблюдала за ним.
-Что делать? – спросил ее дурак. Ничего не ответила ему крыса, только продолжала смотреть круглыми глазами, в которых уже не было прежнего сияния. Дурак выключил фонарик. Дурак вспомнил диалог воина-толтека дона Хуана с учеником воина-толтека Карлосом.
-Смерть всегда за твоим  левым плечом,-говорил дон Хуан. –Когда придет твое время, она просто похлопает тебя по плечу.
-И что делает воин в этот момент? – спросил любопытный Карлос.
-Воин делает в штаны ,- ответил старый толтек.
Дурак повернулся и посмотрел через левое плечо. К. видел, как он всматривается в серую темноту. «Ничего не увидел дурак,-сказал голос за кадром,- но почувствовал чье-то дыхание...».
-Кто говорит?.- поинтересовался К.
-Это я, эмиссар ,- пояснил голос и продолжил,- это дыхание было ровным и оттого казалось нечеловеческим.
-Откуда ты можешь знать, что ему кажется? – спросил К.
-Могу! – веско сказал голос, закончив дискуссию.
Дурак между тем привалился к стенке и прикрыл глаза.. Эмиссар продолжал монотонным голосом пересказывать мысли, роящиеся в голове дурака. Он думает о том, рассказывал эмиссар, что попал в ситуацию,из которой не выбираются. «Он думает о том, что самое страшное в смерти, когда узнаешь о ней заранее».
-Он прав,- сказал К. – Нет ничего хуже. Тем более, когда нечем заняться перед смертью: не надо решать, кому оставить поместье, а кому – городской дом, даже нет удовольствия лишить кого-нибудь наследства, то есть, нет того, что скрашивает ожидание конца.
-Вот от этого он и страдает,- подтвердил эмиссар. – Еще он думает о том, стоит ли сейчас бороться за то, чтобы умереть позже.
-Да,- я это понимаю,- сказал К. – это как в очереди к зубному врачу, когда лечили по-простому : пропускаешь впереди себя всех подряд, но все равно ведь когда-то придется войти в кабинет. Так не лучше ли сделать это сразу?
-Нет, не лучше,- сказал эмиссар. – Жизнь надо любить.
-Почему?
-Ваш рационализм меня огорчает. Не все поддается объяснению, тем более , что все ответы лежат за гранью рационализма. Поэтому надо поддаваться чувствам. Если вам нравиться жить – боритесь за жизнь. Если не нравится, подумайте об альтернативе, и вам понравится. Кроме того, если вы и приложите немного усилий, что вы потеряете?
-Вы не работали раньше страховым агентом? Это не вы ли пытались мне всучить страховку пылесоса, которого у меня отродясь не было? И говорили, что из двух вещей – пылесоса и страховки, страховка важнее, потому что если даже я куплю пылесос, то я уже застрахован. Это же приятно, говорили вы.
К. услышал, как эмиссар обиженно шмыгнул носом. Больше он в эфир не выходил.
К. не знал. сколько времени он просидел так, привалившись к стенке своего последнего пристанища.. Очевидно, он забылся и когда открыл глаза, не сразу осознал, где находится.. Ничего не изменилось.Темнота по прежнему окружала его, нога стала ныть поменьше и хотелось пить. От жажды я и умру, подумал он. У меня растрескаются губы, я вскрою себе вены, чтобы напиться крови, перегрызу их и умру с алыми губами. Песок пропитается алым, но никто этого не увидит. Соберется окрестная братва – жучки, муравьи, сколопендры – полакомиться эритроцитами, крысы попируют ...
Он включил фонарик. Крыса сидела в своей норке, выкопанной в стене и смотрела на него. Она ведь давно могла уйти, крысы умеют копать ходы не только в песке. При взгляде на нее, ему еще больше захотелось пить. Видимо, она прочла его мысли, но не сдвинулась с места. Треть стакана жидкости и грамм сто мяса – так он оценил ее пищевую ценность. В экстремальных условиях это два дня жизни. Он протянул руку и схватил крысу. У нее оказалось очень мягкое и бескостное тельце. Это ощущение осталось у него в руке и после того, как он выбросил крысу из ямы.
-Мы с тобой одной крови, ты и я! – театрально завершил он сцену расставания. Темный зал ответил рукоплесканиями.

Негде даже было делать зарубки, чтобы отмечать дни, ночи, месяцы, проведенные в песчаной темнице. Да и зачем? Уже не одно поколение сменилось на поверхности земли, прокатилась третья мировая война, потом наступил ледниковый период, и вымерли обитатели лесов и полей Европы. и даже жители  когда-то знойной Австралии, вынуждены были копать себе норы, устилая их кожей окоченевших кенгуру, ибо бежать им было некуда, не то что, европейцам, проложившим себе санный путь через Ближний Восток в экваториальную Африку, где в хорошие дни температура достигала пяти градусов по Цельсию, и там и сям из-под снега выглядывал робкий подснежник, и детвора оставляла свои иглу и толпилась вокруг, дивясь чуду природы.
А он все сидел, уже даже не распрямляя затекающие члены – а зачем?, он чувствовал , как по телу начинают сновать какие-то, легко покусывающие кожу, начиналось, готовилось пиршество жизни. Он представлял себе, как в Тель-Авиве, или в Москве, или даже в Риме на площадь  у собора Святого Петра свалился бы с неба барашек величиной с сам собор, то-то радость испытали бы латиняне, то-то пир был бы на весь крещенный мир. Поэтому он понимал этих жучков, уже наверное созвонившихся с дальней родней и пригласивших ее на дармовое, и от этого еще более вкусное угощение. Ну и пусть, подумал он. Это совсем не огорчало.
Очень хотелось пить. Он пощупал зубами вены на руке, прикусил. Боль была вполне терпимой. Опять возник вопрос – а зачем? Напиться крови и продлить агонию? До свиданья, сказал он окружающему миру. А скорее всего – прощайте. Мне было с вами никак, расстанемся без сожаления, сказал он постукивающим зубами от холода австралийцам, прощайте, я ухожу.
Он начал дышать медленно и равномерно, чередуя плавный тихий вдох и длинный, почти незаметный выдох. Предстояло воплотить много раз читанное – остановить сердце. Спокойным сознанием он дотянулся до пальцев ног, погладил их, расслабил и попрощался, потом поработал с икроножными мышцами, набухшими и тугими. С ними работы было подольше, пришлось уговаривать чуть ли не каждое волокно, чуть ли не каждый капилляр, но время и терпение у него было в избытке. И вот сознание уже поползло к бедрам, тазу. Он с удовлетворением отметил, как растворились в небытии ноги и переключился на руки, пополз, как медленная улитка-анестезиолог от пальцев к плечам, расслабил мышцы шеи, поработал с мимическими мышцами лица, и спустился к конечной цели своего путешествия – к сердцу. Сердце работало спокойно и беспристрастно. Сознание остановилось, приспосабливаясь к ритму. Сознание настраивало себя по ритму сердца, как по камертону. Оно подкралось к этому стуку, проникло в него, и обосновавшись внутри, попыталось слиться с ним, стать единым. Медленно- медленно оно само становилось глухим ритмичным звуком, его сутью. Внезапно, неожиданно, не вызвав никаких потрясений, он увидел свое сердце: будто голографическая картинка соткалась из пустоты. Несомненно живое сердце прокачивало через себя кровь. Сердце было не глянцевое и четкое, как рисуют в анатомических учебниках, оно выглядело как любой работающий механизм,  пульсирующая груша с подсоединенными патрубками, трепетали сокращающиеся мышцы... Сердце не выглядело очень уж ухоженным, он смотрел на него, изучая каждую подробность, какая-то часть его была и внутри, и это стереоскопическое знание было несомненным, но какая-то часть его помнила, зачем он здесь, и он, овладев сердцем изнутри, начал медленно, но осторожно замедлять пульсации... Потом в видимой картине произошла какая-то странность, какая-то сила исказила, а затем и убрала все, он почувствовал одеревеневшие мышцы, а потом и острую боль, с трудом овладев мышцами шеи, он мотнул головой, и что-то слетело с его лица, а потом почувствовал кровь, затекающую прямо в рот. Он нашарил фонарик и включил его. Рука была красной и липкой. Он потрогал пораненный нос, из которого и лилась кровь, а потом направил фонарик на другой конец ямы. Там сидела крыса и щерила окровавленные зубки. Между ним и крысой висело то, чего раньше не было. Он направил фонарик вверх – сверху свисала лохматая и очень непрочная на вид бечевка, такой раньше обвязывали ящики. Осторожно, еще не зная зачем, он потянул за нее, и услышав шорох, едва успел прикрыть голову руками...
Они выбрались из ямы вдвоем: он, и сидящая у него на плече крыса. Из упавших на него достаточно трухлявых, но способных выдержать какой-то вес досок, досок от сломанного когда-то ящика, он сумел соорудить подобие ступенек, вкопав доски на разной высоте ямы. Он выбрался из ямы, лег на землю и заплакал. Он удивлялся сам себе – откуда взялись эти слезы, но давал им течь. понимая, что такова реакция организма и уважая эту реакцию. Поплакав, он встал, и подволакивая ногу, поплелся дальше, уже не жалея фонаря. Кровь из укуса продолжала течь, и он пил ее с благодарностью. Но уже через каких-то десяток шагов израненный нос ощутил иные запахи иных миров: запахло подгнивающим мясом и в то же время какой-то свежестью. Несомненно, где-то была дыра, сообщающаяся со свободой. Он ускорил шаг, насколько это было возможно. Вдруг ему послышалась человеческие голоса. Он подумал, что опять расплачется, но на этот раз обошлось. Голоса становились все слышнее, он добрался до проема в стене подземного хода, заколоченного досками, оттуда слышались голоса и сквозь щели пробивался свет. Он хотел позвать, крикнуть, но неожиданно громко чихнул. Голоса стихли...




                Глава пятнадцатая

К. услышал шаги. С той стороны досок остановился кто-то, в щели возник глаз, моргавший в свете фонарика:
-Вы действительно хотите войти?
К. кивнул.
Послышался треск отрываемых досок, и К. вступил в образовавшийся проем. Свет сейчас же погас и он - в который уже раз! - оказался в кромешной темноте.. Он терпеливо ждал, привыкая к обстановке. Под потолком возник слабый луч. Усиливаясь, он проложил дорожку от  К. к куче тряпья, наваленной на широкую скамью. Очарованная Крыса соскочила с плеча К. и пробежала к скамье. Без особых усилий вспрыгнув на нее, она начала копошиться в груде тряпок. К. видел только ее длинный шевелящийся хвост. Растревоженная крысой, на пол посыпалась труха, потом заскользила вниз материя, увлекая за собой пытающуюся удержаться крысу.. Крыса не выдержав. соскочила на пол, и сейчас же из темноты вылетел нож, разделивший ее на две равные половинки. В четком свете юпитера К. увидел, как сверкнул ее последний взгляд, направленный на него, как дергались в последних конвульсиях лапки, как в последнем усилии грозно и жалко ощерились острые зубки.. а потом сползший кусок ткани прикрыл ее последним саваном, а на месте съехавшей материи обнаружилась человеческая кисть.
По светящейся дорожке К. подошел к скамье и приподнял ткань. На скамье лежал, несомненно , труп. К. снова прикрыл лицо лежащего тканью и...
Очнулся он под звук ссорящихся голосов. Две женщины ссорились рядом с ним. Очень хотелось пить. Он так и прошептал спекшимися губами: «Пи-ить...» и сейчас же к нему протянулись и над ним столкнулись два стакана с водой, и пролитая вода залила лицо, частично попав и в рот.. Он сглотнул попавшую в рот влагу и прислушался к продолжающемуся спору. Как оказалось, женщины оспаривали право находиться рядом с ним и ухаживать за ним. Он хотел подсказать им делать это по очереди, но из горла вырвался только хрип. Тотчас над ним склонились две хорошенькие головки, и опять протянулись два стакана. Сейчас дамы были осторожнее, и он отпил поровну из каждого стакана. Дамы рассмеялись и перестали ссориться.
-Какой он милый, - сказала одна из них.
-Очень милый,-подтвердила вторая.
-Вот как бывает,- сказала первая дама.
-Удивительный случай,- согласилась вторая и обе погладили К. по  голове.
-Он перенес много страданий.
-Да. и это видно. Но  он с честью перенес их.
-Он мужественный человек.
К. приятно было слышать этот щебет. И крыса бы порадовалась за него.. Он вспомнил трагическую смерть крысы, спасшей ему жизнь, крысы, любившей хорошие стихи. Ее смерть в момент, когда он почувствовал себя спасенным, показалась ему символичной. Будто она передала ему эстафету.. Какую эстафету? Он подумает над этим.
Духи склонившихся над ним дам волновали его и отвлекали. Последнее, что он помнил, был софит. Сейчас свет был неярок, и лился откуда-то сзади.
-Он грязен,- сказала одна из дам.
-Он нечист,-подтвердила другая.
-Он долго путешествовал. Он перенес много страданий.
-Да, и это видно. Мы должны помочь ему восстановить силы. Мы должны помочь ему.
-Да, это благородная задача. Мы должны помочь этому мужественному человеку.
-Он грязен.
-Мы должны помочь этому мужественному человеку. Мы его обмоем.
-Да, он грязен.
На него полилась вода и четыре ручки начали скрести тело.  Он лежал совершенно голый на клеенке, постеленной на стол. Две женщины поливали на его, черпая воду из ведра на деревянном полу.
-Лежите, лежите,- сказала одна из них.
-Лежите, вам надо отдохнуть. Потом все расскажите, - сказала вторая.
-Да, не надо торопиться, потом все расскажите. Закройте глаза.
Он закрыл глаза. По лицу мягко прошлись губкой, ковырнули в ушах маленькими пальчиками.
-Он прекрасно сложен.
-Классическая фигура. Я думаю. ему есть о чем нам рассказать.
-Конечно, он же путешественник. Я бы была ему хорошей женой.
-И я тоже.
-Мы бы не ссорились. Я умею ладить с такими красавцами.
-Он бы изменял тебе со мной.
И дамы рассмеялись.
-Он готов!- объявили они в унисон, и сейчас же вспыхнули софиты, дамы помогли К. слезть со стола, и встали по обе стороны от него.
-Кланяйтесь, кланяйтесь!- шепнули они и, взявшись за руки, все трое поклонились.
-Я знал, что мы встретимся,- Режиссер смотрел как К. одевается в принесенную ему чистую одежду. –Сейчас доставят что-нибудь поесть.
И действительно, уже знакомые дамы принесли котелок и деревянную ложку.
-Ешьте, а я еще вернусь,- Режиссер оставил его с дамами.
-Мы его покормим, - сказала одна из дам.
-Конечно, могу представить, как он голоден,- добавила другая.
Так, переговариваясь, они посадили его на стул, и, обвязав чистой тряпкой,  начали поочередно подносить ложку.. В котелке было печенье, замоченное в молоке.
-Это очень полезно,- сообщила одна из дам.
-И питательно,- добавила другая.
-Вы не удивляйтесь, так мы встречаем далеко не всех,- сообщила одна из дам.
-Только для вас сделано исключение, -подтвердила вторая дама.
-Я не знаю, что будет дальше, но вы всегда можете рассчитывать на нас.
-Мы всегда будем поблизости.
-Вам будет приятно видеть нас рядом с вами.
-Мы постараемся не оставлять вас одного.
-Мне очень приятно проводить с вами время, -не выпадая из тона, произнес первую осмысленную фразу умытый и насытившийся К.. Потом он пожелал узнать, как зовут его новых заботливых подруг
-Ах, как не назовите, нам все равно будет приятно, - зарделись дамы.
-Но если вы настаиваете, зовите меня Дама, Приятная Во Всех Отношениях, Дэ-Пэ-В-в –О,-сказала одна из дам.
-А меня – Дама, Во Всех Отношениях Приятная, Дэ-В-вэ –О-П,- сказала другая.
-Я так и буду делать,- согласился К. – Дэпэво и Двэоп.
-В ваших устах это прозвучало довольно пренебрежительно, - с обидой сказала одна из дам.
-А мы так старались!  - обиделась и вторая.
-Ему не хватает такта!
-Он так огрубел в своих путешествиях!
И, фыркая, дамы удалились.
-Я их, кажется, обидел,- сказал К. подошедшему Режиссеру.
-Не обращайте внимания. Они просто отработали свою мизансцену. Сейчас мой выход.
-Что за пьеса ? – поинтересовался К.
Режиссер неопределенно повел руками.
-Какова моя роль? – продолжал допытываться К.
-Та, которую вы играете...
 Сейчас под потолком горел одинокий софит, освещавший их двоих. Потом засветилась еще одна точка и поползла по уже знакомой К. дорожке. Скамья оказалась в центре второго светового круга. Режиссер и К.. переместились к скамье. Режиссер скинул попону, прикрывавшую тело, и осмотрел труп.
  –Кто же его так ?-вопросил Режиссер.
-Да вот он и убил,- развернувшийся на бок труп недовольно кивнул на К.,- Вот он и пырнул меня, спящего... Вот, смотрите.
Лежавший мужчина нехотя поднялся, задрал майку и повернулся спиной.. Режиссер послюнявил палец, потер черное пятнышко, понюхал сам и дал понюхать К.:
-Действительно, кровь.
Палец пах чесноком.
-Ну, что там?- нетерпеливо поинтересовался мужчина.
-Да все нормально, -успокоил его Режиссер. От пятнышка не осталось и следа. –А за что это он вас?
-Да за крысу!,- презрительно отозвался мужчина и сплюнул на пол. Потом опять улегся на скамью.
-Как же это так?- дружески взяв К. под руку и приглашая к прогулке, попенял Режиссер.- Жизнь человеческая бесценна, учили нас..
-Да он живой,- вяло запротестовал К.
-Кто?-удивился Режиссер.
-Да этот,- К. кивнул в сторону скамьи.
-Вы уверены? – в руках у Режиссера появился длинный никелированный пистолет и он, почти не целясь, выстрелил.  Лежащий дернулся, захрипел и обмяк.
-Театр!-отреагировал К.
-Посмотрите под лопаткой,- Режиссер покачивался на каблуках и сладостно вдыхал пороховую  гарь,- я редко промахиваюсь.
На майке расползалось темное пятно. К. задрал майку. Из небольшого отверстия толчками выдавливалась кровь. К.тронул лежащего за плечо и тот вяло перекатился на спину. Из-под полузакрытых век мертво поблескивали глаза.
-Месть – нехорошее чувство, но я вас понимаю. Стоило ли устраивать балаган из-за какой-то крысы. Но вы его славно укокошили.
-Я не убивал!
-То есть – как?!- изумился Режиссер – Но он же мертв! Ах, да! – вы хотите сказать, что его убила пуля, этакий кусочек свинца, летящий с большой скоростью. Слабая отговорка для образованного человека. Не стоит сваливать на пулю. Может у вас возникли сомнения – а не я ли причастен к гибели этого несчастного? Такая мысль сама по себе невероятна, как невероятно все, не имеющее под собой основы. Может быть, мой палец и нажал на курок, но за крысу мстили-то вы.
В крайнем раздражении Режиссер вступил в световой круг второго софита и софит сейчас же погас, поглотив его. Начала свое движение скамья с телом и тоже вскоре исчезла в темноте.
-Я хочу спать!-заявил К. темноте, после чего улегся прямо на пол. Простившие его приятные во всех отношениях дамы вынесли небольшую ширму и огородили его. Одна из них села у изголовья с большим опахалом, а вторая устроилась у ног и начала что-то напевать, тихое и мелодичное. Колыбельную.

К. просыпается..
К.(протирая заспанные глаза): О-ох!
(Он с недоумением рассматривает ставшие красными ладони. В это время тяжелая капля падает ему на лицо. Он переползает на другое место и пробует красную жидкость на  язык)
К.: Кровь!
(Включается второй софит, высвечивая мужскую фигуру со строгим лицом,)
К.: Что у вас тут делается? Везде кровь!
(Человек не отвечает, продолжая пристально смотреть на К. От напряжения по его лицу начинают струиться слезы.)
К.: Я пожалуй пойду, дома, поди, уже заждались.
Человек(не меняя выражения лица): Стоять!
(К. останавливается, с любопытством глядя на человека. Наконец по лицу человека проходит короткая судорога, он вздыхает и обтирает лицо)
Человек: Это у меня нервное. С детства.
К.: Раньше я не замечал за вами такое.
Человек: Мы с вами раньше встречались? Исключено.
К.: Раньше вы были Режиссером.
Человек.: Раньше вы никого не убивали. Я - Инспектор.
К.: Инспектор – чего?
Инспектор: Здесь вопросы задаю я!
К.: Пожалуйста, инспектор!
Инспектор (заметно смягчаясь): Так-то лучше. А то сразу и грубить.
(Появляются две дамы, приятные во всех отношениях. У одной из них тазик, у другой – тряпка)
1-я дама (обтирая лицо К.): Какой вы несносный. Нельзя оставить вас ни на минуту.
2-я дама: Вас только оставь на минутку, так сразу и убивать.
1-я дама: Удивительный народ эти мужчины.
Инспектор: Вы мешаете дознанию!
1-я дама 2-й: Кто это?
2-я:                Кто это?
К.:  Это – Инспектор.
(Инспектор целует ручки дамам. Потом застывает со строгим выражением лица)
К.(дамам): Это у него с детства.
По лицу Инспектора начинают струиться слезы.
К.(дает пощечину Инспектору ): Бах-х!
Инспектор( не меняя выражения лица) : Это не помогает. Проверено.
К.: Мне помогает! (Дает еще одну пощечину)
1-я дама: Это интересно. С ним сейчас можно делать все?
2-я дама: Все-все?
Инспектор( не меняя выражения лица): Да, пожалуйста!
1-я дама: Почему-то у меня появляются сексуальные мысли.
2-я дама: Да, мы такие испорченные.
Инспектор( требовательно): Ну?!
К.: Чувствуйте себя свободно.
Дамы переглядываются и подступают ближе к Инспектору. Но у того по лицу проходит судорога , он глубоко вздыхает и вытирает слезы.
Дамы: Мы можем продолжать?
Инспектор: О, да!
Гаснет софит, освещавший Инспектора и дам. К. поворачивается к темному залу.
К.: Удивительная и невероятная история!
Гаснет последний софит.

На сцене К. Он сидит на полу посредине светового круга. Под потолком зажигается неяркий свет и К.видит - он окружен группой зрителей. Рядом с ним появляется Инспектор и дружески кладет руку на плечо.
К.: Что, расследование закончено?
Инспектор:Какое расследование?  Что с вами?
К.: Здравствуйте, Режиссер!
Режиссер: Здравствуйте! Долго же вы спали. Мы уж тут ждем-ждем с нетерпением.
Зрители зашумели, подтверждая слова Режиссера.
-Они ждут от вас новостей, подробностей,- Режиссер указал на сидящих вокруг и те дружно закивали.
-Мое путешествие началось в один из пасмурных дней, которые так часто посещают ту местность, из которой я прибыл,- начал свой рассказ К. – Редкий иноземец посещает те края, пользующиеся заслуженной дурной славой.
-Почему? – спросил мужчина с доверчивым лицом, сидящий в первых рядах , но на него возмущенно зашикали.
-А края те пользовались дурной славой по нескольким причинам,- неторопливо развивал повествование К.,- некоторые из них имели основу, а остальные являлись предрассудками, которые так легко находят дорожку к сердцу расположенного к ним слушателя, и укореняются там, и с жаждой впитывают любое себе подтверждение, и с негодованием отвергают даже тень сомнения. Увы, такова человеческая природа...
Подошла женщина, приятная во всех отношениях, она обтерла лицо К., затем той же тряпкой обтерла его руки и присела рядом с остальными слушателями. Воспользовавшись паузой, мужчина с доверчивым лицом опять вопросил:
-Почему?
-Скажите, а черепахи там большие? – зардевшись от смущения, задала вопрос одна из слушательниц и даже приоткрыла рот в ожидании ответа.
-Черепах давно съели,- мрачно ответил К. и почтил память черепах минутой молчания, встав и склонив голову. Женщина, задавшая вопрос, встала вместе с ним. Остальные притихли, выражая сочувствие.
-Дальше, дальше,- зашумели после траурной паузы и потребовали продолжения рассказа. К. рассказал им, как пробирался на утлом челне между Сциллой и Харибдой, как в Колхиде превратили его в золотого осла и заставили заниматься сексом с местными распутницами на потеху всей публике, как потом судьба забросила его в страну леопардовых людей, жизнерадостных и приветливых днем, а по ночам, накидывавшим шкуру леопарда и разрисовавшим себя пятнами, и надевавшим на пальцы длинные острые металлические когти, и в таком виде рыскавшим по дорогам в поисках одинокого путника, и найдя несчастного, набрасывались на него, перекусывали яремную вену и глумились над трупом, вырезая у жертвы сердце, печень и тонкий кишечник. К. чудом избежал такой участи, так как у набросившегося на него человека-леопарда случился приступ астмы, очевидно, аллергического происхождения, так как К. в то время пользовался туалетной водой, приготовленной для него одним старым корейцем. Эта туалетная вода предохраняла от кровососущих насекомых и уменьшала потенцию, что было немаловажно для путешественника, долгие месяцы проводившего вдали от человеческого жилья. Видимо, запах этой воды вызвал у человека-леопарда приступ удушья, и он, забившись в конвульсиях, не сумел перекусить яремную вену. И пока он приходил в себя, К. уже переправился на территорию соседнего племени, правда, имевшего свои недостатки. В этом племени все лекарства делались из выделений трупа, несколько дней полежавшего в гамаке на открытом пространстве. Все выделения собирались в сосуд, выдолбленный из тыквы, и пропитывались выжимкой из лазурной жабы, обитавшей в нескольких днях пути в скрытой горами лощине, дорогу куда показывали только посвященным. Жабу полагалось доставлять к больному живой, и это было трудной задачей, потому что уже после нескольких часов путешествия жаба начинала тосковать по покинутому болотцу и нередко ностальгия заканчивалась преждевременной смертью.. Тут К. немного запнулся, потому что не помнил точно, что еще рассказывала Шахерезада про лазурных жаб, и дама, во всех отношениях приятная, поднесла ему стакан с водой, откуда он с благодарностью испил. Он решил перескочить через несколько подробностей и продолжил свое повествование.  В то время, как К. попал на территорию этого уважаемого племени, одного из самых уважаемых людей постигла странная болезнь: он стал говорить на языке, которого отродясь не слышали в местных лесах, и, кроме того, по ночам его стал покидать ленточный червь, уже многие годы сосуществовавший с ним в симбиозе, отчего по ночам этот уважаемый человек начинал ужасно толстеть. а к утру, когда ленточный червь возвращался в тело, он катастрофически худел.. Чтобы излечить эту странную болезнь, в заветную лощину был послан гонец, и через два дня после его ухода в гамаке, подвешенном на поляне, должен был уже появиться труп, чтобы соки успели перебродить в нем как раз к возвращению гонца. Команда спасателей, отправленная за искомым сырьем в соседнее племя, не вернулась, и решено было обойтись местными ресурсами. В таких случаях кидался своего рода жребий: Шахерезада рассказывала, что все племя ложилось вдоль ручья и шаман капал каждому на голову сок сахарного тростника, и на кого первого садилась лесная пчела, тому и предназначено было быть лекарством для больного. К. не стал рассказывать версию Шахерезады. Он несколько драматизировал ситуацию: в его изложении все племя рассаживалось на поляне с завязанными глазами и шаман запускал туда священную змею, которая сама находила жертву. Так что, когда К. спасаясь от леопардовых людей, выскочил на поляну, длинная крапчатая змея ползала между спокойно сидевшими людьми, а старый шаман, опираясь на посох из позвонков крокодила, наблюдал за церемонией. Шаман коротко свистнул змее и она нехотя вернулась к нему, обвившись вокруг пояса, а заостренную головку уложив на тощее плечо хозяина. Обрадованное племя с благодарностью окружило К. , и...
-Чушь! – громко сказал бледный юноша с выбитыми передними зубами, появления  которого К. не заметил. – Там было совсем не так...
Присутствующие возмущенно попытались закрыть ему рот, но юноша стоял на своем.
-Я был там!,- заявил он таким тоном, что не поверить в это было невозможно.
Юноша изложил свою версию событий. Оказалось, что он, изможденный после месяца лишений, последовавших за кораблекрушением одного из клиперов чайной компании, отсыпался в кустах и был разбужен шумом. Осторожно выползая из кустов, он увидел дикарей, окруживших белого человека. Недолго думая, первой же своей отравленной стрелой он поразил шамана, а затем, схватив позвонки крокодила, обратил в бегство и остальных...
-А, так это были вы?! – обрадованно воскликнул К.
-Да, это был я!- скромно ответил юноша.
Они обнялись.
-Узнаю брата Шуру! - прошептал растроганный К.
Неполнозубый украл праздник у К. Теперь все взоры были обращены на него. Он вышел в середину круга и начал подробную повесть своей жизни, из которой слушатели почерпнули много интересного. Он рассказал, как попал в племя муррингов, где и прошел обряд инициации, одним из следствий которого было отсутствие двух передних зубов. В племени муррингов, племени непревзойденных охотников, в этот просвет вставляли короткую деревянную трубку, заряженную стрелой, пропитанной трупным ядом. В отличие от племени, едва не превратившим К. в целебное снадобье, здесь трупы использовались для прямо противоположных целей. Юноша проследовал в угол подвала, где высилась горка сметенного в кучу мусора, поковырявшись, нашел что-то и вернулся к слушателям.
-Сейчас я вам покажу, как готовятся отравленные стрелы.
Он вытащил из коробки спичку, обкусил головку с серой и заострил полученный конец боковыми зубами. Потом он раскрыл ладонь и вонзил полученную стрелочку во что-то мягкое. Поковырявшись там, он вытащил ставшей бурой спичку. На ее конце болталась темная ниточка. К. показалось, что это был тонкий кишечник.. Он был прав - когда юноша разжал ладонь, на пол выпал грязный комок, в котором только по длинному беззащитному хвосту можно было опознать некогда Очарованную Крысу...
-Вот так приготавливаются отравленные стрелы,-провозгласил юноша, стряхнув тонкий кишечник. –Кто хочет испытать на себе их действие?
Все дружно подняли руки.

-Что за пьеса? – спросил К. у Режиссера, отведя его в сторону.
-Вам название или суть?
-И то, и другое.
-«Утро в Гренландии». Суть осталась прежней – каждый играет то, что хочет.
-Я уже где-то встречался с таким подходом. Сформировавшемуся человеку предлагают без всяких ограничений реализовать свои самые тайные желания, если не физически. то хотя бы виртуально. Реализоваться.
-Вы говорите об «Игре». Но – неужели вы не видите разницу?
-Там площадка поуютней,- вспомнил К. мягкую постель Шахерезады и какой-никакой завтрак.
-Может быть, может быть,- словно прочтя его мысли, усмехнулся Режиссер. –Но есть различия гораздо существенней.
-Не заставляйте меня думать,- попросил К.
-Хорошо, я вам помогу...
-Да, кстати,- перебил К,- а почему вы разговариваете только со мной, выделяете меня – я вам так нравлюсь?
-Таковы  законы драматургии. В каждый момент действие вертится вокруг одного центра, даже если это незаметно и не осмысливается. Невозможно дробить внимание – не получишь желанного эффекта. Ваше драматическое появление создало такой центр и инерция его действия еще продолжается. И не выделять вас – просто кокетничать. И через вас я способен воплотить свои режиссерские задумки гораздо проще - поскольку сейчас вы являетесь центром , мне достаточно повлиять только на вас, а не уговаривать всех и каждого. Достаточно легкого вращения руля – тонкое управляет грубым. Вы тот руль.
-С этим выяснили,- согласился К. – А теперь насчет различий...
-Чтобы преуспеть и наслаждаться в  «Игре», нужно воображение.. Здесь отрываются в живую.
-Тоже ясно,-согласился К. – Вы не даете им задания, они не спрашивают совета?
-А зачем?
-Но вы – Режиссер.
-Да, но они не знают об этом.
-Как эти люди попали сюда?
-Вон, через ту дверь...-Режиссер показал на темный дальний угол.- И – помните: любому правителю нужен умный визирь...
С этими словами он отступил в сторону и сейчас же К. был окружен возбужденной толпой. Энергично работая локтями, к нему пробились обе дамы, приятные во всех отношениях.
-Итак, все решено,- сказала одна из них.
-Да, наконец-то, мы и не сомневались,- подтвердила вторая.
-Вы нас не забудете.
-Мы всегда будем с вами.
И обе радостно заплескали в ладоши. Возбужденная толпа подхватила аплодисменты и сейчас же из нее вычленились четверо молодцов, пронесших К. и поставивших его на стол.
-Слава нашему президенту!- послышались голоса из разных концов, и толпа опять разразилась восторженными аплодисментами.
-Речь! Речь!- требовала публика.
К. наклонился к одной из своих обожательниц:
-Что происходит?
-Милый, вы теперь президент,- проворковала дама, во всех отношениях приятная.
-Мы вас избрали, -подтвердила вторая дама.
-С каким результатом?- поинтересовался К.
-У нас голосование тайное,- снисходительно объяснила первая дама, - поэтому никто не знает его результатов.
-И, потом, если вас избрали,- какое значение могут иметь результаты? – добавила вторая.
-Речь! Речь! – скандировала толпа.
-Здесь я вам  помочь не могу,- самоустранился Режиссер и опять нырнул в возбужденную толпу.
-Друзья! – К. простер правую руку над толпой и толпа замерла.
-Друзья! .- повторил К. , наслаждаясь эффектом.- В эти волнующие минуты, когда мое сердце переполнено благодарностью и гордостью за вас, сделавших столь правильный выбор, я могу сказать только одно : я – с вами! Я вас не подведу!
-Он не подведет! – заорала толпа и разразилась бешеными рукоплесканиями и свистом. Двое молодцов на плечах понесли К. в дальний угол, отгороженный тяжелым занавесом. Там, за занавесом, его уже ждали дамы, первая и вторая.
-Это будет ваша резиденция,- сказала первая дама, - здесь очень славно проводить время.
-Да, - с грустью подтвердила вторая дама, - здесь очень славно мы проводили время.
И, заплакав, удалилась. И немедленно из-за занавеса показался Режиссер.
-Поздравляю, поздравляю!- он мелкими шажками просеменил к К. и двумя руками встряхнул его руку. – Лучшего выбора невозможно было бы сделать. Я так и говорил своей супруге, нет, только он, только он! Да, я забыл вам представиться...
-Нет – нет,- перебила его оставшаяся дама. – придет время, я сама все расскажу..
-Ну что ж, дорогая, не буду вам мешать,- и человек, так удивительно похожий на Режиссера, откланялся и покинул резиденцию.
-Он очень хороший человек,- сказала дама вслед ушедшему. – Его все так любят. Это правда, иногда он может казаться неприятным, но кто от этого застрахован? Если человек хочет, чтобы его любили, так не надо этому препятствовать?
-Действительно,- согласился К.
-Вы ведь тоже любите, когда вас любят?
-Кто же этого не любит?
-Так что же вы раньше не сказали?! – и раскатав лежащий в углу матрац, расправив белье на нем, принялась взбивать подушку.
-Ах, какой вы милый! Ну, раздевайтесь же, раздевайтесь!- и сама уже скинула платье и нырнула под простыню.- Я люблю смотреть, как раздеваются мужчины. В этом есть какая-то тайна, да? Идите, идите скорее...



-Ну, вот опять!- заявил человек, похожий на Режиссера, воздвигаясь у матраца.
-Все было так замечательно,- первая дама в истоме откинулась на подушку,- ты милый, что привел его.
-Я рад, что ты довольна,- «Режиссер» присел на корточки и поцеловал ей руку,- ты же знаешь. какое удовольствие это мне доставляет. А сейчас, извини, нас ждут великие дела.
Он попросил К. побыстрее одеться и отвел в угол.
-Вы уж извините – отрываю вас в самый, так сказать, неподходящий момент. Но – тороплюсь исполнить свой долг и это меня в какой-то мере оправдывает. Как вы уже знаете , вы избраны президентом. Чтобы быть кристально честным, сообщаю – я голосовал против. Может быть, также голосовали и другие – никто не знает. Вас уже уведомили, что голосование у нас тайное. Но, тем не менее, ваше избрание, это очередной этап.
-Да-да!- с жаром подхватила присоединившаяся к ним первая дама. – Вы не хотите на мне жениться? Мне так нравиться быть президентшей. Да и неужто вы нарушите традицию – я была женой всех президентов.
-А сколько их было? - поинтересовался К.
-Да, нас не представили,- «Режиссер» щелкнул каблуками и протянул руку, - бывший, увы-увы... Бывший, бывший.. Теперь уж не нарушайте традицию, женитесь. Во всяком случае, я был счастлив с ней в браке.
И он снова галантно поцеловал руку первой даме.
-Вы согласны? Ой, пойду готовить свадебное платье,- и зардевшаяся дама скрылась за занавеской.
-Прелестная женщина,- бывший президент с грустью посмотрел ей вслед. – Как жаль, что все проходит. Я говорю банальности, но увы, мой друг, именно банальности и не дают сойти нам с ума. Хотя – и это банальность.
Из-за занавеса появилась первая дама:
-Как вам мое свадебное платье?
Платье было тем же самым.

-Ну, что вы чувствуете?- поинтересовался бывший, когда они, оставшись вдвоем, присели. – Трепет? Восторг? Робость? Пусть – подвал, чокнутые, но Президент! Будто масштабы меняют что-то. Суть одна, что у старосты класса, что у президента страны. Одни эмоции. Разница только в ответственности и наказании: чем платить за ошибки – уколом самолюбия или жизнью. Отсюда – адреналин, чем выше заберешься, тем круче адреналин.
-А что чувствуете вы?
-Адреналин. Отрицательный.
-Бывает и такой?
-О, да! Но мы с вами равны – вы еще не почувствовали себя на вершине, а я еще не прочувствовал свое падение..
Ворвались обе дамы.
-Праздник! праздник! Так хочется праздника! Давайте устроим праздник!
-Да, конечно,- смущенно пробормотал бывший и, сдувшись, удалился.
-Ну, вот.- радостно сказала первая дама, теперь мы устроим праздник.- Надо бы его казнить...
-Действительно, - подхватила вторая дама, - зачем он нам?
-Надо же как-то отпраздновать это событие! – и обе дамы энергично потащили К. в зал, отодвинув занавеску.
-Вот видите,- шепнула президентша,- он и сам этого хочет.
Низложенный предшественник, став на колени, примерялся к неведомо откуда появившейся деревянной колоде для рубки мяса. Он приложился сначала одной щекой, потом другой, стряхнул  прилипшие соринки и, удовлетворенно хмыкнув, расстелил на колоде носовой платок. Юноша с выбитыми зубами положил рядом с плахой широкий мясницкий топор со сверкающим, тщательно протертым лезвием.
Толпа начала скандировать: «Казнить! Казнить!»
-Ну же, решайтесь, решайтесь,- просяще протянула президентша,- экий вы бука. Все сейчас зависит только от вас.
-Не тяните,- посоветовал  вставший с колен предшественник, –толпа, знаете ли, импульсивна.
-Это все всерьез? – спросил К.
-Э... простите , не понял?
-Это – всерьез? – повторил К., показывая на плаху и топор.
-Неужели вы думаете - кто-то способен шутить такими вещами? К сожалению, мы еще не достигли такого чувства юмора.. И потом, это ведь так обыденно, к чему драматизировать. Каждый день мы поедаем трупы куриц и коров, и только потому, что они не могут рассказать на английском или иврите, как хочется жить. Сами виноваты. М-м-м.. соленая,- он попробовал каплю, упавшую К. на плечо. – Кровь. Над нами шук Кармель – мясные ряды.. Мы давим муравьев, потому что они маленькие, комаров, за то, что кусаются, так что же в смерти уникального? Ах, скажите вы, не ровняйте клопа с гомо сапиенс – заметьте, звание человека разумного присвоили мы себе сами, неизвестно, кем мы проходим в клопиной классификации? Вот вы спросили – всерьез ли это? Да ведь такой вопрос можно задать и задавать по любому случаю и поводу, ведь когда начинаешь задавать вопросы, все оказывается странным: зачем повязывать галстук, ведь это неудобно, зачем устраивать пышные похороны, зачем хотеть больше , если и так достаточно? Ничто не может пройти проверку вопросом , чем больше вопросов, тем более разжижается действительность, просто суп получается с ошметками былых представлений. А что собирает мир, что держит его в устойчивости, замазывает трещины, собирает в кучку и вылепляет в целостность? Традиции, ваше превосходительство, традиции. Они не говорят - почему, они говорят – как. И это очень правильно. Это те колонны, которые, с одной стороны, поддерживают площадку, на которой мы играем в жизнь, но, с другой стороны, ее и ограждают: выпадешь - захлебнешься в супе. Поэтому, на ваш вопрос – всерьез ли это?, отвечаю – не знаю. Но – так надо.
-А вы ... казнили своего предшественника?
-Видите ли, эта традиция создается на наших глазах, как и институт президенства. Поэтому мне не приходилось решать столь сложной задачи, за что я премного благодарен судьбе и провидению. Хотя теперь, когда это стало традицией, не думаю, что у вас возникают проблемы. традиция решает все за вас.
Внезапно говоривший застыл, и по его лицу покатились слезы.
-Инспектор,- сказал К. – с вами все хорошо?
-Да,- ответил Инспектор, не разжимая губ,- но учтите, это будет ваше второе убийство.
К. дождался, когда по лицу Инспектора прокатится освободительная судорога.
-Инспектор?
-Вы кого-то звали? Или вы разговариваете со мной? Тогда позвольте продолжить свою мысль. Мы говорим о традициях.  Эта тема неисчерпаема – некоторые утверждают, что традиции – это накопленный совместный опыт выживания, и трудно возразить на это, собственно, ничего иного в голову и не приходит, если не говорить о привнесенности некоторых правил не человеческими сущностями, но в таком случае следует говорить уже не о традициях , а о заповедях, обязательствах, и в это тоже надо верить и не задавать вопросов. Поэтому вопрос стоит ребром...
-Милый, надо решать.. Он заболтает вас,- прошептала первая дама, прикусив мочку К. крепенькими зубками.
Бывший президент окинул К. понимающим взглядом, кряхтя, опустился у плахи и положил на нее голову.
-Вы можете поручить это кому-то другому,- проворковала первая дама и  сексуально подышала К. в ухо.
-Если хотите, могу и я,- юноша с порочным лицом поиграл топором. Лезвие поблескивало в свете юпитеров.
-Можно и ему,- отозвался с плахи приговоренный.
К. подошел и опустился рядом с ним на колени:
-Вы это всерьез?
-О, Господи!- рассерженный бывший вскочил на ноги и потянул К. в сторону. – Чего вам не хватает?!  Поверьте, у вас не будет другого шанса. Вы ведь информатор, соглядатай, - я все про вас знаю. Не только отправить на казнь, но и самому казнить – много ли вы знаете таких счастливчиков? Это не пырнуть ножом в пьяной драке, не задавить по неосторожности автомобилем, не пальнуть ракетой на другой материк. Только вы! вы! ну, может быть, королевский палач в Саудовской Аравии, сможете испытать это. Вы будут уникумом, единственным обладателем подобного опыта, неужели это не соблазняет вас? Не манит ?
-Манит,- признался К.
-Уступите своему любопытству, это же так просто. Обычно людей останавливает страх – полиция, суд, Бог. Это ведь не про вас?
К. промолчал.
Отставник в задумчивости засеменил вокруг него и где-то на третьем круге остановился и хлопнул себя по лбу:
-Гениально! Ай да я, ай да сукин сын!
Он торжественно пожал К. руку.
-Вы пришли сюда истощенным, после скитаний, пережили борьбу за жизнь, страшную, изнуряющую борьбу, вы были на грани отчаяния, даже лучик надежды не светил вам в этой кромешной мгле, - и все-таки вы выжили! Вы сумели – да-да, вы! не возражайте – вы сумели повернуть колесо фортуны, ваше стремление к жизни победило все, вы доказали! Вы были на пике! А после пика привлекательна только пропасть. Маятник должен откачнуться драматически, чудовищно! О, как я вас понимаю! В этом моя, пусть маленькая, но – гениальность! Я могу проникнуться человеком, его чувствами, его чаяниями  ... Да,да, да! Мы так и сделаем! Это будет жест, которого не видела история!
-Нет!- сказал К.
-Это будет грандиозно! чудовищно! незабываемо!
-Нет! – сказал К.
-То, что я вам предлагал прежде – ноль, фуфло, пустышка. Что такое  убить?! Я ведь вам сказал – вы говорите «нет», но уже согласны. Вы соглядатай, коллекционер ощущений, зрелищ, эмоций. И я предлагаю вам то, что нельзя купить за деньги: я вам предлагаю про;пасть после пика. Поймите, это будет гораздо круче любого другого поступка или фразы. Поколения помнят какую-то ерунду, например, как сжигали Джордано Бруно. Что обесценивает его смерть, его, если можно так выразиться, – жест? То, что он шел на смерть ради чего-то, то, что сделали до него несчитанные миллионы, и после него тоже – за детей, за отечество, из-за оскорбленной чести. Это принижает, дает оттенок торгашества, и, в то же время, переводит в область аффекта, где подобным образом могут действовать если не все, то многие. Вы только представьте, как на этом фоне, замешанном на крови, страхе. ненависти, варварстве, гордыне, будет выглядеть ваш чистый нематериальный жест, прозрачный и легкий, как ветерок. Запоминается не бандитская разборка со стрельбой, руганью, поножовщиной. Запоминается ленивое движение руки, втыкающей отвертку в левый глаз случайного прохожего, на какой-нибудь центральной улице, прохожего, виденного в первый и  - точно – в последний раз. Немотивированность, беспричинность. И у вас есть эта возможность. Когда вы карабкались из песчаной ямы, когда, собирая волю в кулак, бились за свою жизнь – это было потрясающе, грандиозно, но – обычно. Так поступают все, с той или иной степенью успешности. У вас есть шанс: легко, с улыбкой отдать то, за что другие – да и вы - готовы бороться до конца.
-Понял,-сказал К.
-Интересно! – сказал К. и пошел к плахе.
-Внимание! – бывший поднял обе руки и толпа притихла. – Президент уходит в отставку. Навсегда!
Толпа разразилась рукоплесканиями.
К. встал на колени и положил щеку на расстеленный на колоде платок. Над ним ссорились отставник и юноша за право  быть палачом. Победил бывший, заявив, что у юноши еще все впереди, а для него, бывшего, быть может это последний шанс.
На коленках стоять было неудобно и К. попросил ускорить процедуру.
-Сейчас, сейчас,- заторопился бывший. Он протер лезвие топора о брюки и шепотом спросил: - Последнее слово?
-Нет,- сказал К..
Бывший, как игрок в гольф, примерился, потом отступил на полшажка, опять примерился, опять отступил и с шумным вздохом занес топор.
-Ну!- подумал К., и в тот же миг подвал наполнился треском очередей, визгом и лаем.
-Его! - услышал он командный голос Гали, и грубые руки приподняли его с колен, рыжий пес, воспользовавшись случаем, вскинул ему лапы на плечи и жарко облизал. Те же руки потащили его к выходу. Он увидел, как двое мужчин схватили неудавшегося палача, как коротко и безжалостно мальчишеская рука Гали врезалась в лицо порочного юноши – еще два зуба, подумал К., вспомнив тяжелые перстни на девичьей руке.
По всему выходило - ОН еще нуждался в соглядатаях.


                Глава шестнадцатая
      
Йоси бежал из яффского порта, прижимая к груди мокрую и стонущую Дюймовочку. По крутой лестнице, задыхаясь, он выскочил на верхнюю площадку Старого Яффо, оставив позади сирены подъехавших амбулансов, полицейских, симулировавших активные действия . Полицейским  уж  очень не хотелось  гнаться за толстым придурком, да в такую жару. Он рухнул на скамью рядом с индийским рестораном, и сейчас же был сфотографирован одним из туристов. Туристов было много, и многие из них были с детьми. Йоси вертел головой , стараясь высмотреть замаскированных адептов «Зеленого малыша», но потом, решив не искушать судьбу, вновь прижал Дюймовочку к груди и бросился ловить такси. Таксисты, косясь на мокрую одежду, проезжали мимо, но, наконец, веселый и заросший шоферюга, от избытка чувств и солнца, втиснул Йоси с Дюймовочкой  в фургон, между укропом и душистыми персиками.
Шофер высадил Йоси прямо у дома, на улице Бен-Йегуда. Поднявшись к себе, Йоси уложил Дюймовочку на диван, избегая ее пристального и серьезного взгляда. Дюймовочка за все время их бегства не произнесла ни слова, только иногда постанывала. Йоси сбегал к двери, запер ее , а  ключ спрятал в разношенный тапочек, валявшийся в шкафу.. После  чего вернулся к  Дюймовочке. Теперь она серьезно рассматривала комнату. Это было плохо. Это говорило о полном нездоровье любимой. Но - позволяло открыть шлюзы затоплявшей его любви и нежности. Временно переложив Дюймовочку, он постелил на диван  чистую простыню и большое полотенце. На полотенце он осторожно, толстыми, неопытными пальцами стал раздевать ее. Она лежала молча, прикрыв глаза - большая сломанная кукла.
Обнаружив на голове сгусток крови, он принес из аптечки йод  и обработал ранку. Скорее всего, Дюймовочка получила травмы именно тогда, когда Йоси, прыгнув за ней, припечатал ее к грубой поверхности причала. Он не чувствовал своей вины, он просто делал то, что считал нужным.  Последствия его не касались. Смазав ранки на голове, он продолжил осматривать тело. Он раздел ее полностью и двигался сверху вниз, осторожно ощупывая и просматривая каждый квадратный сантиметр тела, будто стараясь выучить его наизусть. Шейка  была  детской , хотя под подбородком наметилась уже небольшая морщинка, намек на увядание, сразу за ключицами, тоже тонкими и вызывавшими  умиление, начиналось плавное возвышение, приводившее к неожиданно широким соскам – груди у маленькой женщины были вполне сформировавшимися,и если бы не Йосина громадная ладонь рядом с ними, вполне могли бы напоминать груди обычной женщины. Вокруг левого соска пятнышки бледно-коричневых родинок  – Йоси насчитал их три и счел это неплохим предзнаменованием. Соски были мягкие и теплые. Осторожно приподняв руки – сначала левую, потом правую - Йоси обследовал подмышки, практически безволосые и дышащие  детством. Все тело Дюймовочки было гладким и – опять-таки – детским, и, скользнув с живота к паху, Йоси увидел и ощупал редкие кудрявые волосики, которые не смогли скрыть извилистой прорези между плотно сдвинутыми ногами. Йоси осторожно раздвинул ноги Дюймовочки, но это не прибавило ему знания. Путешествовать дальше он не решился, перевернул осторожно Дюймовочку на живот и увидел на спине еще два кровоподтека. На всякий случай он протер и их йодом, снова перевернул Дюймовочку на спину и прикрыл простыней.
-Ну, всю облапал, старый козел?
Вопрос Дюймовочки не застал его врасплох, он развел руками и широко улыбнулся. У Дюймовочки был все тот же сосредоточенный взгляд . Йоси понимал -  чувствует она себя плохо.
-Я буду тебя лечить,- сообщил он Дюймовочке. Она, ничего не ответив, прикрыла глаза.
-Вечер утра мудренее,- сообщил он Дюймовочке, очень надеясь на духа Галилеи.

Когда поздно ночью появился дух Галилеи, у Йоси уже была заготовлена целая страница вопросов. Дух Галилеи предложил сделать клизму из настоя конского щавеля, но Йоси, поразмыслив, отказался, в первую очередь - из-за неэстетичности. Тогда  дух Галилеи предложил деготь, средство, испытанное в веках и в веках же себя оправдавшее. Он рекламировал деготь как лучшее, что могла выдвинуть народная медицина. Деготь, по его словам, вытягивал все внутренние хвори наружу, а наружные выжигал своей беспощадной едкостью. Когда же Йоси признался, что впервые слышит это слово, дух Галилеи не стал чваниться, а прочел краткую лекцию, из которой Йоси уяснил, что деготь получают путем перегонки твердого топлива в жидкость, что лучшим считается березовый деготь, а сосновый – просто дерьмо, после него лошадь продолжает хромать, как и хромала, а вот если березовым всего два раза поврачевать потертости от седла, так они буквально на глазах покрываются новой светло-коричневой кожицей, а если обработать круп коня, то ему уже не страшны никакие паразиты, и конский пот, смешиваясь с дегтем, создает такую агрессивную  среду, что даже муха цэцэ задохнется прежде, чем воткнет свое смертоносное жало. На вопрос Йоси, где достать деготь, дух Галилеи задумался. В его времена, видимо , с этим проблем не было. Он сказал, что посоветуется с товарищами и в ближайшую ночь даст ответ, и, увидев растроеное лицо Йоси, постарался приободрить – дескать, твоя пони сильная, выдюжит.
В эту ночь никто больше к Йоси не приходил. Он лежал на полу рядом с диваном, на котором беспокойно ворочалась Дюймовочка. Время от времени он прикладывал два пальца к ее маленькому лбу, горячему лбу. Он обмакивал тряпку в сильно разведенный уксус  и протирал тело Дюймовочки. Потом, смочив другую тряпку в холодной воде, клал ее на лоб, и Дюймовочка на время затихала.  Откуда взялись у него эти навыки ухода за больными, Йоси не знал. В своих путешествиях по больницам он видел совсем другое, а это оживали и просились наружу воспоминания детства. Дюймовочка, видимо, наглоталась воды в яффском порту, а мысль о том, сколько нечистот плавает там, заставляла Йоси тоже беспокойно ворочаться. К утру он уже созрел для клизмы из конского щавеля. Но - где его достать? Размышляя над этим, он заснул, и во сне конский щавель рос на балконе у соседа сверху. Йоси не решился просить соседа, почему-то зная, что в такой ценной вещи ему непременно откажут, поэтому, привязав к метле сделанный на скорую руку крючок из проволоки, он снизу попытался ухватить хотя бы один кустик, но задел за край горшка, и тот, качнувшись, рухнул ему прямо на голову...
Прямо на голову рухнула ему скатившаяся с дивана Дюймовочка. За окном уже был день, за окном бурлила, двигалась, говорила, сигналила улица незабвенного создателя современного иврита – Бен Йегуды, жизнь продолжалась.
Врачебная помощь была исключена - Йоси верил в свои силы. И нельзя – нельзя! –раскрывать местоположение  с  таким трудом обретенной Дюймовочки.
Дюймовочка была слаба, чем Йоси вполне беззастенчиво пользовался. Она терпела обтирания и ванны, которые он устраивал ей, потом завертывая в полотенце и относя на диван, как маленькое дитя; она терпела пересоленный бульон, который он сварил из целой курицы, побросав туда луковицу и две неразрезаные морковки. Единственная одежда Дюймовочки, выстиранная и высушенная , лежала в шкафу, и пока что ему приходилось приспосабливать для нее свои вещи. Он обрезал рукава у рубашки, подкоротил подол, и получился, по его мнению, вполне приличный халатик, где обрезанные плечи рубашки сползали до локтей Дюймовочки, а сама рубашка, дважды обернутая вокруг талии, крепилась кушачком, свитым из обрезанного подола.
Однажды, когда Дюймовочка спала, он сбегал в детский магазин, и накупил ей платьиц, босоножек, маечек, не забыв и трусики. Проблема возникла с бюстгальтером, которые в детском магазине не продавали. Когда он вывалил все это перед проснувшейся Дюймовочкой, она впервые за все время хрипло расхохоталась и, может быть впервые, посмотрела на Йоси с некоторым интересом. Он упросил ее примерить хотя бы несколько из  купленных им платьев. Она выбрала клетчатое с кружевными оборочками снизу, и превратилась в сказочную Мальвину – с белокурыми  локонами, синими распахнутыми глазами, изящными ручками и точеными ножками, обутыми в лакированные туфельки. Приподняв кончиками пальцев края платьица, она прошлась легким игривым шагом в польке-бабочке, рассмеялась и сейчас  же жестоко и надрывно раскашлялась. Йоси подхватил ее на руки и уложил, и сел рядом с ней , как большой и верный ньюфаундленд около порученному его заботам младенца.
Иногда, когда Дюймовочка чувствовала себя получше, они беседовали.
-Ну-ка, расскажи, как ты меня любишь,- требовала она. И он никогда не находил слов, и только смущался.
-Давай, давай,- подбадривала она.
-Ты очень красивая,- выдавливал он из себя.
               -И – все? – ехидно допрашивала Дюймовочка.
               -Нет, не все,- решительно отвечал Йоси и надолго замолкал.
Он рассказал ей о своей жизни, которой не гордился и о которой не сожалел. Спокойно и веско но поведал ей, что призван избавить человечество от ужасных катастроф, уберечь от них людей случайных, ибо тем, кому предназначено погибнуть, не может помочь никто, разве только Бог, существование которого он сейчас и пытается доказать. Он рассказал подробно, как помогут человечеству его исследования. На каждого человека будет составлена карта - на основе астрологического анализа, методов хиромантии и других предсказательных и подтвердивших свое высокое качество методов, таких, как гадание по «Книге перемен», где за основу берутся гексаграммы, в полном комплекте описывающие весь мир; или все то же гадание по спине, практикуемое продвинутыми даосами, этими китайскими волшебниками, держащими чуткие пальцы на струнах Вселенной; или других, до которых Йоси еще не докопался. Главное, чтобы эти карты описывали критические точки каждого человека: к чему он предрасположен, в какое время, в каком месте. Эти карты кодируются в удостоверении личности, и если вы покупаете билет на самолет, то происходит автоматическая считка и сравнение этих данных с данными других пассажиров этого рейса, и если общее количество неблагоприятных факторов переходит заранее обусловленную черту, рейс отменяется, или происходит перетасовка пассажиров между разными рейсами. По его утверждению, это проблема обострилась именно в последнее время, когда возрастающая численность населения и увеличенная коммуникабельность привели к тому, что одномоментно на некоторых ограниченных площадях возникают непропорционально большое количество судеб, что способно изменять или существенно влиять на происходящие. Раньше человечество не страдало от этих вещей, потому что человек, как правило, умирал в том же месте, где и рождался, наибольшее количество людей в замкнутом пространстве было на кораблях – несколько десятков, но и там действовал достаточно суровый отбор. который сейчас мы называем предрассудками. На корабли, например, не брали женщин, или косоглазых... Не выходили в море в определенные дни, не плевали за борт, и была еще куча на первый взгляд смешных ограничений, но некоторые их них действительно несли охранительные функции. Йоси считал, что рано или поздно к его разработкам прислушаются, а пока он экспериментировал.

