Песня. сказки для 19-летних. сказка десятая

  Жил-был Дрозд, черный, красивый, блестящий, бесшабашный гуляка, удачливый до невозможности, сводивший с ума пернатых белладонн. Как-то Дрозд со своей компанией отдыхал на ветвях пышнокудрого дуба после шумного налета на заброшенный деревенский сад. И – надо же такому случиться – в тот момент там же обедала пожилая пара Диких Голубей перед вылетом по месту прописки в каменных джунглях огромного города.
  - Как столица? – поинтересовался Дрозд, слывший весьма любопытным, что свойственно широким натурам.
  - По-прежнему, ничего особенного, - пожал крыльями глава пары.
  - Мы перелетели ближе к центру, там сытнее и культурнее, и памятников много, - заворковала его спутница, большая охотница поделиться любыми новостями и впечатлениями. – Правда, беспардонных маргинальных кошек там тоже хватает, так что по вечерам не всегда можно погулять. Но есть интересные особи…
  - Ну-ну, - Дрозд вроде бы удовлетворил свое любопытство и почти перестал слушать, но вдруг поднял перо и моргнул черным глазом.
  -  …Вот одна такая живет на последнем этаже, и каждый вечер, понимаете ли, поет. А как поет! Душа плакать желает. К нам все прилетают, чтобы ее послушать, - выплескивала из себя городские новости Голубица.
  - Э-э, прошу прощения, о ком это вы говорите? – перебил Дрозд.
  - Мы не знаем кто она и как ее зовут, - раздраженно ответил Голубь. – Извините, нам пора лететь. 
  Но Дрозд уже заинтересовался. А так как он был большой знаток и ценитель пения, то ему показалось неправильным – узнать о незнакомой певице и пропустить это мимо ушей.
  - Э-эй, - крикнул Дрозд. – А где вы там живете, адресок скажите?
  - Ну вот еще. Там и так от гостей тесно, так еще и с провинции нагрянуть попробуют, проворчал лидер семейной пары. – Вечно ты со своим неуемным чириканьем, - это он уже отвесил супруге. 
  - Ладно, ладно, папаша, - огрубел Дрозд. – Говори да побыстрее. Хочу убедиться – не врете ли.
  И при этом его компания угрожающе взъерепенилась.
  На следующий день черная стая уже кружила над городом, расспрашивая воробьев, ворон и ласточек об известном адресе.
  Жирные, ленивые и неряшливые городские голуби только клювами щелкнули, когда к ним причердачилась угольного колера ватага.
  - Это кто такие? - напыжил наконец грудь Первый Городской Голубь. 
  - Тут что ли недалеко певица проживает? – неуважительно спросил Дрозд. 
  - Эй, лесная глушь, тут вам город, где сначала здороваются, а затем просят разрешения приземлиться на чужое место – взъерошился Первый Городской Голубь.
  - Пошел ты… - милостиво отпустил его Дрозд, который не любил драться с первых минут в незнакомых местах.
  Тут все городские голуби заклокотали и приняли боевые стойки.   Соответственно вся компания Дрозда радостно приготовилась к баталии. Сам же  Дрозд уже испытывал знакомое блаженное ощущение клюнуть в рожу первого Городского Голубя, ибо терпеть не мог снобов и пижонов.
И вот уже замахнулись крыльями, окогтились лапками, зацокали клювами обе стаи, как внезапно снизу к ним донеслась грустная песня. Замерли участники коллективной свалки, и пораженный Дрозд воскликнул:
  - Боже! Это она поет! – и к неудовольствию своей компании, не разделявшей его любовь к музыке и вылетов с места поединка, Дрозд помчался на звуки песни.
  Она сидела на палочке большой проволочной клетки у открытого подоконника и пела. Она была маленькой, серенькой, с большими печальными глазами, худенькой грудкой и далекими от идеала лапками. Но как она пела! Дрозд забыл обо всем на свете. Словно его душу ножом резали на мелкие части. Словно ее уносили в заоблачные дали навстречу обжигающему солнцу и тут же бросали вниз, но у самой земли подхватывали и несли вместе с ветром, превращая в колючий дождь, рассыпающийся на горячие искры, вонзающиеся в почву и произрастающие оттуда волшебными цветами.
