Ю.Гашинов
Балканское танго
(роман)
Ближнее Подмосковье
январь 1948г.
В мертвенно-блеклом, качающемся конусе света, рождённые чернотой свинцового ночного неба, роились и множились миллионы замерзших молекул воды, слепленных игрой природы в причудливые геометрические тела. Иногда, при порыве ветра, ложился светлый мазок на оконное стекло, за которым, как на фотографии, медленно проявлялось нечётко обозначенное тенями лицо.
Желтые рысьи глаза, со старческими вкраплениями, не мигая, следили за бесконечной феерией мельтешащих снежинок. И такой тяжелой разрушительной силой обладал этот взгляд, что чудилось — мигнут глаза, и закипит снег, испарится лёгкой, прозрачной дымкой, сольётся с низким облаком, приплывшим с севера. А небо над Москвой вдруг станет пронзительно голубым и бездонным, как во время лётного тушинского парада.
Скрипит, качается невидимый фонарь. От Меконга и Янцзы, до Одера и далее. Скрип—скрип, скрип—скрип. Над вахтами Печёрлага, магаданских и воркутинских зон. На стылых набережных Варшавы и Белграда. Над ажурной вязью Пражского града. Скрип—скрип, скрип—скрип, шаг вправо, шаг влево — попытка к бегству…
— Дыды товли — дыды пури*, — неожиданно сказал он по-грузински и удивился, поскольку бесконечно давно считал себя русским человеком, наверное со времён ссылки в Туруханский край.
Хлеб, хлеб, этим кнутом и пряником пользовались все правители, начиная от древнего Рима, а может быть ещё и раньше. «Хлеба и зрелищ!» — вот квинтэссенция желаний толпы. Что ж, хлеб народу мы дали. Полгода назад отменили карточки, открыли коммерческие магазины.
А зрелища у нас никогда не кончались — праздничные парады на Красной площади, показательные процессы над бывшими соратниками, встреча героев—челюскинцев и бесконечная колонна пленных, проведенная через Москву летом сорок четвертого. Спектакли достойные великого режиссёра Нерона. Смотрите, смотрите и запоминайте!
И кнутом, кнутом, до кровавых брызг и звериного воя. Бить, бить, бить…
Его учителя-соперники — Ленин и Троцкий, во время Гражданской, уничтожили продразверсткой в зародыше крестьянскую вольницу хлебных губерний и волостей. Так же поступил и он сам в тридцать третьем, когда с треском проваливалась коллективизация в Украине, на Кубани и Дону. Хитроумные украинские дядьки; и казаки, державшиеся до последнего за свое добро, частично вымерли. Другие подались на шахты, многочисленные стройки, а наиболее живучих согнали в колхозы. Одним ударом разом решились три проблемы — разорвались глубинные связи родов и погибла крестьянская община, на которую, в своё время, так уповал царский премьер Столыпин. Образовался избыток рабсилы, а колхозы утвердились как реальная форма хозяйствования, предложенная партией.
Этот путь был единственно возможным для русского народа и соответственно «младших братьев».
В своих многочисленных теоретических работах по национальному вопросу товарищ Сталин каждым абзацем утверждал примат русской нации. Себя же Сосо идентифицировал как лучшего представителя этого народа, иначе не занимал бы пост Генерального секретаря третий десяток лет. «Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам укреплять и расширять Союз республик.
___________________________________
*Дыды товли — дыды пури (груз.) — много снега —много хлеба
Клянёмся тебе, товарищ Ленин, что мы выполним с честью и эту твою заповедь» — такую речь произнёс он над гробом Ильича. И жизнь показала, что слов на ветер товарищ Сталин не бросает. Западные Украина и Белоруссия, Буковина, Литва, Латвия, Эстония. После войны — восточная Пруссия, Сахалин, это ли не доказательства.
Вот царь Петр (историки намекают на добрую толику в его жилах грузинской крови) также радел о государстве российском, как ни один самодержец. И держава его трудами приростала. А извели свои, приближённые, не без помощи Англии. Ибо выгода Лондона от последующей пятнадцатилетней смуты на Руси оказалась чрезвычайной.
Куда не коснись — всюду Англия!
Страны социалистического лагеря сегодня уверенно идут по пути, намеченному старшим братом. Почти все.
Только Тито! Маршал Тито, с толстыми женскими ляжками, шене деда мовтхан, не желал пребывать в едином строю дружных народов, объединенных коммунистической идеей.
Генералиссимус на минуту отошёл от окна, набил трубку табаком из трёх распатроненных папирос, прикурил от самодельной зажигалки, подаренной ему в восемнадцатом году под Царицыным безвестным тогда артиллеристом Николаем, ныне начальником его личной охраны — генералом Власиком.
Вчера, во время прогулки по территории дачи, он дважды замечал за стволами огромных елей неуклюжие фигуры в длинных шинелях. Непорядок. Охрана должна быть невидима, но присутствовать везде, как воздух. Разжирел бывший артиллерист, перестал ловить мышей.
Неожиданно на ум пришли детские стишки:
Не было гвоздя —
Подкова
Пропала.
Не было подковы —
Лошадь
Захромала.
Лошадь захромала —
Командир
Убит.
Конница разбита —
Армия
Бежит.
Враг вступает в город,
Пленных не щадя,
Оттого, что в кузнице
Не было гвоздя.
Этот еврей Маршак совершенно по марксистски выстроил причинно-следственные связи. Дать ему что ли звание профессора философии? Нет, наверное, лучше сделаю его лауреатом Сталинской премии. Пишет чётко, убедительно и доступно. Такой стиль очень импонирует товарищу Сталину.
Как он ответил в полемике на статью Ленина о великодержавном шовинизме! Эти «великороссы» Бухарин, Рыков и Троцкий полностью поддержали сталинские аргументы, а потом, уже вдогонку, подключились Дзержинский с Каменевым. Ильич вдруг остался в одиночестве и только силой авторитета склонил делегатов съезда Советов к образованию союзных, достаточно самостоятельных республик.
Но и тогда Сталин настоял на своём, и две советские республики — Хорезм и Бухара остались вне состава государства. Формально — потому, что являлись не социалистическими, а фактически из-за слишком большой независимости от решений центра.
И эту вольницу он смог ликвидировать за пару лет. Удельные князьки не нужны никому.
А Тито! По сути дела обязанный нам дважды жизнью, в последний раз вывозили на самолёте из окружения под огнём немецких танков. По пальцам можно пересчитать уцелевших его сподвижников. Остальные полегли на Неретве. И надо же — набрался сил, обнаглел и даже не приехал в декабре поздравить. Эти Торезы-шморезы, Тольятти, Димитровы, Ким Ир Сены кушают с руки, приручены давно.
Сталин негодующе покачал головой — господин Тито (какой он нам товарищ) противопоставил себя партии, нет возвысился над партией и превратился в божка южных славян (такой Перунчик). И нет более страшного врага для партии, чем переродившийся функционер и его клика.
Вот и родился первый абзац завтрашней передовицы в «Правде» и хорошо бы карикатуру, злую, уничижительную, чтоб сделали Кукрыниксы.
