Милый друг. Часть 2. Глава 4. Мопассан

4

Площадь Святой Троицы была почти пуста, освещённая жаркими июльскими лучами. Давящая жара довлела над Парижем, словно тяжёлый сгоревший воздух упал на город сверху, густой и обжигающий, которым было трудно дышать.
Перед церковью мягко струилась вода в фонтане. Казалось, она устала течь, и жидкость в бассейне, где плавали листья и обрывки бумаги, казалась зеленоватой, густой и тёмной.
Какой-то пёс, перепрыгнув через бортик, купался в этих волнах. Несколько человек, сидящих на скамьях в маленьком круглом саду у входа в церковь, смотрели на животное с завистью.
Дю Руа вынул часы из кармана. Было только 3 часа. У него в запасе было ещё полчаса.
Он смеялся, думая об этом свидании. «Церкви годятся ей на каждый случай, - говорил он про себя. – Они утешают её после того, как она вышла замуж за еврея, придают ей уверенную позицию в мире политики, дают достойное положение в высшем свете и укрытие для своих амурных встреч. Эта привычка использовать религию во всех случаях жизни похожа на привычку пользоваться зонтиком от дождя и солнца. Если погода хорошая – его используют как трость, если жарко – как парасоль, если дождь – как зонт, а если в этот день не выходят из дома, его оставляют в передней. Таких, как она – сотни; они ни во что не ставят Бога, но не хотят, чтобы о Нём плохо сказали и делают Его своим посредником. Если бы им предложили прийти в меблированные комнаты, они сочли бы это гнусным, но им кажется таким простым заводить интрижки перед алтарём».
Он медленно прохаживался у фонтана, затем вновь посмотрел на часы на колокольне, которые опережали его часы на 2 минуты. Они показывали 3.05.
Он решил, что в церкви будет лучше, и вошёл.
Его сразу же охватила прохлада; он с радостью вдохнул её, затем прошёл по нефу, чтобы осмотреться.
Ритмичные, порой прерывающиеся и затем возобновляющиеся шаги ответили ему из глубины зала на шум его шагов, звонко раздающихся под высоким сводом. Любопытство заставило его поискать этого прохаживающегося. Им оказался толстый лысый мужчина, который ходил, подняв лицо вверх, сдвинув шляпу назад.
Кое-где виднелись старые дамы, стоящие на коленях в молитве, спрятав лицо в руках.
Всюду было ощущение одиночества, уединения, покоя. Свет, мягко льющийся через витражные окна, не ослеплял глаз.
Дю Руа решил, что здесь было «очень хорошо».
Он вновь подошёл к двери и вновь посмотрел на часы. Было только 3.15. Он сел в начале главного прохода, жалея о том, что нельзя было выкурить сигарету. В глубине церкви, рядом с хором всё ещё слышались шаги толстого господина.
Кто-то вошёл. Жорж резко обернулся. Это была женщина из простонародья в льняной юбке, какая-то бедная женщина, которая упала на колени у первой же скамьи и застыла неподвижно, сплетя пальцы, глядя вверх, погрузившись в молитву.
Дю Руа с интересом смотрел на неё, спрашивая себя о том, какое горе, какая боль, какое отчаяние могло мучить это бедное сердце. Видно было, что её привело какое-то большое несчастье. Возможно, у неё был муж, который избивал её, или умирающий ребёнок.
Он мысленно прошептал: «Бедняги. Среди них тоже есть страдальцы». Его захлестнул гнев против безжалостной природы. Затем он подумал, что эти нищие верят, по крайней мере, в то, что Бог видит их, и что их жизненное положение записано в небе с балансом дебета и кредита.
«В небе». Где же?
И Дю Руа, которого тишина в церкви настроила на глубокие мысли о творении, пробормотал углами губ:
- Как всё это глупо!
Шум платья заставил его вздрогнуть. Это была она.
Он встал и быстро подошёл к ней. Она не протянула ему руки и пробормотала тихим голосом:
- У меня есть всего несколько минут. Мне нужно возвращаться. Встаньте на колени рядом со мной, чтобы нас не заметили.
Она прошла вглубь большого нефа в поисках подходящего защищённого места – женщина, хорошо знающая эту обстановку. Её лицо было скрыто под густой вуалью, она шла едва слышными шагами.