  - Как тебя зовут? – смахнув наваждение, спросил Дрозд, когда песня затихла.
  - Канарейка, - потупилась певица при виде блестящего щеголя.
  - А разве бывают серые канарейки? - снова спросил Дрозд, впрочем, никогда не видевший вообще каких-либо канареек, но это не имело значения.
  - Бывают, - а голосок у нее был как горный хрусталь, разбивающийся о скалы.
  - Я не все понял. О чем ты пела?
  - О свободе…
  - Я вытащу тебя отсюда, - успел воскликнуть Дрозд, ибо к подоконнику тянулись человеческие руки, чтобы его захлопнуть.
  Компания поначалу не смогла уразуметь, о чем толкует предводитель. А когда уразумела, то призадумалась. Дело нешуточное. Попасться – раз крылом махнуть, и тоже по клеткам начнешь ощиваться, тоже, поди, запоешь. Но в конце концов солидарность взяла верх. И снова черная стая опустилась на город. Дождавшись, когда отворится заветное окно, стая взмыла вверх, своей тенью испугав Канарейку, и быстро и молча, схватив клювами жилки клетки, понесли ее выше и выше.
  Переполошившиеся городские голуби подняли несусветный гвалт и ринулись вдогонку за наглецами, напутствуемые руганью от обворованного окна.
  - Наших бьют, - сипели возмущенные голуби, и с крыш домов, и с крышек мусорных баков  взмывали к небу вороньи и воробьиные эскадрильи на помощь.
Дрозду и компании было тяжело нести клетку да еще отбиваться от наседавших городских пичуг. И такая пошла драка, завертелись в небе ураганы перьев. Перепуганная Канарейка заплакала, но ее плач только придал сил Дрозду, и его уставшие и исклеванные крылья упорно бились вместе с мужественным сердцем. Но неизвестно, как бы все закончилось, если бы в небе не раздался зовущий клекот Сокола. Городская гвардия дрогнула и рассыпалась, суматошно пикируя к спасительным городским очертаниям.
  - Спасибо, - прошептал Дрозд Соколу.
  - А что ты такое несешь? – Сокол нагло уставился на обитательницу клетки. – Зачем тебе такая невзрачная пигалица?
  - Значит надо, - буркнул Дрозд.
  - А, может, и мне надо, - смекнул Сокол. – Давай поделимся.
  - Нет, лучше будем драться, - отозвался Дрозд.
  И сцепились они, и кровью испотел Дрозд, и побитый упал неподалеку от леса, но верная компания успела унести клетку, а вечером – отыскать и принести храброго вожака к дому.
  А на следующее утро к раненому доску зачастили обитатели со знакомых и незнакомых деревьев, чтобы справиться о его здоровье, а на самом деле повидать ту, ради которой красавчик Дрозд рисковал жизнью. А она, закрывая глазки от прощупывающих взоров, дрожала и прикрывалась крылышком. В обед притопал позванный из чащи медведь и осторожно разогнул непрочные жилки клетки. Канарейка несмело выпорхнула на волю, покружилась и присела к бредящему Дрозду и его насупленной компании.
Она запела, и его черные веки вздрогнули.
  - Я украл тебя, - прохрипел Дрозд.
  Всю неделю она не отходила от него, ни крошки за это время не побывало в ее клювике, ни минуты сна не ведала она, а только тихо пела у его изголовья. И эти песни вливались в него живительным зельем. И через неделю Дрозд расправил крылья и огласил окрестности здоровым кличем воскресшего. И только после этого она поникла, надломились ее крылышки, согнулись лапки, застыли глазки, запершило горлышко. И упала тона рядом с удивленным Дроздом.
Свистнул он, созывая своих верных друзей. прилетели они мигом на этот свист, порадовались выздоровлению его и вновь пригорюнились, ибо Дрозд беспомощно и растерянно наклонился над серой пташкой.