Пора дать бой клятвопреступнику. Если бы не поддержка Англии и Америки всё решилось бы быстро и просто — на войсковую операцию хватит суток. Выбросить парашютный десант на Белград, а танки своим ходом из Венгрии, и всё. Легли спать при Тито, а проснулись при…
Карманных югославских вождей с неудовлетворёнными амбициями, здесь в Москве сидят человек шестнадцать, готовый ЦК. Тот же бывший министр иностранных дел Радован Стафич, или Пётр Млинар — герой войны. Пожалуй всё таки Радован, он серб, а не хорват, как Тито и Пётр.
Сталин глубоко затянулся, выпустил клуб дыма, прошёлся по комнате.
Эта старая проститутка Англия никак не смирится с потерей былого величия. Перезрелой красотке повезло, что она была замужем за хитрым бульдогом Черчиллем. В дальновидности ему не откажешь. Именно он сформулировал концепцию: «Кто владеет Балканами — владеет Европой». И не только теоретизировал. Забрасывал из Бари оружие, продукты и диверсионные группы в народно-освободительную армию Югославии; покупал на корню целые отряды союзников Германии — усташей и чётников. И если бы не греки, воевавшие сначала с итальянцами и немцами, а потом с англичанами, то геополитическая карта Балкан возможно была бы сегодня окрашена в цвета Юнион Джека.
В открытую столкнуться с Вашингтоном и Лондоном сейчас, когда у нас ещё нет бомбы, равносильно политическому самоубийству. Лаврентий — хитрый мингрел, со своими бородатыми мудрецами все тянет и тянет, ссылаясь на объективные трудности. Надо будет в конце месяца заслушать его на заседании Политбюро. Не можешь — незаменимых людей нет, вот Абакумов — чем не фигура?
А Англии мы противопоставим безумных фанатиков-мусульман. Благо три четверти её настоящих и бывших колоний живут по заповедям Аллаха — Афганистан, Иран, часть Индии, Ливия, Кувейт, Трансиордания. На территории Палестины, это опять же подмандатная территория Великобритании, расшевелим евреев, они заядлые.
Первые шаги по созданию независимого государства Израиль нами уже предприняты по дипломатическим каналам. Пусть себе собираются пейсатые всего мира под крылышко мамаши Голды Меир. Он даже разрешил ей беспрепятственно провести встречи с иудеями Москвы. Заодно и выявили сколько у нас осталось ещё потенциальных изменников Родины. И коммунистическую партию Израиля организуем, поставим нашего человека. Лазарь Каганович подберет кого-нибудь толкового из своих.
Помнится, ещё в июне сорок шестого на заседании Политбюро было дано указание срочно воссоздать в Палестине нелегальную агентурную сеть. Спустя два месяца Судоплатов доложил, что три офицера Гарбуз, Семенов и Колесников, залегендированные в Румынии как евреи, прошли в Палестину и обосновались в Хайфе. При этом Колесников наладил надёжный канал по доставке в Израиль трофейного немецкого оружия и противотанковых гранат. Параллельно, через Чехословакию по линии МГБ, Григорий Хейфиц отправлял в святые места добровольцев — советских офицеров-евреев, имеющих боевой опыт диверсионно-разведывательных действий.
Кстати, нелегал Беер, выведенный Орловым в Палестину из Австрии в тридцать восьмом, за десять лет сделал головокружительную карьеру в израильской армии. Да и кавалер «Красного Знамени» Моше Даян, получивший орден под Киевом из рук Рокоссовского, против конкретной нашей помощи не возражает. Вот так по кусочку и соберём мозаику.
Прозорливость и обстоятельность — вот что отличает вождя от серой массы! Делать каждое дело так, чтобы при любом исходе очутиться в выигрыше. Умный полководец Наполеон, а свою страну привел к краху. Или Титлер, Сталин усмехнулся ошибке, покатал словечко во рту, а что, неплохо, надо будет рассказать Лаврентию и в газету подбросить. Даже вероломный Гитлер, в конечном итоге, послужил тому, что Советский Союз вошёл в первую тройку мировых держав. Да ещё перекроив карту мира в свою пользу.
Все эти народно-освободительные исламские движения тоже возникли не на пустом месте. Запад ещё только раскачивался, не решаясь признать РСФСР, а наши дипломатические миссии вовсю развернулись на ближнем Востоке. Мусульманская секция «Коминтерна», четвертое бюро иностранного отдела ВЧК, занимавшиеся исключительно шиитским и суннитским миром. Зерна брошены были вовремя и в благодатную почву. Подкармливали этих эмиров, шахов и шейхов достаточно щедро. К двадцать второму году только в Турции активно работали более четырех тысяч агентов Разведупра.
При наличии большого числа разведывательных органов, между которыми постоянно велась скрытая война за сферы влияния, Сталин использовал проверенную веками формулу: «Разделяй и властвуй». В августе двадцать первого года, на закрытом заседании ВЧК, Разведупра и Коминтерна было принято следующее положение:
«I. Представитель Коминтерна не может в одно и то же время быть и уполномоченным ВЧК, и Разведупра, и наоборот, представители Разведупра и ВЧК не могут выполнять функции представителя Коминтерна.
II. Представители Разведупра и ВЧК ни в коем случае не имеют права финансировать за границей партии или группы. Это право принадлежит исключительно Исполкому Коминтерна.»
Он в который раз восхитился своей памятью. Держать в голове тысячи событий, фамилий и резолюций — таких людей в мире единицы.
Жаль не получилось в сорок шестом с Грецией, значит ударим в подбрюшье маршалу из Албании. Довольно усмехнулся, подошёл к письменному столу, не глядя набрал две цифры на телефонном диске.
— Говорит товарищ Сталин (будто бы по этому телефону мог звонить кто-нибудь другой!), товарищ Глазков подготовьте на завтра к двадцати трем ноль-ноль справку по Албании. И пусть из отдела Мамсурова подберут три-четыре кандидатуры боевых офицеров, имеющих опыт работы на Балканах, и в частности, в Албании. Личные дела должен доставить сам Хаджи в ноль тридцать пять.
Глазков проходил как куратор ЦК по ведомству политической разведки, а Хаджи Мамсуров — супердиверсант, активно работавший ещё с времён Испании, числился за военной разведкой.
Человек не может любить правую руку и испытывать антипатию к левой, так не бывает. Но, в становлении военной разведки Генералиссимус принимал самое непосредственное участие как член Реввоенсовета в октябре восемнадцатого года. Задача, которую он собирался поставить военным, требовала максимальной отдачи и предусматривала наличие определённых специфических навыков. Значит всё таки правая рука.
Черчилль вел игру с Тито, а мы поставим на товарища Энвера Ходжу. Албанский народ хорошо показал себя во время войны и сейчас единодушно поддерживает нашу линию. В военных академиях и по линии МГБ сегодня в Союзе проходят обучение около трёх тысяч проверенных товарищей. А куда направить энергию этих башибузуков мы определимся. Кажется они потомки фракийцев, значит прямые наследники Спартака. Вот редактор «Правды» и обыграет данный исторический факт. Коммунизм плюс исламская ментальность — мина, способная взорвать Югославию изнутри.
