У сельского мемориала. Люди и события

     Весна в этом году была необыкновенно ранняя. Уже в первой декаде апреля стало тепло, зазеленели задонские холмы, распустились вербы, набухли клейкие почки тополей. Лес ожил, зашумел своими кронами, наполнился птичьими голосами. Половодье было незначительное – вода затопила едва половину луга. Потом как-то быстро и незаметно полая вода откатилась к Дону, не оставив заметного следа в жизни села.
     В конце апреля молочным цветом цвели сады по всему селу, а к маю зелёный цвет был повсюду преобладающим. Всё вокруг цвело и благоухало. Душистые цветы сирени своим небесным цветом выделялись среди сочной зелени почти во всех палисадниках сельчан, наполняя тонким ароматом чистый свежий воздух. В лесу цвели ландыши, лютики и колокольчики, а трава на открытых лесных полянах выросла по колена. Дни стояли тихие, ясные, тёплые, а ночи были сказочно-волшебными, звёздными – всё вокруг стояло, словно завороженное.
     Первая декада мая богата праздниками. Не успели ещё улечься торжества и веселья Первомайских дней, как уже наступают Дни Победы. Велик и памятен День Победы для советского народа. Особенно дорог он для людей старшего и среднего поколений, испытавших и вынесших на своих плечах все ужасы и тяготы последней войны.
     Так получилось, что я в этом году на майские праздники приехал в родное село. Меня особенно радовала благоухающая вокруг природа, тепло, свежесть и естественность всего окружающего. Приходили в гости друзья и товарищи, родственники и знакомые. Мы вместе вели непринуждённые беседы, вспоминали прошлые годы, делились планами на будущее.
     Утром 9 мая к нам во двор зашёл наш далёкий родственник, бывший фронтовик Фёдор Иванович. Одет он был по-военному: на голове сильно поседевшей, возвышалась высокая фуражка со звездой и лакированным козырьком; выцветшая и во многих местах любовно заштопанная гимнастёрка, была тщательно выглажена и затянута на поясе широким кожаным ремнём с начищенной медной звездой на пряжке. Тёмно-синие брюки-галифе были заправлены в хромовые, до блеска начищенные, сапоги. Вся эта одежда от времени сильно постарела и износилась, как и сам её хозяин, за долгие послевоенные годы. Ему уже было за семьдесят лет, но он ещё мог держать военную выправку.
     На груди Фёдора Ивановича сияли боевые награды – ордена и медали, полученные на фронте. Награды, которые ему вручали в послевоенные годы по случаю всяких юбилеев и годовщин, он не признавал и никогда не носил.
     Я пошёл ему навстречу, крепко пожал руку, поздравил с Днём Победы и пригласил зайти в хату. Мама быстро накрыла стол, и мы выпили по стопке русской водки за День Победы. Обычно не разговорчивый и вечно занятый своими делами Фёдор Иванович на этот раз разговорился:
     -Войну я, Ваня, начал под Сталинградом, а закончил в Чехословакии. Тяжёл и труден был этот путь, длиною в четыре года. Сколько боевых товарищей потерял! Сам четыре раза был ранен, на волосок от смерти не один раз находился, а вот всё перенёс и живу. Живу, видно, за тех, кто погиб в этом страшном пекле. Живу, чтобы помнить о них, никогда не забывать и другим напоминать об их вечном и великом подвиге. Давай выпьем за память тех, которые не вернулись с войны в родные края к своим родным и близким,  остались лежать в сырой земле, прострелянные вражескими пулями или разорванные в клочья снарядами! Выпьем за тех, которые могли бы ещё долго жить, работать, родить детей и радоваться внукам!
     Мы выпили ещё по стопке, немного помолчали, и тогда Фёдор Иванович предложил:
     -А не сходить бы нам, Ваня, в центр села к тому месту, где написаны фамилии всех наших односельчан, не вернувшихся с войны. Я каждый год туда хожу. Хорошо это придумали! Никого не забывать – это правильно сказано!