-А если бы они погибли?- спросила Дюймовочка, когда он рассказал ей о микроавтобусе с перерезанными тормозными шлангами.
Йоси недоуменно посмотрел на нее – они не могли погибнуть! Он еще раз подчеркнул, что не считает себя благодетелем человечества, просто такая у него работа. Ехидство Дюймовочки - кто поручил ему такую работу? - простодушно проигнорировал: неважно – кто, главное – выполнять свою работу как можно лучше. На все заданные вопросы Йоси отвечал обстоятельно и откровенно. Даже закутавшись в йосину рубашку и занимая всего лишь уголок обширного дивана, Дюймовочка ухитрялась быть своенравной и властной. Когда она спросила, над чем он сейчас экспериментирует, Йоси пояснил, что пытается связать созревание половой функции с включением механизма, обрекающего человека на смерть. Он идет здесь от обратного – так легче осуществлять наблюдение – пытается определить появление вторичных половых признаков у смертельно больных детей, в том возрасте, когда эти признаки у них не должны еще появляться.
-Зачем? – поинтересовалась Дюймовочка.
Тут разнонаправленный механизм, пояснил Йоси. Когда человек достигает половой зрелости, он готов к воспроизводству – одарить мир потомством, для этого потомства нужно место и ресурсы, и поэтому в человеке включается механизм смерти, программирующий родительскую особь на уничтожение.  С другой стороны, если механизм смерти по каким-либо причинам включился раньше срока – как у детей с летальными болезнями, организм стремится застолбить для потомства место под солнцем, и включает механизм раннего полового созревания. Если такая связь обнаружится, то, по мнению Йоси, следует сделать несколько далеко идущих выводов. Один из них, например, касается сексуальной революции и раннего полового созревания нынешней молодежи. Раньше считалось: ранее половое созревание связано с повышением качества жизни, увеличением витаминов  в пище и другими изменениями окружающей среды. Теперь можно будет на это взглянуть под другим углом, заявить, что включилась какая-то смертельная для человечества программа, и именно это привело к повышению сексуального тонуса человечества. Таким образом, это явление можно использовать как индикатор предстоящих неприятностей, как для человека,  так и для всей популяции. Но сейчас работы над экспериментом временно приостановлены, и это связано с ней, Дюймовочкой.
-Ах, ты думаешь только обо мне?
Йоси подтвердил - это верно. Потом, подумав,  дал развернутое объяснение. Любовь отнимает силы, честно признался он, она отвлекает, она мешает, она не дает думать. Но, кроме того, задача, которую поставил перед собой Йоси, поблекла перед грандиозностью замыслов «Зеленого малыша», он понял локальность своих устремлений. Несмотря на всю их несомненную важность для человечества, добавил он.
-Ты можешь присоединиться, у нас есть сочувствующие и среди больших,- напомнила Дюймовочка. Йоси не хотел присоединяться, он просто хотел тоже стать маленьким.
Как-то у Дюймовочки случилась минута слабости – то ли Йоси тронул ее своей простотой  и наивностью, то ли вмешалась болезнь, но, поджав коленки к груди в уголке дивана, она тоже начала откровенничать. Ее родители по всем физическим параметрам были вполне обычными людьми. Папу -  небольшого роста жилистого еврея - с детства обременяли антисемиты. Но у папы был несгибаемый дух потомков маккавеев, он был плоть от плоти жестоковыйного народа, и он стоял против антисемитов, как войско маккавеев против греко-сирийских оскорбителей. В каждую драку он ввязывался, как в последнюю: камень, так камень; железяка, палка, битое стекло -  все шло в дело освободительной борьбы. Но общество не поняло его и сплавило в колонию для малолетних правонарушителей. В колонии он вцепился в кадык первому же встречному, и только недостаток еще мальчишеских сил не позволил ему вырвать кадык с мясом. Ему дали кличку «Псих» и оставили в покое.
Колония находилась в местах, где еще не вымерли вольнопоселенцы сталинского призыва, да и пораженные в правах следующих поколений тоже имели место быть, и часть этих изгоев даже являлась преподавателями в колонийской школе. Папа вполне достойно учился , прикипев к биологии и природоведению. Учителя, имевшие свой взгляд на мир, но не имевшие права его высказывать, находили способы то ли междометиями, то ли недоуменным поднятием бровей заронить в души наиболее сообразительных учеников сомнения, которые давали ростки и приводили к вопросам конспиративным шепотом: вблизи рядка простодушных очков в школьном туалете, или на школьном участке при прополке спасающего от цинги лука или моркови. Вот в  таких условиях и зародился еще один мыслитель, первой научной работой которого явилось шестистраничное доказательство невозможности происхождения человека от обезьяны. В первой части трактата убедительно доказывалось, что схожесть не является синонимом тождественности, и хотя все поведение, мимика, привычки человека просто вопиют о несомненном родстве , все же  вполне достаточно и обратных примеров: как остроумно отмечал двенадцатилетний папа, за двумя одинаковыми дверьми не обязательно будут одинаковые квартиры. Во второй, основной, части, папа развил революционную идею: человеческим в  человеке мы считаем не мышцы и позвоночный столб, и даже не строение почки, а дух, ум, совесть, честность и «преданность делу партии», дописал он маленькими буквами, стыдясь, но отдавая должное традиции. А есть ли это у обезьяны? – заканчивал он трактат риторическим вопросом.
Трактат, несмотря на «преданность делу партии», дальше старшего воспитателя не прошел, хотя был направлен в отделение естественных наук самой главной академии. Старший воспитатель по секрету сказал папе, что и ему эта история с обезьянами кажется подозрительной, и в свою очередь привел пример не совпадения похожести с тождеством. Он сказал, что если в двух одинаковых красивых бутылках будет разное содержимое, - в одной, допустим, «Столичная» завода «Кристалл», а в другой – вологодский сучок, то несмотря на всю внешнюю схожесть, сучок сучком и останется. Так папа хотя и не снискал научного признания, но зато обрел тайного единоверца, что в будущем ему очень пригодилось.
В колонии же папа окончательно убедился, что человек в его нынешнем состоянии животное крайне вредное и опасное. Особую опасность представляло возникшее у папы подозрение о всемогуществе человека, и по ночам представляя, что эта несметная армия вредителей может сотворить с природой, он плакал тихими злыми слезами.  Папа поклялся себе избавить мир от этого поганого племени. По своему характеру он вполне мог стать истребителем –одиночкой, но прикинув на бумаге, сколько времени займет искоренение хотя бы маленького поселка, он пришел в отчаяние. Потом он сообразил, что очищать можно не только с помощью заточки, существуют и пулеметы, яды, наконец. Но – масштаб был неподъемным, и он закапсулировал идею до поры до времени.
Поддержка пришла неожиданно и спустя много лет. Папа, небольшого роста жилистый паренек, наблюдал в сквере северного городка России за жизнью муравьев. К тому времени он устроился работать проводником почтового вагона, который курсировал с севера на юг необъятной родины. Положенный после рейса многодневный отгул, папа использовал по-разному. Сейчас, например, он сидел на корточках, ел мороженное и наблюдал за жизнью муравьев. Муравьи, из всего доступного для изучения, казались ему наиболее интересными: удивительно организованными, целеустремленными и... маленькими. Эти существа были благословением. Он смотрел, как они с потрясающим трудолюбием очищали сантиметр за сантиметров от трупиков других насекомых, былиночек, он поражался разумности их действий. Все, все положительное  присутствовало у этих микробиков. И главное, столь очевидной была их вписанность в этот мир, их неотторжимость, их естественость, нужность этому миру, которая не отвергалась ничем, ни глазом, ни чувством, ни мозгом – нет, это было увлекательно наблюдать: вот они собирались вокруг упавшей капли мороженного – сначала единицы, потом  десятки, потом выстроился живой конвейер - несколько метров – куда-то в закрома, и капля уменьшалась прямо на глазах...
Как зачарованный папа наблюдал за этой жизнью, пока рядом не послышалось чье-то нечистое дыхание,  и  присевший на корточки тип посмотрел сначала на папу, потом на отлаженную работу муравьев и, радостно хмыкнув, воткнул дымящуюся сигарету прямо в скопище темных лакированных спинок. Не вставая с корточек, папа резким хуком справа опрокинул садиста. Который, к сожалению, оказался не один.
Когда папа очнулся, его куда-то тащили. По траве. Было солнечно, вокруг играли дети. Где-то в глубинах вселенной подмигивали друг другу звезды, причем одна звезда могла увидеть заигрывание с собой только через миллионы лет, как разъяснял Эйнштейн, и чему папа решительно не верил. Звезды были декорациями, в которых протекала жизнь муравьев. Папа понимал: люди вглядываются в небо, когда им тошно от земли.. Он не смотрел в небо.  Его тащили за шиворот две худые руки, на которых от напряжения вздулись трогательные детские вены. Его облили водой из фонтанчика, и папа увидел голубые наивные глаза. Глаза своей судьбы.
Да, у мамы были голубые доверчивые глаза, смотрящие на мир открыто и без смущения. Она все делала так, как понимала, и мир не усложнял ей жизнь. Быстро разобравшись в ситуации, папа взял управление на себя. Работа на почтовом вагоне полностью устраивала папу – он открывал дверь тамбура и устраивался на подножке, мимо проплывала жизнь в том темпе, в котором он успевал ее рассмотреть. Командировки папы длились много дней и столько же дней полагался отпуск. . Из командировок на юг папа привозил полные кладовые витаминов: первые красные помидоры, яблоки, папа привозил знаменитую мичуринскую картошечку и астраханские арбузы, и еще многое другое. Мама поглощала витамины и углеводы, белки и жиры, и как-то, придя к выводу, что она уже созрела, папа отправил ее учиться. 
Она зубрила и сдавала экзамены, папа учился вместе с ней. Он писал ей вопросы, которые следовало задать лектору, брал с собой в поездку ее конспекты и, удивляясь невежеству ученых мужей, только усилием воли не отправлял их в жарко дышащее чрево вагонной печи. Мама у него служила засланным казачком – разведывала противника. Папа, возвращаясь из поездок, убедительно доказывал маме ущербность науки о живом, занимающейся чем угодно, кроме самого живого, но предписывал маме до поры до времени вести конформистскую политику. Так мама докатилась и до кандидатской диссертации. На празднование защиты папа не пошел - там бы говорилось о большом научном вкладе, хотя и папа и мама готовили диссертацию как пародию, и подолгу хохотали над каждым абзацем. На защите говорилось бы и о смелости мысли, тогда как на деле была раскованная игра без правил, бесчинствовала фантазия, но – в рамках приличий. Диссертация была по своему гениальна, это было чудо мимикрии, это был триумф папино-маминой стратегии, знак выхода на новые рубежи, сигнал к овладению которых и подала – в который раз! - судьба.
Однажды в их город прибыл цирк лилипутов, из обычного чемодана на сцене вышли двенадцать человечков, и папа понял все. Он поменял вполне среднероссийское имя на символическое Авраам. Он взял за руку белокурую русачку, кандидата биологических наук, привел ее в паспортный отдел, и не ушел оттуда, пока ошалевшие работницы этого учреждения, привыкшие к обратному, не поменяли ей имя на Сарра. Начало было положено. Папа помнил свое первое открытие: похожее не обязательно тождественное. Но, повзрослев, он добавил еще наблюдение: тождественное трудно получить из непохожего. Взяв имена праотцев народа, изменившего историю, они должны были сделать еще один шаг. И как только чуть приподнялся железный занавес, папамама проскользнули под ним, и, едва задержавшись в Австрии, отбыли в пропахший пылью Израиль. Теперь было соблюдено все, или почти все: имена, место, уверенность, что все получится: вновь из этого места пойдет плодиться и размножаться народ, которому суждено будет изменить мир.
 У явившейся рожать мамы врачи  долго искали плод и, наконец, объявили, что она находится на седьмой неделе беременности, но когда у мамы тут же отошли воды и появилось на свет крошечное прелестное дитя, врачи поняли - ошиблись. Маму, ребенка и папу хотели снять для научного журнала и показывать на всех научных коллоквиумах, и даже занести в книгу рекордов, а может и поселить при тель-авивском университете для большей доступности, но мама и папа, положив дитя в застланную салфеткой коробку из-под мороженого, отбыли в неизвестном направлении.
Так, в редкую минуту душевной мягкости, поделилась Дюймовочка с Йоси тайной своего происхождения. Йоси открыл рот для уточняющих вопросов, которых оказалось множество: где папамама сейчас? откуда остальные малыши? как так получилось – и это был главный вопрос! – что Дюймовочка родилась маленькой?  Препараты? Медитация? Как?!! Вопросы Дюймовочка пресекла решительным жестом, и Йоси понял: увы, окно возможностей прикрылось. Он надеялся  - временно.
Несмотря на все меры, принятые для изоляции Дюймовочки, Йоси не чувствовал себя в безопасности. Опустив жалюзи на окнах и закрепив их внизу шурупами, отсоединив телефонные провода, врезав замок в дверь гостиной – дополнительная преграда на пути к входной двери -, предприняв все эти меры, Йоси расчитывал продержаться как можно больше. В нем поселилось два человека, и оба желали этого: первый, поглупевший от любви, предпочел бы смерть расставанию, второй, трезвый и спокойный, заинтересовался самим феноменом, и хотел бы понаблюдать и разобраться.
 Но - всему приходит конец. Сначала поведению  Йоси удивился продавец магазинчика, находившегося под Йосиными окнами. Укладывая в пакет отобранные Йоси шоколадки, фруктовые пюре, соки и другие продукты, он пошутил насчет изменившихся вкусов обычно аскетичного Йоси. Эту шутку услышала стоявшая рядом соседка, и два ее зрачка, как два фотографических объектива, щелкнув, запечатлели картину. Потом эта запечатленная картинка была переведена на вербальный уровень в разговоре с другими соседками, потом пошли круги, и в результате однажды Йоси услышал настойчивый звонок в дверь. В глазочке он узрел даму представительной внешности, с выражением лица, которому трудно противостоять. Эта дама могла звонить до бесконечности, а потом явиться с полицией. Все это было отпечатано на ее лице и Йоси, прочтя отпечатанное, открыл дверь. Дама решительно шагнула внутрь и лишь потом поздоровалась. Дама представляла социальные службы и проверяла анонимные звонки. У дамы было совсем немного времени и никакого желания вступать в разговоры, поэтому она спросила коротко и четко – где ребенок? Йоси спокойно приоткрыл дверь со спавшей после обеда Дюймовочкой и попросил говорить потише. Дама понаблюдала за рассыпавшимися локонами, оглядела новенькие, так ни разу и не надеванные  лаковые туфельки, стоящие у дивана, прошла на кухню, проверила содержимое шкафов и строго выговорила Йоси за то, что он балует ребенка, давая ему чересчур много сладкого. Потом она поинтересовалась, кем приходится девочка Йоси и почему ее раньше никогда не видели здесь, и почему ее никогда не видели гуляющей и задала еще несколько вопросов. Все эти вопросы не были вывалены чохом, а заданы один за другим лишь после того, как Йоси ответил на предыдущий. Йоси сообщил, что девочка приходится ему племянницей, чьи родители уехали отдыхать за границу, и поручили девочку Йосиным заботам. Он сообщил, что родители должны вернуться через несколько дней. Они просили, чтобы девочка не гуляла - у нее аллергия на выхлопные газы. Именно поэтому родители живут в одном из удаленных поселков и редко берут девочку в путешествия. Йоси отвечал спокойно и обстоятельно, не заискивая, и это повлияло на даму. Она попросила на всякий случай телефон родителей, попросила связаться с ней, как только они вернутся из путешествия. Затем дама покинула квартиру, даже не подозревая, какая судьба была бы уготована ей, если бы она не поверила.
Следующий тревожный звонок – теперь уже в фигуральном плане – прозвенел, когда после многодневных подмигиваний к Йоси на улице подошел распаренный смуглокожий мужчина, обычно сидевший за столиком, вынесенным на тротуар, и попивавший кофе, и, потянув за угол, растопырил колоду глянцевых фотографий голых детишек в разных позах. Девочки были в широких шляпах или в меховых жабо, с пухло накрашенными губками. Они призывно смотрели на Йоси, показывая ему нежные безволосые письки, мальчики..  . Мальчиков Йоси пропустил, а девочек рассмотрел подробно.  Мужчина стоял рядом, переминаясь, и Йоси вспомнил, что и подмигивать тот начал всего несколько дней как. Потом мужчина сильно заволновавшись, свернул колоду,и буркнув – знаешь, где меня найти - прянул в неизвестность, а Йоси, выйдя из-за угла, не заметил ничего подозрительного.
Когда Йоси вернулся домой, Дюймовочка принимала душ. Йоси, разглядывая ее ладное тело, сравнивал его с картинками. Она была лучше.
На следующий день, вернувшись из магазина с покупками, Йоси обнаружил входную дверь открытой. На столе лежала записка: «Спасибо. Будем на связи.» «Малыши», проникнувшие в квартиру, доели все сладкое и за собой не убрали.


                Глава семнадцатая.

Порфирий Петрович видимо так торопился к двери, что запыхался. Незнакомец увидел на его круглом лице разочарование, сменившееся досадой. Незнакомец сунул ногу в дверь, прежде чем Порфирий Петрович попытался захлопнуть ее.
-Не суетись, папаша! -он оттер Порфирия Петровича внутрь и закрыл за собой дверь. Порфирий Петрович, почувствовав перед собой силу, смирился. Прижимая палец к губам и тесня Порфирия Петровича животом, незнакомец достиг кухни, попутно обежав глазами три двери, выходящие в коридор.
-Твоя какая?-шепнул он.
Порфирий Петрович показал. Незнакомец сосредоточился на двух остальных. Не упуская из виду Порфирия Петровича, он мягко подкрался к двери Англичанки и прислушался. Потом то же самое проделал у двери К.
-Ты один?
Порфирий Петрович развел руками – увы! Незнакомец расслабился и сел.
-Мы не могли раньше встречаться? – поинтересовался он. Порфирий Петрович с ходу такую возможность отверг.  Порфирия Петровича насторожило появление незнакомца. Тревога усугублялась внезапным исчезновением К. и Англичанки. Не вовремя, не вовремя. А если это как-то связано с задуманным им?
Но пока – приглядевшись к незнакомцу, Порфирий Петрович это понял – ему ничего не угрожало..
-Перекусить бы, дедуля,- попросил-потребовал незнакомец, и Порфирий Петрович достал из своего шкафчика кусок хлеба, а из общего холодильника - огурец, и все это положил перед незнакомцем. Незнакомец встал и самолично залез в холодильник. Верхняя полка в нем принадлежала К., а нижняя – Порфирию Петровичу. Холодильник, доставшийся ему в наследство от Доктора, сломался, и теперь Порфирий Петрович пользовался общим c К. На верхней полке отбывали неведомый срок несколько скрученных листков сыра. Полка же Порфирия Петровича была уставлена аккуратно закрытыми баночками, многоэтажно выстроенными сверточками и производила вполне приятное впечатление. Незнакомец потянулся к сверточкам, но ПП резво вскочив, загородил холодильник телом.
-Ну и жмот ты, папаша,- восхитился незнакомец, но упорствовать не стал , сел и вонзил тренированные зубы в огурец. Огурец был старым, с полки К. Порфирий Петрович демонстративно приставил стул к дверце холодильника и тоже сел.
-Оголодал, сучара?- ласково поинтересовался он. Незнакомец  кивнул. У лилипутов кормили слабо, в обрез. Поэтому его  и выкинули – так он думал. Легче выкинуть, чем прокормить..
-Как звать-то?-продолжил допрос Порфирий Петрович.
-Кеша. Ладно, папаша, к делу,- закончив с трапезой, объявил Кеша, – где этот долбаный пушкиновед?
Вопрос не застал многоопытного Порфирия Петровича врасплох. Он не имел понятия, о чем спрашивает незваный гость, но ни один мускул не дрогнул на его простодушном круглом лице.
-Информация за информацию,- выжидательно протянул он.
Кеша  выглянул в кухонное окно, повертел головой, втянул голову обратно.
-Сейчас пытать буду! – сообщил он.
Порфирий Петрович легко и блаженно улыбнулся, и эта улыбка остановила кровожадного пришельца.
-Чему улыбаешься, дурак? - и опять опустился на стул.
-Твоей наивности,- в руках Порфирия Петровича  появился маленький револьвер, в барабане которого Кеша разглядел тупые концы застывших на старте пулек.
-Зажигалка? – не поверил глазам своим Кеша.
-Хочешь проверить? – на губах Порфирия Петровича по- прежнему играла улыбка, которую сейчас Кеша расценил как нехорошую. Сам Порфирий Петрович револьвер уже проверил, ночью, на пустынном пляже, когда море шумело и катило метровые волны – звук выстрела рассосался и ушел за откатывающейся волной. Араб на блошином рынке не обманул. Правда, и цена была заплачена непомерная, но в будущем все окупится. Так Порфирий Петрович надеялся.
-Опусти! – попросил Кеша, наблюдая за толстеньким пальцем, ласкающим курок.- Мало ли чего? Икнешь, например.
-Все может быть,- согласился Порфирий Петрович. – А теперь рассказывай, и подробно. Я это люблю.
И Кеша начал рассказывать. Это ему далось много проще, чем объясняться с лилипутами – он не чувствовал себя униженным.
 Свой рассказ Кеша начал с рокового дня, когда в южном городе Таганроге, молодой довольный жизнью пляжный фотограф встретил и сфотографировал группу молодых людей, расположившихся на половичке у самой кромки моря. Уже была осень, людей на пляже было немного, и хотя заработанные за сезон деньги позволяли беззаботно просвистать и осень, и зиму, дополнительные рублишки еще никому не мешали. Он передвигался  по пляжу в дырявых туфлях, сквозь которые свободно втекал и вытекал песок, его непокрытую голову с роскошно ниспадающими локонами густых каштановых волос пригревало солнышко, на шее болтались два фотоаппарата – один поляроид и один «Киев» -  что еще надо в жизни? Молодые люди сами позвали – эй, щелкни! Он спросил, желают ли они моментальную фотографию или обычную. Они попросили моментальную и обычную. Расположив их в нужных позах, он почти по колено вошел в море, сделал один кадр «Киевом»: море как-бы набегало на прилегших на песке людей, потом вышел из воды, развернул их, загнал в море. Теперь они стояли, обнимая друг друга за пояс, по колено в воде – скульптурная группа, растиражированная в миллионах . Здесь он сделал снимок сначала «Киевом», потом «Поляроидом», и пока просыхала выплюнутая фотография, они разговорились, и оказалось - молодые люди отмечают здесь очередную годовщину окончания медицинского института. Несмотря на раннее время, молодые уже были под градусом, беседа протекала легко и оживленно, один из молодых врачей, маленький и шустрый, запав на  шикарную гриву фотографа, польстил: волосы, вот что украшает мужчину!, на что фотограф, с тихой гордостью, посетовал – дескать, редко кому удается сохранить их  до старости. Но, как оказалось, молодой врач коллекционировал народные рецепты. Бабушки по деревням охотно делились с ним, и некоторые из рецептов как раз обещали сохранение прекрасных волос, когда все остальное у человека уже отказывало. По просьбе фотографа, парень пересказал один из рецептов, и в шутку посоветовал ему выписать районную газету, где он вел рубрику «Бабушкин  рецепт». В шутку -  та районная газетка издавалась за тысячи километров от Таганрога. Потом ребята собрались и ушли, заплатив за поляроид, и пообещав придти за остальными фотографиями.
  Собираясь спать и расчесывая  шевелюру - перед зеркалом,  он представил себя лысым, вспомнил рецепт молодого врача, и, соорудив по быстрому простой раствор, вымыл им голову. Волосы действительно приобрели иной, матовый отблеск и, удовлетворенный, он растянулся на кровати..  Наутро, еще с закрытыми глазами, кто-то мягкой лапкой прошелся по голове. Это ощущение было новым  и приятным, он открыл глаза, из приоткрытого окна вливалось уже прохладное осеннее утро,  шевелившее занавески и дотягивавшееся до его постели. В внезапной панике он поднял руку к голове. Голова покоилась на подушке, усыпанной его роскошными локонами. Стоя перед зеркалом и плача злыми слезами, он дал себе клятву отыскать пушкиноведа. Что он потом с ним сделает, он даже и не собирался представлять. «Пушкиноведами» он называл все эти болтающие головы: обнаружив бумажку, которой подтирался поэт, они строчили диссертации, доказывая миру связь этой бумажки с Анной Керн. Под  пушкиноведами  у него числились все паразитирующие на трудовом люде, но если раньше отношение к ним было снисходительно–завистливое  – устроились же, ****и!, - то теперь оно было окрашено в кровавые тона.
  На пляж он пришел в шляпе с широкими полями.  Пусто. Небо затянуто тучами – кто сюда придет? Прождав до темноты, вернулся домой. Теперь в его жизни появилась цель. Поздней осенью, когда приморозило окончательно, он купил билеты на поезд и отбыл в районный городок, степная Украина. Там, сидя в читальном зале местной библиотеки, нашел ту статейку. Доктор приврал ( пушкиновед!), он не был ведущим рубрики. Да и сама эта рубрика выныривала редко  - то ли бабки поумирали, то ли зажимали рецепты. Над рубрикой красовалась симпатичная бабуля – в платочке, вышиванке – как положено. «Бабушкины рецепты» - солить огурцы с хреном, украсить горницу тканным половичком, выпечь пирог из крапивы, вылечиться от запора подслащенным керосином. Там фотограф и обнаружил рецепт.  Только доктор - по злому умыслу? по пьянке? плохая память? - перепутал немного: вместо пищевой соды присоветовал фотографу каустическую. Под рецептом стояла фамилия, ее фотограф запомнил  на всю жизнь.
  Фотограф отправился в редакцию. В редакции летали мухи – отбарабанив уборочную страду, пишущая братия отдыхала. Ответственный секретарь редакции, он же ведущий журналист, он же заведующий отделом писем сообщил, что имена и адреса таких авторов сразу после использования отправляются по единственному адресу и выразительно показал на большой картонный ящик, служивший для мусора. Откушав в местной столовке комковатого риса и разваливавшейся котлетки, фотограф отбыл домой.
Следующий этап поиска занял несколько лет. Выделив из общей фотографии скульптурной группы лицо «пушкиноведа» и увеличив его, фотограф разослал копии по всем медицинским вузам Украины. В письме, сопровождающем фотографию, содержалась убедительная просьба сообщить, не заканчивал ли именно это уважаемое заведение столь выдающийся человек, изображенный на фотографии. И дальше шел рассказ: в одну из вьюжных зимних ночей, этот такой обыкновенный и неприметный с виду человек, пробивался в глухой хутор - помочь с родами младшей дочке лесника, и он шел по колено в снегу, когда пали от усталости загнанные лошади, он сражался со стаей настигших его волков, и он - буквально в последнюю минуту! - еще онемевшими от мороза руками сделал точный кесарев разрез, скальпелем. «Двойня!»- заплакал тертый, видавший виды лесник, а его дочка назвала близнецов именем спасителя. Часть описания вьюжной ночи фотограф взял из «Капитанской дочки», другие части из других книжек, скудно стоявших на полке, кое что добавил сам. Работая с людьми, он уяснил: люди охотнее согласятся помочь в добрых делах.
Начали поступать ответы. К некоторым ответам были приложены вырезки из институтских газет, где повторялся подвиг рядового советского врача, и призыв к будущим врачам равняться на него и также соблюдать клятву Гиппократа. Наконец, в одном из сухих ответов сообщалось: человек, изображенный на фотографии, действительно учился в данном вузе и окончил его в таком-то году, и был направлен по распределению в село такое-то, такого-то района, такой-то области. Фотограф попытался  дозвониться  до села такого-то такой-то области. В те времена это была трудная задача. В конце концов он выяснил: «пушкиновед» действительно оставил свой след в этом селе, и из-за этого, собрав манатки, скрылся, и после него растет дочка у дежурной сестры отделения внутренних болезней, и если он, фотограф, узнает что-либо  о судьбе беглеца, пусть непременно сообщит. Так, шагом за шагом раскручивая жизнь ненавистного «пушкиноведа», спустя много лет фотограф увидел бегущий по взлетной полосе самолет. Он опоздал всего на несколько часов, ибо самолет увозил в еврейский Израиль удачно оказавшегося евреем «пушкиноведа».
К тому времени фотограф уже свыкся с лысиной, но ощущение порушенной жизни оставалось. На лысину изрядно повзрослевшего фотографа упала и перестройка. С трудом налаженный бизнес рухнул, пришли более молодые и нахрапистые, сам народ нищал, и напрасно фотограф выхаживал километры по пляжам, прикрыв голову панамой – нет, бизнес решительно чах. В одной из книжек, к которым он пристрастился – не пустобрехним книжицам  «пушкиноведов», а книжках, где жизнь описывалась с практической стороны дела, где говорилось, что,  как и когда делать, он нащупал интересную мысль: мол, в жизни все одинаково важно, по херу – что, и из этого автор делал смелый вывод - неважно все!, и ценностью то или иное наделяет наше желание. Его восхитила простота и глубина этой мысли. Желаний у него осталось немного, и он решил осуществить самое заветное.
Часть отложенных на невзгоды денег он потратил на приобретение еврейского дедушки. Дедушку ему оперативно выправил сотрудник местного паспортного стола, даже поинтересовавшийся: есть ли предпочтения в смысле имен? Предпочтений не было, у фотографа образовался еврейский дедушка Мендель Шойхет, родившийся аккурат в канун русско-японской войны и сгоревший в пожарищах отечественной войны. Тот же сотрудник исправил метрики давно покойной матери, вписав туда незабвенного Менделе Шойхета. После этого фотограф пошел в церковь, поставил свечку и неумело помолился перед иконой, попросив у матери и всех православных прощения за содеянное, «ибо пепел Клааса стучит мне в сердце», так он и сказал любимой фразой из виденного в детстве фильма, забыв упомянуть истинную причину вероотступничества, надеясь, что для святых его сердце  - не открытая книга; они могли и оскорбиться , узнав, что в роли Клааса выступают опавшие кудри.
Разрешение на репатриацию он получил быстро, и на радостях заглянул в ближайшую с израильским консульством пивнушку, попросил долить сто грамм в хорошее, со свежей пеной пиво, и разговорился с грустным мужиком, который переживал дикий оскал капитализма в стране, как личную трагедию, и когда мужичок поинтересовался, чего это он такой радостный, когда рушится и оседает в пыль империя, фотограф жизнерадостно сообщил, что едет «к жидам», и что временно «пошли все здесь на  хер», и еще что-то, и еще.. . Потом он попросил еще сто грамм и пиво, а потом , уже через несколько дней, в том же аэропорту, где он провожал «пушкиноведа», у него аннулировали  въездную визу и фальшивое свидетельство о Менделе Шойхете. Потом знающие люди рассказали, что хитрые жиды раскинули по всем пивным точкам осведомителей, и не он первый такой идиот.
Провал первой попытки только раззадорил его. Следующим летом он купил путевку в Египет, ибо в Израиле его фамилия обнесена черной рамочкой и вывешена в каждом кабинете – так ему образно пояснили в турагенстве, и потому он купил путевку в Египет. К своей цели он отправился из пыльного городка, на раздолбаном грузовичке с группой бедуинов, и через несколько часов бездорожья прибыл в становище посреди синайской пустыни – барак, собранный из чего угодно, цистерна с водой, тропинка к отхожим местам, которые начинались сразу за бараком и простирались на десятки километров в любую сторону. В бараках ожидали два верблюда, несколько молодых женщин родной круглолицости, и особняком державшаяся группа мужчин и женщин, лопотавших на энергичном языке, потом оказавшимся колумбийским диалектом испанского. Путников накормили лепешками, приготовленными бедуинами тут же, и кислым сыром. Потом приготовили на костре кофе. Кофе пили в очередь - чашек на всех не хватало. У бедуинов была своя посуда и держались они  в стороне, чему то смеялись, сидя вокруг костерка и подбрасывая туда колючки. Вскоре на одногорбом верблюде с печальными восточными глазами прибыл еще один бедуин и все засобирались. Дорога должна была занять несколько дней, и каждый нес на себе свои вещи, и запас продуктов и воды на один день. На следующем привале, как объяснил бедуин на хорошем английском языке, и как перевела одна из понимающих английский украинских дивчин, вода и еда уже заготовлены. Дорога до границы с Израилем заняла три дня. Шли ночью - попрохладнее. Бедуины качались на верблюдах и пели свои ночные песни. Фотограф перезнакомился с девушками, которые оказались из Украины и Молдавии, все, как на подбор, сельские и сильные. Сил на разговоры почти не оставалось – длинные переходы и  дневная жара выматывали, и как только достигали очередного становища, валились на песок и, прикрыв голову, засыпали.  Последняя остановка была в нескольких километрах от границы – ближе подходить  нельзя, объяснил все тот же англоговорящий житель пустыни. Эти несколько километров должны были преодолеть ночью. Эти несколько километров растянулись на самую страшную в жизни фотографа неделю.
Почта пустыни донесла, что в Тель-Авиве взорвали пассажирский автобус, силы израильтян в секторе Газа подверглись атаке, день и ночь вдоль границы с израильской стороны сновали джипы, тарахтели вертолеты и невозмутимые бедуины, возвратившись, говорили - все переносится на следующий день. У фотографа обуглилась кожа и потрескались губы. Остальные выглядели не лучше. Бедуины сидели отдельно - в тени отдыхающих верблюдов, о чем-то беседовали или уходили в ночь, закутавшись по глаза в куфию. У всех, кроме бедуинов, кончилась вода. Фотограф видел, как смуглые колумбийцы выпарывали из штанов и бюстгальтеров доллары и несли их бедуинам. Украинские и молдавские девчата призывно улыбались хозяевам пустыни потрескавшимися кровоточащими губами, и если кому-нибудь из них везло, хозяин пустыни манил их пальцем, и через некоторое время счастливица возвращалась с пластиковой бутылкой воды. Фотограф тоже купил бутылку и держал ее под рубашкой, охраняя и во сне. Он старался больше спать, передвигаясь вслед за тенью от какой–нибудь возвышенности. Он вырос в южных краях, и солнце было привычно, ежедневная работа на пляжах закалила его.
Однажды ночью бедуины исчезли. Их не было весь день и следующую ночь, Потом тихо скончались двое колумбийцев – пожилая женщина и худая девочка лет двенадцати. Фотограф видел: девочка, сидящая на земле, вдруг опрокинулась назад и больше не шевелилась.  Еле-еле двигаясь, колумбийцы похоронили их. Но глаза у них были сухие и красные. Как только солнце зашло, фотограф двинулся в сторону границы. Он не разбирался в астрономии, но отметил направление, где село солнце – это был запад - развернулся на сто восемьдесят градусов и постарался наметить какую-никакую заметную звезду в восточном направлении.  Он шел всю ночь, часто отдыхая. За ним потянулись и остальные. Каждый шаг давался мукой, но утром, в восходящем солнце, он увидел совсем рядом столбы и проволочную сетку. Это было граница. Он решил дождаться темноты.  Остальные тоже упали, прикрыв головы одеждой. Он пытался нацедить мочу в пустую бутылку, девицы, равнодушными глазами следившие за ним, увидели несколько мутных капель, скатившихся внутрь. Он протер ими покрытые коростой губы и ощутил боль. Это было хорошо.
В темноте, еле-еле передвигаясь, двинулись в сторону забора. Проволочная сетка оказалась рваной,  они проползли под ней. За сеткой, в десятках метров, тянулось шоссе. Ни  одна машина не проехала по нему. К шоссе они добирались уже ползком и свалились у обочины. Асфальт был еще горячим. Всего на эту сторону переползло пять человек, где остальные - фотограф не знал. Через несколько часов вдали показались фары, и грузовик тяжело затормозил. Водитель долго, с высоты кабины, всматривался в лежащие тела, потом соскочил и, подсвечивая фонариком, вгляделся в лица. Он вытащил канистру с водой и помог им напиться, так как пальцы уже не могли удержать пластиковый стакан – они или роняли его или ломали. Потом он помог им забраться в кузов, забросил туда же воду, и завел грузовик. Они опустошили канистру и задремали, а когда грузовик остановился, они открыли глаза, на фоне только-только восходящего солнца прорезались силуэты высоких домов. Шофер помог им слезть на дорогу, принес еще воды и сверток лепешек, и буркнув на английском: «Я вас не видел.», добавил: «Шалом!» и  - укатил.  Так фотограф прибыл в Израиль.
Рассказчик остановился и глотнул воды. Порфирий Петрович, тронутый рассказом, полез в холодильник, достал холодную картофелину и перо зеленого лука. Но  Кеша невидящими глазами смотрел на протянутую еду, он был еще там, в пустыне. Порфирий Петрович деликатно кашлянул.
-Ладно, папаша,  остальное- потом,- угрюмо сказал Кеша. – Где он?
Порфирий Петрович, подумав, засунул револьвер за пояс просторных шорт и прикрыл маечкой. Он предвкушал самый драматический эффект.
 Он подошел к комнате Англичанки и давно подобранным ключом открыл ее. Кеша пошел следом. Порфирий Петрович утвердил его напротив  высокого ящика под чехлом, сказал «О-оп!», и сдернул чехол. Сквозь стекло, вделанное в ящик, на Кешу глянули  тусклые глаза Доктора, оттененные скукожившейся коричневой кожей...

Кеша сотрясался, по небритым щекам текли слезы, он хохотал и захлебывался, а Порфирий Петрович, сложив руки на животе, наблюдал.. Когда лицо Кеши стало багроветь, Порфирий Петрович, не двигаясь с места, влепил пощечину. Кеша зарыдал, как рыдают мужчины, не умеющие этого делать. Порфирий Петрович вразвалочку подошел к крану,  налил воды. Дал выпить. Оба опять были на кухне, дверь в комнату Англичанки аккуратно закрыта.
Выпив воды, Кеша рыдать прекратил. Он сидел, уставившись глазами в прошлое, и Порфирий Петрович не мешал ему это делать.  Потом Кеша отстегнул часы и положил их на стол. Порфирий Петрович часы осмотрел, положил в карман, принес из своей комнаты начатую бутылку водки. Он же выставил небогатую закуску.  Кеша выпил полстакана теплой противной водки и опять заплакал, теперь - беззвучно.
На ночь Кеша остался там, где пил.  Он спал на полу, на аккуратно расстеленной пляжной подстилке Порфирия Петровича. Утром, накормив его завтраком – хорошим-, Порфирий Петрович предложил ему стать компаньоном. Младшим.  Не дослушав, Кеша согласился. Жизнь опустела.
 Но Порфирий Петрович хотел ясности и мотивации. Тот, кто лишил Кешу сладкой мести, повинен и в других преступлениях, намекнул он, многозначительно кивнув на пустую комнату Англичанки. Возможно мы ошибаемся, заявил он, но, думается, ключ ко всему – он! Теперь Порфирий Петрович многозначительно кивнул на пустую комнату К. Найти и обезвредить!
Кеша, не вникая, согласился опять..
Порфирий Петрович сел за разработку конкретного плана. Кешу он спровадил. В холодильнике становилось пустовато.



                Глава восемнадцатая

Кеша постучал в дверь утром. Чисто выбритый, свежая тенниска, и шорты, и легкие босоножки. Босоножки Порфирий Петрович узнал – двенадцать шекелей, шук Кармель.Кеша посмотрел на босоножки Порфирия Петровича и рассмеялся – близнецы-братья. Глаза Кеши смотрели ясно и твердо, над глазами – бейсболка: «I Love Tel-Aviv». Последние события изменили его.
-Папаша! – объявил он с порога.- Хрен с ним, с пушкиноведом! Сыграл в ящик, так и – сыграл!
И, вспомнив последнюю пристань Доктора, расхохотался каламбуру. Мстить уже не хотел. Он опять повторил глубоко запавшую мысль: все одинаково важно, а следовательно - неважно, а посему – пошли все на хер, не из-за чего убиваться. Этот довод успокаивал и придавал прежней свежести и нахальства.  Точил вопрос - чем еще этот пушкиновед напакостил людям, да так, что тем пришлось урыть его навечно? Компаньоном быть не хотел, а предложил себя наемным рабочим с почасовой оплатой.
Порфирий Петрович к такому развороту был готов. Он пообещал заботиться о пропитании, а в конце кампании даже посулил премиальные. И тут же пожалел о сказанном:  его заинтересованность в поимке убийцы несчастного Доктора выглядела чересчур благородной. Но Кеша, казалось, пропустил этот нюанс, и потребовал завтрака. Порфирий Петрович вздохнул и зашуршал пакетами.
Операция по выходу на след К. и, возможно, Англичанки, была разработана, но реальных зацепок – увы! – не было. Но Кеше об этом знать не полагалось.
-Шерше ля фамм,- щегольнул иностранным Порфирий Петрович, отвлекаясь  от неприятной прожорливости Кеши,- будем искать женщину.
Сам Порфирий Петрович эту женщину не видел, но К. ее подробно описывал. И где она живет, Порфирий Петрович также знал. Поэтому он поставил задачу: сбор сведений о клиенте. Соблюдать осторожность – возможно присутствие на объекте самого разыскиваемого, то бишь – К.
Порфирий Петрович обучил наемного работника некоторым приемам : как меняться во время слежки, подаче визуальных сигналов, методам нахождения укрытий и еще полезным вещам, после чего они расстались.
Ранним утром следующего дня Кеша  занял позицию на углу Мазэ и Алленби, а Порфирий Петрович продвинулся по  Мазе вперед, расположившись за колонной здания, прямо напротив интересующей их квартиры. Порфирий Петрович почесал правое ухо и Кеша, уловивший это, широко зевнул. Визуальный контакт сработал. На случай лобовой встречи с К. была предпринята маскировка: Кеша покрылся бейсболкой «I Love Tel-Aviv», нацепил темные очки, и этим и ограничился. Порфирий Петрович косил под религиозного сиониста: из неких тайников была извлечена и наклеена темно-седая борода, на  голове обширная кипа, наползающая на уши,  серые проницательные глаза прикрыты круглыми солнцезащитными очками.
Час проходил за часом, солнце вскарабкалось на верхотуру, не оставив и клочка тени, и за колонной из-под кипы потекли первые ручейки пота. Вода, захваченная из дома, кончилась. Бутерброд, который он, таясь от Кеши, торопливо сжевал, забылся.  Но Кеше доставалось больше. Визуальный контакт требовал открытой диспозиции, и солнце вытапливало его. Презрев конспирацию, он заорал, поверх машин и голов : «Ну, папаша?». Порфирий Петрович сдался. Поманив Кешу, он вплотную приблизился к интересовавшей их двери . Дверь была хлипкая, но с новым замком, вскрыть который компаньоны затруднились бы. Подсмотреть, что происходит в комнате, можно было только через окно, выходившее на глухую стену соседнего дома, и забранное фигуристой решеткой. Кеша, пригибаясь, втиснулся между решеткой и стеной, и осторожно выпрямившись, начал вглядываться. Порфирий Петрович немолодым телом блокировал взгляды прохожих. Внезапно Кеша, оттолкнув Порфирия Петровича, бросился к двери, и с размаху врезался в хлипкую филенку. Филенка оказалась не хлипкой, а вот новенький замок вывернулся, как молочный зуб, и когда неповоротливый и ошарашенный Порфирий Петрович  проник через выбитую дверь, он увидел красного от натуги Кешу, удерживающего за толстые бедра женщину, подвешенную к невысокому потолку. Оценив ситуацию, Порфирий Петрович взобрался на стул и кухонным ножом перерезал веревку, после чего женщина, опрокинув Кешу, кулем повалилась на пол.
Порфирий Петрович прикрыл дверь, придвинул к ней стул и сел на него, наблюдая , как Кеша пытается оживить повешенную. Плеснув на нее воды, он пристраивался в головах лежащей, собираясь начать искуственое дыхание, когда Порфирий Петрович саркастически заметил: «Придурок, она же дышит!». Действительно, только возбужденный и хлопочущий Кеша мог не заметить, как бурно и неровно вздымается грудь спасенной, и отнюдь не вода стекает горькими ручьями с ее поблекших ланит. И пока Кеша пристыженно застыл, Порфирий Петрович, кряхтя, осмотрел шею женщины и не найдя ничего, кроме легких потертостей, объявил: жить эта женщина будет, и возвратился на наблюдательный пункт  у двери.
Шахерезада, а это была именно она, наконец открыла влажные очи и вернулась в тот мир, который еще несколько мгновений назад собиралась покинуть окончательно и бесповоротно. Лицо склонившегося над ней мужчины было для нее столь же отвратительно, сколь и жалкая попытка бегства, и, ни секунды не раздумывая, она плюнула в это лицо.
-Жива!.- снова резюмировал Порфирий Петрович, а Кеша удовлетворенно обтер бейсболкой и плевок, и вспотевшее лицо.
Шахерезада, отказавшись от помощи Кеши, с  трудом поднялась, и, нимало не стесняясь, вытащила из-под нарядного платья толстый подгузник, осмотрела его и бросила  на кровать. Потом подошла к столу, взяла исписанный лист бумаги, и , разорвав его, бросила в мусорную корзину. Потом она ничком повалилась на кровать и затихла.
Воспользовавшись этим, Порфирий Петрович проворно нырнул в корзину, достал клочки и сунул в карман. Потом поманил Кешу за дверь- пошептаться.
-Надо колоть! – заявил он жестким шепотом, – Мы уже засветились.
Кеша беспомощно развел руками.
-У нас нет времени,- настаивал Порфирий Петрович...

С плевком в лицо опостылевшей и так некстати вернувшейся жизни, к Шахерезаде возвратилась вся безысходность последних дней, и она даже застонала от подступивших к горлу обиды, разочарования, злости. Очередное исчезновение К., какого-никакого мужчины, быстро сгладилось невероятным событием: как-то, во время очередного шоу Шанкра и Поли, на экране засветилась надпись – вас ожидает важное сообщение. Надпись мигала и требовала внимания, Шахерезада щелкнула мышкой. Сообщение было коротким. Ей предписывалось ровно в 21:00 находиться дома. Ровно в девять часов вечера экран заволокло сиреневым туманом и, затем, сквозь туман проступили очертания комнаты, сплошь заставленной шкафами с узкими ящичками –архива? И человек, возникший на фоне этих ящичков, тоже походил на архивариуса – в круглых очечках, с перхотными редкими прядями. Смущенно улыбнувшись, он сообщил Шахерезаде: она переведена на второй уровень и получает звание тайного агента. И не только звание, но и возможности, соответствующие этому званию. На вопрос Шахерезады – в чем заключаются новые возможности?, он сначала позволил себе остановиться на некоторых общих вопросах.
Он объяснил, что на первом уровне Игра воспринимается многими как обычная интернетовская забава, позволяющая вдоволь порезвиться на виртуальных просторах, потешить свою фантазию, пожить другой жизнью. И даже то, что в Игре декларируется отстутствие каких-либо ограничений ( «практически отсутствует»,- поправился он), не меняет ничего в поведении большинства – они по-прежнему резвятся в рамках привычного пространства. Вся фантазия уходит на желания, не доступные в реальной жизни; мало кто решается вывернуть мораль, привычки наизнанку, попытаться жить вообще без законов или по ему одному понятным законам. Никто практически не обращает внимание на одно предположение, ненавязчиво высказываемое каждому новичку: быть может, существует некое существование и после смерти, и, вполне вероятно, то, как ты прожил эту жизнь, повлияет на то, как ты будешь жить дальше. Но как  повлияет – неизвестно. Совсем как у вас, тонко улыбнулся Архивариус.
Игрок находится под прессом: постоянное упоминание о втором уровне предполагало наличие, а, точнее – возможность,  какой-то иной жизни, но вот не-знание: зависит или не зависит вторая жизнь от первой, с одной стороны давило на человека, как и любое не-знание, а с другой, позволяло делать что угодно, даже не называя это риском. Рисковать - это что? Это ходить на грани фола, когда можно и схлопотать, пояснил Архивариус простыми словами. Когда же нет ограничений, о каком риске может идти речь? Только о риске недополучить что-либо, даже неизвестно  -существующее ли .
Однако очень немногие осмыслили и воспользовались этим, посетовал лектор. Большинство, сменив род занятий, и выпустив на волю подавляемое в обычной жизни, этим и ограничились. И , в сущности, остались в рамках привычного.   («Собственно, и вы тоже»,- заметил Архивариус в сторону Шахерезады.) И даже упоминание о том, что в любой день может наступить момент Х, когда самым драматическим образом могут поменяться правила и ограничения, когда может сгореть все, что накопилось, и - наоборот, кстати! – все это мало влияло на них. Они предпочитали находиться в состоянии уверенности в незыблемости существующего порядка с одной стороны, а с другой - парадоксальным образом пытаться урвать сейчас и много, поскольку вероятность того, что рухнет, все таки существовала.
-А что тут неправильного?- спросила Шахерезада
-Все!- ответил Архивариус и, не желая вступать в дискуссию, принялся объяснять сущность момента Х. Он сравнил момент Х с внезапно обнаружившейся беременностью девственницы, когда не может быть, а случается, и сам порадовался своему сравнению. В Игре постоянно проводятся референдумы и Шахерезада действительно вспомнила: чуть ли не каждый день ей предлагалось отвечать на те или иные вопросы. При наборе определенной критической массы, продолжал объяснять Архивариус, автоматически происходят изменения в том или ином вопросе, на который ориентирован референдум – могут измениться какие-то существенные условия, или цена одного балла, или начинает поощряться то, к чему раньше относились безразлично. Причем референдумы построены сложно –поэтому из вопросов трудно определить их цель, соответственно и сложно влиять на их результаты человеку первого уровня.
-Секунду, дядечка,- обнаглевшая Шахерезада давно уже перестала стесняться всяких компьютерных сущностей, под какой бы личиной они не выступали , – Можно вопрос?
Архивариус покорно сложил ручки на чахлой груди и доброжелательно глянул на Шахерезаду.
-Зачем вы все это мне рассказываете? Я получаю удовольствие от Игры, и это все, что мне нужно. Как, что, почему – зачем мне это?
-Удовольствие может внезапно кончиться,- кротко заметил Архивариус,- И, всегда есть возможность получать еще большее удовольствие.
Для Шахерезады это был решающий довод, и она позволила Архивариусу продолжать.
-Итак, участник Игры первого уровня влияет на происходящее, конечно, но или не осознает этого, а если даже и осознает, то не знает – как. Вам присваивается -  тут он сделал торжественную паузу – второй уровень. В наших кругах этот уровень называется уровнем  "тайного агента".
-Название мне нравится,-заявила Шахерезада.
-Система прекращает блокировать ваши попытки узнать то, что вам хочется узнать. Но она и не будет помогать вам.
-Что я могу узнать?
-Повторяю – все, что хотите. Например, вам будут доступны текущие результаты референдумов, вы можете учитывать их в своих интересах,  и даже, при определенной настойчивости и умении, сможете влиять на них..
-Подкупать голосующих? – догадалась Шахерезада.
-Да, это один из способов. Один из многих. Я думаю, при вашем уме, - тут Архивариус сделал полупоклон ,- вы найдете и другие. Еще раз повторяю, вы не ограничены ни в ваших методах, ни в ваших интересах. Вам будут предоставлены все коды доступа для вашего уровня.
-А есть еще уровни?
-Вот и все, собственно, что мне поручено сообщить вам.
-Постойте,-заторопилась Шахерезада,-а почему именно я?
Архивариус пожал плечами и растворился в брызгах фейерверка, которым было отмечено вступление Шахерезады в славное сообщество тайных агентов.

Так жизнь скупо улыбнулась Шахерезаде. Жизнь тайных агентов оказалось увлекательной. Сообразительная и бесцеремонная Шахерезада научилась: подглядывать за участниками, рыться в их почтовых ящиках, устраивать маленькие пакости конкурентам, а потом ей пришла самая обычная, но –смешно сказать -неожиданная идея: обогатиться. Как оказалось, эта идея давно жила в ней, и все произошло легко и здорово. Все было просто как дважды два. Сначала была финансовая пирамида, суть которой  - выигрывают первые, и – горе последним. Но чтобы вовлечь людей в пирамиду требовался некий стимул, морковка - красная, вкусная, притягательная. Стимулов оказалось больше, чем достаточно – само то, что люди участвовали в Игре, было диагнозом: они не удовлетворены чем-то в окружающем их мире, или самими собой. На этом Шахерезада и играла. Просматривая и накапливая информацию об участниках, она выделила предпочтительную для себя группу. Эта группа отличалась многообразием интересов, становилось ясно - человек либо находится в поиске, либо неустойчив в пристрастиях. И его было легче увлечь, использовать. Она пустилась во все тяжкие: за 20 шекелей, отправленных на абонентский ящик она предоставляла полную информацию об адресате, с которым этот человек общался. Еще за дополнительную плату – физический адрес, который она находила в файлах телефонной компании.. Пользуясь своим женским чутьем, она выступала в роли свахи – электронной, сводя людей, по ее мнению подходящих друг другу. За эту услугу она брала в баллах. Фантазия работала, и очень быстро она начала богатеть, то есть, у нее появились какие-никакие деньги. В фантазиях она уже подумывала бросить работу. Фантазии рисовали ей огромные перспективы – за счет своего влияния и через референдумы она выстраивает свой мир,тот, который хочет. Она выросла из мелкого мошенника, желавшего нажиться на лохах, она почувствовала себя демиургом, создателем, она приступила к шести дням сотворения мира. Деньги, поступавшие в конвертах, поддерживали тело, а душа и ум парили в неизведанных высотах, работая безостановочно - и днем, и ночью. Она поняла: доля творца – тяжелая доля. Каждый шаг тянул за собой кучу последствий, будто потянул за стебель, а взрыхлилось полгектара.. Когда она поняла, что ей и только ей определять мир, она по-настоящему испугалась. Пугала, прежде всего, нагота: будто сканер просквозил безжалостными лучами, и – вот она, голенькая перед собой, косточки-связочки, спрятаться некуда, ни за традиции, ни за законы, ни за привычки. Ни перед кем было оправдываться и некому объяснять. Она почувствовала вселенское одиночество, какого не испытывала никогда, даже в самые тяжелые моменты. Одиночество было совершенно иное - одиночество человека, взвалившего на себя мир. Ответственного за тех, кого он приручил. Мир, который она создавала, был точной копией ее самой, и это больше всего пугало. Она не нравилась себе такой, какой была. Тогда она придала создаваемому миру обратные качества, она делала инверсию. Но почему-то лучше не выходило, прямолинейный подход себя не оправдывал. Приходилось разбираться, что такое хорошо, что такое плохо, и вдруг «плохое», при ближайшем и беспристрастном рассмотрении теряло свою эмоциональную окраску, и через него начинали проступать древние слои, сквозь поры которых сочился дух таких непреложных и вечных вещей, что этот дух, как дурманящий газ, искажал первоначальную перспективу, растворял личное и даже человеческое в субстанцию, не подвластную пониманию... 
Конечно,самым простым способом было - стать тираном, извергом, беспринципным пожирателем удовольствий.Она полагала - для нее не существует моральных препятствий для этого. Она ошибалась. Что-то внутри ограничивало действия и поступки, которые она считала подлыми, нечестными, существовала градация того, что она могла и чего не могла сделать. Это злило, злило то, что в нее, демиурга, Творца уже изначально вложены  какие-то границы, и выход за эти границы, технически возможный, не принес бы ей удовольствия, и эта невозможность получить удовольствие там, где оно вполне достижимо, злила ее. Она плюнула, и решила создавать мир по образу и подобию себя, и внезапно прониклась состраданием к Творцу, бедному, несчастному Творцу, который когда-то стоял перед той же проблемой. Он хотел создать идеальный мир. Но не знал -  как, ибо и в него кто-то вложил изначально разные вещи, и после долгой - или нет - борьбы, он создал то, что мы имеем: отражение его комплексов, сумятицу чувств, зыбкость и противоречивость. Мир стал ей яснее ясного – там, где она искала высшую логику, императивы, фундаментальные законы бытия, оказалась мечущаяся душа пусть необыкновенного, но - существа, так же желавшего создать что-то чистое, разумное, вечное и счастливое, а потом, поняв тщетность своих усилий – от себя не убежать -, склепавшего за шесть дней то, что получилось, и предоставившего этому миру плыть дальше самостоятельно, ибо не мог же он управлять собой, а мир был его отражением, следовательно, он не мог управлять и миром. Она подивилась наивности миллионов людей, возносящих молитву тому, кто уже отошел от дел, кто самим актом Творения умыл руки. Она предвидела и такую возможность: Творец вывалил в созданный им мир всю свою скверну, все, что мешало ему воссиять чистым божественным светом, он провел сеанс психоанализа, и полеживая на кушетке, старательно прочистил аппендиксы своей души, и очистившись, воссиял. Отдельно от аппендиксов.
Ей сразу стало легко на душе – не она одна мучилась и страдала, и не она одна  потерпела поражение. Ночью она стала спать спокойней, хотя ночь превращалась в продолжение дня – мысли и чувства не оставляли ее ни на минуту, только в снах они приобретали другую окраску;  проснувшись, она садилась к компьютеру, и потом с трудом отрывалась о  него, боясь свалиться тут же на полу и заснуть.
Она рассмеялась, когда как-то экран компьютера стал синим и на нем появилась простая надпись – "Игра  окончена". Она так смеялась, что у нее градом полились слезы. Потом она убрала комнату, перемыла накопившуюся посуду, выкинула бродячим кошкам содержимое холодильника, сбегала в аптеку за подгузниками, и, выспавшись, надела красивое платье и приспособив подгузник – она очень не хотела плохо выглядеть и дурно пахнуть, когда ее найдут – влезла на стол и закрепила веревку на крюке для люстры...

