Дьякова М. А

ДЬЯКОВА МАРИЯ АЛЕКСЕЕВНА
1755 – 14 июня 1807

Дочь обер-прокурора Сената Алексея Афанасьевича Дьякова (1720 – 1789) и Авдотьи Петровны, урождённой княжны Мышецкой (1729 – 1795), родная сестра второй жены Г. Р. Державина (1743 – 1816),  Дарьи Алексеевны (1767 – 1842), и жены В.В. Капниста (1758 – 1823), Александры Алексеевны (1759 - ?), родилась в 1755 г.

1777 год.
В декабре в доме дипломата П.В.Бакунина (1731 – 1786), который в этом же году составил текст декларации о присоединении Крыма к России) ставили оперу, привезенную его подопечным молодым обаятельным человеком Николаем Александровичем Львовым (1753 – 1804) из Парижа. Главные оперные партии пели дочери А.А. Дьякова, а сам молодой человек был занят во второстепенной партии.
Все приглашенные на спектакль были очарованы игрой и пением Машеньки Дьяковой, блистательной красавицы, обращавшей на себя внимание всего петербургского света, и Павла I в том числе. Участие в этих спектаклях оказало большое влияние на М.А. Дьякову. Особенно она запомнила спектакль «Дидона», где исполняла главную роль самой Дидоны, отвергшей ради любимого союз с нелюбимым человеком, который давал ей престол и свободу.
Молодые люди во время спектакля почувствовали взаимное притяжение и объявили об этом родителям Машеньки. Но её родители были не рады выбору дочери - Львов, не имевший громких чинов, владеющий лишь небольшим имением под Торжком, в женихи явно не годился. Но влюблённые решили иначе.
Николай Львов пишет в одном из девичьих альбомов в это время:

Нет, не дождаться вам конца,
Чтоб мы друг друга не любили.
Вы говорить нам запретили,
Но знать вы это позабыли,
Что наши говорят сердца.

И в другом альбоме:

Мне и воздух грудь стесняет.
Вид утех стесняет дух.
И приятных песен слух
Тяготит, не утешает.
Мне несносен целый свет —
Машеньки со мною нет…

Ещё раньше, в 1774 г. в Машеньку влюбился застенчивый и робкий Иван Хемницер (1745 – 1784), но его чувства не нашли отклика в душе Машеньки.
Существует предположение, что и Левицкий, не смотря на то, что уже был женат, тоже был не равнодушен к прелестной Машеньке.

19 апреля 1778 г. Николай Львов пишет Мари и Алексеевне, предваряя письмо припиской «прежде всего сожги его»:
«Слава Богу! Мой ангел! Всей силы любви моей недостает это сказать, сколько я обрадован… Я всю ночь не спал, с Васильком (Василий Капнист) читал я все книги, где только о примерах, о действии и о следствиях было что сыскать можно. Посылал за Хемннцером, он принес мне рецепт – я был в лихорадке.
Когда я выяснил, что в случае беременности в течение двух месяцев у женщины в груди появляется молоко, – мне показалось, что меня тот час сразит молния. Нет более молока в твоей прекрасной груди? Но не будем более говорить об этом и постараемся, мой милый друг, быть более осторожными, нам стоит слишком дорого даже вспоминать об этом.
Это не должно было бы иметь тяжких последствий, в которых я убедился, и могло бы в конце концов нанести непоправимый ущерб твоему здоровью до конца наших дней. И это было бы следствием столь прекрасной причины? В связи со всем этим, мой добрый друг, несомненно, нужно, чтобы вы озаботились своим здоровьем, сейчас это очень легко, если пить травы, которые вам предпишут и которые помогут природе, немного привыкшей к расстройству».