Когда она пришла к месту, предназначенному для певчих, она обернулась и прошептала особенным тоном, каким говорят в церкви:
- В боковом нефе было бы лучше. Здесь мы слишком на виду.
Она склонила голову и сделала небольшой реверанс перед дарохранительницей главного алтаря и повернула направо, немного вернулась к входу, затем, приняв решение, стала на колени, опершись на скамеечку.
Жорж встал на колени у соседней скамеечки и, едва они оба замерли, произнес, словно молился:
- Благодарю, благодарю. Я обожаю вас. Я хотел бы всегда вам это говорить, рассказать вам о том, как я начал любить вас, как я был покорён в первый же раз, когда увидел вас… Позволите ли вы мне когда-нибудь освободить моё сердце и рассказать вам всё это?
Она слушала с видом глубокой задумчивости, словно ничего не слышала. Она ответила через сплетённые пальцы:
- Должно быть, я сошла с ума, если я позволяю вам так говорить со мной, если пришла, если делаю всё это сейчас, позволяю вам верить в то, что эта… эта… интрижка может иметь продолжение. Забудьте об этом, это необходимо, и больше никогда не говорите мне об этом.
Она ждала. Он искал ответ, решающие слова, страстные слова, но, так как он не мог добавить жестов к словам, его поведение было парализовано:
Он произнёс:
- Я ничего не жду… ни на что не надеюсь. Я люблю вас. Что бы вы ни делали, я буду повторять вам это так часто, с такой силой и пылом, что вы это поймёте, наконец. Я хочу, чтобы в вас проникла моя нежность, чтобы она влилась в вашу душу, слово за словом, час за часом, день за днём, чтобы однажды она напитала вас, словно капли ликёра, чтобы она усладила, смягчила вас, и вы, наконец, ответили бы мне: «Я тоже вас люблю».
Он чувствовал, как её плечо дрожит рядом с его плечом, как вздымается её грудь, и она быстро произнесла:
- Я тоже вас люблю.
Он подскочил, словно его сильно ударили по голове, и вздохнул:
- О! Мой Бог!..
Она продолжила, задыхаясь:
- Разве я могу вам это говорить? Я чувствую себя виноватой и жалкой… я… у меня две дочери… но я не могу… я не могу… Я не должна была верить… я не должна была думать никогда… это сильнее… сильнее меня. Послушайте… послушайте… я никогда не любила… только вас… клянусь вам. Я люблю вас уже год, тайно, в глубине моего сердца. О! Я страдала и боролась, но я больше не могу, я люблю вас…
Она плакала через скрещенные пальцы, и всё её тело содрогалось от силы чувств, которые она испытывала:
Жорж прошептал:
- Дайте мне вашу руку, чтобы я мог коснуться её, пожать её…
Она медленно отняла руку от лица. Он видел, что её щека была влажной, и с ресниц была готова сорваться слеза.
Он взял её руку и пожал:
- О, я хотел бы испить ваши слёзы!
Она сказала тихим надломанным голосом, который напоминал вздох:
- Пощадите меня… я погибла!
У него было желание улыбнуться. Какое зло он мог бы причинить ей в этом месте? Он положил себе на грудь её руку и спросил: «Вы слышите, как бьётся моё сердце?», так как страстные фразы в нём иссякли.
Но к ним приближались шаги. Тот мужчина обошёл вокруг алтарей и спускался (во второй раз, по крайней мере), по маленькому нефу справа. Когда мадам Вальтер услышала его рядом с колонной, которая её скрывала, она вырвала пальцы из руки Жоржа и вновь закрыла лицо.
Они остались неподвижны, стоя на коленях, словно возносили к небу горячие молитвы. Толстый господин прошёл рядом с ними, бросил на них равнодушный взгляд и удалился, всё ещё держа шляпу на спине.
Но Дю Руа, думавший о том, как бы назначить свидание в другом месте, а не в соборе Святой Троицы, прошептал:
- Где я увижу вас завтра?
Она не ответила. Она казалась безжизненной, превратившейся в каменную статую.
Он ответил:
- Хотите ли вы, чтобы завтра я встретил вас в парке Монсо?