Жизнь вернулась к ней в облике грубого лица под идиотской бейсболкой. Это будет уже другая жизнь, решила она.
 Когда она выскочила за дверь, мужчины еще пререкались. Она оттолкнула их и бросилась бежать по улице Мазе. Переглянувшись, они поспешили за ней. Сзади негромко хлопнуло, и оглянувшийся Порфирий Петрович увидел языки пламени, заплясавшие внутри шахерезадиной пристройки. Хватаясь за сердце, он прибавил шагу.

Праздный житель Тель-Авива, а таких немало, уверяю вас, если бы вздумал последовать за этой троицей – тяжело бегущей женщиной в нарядном, не по жаре, платье, держащимся чуть сзади лысом мужчине (Кеша потерял в суматохе бейсболку), и все отстающим от них старичке с широко раскрытым, трудно дышащим ртом – пересек бы вслед за ними улицу Алленби, названную так в честь британского генерала, проявившего в этих краях свои военные таланты, повернул налево по этой улице, и буквально через несколько десятков метров сделал бы еще одни поворот, теперь уже направо, и попал бы на приятную улицу, где дважды в неделю собираются художники и мастера со всей округи, и предлагают публике свои произведения. Здесь проходят импровизированные концерты уличных артистов, столики кафе и пабов, вынесенные на улицу, плотно уставлены прохладительными напитками и живописными салатами.. Но сейчас улица была пуста, и тот же праздный житель мог бы спокойно устроиться на скамейке, совсем рядом с другой скамейкой, на которую рухнула от чрезмерной физической нагрузки женщина в платье не по погоде, и куда же плотно присел мужик, следовавший за ней. Тот же зевака, повращав головой, обнаружил бы, что старичок, по всему принадлежащий к этой же компании , только-только выполз из-за угла, и, не надеясь уже дойти до скамейки, оперся дрожащей рукой о дерево, пытаясь успокоить протестующее сердце. Если бы зевака понимал по-русски, а таких немало, уверяю вас, он бы все равно ничего не услышал  бы, так как женщина говорить еще не могла и, возможно, и не собиралась, а лысый мужчина, очевидно, не знал – о чем, а старичку мешали говорить и сердце, и дистанция. Посидев еще немного, зевака пошел бы искать других развлечений, ну а мы с вами останемся...
Когда Порфирий Петрович доковылял, наконец, до скамейки, женщина и лысый мужчина сидели как первоклассники – выпрямив спину и сложив руки на коленях. Кеша пододвинулся к Шахерезаде - освободить место для компаньона, и его бедро ощутило жар, исходящий от женского тела. Это было давно позабытое ощущение. Шахерезада с интересом наблюдала, как Порфирий Петрович спрятал в карман съехавшую набок бороду, как он обтерся кипой и отправил кипу в тот же карман, как он наливался энергией для последующих действий. Но его опередил Кеша:
-Попить бы, папаша! –и Порфирий Петрович, поискав глазами бесплатный фонтанчик и не найдя его, с сожалением вытащил из кармана несколько монет и вручил их Кеше.
Кеша вернулся быстро – он раздал одноразовые стаканчики и разлил воду. Все молча попили и Шахерезада уставилась на два потных пятна, образовавшихся там , где ее тяжелые груди натягивали плотную ткань платья. Молчание прервал Порфирий Петрович, который неучтиво икнул, а потом еще раз. .. Кеша стукнул его по спине, и сказал, обращаясь к никому, в атмосферу:
-Земля-то  круглая, но непонятная...
И никто не возразил ему.
                Солнце  опять пекло, но это был уже следующий день. Солнце, к счастью, было за затененными окнами автобуса, с основательной грациозностью закладывавшего виражи от Иерусалима к Мертвому морю. В автобусе было тихо и прохладно, Шахерезада, прислонясь к окну, дремала. Дремал и Кеша, сидящий рядом с бодрствующим Порфирием Петровичем. А Порфирий Петрович, как уже было сказано, не  дремал. Пальцы его машинально перебирали бумаги в портфеле, стоявшим на коленях. Портфель был не новый, и если бы Доктор каким-либо чудом воскрес, он непременно признал бы в портфеле свой собственный. Порфирий Петрович перебирал бумаги и вспоминал вчерашние события, надо было еще раз удостовериться - он не допустил ошибки.
Вчерашний день они провели в квартире на улице Штерн. Порфирий Петрович, немного поколебавшись, вскрыл комнаты отсутствующих соседей, и разместил в них вновь прибывших. Шахерезада, естественно, заняла комнату Англичанки, а Кеше досталась комната К. Шахерезада с облегчением скинула тяжелое платье и облачилась в одну из разлетаек Англичанки. Старая жизнь вместе со сгоревшей пристройкой не мучили ее совершенно, и она с любопытством присматривалась к новой реальности. А в новой реальности было что посмотреть.  Первым делом она обратила внимание на висевший на стене плакат – фаллос, с воткнутой в него гвоздикой. Деликатно постучавшийся в комнату Порфирий Петрович – узнать, все ли в порядке? – объяснил ей, что этот плакат является визитной карточкой Англичанки, и, гордясь своей образованностью, рассказал ей то, что в свою очередь рассказал ему К., узнавший это из первых рук – от Англичанки.Он рассказал сакральную историю мужского члена, о Древнем Риме, связанном с мужским членом, вообщем все, что запомнил.. Присутствие Зоара объяснить было сложнее, но в новой жизни Шахерезада совсем по другому  начала относится к вещам, событиям , людям. Она  нежно погладила Зоара по ухоженному бедру и перешла к ящику, из которого на нее глянул сморщенный Доктор. От изумления у нее распахнулись глаза и приоткрылся рот. Она знала о смерти Доктора от К., но сейчас эта смерть предстала перед ней в совершенно неожиданной форме. Доктор совсем не выглядел наглецом, пытавшимся ее шантажировать, и разнесшим вдребезги ее виртуальную любовь.
Порфирий Петрович оставил Шахерезаду одну и пошел проверить Кешу. Кеша валялся на продавленной койке К. и разглядывал голые стены. Собственно, в этой комнате и нечего было рассматривать. Кровать, стол, найденный на улице, на столе разместились компьютер и небольшой телевизор. Еще, у другой стены,  - книжная полка, очевидно, с той же улицы. Порфирий Петрович вернулся на кухню. Ему совсем не нравилось быть спонсором такой компании, но все его затраты должны были окупиться. Если не сейчас, то никогда - такое решение он принял в день, когда ему попалась карта с пометками, сделанными, очевидно, рукой Доктора.
Пока Шахерезада и Кеша осматривались в комнатах, он приготовил обед. Обед был суров, но сытен – вареная картошка, заправленная маслом, кусок разогретой курицы и несколько помидоров и огурцов, нарезанных кусками. Приготовив, он стукнул ложкой по тарелке, и сейчас хлопнула дверь, вошел  Кеша и, осмотрев еду, удовлетворенно хмыкнул: "Сколько волка не корми, а корочка останется..."
Шахерезада не показывалась, и Порфирий Петрович, постучав, приоткрыл дверь в комнату Англичанки. Шахерезада спала в кресле и во сне улыбалась. Порфирий Петрович вернулся на кухню, отложил в отдельную тарелку пару картофелин , кусочек курицы и часть овощей, прикрыл их другой тарелкой, и дал сигнал к начале трапезы. Кеша проглотил свою долю в две минуты, и, неожиданно остро глянув на Порфирия Петровича, предложил:
-А теперь колись, папаша!
И Порфирий Петрович понял - все его разговоры о том, что он ищет пропавшего К, и горит желанием отомстить за убиенного Доктора, для Кеши так и остались разговорами, и если он хочет иметь его союзником, то придется колоться. Он угрюмо кивнул, и предложил подождать, пока проснется Шахерезада.
-Зачем она нам?- спросил Кеша, и в этот момент открылась дверь и слегка заспанная Шахерзада помахала им: "Как дела, мальчики?"

Когда Шахерезада поклевала оставленную ей порцию, солнце скрылось за домами, и в кухне создалась та интимная обстановка, которая располагает делиться сокровенным, выбалтывать секреты и всхлипывать на плече.. Но Порфирий Петрович очарованию атмосферы не поддался. Он принял решение, и сейчас реализовывал его.
-Господа!,-сказал он, и речь его звучала торжественно,- не буду скрывать, что мы все оказались здесь совершенно не случайно, была ли на то воля Господа нашего, – тут он возвел очи горе, на давно не беленный потолок, – либо иные причины, однако факт есть факт, и этот факт остается фактом, даже если не принимать его во внимание...
Шахерезада ничего не возразила на столь замысловатые речи, лишь подняла и опустила круглую бровь, Кеша потер лысину и поиграл желваками.
-Вы наверное задаетесь впросом, что свело нас вместе?- его острые глазки поцарапали Шахерезаду, потом переметнулись к Кеше, потом обратились к будущему, которое пока что прозревал только он. – Сегодня и сейчас я попытаюсь дать ответ на этот вопрос. Позвольте мне немного углубиться в совсем недавнее прошлое, ибо не поняв его, мы не сможем понять, что с нами происходит сейчас и будет происходить завтра.
-Красное слово и дураку приятно,-согласился Кеша.
Очевидно, речь Порфирия Петровича не была экспромтом, и он долго и тщательно размышлял над ней, и звучала она как доклад на заседании Совета Безопасности ООН.
-Я вошел в эту дверь,- Порфирий Петрович изогнул палец, и все сразу поняли, о какой двери идет речь: палец точно повторял  траекторию коридора , ведущего от кухни и, затем, изгибающегося под прямым углом к входной двери,- всего некоторое время назад, вошел не наивным молодым человеком, а седым ветераном, за плечами которого были годы оперативной работы, обезвреженные враги, спасенные жизни, да и просто бесценный жизненный опыт. Я вошел в эту дверь, как проникают в логово врага – обманом. И я не стыжусь этого, ибо то, что здесь происходило, давно внушало мне подозрения. Странный человек и странная женщина, живущие здесь, убийства и забальзамированные любовники –вот далеко неполный набор фактов, приведших к моему решению внедриться  в это осиное гнездо. И мои подозрения оказались не напрасными.
Порфирий Петрович отпил из заранее приготовленного стакана и обтер вспотевшее лицо. Шахерезада мягко положила на его руку свою ладонь:"Да вы не волнуйтесь... Не надо так официально... Своими словами..." Порфирий Петрович подумал, выдохнул воздух и сел. "Вот так то лучше..."-Шахерезада убрала ладонь и приготовилась слушать. Порфирий Петрович открыл рот.
-Кому нужны деньги?- просто спросил он. Кеша, подумав, поднял руку. Шахерезада, посмотрев на темнеющее за домами небо, ничего не ответила.
-Кому нужны большие деньги? – усилил Порфирий Петрович, и даже потаращил глаза, чтобы показать  - насколько большие. На Шахерезаду это впечатления не произвело, а Кеша, подумав, руку опустил.
-Почему?-спросил Порфирий Петрович.
Кеша, подумав, пожал плечами.
-Рассказывайте, -снова мягко попросила Шахерезада.
-Шестьдесят пять тонн серебра и двадцать тонн золота! -почти крикнул Порфирий Петрович и тут же, глянув на полуоткрытое окно, испуганно замолк.
-Саудиты? Бруней?-шепотом спросил Кеша, – Как брать–то будем? Кораблями?
Порфирий Петрович обхватил голову руками и тихо заплакал.
Сейчас, сидя в автобусе и вспоминая эту сцену, он снова чуть не заплакал, теперь уже – от стыда. Видимо, сказалось тогда напряжение всех этих непростых дней, да и здоровьишко не то , что у молодых, да и нервишки...
А тогда, поплакав и высморкавшись с подоконника, он будто снова обрел прежнюю решительность и твердость.
-Хорошо,-сказал он спокойно, - давайте рассуждать логически.
И начал перечислять спокойно и деловито:
-Два трупа ,-он указал на комнату Англичанки,-  двое исчезнувших, будем надеяться,- не трупы. Нападение на меня – он показал не до конца зажившие рубцы на голове и зашитую рану на шее,- Это ведь не шутки,- заключил он свистящим шепотом и обвел аудиторию злым и напряженным глазом.
-Ма-а-лчать!-шваркнул по столу кулаком, заметив что Кеша пытается сказать что-то. –Это ведь не шуточки, ****имать!
Он вынул из кармана и расправил на столе лист:
-Вот это я нашел в портфеле у Доктора!



                Глава девятнадцатая

Автобус подкатил к зданию, когда солнце, наработавшись, катилось на  отдых за выветренные иудейские горы. Но было еще жарко, в каком-то километре от них лежало зеленое море. Это была единственно живая зелень, да и та обманывала – стоило забрести в его зеленую воду, и ты оказывался в разогретом маслянистом растворе, выталкивавшем тебя наверх, под солнце, как нечто чуждое и ненужное. В помещение заходили последние группы туристов. Шахерезада вошла первой и, пройдя через здание наружу, на территорию, огороженную по периметру, уселась в тени под тентом - здесь собирались туристические группы перед выходом на раскопки.
Под этим же тентом уже сидела группа, а в центре площадки, безразличный ко все еще горячему солнцу, стоял гид с одутловатым  бесстрастным лицом. Прикуривая сигарету от сигареты, он рассказывал глуховатым голосом историю одного из самых замечательных открытий в новейшей истории. Речь его текла гладко, всплывали имена, даты , события, и Шахерезада заслушалась...
История начиналась здесь, в далеком 1947 году. Именно здесь, на этом вот самом месте - обвел гид плавной рукой – бедуинский мальчик пас коз.
Мальчик сидел на камне и пел свою песню пустыни, песню без слов, песню без мелодии, песню, которая лилась без всяких усилий, которая сочинялась сама и из ничего. Козы перебирали острыми копытцами, подбираясь к колючкам, и ритмично работали бородатыми челюстями...Может быть мальчик заснул, а может, унесенный своей песней далеко далеко, заплутал в неведомых мирах, а когда проснулся, обнаружил: не хватает одной козы. Дело было  не в России, где если и есть коза, то одна, кормилица, Манечка, здесь же коз было много, на всех имен не напасешься, но мальчик помнил эту козу, с черным пятном на боку, он помнил всех своих коз, он проводил с ними больше времени, чем с братьями и друзьями. Он побродил вокруг, ища пропажу, покричал гортанным голосом, призывая заблудшую вернуться... Козу было жалко, он еще раз осмотрелся, и увидел невдалеке, там, где скалы сползали вниз тремя разделяющимися потоками, похожими на лапу трехпалого зверя, на почти отвесной скале, отверстие. Там могла быть пещера - вокруг их было множество, а для коз, прирожденных  альпинисток, такие кручи были вполне досягаемыми. Он подошел поближе, вход в пещеру зиял над ним, на высоте два-три человеческих роста, и бросил туда камень. Коза не отозвалась, но он услышал звук разбивающегося сосуда. Бедуинский фольклор богат сказками о зарытых сокровищах, поэтому мальчик, не хуже козочки, мигом взлетел по отвесной стене и увидел...
Тут, в этой истории, у мальчика появляется имя . Он это заслужил. Звали его Мохаммед  эд-Диб. Был он из бедуинского племени таамире, и поисками козы прославил это полукочевое племя. А увидел Мохаммед эд-Диб семь кожаных свитков с непонятными полувыцветшими письменами.
-А этот мальчик еще жив?- спросил кто-то из слушателей, чем отвлек Шахерезаду от раскрашивания истории. Гид пожал плечами и прикурил сигарету. Жив ли Мохаммед эд-Диб – это не входило в его интересы. Он мог бы и соврать – кто бы проверил?, но он ограничился только пожатием плеч, на таком солнце и этого было достаточно .
Свитков было семь – еврейское счастливое число,  но мальчик не был евреем, поэтому его заинтересовали свитки как таковые, возможность их применения в пустыне, где каждый клочок, каждый сучок поднимается и хранится – суровая жизнь приучает к бережливости. Свитки были доставлены в шатер племени, где Мохаммед эд-Диб, светлая ему память, если окончились земные дни его , долгой счастливой жизни, если они еще длятся, попытался нарезать из них ремешки для сандалий взамен совсем уж износившихся. Но кожа оказалась хрупкой и трескалась под ножом. Тогда, в одну из поездок в Бейт-Лехем , свитки были проданы за сущие гроши двум антикварам.
И тут на сцене появляется еще одно лицо – молодой, крепкий, может быть, в очках – профессор Иерусалимского университета Э. Сукеник  Он нередко навещал лавочки древностей, расположенные в древнем Бейт-Лехеме, неподалеку от Храма Рождества Христова, куда ежегодно стекаются тысячи паломников поклониться месту рождения мессии и Спасителя. Древняя земля Израиля сущий клад и сущий ад для археологов. Клад – потому что перекресток  между Африкой, Азией и Европой оттоптали сотни племен и народов, некоторые оставались здесь, селились основательно и, казалось, навечно, но потом ветер истории сдувал их, и хорошо, если память о них оставалось в каком-нибудь географическом названии, или в слове, вошедшем в другие языки, или в преданиях других народов , пришедших на их место и также – но позже -унесенных тем же ветром забвения. Слова – субстанция неверная, зыбкая, а вот когда после шторма оползет песчаная дюна и покажет изломанные ребра когда–то затонувшего, а теперь самого что ни на есть сухопутного финикийского корабля, тут археологи берутся за руки и пускаются в пляс, тут перед ними сгусток правды о былом, тут все – как было, тут не приукрашенная, проплутавшая по умам и языкам восторженных, мечтательных , лживых сочинителей легенда... Но этот клад одновременно является и адом – зачерпнет экскаватор ковш земли, и посыпятся оттуда монетки, кости, осколки, а может, еще и целое что-нибудь выпадет, и все – стой стройка! На долгие годы, пока не выскребут все вокруг и внутри, пока не определят, а ерунда , это – римский период... А монетки и черепки наполнят лавочки антикваров, грудой свалятся на потертых ковриках блошиных рынков, и молодой профессор Сукеник будет стоять часами у такой груды, перебирая – а вдруг!
-Явления хронотопны,- Шахерезада оставила профессора в одной из лавок Бейт-Лехема и повернулась в сторону говорившего, подсевшего к ней.
- Явления хронотопны,-повторил говоривший.- Нельзя оторвать секунду от часов, где она тикнула. Бедуинский мальчик, рукописи Кумрана, Сукеник, сорок седьмой год спеклись в колобок, – не разъять. Рассмотреть, повращать можно. Разъять – нет. Так и будут катиться.
Профессор Сукеник, между тем, лихорадочно шарил по карманам. Он еще не был тем, кем он станет впоследствии - знаменитым открывателем, исследователем. А тогда он был молодым, совсем небогатым, и те пятьдесят фунтов, которые запросил у него антиквар за несколько кожаных фрагментов, были для него суммой немалой. Антиквар терпеливо ждал. Время на Востоке течет медленно, течет оно медленно и в затененных от жары комнатах, и в узких улочках, и любому событию здесь рады, даже такому. Профессор Сукеник же, несмотря на молодость, лохом не был. В потайном кармане у него всегда была сумма для исключительных случаев, и он уже подумывал пустить ее в оборот, но пока вывалил перед скучающим антикваром комочки купюр и нашаренную мелочь. Антиквар, увидев, что представление окончилось, разгладил купюры, сосчитал мелочь. Сумма не дотягивала до пятидесяти, но на Востоке всегда запрашивают больше. Антиквар решил быть великодушным. Он придвинул мелочь обратно  молодому вспотевшему покупателю, а купюры исчезли в складках его одеяния. Фрагменты кумранских рукописей были куплены за 37 фунтов стерлингов.
Потел молодой профессор Сукеник, как оказалось, не от жары. И потел не зря. Одного взгляда на предложенные антикваром кусочки хватило ему, чтобы понять их подлинность, а в душе поднялся жар, прорвавшийся наружу капельками пота. Этот жар был необычен и профессор понимал: именно сейчас, в этот миг, история впекает его в колобок с чем-то очень значительным, что теперь неразрывно станет связанным с его, профессора Сукеника, именем.
-Колобок – неудачный образ,- и Шахрезада вновь повернулась в сторону говорившего. – Ведь в этот хронотоп впечено еще много чего, выходящего за судьбы мальчика-араба, профессора, пещер, времени, когда это все произошло. Получается больший колобок, а потом – еще больший... Неудачный образ – колобок в колобке. И вообще, не слушайте гида. Он говорит для всех, а я буду говорить только для вас. Хотите?
Шахерезада хотела.
-В этой истории много чего наворочено. Сначала свитки попали в сирийский православный монастырь Святого Марка в Иерусалиме, так как некий антиквар, которому принес фрагменты некий сапожник и, по совместительству, гангстер, по имени, если не ошибаюсь, Кандо, решил, что они написаны на сирийском языке и отнес их настоятелю этого монастыря. Это было летом 1947 года, заметьте, а профессор Сукеник появляется на сцене гораздо позже. Настоятель монастыря приобрел эти фрагменты за 50 фунтов, и, кстати, через некоторое время, когда важность этой находки была признана повсеместно, переправил их тайно через океан, а затем продал, но уже за четверть миллиона. Он также долго путал исследователей, не открывая ни места, где были обнаружены свитки, ни имен людей, которые их ему доставили. Однако фрагменты продолжали появляться, и в ноябре 1947 года их впервые увидел Элиезер Сукеник, профессор археологии Еврейского университета в Иерусалиме. Правда, другие источники настаивают на иной версии событий и на иных датах: будто бы настоятель митрополит Афанасий, обессилев в попытках понять, что же ему попало в руки, отправил тайных посланников к Сукенику с просьбой помочь, а дело происходило в момент раздела страны и провозглашения Израиля, обстановка была крайне напряженной, постоянно происходили перестрелки,и вот, встретившись под покровом ночи с посланниками митрополита, в свете карманного фонарика профессор рассмотрел принесенные ему рукописи и сразу определил текст библейской книги пророка Исайи. Текст был на иврите, написан квадратным арамейским письмом. Рукописи были отданы Сукенику на три дня для более детального ознакомления, а после того, как он возвратил их, было договорено о новой встрече, которой, увы, не суждено было состояться. Исследования начали вести параллельно сразу несколько научных центров – англичане, французы, иорданцы, под чьей юрисдикцией в то время находилась эта территория, началось настоящее соревнование между археологами и бедуинами, кто быстрее доберется до вожделенных свитков. В результате было обследовано более 200 пещер и разного рода нор в окрестностях Кумрана, и найдено десятки тысяч фрагментов рукописей и различные материальные предметы. Стоимость рукописей невероятно возросла. Еще раньше, в самом начале этой истории, бедуинам платили за каждый фрагмент примерно одну и ту же сумму, независимо от размера. Сыны пустыни никогда не страдали слабоумием, поэтому они начали рвать найденные крупные фрагменты на более мелкие,  и таким образом их заработок возрос многократно. Тогда покупатели решили платить согласно площади фрагмента, и цена  на 1кв.см любой рукописи достигла 1фунта стерлингов.
-Вам нравятся цифры...-заметила Шахерезада говорившему.
-Да, цифры, как якоря - не дают  уплыть...
Шахерезаде жалко было расставаться с молодым , охваченным лихордкой предвкушения профессором Сукеником, так ловко уведшим у антиквара потрясающие находки. Но профессор Сукеник, закутанный в куфию, осторожно пробирающийся задворками Вифлиема на встречу с чернобородыми монахами, был не менее фотогеничен.
-У него была жена?
-У кого?!
-У профессора?
-Думаю, да,- расхохотался говоривший,- во всяком случае, дети у него точно были. Один из его сыновей стал генералом израильской армии и в то же время занимался археологией, продолжал, так сказать, дело отца..
Жена профессора Сукеника жалела, что вышла замуж за ученого. Дочь влиятельного раввина, она с детства почитала ученость, но эта ученость никак не сочеталась с ночными походами мужа. Она  видела ученых мужей, возвращавшихся из ешивы и степенно обсуждавших различие во взглядах рабби Залмана и рабби Гамлиеля на проблему  накладывания тфилина, и люди почтительно обтекали их, стараясь не помешать дискуссии, а дома уважаемые ученые мужи садились во главе уже накрытого стола, гладили  по головке всех своих четырнадцать детей, заглядывали в колыбельку к пятнадцатому, целовали сочными красными губами его крохотную ручку, бессмысленно порхающую перед вытаращенными глазками, и степенно отходили ко сну, чтобы завтра опять поразиться глубине Б-жьего замысла и пребывать в этом очаровании  до самого вечера... Сама жена профессора Сукеника давно уже ускользнула из-под власти авторитарного отца, не носила париков, и дома, и на улице появлялась с непокрытой головой, разве что изредка приспосабливала на тяжелые волосы модную шляпку, купленную на распродаже – мода в далекий Иерусалим докатывалась неспешно, то с караваном из Яффо, то с журналом, мельком пролистаным на приеме у британского консула, куда профессор Сукеник был вхож, так как и консул Ее величества питал слабость к загадкам этой древней земли... Так вот, хотя дочь влиятельного раввина уже не покрывала ноги до щиколотки строгой юбкой и совсем не краснела и не шарахалась, когда к ней обращался незнакомый мужчина, а мужа не было рядом, все же сидело в ней привитое с детства убеждение, что ученость и степенность  идут рука об руку, что негоже ученому мужу бегать и торопиться, ибо дела, угодные Б-гу, не терпят суеты, а неугодные – стоит ли делать? А еще жене профессора Сукеника было крайне неприятно видеть, как перешептываются соседки при виде ее, как, прикрывая ладошками рты, пересказывают друг другу, что он-то, ее муж, профессор Сукеник, опять возвратился домой ближе к рассвету, и как и жалеют и осуждают ее – смотреть-то раньше надо было, видела, за кого выходишь...
И хоть гнала она от себя разные мысли, а нет-нет, да и забредет в голову самая что ни на есть, но ужасная мысль – а может не только любовь к древностям манит профессора по ночам из дома, может не кутается он в куфию, пробираясь узкими улочками враждебного города, но когда под утро тихо хлопала входная дверь, и она видела счастье и предвкушение на лице окончательно промокшего профессора, когда он доставал из под пальто тщательно завернутый в несколько слоев сверток, то...
-Они были в ужасном состоянии...
-Кто? – не поняла Шахерезада.
-Рукописи. Некоторые представляли из себя слипшийся ком -  невозможно развернуть. На этих рукописях выросла целая отрасль, целая технология. Там применяли самые передовые технологии и самые умелые руки. Кроме того, были десятки тысяч фрагментов. Бедуины приносили их в коробках от обуви, или, даже, в спичечных коробках. Иногда на клочке был виден только один знак... Сейчас для их хранения в Иерусалиме построено специальное здание – Храм Книги. Случись что – война, землетрясение, теракт – хранилище с рукописями может быть автоматически опущено на глубину до 40 метров..
-Опять цифры..
-Да, я их люблю. Это универсальный язык общения. Когда ты говоришь  "одиннадцать", невозможно подразумевать что-либо другое. Как, например, в случае – "люблю", "белый", "котлеты". Там может быть море толкований - в зависимости от того , кто говорит и кто слушает, от интонации, настроения, погоды, места действия. А "одиннадцать" и в дождь "одиннадцать".
-У меня нет денег...
-?!
-Обычно заговаривающие с тобой незнакомцы либо хотят тебя клеить, либо планы их зловещи. Клеить не будете, это понятно, остается второй вариант.
-Возможно, здесь третий вариант, хотя не исключен и первый.
-Галантно. Я выпросила галантность. Ну так начните меня уже клеить, оставим третий вариант на потом.
-А как же кумранские рукописи. Мне еще столько рассказать вам надо.
-Послушайте, рукописям уже две тысячи лет. Если мы уделим друг другу некоторое время, они даже не заметят. Вот, например, – кто вы?
Гид сделал знак и вся группа поднялась. Они пошли по узкой дорожке между раскопками, а Шахерезада и незнакомец остались в тени, под навесом. Маячавшие невдалеке Порфирий Петрович и Кеша делали Шахерезаде предупреждающие знаки - рукой, подбородком, а Шахерезаде было наплевать.. Еще перед Кумраном они договорились сделать вид, будто незнакомы друг с другом, и Шахерезада четко придерживалась договоренности.
-В мире не бывает случайностей...
-Согласна!-быстро вставила Шахерезада
... поэтому мы уже образовали свой хронотоп, и "топ" здесь, вот это вот место. Древнее место, оно уже спеклось с нами.  И от него никуда не деться. Подумайте, каково это.Утверждают, что большинство рукописей, спрятанных здесь, принадлежало секте ессеев, и именно из этой секты, утверждают, вышел Иоанн Креститель, и , возможно, Иисус. По этой земле ходили сандалии мудрецов и пророков, здесь были вброшены зерна того, что бурно разрослось за последние две тысячи лет.
-Вы говорите как поэт.
-Поэты, как правило, негодяи. Но красоту чувствовать умеют.Проведите отсюда окружность радиусом километров сорок, и вы поймете, что на этом крошечном пятачке – фундамент всего того мира, который мы называем западным.
-А греки?
-Оставьте! Современный мир живет не совершенными портиками и сказками о похождениях Одиссея, современный мир решает, как выжить. И здесь вы найдете все – самопожертвование, измена, презрение к смерти, чудовищную жестокость, поиски Б-га и Б-гоборчество. Все, что волнует нас сейчас, было здесь и тогда. Вон там, совсем недалеко отсюда, последние приверженцы Бар-Кохбы ушли в пещеры, вход в которые находился на высоте 200 метров от дна ущелья. Там , в этих пещерах, были обнаружены истлевшие веревки, с помощью которых они туда забрались, и множество скелетов, в том числе женских и детских. Они предпочли умереть, но не покориться римлянам. То же самое произошла с защитниками Массады. Вот там, всего в десятке километров, крестил в Иордане Иоанн Креститель, здесь разрабатывались и шлифовались правила общежития человечества..  Неужели вы не чувствуете, как эти горы говорят с вами, они говорят - теперь вы неотделимы от того, что связано с этим местом, слышите?
-Я пытаюсь,-честно призналась Шахерезада, - но как-то не получается. Мне интересно то, что вы рассказываете, но зачем мне это?
-«Они не ведают тайны будущего и в прошлом не разобрались, не познали предстоящее им и не спасли души свои от тайны будущего.» ..
-Это про меня...
- Это из книги Тайн, найденной здесь же, в одной из пещер. И вот вам знамение того, что предстоит: «Когда утробы, порождающие кривду, будут заперты, нечестие отдалится от лица праведности, как тьма отступает перед светом, и как рассеивается дым и нет его больше, так исчезнет нечестие навеки, а праведность появится как солнце, являющееся установленным порядком мира; и все поддерживающие... — нет их больше.»
-Так и будет?
-Не думаю. Но – слушайте! слушайте! – каков слог, и как четко мы нарисованы, мы сегодняшние, оттуда – "Знание заполнит мир, и не будет в нем никогда больше глупости. Уготовано слову сбыться и истинно пророчество, и отсюда да будет вам известно, что оно (т. е. слово) неотвратимо. Разве не все народы ненавидят кривду, и тем не менее она среди них всех водится. Разве не из уст всех народов (исходит) хвала правде, но имеются ли уста и язык, придерживающиеся ее? Какой народ желает быть угнетенным со стороны более сильного? Кто пожелает, чтобы его добро было ограблено нечестиво? А какой народ не угнетает своего соседа? Где народ, который не грабит имущество у другого...”
-Сильно и слабо;,-сказала Шахерезада. – Сильно сказано, но если за две тысячи лет ничего не изменилось, слабо; сделать.
-Важен не результат, важен процесс. Обогащаешься ты не тогда, когда достигаешь цели, а когда идешь к ней. Потому что то, чего ты достиг, ты можешь потерять. А то что ты приобрел в процессе, всегда с тобой – опыт , знание, мировоззрение, в конце концов.
-Вы как-будто меня за что-то агитируете. За что?
-Нет, не так. От жары мозги разжижаются и все лезет наружу. Воспринимайте все это как бормотание. С самим собой.
-Давно бормочете?
-Э-э, всю жизнь. И я не один такой. Рискну утверждать, что так поступают все, даже не осознавая этого. Так проборматывется жизнь...
Они встали и пошли по тропинке, ведущей между раскопок.
-Камни, камни...-говорил незнакомец,- Нужно богатое воображение, чтобы представить себе: некогда здесь шла суровая размеренная жизнь. Вот тут, например, была столовая. Сюда можно было входить, только совершив определенный обряд омовения. И до произнесения молитвы, никто не говорил ни слова. Питались все одинаково...
Молодая жена смотрела, как промокший профессор Сукеник, едва скинув одежду на пол и приплясывая от нетерпения, раскладывал на столе принесенный сверток, осторожно разворачивал слой за слоем ткань, в которую он был укутан...
-Принеси лупу,- просил он жену, а та обиженно не двигалась с места, стоя в теплых домашних туфлях на холодном каменном полу – зимой холод в Иерусалиме выстуживает все углы, от каменных плит на полу тянет сыростью и ревматизмом. Поэтому домашние теплые туфли на тройной подошве были воистину спасением, ибо постоянно отапливать дом  денег не напасешься, да и откуда деньги, если шастать по ночам неизвестно где...
-Что увидел профессор Сукеник на первых фрагментах?
-Я уже говорил - Книгу пророка Йешайа, или, в христианской традиции – Исайи: "Поникнут гордые взгляды человека, и высокое людское унизится..."
Профессор Сукеник вглядывался в неясный текст, и рука, держащая лупу, начинала дрожать...
Он отложил лупу и бросился к книжной полке. Достал толстый том и начал лихорадочно его перелистывать. Он не замечал, что его губы твердят одно только слово: "Боже, Боже, Боже..." Наконец его палец застыл посередине страницы: "Так я и думал –Йешайа!"
Профессор Сукеник осторожно вернул книгу на место. Он так стоял еще некоторое время, осторожно и глубоко дыша. Потом также осторожно повернулся к своей молодой жене, стоящей в дверях, в теплых домашних туфлях на тройной подошве.
-Ты меня любишь? – тихо задала молодая жена вопрос, который ее мучил все это время.
-Да!- сказал профессор Сукеник,- Да!! Да!!!
И, схватив, закружил свою молодую жену так, что домашние туфли на тройной подошве шрапнелью ударили по оштукатуренным стенам.

-Вот и вы все время бормочете... А что интересно с этой книгой пророка Исайи – мы знали ее только в редакции, если не ошибаюсь, четырнадцатого века. Никто не видел более ранних ее вариантов. И тут – такое!
Порфирий Петрович и Кеша остались на площадке под тентом. Они сидели поодаль друг от друга - незнакомцы. Шахерезада опять повернулась к эрудиту, который, опершись на перила, ограждающие тропу от раскопок, не переставал говорить.
"Никогда не разговаривайте с незнакомыми людьми",- мелькнула у нее в голове бессмертная фраза, и ей захотелось прочесать шевелюру говоруна  в поисках рожек. Она не стала этого делать, лишь покосилась на шорты. Достаточно просторные, чтобы скрыть хвост. Между тем ее добровольный экскурсовод перешел к жившим здесь людям.
-Задумывались ли вы когда-либо, - начал он очередной эпизод повествования в несколько лекторской манере,- почему столь строг распорядок дня, столь жестки правила в различных монастырях, сектах?
-Естественно,- фыркнула Шахерезада, сочтя вопрос не риторическим, - смирение тела, духа, желаний и распахивание ворот для рукоблудия и зоофилии.
-Слаб человек,- вздохнул незнакомец,- слаб и жалок. Для того и нужна дисциплина, карательные меры. Здесь воспитывали человека нового типа, одна из первых, наверное попыток. Зато потом было – не счесть.
-И все провалились.
-Ваша правда,-согласился незнакомец. –И нельзя сказать, что не понимали, откуда беды. Ведь все эти ограничения, жесткое соблюдение распорядка дня, заполненность каждой минуты, имели смысл уничтожения свободного времени как такового. Смотрите, вот в этой кумранской общине, которую многие относят к ессеям, описанным еще у Иосифа Флавия, существовали очень строгие порядки . В полноправные члены общины принимали только после двухлетнего испытательного срока и неоднократной, и всестронней проверки. Весь день был строго расписан, обязанности тщательно распределены, отношения строго регламентированы. За все проступки полагалось заранее известное наказание. Вы только послушайте: перебил товарища - отлучение от общины на 10 дней...
-О, Господи,- вздохнула Шахерезада,- Израиль бы вымер...
-...за гнев и раздражительность – на 1 год, за мат ...
-А это то за что? Я люблю мат...
-за клевету...
-Понятно, почему у них ничего не получилось. Это все равно, что кошке быть  вегетарианкой. Нельзя ломать человеческую природу об колено.
-Да, но мне кажется, они поняли самую главную вещь. Они хотели убить то, что превратило человека в такого человека.
-И что же это?
-Свободное время.
-Свободное время - это ужасно,- согласилась Шахерезада. – Такое иногда лезет в голову... Да, кстати, вы даже не представились. Заманили, обещали поприставать, а отделываетесь словами. Так кто вы, незнакомец, так много знающий, и так много знающий именно об этом месте?
-Я - бог,-скромно сказал незнакомец.
-Так я и знала,-опечалилась Шахерезада,- везет мне на сумасшедших..
-Я - сумасшедший бог,-поправился незнакомец,- бог-манипулятор, играющий судьбами, дергающий за ниточки, создающий ситуации, я - бог маленького пятачка, нескольких судеб, ограниченных возможностей..
-Сдается мне, вы – режиссер.
-Я так здорово себя описал?
-Да, туда всегда идут люди с болезненным честолюбием, непомерными претензиями и ограниченными возможностями. Более сильные и талантливые люди такого склада становятся тиранами, полководцами, они вершат реальные дела, реальные свершения и ужасы. Режиссер же довольствуется эрзацем, а мнит себя равным великим.
-Не любите вы нашего брата..
-Я уже два дня как люблю всех,- серьезно ответила Шахерезада, - но от этого не стала глупой.
-Все ваши слова признаю справедливыми, но ведь вы знаете, какая сильнейшая страсть человеческая? Нет, не любовь, не ненависть, а – стать подобным богу. Творить. Создавать. Ведь когда мы говорим о боге другими словами, то чаще всего употребляем – Творец, Создатель. Люди очень ценят возможность творчества, созидания. Поются гимны бессребреникам – ученым, живущим впроголодь, но продолжающим свои изыскания и разработки. И совершенно напрасно поются - они не могут по-другому. Это - наркотическая зависимость. Они не совершают подвиг, они просто не в силах противится своему желанию. Поэтому – творить, создавать, осознаем мы это или нет – самое сильный движитель.
-Где-то я уже это слышала,-заметила Шахерезада, стараясь не вспоминать треклятую Игру,- и какой движитель тарахтит в вас?
-Я режиссер, как вы изволили заметить. Сцена для меня – улица, актеры – люди. Пьесы я подбираю согласно моменту. Моя задача – дать толчок действию, дальше оно катится само.
-А кто зрители?
-Вы правильно отметили – режиссеры честолюбивы. А я – чрезмерно. Поэтому мне вполне досточно одного зрителя – самого себя. Я стараюсь, чтобы он, зритель, был доволен. И если у меня получается, это большая творческая удача.
-Я так устала от слов..
-Тогда вам надо было жить среди этих кумранитов. До восхода солнца они не произносили никаких обычных слов, неосвященных, только обращались к солнцу с древними молитвами, умоляя его взойти.
Шахерезада посмотрела на скрывающееся солнце, на котором горы уже вычертили абрис своих вершин, на ущелья, прорубившие эту древнюю землю, а когда она обернулась, ее собеседник уже смешался с толпой туристов, потянувшихся к выходу.
На небе сначала проклюнулась одна звезда, потом другая, и спустя короткое время  множество звезд перемигивались друг с другом, как бы приветствуя после дневной разлуки. Радуясь встрече. Опершись о шершавую стену того, что на плане, прикрепленном вверху, обозначалось как помещение для хранения припасов, Шахерезада разглядывала небо. Небо было ярко-темным, совсем не городским. Темнота была упругой, живой, это было для нее внове.
 Они сидели уже довольно долго, ожидая, пока полностью замрет жизнь в административном  здании, расположенном неподалеку, пока осядет дневная пыль под этим великолепным сверкающим небом.
Отстать от выходящих групп и затеряться среди раскопок  оказалось делом не трудным, и сейчас рядом с Шахерезадой посапывал Кеша, покряхтывал и менял положение, разминая затекшие конечности, Порфирий Петрович, а Шахерезада наблюдала ночное небо, торжественное и непростое, проявленное во всей мощи  и красе.
Наконец, сочтя момент подходящим, Порфирий Петрович подал сигнал, и, вслед за встрепенувшимся Кешей, шагнул в темноту. Вернулись они через полчаса, волоча сумку с побрякивающим содержимым. Еще сойдя с автобуса, они спрятали у самого ограждения этот мешок, и сейчас, подтянув его с помощью проволочного крюка, обеспечили себя необходимыми инструментами. Они выкарабкались из раскопок и, подсвечивая фонариками, двинулись в направлении гор, черной массой черневших на черном небе. Пройдя некоторое расстояние и найдя достаточно закрытое место, Порфирий Петровия  сделал знак остановиться. Пока они шли, у Шахерезады уже начала сочиняться сказка, где иудейские горы беседовали с небом, жалуясь, что их палит и высушивает солнце, что их лица иссечены ветром, что время осыпает их, а небо равнодушно наблюдает за всем этим. Но что ответило небо, Шахерезада сочинить не успела – Порфирий Петрович водрузил себе на голову ленту с маленьким фонариком и развернул карту...

Да, это была та самая карта, которую и предъявил им Порфирий Петрович в то памятное заседание на кухне. Тогда он расстелил ее на столе, и они увидели план территории с многочисленными пометками как на полях карты, так и у каждого объекта.. Тогда же он рассказал, как эта карта попала ему в руки и все, с ней связанное. Оказалось - эту карту Порфирий Петрович позаимствовал из портфеля Доктора. Опыт старого оперативника  категорически заявлял ему – так он заявил им - убийства просто так, без повода, не совершаются. Но обыск в комнате Доктора не дал никаких результатов. Но поводом не было воровство из холодильников, в этом Порфирий Петрович был уверен.. Поэтому он с особым вниманием повозился с компьютером и бумагами из портфеля, бумагами, которые, к счастью, слишком бегло просмотрел К. Эта карта, с прикрепленными к ней несколькими листами, сразу обожгла руки. Чувствовалось - с картой много работали, на ней были пометки, потертости. Порфирий Петрович не сразу понял, о чем идет речь. Поскольку надписи на карте, выполненные типографским способом, были на иврите, ему пришлось вооружиться словарем и пополнить свои запасы теперь уже родного языка несколькими десятками новых слов.
На карте, как оказалось, был изображен план национального парка – заповедника Кумран, расположенного у северной оконечности Мертвого моря. Это были раскопки на месте древнего поселения Хирбат-Кумран. Надписи от руки были на русском языке - описывались какие-то памятные знаки, давались примечания к маршруту. Некоторые из символов были Порфирию Петровичу непонятны. Он оставил карту и сосредоточился на листках , прикрепленных к ней. Часть листков была, очевидно, копией страниц какой-то книги по истории Кумрана, так что Порфирий Петрович значительно пополнил свои знания. До этого он, конечно, слышал о кумранских рукописях, но в этих страницах подробно описывались сделанные там находки. Порфирий Петрович хотел уж было сдаться и предположить, что Доктор на старости лет заделался краеведом- любителем, иногда заводятся такие жучки в голове, рассказывал Порфирий Петрович компаньонам.. Вот и Доктор внезапно заинтересовался  древней историей. Доктора Порфирий Петрович знал плохо, встречал мельком, приходя на дознание по делу Зоара, да кое-что рассказывал К.  И если жучок краеведения поселился в голове Доктора, надо  было признать – этот жучок нашел странное пристанище. Готовый уже сдаться, он перевернул один из листков и увидел торопливый перечень предметов, с сокращениями, ошибками, помарками и знаки, как и на карте. Сокращения некоторые прочитывались легко – "зол", "ср".
Возбуждение, пробежавшее от кончиков пальцев до коры головного мозга, показало - он находится на пороге важных событий! Дальше следовали стандартные процедуры: устранение конкурентов, соблюдение секретности, дезинформация. Он  инсценировал кражу портфеля, исключая из игры К. и его возможную сообщницу Англичанку.
Сказав это, Порфирий Петрович внимательно взглянул на лица слушателей, но нигде не прочел порицания своим действиям, и, успокоенный, продолжил.
 Но был ведь кто-то еще, вонзивший нож в жизнерадостную грудь любителя гешефтов. То, что это сделали К. или Англичанка, Порфирий Петрович не верил.
Поэтому, соблюдая строжайшую секретность, он всерьез занялся расшифровкой сокращений, анализом карты и всем сопутствующим. Секретность! секретность, повторял он сам себе – за детские шалости не убивают.
Первым делом он съездил на экскурсию от объединения новых репатриантов. Был дешево и шумно. Автобус был заполнен любознательными старичками. Экскурсия дала ему очень много: был понят масштаб того, что, быть может, попало ему в руки. Прослушав вступительную лекцию гида, он осуществил рекогносцировку местности: принялся бродить по раскопкам, осматривая ограду, намечая пути доступа, прикидывая необходимое оборудование и инструменты. Расстояния он замерял шагами и помечал на плане, скопированном с найденной карты. Охраны, как таковой, на участке практически не было. Он разговорился с дежурным на входе и, как бы между делом, поинтересовался, трудно ли охранять по ночам: все таки пустыня, до ближайшего жилья далеко, случись что, кто поможет?
-Кому хочется сюда лезть,- рассмеялся охранник – Сторож запирается внутри здания и спит. Ну, еще сигнализация на магазинах.
Параллельно он продолжил расшифровку надписей на карте и примечаний.
Водя пальцем по карте, он пояснил Шахерезаде и Кеше смысл тех или иных знаков. Уже тогда он пришел к выводу - одному ему не сдюжить. К тому же о необходимости иметь партнеров, как ему показалось, точно говорило одно из примечаний: " Два муж + жен".  Он подумал: и жильцы этой квартиры, до его вселения сюда, составляли ту же пропорцию – двое мужчин и одна женщина. Доктор и К. плюс Англичанка. Примечание было дважды подчеркнуто, что несомненно указывало на его важность.
Тогда же впервые Шахерезада и Кеша узнали о существовании медного свитка.
Порфирий Петрович в истории силен не был, весь его рассказ о медном свитке  уложился в несколько фраз. Этот медный лист был найден в одной из пещер. Время сплавило его в почти однородную массу, и все попытки развернуть свиток оканчивались неудачей, но потом каким-то образом - тут Порфирий Петрович путался в деталях – его то ли развернули, то ли разрезали, а когда развернули или разрезали – громко ахнули. Там был дотошный перечень богатств, растолканых по пещерам. Указывалось – что, где и сколько. Например: тут Порфирий Петрович начал читать по тексту, но то ли буквы были мелкие, то ли волновался очень, но читал он плохо, поминутно останавливаясь, поправляя очки и отпивая воды.
-Дайте –как мне,- Шахерезада, взяв протянутый лист, пробежала его глазами. –Как чу;дно написано.- восхитилась она, и начала читать вслух, нараспев:
-В крепости Хореббах, которая в долине Ахор, сорок локтей под ступенями, ведущими к востоку: сундук с деньгами и его содержимое: семнадцать талантов весом. .. Восходя по лестнице убежища, с левой стороны, три локтя над полом: сорок талантов [сере]бра... В могиле простых людей, которые (умерли) освобождёнными от совершения предписанного обряда чистоты: сосуды для десятины или отбросов десятины, внутри их монеты с изображениями... В могиле, которая в вади Киппа на восточной дороге к Секака, зарыто на семь локтей: 32 таланта...

-Талант, - это сколько? –спросил внимательно слушавший Кеша.
-Порфирий Петрович объяснил – это-то он выяснил досконально.
-И что из этого уже нашли?- продолжал допытываться Кеша
-Пока ничего...-угрюмо ответил Порфирий Петрович.- Нам больше достанется.
-Как делить будем?- не унимался Кеша.
-Кто сколько унесет...- угрюмо пошутил Порфирий Петрович.
Так  были решены все вопросы.