Я поддержал предложение Фёдора Ивановича, и мы с ним отправились в центр села. По дороге он мне рассказывал о военном времени, о боях, в которых он участвовал, о своих боевых товарищах. Несмотря на свой возраст, он шёл бодро, и боевые награды перезванивали на его груди, придавая ему сил и уверенности. Я посмотрел на его награды. Он это заметил и сказал:
     -Вот, у меня их три ордена и пять медалей, а как ты думаешь – какую награду я больше всего ценю?
     Таким неожиданным вопросом я был застигнут врасплох, и не сразу нашёлся, что сказать.
     -Все награды дороги и каждая, наверное, дорога по-своему, - сказал я.
     -Это правильно! Но больше всего мне дороги вот эти две – за Сталинград и за Прагу, - сказал он и бережно дотронулся до этих медалей, поправил их и больше ничего не сказал.
     Почему? – я спрашивать не стал, а он о чём- то надолго задумался, и мы некоторое время шли молча. Повсюду царило праздничное настроение. Возле своих дворов на скамейках, брёвнах и на переносных стульчиках сидели старики и старухи, о чём-то переговаривались и внимательно наблюдали за всем происходящим на улице. На груди у многих были ордена и медали. Мы со всеми здоровались, а Фёдор Иванович, как-то машинально, прикладывал руку к своей фуражке, то ли имитируя воинское приветствие, то ли по старинному обычаю пытаясь приподнять слегка фуражку.
     Центр села со времени моего детства, и юности сильно изменился. Раньше в центре села стояла красивая кирпичная церковь с позолоченным крестом наверху. Рядом возвышалась высокая колокольня, служившая входом в церковь с западной стороны. Мне тогда, в детстве, казалось, что на всём свете нет сооружения выше нашей церкви. В тридцатые годы церковь ещё действовала, и я смутно помню звон её колоколов, и даже помню в позолоченной ризе, причащающего меня какой-то сладкой жидкостью, сельского попа. Перед войной, когда церковь закрыли, и она торжественно и гордо возвышалась над селом в своём безмолвном одиночестве, мы часто бегали к ней, чтобы смотреть, как проплывают над её куполами белые облака, создавая иллюзию падения крестов, купола и колокольни. Через решётки закрытых окон заглядывали мы внутрь церкви, где можно было увидеть великолепные росписи на стенах, алтарь и распятие. Во время войны, когда церковь была частично разрушена, мы бегали по её залам и залезали на наиболее низкие пристройки.
     Потом, в последующие годы, мне часто снился один и тот же сон – я забираюсь на высокий купол церкви и не могу оттуда слезть вниз. Просыпался всегда с учащённым сердцебиением и в холодном поту, но с большим облегчением, осознав, что это был только сон. Рядом с церковью была небольшая площадь, окружённая старыми, ещё дореволюционными, магазинами.
     Теперь на месте церкви стоял современный дворец культуры, возле которого был посажен молодой парк. Центральный магазин по-прежнему был старый, а рядом возвышались два маленьких деревянных магазина – продуктовый и хозяйственный. Возле магазинов и в парке много было людей. Здесь только что прошёл торжественный митинг, посвящённый Дню Победы. Многие сельчане были навеселе, так как в магазине продавали водку и вино, а в небольшом ларьке пиво. Нам встретились местные руководители: председатель сельского совета и председатель колхоза. Они после митинга направлялись куда-то на выпивку. С ними был и парторг колхоза. Всех их я знал ещё с детства. Мы поздоровались, спросили друг друга о житье-бытье, поздравили с праздником, и разошлись каждый по своему делу.