Она вновь повернула к нему обнажённое лицо, бледное и искажённое страданием, и произнесла прерывисто:
- Оставьте меня… теперь оставьте меня… уходите… уходите… всего 5 минут; я слишком страдаю рядом с вами… я хочу молиться… я не могу… уходите… оставьте меня, я хочу молиться… одна… пять минут… я не могу… дайте мне умолить Бога простить меня… чтобы Он спас меня… оставьте меня… пять минут…
У неё было такое взволнованное лицо, на нём выражалось такое страдание, что он молча встал, но затем спросил после небольшого колебания:
- Я сейчас же и вернусь?
Она кивнула, что должно было означать: «Да, сейчас же». Он поднялся на клирос.
Тогда она попыталась молиться. Она сделала сверхчеловеческое усилие и воззвала к Богу. Дрожа всем телом, она крикнула в небо: «Сжалься!»
Она закрыла глаза в гневе, чтобы больше не видеть того, кто только что ушёл! Она мысленно следовала за ним, она сражалась с ним, но вместо небесного видения, которого с тоской ожидало её сердце, она видела лишь завитки усов молодого человека.
Вот уже год она каждый день, каждый вечер боролась с этим навязчивым воспоминанием, преследовавшим её мечты, которое мучило её тело и беспокоило по ночам. Она чувствовала себя добычей, попавшейся в сеть, связанной и брошенной в руки этого мужчины, который её победил, завоевал одними своими усами и голубизной глаз.
Сейчас, в этой церкви, рядом с Богом она чувствовала себя более слабой, более покинутой, ещё более погибшей, чем дома. Она больше не могла молиться, она могла думать лишь о нём. Она уже страдала оттого, что он ушёл. Однако она отчаянно боролась, защищалась, звала на помощь всеми силами души. Она хотела бы умереть вместо этого падения – она, которая ни разу не дрогнула. Она шептала отчаянные слова, но слушала, как затихают шаги Жоржа под дальними сводами.
Она поняла, что всё было кончено, что борьба была бесполезна! Однако она не хотела сдаваться, и почувствовала нервный припадок, от которого женщины с криком и судорогами падают на пол. Она дрожала всем телом, чувствуя, что вот-вот упадёт и будет кататься между скамеек с криками.
Кто-то приближался быстрым шагом. Она обернулась. Это был священник. Тогда она встала, подбежала к нему, протягивая сцепленные руки, и пролепетала:
- О! Спасите меня! Спасите меня!
Он был удивлён:
- Что вам угодно, сударыня?
- Я хочу, чтобы вы спасли меня. Сжальтесь надо мной. Если вы мне не поможете, я погибну.
Он смотрел на неё, спрашивая себя, не безумна ли она. Он вновь спросил:
- Что я могу сделать для вас?
Это был молодой человек, высокий, слегка полноватый, с полными обвисшими щеками, тронутыми чернотой выбритой бороды – красивый городской викарий из процветающего квартала, привыкший к покаянию богатых прихожан.
- Исповедуйте меня, - сказала она, - и дайте совет, поддержите меня, скажите мне, что делать!
Он ответил:
- Я исповедую по субботам, с 3 до 6.
Она схватила его за руки, сжала их и начала повторять:
- Нет! Нет! Нет! Немедленно! Немедленно! Это необходимо! Он здесь! В этой церкви! Он ждёт меня.
Священник спросил:
- Кто вас ждёт?
- Мужчина… который меня погубит… который завладеет мной, если вы меня не спасёте… я больше не могу его избежать… Я слишком слаба… слишком слаба… слишком слаба… слишком слаба!..
Она упала на колени с рыданиями:
- О, сжальтесь надо мной, святой отец! Спасите меня, во имя Бога, спасите меня!
Она держала его за край чёрной сутаны, чтобы он не ускользнул, а он встревоженно смотрел по сторонам, как бы кто-то недоброжелательный или набожный не видел эту женщину, упавшую к его ногам.
Наконец, он понял, что не выскользнет:
- Встаньте, - сказал он, - у меня как раз есть с собой ключ от исповедальни.
Порывшись в карманах, он вынул оттуда кольцо с ключами, затем выбрал один и направился быстрым шагом к маленьким деревянным кабинкам, похожим на ящики для душевного мусора, где верующие освобождаются от грехов.
Он вошёл в среднюю дверь и закрыл её за собой, а мадам Вальтер, бросившись в узкую кабинку справа, пролепетала с силой, с порывом страстной надежды:
- Благословите меня, святой отец, потому что я согрешила.
