Мешок муки 7

Сделав главное, Марья отправилась в магАзин. Хлеб печь Марья умела и любила, но дело это было хлопотное. Даже из покупной муки. Но из неё, как раз, такой же хлеб и получался. Такой же – значит казённый. Тот, который только хлебом пахнет, без других запахов.  Рук женских. А ещё души…

 А хлеб печь, действительно, долго. И сложно: только с печью под опару успеть, и то - целая наука. Остальное ещё мудреней, а без этого любой хлеб казённый, безликий. Вспомнилось тут Марье, как, играя в детстве с подругами, выносили они по очереди - нет, не каравай, - а хоть по четвертинке хлеба и делили на всех. Сегодня - одна, завтра - другая. Ох, как любили они хлебушек Злюмишны, который Катька выносила! И хоть дома сиди, когда Таньки Косой очередь была делиться… Ведь что интересно: Злюмишна, Катькина мать, женщина была худая, строгая, говорила, словно собака их дворовая лаяла, а хлеб какой был!.. И никогда от Катьки ни Марья, ни другие девчонки голодной не уходили. Чем есть, тем и накормят. А что в деревне в достатке было? Да ничего. Молоко, правда, водилось, да хлебушек домашний. Каша да щи. Случалось и с мясом. Но по праздникам. А откуда ему каждый день было взяться, если война только кончилась? У Катьки отец без ноги пришёл – какой уж из него работник? У Марьи, правда, целиком вернулся, а вот Танькин как написал последнее письмо в сорок втором, так и затих… Танька треугольник этот как-то по глупости поиграть с подругами вынесла. Ох, как мать её потом била...
 Если бы не мужики деревенские, убила бы точно. Ревела потом мать Танькина, дочку к себе прижимая, да легла тень меж ними тот раз. До самой смерти легла. Танькиной смерти. Не смогла она мать даже мёртвой простить. Может, от того и хлеб у неё был горек, что на слезах бабьих замешан? Кто знает…

Так что хлеб – дело сложное. И уж коли мочи нет самой печь, так нечего и париться у печи. Проще купить. А свой хлебушко по празднику испечь, с силами собравшись. Редко, но так, чтобы лучше пирогов вышел. Душистый. С душой. От такого хлеба и праздник ярче, да вкуснее. А пока… что ж, пока и магазинным насытиться можно. Много ли им, старикам, надо?

- Здравствуйте… - кротко поздоровалась Марья с девочкой-продавщицей.

- Здравствуйте, - ответила та.

Дай Бог - лет двадцать. Откуда Марье её знать: если и местная, так внучка чья-то. Может, и видела, когда та под столом пешком ходила. Так ведь, сколько лет-то с тех пор прошло? И девчушка подросла, на лицо краше стала. Поди, узнай. Заробела старуха. Старую-то продавщицу народ со всех окрестных деревень знал, а это кто такая? По виду пигалица-пигалицей, а очки на носу. И вид серьёзный. До смешного. Ах, Марья, Марья. Ты и сама такой же была полста с лишним лет назад, когда тебя шестнадцатилетнюю председатель назначил фермой руководить. Сто коров, три доярки и скотник. Что доярки – бабы в телесах, что дядя Ваня: без вершка два метра, и она, Машка, - тяжелее барана только в фуфайке с валенками, да ростом с аршин, и тот посерёдке погнут. А дядю Ваню трезвым, между прочим, никто никогда не видел. Поговаривали, что сразу пьяным родился. Да и доярки были - оторви да брось: сколько раз председателя, забежавшего по глупости на ферму, грудями прижимали к стойлу с быком. По очереди, не все сразу. Тогдашнего председателя любая из них под себя подмять смогла б. Да ещё бык сзади. Стойло-то не сплошь огорожено, а бык хоть и на цепи, но туда-сюда шевелиться мог, так что рогом-то меж досок водил отменно. А мог и разом ткнуть. И что интересно – никогда не промахивался мимо председательской задницы. А куда председателю деваться, как не приехать: ферма худшая в колхозе, потому и остальные на неё ровняются. Почему не на лучшую? Да потому, что это колхоз при трудоднях. Оттрубишь за палочку, и бежишь быстренько на себя работать Да сама-то ладно, а сколько их по лавкам сидят. Ты что думаешь, баб-то с дармового молока с фермы разнесло? С молока, только с того, которое у них у самих не переводилось. Мужья-то не у всех на войне поженились…
 
Толи дело в забое: человек там с уголька кормился и кормится, а потому после душа  мог и бутылочку себе позволить, а потом любку свою потрепав, спать завалиться. А в деревне вместо бутылочки этой у Любки с Ванькой работа только начиналась. Так что смотрел народ зорко, кто хуже работает, на тех и старались равняться. На погост-то кому охота раньше времени?

