Записки чужестранца

Небо лилось косыми струями на город. Город, надо признать, просто отвратителен. Он отвратителен, он ненавистен мне, он сидит у меня в животе и как глист ест меня изнутри. Ехать? Боже, куда! Эти улицы не исчезнут, эти фонари не потухнут, они будут сидеть в животе и пожирать меня. Поганые черви, ух не выношу!
    Здание театра четко въелось в мою память. Штукатурка обваливалась, местами не доставало асфальтных плиток, но колонны! Колонны были в наилучшем состоянии. И все что привлекало меня в этом здании, в этом театре, не исключая и самих актеров, это только колонны. Актеры здесь были бездарны, до жути бездарны. В движениях не было никакой естественности, в голосе жизни. Смотреть на такое было невозможно, однако, я не оставил привычки каждый субботний вечер посещать театр. Я подходил к театру, бывало на маленькое расстояние, бывало, отходил от него на большое расстояние и смотрел на колонны. Ручаюсь, это было единственное, на что можно было смотреть здесь. 
   Но, конечно, сейчас меня уже мало беспокоил этот ненавистный город. Я уходил, как уходил всегда. Сегодня ночью поезд, а завтра от этого места в моей памяти останутся только колонны, которые величественно стоят на давно забытом театре, а может уже и не театре? Буду ли я помнить его? Буду ли я помнить эти холодные мелкие капли, эти липкие волосы, что столь неопрятно свисают у меня на лбу, или, может, эти алмазные брызги на небе, которые так далеко, которые будто бы шепчут мне о лучшей жизни, стоит только сесть в дешевенький плацкарт. Нет, все забудется, все будет безмолвно, все будет тихо. На небе всегда останется эта серебряная перевязь, а днем будет палить жаркое знойное июльское солнце, мне, конечно, не будет надобности вспоминать дождь, тем более он прошел, а я остался мокрым и задумчивым. Тучи рассеивались, все больше оголяя звездное небо, потому и стало так спокойно. Даль молчала.


*** 


    Уезжал из этого города. Из города в город и не единый не оставил ничего во мне. Нипочем не останусь и в этом. Он опрятен, он светел, но небо здесь совершенно не подходящее. Тоска по родине? Не знаю, но ведь я от туда убежал по той же причине. Осталась ли у меня Родина? Никогда еще у меня не было такой душераздирающей тоски, столь сильных страданий. Причем самое ужасное не эти муки, а их полная безоговорочная бессмысленность. Своими рассуждениями я загоняю в себя в пучину, в тупик. И все мои мысли пропитаны «маленьким» человеком. Бог мой! Как же это все скверно. Вот я и жалуюсь. Тревожный сигнал, но сделать ничего не могу. Кроме того сильная слабость в теле начала преследовать меня практически круглые сутки. Я просыпаюсь после крепкого сна совершенно усталым и измотанным, а ведь у меня не осталось дома, мне некуда идти, меня некому лечить. Для путешествий нужно слишком много сил, как жаль, что я об этом не думал, когда молодым продал все и уехал в неизвестные мне земли. Разве я рассчитывал, что это затянется настолько? Тем временем состояние мое все ухудшается, и теперь к просто невыносимой усталости прибавилась еще и тупая боль в висках, она приходит ко мне после обеда и не покидает до вечера. Лишь только ночью я могу испытать слабое облегчение, но тогда сон берет вверх, и я засыпаю крепким сном до самого утра. Ужаснейшее положение. 


