СНЫ

«Страна, что мне родная, которую я вижу во сне. Туда несет ветер, поднявшийся после штиля, туда везет конь, когда я отпускаю поводья. Если конь любит меня, конечно. В эту страну летит стрела, если я ее не бросила на поле битвы после того, как сразила врага. А что там - я не знаю, но думаю, об этом поет моя гитара, если я в задумчивости трогаю струны или просто смотрю, как их трогает ветер. Эта страна мне снится, но утром я ничего не помню, только внутри - словно кубок, наполненный до краев, и я боюсь расплескать его, и весь день молчу»*.
Хольгер отвел от монитора слезящиеся глаза, желтый свет настольной лампы озарял стол, но остальная комната тонула в сумраке. Он  бегло глянул на мерцающий циферблат будильника: два часа ночи, однако. Рука потянулась к чашке с  чаем, но вместо того, чтобы ухватить фаянсовую ручку, дернула край шторы. За окном стыла зимняя петербургская ночь, качались под порывами ветра обледенелые ветви деревьев.
 Кому-то снятся хорошие сны: о белых парусах над морской пеной, о прозрачных ручьях в недрах пронизанной солнечными лучами лесной чащи, сны о сказочных странах, куда зовет ветер. Губы беззвучно шевельнулись:
А ночь роняет звездный звон
И чистый небосклон,
Алмазной россыпью вплетен
В узор полночных крон…
А что снится тебе? Что остается в памяти, когда ты покидаешь страну грез? Светлая печаль и ощущение прикосновения к сказке? Как бы не так, впрочем, бывают разные сказки.
Он вглядывался в окно, туда, где над крышами соседних домов вздымалась громадная заводская труба, увенчанная короной багровых огней. Про себя Хольгер называл ее Ортханком. Он задумался, чертя пальцами по холодному стеклу.
Сны - отражение нашего подсознания или  действительно нечто большее? Хольгер видел сны, сколько себя помнил, они приходили не часто, но уж если приходили… Пустынные, полные угрозы улицы, жуткие подземелья, какие-то бесконечные мрачные переходы, руины, перепаханные поля битв и порождения кошмаров с тысячей обличий, злобные, коварные, жестокие. С ними нужно было сражаться не на жизнь, а на смерть, безжалостно, сражаться любым оружием. Он научился этому, сначала, именно в стране сновидений.
Когда-то он пытался рассказывать свои сны, но домашние пугались. Мать, округляя глаза, восклицала: «Не понимаю, откуда в тебе столько жестокости!?» (При чем тут жестокость?) Она действительно не понимала и искренне беспокоилась за сына. А он быстро перестал рассказывать что либо и никогда не кричал по ночам. Потом страх перед кошмарами практически исчез, осталась лишь строго отмеренная боевая злость и немного азарта. И он всегда побеждал, ну, практически всегда.
Вот последний сон он не досмотрел, и хорошо, что не досмотрел. В нем ему пришлось драться на ночной городской улице с вампиром. Вспомнились обнаженные в улыбке острые белые зубы и узкое лезвие в изящной, мертвенно-бледной руке. И холод полосующей тело стали. Хольгера передернуло. Плохой был сон, очень плохой. Как назывался тот фильм, где человек мучался потому, что не видит снов? Он бы с ним, наверное, поменялся, а может быть и нет.
Ледяной ветер жутко завывал под аркой, заставляя корчиться на снегу изломанные тени деревьев, уличный фонарь мигнул и погас.