                Глава двадцатая

Согласно карте, идти было недалеко, хотя и неясно было, надо ли будет выбираться за ограждения, опоясывающие раскопки, или искомая цель находится внутри.    Порфирий Петрович предположил, и все с ним согласились, что лучше выбираться наружу, чем проникать внутрь. Если сработает сигнализация, то искать будут внутри, а не снаружи, пояснил он.
Порфирий Петрович достал компас и откинул крышечку. Стрелка заторопилась, рывками описывая полукружья.
-Аномалия,-прокомментировал Порфирий Петрович и спрятал компас в карман. – Будем ориентироваться по звездам.
Он опять уткнулся в карту и прочитал вслух: "Пройти сто двадцать шагов зюйд-зюйд-вест, повернуть налево, в конце спуска вправо, слева камень, тринадцать – тринадцать, четыре вверх, копать глубина полтора..."
Шахерезада посмотрела наверх, ища Полярную звезду. Так их учили в пионерском лагере ориентироваться по звездам. В далекой России Полярная звезда всегда находилась в нужном месте, и хотя не была самой яркой, ее дружелюбное подмигивание узнавалось сразу и безошибочно. Здесь же звезды были налитые и незнакомые. Порфирий Петрович тоже пошарил по небу и решительно сказал:
-К черту звезды. У нас есть море.
И действительно, лучшей точки отсчета было не придумать. Мертвое море лежало с юга на север, и ориентироваться было легко. Они наметили далеко лежащий пик, вырисовывавшийся на черном небе, и двинулись в этом направлении, стараясь не свалиться в раскопанные ямы. Это было довольно легко - луна уже взобралась, и ее спокойный свет сгустил тени в низинах, и каждая выбоина, ямка налились чернотой. Впереди шел  Кеша, за ним Порфирий Петрович, и замыкала шествие Шахерезада, плотно ступающая обутыми в спортивные туфли ногами. Она слышала, как бубнил Порфирий Петрович , отсчитывая шаги. Это было трудной задачей: им приходилось все время петлять и она слышала, как он бормотал :"минус один, минус два, дальше...", путаясь и сбиваясь в цифрах. Кеша, как оказалось, считал тоже.
-Сто двадцать!-  Кеша остановился. У Порфирия Петровича вышло примерно сто двенадцать, но это роли не играло – дальше пути не было. Направление на зюйд-зюйд-вест преграждалось каменистой грядой. В лунном свете все выглядело таинственным, а нависшая над ними гряда луной не освещалась и смотрелась  зловеще. Шахерезада вернулась чуть назад и огляделась. Гряда выглядела вытянувшимся вперед пальцем горной пятерни, сползающей к морю.
-Ну?- спросил не поддающийся ночному очарованию Кеша.
Порфирий Петрович опять достал из кармана карту и освежил указания – повернуть налево, в конце спуска – вправо... Но слева приходилось бы огибать каменную стену и карабкаться вверх.
-Давайте поищем вокруг,-  предложила Шахерезада. Порфирий Петрович остался на месте, а Шахерезада с Кешей, сгрузившим тяжелую сумку, разошлись в разные стороны. Шахерезада отошла и села на камень. Ночь говорила с ней на только им понятном языке.
-Сидишь? – спрашивала ночь.
-Сижу,- отвечала мягкая и восторженная Шахерезада.
-Нравится?- продолжала допытываться ночь.
-Очень..-честно признавалась Шахерезада.
Так они переговаривались на языке, в котором было не так уж и много слов, да и те слова были лишними. Поговорив, Шахерезада встала и пошла, осторожно ступая по темной незнакомой земле. Заблудиться она не боялась – даже отсюда она видела огоньки на иорданском берегу Мертвого моря, а само море угадывалось тяжелой темной массой, изредка отблескивающей то ли отраженной звездой, то ли сверком луны на его тугоподвижной ряби. Перед ней же были горы – так что заблудиться она не боялась. Ночь скрыла ее тяжелые формы, и она почувствовала себя ночным эльфом, скользящим, играющим, взлетающим под теплым взглядом наблюдающим за ним звезд. Она даже сделала несколько танцевальных па  почти на месте, на крохотном ровном пятачке – "раз-и, два-и, три-и", и это у нее получилось удивительно легко..
-Ты чего?- спросил материализовавшийся из темноты Кеша. Она только рассмеялась. Кеша осветил ее лицо, хмыкнул, отвел фонарик в сторону и сейчас же воскликнул :"О-О!" Прямо за Шахерезадой начиналась узкая расщелина, которая круто заворачивала за холм, и за ним и скрывалась.
-Папаша!-негромко позвал Кеша, и через некоторое время послышалось тяжелое дыхание приближающегося Порфирия Петровича. Кеша показал ему на расщелину. Порфирий Петрович осветил ее  и торопливо шагнул вперед.  После того, как расщелина завернула за холм, они увидели темный и круглый ход, уводящий в недра скалы. У Порфирия Петровича перехватило дыхание.
-Присядем!- то ли попросил, то ли приказал он, и опустился на выступ скалы прямо перед входом. Шахерезада и Кеша просто прислонились к стене расселины, ибо и сесть было негде. Шахерезада подумала, что днем они запросто могли были пройти в метре от расселины, не заметив ее. Каменная стена в лучах поднимающегося из-за Мертвого моря солнца должна была выглядеть сплошной, так как перекрывающий расселину выступ практически не отбрасывал тени в прямых лучах солнца, и только случайный, но направленный фонарик Кеши высветил ее.
Шахерезада стояла перед темным входом в неизвестность и ощущала себя совершенно спокойной. Она попыталась вызвать у себя хотя бы банальное ощущение значимости этих мест – вот здесь, да, именно вот здесь, происходило то, что учат и о чем читают во всем мире, именно отсюда тысячами тропинок разошлось по всем континентам то, что считается основой современной цивилизации, здесь проходили пропыленные римские центурии в направлении Массады, где им пришлось столкнуться с такой силой духа последователей Макковеев, что..
-Пошли!- скомандовал Порфирий Петрович, но сам не сдвинулся с места. Шахерезада глянула на его белеющее в темноте лицо и пошла первой. После первых же шагов спокойствие покинуло ее – она вспомнила, что именно в таких местах обитают гадюки, летучие мыши, скорпионы, ядовитые сороконожки и энцефалитные клещи, крохотные разносчики ужасной болезни. Ей захотелось остановиться и выбежать из этой ловушки, наполненной этими ужасными тварями, но сзади напирал упругим животом Порфирий Петрович. И она, потея от страха, и уже чувствуя, как тысячи крошечных ртов, присосавшись, пьют ее кровь, взамен отравляя ее вирусами и бактериями, все таки мужественно продолжила путь.
Ход сужался, несколько раз ободрав себе плечи и руки о выступающие  куски породы,  она, наконец, застряла. Она в панике дернулась назад, но цепкие острые камешки, впившиеся в тело, не позволили этого. Она даже задохнулась от ужаса, представив, как ее неподвижное тело будут атаковать сонмы самых омерзительных гадов, а она в бессилии будет наблюдать за этим. Но только наблюдать, так как даже поизвиваться в страшных корчах ей позволено не будет. И, параллельная этому животному страху, бесстрастная ироническая часть ее мозга сообщала, что после суток, проведенных в таком виде, она несомненно похудеет, и если останется живой после нападения омерзительных гадов, то с легкостью освободится из каменного капкана, и может быть даже продвинется дальше.
Стало трудно дышать – все пространство сзади занимали тела Порфирия Петровича и Кеши, спереди же сквозняк перекрывала ее несчастная масса.. Похоже, Порфирию Петровичу было не легче. Его и без того тяжелое дыхание стало прерывистым, неровным, обогатилось какими-то судорожными всхлипами.  "Если ему станет плохо, мне точно каюк",-подумала Шахерезада. Из ее груди вырвался истошный бабий крик, неожиданный для нее самой и так напугавший Порфирия Петровича, что дыхание его вообще прервалось, и лишь через несколько мгновений она почувствовала, как он попытался сдвинуться назад, да и самой ей стало легче – воздух, вышедший со вскриком, освободил нужный объем, и она смогла миллиметр за миллиметром начать ползти назад, уже не обращая внимания на рвущуюся одежду.
Выбравшись из каменной западни, она просто бросилась на землю. Страх, пережитый Шахерезадой, все еще бурлил в ней, и звезды уже не говорили с нею..
Порфирий Петрович, отдышавшись, посмотрел на Кешу.
-Подождем,- предложил Кеша, отводя взгляд,- а там – или ишак сдохнет, или Насреддин обосрется...
Порфирий Петрович выразительно постучал по часам..
-Ладно, папаша!,- Кеша вытащил из сумки короткую саперную лопату и нырнул в проход. Порода была мягкая, и это действительно могло помочь. Вслед за ним пошел  и Порфирий Петрович. Шахерезада осталась одна. Ночь уже не казалась дружелюбной и,  поколебавшись, Шахерезада двинулась за остальными. К счастью, место, где она застряла, оказалось самым узким, и когда Кеша срубил выступы, дальше ход начал расширяться. Она стояла за Порфирием Петровичем, слышала скрежет лопатки, и думала, что в таком месте обязательно что-то должно быть. Не может не быть. Такие места не создаются просто так, думала Шахерезада. Узкое и темное всегда притягивает для сокрытия. Прошли тысячи лет, и не может быть, чтобы ни у кого не возникло желания оставить здесь что-нибудь.
Послышался возглас Кеши и она пошла на звук. Порфирий Петрович поводил фонарем в разные стороны:  ход привел их в небольшую пещеру, почти правильной формы, где трое немаленьких людей чувствовали себя вполне комфортно. Порфирий Петрович дышал тяжело, и это уже было не от физической нагрузки. Они молча оглядывали пещеру. Пещера была пуста и покрыта мягким слоем обвалившейся породы. Пуста! Кеша повозил ногой по полу  – никаких люков в пещеру Алладина.
Шахерезада чувствовала, как в воздухе нарастает напряжение, будто кто-то на школьном уроке физики начал вращать рукоятку машины, имитирующей молнии , и сейчас должен проскочить разряд. Коротко выдохнув, Кеша ударил Порфирия Петровича, и тот, отлетев, осел у стены. Сейчас же в его руке тускло блеснул револьвер, но разъяренный Кеша метнул в него саперную лопату, которую еще держал в руке, и Порфирий Петрович едва успел отклонить голову...
Лопата вонзилась в стену пещеры, из стены вывалился целый кусок с торчащей из него лопатой, образовав зияющую пробоину.
-Охереть! – едва успела прошептать Шахерезада, как Кеша и Порфирий Петрович, забыв про распри, уже оказались у дыры. Кеша, оттолкнув Порфирия Петровича, принялся бешенно расширять подобранной лопатой отверстие, и Шахерезада увидела в свете фонаря подсвечивающего ему Порфирия Петровича, что за дырой начиналось гораздо более обширное пространство, где луч фонаря уже терялся. Наконец Кеша расчистил дыру до приемлемых размеров и протиснулся внутрь. За ним туда же протиснулись Порфирий Петрович и Шахерезада.
Шахерезада ожидала увидеть груды играющих огоньками алмазов, золотые цепи, сваленные в углу, королевских кобр  в угрожающих стойках. Нет, ничего этого не было. А было – несколько глиняных сосудов, столь знакомых по описанию, сделанному гидом, углы пещеры скрадывал мрак.  Кеша бросился к ближайшему сосуду и запустил внутрь руку. Когда он извлек ее оттуда, в ней оказался завернутый в .истлевшую ткань длинный предмет. Порфирий Петрович и Шахерезада светили фонариками, пока он разворачивал. На ладони оказалась длинная трубочка с отверстиями. Шахерезада осторожно взяла ее двумя пальцами у разочарованного Кеши и поднесла к губам... Свирель нежно пропела. Кеша  и Порфирий Петрович бросились к другому сосуду, гораздо большем первого, Кеша засунул руку и, по его разом побуровевшему лицу,  стало  понятно  - он поднимает что- то тяжелое. Кеша передал свой фонарик Порфирию Петровичу и, освободив вторую руку, тоже запустил ее в сосуд. Вытащив завернутый в ткань предмет, он осторожно опустил его на пол. Шахерезада, забыв про свирель, подошла, и Кеша дрожащими руками начал разворачивать ткань. Он разматывал виток за витком и происходило чудо – чем меньше ткани оставалось, тем явственнее пробивалось сияние от завернутого предмета. И вот, наконец, остался последний виток, и...
-Получилось!- раздался возглас и в отверстии, через которое они только что проникли в пещеру, возник еще один персонаж. И опять рука Порфирия Петровича нырнула в карман за ориужием, а Кеша угрожающе поднял лопатку. Шахерезада приветливо помахала рукой:
-А я вас заждалась!
Порфирий Петрович не выстрелил, Кеша опустил лопатку и в недоумении переводил взгяляд с Шахерезады на непрошенного гостя. Непрошенного, но не незнакомого. 
-Ты мне, сучара, с самого начала не понравился! -процедил Порфирий Петрович,  не опуская револьвера.
-Полагаю, и вполне справедливо, надо думать, что не у всех вызываю чувство горячей симпатии, обожания, да и просто расположенности, что уж тут скрывать,- заговорил вновь прибывший, не делая никаких угрожающих жестов, а наоборот  - та;я в улыбке приязнености и довольства. – Тем не менее, с радостью и даже...
-Мальчики, не ссорьтесь!- Шахерезада вплыла между револьвером и говоруном, но по глазам Порфирия Петровича было понятно - он может продырявить и ее. Шахерезада порадовалась своей интуиции, интуиция давно шепнула ей, что человек, наговоривший так много, не мог исчезнуть навсегда.
-Ах, оставьте, оставьте,- вновьприбывший решительно отодвинул ее и шагнул к Кеше, все еще сжимавшим в одной руке так до конца не развернутый предмет, а в другой – лопатку. – Ну, покажите, покажите, жду с нетерпением...
Шахерезада не успела моргнуть, как Порфирий Петрович твердой рукой приставил оружие к затылку говоруна, но  Кеша остановил его:
-Не торопитесь, папаша, может быть - он не один. Надо выяснить...
-Действительно, торопиться не следует, – и все повернули головы в дальний темный угол пещеры, откуда шел голос – усталый и ровный, – старичок, оружие на землю! Всем руки за голову, шаг назад!
 Порфирий Петрович, поколебавшись, преломился , опустил револьвер на землю и, не разгибая старческой поясницы, мелко отшагнул назад. Кеша, поглядев в темный угол и не разглядев ничего, аккуратно поставил найденное сокровище, прикрыл лопаткой срамное место, а на другой руке скрутил впечатляющий кукиш. Сейчас же из темного угла покатилась к ним маленькая игрушка, в которой даже несведующая Шахерезада опознала гранату.. Порфирий Петрович, так и не разогнувшись, упал на бок и обхватил лысину белыми ладонями, Кеша также рухнул, сбив стоящий фонарь, говорун в растерянности открыл рот, а Шахерезада, отметившая все это, усиленно завспоминала какую-нибудь молитву. Граната, произведя надлежащий эффект, нырнула обратно в темный угол, притянутая, очевидно, бечевкой, за которую и была привязана, и слегка повеселевший голос повторил:
-Встать! Руки за голову!
Теперь команду выполнили  быстро и четко. Лучик, вспыхнувший в темном углу, обежал лица выстроившейся шеренги, спустился к револьверу, и голос приказал:
-Двинь ножкой!
Говорун двинул ножкой и револьвер прошуршал в темный угол.
-Вольно!
Поступившую команду все выполнили одинаково: расставили ноги и заложили руки за спину. У Шахерезады, выполнявшей такое движение впервые, получилось неплохо.
-Золото никогда не приносило счастье,- произнес все тот же голос, теперь, впрочем, узнаваемый и узнанный. Он произнес это с той же интонацией пресыщенного знанием человека, которому уж ничто не ново под луной, который, ежедневно перебирая тысячелетия, сроднился с этим взглядом над, отрешенным и бесстрастным.
-Опознали мы вас, выходите, любезный ,- пригласил Порфирий Петрович, и лучик выдвинулся из угла, переместился по дальней стенке и опустился.
-Поправьте фонарь! – и Кеша вновь установил фонарь, высветивший сидящего у стены гида.
-Без баловства!- гид показал палец, вдетый в чеку гранаты.
-Все когда-то приходит к своему концу. Каждый раз поражаюсь актуальности этой мысли,- совсем не пораженно произнес гид.- Приходит к концу и запутанная, бессмысленная и отчаянная в своей бессмыслице жизнь отдельного человека, и жизнь народа, не менее бессмысленная, цивилизации проваливаются в тартарары, когда нибудь погаснет солнце – замечательная терапия любого эго. И если когда-нибудь непременно кончится – почему бы не сейчас?
 -Что вы имеете ввиду?- осторожно поинтересовался Порфирий Петрович.
-Да неужели непонятно – что он имеет ввиду? Господин хороший сидит с гранатой в руке и револьвером, и рассуждает о том,. что когда-нибудь все кончится. Заметьте, с гранатой, а не винтовкой на стене. И если в последнем акте винтовка обязана выстрелить, то уж граната взорвется. И что самое удивительное, я этого не планировал!  Кто-то складывал свою собственную мозаику.
-Что ты бормочешь, дядя? Какая мозаика? – Кеша был, как всегда, груб.
-Интересно, интересно,-подбодрил Гид,- расскажите. Мы ведь никуда не торопимся... Время послушать у нас есть. Да и вам, как я слышал, не терпелось поделиться.
-Мысль веселая, и, смешно сказать, своевременная. Если не сейчас, то когда же ..ха-ха.. Конечно, и злодеем можно высказаться, замкнуть рот, губы сжать – пусть распирает , чтобы и вы померли в недоумении и досаде, как это - померли и самую главную правду не узнали?! но ведь и я помру и признанием насладиться не успею... Не враг я себе, нет, господа.. Расскажу, непременно расскажу! останавливать будете, замолчи! – кричать, а я знай себе вас всех дураками выставлю. Хотя нет,  получилось-то, что нет и не дураки вы вовсе, и если бы не финал, которого  никто предвидеть–то и не мог.. Хотя... Может и меня обыграли?... О-о, тогда это гроссмейстер, о-о! Ну и дурак тогда я..- и он опустошенно потряс  головой
-Какими это дураками,- злобным шепотом поинтересовался Порфирий Петрович,  -что ты балабонишь, паскуда? Ты, паскуда, нас разыграл?
-Я!я!,- так же опустошенно  подтвердил говорун – Я... моих рук дело. Даже не рук – мозгов. Да какие там мозги – я само провидение, можно сказать, за яйца ухватил..
-Оно –мужчина?- спросила Шахерезада.
-Выходит так. Если яйца – значит мужчина. Хотя теперь уж так ли пол важен?  Важно, что все вроде бы и получилось... да  боком, боком-то вышло!
-Выходит, не за те яйца схватил?- опять зловеще прошипел Порфирий Петрович.
-А это уж никому знать не дадено. Но было интересно, захватывающе интересно, так интересно, будто за клубком волшебным бежишь, который сам и запустил, и вроде  ты-то ему первопричина, а он рисует тебе фигуры и кренделя, и картины выписывает, что даже и помыслить не решался, даже и воображения бы не хватило. Вот я все расскажу, перестану играть, может последние мои слова услышите – к чему игры-то, и перед концом что ли на себя маску напяливать, выражение сохранять, впечатление? Все как есть – в этом моя правда и оправдание. За правду мне может быть там зачтется...
А начиналось все с того, что малы мне стали подмостки-то,братия наша театральная, все как-то скукожилось, мелким показалось, никчемным, простора и куража захотелось, так – чтобы дух захватывало, чтоб голова кружилась. А где ж тут куража-то найдешь – страна с гулькин нос, обремененная, как великое свершить-то? И не первый я, нет, господа , не первый, но – понял: великое не значит большое, грандиозное; великое – оно и стелиться может, незаметным шорохом перекатиться, раствориться, исчезнуть, а потом расцвесть цветком фантастичным , и нет, не ярким, не красивее других, а потому фантастичным и удивительным , что – такие тут не растут, не климат им. Яблок, к примеру, фрукт обыденный, хоть и вкусный, а вырасти ты его на дне морском, среди чудищ бородавчатых – вот чудо-то! Вот тут-то за яйца и ухватил, вот тут-то и прикоснулся к тому, чего никому до тебя не удавалось – это и есть великое, как бы оно внешне не выразилось, в каком бы виде не явилось. Я потому и в режиссеры пошел – вот, думал, где раздолье: лепи как тебе хочется, бог ты и создатель. Но и это обманкой оказалось, высшее, чего ты можешь достичь – приблизиться вплотную, замаскировать суррогат так, чтобы суррогатом и не казался. И тогда партер рукоплещет, галерка неистовствует, занавес вверх и ты в поклоне...Нет, господа, ради этого может и стоит постараться, но удовлетвориться этим - значит признать, что на большее ты и не способен. А большее-то что? Выйти на площадь, на улицу, на площадку, где озера и равнины, где актеры живут , родят и умирают, не подозревая, что исполняют тобой написанные роли. Самые великие режиссеры – тираны, деспоты, калигулы и нероны, александры великие, чьи постановки невозможно повторить, где каждый самый никчемный статист сыграл раз и навегда, и не появится уже в следующей массовке. Потому любят так режиссеры батальные сцены:  махнул рукой, гаркнул в мегафон, и выкатилась из-за холмов бурая лава с шашками наголо, свист,  улюлюканье, кони хрипят, пена с удил... Поднял правую руку – тысячи стрел затмили небо, кровь, валятся люди. И он ведь не для кого-то делает, для себя! Чтобы вот так,  рука за обшлагом, вершить миллионами, чтоб мановение  – и реки крови, мановение  – и сад в пустыне, с фонтанами и павлинами, и девы в прозрачных шальварах... И только мешает маленькое, которое гонишь, но мешает – шепчет: все-то невзаправду, сударь! Шепчет: нет ты не Жуков, маршал, сгнобивший миллионы:"Нарожают еще!", нет,  ты даже жене фонарь не выставишь, побоишься. Отравляется праздник, не всем быть калигулами. Но значит ли это, что все – смирись, отрок! будь честным,  смирись! или обмани и себя, скажи, наплети словами : правда искусства, творчество то, творчество се, докажи, блудя словами, что "как будто бы" это даже выше того самого, к чему это "как-будто-бы" приблизиться стремиться, или – есть еще выход: пойти путем неистовых отшельников, в подземельях, в тиши раздувающих в себе искру божью, чтоб сгорело в тебе все земное, сбросить шкурку лягушечью и забыть самое себя, земноводное...
Кеша с треском раскрыл и захлопнул рот, протяжно зевнув. Порфирий Петрович, не утративший бдительности, продолжал сверлить Режиссера глазками, Гид, блаженно расслабившийся, но не вытащивший палец из чеки, не протестовал против столь длительного вступления, и Режиссер продолжил:
-Я же, сообразуясь с возможностями своими и мелкой мерой тщеславия, коей одарен был от рождения, выбрал путь служки Провидения, этакого полового с рушником через руку, который несет стакан еще прежде чем заявили о жажде, прежде, чем пальцами щелкнули. Каким-то шестым чувством я должен был угадывать то, что предначертано, и расчищать камешки на этом пути, всячески способствовать осуществлению неотвратимого, подталкивать катки асфальтового катка. И весь фокус сей службы в том и заключался, чтобы со всей возможной правильностью прочесть желание еще до того, как щелкнули пальцами, прочесть, предвосхитить... А сложность-то в том, что Провидение – не мужик пузатый с красным от перепоя лицом – тут и угадывать не надо. Что ему требуется? – стул под задницу, чтоб не свалился и рюмашку на опохмелку. С Провидением посложнее – судьбу человека оно созидает в тайне, с отступлениями, повторами, ложными маневрами. И до последнего не раскрывает своих замыслов, а если ты со стороны попытался разгадать их , оно вываливает тебе пригоршни стекляшек – разгреби эту кучу, найди нужное и попытайся сложить ту мозаику. Ту единственную, что не тобой была задумана, не тобой воплощается... И важное самое, дойти до точки невозврата, до той точки, когда уже ясно – главное-то ты уловил, идею, эскиз, план. И если ты уловил, останется лишь перебирать стекляшки, подкидывая Провидению нужные, чтобы оно само не тратило время на перебор и завершало свою мозаику. А ты млеешь от восторга в стороне, глядя, как впору твои стеклышки приходятся, как эта смальта точнехонько на место ложится в понятый и предвкушенный тобой узор.
-Так отчего ты млел, сучий потрох?- Порфирий Петрович гляделся все мрачнее и мрачнее.
-Дойдем, дойдем, любезнейший. Должен вам сказать – человек я увлекающийся. Люблю строить и проверять всякие предположения, может даже и несуразные на первый взгляд, но ведь никто не станет отрицать, что в жизни нашей, в каждом наилегчайшем движении есть тайна, надо лишь глазки расфокусировать, и отречься от дум повседневных, и как из тумана начинает проступать какая-то чуждонезнакомая картина, будто сквозь покровы тела проступают жгуты переплетенных мышц, интересный и непонятный скелет, неизвестного рода вещицы, несомненно важные, но опять же непонятного применения. Или – будто залезаешь вовнутрь механического утенка, никакого понятия в механике не имея. И ведь тянет-то разобраться, почему да как, хотя играть в самого утенка ты, конечно, не намерен. Более того, вывел я универсальное правило, которое проверял неоднократно: необычное притягивает необычное. И вот сложилось так, что мала мне стала ширина театральных подмостков, и пришла мне в голову идея пойти в жизнь, развернуть свои постановки на площадях и в квартирах, помочь Провидению в его делах неустанных, и находясь под воздействием этих идей и мыслей, я стал обращать внимания на вещи, которые раньше ускользали от моего взора. И вот однажды, пришел я по надобности своей в один из домов культуры, "матнас", как уже называют его даже не говорящие на иврите наши новые сограждане. На жизнь я зарабатывал своей профессией – учил молодых  и старых лицедействовать, и надеялся в этом матнасе открыть филиал своей студии. О встрече было договорено с директором, но под левантийским небом договоренности имеют весьма условную силу, директора не оказалось на месте, и я отправился путешествовать по коридорам. Где-то учились рисовать, где-то учили иврит, в третьей же комнате стоящая у окна женщина так призывно улыбнулась мне, что я вошел.
-Я загадала,- сказала женщина,- войдете  - остаюсь, нет – ухожу. Хочу, хотя бы, чтоб слушателей было больше, чем лекторов.
Она осталась. Она читала лекцию мне и еще одной пришедшей до меня старушке, глухой, но с живыми, быстро стреляющими глазками. Ее пригласили читать цикл лекций о наиболее интересных местах Израиля, а слушателями оказались мы со старушкой. Начала она свой цикл, как вы уже догадались, с Кумрана.
После лекции, которая, честно сказать, заинтересовала меня не слишком, переговорив с директором, я вышел на улицу. Солнце уже клонилось к закату. Не знаю, господа, обращали ли вы внимание, как преображается мир в предзакатные мгновенья – будто на смену ясной и четкой рассудочности дня приходит то , что  мы называем темным бессознательным. А на самом деле -происходит переход от наносной, поверхностной, тончайшей плесени культуры к мощным, демоническим, первозданным ощущениям – кто хочет услышать, да услышит!- и в такие часы может случиться все. Может случиться, например, что на подошедшем автобусе будет перевернутый номер.  Этого не может быть, говорил я себе, ты никогда не видел перевернутых номеров на автобусах. Здесь номера  выставляются автоматически, и этого не может быть, или может быть, но тогда это знак силы, духа - просвещенные меня поймут. Пока я размышлял над этим, автобус уехал. Я  решил прогуляться у моря и там, на фоне садящегося в воду солнца, увидел рисующую закат женщину. На этой странной женщине были одежды, только что мне описанные – так одевались женщины в Кумране. Дважды мне повторять не надо было – Провидение приоткрыло мне свои планы, оно дало конфигурацию той мозаики, которую собиралось выложить, и предложило мне поучаствовать в этом. Надо ли говорить, что я с энтузиазмом отнесся к этому предложению. Я немедленно познакомился с этой женщиной...
-Англичанка?- перебил Порфирий Петрович. Режиссер кивнул и продолжил:
...через нее я познакомился с обитателями квартиры, и понял - моя уверенность в том, что необычное притягивает необычное  и здесь себя оправдала.  Обитатели этой квартиры представляли сложившуюся команду для выполнения чего-то конкретного – так, они очень удачно дополняли друг друга, обладая каждый своими достоинствами, и  взаимнокомпенсируя недостатки. Англичанка – воля и независимость, К.- полная отрешенность и отсутствие эмоций, и маленький Доктор – воплощение, алчности, предприимчивости и беспринципности. Видите ли, тут есть еще одна моя убежденность. Вы вот про лозоходцев слышали?. Один человек перекопает все вокруг, а воду не сыщет. А лозоходец веточку возьмет, мелкими шагами на месте покрутится, и пойдет, будто ведут его, остановится, скажет: "Копайте здесь" – и точно, он прав. Как такое происходит? Очевидно, приспособленные люди есть, и другие, в таких делах бесталанные. Вот эта группа, так подобравшаяся в квартире, показалась мне очень перспективной. Я понимал, что разыгрывается какая-то комбинация, связанная с Кумраном. Но что? Историей, рукописями, археологией, славой мог заинтересоваться только человек одержимый , но среди соседей Англичанки таких не наблюдалось. Значит, вступала в действие вторая компонента – кумранские сокровища, так до сих пор и не найденные. Здесь и должна бы проявиться моя роль, как служки – еще до того, как Провидение щелкнуло пальцами, я должен был сообразить что-нибудь для него. И я сообразил: я перерисовал от руки схему района Кумрана , добавил от себя кое-какие указания и комментарии, например: свернуть направо, сто двадцать шагов, и сделал так, чтобы Доктор случайно обнаружил этот лист, именно на его алчности строился мой расчет, а также, поскольку мне хотелось, чтобы этим занялось все население квартиры – а Провидение ясно указывало на это -, я присовокупил некое пророчество, согласно которому сокровища могут быть найдены только группой, состоящей и трех человек, причем одна из них должна быть женщина...
Порфирий Петрович умер не сразу. Пуля, выпущенная из его же оружия Гидом, заставила его ослабить хватку на горле Режиссера, и тогда Режиссер, хрипя и отплевываясь, оттолкнул его от себя, и Порфирий Петрович свалился кулем на пол пещеры. Пришедшую в себя после грохота выстрела и попытавшуюся броситься к нему Шахерезаду, остановил холодный голос Гида, обратившийся к Режиссеру:
-Продолжайте, прошу вас!
-Да я, вообщем-то, закончил,- прохрипел режиссер. – Результат вы все знаете...
-Шма, Исраэль!- тихо, но внятно произнес лежащий на полу Порфирий Петрович,- Господь Бог наш, Господь один!
Шахерезада, наплевав на Гида, помогла ему приподнять голову и повернула, чтобы осмотреть рану..
-Он может умереть,- удивленно сказала она.
-Все мы умрем,- спокойно отозвался Гид,- кто раньше, кто позже. Он – раньше.
-Оставьте меня! – тихо потребовал Порфирий Петрович.-Шма, Исраэль..
-Оставьте его!- в голосе Гида прибавилось резкости.- Чем меньше вы его будете дергать, тем больше он протянет. Хотя врачебной помощи все равно не дождется..
-Я всегда думала, что он не еврей,- удивленно сказала Шахерезада, прислушиваясь к молитве, которую бормотал Порфирий Петрович.
-Отсюда ближе до ушей именно еврейского бога,-заметил Гид.- Вот он и старается. А вы, - он обратился к Режиссеру,- не могли бы вы прояснить некие моменты, оставшиеся неосвещенными. Когда вы говорили о маленьком Докторе, вы имели ввиду этого старого гангстера .- и он кивнул на бормочущего Порфирия Петровича.
-О, нет! Я должен предупредить, что хотя и признался, что понятен мне стал замысел Провидения, абрис картины или, если угодно, мозаики, которую оно собиралось выложить, некоторые детали для меня остались неясными, например, почему Доктор был убит, куда исчезли остальные члены первоначальной группы, хотя одного из них я повстречал при событиях вполне драматичных, и озаботился, чтобы он не стал жертвой варварской церемонии -предупредил кого нужно - ибо вторичное появление его на моем пути означало только одно, он предназначен для чего-то иного.. Но, при всем этом, заметьте, господа, что Провидение никогда не отступает от задуманного. Первая группа каким-то образом передала свои полномочия другой, быстро сформировавшейся, и такой сногсшибательный финал!
-Козел ты!- сплюнул доселе молчавший Кеша, – поломал мне всю жизнь. Знал бы, что из-за тебя погиб Доктор, ты бы здесь херню свою не нес. Пришил бы тебя со всем удовольствием..
-Пришей меня,-прошелестел прервавший бормотание Порфирий Петрович,- я убил Доктора. Боже, прости мне мои прегрешения, виновен я , не ведал, что творю.
-Еще как ведал!- прогремел Кеша и рванулся к умирающему, но поднятый Гидом револьвер заставил его остановиться.
-Так-так,-сказал Гид,- старый гангстер решил исповедаться. Облегчи душу, и мы время скоротаем.
Шахерезада подложила под голову Порфирия Петровича мешок с инструментами, глаза его были полузакрыты, но голос обрел неожиданную твердость.
-Ходил я в ту квартиру... Доктор предложил мне... Он не надеялся на остальных...Он хотел обмануть меня... Все не рассказал...
Силы Порфирий Петрович подошли к концу, и он прекратил свое сипение.
-Вот видите, - подытожил Гид,- правда, она всегда себе дорогу найдет. И мы ей в этом поможем. Старичок, ты меня слышишь?
Порфирий Петрович приподнял и опустил веки.
-Слышишь... так это я тебе голову пробил. Уж больно ты мне подозрительным показался - гулял здесь со своей схемой, шаги отмеряя. Побоялся я, а вдруг действительно найдешь? Хотел сам все сделать, на его пророчество наплевал? – ухмыльнулся гид, но Порфирий Петрович его уже не слышал. Последний раз шевельнулись его губы и Шахерезада услышала, как какое-то слово слетело с его уст. Ей показалось –"Салоники"...
И действительно, последний сон уходящего Порфирия Петровича был тем же самым, который снился ему и в больнице: он, еще пацан, стоит на уроке географии перед картой, и учительница спрашивает его о столице Греции. И он-то знает, что столица – Афины, но его распирает гордость: только вчера он наконец-то научился правильно выговаривать букву "С", "с-с-с", а не "шь-шь", как выходило у него раньше, и он, не удержавшись, кричит во весь свой звонкий мальчишеский голос: "С-сало-о-ники!".
-Ушел,- Шахерезада опустила веки Порфирия Петровича, так она видела в фильмах.
-Жизнь – копейка,-вздохнул и Кеша.
-Хитрый был старикан,- не поддался трагичности минуты Режиссер, еще сердитый на Порфирия Петровича, - оперативная работа, государственная безопасность... А сам сидел в коммунальном управлении при милиции, закупал цемент и краску. Я справки наводил.
-Ну что ж, каждый мечтает,- подал голос  Гид, - зато как умер! В порыве!
-А что с вами, любезнейший,- соскользнул опять в витиеватость Режиссер,- уж вас-то как судьба приспособила здесь оказаться, и в минуты трагические?
Я сам себе судьба!- отрезал Гид. – И здесь – мое пространство!
- И что же,-не отставал Режиссер,- вам давно уж обо всем известно, и про тайные ходы, и про богатства, коих тут неисчислимо?
-Про многое – да,-снизошел Гид, - пещеру эту я открыл давно, да трогать ничего не стал. Да и другие есть. Земля здесь всяким нашпигована. Прямо  под нами есть канал, древние его строили, до сих пор вода из Мертвого моря течет, а как течет и куда – непонятно, здесь же низина! Против всех правил тяготения...
-Так вы – Кощей?- спросила Шахерезада. – Над златом чахнете?
-Я Кощея понимаю,-хмыкнул Гид, - его, я думаю, привлекало не золото, а его количество. Уникально большое количество. И меня привлекает уникальность, раритет. То, чего у других нет. Если что-нибудь отсюда попадет наверх, в мир, мир приобретет, но я-то потеряю. Платят за картину миллионы только потому, что – единственный экземпляр, раритет, ни у кого больше нет. Удивительное чувство! Оно у меня было. Вы его у меня отняли..
Шахерезада, все поняв, начала потихоньку отодвигаться от угла с сидящим гидом. Кеша, тоже скумекав, бросился на Гида с недоразвернутым сокровищем в руках.
Но Гид успел выдернуть чеку...





                Глава двадцать первая

За окошком пропел муэдзин. Муэдзин тянул длинную ноту, потом переливал ее в другую, а потом, с носовым переходом, обращался к другой музыкальной фразе. Возможно, из Моцарта. Окошко было высоко, под самым потолком, голос муэдзина, усиленный громкоговорителями, легко проникал в комнату, где расположился К. на брошенном на пол  матрасе. Рядом с ним на коврике молился бородатый араб, обращенный в сторону невидимой Мекки. Время вечерней молитвы. Утреннюю молитву К. провел здесь же, но в одиночестве. Араб появился совсем недавно, как раз перед  вечерним намазом. Возможно, он был одним из похитителей, приволокших сюда К. с мешком на голове.
Ехали они недолго, из этого К. заключил, что находятся они в арабских кварталах Яффо – только там в центре страны можно было так явственно слышать муэдзина. За время  одиночества К. хорошо изучил свое пристанище, или  -тюрьму. Очевидно, это была пристройка к арабскому дому, таких было много – семьи росли,  и пристраивались  незаконно. Стены голые, но зато имелся унитаз  в нише, а сбоку от ниши - раковина с блестящим никелированным краном.  И - все. Дверь, ведущая на волю, была крепкой и массивной, с врезанным в нее глазком. Однажды она приоткрылась, и на пол был поставлен поднос с хумусом, питой и помидором. Запил еду К. водой из-под крана. Потом появился этот араб и сразу же стал молиться. Перед молитвой араб снял обувь, и К. видел сейчас крепкие ступни , покрытые  ороговевшей кожей.
Закончив молиться, араб по-турецки уселся на коврик и раскрыл принесенную с собой тетрадь. Он читал,приборматывая,  перелистывая страницы, и тут внимание К. привлек воробей, усевшийся прямо на краешек окна. Плотно укоренившись на растопыренных лапках, воробей шарнирно двигал головой, кося и оглядывая помещение то одним, то другим глазом. Возможно, у воробьев отсутствует объемное зрение, подумал К., и сейчас же ослеп  и  оглох от пощечины. Когда он пришел в себя, араб, все еще разъяренный , стоял над ним, потом он отошел к своему коврику, и, все еще красный от гнева, начал резко перелистывать страницы толстой тетради. Бросив тетрадь, он опять подскочил к К., и, крепко зажав его голову мощными руками, сочно поцеловал.
Вернувшись, он опять поднял тетрадь, и стал вчитываться в написанное. Только теперь К. разобрал обложке тетради крупный детский почерк: "Пратаколы сионских мудрицов". Написано было по-русски.
В это время, отозвавшись на голос из-за двери, араб встал и вышел. К. взял оставленную тетради и раскрыл. На каждой странице тем же детским почерком была написана всего одна и та же фраза: "Все гои – свиньи!!"...
Вернувшийся араб снова сел на коврик. Скрестив ноги, он  долго раскачивался, мыча  невнятное, а, может быть, напевая.
-Лублю  я  вас, пидарасов!- сказал он по-русски, не раскрывая глаз.
-И ненавижу!- и опять замычал, закачался.
Араб был из Воронежа. Доктор философии. Почти. Как он рассказал, отмычавшись, темой его диссертации значилось: "Сионизм как знамя освобождения Востока". Диссертацию он готовил втайне. Официально его работа называлась:"Национально –освободительная борьба в условиях империалистической оккупации. Формы и методы." Отучившись в Воронежском университете,  он был принят в аспирантуру на кафедре марксизма-ленинизма. На кафедре он появлялся нерегулярно, в основном  чтобы  отдышаться, отпиться, отдохнуть от практических занятий по национально-освободительной борьбе. Официальную тему ему подобрал его руководитель по фамилии Дымшиц. Он же снабдил его необходимыми цитатами из классиков. Ему осталось лишь заполнить промежутки между цитатами. Это и скособенило ему мозги. Промежутки надо было чем-то заполнять. Профессор Дымшиц предложил использовать полевые разработки, переложив их на язык науки, и избавив от налета сиюминутности и порохового запаха. Полевые разработки на язык науки ложились с трудом. Он доставал хрустящие рубли, выданные ему в конверте, покупал бородинского хлеба с колбасой, и, закусывая с друзьями по освободительной борьбе, раздумывал о промежутках. В голове его начинали копошиться мысли, которым, вообщем-то, не место было в голове. Один из друзей, подрывник из Рамаллы, получивший диплом психолога там же, в Воронеже, посоветовал ему записывать эти мысли  на отдельных бумажках и сжигать. Тогда, мол, они его оставят. Он последовал совету друга, но бумажки сжечь забыл. Когда через некоторое время он перечитал их, получилась неожиданно стройная картина. Так было положено начало второй, секретной диссертации. Теперь промежутки между цитатами основной диссертации заполнялись удивительно легко – просто он писал обратное тому, что находило отражение в тайной.
. Работа шла быстро и вскоре была назначена защита. На защите собрался весь цвет арабской диаспоры и профессура родного университета. Оппоненты, прочитавшие легальную версию, были настроены позитивно. Один из них, бывший командир продотряда в гражданскую, в своем отзыве поделился некоторыми накопленными им практическими знаниями, и выразил мнение, что мировая революция, безусловно, нуждается в таких людях, как соискатель, имеющих не только убеждения, но и капитальную теоретическую подготовку, ибо она, мировая революция, давно уже перешла из стадии романтического порыва в фазу поступательного, научно обоснованного  и неостановимого движения, и на этом этапе такое удачное соединение практических навыков с фундаментальными знаниями, имеет решающее значение. Несмотря на столь положительный отзыв, сам бывший продотрядовец, а ныне исследователь возникновения партийных ячеек в зоне российского нечерноземья, смотрелся строго, его слезящиеся глазки неподкупно холодили лицо робеющего соискателя. Второй оппонент, с жирными, гладко выбритыми щечками и аккуратной бородкой, посасывал нижнюю губу и смотрел доброжелательно. Он еще не забыл, как друзья соискателя поднесли ему роскошно инкрустированный кальян, сработанный настоящими мастерами в Иордании. Иногда он покуривал его по вечерам, сидя в расшитом халате, подаренном предыдущим соискателем - из Ирака.
Защиту пришлось прервать посередине – профессора Дымшица увезла скорая помощь. Сердечный приступ. Первый оппонент смотрел все так же неподкупно; как оказалось позже, у него был испорчен слуховой аппарат, и когда все стали расходиться, он тоже встал и бросил белый шар.  Поскольку остальные шаров не бросали, можно сказать, что защита прошла успешно.. Арабские друзья в основном друзьями и остались, хотя один и обозвал его ослом, сыном осла...
-Я лублю говорить правду,- сказал араб-сионист. – Если я так думаю, я так и говорю.
Он так и сказал там, на защите. Он сказал, что если бы евреев не было, этого передового отряда мирового империализма, их надо было бы выдумать. Профессор Дымшиц после этих слов немного напрягся, но списал сказанное на счет волнения соискателя и его недостаточного знания русского языка. Следующие фразы убедили - он ошибался. Соискатель вполне логично обосновал заявленный тезис.
-Смотри,- араб отложил в сторону тетрадь и жестикулировал мощными, поросшими курчавым волосом, руками,- смотри на природу: олень бежит, пока лев голодный. Если льва нет, олень становится глупый. Приходит другой лев, олень уже не бежит. Лев кушает его. Вы не лев, не думай! Вы – прививка. Вы пугаете других. Они не становятся глупыми.
Идея, заложенная в диссертации араба –сиониста, была следующей: евреи выполняют роль прививки, которую никто не любит, но которая помогает организму выучиться для борьбы с реальной угрозой. В этом месте его перебили ехидным вопросом – дескать, не может ли он определить, какой примерный объем прививки должен быть, чтобы прививка не могла угрожать здоровью? Он понял сарказм, заключенный в этих словах. Хорошо, согласился покладистый араб, пусть будет не прививка, пусть будет вирус. Вирус, посланный аллахом.  При упоминании аллаха заволновались друзья по сопротивлению. Аллах не совмещался с коммунистическими убеждениями, и это могло вызвать финансовые трудности. Вирус в роли прививки, продолжал настаивать соискатель.  Чтобы человек не был глупым. И народ тоже. Вирусы никто не приглашает, они являются сами. Это их большой минус, заявил араб. Именно этим и объясняется, по его теории, почти повсеместная нелюбовь к евреям. Этим вот фактом незваного и нежданного появления. Кто ждет и приглашает вирус?  Это самый отрицательный аспект – ты располагаешься дома отдохнуть, и обнаруживаешь  напротив что-то делающего еврея. Ты уже скинул шлепанцы и зевнул. Но что- то мешает тебе расслабиться и отойти ко сну. И ты обнаруживаешь, что это что-то – еврей, который не шумит, не бегает по комнате, просто он что-то делает. Это уже мешает – не все в мире такие, как ты. Причем, что самое неприятное в евреях, они ухитряются в любом окружении быть немного другими. Хотя, как учит марксистско-ленинская диалектика, если бы они были такими же как все, они не были бы евреями. Так вот, продолжал араб-сионист, если ты все равно лежишь на диване, ты начинаешь еврея ненавидеть. Если же ты встал и посмотрел, чем он там занимается, у тебя к нему рождается другое чувство. Если ты не глупый олень, ты понимаешь, что одно уже то, что ты встал, поменяло твою жизнь. Хорошо или плохо, но поменяло. Когда человек спит, он беззащитен. Храпит, рот открыл – залетела пчела, укусила. Задохнулся, умер. Грабители зашли, имущество взяли. Бешеная лисица передушила твоих кур – много чего может случиться, пока спит разум. Но может и не случиться. Поэтому тебя никогда не оставит это чувство – правильно ли, что ты встал? И , соответственно, никогда не оставит неприязнь к еврею – ты ведь собирался так сладко отдохнуть...
-Я не писал в диссертация так,-сказал араб,- я писал – он набрал воздуха и выпалил заученной скороговоркой:" Одним из следствий проникновения сионизма явилась отрицательная реакция местного населения, которая имела и положительные последствия, выразившиеся в консолидации народных масс, осознанию ими своих национальных ценностей и формированию антиимпериалистической установки. В этом и проявляется  диалектическая ценность сионизма.."
Он выпалил это одним духом, почти без акцента, и засиял бородатой улыбкой.
-Здорово! – сказал К.
-Они не поняли,- поскучнел араб.
Они не поняли. Они стали задавать ехидные вопросы, и араб не выдержал и закричал:"Антисемиты!"  Именно в этот момент и засбоило сердце профессора Дымшица. Суть  теории араба-сиониста можно было бы сформулировать кратко таким образом: евреи ответственны за выработку адреналина у человечества.  Кроме того, евреи, в известном смысле, являются лакмусовой бумажкой: в соприкосновении с ними проявляется все: нетерпимость, расизм, доброта, готовность к самопожертвованию и т.п. Можно определить их и как зеркало, в котором человечество видит самое себя, зеркало, которое возвращает  правду о самом себе. Встреча с евреем  - это момент истины, ты можешь узнать  все- все про себя, и это знание открывает путь к совершенствованию. Их надо воспринимать рационально, потому что если ты пытаешься воспринимать их чувствами, становишься антисемитом.   Покончив с воспоминаниями, араб пустился в вольные рассуждения.
-Вас, пидарасов, лубить нельзя,- сказал он, противоречя своему первоначальному заявлению, – уважать – да!
Любить, по его словам, можно за что-то хорошее. Без всякой диалектики. Можно ли любить того, кто мешает, даже если понимаешь его?
Так он остался почти доктором философиии. Он обратился к исламу, хотя в исламе диалектика и не приветствовалась. Как-то из засады он с напарником обстрелял машину поселенцев, ехавшую по пустынному шоссе Иудеи. Машина завихляла и опрокинулась в кювет. Они с напарником, держа «калашниковы» наизготове, осторожно приблизились к машине. Старик в черной кипе и с белоснежной бородой тащил из машины окровавленную женщину. Старик обернулся, и он, помедлив, выпустил в него автоматную очередь. Помедлил он потому, что, несмотря на бороду и кипу, узнал в поселенце своего научного руководителя, профессора Дымшица. Узнал ли его профессор, он не знал и теперь уж не узнает.  Даже на том свете они будут в разных местах – он с гуриями, а профессор в аду. Мусульманском аду или еврейском, этого араб не знал.
-Я давно не убиваю,-сказал араб, - все! Может – иногда..
И в этот момент в комнату вошла Гали. Равнодушно  оглядев К. и араба, она коротко скомандовала : "Пошли!"
Со времени своего заточения К. беседовал с ней всего один раз. Она задавала четкие вопросы и К. пространно отвечал на них. Симпатию к нему Гали, по- видимому, не испытывала.
Араб надел на голову К. мешок, помог переступить порог и залезть в машину. Поездка опять была не долгой, и когда с К. сняли мешок, он оказался в том же подвале, из которого и был увезен. Подвал был пуст. Залаяли радостно псы, и Гали перецеловала их , обнимая за шею худой мальчишеской рукой. Потом, порычав на араба, собаки обнюхали К.. На этом ритуал приветствия был закончен.
Доски, прикрывавшие подземный ход, были сорваны.
-Пошли!-коротко сказала Гали. Слов в ее лексиконе было не очень много.
Араб с тяжелым рюкзаком пошел впереди. За ним шагнул в подземный ход К. Сзади шла Гали. Собаки то убегали вперед, то возвращались, возбужденно дыша.
-Здесь не пройти!- сказал К. Гали. – Там все засыпано.
Она молча продолжала идти вперед.
-Не говори с ней, она дура!- отозвался по- русски араб-сионист. – Баба дура! Не потому, что баба, потому что - дура!
И, засмеявшись, прибавил шагу.
Когда его вызволили из подвала и привезли в комнату где пели муэдзины, К. рассказал Гали и арабу все, что их интересовало. Интересовало их многое, например, куда исчезла Англичанка, как К. оказался в подвале и все, с этим связанное. К. рассказал им про "Салоники", про его путешествие к подвалу, про самоотверженный прыжок Йоси... После его рассказа Гали исчезла, и появилась только теперь - вернуть его в этот подземный ход и пройти его опять, только в обратном направлении.
В этот раз путь оказался значительно короче. К. оценил молчание Гали, когда оказалось, что яма, в которую он свалился, была помечена предупреждающим знаком из кучки хлама, а  засыпанный участок подземного хода оказался расчищенным и укрепленным вполне надежной крепью. Гали время даром не теряла. И вот, протиснувшись сквозь проделанную К. дыру, они оказались в туннеле с рельсами, ведущими в неизвестность. Решетка, преградившая давеча путь К., сейчас была открыта, и на путях стояла  дрезина.
-Карета подана!-объявил К. и сейчас же получил тычок от Гали.
Араб –сионист остановился, осторожно снял рюкзак, достал из рюкзака три пояса, похожих на корсеты, с выглядывающими из них проводами. Один он одел сам, два других предложил Гали и К. Гали молча надела свой пояс, а на попытку К, отвергнуть предложение, араб-сионист вынул из рюкзака короткоствольный "узи" и положил палец на спусковой крючок.
-Одевай! – скупо уронила Гали, и К. не смог отказать женщине.
-Смотри,-сказал араб-сионист и показал К. маленькую кнопочку, зажатую в левой руке,- палец  давит – бум-м! Ты, она, я – все!
Речь шла о поясах смертников, надетых на них. К. задумался, распространяется ли любовь араба к сионизму на конкретных его носителей? Похоже было, что нет, не распространяется.
Так, опоясанные, они тронулись в путь.
-Пешком, так пешком,- бормотал, скрашивая дорогу, К.,- небось не баре, можно и пройтись.
 Остальные шли молча.



                Глава двадцать вторая

Дрезина остановилась -  рельсы здесь кончались и путь перерезала металлическая решетка. Англичанка, осмотревшись, сошла с дрезины. Осматриваться не стоило - стенки туннеля лупились и были покрыты надписями.  Англичанка  разобрала некоторые из них.  Кто-то соединил сердечком имена Блума и Молли, "ВТ!!!"- сообщала другая надпись, адресуясь к неизвестному Англичанке ВТ и далее следовал знак – три волнистые линии, напоминавшие эмблему какой-то фирмы. ВТ, видимо, был популярен - во многих граффити упоминалось это буквосочетание. Особенно часто в варианте: "Клянусь ВТ!". В чем состояла суть клятвы, Англичанка не поняла. 
Отстоявшаяся дрезина внезапно тронулась в обратный путь.
Решетка преграждала путь в темноту. Лампа, горевшая прямо над Англичанкой, расчертила темноту на удлиняющиеся и исчезающие трапеции.
-Сэр? Алло? – позвала Англичанка, и темнота откликнулась неторопливыми, размеренными шагами. Тень от решетки вскарабкалась по башмакам, поползла вверх по брюкам, преодолела небольшое брюшко и запуталась, исчезла под козырьком надвинутой на глаза кепки..
-Сэр?
Сэр постоял, легко постукивая пальцами по решетке, снял кепку.
-Ох! – сказала Англичанка, вглядевшись...

Они сидели по разные стороны решетки.
-Я бы тебя ударила. Я бы тебе расцарапала лицо, майор,- сказала Англичанка. – Я бы тебя убила.
Рушди согласно кивнул и, облокотившись спиной на стену, снова надвинул кепку на глаза.
-Я бы тебя снова похоронила, только по-настоящему. Я бы растолкла твои яйца в ступке и скормила аквариумным рыбкам...
Рушди опять кивнул, соглашаясь.
-Ты лишил меня статуса порядочной вдовы и выставил на посмешище. Это непорядочно. Тебя похоронили, а ты сидишь здесь. Это непорядочно. Ты умер после первой же брачной ночи, ты надеялся попасть в книгу рекордов Гинеса?  Ты бы видел, как на меня смотрели соседи – не каждому удается так укатать мужа - за одну ночь! – вот что я читала в их глазах, майор Рушди! Я  была вынуждена продать дом и уехать. Интересно, где был ты? Почему тебе было наплевать, что происходит со мной...
Рушди открыл рот и залопотал, перемешивая языки и наречья.
-О, Боже!
Рушди открыл рот и запел приятным баритоном песню венецианских гондольеров.
-О, Боже! Боже!! Ты хочешь сказать, что был тем самым монахом, котрый учил меня бальзамированию?! Ты хочешь сказать, что был тем самым чудовищным гондольеро, который умудрился перевернуть гондолу в самом вонючем канале Венеции?
-Я х-хочу сказать,- сдвинул кепку на затылок Рушди,- что был всегда рядом с т-тобой. А если и не был, то всегда знал, где т-ты и что т-ты делаешь.
-Вот это любовь!- потрясенно заявила Англичанка.- Хорошо, я не буду толочь твои яйца и скармливать этот яд рыбам. Но – не могли бы вы объясниться, майор?
Рушди снял кепку и почесал обнаружившуюся лысину
-Я г-готовился к этому разговору м-много лет,- признался он. – И т-теперь не знаю, с  ч-чего начать.
Англичанка протянула сквозь решетку руку и погладила его по щеке.
-Начни с начала, дорогой.
Рушди достал из кармана многократно сложенный лист и передал Англичанке. Она, тщательно разглаживая складки, развернула его.
-Ты будешь учить меня географии?
-П-посмотри на отмеченные места...
-Смотрю...-палец Англичанки заскользил по карте..- Ванкувер...Питсбург.. Ла-плата ..Киншаса... Дакар... О, милый, это становится еще интересней. Ты меня не обманывал... Чанг-май ... Катманду..
-Я знал о каждом т-твоем шаге,- повторил Рушди.
-Не заставляй меня краснеть. Я не всегда была благоразумной.
-Мне это д-доставляло удовольствие,- улыбнулся Рушди. – А т-теперь – он протянул ей карандаш – с-соедини эти точки в соответствии с обозначенными рядом с ними д-датами. Эти д-даты – время т-твоего пребывания в этих местах.
Англичанка старательно выполнила задание и всмотрелась в полученную кривую.
-Я всегда считала себя взбалмошной и непоследовательной,- ошарашенно пробормотала она.
-Есть с-силы, с которым даже т-твой характер не сладит,- загадочно молвил Рушди.
-Вот почему я осела в этой ближневосточной дыре! Никак не могла понять этого...
-Да, с-спираль, которую т-ты нарисовала, пришла к своему центру. Как т-ты это воспринимаешь?
-Трагически, дорогой... Как будто кто-то защемил мне хвост. Как будто я цирковая лошадь, которую все время водили на поводке.  Как будто я в мышеловке. Как будто ты мне дуришь голову.
-Я не д-дурю тебе голову. Как видишь, я ждал т-тебя здесь и т-ты пришла. Хочешь?
Он достал из кармана флягу, и, отхлебнув, передал Англичанке. Она вылила несколько капель на ладонь, и протерла ею горлышко фляги.
-У тебя не было контактов с плохими женщинами? –и, не дождавшись ответа, сделала глоток. –Ладно, все равно... Спираль-то кончилась...
-Кто из нас заперт, ты или я?- она постучала по разделяющей их решетке.
-С-скорее всего – оба.- мрачно ответил Рушди.- Но у т-тебя еще есть возможность уйти.
-Ты знаешь,- проникновенно заявила Англичанка,- браки заключаются на небесах, и не нам расторгать их. Неужели я брошу вновь обретенное счастье?
-Т-ты еще можешь уйти!- упрямо повторил Рушди.- Я д-даже могу научить тебя – как. Т-того пути, которым т-ты пришла, уже не существует. Я научу тебя, как уйти. Но у тебя очень мало времени. Если т-ты не уйдешь сейчас, т-ты не уйдешь никогда.
-Я не могу уйти,- трезво сказала Англичанка. –Спираль-то кончилась! Если ты не веришь в мою супружескую привязанность, то прими в расчет хотя бы мое любопытство.  Пожалуй, я остаюсь с тобой. Все, что я теряю - душную комнату. Это не замена обретенному счастью...
-Т-ты даже не спрашиваешь, что тебя ждет?
-Меня ждешь ты , дорогой – она провела рукой по его плеши, - мне этого достаточно. Но – все-таки, что меня ждет?
-Если бы я знал...
Рушди встал, и решетка, разделяющая их, начала медленно подниматься.
-Д-добро пожаловать в страну, из которой нет возврата,- серьезно сказал он.
-Ах, как это театрально!
Англичанка подождала, пока решетка окончательно поднимется, и сделала шаг вперед...

-Мне здесь нравится...
Они находились в помещении теплой желто-зеленой гаммы, просторном и почти пустом. Мягкий свет лился с потолка, не оставляя ни клочка  темного пространства. Углы были скруглены и в них стояли простые вазы классической формы, а вдоль стен расположились низкие удобные диваны. На полу скрадывающий звуки ковер.
-Здесь очень уютно...
Они сели на диван и Рушди вновь достал флягу. Он сделал хороший глоток и протянул флягу Англичанке.
-Не сейчас, дорогой... Если мне предстоит нечто ужасное, я хотела бы быть трезвой.
Рушди хохотнул и сделал еще глоток:
-Т-ты многое теряешь. Это п-последние капли. Предлагая их т-тебе, я иду на большую жертву.
-Я ценю это. И – я готова!
ОК! –Рушди сделал еще один глоток, потряс флягу, перевернул ее, вздохнул с сожалением, аккуратно завинтил флягу и положил рядом с собой. Он снова развернул карту и, проведя пальцем по вычерченной спирали, . спросил:
-Что с-скажешь?
-Судьба!- пожала плечами Англичанка.
-С-судьба? – переспросил Рушди. –Что такое – с-судьба?
-Когда тебя тащит куда-то, а ты думаешь, что идешь сам,- объяснила Англичанка. – Уязъвляет достоинство, однако.
-Погано,- согласился и Рушди. –А если т-ты осознала, что тебя тащит – м-можешь ли изменить что-нибудь?
-Конечно,- с гордостью заявила Англичанка. –еще как могу! Если буду знать, что это изменение не записано в моей судьбе.  Вот это и погано, как ты изволил выразиться, ни в чем нельзя быть уверенным. То ли сам бьешь посуду, то ли  тобой бьют посуду. Меня оскорбляет эта мистика.
-М-мистика это то, что пока не переведено на язык формул..
-Дорогой, не говори так умно. Мы с тобой муж и жена, помни об этом.
Рушди рассмеялся.
-Д-да, д-действительно.
-Мой муж, браки заключаются на небесах. Когда мы встретились здесь, я поняла насколько это справедливо.  Для меня все это как-то неожиданно: воскресший муж, спираль, вычерченная мной, это странное место. И я так понимаю, ты единственный, кто мог бы прояснить что-нибудь.
-Ты п-правильно понимаешь.. С-сегодня меня не д-должно было б-быть здесь. Я х-хотел увидеть, что п-происходит, когда кончается с-спираль.
-Ты мог бы подбирать слова, начинающиеся не на согласные? Не на "П" и"т" и другие? Я слышала, так легче говорить.
-Ахорошо,- согласился Рушди,- есть атакой аспособ.
-Отлично!- обрадовалась Англичанка,- Может это не слишком тактично, но насколько напевней речь. А ведь раньше ты не заикался. Вот до чего доводит холостая жизнь! Хорошо, теперь ничто не отвлечет моего внимания, когда ты начнешь мне рассказывать все по порядку.
Рушди взял флягу, но вспомнив, что она пуста, бросил опять на диван.
-Асначала т-ты д-должна авсе увидеть!- решительно заявил он.
Он повел ее по длинному коридору. Пол и стены поглощали звуки, и когда Англичанка произнесла что-то, слова  одиноко зависли и, повисев, растаяли. Они шли довольно долго, и чем  дольше они шли, тем сосредоточенней и собранней становился Сол Рушди. Наконец, у громадного окна, занимавшего всю высоту , они остановились.
-Ссмотри,-сказал Рушди, и Англичанка с любопытством стала всматриваться сквозь толстое стекло.
Перед ней открылось огромное, теряющееся вдали пространство. То, где пространство исчезало для взора, нельзя было назвать горизонтом – оно как-бы растворялась в неясном сиянии, разлитом в воздухе. Воздух фосфоресцировал, вспыхивая искорками, отчего создавалось ощущение подвижности, ощущение жизни. Завороженная Англичанка только через некоторое время заметила темную реку, протекающую прямо под окном, Возможно, это был канал. Вода в реке отливала тяжелым зеленоватым цветом, и этот отлив создавал впечатление необычной густоты и насыщенности. Ей показалось, что вода тоже светится , но – нет, свет лился сверху, от светильников на внешней стороне стены.  Вода, казалось, была неподвижной, и это тоже создавало ощущение необычной тяжести. Но течение все-таки было, приглядевшись, Англичанка уловила его  - мощное движение без волн и ряби, устремленное и неостановимое.  Пока она разглядывала реку, что-то изменилось – пространство заблистало новыми цветами, и потом широкая полоса, от красного к зеленому,  порхнула от одного края видимого пространства  до другого и исчезла, напомнив Англичанке  виденное в Канаде северное сияние.
-П-потрясающе!-сказала Англичанка внезапно пересохшим ртом. –Ч-что это?
-Мы называем это – Пуп Земли,- без малейшего заикания ответил Рушди, также завороженный зрелищем.
Когда, наконец, Рушди оторвал Англичанку от окна и они вернулись в комнату, весь путь молчавшая Англичанка, прошептала: "П-пуп Земли!" и залилась громким истеричным смехом. Рушди дал ей воды и пока она пила, проливая на грудь, молча наблюдал за ней, сидя на диване.
-У каждого на это разная реакция. У тебя – такая.
-М-милый, что т-такое я видела?