Товарищ Энвер Ходжа постоянно просит оружия и продовольствия. Сталин отметил, что оружие всё-таки стоит на первом месте, они же горцы и не мыслят жизни без винтовки.
Мы дадим требуемое и даже больше, предоставим возможность заработать на продаже автоматов, винтовок, миномётов и горных пушек. Покупатели на хороший товар всегда найдутся — греки, арабы, баски, ирландцы, те же евреи, все, кто борется с британцами. Враги наших врагов — наши друзья.
А операцию назовём… «Балканское танго». Прекрасный танец изобилующий интригой, резкими поворотами, стремительными движениями и томными взглядами лицом к лицу… Да, «Балканское танго»!
* * *
Если встать у Андреевской церкви лицом к Днепру и взглянуть поверх голов туристического люда, толкающегося у разнокалиберных столиков с поделками, сувенирами, офицерскими папахами, фуражками, керамическими ангелами и пастушками, а потом ненавязчиво влиться в празднично-беззаботный поток зевак, любопытных искателей редкостей и поплыть в этой шумной многоязыкой толпе мимо кофеен, выставочных залов и галерей, мимо угрюмого замка, где по слухам и сегодня водятся ещё привидения, поклониться скромному двухэтажному домику под тринадцатым номером, чьи окна бликуют синим зимним вечерним светом даже при ярком августовском солнце, затем, через двадцать шагов, свернуть налево в заброшенный двор, с унылыми мусорными баками, из которых кажется никогда не вывозят отходы, с непременным запахом кошачьего присутствия, вчерашней блевотины и вечной нищеты, то уткнётесь в затрапезную табличку над широкой старинной дверью: «ПКТИ. Отдел теплоизоляции сетей».
Ну что ж, повезло отделу с домиком в центре Киева. И только опытный взгляд может отметить некие несуразности — укрепленные массивными решетками окна, с хитрыми матовыми стеклами не позволяющими заглянуть во внутрь любопытному глазу. Мощная антенна, более подходящая для телерадиоцентра. Если уж присмотреться более детально, то по периметру здания обнаружатся глазки телекамер слежения. Опять же это ни о чём не говорит. Может быть у тепловиков такие причуды…
На самом деле это святая святых Управления Службы безопасности Украины — архивный отдел. В глубоких сводчатых подвалах из красного кирпича, где до революции хранились в громадных бочках винные запасы торгового дома купца Разина, нынче сконцентрированы такие объемы человеческих эмоций, страстей и боли, предательства и редкого благородства, что кажется в один прекрасный миг сводчатые стены лопнут, как кожура переспелого ореха, вспучатся в медленном атомном взрыве и вся волна психического негатива вперемешку с битым кирпичом накроет Киев чёрной удушливой мглой. И утонет в ней дежурный прапорщик у вертушки на проходной, и все остальные десять человек сотрудников в различных офицерских званиях. И останутся только плавающие во мгле два мусорных бака и неистребимый кошачий запах…
Подполковник «Службы безпеки Украины» Борис Петрович Скирко считал себя, по большому счету, счастливым человеком. Действительно, жизнь удалась с момента рождения. Светловолосого, сероглазого ангелочка аист принёс не в безмужнюю семью уборщицы четвертого общежития Моти Пащук, временно прописанной там же, в помещении бывшей бытовки. И мамой его не стала одинокая горбатенькая училка русского языка, как у его одноклассницы Людки Чекуновой. После всех пред- и послеродовых хлопот младенец появился в уютном четырехкомнатном коттедже первого секретаря райкома. Это при том, что восемьдесят процентов населения райцентра обитало в частных домишках с туалетами—скворечниками на улице, с колодцами, печным отоплением и прочими нерадостными бытовыми проблемами. Для остальных счастливчиков посёлка городского типа предназначались двухэтажные панельные хрущёвки, где метров квадратных на каждого хрущёвского индивидуума приходилось где-то по четыре, не более; с крошечными кухнями, совмещёнными санузлами и вечно не работающей канализацией.
Так что с родителями Борису явно повезло. Район-то был непростой. Лет тридцать тому назад экспедиция геологов обнаружила богатейшую россыпь редкоземельных элементов в окрестностях посёлка, да ещё почти у самой поверхности земли. К тому времени атомную бомбу уже рванули на Тоцком полигоне и страна стояла на пороге космической эры. Естественно это требовало новых сплавов и композитов, немыслимых без вышеупомянутых элементов. Стройку начали в считанные месяцы, а парторгом от ЦК был назначен Пётр Андреевич Скирко, до этого побывавший в роли областного комсомольского вожака, затем главного редактора правдивой, опять же областной, газеты.
Для руководства будущего комбината, на окраине посёлка в сосновой роще было в срочном порядке выстроено четыре коттеджа, разбит цветник и воздвигнут фонтан в центре клумбы, украшенный плюющимися водой лягушками. При детальном рассмотрении морды земноводных очень напоминали гневное лицо Петра Андреевича во время строительных оперативок. Случайно так получилось, или сие обстоятельство являлось скрытой акцией по дискредитации роли партии, неизвестно. Но лягушек убрали, заменив на идеологически выдержанных лебедей. В судьбе коммунистической партии эта птица, как оказалось в дальнейшем, играла очень знаковую роль, ибо возникала на экранах телевизоров в каждый переломный момент под музыку бессмертного композитора Чайковского.
Но вернёмся к нашему герою. Боренька рос в меру добрым общительным мальчиком. Лазил с пацанами по заборам, мастерил луки, самопалы. Из фольги и обрывков киноплёнки, сгорающей со страшной силой, соорудил ракету. Но не рассчитал траекторию полёта, поскольку не слышал ни о Кибальчиче, ни о Циолковском и неуправляемый снаряд взорвался прямо на чердаке, где младший Скирко оборудовал свой мыс Канаверал. С последствиями небольшого пожара справились домашними силами в лице домработницы Валентины. Вечером, при «разборе полётов» основным аргументом выступил ремень Скирко старшего, после чего военно-космическая тема была исчерпана полностью.
Как и все его одноклассники Боренька прошёл безболезненно стадию пионерского детства и школьной комсомольской юности. Благодаря внешним данным и врождённой бойкости был участником областных слётов, пионерских парадов, комсомольских митингов, посвящённых защите борющейся с американским игом Латинской Америки. Красивый породистый мальчик с одухотворённым лицом чеканил с трибуны:
«Нас водила молодость в сабельный поход,
Нас бросала молодость на кронштадский лёд.
Боевые лошади уносили нас…»
При этом он искренне верил и где-то даже представлял себя юным комиссаром, таким большевистским Алёшей Поповичем. Аскетические же аспекты богатырской жизни волновали его значительно меньше. С детства существовал ряд запретов, которые нарушать было невозможно — не приводить друзей в дом, не выносить еду на улицу и не болтать языком о взрослых разговорах в семье. Зато, в порядке компенсации, Борис ежегодно получал лето в Артеке или «Молодой гвардии», а в более взрослом возрасте в международных спутниковских молодёжных лагерях Сочи, Паланги и Казани. Характерной особенностью привилегированных мест отдыха было отменное питание, комфортные условия быта и значительное преобладание привлекательных лиц женского пола, чему, потерявший невинность в девятом классе юноша, несказанно радовался.