  - Она спасла меня, и теперь сама в беде, - сказал Дрозд. – Поможете ли мне?
Друзья согласно кивнули и разлетелись по углам и закоулкам искать целительный совет или лекаря. А сам Дрозд бросился по знакомым. Но знакомые, оскорбленные в некогда лучших чувствах к нему, либо смеялись над ним: «Кого ты привел, осрамив себя и нас!», либо гневно выпроваживали: «Ты уже нашел нам замену, фи!», либо жалели: «И с кем спутался, опомнись. Для тебя готовы на все, но для нее – никогда!». Помогать отказались все – и в самом деле: какая-то серя невзрачница, ни тела ни перьев, а поди ты, окрутила самого красивого. А может это ему блажь в голову стукнула? И снарядили к Дрозду самую красивую птицу. Пришла она в гости, когда Дрозд устало щебетал над бездыханной Канарейкой, пошуршала лоснящимися чудными крыльями и открыла влекущий к любви ротик:
  - Милый Дрозд. Сегодня вечером бал. Приходи, по тебе все соскучились, а я – особенно.
  Но как ни старалась, как ни жеманилась красавица, как ни выставляла напоказ свои прелести, но Дрозд даже не повернулся в ее сторону:
  - Я занят.
  - Неужто из-за этой?
  - Из-за этой.
  - Да что ты нашел в ней? Ты – наша краса и гордость. Ты же умница. Слыхивала я, что пеньем она тебя околдовала. Так вот, после болезни, сказывают, коли очухается, петь она больше не сможет. Зачем тебе эта серая калека?
  Но люто взглянул Дрозд на красавицу, и выпорхнула она вон в спешке.
А прилетавшие друзья виновато поднимали крылья: нет ни совета, ни лекаря.
Кое-как теплом своего сердца отогрел Дрозд Канарейку. И стала она вроде бы двигаться и прыгала иногда. Но вот петь, увы, не получалось. Какое-то шипение и кашель. И это весьма веселило обойденных Дроздом красавиц и просто завистливых.
  Но вот последний из друзей, запыхавшись, вполз в гнездо Дрозда и прошептал запекшимся языком:
  - Есть средство. Да вот боюсь сказать – какое, ибо страшно оно для тебя, наш Дрозд.
  - Говори, - вскричал тот.
  - Старый Филин из лапландского леса велел передать, что она снова запоет и тем возрадуется жизни, если выпьет горячей крови того, кто признается ей в любви.
  В ту же секунду Дрозд подлетел к тоскливо глядящей на лесные цветы Канарейке и шумно вздохнул:
  - Я люблю тебя.
Канарейка опешила, испуганно взмахнула крылышком, а Дрозд повторил так, что услышал весь лес:
  - Я люблю тебя, Канарейка.
  И схватил нож, чтобы вонзить в свою грудь. Ойкнула бедная Канарейка, успела задержать занесенное роковое крыло Дрозда и закричала от ужаса и боли. И вдруг вместо шипения и кашля из ее горла вырвался мелодичный звук, за ним второй, за ним третий… и вот по всему лесу зазвенела, расплескалась, заиграла чарующая мелодия, грустная и торжественная, веселая и радостная, нежная и добрая, и она была волшебнее, чем слышал сам Дрозд до этого.
И остановились и затихли все ползающие, ходящие и летающие, а плавающие высунули из реки и болота головы и вытянули шеи. Все зачарованно внимали дивной песне. Песне любви.
  И взглянули на Дрозда большие и светлые прекрасные глаза и отразился в них черный и преданный взгляд.
  И сумел только прошептать последний возвратившийся друг:
  - Ну Филин, ну советчик, ты даешь…
  И взлетели Дрозд и Канарейка к синему-синему небу, и верная стая почетным эскортом окружала весенний гимн всепобеждающей любви.
  А как-то прибыл туда из лапландского леса тот самый Филин, до которого дошли слухи о некой странной коррекции последствий его совета. Но Старый Филин и ухом не повел:
  - А что вы хотели? Это же любовь, тут все непредсказуемо, даже – полезные советы.
  И не было границ восхищения его мудрости.