Белиберда Суворова и Пушкин

Смотрим вопросы, которые задаёт Суворов станционному смотрителю о его деревне.
Суворов
А как вашу деревню зовут?
Смотритель
Смолянской. А что?
Суворов
И церковь есть?
Смотритель
Да и какая ж ещё!
Суворов
И поп есть?
Смотритель
Смотри, пожалуй! Ведь ничего умнее не мог придумать для спросу.
Суворов
И в колокола звонят?
Смотритель
Да ты смеёшься, что ль, надо мною?
Суворов
А капусты много?
Смотритель
Да разве я капустный Смотритель? В уме ли ты?
Самым неуместным, а потому и трудным для ответа, конечно же, является вопрос о капусте. Тем более что там, где капуста, обычно отвечать нелегко. Помню, подбегает ко мне дочка и говорит: «Папа, а откуда берутся дети?» - «Ну, откуда, откуда… в капусте их находят, в огороде!» Дитя смотрит пристально около минуты, а потом и говорит: «Сам ты капуста!» И убегает…
Так что оставим капусту напоследок, поскольку она и не первая в том, о чём спрашивает Суворов, и попробуем оценить данные вопросы. Первое: по форме они абсолютно соответствуют отрывистой манере реального Суворова задавать их. При этом известно, что эта манера проявлялась не только в устной, но и в письменной речи Суворова, у которого многие отмечали «отрывистый стиль его литературной речи, вплоть до «Науки побеждать» (1). Однако литературная речь Суворова всегда основывалась на его устной речи, что и подтверждается многими анекдотами о нём. Вот некоторые из них:
1. «Суворов встретился с Ламетом, человеком не слишком мягкого нрава, то имел с ним довольно забавный разговор, который я поэтому и привожу здесь. "Ваше отечество?" - спросил Суворов отрывисто. "Франция". - "Ваше звание?" - "Солдат". - "Ваш чин?" - "Полковник". - "Имя?" - "Александр Ламет". - "Хорошо". Ламет, не совсем довольный этим небольшим допросом, в свою очередь обратился к генералу, смотря на него пристально: "Какой вы нации?" - "Должно быть, русский". - "Ваше звание?" - "Солдат". - "Ваш чин?" - "Генерал". - "Имя?" - "Александр Суворов". - "Хорошо". Оба расхохотались и с тех пор были очень хороши между собою" (2).
2. «Граф Де-Дама ждал дальнейших приказаний своего нового начальника. Вдруг перед ним как из-под земли вырастает незнакомый ему человек и без всякого вступления спрашивает отрывисто: "Кто вы?" - "А вы кто?" - "Я Суворов. Кому пишете?" - "Сестре". - "И я хочу написать ей". К крайнему изумлению молодого человека незнакомец берет перо у него из рук и пишет четыре страницы самой невозможной чепухи» (3).
О том же говорят нам и воспоминания современников: «Александр Васильевич любил скорые ответы без остановки. Он хотел в сем роде испытания быть Лафатером: узнавать, как тот — характер человека по физиономии, так он — по ответу. Многие очень ошибались, думая, что, отвечая ему скоро и нелепо, ему угождали. Правда, он замолчит, но оценит пустослова» (4). Однако в данной сцене все вопросы Суворова о деревне, где живёт смотритель Иван Иванович (кроме вопроса о названии, который можно списать на отсутствие при въезде таблички с названием или на невнимательность Суворова), кажутся просто дурацкими, из-за чего смотритель и спрашивает Суворова: «В уме ли ты?» Рассмотрим эти вопросы.
«И церковь есть?» - спрашивает Суворов, а мы сразу же и удивляемся,- а каким это образом, въехав в деревню, герой мог не заметить самое высокое её строение, если в любых селениях церкви строятся на самом видном месте. И при этом они делаются высокими для того, чтобы, по Владимиру Высоцкому, «господь замечал», а по убеждению строителей церквей, - чтобы люди могли видеть их издалека и, ориентируясь на них, уверенно протаптывать свою «дорогу к храму». Однако высокие купола церквей – это во время войны отличный ориентир для артиллерии (кроме, конечно, церквей в монастырях, где живут монахи-отшельники, которым внимание людей ни к чему и которые надеются получить внимание Бога за счёт праведной жизни в пещерах, оврагах, лесах и т.д.).