Будучи неплохим психологом, Борис умел подобрать ключи к педагогам, которых он снабжал ненавязчиво новинками литературы из домашней библиотеки. Отцу, каждую пятницу, завозили с базы книготорга пять—шесть стопок книг — детективы, фантастика, поэзия и мемуары. Остатки подборки затем спускались вниз по инстанции, к секретарям и зав.отделами.
Одноклассников больше интересовали гоночный велосипед, позже мотоцикл «Ява», американские сигареты и экзотические бутылки с виски «Джонни Уокер», водкой «Смирнофф», коньяком «Наполеон» из погребка Петра Андреевича. Ни один школьный праздник, оканчивавшийся застольем на чьей-нибудь свободной «хате», без Бориса был немыслим. А о том, как младший Скирко, собравшись с классом в трёхдневный пеший поход по местам боевой славы, притащил полный рюкзак апельсинов, легенды по школе ходили несколько лет, естественно с оттенком восхищения.
Деятельность Петра Андреевича не ограничивалась только посевной и уборочной компаниями. Еженедельно оборонный отдел ЦК проводил селекторное совещание по итогам работы комбината. Требовались отчеты по идеологической пропаганде, как раз в это время прошла волна чтений бессмертных творений генсека — «Малая земля», «Целина». Существовали проблемы ветеранов, образования и медицины. В постоянном догляде нуждалась старенькая мать первого лица республики, наотрез отказавшаяся переезжать к сыну в Киев. Раз в десять дней из областного центра привозили пару профессоров—медиков, а после осмотра высокопоставленной бабушки секретарь райкома накрывал для остепенённых докторов хлебосольный стол. Отсюда и повод появлялся — лишний раз позвонить наверх, доложиться. Не без пользы для дела.
Неутомимые хлопоты хозяина района были в столице отмечены и поощрены. Сначала делегированием на двадцать второй съезд партии, где он удостоился чести быть представленным Самому, а через три месяца последовал перевод в обком на должность завотделом, который курировал предприятия «девятки». Тем самым, комбинат по-прежнему остался головной болью старшего Скирко.
Соответственно и десятый выпускной класс Борис оканчивал в областном центре, в элитной школе для маленьких детей больших ответственных работников. К чести своей, Скирко младший учился отменно и по ряду обстоятельств, включавших и наличие в доме богатейшей библиотеки, отличался от сверстников широким кругозором и фундаментальными знаниями истории, в том числе и истории партии. По крайней мере, так было отмечено в выпускной характеристике.
Вопрос о будущем высшем образовании юноши обсуждался в семье неоднократно. Мама, педагог в прошлом, предлагала университет, сам Борис мечтал о карьере дипломата. Выслушав в очередной раз вариации на тему образования, насквозь реальный в этой жизни Пётр Андреевич заявил: «Пойдёт работать инструктором в райком комсомола, поступит на вечерний факультет металлургического института, дальше как Бог даст».
Кто патронировал Борису — Бог или бородатые апологеты коммунистической идеи — истории неизвестно, но карьера сложилась. С должности второго секретаря райкома комсомола был зачислен на службу в органы госбезопасности. Окончил институт КГБ — в обиходе именовавшийся «школа 101». За участие в серьёзной разработке группы диссидентов получил в течение четырёх лет две внеочередные звёздочки на погоны и отбыл, после прохождения языковых тестов в Москве, под дипломатическим паспортом, вторым помощником резидента при посольстве СССР в Бельгии. В промежутках между учёбой и подвигами, Борис женился на дочери старинного приятеля Петра Андреевича — председателя колхоза, между прочим, Героя Соцтруда, это был ещё один плюс в анкету.
Внешне привлекательная Анжела, несмотря на героического родителя, была ещё та стерва, любила вещи как моль и никогда ими не насыщалась. Вдобавок оказалась ещё и фригидной, с кучей сексуальных табу. Поэтому три года загранкомандировки прошли под знаком сурового воздержания. Контроль, как минимум, был двойной, или даже тройной, если считать недремлющее око парторганизации, службы собственной посольской безопасности и контрразведку натовского супостата.
Если верить статистике, большинство разведчиков проваливаются в момент контакта с агентами, при приёме или передаче информации. Увы не выпал из этого ряда и майор Скирко. Заловили его как раз на выемке информации из тайника. И материалы то были бросовые — план проведения осенних учений северного сектора НАТО. Но вони образовалось предостаточно, начиная от ноты протеста правительству СССР и кончая фотографиями, телевизионными репортажами и массой статей в газетах. В двадцать четыре часа, опальный майор-дипломат вместе с семьей, десятого мая тысяча девятьсот девяносто первого года вылетел в Москву.
Получив соответствующее вливание во все дырки, и написав кучу объяснительных, был уволен в запас. С тем и убыл на поправку здоровья к берегам Днепра. В усадьбе тестя пролежал в черешневом саду на удобном топчанчике, предаваясь горестным думам, пять дней. Затем отошёл, устроил бездельнице Анжелке маленький скандал, специально его спровоцировав и, на пике ссоры, отбыл в областной центр.
Навестив родителей, останавливаться у них всё же не стал , передал подарки, в предотъездной спешке купленные в «Дьюти Фри». Снял в этот же день на месяц двухкомнатную квартиру, благо валюты хватало, и пустился в тщательно продуманный загул. Причём женщинам отводилось в этой акции едва ли не последнее место.
Обильные застолья были предназначены для нужных людей — бывших соучеников, друзей по комсомолу, иные из которых возглавили коммерческие центры научно-технических творчеств молодёжи, кооперативы, банки. Другие же сидели в обкоме партии и облисполкоме не на слабых должностях. За три с половиной года отсутствия в Союзе, Борис безнадёжно отстал от друзей в понимании происходящих событий. Всё, что было не запрещено, оказывается имело право на жизнь. И ловчило, химичило, продавало, обменивало и отнимало да так, что только треск стоял от ломающихся рёбер, зубов и черепных коробок.
Ни отец, ни тесть в этом новом мире не ориентировались. А бывший генсек, в одночасье оставивший партию и пересевший во вновь изобретенное кресло президента страны, часами произносил сумбурные речи, непонятные никому и напоминавшие мантры, расплодившихся по всему Союзу кришнаитов.
И сдавал своих бывших соратников по одному и целыми пачками. Большая половина народа очутилась в роли часовых, охранявших никому не нужный склад, при этом разводящий просто дезертировал и сменить замаявшуюся голодную охрану было просто некому.
Но, Борису вроде бы повезло — взял его к себе в процветающую фирму со звучным названием «Циркон» бывший ведущий инженер номерного завода, а ныне легальный миллионер Валентин Килимов. Когда-то, во времена оные, старший лейтенант Скирко прихватил Валентина на диссидентской литературе. Но ломать жизнь парню не стал и вербанул его в качестве секретного сотрудника. Комбинация оказалась удобной для обоих. Деньги на агентурные расходы делились пополам, иногда прогуливали их на пару, а расписки на полную сумму вознаграждений подшивались в дело Килимова. Естественно, Валентину обеспечили и приличный рост по службе. К отъезду Бориса в Бельгию ведущего инженера, кандидата наук величали уже по имени отчеству.
