Спасшийся от потопа

               
                Моему родному городу…   
                Моему Красновишерску посвящается

   Под надрывные вздохи кузнечных мехов, под звонкие удары молота по гигантским заклёпкам, под взвизгивание пилы на лесопилке и истошные крики тысяч людей проклинающих этот мир, Он родился.

Ему обещали светлое будущее, Его хотели сделать садом, цветущим на берегах северной реки. Он ждал. Он мечтал о своем светлом будущем, оглушенном криками поездов и пароходов. Звонкие всхлипы трамваев, бегущие по широким, бульварам и улицам умиляли его. Он ждал, ждал, когда же все это появится в его серой унылой жизни. Он знал: где-то там тот, кто породил его, решает его «великую» судьбу. Он так считал, мечтал, надеялся, и эту надежду постоянно подпитывали слухи, рассказывающие о его светлом счастливом будущем.

Обыденная серость повседневной жизни начинала надоедать, темнота в холодные осенние и зимние ночи угнетала. Он ждал, когда же все-таки придет тот момент, когда забурлит река его берегов, загнанная в тиски трех плотин и даст ему свет. …Много света. Этот свет развеет темноту зимней ночи и позволит, чтобы на улицах появился такой долгожданный трамвай. Трамвай мечты, трамвай желаний. Все оставалось пока только в мечтах. Этими мечтами он продолжал жить, вскрики и проклятия мира постепенно затихли. Его постоянно кормили обещаниями: «Ну вот еще немного, потерпи, ты же видишь, что происходит вокруг». И он ждал. Ждал терпеливо.

Потом вдруг случилась для его Матери-Родины огромная беда: опять в который уже раз за огромную жизнь приходилось ей терпеть кованый сапог иноземного солдата. Он все прекрасно понимал, он знал, что мать нуждается в помощи, пусть его еще вовсе не окрепшие детские ручонки что-то смогут сделать для своей матери, оказавшейся в такой тяжелой судьбине. Он забыл про свои мечты, о них ему теперь уже никто и не напоминал. И он вместе со всеми в кирзовых сапогах, а чаще - в рваных ботинках и драной телогрейке помогал матери как мог. Но все рано или поздно проходит, прошло и это лихолетье. На его теле были шрамы, пусть не боевые, но шрамы от утрат, понесенных в этой войне.

Мирные дни как бы вновь напомнили о прошлых мечтах, но его опять одернули: «Как ты можешь думать об этом, кругом такая разруха, а ты о чем-то своем. Ему приходилось тяжело, он снова слышал крики проклятий и стонов, раздававшиеся в его домах или на его улицах. Они звучали теперь на разных языках его необъятной Родины-матери: на русском и украинском, на греческом и армянском, на немецком и татарском.

Он часто сравнивал себя с такими же как он родившимися в непростое время и понимал, что он не сын, он пасынок. Тот, кто его породил, упорно не хотел вспоминать о нем и думать о нем. Как подачки ему бросали небольшие кусочки от огромного пирога, позволяющие ему строить один два дома на все еще таких неухоженных улицах, которые, как он когда-то мечтал, должны были стать бульварами. В остальном он почти не изменился - оставался все таким же серым, как и в годы своего детства. Когда же он все же решался настаивать на своих мечтах, то его успокаивали, сулили изменения. Он ждал. И каково же было его изумление, когда все что обещали когда-то ему, уходило другим, таким же, как он, но только, видимо, более любимым или более близким, чем он.

Со временем он перестал надеяться на кого-то. Тот, кто жил в его домах, на его улицах сами решили сделать его красивым - одеть в зелень деревьев ту серость, которая так бросалась в глаза. Год от года росли на его улицах тополя и сирень, одевались в зелень скверы и небольшие парки, превращая его в один из самых зеленых из всех своих собратьев.

Наступило время, когда о нем вспомнили. Его улицы наполнились другими людьми, совершенно неизвестных профессий. Они строили и расширяли его, стараясь «влить» жизнь в это, казалось бы, всеми забытое существо. Он стал гордиться, что новые люди, приехавшие и полюбившие его, стараются сделать его таким, каким он мечтал стать. У них не все и не всегда получалось, но все же он так считал.

Он перестал надеяться на то, что его гордость - бумага, которую делают люди, живущие на его улицах, - изменится или её станет больше. С этим он уже смирился, он видел на своих улицах и министров, и заведующих отделами обкома. Они как всегда обещали, но ничего не делали. Люди, отливающие бумагу собственными силами и собственным старанием, как могли, увеличивали выпуск главной его гордости. Так шли день за днем, практически ничем не отличающиеся от прошедших, а он все равно продолжал на что-то надеяться.

Гром для него грянул неожиданно. Он никак не мог понять, что это будет на самом деле. Он не верил в то, что тот, кто его породил, задумает его убить. Весть пришла вместе с неожиданными дождями, разразившимися в холодном марте 1971 года. Начиналось строительство канала Кама – Печора. На севере Пермской области одновременно прогремели три ядерных взрыва, положившие начало этого канала. Среди жителей поползли слухи, что его убьют, утопят в этой пучине воды, которая хлынет с северных рек по новому каналу в мелеющий Каспий. Многие стали собираться и перебираться на новые места. Теперь он понял все. Он понял, почему на него так мало обращали внимание, почему не достроили комбинат, почему не провели железную дорогу, почему не построили три обещанных гидроэлектростанции. Он понял, что с самого начала стал заложником этого проклятого для всех канала.

Прогремевшие взрывы были не последними. В начале 80-х уже совсем рядом с ним прогремели другие, но не такие ужасные, как те, что были в 70-х. Но эти были гораздо ближе, совсем рядом. Как он вытерпел все это, наверное, одному богу известно. Прошел слух, что в 1986 году приняли решение никакого канала не строить. Надолго ли? Уже потом, когда он отметил свое 70-летие, появились рассуждение о том, что каналы - это будущее геополитического влияния на южных соседей... И рано или поздно их придется строить. Вот доживет ли он до своего 100-летия… он не знает. Сможет ли его Мать принять разумное решение вопреки тому, кто вершит судьбы её сыновей? Сможет ли не потерять его - этого загнанного в угол массой проблем своего Сына?