И всё, что может летать...

  Первая ракета не взлетела. Она взорвалась прямо на стартовой площадке. Какой-то умник посоветовал моему брату подсыпать в «баки» с топливом порошок магния вместе с марганцовкой и, как только последний поднес горячую спичку к соплам маршевого двигателя, которым являлась, ни много ни мало, банка из-под бездымного пороха «Сокол»,- раздался взрыв. Глаза у  брата остались целыми.               
  В нашем маленьком, тогда еще, городке на такие события реагировали спокойно, так как населяли его сплошь авиаторы, а значит и дети авиаторов. А когда собираются вместе дети пилотов, штурманов, радистов, техников, инженеров – получается довольно гремучая смесь. Во-первых. А во-вторых, если ты, сидя на горшке, уже ничего кроме рассказов про небо и полеты не слышишь, то не мудрено, что вся эта гремучая смесь стремилась в небо. В прямом и переносном смысле.
  Порошок магния и марганца в следующей ракете был помещен во вторую ступень, которая по замыслу конструктора должна было отделиться на высоте метров сто и произвести фейерверк. Для этого она, вторая ступень (банка из-под дроби), прикреплялась к первой (опять же из-под «Сокола») полоской папиросной бумаги, сгоравшей при передаче огня между ними. Зажигание было осуществлено со всеми мерами предосторожности по «бикфордову» шнуру – шпагату, смоченному хлопковым маслом. Старт прошел успешно и эффектно. В шесть утра местного времени. В воскресенье. Правда траектория полета несколько не совпала с расчетной, но приехавшие пожарные в считанные минуты затушили огонь на балконе второго этажа соседнего дома. Так, что всё для всех кончилось красиво за исключением задницы моего брата, которая долго ещё после дня рождения, в ознаменование чего и был осуществлен запуск, горела как сопла маршевых двигателей от воспитательного воздействия  на неё ручищ моего отчима, из охотничьего ящика коего и были извлечены элементы конструкции и топлива.   
  Старший брат не искушал судьбу. Он вплотную занялся баллистикой – этой прабабкой авиации и космонавтики. Рогатки его были произведением искусства. Делались они, в основном , из дерева вишни.  К торцам               
V-образного  сучка прибивались кожаные петельки, к которым привязывались жгуты из круглой резины( почему-то её называли венгеркой),добываемой в авиамодельном кружке. Сам авиамоделизм был не в почете, так как являл собой несколько постное занятие.Без изюминки. Другие концы жгутиков крепились опять же к кожаной полоске, вырезаемой, как правило, из язычков туфлей. Завершала изделие красивая резная ручка. Было выяснено, что наиболее правильный полет снаряда обеспечивали шарики от подшипников, наибольшая убойная сила – у гаек (воробьёв и горляшек жарили на палочках над костром в скверике под памятником Сталину, которого  позже сменили на Циолковского), а для повседневного баловства использовалась галька. Как интересно было наблюдать, сидя на пологой крыше пятиэтажного дома и стреляя по окнам второго этажа соседнего такого же, за реакцией жителей,раскрывавших уже разбитые окна и орущих вниз на ни в чем не повинную детвору. С рогатками было покончено, когда лучший образец украли, а укравший попал камушком в  глаз соседнему мальчику. Пострадавшего звали Боря Иоффе. Евреев у нас было много, но в нашем дворе жил один. Не то, чтобы мы их недолюбливали, но откуда-то взялось и крепко засело в детских головах поверье, что на свою Пасху все евреи пьют детскую кровь. А тут ещё Боря стал ходить с перевязанным глазом, как Нельсон или Билли Бонс, чем от зависти был окончательно отторгнут из наших рядов .
  Брат занялся бумерангами. И вскоре воздушное пространство нашего двора, обрамленного с трех сторон двухэтажными двухподъездными домами, а с четвертой – рядом кладовок, со свистом прорезали десятки Г-образных дубин, разбивая стёкла и горшки с цветами на балконах. Бумеранги раскрашивали яркими красками, облегчали, утяжеляли проволокой и свинцом от самолетных аккумуляторов, меняли профили крыльев и в конце концов они стали возвращаться в запускающие их руки. Но не все. Под один из них выскочил из подъезда Боря Иоффе. Потом он походил на партизана с перевязанной головой. Зато Борис Исаакович не пошел в авиацию. Он стал травматологом. Одним словом это был авиагородок. Образование это, существовавшее в нашем городе наряду с другими, не менее значимыми названиями для своих обитателей и слуха посторонних , - соцгород, ТашМИ, греческие городки, Тезековка, Болгарка и др., было какой-то специфической субстанцией, в которой рождались, жили и умирали под круглосуточный шум моторов, песни подгулявших авиаторов, звуки коммунистических маршей. Население, не особо утруждая себя лезть в личную и общественную жизнь окружающих соседей, тем не менее подробнейшим образом знало все нюансы и мелочи оной и активно в ней участвовало. Я, например, знал виновника гибели своего отца и всего их экипажа, часто гладившего меня по плачущей головке и справлявшегося о здоровье матушки, и тоже поучаствовал в его личной жизни, легонько «отомстив» камнем по голове.( Ташкент – каменный город в переводе, их там много). Правда, без криминала. Я знал наперечет всех тётенек, имевших отношение к моему отчиму и наоборот. В сущности антагонизмов и сплетен в этом едином организме за ненадобностью быть просто не могло в силу его монолитности. Изредка организм этот сотрясали небольшие судороги.