Однако допустим, что Суворов не заметил церковь, но тогда непонятно, почему, узнав от смотрителя о её наличии, он вдруг спрашивает о попе и колокольном звоне, без которых церковная служба не обходится. И поэтому смотритель совершенно резонно спрашивает Суворова: «Да ты смеёшься, что ль, надо мною?» Кстати, глупость задаваемых вопросов понял и тот, кто взялся редактировать (адаптировать) данную пьесу для театральной постановки, и потому он, недолго думая, взял да и выкинул из текста два суворовских вопроса: о попе и о колокольном звоне, чем сократил количество примет, необходимых для установления точного места действия пьесы. Ну, и понятно, почему после этого он его и написал, так сказать, «от фонаря». А потому я и прошу повторно – не пользуйтесь для исследования текстом, выставленном в Lib.ru/классика или на тех сайтах, где данная пьеса печатается со списком действующих лиц.
И, конечно, если бы Денис Давыдов прочитал данную сцену под именем Пушкина, то он, наверняка, сказал бы другу: «Ну, что же ты, Саша, из Суворова дурака-то делаешь? Он если и чудил, то со смыслом, и глупые вопросы не задавал». И тут не поспоришь, поскольку Давыдов лично встречался с Суворовым. А кроме того, «чудачества привлекали к Суворову и образованную публику, и солдатские массы, о "клоунских" подвигах Суворова говорили не меньше, чем о его подвигах военных. Это упрочивало славу полководца. В солдатских кругах - славу "заговорённого", непобедимого колдуна; в офицерстве и высшем свете - славу "замечательного оригинала"(5).  Известно также, что о Суворове-чудаке, говорил ещё его ротный командир: «Не только товарищи его, но и мы, начальники, почитали его «чудаком» (6).
Но при всём этом разве можно, увлёкшись определением «чудак» (тем более что и сам-то Суворов в данной пьесе так называет себя!), списать глупость задаваемых героем вопросов на его чудачество? Конечно, нет. Ведь чудак - это не дурак! Да и шут по своей сути тоже не дурак, а всего лишь человек, прикидывающийся им. И примером последнего вполне может служить Иван-дурак из «Конька», поступки и слова которого хоть порой и удивляют, но не дают достаточных оснований для того, чтобы уж точно назвать его «дураком». Тем более если им есть объяснение от поступков героев, перекликающихся с Иваном. Так, например, когда мы читаем в «Коньке»: «А Иван наш, не снимая Ни лаптей, ни малахая, Отправляется на печь», то должны понять откуда это. И в этом нам может помочь очередная пушкинская намеренная ошибка, заключающаяся в том, что он в своём «Медном Всаднике» вроде бы «забыл» зарифмовать стих «А спал на пристани; питался», хотя и в черновике, и в беловике поэмы стих для рифмовки был!
Смотрим, что об этом пишет Н.В.Измайлов: «Зачеркнув в БА стих «Он никогда не раздевался», рифмовавшийся со стихом «А спал на пристани. Питался», Пушкин, очевидно, думал его заменить каким-нибудь иным, вероятно близким по смыслу, но иначе сформулированным. Однако он в БА этого не сделал, а при переписывании текста … не обратил внимания на отсутствие рифмы. В таком виде, естественно, этот отрывок вошёл … в окончательный текст» (7). И тут же вопрос «на засыпку»: а почему же при правках «Медного Всадника» в 1836-м году Пушкин «не обратил внимания на отсутствие рифмы» и не исправил грубую ошибку?!
Мой ответ таков: он сделал это намеренно, т.к. надеялся, что исследователи когда-нибудь обратят внимание на тот стих, который изначально рифмовался с вышеуказанным стихом, и поймут - куда он его отбросил. А стих-то был такой: в черновике – «Он уж почти не раздевался», а в беловике – «Он никогда не раздевался». И именно в «Коньке» мы и находим то, что Пушкин-Плюшкин «отбросил» от Евгения. Но при этом мы учитываем, что Евгений в отличие от Ивана действительно сошёл с ума, в связи с чем и был настоящим дураком! Ну, а где же тогда такой, как и Иван, шут, притворяющийся дураком? А изначальным источником тут и может быть реальный человек, о котором известно следующее: «…сам Суворов плодил легенды о себе. Как пишет французский посол, на вопрос о том, верно ли, что Суворов спит одетый, на соломе и даже в ботфортах со шпорами и никогда не расслабляется, тот отвечал, что это неправда: иногда расслабляется - одну шпору отвинчивает!» (8). В данной же пьесе одетый в шинель Суворов «ложится на лавку» со словами «Отдохну немножко» (9).
