Сказки Пушкина

Как быстро всё пришло в негодность и изменилось. Ещё и тридцати лет не прошло, как мы строили здесь ферму, и вот почти уже ничего не осталось от неё, а что осталось, то стоит как-то одиноко и никому больше не нужно. Кругом царит запустение. Брёвна и доски, которые можно использовать на личных подворьях, разворованы и вывезены местными жителями, бывшими колхозниками. На том месте, где раньше был полноценный колхозный стан с избой и дворовыми постройками, остался лишь какой-то сарай и будка, снятая с армейского автомобиля, вот и все "новшества". Я не пошёл в сторону фермы. Зачем идти туда, чего уже давно не существует? У дверей будки сидел хмурый парень лет восемнадцати и чинил рыбацкие сети. Парень с неохотой отвечал на мои вопросы, я ему явно мешал. Я спросил его фамилию. По фамилии и имени отца я понял, что он сын моего одноклассника. Впрочем, об этом я ему не сказал. Глядя на него, я ясно почувствовал ход времени: детство и юность пролетели, как один миг, зрелый возраст растягивается на двадцать-тридцать лет, а потом наступит другой отрезок жизни, с высоты которого я, наверное, буду смотреть не только на своё детство и юность, но и на то, чем я живу сегодня.
    Раньше каждое утро и по вечерам это место, в двенадцати километрах от села, на красивом берегу таёжной забайкальской реки, всё прямо    гудело от человеческих голосов, топота и мычания перегоняемого скота, шума колхозной техники, мотоциклов скотников, стоявших здесь станом, грузовых машин с доярками и другими колхозниками в кузовах, постоянно приезжавших и после выполнения необходимых работ уезжавших обратно в село. Иногда к стану подплывали моторные лодки рыбаков из деревень, расположенных ниже по течению, или байдарки со студентами-историками, разбившими неподалёку свой лагерь, где каждое лето велись археологические раскопки стоянки древнего человека.
Каждое лето, на школьных каникулах, мать устраивала меня на работу в колхоз. Конечно, серьёзных работ мне не давали, а постоянно приписывали к кому-нибудь в помощники. Обычно моими начальниками были мужики предпенсионного возраста, работавшие поодиночке на летнем ремонте ферм. В тот день я приехал на велосипеде к колхозной конторе для встречи со своим звеньевым, дедом Иваном, под чьим руководством я последнее время работал.  " Постой здесь, - сказал бригадир. - Сейчас придут твои напарники, поедете в Станки. Иван заболел, его сегодня не будет. День поработаешь с ними. А завтра вернётся Иван."
             Моими напарниками оказались два незнакомых мне мужика. Вернее, мужика постарше я уже видел в колхозе, его звали Виктор. Он был не из местных, почему и как оказался у нас в селе, я не знал. Того, который помоложе, парня лет двадцати пяти - тридцати, я видел в первый раз. Мне показалось, что он походил на актёра Олега Даля. Парня звали Борисом. Уже потом, в Станках, я хорошо к нему присмотрелся и убедился в точности своего первого впечатления: маленький рост, худоба, манера говорить и держаться - всё это мне напоминало знаменитого актёра. Спустя несколько лет я смотрел фильм "Отпуск в сентябре" по Вампилову с Далем в роли Силова и в очередной раз поразился схожести Даля-Силова с Борисом. Примерно таким Борис мне и запомнился.
Мы молча сидели в кузове машины. Иногда Виктор перебрасывался парой слов с Борисом. На меня они не обращали особого внимания. У сельмага шофёр по их просьбе остановил машину, и Виктор пошёл прикупить себе на обед немного продуктов. Наверное, он жил один и некому было его "собрать в поле", питался покупными консервами и хлебом. Пока Виктор был в магазине, мы молча сидели в кузове. Борис, покусывая спичку, думал о своём, не обращая на меня внимания. Мне же хотелось поговорить с ним, но я не знал как начать разговор. Так и сидели до возвращения Виктора. Всё утро мы работали: тесали жерди, потом растаскивали их по нужным местам, начали рыть ямки для столбов. Мои напарники, как и в дороге, работали молча и говорили лишь тогда, когда это было нужно.

            По сравнению с дедом Иваном мои новые знакомые работали быстрее, и я с трудом поспевал за ними. Дед Иван работать быстро уже не мог и часто останавливался передохнуть. Если нужно было что-то перетаскивать, то переносил небольшими частями. Видя его медлительность, я тоже равнялся на него: не торопился и тяжестей не поднимал. С Виктором и Борисом работать мне совсем не понравилось. Работали они не только молча, но и почти не отдыхая. Так работать я не то чтобы не привык, но мне просто не хотелось. Их молчание давило на меня, мне хотелось поговорить. Я всегда любил рассказывать другим о том, что я знал и что мне было интересно, а также любил послушать рассказы других.