Накануне собственной свадьбы в 1780 году Василий Капнист решил помочь другу, рискуя навлечь на себя гнев будущего тестя, он сватался за сестру Марии Александру. Отправившись вместе с сестрами на бал 8 ноября, свернул с дороги и подъехал к маленькой церкви в Галерной гавани на Васильевском острове (Петербург), где их ждали взволнованный Львов и священник. Здесь влюблённые обвенчались, после чего новобрачный отправился домой, а Капнист повез сестер на бал...
Семейный биограф Державиных И. Хрущев писал впоследствии, что девушка «вышла к Николаю Александровичу тайком через окно, поехала за женихом, да и обвенчалась с ним, тайком же вернулась к родителям прямо из церкви и стала жить у них по-прежнему, до поры до времени не объясняя о случившемся браке...»
Вплоть до 1784 года даже близкие друзья не знали ничего о браке.
«Тайна свято соблюдалась всеми участниками этой необычной же-нитьбы: три года муж и жена прожили друг с другом врозь в разных домах, и даже близкие друзья не знали ничего о браке» - пишет А. Глумов в биографии Н. Львова.
Даже соперник Львова - влюбленный Иван Хемницер - не знал о же-нитьбе. Он сделал Марии Алексеевне предложение и, разумеется, получил отказ. Будучи однолюбом, он не решился связывать судьбу с другой женщиной, и так и умер в одиночестве спустя несколько лет...
Позже, в общении с близкими, Николай Александрович не скрывал обиды:
«Сколько труда и огорчений скрывать от людей под видом дружества и содержать в предосудительной тайне такую связь, которой обнародование разве бы только противу одной моды нас не извинило...»
Находясь в разлуке, со своей тайною женою, Николай Александрович, совершая закупки для Эрмитажа в 1781 г. в Италии, пишет в своем дневнике:

Уж любовью оживился,
Обновлен весною, мир,
И ко Флоре возвратился
Ветреный ее Зефир.

Он не любит и не в скуке...
Справедлив ли жребий сей:
Я влюблен и я в разлуке
С милою женой моей.

Красотою привлекают
Ветреность одну цветы,
И они ж изображают
Страстной связи красоты.

Их любовь живет весною,
С ветром улетит она,
А для нас, мой друг, с тобою
Будет целый век весна.

Современники поговаривали, что романтические обстоятельства их венчания подсказали основу сюжета пушкинской «Метели».

Несколько раз ещё Львов делал официальные предложения. Но вновь и вновь - отказ. Лишь после избрания его членом Российской Академии, после путешествия с государыней и явного её расположения, успехов на архитектурном поприще и получения чина коллежского советника (да и Машенька в свои 28 лет отказывает всем женихам) отец даёт согласие на брак. Но как признаться в тайном браке?
Чтобы сгладить неловкость положения молодые уехали повторно венчаться в Ревель, к родственнику Дьяковых графу Я.Ф Стейнбоку, женатому на Катеньке Дьяковой, старшей сестре Маши.
Признались, когда уже все родные и близкие собрались в Ревельском храме на венчание. Скандал перед алтарём был неминуем: отступить назад уж невозможно, но и венчать второй раз нельзя! Однако Львов заранее нашёл жениха и невесту из крепостных - их и обвенчали.

«Другая часть меня» - однажды написал Львов о Маше... Он боготворил жену, и она платила ему бесконечной любовью и преданностью. Ей, только ей одной, он посвящал свои стихи...

Дух мой томный ободрился,
Сладка мне надежда льстит,
Та краса, кем я пленился,
Нежный жар со мной делит.

Уж я больше не желаю,
На брегу здесь обретаю
Я любви моей предмет,
И, любя, любим сердечно,
Вот что счастие конечно,
Счастья в свете больше нет.

Марией Алексеевной восхищались все. Ею невозможно было не восхищаться. Без памяти влюбленный И.И. Хемницер посвящает ей первое издание своих басен, и она тут же отвечает:

По языку и мыслям я узнала,
Кто басни новые и сказки сочинял:
Их истина располагала,
Природа рассказала,
Хемницер написал.