     Мы с Фёдором Ивановичем направились в парк к сельскому мемориалу. Он был прост и отвечал уровню экономического состояния села, а по содержанию отвечал духу времени. Сравнить его с подобными сооружениями городов, и даже районных центров, было нельзя. В центре возвышалась могила героя танкиста Василия Маснева, погибшего в 1942 году при осуществлении в наших краях операции под кодовым названием «Малый Сатурн». Рядом была сооружена простая кирпичная стена, на которой на белых плитах были написаны несколько сотен имён односельчан, не вернувшихся с войны. Отдельно на стене выделялась большая бронзовая доска с именем Героя гражданской войны Петра Чупахина. Живые цветы лежали у мемориала.
     Мы сняли головные уборы и долго стояли, молча, у этого святого места, думая каждый о своём, сокровенном. Потом стали читать фамилии погибших, написанные в алфавитном порядке. Здесь были перечислены целые семьи: отцы, сыновья и братья. Переходя от доски к доске, и читая фамилии, Фёдор Иванович давал мне пояснения:
     -Вот Антон Абрамов и его два брата – Иван и Алексей. Все трое не вернулись домой. Антон был мой одногодок, вместе в армию призывались. Весёлый и жизнерадостный человек был он. Сколько всяких былей и небылиц знал! С ним никогда скучно не было. Помню, я с ним много раз в ночное ездил. Всегда он был среди нас признанным предводителем. Жаль Антона! Рано он погиб, много хорошего для людей смог бы сделать. И братья его хорошими мужиками были.
     Антона Абрамова я помню плохо. Жил он от нас далеко – на самом краю села. Но младшего его брата Ивана, работавшего конюхом в колхозе, хорошо знал. Он часто катал нас, сельских мальчишек, на паре резвых лошадей, запряженных в новую подводу, по улицам села, а однажды позволил мне сесть верхом на старую гнедую кобылу по имени Старуха, и проехать на ней от колхозного двора до самого луга. Большего удовольствия для сельских мальчишек тогда не было. Алексей до войны учился где-то в городе, и я его не знал.
     -А вот и ваша фамилия, – отвлёк меня от воспоминаний Фёдор Иванович.
С нашей фамилией было десятка два погибших. Среди них был брат деда Андрея Архип, мой отец Артём и другие однофамильцы.
     -Вот Архип, своеобразный был человек, продолжал он, - тихий и скромный. Всю свою жизнь служил у односельчан пастухом – пас коров. С ним, чтобы поговорить, пуд соли надо было съесть. Он больше всё с коровами разговаривал, каждую знал и понимал, что она хочет. Но попроси его что-нибудь сделать для другого человека – никогда не откажет.
     Я вспомнил деда Архипа, спокойного и молчаливого, каждый вечер на заходе солнца, как-то гордо и торжественно, шествовавшего по выгону за стадом коров, возвращающихся с пастбища. Перед самой войной он похоронил своего единственного сына Алексея, умершего от воспаления лёгких. Было Алексею всего двенадцать лет. В день похорон пришёл Архип с кладбища к нам во двор, долго сидел с дедом Андреем на завалинке. Курили они одну за другой цигарки и молчали. У обоих теперь не было ни одного сына. Судьба в горе их поровняла. Молчание для них в те минуты было лучшим бальзамом от постигшего их несчастья.