…
Дю Руа, обойдя клирос, спустился в неф слева. Он вышел на его середину, когда встретился с толстым лысым господином, который всё ходил спокойным шагом, и спросил себя:
«Что этот субчик делает здесь?»
Прохаживающийся также замедлил шаг и посмотрел на Жоржа с видимым желанием заговорить. Когда он был рядом, он очень вежливо поприветствовал его:
- Прошу прошения за беспокойство, сударь, но можете ли вы мне сказать, когда было построено это здание?
Дю Руа ответил:
- Честно говоря, я об этом ничего не знаю; думаю, что лет 20 назад или 25. Впрочем, я здесь впервые.
- Я тоже. Я никогда раньше здесь не был.
Тогда журналист заинтересованно ответил:
- Мне кажется, что вы осматриваетесь здесь с большим интересом. Вы здесь всё подробно изучаете.
Тот покорно ответил:
- Я здесь не гуляю, сударь, я жду мою жену, которая назначила мне здесь встречу и сильно опаздывает.
Затем он замолчал. Через несколько секунд продолжил:
- Снаружи очень жарко.
Дю Руа посмотрел на него, находя его симпатичным, и внезапно ему подумалось, что этот человек напоминал Форестье.
- Вы из провинции? – спросил он.
- Да. Из Ренна. А вас, сударь, сюда привело любопытство?
- Нет. Я ожидаю жену.
Попрощавшись, журналист ушёл с улыбкой на губах.
Приблизившись к входным дверям, он вновь увидел ту нищенку, которая до сих пор стояла на коленях и молилась. Он подумал:
«Какая у неё стойкая молитва!» Он не был смущён, ему больше не было жаль эту женщину.
Он прошёл мимо и начал подниматься в правый неф, чтобы встретить мадам Вальтер.
Он издали заметил то место, где покинул её, и удивился, не видя её. Он подумал, что ошибся колонной, прошёл до последней колонны и вернулся. Она ушла! Он был удивлён и рассержен. Затем он подумал, что она ищет его, и сделал круг. Он так и не нашёл мадам Вальтер и вернулся на скамью, где она сидела раньше, надеясь на то, что она вскоре присоединится к нему. Он ждал.
Вскоре его внимание привлёк лёгкий шум голосов. Он никого не видел в этом углу церкви. Откуда же исходил шёпот? Он встал, чтобы найти источник шума, и заметил в соседней часовне двери в исповедальню. Из одной кабинки выглядывало платье и волочилось по плитам. Он приблизился, чтобы разглядеть женщину. Он её узнал. Она исповедовалась!..
Он испытал сильное желание схватить её за плечи и вырвать из этой коробки. Затем он подумал: «Ба! Сегодня – очередь кюре, завтра будет моя». И он сел со спокойным лицом напротив окошек исповедальни, ожидая своего часа и усмехаясь из-за этой авантюры.
Он ждал долго. Наконец, мадам Вальтер встала, обернулась, увидела его и подошла. У неё было холодное и строгое лицо.
- Сударь, - сказала она, - я прошу вас не сопровождать меня, не следовать за мной, и больше не приходить ко мне. Вас не примут. Прощайте!
И она с достоинством удалилась.
Он позволил ей уйти, так как в его принципах было никогда не торопить события. Затем, когда священник слегка смущённо вышел из кабинки, в свою очередь, Дю Руа прошёл прямо к нему и посмотрел ему в глаза. Он буркнул ему в лицо:
- Если бы вы не носили юбку, какую бы пару оплеух я бы оставил на вашей гнусной морде!
Он повернулся на каблуках и вышел из церкви, посвистывая.
У ворот стоял толстый господин, со шляпой на голове и руками за спиной, усталый от ожидания. Он пробегал глазами пустую площадь и все примыкающие улицы.
Когда Дю Руа проходил мимо, он поздоровался с ним.
Журналист, считая себя свободным, пошёл в редакцию «Французской жизни». Уже у входа он увидел по суетливым лицам служащих, что происходило что-то ненормальное, и решительно прошёл в кабинет директора.
Папаша Вальтер стоял и нервно диктовал статью торопливыми фразами, отдавая поручения окружающим репортёрам между двумя абзацами, давал рекомендации Буаренару и распечатывал письма.
Когда Дю Руа вошёл, патрон издал радостный крик:
- А! Какая удача, пришёл милый друг!
