Нерекомендованное чтение 5

***
        …Пройдя невидимым облачком сквозь стены, Пианист  развалился в свободном кресле напротив директрисы Людмилы Константиновны, которую школьная братия окрестила коротко Л.К., что в транскрипции звучит как ЭлКа. Она возвышалась черным валуном над столом, убеленным ворохом бумаг. На стене чуть выше ее головы висел беспристрастный лик Кучмы, спирохетовым взором призывающий к государственному порядку. Справа, под стеной, как куры на насесте, разместились преподы. Все, включая класснуху Маруську, сидели на краешке сидений, точно загипнотизированные. Картина «Группа кроликов перед удавом».

        Разнос был в самом разгаре. ЭлКа метала громы и молнии. Она ревела, как отбойный молоток:

– Жду вашего отчета об успеваемости Лохнина, уважаемые! – директриса называла уважаемыми тех, кому хотела напомнить, что они не достойны ее уважения.
               
– Людмила Константиновна, – затарахтела русиня на одной жалобной ноте, – по русскому языку у него твердая четверка, а по литературе – высший балл.
Директриса сморщилась, как от вида таракана.
               
– Меня интересуют отметки Лохнина по точным предметам! А вы, милочка, – (весь персонал женского пола ЭлКа называла милочками) она выдержала ехидную паузу, – будете отвечать, когда вас спросят.

        Анка пристыженно съежилась и сгребла под стулом ноги, словно они были у нее парализованные, крестообразно. Рядом завозилась, крепкая, как молодой груздь физиня.
 
-За вторую четверть Леша проявил слабую успеваемость, и, если он не перепишет последнюю контрольную, то не дотянет и до трех баллов.
               
– Очень хорошо! Переписывание не состоится. Если в нашей школе переписывать контрольные станут все ученики, то…

        Директриса не успела придумать продолжения своей фразы, как физиня встряла.

– Но Леша Лохнин – не все. Он одаренный ребенок. Его портрет висит на школьной Доске почета.

–Кто повесил портрет Лохнина на Доску почета?!! –  взревела ЭлКа.

–Я… – тихо ответствовал трудовик, втянув ушастую тыковку в мешковатые телеса.

– Убрать!!! – взвизгнула глава школы.

 Трудовик черкнул ручкой в ежедневнике, положил на брусчатые колени кувалды кулаков, и вытянулся на стуле по струнке, ожидая новых распоряжений.
 
– От вас, уважаемая, – она ткнула пальцем в физиню, – жду докладную записку о неуспеваемости Лохнина! Все понятно?!

        Физиня потухла. Математичка, прочистив кашлем горло, продолжила:

– Что ж. Алексей, несомненно, ребенок способный, но в последнее время сильно скатился. Часто я застаю его на своих уроках за чтением художественной литературы э-э-э… эротического содержания.

        Лохнин при этих словах подскочил на месте и чуть не улетел в потолок. Он припомнил, что был застукан на математике с Лолитой. Теперь ему было не отвертеться, ЭлКа узнает обо всем, тень может упасть на друзей, на милую Соню, и всем тогда кранты. Пианист испытал желание уничтожить весь этот пед-ический совет сию секунду. Он взлетел и принялся топтаться по головам учителей, пиная их прически и плюя им на темя, не причиняя, тем не менее, никому никакого ущерба. При этом он ощутил уже знакомое наслаждение, сравнимое с игрой в Контр-Страйк, когда можно безнаказанно «мочить» своего виртуального противника. Лохнин видел, как головы его врагов, этих ненавистных преподов, разлетались кровавыми клочьями, трупы их валились прямо под гусеничные лапы Лешкиного танка и лопались с полновесным жирным хлопком, как мадагаскарские тараканы…

        …Слова математички, пролетевшие, по перепуганным учителям обжигающим самумом выдули из них выхолощенный шепоток. ЭлКа положила на стол пудовый бюст и с усилием вытянула вперед идеально причесанную голову, от чего у нее обнаружилось подобие шеи. Вперив в математичку круглые в черных ободах  глаза, внезапно выкатившиеся из-за бугристых щек, директриса заверещала:

– Что-о-о-о?! Почему, вы, милочка, молчали раньше?! Это надо немедленно взять на заметку и приобщить к делу! Что у вас? – она мотнула головой в сторону англичанки.
 
        Та, спотыкаясь, с видом провинившейся первоклашки принялась докладывать об отличных успехах в изучении иностранного языка бедным, всеми заочно распинаемым, пребывающим где-то между небом и землей, совершенно чужим и лишним для всех этих теток и дядек, подростком. Директриса заткнула англичанку на полуслове:

– Достаточно. Это не потребуется.