Воспетая Державиным и Львовым, боготворимая И.И. Хемницером, запечатленная кистью Левицкого Машенька Дьякова-Львова будет писать в год создания Левицким второго ее портрета (1780-е) своей сестре Дарье, жене Державина:
«Уведомьте нас, что у вас дешево там и не можем ли мы сделать еще нынешнего году оборота какого-нибудь...»
Сестры сошлись на спекуляции хлебом, оказавшейся, впрочем, разорительной для Львовых.
В 1782 г. Н.А.Львов писал в письме к одному из своих приятелей Воронцову:
«Четвертый год как я женат… легко вообразить извольте, сколько положение сие, соединенное с цыганскою почти жизнию, влекло мне заботы, сколько труда... не достало бы конечно, ни терпения моего, есть ли бы не был я подкрепляем такою женщиной, которая верует в Резон, как во единого Бога».

В.В. Капнист, навещая Львовых в их петербургской квартире, на даче у Александро-Невской лавры или в Черенчицах, забывает в письмах жене, Александре Алексеевне, упомянуть о Марии Алексеевне, после двадцатилетнего знакомства может оговориться, что хочет повидать одного Львова:
«Отправляюсь в Черенчицы, чтобы повидать Николая Александровича. Он там один, Машенька осталась в Петербурге. Он поедет с нею в новые польские губернии, в Курляндию и, может быть, в Вену и Берлин, чтобы расставить посты. Сие путешествие, надеюсь, будет Машеньке очень полезно».
Вера Машеньки в «резон, как во единого бога» с годами только укреплялась. Забылись когда-то легко дававшиеся рифмы, устройство спектаклей перешло к детям, деловитость осталась неизменной. Впрочем, может быть, только она и позволяла удерживать семью от разорения при бесконечных, часто фантастических проектах Львова.

      М.Н. Муравьев (1757 – 1807) в 1777 году хвалит ее актерские способности: «Мария Алексеевна много жару и страсти полагает в своей игре» – она была очаровательна в любительских спектаклях, не говоря о незаурядных музыкальных способностях, а Державин спустя четверть века напомнит об увлечениях юности, написав веселую комедию «Кутерьма от Кондратьев», историю разыграют все члены семьи, жившие и гостившие в его «Званке».
Былая Машенька станет славной и суматошной Миловидовой:
«Как бы мне не проступиться. Старик любит все попышнее, пожирнее и пошумнее, а сестра – поскромнее, попростее и почистосердечнее. Не угоди им: она нахохлится, а он тотчас наотрез брякнет: «Спасибо, милостивые государыни, поддоброхотали!»
Не сумевший остаться равнодушным к очарованию Марии Алексеевны светский любезник граф де Луи Филипп Сегюр (1753 – 1830) напишет на ее первый портрет кисти Левицкого (1778):

Как нежна ее улыбка, как прелестны ее уста,
Никто не сравнится с изяществом ее вида.
Так говорят, но что в ней любят больше всего —
Сердце, в сто крат более прекрасное, чем синева ее глаз.
В ней больше очарования,
Чем смогла передать кисть,
И в сердце больше добродетели,
Чем красоты в лице.

О дате второго портрета у искусствоведов единого мнения нет. Стершаяся цифра в авторской подписи позволяет строить предположения: от 1781 до 1789 года. Попытка уйти как можно дальше от юной Дьяковой понятна – слишком велики подмеченные художником перемены. Уверенная тяжеловатая осанка. Прямой равнодушный взгляд. Четкий абрис потерявшего былую мягкость лица. Усталые складки у губ. Годы. Конечно, годы.
Правильнее предположить, что портрет был заказан сразу после официального объявления брака зимой 1783/84 годов, который состоялся в доме её старшей сестры Кати, в Ревеле.
Подошедшая к своим тридцати годам Машенька слишком во многом успела разобраться. Левицкий не преувеличивал, не искал трагедии, даже не сочувствовал – просто видел, очень внимательный, сосредоточенный и притом неизменно расположенный к каждому человеку, которого писал.

