Зима

Когда погода за окном совсем не радовала глаз (метель, люди, одетые как пингвины, гололедица), мы готовили кофе с корицей, заваливались в мастерскую и целый день из ничего пытались сделать что-то.

Мы вдохновлялись друг другом — и этого было достаточно.

Мы не нуждались в тепле, в поцелуях или в словах, которые люди — ах, эти глупые люди! — боялись произносить или считали их чересчур личными, важными и интимными. Мы просто жили вместе, просыпались с улыбками на лицах и зачастую делили одно одеяло на двоих (ей, конечно, доставалась большая его часть).

Картер ненавидела морозы, а зиму уж тем более. Мы почти не отмечали новый год. Ровно в двенадцать ночи, когда старый год уступал законное место новому, когда тридцать первое декабря растворялось в бенгальских огнях, мы выпивали по бокалу шампанского и, укутавшись в пуховое одеяло, выходили на лоджию. Смотрели на «обновленное» небо, усеянное звездами и созвездиями, и разговаривали.

Я никак не мог разобраться в себе, а ее знал наизусть. Знал ее слабость в морях и глубоких океанах, в неистовом желании оставить после себя хоть малейший след в истории (она и не догадывалась, что уже сделала это, только не в истории, а во мне — запечатлела себя в глубине моего сердца).

Каждый день она преподносила что-то новое, уникальное, свойственное только ей. И каждый день я позволял себе быть опьяненным.

Я не могу сказать точно: любовь это или нет, ведь… любовь — это такое непостоянство, беспорядок в голове и синонимы к слову «горечь». Но когда я с ней, внутри меня словно расцветают пионы. Представляете? — зимой пионы! Пускай эта мысль дальше терзает мою голову, мне плевать. Самое главное то, что сейчас я делю с ней одно одеяло, не позволяя мерзнуть в холодную зиму.

Двадцать восьмого февраля я проснулся и вместо обычного «с добрым утром» услышал:

— Поцелуй меня.