  Новость о том, что угнали самолет, и он кружит над городом, появилась в детском учреждении(!), где я обретался в свои ранние детские годы, наверное через минуту после его взлета. Диспетчер просто одновременно сообщил об этом и в соответствующие органы, и в родные стены городка. Мы с мальчишками залезли кто на деревья, кто на крыши павильонов. Посмотреть. Весь персонал тоже высыпал посмотреть и заодно поснимать нас с веток. Было немного жутковато видеть и слышать низко барражирующий самолет может еще и потому, что нам поневоле передавались чувства людей, немногим более десяти лет назад видевшим в небе не только мирные машины. Событие немного не вписывалось в хотя и динамичную, но всё же довольно устоявшуюся и архаичную жизнь поселка. По значимости оно было сопоставимо, наверное, лишь с похоронами, которые всегда объединяли  всех женщин и детей городка в общую процессию, провожавшую очередного жильца этого дома в мир иной, в общее горе, в общий повод мужчинам, сурово сдвинув брови, опрокинуть пару рюмок или стаканов за ушедшего и за свою нелегкую и опасную профессию.
  Самолет счастливо возвратился на свою родную землю невредимым. Угонщиком был авиатехник, всю жизнь мечтавший летать. Трезвый. А вообще экипаж такого лайнера – пять человек. Но героя не дали. Суд проходил в клубе. Оживленно и даже весело. Работал буфет. Да и сидел техник, кажется, не так уж и долго. И опять настал покой.
  Причастность свою к авиации и некую фатальную неизбежность пребывания в ней практически вся наша детвора ощущала по разным причинам. Разве могли дети летчиков иметь какой-нибудь гуманитарный склад ума и характера, если их родители, ствя мальца на табурет, напялив на него форменную фуражку и заставляя горлопанить: «Первым делом, первым делом – самолеты…», с гордостью объявляли по любому поводу пришедшим гостям: «Пилот! Наследник!». Иные были вынуждены идти по этой стезе в силу семейных обстоятельств. Вылетая из гнезда, ты, во-первых, к двадцати годам был с престижной профессией, с запасным офицерским званием, во-вторых,и , что самое главное, не тянул из семьи жилы на своё обучение. А иногда совсем, казалось, незначительные ситуации оставляли в детских душах неизгладимую борозду, выводившую в итоге всё в том же направлении.
  Самолет упал. Мы приметили его еще весной. И всё лето сначала тайно, а потом открыто проводили на нем всё свободное время. Немного странно,но попасть к нему не составляло никакого труда.Стоял он на задворках авиагородка далеко от рулежных полос, но вблизи от одной из многочисленных аэродромных свалок, на которых и без него было много интересного. Включая магниевые реборды барабанов колес шасси, из которых и добывался порошок для подрывных работ и фейерверков методом точения их напильником.
 Свалку эту с одной стороны замыкали ряды огромных ящиков с авиадвигателями то ли списанными, то ли приготовленными для ремонта, пространства меж которыми составляли целые улицы и кварталы. Никакой охранник не мог вычислить и отловить нас в этом городе – во многих ящиках были потайные места, маленькие склады с очень «нужными» железками, штабики и просто укромные уголки, откуда очень удобно наблюдать за процессом тушения охраной наших костров, разведенных вблизи, а то и непосредственно из ГСМ(горюче-смазочных материалов). Сама свалка представляла собой кучи агрегатов и узлов самолетов, блоков различного оборудования и всего того, что пополняло наши кладовки различными ёмкостями для душа, трубками для поджигов, подшипниками для самокатов и многим другим, без чего жизнь мальчишек теряла всякую романтичность.