     «Квасов Степан Иванович» - прочитал я в длинном списке фамилий, и вспомнил нашего соседа, тихого и молчаливого мужчину, работавшего в колхозе счетоводом, Года за два до войны он женился на скромной красивой девушке Наталье, а к началу войны они уже имели двух маленьких дочерей, родившихся одна за другой. Каждый день аккуратно по протоптанной им через выгон тропинке ходил Степан в правление колхоза на работу, в перерыв приходил домой обедать, а вечером возвращался с работы. Был он большим любителем книг, и каждую свободную минуту отдавал чтению. С большим удовольствием рассказывал Степан нам, детям, содержание многих книг. Ходили слухи, что он и сам иногда занимался сочинительством, но об этом он нам никогда не говорил. А мы этому не придавали значения. Помню, как Степан уходил на фронт в самом начале войны. Заплаканная Наталья с грудной дочкой на руках и другой, едва научившейся ходить и держаться за подол её юбки, провожала Степана. А он, как мог, успокаивал её, давал на прощание какие-то наставления. Ушёл Степан из села на войну и больше не вернулся. Погиб в 1941 году в боях под Москвой. Заросла подорожником проторенная им от дома до конторы колхоза дорожка, а Наталья после войны уехала со своими маленькими детьми в другое село к родственникам, заколотила крест-накрест деревянными досками окна и двери хаты, а года через два продала её и вовсе. Сломали Степанову хату и увезли её на новое место. Ничего, на когда-то процветающем, подворье не осталось. Правда при разборке деревянной хаты на чердаке нашли большой деревянный ящик с книгами и стопкой ученических тетрадей, исписанных бисерным почерком Степана. Это были его дневники, первые пробы сочинительства – стихи и рассказы. Никто не обратил на них внимания, никому они теперь не были нужны. По праву ближайшего родственника всё это забрал его племянник Сергей Блохин и увёз к себе домой на улицу Широкую. В то время на «литературное наследие» Степана я никакого внимания не обратил, а позже через много лет, когда я о них вспомнил, все эти тетради навсегда исчезли. А как хотелось бы узнать – о чём в них писал Степан? О чём были его мечты и куда были направлены его устремления?
     «Курносов Денис Павлович» - прочитал я среди других фамилий. Это наш бывший председатель колхоза. Толковый был руководитель, хорошо знал своё дело. Руководил колхозом в самом начале войны. Потом ушёл добровольцем на фронт и вскоре погиб.
     Среди мужских имён были и женские. Я обратил внимание на доску, где было написано – Таисия Ивановна Фомина.
     -Да ведь это же наша соседка – Таиска! – вырвалось у меня неожиданно. – Весёлая и бойкая была девчонка.
     В самом начале войны она окончила среднюю школу, и вместе с другими девчатами – своими одноклассницами – добровольно ушла на фронт. Служила радисткой в партизанском отряде и погибла где-то в Белоруссии. Я вспомнил, как мы с её племянником Васькой, в её отсутствии, брали её учебники и тетради и долго рассматривали их. Однажды она нас застала за этим занятием и вместо того, чтобы поругать, стала объяснять значения картинок и букв в книгах. Она была первой нашей учительницей. А сколько мы с Васькой приносили ей неприятностей и огорчений, подсматривая по вечерам за её любовными свиданиями? Дружила она с парнем из хутора Загонного, который часто переплывал Дон на лодке, прятал лодку в прибрежной траве, и уходил на свидание к Таиске. Поздно ночью он возвращался со свидания, вытаскивал из травы лодку, и обратно уплывал в свой хутор. Однажды весной во время половодья, когда вода подошла к крайним дворам улицы Широкой, Михаил Егоркин, (так звали парня с хутора Загонного), приплыл на лодке на свиданье и спрятал её в саду Ульяна Манохина. Петька Макаркин, одноклассник Таисии, тайно вздыхавший по ней, но отвергнутый ею, подговорил меня и Ваську вместе с ним перегнать лодку в другое место и там её спрятать. Кульминацию этой трагедии мы с Васькой не видели, так как спали поздно ночью дома. Мишке пришлось изрядно поволноваться. На свой хутор он в эту ночь не вернулся, а заночевал у своей тёти, жившей в центре нашего села. Утром мы показали Таиске спрятанную лодку, а она сообщила об этом Мишке. Как давно всё это было! А сейчас имя Таисии Ивановны Фоминой было начертано на памятной доске сельского мемориала.
     -А вот и мой брат Стёпка! - произнёс вздрогнувшим голосом Фёдор Иванович. – Погиб в Кенигсберге в самом конце войны.