Он остановился в смущении и извинился:
- Прошу прощения за то, что называю вас так, меня тревожат обстоятельства. К тому же, я слышал, что так вас называют моя жена и дочери с утра до вечера, и у меня появилась та же привычка. Вы не сердитесь на меня за это?
Жорж рассмеялся:
- Вовсе нет. Это прозвище мне приятно.
Папаша Вальтер продолжил:
- Прекрасно, тогда я даю вам это имя, как все остальные. Хорошо! У нас важные события. Министерство проиграло на выборах: 310 голосов против 200. Наши каникулы восстановлены, восстановлены до греческих календ*, а сейчас 28 июля. Испания ополчилась против Марокко, это свергло Дюрана де л'Эна и его единомышленников. Мы попали в передрягу. Маро поручили сформировать новый кабинет. Он берёт генерала Бутэна д'Акра в Военное министерство и нашего друга Лароша-Матьё в МИД. Он сам получает портфель в МВД и место председателя в Совете. Мы становимся официальной газетой. Я составляю статью из головы, простую декларацию принципов, выводя их путь в министры.
Он улыбнулся и продолжил:
- Путь, которым они хотят следовать, понятен. Но мне нужно что-то интересное по вопросу Марокко, какая-то новость, актуальная хроника, сенсация – что-то подобное? Найдите мне это.
Дю Руа поразмыслил секунду и ответил:
- Я к вашим услугам. Я дам вам набросок о политической ситуации во всей нашей африканской колонии: Тунис – слева, Алжир – посередине, Марокко – справа. Я напишу историю народов, которые населяют эту большую территорию, напишу рассказ об экскурсии по марокканским границам до большого оазиса Фигуи, куда не проникал ни один европеец и который является причиной настоящего конфликта. Это подойдёт?
Папаша Вальтер воскликнул:
- Великолепно! Под каким заголовком?
- «От Туниса до Танжера»!
- Замечательно.
И Дю Руа отправился рыться в архиве «Французской жизни», чтобы найти свою первую статью: «Воспоминания африканского стрелка», которая в переименованном виде, переправленная и изменённая, прекрасно подошла бы к делу, со всех сторон, так как содержала в себе вопрос колониальной политики, алжирского населения и экскурсии в провинцию Оран.
За три четверти часа статья была переделана, подправлена, доведена до смысла, в неё появился дух современности и хвала новому кабинету.
Директор, прочитав статью, заявил:
- Это прекрасно… прекрасно… прекрасно. Вы – ценный человек. Мои поздравления.
И Дю Руа отправился на ужин, в восторге от своего дня, несмотря на неудачу в соборе Святой Троицы, так как он чувствовал, что партия была выиграна.
Его жена ожидала его с лихорадочным нетерпением. Она воскликнула, увидев его:-
- Ты знаешь, Ларош стал министром в МИД.
- Да, я только что написал статью об Алжире по этой теме.
- Какую же?
- Ты её знаешь. Первую, которую мы написали вместе: «Воспоминания африканского стрелка», исправленную для данных обстоятельств.
Она улыбнулась.
- Ах, да! Это очень хорошо.
Затем, подумав несколько мгновений, она сказала:
- Я думаю, это продолжение, которое ты должен сделать, и которое ты оставил… на дороге. Мы можем сейчас его использовать. Это даст нам прекрасную серию статей по ситуации.
Он ответил, садясь за тарелку с супом:
- Великолепно. Ничего больше не мешает теперь, когда рогач Форестье – усопший.
Она живо ответила сухим тоном, с обидой:
- Эта шутка более чем неуместна, я прошу тебя положить ей конец. Она длится уже слишком долго.
Он собирался иронично усмехнуться: ему принесли телеграмму, содержащую лишь одну фразу, без подписи:
«Я потеряла голову. Простите меня и приходите завтра в парк Монсо к 4 часам».
Он понял. Его сердце наполнилось радостью, и он сказал жене, складывая голубой листочек в карман:
- Я этого больше не сделаю, моя дорогая. Это глупо. Я это признаю.
И он продолжил ужинать.
Во время еды он повторял про себя несколько слов:
«Я потеряла голову. Простите меня и приходите завтра в парк Монсо к 4 часам». Значит, она уступила. Это должно было значить: «Я сдаюсь, я ваша, где хотите, когда хотите».