***

    Вспоминал детство. Оно, стало быть, протекало весьма сносно. Только этого мне было не понять. Я уже, наверное, с младенчества лелеял мечту уйти ото всех, вторгнуться в неизвестный, чужеродный мне мир. Уединится в блаженном одиночестве, вдали ото всех, в неизвестных, но не менее прекрасных местах. Боясь, что мои мечты никогда не сбудутся, а я останусь наедине со своей тоской и людьми, которых я несомненно любил, но не мог выносить, я уезжал каждую ночь в самые красивые страны. Мне снились жаркий Египет, сокровенная Индия, шумная Америка, и не было ничего более прекрасного, не смог я разглядеть ничего более прекрасного. Но сны мои давно забыты, от них осталось только мое восхищение, мое удивление, а это, согласитесь, ничто. Тем более что даже этот, казалось, вечный восторг потихоньку угасает вместе с нарастающей с каждым днем головной болью и усталостью. Спасения нет. Однако, вы не думайте, что я отчаиваюсь. Нет, до такого я еще не опустился, да и какого черта человек вообще отчаивается. Несносное занятие. Кто виноват, что имея впереди лет по семьдесят, я так неумело прожил жизнь, по крайней мере, треть ее. А разве кто-нибудь хоть на сотую долю процента в состоянии разделить эту душевную муку? Безрассудство и желание породили несчастного человека, несносного, глупого человека, у которого ничего нет, которому нет нигде места, он обречен на вечные поиски. А когда усталость станет слишком сильна, он упадет, тупым взглядом уставится в небо и все равно ему будет казаться, что где-то, где он еще не бывал, звезды ярче, что именно там и есть его родина, что именно там он найдет счастье, что именно из-за этого-то ему и пришлось пройти все беды и душевные боли. Но что ему будет до этих звезд тогда? Мышцы его будут нестерпимо болеть, трястись в судорогах от всех километров, что он прошел, в глазах будет словно песок, а на душе все та же тоска, детская тоска. Он вспомнит мать, отца, братьев и младшую сестру, он вспомнит тот дом, который уже никогда не назовет своим. Слезы потекут из глаз одна за другой, лицо искривится, а голова станет не просто тяжелой, она будет налита свинцом. Безрассудство и желание породили ужасного человека.   


***


    Ничего не удивляет. Каждый раз, оказываясь в странах, которые раньше мне казались слабо реализующимися мечтами, прекрасными мечтами, стоит отметить. Оказываясь там, я вижу таких же людей. Обстановка меня не интересует. Это лишь оболочка тех людей, которые там живут. Все серо, а люди, равно как и все люди, имеют свои убеждения, своих тараканов. Наверное, двадцатилетнему юноше это покажется истинным восторгом от жизни, но мне, увы, остается только мириться с однообразием и тоской. Пересыщенный жизнью, я перестал замечать жизнь. Вокруг меня  рутина, монотонность, когда во мне кипит борьба и истинная трагедия. 
   Могу я вернуться? Это не будет выходом, я сломлен. Мне чрезвычайно жаль себя, как это подло и не прозвучало бы. Разве могу я снова представить этот мной загубленный мир, как я представлял его раньше? Мир постоянный, нейтральный и неведомый. Истинное проявление мира неподвластно никому, сколько раз я твердил уже это. Только человек решает каким он будет конкретно для него, а разве я способен еще хоть чуть-чуть рисовать красивые иллюзии? Это заболевание? Уныние, нежелание? Глупость. Натуральная глупость, и отрицать этого я не могу и не хочу. Это не усталость, не душевное истощение, это просто глупый человек. Глупый человек губителен для себя. Что он там себе возомнит, о чем сделает выводы? Страшная непредсказуемость в суждениях, и не менее страшные умозаключения. Я потерял счет странам, которые я посещаю, а на самом деле я стою на месте, прекрасно осознавая свой жизненный застой. Совершенно не готовый к путешествиям, я продолжаю болтаться по поездам и самолетам, но разве я путешествую? Я жаждал повидать что-то новое, посмотреть мир, а вместо этого только лишь отказался от семьи, дома и родины. Меня как будто просто вышвырнули на улицу, не дав ничего с собой. Но это, конечно, не так. Самое страшное, что это я добровольно вышвырнул себя, целенаправленно лишил себя всего, ожидая некоего вознаграждения за это. Ожидая охапку восторженных чувств и ощущений от мира, по моим представлениям, бывшем весьма громадным и щедрым на зрелища. Возможно это и так для кого-то, а я же ничего не получил взамен.