Понятно, что ершоведы, ссылаясь на молодость П.П.Ершова, могут оправдать то, что такого славного героя, как Суворов, «автор» по своему недомыслию заставил в разбираемой нами пьесе задавать глупые вопросы. Но мы не верим этому, отчего и ставим вопрос иначе: если под маской Суворова в пьесе прячется Пушкин, то не стоит ли поискать именно в его жизни и творчестве объяснение странных вопросов его героя?
СТОИТ!! Ведь только в голове Великого мистификатора и могли возникнуть все эти вопросы, на которые, несомненно, у него же есть и ответы. А потому мы и спрашиваем: а нет ли среди перекликающихся с Суворовым пушкинских героев такого, который бы оправдал задаваемые вопросы? Конечно, есть! Ведь в своих внешне дурацких вопросах Пушкин-Суворов как бы проигрывает то, что уже было с Пугачёвым! Не верите? Ну, тогда для начала посчитайте, сколько букв в названии деревни Смолянской, и посмотрите на первую букву в названии. И что? Десять букв и первая «С»? Ну, а теперь смотрите, как описывает Пушкин прибытие Пугачёва (внимание, 10 букв и первая «С»!) в Сакмарский городок: «В крепости у станичной избы постланы были ковры и поставлен стол с хлебом и солью. Поп ожидал Пугачева с крестом и с святыми иконами. Когда въехал он в крепость, начали звонить в колокола; народ снял шапки, и когда самозванец стал сходить с лошади, при помощи двух из его казаков, подхвативших его под руки, тогда все пали ниц. Он приложился ко кресту, хлеб-соль поцеловал и, сев на уготовленный стул, сказал: «Вставайте, детушки». Потом все целовали его руку. Пугачев осведомился о городских казаках. Ему отвечали, что иные на службе, другие с их атаманом, Данилом Донским, взяты в Оренбург, и что только двадцать человек оставлены для почтовой гоньбы, но и те скрылись. Он обратился к священнику и грозно приказал ему отыскать их, примолвя: «Ты поп, так будь и атаман; ты и все жители отвечаете мне за них своими головами». Потом поехал он к атаманову отцу, у которого был ему приготовлен обед» (10).
Обращаем внимание и на попа, и на колокольный звон, который без колокольни и церкви невозможен, и на приготовленный обед, и на «почтовую гоньбу», поскольку она м.б. связана с ямщиками, а так же - на то, что в данной пьесе в голове Суворова-Пушкина как бы проигрывается вариант приезда такого же, как и Пугачёв, народного кумира Суворова при условии, если бы он прибыл в деревню Смолянскую не инкогнито. И вариант этот ясен: жители приняли бы его со всевозможными почестями. Тем более что они заранее уже приготовили ему «пир». А когда староста в пьесе о Суворове говорит: «я поднесу ему хлеб с солью» (11), то мы и понимаем, как это перекликается с хлебом и солью при встрече Пугачёва. А когда он же сравнивает Суворова с царём: «Что царь делает, один бог ведает» (12), то понимаем и намёк на представлявшегося царём самозванца Пугачёва.
Но признаюсь, я тут немного поспешил, поскольку начинать-то поиск надо было бы с ближнего круга, т.е. не с «Истории Пугачёва», а с «Капитанской дочки», которая писалась одновременно с пьесой «Суворов». И именно там можно найти и церковь, и колокольню, и попа, но не в Сакмарской крепости, а в Белогорской (там же, кстати, по приезду Гринёва появились к обеду и щи, убранные Пушкиным с постоялого двора-умета!). Вот как описывает Пушкин момент вступления Пугачёва в Белогорскую крепость: «жители выходили из домов с хлебом и солью. Раздавался колокольный звон» (13). Ну, а раздавался он с колокольни, о которой Гринёв говорит: «Вдруг увидел я деревушку на крутом берегу Яика, с частоколом и с колокольней - и через четверть часа въехали мы в Белогорскую крепость» (14). А колокольня, как говорит нам В.И.Даль, это «звонница, башня при церкви, для подвески колоколов; она обычно ставится перед трапезою, насупротив алтаря, и через нее бывает вход в церковь», а «Большие колокола употребляются почти только при церквах». Из пословиц же можно увидеть у Даля и такую: «Дан попу колокол, хоть звони, хоть об угол колоти!» Ну, а свой поп в Белогорской крепости, как известно, тоже имелся.