  С другой стороны свалку замкнул непонятно откуда взявшийся самолет. Это был старенький ЛИ-2 (то ли прототип американского «Дугласа», то ли его копия) без оборудования и кресел, вообще – пустая труба. Но со штурвалом! А это означало,что было куда применить свою фантазию. Обследовались все отсеки, люки, этажерки, нос, хвост и шасси. Куда мы только не «летали». И вот однажды, отдыхая под машиной «между полетами» я услышал какой-то скрежет и… через минуту самолет упал. Широкое алюминиевое брюхо опустилось на землю, придавив к ней мою руку. Я лежал под этой огромной бочкой не в силах крикнуть от ужаса. Друзья детских забав повыскакивали из кабины, где дергали за какие-то рычаги, пытаясь «набрать высоту». Не знаю,- подломились или сложились основные стойки шасси, но когда, извлеченный таки с ободранной рукой и драной рубахой , я взглянул на этого монстра, было решено, что мои дороги никогда больше не пересекутся с авиацией. К сожалению(?) судьба решила иначе, и через какое-то время я уже браво маршировал в стройных колоннах курсантов авиационного училища.
  Еще чуть позже авиагородок сжался.Когда приезжаешь в родные места спустя несколько лет, повзрослев, они становятся меньше. И трогательнее. Уже другие пацаны носятся по твоим улицам на велосипедах с проволокой в спицах, изображая треск мотоцикла. Уже играют в другие игры. Мы тоже стали играть в другие игры.
  Первый дельтаплан был собран по картинкам из журналов. Без чертежей.Дюралевые трубы, тросы, тендеры, болты и гайки, ткань на крылья – всё доставалось уже не со свалок, а из чрева ОМТС аэропорта. Весил новорожденный двадцать шесть кило и имел общую площадь под двадцать один квадратный метр. Он был бы похож на птеродактиля ,если бы не был так красив! В разборном виде аппарат умещался в длинном чехле для труб и рюкзаке для такелажа. Весь этот скарб запросто затаскивался в трамвай, который по выходным увозил нас на северную часть города, Юнусабад, за кольцевую дорогу. Там был холм, завершавшийся топографической башенкой. На этом холме было положено начало дельтапланеризму в Ташкенте.
  Мы, по очереди пристегиваясь «висячей»подвеской, клали себе на плечи ремень, закрепленный к дельтавидной рукоятке, и стремглав бежали вниз по холму с высоты третьего этажа, подпрыгивая, изменяя угол атаки и подбрасывая дельтаплан вверх, пытаясь взлететь. В лучшем случае эти поползновения напоминали гигантские шаги ( тоже неплохая забава), но мало-помалу наша большая зеленая бабочка с раздувшимися крыльями стала долетать к подножью холма уже не более, чем с тремя посадками. Пора было замахиваться на Гроб-гору. Стояла она в холмистой степи километрах в двадцати от города и походила на крышку гроба с плоским верхом и крутыми склонами. Когда мы её нашли, то испытали наверное чувства аборигенов Австралии, увидевших впервые глыбу Айрес-Рока в пустыне. С той разницей, что ни одному из них не приходило в голову прыгать оттуда. Высота Гроб-горы была метров восемьдесят. Лишь один северный склон был здесь пологим и длинным. Тренировки начались на нем. Надо сказать, что, построив дельтаплан, мы так уверовали в его идеальность,что долгое время не задумывались об изменениях и доработках конструкции. И напрасно. Бежать четверть километра под гору с полуторапудовым грузом на плечах надо было очень быстро, не притормаживая, чтобы он не обогнал тебя и не ткнулся носом в камни. Правило было одно – себя ломай как угодно, но аппарат сбереги. Чудеса спринта изредка прерывались прыжками и парением по десятку метров, после чего пилот переходил в режим спурта до самой седловины. Не взлеталось. Когда пыль, поднятая очередным забегом, осела, не сговариваясь перешли на южный склон. Озлобленный неудачей автор проекта отошел подальше от обрыва, влез в подвеску, поправил шлем и с криком: «Чому я не сокiл» бросился  с разбегу в бездну. Сначала он летел по инерции как камень вдоль склона, но потом, набрав скорость и отдав дельту от себя, плавно спарировал на равнину. Крик ликования вырвался из наших пересохших глоток.