       Тут все сразу догадались, от кого чего требуется.  Леша с удивлением наблюдал, как те самые учителя, которым он никогда не отказывал в их мелких просьбах, в какие-то десять минут завели на него целое «дело». Ему не вменилось в заслуги, что он мыл в их аудиториях полы, бегал для них в булочную за пирожками, носился с  дурацкими цветочными горшками, возбуждая к жизни дохлую растительность. Он рисовал стенгазеты, добывал из подсобки мел, развешивал плакаты, таскал классные журналы, стопки тетрадей, учебников и т.д. Теперь он был виновен по всем статьям. Даже мужчины из преподавательского состава, наличествующие во всей школе в количестве двух, постарались произвести на ЭлКу впечатление.

        Физрук, которому Лешка помогал после занятий сволакивать в кучу спортивный инвентарь, вскапывать яму с опилками для прыгунов в длину, красить спортивные снаряды и разлинеивать меловым порошком школьное футбольное поле,  озвучил событие прошлой четверти, когда подросток сидел в углу на уроках физ-ры потухший и обессиленный после гриппа. Справку из поликлиники он где-то по дороге посеял и на понукания физрука не реагировал, а физрук в ответ старательно ставил ему колы. Их набралось с добрую дюжину, и этот факт был сформулирован педсоветом, как злостное нарушение школьной дисциплины и порчу показателей успеваемости.

        Трудовик, порывшись в памяти, тоже нашел, что рассказать. Он поведал историю о том, как в ноябре месяце Лохнин отправился с его предмета, не спросясь, на академконцерт. В этом неблаговидном поступке препод усмотрел пренебрежение к воспитательному труду, к школьным товарищам и лично к его особе.

        Биологичка припомнила факт годичной давности, когда Лохнин притащил в класс воробьиного подранка, и весь 6-ой «А» бросился искать для раненой птицы корм. С этой целью на перемене в биологическом кабинете были открыты заклеенные на зиму оконные рамы. Мухи, спавшие мирным сном до весны в просторных оконных щелях, при этом посыпались, как семечки, в большом количестве. Весь урок ученики ползали по полу, собирая в литровую банку птичий корм, который в тепле оживал и принимался летать, издавая рев бомбовозов.

        Преподы негодующе качали головами, а Лешка улыбнулся воробьишке, вспорхнувшему в его памяти. Всю зиму он жил у них дома в благоустроенной клетке для хомячков, а весной покинул решетчатый домик и угнездился над балконом под стрехой, то и дело, залетая в распахнутую дверь зала – пообщаться.

        Класснуха Маруська, которая совмещала уроки химии и классное руководство, особенно выслуживалась. Все Лешкины промахи она возвела в энную степень, благодаря чему они приобрели космические размеры. Маруська слила все в одну помойную яму – опоздания, незавязанные шнурки, рваный ранец, вечное отсутствие дневника, отвращение к предмету химии и цыпки на руках.

        Все уже изрядно расхрабрились и лили на Лохнина компромат с превеликим усердием. Но, когда ЭлКа, отдышавшись, снова зарычала, переходя на рев, они прижухли и, казалось, впали в ступор.

– Скажите мне, уважаемые, почему в нашей школе происходят столь безобразные ЧП?! Почему на школьной площадке валяются пьяные ученики; пятиклассники избивают друг друга до полусмерти; восьмиклассник на неделю запирает бабушку в чулане без воды и еды; старшеклассник совершает над пятиклассником акт насилия, господи прости, и привязывает его к железнодорожным рельсам, а медалист - гордость школы - вешается накануне выпускного бала?!

      В нависшей гробовой тишине Лохнину пришло беспокойное чувство, что он как-то причастен ко всем этим ужасам. Но как? Встревоженный, он стал нервно передвигаться по директорскому кабинету, всем заглядывая в глаза и отыскивая в них ответ. Но под марионеточными личинами он видел лишь страх. Пианисту хотелось понять природу этого страха. Ведь куклы ничего не боятся, они лежат, замерев, в пыльных коробах или забавно движутся, когда их оживляет кукловод, что-то говорят механическими голосами. А эти люди-марионетки  робеют сказать невпопад, сделать неправильный жест. Лешкино понимание жизни вдруг перевернулось с ног на голову. Оказывается, преподаватели, к которым он всегда был равнодушен и, даже просьбы их выполнял без малейших эмоций, которых он считал ходячими роботами, не ломающимися бездушными механизмами – были уязвимы  и трусливы…

        ЭлКа уже охрипла от ора. В ярости она стучала миниатюрными, не подходящими для  циклопической фигуры, кулачками по столу, трясла головой и притопывала ногой. От нее в разные стороны разлетались бумаги, ручки, скрепки, шпильки, слюна. Она метала оскорбительные слова, и те, как томагавки, врубались в головы преподов. Сегодня директриса жучила своих подчиненных с особым остервенением. Неожиданно она закашлялась, поперхнувшись собственным криком, и замолкла на минуту.
 