А потому и возникает вопрос: уж не прячет ли Пушкин под Белогорской крепостью Сакмарскую? А если да, то где же тогда бой за последнюю крепость и последующая расправа с её защитниками? Да и вообще – где могла находиться Белогорская крепость? Чтобы ответить на последний вопрос смотрим на карту, приложенную Пушкиным к его «Истории Пугачёва», и на слова Гринёва в 6-й главе «Капитанской дочки» о том, что «Нижнеозёрная находилась от нашей крепости верстах в двадцати пяти». Однако если пройти эти 25 вёрст по ходу движения Пугачёва в сторону Оренбурга, то мы приблизимся к крепости Татищевой, о которой Пушкин в своих примечаниях говорит, что она находится в 29 вёрстах от Нижнеозёрной. В Татищевой же действительно был бой с пугачёвцами, но многих деталей, которые есть в «Капитанской дочке» при описании приступа Белогорской крепости, нет.
Так в чём же дело? А дело в обычной для писателей контаминации (объединении) разновременных событий и пространств, когда Пушкин, не желая описывать в романе несколько маленьких крепостей, которые выглядели, как деревни, и которые относительно легко взял Пугачёв, выбрал Татищеву крепость, после чего назвал её Белогорской и привнёс в описание приступа детали боя и расправы с защитниками Нижнеозёрной крепости, а затем соединил их с деталями торжественной встречи Пугачёва в Сакмарском городке, жители которого «ожидали его с нетерпением» (15) и где никакого боя вовсе и не было. Но никаких боёв нет и в пьесе «Суворов», где, правда, деревня имеет название с буквы «С» и количество букв в этом названии то же, что и в Сакмарском городке. И поэтому мы, ориентируясь на слова-сигналы «церковь», «поп» и «колокольный звон», имеющиеся в «Капитанской дочке», приходим к тем же словам, но уже в «Истории Пугачёва». Правда, в «Истории Пугачёва» можно найти и другие колокольные звоны в честь Пугачёва: например, при взятии Илецкого городка («казаки …приняли Пугачева с колокольным звоном и с хлебом-солью») или города Петровска (16). Но их мы оставим в стороне, поскольку в первом случае отсутствует поп, а во втором - речь идёт не о деревне, а о городе.
Итак, является ли Сакмарский городок местом действия пьесы «Суворов»? Конечно, нет, поскольку он служит лишь для подсказки направления в поиске деревни Смолянской. И пока современные учёные не смогут точно перевести, что же означает название речки Сакмары (а вдруг «Сакмара» - это смола?!), на берегу которой и расположен городок, принявший от неё своё название, то и мы не сможем ничего сказать о перекличке названия «Смолянская» и «Сакмарский». Но всё же мы заметим такие «мелочи», как время отбытия Пугачёва в Сакмарский городок: «1-го октября… поехал он туда» (17), прибытие 2-го октября 1773-го года (внимание!) со «свитой», т.к. «…поехал он туда в сопровождении нескольких казаков» (18), и обратим внимание, что 60 лет спустя, т.е. – 1-го октября 1833-го года Пушкин прибыл в Болдино после того, как только что (в сентябре!) побывал в Оренбургской губернии и объехал некоторые места, связанные с восстанием Пугачёва. Короче, была осень: и при прибытии Пугачёва в Сакмарскую крепость, и при прибытии Суворова в деревню Смолянскую, и при прибытии Пушкина в свою деревню.
Однако в своём примечании к «Истории Пугачёва» Пушкин не забывает отметить и расстояние в 29 вёрст от Сакмарского городка до губернской столицы – Оренбурга. Некоторые, правда, указывают сегодня это расстояние в 30 вёрст, а то и больше. Обратим внимание и ещё на одну «мелочь» - это на то, что главным лагерем или «столицей» Пугачева была Бердская слобода, которую повстанцы в шутку называли «Москвой», Сакмарский городок - "Киевом", а Каргалинскую слободу - "Петербургом" (19). Расстояние же между шуточными «Москвой» и «Киевом» немного меньше, чем между Сакмарским городком и Оренбургом. Запомним это. Но при этом отвлечёмся на вопрос: а использовал ли Пушкин хоть когда-нибудь шуточное название Бердской слободы «Москвой»? Для ответа заглянем в первую мою книгу «Пушкин глазами следователя» и извлечём оттуда некоторые отрывки, связанные с данной темой.