На должности начальника службы безопасности, плюс десять процентов акций «Циркона», Борис встретил августовские события и последующий распад СССР. Анжелка, на восьмом месяце беременности, сидела в селе у родителей, но рожать собиралась в городе. За сущие копейки Борис, с подачи Килимова, приобрел на одной площадке две двухкомнатные квартиры в доме сталинской постройки. После евроремонта с перепланировкой, получилось уютное просторное жильё, куда не стыдно было привезти будущую роженицу. Тем более, что контейнеры с мебелью, посудой и другой трихомудией пришли из Бельгии полтора месяца тому назад и уже застоялись на складах фирмы.
Декабрь девяносто первого года оказался насыщенным событиями серьёзными, значимыми, можно сказать переломными. Сначала родилась дочь. Слава Богу, роды прошли нормально и старшие Скирко и героические Шелудько получили долгожданную ляльку. И если председатель колхоза ещё как-то барахтался в это смутное время, организовав совместно с бывшими евреями, а теперь американцами, заводик по производству чипсов, то Пётр Андреевич, оставшийся не у дел и, как следствие, потеряв смысл жизни, прикипел к внучке всеми фибрами души. Отдавал малой Анастасии нерастраченные, в силу своей бывшей партийной занятости, отцовские чувства. Пеленал, купал дитё, выгуливал в сквере в коляске. Соответственно, обзавелся кругом знакомых молодых мамаш и был в курсе всех тонкостей ухода за грудным ребенком.
Двенадцатого декабря Килимов, направившийся в Венгрию для заключения огромной сделки на сумму в четыре миллиона долларов и вёзший в своей «Мазде» восемьсот тысяч налички, в качестве аванса, погиб с охранником и водителем в автокатастрофе. Небольшой румынский автобус с дикими «челноками», не доезжая сорока километров до Мишкольца остановился на обочине, за десять минут до полуночи по требованию пассажиров. Притомлённые в дороге большим количеством вина, потомки даков обступили сзади транспорт, полностью закрыв габаритные огни. Вылетевшая из-за поворота на скорости сто двадцать километров «Мазда» врезалась в машину, попутно размазав четырёх незадачливых туристов. Венгерская полиция, прибыв на место проишествия, подробно восстановила обстоятельства аварии. Но деньги испарились.
Кредит в банке был взят под залог имущества «Циркона» на три месяца под сумасшедшие проценты. Пятиэтажное здание офиса, автопарк на семнадцать КАМазов и два самолёта отошли к банку, вместе с участком земли в десять гектаров, арендованным и оплаченным вперед на двадцать пять лет. Катастрофа, только так и можно было назвать эту ситуацию. Усугубилась она и тем, что личные сбережения всей семьи Скирко — пятьдесят тысяч зелени, вложенные в акции фирмы — ляпнулись безвозвратно. Затевать же новые пьянки—гулянки было не на что и негде.
Просуетившись в безнадёжной борьбе с кредиторами весь январь и выяснив, что неудачников в бизнесе никто не жалеет и не желает в качестве партнера, Борис Петрович, пользуясь остатками отцовских связей, еле втиснулся в Службу безопасности Украины, трансформировавшуюся из бывшего славного КГБ СССР. Да и то на самую не престижную работу в архиве, но в столице. Хорошо, что хоть квартиру удалось обменять без особых потерь.
По прошествии определенного времени майор понял, что маленькую копеечку можно зашибать и копаясь в архивных делах. Например, известный бизнесмен и депутат Верховной рады, объявлявший себя абсолютным поборником демократии и незалежности, выкупил папочку с личным своим досье секретного сотрудника за тысячу долларей. Конечно, Борис продешевил, информация стоила раз в десять больше. Но, опыт, как и аппетит приходят со временем. Те, кто не желал делиться неправедно нажитыми деньгами, в один прекрасный момент оказывались на острие журналистского пера. Благо за жареные факты редакция выплачивала немалые суммы.
Жизнь потихоньку налаживалась, дочка подрастала, раздобревшая после родов Анжела, получила возможность одеваться в приличных бутиках, где продавались вещи престижных модельеров, недоступные даже в прошлой советско-бельгийской жизни.
Помятуя правила игры, Борис Петрович не забывал вовремя покланяться начальству в табельные праздники и просто так без повода. В Управлении прослыл свойским мужиком, не жлобливым, готовым организовать междусобойчик в прикормленной баньке с проверенными девочками. Поэтому и подполковничью звезду на погон получил на третьем году службы и медальку, хоть небольшую, завалящую, но уже украинскую. Кстати сказать, очень эффектно смотревшуюся в ряду советских юбилейных наград на парадном мундире.
Архивное дело, лежавшее перед ним на столе, имело три грифа «совершенно секретно» — НКВД, МГБ и КГБ и красный штамп «Подлежит хранению без срока». По дипломатическим каналам пришёл запрос на некоего Яшника, весьма крутого бизнесмена из Нью-Йорка, просившего о выдаче въездной визы. Весь фокус заключался в том, что этот Яшник, бывший гражданин СССР, за восемь лет пребывания в США раскрутился настолько, что официально задекларировал годовой доход в сто тридцать миллионов долларов. А большому шефу Бориса, край как нужен был надежный канал для легализации денег, полученных от торговли оружием.
В своё время, когда Горбачёв и Шеварнадзе бездарно провели компанию по выводу Советских войск из Венгрии, Польши и Германии, многомиллионные запасы оружия, боеприпасов и военной техники вывозились эшелонами и складировались прямо в открытом поле, без всякого учёта и надлежащей охраны. И этих складов в Украине образовалось более двадцати. Такую серьёзную тему не могла пропустить криминальная братва и за год, буквально даром, все преступные группировки были вооружены с запасом пистолетами, автоматами, гранатами. Некоторые паханы для форсу выкупали даже БТРы. Но остатков оружия было столько, что ни одна неофициальная структура не смогла переварить такие объёмы и за дело взялись военные, под прикрытием крупных чиновников из службы безпеки, таможни и налоговой администрации.
Дело оказалось весьма перспективным и прибыльным. Самое главное — страховка операций проводилась на высшем государственном уровне, куда отправлялся регулярный денежный куш в свободно конвертируемой валюте. Но, это для высокого начальства. К среднему звену исполнителей офшорные счета не имели никакого отношения. Шеф Бориса, да и он сам получали черным налом. Хранить эти деньги в банках однодневках или трастовых компаниях было бы идиотизмом. Примеров в окружающей жизни хватало. А заныкивать валюту по углам квартиры, при теперешнем уровне преступности, очень рискованно. Убивали и за двести долларов.
Система была отработана до мельчайших деталей на всех уровнях от заместителя по тылу министра обороны, до старших прапорщиков складов вооружения. Существовала конечно и легальное прикрытие — государственная фирма — «что-то там экспорт». Однако восемьдесят процентов техники, вооружения и прочих армейских причиндалов уходило по нелегальному каналу под видом запчастей к сельхозмашинам, химических препаратов, давальческого сырья. И обороты были нешуточные, только за две компактных установки дальнего обнаружения ракет, маленькая арабская страна заплатила шесть миллионов гринов. Груз отправили через Одессу с партией электрогенераторов для ветряных электростанций, замаскировав под блоки управления. Причем таможню не пришлось даже подмазывать, прошло без запинки.
