Вечера над Тихой Сосной. Легенда о первом поэте

Нынешним летом случилось у меня особенно много встреч с людьми, кого любознательность и лёгкие ноги привели в наши места. И как-то в поездках и вечерних разговорах возникла общая мысль записать сокровенные сказания старины в небольших легендах, сделать их чем-то вроде визитной карточки Бирюченского края. Я долго отнекивался, ибо иметь дерзость говорить от имени истории мне не позволяют ни способности, ни знания. Однако же нынче, после ещё одной встречи с паломниками по Белогорью, я согласился записать дюжину преданий с тем только условием, чтобы их не относили ни к краеведению, ни к народному творчеству. Это просто мой вольный пересказ тех событий, о которых я слышал от старых людей, или читал в документах далекой поры. Я буду выдавать их по новелле в каждый вечер и надеюсь, что читатели простят мне незамысловатость рассказов.
Приступим, помоляся.

***
"Выйду я на гай-гай-гай,
Ударю в Безелюль-Люль-Люль,
Потешу царя в Москве,
Короля в Литве,
Старца в келье, а дитя в колыбели"
...
Случилось это еще в те времена, когда на карте наших земель лежала не московская Слобожанщина, а киевская Северская земля. Царь Федор Иоаннович еще только успел оборудовать Тульскую засечную черту, а тут, южнее, на самой границе Дикого Поля, ютились поселения северян - как мы теперь сказали бы - автохтонного населения края. Это были потомки наследия Киевской Руси, разгромленной монголо-татарами. Цивилизация с мягким русским языком и особым телосложением - люди кряжистые,но гибкие, женщины с белой кожею, союзными черными бровьми, православные. А канонически край относился к Киевской митрополии - части Константинопольского патриахата.
Столетиями край лежал ничей, между Киевской,а вернее - Литовской и Московской державами, Юртами Донских казаков и Великой Степью, заявленной владениями Крымкого хана. Но это как бы государство севрюков имело негласные договоры с соседями о неприкосновенности.Татары не угоняли отсюда полонян - имели базы перевала на пути к Москве, донские казаки тут выгуливали табуны и имели то, что позже назвали бы учебными лагерями. А литовцы завели здесь магазины, и тихой сапой пытались присоединить земли севрюков к Речи Посполитой.
Начинался 17-й век - время коренных перемен, канун Смуты на Руси. И до того веками дремавшие селения по берегам Оскола, Тихой Сосны, Потудани, Ворсклы, Нежеголи стали отходить от спячки. Всё чаще тут появлялись чужие отряды, и всё чаще местным мужчинам приходилось браться за топоры и вилы, чтобы отбиться от непрошенных гостей.
И вот тогда на притоке Тихой Сосны, речке с названием из друх слов - У Сердец, бродячий польский разъезд основал факторию. Не мудрствуя, её так и назвали - Польша. Поставили внутри четыре строения - магазин, костёл, тюрьму и кузницу - обнесли высоким тыном из стоячих дубовых брёвен. Благо - прямо от берега начинался дремучий гай, что тянулся до Курска и даже далее. Не случайно поселение рядом с факторией именовалось - Боровая.
И жители Боровой - числом 45 душ мужского пола, стали помаленьку подрабатывать на фактории. Кто возчиком - развозить европейские ткани да запретное зелье по речным поселениям. Кто ковалем , а кто и в боевой строй записался. Время-то лихое. Никто здесь ещё не знал, что фактория эта - передовой пост новой рати Лжедмитрия Первого.
А жил тогда в Боровой отрок Автоном , по прозванию Люля. Удивительный был человек. Нынче мы смело назвали бы его поэтом. А по тому времени, и впрямь, такие сочинители были больше, чем поэты. Умение складно сочинять , да еще под звуки колесной лиры, казались людЯм колдовством. И колдовство это пережило века. Нынче многое, сочиненное тем же Атономом Люлей и подобным ему неведомым уже талантам, стало для нас тем, что мы называем теперь народными песнями,сказаниями, былинами. Ведь у каждого образа, у каждой кралатого выражения есть авторы.