Он начал смеяться. Мадлен спросила:
- Что с тобой?
- Ничего особенного. Я думаю о кюре, которого я давеча встретил, и у которого была добрая физиономия.
Дю Руа прибыл на свидание на следующий день вовремя. На всех скамьях в парке сидели буржуа, утомлённые жарой, и беспечные няньки, которые, казалось, спали, пока дети катались по песку дорог.
Он нашёл мадам Вальтер на древних руинах, откуда тек ручей. Она шла вокруг узкого цирка с колоннами, с встревоженным и несчастным видом.
Едва он поздоровался с ней, она сказала:
- Сколько людей в этом саду!
Он ухватился за эту возможность:
- Да, это правда. Вы хотите куда-то пойти?
- Но куда?
- Неважно. В экипаж, например. Вы опустите штору со стороны своего окна и будете в безопасности.
- Да, я бы это предпочла. Здесь я умираю от страха.
- Прекрасно, вы найдёте меня через 5 минут у двери, выходящей на бульвар. Я прибуду туда с экипажем.
И он быстро удалился. Едва она присоединилась к нему и зашторила окно со своей стороны, она спросила:
- Куда вы сказали кучеру нас отвезти?
Жорж ответил:
- Ни о чём не беспокойтесь, он в курсе.
Он дал кучеру адрес своей квартиры на улице Константинопль.
Она продолжила:
- Вы не представляете, как я страдаю из-за вас, как я измучена. Вчера в церкви мне было тяжело, но я хотела бежать от вас любой ценой. Я так боюсь оставаться с  вами. Вы меня простили?
Он сжал её руки:
- Да, да. Что бы я не простил вам, когда я так сильно вас люблю?
Она посмотрела на него с умоляющим видом.
- Послушайте, вы должны мне пообещать, что будете уважать меня… что не будете… не будете… иначе я больше не хочу видеть вас.
Вначале он ничего не ответил. Под его усами пробегала тонкая улыбка, которая волнует женщин. Наконец, он пробормотал:
- Я – ваш раб.
Тогда она начала рассказывать ему, как заметила свою любовь к нему, узнав о том, что он женился на Мадлен Форестье. Она рассказывала о подробностях, о датах и личных событиях.
Внезапно она замолчала. Экипаж только что остановился. Дю Руа открыл дверцу.
- Где мы? – спросила она.
Он ответил:
- Выходите и входите в этот дом. Там нам будет спокойнее.
- Но где мы?
- У меня. Это моя холостяцкая квартира… на несколько дней… чтобы у нас был уголок, где мы могли бы видеться.
Она вцепилась в обивку фиакра, испуганная мыслью об этом свидании, и пролепетала:
- Нет, нет, я не хочу! Я не хочу!
Он произнёс энергичным голосом:
- Клянусь вам, я уважаю вас. Выходите. Вы видите, что на нас смотрят, вокруг нас собираются люди. Поспешите… поспешите… выходите.
И он повторил:
- Клянусь вам, я уважаю вас.
Продавец вина смотрел на них с любопытством. Она была охвачена ужасом и скользнула в дом.
Она поднялась на лестницу. Он удержал её за руку:
- Квартира здесь, на первом этаже.
И он втолкнул её в свою квартиру.
Едва он закрыл дверь, он схватил её, словно добычу. Она отбивалась, боролась, умоляла:
- О! Мой Бог!... о! Мой Бог!...
Он поцеловал её в шею, в глаза, в губы с увлечением, и она не могла избежать его страстных ласок. Отталкивая его, избегая его рта, она отдавала ему свои поцелуи, вопреки своей воле.
Внезапно она перестала отбиваться, была побеждена, подчинена, позволила себя раздеть. Он быстро и ловко снимал одну за другой её одежду, с лёгкостью пальцев, как у горничной.
Она вырвала у него из рук свой корсаж, чтобы спрятать в нём лицо, и осталась стоять, вся белая, среди одежды, сброшенной к ногам.
Он снял с неё обувь и унёс на руках на кровать. Тогда она прошептала ему в ухо надломленным голосом: «Клянусь вам… клянусь вам.. у меня никогда не было любовника». Словно молодая девушка сказала бы: «Клянусь вам, я девственница».
И он подумал:
«А мне всё равно».

 (13.12.2015)

*До греческих календ - на неопределённое время.