За этим Яшником много чего нашлось: и отсидка, и папаша — расхититель социалистической собственности, и мамаша — швея-надомница без патента, и сомнительные связи с иностранцами, и мутный, непонятный коллекционер приемщик стеклотары Хурумов, чья коллекция ещё в советские времена оценивалась в несколько сотен тысяч долларов. Был ещё один послеотъездный материал на Рыжего, совершенно дохлый, поскольку договора об экстрадиции между Украиной и США не существовало. Копали дельца по наводке ментов в девяносто пятом на перспективу. И, как оказалось не напрасно.
— Что ж, посмотрим дело Хурумова.
Борис открыл дерматиновую папку. С первой страницы дела прямо на него глядел с пожелтевшей фотографии худощавый майор, в полевой гимнастёрке с перекрещенными портупейными ремнями. Глаза строгие, немного выцветшие на снимке, но угадывался серый цвет. Резко выраженная складка кожи между бровями. Твердый волевой подбородок с небольшой ямочкой, белесоватый шрам на левом виске.
Тот ещё волчара. Почитаем, что там в анкете. Борис Петрович водрузил на нос тоненькие модные очки без оправы. В это время затренькал мобильный телефон во внутреннем кармане пиджака. На экранчике высветился Анжелкин номер. Не ко времени — подумал Борис и отключил связь.
Да, мобильный телефон как пионерский галстук. Сначала носишь с гордостью, а потом начинаешь тихо ненавидеть. Вернемся к делу…
1. Фамилия Хурумов
2. Имя, отчество Сократ Георгиевич
3. Дата рождения одна тысяча девятьсот десятый год
4. Место рождения г.Владикавказ (Орджоникидзе)
5. Место жительства г.Москва, ул.Куйбышева 17, кв.32
6. Национальность и гражданство (подданство) осетин, гражданин СССР
7. Паспорт нет.
8. Род занятий военнослужащий (военный связист)
9. Социальное происхождение из крестьян
10. Социальное положение (род занятий и имущественное положение)
а) до революции иждивенец
б) после революции иждивенец, боец РККА, комсостав РККА
11. Состав семьи:
1. Отец — Георгий Умарович Хурумов, одна тысяча восемьсот восемьдесят шестого года рождения, из крестьян,. член ВКП(б) одна тысяча девятьсот шестнадцатого года, активный участник революции, командир погранотряда ТуркВО, награжден именным оружием, орденом Закавказской федерации. Погиб в тысяча девятьсот двадцать восьмом году в боях с басмачами. Похоронен в кишлаке Новруз.
2. Мать — Ставрула Костовна Хурумова (Иссимиди) одна тысяча восемьсот девяносто третьего года рождения, из крестьян, беспартийная, учитель начальных классов СШ №172 г.Москвы, участница ВОВ, капитан запаса, проживает совместно со мною. Родственников за границей не имею.
12. Образование (общее, специальное) среднее законченное 1927г; военное — курсы связистов ОСОАВИАХИМ 1928г, школа особого назначения НКВД СССР 1932г, разведывательные курсы усовершенствования комсостава 1946г. Владею русским, греческим, испанским, немецким (тирольский диалект), итальянским языками. Читаю и объясняюсь без словаря.
13. Партийность (в прошлом и настоящем) Член ВКП(б) с 1934г. Партбилет №175146. Партийных взысканий не имею.
14. Каким репрессиям подвергался: судимость, арест и др. (когда, каким органом и за что)
а) до революции — нет
б) после революции — нет
15. Какие имеет награды (ордена, грамоты, оружие и др.) Советские ордена: «Красной звезды», «Красного знамени», «Отечественной войны» I степени; медали «За боевые заслуги», «За отвагу», «За победу над Германией». Югославская «Партизанская медаль».
16. Категория военного учёта запаса —
17. Служба в Красной Армии (Красной гвардии, в партизанских отрядах, когда и в качестве кого) боец РККА 1928—1929гг., курсант ШОН НКВД СССР 1932—1934гг. Инструктор, старший инструктор спецотдела «А» пятого Управления РККА 1935—1937гг., спецкомандировки 1937—1945 гг. Старший офицер пятого отдела, начальник штаба батальона спецназначения, начальник направления «Б» пятого отдела РУ ГШКА 1941—1942гг, 1942—1947гг. ГРУ ГШКА. Воинское звание майор.
18. Служба в белых и других к.–р. армиях (когда и в качестве кого) нет
19. Участие в бандах, к.–р. организациях и восстаниях нет
20. Пребывание за границей СССР — спецкомандировки: Испания, Франция, Греция 1937—1940 гг.; Италия, Югославия, Албания 1941—1944гг.; Германия, Швейцария 1945г.,Франция 1945г.
21. Сведения об общественно-политической деятельности — нет
Личная подпись
дата 14.01.1948г.
Подполковник хмыкнул, перевернул страницу.
— Так, объективка.
Что умели, так умели кадровики прежнего времени. Портрет был нарисован, даже не нарисован, а выписан, до мельчайших деталей. Где там скрыться от государева ока? Никак. До белья разденут, в постель заглянут, на улице присмотрят, чтоб под машину не попал, с классово чуждым элементом не пообщался.
Объективка.
Хурумов Сократ Георгиевич 1910 г.р. член ВКП(б) с сентября 1934 г., происхождением из крестьян. Политически грамотен, предан делу Ленина–Сталина. Морально устойчив, в быту скромен. Взысканий по службе и партийной линии не имеет. Физически крепок. Толерантен к большим дозам алкоголя. В совершенстве обладает специальными разведывательно-диверсионными навыками. Владеет радиоделом, снайпер. Артистичен, способен к перевоплощениям. Легко входит в доверие при личном контакте. Пользуется симпатией у женщин. В половых связях разборчив, стереотип — невысокая полная брюнетка.
В достижении цели настойчив и изобретателен. Предпочитает действовать автономно. При работе в группе стремится занять лидирующее положение. Бескорыстен. К еде мало требователен. Сохраняет активную боеспособность без пищи — неделю, без воды — тридцать четыре часа. Не курит.
По данным последнего обследования в спецлаборатории — психика устойчива, психомоторные реакции контролируются. Быстро ориентируется в обстановке, обладает хорошей памятью. Порог болевой чувствительности высокий, вестибулопатии не отмечено. Во сне не разговаривает. Физиологические отправления в норме. Характерных навязчивых движений не имеет. Гипнотическому воздействию не подвержен. Под действием психотропных препаратов реакция парадоксальная — аутизм, ступор!!
Загранработа (спецкомандировки)
Оперативный псевдоним: Орленко, Магриб, Фишер, Паш;, Есаул, Дервиш.