Из  объяснений  наконец-то заговорившего по-настоящему Рушди вставала завораживающая своим  величием и причудливостью картина. Издавна было известно, что некоторые места на Земле обладают необычными свойствами. Кто-то называет их аномальными зонами, кто-то местами силы, есть и другие названия на языках народов, обитавших в этих местах. Необычность этих мест проявляется по-разному – в некоторых чудесным образом  исцеляются болезни, в других, наоборот, чахнет и гибнет все живое, некоторые пользуются дурной славой из-за пропавших там бесследно кораблей и самолетов, в других путника одолевают странные видения, будто кто-то водит его по иным мирам, где человек может прозревать и свою судьбу, и гибель и расцвет народов... В местах, обладающих благотворным влиянием, издавна ставили  храмы или создавали святилища,  а дурные места старались обходить стороной. Нам известны храм танцующего Шивы в южной  Индии, пещера Падмасамбхавы в северной Индии, долина Парвати в Гималаях, весь Тибет считается такой аномальной зоной, общеизвестны места силы в Мексике, дурной славой пользуется Бермудский треугольник... Рушди подчеркнул, что говорит только о крупных и хорошо известных аномальных зонах. Существуют же теории, согласно которым Земля покрыта сетью полос с  некрупными ячейками, связанными с потоками энергии, направленными либо от центра Земли в космическое пространство, и тогда они оказывают положительное воздействие на человека – вспомни, сказал он Англичанке, многочисленные сказки и предания, где герой, набираясь силы, приникал к матушке-земле или даже закапывался в нее,  либо из космоса к Земле, и тогда место становится гиблым и опасным. Эти ячейки, продолжил пояснения Рушди, совсем не представляют из себя прямоугольники или правильные ромбы, они самой разной формы, и считается – это из-за неоднородности ядра Земли и неправильности его  формы. Сам он туп в этих вещах, признался Рушди. Считается, что места силы возникают в местах геофизических аномалий, подземных трещин, энергетических потоков, идущих с замедлением или ускорением, водоворотов.
Англичанка слушала Рушди со слабым интересом. Ее еще наполняло грандиозное, ни на что не похожее зрелище, которое и зрелищем нельзя было назвать, ибо кроме глаз, ей показалось -  все существо ее участвовало и соучаствовало в том, что происходило за стеклом. Она не являлась сторонним наблюдателем, она ощущала себя вовлеченной во внутренней смысл раскрывшегося перед ней действа, и безуспешно пыталась перевести его на язык привычных слов и понятий.
А Рушди тем временем продолжал. Он сказал – есть разные теории, объясняющие аномальные зоны, но, даже если допустить, что какая-то из них права,  мы не имеем понятия, что с открывшимся знанием делать, и, главное, как?
-Люди начинают бояться,- сказал Рушди. – Люди очень начинают бояться. Ты видишь, что происходит: перенаселенность, деградация нравственности на фоне стремительного технологического прогресса, уничтожение окружающей среды. Если еще пятьдесят лет назад казалось, что хватит и  нам, и нашим внукам, и правнукам, то теперь счет пошел на  годы. Но слепы не все. Сейчас на земле действует много центров, организаций, вплотную занявшихся этой проблемой. Наш центр – один из старейших.  У нас давно поняли: путь, которым сейчас идет человечество – не тупиковый. В тупике можно остановиться, отстояться, а путь человечества -  катастрофичный. Главная  проблема даже не в том, что делать и как делать, а инерционность движения. И неоднородность состава. Это главная проблема. Чем больше толпа, тем больше вероятность того, что первые ее ряды, оказавшиеся перед внезапно разверзшейся пропастью, будут в нее сброшены последующей массой. Даже если  пропасть разверзлась не внезапно, если передние ряды просматривали ее уже давно, инерционность давящей сзади толпы не позволит развернуть всю массу вдруг и немедленно, и наиболее дальновидным – в прямом и переносном смысле – достанется лишь утешаться  - я же вам говорил! Поэтому  вопрос - когда обнаруживаешь надвигающуюся катастрофу, становится критически важным. Это дает впередсмотрящим – сидящим на мачте – сообщить и попытаться предпринять меры.  Отсюда и интерес к подобным зонам – а, по нашему мнению, именно в них зарождаются изменения , и если у нас и нет возможности повлиять, то хотя бы вовремя прокричать:"Атас!"
-Почему здесь никого нет?
-Объект решили законсервировать,-грустно поведал Рушди.
-Почему?
-Стало очень опасно.
-?!
-Слухи о его существовании просочились наружу. Уже пытались пробраться сюда.
-Зачем?
-Зачем? Это пострашнее любого оружия. Тебе что-то говорят понятия "микрокосм", "макрокосм"? Ах, прости, ты же в Гонконге три месяца жила с китайским целителем. Зачем же я спрашиваю...
-Да, я слышала эти понятия,- с достоинством отреагировала Англичанка.
-Так вот, поскольку  трудно было понять, что происходит в этих аномальных зонах, вывести какие-то закономерности, формализовать, то решили относиться к происходящему здесь, к тому, что ты видела за стеклом, как к нечто, которое может выкинуть что-то непредсказуемое, и это нечто обладает памятью, волей, разумом. Другими словами - как к живому, со всеми его детскими травмами, горьким и радостным опытом, эмоциями. К нечто, чьи действия трудно предугадать. Кто знает, что у него на сердце?
Это нечто – Земля.   Согласились называть Землей не только моря, горы и степи, но весь комплекс явлений, связанный с планетой.  Признали ее единым, живым организмом. То есть склонились к тому, о чем всегда твердили мистики и восточные учения: принципиальная однородность строения всего живого, микрокосм аналогичен макрокосму. Существо человек аналогичен существу Земля. И если посмотреть на Землю с этой точки зрения, то то, что ты видела за стеклом, некий аналог нервного, а, точнее, энергетического узла у человека, чакры.  Наиболее крупные аномальные зоны Земли соотнесли с чакрами, способными влиять на весь организм, причем каждая чакра имеет свои функции. И когда провели такую аналогию, выяснилась любопытная вещь – аномальная зона, которую нашли здесь, соответствует по свои м функциям –  достаточно условно, конечно – человеческой чакре, расположенной чуть выше пупка человека - Манипуре.
-Как можно такое выяснить?
- Манипура у человека отвечает за снабжение энергией других чакр, за психическое и физическое здоровье, за интеллект и адаптацию.У того окна, где ты сегодня побывала, постоянно сидели наблюдатели. Кроме того, по всему периметру, окружающему Пуп Земли, установлены видеокамеры и различные приборы. Фиксировалось все:  то, что видели, то, что думали, то, что чувствовали, какие ассоциации у наблюдателей возникали. И – обнаружилась корреляция между активностью, нестабильнстью Пупа Земли и различными земными катаклизмами: землетрясениями, извержениями вулканов, цунами. Совсем как у расстроенного или плохо себя чувствующего человека.Однажды случилось несчастье – прежде там не было огорожено : один из наблюдавших, простудившись, громко чихнул – это обошлось несколькими сотнями жертв в южной части Шри-Ланки. С тех пор все обнесли защитной стеной, все помещения здесь звукоизолированны. И,  возвращаясь к твоему вопросу:  зачем сюда пытались  пробраться и почему это опасно?
Рушди поднял указательный палец:
- Представь - сюда попали люди, мягко говоря, безответственные. Любое воздействие на Пуп Земли может оказаться катастрофичным, в масштабах, которых еще не знало человечество. Поэтому сейчас решено законсервировать доступ к ПЗ, мы его так называли для краткости – ПЗ, законсервировать, пока мы не поймем досконально, что здесь происходит и как с ним контактировать.Безопасно контактировать.
-Что значит – законсервировать?
-Это значит – перекрыть сюда полностью доступ.
-Но мы–то здесь!
-Мы – последние. И ими и останемся.
-Ты хочешь сказать, что мы отсюда не выйдем?
-Да!
-Тогда зачем мы здесь?
-Ты, потому что – судьба. А я из-за тебя.
-Здесь что – все будет взорвано?
-Нет, здесь недопустимы громкие звуки. Все породы вокруг пропитаны составом, разрушающим структуру твердого вещества. Здесь просто все осыпется. И похоронит..
-Нас  тоже?
Рушди опять потянулся за флягой и опять, почувствовав легкость, бросил ее на диван.
-Я тебя предупреждал.
-У меня – судьба. Ты сказал, что остался из-за меня. Из-за меня? Это – любовь, дорогой?
-Нет,-  сказал Рушди.
-Хорошо, когда говорят правду. Если бы ты сказал "да", я бы тебе не поверила. Тогда что это значит - "из-за тебя"?
-Правду и только правду. И ничего кроме правды.
-Последнее слово? Перед лицом смерти?
-Да, возможно. Возможно и нет.
-О, значит еще не все потеряно! Так не тяни же, говори, дорогой. !
-Эта земля полна тайн,- так начал свою речь Рушди-поэт, незнакомый Рушди, и Англичанка приготовилась слушать, – Это удивительная земля. Отсюда пошли три религии, здесь прозревали будущее пророки, возвещая его народу и царям Израилевым, сюда постоянно тянуло людей и до сих пор миллионы стремятся сюда, даже порой не осознавая, что стоит за их стремлением. Есть известный иерусалимский синдром, когда человек, попавший сюда, ощущает себя боговдохновленным, полным божественных и пророческих сил, и, хотя зачастую это кончается психической лечебницей, не может быть, что это все происходило случайно Не может быть! Почему знание нисходило на пророков именно здесь, почему стекались сюда, как муравьи на просыпанный сахар, миллионы из Европы воевать эти земли, почему на этом крошечном пятачке, происходят события, волнующие и затрагивающие весь мир.
-Ты уже объяснил это..
-Нет, не все объяснил. Здесь есть еще нечто. Если признать , что человек в основе своей, энергетическое существо, и допустить, вполне резонно, скажем, что он связан энергетически со всем живым на земле и с самой Землей, то происходящее здесь влияет и на человека, и на человечество в целом, причем влияет не только на материальном уровне. И  мы не первые говорим об этом. Для древних иудеев это была аксиома, они полагали, что именно в этом месте присутствует Бог, они здесь строили храм, и когда он был разрушен, возвели новый, и сражались за него, как только могли сражаться люди за самое сокровенное, за то , что дороже дома, жизни, семьи.. И когда волей судеб они были рассеяны по свету, именно сюда все эти две тысячи лет были устремлены их взоры. Повторяю , именно отсюда пошли три мировые религии, и это говорит о том, что тот, кто научится управлять, воздействовать на происходящие процессы, сможет не только использовать их как разрушительное оружие, но и овладеть думами и устремлениями людей на тонком, энергетическом уровне. Отсюда непрекращающиеся поиски  Святого Грааля, причем ищут все – чашу, кубок, предмет, сына Христа, идею, т.е, никто не знает, что ищет, но знает, что то, что он ищет, обладает огромной, божественной, силой. Ближе всех к истине подобрались тамплиеры, которые поняли, то, что они ищут – это... -  человек!
-Человек?!
-Да! Человек! Они проследили родословную Христа, они проанализировали и сопоставили события, происходившие при тех или иных царях израилевых, и поняли: не было никаких причин – логических! – ставить того или иного царя на царство. И роль главного и определяющего фактора в помазании на царство  брали на себя пророки, вещавшие от недоступного простым  смертным  знания. Недаром иудеи ждут мессию из рода Давидова, недаром и Иисус Назаретянин происходил из этого рода. Тамплиеры искали человека, из этого рода. Они знали, что человек из рода Давидова – не любой!- мог послужить тем камертоном, который войдет в резонанс с энергетикой этой  земли, этой чакры, этого Пупа Земли – называйте как хотите, и тогда через него можно влиять на все, на все! В кругах, занимавшихся проблемами ПЗ, знали об этих поисках. Так и не найденный человек получил в этих кругах прозвище Великий Тамплиер, или Великий Тамп. Еще его обозначают двумя заглавными буквами – ВТ.
-Я видела эти буквы!
-Да, люди ждут очередного мессию, который придет  и все наладит. Человек не изменился за эти тысячелетия. Люди связывают с этим ВТ большие надежды. Это было одной из причин, по которой свернули проект.  Слишком распространилась информация, слишком стала уязвима защита ПЗ.
-Как это все связано со мной?
-Впрямую,- сказал Рушди.- Ты и есть ВТ...

И в подземелье настает ночь, и в подземелье приходит время, когда усталое тело и забитая мыслями голова требуют отдыха и перезарядки. Наступило это время и для Англичанки...
Сон Англичанки.
Луг питал соками своих трав все раскинувшиеся вдаль и вверх пространство. Разноцветные соки весело и беззаботно струились во все пределы, заполняя даже самый малый промежуток
-Луг – это жизнь, -сказала, пролетая над лугом, невидимая сама себе Англичанка. Сейчас она была маленькой девочкой, но с очень взрослыми и серьезными мыслями, которые как скальпель хирурга-исследователя вонзались в каждый видимый кусочек открывающейся вселенной - понять и приручить его к своему знанию, связать пониманием  с другим кусочком, и так, порхая мотыльком, создать важную картину струящейся жизни.
Кто-то, летящий рядом с ней, промолчал, а она продолжала радоваться узнаванию, так долго упрятанному в глубинах ее детского тела или забитой взрослыми мыслями головы.
 -Это ДНК,- сказала сама себе взрослая девочка, гордая свои научным  знанием. И тогда луг вспыхнул летящими огоньками, будто летящая усмешка скользнула по лицу  на сказанную детскую глупость.
Ей стало стыдно, и она проснулась. Она встала и пошла по глотающему звуки пространству туда, куда приводил ее Рушди. Пространство засасывало даже работу ее сердца, и оттого тело становилось легким и непослушным, ее несло, как перо, оброненное голубем, пока не прибило к знакомому уже просторному стеклу. За стеклом ее ожидала погасшая жизнь. Она заплакала и поскорее уснула, чтобы сон оказался более приветливым и вселяющим надежду.
Во сне она увидела себя, плачущую у окна с погасшей жизнью. Она расстроилась и проснулась.

-Это шутка, -сказала она себе , не открывая глаз.
-Это шутка,- сказала она себе и открыла глаза.
-Это не шутка,- сказала она себе, увидев над головой закругленный свод располагающей к спокойствию комнаты. Здесь все располагало к спокойствию. Рушди объяснил ей, что все подземные помещения строились с учетом как современных, так и древних учений, таких, например, как фэн-шуй. Было стремление не создавать, а если создались, то погашать любые конфликтные ситуации – ибо неизвестно, как они влияли на ПЗ, где бы это отозвалось катастрофами и тысячами жизней.. Поэтому и комнаты не имели углов, скапливающих отрицательную энергию, а если и вынуждены были иметь угол, то туда непременно помещался некий округлый предмет: ваза ли,  гнутый столик, рассеивающий вредные складывалась непротиворечивая и убедительная.
-Как,- спрашивала недоверчивая Англичанка,- как это я – ВТ?
-Так, -отвечал невозмутимый и повидавший многое Рушди.- Так выходит.
-И – что? – продолжала допытываться Англичанка. – Только я могу с ним – она указала пальцем – что-то сделать?
-Так получается,- отвечал Рушди.
-И я могу изменить все-все-все?
-Так думают,- дипломатично пояснял Рушди.
-И люди будут жить по-другому?
-Не знаю,- признавался Рушди.- Но – может быть..
-Когда ты узнал, что я – ВТ?
-Давно,- отвечал Рушди,- очень давно.
-Когда женился на мне?
-Раньше,-сказал честный Рушди.
-Ты поэтому и женился на мне?
-Таков был план,-сказал честный Рушди.
-Гад!- совсем по-простонародному сказала Англичанка. Сказала и почувствовала, что совсем не  переживает по дням давно минувшим.
-Я тебя прощаю,- милостиво простила она и продолжила достукиваться до истины.
.-Почему ты умер... сбежал?
-План изменился,-сообщил Рушди. Он говорил так , будто запас отпущенных ему слов заканчивался, и он страшно экономил, оставляя их для более важных тем.
-Как вы узнали, что я ВТ?
-О,- оживился Рушди,- это была большая работа.
Он рассказал ей: когда стало ясно, что Святой Грааль, который искали все и всегда, является не вещью и не идеей, а человеком, на все происходившее и описанное в древних писаниях, как канонических, так и апокрифах, пришлось взглянуть по-иному. Несомненно, Святой Грааль – в христианской традиции – это нечто, не отделимое от  этой земли, а в иудейской – конкретно от храма. Когда сопоставили это с требованием иудеев: цари Израилевы должны быть  из рода Давидова, а также с вполне конкретным указанием Библии, что мессия  будет из рода Давидова, пришли к вполне уже банальному выводу - искомый человек должен быть из рода Давидова. Была проделана огромная работа, были проверены останки всех предполагаемых потомков Давида, чтобы вычленить что-то общее, делающее их такими необычными. Успехи науки о генах позволили провести сравнительный анализ, но сначала изучили древо  потомков. Оно оказалось не столь ветвистым,  как думалось. Потом провели анализ и тех, у кого геном наиболее совпал, взяли под колпак. На всякий случай – уверенности, что именно геном будет определяющим, не было.  Англичанка оказалась одной из этих людей.  Некоторые за время наблюдений благополучно скончались, на Англичанке тоже был поставлен крест – у нее отсутствовали определенные качества, считавшиеся критическими,  и именно поэтому и исчез – умер – Рушди, но в таких делах ничего не отдается на волю случая, и поэтому Англичанка была под присмотром, а иногда и сам Рушди контактировал с ней под разными личинами. А вот когда вырисовалась ее спираль, к ней очень и очень начали присматриваться.
-Мне это льстит,-заметила Англичанка. –Такое внимание льстит любой женщине.
-Я бы хотела уточнить,-осторожно продолжила она,- я, как бы это выразиться, из рода Давида? И Спаситель тоже в моих предках?
-Так выходит,- развел руками, извиняясь, Рушди, –бывает и такая наследственность.
-Да,-согласилась Англичанка, и задумалась.
Сейчас, лежа в постели, она вспоминала вчерашний  разговор. Это было вчера? Время в подземелье текло по каким-то иным законам, она нигде на видела часов , укрепленных на стенах, как это бывает в учреждениях, сама же она часов принципиально не носила, считая неприемлемым для себя, чтобы кто-то или что-то отсчитывало мгновенья ее жизни. Она решила, что сегодня будет между сном и сном, а после сна уже будет завтра. Впрочем, она сомневалась, нуждается ли она вообще в отсчете промежутков времени, ей некуда было спешить, у нее не было никаких обзательств. Разобравшись со временем, она вернулась к вчерашнему разговору с Рушди. Она почувствовала изменение состава крови в своих жилах, несомненно, известие о столь древнем и неординарном родстве сделало свое дело  - кровь то ли загустела, то ли еще что-либо, но струилась она уже по-другому, приобрела пустынный и горьковатый запах, может так пахли тысячелетия? "Так я еще и еврейка...- подумала она, и это не вызвало в ней разочарования. Она попыталась прояснить этот вопрос вчера, в разговоре с Рушди, но он сказал, что понятие " еврей" до сих пор не имеет своей точной интерпретации. Согласно ортодоксальной еврейской традиции, евреем считается рожденный от матери еврейки, но евреем мог стать и перешедший в иудаизм. С другой стороны, есть утверждения, основанные на кабалле: у евреев нет национальности, евреи, это группа людей, принявшая определенную идеологию, в основе которой лежит стремление преодоления собственного эгоизма, проявляемого во всем, и тогда подавляющее число евреев по матери просто никак, никак не попадают в эту подвижническую категорию. Поэтому вопрос с еврейством Англичанки достаточно запутан, хотя, проследив ее родословную, можно сказать. что появление ее предков на Британских островах в середине  семнадцатого века  совпало с отменой запрета на проживание на островах евреев, введенным еще в конце тринадцатого века. В семнадцатом же веке, при Оливере Кромвеле, фактически было разрешено евреям, а также насильно крещенным, но сохранившим в тайне веру отцов , марранам, селиться на островах. С этим ручейком прибыл в Англию и один из предков  Англичанки, состоявший в родстве с самим Менаше бен Исраэлем, одним из руководителей еврейской возрожденной общины. Предок был врачом. Поколения и поколения его семьи проживали в южных провинциях Испании, где копили знания и богатства, и именно знания и отказ от богатства позволили этому предку сохранить веру и жизнь. Какую жизнь вел предок, достоверно узнать не удалось - остались от него лишь краткие записи в общинной книге: имя, род занятий. Но предок внял господнему призыву – плодитесь и размножайтесь, и вывел в мир двенадцать детей, которые, унаследовав от отца светлую голову и предприимчивость, осели плотно  на островах, со временем частично сменив ермолки на иные головные уборы, разбавив кровь пророков каплями, а иногда и ведрами иных кровей . Англичанке, знавшей свою родословную не менее чем в пяти поколениях, странно и  интересно было слышать ее интерпретацию устами Рушди.  То, что ей казалось достаточно окультуренным деревом с ровно подстриженной кроной, на которой как плоды красовались аккуратные физиономии давно почивших благообразных предков, стараниями Рушди превратилось  если не в чащу, то в запутанное переплетение  чудо-растений, которые она видела и здесь, на Святой земле, когда с ветки к земле ( не наоборот!) тянется живой побег, который достигая земли, пускает корни, наливается соком, крепнет и срастается с уже прежде него образовавшимися стволами, образуя  группу стволов. Да, ее дерево оказалось небольшим леском, где, например, прадедушка по матери, согрешив на стороне, и, видимо, неоднократно, породил целую ветвь его геноносцев, чрезвычайно жизнестойкую, давшую многие известные имена.
Она все крутила и крутила в голове, перебирая бабушек, дедушек,  забивая, забивая голову, но эта  мысль все равно пробивала дорогу.
Она села у кровати, где спал Рушди, и он тотчас открыл глаза, словно ждал ее прихода.
-Зачем ты впустил меня сюда, мой муж?!.




                Глава двадцать третья

Сон оказался неправдой – за окном по-прежнему мерцала, переливалась красками, пульсировала  жизнь.
-Я твой повелитель,- сказала Англичанка пространству за стеклом. Ей нравилось быть повелителем этого пространства.
-Стыдно говорить такие вещи. Здесь,- сказала Англичанка, хотя ей не было стыдно.
-Я твой раб. Слушаю и повинуюсь,-сказала Англичанка пространству за стеклом, как бы стыдясь за прежнее высказывание.
Она наблюдала – ничто не изменилось. Она могла говорить что угодно. Она могла трястись, петь, ругаться - все это выдумки. Все это выдумки, сказала она себе, завороженная происходящим. Она почувствовала себя соучастной происходящему там, странное чувство единенности  с происходящим там постепенно овладевало ей, и она наблюдала за этим овладеванием  как бы снаружи. Будто кто-то вползал в ее голову, в ее мысли,  в ее тело неслышным туманом, растворяя в себе то, что она считала собой. Все это выдумки, сказал тот наблюдатель, наблюдающий за потерей себя, и этот наблюдатель не был спокоен, она почувствовала его напряжение, его боязнь. И она подумала – кто это думает о нем, как о постороннем? где – я? как так получается? Наблюдатель боялся. Она чувствовала его страх, он видел как растворяется то, что он считал всегда своим и только своим. То, что он считал собой. Он думает - это смерть, поняла она, и тоже испугалась. Она почувствовала физическую дрожь,. сотрясшую вернувшееся к ней тело. Она почувствовала боль, так как ударилась о камешек, когда упала. Когда я упала, подумала она и вскочила на ноги. Откуда здесь камешки, подумала она и  хотела поднять его, но не смогла. Какой он тяжелый, подумала она, не желая признавать, боясь признать, боясь сойти с ума.. какой он тяжелый, попыталась она поднять опять камешек, и тогда она почувствовала руку, волокущую ее за собой..
 Он выволок ее в коридор и захлопнул тяжелую дверь.
-Как ты там оказалась?
-Я не знаю,-заплакала она...

-Тут происходят странные вещи. Очень странные. Люди начинают заикаться. Камень, который ты не смогла поднять – он был маленький и  легкий...
Она слушала Рушди и дрожала. Она дрожала с тех пор, как Рушди выволок ее в коридор, через дверь, о существовании которой она даже не подозревала. Она не помнила, как она оказалась там, внутри. Она помнила этот страх, охвативший ее, когда она поняла, где оказалась, как она попыталась сосредоточиться на камешке, сдвинуть его с места - такой маленький,  он не желал сдвинуться даже на миллиметр, она должна была сдвинуть его, чтобы исчез этот животный, не поддающийся рациональному объяснению, страх, и если бы она не сдвинула его...
-У  меня нет детей,- Рушди волновался и Англичанка почувствовала это,- я подвешен. Последнее время я вдруг стал думать об этом – что оставлю после себя? Пафосно, глупо, но – мысли лезут. И вот – помог тебе оказаться тут. Хорошо ли это? Что такое хорошо? – вопросы сыплются и все без ответа.
Я веду себя так, будто мне еще много осталось. Но это не так - нам осталось очень немного. Проект закрыт, а я не вышел. Думаю, сюда уже направляется бригада выяснения. Сейчас они просчитывают варианты. Все здесь должно быть уничтожено, все осыпется и все похоронит - за исключением того, что за стеклом. Есть расчетные данные, когда это произойдет – еще несколько дней. Но уж больно велика погрешность. Так что это может произойти в  любую минуту.  Это одна из причин, по которой я тебе сказал – если войдешь сюда, возврата не будет. Это понимает и бригада, иначе они были бы давно здесь. Они выжидают,  но не уверен, что они не решаться войти сюда. Слишком велики ставки.
Англичанка перестала дрожать.
-Что-то подобного я и ожидала,- почти спокойно сказала она.- Мы здесь, чтобы подвести итоги. Почему-то я всегда это чувствовала. Это уже гроб. Хотя я еще жива. Можно я разденусь?
Рушди пожал плечами.
Она быстро и решительно сбросила с себя одежду.
-Разденься и ты.
-Зачем?
-Неужели не понимаешь? Это символично. Это правильно.
Рушди подумал и снял рубашку.
-Здесь, в холле, нет зеркал,- она огладила свое увядающее тело,- хорошо, что здесь нет зеркал. Надо знать себя изнутри, это правильное знание. Зеркала уводят тебя от знания и дают иллюзию. Они заменяют "есть" на "выглядишь". Я хочу уйти как и пришла - голой. Это символично. Это правильно.
-По-моему, здесь другое,-улыбнулся Рушди.
-Нет, -сказала Англичанка ,- мне очень страшно. Я думаю о том, почему мне страшно. Почему я дрожу. Я не хочу дрожать, это происходит помимо меня. Я хочу разобраться с собой. Я не хочу бояться, но я боюсь. Я хочу разобраться с этим.
-Тебе мешает одежда?
-Да. Мне мешает все, что - не я. Это меня отвлекает. Это меня унижает. Все, что не я – для кого-то. Здесь нет публики, нет зеркал в холле, нет будущего. Мне не для кого выглядеть.
-А как же я?
-Ты очень важен. Ты свидетель. И ты собираешь меня. Может быть, если бы я была одна, я бы рассыпалась. Ты мне очень важен. Мне нужен кто-то со стороны, чтобы оттолкнуться от него, понять – где я. И потом уже исследовать самое я. Поэтому  - будь.
-Я – буду,- пообещал Рушди.- Нам некуда спешить. Приятное состояние, когда некуда спешить. Значит – ты живешь. Потому что иначе ты никогда – в настоящем. Все время думаешь, что будет, и готовишься к  тому, что будет. Получается, что человек не живет, он только готовится, откладывает свою жизнь на потом. Сейчас  «потом» у нас нет, у нас есть только «сейчас». Это приятно и необычно.
-Слова! – сказала Англичанка. – То, что меня гложет, это именно «потом». «Потом», когда уже не будет такого приятного "сейчас". От  этого, наверное, я и дрожала. Я дрожала от неизвестности, которая подступила так близко, что я увидела ее лицо. Мое тело увидело ее лицо. Мое тело испугалось. Такого со мной еще не было.
-Ты не первая,- медленно сказал Рушди. – Здесь многие просто сходили с ума. Притом, что отбирались сюда самые уравновешенные, самые проверенные, астронавты из астронавтов, прошедшие все возможные тесты. Поначалу так отбирались. Понимание - здесь находится нечто, способное изменить все и с ним надо обращаться очень осторожно было всегда. Лучше "это " не трогать. Пришло и понимание: человеку гораздо проще совершить концептуальную ошибку, способную нанести громадный, иногда – невозвратный ущерб, чем ошибку внутри выбранной уже концепции. И это объяснимо. Выбор концепции, мировоззренческой концепции – это игра в карты  с неизвестностью, по незнакомым тебе правилам, ты даже не знаешь, где  тот рукав, откуда этот шулер достанет козырного туза. Внутри же концепции, внутри мира, построенного тобой по правилам, по которым ты мыслишь, у тебя есть помощники – логика, причинно-следственные связи, привычные ориентиры.  Тут можно развернуться, и проконтролировать себя, и проследить. Не так просто правильно спроектировать современный дом, но уж каждый может кое-как оборудовать свою квартиру в нем.
А перебор концепций - никто не обещал тебе, что все в мире подчиняется законам, которые ты для себя выстроил. Может быть, там все работает не так. Поэтому существовавшая на этой земле пророческая традиция гораздо больше подходила для описания бытия и его законов. Пророки говорили напрямую с Б-гом. У них было непосредственное знание.
И вот, когда пришло понимание: лучше оставить все как есть и не играться с концепциями,  изменили, в первую очередь, подбор кадров. Нужны стали не великие умы и железное здоровье, а люди без амбиций, неопасные , без комплекса Герострата, люди, которые либо уже примирились с жизнью, либо которых жизнь примирила с собой, прокатившись по ним так,  что они радовались каждому дню без боли и потери, люди, которым не нужна была компенсация. Ты понимаешь, о чем я говорю?
Англичанка кивнула. Она слушала внимательно и это отвлекало ее от пережитого страха.
-Многие из нас в душе свято верят: существует некий механизм, раздаточный, иногда он дает сбои, и тебе выпадает поменьше и погорше, но, потом, механизм исправляет сам себя: подводя баланс, обнаруживает недостачу, и тогда возвращает полной чашей. А если нет, недодаденное можно возвратить силой, хитростью, есть природное право на компенсацию, и оно оправдывает все. Такие люди были бы здесь опасны, здесь возможностей получить компенсацию больше, чем достаточно. Как ни удивительно, самыми подходящими здесь оказались бомжи, люди,  потерявшие чувство собственной важности , перегоревшие, понявшие, что все – труха. Идейные бомжи, не те, у кого  любовная лодка разбилась о быт. Выбравшие этот путь не от отчаяния, а сознательно отрезав пуповину, соединяющую  их с окружающим миром. Они оказались лучшими здесь. Они отнеслись к происходящему здесь удивительно спокойно, с равнодушным любопытством.
-Ты был один из них?
-Нет.
-Как же ты оказался здесь?
-Работа, -коротко ответил Рушди.
-Так бомжи не сходили с ума?
-Нет, не сходили.  За время своего бомжевания они научились принимать все  как есть, без  оценок – этических, эстетических. Им было просто интересно.

-Да минет меня чаша сия! Нет,- поправилась Англичанка, вспомнив свою родословную, род Давидов, - я ведь еврейка, а евреи спорят с Богом, спорят, как будто они ровня. Я тоже буду спорить с ним, я не привыкла просить.
Она ступала босыми ногами по мягкому и удивительно приятному покрытию коридора, ведущего к ПЗ.
-Я поздно взрослею,- сообщила она, прижавшись лбом к теплому стеклу, - я очень невзрослая. Взрослые знают, что делать. Я – не знаю. Помоги?
Никто не отозвался на ее призыв. Ей казалось, что за стеклом протекает все та же невидимая глазу, и в то же время ощущаемая деятельность. Она всматривалась в застеколье и ждала, чтобы уловить тот миг, когда окажется там, внутри. От ожидания у нее  устала шея и затекли икры.
-Я – Великий Тамп,- сказала она застеколью,- и ты меня уже знаешь. Ты меня помнишь. Я не боюсь тебя.
-Я боюсь себя,- добавила она шепотом, чтобы там, за стеклом , ее не услышали. То, что происходило за стеклом, было ей сейчас абсолютно чуждо, если не сказать – враждебно. Она почувствовала себя отторгнутой и обиделась.
-Ну и не надо,- сказала она и пошла дальше по коридору, ища ту дверь, через которую Рушди выволок ее в предыдущий раз.  Двери не было.
-Ну и пусть!
К Рушди она вернулась в хорошем расположении духа.
Она села на диван, скрестив ноги в позе полулотоса.
-Тебе неприятно смотреть на меня? – спросила она у Рушди. –Я тебя понимаю. А я себе нравлюсь. Во мне есть дикарское чудо – я себе нравлюсь.
-Я тут давеча подумала,- продолжила она, -а не уйти ли мне?
-Уйди,-серьезно посоветовал Рушди, - пусть все останется как есть.
-Так я - уйду? –снова спросила она.
Рушди засмеялся.
-Мне кажется, если я попытаюсь уйти, ты меня убьешь,- пожаловалась она, - вот о чем подумала я давеча. Почему?
Рушди перестал смеяться.
-Ты умная девочка, и никуда не уйдешь. Ты знаешь, что я тебе еще не все рассказал. Ты знаешь: то, что я тебе рассказал – правда, ты видела , как спираль, скручиваясь по глобусу, приближала тебя к этому дню и этой  точке, и ты не веришь в случайности. Тебе надо выяснить, почему это? И ты никуда не уйдешь.
-Так расскажи мне!   Тайны осложняют мне жизнь. Если бы я была Богом, у меня бы не говорили намеками. Все было бы прозрачно, открыто и чисто.
-Если бы ты была Богом, то поняла бы - это невозможно. Тайна наполняет мир смыслом. Сама жизнь – это постижение тайны.
-Уже это для меня сложно. Я не люблю разгадывать загадки. Я люблю, когда слова сами сообщают, что они значат. Моя философия – наивная. Моя  философия объясняет мне, почему не надо копаться в отстойниках  души  и мира. Она говорит мне – там ничего хорошего не найдешь. Подставляй лицо солнцу, говорит мне она, будь подсолнушком. Для того и был отделен свет от тьмы, чтобы показать тебе, где ты должен находиться, где твоя сторона. Для чего же еще отделять?  Неужели не ясно?!
-Да,-усмехнулся Рушди,- ты великолепная актриса, но не забывай – все эти годы я был твоей тенью. Я тебя знаю лучше, чем себя – на познание себя у меня не оставалось времени. Сейчас у тебя защитная реакция, и это понятно. Но здесь ты не можешь играть, здесь все слетает с тебя. Как шелуха. Поэтому ты и разделась. Ты это тонко прочувствовала. Здесь нет никого, кто бы тебе помог, на кого бы ты могла переложить решение. Даже если ты попытаешься не решать, все равно это будет решение.
-Ах, милый,- сказала мудрая Англичанка,- человек не может перестать играть, тем более женщина. Это труднее, чем перестать дышать. Играть, это не значит обманывать. Или обманываться. Он играет  потому, что никогда не бывает один. Потому что даже когда он думает, он наблюдает за ним - как он думает.
-Кто за кем? – не понял Рушди.
-Он!- сказала Англичанка и неопределенно пошевелила пальцами. – Я могу наблюдать сама за собой, и я не знаю, кто я – та, которая наблюдает, или та, за которой наблюдают? И поэтому создается ощущение некой игры, и значит ты неестественен, или – наоборот – эта неестественность и есть твое естество...
-А где все? – резко сменила тему Англичанка. – Я не вижу даже следов, что кто-то жил здесь.
-Так он иногда шутит,-ответил Рушди, и Англичанка поняла – он говорит о ПЗ.
-Он такой чистоплотный?
-Ты ВТ, ты и спроси... В последнее время здесь работало очень мало людей.

Когда был получен приказ о свертывании центра, Рушди понял - обессмысливало всю его жизнь.
-Я уже не юноша,-сказал Рушди и Англичанка понимающе кивнула.
-Ты намекаешь и на мой возраст?-поинтересовалась она.
-Так получается,- согласился Рушди. – Так получается, когда я говорю о себе, всегда возникаешь ты. По крайней мере – для меня. Я прожил и свою, и твою жизнь. Я был твоей тенью, которая превращалась в сторожевого пса, когда тебе могла угрожать опасность.
-Я не могу оценить это,- заметила Англичанка.
-И не должна. Это делалось не ради тебя лично. Но я был повенчан с тобой и этим местом , повенчан если не на небесах, то не менее крепкими узами.
-Ты говорил о возрасте...- напомнила Англичанка.
-Да, я старый солдат...-усмехнулся Рушди.- Пора уже и за мемуары садиться...
Рушди  прожил всю жизнь, исполняя приказ. Его проверяли, тренировали, промывали мозги. Из них создавали дисциплинированных скептиков. Им выворачивали всю подноготную кумиров, которыми восхищались, и оказывалось, что их поступками движет болезнь, наркотики, или страсть к наживе. Им демонстрировали, как заканчиваются самые человеколюбивые и привлекательные теории. Их воспитали в скепсисе ко всему, что ценится, и в то же время привили уважение к самым простым и понятным вещам.  Любимыми примерами были киники – все, что можно познать, может быть познано простым человеком, презрение к роскоши, утонченным речам.... Главная добродетель – дисциплинированность. Это должно было быть единственным, что удерживало в этом мире и заставляло действовать, ведь по сути любое действие бессмысленно, об этом они тоже узнали от своих наставников. Ничто не вызвало в нем сопротивления, он органично прошел все проверки и вписался в отведенные ему рамки.. В мире, где все может быть перевернуто, все относительно, все зыбко и амбивалентно, для человека неверующего единственным якорем мог быть только заведенный порядок. Или, другими словами, дисциплинированность. В мире должен быть порядок. Этот порядок должен обеспечиваться точным выполнением каждым того, что ему предписано, того, что он сам взял на себя. Ему разъяснили это просто и доходчиво. Когда говорили о дисциплинированности, речь не шла о принуждении. Речь шла именно о добровольном принятии на себя обязательств, без клятв и страха перед наказанием. Добровольное нахождение в предписанных рамках, следующее из понимания  – насколько это фундаментально. Таким Рушди и был.
-Я стар,-повторил Рушди, а Англичанка промолчала.
Но с возрастом многое меняется. Пришли сомнения. Тех, кто и в старости остается ребенком, называют идиотами. Идиоты и те, кто с возрастом не меняет своего мнения. Меняется все : знания, опыт, физиология, и если при этом ты остаешься с тем же набором мнений, то одно из двух  - либо ты одарен даром провидца знать все непосредственно и заранее, либо ты действительно идиот.
С возрастом Рушди не поменял мнения о дисциплине. Произошло другое.  Его  всегда согревала причастность к Великой Миссии, Великой Тайне. Это заменяло ему все то, что для других являлось обычной жизнью – семью, карьеру, детей.  Таскаясь за Англичанкой и сидя за столиком в каком-нибудь Бангкоке, он думал, что вся эта снующая толпа - его подопечные, а  он – Хранитель Планеты, Ответственный За Планету. И это поддерживало неизменность его отношения к жизни.
А теперь почва ушла из-под ног.  Сидеть на лавочке и делиться героическим прошлым с детьми и внуками, которых и не наплодил? Ну уж - нет! И он выбрал то, что выбрал. Он, по-меньшей мере, попытается что-то сделать. Через нее.
-Все люди одинаковы, а? – подытожила Англичанка.
-Хотелось бы думать по-другому,-горько усмехнулся Рушди, - но в конце концов все сводится к неутоленному эго. А как все это проявляется - в этом ли суть?
-Мне так не кажется,- заявила решительно Англичанка.- я думаю, так рассуждают неудачники.
-А что ты зовешь удачей?
-Прожить без разочарований.
-Это значит – ничему не верить,- заметил Рушди.
-Или – верить всему! – твердо сказала Англичанка.
Ночью она спала крепко и без сновидений. Утром, позавтракав – еды оказалось на удивление много- она прошлась по остальным комнатам подземелья. Безлюдье и чистота.
Рушди отсутствовал. Она зашла в его комнату:  аккуратно прибранная кровать, стоящая на своих местах мебель, и – общая безликость. Рушди не  подарил комнате даже частичку своей индивидуальности – ни грязного носка на стуле, ни влажной зубной щетки. Она пошла искать, ей хотелось расспросить его о той исчезающей двери. Она все делала спокойно и неторопливо, передвигаясь плавно, также, как ходила по улицам всех городов, где ей пришлось побывать, но где–то за правым виском она чувствовала пульсирующий метроном, отсчитывающий мгновения оставшейся жизни. Метроном, как и положено метроному, тюкал равномерно, отсчитывал периоды ему одному известной длительности, он существовал вне и помимо нее, и это ее беспокоило. Каждый удар метронома отзывался почти неслышным эхом в длинных вышагивающих ногах, холодком спускаясь к ним по выпрямленной и напряженной спине, это чуть-чуть мешало ей, она чувствовала, что ноги стараются попасть в такт биениям метронома, что уже и сердце старается подстроиться под него, и это немного мешало ей, будто кто-то пытался установить контроль над ее жизнью, дыханием, свободой воли, наконец! Это мешало ей! Она остановилась и длинно и глубоко вдохнула. Шум втягивающегося воздуха заглушил метроном, но когда она задержла воздух в груди, дав время легким усвоить его, он опять пробился мелким, но упрямым постукиванием. Она медленно выдохнула и, проделав процедуру несколько раз, с удовольствием убедилась: тело перестроилось под новый ритм, заданной ею, и оскорбленный метроном почти умолк, и если она не станет к нему прислушиваться, то он может уйти и совсем, самодовольно решила она. Никто не будет диктовать мне свою волю, самодовольно заявила она и продолжила поиски Рушди.
Рушди так нигде и не обнаружился. Зачем мне эта дверь, подумала она, зачем мне знать, что за ней, что даст мне это знание, что вообще дает знание. Что такое знание, думала она, знание это камешек, по которому переходишь реку жизни, так подумала она немного высокопарно, и тут же поймала себя на каком то неудобстве от сравнения, что-то мешало ей в этом сравнении, потом она поняла, что – она сказала все это словами и слова казались правильными. Но в то же время ее воображение художника, привыкшее иметь дело с образами, уже по словам выстроило картинку, и в картинке что-то не сходилось со словами, что-то было не так, и присмотревшись к ней она поняла – что: на картинке была темная река жизни с теряющимся противоположным берегом, и это была именно река, она видела течение мощной свинцовой воды, в которой не проглядывалось дна ,вода была непрозрачной, есть ли там рыба? подумала она, она видела себя как фигуру в темном плаще, вообще все было выдержано в одной холодной тональности, будто на черно-стальном проступали  темные тени ,фигура в плаще стояла на берегу и всматривалась в воду, река была чужая, поэтому и фраза была неверной, в ней было противоречие - река не была ее жизнью. Поэтому она и не могла перейти свою жизнь, как будто была чужой по отношению к пересекаемой ею жизни, в этом и крылось противоречие, она подумала о том, как помогает ей воображение, как оно исправляет такие неуклюжие слова, которые цепляются друг к другу имитируя смысл словам все равно к кому прилепиться они тоскуют в одиночестве и поэтому прилепляются к любому  попавшемуся на пути как репейники сплетаясь и уже создавая казалось бы единое неразлепие и обладающее уже собственной сутью только на основании одного лишь факта сцепления можно сказать даже совокупления ведь слова думают что свои соединением они создают что-то новое и это и есть совокупление когда от соединения чего получается что-то новое и именно это –  то что получилось задним числом и определяет, что предшествовало ли ему просто механическое холодное лязгающее соприкосновение или теплое чувственное проникновение сути в суть растворение в другом и если появилось новое несомнено это совокупление подумала она слова  думают что создают что-то новое а они просто сексуально неудовлетворенные бисексуальные элементарные частицы готовые удовлетворится иммитацией полового акта с любым другим словом  колыхнувшим их растопыренные и жаждущие реснички чего это я перешла на такие термины откуда у элементарных частичек реснички это все река жизни подумала она она катит свои воды и мои мысли .. ох!
Она уже не так испугалась, но все же вскочила и прижалась к стеклу, отделяющему коридор.
-Ты втягиваешь меня, - сказала она темному свинцовому потоку. –Ты меня пугаешь.
Сдерживая дрожь, она попыталась не убежать. А просто дрожала, прижавшись к стеклу. Вода перед ней меняла цвет: откуда-то из глубины выплывала зеленая масса и смешиваясь со свинцом придавала потоку все же некую дружелюбность. На другой стороне потока пустынная местность, будто в павильоне снимается фильм про пустыню.  Свод громадной каверны уходил резко вверх и терялся в темноте, изредка нарушаемой приглушенными сполохами "подземного северного сияния". И, как и в прошлый раз, ей показалось, что земля дышит: еле заметные ритмические колебания. Камешек, который она не могла поднять, лежал все на том же месте. Она тронула его ногой и он легко сдвинулся с места.
Она в панике бросилась к двери, через которую вошла, но не нашла ее. И – она успокоилась.
-Ты задаешь мне загадки, - сказала она всему этому пространству, объединяя его в противостоянии ей, объединяя и поток, и берега, и сполохи, и то, что ей оставалось невидимым. – Ты знаешь, я не люблю тайн.
Она немного подождала, но ничего не произошло, и тогда она приложила ладони к стене и вошла в холл, будто проделывала это тысячу раз.
-Вот так!-сказала она сомкнувшейся за ней стене.
 Она а возвратилась в свою комнату – она называла ее уже своей. По прежнему пульсировал метроном – она знала, что он отсчитывает. Она сама удивлялась себе, своей выдержке. Я должна паниковать, думала она, метаться из угла в угол, ища выход, молить Всевышнего о спасении, рыдать и рвать на себе волосы, думала она, готовя себе чай. Чай она любила традиционный, английский. Питье чая включало и определенное время, но здесь, в подземелье, она решила этим пренебречь. Здесь время было еще более чем условным, здесь не вставало солнце, не пели петухи, здесь  время было не нужно, она вполне могла обойтись без него. А метроном – это просто пульс. Я же не пугаюсь, когда бьется мой пульс, спросила она вслух, присаживаясь за столик с чашкой чая. Чего мне пугаться своего пульса спросила она и постыдилась, вдруг Рушди услышит, как она сама с собой разговаривает. Это совсем не стыдно, разговаривать сама с собой, объяснит она Рушди. Объяснит, если захочет. Кто решил, что это должно быть стыдно?
После чая она опять пошла искать Рушди. Рушди нигде не было. Метроном уже начинал звучать как колокол.
-Сукин сын!- закричала она исчезнувшему Рушди. Крик не породил даже эха.




                Глава двадцать четвертая

-Быстро добрались,- подумал К.,  увидев решетку.
 Араб продвигался чуть впереди, держа наготове "узи" и мягко переступая  туфлями без задников. Очень удобная  обувь для военных действий -  сверкать  пятками, когда улепетываешь, но,  возможно, за этим что-то и стояло-  сентиментальные воспоминания, например, о родительском доме и обширном дворе, где принято было ходить именно так и легко укладываться в тень под оливой, широко  зевая и сбрасывая одним полудвижением такие вот тапки, и отходя к послеполуденному сну мгновенно и простодушно, и также легко вставая по зову матери, вышедшей на крыльцо – сунул ноги в растоптанные,  и побежал. Не знал К. причину и мог домысливать что угодно, так  же как не знал  причину беспокойства собак, то забегавших вперед, то возвращавшихся назад и гулко лающих в оставшуюся за ними темноту. Волновался и нервничал, как обычно, черный гад. Рыжий же философ бегал за ним совершенно машинально, и подавал голос вслед за черным только из-за того, что любое другое действие требовало бы самостоятельных раздумий и принятий решений, а на это у него не было времени, ему так много надо было передумать и дорешать.  К. очень захотелось узнать, что творится в их собачьих головах, как в них формируются мысли, и если люди даже внутри головы проговаривают свои мысли - на том или ином языке, как это происходит у собак, есть ли у них  вербализация ощущений, или какая-нибудь другая символическая обработка, какая-нибудь система кодирования и распознавания кодов, когда мысли и ощущения упаковываются и сортируются по полочкам, откуда их потом удобно и быстро доставать, или все, что происходит у них в головах, происходит совсем по иному, и, может быть, им совсем неведом и тот процесс, который мы называем мышлением, и внешняя среда перетекает непрерывным потоком в какой-то анализирующий ее резервуар. Но потом он вспомнил - чисто физиологически устройство собачьих голов мало чем отличается от человечьих, и было бы большой смелостью предполагать, что там происходят какие-то иные, фантастические процессы, и все также банально, и если они не проговаривают свои мысли, то может быть, прогавкивают, или мысленно проскуливают, впадая в депрессию..
Черный и рыжий, остановившись, гулко лаяли в оставшуюся за ними темноту, а араб остановился у преградившей путь решетки, потряс ее рукой, присмотрелся к прутьям, уходящим в стены, и, посвистывая, достал из рюкзачка комок взрывчатки, прикрепил его на решетку, воткнул взрыватель, и отбежав на несколько шагов, крикнул:"Ложись!". Что удивительно, собаки выполнили команду первыми, а сверху на них бросилась Гали. Прикрывший голову руками К. ощутил резкий, ударивший по ушам хлопок, и, подождав немного, открыл глаза и сквозь рассеивавшуюся пыль отметил, что араб свою работу знает  - решетка оказалась прорвана и выгнута и  в образовавшуюся дыру спокойно мог пробраться  взрослый человек. Все лежали ничком, ожидая, пока осядет пыль, и только вырвавшийся из-под Гали черный пес  истерично взвизгнул, бешено кося глазом, а философ свое беспокойство проявил по иному – поматывая головой, он подошел к лежащему на животе арабу и, аккуратно примерившись, куснул его твердую круглую пятку. Крутнувшийся от боли араб едва не прошил наглеца очередью, но его остановило бледное напрягшееся лицо Гали – нажатие на курок могло было стать последним его действием в этой жизни.
Араб  пробрался в дыру, все также держа наготове "узи". За ним последовал К., стряхивая с волос  сыпавшуюся сверху землю, а за К. проскочили собаки, сопровождаемые Гали.  Земля сыпалась сверху не переставая, и К., только сейчас начинающий отходить от взрыва, восстанавливающимся ухом уловил какой-то гул, постепенно набирающий силу , как будто заскучавший в темноте    рванулся навстречу свету и простору, и К. увидел, как оглянувшийся араб припустил такой рысью, что К. даже и оглядываться не стал, включившись в бешеную гонку за просвистевшими мимо него собаками.
Уже задыхаясь , они проскочили какую-то дверь, и оказались в просторном коридоре, и рушащийся туннель в отчаянной попытке настичь их выпустил последнее облако пыли и песка, которое задышало совсем как человек – тяжело и с присвистом. Они вписались в  угол коридора,  а облако не отставало, продолжая со всхлипами хватать воздух, и когда К. оглянулся, он увидел несущегося грузного мужчину с девочкой на руках,  покрытых пылью так, что на лице мужчины оставались только глаза... Они, уже по инерции, проскочили остаток коридора и оказались в просторной комнате, где женщина, сидевшая в кресле подняла глаза и удивленно спросила:
-Кого это вы привели с собой, Капитан?
Араб мгновенно бросил свое тело в сторону и, сгруппировавшись в воздухе, приземлился уже  с пальцем на курке. Собаки, обнюхав Англичанку, сделали круг  по комнате, перекрывая сектор обстрела для араба. Мужчина опустил девочку на пол и улыбнулся К..  Дюймовочка отряхнулась и со спокойным любопытством оглядела всех присутствующих. Гали просто стояла и смотрела на Англичанку.
Англичанка поднялась. Уверенность и независимость исчезли из ее осанки.
-Не знаю, что говорят в таких случаях: я не хозяйка, а вы не гости. Но в любом случае, не могли бы вы, Капитан, представить меня вашим товарищам?
Последнее относилось, очевидно, только к лежащему в обороне арабу и Дюймовочке, с которыми ранее Англичанке сталкиваться не приходилось. Англичанка подошла к арабу и уселась по-турецки напротив. К. представил их друг другу, отрекомендовав араба  неортодоксальным  сионистом. Англичанка, за неимением гвоздики, воткнула в ствол автомата кончик сухого и длинного мизинца, повращала им, вынув , понюхала, и, сочтя процедуру  знакомства законченной, поднялась с пола.
 Хотела ли она сказать что-то  этим жестом?. Иногда жест имеет самостоятельную ценность, вне контекста, но безусловно, этот жест имел контекст – К. сразу вспомнилась эмблема дизайнерской мастерской Англичанки, движение хиппи и еще много различных ассоциаций нахлынуло на него, но теперь та эмблема стала для него гораздо понятней – Англичанку, вольно или невольно, очаровывала некая совершеность: вытянутая агрессивная напряженность фаллической конструкции с мягким, влекущим к тайне, женским провалом - йони. Просто палка или просто дыра по отдельности вряд ли бы привлекли ее – именно сочетание их давало так редко получаемую гармонию в этом мире, и особый аромат и фундамент  этой гармонии придавал третий элемент, неявный, скрытый , спрятанный в таинственных глубинах йони – малограммовая смерть, отлитая в свинец, которая и придавала этой конструкции завершенность. Художническая душа Англичанки ухватила это, наверное, раньше ее разума, душа всегда быстрее, и поэтому она сделала то, что сделала, просто так, без  долгих размышлений, а размышления оставила на долю К., который добросовестно их зафиксировал и отослал наверх, в папку "размышления по случаю".
В  Дюймовочке Англичанка сразу же признала женщину, но не признала девочку, упавшую с «Салоников», и, едва кивнув,  улыбнулась Йоси,  и теперь уже более внимательно оглядела пожаловавшую к ней компанию.. Она обратила внимание на пояса смертников, надетые на К. и Гали:
-Капитан, вы, оказывается, серьезный человек. Обожаю мужчин, от которых пахнет смертью.
 С Гали что-то происходило. Ее глаза лихорадочно обегали комнату, нигде не фокусируясь  и не задерживаясь, глаза отражали смятение, нараставшее  внутри. Гали  хихикнула,  забормотала бессвязное, на лицо легла сумрачная тень, отделившая ее от окружающего, и в комнате раздался,  вызвав оторопь у присутствующих, жуткий нечеловеческий хрип. Какая-то сила выгнула тело  Гали в искривленную струну, правая половина лица поползла к уху, руки повело и зафиксировало под  невообразимым  углом, и Гали рухнула на мягкий пол, поглотивший ее падение. Англичанка, бросившаяся к ней, остановилась при виде розовой пены, появившейся изо рта. Гали хрипела на полу, будто боролась с кем-то, неизмеримо более сильным, и проигрывала эту борьбу . Кто-то, более сильный, одолел ее окончательно, и она смирилась, стихла, покорившись силе, обмякла и хрип сменился тихим и неожиданным  храпом.
 Араб-сионист, не выпуская "узи",  приблизился и, осторожно отключив проводки, снял с Гали пояс со взрывчаткой. Англичанка салфеткой прикрыла начинавшееся расползаться пятно на брюках Гали. Она действовала спокойно и знающе,  К. понимал - у нее была большая практика с Зоаром. Собаки держались в сторонке, тихонько повизгивая.
-Давайте устроим ее по-удобней,- Йоси и К. перенесли Гали на   диван, к стене. Она продолжала  спать и лицо, расслабившись, явило миру стеклышко беззащитной и чистой души.
Кто сказал «уф!»? – все, наверное. Устали. В комнате расставлена мебель – каждому хватает устроиться с удобствами, и только араб садится в углу по-турецки, пристроив «узи» на коленях.
Англичанка накрывает чай и здесь не изменяя традициям: чашки тонкого фарфора, ломтики бисквитов – как ей удается так устраиваться? Разговаривать она не хочет, да никто и не настаивает.
-Здесь много комнат - если хочется отдохнуть,- Англичанка сама радушность.