            К обеду ферма опустела. Доярки закончили дойку и уехали в село. С ними уехали в сельмаг за необходимыми товарами и продуктами студенты-историки, они всегда добирались до села на попутных машинах, и колхозники с удовольствием их подвозили: было интересно узнать новые сведения о стоянке древнего человека, да и просто посмотреть на образованных молодых людей из города. Пастухи угнали коров пастись подальше от фермы. К полудню Виктор и Борис зачехлили топоры, махнули мне рукой, взяли рюкзаки и пошли к берегу реки обедать. Растелив на траве газетку, мы все выложили содержимое наших рюкзаков: хлеб, лук, варёную картошку и яйца, кусок не очень аппетитного на вид сала, к которому я не притронулся, консервы и конфеты к чаю. Борис принёс немного жаренных чебаков и пучок черемши. Больше всего я любил есть черемшу, макая её в соль и закусывая хлебом. До сих пор помню этот неописуемый вкус! Мне казалось, да, наверное, так оно и есть, что нет летом у нас в Забайкалье продукта полезнее черемши. Поэтому, в начале лета, когда была возможность есть черемшу, я предпочитал её всему другому и съедал как можно больше, не сильно задумываясь о том, как от меня пахнет после поедания этого полезного и богатого витаминами растения.

          За обедом мои напарники разговорились. Сначала они говорили о работе и заборе, который мы строили. Потом перешли на разговоры о кедровых орехах, одна из главных летних тем для разговоров всех местных мужиков: в конце августа и в сентябре многие уходили в тайгу на промысел ореха, одного из основных продуктов питания, источника витаминов и способа побочного заработка для большинства жителей забайкальской тайги. Вдруг Борис посмотрел на меня с вниманием и как-то неожиданно спросил:
- А ты чего такой чёрный, не русский что-ли?
- Я здесь родился, - почему-то смутившись и заёрзав на траве, ответил я.
- Понятно, значит не русский.
Мне нечего было ответить Борису, и я полез в свой рюкзак за припасенной на всякий случай небольшой плиткой шоколада. Отломив немного себе, я протянул оставшуюся часть Виктору: "Хотите?". Виктор мотнул головой, отказался. Я протянул Борису. Он взял шоколад, отломил кусочек и посмотрел на обёртку. "Сказки Пушкина" - прочитал он и, повернувшись ко мне, спросил: "Ну что, много стихов Пушкина знаешь?"
- Знаю немного, в школе проходили.
- "У Лукоморья дуб зелённый?" - немного усмехнувшись, спросил он.
- Ага, "...златая цепь на дубе том...," - добавил я, не зная что ещё ответить.
- И это знаешь? "Буря мглою..."
- "...небо кроет, вихри снежные метя...," - перебив Бориса, продолжил я и, чтобы не показать, что не знаю продолжения, начал читать последнее, что знал из школьной программы: "Зима!.. Крестьянин, торжествуя,На дровнях обновляет путь; Его лошадка, снег почуя, Плетется рысью как-нибудь..."
Думаю, немного найдётся школьников, которые смогли бы продолжить дальше. Борис помолчал немного и начал читать:
Мой голос для тебя и ласковый и томный
Тревожит позднее молчанье ночи темной.
Близ ложа моего печальная свеча
Горит; мои стихи, сливаясь и журча...

- Тоже проходили? - опять, усмехнувшись, спросил он. - Знаешь?
- Не проходили. Но знаю, - соврал я.
- Вот как! А это? - Борис привстал, облокотился на руку и начал читать как-то по другому, в другой ритмике, но тоже хорошо.
Тополя у ворот,
Высоки и стройны,
Снова в детство зовёт
Тихий шёпот листвы

Снова в высохшей речке
Догорает закат.
До утра засыпает
Старый,заброшенный сад...

