Давай про Бородино

Тема беседы на завалинке возникла спонтанно.
Говорили-говорили и договорились до творчества мадам Кобылиной,
у которой вышли в свет «Военные дневники».
Когда было произнесено ключевое слово «литература», Гасан на всякий
случай осведомился: «Братцы, кто из вас знает, что это такое?» И
оказалось, не зря спросил, ибо Мудрик подозрительно заумничал: «Ты чё,
баран, в школе не учился?» А сам глаза прячет, будто зацелованная
университетскими филологами барышня. И сразу всем стало ясно: братела
точно знает, что такое «литература». И, потеряв к нему интерес,
уставились на брата Кому, летописца завалинки. Ну а тот, сама
скромность, поменжевался для виду и говорит: «Объясняю популярно:
тоненькая книжица – это маленькая литература, толстая книга – большая
литература, газеты и журналы – журналистика».

 - А ещё проще, - попытался реабилитироваться Мудрик. – Выпьешь
читушку – мало болтаешь, раздавишь поллитровку – много болтаешь.
- Гы-гы-гы, - уматались други, и тот, приняв ржач за реабилитацию,
продолжил. – Говорят, эта мадама из наших мест?
- Ага, вроде землячка, - поддакнул Штоф, - и, по моей информации, из
самого-самого пролетарского дна, обитатели которого за ржавую
селёдку «иваси» и бутыль первача готовы переврать на любой лад даже
историю государства расейского. Не то что нашей республики.
- И что же такого надыбала эта малолетка, чего не знаем мы? – спросил Читок.
- Мне думается, что услышанное в среде чеченофобов она
выдаёт за личные наблюдения. Но мы-то знаем, что среди детей войны
не было ни одного русского ребёнка, их вывезли задолго до начала боевых
действий. Тем более девочек. А те, кому некуда было ехать, выживали с
нами и не вымучивали потом про нас заказные небылицы, - сказал Кома. 
- Ага, тогда люди спасались от авиатерапии, танковой шокотерапии
и профессиональных убийц, а не дневники вели, - добавил зло Мудрик.
   - Хотя о страхах и переживаниях тех дней должна была поведать миру
не Кобылина, а чумазая аборигенка, потерявшая среди руин родного города
своё детство, - предположил Штоф.
- Или один из обласканных «режимом» народных писарчуков, – хихикнул
Читок. – Коему гражданский долг и высокий социальный статус велит быть в
гуще народа в минуты роковые, а не драпать «вперди» беженцев под крыло
«обожаемой матушки», находящейся с «непутёвыми детьми» в состоянии войны.
Тогда бы и меня, толстокожего невежду, прошибла слеза.
 
   - Гы-гы-гы, - ухмыльнулся Гасан.- Да что ты такое несёшь, наша
прикормленная «интеллигенция»  только-только осмелилась освещать тему
Отечественной войны 1812 года. И то в той части, где герой чином не ниже
генерала или академика.

- Ну, тогда понятно (по крайней мере мне), почему среди аборигенов
не проявился «феномен Савичевой», - изрёк грустно Кома.
   - А спросить меня, - добавил Штоф. – Эти «Записи» - дальнобойная
многоходовочка вершителей судеб из «конторы глубокого бурения».
   А Гасан аж подпрыгнул от досады: «И как я раньше не догадался – создан
образ страдалицы, наподобие ленинградской школьницы-блокадницы Тани
Савичевой».

- Ага, с тем, чтобы устами этого «ребёнка» обличать коварных чеченов
в зверствах, чинимых над несчастными русскими.
- Однако это сильный ход, «ребёночку-то» веры больше, нежели всем
международным правозащитникам.

- Но бомбили-то всех и без разбору… - сказал осторожно Мудрик.
- И это тоже правда, только Кобылина почему-то «забыла» упомянуть
о погибших трёхстах пятидесяти тысячах мирного населения.
   - Ага, из которых сорок две тысячи детей.

А Штоф подчеркнул не без сарказма: «Кого бьют по-настоящему, братела,
тому плакать хочется, а не шуры-муры крутить с героем своих заметок».
   Сказанул и похвалил самого себя: «Ай да Штоф, твоими устами надо
мёд пить, а не зелье Буллы».

А Кобылина пишет, что войн было три, — перебил его Мудрик.
  - Обоссалась, видно, со страху, когда приняла за войну рейдерский захват
города незаконными формированиями у законных формирований, — гоготнул
Гасан. И тогда всех будто прорвало.
- Точно, тогда так и говорили — продались федералы за восемь лямов.
- Суки, а страдали и гибли невинные люди.
- А кто сказал, что нас кто-то за людей считает?
- И что, Галине той ещё не сделали примочку?
- Гы-гы-гы, аборигенам этого не надо, худо-бедно про нас писала.
А там поживём-посмотрим…
- Потому и сбежала заранее к северным оленям…
- Говорю же, многоходовочка, теперь будет у «прогрессивного
человечества» канать за специалиста по чеченским «рогам и копытам».
- И не абы какого, а ведущего специалиста.
- И её доблестью будут восторгаться все чеченоненавистники.
- И встречи громкие устраивать…
- И ахать будут, и вздыхать, и потихонечку к «нобелевке» продвигать.
- Почём знаешь, скажи на милость?
- Не знаю, предполагаю, ибо был тут один ветрогон. Травкой иногда
баловался, трындел (тоже иногда) не по делу, и это всё, на что был способен.
И вдруг пропал куда-то. Думали, всё, сгинул, затянуло где-то в омут войны.
Ан нет — всплыл нежданно в стране тюльпанов в качестве «спасителя».
- О, блин, деколонизатор хренов…
- И что?
- А ничего, попользовались им умные люди и… аминь…

- У меня впечатление, будто мы осуждаем «гражданский подвиг» Кобылиной?
- Боже упаси, кто мы такие, чтоб порицать планы вершителей судеб?
- Мы просто обсуждаем сложившуюся ситуацию вокруг опуса этой
мадамы. Не ждать же век, пока наши боязливые писарчуки осмелятся
делать «фу» на сей литературный «пук».
- Эх, - вздохнул мечтательно Кома. - Повезло ей с ангелом-крышевателем.
  Чем сильно раззадорил Штофа: «Кому что, а вшивому баня», - ржал он, а
когда успокоился, пояснил уважаемому собранию причину хорошего
настроения: «Это он за свои неизданные миниатюры переживает».
  Зато Гасан утешил его: «Да ладно, брат, время наших ангелочков ещё не
приспело, загуляли они что-то в материальном мире».
  А на горизонте уже сгущались сумерки, и завалинка вскоре опустела.

13. 12. 2015 г.