Ох, как боялась Марья доярок этих, перед тем, как заступать бригадиршей! Но сдюжила. Не то что председатель. Ведь как Марья доярок на стыд взяла? Да просто. Пока одна из них прихворнула аж на месяц, Марья её коров доила к своей норме впридачу. И подняла удои почти на пятнадцать процентов. Дорого это Марье стоило, думала, что без рук останется, пальцев почти не чувствовала, но доярки того стыда, что какая-то сопля гнутая их утёрла, перенести не смогли...
 
Мелькнула перед Марьей молодость молнией, да пропала. Стоит теперь старуха и думает, что от этой пигалицы ждать? С характером девка али как? Хотя Марье-то какое дело? Бери за чем пришла, а про характер пусть женихи выясняют…

Женихи. Кабы Марья сама была без характера, так разве бы добилась своего Егора? Кто он был и кто - она. Он – тракторист эмтээсовский, передовик. Ему, пацану, самый лучший, почти новый трактор доверили. С фарами. Егор – это чуб, Егор – это стать. А она? На лицо хороша была, этого не отнимешь, да вот в глаза-то эти глубокие снизу надо было заглядывать. А кому спину гнуть охота? Вот и я о чём… Но не переламывала Марья Егора,  не переламывала. Сам склонился. Потому у фельдшерицы, тьфу, у докторицы курьвьих наук такой конфуз и вышел – не смогла мужика отбить у бабы деревенской. Да ладно бы просто у деревенской, так ещё и горбатой. Деревенские-то не больно этому конфузу удивлялись, Марью зная, а вот у развратницы глаза больше очков стали, когда она всеми городскими разносолами не смогла Егорку прельстить… На что-то это дурёха способна будет? Это Марья уже к  пигалице-продавщице вернулась мыслями. «А ничего девка, ничего. Характер только какой?», - подумала Марья и сказала:

- Доча, мучица есть?

- Пшеничная только. Ржаную давно не возят – никто не берёт. Хлеб теперь сами-то не пекём, - в голосе продавщицы послышалось сожаление.

«Своя, деревенская. Жить будет!» - подумалось Марье. Потом она прикинула обратный путь,  свои силы оставшиеся, и, помня о том, какой вкусный хлеб она пекла, переняв это от матери, спросила килограмм десять. Правильно, Марья. Когда ещё снова в село-то попадёшь? Сейчас весна окончательно нагрянет – разольются овраги. Кто тогда в лес поедет? Да и дороги закроют для лесовозов. Одна надёжа на охотников, да кто знает, когда им власть популять ноне разрешит. Да и что с них взять – приедут на наделю, постреляют, вина попьют, а в село поедут, только когда водка кончится. Да все бутылки перестреляют. С ними если и напросишься – ребята-то они неплохие – прихватят старуху на попутке, не откажут, но всё равно жуть ехать с пьяными. Дороги-то у нас вон какие – сначала в овраг валишься, потом в гору карабкаешься… Нет, надо уж сейчас урывать момент счастья. Всё равно уж в магАзине…

- Вы знаете, есть мешок. Его заказывали, да не взяли – заказчицу инфаркт прихватил, еле в районе откачали…, - грустно сказала девчушка. – Так вот хозяин велел продавать только мешком, - она вздохнула. – Боится, что по частям не раскупят…

О весе мешка Марья даже не подумала спросить. Да и не знала она за долгую свою жизнь других мешков, кроме пятидесятикилограммовых. Ох, ты мама! У старухи едва не хлынули слёзы… То что у Егорки день рожденья через месяц, так то стерпеть бы можно, а вот хоть килограмм муки ей был сейчас необходим. Не больно-то верила Марья в Клавины таблетки, за которые пришлось отвалить пятьсот рублей. Верила же Марья в хлебушек деревенский.

Думала, что спекёт завтра хлеб свой, пусть и из магазинной муки, но свой, круглый. Пусть не с таким забористым духом, как со своей мучицы, но всё же не магазинный кирпич. Хватит Егорка духа хлебного, вспомнит молодые годы, да отступится от хвори… а теперь? Куда ей старой полста кило тащить за восемь вёрст?
Нет, вы просто сейчас найдите мужика, который этот мешок на себе по селу бы протащил до дома… О женщинах, тут и говорить нечего.

 Сколько Марья последний раз весила? Столько же… Надеется, старуха, что за те семь лет, что прошли с тех пор, успела она жиру нагулять, а потому в чистом весе с тем мешком сравняться. В одёже так она, пожалуй, ещё и тяжелее будет…

- Беру, - сказала Марья, и когда формальности купли-продажи были закончены, попросила, смерив пигалицу критическим взглядом. – Пособи, - и показала на свои плечи.

- Так давайте я водителя позову! – не двинувшись от прилавка, сказала девчушка, не понимая ещё, что ни машины, ни тем более водителя, за большими окнами её магазина не наблюдалось…

Продолжение: http://proza.ru/2015/12/15/285