Начнём, как и положено, с ближнего круга, посмотрев, а что же именно писал Пушкин одновременно с «Коньком»? А писал он (а точнее завершал) осенью 1833-го года помимо всего прочего ещё и свою «Историю Пугачёва». Правда, проехав предварительно в Оренбург по т.н. «пугачёвским местам» для сбора дополнительных материалов. И вот в этих-то материалах мы сразу же и натыкаемся на следующую его запись слов старухи из Берды: «В Берде Пугачёв был любим; его казаки никого не обижали. Когда прибежал он из Тат.<ищевой>, то велел разбить бочки вина, стоявшие у его избы, дабы драки не учинилось. Вино хлынуло по улице рекою». Сразу же смотрим соответствующие слова-сигналы из финальной сцены «Конька»: «Бочки с фряжским выставляют» и «Вина льются там рекой». Но где это «там»? Ответ вроде бы и ясен: в столице. Но тут же и вопрос: а в какой именно? В старой, т.е. - в Москве, или же в новой столице, т.е. – в Петербурге?
Ну, что ж, смотрим, что Иван после того как народ признаёт его своим царём, сразу же и венчается в церкви с Царь-девицей. А это, хоть и косвенно, но всё же подсказывает нам, что столица, в которой Иван не только женился, но и одновременно стал настоящим царём, может быть Москвою, поскольку русские цари хоть и могли жениться в другом городе, но «венчались на царство», т.е. короновались, всегда в Москве. А точнее – в одном из соборов Кремля. А что ж такое Кремль как не «городская крепость в старых русских городах»? А откуда в «Коньке» стреляют пушки? Правильно: «Пушки с крепости палят». А вот когда в «Царе Салтане» «Пушки с пристани палят», то припомнив, что Гвидон живёт на острове, а вокруг него море с торговыми кораблями, мы по таким намёкам кроме Петербурга другую русскую столицу и не назовём.
А не называлась ли Бердская слобода крепостью? В основном тексте «Истории Пугачёва» нет, что сразу же обрубает возможные выдумки ершоведов о том, что Ершов мог бы прочитать о ней в пушкинской рукописи, готовившейся к печати одновременно с «Коньком». А вот в архивных пушкинских материалах к «Истории Пугачёва», которые были точно определены и впервые напечатаны уже в советское время, есть! Так, в журнале Рейнсдорпа, взятому Пушкиным их оренбургского архива, вместо слов самого Рейнсдорпа «до Берденской слободы» Пушкин вдруг пишет «до берденской креп<ости>! Но не сам ли он выдумал называть Бердскую слободу крепостью? Нет, он это название позаимствовал у других. Так, среди использованных им материалов имеются «Прибавления о разбойнике и самозванце Пугачёве», написанные священником Иваном Осиповым, в которых последний и пишет про «крепость Бердинскую», немного позже называя её «крепостью Бердской» и «Берденской крепостью». Кроме того в своих выписках из рапортов и указов Пушкин приводит слова Шигаева, Кубенеева и Агубова о том, что Пугачёв «станцию свою имеет в крепости Бердинской».
А теперь посмотрим, что же пишет Пушкин о Москве и Берде в примечании №15 к третьей главе «Истории Пугачёва». А то, что Пугачёв с друзьями «в шутку называли также Бердскую слободу – Москвою». Повторю: Москвою! А где была свадьба Пугачёва со стрельбой из пушек? Да опять же там: «6-го в Берде палили из пушек по причине свадьбы Пугачёва». А где была свадьба Пушкина? Да тоже в Москве, хотя и без пальбы из пушек, но зато не в выдуманной, а в настоящей. А не переносилась ли свадьба Пушкина частично из-за вины стороны невесты? Да, по препятствиям со стороны матери невесты (то её капризы, то отсутствие приданого и денег и т.д.) свадьба переносилась. А не переносилась ли в «Коньке» свадьба Царь-девицы? Да, переносилась, поскольку на выполнение её условий (достать кольцо, передать поклон матери и брату, искупаться в котлах) тоже требовалось определённое время.
