ТРК Россия. Часть I Глава 4

Миша

Он сидел очень тихо, прислонившись к высокой бетонной стене отделяющей гетто от благополучного сектора. Миша еще раз проверил свою спортивную сумку: несколько баллончиков с краской, респиратор. Все было на месте. Надо было быть очень осторожным. Если поймают менты, то отобьют все здоровье и посадят надолго за акты вандализма на территории благонадежных районов. Миша старался как можно аккуратней перелезть стену при помощи специального крюка и троса. Он сделал несколько ловких движений и оказался на самом верху стены. Вдали были видны высотные жилые здания, торгово-развлекательные центры, дорогие машины. Миша ненавидел все это. Он знал, что равнодушие всех этих сытых людей, озабоченных лишь новыми нарядами и машинами, привело его отца на скамью подсудимых, а сам он разыскивался за несоблюдение закона о всеобщей трудовой повинности. Миша еще несколько минут вглядывался в ненавидимый и презираемый мир, прежде чем слезь со стены в этот самый мир. Он еще раз проверил сумку и карманы, чтобы все было на место. Убедившись в наличии всего необходимого, он мог спокойно пойти в благополучные кварталы.
Первой на его глаза попалась телевизионная вышка. Миша каждый день видел на экране старого телевизора ведущих новостей, которые говорили о том, что жители неблагонадежных районов сами повинны в том, что у них нет работы, нормальных условий жизни, хороших экологически чистых продуктов.  Каждый житель гетто обязан только нести общую трудовую повинность начиная с восемнадцати лет, кончая шестьюдесятью. Но Миша не собирался исполнять свои обязанности гражданина неблагонадежных районов. Уж лучше сдохнуть. Миша ненавидел новости, поэтому решил начать с телевизионной вышки.
Сперва, надо было найти слепую зону, в поле которой не попадали камеры видеонаблюдения. Когда Миша наконец-то нашел ее, то он мог спокойно приступить к своему любимому занятию. Первым он достал из сумки баллончик с красной краской. Отрывистыми движениями, он начал рисовать на здании буквы. Рисовал он шрифтом, похожим на готический. Буквы получались похожими на ветки деревьев зимой: такие же тонкие, с острыми краями, как будто они только сошли со страниц какого-нибудь средневекового фолианта. Вот только текст не рассказывал о подвигах далекого правителя. «Жизнь в демократии – это существование», «Дайте людям жилье и работу», «Долой общую трудовую повинность» и т.д. Миша вкладывал в эти слова все свое презрение к существующему порядку. Но иногда, в его голове, занятой граффити, рождались совершенно противоположные мысли. А что если всем все равно? Никто ничего не поймет из увиденного. Ведь книги уже не читают, зачем тогда все эти рисунки, слова? Даже если в них есть смысл, но что он будет значить, если никто его не поймет и не примет? В такие моменты Миша чувствовал себя очень одиноким человеком. А еще, он думал о матери. Ей только пятьдесят лет, но она уже кое-как передвигается. От постоянного исполнения общей трудовой повинности, она выглядела старше своего возраста на лет десять. Она только и успевала работать, готовить и спать, как и все, исполняющие повинность. Миша очень редко мог прийти к ней в гости. Все знали, что он уклоняется от повинности, поэтому домой к его матери регулярно приходили полицейские, надзиратели с уборочного комбината, к которому была прикреплена его мать, а значит, автоматически был прикован и сам Миша. Надзиратели кричали на мать, обыскивали дом, грозили тюрьмой самой женщине и ее сыну, если он не пойдет исполнять свой демократический долг, но мать встречала все нападки стоическим спокойствием. Представители власти уходили, а женщина продолжала делать свое дело, параллельно ожидая, когда придет ее сын, чтобы в очередной раз по-быстрому перекусить и снова убежать, чтобы не быть замеченным.
Мысли Миши прервал пронзительный звук сигнализации. Пока он писал фразу «Долой демократию!» и гонял в голове свои мысли, то не заметил, как вышел из слепой зоны обзора. Сигнализация автоматически сработала. В окнах на первом этаже телевизионной башни загорелся свет. Значит, сейчас будет охрана и полиция. Мише по-быстрому пришлось кидать баллончики в сумку и бежать в сторону бетонного забора, чтобы как возможней быстрей скрыться. Но все оказалось не так уж просто. Когда Миша уже увидел спасительный серый забор в отблеске электронных фонарей, то дорогу перекрыла полицейская машина.
- Неизвестный нарушитель! – раздался грубый мужской голос из громкоговорителя, - Именем Российской Федерации приказываю Вам остановиться…
Следующих слов Миша уже не расслышал. Он развернулся и резко побежал влево, в район улицы Отцов-демократов, чтобы скрыться от преследования. Она тоже стояла на границе со стеной, а значит, там тоже можно было уйти от погони.
Машина следовала неотступно. Вот-вот и нагонит. Миша все бежал. Ему казалось, что сейчас его голову накроет удар полицейской дубинки, а следом, и удары ног тяжёлых ботинок. Но машина остановилась. Это означало, что менты передают по рации соответствующие указания другим патрульным машинам о приметах вандала. Оставалось только где-нибудь отсидеться.
Удобное место нашлось за углом одного здания, которое являлось большим супермаркетом. Во внутреннем дворе располагалась большая помойка и кандейка менеджера по разгрузке. За ней и притаился Миша. Пришлось ждать час. Миша замерз. Иногда, до него доносились звуки полицейских сирен, а одна машина даже проехала в опасной близости, но, не заметив вандала, тут же развернулась и уехала.
Пошел уже второй час прежде, чем Миша смог выйти из убежища и, прячась по углам, выйти к стене. Он внимательно посмотрел на то, что отделяло гетто от демократии, прикидывая, как удобней можно переместиться на другую сторону. Наконец, замерзшими руками, Миша достал свое оборудования и принялся взбираться на стену. Когда он уже перелез через край, то вновь услышал сирену, а свет от мощных полицейских фонарей ударил в спину.

