Памяти поэта. Лев Болтовский

П А М Я Т И     П О Э Т А. Линии судьбы.
Автор: В.С. Стрельцова
   О Льве Болтовском вы, конечно, ничего не слышали, и это не удивительно, ведь он печатался только в газетах и не одного сборника не издал. В 1954 году в Омске его стихи попали в общий сборник «Песни над Иртышом», а после его смерти его стихи печатали в сборниках «Незнакомая осень» и «Проталины».
  Родился Лев Болтовский в Рубцовске в семье коммуниста Дмитрия Болтовского и комсомолки Александры Ермаковой в 1928 году. Немного о них.
     В 1928 году Сталин проездом был в Рубцовске, и Александра Ермакова от лица молодёжи приветствовала его , она обратилась к вождю с личной просьбой. Александра просила о помиловании её мужа Дмитрия Болтовского, которого осудили, как «перегибщика». Повезло – тому отдали партбилет и отпустили на волю. Но в 1937 году  опять беда случилась,  уже в Новосибирске. Дмитрий работал в секретариате у Эйхе. Арест и всё прочее. Жена – судья в городе Омске - нашла возможность  обратиться к А. Андрееву – члену ЦК (дальняя родня), и Дмитрия освободили, но партбилет не вернули. Он ходил во «врагах народа», жил в Новосибирске, чем занимался, я не знаю. Саша Ермакова вынуждена была, как жена врага, оставить свою работу и заняться адвокатской практикой.
        На её иждивении было два сына. Она стала известной как адвокат, но характер она сменить не могла. Младший сын её, Лев Болтовский и старший Леонид, чаще были предоставлены сами себе. Их опекала родственница (сестра), на пару лет постарше Леонида. Лев подружился с футболистами и со временем попал в сборную города, которой и  занимался Сева Бобров. Лев – капитан, футболист. Футбол и школа – вот его увлечения. Черт его дёрнул увлечься Маяковским. Выучил всю поэму «Облако в штанах». Поэма так его очаровала, что позвала заняться поэзией, и он забросил футбол и начал кропать стишки. Удача ждала его.
           А вдруг!
          Это вдруг пугает!
          Только порог перейти
        А если она другая?
         Можно всегда уйти.