Однако, стоп! Мне, дорогие читатели, всё же надо покаяться за мою небольшую «натяжку» по поводу слова «там». Хотя, я думаю, внимательные и сами заметили, что это слово применено мной расширительно, т.е. ко всему городу, где была свадьба Ивана, а не только к царскому дворцу, о котором говорится «Во дворце же пир горой». Но откуда этот дворец? Ведь из «Истории Пугачёва» мы знаем, что в Берде никаких дворцов не было, а жил Пугачёв в доме Ситникова. Но и эта неполнота информации была Пушкиным исправлена, поскольку в написанной позже «Капитанской дочке» есть такие слова о «мятежной слободе» Берде и о доме, в котором жил Пугачёв, - «Вот и дворец, - сказал один из мужиков, - сейчас об вас доложим». Он вошёл в избу… наконец мужик воротился и сказал: «ступай: наш батюшка велел впустить офицера». Я вошёл в избу, или во дворец, как называли её мужики». Вот круг и замкнулся! Т.е. один из адресов для расшифровки последней сцены «Конька» найден нами в написанной синхронно с ним «Истории Пугачёва».
А теперь круто повернём наше расследование и в изучаемой нами пьесе обратим внимание на одну странность, которая очень уж похожа на очередную намеренную ошибку Пушкина, т.е. - на то, что Суворов прибывает в деревню Смолянскую не просто инкогнито, но и один!! Некоторые скажут, что ведь и в анекдоте про Кубанскую линию Суворов был один, на что я отвечу: и звание тогда у Суворова было небольшое, и должность не велика, да и возрастом он тогда был моложе. Ну, а когда в пьесе говорят, что у Суворова волосы уже с проседью, что он «всем войском командует», а мы при этом вычисляем, что и звание у него «фельдмаршал», то совсем уж невозможно понять – а каким это образом пожилой командующий армией фельдмаршал Суворов может быть один хотя бы на минуту! Или у него не было слуг? Да, нет, что вы! Иван Сергеев, находившийся при Суворове 16 лет, пишет следующее: «При нём находилось не более четырех приближённых служителей. Старший из них, камердинер Прохор Дубасов, столько известен под именем Прошет, испытанный в усердии и верности. Подкамердинер сержант Сергеев, который вёл сия записки, был при Суворове с 1784 г. Третий подкамердинер сержант Илья Сидоров, четвертой фельдшер. — Все четверо, они спали рядом возле спальни Суворова» (20).
Смотрим по вопросу «свиты» на других, перекликающихся с Суворовым, пушкинских героев: так Гришка Отрепьев появляется в корчме с двумя монахами; Дубровский на станции смотрителя Сидорыча – со слугой, Пугачёв 2-го октября 1773-го года прибывает в Сакмарский городок «…в сопровождении нескольких казаков», романный Пугачёв в Белгородскую крепость – со всем своим войском. В «Станционном смотрителе» некий «А.Г.Н.» тоже, можно думать, приезжал с ямщиком, управлявшим почтовой коляской. А вот Суворов - один!! И куда же делись его Прошка, Илья, Иван и фельдшер? Да и инкогнито ему-то зачем?
А кстати, как ехал осенью 1833-го года Пушкин после своей поездки по пугачёвским местам Оренбургской губернии и пребывания в Болдино? Не было ли у него хоть какого-нибудь «инкогнито» и момента, когда он, как и Суворов в пьесе, остался на тракте, ведущем в Петербург, один? Ответ таков: всё это есть!! Вот, например, письмо Пушкина П.В.Нащокину от 24.11.1833г., написанное вскоре после приезда в Петербург: «Теперь расскажу тебе о своём путешествии. …При выезде моём из Москвы, Гаврила мой был так пьян и так меня взбесил, что я велел ему слезть с козел и оставил его на большой дороге в слезах и в истерике; но это всё на меня не подействовало» (21). Т.е. Пушкин остался на большой, а точнее, «государевой дороге», соединяющей Москву и Петербург, так же, как и Суворов, один!! Ну, а какая же первая станция «при выезде из Москвы»? Ответ понятен: Чёрная Грязь. Ну, и на каком же расстоянии она от Москвы, этой со времён Петра столицы уже не государства, а губернии? Ответ: 32 версты. Т.е. - примерно на том же, что и Сакмарский городок от столицы губернии – Оренбурга (29 вёрст, указанные Пушкиным, и нынешнее максимальное исчисление этого расстояния при переводе с 36км - это 33,74 версты), и чуть меньше от Бердской слободы, расположенной в 7 верстах к северо-востоку от Оренбурга, которую, как я уже говорил, повстанцы называли Москвой.
