Давай про Бородино

Тема беседы на завалинке возникла спонтанно.
Говорили-говорили и договорились
до творчества мадам Кобылиной,
у которой вышли в свет «Военные дневники».
Когда было произнесено
ключевое слово «литература», Гасан на всякий
случай осведомился:
«Братцы, кто из вас знает, что это такое?» И
оказалось, не зря спросил,
ибо Мудрик подозрительно заумничал: «Ты чё,
баран, в школе не учился?»
А сам глаза прячет, будто зацелованная
университетскими филологами
барышня. И сразу всем стало ясно: братела
точно знает, что такое
«литература». И, потеряв к нему интерес,
уставились на брата Кому,
летописца завалинки. Ну а тот, сама
скромность, поменжевался для виду
и говорит: «Объясняю популярно: тоненькая
книжица – это маленькая
литература,
толстая книга – большая
литература, газеты и журналы –
журналистика».

   - А ещё проще, - попытался
реабилитироваться Мудрик. – Выпьешь
читушку – мало болтаешь, раздавишь
поллитровку – много болтаешь.
   - Гы-гы-гы, - уматались други, и тот, приняв
ржач за реабилитацию,
продолжил. – Говорят, эта мадама из наших
мест?
   - Ага, вроде землячка, - поддакнул Штоф, - и
по моей информации,
из самого-самого пролетарского дна обитатели
которого за ржавую
селёдку «иваси» и бутыль первача готовы
переврать на любой лад даже
Историю государства расейского. Не то что
нашей республики.
   - И что же такого надыбала эта малолетка,
чего не знаем мы? –
спросил Читок.
   - Мне думается, что услышанное в среде
чеченофобов она
выдаёт за личные наблюдения. Но мы-то
знаем, что среди детей войны
не было ни одного русского ребёнка, их
вывезли задолго до начала боевых
действий. Тем более девочек. А те, кому некуда
было ехать, выживали с нами
и не вымучивали потом про нас заказные
небылицы, - сказал Кома. 
   - Ага, тогда люди спасались от авиатерапии,
танковой шокотерапии
и профессиональных паразитологов, а не
дневники вели, -
добавил взволнованно Мудрик.
   - Хотя о страхах и переживаниях тех дней
должна была поведать миру
не Кобылина, а чумазая аборигенка,
потерявшая среди руин родного города
своё детство, - сказал Штоф.
   - Или один из обласканных «режимом»
народных писарчуков, –
добавил Читок. – Коему гражданский долг и
высокий социальный статус
велит быть в гуще народа в минуты роковые, а
не драпать «вперди»
беженцев под крыло «обожаемой матушки»,
находящейся с
«непутёвыми детьми» в состоянии войны.

Тогда бы и меня, толстокожего невежду,
прошибла слеза.
   - Гы-гы-гы, - ухмыльнулся Гасан.- Да что
ты такое несёшь, наша
прикормленная «интеллигенция» 
только-только осмелилась освещать тему
Отечественной войны 1812 года.
И то в той части, где герой чином не ниже
генерала или академика.
   - Ну, тогда понятно (по крайней мере мне),
почему среди аборигенов
не проявился «феномен Савичевой», - изрёк
грустно Кома.
   - А спросить меня, - добавил Штоф. – Эти
«Записи» - дальнобойная
многоходовочка вершителей судеб из конторы
глубокого бурения.
   А Гасан аж подпрыгнул от досады:
«И как это я не догадался раньше – создан
образ страдалицы, наподобие
ленинградской школьницы-блокадницы Тани
Савичевой».
  - Ага, с тем, чтобы устами этого «ребёнка»
обличать коварных чеченов
в зверствах, чинимых над несчастными
русскими.
  - Однако это сильный ход, «ребёночку-то» веры
больше, нежели всем
международным правозащитникам.
   - Но бомбили-то всех и без разбору… - сказал осторожно Мудрик.
   - И это тоже правда, только Кобылина почему-
то «забыла» упомянуть
о погибших трёхстах пятидесяти тысячах
мирного населения.
   - Ага, из которых сорок две тысячи детей.
А Штоф подчеркнул не без сарказма: «Кого
бьют по-настоящему, братела,
тому плакать хочется, а не шуры-муры крутить
с героем своих заметок».
   Сказанул и похвалил самого себя: «Ай да
Штоф, твоими устами надо мёд пить,
а не зелье Буллы».

   - А Кобылина пишет, что войн было три, -
перебил его Мудрик.
   - Обоссалась, видно, со страху, когда приняла
за войну рейдерский захват
города незаконными формированиями у
законных формирований, -
гоготнул Гасан. И тогда всех будто прорвало.
   - Точно, тогда так и говорили – продались
федералы за восемь лямов.
   - Суки, а страдали и гибли невинные люди.
   - А кто сказал, что нас кто-то за людей
считает?
   - И чё, Галине той ещё не сделали
примочку?
   - Гы-гы-гы, аборигенам этого не надо, худо-
бедно про нас писала.
А там поживём-посмотрём…
   - Потому и сбежала заранее к северным
оленям…
   - Говорю же, многоходовочка, теперь будет у
«прогрессивного
человечества» канать за специалиста по
чеченским «рогам и копытам».
   - И не абы какого, а ведущего специалиста.
   - И её доблестью будут восторгаться все
чеченоненавистники.
   - И встречи громкие устраивать…
   - И ахать будут, и вздыхать, и потихонечку к
«нобелевке» продвигать.
   - Почём знаешь, скажи на милость?
   - Не знаю, предполагаю, ибо был тут один
ветрогон. Травкой иногда
баловался, трындел (тоже иногда) не по делу, и
это всё, на что был способен.
И вдруг пропал куда-то. Думали, всё, сгинул,
затянуло где-то в омут войны.
Ан нет – всплыл нежданно в стране тюльпанов
в качестве спасителя.
   - О, блин, деколонизатор хренов…
   - И что?
   - А ничего, попользовались им умные люди
и… аминь…

   - У меня впечатление, будто мы осуждаем
«гражданский подвиг»
Кобылиной?
   - Боже упаси, кто мы такие, чтоб порицать
планы вершителей судеб?
   - Мы просто обсуждаем сложившуюся
ситуацию вокруг опуса этой
мадамы. Не ждать же век, пока наши бздливые
писарчуки осмелятся
делать пук на сей литературный хук.
   - Эх, - вздохнул мечтательно Кома. - Повезло
ей с ангелом-крышевателем.
   Чем сильно раззадорил Штофа:
«Кому что, а вшивому баня», - ржал он, а
когда успокоился пояснил
уважаемому собранию причину хорошего
настроения:
  «Это он за свои неизданные миниатюры
переживает».
     Зато Гасан утешил его: «Да ладно, брат,
время наших ангелочков ещё не приспело,
загуляли они что-то в материальном мире».
   А на горизонте уже сгущались сумерки, и
завалинка вскоре опустела.

 13. 12. 2015 г.