Автоном жил со старухой матерью. Она оказалась для молодого поэта вроде Арины Родионовны для Пушкина. В молодости матушка Автонома побывала в турецком плену, потом её выкупил папа из Доростола. А из Болгарии выкрал и вернул в родные места донской есаул. Сам казак погиб в стычке с литовцами. И вырастила мать Автонома одна.Мать была в Боровом повитухой и общей нянькой. Вечно у них под потолком качалась люлька с чьим-нибудь малорпризорным младенцем.
Доходов сочинительство Автоному никаких не приносило, жил же он с того, что делал тыквенные балалайки. У избушки его на кольях всё время сушились вытянутые овечьи кишки - на струны. Каждую новую балалайку Автоном испытывал , сидя на пеньке у двери. Сбегались бабы и девки со всей Боровой:

-Летит птица, летит птица,
Летит сиза голубица,
Птица села на крыльцо,
Она брякнула в кольцо.
У девки дрогнуло сердцО:
-Что за птица
Колечком бренчит?.


Ну, и дальше в том же духе. По ходу песни девки начинали приплясывать, А потом и в хоровод завихрялись. Что ни балалайка - то сельский паздник. За что и любили Автонома. Хотя занятие его серьезным никто не считал, невесты, как говорится, в очередь не становились.
А поскольку считали молодого мужчину колдуном, то к их избушке постоянно приходили страждущие. И однажды у порога выросла фигура громадного польского улана из фактории. Жупан подавился рыбной костью, и надобно срочно его спасать.
Тут сделаю отсттупление. В те поры главной рыбой в окрестных реках считался язь. Он водился крупный, фунта по четыре. Служил он как бы валютой края. А ловили его татары. Ставили на берегах малые аулы, и в них жили рыбаками, как бы мы теперь сказали, вахтовым методом. Главной базой сбора язя был аул Аммановка на Айдаре. А у села Боровая, на пять верст книзу и кверху от него, речными точками лова стояли два селения - Люли и Безелюль.
Эти рыболовецкие артели имели не только торговые, а и политичекое значение. Пребывавшие на лове татары одновременно были и аманатами - заложниками Крымского хана в Северской земле. Залогом тому, что в Крыму не тронут русские поселения на очзёрах. Там заготавливалась соль для русского порубежья и самой Москвы.
Так вот в рыбацких Люле и Безелюле шёл вылов язя. Его тут сушили, и порожняком с проходящими на юг чумаками отправляли в Крым. А всю другую рыбу, как оплату за право ловли, бесплатно раздавали местым жителям. Для того на майданах на высоких столбах подвешены были чугунные бабы. В них били, когда накапливалась лишняя рыба. Низкие звуки расплывались далеко окрест, призывая страждущих.
И тут надо приоткрыть одну тайну. В Боровой поговаривали, что отец балалаешника Автонома никакой не казачий есаул, а полмурза с рыбной Безелюли. Потому и прозвище певцу дали Ляля. Или Люля. Тут кто как произнесет.
Уж не знаю, насколько искусен был в лекарстве Автоном Люля. Наверное - был, коли слава шла. Но тут испугался лечить жупана. Дескать - врачевать травами - это одно. А вторгаться в тело - тут надо знатока. Понимал, что не сносить головы, если свяжется с поляками, а не поможет.
Но разговор вышел короткий. Вошли еще двое поляков, подхватили Автонома под руки и почти понесли в Ляхов дом.
Ляховым домом боровчане называли теремок жупана в фактории .
Когда вошли за створные ворота, увидел Автоном настоящую крепость. Медные тюфяки лежали у закрытых стенных амбразур. Обзорная вышка с северной стороны. В загоне с полусотни откромленных строевых коней. Не торговая фактория, а укрепленный городок.
Я не буду долго расписывать, как да что происходило дальше. Попробую в несколько слов обойтись. У нас ведь не роман и не посесть, верно? Не будет ту ни любовной линии, ни описаний природы. Просто скажу - Автоном вылечил жупана. Велел поляку проглотить, не жуя, кусок ржаного хлеба. Тот икнул, чуть не подавился, но кость колось перестала. В награду жупан дал лекарю зеленую коробочку. В коробочке - зелье. Сказали - табак, чтобы нюхать. А потом чихать.