К. просыпался тяжело, продирал глаза и, увидев серый потолок, долго соображал – где он и как здесь оказался. Комната была стандартной и удобной. Все, как он любил. Он прошел в небольшую ванную комнату, принял душ и переоделся в  чистые шорты и рубашку, висевшие в шкафу. Кто-то позаботился о его гардеробе.
Он вышел в холл. Гали уже не было на диване, но  там лежал кто-то другой и над ним склонились араб и Англичанка. В воздухе стоял тяжелый знакомый запах, и К., покопавшись в памяти, вспомнил – Мертвое  море! Этим запахом был пропитан пол и темная дорожка, ведущая к дивану.
На диване сырым курганом возвышалась Шахерезада. Спутанные, забитые песком  волосы, разъеденная солью кожа, черные от свернувшейся крови губы. Она дышала мелко и неровно, иногда с такими паузами, что казалось – все, но потом приходил судорожный всхлип, и грудь, несколько раз поднявшись и опустившись, снова застывала в неподвижности...
-Нашли,-разведя руками, пояснила Англичанка. Араб-сионист кивнул.

Шахерезаду нашли в самом дальнем и темном конце одного из многих коридоров, пронизывающих подземелье. Коридор  был огражден решеткой, доходившей до пояса, а за ним угадывалось течение мощного молчаливого потока. Араб первым увидел зацепившуюся за решетку руку. Шахерезада держалась мертвой хваткой и потребовалась вся сила , чтобы отцепить ее, а, затем еще больше силы, чтобы перетащить через решетку. Поток тяжело пахнущей воды появлялся из ниоткуда и исчезал в никуда. Он был неширок и неглубок – араб, держась за решетку, нащупал ногами дно – но катил неотвратимо и безостановочно.
Англичанка рассказывала, К. слушал, а араб сидел молча, по-домашнему, без «узи».
-Я многое проспал,-сказал К.
-Вы многое проспали, Капитан, -подтвердила Англичанка .
Когда они пили чай, араб, не  доверявший сионистскому окружению, вылил содержимое  чашки, и счастливо избежал участи быть одурманенным снотворным Англичанки, желавшей хотя бы на время избавиться от непрошеных гостей. (-Я так устала,-объяснилась Англичанка). И Англичанка составила ему компанию, когда он захотел осмотреть подземелье. Так они добрались и до самых дальних закоулков, и -
-Вот,-показала она на неровно дышащую Шахерезаду.
Шахерезада кашлянула и  наконец задышала ритмично, но вдохи были слабы, а выходил воздух с клекотанием, будто в горле перекатывался  камешек, и если б Шахерезада выдохнула сильней, то могла бы и свистнуть, как глиняный полый петушок – свистулька.
 Все коридоры и закоулки , которые они обследовали до того, как нашли Шахерезаду, кончались тупиками, жизнь давно или недавно оставила их, не слышали они ни шепота, ни потаенного вдоха, ни топота убегающих ножек, ни запаха обитающих некогда здесь тел, все было тьма и запустение – так цветисто переложил  К. рассказ Англичанки и отослал наверх, но потом засовестился и протелеграфировал: P.S. было чисто и никого тчк.
Англичанка переодела Шахерезаду в одежду, нашедшуюся в одном из шкафов и протерла лицо влажным полотенцем. Шахерезада по-прежнему дышала слабо, но ритмично, и К. показалось, что она начинает бредить : губы ее шевелились и подергивались, подергивание переходило на пальцы и там замирало. Они  решили оставить ее в холле. К. прикрыл ее пледом, отметив в этом жесте некоторую показуху – в комнате было тепло , просто ему надо было хоть как-то и  хотя бы себе продемонстрировать участие и заботу. Еще он положил ладонь на ее лоб и так простоял минуту, впитывая горячечность и смуту мечущихся мозгов.
Вбежали собаки, а следом, хмурясь, вошла Гали. Она была одета по обыкновению в черное, но брюки были  уже другими, да и трикотажная Т-шортка тоже.  Ни на кого не глядя, она приблизилась к Англичанке и что-то буркнула, как К. показалось – благодарность. Англичанка удивленно вскинула брови.
-Ну...,-Гали сделала жест, и К. понял- она благодарит за новую и чистую одежду, и самому К. не мешало бы сделать то же самое.
-Нет,  милая, тут гардеробом не  я заведую, - улыбнулась Англичанка, и араб крутнулся на месте в поисках «узи».
-Кто?!-прохрипел он.
Англичанка развела руками.
  А действительно – кто?,  подумал К. Свет, вода, еда, одежда – кто? Где-то должна быть дверь, скрывающая гул тяжело работающих машин – генераторов, кондиционеров, насосов, тянутся провода и трубы, печь, приготовившая свежие бисквиты, кто-то во время сна обмеривший К. и Гали,  или, по крайней мере, скользнувший по ним острым портновским глазом и разместивший в гардеробе именно то, что нужно, кто-то ликвидировавший пыль, облако пыли, ворвавшееся с ними во время обвала...
-Солярис?  –спросил К.
Англичанка снова развела руками.
Собаки, сделав круг, остановились у Шахерезады, с  шумом втягивая тяжелый бромистый запах. За ними подошла и Гали, слегка обозначив удивление на бледном потерянном лице.
В это время долго думавший и так и не вооруженный араб подходит к торшеру и с силой дергает за шнур. Розетка вываливается из стены  вместе со шнуром. На ее месте открывается гладкая и чистая, как ротовая полость младенца, пещерка. К ротовой полости ничего не ведет и ничего оттуда не выходит. Подумав, араб освобождает вилку торшера от прилепившейся розетки и с силой втыкает ее в стену. Торшер загорается. Араб вытаскивает вилку – торшер гаснет. Араб втыкает вилку в другое место – торшер загорается.  Осмотревшись, араб идет в ближайшую ванную – все следуют за ним . Осторожно, не напрягаясь, двумя поросшими жестким волосом пальцами, араб выкручивает кран из стены, где открывается такая же ротовая полость. Повертев пальцем в открывшемся отверстии, араб предлагает сделать это и остальным. Приглашением воспользовался  один только К. Стенки отверстия напоминали стенки отверстия в стене. Также осторожно, двумя пальцами, араб вкручивает кран в стену, сантиметров на  пятнадцать левее, и поворачивает головку. Начинает течь вода, и даже без пузырьков.  Араб  вытаскивает кран и пытается вкрутить его в зеркало, висящее над  раковиной. Зеркало трескается, дробя удивленные лица. Все возвращаются в холл, где уже сидит чистенький и озабоченный Йоси.
Йоси спал тяжело и крепко, почти без  снов, только на краю, где-то в сонной периферии маячила Дюймовочка, весьма странного вида Дюймовочка. Она ничего не говорила и ничего не делала –только маячила, и Йоси пытался понять, что все это значит, и что было странного в облике Дюймовочки – он помнил лишь: облик был странным. Появление и вид Шахерезады были отмечены Йоси, но ему не нравилось за один раз думать две мысли сразу. К. втыкает в стену и вытаскивает перед его глазами вилку торшера, привлекая внимание, но Йоси лишь машинально кивает, домысливая первую думу.
Гали, между тем, принеся из ванной кран, втыкает его в стену, ставит под ним тарелку – поилка готова.  Первым к тарелке устремляется черный гад, и жарким языком  хлебает и хлебает, пока  философ отрешенно топчется около него. Потом приходит и очередь интеллектуала, он осторожно пробует языком воду, как курортник большим пальцем ноги пробует первое за сезон море, потом погружает язык поглубже, и начинает ритмично лакать, отдавая дань физиологическим потребностям.
Просыпается и Дюймовочка. Она входит свежая, цокая высокими каблучками, затянутая в изящное платьице, подчеркивающее развитую фигурку. Слегка подвитые волосы делают ее еще более женственной, тонкий  сексуальный аромат сопровождает ее шествие  до свободного кресла  , где она и вспрыгивает на краешек, став сразу маленькой и пикантной. Она видит Шахерезаду, хмурится, но покидать кресло не желает.
-Ну, вот,- говорит Англичанка на правах хозяйки и надолго замолкает. Гости, на правах гостей, молчат тоже.  Летают ангелы. «А комары  здесь водятся?,-задумывается К. и вспоминает, что очень голоден. Он думает, чего бы с удовольствием съел, перебирая: барашек на вертеле, форель, запеченная в фольге с орехами, чуть чеснока, можно и базилика – самую малость, и понимает, что не отказался бы и от  грузинского сыра с лавашом, и идет на кухню, просторную и стандартно оборудованную, и находит в холодильнике увесистый – грамм триста-четыреста  - сектор ноздреватого сыра, а в хлебнице, завернутый в полотенце, мягкий и душистый лаваш. А масло? Как же он сразу не заметил – за сыром в холодильнике стояла масленка – примерно три шекеля на шуке Кармель. Он начинает есть и понимает - продешевил. «Семужки бы, малосольной...»,-глотает слюну К. и быстро оглядывается, чтоб не пропустить момент появления. Прождав некоторое  время  - то да се, пока привезут, нарежут, сервируют – и убедившись, что ничего не изменилось, он проверяет холодильник. Там действительно появилась тарелочка, прикрытая  салфеткой. Вытащив тарелку и убрав салфетку, он обнаруживает несколько килек, искусно выложенных в  кукиш. «Старик и золотая рыбка,- комментирует сам себе К.,- только у рыбки-то терпения было побольше.»
Он возвращается в холл.
-Ну, вот, - говорит Англичанка на правах хозяйки, -  надо бы поговорить...
И говорит. Она говорит, что находятся они в очень странном месте, и, скорее всего, это место будет странным до конца.
-До нашего конца,-уточняет она и публика немного оживляется.
-Да,- объясняет она. Объясняет, что выбраться отсюда, по ее мнению, невозможно.
-Нас засыпало,-объясняет она,- а другого выхода нет.
Араб подтверждает сказанное авторитетным кивком. Гали не верит и, свистнув собакам, отправляется на разведку. Остальные молчат, переваривая сказанное, только Шахерезада отзывается протяжным тихим стоном.
-Откуда она?-тихо спрашивает Дюймовочка у Йоси, он улыбается ей задушевной улыбкой и делает неопределеннный жест.
-Откуда она? – спрашивает он у К., и К. показывает на Англичанку.
-Мы ее нашли,- объясняет Англичанка, и араб согласно кивает.
-Мохаммад,- говорит он и добавляет по-русски ,-можно – Миша.
-Мы с Мохаммадом и нашли,-объясняет Англичанка.
Шахерезада пытается петь, но засохшим губам трудно справиться с мелодией. К. приносит воды и, поддерживая голову, поит ее. Она затихает.
Возвращается Гали с собаками. Собаки без  куропатки, а Гали даже и  не устала. Она молча садится в углу и прикрывает глаза.
-Здесь у каждого будет своя комната и все необходимое,-говорит Англичанка.
-Мне так кажется,- осторожно добавляет она.- Некоторое время...

К. сидел в комнате, где разместили Шахерезаду.
Есть что-то стыдное в разглядывании спящего человека, думал К., которому совершенно не было стыдно. И он разглядывал с прилежанием и тщательностью  хроникера – летописца   - Гомера ли, Бояна, обоих Плиниев, и пытался вздымать слова, как волны – так у Гомера, или шелестеть дубравой, а потом клониться под  ветром и снова утверждать кудрявую голову с резным листом, а не белкой, скачущей по древу – таким ему представлялся Боян, или пролагать историю шагом легионов, - оттуда, через  тысячелетия, по неразрушающимся дорогам, сработанным на совесть – так ли писали Плинии? кто знает?- нет ответа...
  Ему не было стыдно и он по-новому изучал знакомое лицо, остранял его, и видел, что вот это вот - кожа, сотканная усталым ткачом, который уже стремился закончить работу, да и лучина светила слабо, коптит, коптит, заменить бы, да уж – завтра, завтра... И усталый ткач в полутьме ткет лицо, подбирая цвета на ощупь, так – чтоб не выделялось, и быстро уходит... Куда? В кабак? Телевизоров-то не было... Лицо начинает жить без  ткача, вот здесь, под складками опушеннной ресницами кожи – глаза, зеркала души. Зеркала занавешены, душа скрыта. Душа мается, сама себя перебарывает. Трудно душе.  Вот дырочки на коже – вентиляция - отдушины... опять душа – отдушины-  отвод  от души, дренаж, такое вот техническое слово, дренаж  души, закрой их, закупори и задохнется она в своей маете, отравится страхами и заботами... Он взял полотенце и, смочив, протер лицо Шахерезады,  копируя  Англичанку. Аккуратно очистил уголки глаз, смочил сухие губы, приподнял и распушил слипшиеся волосы,  скользнул под сорочку и протер полные плечи  и расплывшуюся грудь – дыши душенька, очищайся – и снова сел смотреть, всматриваться...
Шахерезада уже спала легко, просветленно, будто прошла туча и расслабилась природа, отпустила  чувства, заленилась.  Но бури еще впереди, ты еще не знаешь, милая, нашептывал К., стараясь быть поласковей, ведь кто знает – что предстоит,  и что-то таяло у него внутри, и накатывала  нежность, Солярис? – промелькнула мысль, ну и пусть, пусть... и губы ее ответно  дрогнули, прекрасные женственные губы, полные жизни и желания, дрогнули, приоткрылись, открывая влажную белизну зубов, ах! – тихо и сладостно вздохнула красавица, полная  струящимся изнутри светом, купаясь в этом свете -  шахиня в молоке  гордых кобылиц, повернулась чуть набок, рассыпая локоны по подушке, а потрясенный К. смотрел и смотрел, и пели ангелы, и пахло лугом...

-Иди, иди..- манила пальцем Англичанка и К. пошел за ней. Ночь? день? – кто знает..  Вчера – вчера? – они сверили часы, часы бежали вразнобой, удлиняя или укорачивая мгновенья так, как им хотелось. Такие вот бесполезные часы.
Англичанка провела его между спящих комнат и в холле приложила ладонь к стене. Сезам открылся.
-Смотри, смотри...-тянула за собой такая непривычная Англичанка, а он смотрел назад – где не было ни  двери, а только стена, и он не слышал ни проворачивания шестеренок, поставивших ее на место, ни пшика пневматики...
-Вот,-сказала Англичанка, когда они вышли на террасу, огражденную прозрачным стеклом.
-Йо!-сказал К., чтобы  что-то сказать.
-Капитан,-сказала Англичанка, - будьте мужественны, Капитан.
Она рассказывала, а К. смотрел и описывал – кто знает, может быть это донесение будет одним из последних. Стоило постараться. Он не задавал вопросы, потому что Англичанка и так старалась,  она вычерпывала из себе все, ей так  тяжело было нести это одной.
За стеклом было спокойно – катил свои воды поток, пещера терялась в полумраке, Великий Тамп заканчивала рассказ и не было видно, что он принес ей облегчение.
-Что-нибудь придумаем,- сказал К., а Англичанка, поперхнувшись, замолкла, и К. услышал шепот-вскрик - «Рушди?!»
К. обернулся   - на полу стоял ботинок. Бледная Англичанка смотрела на него не отрываясь.  К. подошел и взял его в руки.  Ботинок был из хорошей семьи – «Timberland» гласила надпись на каблуке – толстая кожа, заклепки, прочные шнурки. К. примерил его.
-Не жмет?-спросил Ботинок.

Ботинок  водрузили на стол в пустой комнате. Англичанка отказывалась прикасаться  к нему и нес Ботинок К.. Он держал его на выпрямленной руке, стараясь не покачивать и оберегая  от ударов. Это было смешно. Ботинок ерничал, капризничал, то просился  «на  ручки», то вдруг переходил на прокуренный басок, и спрашивал у К. зажигалку. Англичанку он называл не иначе как «женушкой», и она каждый раз  вздрагивала.
-Почему – ботинок?!-с надрывом спросила Англичанка,- Это так унизительно!
И выбежала из комнаты.
-Я - Рушди?-спросил Ботинок.
-Так ей кажется,- дипломатично ответил К., прикидывая, где у Ботинка могут располагаться голосовые связки. Кроме того, должен же быть какой-то резонатор, мышцы, проталкивающие воздух. Он извинился, взял Ботинок и еще раз тщательно осмотрел, ощупал внутри, подергал за подошву, колупнул надпись «Timberland». Скорее всего – ретранслятор, подумал он, приглядываясь к заклепкам – каждая из них могла оказаться микродинамиком. Во время  его манипуляций Ботинок сладострастно покрякивал, наслаждаясь массажем, приборматывая: «Какие руки!..какие руки!..»
-Все мы  ретрансляторы,-заявил Ботинок, когда К. водрузил его обратно на стол. –Тут гордиться нечем. Приятно, конечно, ощущать себя творцом, этакой самостью, откуда все и начинается, свободной волей ля-ля-ля.. Но это не так, дружище. Мы даже не знаем – кто мы. Вот давеча женушка вопросила  - не Рушди ли я , а затем и оскорбилась: дескать в виде  явился к ней в непотребном – ботинком. Хорошо бы красавцем в парчовых одеждах, в сапогах сафьяновых, да еще и с дарственной на полцарства. На худой конец – козленочком, беленьким, невинным, шерстка ласки просит. А тут – ботинок, хоть и фирмы уважаемой. И сразу обиды, слезы. И не понимает глупая бабья голова, что Рушди-то – кто это? Голос, руки,  привычки, мысли? Тело, запах, друзья , мама? Ответ, Капитан – какой вы на хрен капитан, море нюхали только на пляже, я-то знаю – ответ, Капитан, конечно же – все вместе: и подмышки, и акцент, и история. Так говорят:  вот это вот все – это Я, а вот это вот все – это он. Чушь, прости господи. Какого Рушди она знала? – того, который умер сразу после свадьбы – а  он был брачным аферистом, или  того монаха, который, как оказалось, был Рушди, и еще тысячу личин, или все вместе? Ха-ха.
-Не ей меня судить!- загрохотал Ботинок, и как показалось К., в гневе даже притопнул, -Довольствуйся тем, что дадено! Ботинок – значит ботинок! Не хуже других будем!
К. хотел было предложить попить разбушевавшемуся Ботинку, но тот и сам успокоился.
-Чем  я пить буду, думать надо,-захихикал он.

К. зашел проведать Шахерезаду. Она сидела на кровати и смотрела в стену. Волосы были вымыты и причесаны, легкая блузка строгой расцветки , широкие полотняные брюки, ноги в домашних тапочках.. Кожа на лице отшелушилась и стала свежей и розовой. Шахерезада похудела.
-Что делает с  людьми местный климат,-пошутил К.
-Я все помню,-сказала Шахерезада, - все-все.
В холле собрались все. Англичанка пришла в себя и выглядела спокойно  и властно. Она села в кресло, остальные расположились вокруг нее.  Шахерезада, строгая и незнакомая, сидела на краешке, выпрямив спину. Араб с любопытством поглядывал на нее, но заговорить не решался. Собаки лежали у ног Гали, Дюймовочка опять превратилась в девочку, а Йоси улыбался своим мыслям. Ботинок остался в своей комнате, несмотря на все его просьбы и угрозы. «Еще не время!,-заявила Англичанка и была непреклонна в своем решении.
-Мы находимся в необычном месте,-начала Англичанка, в очередной раз  донося эту мысль до слушателей. – И каждый из нас  попал сюда, я думаю,  отнюдь не случайно. «Но нить заветного клубка кончалась в центре паутины» ,-процитировала она и К. тоже вспомнил эту фразу. – и, поэтому, мне бы хотелось знать, как и почему вы здесь? Как и почему, понятно?  Тогда, возможно, и я сумею вам рассказать побольше об этом месте. Кто начнет?
Никто не начал.
-Почему – паутины? – спросила Дюймовочка.
-Потому что мы опутаны и нам отсюда не выбраться.
-Источники?- потребовала Дюймовочка
Англичанка недоуменно повела плечами.
-Она спрашивает,-подключился Йоси,- откуда у вас информация?
-Источник вполне надежный,- с сожалением поведала Англичанка, -поэтому нам надо будет какое-то время прожить вместе. И только  от нас зависит, каким будет это время. Сколько продлится – над этим мы не властны.
-Значит – мы нашли его?- спросила долго молчавшая Гали и К. показалось, что от долгого молчания горло ее пересохло и  язык уже забыл выговаривать слова.
-Все вопросы потом,-Англичанка была непреклонна.
-Я всегда знал – евреи что-то замышляют. Следил. Узнал. Я здесь,- Мохаммад был лаконичен. Подумав, добавил,- Слава Палестине!
-Спасибо, Мохаммад,-вежливо поблагодарила Англичанка,- кто следующий?
-Я это заметил только сегодня,- Йоси заложил руки за спину и профессорским шагом пошел по комнате, - я этого не ожидал, поэтому и не обращал внимания. Это просто феноменально, это колосса...
Он едва не упал, когда Дюймовочка подставила ему ножку:
-Говори уже, толстяк, ну!
Йоси радостно улыбнулся шалунье и скомандовал:
-Посмотрите на ладони!
Воцарилась тишина.
-Да!-торжествующе закричал Йоси,-Да!
И - сел.
-И что это значит? – осторожно спросила Англичанка.
-Я размышляю...-важно сообщил Йоси.
Все призадумались тоже. Даже те, кто не был знаком с хиромантией, понимали, что исчезновение всех линий на ладонях что-то да означало.
-Нет прошлого, нет будущего, -сказала Шахерезада и заплакала. – Извините , нервы, - и шумно сморкнулась в салфетку.
Мохаммад  рассматривал  гладкие ладони и недоуменно качал головой: «Ну,евреи...»
-Если нет прошлого и нет будущего, значит – можно все,-улыбнулась Шахерезада.
-Получается, что мы получили карт-бланш,-резюмировала Англичанка.
-Карт-бланш?-переспросила Гали.
-Писать все заново.
-И, это важно, не рассчитывать получить что-то за это, будущего-то нет,-добавила Шахерезада. – Жутко интересно.
-Я  начинаю бояться,-прошептала железная Дюймовочка и забилась в уголок кресла.
Гали втащила черного пса на колени и прижалась к нему. Рыжий  гулко зевнул.
-Я думаю, мы можем попробовать,-заявил Йоси, - мы можем совершить что-то значительное и потом проследить изменения на ладонях. Если появятся изменения, то – да, мы еще можем на что-то влиять...
К., между тем, составлял донесение наверх. «Ситуация обостряется,-докладывал К.,- люди поставлены в положение, в котором никогда не бывали раньше. Если исчезновение  будущего просто пугает, то ...
-Я помню  чудное мгновенье, -продекламировал араб и перестал рассматривать  ладони.
...то стирание прошлого, если таковое нам предстоит, и если именно об этом сигнализирует исчезновение линий судьбы и линии жизни, превратит нас, как известно...
-...передо мной явилась ты..,- без малейшего акцента, по-русски, продолжила Англичанка.
-Как мимолетное виденье,-залилась смехом Шахерезада.
-как гений..-прошептала первые свои слова на незнакомом  языке бледная Дюймовочка, а Гали просто забила кулак в рот и свою часть проглотила.
...извините, творится что-то непонятное»,- прервал сеанс связи К. и с чувством произнес:
-В тени, во мраке заточенья...

-Что я говорила? Мне показалось, это было красиво,- Англичанка посмотрела на К.
-Пушкин,- ответил вместо К. Мохаммад,- я учил.
-Я вас любил, любовь еще быть может... Это уже я говорю, сама, - пояснила Шахерезада, - в моей душе угасла не совсем...
Она замечталась, замечталась...

Собрание не получалось и  Англичанка ушла, а К. заглянул к Ботинку. Ботинок, очевидно, дремал, ибо пребывал в безмолвии. Может быть – медитировал.  К. вернулся в холл, куда мгновением позже вошла и Англичанка, еще более решительная и жесткая.
-Послушайте, идиоты,- ровным скрипучим голосом произнесла она, - только я одна здесь знаю и могу то, что никто из вас не  знает и не может, и, главное – запомните, идиоты! – и не сможет! Без меня вы медленно или быстро подохните здесь – через секунду или год, когда обвалится потолок, или перестанет появляться вода, или  прекратится приток воздуха, или вы сойдете с ума, цитируя Пушкина, о котором вы раньше и не слышали, или танцуя джигу или занимаясь еще чем-то -  это место издевается над нами! Я не знаю, сколько у нас времени и есть ли оно, но если мы  хотим попытаться сделать что-то, мы должны определить: что и как. Я должна знать, кому я могу доверять. Повторяю, я - ваш единственный шанс.  И мне нужна ваша честность. Вы должны понять, что врать здесь просто неумно  - нет смысла...
К. никогда не думал, что Англичанка может говорить так длинно и зло. Видимо, и с ней подземелье проделало работу. Когда Англичанка закончила, слово взял Йоси.
-Я никогда не врал,- заявил Йоси, глядя на мир честными выпуклыми глазами, - просто некоторые думали, что я вру. Появился  я здесь из-за нее  - он показал на Дюймовочку. Так я думал, но теперь понимаю, что здесь работали другие силы.  Мне здесь интересно, и  я не могу ничего обещать.
Йоси сел. Где-то горько заплакал ребенок.
-О, Господи,-прошептала Англичанка и бросилась на плач. Пока она бежала, плач перешел в отчаянный безутешный рев. К. пошел за ней. Рев стих, так же как и возник – внезапно.
-Мне скучно,-хныкал Ботинок, - все меня бросили.
-Ладно,-решилась Англичанка и взяла Ботинок.
-Вот! –вернувшись в холл, она водрузила Ботинок на стол.
-Обувь?-удивилась Дюймовочка.




                Глава двадцать пятая

Представление Ботинка было достаточно необычным.
-Рушди? –спросила Англичанка и , получив каким-то образом подтверждение, объявила, - Рушди, майор...Майор?
-Не вышел бы в отставку, был бы генералом,-сообщил  Ботинок, -а  то  бы и сидел в палате лордов. Но, что было, того уж не вернуть,- вздохнул он. – Итак, уважаемые, ближе к делу. По просьбе моей дорогой женушки, - К. показалось, что Ботинок сделал полупоклон, слегка приподняв каблук,- я ...
-Ты! Ты!-Мохаммад был разъярен. К. видел, как трудно ему сдерживать себя - говорить с ботинком! Он не  знал, как себя вести, и от этого ярился еще  больше, - Ты – башмак!
-Ну, башмак...-согласился Ботинок, - слово восточное, я думаю. Бербашмак – это мясное?
-Бешбармак,- поправил К.
Йоси взял ботинок в руки,  обнюхал, помял, погладил  и  поставил на место.
-Цирк!-прошипела возмущенная Гали, а   Дюймовочка больше не проронила ни слова. Шахерезада взирала на Ботинок с веселым  изумлением.
-Получи, фашист, гранату,-с восхищением  прошептала она, - эко диво  заморское...
-Дамы и господа,-невозмутимо продолжал Ботинок, - мы собрались в этом зале по единственному поводу – так получилось. Да, многие из вас думают, что этот повод –«так получилось» - действительно является  поводом. Должен вас разочаровать – «так получилось» не проходит...- голос Ботинка, голос опытного оратора, набрал силу,-  «так получилось» может быть объяснением  для незрелых умов, для недоношенных бастардов, для жокеев с куриными мозгами, для прыщавых девственниц из сельской глубинки Айовы и Мадагаскара. Но нам, дамы и господа, - тут он понизил голос  до доверительного – нам, дамы и господа, не пристало довольствоваться лежащим под рукой, первым попавшимся, плавающим на поверхности, нам надо зреть в корень! Зреть в корень!- загремел он.
Он сделал паузу и попросил воды. Воды ему не дали.
-Короче, пацаны, вы под колпаком. Базар буду пресекать. Давай, супружница...
-Он знает все. Спрашивайте,- пригласила Англичанка.
Но Ботинок передумал останавливаться. Теперь он был администратором гостиницы.
-Вы находитесь в помещении современной постройки, рассчитаном  на длительное нахождение в нем нескольких человек. Помещение оборудовано всем необходимым для комфортного проживания. К услугам проживающих стены, текущие молоком и медом, кормящий холодильник, услуги пошива, стирки и уборки. Вышколенный персонал делает свое присутствие незаметным, в чем вы уже наверное сумели убедиться. Так же к вашим услугам может быть предоставлена говорящая обувь и другие аттракционы. Время пребывания в нашем учреждении ограничено. За ничью сохранность учреждение ответственности не несет. Персонал и я лично постараемся сделать ваше пребывание здесь незабываемым. Вполне вероятно, что администрация сочтет возможным организовать для вас ряд экскурсий для расширения кругозора, обставив ваше участие в них некоторыми условиями. Не соблюдение этих условий влечет за собой запрет на участие в этих мероприятиях. Если есть вопросы, я с удовольствием на них отвечу.
- Какие условия?-спросила Гали.
-Одним из условий является абсолютная честность наших клиентов,- объяснил Ботинок-администратор. – Должен заметить, что в нашем учреждении под  честностью не подразумевается  неприсвоение не принадлежащих нашим гостям предметов, как-то: банных полотенец с эмблемой учреждения, халатов, пакетиков чая и кофе,  туалетной бумаги, - наши клиенты, имеющие подобные наклонности, могут удовлетворить их в полной мере, при этом стоимость похищенного в конечный счет на войдет. Под честностью же прямо подразумевается  способность нашего клиента честно и однозначно признать мотивы своего появления  здесь, честно и беспристрастно провести анализ этих мотивов  и доложить результаты этого анализа сожителям... Сожителям? – нет, я бы выразился поизящней – коллегам, проживающим вместе с ним под одной крышей.
-А если совру?- грубо спросил Мохаммад.
-Персонал учреждения, преимущественно в моем лице,  обучен работе с клиентами и малейшая ложь будет фиксироваться и в каждом отдельном случае будет приниматься соответствующее решение. Должен заметить, что в соответствии с известной поговоркой – внешность обманчива – никого не должен вводить в заблуждение мой достаточно экстравагантный вид. Под этой кожей скрывается цепкий незаурядный ум, громадный житейский опыт и ряд специальных практик, позволяющих отделять зерна от плевел и выискивать кристалл правды в мутных потоках лжи.
Ботинок подумал и добавил:
-Врать то вы можете, тут я перегнул.  Кто ж может без вранья? Другой резон – стоит ли? Включи бестолковку, пошевели  извилиной  - кому навар от вранья будет? Врут когда?  когда чего надо – бабу, бухло, гро;ши, там врать не западло...А здесь-то? А здесь баб – раз, два, три ... ты не в счет ,-бросил он Англичанке,- три бабы! А бухло – пальцем штукатурку ковырни, портвейн польется, а если сильно благородный – можешь каберне попросить, только штаны не забрызгай, плохо отстирывается.  А с гро;шами даже в сортир не сходишь – там бумага мягче. Че врать-то?
-Можно сказать? – Шахерезада подняла руку.
-Говори, де;вица,- разрешил Ботинок.
-Я тут подумала,- Шахерезада поднялась,- я тут подумала, если тут не врут («Нет, не врут!» – сказал Ботинок), то действительно надо включить бестолковки и понять – будущее у нас общее. У каждого свое прошлое, - она посмотрела на свою гладкую ладошку, - было. Мы такие, какие есть – разные.  И пришли сюда с какой-то целью. Кроме меня – я приплыла. Эти цели сформулированы в прошлом, которого у нас уже нет. – она опять посмотрела на ладошку. – И эти цели могут быть противоположными. Но отсутствие прошлого отменяет и цели. Поэтому будущее, если оно будет, у нас общее. Судьба общая.. И прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно...
Она села.
-Умница,-похвалил Ботинок.
-Я знаю то, что я знаю,- сказала Гали,- и пока  я здесь, никто на сделает того, чего я не хочу.
И погладила собак.
-Я уже сказал,- сказал Йоси.
-Согласен со всем сказанным,- К. был краток.
-Маленькие не участвуют в разговорах взрослых,- буркнула Дюймовочка.
-Я не верю вам, евреям,- заявил араб,- у нас тоже умные люди сидят, считают. Каждый год из бюджета Израиля исчезают несколько миллиардов  – куда они идут?  Подкоп под  Мекку?.
-Ну, люди!-восхитился Ботинок. – Гвозди бы делать из этих людей! И по шляпке! По шляпке! Ладно, даю отсрочку. И – информацию к размышлению.
И он начал рассказывать про ПЗ. В его изложении все звучало куда привлекательней и полнее, чем в сбивчивом и взволнованном пересказе Англичанки.
Раньше ПЗ находился под Иерусалимом. Но сейчас,  хрен его знает почему, он сполз ближе к побережью.  О ПЗ всегда знали Хранители. («Кто это?-спросил Йоси, но Ботинок вопрос проигнорировал.)  Потом это как-то просочилось наружу и при Бильдербергском клубе  («Что это?»- спросил Йоси. «Богачи, яйцеголовые...»-перечислил Ботинок) был организован секретный комитет  по аномальным зонам. Есть еще несколько зон  - Тибет, Сонора, Бермуды – Ботинок не стал перечислять все, но подчеркнул, что эти зоны совсем не идентичны и предназначены  для разных целей.  ПЗ отвечает за  все материальное. А цивилизация у нас о-очень материальная и, плюс к тому,  меркантильная – вы так не думаете, ребята? -  и пуп этой меркантильности, центр, средоточие, находится на этой земле. Отсюда и такая роль Иерусалима , казалось бы  - непропорциональная, ан нет! – зри в корень, и все будет ясно, - Ботинок удовлетворенно хохотнул. Греки думали, что пуп земли у них, в Дельфах. Может быть, когда-то так и было. Греки вообще большие фантазеры: там Зевс, сам Зевс!, занимался экспериментами – пустил двух орлов с разных концов света, и то место, где они столкнулись, решено было считать Пупом Земли. А столкнулись орлы над Дельфами.  У евреев же центр – скала Шетья в святая святых Иерусалимского храма. Это место создания всего, и краеугольный камень мироздания, и запор, удерживающий подземные воды после потопа.
Место важное, подчеркнул Ботинок, очень важное, отсюда можно управлять всем. Можно, но – как?  После того как от Хранителей  тайна просочилась наружу, она досочилась и до разных групп. И всем захотелось к рубильнику – отсюда ведь многое можно сделать.
-Поэтому и вы здесь, да, ребята? Но у вас проблема - только она, - Ботинок, если бы смог, показал бы шнурком на Англичанку,- только она может открыть вам дверь, да , дорогая? А кто вас с нечистыми помыслами туда пустит? Она вам не откроет, уж  я-то ее знаю... И еще проблемка – времени у вас нет. Было решено «законсервировать  объект» - так они  там, наверху, выражаются. Вы последние, кто сюда вошел. Сзади, спереди, сверху, снизу –  глухо: песок, камешки, порода. Консервная банка, сардинки вы мои дорогие. Да и здесь небезопасно, кто знает, сколько это еще выдержит?
-Вот вам  и информация к размышлению,-заключил Ботинок, –А сейчас – отдыхать. Кто хочет поговорить – апартаменты мои для вас открыты, да и бессонница у меня, поможете старику часок-другой скоротать.
Так закончил свою речь Ботинок и, весьма довольный собой, позволил К. отнести его в комнату.

-Я бы хотела выпить, Капитан,- Англичанка выглядела усталой и подавленной. –Это просто сон. Сон.
К. постучал по стене и подставил стакан.
-Бокал, пожалуйста, и в баре... – Англичанка махнула рукой.
Комната Англичанки была обставлена в ее стиле, почти так же, как на улице Штерн. Не хватало только Зоара и еще кое-каких мелочей. Бедный Зоар, оставшийся один, без ежедневного обтирания губкой и профилактических процедур! Порфирий Петрович, Джеймс Бонд в душе, нашел свое упокоение в Кумране, откуда так счастливо спаслась Шахерезада, через проломившийся от взрыва пол пещеры рухнувшая в канал. Доктор же, в своем ящике, не затронул струны души К.
Он открыл бар, достал бутылку хереса, рюмку, потом, вспомнив просьбу Англичанки, сменил рюмку на бокал, и щедро плеснул в него.
-Люблю херес,- Англичанка забралась в кресло с ногами и укуталась пледом. В комнате было тепло, но таковы уж были ее представления об уюте. –Это радостное вино, спокойная радость. Жидкая.
Она сделала большой глоток.
-Трудно. Вся планета давит на  хрупкие плечи уже немолодой женщины. Атлант. Атлантиха. Атлантесса. Нельзя так нагружать женщину. Я мечтала о спокойной независимой старости. Вы, наверное, удивитесь, Капитан, но мне нравилось стареть. Я, наверное, не совсем женщина. Мне нравилось быть седой и не скрывать этого. Многое теряешь, конечно, но приходит тихое понимание. Спокойствие.
Она опять сделала глоток и задумалась.
-Вы, пожалуй, единственный человек, с  кем  я могу говорить откровенно. Рушди не в счет. Он и так все знает, но я не знаю, что он делает с этим знанием. Ему, пожалуй, идет быть ботинком,- она хмыкнула,- крепким, прочным, попирающим все... Интересно, какой вещью могла бы быть я?
-Сумочкой,- сказал К.
-Сумочкой?- заинтересовалась Англичанка,- Почему?
-Не знаю,-признался К. – у меня бывает...
-Сумочкой... А – вы?
-Я – дверной глазок,-сообщил К.
-Да, наверное,-согласилась Англичанка. – И на вас можно положиться. Вам ведь все – все равно?
-Я летописец,-заявил К.,- у меня нет права на эмоции. А еще я могу быть полкой – где положил, там и взял.
-Я это и имела ввиду, когда говорила о надежности. С вами удобно.
-Да,-согласился К.
-И вот, я, как атлантесса, а вы как шкаф, -полка? о, кей, полка, организуем союз: я буду нести, а все, что не смогу – буду складывать  на вас, складировать, избавляться про запас, а вы никому, слышите? никому с этой полки не позволите ничего взять без моего разрешения. И подглядывайте, подглядывайте!
-Слушаюсь и повинуюсь,-ответил К.
Англичанка допила херес и попросила еще. К. налил ей , а себе взял виски. Бар был полон  солидных, внушающих уважение, бутылок.
-Нам надо быть трезвыми,- сказала Англичанка и сделала глоток.
-Да,-подтвердил К. и осушил свой бокал.

-Это несправедливо.
К. вернулся в свою комнату и понял, что обстановка в ней  тоже копирует берлогу с  улицы Штерн.
-Это несправедливо,-заявил он стенам,- я рассчитывал на большее.
В комнате не было бара, но зато был компьютер. Раньше его не было или он просто не обратил внимания?  Не было, решил К. Он на все обращает внимание.  Если появился компьютер, значит это кому-то нужно. Может быть – мне?, подумал К. и включил компьютер. На экране появился Ботинок.
-Передаем последние новости,-сказал Ботинок,- пока никаких новостей нет.
И отключился.
На рабочем столе компьютера расположились несколько иконок. К. щелкнул одну из них и увидел Гали, сидящую на полу с собаками. Он пощелкал по другим иконкам и увидел последовательно Шахерезаду, смотрящуюся в зеркало, Англичанку – в той же позе, в которой он ее оставил – в кресле, с ногами, араба, раскладывающего молельный коврик, Дюймовочку, спорящую о чем–то с Йоси в своей комнате, пустой холл, Ботинка. Последняя иконка была совсем темной, не открывалась и никак не реагировала. По ней К. щелкал больше всего.
-Международные новости,- на экране снова возник Ботинок,- наши корреспонденты сообщают, что где-то кого-то убили. Есть раненные. Детали уточняются.
Ботинок исчез.
К. щелкнул на иконку Гали.
Рыжий Сократ смотрел прямо на К., так, будто видел его. Зрачки  темные и глубокие, черные дыры, все всасывающие и не отдающие ничего обратно. Вход в межгалактические туннели.
-Что смотришь, дурень?- спросил К.. Гали подскочила и начала озираться в поисках говорившего, а К. пришлось срочно искать отключение микрофона...
Гали вошла в комнату, не постучав.  Поерзав мышкой, вызвала на экран Сократа, который все так же смотрел в глаза, «как будто душу с-под слов выматывал» . Выключила компьютер.
-Лучше уж с тобой,-и села на пол. –Не хочу говорить с ним,- и показала на свои кроссовки.
К. понял - речь идет о Ботинке.
-Ты передашь.
К. согласно кивнул.
-Я  - хирург,-слова выкатывались из скудного рта  медленно, с задержкой, словно кто-то внутри подсчитывал выкатившиеся и прикидывал:  хватит или еще?,  -  мы следили за вами.
Гали была «хирургом». Всю историю своей организации Гали не знала, но спустив чуть брюки, показала на бедре синюю татуировку: ВТ и три волнистые линии. «Великий Тамп»,- пояснила она. «Хирурги» не были тамплиерами, но были в курсе их изысканий.. Тамплиеры, в свою очередь, знали о ПЗ, но не могли управлять им. Для управления им не хватало какой-то детали, и они ее усиленно искали, сотни лет назад производя раскопки на территории Храма и в  других местах Святой Земли. Англичанку «хирурги»  вычислили давно, но роль ее им была не до конца ясна. И пока они выясняли эту роль, решено было организовать охрану Англичанки. Она – Гали – была внешним кругом охраны, а внутренним – Зоар. Зоар практически покончил с собой: захотел пожить нормальным человеком и перестал принимать таблетки. Дело в том, что все «хирурги», которых знала Гали, страдали эпилепсией.  И указания и распоряжения они получали непосредственно перед приступом, когда ощущали струение  желтой энергии, и после принятия таблетки, купировавшей приступ, они уже  знали,  что и как делать. Кстати, добавила Гали, тот приступ, что у меня случился здесь – просто из-за всего этого балагана не приняла лекарство.
Мир можно изменить только силой – так думали «хирурги». Они не отрицали эволюцию, но она их не устраивала своей медлительностью: из-за этой медлительности нельзя было удостовериться, действительно ли все пришло туда, куда и предполагалось, действительно ли инфузория превратится в динозавра, а потом вымрет. Приходилось  бы  верить на слово тем, кто развивал такие идеи, а верить на слово «хирурги» не привыкли. И как потом отлистать назад пару миллионов лет и отрезать яйца тому, кто обманул или ошибся? Гали так и сказала: «отрезать яйца», сказала буднично, как говорят ежедневно практикующие хирурги, с  той же интонацией, разве только терминология  -так предполагал К. – в больницах была другая. Возможно – ампутировать яички...
Но Гали между тем продолжала рассказывать. Сами «хирурги» исторически выделились из «терапевтов» где-то пятьсот –шестьсот лет назад. Очевидно, это каким-то образом было связано с кватроченто (Гали сказала – знаешь, ну когда появились все эти художники) – в потоке идей, бурливших в то время, выкристаллизовалось понимание личности и бренности.  Человек стал интересен человеку как человек. Человек, обретая форму, утрачивал вечность.  Время из сезонов отливалось в дни и часы, изменялся ритм, время частило все больше и больше, соотнося желания с обнаружившейся скоротечностью жизни, и «хирургов» уже не устраивал потаенный и архаичный уклад «терапевтов».
-Для меня это слишком сложно,- призналась  Гали, - хотя нам рассказывали об этом.
Понимание личности и бренности не  соответствовало духу, укоренившемуся у «терапевтов». О «терапевтах» знали давно и немного, писал о них Филон Александрийский, подтверждение их деятельности, обычаи и молитвы, одежды и уклад, и многое другое также стало возможным уточнить из рукописей, найденных в Кумране. Но – и это Гали выделила особо – считалось, что эта иудейская секта давно перестала существовать, частично заложив фундамент христианского монашества, и последние упоминания о ней были где-то на рубеже новой эры, но на самом деле «терапевты» просто ушли в тень, стараясь сберечь все самое ценное, накопленное ими, от череды войн и потрясений, и там, в тени они благополучно пережили многие сотни лет, и когда мы называем имена великих врачевателей прошлого, в том числе и заложивших основы современной медицины, мы вполне можем быть уверены в источнике их знаний и кто был их учителями.
Все это К. передавал наверх, успевая литературно обработать речь Гали, в которой  слова, казалось,  возникали спонтанно , не по необходимости, и только следующий за ними жест, или кивок головой, или еще что-то устанавливали связь между ними, и проявлялся смысл.  Иногда не хватало и жеста, и тогда К. переспрашивал, но Гали только отмахивалась, и  К. давал свою интерпретацию сказанного, добавляя факты, почерпнутые из других источников, о чем  тоже  добросовестно информировал получателя - там, наверху.
Из рассказа Гали у К. сложилось впечатление,  что «хирурги» в то время выступили как бунтари-реформаторы, амплуа не столь уж  редкое, известное как в семье – дитятя, отрицающий родителя и борющийся с ним, так и в гораздо больших масштабах – масштабах страны, континента, веры... Сам К. считал причиной бунтов совсем не идеологические разногласия, не вкусовые предпочтения, не этическую несовместимость. Все это он считал вторичным, а первичным  –  разницу в темпераменте: заставь-ка гепарда, развивающего вторую космическую скорость, стать марафонцем  – он перегрызет всех на пути к финишу. Но он не стал делиться своими соображениями с Гали, и не отослал их наверх . «Терапевты» продолжают  свое неспешное существование, вполне  вероятно, и  поныне, и хотя  доподлинно Гали ничего не было известно об их контактах с «хирургами», такие , несомненно, были, потому что «хирурги» по своей природе , по темпераменту , не были склонны к теории, к долгой продолжительной работе, накоплению и анализу, тем не менее их практики постоянно усовершенствовались, что говорило о некой направляющей и координирующей руке. Такие усовершенствования не могли возникнуть на основе ежедневного опыта, а были результатом  длительной кропотливой работы. Ходили слухи о конфликтах между «хирургами» и «терапевтами» уже в настоящее время. Так, «хирурги», не отличающиеся терпеливостью, задумали и вообщем-то осуществили сексуальную  революцию, рассматриваемую ими как подготовительный этап в скорой фундаментальной переделке мира. Фундаментальная переделка требовала не механического переустройства внешней среды, а именно внутренней и существенной трансформации, которая в свою очередь, требовала громадных расходов энергии – не нефти и газа, солнечной и ветровой, а энергии, способной менять человека изнутри. Современный человек, как правило , не обладает какими-либо существенными запасами энергии, он разбазаривает ее направо и налево, на вещи никчемные и преходящие, и чем дальше, тем больше усугубляется картина, поэтому единственным мощным источником для получения необходимого вида энергии мог стать секс, когда сексуальная энергия перерабатывалась в более тонкие виды, способные совершить задуманную трансформацию. Хотя  расход сексуальной энергии при полной свободе контактов  мог привести к ее полному истощению,  даже беря во внимание  этот риск, «хирурги» все-таки решились, рассчитав, что до точки, когда человечество полностью освободится от ложных запретов и будет готово одномоментно совершить грандиозный половой акт, ведущий к трансформации, количество нерастраченной энергии будет еще достаточным. «Терапевты» же посчитали по другому – и синтезировали  СПИД, который свел на нет практически все достижения сексуальной революции. Так , по слухам, у них идет борьба. Например, сейчас «хирурги» всячески внедряют использование социальных сетей и опробуют  технологии флешмобов, нарабатывая возможность одномоментных  коллективных действий, управления массами – все это должно пригодиться им в будущем, когда они повторят попытку фундаментальной трансформации. Чем отвечают «терапевты» Гали не знала, вполне возможно, что движение за возвращение к традиционным ценностям подпитывается ими.
-И в условиях продолжающегося взаимопроникновения столь существенных факторов, как-то,-продолжила Гали и К. удивленно вскинулся, но, заметив поднятый палец, спокойно пропустил сказанное мимо ушей – все они договорились поднимать палец, когда чувствовали, что сказанное вовсе не то, что они хотели  сказать, что кто-то вклинивается, и  они вдруг начинают лопотать на доселе незнакомом языке, или петь, или читать стихи.. Дождавшись, пока Гали опустит палец,  К. приготовился обрабатывать следующую порцию сведений.
Теперь Гали рассказывала о подготовке «хирургов». «Хирурги» отбирали в свои ряды тщательно. Гали они подобрали в одном из «городов развития», спешно сооруженных в пятидесятых годах прошлого столетия во время массовой алии  из североафриканских  и ближневосточных стран.  Бедная страна принимала в один момент обнищавших людей: евреи Марокко, Туниса, Ливии, Ирака, Сирии, - отовсюду, оставляли дома и имущество, грузились на суда и самолеты, а зачастую и пешком, и отправлялись на землю обетованную, кто опасаясь за свою жизнь после прокатившихся погромов, кто осуществляя давнюю мечту и завет, заключенный между Б-гом и предками. Виллы и дома, фабрики, мастерские, рестораны, ювелирные лавки продавались за бесценок или просто оставлялись, оставлялись друзья, клиенты, пациенты, налаженный быт, язык, культура, любимые ароматы, улочки и дворики, где играл ребенком, и где играли и росли поколения и поколения до тебя  - все оставлялось...
Бедная страна не могла принять столько бедных людей. В пустыне Негев строились палаточные городки, вода привозилась на ишаках, еды не хватало... Из этих палаточных городков возникали «города развития», появлялся асфальт, школы, пахло шашлыками и шуармой,  бейт-кнессет  был квартальным клубом, проходили годы, но воздух нужды и лишений, воздух униженности и страданий не выветрился до конца из новых улиц, он пропитывал уже и третье поколение, пусть не так, но – он был, и третье поколение росло с  чувством обиды за недоданность, с  чувством  ущемленной гордости,  а ущемленность имеет обыкновение  выпирать в другом месте, выпирать неожиданно и грозно, грыжей, налитой гневом, и там «хирурги» и искали...
Гали они нашли в детском садике, куда на полдня сводили детей окрестные мамаши, чтобы успеть сделать свои дела по дому, или заработать несколько шекелей  для многочисленных ртов. Детский садик был обычным двориком, обнесенным зеленой сеткой, где росло дерево и стоял деревянный грибок, были маленькие качели и вкопанные в землю автомобильные покрышки. Когда не было жарко, дети бегали и кричали во дворике, а пожилая владелица и воспитательница сидела под  деревом и курила, стряхивая пепел на землю. Иногда она хрипло кричала: «Дай!»,  но если даже тот, к кому она обращала свой крик, не прекращал свое безобразие, у нее уже не было сил и желания делать что-то, и она просто отворачивалась..
Когда приходило время, она смазывала питы хумусом, нарезала помидоры и огурцы, и кормила ребятню, походя обтирая передником  испачканные рты...
Там, в садике, Гали и упала в первый раз, со звериным  хрипом, немыслимо выгнувшись. Когда она проснулась, над ней стояла испуганная бледная мать, и она была дома. Воспитательница отказывалась принимать ее обратно в садик, но мать уговорила, она принесла воспитательнице собственноручно изготовленные марокканские сладости, и долго плакала вместе с ней во дворе под  деревом, а воспитательница плакала и курила, и у нее отсырела сигарета и она прикурила другую, а Гали сидела тихонько в уголке на покрышке, а потом воспитательница встала, и  мать тоже встала, и они поплакали еще, обнявшись, и так Гали опять стала ходить в садик.
В садик к ней стала наведываться медсестра из больничной кассы. Сестра была внимательная, она просто сидела одна, или с воспитательницей, и наблюдала за Гали. Она не приносила ей ничего, только иногда гладила по голове. Потом она взяла Гали из садика «на анализы», и привела в кабинет, где усадила на койку, застеленную бумагой, и возложила обе руки на маленькую головку.  Гали увидела разноцветные шары, плывущие в пустоте. Пустота тоже имела цвет, и шары наливались этим цветом и начинали светиться еще больше. Потом  медсестра налила Гали «колы» и отвела обратно в садик.
Гали еще несколько раз приводили «на анализы». Медсестра опять возлагала руки и тогда к Гали впервые пришла желтая энергия. Про  то, что это энергия, Гали объяснила медсестра, Гали же просто видела себя со стороны и из пальцев рук у нее струились тонкие желтые ленточки.
Медсестра поговорила с матерью, и в первый класс Гали пошла в интернате, и мать хоть и плакала, но была рада этому – интернат был разумным решением в больших и небогатых семьях.
В интернате было еще несколько таких же «особенных» детей, и с ними проводили дополнительные  отдельные занятия. Гали в общем-то тяготилась учебой, но дополнительные занятия ей нравились. Там, после повторения учебного материала, им  рассказывали интересные вещи про самое обычное, учили драться и делать фокусы. Дралась Гали хорошо – молча, жестко, бескомпромиссно. О том, что делается на дополнительных занятиях, их просили не рассказывать никому. Для Гали это не было трудно, она и так была малообщительным ребенком и постепенно вырастала в необщительную девушку.
Теперь она стала учиться еще хуже, потому что знала, как по-настоящему  устроена жизнь, и ей было неинтересно слушать глупости на уроках. Дополнительные занятия проводились теперь не  в стенах интерната, их  - а иногда и одну только Гали – вывозили в разные места, и разные люди опять рассказывали и показывали, их приводили в пещеры и оставляли на ночь, и ночь приносила с собой совсем другую жизнь, она, как собака, слизывала все дневное и ложилась рядом. Возможно поэтому Гали и полюбила собак.
При первой же возможности Гали ушла из интерната, но домой не вернулась. Ее устроили на простую работу и поручили  убить человека. Гали это сделала, не задавая вопросов. Потом ее перевели в Тель-Авив следить за Англичанкой.
-Чего добиваются «хирурги»? – спросил К.
-Излечения,-коротко ответила Гали.
-Кого и чего?
-Все больное,- Гали повела рукой,-язвы. Надо вскрывать.
-А потом?
-Потом будет хорошо,-заключила Гали.
 
Когда Гали ушла, К. пошел к Ботинку. Ботинок приветствовал его радостным криком: «Кто к нам пришел!» . Очевидно, он действительно был рад видеть К.
К. рассказал о посещении Гали.
-И что вы думаете об этом, коллега? – спросил Ботинок.
-Ничего,-честно признался К.
-Это хорошо, что она начала говорить. Она для нас не потеряна. Я, как, условно говоря,  человек,  сведущий в психиатрии, настроен весьма оптимистично. Говорящий человек представляет меньшую опасность, в отличие от молчуна. Я,  например, безопасен абсолютно, - и радостно захохотал.
К. встал, чтобы уйти.
-Не уходи,- попросил Ботинок, - можно с тобой на «ты»?
К. сел.
-Понимаешь, брат,-голос Ботинка был грустен и серьезен,- иногда надоедает быть скоморохом, хочется побыть самим собой. А когда я становлюсь самим собой, я понимаю – кто я есть. А есть я инвалид. Стопроцентный. Ни ног, ни рук, ни, извините, хера. Даже удавиться на собственном шнурке не могу. И, как любой инвалид , я спрашиваю – за что? И не получаю ответа. А я ведь умный, правда. И я, умный, знаю, как это глупо задавать  такие вопросы, будто каждое событие или действие имеет под собой направленность, смысл, причину и следствие, и – самое главное – что нам суждено постичь эти причины и следствия. И каждый занимается самоудовлетворением – объясняет, как ему удобней и понятней. Один – что это божья кара, другой – генной мутацией, третий – отцом-пьяницей, четвертый изобретает другое объяснение, и думает, что он прав и оригинален. А ведь в мире все – цитата. Слова, мысли, поступки – кто-то до тебя уже делал и думал. Важно, брат, верить в объяснения. Все равно – в какие. Важней не бывает. Чуть сомнения – и все посыпалось. Весь мир сыпется, а ты стоишь обескураженный. Краеугольный камень. Выбей – и посыпалось. И можно ведь плюнуть на эти вопросы, но ведь – боли-и-т!
К. подумал, что Ботинок – если бы мог – прижал бы руку к сердцу.
-Сердце болит,-подтвердил Ботинок,- хотя смешно: где у меня сердце? В каблуке? В заклепочках? А ведь болит! Вот это и вся мировая правда – чувства-то твои, настоящие! А все остальное, вопросики эти, это так – чтобы время занять, чтоб не скучно было, да и себя, милого, оправдать – дескать, не зря появился-прожил, вот теорию сочинил, вот детям капиталец оставил...
Ботинок тяжело вздохнул над глупостью человеческой.
-Да, разговорился я что-то. Видать, старею. Вам, молодым, не понять.
К. понял, что Ботинок уже пришел в себя и встал.
-Слышь, брат,- напоследок сказал Ботинок,- держи меня в курсе. Выгода взаимная.