Ну, а как вёл себя Пушкин в Москве, откуда он выехал в Петербург в середине ноября 1833-го года? Странно вёл, с друзьями и знакомыми почти не общался, а засел скрытно в доме своего друга Нащокина. Вот что писал П.В.Киреевский Языкову 17 января 1834г о Пушкине: «Когда Пушкин проезжал через Москву, его никто почти не видал. Он никуда не показывался, потому что ехал с бородой, в которой ему хотелось показаться жене» (22). Но почему Пушкин так вёл себя? Ответ таков: он вёз с собой «потаённые» произведения (в т.ч. и «Конька»!), написанные в Болдино, о чём и боялся проболтаться друзьям. В то же время крайне обособленно вёл он и в самом Болдине, о чём наблюдавший за ним земский исправник Званцов докладывал так: «г.Пушкин пребывание имел Лукояновского уезда в селе Болдине… занимался единственно только одним сочинением, ни к кому господам не ездил и к себе никого не принимал» (23). Но за Пушкиным в Болдино наблюдал не только исправник, но и местный дьякон К.С.Раевский, отметивший в своих воспоминаниях: «Пушкин занимался по ночам; все на селе и в доме спят, а он пишет…» (24). А жене Пушкин писал из того же Болдина: «Недавно расписался и уже написал пропасть» (25). И когда В.И.Даль вспоминает следующее: «Он носился во сне и наяву целые годы с каким-нибудь созданием, и когда оно дозревало в нём, являлось перед духом его уже созданным вполне, то изливалось пламенным потоком в слова и речь: металл мгновенно стынет в воздухе, и создание готово» (26), то нам и понятнее, откуда у Пушкина его необыкновенная скоропись. Ну, а если говорить о «Коньке», то его замысел, как мы уже знаем, вызревал с 1825-го года, т.е. целых 8 лет!!
Кстати, а в чём был одет Пушкин при своей поездке в Оренбург? Ответ даёт видевший его Н.А.Кайдалов: «Одет был в сюртук…; сверху шинель суконная с бархатным воротником и обшлагами» (27). Шинель же, по В.B.Далю, это «плащ с рукавами и круглым, вислым воротом». Понятно, что в отличие от Дубровского и Суворова из данной пьесы, которые были в военной шинели, пушкинская шинель не должна была иметь признаков военной формы, однако последнее вовсе не мешало всё тому же слуге Гавриле обманывать станционных смотрителей и называть Пушкина «то графом, то генералом». Об этом Пушкин и пишет жене 19 сентября 1833-го года из Оренбурга. И если «граф» - это основное слово, определяющее Суворова из пьесы, то «генерала» смело можно отнести к Дубровскому, который, загримировавшись, именно в этом звании и приезжал к помещице Глобовой. К тому же и смотритель Сидорыч подумал почему-то о генерале, когда услышал подъезжающую к его станции коляску Дубровского. Но тот при ближайшем рассмотрении, хоть и был в военной шинели, всё же оказался молодым офицером, который никак на генерала не походил. Когда же слуга Пушкина называл его станционным смотрителям то «графом», то «генералом», то тем самым он как бы делал его инкогнито, поскольку в это определение В.И.Даль в своём словаре включает и того, кто скрывает свой сан и звание. Любопытно и воспоминание (правда, из числа сомнительных) Н.П.Иванова: «…на дворе послышался скрип подрезов дорожного экипажа. – Генерал Пушкин изволил приехать! – прокричал вошедший со двора мальчик»» (28).
Ну, а теперь попробуем разобраться с капустой, о которой спрашивает смотрителя Суворов и при этом ответить на вопрос: а не имеет ли она хоть какое-нибудь отношение к Москве, из которой в ноябре 1833-го года выехал Пушкин? Ответ таков: имеет! Поскольку в шестой главе «Онегина» Пушкин совсем не зря пишет о некоем Зарецком, который «Живет как истинный мудрец, Капусту садит, как Гораций, Разводит уток и гусей И учит азбуке детей» (29). Ну, а если мы спросим о прототипах Зарецкого, то сразу же и выплывет граф Ф.И.Толстой («Американец»), который родился, жил, и умер в Москве. И хотя в молодости Ф.И.Толстой много путешествовал, но с 1812-го года и до конца своей жизни он жил только в Москве. Познакомился же с ним Пушкин осенью 1819г., затем во время ссылки хотел вызвать его на дуэль за якобы распущенную тем клевету, но, вернувшись из ссылки, он с ним помирился, в результате чего позднее, при женитьбе Пушкина, Ф.И.Толстой был уже его «сватом».