В составе диверсионной группы Х.Мамсурова (Ксанти) в Испанской республике, лично провел шесть акций за линией фронта. Уничтожено два танка, склад боеприпасов, самолёт «Дорнье», штаб полка одинадцатой пехотной дивизии, два взвода стрелков и солдат Гвардии сивиль. Захватил и доставил в разведотдел республиканской армии германского воен.специалиста (обер-лейтенант Люфтваффе).
Во Франции, под видом торговеца из Леванта, провёл закупку и переброску для республиканской армии шести английских самолётов—истребителей. Оказывал в Париже и Леоне финансовую поддержку когулярам*, ___________________________________
*Когуляры — профашистская партия во Франции
во время одной из встреч с руководителями партии был завербован резидентом немецкой разведки фон Риктеном (Абвер). После соответствующей проверки, получил связи с немецкой агентурой в Белграде, Стамбуле, Бейруте, Солониках. Работал в качестве маршрутного агента под псевдонимом абвера «Ферзь». В январе сорок первого года залегендирована гибель во время авианалёта ВВС Англии в районе Дюнкерка. Вернулся в СССР через Турцию. Направлен для прохождения дальнейшей службы в пятый отдел РУ ГШКА.
В период ВОВ осуществлял организацию диверсионной деятельности в партизанских отрядах на временно оккупированной территории Белоруссии, Литвы, Украины. В январе 1943 года, в составе самостоятельного контрразведывательного подразделения, на территории сопредельного государства Иран, участвовал в операциях по обезвреживанию двух групп немецко-фашистских диверсантов. С ноября 1944 года, разведывательно-диверсионная деятельность — командир спецподразделения в Триесте, Тиране, Афинах. Тогда же лично представлен маршалу Тито. Награжден югославской медалью. В январе 1945 года направлен для выполнения задания в район Тирольских Альп. По окончанию боевых действий, выведен в Швейцарию. С августа сорок пятого года пребывал в качестве следователя-дознавателя при Советской комиссии по репатриации в г.Париж. По возвращении — начальник направления «Б» в пятом отделе ГРУ ГШКА, до настоящего времени.
начальник отдела кадров
полковник МГБ /Сиротенко А.С./
Борис перевернул объективку назад, а кто утверждал? Размашистая подпись в правом верхнем углу принадлежала генерал—майору Мамсурову. Легендарная личность — советский Скорцени. Значит и фигурант этот, Хурумов, серьёзная фигура.
Резолюция Судоплатова: «Не возражаю».
Далее в личном деле нашлась резолюция написанная красным карандашом: «Подходит. Назначить непосредственным исполнителем операции «Балканское танго». И характерная летящая подпись И.Сталин.
Три страницы набросков и схем операции прикрытия, с перечнем исполнителей и подписями согласования. А в конце, среди бумаг, оказалась совершенно неожиданная выписка из медицинской карты института психиатрии им.Сербского: «Пациент Хурумов С.Г. 1910 г.р. страдает ретроградной амнезией, стойкой формы. Лечению и наблюдению подлежит по месту жительства. Профессор, д.м.н. генерал-майор Квашнин А.П., 16.02.1953г». И приписка, анонимным чётким почерком кадровика: «Комиссован 20.03.1954г. военно-врачебной комиссией КВО по ст.4 расписания болезней приказа МО СССР, без права ношения военной формы. Назначена пенсия МО по инвалидности I группы».
Что скрывалось за обстоятельствами приведшими майора Хурумова к полной инвалидности и что это за операция «Балканское танго» из личного дела было неясно. Добрый десяток лет отделял бывшего матёрого диверсанта от скромного приёмщика стеклотары, попавшего в поле зрения районного отделения КГБ, в связи с необычной страстью фалериста и собирателя холодного оружия.
«Что ж, так и доложим руководству. Здесь ловить нечего, надо искать к Яшнику другие подходы» — подумал подполковник, потянулся и набрал номер домашнего телефона — «Анжела, сегодня буду рано, пожарь картошку на сале…»
* * *
Двигатели гудели надёжно и ровно, после кратковременной болтанки на взлёте, на высоте десяти километров турбуленция воздушных масс практически не ощущалась. Несмотря на то, что за бортом по информации экипажа минус пятьдесят семь, в салоне бизнес—класса было уютно и тепло. . Вот уже четыре часа полёт над океаном проходил гладко, без неприятных и приятных неожиданностей, как обычно. Сколько за последние годы налетал он километров, наверное пару раз крутанулся вокруг шарика? Концы были немалые — Латинская Америка, Калифорния, Гаваи, Париж, Стокгольм, Венеция, два раза Пекин. Получается уже трижды совершил кругосветку. Что ж, мечтал пацаном повидать мир — вот он, хавай сколько влезет. Ан нет, кураж уже не тот, да и условия в этом украинском лайнере, скажем прямо хероватые. Кресла впритык, ноги не вытянешь. И еда скудненькая, без фантазии. Попросил у стюардессы сала с чёрным хлебушком. Могли бы на этом приличные деньги делать. Для бывших советских ностальгирующих бизнесменов — в охотку, для всех остальных экзотика. Нет, не положено, а положено четверть цыплёнка с кетчупом, кусочек сыра, джем, и тот американский. Стюардесса «видповила» — украинский дороже по себестоимости. И белый воздушный ватный хлеб, без всякого вкуса, вроде того облака, что проплывает под крылом.
Своим самолётом Рыжий лететь побоялся, хотя, конечно, понту для земляков было бы предостаточно. Дороговато, мыслимое ли дело — восемьсот долларов за паркинг в сутки, без гарантии что не раскурочат. А сколько пробудет он на родной земле неизвестно. Поэтому и визу взял на месяц. Сергей откинулся в кресле, запустил руку в карман сиденья, где хранились противоблевотные пакеты, тройка позавчерашних киевских газет и парочка журналов. Вытащил что потолще, лететь ещё оставалось шесть часов с гаком. Журнал оказался художественно-литературным, средней такой руки, но не без интересных публикаций. После поверхностного осмотра рубрики поэзии (везде сопли и вопли в различных вариациях), взгляд вдруг задержался на щемящей сердце строфе неизвестной, судя по рецензии, но несомненно талантливой поэтессы.
«Пиши мне письма в форме сада,*
Где зноя мёд, где в тишине
Резные листья винограда
Приснятся мне.»
Яшник не считал себя знатоком изящной словесности, по этой части больше ориентировался на мнение Стафича. Но за душу брало. Думается и ему понравилось бы. И ещё:
«То сердце билось шёпотом, то уходило вскачь
Мне всё давалось опытом потерь, а не удач
Я слово так лелеяла, как розу из стекла.
Сама его посеяла, да не уберегла.»
Как это было близко и знакомо Сергею. Столько потерь! Практически вся жизнь состоит из непрерывных утрат. Нет родителей, ушла к другому Полина, со скорбной миссией летит он сейчас в Киев, чтоб оставить там прах Натана, дорогого человека, сделавшего так много для него за шесть последних лет. Научившего считать ходы, оценивать глубоко психологию и мотивацию людских поступков, стелить соломку там, где можно упасть. А Сократ, первый и, наверное, самый основной учитель в науке выживания. Ненавязчиво определивший приоритеты Серёжиной жизни. Читавший судьбы людей по их лицам, рукам и даже по походке.