***
Была уже глубокая ночь. Миша стоял около дома своей матери. Небольшой двухэтажный каменный барак без горячей воды. Миша думал, как без лишних глаз пробраться к матери.
Способ нашелся. Точно так же, как и в благополучном районе, он передвигался вдоль углов зданий, чтобы соседи не увидели и не сдали его надзирателям или полицейским. И вот, пройдя в темноте в холодный подъезд, Миша оказался около двери родного дома.
Мать не спала. Она всегда что-то делала ночью. Мыла, стирала, кипятя холодную воду на старой электроплитке. Она ждала своего сына и, когда Миша появился на пороге, сразу обняла его.
- Проходи быстрее, - тихо произнесла женщина невысокого роста в морщинах, - Пока никто не видит.
На столе стояла алюминиевая кастрюля с вареной картошкой и банка с консервированной рыбой. Эту еду выдавали в качестве пайка для исполняющих трудовую повинность. Миша с жадностью набросился на пищу.
- Аккуратней, сынок, аккуратней, - приговаривала мать, пока Миша уплетал картошку вместе с рыбой.
Потом был чай, который пах веником и был такого же цвета. Но он был горячий и это главное.
- Как у тебя дела, Миша? – спросила мать, как только сын допил горячий напиток без сахара.
- Все хорошо, мама, - Миша наконец-то был сыт, - Думаю, где бы работать уже начать.
- Сына, покайся, - мать жалобно посмотрела прямо в глаза Мише, - Иди на комбинат. Там хоть не платят, зато паек. Тебе условно дадут, если ты сам придешь.
- Нет, - Миша опустил взгляд, чтобы не смотреть матери в глаза, - Я не хочу умереть в сорок лет от того, что у меня сердце откажет или сосуд в башке оторвется.
- Ну, все люди так работают, - мать по старой памяти думала, что повинность – это и есть работа, - И ничего, живут. Надо так, чтобы с голода не подохнуть.
- Иногда, - Миша ковырнул ложкой остывшую картошку, - Лучше сдохнуть.
- Ты весь в отца, - у матери навернулись слезы, - Того менты забили, хочешь также закончить?! А обо мне кто подумает? Кто стакан воды подаст? Ты в бегах вечно, а я от надзирателей с комбината все это выслушиваю, какая я сука и какой у меня выродок, который работать не хочет! – и мать в отчаянии зарыдала.
Миша соскочил со стула и подбежал к самой родной женщине. Он обнял ее и принялся приговаривать:
- Ладно, мама, ладно, успокойся, - Миша покрепче прижал мать к себе, - Все будет хорошо. Мы заживем когда-нибудь по-другому.
- Вот только я до этих «когда-нибудь» не доживу, - мать продолжала всхлипывать.
- Не говори так. Еще как доживешь.
- Ты сейчас уйдешь? – неожиданно спросила женщина, поднял голову от груди сына.
- Да, мама. Ты же знаешь, надо. Не могу я остаться. Только лишний раз проблемы создам тебе и себе.
- Ты и так проблема. Иди.
- Я приду на следующей неделе, - извинительно произнес Миша.
- Я знаю. Иди. Смотри только, чтобы тебя никто не увидел.
- Хорошо, мама, - Миша поцеловал мать на прощание.
Дверь захлопнулась. Только на улице Миша смог дать волю эмоциям и заплакать. Плакал он сильно, но не издавал всхлипов. Он знал, что в гетто везде есть уши и глаза, и Миша не хотел, чтобы его видели со слезами на глазах.