- Читал?
- Читал,- не моргнув глазом, ответил я.
- Эх ты..., чита-ал он! -вытягивая слова, как бы передразнивая меня, сказал Борис, покусывая соломинку. Он лёг на спину, подложив под голову руки и смотря в небо, задумчиво добавил. - Это из неопубликованного, никто не читал. Пока.
"Странный он какой-то, - подумал я, - Никто не читал, только один он читал. Пушкин сам ему дал почитать что ли!"
Борис вдруг заговорил о пушкинском языке, о красоте его стихов и красоте нашего русского языка, который так обогатился благодаря поэзии Пушкина. У Паустовского есть один рассказ, посвященный великому поэту, и там он, ссылаясь на других писателей, говорит о том, что "Поэзия всюду, даже в траве. Надо только нагнуться, чтобы поднять её". Вот примерно об этом же говорил Борис. Он говорил о поэзии вообще, о красоте рифмованного слога и описании нашей жизни и всего, что вокруг нас, посредством стихосложения, как это интересно слагать стихи о том, что видишь и что тебя волнует. Его интересно было слушать, сразу было понятно, что говорит он о том, что ему близко и что он хорошо знает. Даже поначалу безучастный к нашему разговору Виктор начал вставлять небольшие реплики и одобрительно поддакивать Борису. Я сидел, слушал Бориса, мечтал о дальних странах и о том, что я буду много ездить по свету, а потом, вернувшись домой, буду писать рассказы об увиденном.
Перерыв на обед закончился, мы вернулись к своей работе. Работали, как и до обеда, молча. Я украдкой посматривал на Бориса и хотел с ним заговорить, продолжить разговор о красоте языка, но стеснялся: слишком серьёзным было выражение его лица. Я подумал, что потом, когда поедим домой, Борис что-нибудь ещё расскажет и я смогу ему тоже многое чего рассказать и что ему, конечно же, тоже будет интересно. Но по дороге домой мои напарники опять были серьёзными и молчаливыми. Борис опять совсем не походил на того увлечённого и интересного рассказчика и собеседника, каким показался мне в обед. Виктор как всегда с равнодушием посматривал вокруг. Разговора не получилось. Я смотрел на пробегающие мимо поля зелёной ещё пшеницы и представлял себя на корабле, посреди моря.

           На следующий день я опять работал с дедом Иваном. Ни Бориса, ни Виктора я больше не видел. Я было попытался расспросить свою тётю о Борисе, но она, женщина скромная и тихая, которая никогда не говорила много о малознакомых ей людях, ничего толком рассказать не смогла. Я лишь узнал, что родом он из соседней деревни, сейчас он работает у нас в колхозе и женат на одной из самых красивых девушек нашего села. Через несколько дней я закончил свою работу с дедом Иваном и уехал в райцентр к матери, куда мы недавно переехали. Нужно было начинать обживаться на новом месте и готовиться к учёбе в новой школе. И каждый раз, смотря фильмы с Олегом Далем, я вспоминал Бориса.

           Прошлым летом, после долгого, почти в десять лет длиной отсутствия, я вернулся домой. В те дни я много катался по району и старался увидеть как можно больше знакомых с детства мест. Доехал я и до Станков, увидел заросшие молодыми сосёнками поля, развалившуюся ферму, вокруг которой когда-то мы начинали строить забор. Там я вспомнил ту короткую, но интересную беседу с малознакомым мне Борисом о поэзии и красоте русского языка, которым можно выразить и описать всё, что вокруг нас. Та беседа заставила меня по-другому взглянуть на наш язык и пусть тогда ещё и неосознанно, разбудила во мне желание писать.
Вернувшись вечером домой, я рассказал матери о своих воспоминаниях. Оказывается, и она немного знала Бориса, поэта районного масштаба, однажды печатавшегося во всесоюзной "Юности", который умер несколько лет назад. Немного покопавшись в книжном шкафу, она достала старый номер районной газеты. На меня смотрел серьёзный мужчина средних лет, совсем не похожий на Олега Даля, как я раньше думал, но которого я сразу узнал. Я прочитал имя: Борис Чистяков. В газете было напечатано несколько его стихов. Среди них было одно стихотворение, строчки из которого я, оказывается, уже слышал однажды в Станках Называлось оно "Родной дом":

Тополя у ворот высоки и стройны,
Высоки и стройны,
Снова в детство зовёт
Тихий шёпот листвы

Снова в высохшей речке
Догорает закат.
До утра засыпает
Старый, заброшенный сад.

От пруда веет сыростью,
Тишина и покой...
Здесь родился и вырос я,
Это дом мой родной.

Слеповатые окна
Смотрят в синюю даль
Журавлиное клёканье
Навевает печаль.

С майским ласковым ветром
Прилетает их песень.
Здесь простился с детством,
Юность встретил я здесь

Ну, а юность - ведь это
Широта и размах
Часть души оставляем
Мы вот в этих домах.

Где-то ждут нас туманы,
И снега, и дожди,
Дом родной, мы вернёмся,
Ты чуть-чуть подожди.