Последние исследования позволяют предполагать, что причиной тайного брака было не самодурство родителей Машеньки, а неблагоприятное стечение обстоятельств.
Были исследованы архивные документы, свидетельствующие о несколько иных мотивах тайны их брака. В то время (1780-1783 гг.) шло разбирательство и судебный процесс по подозрению в злоупотреблениях служебным положением А.А. Дьякова – отца невесты.
Николай Львов был свидетелем в этом процессе. По процессуальным нормам свидетель не мог находиться в близком родстве с обвиняемым, к тому же подобное обстоятельство явно повредило бы карьере Львова. Только в 1784 году, когда обвинение с А.А. Дьякова было снято, молодые «обнародовали свою тайну» – объявили о браке.

Брак Н.А.Львова и М.А.Дьяковой был, что называется, счастливым. Мария Алексеевна сочетала романтичность и мечтательность с хозяйской хваткой и практичностью. С энтузиазмом поддерживала все начинания супруга.
Поселились Львовы в родительском поместье Николая Черенчицы Новоторжского уезда, где у края заболоченной низины стоял деревянный отцовский дом, рядом – пруд и старый сад. Через несколько лет всё это трудами Николая Александровича и помощью супруги превратилось в сущий рай, названный Никольское.
Для того чтобы его «счастию» жить было хорошо и удобно, чтобы привольно росли дети Леонид, Александр, Елизавета, Вера, Прасковья, в центре своей усадьбы, на пригорке, он поставил трехэтажный дом с бельведером, оснащенный немыслимыми по тому времени удобствами: водоподъемная машина подавала воду на второй этаж, отапливался дом по «воздушной» системе, которую Львов сконструировал и описал в книге «Пиростатика воздушных печей». Ведь, по мнению Львова, «та печь лучше, которой совсем не видно. Ее дело греть, а украшать печами комнаты последнее дело…»
Камины также были особого устройства – своего рода кондиционеры: через отдушины в наружной стене дома поступал свежий воздух; затем он, проходя через змеевик камина, нагревался, по каналу поступал в своеобразные вазы, что стояли рядом с камином, наполненные розовой водой или душистыми травами. Через решетки ваз свежий, ароматизированный, теплый дух наполнял комнаты.
Задолго до появления водяного отопления Львов изобрел для своего дома «паровую кухню» – пар варил кушанья, мыл посуду, вращал вертела.
Дом был удобным и уютным. Мария Алексеевна оказалась не только чудесной певицей, но и рукодельницей: смастерила необыкновенные обои, расшитые разноцветной шерстью по соломе.
Жилось здесь не только удобно, но и весело: часто устраивали любительские концерты, пели народные песни и романсы. Две дворовые девушки Львовых, Дашенька и Лизанька, славились своими голосами, да и дочери Елизавета и Вера не отставали от них. Был также хор и оркестр из крепостных, для которого он сам готовил капельмейстера – мальчика, обучавшегося у Джузеппе Сарти (1729 – 1802) . Львов писал жене:
«Для него (Алексашки) и двух моих девочек напишу я маленькую драму и пришлю к твоему песнословию; а теперь посылаю к тебе готовую почти оперку, для того чтобы дать тебе работу и практику, положить инструменты к тем голосам, у которых оркестра не отыскалось. Потрудись, зимою привези, и мы заиграем: 48 человек музыкантов к твоим услугам».
Правда, всеми этими радостями сам хозяин мало пользовался: он по-стоянно был в разъездах по геологическим изысканиям, строительству, издательской деятельности.
С любимыми прощусь
И только с одной
Женой не разлучусь…
- в утешение писал он Маше, с которой, увы, разлучался слишком часто, но не по своей воле, а по государственным надобностям.
Предчувствуя свою кончину, Николай Александрович записал в дневнике:
Родился,
Влюбился,
Женился
И жил, пока любил.