***


     Головная боль стала привычной и постоянной. Вставая утром, я чувствую себя так, будто бы круглые сутки таскал мешки с мукой. Днем моя усталость увеличивается до двух суток непрерывного таскания, а вечером я почти мертв. Тем не менее, я вынужден постоянно куда-то идти, садится на поезд, шагать в совершенно не интересующие меня места, лишь бы хоть как-то продлить свое существование, потому как по-другому я делать не способен. Если я останусь в каком-нибудь городе я умру на следующий же день. Вернее не умру. Умирать я буду медленно, словно тлеющий уголек, но чувство скорой смерти не будет покидать меня никогда, ведь куда бы я не приехал, везде все чужое, мне не будут рады, я не буду рад. Все что мне нужно сейчас, так это только моя маленькая квартирка с семьей, тепло, вкусный запах из кухни. И как же так получается, что всего этого давно нет в моей жизни?


***

     В этой стране знойное лето. Люди здесь все веселые, дни жаркие, пахнет пылью с примесей моря. Может ли кто-нибудь из них забыть свое родное море?
    Я поселился у небольшой семьи. Престарелая пара, живущая возле какого-то рынка. Вид из кухни открывался на небольшую свалку возле мясного магазина, из спальни можно было разглядеть неаккуратные ряды лавок, усыпанных чуть подгнившими фруктами, а вот если залезть на чердак, то можно было увидеть малюсенький кусочек горной речки, которая впадает в море. Каждый день хозяйка приглашала меня поужинать с ними, это очень походило на то, как моя мать собирала всю семью на ужин. Когда все сидели по разным углам квартиры, она подходила к каждому, если он сидел в своей комнате, аккуратно стучалась и говорила: «Сегодня у нас новое блюдо, мой руки», а потом уходила в другие комнаты говорить тоже самое. Мы собирались на кухне и никогда не улыбались друг другу, а мама временами очень грустно смотрела на нас из-за этого. А мне временами еще и хватало наглости вовсе не приходить на кухню. Моя нетронутая чистая тарелка стояла до самого конца. Старший брат возмущался поначалу. Зачем, мол, она стоит здесь, если я все равно не приду, но отец не разрешал убирать тарелку. Как вы понимаете, я за стол так и не садился и эта тарелка так и стояла пустая.

    Хозяйка накладывала в большое блюдо какие-то печеные овощи, я резал хлеб. Помню, нож был очень острым. Да и вообще дом они содержали очень чисто, все у них было в порядке, все по полочкам. Вставали они рано. С самого утра хозяйка со счастливым лицом начинала уборку, потом бежала на рынок. По пути она встречала соседей и говорила с ними о всякой мелочи. Ее муж тем временем, будучи уже на пенсии вставал чуть позже. Неспешно варил себе кофе, кидая туда очень много кардамона, поднимался ко мне на чердак и мы оба созерцали тот ничтожный кусочек реки, которую можно было разглядеть только если немного приподняться на цыпочки. Ближе к обеду я уходил либо в город, либо на море, к тому времени хозяйка уже заканчивала все свои домашние хлопоты, хозяин дочитывал главу какого-нибудь старого приключенческого романа, и они вместе уходи куда-то. Возможно, они ходили на обед к соседям, или же поднимались невысоко в горы, где еще можно было встретить маленькие водопады.


***

     Я страшен. Смотря на себя в отражение, я вижу измученное лицо с впалыми щеками и припухлыми глазами, веки полузакрыты, а губы приобрели серый оттенок. Самое противное, что это единственно правильная моя сущность. Вот истинный я, изможденный, истерзанный. Вот истинный я, глупый человек, натворивший большие глупости, осознанно удавивший свое самое простое и понятное счастье. А все из-за чего? Мечтательность? Нет, это определенно не мечтательность. Дурные представления о жизни, незнание жизни, и смелость совершения непоправимых ошибок, вот что это. Иногда я встречаю магазины с зеркальными витринами. Вы думаете я вижу себя? Нет, там невероятно жалкое чудовище, какое-то странное существо. Оно настолько жалкое, что даже какое-то сочувствие приходит, но потом это существо становится все более ужасным и невыносимым. Я больше не в состоянии рассматривать это, прекрасно осознавая, что смотрю на себя. С недавних пор я не выношу зеркала. Я страшен.