      В траурной тишине раздался робкий голос. Завдир по внеклассной работе, дама неустановленных лет, невнятного вида и незаметная, как невидимка, тихо проскрипела:

– Людмила Константиновна, позвольте доложить, что не только в нашей школе происходят ЧП. Беда у нас у всех одна. Наши дети практически не получают основ морали. На классных часах предметники, совмещающие классное руководство, вместо понятий о добре и зле дают дополнительные уроки, стараясь хотя бы чуточку подтянуть отстающих. Ведь теперь обязательное время, отведенное для занятий с двоечниками, отменено. А от нас требуют успеваемость, конкретные баллы. Добиться от детей хороших результатов очень тяжело.

– М-м-м? – воззрилась на подчиненных ЭлКа, покашливая и давясь припертой к горлу бранью. Видя ее заминку, преподов взорвало. Они все разом загоготали, как гуси.

– Детей контролировать некому, родители поразъехались на заработки!

– Раньше воспитывала партия и правительство, а теперь!..

– У них все тормоза развинчены, делают, что хотят безнаказанно!

– Пропадают в подвалах, заброшенных домах, там пью, наркоманят!

– Не ночуют дома!

– Общешкольные линейки, классные советы, товарищеские суды в среде учащихся упразднены!

– За спиной учителя безобразничают, ходят по классу, переговариваются, ржут!

– Все свободное время сидят в интернет-центре – играют в Контр-Страйк, смотрят порно!

–В их портфелях можно найти все, что угодно, начиная от нерекомендованной литературы до презервативов!

– Они ходят все поголовно в спортивных штанах. А если кто из старшеклассниц надевает юбку, то такую, что весь срам наружу!

– Не стригутся, не моют обувь!

– Они курят прямо на ступеньках школы сигареты!

– И не только сигареты!..

– И не только курят, но и…

– Хватит, – просипела директриса, хлопнув пухлой ладошкой по столу. Она вся как-то сдулась, от ее внушительного вида ничего не осталось. Покопавшись в сумочке, кинув в рот таблетку и хлебнув из пластмассового стаканчика, она произнесла устало и растерянно:

– Все внеклассные уроки провести и отчитаться. Ах, да… поздно уж…

        Она немного поразмыслила и снова просипела:

– Отчеты о внеклассной работе предоставить мне сегодня же!... Сейчас же! Все свободны. Идите, пишите… сочинение на вольную тему. И не забывайте, по последнему ЧП к нам в понедельник приезжает комиссия. Чтоб все были в восемь часов на месте, как штык… А вы, милочка, задержитесь.

        Все молча вытаращились на ЭлКу. Она ткнула пальцем в Маруську, и пока учителя по-кошачьи тихо уносили ноги, класснуха прилипла к краю стола по стойке «смирно», словно шпагу проглотила.
 
– Вы вызвали Лохнину в школу?

– Да. Она ожидает в коридоре.

– Все ли сдали деньги на новогодние подарки учителям?

– Нет. Лохнина не сдала.

– Как так? Безобразие!

– Она никогда ни на что не сдает. Вместо денег она приносит справку.

– Какую такую справку?

– Справку из ЗАГСа о том, что она одинокая мать.

– И что же вы предприняли?
 
– Я рассчитывала нажать на нее через сына. Но в данный момент он лежит в больнице. И если уж Лохнин будет переведен, то…

– Никаких то… Лишние деньги не помешают. Плохо работаете… И вот еще что.

        Директриса сделала зверское лицо.

–Милочка, вы бы приоделись, как следует. Осмелюсь  вам напомнить, что вы находитесь на службе в школьном учебном заведении. Этот ваш э-э-э… имидж соответствует разве что ночным кабакам. Я не намерена отвечать еще и за вас. Кого вы, дорогуша, хотите впечатлить своим декольте и голыми ногами? Лохнина?.. Ступайте и сделайте соответствующие выводы.

     Маруська проковыляла иноходью до дверей, спотыкаясь и стараясь греметь каблуками потише, а Пианист весь встрепенулся, как молодой петушок. То, что сказала ЭлКа, лежало за пределами его понимания. Конечно, он слышал, и не раз, как толпа старшеклассников с гаерским хохотом кидала вслед класснухе реплики, типа «я бы ей вдул…» или «эй, кобыла, возьми у меня…». Но он сам… Пианист любил Соню Гусман и мечтал поцеловать подол ее платья.

  ЭлКа, оставшись (как она полагала) одна, порылась в пустотах своего стола, вытащила укушенную булку, всхлипнула, как маленькая девочка, что-то жалобно пролепетала себе под нос, икнула, пустила ветры, ойкнула и впилась в сдобу.

        Пианиста это пробило на «хи-хи». Потом накатило омерзение. Потом ему стало жаль эту грузную, не молодую, нездоровую даму. Увязнув в паутине ощущений, он вдруг почувствовал, как устоявшийся страх, который каждый раз окатывал его помоями при виде директрисы, будь то наяву или во сне, улетучился. Теперь Лохнин не боялся себе признаться, что та самая здоровенная бесстыжая баба, которая приходила к нему в бредовых сновидениях, поднимала юбку и, хватая себя за причинное место, устрашающе шипела: «Лохнин, немедленно подойди ко  мне…» – была ЭлКа.