Суп студенческий. 21-ая ложка

- Толик пьёт! – сообщил Серый.
    - Странно, если было бы наоборот, – возразил я, не отрываясь от учебника.
    - В смысле бухает!
    - И это не новость!
    - Сейчас. Один. Во дворе.
    - А вот это уже что-то новое. Спросил, что случилось?
     - Не говорит, в дом идти не хочет, меня с пацанами прогнал.
    - Что пьёт?
    - Вино.
    - Ну, это так, ерунда
    - Вторую бутылку!
    Я выглянул в окно, темнело. Толик метал звездочки в забор. У сирени стоял унитаз, крышка его была застелена  газетами, на этой импровизированной скатерти располагались початая бутылка вина, стакан и несколько яблок.
    - Ситуация нестандартная, – поделился я мыслями с Серым, – и подхода требует нестандартного.
    - …Угостишь? – спросил я Толика, когда он вытаскивал звездочки из мишени.
    Он перевел на меня хмурый взгляд, в ответ на который я продемонстрировал пустой стакан, прихваченный из флигеля.
    - Валяй.
    Присели на землю по бокам от унитаза. Было ощущение, что я придворный у царского трона, трон, правда, не очень.
    Толик  видно почувствовал мой дискомфорт и обнял унитаз как приятеля.
    - Ты не переживай, Кузьмич сказал, он новый. Но я его всё равно вымыл, красавец! - Толик погладил бок белого «красавца». 
    Выпили. Сидели молча.
    - Холодает… – сказал я, глядя на проступающие на небе звезды.
    - Угу… - мрачно согласился Толик.
    - Что, хреново? 
    - Хреново, – признался он.
    - Что так?
    - Долго рассказывать.
    - У меня в среду экзамен, так что пару дней в запасе есть.
    Толик вздохнул, – не знаю, как и сказать. Один я.
    - Ты что с Викой поссорился?
    Толик махнул рукой, – при чем здесь Вика? Я не об этом. Просто один.
    - А родители, друзья?
    - Толик покачал головой – один!
    - Не правда!
    - Правда, хотя нет, это не правда, это истина…! Ты читал «Мастера и Маргариту»?
    Я кивнул.
    - А я вот только вчера закончил. Помнишь, когда Пилат спросил Ешуа, что такое истина, как он ему ответил?
    - Дословно конечно не помню, но он сказал «истина заключается в том, что у тебя болит голова и так сильно, что ты малодушно помышляешь о самоубийстве».
    - Вроде того. Это была его истина. Пилата в ту минуту. А моя истина в том, что я один, вот сейчас это моя истина. Самая что ни на есть истина. О самоубийстве я, конечно, не помышляю, но на душе так погано.
    Я не нашелся что сказать. Толик смотрел в небо.
    Посидели молча.
    Толик продолжил.
    - Знаешь, в школе, у меня были друзья, и во дворе тоже. Но потом поцапался с одним босяком с района и он со своими дружками стал гонять меня. Они подлавливали меня и просто дубасили. А мои друзья растворились. Нет, мы продолжали общаться, один раз они даже пошли со мной вместе, чтобы дать отпор. Ты, не подумай, ничего серьезного, так ребячество, уличная возня, но тогда я понял, что есть черта, дальше которой с тобой не пойдут! Конечно у каждого своя черта, но она есть для каждого. И в итоге - ты всегда один.
    - А родители?
    - Есть черта, за которой и они оставят тебя.
    - Я о другом, они же не могли не заметить, что тебя бьют.
    - Ты об этом. Родители. Мои родители были слишком заняты своей жизнью, точнее каждый своей собственной. Я сказал, что записался в спортивную секцию и поэтому получаю синяки. Они  поверили. Отец может и не поверил, но он считает, что мужчина сам должен разбираться в своих проблемах. Даже если бы он не поверил, всё равно не стал бы вмешиваться. Да забудь, ерунда, это я так для примера рассказал.
    - Ну, что ты раскис тогда? Ведь жизнь продолжается, есть мы, есть Вика.
    - А что Вика? Для неё это игра в романтику в возвышенные чувства и прочую ерунду, ухаживания и цветочки, мы даже не целовались ни разу. Вике просто нужен парень, ухажер, ей не нужен Толик. Понимаешь о чем я?
    Я кивнул.
    - Пацанам только не говори, достанут подколками. Да и мы, воспитанники Кузьмича, рано или поздно разбежимся по своим городам, по своим делам и может, забудем, как друг друга звали.
    - Ничего мы не разбежимся, будем общаться, встретимся.
    - Когда? Двадцать лет спустя? – усмехнулся Толик. Даже если и встретимся. Я не о том. Я совсем о другом думаю, и другого боюсь.
    - Чего?
    - Окончательного одиночества.
    - Это как?
    - Ты знаешь, о чем я. Рядом идут люди, близко и не очень, но однажды ты подойдешь к концу дороги, а там никого. Последний шаг, а там никого, возможно даже тебя. Как-то глупо. Мне кажется, что мне всё время напоминают об этом, не дают забыть. Это как какой-то конвейер, ты можешь делать что угодно, можешь ничего не делать, можешь притвориться, что нет никакого конвейера, а он всё равно движется вперед, без остановки и каждое утро ты всё ближе и ближе. Иногда я думаю об этом, иногда забываю, а он движется, всё ближе к краю.
    Толик помолчал.
    - Когда в детстве узнал, что все умирают, сразу задумался, сколько я буду жить. Подумал лет пятьдесят, тогда казалось, что пятьдесят лет это так много я даже не мог понять, сколько это, так бесконечно много мне казалось. Тогда я посчитал, что это шестьсот месяцев. А месяц, это не так уж и много, или восемнадцать тысяч дней, а день это еще меньше. Раз и нет его. Потом я взял калькулятор и посчитал минуты, а потом секунды.
    Я пытался понять, почувствовать.
    Получилась какая-то цифра, которую я не мог прочитать, толи миллионы, толи миллиарды. И знаешь, как страшно мне тогда стало. Почему-то именно тогда, когда я посчитал секунды. Ведь секунда это вот она… «раз», она прямо сейчас, кажется, её можно взять в руки и потрогать, она ощутима. А пока я считал, сколько их убежало? Я тогда смотрел на эту цифру, и мне казалась, что она уменьшается, живет сама по себе, как включенный счетчик. Вот я нашел её, высчитал, а она уже изменилась, она уже меньше.
    Толик замолчал, его слова проняли меня, и я тоже сидел молча.
    - Знаешь, Семен,… сегодня моя бабушка умерла,… я до сих пор не могу понять от чего мне хуже. От того, что её нет, и я её никогда не увижу или от того, что я на поколение сдвинулся по конвейеру. И от этого вдвойне тошно. Я даже не могу понять, что сильнее любовь к ней или мой страх.
    - Соболезную.
    - Ей или мне? Или себе? Извини, пожалуйста, не отвечай.
    - Надо помянуть – сказал я, выливая содержимое  бутылки по стаканам.
    - Ты прав, надо.
    Помянули.
    Посидели, глядя на звезды.
    - Сеня, ты извини, я что-то наговорил лишнего.
    - Нормально.
    - Пойдём спать? Я, кажется, прилично перебрал.
    Встали и направились к флигелю. На самом пороге Толик остановил меня.
    - А знаешь, о чем я иногда думаю грешным делом?
    - О чём?
    - Чтобы мой счётчик выключили, когда я спать буду – признался он.

Продолжение: http://www.proza.ru/cgi-bin/login/page.pl