Хайль

                Пауку Троицкому
     - Подай счеты.
     Мелкая полуголая девочка лет семи, вильнув маленькой попкой, услужливо подала древние счеты, козырные, заслуженные счеты, некогда отметенные у длинного парня Олешки, бегающего взад и вперед, питающего скромную мечту проснуться наутро в другой стране, наивного романтика, как я понял недавно. Это понимание не смягчило моего фашистского сердца, наоборот, я еще больше стал презирать недоумка, не видящего очевидного, не того невероятного, о чем гнал по телевизору случайно родившийся Капица, ибо папа его по всем раскладам, ну, никак не мог оставаться в живых после предательской деятельности в тайных лабораториях Альбиона, но почему-то остался, парадокс, мутно-научного, свихнувшего голову Фоменке, Ермаковой и Петрику, а самого обычного состояния дел и умов в этой проклятой местности. Я перекинул костяшки туда-сюда и довольно заржал, потрепал девчонку по светлым волосенкам, накинул на худенькие детские плечи свой черный мундир с одним серебряным погоном и поманил ее отца, небрежно и пренебрежительно, как и подобает истинному таланту. На полусогнутых ногах или, как говорят старые, совдеповского закала урки : " на цирлах", тот метнулся ко мне и замер, остановленный моим оловянным зраком.
     - Бартер.
     Он закивал головой, закланялся, словно японский жуликоватый бизнесмен, ощерился.
     - Один ублюдочный боксер на два десятка унтерменшей. Неплохо ?
     - Зиг ! - Заорал лохматый мужик и вскинул руку. Я улыбнулся. Скромно и достойно. Как фюрер.
     - Шашлыыык, - затянула невесть откуда взявшаяся голая девка с пирсингом на пупке. Я выпроводил девочку в соседнюю комнату, не дело лицезреть ей пьяных потаскух, пусть читает " Историю одного города", внимательно, вдумчиво, дабы не вырасти романтической дурой, как длинный парень, а прочитает дедушку Щедрина - сразу " Майн кампф" вдогон, настоящая книга, без еврейских правок, коварных и подлых, переворачивающих смысл и суть напрочь.
     - Как дело геноцида ?
     Девка с пирсингом включила телевизор. Без звука. Сожженные заживо психи, убитые в засадах романтики в кубанках, ждущие приговора девчонки, закрытые больницы, бьющие челом водилы, демократичные импотенты, жующие сопли о прекрасных днях, когда они еще не были отодвинуты от свиного корыта, когда принимали решения, ответственные и насущно необходимые, невидимой рукой прогресса запустившие маховик геноцида, выкашивающий ничтожных потомков никчемных победителей, удушивших коричневую чуму для  благоприятного роста еще более жуткой чумы красного цвета, от своего величия и скудоумия впервые в истории решившие жить хуже, нежели побежденные. Я всегда хохотал над этим вывихом сознания, ведь войны со времен каменного века велись исключительно для грабежа, победители жировали, побежденные страдали, но эти создания умудрились перечеркнуть какой бы-то ни было смысл победы, вернувшись с украденными будильниками, ремешками, велосипедами с гнутыми рамами в родимые бараки, сараи, землянки. А потом - строили. Прекрасный светлый новый мир. Разорванный, разграбленный ушлыми согражданами с довольными и жизнерадостными рожами настоящих патриотов, членов КПСС, сотрудников КГБ, выползших из комсомола, редакций и лабораторий, НИИ и институтов повышения квалификации любой херни, научно названной, весомо звучащей, частично отстрелянные на мостах ( жаль, что одного, их бы рядком там положить под пулеметы ), суетящиеся по радиостанциям, доказывающие сами себе свою необходимость, мучительно отгоняющие мыслишку о неизбежном фонаре, осине, стенке. Смешные.
     - Что еще ?
     Лохматый мужик начал перечислять каких-то сирийцев, афганцев, турок. Я прервал его.
     - Мелко. Несерьезно.
     Он усмехнулся.
     - Когда придет время громко хлопнуть дверью, мин херц, то...
     Он полез под кровать, вытащил оттуда запыленный американский чемоданчик, укутанный в военно-морской китель, и щелкнул замочком, вопросительно приподняв бровь. Я засмеялся. Жестом велел засунуть чемоданчик обратно, выпил чаю и стал читать маркиза де Сада.