  Следующей была моя очередь. И тут мы решили сделать доработку. Как только наш пионер припёр аппарат наверх, состоялся небольшой научный консилиум, по итогам которого  для моего полета надлежало «отодвинуть крепление подвески назад от центра масс дельтаплана для возможности резко набрать скорость на больших углах и, отдав рукоятку, наполнить крылья под своим весом, а уж аэродинамика сделает своё дело». Отодвинули меня от ручки управления на полметра, но внутренний голос подсказывал, что с доработкой по такой формулировке надо прыгать с полгоры. Аэродинамика сделала своё дело. Два шага - и я лечу! Земля быстро уходит из-под ног. Полная тишина. Предвечернее солнце резко очерчивает тенями холмы. Адреналин вместе с восторгом выплескивается из ушей. На фото моего взлета видно, что производился он с полностью вытянутыми руками. Как сказали позже наши эксперты – было очевидно невозможным более отдать ручку от себя для торможения перед посадкой. Порыв бокового ветра, правый крен, снижение… Дельтаплан остался цел. Каска треснула, - я остановился ей о камень. Друзья засняли меня распростертым между валунов, привели в чувство и рассказали как это было. Дорога была проложена. Вечером в роддоме №4, где лежала на сохранении моя жена, я , весь перевязанный, рассказывал ей о безобразном состоянии аэродромных стремянок, падая с которых получаешь травмы головы, плеча, ребер и коленей одновременно.
  Ребята из университета сотворили дельтаплан по чертежам. Неизвестно где они их надыбали, но аппарат получился солиднее нашего. Он превосходил его по скорости и маневренности, имел лежачую подвеску и вес менее двадцати килограммов. Но все западные технологии и ноу-хау уступают доморощенным в надежности. То и дело поступали сведения о переломах рук и ног среди личного состава ТашГУ. Иногда в больничные палаты мы приносили соперникам вместе с водкой и яблоками маленькие кукольные дельтапланчики.
  Потом были горы. Летать над их снегами проще психологически. И физиологически. Были и отрывы подвески, когда пилот несколько секунд болтался на перекладине и прыгал затем вниз в сугробы; были посадки на тросы фуникулера, дастарханы отдыхающих туристов. И что интересно,- никто не бил пилотов. Напротив – их угощали выпивкой и всем тем, что оставалось целым из припасов на расстеленном на снегу одеяле, послужившим посадочной площадкой.
  Естественным подведением итогов за отчетный период в те достославные времена являлись демонстрации трудящихся на седьмое ноября и первое мая, подготовка и организация проведения которых всегда проходила на высоком идейно-политическом уровне. Наш дружный коллектив тоже отчитывался и готовился. Часть народа командировался с утра за зеленью и горючим и далее на берег Анхора, где после воссоединения с демонстрирующей группой и предполагалась официальная часть празденства. Сами же демонстранты, разогревшись горячим хашем в доме одного из бортмехаников, жена-армянка которого традиционно потчевала всю компанию не менее горячей чачей, топали пешком к месту дислокации авиаторов. Место это выбрал какой-то замечательный человек. В сквер Революции вливалось шесть улиц и шоссе, а одно из него вытекало, неся в себе консолидированные колонны к главной площади. Так вот, объединенный авиаотряд выстраивал свои ряды недалеко от ресторана Бахор, название которого означало Весна( правда непосредственно у его стен собирались авиастроители). Общение начиналось часов в семь утра и к десяти – началу движения – многие находили своих лишь по символам, стоящим в авангарде колонн на автомобилях. У нас это был двухметровый макет Ил-62, у самолетостроителей Ил-76.
  Распинывая пустые бутылки по брусчатке, мы благодарили нашего парторга за запрет демонстрации нашего дельтаплана, так как чуть позже увидели разрушение благих фантазий в колонне  Ташсельмаша лицами в гражданском, выразившееся в низвержении «Владимира Ильича» в известной позе с фуражкой в протянутой руке с крыши муляжного броневика недалеко от трибун с первыми людьми республики. Потеря Ленина не была адекватна возможной потере нештатного показателя наших достижений. А сколько светлых, легких мыслей приходит на ум в такой чудный солнечный день, - день единения, улыбок и разноцветных воздушных  шаров. Насмотревшись на наполненные водородом пузырики, стремительно воспаряющие в радостные небеса, мы ощутили потребность отметить не только  день солидарности трудящихся, но и двухсотлетие братьев Э. и Ж. Монгольфье. И лишь отсутствие денег на покупку полутора километров капрона сорвало перелет Ташкент- Бухара.
  Троекратное «ура» за здоровье авиаторов исчерпывало наше участие в шествии. Потянулись к выходу с Красной площади, параллельно которой и протекал полноводный, утопающий в зеленых берегах канал Анхор. Транспаранты и кумачи отдавались активистам и провинившимся, которые расходились к своим автобусам. А впереди в тени ив, каштанов и тополей нас ждал прекрасный стол, долгие разговоры и тосты за всё, что может летать.