     Стёпка был лучшим гармонистом и запевалой в нашем селе. На гармошке играть он научился сам без всякой науки, полагаясь только на свой слух и природный талант к музыке. Играл он на своей гармошке размашисто и разухабисто, и она звучала у него раздольно и певуче, как ни у кого другого в селе. Определить игру Стёпкиной гармошки можно было издалека, так как она наигрывала плясовую или другую мелодию на свой, получавшийся только у Стёпки, лад. Любил Стёпка петь залихватские, часто наперчённые крепкими словами, частушки. Не одной девчонке в селе не давала уснуть до самого рассвета Стёпкина гармошка, когда он, возвращаясь со свиданья, шёл почти через всё село, играя на гармошке и подпевая в такт музыке свои частушки.    Ушёл Стёпка на войну вместе со своей гармошкой. Вдохновлял и взбадривал он хорошей песней и меткой частушкой своих боевых товарищей на привалах и в часы коротких передышек между боями. Но не смогла его гармошка пропеть долгожданную песнь Победы. Замолкла она навсегда вместе со Стёпкой в Восточной Пруссии. Отдал Степан свою жизнь и самородный талант за свободу Родины.
     Каждый из нас был погружен в свои воспоминания... Мы, молча, переходили от одной доски к другой, читая написанные на них фамилии.
К нам подошёл незнакомый мне человек, преклонного возраста. Одет он был чисто и аккуратно. На нём был тёмно-синий костюм, из-под которого просматривалась белая рубашка с модным галстуком, на голове седые волосы прикрывала фетровая шляпа, на ногах были надеты модные туфли. На груди у него в четыре ряда были прикреплены орденские планки. Одежда и внешность этого человека говорили о том, что он не здешний и приехал в село временно, то ли навестить родственников, то ли ещё по какой-то другой причине. У мемориала он, очевидно, оказался не случайно.
     -Здравствуй, Федя! – обратился он к Фёдору Ивановичу. – Не узнаёшь старого товарища? Я к тебе уже давно приглядываюсь и, кажись, узнал. Ведь мы с тобой не виделись целую вечность – ещё с тридцатых годов.
     Фёдор Иванович растерянно смотрел на этого мужчину. Видно было, что он не сразу вспомнил и признал своего давнишнего товарища.
     -Уж, не Алексей Ильич ты будешь? – наконец, неуверенно проговорил он.
     -Верно! Это я и есть! – ответил незнакомец.
     Только после этого они крепко обнялись и трижды расцеловались, по старому русскому обычаю. Я стоял, молча, наблюдая эту сцену. Фёдор Иванович спохватился и представил меня этому человеку:
     -А это Иван – сын твоего однофамильца Артёма! Того, который погиб ещё в финскую войну, - сказал он.
     Незнакомец пожал мне руку, внимательно и с каким-то особым интересом посмотрел мне в глаза, и промолвил загадочно:
     -Иван Артёмович, значит? Интересно! Как же, как же…с Артёмом мы на финской войне вместе воевали, но вот встретиться там нам помешала роковая случайность.
     Мы углубились в парк, нашли там свободную скамейку и уселись все втроём на неё. Фёдор Иванович с Алексеем Ильичём курили городские папиросы и вели между собой интересный разговор, построенный весь на воспоминаниях. Говорили о жизни, о товарищах, о далёком прошлом. Я больше слушал, наблюдая за ними. Весь их разговор состоял, в основном, из вопросов и ответов, которые они задавали друг другу и тут же отвечали на них. Я узнал, что Алексей Ильич родился и вырос в нашем селе. В тридцатые годы был призван в армию, с которой потом связал всю свою жизнь. Воевал с белофиннами, прошёл через Отечественную войну. В звании подполковника ушёл в отставку и живёт сейчас в городе Харькове. Давно он мечтал посетить родное село, но всё никак не получалось. И вот только в этом году он смог осуществить свою заветную мечту, которая много лет не давала ему покоя – манила и манила в родные места. По приезде в село он, прежде всего, пришёл сюда на это святое место, чтобы поклониться своим старым друзьям и товарищам, которых давно нет в живых.