Нервные нагрузки укладывают Николая Александровича в постель на целых 9 месяцев и полностью оправиться он уже не смог.
«Десять месяцев он был мертвый, – писала Мария Алексеевна Державину, – и теперь говорит, что он совершенно забыл всю прошедшую жизнь свою и что истинно для него теперь новый век».
В конце 1800 года в дневнике вновь научившегося писать Львова появилась неровная строка: «1-ый день второй моей Жизни Москва 1800».
Когда Николай Александрович заболел, Мария Алексеевна взяла на себя все заботы по управлению имением, баловала своих комнатных девушек - красавиц-цыганочек, с детских лет воспитанных  Львовым,  Лизыньку и Дашеньку, наряженные хозяйкой в светские платья, они были запечатлены Боровиковским на их парном портрете.  Обе девушки были безгранично преданы Львовым.
После смерти мужа жизнь для Марии Алексеевны как будто утратила смысл. Главной ее заботой стало завершение отделки церкви Воскресения и родовой усыпальницы, хлопоты об освящении храма. Умерла она год спустя после первой службы в Никольском 14 июня 1807 г.

Мария Алексеевна пережила мужа всего на 4 года, её похоронили в недавно законченной родовой усыпальнице-мавзолее  при церкви Воскресения, построенной её мужем.
На её смерть Державин написал своего рода эпитафию, стихотворение «Поминки», в котором Марию Алексеевну называет Майна, так звали Машеньку её близкие и друзья:

Победительница смертных,
Не имея сил терпеть
Красоты побед несметных,
Поразила Майну - смерть.

Возрыдали вкруг эроты,
Всплакал, возрыдал и я;
Музы, зря на мрачны ноты,
Пели гимн ей, - и моя
Горесть повторяла лира.

Убежала радость прочь,
Прелести сокрылись мира,
Тишина и черна ночь
Скутали мой дом в запоны.

От земли и от небес
Слышны эха только стоны;
Плачем мы - и плачет лес;
Воем мы - и воют горы.

Плач сей был бы без конца,
Если б алый луч Авроры,
Бог, что светит муз в сердца,
Не предстал и мне сияньем
Не влиял утехи в грудь.

«Помяни, - рек, - возлияньем
Доблесть - и покоен будь».
Взял я урну и росами
Чистыми, будто кристалл,
Полну наточил слезами,
Гроб облив, поцеловал.

И из праха возникают
Се три розы, сплетшись в куст,
Веселят, благоухают,
Разгоняют мрачну грусть.

Он, вместе с Дарьей Алексеевной, младшей сестрой Марии Алексеевны, приютил трех осиротевших детей Львовых в своем доме. Двое из дочерей Львова вышли замуж и покинули  дом Державина, а младшая, Параша, оставалась с ним до конца его жизни, ухаживала за ним, играла на фортепиано...

В начале 1930-х годов в родовой усыпальнице Львовых всё было поругано и обезображено. Львовых в мавзолее нет.

30 апреля 1899 г. Мария Михайловна Львова, жена Н.А. Львова-младшего, выполняя его волю, передала семейную коллекцию живописи в Румянцевский музей. Среди переданных картин был и второй портрет Марии Алексеевны Дьяковой-Львовой. Дар был принесен на следующий условиях: отвести для экспозиции отдельный зал; назвать его именем Н.А. Львова-младшего, последнего владельца собрания; составить и напечатать каталог собрания; снять копии маслеными красками со всех фамильных портретов за счёт музея; реставрировать все картины, которого того будут требовать.
Условие о копировании было выполнено спустя два года силами М.К Юхневич, качество копий было проверено В.М. Васнецовым. Каталог был подготовлен, но не издан.
Не позднее 1901 г. коллекция была размещена в зале №5 в бельэтаже музея, а в 1910 г. в зал №5. С 1915 г. коллекция экспонировалась в большом зале № 1 вместе с собраниями  Н.С. Молосова и К.Т. Солдатёнкова.
В 1925 г. второй портрет М.А. Дьковой-Львовой был передан на хранение в Третьяковскую галерею, где он находится в настоящее время.