А еще жупан долго выспрашивал. И как-де тебя зовут. И сколько-де татар стоят на рыбных ловах. Да часто ли бывают в сих местах московские стрелецкое люди. Да еще спрашивал - знает ли Автоном грамоте? Отвечал, что зовут его Автоном. Имя крестное от попа. Потому что человек с именем - Иван, а без имени болван. Татаров тех не считал, но их много. А московские стрелецкие люди если и едзют, то не останавливаются. Они-де на речку Молочную, на Кальмиусс да на Ор-Капу скачут по посольским надобностям. Грамоты же Автоном не знает, но речь понимает и русскую, и татарскую, и польскую, и арабскую. Потому уже три раза ходил он толмачом с Путивльским князем Иваном Дмитриевичем в Истанбул и даже дальше - в самую Мекку. И даже чин ему князь пожаловал на прожитое. Потому что горячее едят подъячие, а холодное едят голодые.
Подивился жупан такой судьбе и начитанности и даже предложил Автоному службу в фактории. Но Автоном интереса к тому не высказал, и попросил отпустить его к матушке.
Как уж он там, в фактории понял - уловил ли случайную речь, или подготовку к походу заметил, но понял Автоном ясно: поляки готовят налет на Люль или Безелюль. Или даже и туда, и туда.
Вышел за ворота,выбросил чёртову коробочку. А тут гул по реке - чугунное било из Безелюля. Дома прихватил ивовую корзину, и побежал налегке к рыбакам.
В Безелюли уже людно. Прямо из лодки на берегу молодой широкоплечий татарин подавал щук и окуней. Татарин кряжист, ноги широко расставил. Не поймешь - то ли лодка его качает, то ли он посудину покачивает. Всё со смешком, узкие глазки режут с издёвкой. Дескать, налетай на дармовщину, голытьба.
Автонома узнал. Крикнул по татарски, чтоб подождал. Придержит для толмача парочку щук покрупнее. Но Автоном не задержался - пошел к шатру полмурзы Атабая.
Писал бы я повесть - рассказал бы вам об убранстве шатра. О самом полмурзе. О его шести русских наложницах, что создавали втутри шатра движение.Об их восточных нарядах. О гостеприимстве полмурзы. Но у меня задача другая. Поэтому о дальнейшем - тоже в нескольких словах.
Автоном рассказал полмурзе про намерение поляков. Потому что известно , не купи двора - купи соседа. А татары - соседи мирные. И трогать их нельзя. Если татар тронуть - беда придет русским на соляных варницах под Бахчисараем. Потому надо полмурзе Атабаю брать своих татар, шестерых наложниц и их пестрые наряды - и немедля бежать в Аммановку. Там крепость - кала, там и русские не дадут татар в обиду.
Тогда в одну ночь снялись Люль и Безелюль и ушли на Айдар. Когда польские уланы налетели на аулы - там оказалось пусто. Что можно - унесли уланы, что нельзя - пожгли.
А жупан велел привести Автонома. Понял старый лях, кто предупредил татар. А ведь набег тот был оговорен в самой Варшаве. Так королевский сейм решил поссорить Москву и Крым. Именно в Северской земле собирался теперь боевой кулак Лжедмитрия, а по лесным и речным селениям шли вербовщики Гришки Отрепьева.
Автонома привели и пытали. Слышно было по округе, что умер он с песней на устах.
Не знаю. Теперь не проверишь.
Еще говорили, что жупан Автонома не взял, а вроде ушел Автоном к Ивану Болотникову, в его крестьянскую рать, и будто бы там сочинил он много песен. И будто бы даже знаменитая и доныне песня "Из-за лесу,лесу копии мечей" придумана Автономом Люлей.
Того мы досконально не ведаем. Но точно скажу, что с тех пор в наших краях осталась память былинного времени. На месте татарских рыбных ловен остались названия - хутор Люлин и деревня Безгинка. А в селе Боровой и доныне один край зовется Польшей, а самое старое здание называют Ляховой школой.
И ещё в 19-м веке ходила по Москве байка, что драматург Николай Островский своего Леля из пьесы "Снегурочка" списал с туманного образа народного сказителя из Северской земли, шедшего на столицу в бунташном войске.
Да вот еще , пожалуй, осталась от Автонома Люли из большого мнжества одна пословица. Я её в голову этой легенды вынес. Потому что давно известно: где конец - там всему начало.