     На литобъединении, где часто появлялся Леонид Мартынов, Лев прочитал своё стихотворение, и Леонид его благословил на этот путь. Дальше рискнул он стихи о матери в городскую газету поместить, но вместо дифирамбов имел такое указание от критика Беленького Ефима: «В поэзию надо входить не со стихами о маме, а о Сталине, Ленине», т.е. «паровозными стихами». Газета больше не печатала его стихов, а он уже не мог их не писать.
       Окончив школу, поступает в пединститут на филфак и возглавляет литобъединение в институте, куда вхож Мартынов Леонид и Власов , брат Павла. Марк Максимов, очарованный стихами молодого поэта стал его читать на радио и прославил студента Болтовского. Летом 1948 года Лев работал как внештатный корреспондент «Омской правды.»  Ему поручили сделать репортаж с аэродрома в день авиации. Август, жара, толпы народа.  Он весь день с двумя помощниками от редакции делал репортаж, а к концу дня «обмыли» работу,  но не разошлись, а уговорил их Лев отправиться в театр, где давала концерт известная тогда Рина  Зелёная. Неприятность произошла в театре: администратор не пустил их в зал. Аншлаг. Корреспонденты видят, что возникает ссора , и улизнули, а Лев стал настаивать, шуметь, требовать места.
       Упрямый Лев не добился своего и, возмущенный, дал администратору пощёчину. Милиция была приглашена немедленно, и, присутствующий в театре первый секретарь горкома настоял на немедленном осуждении хулигана. Хулиган был осужден на год принудительных работ. Год этот стал роковым в жизни юноши.
     Его работа с лопатой была хорошо оценена, и его досрочно отпустили, дали хорошую характеристику и сообщили ему о снятии судимости. Его даже взяли в погранвойска, и он отслужил положенное время в уссурийской тайге, закончил хабаровское политучилище, активно вёл себя, занимался в драмкружке, с начинающими поэтами, выпускал стенную газету. Отличник боевой и политической подготовки, он собирался стать журналистом, но для этого ему надо было вступить в КПСС. Он подал заявление в бюро войсковой части и ждал решения.
   Но случилось непредвиденное: его командир стороной узнал о том, что Болтовский скрыл от него своё преступление, что он бывший «зэк» , и нет ему места в рядах КПСС. С позором рвёт он заявление Болтовского, срывает с парня все знаки отличия и значки ГТО. Позор поверг Льва в отчаяние, он понял, что быть ему изгоем до конца дней своих и никакие усилия ему теперь не помогут.
Бутылка – только она с тех пор ослабляла отчаяние. Он искал её и погружался в хмель. Служба позади. Возвращение в Новосибирск к отцу. За несколько лет закончил экстерном институт. Журналист,   литсотрудник в газете «Молодой сибиряк», командировки и знакомства с литераторами Сибири: Лисовским, Ивановым, Сельвинским, Рождественским, Магалифом.
   Дошло дело до женитьбы. Не повезло тестю с зятем. А тут ещё нашептали ему люди добрые,   что тот зятёк знается с бывшими заключёнными, и не сам ли он из тех бывших?
  Оказалось – да. Взбешённый тесть спешит в редакцию и скандалит с редактором. Как смеют они держать такого человека. Болтовского увольняют,  и он уезжает в Тулу, где работает на радио. Но и туда сообщил тесть о нём. Начал  Болтовский кружить по Союзу: Калуга, Ярославль, Москва, Ленинград и везде заводил связи, и его стихи появлялись даже в журнале  «Нева».
Посещал семинар Слуцкого, где встречал Бориса Пастернака (Переделкино). Его новые друзья  Михаил Светлов, Чингиз Айтматов, Булат Окуджава и Андрей Вознесенский приняли его в свой круг. Предлагали ему во избежание неприятностей сменить фамилию. «Не змея, шкуру не меняю»,  вспомнил он Мартынова, с которым встретился уже в Москве. Леонид Мартынов рекомендовал Льва не иначе, как «мой бывший студиец, любимый поэт моей супруги Нины».
    Но и тут злодейка-судьба подставила ему ножку. Дорожное приключение. Дама-попутчица оказалась воровкой и подвела его под монастырь. Подбросила спящему Льву украденные ею у кого-то из пассажиров часы «Победа». Их при обыске обнаружили, Льва избили, сняли с поезда и арестовали. Теперь он – дорожный вор и срок – шесть лет тюрьмы. А он ещё у матери-адвоката прослушал курс «Уголовного права» и разбирался в законе, сам неоднократно подсказывал заключённым , что и куда писать о помиловании. Кроме того знал родной язык и владел пером. Он помогал как  тюремному составу, так и заключённым, учившимся в вечерней школе. Занимался с молодыми поэтами, учил их правилам стихосложения и правописанию. И там. За тюремными стенами жил в творческом горении.