В холле собрались все, кроме Ботинка.
-Чем плохо здесь? – Шахерезада лениво обвела глазами стены,- Кормят, поют. Желания исполняют,  шутят. Рай.
-Меньше жри,-посоветовала Дюймовочка,- еда кончится, за тебя возьмемся.
Шахерезада лениво провела руками по бокам:
-Твоя правда, мышонок. Я вкусная, мне не жалко. Тебе, например, на год хватит.
-Не  зови меня мышонком!  -взвизгнула Дюймовочка.
-Хорошо, малышка, как скажешь...
Дюймовочка в ярости выбежала из холла.
-Кто еще хочет поговорить о комиссаровом  теле? 
Никто не хотел. Йоси не пошел за Дюймовочкой, он, казалось, отсутствовал, и К., зная его, подозревал - Йоси овладела очередная  вселенская идея.
-Рай! - повторила прерванную раннее мысль Шахерезада. – Что еще человеку  надо? Есть все, но что-то мешает. Ду-у-мы мешают. Тревога гложет наши сердца, отчаянная тревога о завтрашнем дне – будет ли он? каким будет? Дайте уверенность в завтрашнем дне!
-Пусть говорит,-произнес араб, хотя никто и не прерывал Шахерезаду.
-Вот я и говорю, почему бы не радоваться, водить хороводы, пить зеленое вино? Использовать каждую минутку? Как так устроен человек, что горевать и тревожиться может годами, а радоваться – моментами, да с оглядкой? Кто же такую сучью сущность породил? Почему не наоборот? Ну, хорошо, пусть не радоваться, но хотя бы дышать ровно, без стеснения в груди, улыбаться чуть, а глаза - спокойные и лучистые? Ведь это же кому-то нужно, чтоб по ночам не спали, слезы, заламывание рук, ранняя седина? Но – ведь не нам же?! Вот тебе это надо?- обернулась она к Мохаммаду.
-Говори,-разрешил араб.
-Вот я и говорю, кому это надо? Или  я неправильно вопрос  ставлю?  Может неправильно спрашивать – кто? кому? Может неправильно вообще спрашивать?  Нет! спрашивать -  правильно! Неправильно – ждать ответа, потому что если у тебя возник вопрос, то не для того, чтобы кто-то тебе разъяснил, вопрос – это самая обычная заноза, которая мешает и будет мешать тебе жить, если ты ее не выдернешь. Не выдернешь – загноится, отравит организм, будешь смердеть и разваливаться, – Шахерезада засмеялась, - классно я говорю! Но – что я хочу сказать: с занозой не идут к мудрецу, проповеднику, раввину, батюшке. Занозу выдергивают! Так и вопрос, если мешает жить, значит он – чужой, где-то села на него неудачно, проткнул он твои мягкие ткани и гноить начинает, а организм страдает, в панике мечется. Удали его, выдерни к чертовой матери! Он чужой, не твой.
Тут Шахерезада прекратила  дозволенные речи. Все молчали.
-Что это ты говорила?- помолчав, спросил Мохаммад.
-Я говорила,- серьезно ответила Шахерезада,- мы в этой жопе, потому что мы считаем, что это – жопа. А если мы будем считать, что это не жопа, а рай, мы будем в раю.
-У вас очень сочный язык, дорогая,- заметила долго молчавшая Англичанка, - и меня привлекает ваша идея. Как бы ее воплотить практически?
-Может быть, именно для этого мы здесь,- глубокомысленно произнес Йоси.
В холл вернулась успокоившаяся Дюймовочка. Проходя мимо Йоси, она пнула его, понуждая продолжать.
- Может быть, именно для этого мы здесь,-повторил Йоси. –Идеальный эксперимент: рассуждая непредвзято, нет никаких причин для плохого настроения. У нас есть еда и нет забот. Нам обеспечен – пока – физиологический комфорт.
-Тюрьма,-сказала Дюймовочка.
-Да,-легко согласился Йоси,- если исключить насилие и унижения, тюрьма – идеальное место для духовного развития. Потому что другого выбора нет – все пути перекрыты. Нас здесь не унижают, не заставляют работать, дают шанс. Будем считать, что действует сознательная сила, она дала и смотрит – что получится. Это неважно, так ли на самом деле. Потому что никто не знает, что такое это «самое дело». Мы должны принять что-то за основу и поступать в соответствии с этим.
-Вы сюда за этим и собрались, за экспериментом? –спросила Шахерезада.
-Я – нет,-сказал Мухаммад.
-Я – нет,-сказала Дюймовочка.
Гали просто мотнула головой.
-Нас   ведь никто не спрашивает,-пояснил Йоси.- У нас есть условия – здесь и сейчас. Выводы делать нам и действовать нам. Или не действовать. Наши мудрецы так говорили о свободе выбора: выбор свободен, последствия предопределены. Наши ладони чисты, как лист, на котором  еще только собрались писать. Что писать – нам решать.
-Что вы предлагаете практически?-спросила практичная Англичанка, а Дюймовочка просто расплакалась, поэтому Йоси не ответил на вопрос, а встал у ее кресла и, не решаясь погладить, просто топтался. Дюймовочка прикусила губу, но слезы продолжали катиться.
-Нервы ,-извиняюще пояснил Йоси.
-Да,-сказал Сократ, вильнув хвостом, и никто не удивился.



                Глава двадцать шестая

-Я думаю,- сказал К.,-делать нужно только тогда, когда нельзя не делать. Да и тогда не стоит.
Они сидели в комнате Англичанки. Теперь на стене у нее висело потертое кавалерийское седло и стоял мольберт. ПЗ снабжал Англичанку по высшей категории. Интересно, что бы он подсунул К., если бы тот попросил себе кавалерийское седло?
 Англичанка сидела перед мольбертом, а К. пристроился сбоку, в кресле.
-Я боюсь ходить к нему,-сказала  Англичанка, и К., подумав, решил – речь идет о ПЗ, а не о Ботинке. И оказался прав.
-Он ждет от меня  чего-то,-продолжила Англичанка и тонким карандашом начертила овал. – Он может меня втянуть, и я просто исчезну. Растворюсь. А я не хочу. Пусть старая, пусть какая есть, а – не хочу. Я думаю, надо всех убить.
-И меня?
-И вас. Мне так будет легче. Буду думать только о себе. Или не думать вообще. Рисовать. Порисовала, попила вино. Так жизнь пройдет. Неплохо.
Овал заполнялся деталями – глаза, скулы, скорбный рот. Англичанка, видимо, знала себя наизусть.
- Я сейчас, если верить моему муженьку неортодоксальной внешности – а ему иногда можно верить – я сейчас спаситель человечества или могу им стать. Но - кто спасал человечество? Были конечно, и не раз. И каждый раз приходилось спасать заново.Не потому, что дураки или дурные люди. Просто – безнадежное это дело. Хотя пытаться и надо.
Англичанка взялась за краски.
-Портрет Дориана Грея. Пусть высасывает из меня все плохое, а я буду молодеть. Так вот , Капитан, когда человек берется переустраивать мир, это, скорее, работа для психиатров. Знаете, тяжелое детство, отец-насильник, мама с нереализованными амбициями, еще что-нибудь... Потому что любой здравомыслящий человек, не  гений, а просто ответственный разумный человек  сознает свою беспомощность, некомпетентность, неприспособленность к решению таких вопросов.  Вот нас восемь, вместе с Рушди,  человек - человек?- плюс  долго молчавшая и заговорившая собака, только восемь и у каждого уже есть, чтобы он хотел сделать с миром. И каждый из нас хочет чего-то своего, и ему будет неуютно в мире, скроенном не по его лекалам.  Как тут быть? А если таких творцов несколько миллиардов? И каждый, кто приступает к такой задаче, может опираться только на одно – ему не нравится то, что есть. А как будет – кто знает? Есть, конечно, прожекты, и не более. Поэтому я и говорю: совершить ошибку в переустройстве человечества легче легкого, потому что за тобой не стоит никакой опыт и впереди нет у тебя никаких ориентиров. Легче, чем перепутать носки. Вот к какой мысли я пришла, такая умная. Если есть теория, и есть то, что она не может объяснить, то  скорее теория ошибочна, чем выпадающий факт. Потому что факты проверяются более легкими и банальными методами, а теория , она – неизведанность... В этом есть смысл?
-Надо подумать,- ответил К.
-Да нет! вот в этом!-Англичанка  указывала на мольберт. Там , сквозь лицо Англичанки, явственно проступали очертания Ботинка.

К  Ботинку пришла Дюймовочка. К. видел, как открылась дверь, и она проскользнула в комнату, одетая в элегантные джинсики и маечку, едва прикрывающую живот. Ботинок, казалось, спал, но К. знал, что это не так, секунду назад он еще покряхтывал, а теперь зачем-то сделал вид  глубоко уснувшего существа. Дюймовочка оглядела комнату, в которой не было абсолютно ничего, кроме стола, на котором стоял Ботинок, и двух стульев – для посетителей. Дюймовочка села на один из них и сложила руки на коленях. Ноги ее не доставали до пола, спинка стула была далеко, но, живя в мире больших,  она уже приучила себя не обращать на это внимания. Она сидела ровно, как примерная ученица, но лицо взрослой женщины было задумчивым и чуть печальным.
-Здравствуйте, рад вас видеть,- Ботинок глубоко вздохнул, переходя к бодрствованию,- хотите чего-нибудь, чаю?
-Нет, спасибо,-Дюймовочка рассматривала Ботинок откровенно, не стесняясь.
-Не мы выбираем себе  форму,-заметил Ботинок,- в моем случае она  достаточно  анекдотична, даже издевательски анекдотична. Безусловно, это травмирует. И меня, и вас – наверное.  Но с этим надо жить.
-Да, это круче, чем быть маленькой,-согласилась Дюймовочка.
-Но про вас столько написано,-вежливо  поддержал светский разговор Ботинок,- вот, например, древние греки...
-Я знаю, я читала...
-Но вот про говорящую обувь у них ничего не было.
-Не было, наверное,-согласилась Дюймовочка.
-Если вам трудно начать, я вам помогу, хотите?- предложил Ботинок.
-Нет,- Дюймовочка переплела пальчики,- мне нужна ясность.
-Ого,-вздохнул Ботинок,- скромное желание...
-Мне нужна ясность,- упрямо повторила Дюймовочка,- я, мы – люди действия. Прямого, иногда жесткого действия. Пусть вас не обманывают мои размеры. Конечно,  мы знали, что здесь находится нечто, способное помочь нам изменить мир. Знаете, взрослые не обращают внимания на  детей  у них под ногами. Иногда, катаясь на трехколесном велосипеде, узнаешь больше, чем взламывая сейфы. Я просто чуть-чуть опередила график. Так получилось – воспользовалась возможностью, которая могла бы и не представиться больше, а  готовы к такой возможности мы еще не были. ..  Стоит ли  мне все это говорить, вы ведь читаете мысли, правда?
-Это для меня работа и - тяжелая,-признался Ботинок,- у человека копошится сразу много мыслей одновременно, всякие рефлексии... Вот вы сейчас говорите, очень  ясно и логично строите фразы, но в тоже время обрывки других мыслей кружатся и туманят картину. Например: как он мог предлагать мне чаю, если у него здесь ничего для чая нет, кто он – мужчина или женщина, или есть какой-то другой пол, или вообще бесполое, голос мужской, ну и что, мало ли женщин с грубыми голосами, кем он себя ощущает и на каком основании, могу ли его обмануть, если он читает мысли, сколько слоев он считывает, могу ли я не думать о чем-то, если я хочу не думать, чтобы он не прочел... И так далее. Мне надо фильтровать, отсеивать второстепенное, а может быть наоборот, соотносить сказанное с утаенным, чтобы понять, и – это работа. Поэтому  я предпочитаю слушать, что человек  хочет сказать и говорит, и, если меня это удовлетворяет, не копаться в остальном.
Дюймовочка задумалась. К. видел, как чуть обмякла выпрямленная спина, расслабились стиснутые пальчики.
-Хорошо. Очень новое ощущение – быть открытой. Необычное. Итак – я пришла за ясностью. Я не знаю – что делать? Я не знаю – смогу ли я что-то сделать? Я не знаю, кто вы для меня – друг? враг? просто ботинок? А – остальные? И хочу ли  я уже того, чего хотела раньше?
-Мы чемпионы по задаванию вопросов,- К. мог поклясться, что по «лицу» Ботинка скользнула усмешка. –Видите ли, милая – можно мне так вас называть?- спасибо... Видите ли, милая, ясность, это неизбывная мечта человечества, недостижимая, как горизонт. И кто я такой, чтобы дать ее вам? И кто бы дал ее мне... Как ваша организация называется, «Зеленый Малыш»? Сократимся в размерах, чтобы сберечь планету? Задача не хуже других. Я мог бы тоже создать движение, например «Одноногий прыжок». Представляете, все научились бы прыгать на одной ноге, вторая за ненадобностью отсыхает или ампутируется? Какая экономия на обуви! Шучу, шучу... Эйнштейн, большой и волосатый, как-то сказал, или написал: «Нельзя решить проблемы тем же способом мышления, который мы использовали, создавая их.»  Цитирую по памяти, могу и ошибиться. О чем говорит этот еврей, чтоб подохли все антисемиты, а? О том, что если ты пожал на каком-то поле проблемы, не ищи там же их решения. Нет, это я говорю.  Он-то, Эйнштейн, чтоб подохли все антисемиты, ошибался. Это вам не физика. Он говорит об изменении способа мышления! А  я  говорю, что мышление, разум – это защита от дураков.  Дураки закольцованы в кольце «проблема – решение», которое порождает новые проблемы, для которых ищутся новые решения, меняются способы мышления, порождаются новые проблемы, надо менять способы мышления, выходить на новые рубежи, риманово  пространство, ...объяснить невозможно, но математически верно... элементарные частицы уже не элементарные...бозон Хиггса как бизон покрывает любую мелюзгу, давая ей свою массу... Эй, хватит! Дураки тоже делятся на дураков и гениев, первые просто дураки по сравнению с гениями, а вторые дураки с изощренным умом, от которого наслаждения больше , чем от изощренного секса...  Милая, я не всегда был ботинком! Поэтому это вот – откуда он знает про изощренный секс? – оставьте при себе.  Я помню как это было, и половина борделей Бангкока тоже. Так вот, изощренный ум ищет решение проблем на  том же  поле, просто серп не в той руке держали, или заточка серпа была левая, поменяли мышление - надо бы заточку сделать винтовой. Сделали винтовой, жнется – мама не горюй, только вот проблемка появилось – колосья разной длины обрезаются, как обрабатывать? Это не беда, сказали гении, построим большой вентилятор, как задует, так и жать даже не надо, зерна сами в мешки залетят. Попробовали – отлично! Только мешки рвутся. Это не беда, сказали гении... И так далее...
-Мне нужна ясность,-упрямо повторила Дюймовочка.
-Вот и я о том же. Такую простую проблему,  как – что делать на  хрен с этим человечеством? – нельзя решить на том же поле, меняя способ мышления. Это не физическая проблема и математика ничего не прояснит. Мышление – защита от дураков, чтоб развлекались и не наломали дров. Пока человек решает свои проблемы мышлением, он, слава богу, по-грандиозному и навредить не может – ну, погибнет несколько миллионов, ну, загадим планету, хотя, если взобраться на гору и посмотреть на это поле –на человечество -внизу, может этот процесс и нужен.
-Ну, хорошо, -нетерпеливо сказала Дюймовочка, - допустим, я взобралась на гору...
-Эй,- хитровато сказал Ботинок, - для этого еще надо знать тропинки, и добравшийся до вершины уже не тот, кто начинал подъем..
-Я пойду,- Дюймовочка спрыгнула со стула,- я устала...
-Конечно, конечно, только – на вершине, я думаю, ты уже не будешь смотреть на поле...

-Все видел? – голос у Ботинка был усталым.
-Видел...- К. уже не смотрел на экран, а размышлял, отчего может уставать Ботинок, и как он может уставать, что подпитывает его, и  как самые что ни на есть фантасмагорические явления, к которым, безусловно, относился Ботинок, коррелируют  со вторым законом термодинамики.
-Я не всеведущ  и не всемогущ, я не робот, у меня есть эмоции. Малышка пришла на разведку, и она боится. Боится по-настоящему. Жизнь ковала из нее фанатичку, но недоковала. Эмоции заразительны. Если их не разделяешь, то ставишь щит. От этого и устаешь. Понял, брат?Я вот тут подумал, может меня заколдовали? И если кто-нибудь меня поцелует – красавица какая-нибудь – вдруг превращусь в принца? Или – хотя бы – отрастут конечности? Ты как думаешь? Кто тут у нас красавица?
-Все,-сказал деликатный К.
-Надо сделать так, чтоб целовали по-очереди. Взасос,-решил Ботинок. – Может, начать с жены? Давно мы с ней не целовались... Нет, я  думаю – не поможет. Не сделает она из меня принца. А с другой целоваться – вроде как измена. Эх, грехи наши тяжкие...-вздохнул Ботинок и сменил тему.-Я тут балагурю, а время идет, между прочим. Я действительно не знаю, сколько у нас осталось. Зови жену на совет.
К. привел Англичанку. Она избегала заходить к Ботинку, но в этот раз, поколебавшись, согласилась.
-Совет в Филях объявляю открытым,-провозгласил Ботинок, когда Англичанка и К. заняли свои места,- я буду Кутузов и я намерен отступить.
-Совещание военоначальников: сдавать или не сдавать Москву Наполеону,- пояснил К. недоумевающей Англичанке. –В России почти все знают об этом.
-Да, да – Толстой,- вспомнила Англичанка.
-Доложите обстановку,- распорядился Ботинок-Кутузов,- Начнем с тебя, Барклай. Только решение я уже принял.
Барклай-Англичанка доложила обстановку: соблюдается напряженное затишье. Активных действий и приготовлений не замечено. Есть случаи депрессии и частичной дезориентации. Но боевой дух еще не снижен.
-Это и плохо,-заявил Кутузов,- нам нужна не победа, а полное поражение, которое может быть удастся превратить в победу.
-Что ты предлагаешь?- прямо спросила Барклай деТолли,-  Побереги женские нервы.
-Припасы могут в любой момент закончиться,-гнул свое Кутузов,- замыслы противника не ясны, ресурсы тоже. У нас остается три пути – перегруппироваться и ждать, ждать и перегруопироваться, ожидая активных действий с противоположной стороны, или – третий путь – произвести разведку проверенными силами, и по ее результатам отступить. Я предлагаю третий путь.
-Какие проверенные силы? Куда отступить?- устало спросила Барклай.
-Ввести Гали и малышку в контакт с ПЗ,- конкретизировал Кутузов,- поодиночке. Сначала Гали. Зафиксировать результат, доложить. Проанализировать. Понять бессмысленность. Массовое самоубийство. Или воины убивают слабых, потом бросаются со скалы. Полная Массада. Поражение, обернувшееся победой. Наша победа – признание ограниченности своих сил. Победа духа .
-Тебя-то кто прибьет?- бросила Барклай  де Толи и вышла в сени. За ней избу в Филях покинул и К.

В  углу  холла молился  Мохаммед.  Выбрав  направление на Мекку,  он скрупулезно его придерживался. Молельный коврик с  красивым орнаментом, пятки  чисты и крепки. Он мог бы молиться и в своей комнате, но, очевидно, снижалась торжественность момента.  Возможно, были и другие причины. Возможно, это был открытый вызов, самоутверждение.
Закончив молиться, Мохаммед свернул коврик и отнес в комнату. Прошел к холодильнику, вынул и занес в комнату тщательно упакованную халяльную пищу.  Пронося пищу, мурлыкал: « Ой, мороз, мороз...». К. присмотрелся, араб палец не поднимал. Видимо, песня запала ему в душу еще с российских времен.
К., по поручению Англичанки, переговорил с арабом. Мохаммад пошел на контакт охотно. Здесь, в подземелье, ему не нравилось, но у него была миссия.
-Какая миссия?-спросил К.
-Не такая примитивная, как ты думаешь. Все-таки  я почти доктор философии, пусть и марксистко-ленинской. 
О философии лучше всего было говорить с Ботинком, но  араб и слышать об этом не хотел. К. вспомнил о специфическом отношении арабов к обуви, самым оскорбительным считалось запустить в кого-то ботинком, или при разговоре сесть так, чтобы к собеседнику были обращены твои подошвы. И марксиско-ленинская философия ничего поделать с этим не могла. К. решил частично заменить Ботинок, примерив на себя роль оппонента.
-Вот  я,- сказал он Мохаммеду,- не верю ни в аллаха, ни в Маркса, я просто смотрю назад и вижу, что все  развитие человечества представляет из себя достаточно стройную картину...
-Слава Аллаху,-не  преминул вставить араб.
-Были, конечно, разные моменты,- К. старался подражать раздумчивой манере  спокойного Ботинка, и в голове зазвучал  знакомый голос: «Правильно, брат, скажи ему, что шаг вправо, шаг влево не считаются, важно магистральное направление...»,- но если рассматривать в исторической перспективе, все как-то выстраивается  в единственно возможную модель развития, как будто так и должно было быть. Восстания, революции, войны, эпидемии, катастрофы, могли на время затормозить, искривить, ускорить, но потом опять все неспешно или спешно возвращалась на предуготовленный путь, подчиненный каким-то законам..
-Законам общественного развития,-вставил араб.
-...и все складывается в довольно стройную картину, в единственную модель развития.
-Как правоверный мусульманин, я каждый свой вдох  дарю Аллаху, неизмеримая мудрость  которого руководит каждой тварью под солнцем, и планеты движутся по расчисленным им орбитам, и матери в срок приносят младенцев, и хурма наполняется сладким соком, а чеснок отгоняет дурные помыслы... Слава Аллаху, породившему еврея Маркса, отринувшего свое еврейство и показавшего его ядоносную природу, и даже когда Аллах – да святится имя его – спит, он не спит; когда совершается зло, то диалектически мы понимаем , что рождается понимание добра и истины. Вот в чем разница между мной, мусульманином, и тобой, евреем, который не иудей?  Ты смотришь назад и видишь стройную картину, а я смотрю вперед, и вижу мрак. Я вижу, что та тропа, по которой шагает человечество, ведет к бездне. Эгоизм, шмотки, деньги. Наркотики, секс. Мозги работают на компьютер. Где место для чистоты , семьи, молитвы? Я , как верующий марксист, говорю: что-то не так! Доброта не может быть добротой здесь, а там нет, нельзя  быть нравственным по четвергам, а в остальные дни по чуть-чуть. Нравственность не может быть относительной.
Араб палец не поднимал, значит – говорил то, что думал. «Внешность обманчива»,-подтвердил Ботинок в голове.
-Нравственность надо насаждать силой,- взволнованный араб заходил по комнате, -Да, человек, если смотреть поодиночке, животное, обезьяна, смешные гримасы, уши, ноги, но животные инстинкты в социальной среде – это пороки! Убей слабого, отбей самку, загрызи конкурента... Пороки врожденные, базовые, природные..  И если их не обуздывать, то какой ты человек! А нравственность, это - бог! Откуда еще ее взять?! А что сейчас, и кто виноват?
-Евреи,-сказал К. и не ошибся.
-Евреи!- заорал араб, и К. поблагодарил мусульманского бога за то, что припрятал где-то «узи» и пояса шахидов.- Знание  - еврейская выдумка. Древние спорили с богами, но никогда не задавали им вопросов, почему боги поступали так, или иначе. Боги имели право на чувства и ошибки, и древние греки понимали это, им не приходило в голову требовать отчета у богов с точки зрения морали. Евреи возвели бога в абсолют, да, это так! но потом начали задавать ему вопросы и спорить с ним. Кто ты такой, чтобы задавать вопросы богу? Ты хочешь знать – почему?  Чтобы знать – почему?, ты должен быть богом! Они сказали в сущности, как обычно не говоря это открыто, что мы такие , как он,  мы можем понять его мотивы! Они начали комментировать – давать свое сранное суждение о поступках бога! Они уничтожили бога, чистого и непосредственного. Они возвеличили знание, и все пошло в жопу.
-Ты пойми,-успокоившись и отдышавшись, примирительно сказал араб,- я – сионист. Я думаю, у вас был какой-то гешефт с богом. Приезжайте, живите здесь. Потеснимся. Потому что пока вы по всему миру, вы - как коммандос, хрен знает какие инструкции получили и что завтра взорвется. А так, хотя бы будете под присмотром.
-Так что у тебя за миссия?-напомнил К.
-О  чем  я тебе полчаса толкую: наблюдать и пресекать!
«Вот ведь как!- думал К., вспоминая разговор с Мохаммедом, -Вот ведь как!» И подскочил.
Раздалось шипение, перешедшее в грохот – обвалилась часть коридора, по которой они прибежали в подземелье. Облако пыли затопило холл, высыпали из своих комнат  жильцы, и в наступившей за грохотом тишине послышалось потрескивание, где-то там, наверху, за потолком...
-Господи! –прошептала неверующая Шахерезада.
-Смотри,- пискнула Дюймовочка и К. проследил за ее пальчиком.  На красивом циферблате, появившемся и занявшем изрядную часть стены, двигалась мягко, без заметных толчков, подсвеченная стрелка. На циферблате было написано «Ориент», стрелка была одна, и двигалась в обратную сторону...
 
На стене  остались жирные отпечатки – ладонь Йоси, ладонь Шахерезады, араба и других.
-А теперь - смотрите! –Англичанка приложила сухую длинную ладонь и открылся проход.
-Оглянитесь!-скомандовала Англичанка. Когда оглянувшиеся головы возвратились, проход был закрыт.
-Без меня вы ничего не можете сделать,- еще раз  донесла очевидную мысль Англичанка,- ничего! А время идет..
Невидимые пылесосы очистили холл от пыли, стрелка на часах продолжала свое мягкое неустанное  противодвижение.
«Время идет!»-такой лозунг теперь красовался на стене в холле. Лозунг красиво нарисовал К., а предложил Ботинок.
Ботинок был как никогда серьезен. Сейчас он расположился на столе в холле, устойчиво, на салфетке, что должно было подчеркнуть, очевидно, его статус.
-Ребята,- так начал Ботинок,- нам стоит иметь ввиду несколько вещей. Первое : время ограничено ,- и все невольно посмотрели на потолок, где по прежнему слышались какие-то шумы, шорохи, шла работа постоянного неуклонного разрушения .
-Второе – нам не переделать себя, а тем более друг друга, легче изменить мир. Я думаю, с этим никто спорить не будет. Но – будете ли вы менять мир, не будете, - ничего ни для кого не изменится... Кроме как для вас .
 Вы не желторотые юнцы, каждый из вас прошел суровую школу жизни, испытал все горечи и наслаждения ... – Ботинок внезапно прервал свои несколько высокопарные речи, и все обратили внимание, как медленно и неудержимо заливается краской Гали  - Что, девочка, так и ни разу? – ахнул Ботинок. Гали выбежала из холла.
И – третье ,–  продолжил Ботинок, -доступ к изменению только у  нее.
Ботинок даже не пошевелил шнурком, но все поняли -  речь идет об Англичанке.
-Поэтому,-продолжал он,- повестка меняется : у нас просто нет времени на  лечение ваших подростковых комплексов, на психоанализ.  У нас есть – надеюсь! – возможность как-то повлиять на мир, поэтому на первый план выходит – как? Каким мы хотим видеть будущий мир? Какие изменения нужны? Нам нужна программа.  Жюри – она , - и опять все поняли, о ком идет речь, -  я буду главным консультантом с совещательным голосом, и не из скромности, а из-за физической ограниченности. Вступает в силу закон конкуренции, кто раньше и убедительней представит свою программу, тот получит доступ к телу.  О Гали решение будет принято позже.  Человек не может принимать решение о судьбах мира, если  не познал одну из важнейших вещей, на которых этот мир держится. Прием конкурсантов у меня в офисе. Время пошло.
Ботинок отнесли в офис. Ботинок не был бы Ботинком, если бы не обставил все как надо. В офисе был сооружен треножник, на который и водрузили  Ботинок. Во время слушаний, он планировал возжигать под  треножником огонь и  класть на тлеющие угли лавровый лист. Получался храм в Дельфах, он выступал в роли Оракула.  Миазмы сжигаемого лаврового  листа должны  были  уносить его туда, где откровение приходит непосредственно, не облеченное в слова.
Время от времени он зазывал к себе К. и просил написать какой-нибудь плакат : «Все беды – от жизни!», или  «Будь умницей – сдохни!», или еще ,  и разместить его на стене. Ботинок считал, что они имеют воспитательное значение,  уменьшают атавистическое желание жить, а точнее - совершенно непонятный страх смерти, и дают возможность рассуждать более взвешенно, а не в состоянии аффекта.
К. сидел в своей комнате и наблюдал за встречей Шахерезады и Гали. Гали вошла осторожно и стала в дверях, оглядывая комнату. Она пришла одна. В последнее время собаки уже не так крутилось вокруг нее, иногда она оставляла их в своей комнате, и тогда оттуда слышался истеричный лай отвергнутого первого любовника , иногда сопровождаемый гулким уханьем Сократа. Сократ, раз  сказавши, больше в разговорах не участвовал.
Гали оглядывала комнату, а Шахерезада, сидя у зеркала, разглядывала ее. Шахерезада с каждым днем хорошела. Исчезла бугристая кожа, лицо подтянулось и просветлело, некогда тяжело ступавшие ноги постройнели, налились упругостью, образовалась талия и объемистые груди уже не лежали просто на животе, живот отступил, и они, еще поддерживаемые бюстгальтером, образовывали собственную композицию.
К. любил наблюдать, как Шахерезада наблюдает за собой. Она, садясь у зеркала, деловито и подробно осматривала себя, не выказывая ни радости, ни разочарования, а одно лишь сосредоточенное внимание. Она рассматривала себя деталь за деталью, поворачиваясь, вставая и отходя на нужное расстояние.  И К. тоже сосредоточенно рассматривал ее и не узнавал тела, столь  знакомого ему прежде. Насмотревшись, она бросала последний взгляд, оглаживала себя руками и отходила, без  улыбки, так же спокойно и сосредоточенно. Именно это спокойствие, уверенность стали самой заметной чертой хорошеющей Шахерезады.  В комнате же Гали зеркало отсутствовало, видимо, она в нем и не нуждалась.
-Привет!-сказала Гали и Шахерезада в ответ молча и ободряюще  кивнула.
Гали села на диванчик, а Шахерезада осталась у зеркала. Гали опять принялась оглядывать комнату, и К. подумал, что это она делает зря. Заходя в комнаты других, он тоже искал камеры, благодаря которым мог наблюдать все происходящее, но еще ни  разу не обнаружил их – то ли секретных  дел мастера столь искусно спрятали , то ли в этом случае, как и во многих других, технологии были не причем.
-Пусть смотрит,-сказала Шахерезада, для которой не было тайной  времяпровождение К., и однажды она заметила - это даже приятно,  что хоть кто-то интересуется тобой. Гали кивнула и смирилась. Она и в своей комнате вела себя скованно, предполагая, и справедливо, что К. в этот момент смотрит на нее. А К. не подглядывал, просто у него были функции летописца, хроникера и главная  – функция смотрящего. Когда есть смотрящий , то и все делается как надо. Бог все видит, и человеку не с руки пописать в соседскую кастрюлю – все ж на виду.  К. все видит, и люди привыкают к этому – стыдно же!, и становятся хорошими, и привыкают  быть хорошими. Так рассуждал К., фиксируя чужую жизнь, и это было как бы и оправданием, хотя ему оно и не было нужно. Главным оправданием было – это же интересно!
-С  кем?- спросила Гали. Шахерезада молча продолжала смотреть на нее и у Гали задрожала нижняя губа.
-Правильное решение,-одобрила, наконец, Шахерезада.
Гали села, ссутулив узкую спину, зажав руки между коленями.
-Хочу попробовать,-сообщила она одобрительно кивающей Шахерезаде. –Пробовала раньше... Задушила...
-Задушила?!-весело ужаснулась Шахерезада.
-Почти...-успокоила Гали..- Ну, начали, целовались... Потом смотрю – душу;... Убежала - испугалась. Боюсь... Будто сидит кто-то.
Так, сидя в позе безмерно уставшего кучера, поведала она Шахерезаде печальную историю первого неудачного контакта замкнутой девушки с миром сексуальных наслаждений.
-Ну... было раньше. Грудь трогали...здесь,-шевельнула она худым задом, - не нравилось мне. Била.
Потом она решила выяснить, почему же другим так нравится это. И когда на одном из полевых занятий  « хирургов» кто-то походя, на всякий случай, облапал ее, она позволила ему продолжить, молча сняла футболку, отвечала жесткими губами на его поцелуи, и что-то бултыхнулось в ней, горячее и незнакомое, когда она почувствовала пальцы, раздвигающие ее лоно. А потом... Потом она увидела ошарашенные глаза и свои руки на горле  незадачливого любовника.
-Ну – все.. И  все,- подытожила  Гали.
-И – сейчас?- подбодрила Шахерезада.
-Сейчас – надо.
Почему – «надо»?  Во-первых, кто знает, чем это все закончится. Ей не хотелось уходить с чувством, будто она чего-то от жизни недополучила. Она выразилась попрямее: «Все трахались, а  -  я?», во вторых, она поняла, что ее могут не допустить к конкурсу на будущее мироустройство, «вроде  как недоделанную», так  «обувь сказала» -  впервые обнаружила Гали чувство юмора, а в  этом конкурсе Гали очень уж хотелось поучаствовать.
-А каким ты хочешь видеть мир?-спросила Шахерезада.
-Чтоб было красиво,-убежденно ответила Гали.
-О,  да! – согласилась Шахерезада.
-А у тебя много было? – спросила Гали.
-Меньше, чем хотелось,-  Шахерезада предпочла не врать. – Люблю  я это дело.
-Расскажи?
-Ой, до сумерек не успеем,-засмеялась Шахерезада, - по-разному было. Иногда так, что и вспоминать не хочется. А иногда - как сказка.
-Расскажи?
-Что рассказывать-то? Ну, хорошо, девушка – слушай... Было это давным-давно, может год прошел, а может и десять пробежали...
-У меня мама не знала сказок,-вздохнула Гали.
-Ты слушай, слушай, раз просила... Уже  жизнь меня по разным дорогам поводила, пригорочками да спусками притомила, уж выпало мне и горе соленое пригубить и радость легкую на  язык попробовать, а все  душа - как птица беспокойная, будто держат ее взаперти, небо синее сквозь клеточку показывают. Неймется душе, крыльями всполыхнет, а куда тут! тело-то большое, будто броней обшивает, где уж  душе такое сдвинуть, а уж воспарить! Вот она еще попытается, попытается, да и ляжет потом в уголочке, нет, не плачет, смирится просто – где уж неподъемное поднять... А вот уж лист желтеть начал, и дождь из тучи пошел, и совсем в комочек закроется душа, думает – зима пришла, навсегда и навечно, и крылья-то к чему, если к солнцу не подняться? И вот будто звук тонкий в тишине прозвучал, будто перышко на струну упало. Расслышала душа этот звук в тишине-то – не по мне ли звонит колокол?
-Колокол?-переспросила Гали.
-Так говорят, не перебивай... Не по мне ли звонит колокол? А вдруг – по мне?! И вот опять звук  – будто зовет-манит... Полетела душа по звуку, как по нити путеводной, а та ее из тела и вывела, и расправила душа крылья  - и какие большие оказались  - и парит, и наслаждается в ожидании...
-Ты всегда так говоришь?
-Нет, могу и по-другому,-сухо ответила Шахерезада,- слышь, встретила чувака, ниче чувак, потрахались. Я ему – ты ниче, чувак. А он мне – гэ-э-э...
-Нет, нет,- испугалась Гали,- ты говори, просто непривычно мне...
-Непривычно коленом в ушах ковыряться,- все еще сердилась Шахерезада, но, остыв, продолжила, - так вот.. Где я остановилась? А... Парит душа, полетом... А, ладно. Я поняла, если  я сама себе любовь и радость не создам, если  я сама своей радостью и желанием не приманю, так и буду толстой одинокой бабой . Знаешь, на человеке любую мелодию сыграть можно, он для этого приспособлен. Просто настроить его надо уметь, в резонанс  с собой, и тогда такую чудесную мелодию получишь! Он будет как зеркало волшебное – тебе еще больше тебя возвращает. Ну, ты к нему с нежностью и любовью, и он в ответ еще больше. Понимаешь?
-Да,-сказала Гали.
-Вот у меня так и получилось. Я  сама себе красивой стала. Иду – мир радуется. Улыбаюсь – солнышко сиять начинает.  Вот тогда и повстречала его. Знала что повстречаю, уверена была...
«Когда это было?- недоумевал К.- До меня? После?»
-Кто он?-спросила Гали.
-Он – это я,-пояснила Шахерезада, - какая разница, как его зовут, волосы? Важно – что вы вместе как оркестр звучите, ты скрипочка, он тебя контрабасом  дополняет, ты по клавишам пробежалась, он тебя трубой подхватил и унес... Вот это важно. А это ты можешь с любым получить, только захоти, и умения чуть...
-Я не смогу...-погасла Гали.
-Сможешь! Я тебя научу... Тебе кто-нибудь здесь нравится?
-Нет,- честно призналась Гали.
-Вот и хорошо,-обрадовалась Шахерезада,-так и легче. Вот давай, я – это он.
-Ну?
-Ты красивая?
-Ну...
Ты красивая! Повтори!
-Я красивая...-покорно повторила Гали.
-Не так! Я КРАСИВАЯ!
-Я красивая!- взвизгнула Гали и испуганно оглядела комнату.
-Хорошо, хорошо, молодец... Раздевайся
Гали, подумав, встала и опять осмотрела комнату.
-Пусть смотрит!- скомандовала Шахерезада.-  Покажи ему, какая ты красивая! Пусть кончит у своего экрана!
Гали скинула футболку и спустила джинсы на пол. Как обычно, бюстгальтером она пренебрегла, но зато на ней были красные кружевные трусики с оборками,  и их то Гали и стеснялась больше  всего – руки непроизвольно задвигались, прикрываясь.
-Чудо...-Шахерезада опустилась перед ней на колени и провела руками по животу, вниз по ногам, чуть касаясь кончиками пальцев.
-Я не хочу...с  тобой,-отступила Гали.
-Дурочка...-шепчет Шахерезада, продолжая оглаживать ее, - поцелуй свою руку..
Гали тыкается губами в руку в райне локтя.
-Целуй, целуй...-шепчет-колдует Шахерезада. Гали проводит губами вверх-вниз, целует запястье, осторожно лижет его...
-Умница...-Шахерезада разворачивает Гали к зеркалу..-Смотри, какая ты...
Гали смотрит в зеркало, Шахерезада руками Гали  приподнимает маленькие груди  - Сама, сама – и продолжает оглаживать ее, обдувать сложенными в трубочку губами .
К. видит, как выпрямляется Гали, как она смотрит в зеркало недоверчиво и с интересом, как ее пассивные руки вдруг начинают потирать большие коричневые соски, и соски выстреливают, и Гали передергивается, как от озноба...
-Ты очень красивая,-убежденно шепчет Шахерезада, - ты даже не представляешь, какая ты красивая... Смотри, смотри – это зеркало волшебное,  оно не врет, только помогает.
Она проводит по рукам Гали, по плечам. Плечи отступают и отплывают назад, застывая в нежной линии, руки приобретают пластичность. Она закрывает лицо Гали ладонями, долго держит и шепчет что-то. Отбирает ладони – лицо порозовело и налилось плотью,  тонкие губы припухли, маленькая головка утвердилась на гордой шее. Смотри! Смотри! Гали смотрит и не верит глазам своим. Ты очень красива! Карие глаза засияли и налились влагой. Бутон расцветает,- шептала Шахеризада. Я колдунья. Тело наливалось плотью, женственный изгиб рук. Гали  повернулась и посмотрела на себя в профиль...
-  Ты очень красивая ,- шептала Шахерезада, оглаживая ее и шепча ее что-то,  какие-то древние слова, страшные и значительные, выходили из ее уст, глаза полузакрыты. « Она правда колдунья»-, подумал К.. Ничего не произошло и что-то происходило – в Гали расцветала женщина. К. уже видел превращение Шахерезады в красавицу и ему захотелось сформулировать какой-то общий  закон превращения, общий закон превращения внутреннего во внешнее совершенство, общую теорию красоты. Он опять вспомнил-  уже существует такой закон:  красота в глазах смотрящего, и опять подумал. что любая мысль – цитата, уже кто-то до тебя думал ее передумывал, и может просто что-то случается с моими глазами, изменяется настройка и я начинаю видеть то, что хотелось бы? Но мне вовсе не хотелось видеть Гали красавицей, мне все равно  - какая она. Но она ведь действительно красавица – смуглая ровная кожа, нежный девичий живот, стройные упругие бедра. Шахерезада  колдовала и колдовала, прикрыв глаза,  обволакивая Гали словами и руками... «Да!да!да!,-захотелось закричать К. и Гали повернулась, и карие глаза смотрели прямо на него победно и насмешливо... «Какое чудо,- прошептал К. и Гали его услышала.

В холле Гали прошла прямо к Йоси. К. слышал и видел, как воцарилась тишина, когда Гали ступила в холл, как замерло движение и слова примерзали к гортани, как собаки замерли у входа, не решаясь идти дальше, как  разлилось изумление, и только Йоси, занятый своими мыслями, очнулся , когда Дюймовочка прошептала – а услышали все: «Она хочет тебя, Йоси!»
Гали стояла напротив Йоси - свободно, раскованно, играя бусами, в  губах  таился  секрет,  и Йоси торопливо поднялся, оправляя всегдашнюю футболку, а маленькая умная женщина сказала ему в спину : «Пусть!».

Гали нашли в том же коридоре, по которому  некогда тащили спасенную Шахерезаду. Она будто отдыхала, в домашних джинсиках, шлепанцах на голую изящную ногу, в ранее незамеченной блузке. Собак  нигде не было.



                Глава двадцать седьмая


Ботинок пребывал в депрессии.  Он попросил снять себя с треножника, убрать лавровые листья и большей частью молчал, одиноко возвышаясь на выделенном ему подносе.  Смерть Гали потрясла и его. Остальные переживали и подозревали друг друга.
Гали умерла  с улыбкой, если это не было посмертным сокращением лицевых мышц. Никаких признаков насилия. Молодая красивая женщина прекратила свое земное существование – так сообщил К. наверх. Исчезли собаки. Версия их причастности – как акт возмездия за измену Гали – не выдерживала критики, и не потому. что собаки неспособны на чувства и глупы, а потому, что вряд ли они нашли бы способ расправиться с ней , не оставляя следов - подсыпать яд, придушить подушкой, нажать на какую-нибудь секретную точку, после которой проваливаешься в небытие с улыбкой...
Йоси, который, как предполагалось, последним видел Гали, не смог рассказать ничего существенного. Кроме того, К. готов был поручиться за него: Йоси способен был взорвать ядерную бомбу над мегаполисом, если бы это способствовало выяснению истины, но не мог причинить боль  отдельному человеку. В этом К. был уверен.
Тем не менее они с Англичанкой пригласили Йоси в комнату Ботинка и провели допрос с пристрастием. Ботинок, правда, молчал. Правда, почти молчали и К. с Англичанкой, а Йоси говорил. Он подробно рассказал, как и чем они занимались с Гали, и когда Англичанка попросила избавить ее от подробностей, он удивленно возразил, что именно в подробностях всегда  и кроется суть, именно то, как раскованно и даже покровительственно вела себя Гали с ним, поставило перед ним  когнитивную проблему – как такое перерождение могло случиться, и могло случиться за такое короткое время? Что этим хотел сказать ПЗ? - а в том, что это его проделки, Йоси был уверен. С  Гали они почти не разговаривали. Она попросила раздеть ее, с  чем Йоси справился, и попросила быть с ней нежным, - Йоси старался. Гали вскрикнула и застонала, когда Йоси вошел в нее, и это распалило Йоси. Он уже и не помнил, когда с ним было такое. Может быть – никогда.Он  тоже стонал, причем несколько раз, и как будто что-то прочищало его голову и  уходило в  Гали, и когда он соскользнул с нее, то был легким и пустым, а Вселенная сбежалась в крохотный комок на самой окраине его мозга. Гали отдыхала и улыбалась, поглаживая себя и иногда трогая Йоси. Когда Йоси восстановился, она села сверху и ее гибкое тело доставило Йоси новые ощущения.. А потом она ушла, и Йоси заснул.
-Я вот тут размышлял,- прокашлявшись, ожил Ботинок , - меня трогает не смерть этой девушки, да – женщины,  а что-то другое. Все мы – вы, про себя  я еще не выяснил – смертны, и чем раньше это произойдет, тем лучше. Смерть определяет стиль жизни, а когда она размыта, когда она непонятна, и нет ни знания , ни веры - что она? и что после нее? - жизнь  становится алкогольным угаром, а там кто во что горазд – деньги наживать, коллекционировать ложки, секс, вегетарианство...И слюнявые разговоры об уникальности жизни каждого, о свободе личности, ничего не меняют и остаются слюнявыми разговорами. Так ли это должно было быть? Я прозреваю конец, и я печален, хотя должен был бы радоваться. Должен был бы радоваться, что приходит конец этому сюру, когда о вечных разговорах о свободе личности, на эту свободу накладывают смирительную рубашку равенства, и мы оказываемся в сумасшедшем доме. Личность, это эго – я, такой вот уникальный. Человек рождается разным ,красивым, брюнетом, тупым, с кудряшками, черным, желтым, женщиной, дикарем, у него природное не-равенство, фактическое, конкретное, и тут же  на эту природную существующую инаковость накладывают абстрактную идею - будто бы все равны. Залили в котел варево, закрепили крышку болтами и развели под котлом огонь. И надеются, что – не грохнет. Грохнет! А чтоб грохнуло посильнее, сказали каждому – вот ты, ты! и только ты!. Индивидуальность, видите ли... Индивидуальность – это хорошо, союз  свободных личностей, союз индивидуальностей, союз сраных эго..
Ботинок горестно вздохнул. К. захотелось погладить его.
-Не нужно,-сказал Ботинок,- временная слабость. И вот сумма этих эго – я! мне положено!- уже достигла критической массы и все начало разваливаться. Все трещит! Суммарное  «я хочу! Имею право!» приводит эту цивилизацию к концу. Разные по природе «я хочу» не могут не конфликтовать, а идея, что все они имеют одинаковое право хотеть и получать, не может не обострять эти конфликты. Закат, господа, распад. И эти войны – третий мир против первого , это не войны отсталых и завистливых против успешных, нет, это война сознающих свою отсталость, но не желающих платить цену за  прогресс такого рода:  полный гардероб и развлекательные шоу, ибо цена эта – разрушение основ, дробление нравственности. Отсюда и совершенно дикий фундаментализм – реакция на амбивалентность, господа. Когда прогресс отрывается  и опережает нравственность – жди беды. И мы ее дождались.
-Мы – это кто?-спросила Англичанка.
-Вы ,- поправился Ботинок,- хотя может и – «мы». С самоидентификацией у меня трудно. И – дай мне закончить, дорогая. Наболело. Я думаю о мертвой девушке, а мысли идут дальше. Значит, так надо. Я привык доверять своим ощущениям.  Вот ваше, не к  ночи будет сказано, общество потребления. Это же состояние наркотического опьянения. Ширяемся прогрессом и получаем общество потребления.  Есть разные новые разновидности зависимости, например, шопинг. Если наркоман готов на все, чтобы получить дозу, так и и здесь шопоголик готов на все, чтобы иметь побольше, а потом еще больше, а потом к куче присовокупить еще кучку. И если наркомана с героином ругают, лечат, наказывают, то толстосум, идущий на все, чтобы заработать еще денег, иногда становится героем. Обидно и тяжело, поэтому я в депрессии. Но – этому наконец-то приходит конец, и я радуюсь!
И Ботинок гулко захохотал.
-Умерла девушка,- Англичанка с трудом сдерживалась,- а ты тут лекции читаешь!
-Ей уже ничем не поможешь,- примирительно проговорил Ботинок,- а высказаться мне надо было, нечасто меня аудиторией балуют.  Потом, она может быть только первой, такие вещи заразные.
«Убийца среди нас,- опять подумал К. –Действительно, почему Гали и кто следующий?»
-Гали?-ответил Ботинок на мысли К. – Обычная конкуренция. Человек переродился. В такие моменты, какой случился у Гали, он получает много силы, все неиспользованные запасы выплескиваются разом.  Это чувствуют и окружающие. Говорят, что человек в такие моменты способен горы свернуть. И – это опасно. Она могла убедить принять ее программу переустройства мира. Конкурента следовало устранить. Но – это одна из версий. Об остальных мы можем только догадываться. Я предпочитаю – она почувствовала себя счастливой, поняла, что будущее лучше уже не будет, и решила  уйти сама. Просто умерла с улыбкой на устах.  Я думаю, так будет удобнее всем. И не надо искать убийцу. У нас-то и выбор мал – Шахерезада, Мухаммад и малышка. Вы же чисты?

-Ты что – дурак?! – Шахерезада даже не обиделась. Она опять чуть подурнела и, как показалось К., начала полнеть. К. поцеловал ее, она на поцелуй не откликнулась, и тогда он рассказал о словах Ботинка.
- Я думаю,  она и правда ушла, сама. Чувствовалось что-то такое в ней, когда она уходила от меня, она будто летела к солнцу – обжечься и упасть. Кто убил? Мохаммад? малышка? – не верится. Я  столько в нее вложила, как будто дочери отдала, родной, которой у меня нет...
К.  показалось – голос ее дрогнул.
-Ты заметил, что все мы здесь – бездетные. Может – Мохаммад? Но он – молчит. Почему так случилось? Мне надоели эти загадки. И искать убийцу не надо. Найдем, и – что? Убьем? Так и так все сдохнем. Накажем? Как?
К. попытался опять поцеловать ее.
-Не надо, не хочу. Да и долго ты собирался. Соизволил пожаловать. Я тут свои предложения писала, ну, на конкурс переустройства, - она посмотрела на листки с крупным знакомым почерком,-  пункт первый: Земля – планета экстаза. Человечество вырождается в один большой член и в одну большую вагину, которые и сливаются в вечном соитии. Или наделить человека одиннадцатью органами чувств, восемнадцатью дырками и выступами , предназначенными как для удовлетворения друг друга, так и для самоудовлетворения. Писала, забавлялась, представляла, что было бы неплохо, а вот сейчас подумала, да и всегда знала, только себе не признавалась – завести бы ребеночка... Вот поэтому мы здесь и бездетные, ребеночек бы не пустил сюда... Проведи посмотреть?

Англичанка сидела в комнате Гали. Гали, укрытая по горло покрывалом, будто отдыхала -никаких заострившихся черт, которые К. наблюдал на немногих, где он присутствовал, похоронах. Та же гладкая смуглая кожа, опущенные ресницы, лицо сохранило и  намек на улыбку...
-Мона Лиза,-пробормотала Шахерезада.
-Сегодня и похороним,-сообщила Англичанка, - Мохаммад уже роет...
На стене были нарисованы три волнистые линии.
Англичанка неожиданно легко согласилась на просьбу Шахерезады. Они прошли через  пустой холл,  Англичанка приложила руку к стене и первой шагнула в открывшийся проход...
«Неспокойно синее море...». Неспокойствие было разлито в воздухе, в открывшемся им виде, совсем не так, как  когда К. побывал здесь впервые.  Шахерезада, идущая за Англичанкой, внезапно остановилась, и К. едва не налетел на нее. Лицо Шахерезады пошло пятнами, она тяжело дышала, ухватившись за К..
Поток  за стеклом был все так же работящ и угрюм, едва заметное дыхание  огромного конуса завораживало, и все же какая то тревога и угроза витали в воздухе, и Шахерезада наверняка почувствовала их. Она села прямо на пол и неотрывно уставилась  вглубь. Как и любое уходящее в темноту пространство, оно манило и К., и К. также загляделся  и услышал, как прохрипела Шахерезада: «Чего тебе надобно, старче?»,  осталось, чтобы и Англичанка заговорила Пушкиным, он поглядел на Шахерезаду,  и она была прозрачна. Он ясно видел сквозь сидящую Шахерезаду мягкое покрытие пола, он видел подсвеченную прозрачную жидкость - кровь, которая медленно текла замысловатым путем в едва угадываемое сердце и из него.. «Призраков создают менструации женщин и ночные поллюции мужчин»,-промелькнуло у него в голове древнее поверье, но это вряд  ли касалось их с Шахерезадой.. Англичанка? Англичанки нигде не было, а в голове у него вела диалог Шахерезада.  Шахерезада спрашивала и ей отвечали, ответ иногда приходил с задержкой, но приходил, слов К. не мог разобрать, но на  высокий, срывающийся вопрос Шахерезады приходил короткий чеканный ответ , и собеседники понимали друг друга. Сердце Шахерезады засияло отраженным светом,  как маленькая луна , «зайчики» от него прыгали на стекло  и отражались обратно, и К. даже усмотрел закономерность в этих  прыжках, она была ему очень знакома, это была азбука Морзе, так он телеграфировал «наверх», и он начал читать эту азбуку Морзе, слушая интонационный диалог Шахерезады с кем-то суровым и педантичным, и он опять был мальчиком, играющим в прятки, спрятавшимся в кустах, было страшно, а еще луна звала и звала его...
Англичанка выволокла их в холл и дала напиться. Зубы Шахерезады стучали о стакан, а у К. была странная сухость в голове, мысли лежали, сморенные зноем и оросить их было некому.

Мохаммад вырыл могилу для Гали в одном из заброшенных тупичков. Полностью «кадиш» знал только Йоси, ему же предстояло и вести похороны. Перед похоронами все собрались  в  холле, оставив Гали лежать в одиночестве. Принесли  и Ботинок.
Кто-то предложил опустить Гали в поток, из которого спасли Шахерезаду, и тогда, может быть, ее вынесет на поверхность, и там ее похоронят как положено.
-Ее не вынесет, -сообщил Ботинок,  - этот поток омывает Пуп Земли и затем собирается в озерко, прямо за ним. И – насколько известно – из этого озерка ничего и никуда не вытекает. И уровень в нем остается постоянным.
-Как это?- спросил Йоси.
-Это озерко вообще странное,- продолжил Ботинок, - вода после ПЗ приобретает удивительные свойства. Ученые, изучавшие древние рукописи и легенды, утверждали, что именно это озеро послужило прототипом  сказок об озерах с живой водой, и, действительно, вода из него заживляет раны, но пока еще никто не решился нырнуть в него, посмотреть -  что выйдет?
Йоси сел и призадумался.
-Йоси – нет! –сказала Дюймовочка.
Йоси не слышал.
-Он все равно туда не попадет,-успокоила Дюймовочку Англичанка,- только через меня.
-Хорошо,-сказал очнувшийся Йоси,- может быть  я – позже. Но почему не оживить ее?
-Если она ушла сама, значит - так она хотела. Пусть будет так, как она хотела,- Шахерезада говорила тихо и устало.
-Соблюдайте свои традиции,-потребовал Мухаммад.
-Хотя бы с ней,-добавила Дюймовочка.
-Простите за вмешательство, господа  человеки,- вмешался Ботинок,- но я и не обещал, что кто-нибудь оживет. Мало ли что говорили.
-Решено!-Англичанка направилась к комнате Гали. Остальные потянулись за ней. К. заглянул через плечо застывшей на пороге Англичанки.
Гали исчезла.