    Вечером я возвратился к старой супружеской паре. Они пили чай и очень мило беседовали о завтрашнем обеде у соседей. Видимо, сегодняшний день они уже обсудили, я запоздал.
   -- Я, конечно, одену свою белую рубашку и летнее пальто. Завтра должно быть прохладно, - Около камина сидел мужчина с совершенно седой головой, но на удивление густой шевелюрой. Его жена устроилась на маленьком диванчике, стоявшем около большой вазы с искусственными цветами. Она пила чай, очень громко прихлебывая и глотая.
   -- Как интересно. А холодно будет, потому что тебе заблагорассудилось одеть свое летнее пальто?
   Я улыбнулся. Они, естественно, не заметили, что я пришел. Входил я всегда тихо, как тень. Как призрак.
   -- Ох, как бы я хотел, чтобы только лишь по моему желанию одеть летнее пальто на улице холодало. Днем жара невыносимая, но я ручаюсь, завтра будет точно прохладно. Ты вообще видела закат?
   Жена виновато уставилась на огонь в камине. Мне показалось, что ей вдруг стало очень стыдно, будто бы она сделала какую-нибудь глупость. Тут они заметили меня. Первым повернулся хозяин, наверное, все-таки он почуял мое присутствие, хоть я и был переполнен уверенностью, что я почти прозрачен.
   -- А, это вы… - хозяйка задумчиво смотрела на меня.
   -- Вы имеете пренеприятнейшую привычку беззвучно заходить в дом. Вам это известно? – Строгий взгляд смотрел на огонь в камине. Меня отчитывали. Что ж, им было позволено.
   -- Дело в том, что по-другому у меня не выходит. Это моя странная особенность. – Я улыбался им вежливой улыбкой, они же пронизывали меня насквозь своим ледяным взглядом. Мне стало жарко. Хозяйка еще раз невозмутимо оглушительно отхлебнула чай, ее муж усмехнулся и оглянулся в мою сторону.
   -- Чего же вы стоите? Ну, присоединяйтесь к нам, что ли. Мы пьем чай. Вечером это нужно, это просто необходимо в пожилом возрасте. Понимаю, вы даже не представляете какую пользу несет распитие чая, какой глобальный смысл, какую концепцию! Но, уверяю вас, дело необычайной важности, сравнимое только с утренним кофе.
   Я сел на маленький диванчик с хозяйкой. Около камина было тепло и уютно, а речь хозяина была утомительна и приятна, я начинал чувствовать усталость и сон.
   -- Кроме того, это просто приятно. Это сродни созерцанию и медитации, друг мой. Тяжелые мысли покинуты, есть огонь, есть твое существо, а, может, если процесс дошел до своей кульминации, существа твоего уже и нет, есть только огонь. Мыслей нет вовсе. А сердце! Сердце самое главное, милейший. Сначала около него еще совсем нераскрытая роза, маленький нераспустившийся цветок, но потом цветок начинает распускаться, о, это не простой цветок, это яркий пламенный бутон. Он рядом с твоим сердцем. А потом сердца вовсе не будет. Сердцем станет этот цветок, он будет все больше и больше, а вскоре ты сам станешь этим цветком. Пламенным красивым цветком, и сознание твое будет чисто, будет только огонь, - Старик сделал длинную паузу. – Теперь-то вы хоть что-нибудь поняли?
   Но я ничего не понял, я уснул. Просто и глупо, как это обычно бывает со мной. Естественно, никто будить меня не стал. Супруги очень тихо удалились из комнаты, оставив меня наедине с потухающим огнем в камине. Мне ничего не снилось в ту ночь, сознание мое было чисто.