Завёл он себе заочную зазнобу из Калуги. Она, видимо, где-то прочитала его стихи и связалась с ним по почте.
   В письмах условились о встрече, и вот он в Ярославле.
Болтовскому почти сорок и ехать ему некуда. Ярославль пришёлся ему по душе, и он решает устроиться там.  Юркова Маргарита – это имя я запомнила. Она из Калуги, журналистка, собой мила, и смелая такая. Понравились они друг другу и недельку провели вместе, договорившись на будущее.
Женщина уехала за расчётом в Калугу и обещала вскоре быть, а ему надо искать квартиру и работу. Он пошел в газету и там поэт Перевалов помог ему напечатать в честь Терешковой великолепное стихотворение.
  Оно появилось на первой полосе газеты. И вот сидит Лев в весенний день в скверике, читает газету. Вдруг слышит девичий крик: «На помощь!» Какая-то цыганского обличья растрёпанная девчонка вынырнула из кустов: «Что случилось?»  «Да вот пацаны меня раздеть хотели».  Напугал он этих мальчишек, а девчонка не уходит от него. Уселась рядом и чего-то ждёт. «Ты мне понравился». «Да я же старый, седой!». «Ничего». – и приглашает его в город Тутаево. Я  двоюродная сестра Вали Терешковой. Она же наша, тутаевская». «Ах ты, соплячка, иди отсюда».
«Ты напрасно гонишь меня, я уже дочку родила и в исправительной колонии год отсидела».
   Имя Терешковой заинтриговало журналиста, тем более она накануне в космосе побывала. Подумалось:  «Материал интересный можно собрать на её родине». Чёрт его понёс в это Тутаево!
  Там он встретил бабушку, что пестовала Валентину,  и ближе познакомился с девчонкой – эта Танька действительно оказалась двоюродной сестрой Терешковой. А что самое трогательное – войдя в комнату, он  увидел в детской коечке чудо какую прелестную маленькую девчурку.
   Девочке было около трёх лет, она потянулась к нему, обняла за шею и пролепетала: «Это мой папа». Тоска по сыну у Льва не затихала, а тут его ласково папой назвали. Девочка – инвалидка с высохшими ногами (сухотка). Он остался в Тутаево. Нашел работу и предупредил Татьяну, что ждёт невесту и лишь она приедет, покинет её.
  Но из Калуги вестей нет. Льва так часто обманывали, что засомневался он и дрогнул. Остался отцом девочки и мужем Татьяны. Работать он любил и проявлял себя в работе страстно. В Тутаево вышел в передовики, победил в соревновании, и его администрация отметила и даже банкет для победителей соцсоревнования организовала.
   После банкета идёт Лев домой «на автостопе», еле-еле ногами перебирает, а там , у барака стоит «воронок» милицейский. Не успел Лев дверь в дом захлопнуть, как без сигнала вошел, нет ворвался мильтон и хватает  Льва ,  бывшего пограничника, за грудки и тащит к двери, осуждающе выговаривая тому. Льва разом обуял гнев.  Его какой-то мозгляк хватает за грудки ! Он отшвырнул парня, а тот в падении выхватил наган из кобуры и выстрелил в обидчика. Холостой  щелчок и вовсе раздразнил Льва.  «Оружие надо бы, сопляк, в порядке держать» - и он  ударил милиционера по голове тем наганом. Вот и всё. Окружили, схватили, забросили в  «воронок». Уголовное дело – покушение на власть – прокурор требует высшей меры. Смысл его речи такой: перед судом стоит не Ванька безграмотный, а образованный человек, к тому же поэт. Прокурор разворачивает газетную полосу , где на первой странице напечатано стихотворение Болтовского «Наша ярославочка.» Он полагает, что с такого грамотея будут требовать по высшему  счёту. Расстрел. Защиту вёл сам обвиняемый. Его речь была трогательной. Он ссылался на свою заботу  о матери-одиночке с больным ребёнком на руках. Зал был сплошь женским. Крошка Анечка, дочь Тани, тянула ко Льву свои руки. Даже заседатели и судьи прослезились, но срок он схлопотал.  А пока почти шесть месяцев просидел в КПЗ в ожидании следствия. Вышел седой и  бледный.