Сон, яркий, необыкновенно реальный, подкрался как всегда, незаметно. Хольгер увидел себя, идущего по дну лощины. Справа склон зарос камышом и осокой, слева сплошной черной стеной стоял лес. Мягкие поршни тонули  в сырой траве, но плотный туман, поднимавшийся выше колен, не позволял видеть, куда ступают ноги. В промозглой, давящей тишине предрассветных сумерек слышался только шорох шагов, да тихое позвякивание за спиной. Обернувшись через плечо, Хольгер глянул  на своего спутника. Этого парнишку звали, кажется, Лейф. Год назад они в одной дружине ходили в Емсбург, а тепрь тот шагал следом, в памятном красно-черном шлеме и в кольчуге, с мечом у бедра, вот только без щита за плечом, зато в руке попутчик держал тонкое копьецо-сулицу с длинным стальным жалом.
Хольгера совсем не удивило то, что они с этим полузнакомым парнишкой, в жуткий час волка, идут звериной тропой посреди глухой лесной чащи. Его беспокоило совсем другое: нарастающая опасность ощущалась почти физически. Зловещая тишина давила уши, мокрая трава хватала за ноги и липкие языки тумана, извиваясь, поднимались все выше, застилая проход, но свернуть нельзя, надо идти дальше в эту белесую хмарь где тонут черные тени елей.    
Рука сама собой нащупала надежную рукоять боевого ножа-скрамасакса на узорчатом наборном поясе, пальцы другой руки потянулись к груди, к холодному  серебру оберега-Мьельнира.  Показалось, или что-то мелькнуло в тумане? Что?
Белая фигура беззвучно выступила навстречу. Он ясно сумел ее разглядеть: тоненькая девушка, на вид не старше пятнадцати лет, в неподпоясаной рубахе беленого льна, босые ступни словно не касаются росистой травы, черная растрепанная коса лежит на груди и волосы кудрявятся над высоким лбом оттеняя бледное, без кровинки лицо с пухлой складкой детских губ и огромными темными глазами, бездонными, манящими. Почему так трудно дышать? Тяжко! Проклятый сырой туман забил горло и вращается вокруг воронкой омута, а на дне его два колодца во тьму. Глаза. Он ощутил, что слабеет, истончается и готов уже отделиться от нелепо застывшего тела. Ладонь до боли сжала оберег и эта боль вернула рассудок.
- Навка!
Кажется, он   прокричал это слово. Рукоять скрамасакса из старого мореного дуба прыгнула ему в руку, а сам он бросился вперед, крутя вокруг себя узкое но массивное лезвие почти в локоть длинной.
- Бей ее!
Нельзя бежать, потому, что не убежишь. Алчная нежить все равно настигнет, учует твой страх и найдет, став только сильнее. И оружие не поможет – нельзя убить железом то, что и так мертво.  На холодную силу твари Хольгер отвечал горячим потоком боевой ярости. Мгла окутала его целиком, не позволяя видеть даже на длину руки, но он продолжал шагать вперед. Показалось, или лезвие  рассекло что-то плотное? Липкие, бескостные пальцы, сжимавшие сердце, на миг разжались, туман расступился и он вновь, совсем близко, увидел огромные, лишенные радужки глаза на бледном лице, в обрамлении крутящейся белой спирали. Его опять потянуло туда, во тьму, но он снова ударил, сыпля бессвязными проклятиями. Опять все скрыла молочно белая завеса, а затем Хольгер почувствовал, что поднимается. Еще через мгновение он взобрался на  песчаный склон.
 Выше  росли сосны, а под ногами колыхалась туманная река. Он понял, что вырвался и тяжело перевел дух, а затем увидел, что остался один. Лейф отстал!
«Что же, кто посмеет упрекнуть тебя за то, что ты вот так потерял спутника?» - проговорил чей то голос, так похожий на его собственный. «Не возвращаться же теперь. Ты смог вырваться, а мальчишка нет. Никто не упрекнет…кроме тебя самого».  Не глазами, каким-то шестым чувством Хольгер заметил тень – лежащее тело и склонившуюся над ним, склонившееся… Взревев раненным медведем, он прыгнул вниз, острое лезвие хищно нацелилось ударить от бедра, но навка не приняла боя, метнувшись в сторону канула в кусты.
Упав на колени возле распростертого навзничь Лейфа он судорожно пытался нащупать жилу на шее, нащупал и второй раз облегченно вздохнул. Юноша дышал, вот он открыл помутневшие глаза. Пальцы зашарили по земле - Хольгер поспешно вложил в них рукоять оброненного попутчиком меча.
- Он меня подвел, - голос Лейфа звучал хрипло, еле слышно.
- Ничего, она не вернется, отдыхай.
Туман стремительно редел. Поднявшись с земли Хольгер перебросил скрамасакс в левую руку, а правой подхватил с земли валявшуюся поодаль сулицу и молча нырнул в кусты, где скрылась навка. Почему он так поступил, он и сам не смог бы объяснить.
Сырые листья скользнули по лицу, колючая еловая лапа зацепила волосы (когда шапку потерял?), но вот показался просвет. Там, впереди, когда-то погулял огонь, оставив в лесном покрывале широкую проплешину. Теперь ее затянул густой мох из которого тут и там торчали серые трупы деревьев, а среди них, шагах в тридцати, застыла навь. Она стояла спиной к нему запрокинув голову и первый утренний ветерок чуть шевелил ее черную косу. Хольгер тоже застыл, перестав дышать, но тут над зубчатой стеной леса  появилась тонкая золотая полоска и он, впервые за всю схватку, услышал голос твари. Вскинув к светлеющим небесам руки со скрюченными пальцами она дико и страшно закричала, стремительно проваливаясь под землю.
 Занимался новый день.
Поудобнее перехватив сулицу Хольгер зашагал вперед,  примериваясь всадить ее в то место, где сгинула нежить, но вдруг почувствовал, что не может к нему приблизиться, потому что понял, что спит.

Солнечные лучи пробивались через неплотно задвинутые шторы. Сладко позевывая, Хольгер распахнул их и в комнату ворвалось сияющее зимнее утро, побежало веселыми зайчиками по корешкам книг, заиграло на начищенной стали оружия. Рука сама протянулась к висящему над кроватью скрамасаксу. Пальцы погладили бронзовую оковку ножен, задержались на гладком мореном дубе рукояти. «Надо будет обязательно разрыть то место, вдруг да удастся упокоить опасную нежить» – мелькнуло в голове. Хольгер рассмеялся и направился на кухню – варить кофе.

Санкт-Петербург, июль 2004 г.

*Сестрички Блэк «Мое Средиземье»