***

   Утром я проснулся, когда уже солнце поднялось настолько высоко, что даже плотные шторы не спасали меня от его лучей. С кухни слышался очень приятный аромат кофе с кардамоном, корицей и мускатным орехом. Хозяин сидел, наверное, как всегда  в блаженном молчании, прерывавшееся только изредка причмокиваниями хозяйки, которая всегда завтракала очень плотно.
   Я зашел на кухню по-прежнему тихо, но едва открыв дверь, я дал о себе знать сонным и тихим «Доброго утра». Хозяйка, уплетая в обе щеки овсяную кашу с бутербродом, очень толсто намазанным сливочным маслом невнятного проговорила:
  -- А, фы уфэ проснулис? – дожевывая последний кусок. – Доброе утро! Обычно вы встаете позднее. Каши желаете? Сегодня она у меня как никогда удачна. Вы не поверите, но она даже ни разу не убежала!
   Хозяин ехидно усмехнулся.
  -- Вот так достижение!
  Мы вдвоем с его супругой проигнорировали это высказывание. Но ведь действительно, я не чувствовал никакого запаха убежавшей каши, в то время как каждое утро он присутствовал на кухне вплоть до самого обеда.
  -- Я очень рад за вас. Спасибо, но каши я не хочу. Если только разрешите, я выпью чашку вашего замечательного кофе. Хозяйка встрепенулась, а в глазах читалось величайшее удивление.
  -- Да как же так! Кофе, и на голодный желудок! Язву хотите? Съешьте хотя бы что-нибудь.
   Хозяин шмыгнул носом. Он уже вот как сорок лет пьет каждое утро кофе с совершенно пустым желудком и не ест ничего до обеда, однако бодрость и сила не покидают его ни на секунду, будто он студент какой-то. И это уж воистину необъяснимая загадка человечества.      
   Я не стал пить кофе. Встав около окна, я смотрел на стол и решительно ничего не предпринимал. Сегодня я должен быть уже уезжать, а в такие моменты меня преследует это ненавистное мной чувство потерянности. Как вы понимаете, оно случается со мной довольно часто. На кухне остался только хозяин этого чудного дома, его жена уже побежала к соседке, а он все еще пил кофе. Он, признаться, растягивал этот ритуал очень надолго.
   -- Стало быть, вы уезжаете?
   -- Да, - сказал холодно, насколько я вообще был способен холодно говорить в такие душераздирающие моменты, как очередной отъезд в чужие края. Мне, впрочем, все стало чужое.
   -- В путешествиях взрослеют, молодой человек. Вы так старо выглядите. Сколько вам лет? Хотя не говорите. Мне этого не нужно. Только скажите, вот вы ездите из города в город, из страны в страну, видите всех людей. Вы счастливы? Не подумайте обо мне плохо,  просто вы производите впечатление очень несчастного человека, - он отодвинул кружку и смотрел уже на меня в упор.
   -- Я глубоко несчастен. Но самое ужасное не в том. Я глубоко несчастен только лишь по своей собственной глупости. Я годами кормил себя совершенно безрассудными мыслями, и теперь идет обратное действие. Ах, вы думаете я страдаю? Страдать не самое страшное. Я стал бесчувственен. Вы, конечно, думаете, что для меня все кончено? И тут вы промахнулись. Ужас ситуации еще подчеркивает моя надежда, которая никогда не покидала меня. Я все еще думаю, что где-нибудь меня ждет что-то, чего я так сильно желаю. От этого я становлюсь еще более бесчувственным, и этот нехитрый процесс движется изо дня в день. Я все больше и больше тону в болоте собственных представлений. Недурно, не так ли? – я скривил болезненную ухмылку. Хозяин сидел с лицом, полным сожаления. Но да на что мне были его сожаления.
   -- Бедный вы человек.
  Больше я ничего не услышал из этого прекрасного дома, которому был благодарен всем своим существом. Поезд отправлялся в два часа пополудни, он ехал все дальше на юг, где звезд на небе становилось все больше. Я же еще долго вспоминал тех добрых людей, приютивших меня в чудом городе. А потом и они стерлись из моей памяти, как стирается и исчезает все вокруг.