    А ещё до суда получил он письмо от Маргариты Юрковой: «Приеду,жди». Пошел он на встречу, а Татьяна, словно тень, за ним. Вошла в комнату, где он встречался с Юрковой, рванулась ко Льву, обняла его и говорит: «Это мой муж».  Юркова отпрянула и указала на дверь.
    Итак, опять тюрьма. Пишу, о чём узнала, а многое я не знаю. Переписывалась с его родной тёткой из Санкт-Петербурга , запомнилась одна фраза: «Моя сестра сказала однажды: "Да лучше бы он умер. Я бы похоронила его и горевала, чем переживать такой позор» Да, родные отреклись от него. Они  не понимали его страсти, жажды к стихам и истине.
      Пришлось Льву Болтовскому отбывать свой срок в Таджикистане в Ура-Тюбе.
      Обжился, сделал документальный фильм о вечерней школе «Прошу принять…» Это фильм о тюремной вечерней школе, куда он пристроился, прикинувшись малограмотным. Этот сценарий вместе с его архивом хранится в Рубцовске у меня.
Пришёлся не по душе тюремному начальству, и они  «устроили» его в психушку.   Тело его стало пятнистым, а нрав страшным. Гнев охватывал его, и он швырял об пол всё, что попадалось под руку. Но удалось ему обвести главврача вокруг пальца. Помогла случайная встреча на одной из пересылочных баз, где он познакомился с сыном Юрия Андропова. Зная имена членов семьи Андропова , Лев стал им писать письма. Конечно, эти листки попадали на стол главврача, и он дрогнул, и вылечил заключённого враз. Отправили на «химию». Числился Лев «железнодорожным вором», и может поэтому, когда в Ура-Тюбе ограбили госбанк, его вместе с другими ворами посадили опять в тюрьму.
     Освободился Болтовский в 1979году. Прибыл в Омск, работал кочегаром, сантехником, газосварщиком. Нашлась добрая женщина Тамара Иванова и взошло солнышко на его небе.
     Но опять ждали его испытания. После освобождения  работал внештатно. Милиция его не выпускала из поля зрения. Проверяли и допекали. Справки с места работы есть в его архиве. Поэт-сантехник, газосварщик выводил милицию из себя. Однажды Лев в своё оправдание заявил, что он писатель, и Омский Союз писателей может это подтвердить. Но писательская омская организация отреклась от него, заявив, что такой писатель в их организации не числится, хотя народ его знал по его стихам и фельетонам. Нервировала и семейная обстановка: к Тамаре Ивановой приехали на жительство дочь с двумя детьми, и в союзе с милицией стремилась выселить его из квартиры.
     Вот тогда он вместе с Т.Ивановой уехал в Рубцовск, где более года проработал в городской газете «Коммунистический призыв». Но женщину тянуло на родину, к своей семье, и пришлось вновь вернуться в Омск. А там ничего не изменилось.
    Случилось Льву попасть в аварию. Он рухнул со сварочным аппаратом с третьего этажа, самолётом его отправили в Москву в клинику Склифософского. Заковали в шины и бинты и восстанавливали. Здесь он познакомился со своим родным сыном Сергеем. Сергей носит фамилию деда Николаев, живёт в Москве, занимается славистикой. Учёный. В больнице посещал отца, поддерживал, чем мог. Он даже был готов хлопотать об отце и поместить его в интернат в Москве. Но Лев решил иначе. Он решил закончить свой жизненный путь в родном Рубцовске . Заручившись рекомендацией профсоюза писателей, он прибыл на Алтай и поселился в интернате для престарелых и инвалидов в Рубцовске.
     Ознакомившись с обстановкой, поспешил в редакцию городской газеты, и там ему порекомендовали литобъединение  «Старт», где и встретилась с ним наша творческая интеллигенция. А  я, познакомившись с Болтовским, приняла участие в его судьбе, не зная, не ведая его прошлого. Всё, что здесь написано, собрала я из его дневников, разговоров, переписки с его роднёй и коллегами. Обращалась по всем адресам после его смерти, разыскивая заинтересованных людей. Была в Омске, Москве, Новосибирске. Пыталась определить, что же сбило такого крупного поэта, публициста, человека с пути? И чем глубже я вникала в его жизнь, тем страшнее становилось за него и за Россию. Таких людей губили, стирали с лица Земли.
   Мне уже много лет, я старая и больная бабка, пережила четверых мужей, здоровых, трудолюбивых. Их скомкали, выбросили на мусор.  Умных, смелых, талантливых съели, словно падаль. А кто это сделал? Обывательское окружение и зависть посредственности.  Даже Шекспира бы съели, не заметив. Вспоминаются слова Антуана  де Сент-Экзюпери: «Обыватель, ты построил свой тихий мирок, замуровал наглухо все выходы к свету…   Никто вовремя не схватил тебя и не удержал, а теперь слишком поздно. Глина, из которой ты слеплен, высохла, затвердела и уже никто не сумеет пробудить в тебе уснувшего музыканта, поэта или астронома, который , быть может жил в тебе когда-то.»