Но нас больше интересует то, что Толстой был не только москвичом, но и одним из прототипов Зарецкого, с образом которого связаны следующие слова Пушкина: «в сраженьи Раз в настоящем упоеньи Он отличился, смело в грязь С коня калмыцкого свалясь» (30). Т.е. и «капуста», и «грязь» сошлись у Пушкина в образе Зарецкого. Ну, а слово «грязь» в отношении Толстого Пушкин использовал и ранее: сначала в черновике своей эпиграммы от 1820-го года, а затем и в своём письме от 1.09.1822г.: «я узнал обо всем, будучи уже сослан, и, …. в бессилии своего бешенства закидал издали Толстого журнальной грязью» (31). Но точно ли Толстой («Американец») - прототип пушкинского Зарецкого? Ведь в своём комментарии Ю.М.Лотман пишет: «Высказывалось мнение, что в основе образа Зарецкого лежит реальное лицо – Ф.И.Толстой – Американец… Даже если это так, П. подверг черты реального прототипа существенной переработке» (32). Мой ответ таков: Ф.И.Толстой («Американец») не является основным прототипом Зарецкого, поскольку он - прототип дополнительный (или, по другому: прототип прикрытия). Но, несмотря на это, он чётко выводит нас и на Москву, и на сигнальные слова «капуста» и «грязь». Вопрос же об основном прототипе Зарецкого мы пока оставим открытым. Так же, как и вопрос о соотношении названий «Смолянская» и «Чёрная Грязь», хотя, конечно, трудно представить себе смолу не чёрной. Тем более что и в «Капитанской дочке» Пушкин, написав о Швабрине: «Волоса его, недавно черные как смоль, совершенно поседели» (33), использует слово «смоль» в значении «очень чёрные».
Ну, а само слово «грязь», как мы уже видели, присутствует в названии первой от Москвы станции «Чёрная Грязь», где по всем нашим вычислениям и находилась станция смотрителя Ивана Ивановича из данной пьесы и где сегодня находится Черногряжская больница, на здании которой и висит памятная доска со словами: «В этом здании, путешествуя из Петербурга в Москву, останавливался великий русский поэт А.С.Пушкин»! Был он там и в ноябре 1833-го года. Причём, как и Суворов из пьесы, один и без слуги.

Примечания.
1. Ковалев К.П. «Имена и лица русской культуры», М., 2005, c. 157-161.
2. «Рассуждение о суворовской мифологии», электронный текст принадлежат Арсению Замостьянову, 2002г., интернет.
3. Там же.
4. Фукс Е.Б. Анекдоты князя Италийского..», 1827г.
5. «Рассуждение о суворовской мифологии» Права на этот электронный текст принадлежат Арсению А. Замостьянову, 2002 год.
6. Из письма к отцу А. В. Суворова его ротного командира лейб-гвардии Семеновского полка.
7. БА – это беловой автограф. См. «Медный Всадник», ЛП, «Наука», Ленинград, 1978, с.215.
8. «Рассуждение о суворовской мифологии» Права на этот электронный текст принадлежат Арсению А. Замостьянову, (2002 год).
9. «Сузге», с.187.
10. ИП 20-21.
11. «Сузге», с.200.
12. Там же.
13. КД 324.19.
14. КД 353.28.
15. ИП 20.
16. см. ИП 16 и ИП 72.22.
17. ИП, 20.
18. Там же.
19. IX, 102.
20. Сергеев И. «Домашние привычки и частная жизнь Суворова». Из записок отставного сержанта Ивана Сергеева, находившегося при Суворове шестнадцать лет безотлучно // Маяк, журнал современного просвещения, искусства и образованности //, 1842, т.1, кн.2. с.106-107.
21. Пс 862.
22. В.В.Вересаев «Пушкин в жизни», М., «Московский рабочий», 1987, с.346.
23. Там же.
24. Там же, с.344.
25. Пс от 30.10.1833г.
26. В.В.Вересаев «Пушкин в жизни», М., «Московский рабочий», 1987., с.338.
27. Там же, с.340.
28. Там же, с.333.
29. ЕО VI 7.12.
30. ЕО VI 5.
31. Пс 38.16 от 1.09.1822г.
32. Лотман, ЕО, с.288.
33. КД 368.26.