     Наконец, старые товарищи вволю наговорились, и Алексей Ильич обратился ко мне:
     -А ведь я, Иван Артёмович, был, можно так сказать, последним свидетелем смерти твоего отца. Правда, его не видел, но был почти рядом.
     Такое неожиданное признание меня обескуражило. Я долгие годы писал во все инстанции, искал однополчан отца, чтобы узнать какие-нибудь подробности о смерти отца, но всё было тщётно. И вдруг – такая удача! Да ещё здесь – в родном селе и от человека одной с нами фамилии.
     -Расскажите, пожалуйста, Алексей Ильич, об этом, если можно, подробнее? Прошу Вас? – обратился я с дрожью в голосе.
     И вот что он мне рассказал в тот памятный день Победы у сельского мемориала:
     «В феврале 1940 года я был легко ранен в правую руку в одном из боёв на Карельском перешейке. Находился в полевом госпитале, располагавшемся в нескольких небольших посёлках, разбросанных в лесу недалеко от линии фронта. Дело у меня шло на выздоровление, и я бродил по нашему посёлку, помогая санитарам и врачам. Начальник всего госпиталя находился в нашем посёлке, и стал давать мне свои отдельные поручения. Часто использовал меня в качестве курьера для сообщения с другими отделениями госпиталя, располагавшимися в округе на расстоянии двух-трёх километров. Я становился на лыжи и выполнял его поручения. Помню, в тот день вызвал он меня и поручил отнести несколько пакетов с медикаментами в другие отделения. При этом сообщил, что лекарства там очень ждут и действовать надо быстро. Я забрал пакеты и отправился выполнять задание начальника госпиталя. Во всех посёлках, где располагался госпиталь, я бывал уже не один раз, дороги туда мне были знакомы, и я отправился объезжать их по выбранному мною маршруту.
     Придя в один из посёлков, я сдал пакет дежурному под расписку и уже собрался двигаться дальше, как услышал его неожиданный вопрос:
     -Товарищ, подождите! У нас есть тяжелораненый лейтенант с такой же, как и у Вас фамилией. Зовут его Артём Андреевич. Может быть это Ваш родственник? Может быть, однофамилец? – остановил дежурный меня уже у двери.
     -Вероятно, земляк, - ответил я. Но так как я очень торопился, то обещал навестить раненого на обратном пути после выполнения, данного мне начальником госпиталя, задания.
     Но на обратном пути зайти мне в этот посёлок уже не пришлось. Спустя час после моего ухода, туда ворвались разъяренные финны. Они перебили и перерезали не только медицинский персонал, но и всех раненых, которые находились там, а строения сожгли. Такое зверство финнов человечество тогда узнало впервые. Это были первые предвестники грядущих позже фашистских зверств.
     Наше командование приняло экстренные меры. Медицинский персонал и раненые красноармейцы других отделений госпиталя были срочно перемещены в другие безопасные места, подальше от линии фронта. А вот то отделение госпиталя, где находился Артём Андреевич, было финнами зверски уничтожено. Так я был с Артёмом рядом, но увидеть его не пришлось. Вот так получилось!»
     Домой мы возвращались втроём. Фёдор Иванович и Алексей Ильич были поглощены своими воспоминаниями. У меня настроение было подавленное. Говорить не хотелось, и я шёл молча. Думал о тех невыносимых муках и страданиях, которые принесла людям война. Думал о том, что живут на земле разные люди, от рождения учатся всему самому хорошему, постигают величайшие достижения ума человеческого, воспитывают своих детей самым приличным правилам нравственности. Но наступает война - и находятся среди них такие люди, которые превращаются в зверей, становятся способными придумывать самые изощрённые пытки и муки «себе подобным». Они готовы убивать, резать, вешать, насиловать, ни в чём не повинных людей. Что движет ими в это время? Идея, страх, животные инстинкты? Ответа я не находил. Но точно знал, что за Умы и за Сердца людей надо бороться, что Мир это самое главное сейчас на земле.