Лев Болтовский
***
Пусть я смешон и не велик,
Пусть ничего не доказать,
 Порой мне хочется до вскрика
 Раскрыться перед миром до конца.

Какая глупая игра
 Не мной придумана, другими,
Я знаю , слышит только «ра»
Глас вопиющего в пустыне.

Я не раскроюсь до конца
 О мир, растленный по постелям,
   Кусочек маленький свинца
 Достаточно смертелен.

Решусь, и скажут, что жалка,
Горька моя такая участь,
   А я в рассветные шелка
 Как саваном закутаюсь, отмучась.




  ***
Обо мне никто уже не плакал,
   На меня махнули все рукой.
Бродяга – не бродяга.
Неизвестно кто такой.

Я и сам, наверно б не ответил,
Для чего я, собственно живу.
И зачем на розовом рассвете
 Въехал в раскрасавицу Москву.

Не ходил к поэтам, что постарше.
Не искал чего-то, не просил.
Из Москвы-реки, из Патриарших
 Лужиц тех, прудов ли, воду пил.

Всякое случалось. И бывало –
Где-нибудь в проулочке глухом:
Небо – одеялом,
Земля – пуховиком.

Мир был интересен и без песен
 Без моих. А коли денег нет –
В близлежащих градах я и весях
 Пробавлялся около газет.

Я писал, бумаги не жалея,
Это было худшим из грехов,
Что оставлю в память о себе я,
Сто томов неизданных стихов?




  ***
-И вскользь мне бросила змея:
-У каждого судьба своя,-
Но  я-то знал, что так  нельзя
 Жить, извиваясь и скользя.
          Леонид Мартынов.

Уходит многое с годами,
Есть возрастные рубежи,
И только ты до века память,-
Живой родник моей души
   Руслан, Людмила, Змей Горыныч,
   И млечный путь,
   И пыль книгохранилищ,
   И терпкий запах новизны.
И пострайком, и стройконтора,
И сборник дарственный, в котором –
Как завещание: «Нельзя
 Жить, извиваясь и скользя»,
И мать Россия, без которой
 Мне , как без воздуха нельзя.




У материнской могилы.

Не стало мамы, и за всё,
В чём виноват ,пред ней не извиниться.
 И не взглянуть в её открытое лицо,
И не прижаться к пёстренькому ситцу,
И боль не выплакать в ладони
 В её шершавые и полные тепла,
Люблю людей, но  всё-таки сторонне
 В прямую ж -  ту, что жизнь дала.



     ***
Ушла. И мне её не видеть,
К ногам смиренно не упасть,
   Поняв, что женщину обидеть
 Ещё постыднее, чем красть.

Я не карман, я вывернул её душу
(О мерзость грязного смешка)!
И перед ней, ранимою наружу
 Я вылез весь, как шило из мешка.

И чем бы в жизни не был занят,
Не шёл дорогой бы какой,
Её лицо с потухшими глазами
 Всегда стоит передо мной.



  ***
Не крась свои седые пряди,
Не прячь усталые глаза.
Я говорю не рифмы ради:
Мне разлюбить тебя нельзя.
   Люблю тебя. Не погрешу
   И в самом малом перед
   Лицом искусства. И прошу
   Тебя написанному верить.
Бери, читай. В моей тетради
 Всё о тебе, моя краса.
Не крась серебряные пряди,
Не прячь красивые глаза.



  ***
Какая-то странная нынче весна:
Сырая, печальная и некрасивая.
Она, очевидно, как я влюблена,
И так же, как я ,  тобой нелюбимая.

Снег грязный на краски осенние скуп,
А люди улыбчивые и счастливые,
Зачем мне весна, если нет твоих губ,
Солёных и горьких, как утро дождливое?

Душа, если есть, плотно сжатый комок:
Весна чувства будит, но не утоляет,
А  в воздухе таял, как лондонский смог,
Дым от сигареты твоей  таял, таял.

И я одиноко останусь опять
Стоять у окна, ждать случайной беседы,
Вот так буду долго стоять и стоять,
А ты веселишься, наверное, где-то.

Какая-то странная нынче весна:
Сырая, печальная и некрасивая.
Она, очевидно, как я влюблена,
И так же, как я, тобой нелюбимая.



Рядовой изящной словесности.

Филфак. Поэтики законы.
 Он там, коснувшись их едва,
Надёжно в строки, как патроны
 В обойму вкладывал слова.

Он не считал себя поэтом –
На то ведь надобен талант!
Но после боя над планшетом
 Склонялся часто лейтенант.

Он знал войну  на цвет, на запах
 И знал на вкус. И потому
 Гвардейский взвод вести на запад
 Доверили безусому ему.

Но всё ж поэтом по призванью
 Он был. И ныне таковой
-Не  лейтенант, смеётся, моё званье -
 Словесности изящной рядовой.

 
Автор не имеет доступа к интернету. Публикация согласована с автором.