-Мы начинаем привыкать к чудесам,- несмотря ни на что, Англичанка выглядела свежей и целеустремленной,- кто-то или что-то пытается донести до нас  одну простую мысль – возможно все! Возможно исчезновение без следов, возможна вода, текущая из стен, возможно заставить нас говорить глупости.  А может это не кто-то и не что-то, а просто разладился механизм и все пошло наперекосяк. Но нас это не касается. Я по-прежнему жду предложений. Я жду и мир требует перемен.
-Этот мир просто разлетается на куски, мир, который мы  знали, который был плох, но знаком.,-Шахерезада говорила медленно,- мы сами  себе его выстроили и считали, что только он и существует.
-Дракон прилетел,- сказал Йоси, -  Кто-то предлагал ввести в шахматы новую фигуру – дракона. Она вводится когда хочет игрок, в любой момент, и никто не знает по каким правилам она действует...
-Что ж тут интересного – такой дракон просто сметет все фигуры противника,- заметила Дюймовочка, - и выиграет.
-Никтоиз игроков не знает, что считается  выигрышем... Совсем как у нас. Я бы хотел, чтобы время от времени правила игры менялись,- сказал Йоси,- допустим, чтоб менялась таблица Менделеева, и золото становилось доступным, как галька, и летела к черту вся финансовая система и все начиналось сначала. Интересно, у него есть характер?
-У кого? – не поняла Дюймовочка.
-У него...- мотнул головой Йоси и все поняли – речь идет о ПЗ.
-Да, -решительно сказала Шахерезада, - есть.
К. подумал – она права. За недолгое общение с ПЗ у него возникло ощущение - он если не беседовал, то как-то взаимодействовал с  чем-то, обладающим направленностью и интересом, и меняющим их. Будто его прощупывали, пусть бесцеремонно, лабораторно, но с интересом.
Йоси прошел на кухню и вернулся со стаканом. Поставив стакан на стол, он наклонился над ним и высоко взвыл. Дюймовочка отошла и села подальше.
-Нет,-сказал Йоси и, набрав воздух, выдал вибрирующий звук.
-Гали,-пояснил он.
Набрав еще воздуха, он низко, по-львиному, рыкнул в стакан. Стакан развалился.
-Ты прав, о искуснейший из экспериментаторов,-с энтузиазмом воскликнул  Ботинок, - наверное, так все и было!  Господа,-обратился он к собравшимся,-  вполне возможно, здесь была реализована одна из гениальнейших гипотез  великого Пифагора. Он полагал. что каждый человек есть уникальная звуковая комбинация, поэтому и многие  болезни он пытался лечить музыкой, подбирая ее в каждом конкретном случае, и продолжая его логику, если это так, то, как нотный ключ держит все  мелодию, так и у человека  есть его индивидуальный ключ. При точном воздействии на этот ключ человек рассыпается, исчезает. Современным языком: человек есть комбинация множества электромагнитных  диполей, которые посредством чего-то удерживаются вместе и не распадаются, принимая устойчивую форму и успешно функционируя. Если найти это «что-то» и умело ткнуть в него, человек рассыпется в нанопыль. Вы ведь знаете, как рассыпаются мосты, когда солдаты проходят по ним, маршируя? Конструкция моста входит в резонанс с ритмом шагов и сила колебаний многократно усиливается. Может быть, ПЗ научился этому – превращать в нанопыль?
Ботинок дунул, как бы сдувая нанопыль.
-А если мы имеем дело с относительно неживой системой – бедная Гали – это становится еще проще. Гали где-то здесь, в воздухе. И собаки.
Мохаммад покраснел и закашлялся.
-С  этим  надо смириться,-строго сказал Ботинок.
-Крематории,-осенило Йоси,- музыкальные крематории!
-Если выберетесь отсюда – займетесь,-благосклонно разрешил Ботинок,- уж больно дикарская процедура эти похороны или сжигание. Кстати, господа, ПЗ очень любит хорошую музыку и не терпит плохой. Иногда сюда привозили лучших музыкантов и певцов, за большие гонорары и с завязанными глазами, но боязнь, что и знаменитость может «пустить петуха» и это аукнется волной землетрясений, заставила прекратить эту практику. Остановились на проверенных дисках. А ведь сейчас - тишина. Может, поэтому иногда он нервничает - кто знает?

-Нас  стали плохо снабжать!- К. вернулся из кухни со стаканом воды. –Хотел попить сока...
Действительно, в последнее время меню скукожилось, и на кухне появлялись только простые продукты. Время, когда можно было заказать и получить, видимо, кончалось.
Над потолком зашуршало сильнее обычного, раздался приглушенный хлопок и по потолку зазмеилась трещина...
-Умирать стыдно,-сказала Шахерезада в наступившей тишине,- особенно – так.


Шахерезада зашла к нему, когда К. переодевался в чистое и новое.
-Кто действует – потерпит неудачу,-прочла она, едва касаясь пальцами спины К.
-А?- не понял К.
-У тебя татуировка, на спине- пояснила Шахерезада. – и у меня есть.
Она чуть приспустила юбку и К. прочел искусную вязь поверх кружевных трусиков: « Верные слова не изящны.»
-Так Он с нами разговаривает.
-Что-то похоже на даосов,-заметил К.
-К сожалению, нет времени размышлять над этим. Нам его не оставили.- Шахерезада подошла к зеркалу. - Зато сейчас мы во всем чистом. Спасибо Ему  хотя бы за это – дал нам соблюсти традиции.
К. ткнул пальцем в компьютер.
Дюймовочка, в элегантном новом платье , в золотистых туфельках, с высокой прической стояла напротив Йоси. Йоси тоже был в чистом, новом, но традиционном : легкие брюки, футболка, сандалии..
-Хорошо,-сказала Дюймовочка, -если ты не хочешь, попробую в другом месте.
На Йоси было жалко смотреть. Он пытался удержать Дюймовочку, она оттолкнула руку и вышла.
К. пощелкал по иконкам и увидел Мухаммада, встававшего на стук в дверь. Мохаммад был в чистой галабие, на левой руке сверкали золотые часы. Он открыл дверь.
-Можно войти?- Дюймовочка скользнула ему под  руку, и быстро взобралась на кресло.
-Садись ,- приказала она стоящему Мохаммаду, который послушно сел.
-Она не примет ни твою программу, ни мою,-Дюймовочка говорила медленно и веско, - я даже не хочу знать, что ты напридумывал. Но нам надо действовать вместе.
Мохаммед  чуть снисходительно оглядел ее, но промолчал.
-Нам надо добраться до ПЗ, хочет она этого, или нет,- настойчиво продолжала Дюймовочка , - А там  уже посмотрим. Там мы уже не будем союзниками. И – у тебя все преимущества.  Ты ведь сможешь справиться со мной, а, парень?
-У тебя есть план? – спросил Мохаммед.
-Да,- Дюймовочка, встав на кресле, начала нашептывать ему на ушко.

Англичанка была у Ботинка , и К. показалось - его приход  прервал важный семейный разговор. Англичанка  сидела тихая и расслабленная, с влажными глазами, а Ботинок, против обыкновения, не отреагировал на его появление. Даже при небогатой мимике Ботинка,  К. показалось -  он тоже грустен.
-Прощаемся,- развела руками Англичанка,- вспоминали разное.
Там, наверху, должны почувствовать весь символизм, всю трагичность и многослойность этого символизма, и К. старается. Один человек прощается с  другим, пусть не человеком, но что делает нас людьми, наши чувства? мысли? опыт?  прошлое? Оно у них общее, утверждает К., и посылает наверх свое категорическое утверждение, для него оно бесспорно, для него оно – факт, ибо он видит руку Англичанки, лежащую подле Ботинка, и не надо большой фантазии, и надо быть грубой бесчувственной скотиной, чтобы не видеть – эта рука тянется к нему , и если бы сейчас откуда-то из подметки высунулась маленькая встречная ладошка, это несомненно было бы соприкосновение двух родных, двух проведших друг около друга немало времени, может быть, даже не зная этого,  двух связанных между собой многим и всяким, двух, наживших общий кусок жизни, и теперь распадавшихся в неизвестность. И  это печальное расставание с  личным общим прошлым вкраплено в гигантскую картину,  как просто мазок, как пятнышко на не имеющем границ полотне, где развертывается - и движется - слева направо история всего, гигантский комикс  с застывшими кадрами эпох, событий, отдельных рож отдельных личностей, становящимися все более четкими при вплывании в фокус  смотрящего на них сейчас глаза. А сразу за пятнышком личной печали и грусти какой-то неистовый авангардист самозабвенно творит, бормоча и чертыхаясь, то прорезая пространство пучком ультимативных кривых, то замазывая их щедрой кистью, и это не уже не комикс, это – многовариантность, так  сухо огранил К. буйство вселенской вакханалии в своем послании, и – вы понимаете , добавил он от себя, вы понимаете, что происходит в этом пятнышке?!
В холле сидел Йоси. Йоси улыбался.
-Разговариваю с мамой,-сообщил он. – Беспокоится.

-Не навреди, -Шахерезада смотрела на К. –ну почему банальности всегда оказываюся верными? душа возгорается  к революции, а банальность, как домашний тапок, прихлопывает этот огонек. Разве можно обычному человеку поручать изменить мир? Что он может наизменять? Что он может понимать в этом мире, если он едва понимает самого себя, а мир – это все-таки не ты один, и он должен быть и после тебя. Бедная она...
Шахерезада думала об Англичанке. Была ирония – и какая зловещая! – что именно ей, Англичанке, ненавидящей ответственность, придется решать – что будет и будет ли?
Они подождали еще, но Англичанка так и не появилась. Куда-то пропали и Дюймовочка с Мохаммадом. Раздался громкий треск и по потолку зазмеилась еще одна трещина. Тихо ойкнула Шахерезада.  Опять треск и потолок покрылся сетью мелких трещин.
-К стене!
К. обернулся и увидел Англичанку, прижимающую к груди Ботинок, и  Мохаммада с Дюймовочкой. Командовала Дюймовочка, и у нее  был «узи», направленный на них.
-К стене! – повторила Дюймовочка, а Мохаммад красноречиво и угрожаще стоял рядом
Дюймовочка сменила туфельки на кроссовки, и сейчас, широко расставив ноги, с трудом удерживала автомат.
Сверху начала  сыпаться мелкая пыль, припорашивая плечи и головы.
-Брось эту игрушку,мышонок,- посоветовала Шахерезада и Мохаммад, шагнув, коротко и резко ударил ее в лицо. Шахерезада повалилась на К., а К. на стенку.
-Открывай!- приказала Дюймовочка, направив автомат на Англичанку. Англичанка презрительно усмехнулась и выпрямилась, опустив Ботинок.
-Дорогая, ты не права,- Йоси, сияя добродушием , направился к Дюймовочке. Раздалась очередь, Йоси отбросило в одну сторону, Дюймовочку в другую, вырвавшийся из ее рук автомат грохнулся на пол, а за ним - сверху - огромный кусок штукатурки, и одна из потолочных плит накренилась и начала скользить вниз.
-Сюда!-крикнула Англичанка, прижав руку к стене.
Уже по ту сторону, уже в безопасности, К. попытался восстановить последние мгновенья. Память услужливо предоставила раскадровку: он увидел на первом кадре как Йоси натыкается на пули. На втором кадре Йоси отклоняется назад, а отдача автомата бьет по Дюймовочке и та тоже начинает свой полет. Потом кадры заторопились, вот рушится потолок, вот кричит Англичанка, вот они с ней помогают Шахерезаде, вот в  открывшийся проем вслед за ними бросается араб, потом резко тормозит и делает прыжок к «узи» на полу, и в это время с низким гулом и скрежетом валится остальной потолок и проем закрывается. «Финита ла комедия» - резюмирует К,, не найдя аналога по-русски. «****ец!» - рядом, тихо, произносит Шахерезада, и К. понимает - она более точна.
Звукоизоляция сработана действительно на совесть - оттуда, откуда они спаслись, не слышно ни звука. Да и здесь тихо – они сидят, привалившись к стене, отрезавшей их от прошлого.


                Глава двадцать восьмая

-У меня когда-то была сказка,- Шахерезада говорила тихо, К. едва слышал ее,- сказка про смерть. Там сначала надо было спеть вступление, нет, не похоронный марш, а просто такую раздумчивую мелодию, которая как бы из ниоткуда, и дальше разливается... А потом, за  мелодией, начиналась сама сказка, на два голоса. Один голос говорит – это было давно, а второй подтверждает эхом – очень давно! Первый голос – так давно, что и смерти-то не было, второй – да, были такие времена! А  потом эти голоса потихоньку сливаются в один, и сказка уже рассказывается как обычно- уютно, неспешно..
-А зачем два голоса?-спросил К.
-Так  я почувствовала, будто раньше существовало что-то разное, не так, как сейчас... А потом,  со временем, все и слилось. И люди в те времена жили просто, не заморачиваясь. И смерти не было. Просто, когда человек уставал, надоело ему , не мог больше, он передавал свою жизнь другому, кому хотел. Говорил – я иду в тебя, бери. А тот, в кого влилась жизнь, присоединял к своему имени частичку имени дарителя, и жизнь его еще более полнилась. И когда обращались к этому  человеку,  все его имя произносилось полностью, никак нельзя было сократить -  как бы тех людей, кто имя подарил,  отрезаешь. И имена становились все длиннее и длиннее, все труднее становилось запоминать их,  да и произносить тяжело – ПОРТАМИУШНРПВАЫЛДМО и еще двести  четырнадцать  букв  – такие длинные имена получались, и все только имена и учили, а чтобы произнести, приходилось еду и питье заготавливать – иногда несколько дней уходило. А когда уже произнес, уже и забыл, что хотел от этого человека.  Тогда-то клички и появились... Тот, кому лень было произносить имена, сказал – вон у того, толстого.. дай ушастому ... поцелуй блондиночку... Отрезали человека от имени, от людей, даривших ему жизнь.Так и появилась забвение, которое потом назвали смертью. Всю работу она взяла на себя. А люди, освободившись от тяжелых имен, стали легкие-легкие, и любой ветерок подхватывал их и разносил как семена – повсюду. Люди обрадовались такой свободе и легкости, весело им стало жить, и успевали многое, и никто не хотел отдавать свою жизнь – зачем грузить другого, не деликатно это, да и брать не хотели – хватит мне того,  что уже  есть.   Так сильно радовались, что потом  – испугались. У людей так часто бывает. А смерти все равно, она уже пришла, она  уже свою работу делает,  и это самое страшное  для людей: они легкие, веселые, переменчивые,  а тут рядом кто-то как автомат – косит, косит... Страшно и непонятно, а с чего-то все началось, никто и не помнит...
-Ну и что? Мораль какая?
-Где  я и где мораль...-вздохнула Шахерезада.- А мораль – какого хрена бояться?!

К., слушая Шахерезду, на втором – мысленном - плане прояснил для себя  некоторые вещи. Он  вспомнил Мохаммада, озабоченно шарящего у него в комнате, и вид у араба  был угрожающий и жалкий одновременно,  обыскивал он и другие комнаты. Сейчас стало ясно: Дюймовочка стащила  у Мохаммада «узи»,  а, может, и пояса «шахидов», но нуждаясь в компаньоне – своих силенок маловато –вербовала в помощники Йоси, а после его отказа – араба.  Араб согласился.
 Йоси понимал все, когда шагнул навстречу автомату, но предавать Дюймовочку не хотел. Или  – может быть – проверял свою  очередную теорию.
К. не стал посылать свои размышления наверх, это были предположения, не факты, но он очень надеялся, что где-то там, в ноосфере,  сохранится память, добрая память о толстом бескомпромиссном Йоси. «Пусть и о них тоже,-разрешил он сохранить память и о Дюймовочке с Мухаммадом. – не мне их судить.»

Англичанка сидела на полу коридора, ведущего к ПЗ, опершись спиной о стену,  и Ботинок уютно пристроился у нее на коленях. Она обмотала шнурок вокруг пальца  и задумчиво теребила его. Ботинок терпел или наслаждался. Англичанка распустила шнурок и снова намотала на палец –  на другой. Потом  разгладила шнурки и сложила их бантиком. Потом...
-Мне совсем не было страшно,-сказала она,- мне даже было смешно. Я представила – я падаю на колени и молю: «Милая крошка, оставь мне жизнь, я сделаю все, что ты хочешь». И мне было смешно, вот сейчас  я буду опускаться, колени хрустят, поясница не сгибается, а когда встану на колени, все равно буду выше ее. Да и текст могла бы забыть. И, потом, она бы все равно в меня не выстрелила – я ей нужна. А вот вас, господа, мы могли бы потерять. Но я бы не отступила... Приношу свои извинения...
-Что уж  там,- успокоила Шахерезада,- выпадет шанс – сочтемся.
- А вот когда рушиться стало,- продолжила Англичанка,- было по-настоящему ужасно. Не надо было ей стрелять.
Ботинок молчал, Англичанка играла  шнурками.
-Вперед,-бодро поднялась  Шахерезада,- труба зовет!
Они дошли до террасы с видом на ПЗ.
-Стоп!-скомандовала Шахерезада. –Счас  я его удивлю!
Она откинула голову назад, развела руки и пошла мелким шагом, перебирая плечами, отчего груди заколыхались, создавая волнение по всему телу.
-Эх, залетные!- хрипло вскрикнула Шахерезада, и, позвякивая воображаемым бубном, шурша бесчисленными оборками на цветастой воображаемой юбке, вступила в медленный, полный сдерживаемой страсти, танец.
-Очи черные...-загудела Шахерезада и красная роза-эмблема печали в черных, как смоль, волосах поплыла в такт умелому гитарному перебору..
К. любовался. Но за стеклом ничего не происходило, и это расстроило Шахерезаду. Она остановилась и в сердцах растоптала розу.
-Прыщ несчастный! – обратилась она к дышащему конусу.- Что ты себе воображаешь?! Женщина перед тобой распинается, а ты?! Пусть я микроб, но ты-то кто? Ты тоже  чья-то марионетка, так что нечего пыжиться. Просили тебя не волновать, так  я сдерживаюсь, а то...
Она походила, успокаиваясь, и сменила гнев на рассудительные речи:
-Разве можно требовать от маленького человека вершить судьбы того, что больше его? Что мы можем тебе предложить? Все, что мы можем предложить, будет меньше нас, это-то тебе понятно? Поэтому просто выпусти нас, и я буду продолжать жить так, как и жила.. Нет, не так. Я изменилась. Около тебя  я многое поняла.
Она еще раз вгляделась в застеколье и, махнув рукой, замолчала. К. даже послышалось, что она пробормотала: «Придурок!».
-Да, дорогая,-вступила Англичанка,- не очень приятно иметь дело с  сущностями, чей статус не до конца ясен. Мы обращаемся к нему, будто к властелину,  от чьей прихоти мы зависим. А, может быть, весь этот Пуп Земли - одна из фантазий моего муженька?
Она игриво шлепнула Ботинок. Ботинок не отозвался даже смешком.
-Я думала над этим.- Шахерезада продолжала быть рассудительной.-  Или – читала? Удивительно, - мы считаем, что пищевая цепочка заканчивается на нас. Все друг друга едят, и только нами брезгуют? Растения тянут минералы из земли, более сложные коровы жуют эти растения,  то есть практически питаются тем, что растения производят, мы питаемся коровами, то есть практически тем, что сама корова в себе и вырастила, произвела, а нас никто не ест, разве только по ошибке, и то - не как человека, а как мясо. Может ли такое быть – именно на нас поглощение низших и заканчивается? Настолько мы противные, что и в рот брать не хочется? Не верю! Я, например, аппетитная. Но кто питается нами как человеками, и  что мы такое производим? Мысли? Эмоции?  И если нами питаются,то нас, наверное, и разводят. Как кур. И вместо корма подкидывают разные штучки, чтобы эмоции были посочнее – скандалы, несчастья, войны , а, иногда, и влюбленности – у этих, кто нас жрет, тоже разные вкусы.
-Воладорес, у Кастанеды,- помог  любитель Кастанеды К.
-Воладорес, так воладорес,- не стала спорить Шахерезада, - но это еще не конец моей мысли. У них наверное, как и у людей, есть едоки  попроще, плебеи. Такие – ко мне. У меня что ни эмоция, так бифштекс с кровью, много и сытно. Но есть и гурманы, эстеты, они разводят куриц искусства с тонкими эмоциями , чувствующих каждый нюансик. Эти воладорес  слетаются вечерком в  свой фешенебельный клуб, а тут, на земле, в это же время в Карнеги-холл дает концерт какой-нибудь виртуоз , курицы-знатоки потеют от восторга и рефлексируют на каждую нотку, а воладорес-гурманы в кожаных креслах, или  - что у них? - на золотых насестах смакуют эти рефлексии. Вроде как нашему богачу на стометровой яхте несут на серебряном подносе листик уникальной травки  из Тибета, сорванный в предрассветный час  третьего дня осени у западного склона горы ребенком шести с половиной лет, и немедленно отправленный реактивным самолетом в спецупаковке из рисовой бумаги , сделанной по рецепту, сохраненным единственной семьей в Сычуани, на листике тончайший срез  трюфеля из Пьемонта, и все это оттеняет слегка прикопченое  ухо летучей мыши из пещеры в восточной  части Кордильер. Так они кайфуют.
 А вот сейчас им захотелось полакомиться эмоциями курицы – меня -, которую поманили возможностью перестроить курятник. О, это редкая эмоция! О, какое наслаждение их ожидает!
-Хрен вам!- убежденно заявила Шахерезада воладорес. – Насыпьте просо, и разойдемся полюбовно. Я не буду ублажать ваши извращенные желудки, это хуже, чем проституция.
-Эк  куда вас занесло, дорогая,-впечатлилась Англичанка.
-Я уже один раз была демиургом, создавала миры. Мне хватит того раза.Я поняла, что маленький совестливый человек не может создать ничего хорошего. Он начинает путаться с первых шагов. Выпустите  меня отсюда, найду кого-нибудь, забеременею, и вы получите образцовую курицу. Обещаю.
-И тебе обещаю,- поклонилась Шахерезада в сторону ПЗ, - хоть ты такая же курица, только рангом повыше. Кто-то и твои косточки обгладывает.
-Если уж мы относимся к нему, как к живому, неплохо бы понять его сильные и слабые стороны, что его радует, злит. Это нам поможет в переговорах- посоветовала Англичанка.
-Танцы он не любит,-мрачно сообщила Шахерезада, - цыганские.
-Он видит нас насквозь, как мы можем с ним играть?-засомневался К.
-А мы будем играть в открытую!-тряхнула головой Англичанка и поделилась первым наблюдением: - Я думаю, он не англичанин.
-Он садист,- продолжала злобствовать Шахерезада,- на земле так много страданий. Не можешь исправить – положи ключи и исчезни. Он шизофреник...
-Что скажешь,дорогой?-обратилась Англичанка к Ботинку. Ботинок прижимался к ее груди и молчал. «Уже просто обувь, уже все...»,- подумал К. Англичанка, видимо, понимала это, но продолжала держать поближе к себе.
Контакта не получалось. Раньше ПЗ всегда начинал первым, он вступал в игру, как любознательный щенок, которому интересно все новое.
--Я становлюсь мегаломаном – мегаломанкой ? – я думаю, миллиарды снаружи застыли в ожидании – что мы сделаем? как поступим? ведь от нас зависит их судьба, будущее, жизнь. Нет, они просто продолжают жить, и если я вас правильно поняла, Капитан, они и будут продолжать жить так же, как и раньше, потому что изменения произойдут уже в новой, отщепившейся вселенной, куда сдублируемся и мы, оставив себя нерешительных думать здесь – что делать, как поступить. И если ничего не изменится для тех - и для нас – кто уже существует, зачем усиливать толчею в мультиверсуме?

Пространство за стеклом озарилось нежными сполохами -  чьи-то пальцы  легко забегали по клавишам цветомузыки и цвета  выходили чистые, безмятежные, плавно перетекали друг в друга, смешивались и улетали легко туда, вглубь.Картина  завораживала... Потом невидимый музыкант устал,  цвета истончились и остался рассеянный сумрак-полусвет, скрадывающий глубину и позволяющий рассмотреть едва  заметное дыхание гигантской полусферы в самом центре.
-Хочется помолиться,-Шахерезада прижала ладони к пылающим щекам.
-Пора, наверное,-согласилась и Англичанка.
За клавиши сел другой музыкант. Беспорядочные цветовые пятна заметались, догоняя и перекрывая друг друга, ритм все убыстрялся, воздух начинал потрескивать, переполненный электричеством, тысячи иголок впивались в К., накачивая дерзкой, бурлящей энергией.
Шахерезада уперла горячие ладони, вгляделась в застеколье, и стекло поползло под ее руками, расползлось, как расползается дыра в пластике от прикосновения раскаленного предмета, как разбегается со всех ног вселенная, испуганная Биг Бэндом. Так и стекло побежало от горящих рук, истончилось и сошло на нет, и ударил тяжелый сырой воздух.
-Давай, девочка, давай!- хрипло ожил Ботинок. – Он – твой!
-Ее?!-удивилась Англичанка, и в следующий момент Шахерезада забарахталась в воде уносящего ее потока. Движение рук Англичанки было столь стремительным, что Шахерезада даже не успела вскрикнуть. Следующим движением Англичанка подняла и Ботинок...
-Нет, - весело заорал Ботинок, - ты этого не сделаешь! Ты еще не все от меня получила!
Англичанка опустила руку и повернулась к К.:
-Удивлен?
Музыкант неистовствует и голос Англичанки выковал уже другой кузнец, в другой кузне. Кузнец выковал этот голос из высокоуглеродистой стали, а потом заточил умелыми мозолистыми руками, руками, бугрящимися мышцами, а потом подарил Англичанке. Этот голос проникает прямо в мозг, он проходит между молекулами черепа, не замечая их, и вонзается прямо в мозг, который, несмотря на свою бесстрастность, несколько потрясен и отказывается сотрудничать.
-Удивлен?
Мозг немного в шоке, несмотря на переполняющую К.бурлящую агрессивную энергию. Мозг старается выполнить свою работу, добросовестно выполнить. Мозг печатает сообщение туда – наверх, но слова вспоминаются с трудом, а еще мозг думает об исчезнувшей в потоке Шахерезаде... Или это сердце тревожится?
-Это, Капитан, последняя станция,- слова те же, да не те. Их тоже ковали в другой кузне,- приехали.
Тяжелый сырой воздух, забивший грудь, заставил прокашляться. К. покашлял сгусками солей и испарений, потом покашлял еще.
Ботинок хихикал. Англичанка отшвырнула его в угол, и хихиканье продолжилось из угла.
-К сожалению, без вас, Капитан, у меня ничего не получится. Поэтому – будем сотрудничать,- утвердила Англичанка.
К., к сожалению, не спрашивали. Тогда спросил он:
-Зачем вы ее... так?
-Ее?- Англичанка пожала плечами.- Она стала бесполезной, ничего личного. Может быть – порыв. И, потом, все мы там будем. Ну да ладно, поговорим о нас, живых. Пока живых...
Она присела на пол у стены и опять взяла Ботинок на руки. К. сел чуть поодаль. Он рассчитывал на монолог и дождался его.
- Ответственная За Планету,- объявила Англичанка и сама себе похлопала, приглашая на сцену,- все затаили дыхание. Титул подсказал муженек. Все ждут такого, что вашей подружке и не снилось. Сказки вашей подружки – бледные прописи того, что может написать и пишет свои корявым почерком жизнь. Подтверди, дорогой, - она пришлепнула Ботинок.
-Подтверждаю ,- подтвердил Ботинок гнусным голосом. Англичанка рассмеялась:
-За это  и люблю.
И, подняв Ботинок, поцеловала в кожаный носок.
-Я,  Целующая Башмаки, приветствую тебя, Идущего На Смерть.- Англичанка расхохоталась. К. впервые видел, чтобы она хохотала так – от души, заливисто и свободно.- Я, сумасшедшая, приветствую тебя, вас, идущих на смерть.
И, подхватив Ботинок, закружилась в танце. Ей было весело.
«Сейчас будут слезы»,- подумал мудрый К., любивший, чтобы все уравновешивалось. Но Англичанка и не думала плакать. От вальса она перешла к сальсе, продолжив, таким образом, вечер народных танцев, начатый Шахерезадой.  У самого К. тоже подрагивали ноги, желающие пуститься в пляс. ПЗ играл с ними. Тело Англичанки удивительно гибко двигалось в сексуальных ритмах. К. никогда не видел Англичанку танцующей, не подозревал в ней этого таланта. Наконец, запыхавшись, она опустилась на пол.
 -Что-то лопнуло,-пояснила она,- слишком долго приходилось сдерживаться.
Англичанка с удовлетворением огладила себя руками. Это напоминало фарс, как любили выражаться в старых книгах, но он был не против досмотреть этот фарс. Прежняя Англичанка исчезла, а новая -  он бы не удивился, если бы она сейчас отвинтила себе голову и на ее месте оказался, допустим, помидор, или голова какого-нибудь мифического животного, изобретенного фантазией человеческой или навеянного наркотическим дымком. К. уже видел эту голову: будто пес, переодетый жабой, тянет пузырчатые губы к самым его ушам и пытается сказать что-то чрезвычайно важное и К. понимает это и сейчас не время для брезгливости и он подставляет ухо и свежие слова сырые и тяжелые густо вливаются сиреневого цвета они вливаются и заполняют его голову которая оказывается удивительно просторной изнутри прямо дворец а не голова и сиреневая река слов заливает пол дворца поднимается все выше и выше и К. боится утонуть в ней и сам смеется над своим страхом это же его голова как он может утонуть в своей голове но слова прибывают и прибывают и он понимает что в его голову сливается та библиотека которой так восхищался борхес и он рад такой чести и он кого-то благодарит но голос не выходит из-под толщи слов голова уже не выдерживает давления изнутри и вот-вот лопнет достаточно малого толчка и она лопнет и он чувствует удар и голова разлетается на кусочки он бросается собирать их как же как же без головы склеить склеить но ему мешает поток сиреневых слов который подхватывает осколки и он кричит этим словам что вы сказали что вы сказа...
Еще один удар заставляет его открыть глаза. Рассерженная, красная от злости Англичанка лупит его Ботинком и кричит: «Что он тебе сказал?»
А К. улыбается. Он уже чувствует насквозь пропотевшую одежду, но ему хорошо и он улыбается.
Сердитая Англичанка стоит над ним и улыбаться не хочет. К. лежит и обдумывает – что же это было? Он поворачивает голову и смотрит на ПЗ. ПЗ дружелюбен и восхитителен.
-Что он тебе сказал?- требует Англичанка, но уже потише, поспокойнее. Ботинок обиженно молчит – не привык быть орудием насилия.
 -Все будет хорошо,-отвечает К., продолжая улыбаться,- все будет хорошо.
Такой ответ Англичанку расстраивает. Она задумывается, потирая Ботинок.
-Я тебе не лампа Алладина,-ворчит тот, но Англичанка не слышит. Она думает.
К. встает на ноги и с удовольствием потягивается.
-Кушать хочется,-жалуется он в никуда, но никто не шлет ему даже кильку.
-Кушать хочется,-требовательно повторяет К., потому что желудок действительно урчит и тело полно молодого и здорового азарта, требующего куска мяса побольше. Это – новое состояние, по привычке отмечает К,, но посылать свои впечатления не хочется, надоело, да и наверху скучают, наверное, читая их.
-Что, тетка, задумалась?-хлопает он по плечу Англичанку. –Грехи спокойно жить не дают?
У Англичанки отваливается челюсть, но она быстро берет себя в руки. И – решается.
-Здесь не будет рушиться?-спрашивает она у Ботинка. – Тогда у нас есть время...
Но К. уже сыт историями – молодое сильное тело требует действий, усилий, траты калорий. Он прохаживается вдоль потока, там, где исчезло стекло, и кровь разносит по жилам адреналин.
Увы, Англичанка не сказительница, речь ее суха. Англичанка не Шахерезада.
-Я была уже здесь – одна. Одна,- повторяет она и тени пробегают по ее лицу. К. хочется поторопить Англичанку, эти повторения, паузы выводят его из себя. – Он смеялся надо мной, он знал про меня всю правду. А правду открыл мне Зоар. Он любил меня и все рассказал. Я была готова. Я была готова к тому, что все неслучайно. Это тоже объяснил мне Зоар.Он сказал, чтобы я приглядывалась к вам, - она кивает на К.,- то, что мы все оказались в одной квартире – что-то да значило.
Зоар умер – ему не хотелось жить ни в этом мире, ни в том, что будет. Я видела, как иногда он молился, шептал молитвы, иногда ходил в синагогу. Наверное, он до конца не стал «хирургом», как об этом рассказывала Гали. Он умер от того, что не смог примирить оставшегося в нем Бога, который и создал все, с тем, что они сами хотели взять на себя его, Бога, работу. Это его и убило.
Он говорил - мне предназначена особая роль, но мне было плевать на это. Я не хотела быть ответственной ни за кого, но потом, постепенно, в меня начала вползать самая ядовитая мысль: если я существую – то ведь для чего-то? Это самая ужасная мысль, человек думает, что он родился для чего-то, для выполнения какой-то миссии, и живет для этого. Эта мысль отравляла мне кровь, и я начала потихоньку уступать ей. Но – я не знала, чего я хочу, что мне, Ответственной За Планету, нужно делать? И никто мне здесь не подсказал, а я ведь организовала конкурс идей! А сейчас я поняла – что я хочу! Я хочу закончить жизнь на звучащей ноте, а не на паузе! Все равно что – но я сделаю!
Это все музыка, это все ритмы, думал К., бегая вдоль потока.
-Ну, хорошо,-затормозил около Англичанки,- а за что с Шахерезадой так?
-Мешала сосредоточиться. Много говорит,-отмахнулась Англичанка.- Кроме того, ее не убудет, она продолжится во всех остальных бесконечных вселенных. Сами говорили, Капитан.
-А сейчас моя очередь?
-Нет, вы мне нужны. ПЗ обозвал меня зазнайкой, сказал, что за тысячелетия его настройка изменилась, а вы – модулятор. Я могу воздействовать на него только через вас.. Что-то в этом роде. Так что мы друг без дружки никуда.
-И как мы будем влиять на него?
-Для начала надо пройти экзамен.
-Какой экзамен и кто будет задавать вопросы?
-Я!- послышался мягкий кошачий голос и цветомузыкант ушел на перерыв..
Они обернулись. На том месте, где ранее стоял позабытый Ботинок, сидел Сфинкс. Точнее – сидела, ибо первое, что бросалось – и немудрено – в глаза, были налитые груди с топорщимися сосками – видимо, сфинкс находилась в состоянии сексуального возбуждения. Неужели от встречи с ними? Как мог судить К., эта сфинкс была помесью египетского – рубленная доска волос, и греческого – конечно же груди, классический нос, сложенные аккуратные крылья. Сфинкс, как и положено, стояла на постаменте. За прожитые годы у К, сложилось впечатление о сфинксе как о существе фантастическом, но, несомненно, мужского пола. Здесь же груди сбивали. К. нашел компромисс, он решил для себя называть это существо сфинкской, сфинкска, и все в голове встало на место. В сфинкске было что-то кошачье – мурлыкающий голос, мягкий зеленый свет, льющийся из глаз, частый язычок, пробегавший по губкам. И – самое удивительное – сфинкска была совсем невелика, примерно в три Ботинка , так что одна из опасностей – быть съеденным сфинкской, как пугали легенды, им с Англичанкой не грозила.
-Ну и кошечка,- наглый и развязный К. присел перед сфинкской и сейчас же схлопотал когтистой лапой.
-Отойди, дурак!-прошипела Англичанка, и К. опять подивился произошедшей с ними перемене: своей наглости и тому, как Англичанка теряла последнюю респектабельность. Дурное влияние ПЗ?
Сфинкска сошла с постамента, на который, согласно традиции, была водружена и прошлась, выгибая спину – засиделась в небытии.
Желание приласкать кошечку у К. не возникло: симпатичная мордашка, но щека еще помнила коготки, да и сложенные крылышки могли распуститься в перепончатые чудища. Зеленые глаза, скользнув по К., переместились на Англичанку, и в следующий момент, грациозно оттолкнувшись, сфинкска приземлилась на прямом и удобном для посадки плече Англичанки. Англичанка, вздрогнув, замерла, а кошечка начала тереться пушистым боком и даже – показалось? – мурлыкать. Англичанка накренилась и была готова рухнуть – то ли сфинкска весила немало, то ли от выпавших на ее долю переживаний.. Сфинкска тоже это почувствовала и, распушив едва крылышки, спланировала на пол, и, продолжая наслаждаться, прошла между ног К., упруго почесываясь.
-Где Рушди?-выдавила Англичанка. К. ответа не знал, сфинкска на вопрос не отреагировала, а холм продолжал мерно дышать. К. понял, насколько велика была зависимость Англичанки от Рушди, пусть даже Ботинка-Рушди. Его бесконечный треп, иногда надоедающий, был клеем, скреплявшим все воедино, а сейчас картина могла рассыпаться.
Сфинкска опять забралась на пъедестал и приняла классическую позу.
-Экзамен...-напомнил ей К. – Мы немного торопимся.
Сфинкска недовольно шевельнула хвостом, напомнив К. служащую на окладе. Острый язычок пробежал по губам, и неожиданно низким голосом сфинкска заметила:
-Торопливость нужна при ловле блох.
И, резко изогнувшись, клацнула зубами.
-Вот так,-сказала она.
Сфинкска опять приняла позу достоинства и величия и провозгласила:
-Начинаем!
Все погрузилось во тьму, в которой прорезался острый луч, направленный на нее.
-Условия! – объявила сфинкска.- Прошедший испытания останется жив. Может быть. А для начала – разминка. Короткие вопросы, короткие ответы. Вопрос первый: сколько букв в слове дзиннннь?
К. и Англичанка переглянулись. Не дожидаясь ответа, сфинкска затараторила дальше:
-Коли еврей бросится на кита, кто кого переборет?
-А?- не расслышала вопрос Англичанка и придвинулась к сфинкске поближе.
-Еврей на кита,-прокричала ей сфинкска в самое ухо, - кто кого?
-А...-понимающе кивнула Англичанка и схватила сфинкску за шею. Сфинкска захрипела, растопырила крылья и цапнула Англичанку лапой. Потекла кровь, но Англичанка не сдавалась. Она ухитрилась зажать барахтающееся существо подмышкой и возопила о помощи. К. схватил мечущиеся лапки, а Англичанка, воспользовавшись этим, свободной рукой крутанула голову сфинкски. Раздался хруст, последний раз блеснули зеленые глаза,  взметнулись и опали крылья, тело сфинкски обмякло и Англичанка отшвырнула его.
-Зачем?-вырвалось у опомнившегося К.
-Не хер задавать вопросы,-зло бросила Англичанка.
-Зря ты... пошутить...
Этот ускользающий шепот заставил оцепенеть Англичанку. Горка брошенного тела оплыла, приняв очертания скрюченного, изуродованного ботинка.
Стены бесстрастно всосали вопль Англичанки.

Англичанка сидела и бормотала, а К. стоял и думал. Ботинок, подслушав, что должен быть экзамен, созорничал. И вот к чему это привело.
Бормотание Англичанки больше напоминало бред, но и в этом бреде было зерно – Англичанка не знала, что делать. Агрессивная энергия, еще недавно полнившая К., потихоньку исчезала и К. начинал дрожать. Было холодно и неуютно. Спасители человечества, с сарказмом думал К.. Печальная картина. Ему не хватало Шахерезады, ее драйва, ее умения делать праздник или трагедию из любой мелочи.
Англичанка перестала бормотать и встала:
-Будем считать это временным помешательством.
-Хорошо,-сказал К.,- давайте оставим в покое человечество и сосредоточимся на себе. Бесчисленные вселенные проживут и без нас. Подведем итог: мы ничего не знаем наверняка. Да, жизнь паскудна, но что после нее – мы не знаем, поэтому будем пытаться выбраться отсюда и продолжить паскудную жизнь.  Больше никаких фантазий: жизнь дана один раз; то, что видишь, то и есть; человек – венец природы; многие знания ведут к импотенции. Исходим из этого. Договорились?
Англичанка хмуро кивнула.
-Теперь надо войти в контакт с клиентом. –К. раскинул руки:
-Мы открыты тебе – о, будущее! Воссияй солнце в наших заблудших душах и освети – и освяти! –наш путь.
Он молитвенно сложил руки и стал ждать отклика.
-Подействовало?-спросила Англичанка.
-Пока нет,-отозвался К.,- но я не умею молиться. Попробуйте вы.
-Да нет, подействовало!-воскликнула Англичанка, и К. действительно почувствовал: тонкий теплый палец коснулся середины лба и будто экран развернулся от края до края и на нем появилась сияющая Шахерезада.
-Ты видишь ее?-завопил К.
-Я вижу его!-завопила в ответ Англичанка.
-Кого?-завопил К.
-Рушди,-прошептала Англичанка и счастливо улыбнулась.

-Че уставился?- спросила сияющая Шахерезада. – Не слепит? Могу уменьшить...- и сияние чуть пригасло. – Люблю эффекты,-призналась она.
-Здравствуй,-проникновенно сказал К.
-О,-удивилась Шахерезада,- даже тебя проби ло! Ты мне рад. Как приятно!
-Э-э...Ты где?
-В раю,- отвечала Шахерезада,-здесь так классно!
-Расскажи,-попросил К.
-Тебе не понять,- отмахнулась Шахерезада.- Как ты, как эта вешалка?
К. оглянулся. Англичанка не слышала и не могла слышать реплику Шахерезады. У нее был собственный сеанс связи и ей тоже было хорошо.
К. пересказал случившееся – после того, как ее унес поток  - а потом недоверчиво спросил:
-Ты же не можешь этого не знать. У вас что – ограничения на информацию?
-Знаешь, я еще не обвыкла,-честно призналась Шахерезада,- столько нового, даже растерялась поначалу. Поэтому не обижайся, у меня не так уж много времени – надо еще обжиться. И, потом, ваши земные дела отсюда так мелки. – снобистки заметила Шахерезада,- Под лупой не рассмотреть. А все пыжитесь, мировые проблемы решаете.
-А зачем явилась?-все таки обиделся К.
-Попросили,- Шахерезада глянула куда-то в сторону и в ее руке появился листок,- попросили поговорить и задать вопросы. Вопрос первый,-начала читать Шахерезада, - так чего вы хотите?
-Улучшить жизнь ныне живущих,- твердо сказал К. – и выбраться отсюда, -добавил он скороговоркой.
-Вы знаете как улучшить жизнь?-зачитала следующий вопрос Шахерезада.
К. посмотрел на Англичанку. Она беседовала и лицо ее не было счастливым.
-Можно ему  верить?-спросила она, поймав взгляд К.
-Я бы поостерегся,-мрачно заявил К. Вопросы Шахерезады вгоняли его в депрессию.
-Он мне рассказывает, как себя вести на интервью.
-И что он советует?
-Врать. Поскольку правду не знает никто, получается - все равно мы врем, даже когда говорим правду. Поэтому когда ты думаешь, что врешь, это гораздо правильней. Это значит, что ты искренен, а искренность здесь ценится.
-Узнайте у него: меня спрашивают, чего мы хотим? Что отвечать?
-Кто спрашивает, Шахерезада? Это – штучка, с ней надо поосторожней. Сейчас спрошу...- и Англичанка зашевелила губами, а К. решил потянуть время.
-Рушди не встречала там?
-Рушди? Нет, пока нет...
Англичанка повернулась к К.
-Он говорит – лучше отвечать «не знаю». А то потом можно попасть в неловкое положение.
-Я не знаю, как улучшить жизнь,-сказал К. Шахерезаде. Та опять взглянула на листок и отложила его в сторону.
-Давай поговорим неформально,-предложила она.
-Там так написано?
-Да, если кандидат испытывает трудности, перевести разговор в неформальную плоскость,-снова взяв листок, зачитала Шахерезада.
-Ты так строго придерживаешься правил?
Шахерезада, оглядевшись по сторонам, наклонилась с экрана:
-Я на испытательном сроке...
-Совсем не свободна?
-Не знаю... Еще не выяснила.
К. сделал рукой так, будто выключал телевизор, и, действительно, Шахерезада исчезла но через мгновенье засияла вновь.
-Ты чего?-спросила она.
-Не могу тебя видеть такой –служащей.. Мне нужны идеи.
-Идеи нужны только испорченным людям,-авторитетно заявила Шахерезада,- с фрустированной психикой.
-Какой-какой?
-Фрустированной. Фру-сти- ро-ван-ной,- по слогам и с явным удовольствием повторила Шахерезада.
-Когда тебе успели мозги промыть?-удивился К. – У них это быстро происходит?
-Думай!-Шахерезада приложила палец к губам и исчезла.
Одновременно и Англичанка закончила свой сеанс связи:
-Странно, это совсем не тот Рушди, которого я знала...
-А какими мы там будем?-К. задумался.
Он закрыл глаза. Там, за закрытыми глазами, тоже был холм, который озарился сполохами, раздался громкий треск, взлетели десятки петард и красиво рассыпались на небольшой высоте. Пуп Земли устраивал праздник в его честь.
Рядом оказалась и Англичанка. Она выглядела на много лет моложе, почти девочка, и К. удивился, какой обычной английской девчонкой выглядела эта ныне сухопарая дама.
Англичанка улыбалась, глядя на салют. Заиграла мелодия. Мелодия была очень знакомая. «Скорей всего – Моцарт, а что еще?»-подумал К. Если и не Моцарт,  то все равно мелодия была хороша – красивая, легкая, уносящая душу..
Вот и жизни финал. Но грустно совсем не было.
Англичанка смотрела на него и улыбалась, и он улыбался ей, он видел себя ее глазами: он тоже был молод. Но это не было счастьем. Он хотел оставаться тем, кем он есть сейчас, а ПЗ навязывал стереотип – молодо, здорово, красиво, счастливо. Он хотел заявить протест в полный голос, так, чтобы услышали все: он протестует, он не позволит, но взорвалась еще партия петард, праздник в их честь продолжился, и он решил не портить его, и продолжал улыбаться и радоваться, и его не волновали судьбы человечества, но какая-то мысль точила и точила его, что-то он упустил главное в суматохе последних событий, какой-то сигнал проскользнул мимо его чутких рецепторов, что-то стучалось и стучалось, а он не отворял двери.. Он ухватил кончик мысли, почти уже ускользнувшей, и образовалась цепочка: кильки в форме кукиша, говорящий стеблющийся ботинок, Пушкин из уст марокканки Гали и многое другое вспомнилось ему, и постоянное чувство игры, атмосфера безудержного карнавала, иногда совсем не безобидного, и он закричал:
-Эврика!
И сейчас же возникла сияющая Шахерезада.
-Ты понял! Ты понял!-ликовала она.
И он расхохотался.
Англичанка, улыбаясь, вручила ему футболку и шапочку со страусовым пером. Он надел их, на футболке крупными буквами было выведено: «Спаситель», а пониже, более мелкими: «служба спасения» и телефон.
-Вы будете счастливы!-пообещал он.- Я пришел дать вам волю!
-Вот для этого ты и был нам нужен,-радовалась юная Англичанка.
-Сезам, откройся!-весело закричал он, и последний фейерверк взорвался в пещере и раздались стены и....
   


                Эпилог

К. постоял перед дверью, опустив рюкзачок на пол.. Ему нравилось возвращаться домой и он смаковал это чувство. Повернув ключ, он вошел.
На кухне готовилось что-то вкусное. Самое приятное, когда тебя ждут. Не заходя в комнату, он направился куда манили запахи, подкрался к любимой женщине и обнял ее сзади. Любимая женщина тихо ойкнула, он поцеловал ее в шею.
-Тебе подарки,-сказал он Шахерезаде, развязывая рюкзачок.

С того вечера, когда он впервые – после долгого перерыва - оказался в квартире на улице Штерн, прошло время. Тогда он просто осознал, что стоит  на лестничной площадке, перед дверью своей квартиры. Ключа у него не было, он позвонил, ни на что не надеясь. Но – послышались шаги, дверь открылась, и ему улыбнулась Англичанка:
-Капитан, у нас гости.
На кухне, за свежим столом, за салфетками и фужерами, за тонкой изящной бутылкой сидела прехорошенькая Шахерезада.
Тот вечер он запомнил хорошо.
-Видел бы ты свое лицо,- хохотала Шахерезада,- когда я вещала тебе с экрана...
Это был единственный способ донести до него что-нибудь – объяснила она. Она обещала – и выполнила  - не говорить ничего напрямую, и постаралась изобразить самое комичное, что пришло в голову – себя, как занудную, дисциплинированную служащую.
-И ты понял!- радовалась она.
-Я понял,-улыбнулся К.
Действительно, тогда у него щелкнуло в голове – его испытывали, способен ли он в самой драматической, безвыходной ситуации не потерять то, что когда-то в разговоре с ними проповедовал Режиссер – чувство смешного, чувство юмора, мягкое и всеобъемлющее, утишающее страсти и растворяющее злобу, убирающее барьеры, поставленные нетерпимостью. Тогда он понял: с первого момента ПЗ шутил с ними, своеобразно шутил, ужасно шутил. Да, юмор у ПЗ был своеобразным: превратить человека в козленочка – еще куда ни шло, но в говорящий Ботинок?! Еще он понял – его испытывают как астронавта, перед выходом в открытый космос – выдержит ли? принесет ли новое знание? Еще он чувствовал, его выпускают как сперматазоид - зачинать новую жизнь. Другую жизнь. И он был не против.

Он  разложил подарки на столе. Шахерезада с любопытством разглядывала их.
-Это от Йоси,- угадала она, показав пальцем.
Угадать было нетрудно. Йоси в той вселенной, которую К. посетил сейчас, занялся проблемой кардинальной трансформации человека. Оплодотворенный идеями Дюймовочки, которая и там пребывала в подполье, он разработал перспективную модель: человек – перекати-поле с запахом скунса. Логика была проста и железна, и начиналась она с вопроса: что делает человека человеком? За ним следовал второй вопрос: без чего человек уже не будет человеком? Железная логика привела к ответу: все, что человеку нужно для того, чтобы быть человеком, заключено в черепной коробке. Поэтому Йоси решил черепную коробку оставить, а остальным пожертвовать -  на благо экологии и по просьбе Дюймовочки. Теперь следовало прокормить черепную коробку и оградить от врагов. На первом этапе Йоси решил сделать человека растением -вегетарианцем, осталось только научить голову передвигаться самостоятельно и пускать корни в подходящем месте.  Корни и рот дополняли друг друга : рот обгладывал окружающую растительность, а корни, при необходимости, доставляли необходимые минералы и соли из почвы, обеспечивая выживание. Кроме того, они служили якорем на случай непогоды. Для передвижения  Йоси продумал несимметричное расположение мозга в черепной коробке, что позволяло  - по принципу ваньки-встаньки – осуществлять движение и менять направление. В связи с этим он обратился к администрации мавзолея Ленина в Москве с просьбой предоставить ему на время череп Владимира Ильича – по его сведениям,  к моменту смерти одно из полушарий мозга было размером не более фасолины, и это создавало нужную диспропорцию для экспериментов. Ответа он не получил, но это не остановило его. Он читал о людях с незажившими «родничками», кости на месте «родничка» были мягкими и гибкими. Он загорелся идеей сделать все кости такими, но в то же время повысить их прочность. Именно на этой стадии К. и застал его. Но черепу еще надо было обезопаситься от хищников. Пока Йоси предлагал вживить в районе ушей железы от скунса, вырабатывающие отвратительный отпугивающий запах. Конечно, это была полумера. Например, хищник, лишенный обоняния или страдающий насморком, полакомился бы головой за милую душу, но это было только начало пути.. К., поразмыслив, предложил Йоси свое решение: вспомнив жесткие курчавые волосы африканских ребят, он предложил Йоси работать над их выпрямлением и приданием дополнительной прочности и остроты. Йоси идея головы-ежа понравилась, и мысли его потекли и в этом направлении.
Йоси, а через него и Дюймовочка, с которой К. так и не удалось встретиться по конспиративным причинам, желали Шахерезаде всего хорошего и прежде всего – здоровья, особенно в ее положении, и передавали пакет пеленок, полученных путем естественного скрещивания лопуха и подорожника. От лопуха брались размеры, от подорожника – лечебные свойства, и ребенок, завернутый в такие пеленки , не нуждался в присыпках и мазях и наслаждался спокойным бесхитростным сном.
Потяжелевшая Шахерезада пеленки одобрила и спрятала к остальным вещам, дожидавшимся срока.
Хлопнула дверь, и на кухне появилась Англичанка. Можно было закрыть глаза и не ошибиться – такова была специфическая поступь Англичанки. Она вернулась с прогулки, где выгуливала ботинок. В ботинок была обута одна нога, на другой же – неизменная греческая сандалия, отчего и походка становилась неровной и легко узнаваемой.
-Здравствуйте, капитан!-приветствовала Англичанка К. и погладила Шахерезаду по животу.
-Ну?-спросил К.
-Продвигаемся,- оптимистично ответствовала Англичанка и у К. не было оснований ей не верить. По утверждениям Англичанки, Ботинок уже подавал вполне осмысленные сигналы – иногда нажатием на мизинец, иногда неожиданной жесткостью подошвы. Англичанка даже попросила К. обучить ее азбуке Морзе в надежде, что Ботинок ею воспользуется. Она выводила Ботинок на концерты, к морю, обсуждала с ним свои картины... «Я тебя погубила, я тебя и возрожу... возрождю»,-так заявила она и неуклонно следовала своему обещанию.
Потом они обедали. Англичанка тоже присоединилась к ним, так было всегда, когда К. возвращался из своих челночных поездок. К. рассказывал о новостях, впечатлениях, встреченных знакомых. Порфирия Петровича, например, он никак не мог застать в живых, он погибал или его убивали прежде. Наверное, нигде не любят работников спецслужб, даже самозваных.  Гали, напротив, расцвела - К. с трудом узнал ее. Она взяла сценический псевдоним – Земфира, и теперь поет марроканский рок на иврите.  На ее концерты – давка. Псы по-прежнему с ней, она выходит с ними на сцену, и черный гад ревнует ее к бас-гитаристу. Йоси об отношениях с Гали говорить отказался, но что-то там есть, насплетничал К.
Так, неспешно, текла беседа.  Женщины, в свою очередь,  поделились с ним происшедшим за время его отсутствия. Опять приходила дочь Доктора – поблагодарить. Дочь медсестры, которую Доктор обрюхатил в сельской больничке. Дочь нуждалась в подтверждении еврейства, а , поскольку, формальных доказательств отцовства Доктора у нее не было, Англичанка разрешила ей взять короб с Доктором в раввинатский суд для подтверждения физиономического сходства, раввины вызвали полицию, полиция заинтересовалась квартирой, в квартире был обнаружен Зоар, Зоаром заинтересовался научный институт, Англичанка Зоара не отдала и разрешила производить исследования на дому, раз в неделю. Какой-то прощелыга тиснул статью в газету, был ажиотаж, квартиру освободили от налогов и дали скидку на электричество. Дочке Доктора еврейство подтвердили, но со стороны матери,  совершенно неожиданно оказавшейся полуеврейкой. Помог, конечно, и ажиотаж. За это дочка Доктора и пришла благодарить.
Да, вспомнила Англичанка, пришло письмо из Москвы, из института, следящего за телом Ленина. Просят рецепт бальзамирования или – хотя бы – разрешения прислать делегацию для обмена опытом. К. посоветовал отказать – обиделся за Йоси.
Им было неплохо втроем. Англичанка занимала свою комнату, они с Шахерезадой остальные две. Убирали по-очереди. Опять же – скидка на электричество.
После обеда они прошли в свои комнаты, К. и Шахерезада - в свою. Расположившись на диване – переварить пищу – К. щелкнул пультом телевизора. Шла передача «Положительные новости»,  люди улыбались и шутили, да и старик в газетном киоске сегодня улыбнулся К., впервые за все годы. Потихоньку-полегоньку, но что-то менялось, и К. был горд этим. Он видел, как круг доброжелательства, терпимости и хорошего настроения, ограниченный сначала их квартирой, захватывал все большие площади, перемещался на соседние улицы, и граница проявлялась четко – сразу за ней был мусор и пахло мочой, лохмотьями висели полусорваные объявления, но границы раздвигались, и все больше было свежеоштукатуреных радостных домов, улыбающихся лиц, приветственных возгласов. К. было чем гордиться.
Он обнял за плечи сидящую рядом Шахерезаду и положил вторую руку ей на живот.
-Сегодня Кушаанйо и еще четырнадцать букв шевелился,-сообщила Шахерезада.
Первые две буквы были от его имени, вторые – Шахерезады, потом Англичанки, Йоси и других.
Он вспомнил, как каталась по полу от смеха Шахерезада, когда он назвал свое полное имя. Имя, как имя – Кукуцаполь, просто родители зачали его во время студенческой практики, расположившись на кукурузном поле, и, соответственно, имя означало: Кукуруза, царица полей.
Теперь можно будет отдохнуть, пока однажды в сновидении не появятся пять желтых переливающихся лент, сплетающихся в замысловатый кукиш. Это будет означать, что ПЗ опять призывает его, и опять предстоит укладывать рюкзачок.