Яркое июньское утро, запах горчинки от клейких листьев тополей. Это потом, когда они зацветут и пух начнёт забивать глаза, нос и дыхалку, все будут матюжить стройных красавцев, ЖЭК и зеленстрой, у которого не хватает ума заменить тополя на каштаны и акации. А пока деревья радуют глаз и пахнет ___________________________________
*Стихи Н.Литвиновой.
настоящим летом. Бутылконосцы ещё не подтянулись, не считать же серьёзным клиентом алкаша Петю с дежурными тремя пустыми бутылками, которые тот выменяет на пляшку пива для опохмела.
— Калимера Барба Сократос!
Серёга вычитал у Лавренёва это греческое обращение и, в особых случаях, употреблял его в разговоре с наставником, зная что тому будет приятно. Правда
сегодня ничего такого не предвиделось. Не надо было никуда отпрашиваться. Просто было хорошее утро и соответствующее настроение.
— Да, ёси илиос.
По-гречески это огонёк, сам Сократ и объяснил. Так, по словам родни, его называла мать.
— Я сегодня всю ночь читал классную книжку. Один наш болгарин написал про разведчика. Называется «Господин Никто». Там он во Франции разделывается с предателями, заодно и всю их картотеку шпионскую выкрадывает.
— «Господин Никто». Пожалуй так можно и твоего теперешнего босса назвать. Ведь у меня тоже нет прошлого. Отдельные какие-то куски всплывают в памяти — кажется я воевал, по крайней мере пенсию военную получаю. Но где и с кем не помню. Или, вдруг, услышу иностранное слово и знаю, что оно означает, а дальше провал. Врачи говорят — последствия контузии мозга. Опять же непонятно. Пенсия у меня с пятьдесят четвертого, а мы тогда официально никаких боевых действий не вели. И сны мне сняться разные. В горах, вокруг меня вооружённые люди, смуглые и форма военная, не наша. Куда-то мы должны идти, взорвать при аэродроме штаб. А кто враги не вижу и не понимаю как там очутился. Сой нервиосо*.
— Что это Вы сказали?
— Не знаю, вырвалось само.
— И что, совсем, совсем про себя не помните?
— Ничего, до определенного периода.
— А отца, мать?
— Только вот по фотографии что мне передали. А как зовут их, да и своё имя и фамилию узнал от врачей. Точно — господин Никто.
— Дядя Сократ! А Вы не пытались узнать что-нибудь в военкомате?
— Пробовал, сам военком мне сказал, что в личном деле никаких сведений нет. Да и самого личного дела не существует, только дубликат, заведенный в пятьдесят четвёртом году. Всё мол в архиве пропало. У них там в своё время канализацию прорвало и всё смешалось с дерьмом. Потом правда, года через два после обращения, выдали удостоверение на советские награды и справку о югославской партизанской медали. Теперь, уже при Брежневе, добавили пенсию и к девятому мая не забывают. Открытки присылают, медаль юбилейную повесили. В этом году правда обошлись значком «25 лет Победы над Германией», но я не в обиде. Дали — значит заслужил. Наше дело правое, враг будет разбит — победа будет за нами, — вдруг пафосно закончил рассказ Сократ. — Вот выскочило откуда то из прошлого, сам не знаю как. И почему именно эта фраза?
Когда, по неосторожности Сергея, его шефу упал на голову ящик с бутылками и Сократу на приемном покое выбрили половину головы, врач, увидевший страшный бугристый фиолетовый рубец — от виска до затылка, через теменную часть черепа, хмыкнул вчерашним перегаром:
— С такой травмой не выживают. Где это Вас так? — Не дождавшись ___________________________________
*Сой нервиосо (исп.) — очень нервный.
ответа сноровисто обработал рану, что-то подрезал скальпелем, а затем наложил швы на кровоточащую ссадину посредине рубца. — Считай, в сорочке родился. А ещё говорят, что снаряд в одну и ту же воронку не попадает. Приедете на перевязку послезавтра. Если всё будет нормально, швы снимем через 7-8 дней. Тогда и обмоем выздоровление.
— Ездил я в шестьдесят четвёртом в Осетию. Нашёл в Садоне дальних
родственников отца. Хурумовых там много, но большинство однофамильцы. Двоюродная сестра отдала мне фотоснимок родителей. Рассказала какого я рода—племени. Конечно устроили пир, собрали родню и гуляли три дня. Жаль, что пить мне нельзя, голова тогда ничего не соображает и водит меня туда—сюда. Собачку мне подарили. Да ты её видел, отличный пёс.
По салону прокатила тележку стройненькая стюардесса. Ловко собирала пластиковые коробки из под еды, разовую посуду. Серёга заметил — нетронутые упаковки с джемом и сыром складывала отдельно. Конечно, это уже списанные продукты. А дома небось голодная родня, старики. Судя по газетам, жизнь в Украине стала чуть лучше, но вот бедных, бывшей интеллигенции, пенсионеров, не вписавшихся в дикий рыночный капитализм, расплодилось неисчислимое количество. Причём без разделения по национальным признакам. Хоть в этом повезло.
Барышня нагнулась за посудой, форменная короткая юбочка поползла наверх, обтягивая симпатичную попку. Над кружевной резинкой чулок показалась белая полоска кожи.
Вот эту бы я вдул. Мордашка хорошенькая, ножки стройные, а что если попробовать. Давно он не пиратствовал в воздухе. Последний раз года два тому назад, когда летел на карнавал в Бразилию, соблазнился на быстрый секс с соседкой по креслу. Нашло чего-то. Ну, совершенно не его тип, пухленькая, рослая, смуглая, губы чуть-чуть вывернуты. Явно среди предков затесался кто-то темнокожий. Такая искра пробежала тогда между ними, что не сговариваясь направились в туалет и там срывали брюки друг с друга, кто быстрее. До посадки самолёта в Рио оставалось всего полчаса. Такого острого ощущения пожалуй не испытывал с того времени когда впервые откувыркался с Тамарой и Наденькой.
Тем временем девушка прошла дальше по салону. Сергей поглядел ей вслед, вздохнул с сожалением и решил не рыпаться. Устал, да и предпоследний вечер перед отлётом внёс в его жизнь определённый элемент беспокойства.
Сергей по жизни был материалистом, не верил ни в бога ни в чёрта. А доказательств о своём существовании потусторонние силы ему как-то не предъявляли. Вертелся, крутился сам, располагая только на свою интуицию и друзей. И ничего, вроде получалось неплохо. Если не считать ту историю с гранёными стаканами, из-за которой он загремел в колонию. Но в этом он видел сугубо свой просчёт. Не учёл ментальность партнёра, не вник детально в его семейные проблемы. Молодой был, неучёный, вот и вляпался.
Теперь, после того как пообщался с Натаном, да потёрся в штатовском бизнесе, без потерь разрулив с помощью бывшего разведчика ситуацию с «Балкан петрол», Рыжий ощущал себя вполне самодостаточно. Дернуло же его согласиться на визит к бабке Паулы, экзотики захотелось. Старая карга, колдунья, посмотрев на Серёгины руки, зачем-то зажгла в комнате четыре свечи с терпким сладковатым ароматом, достала сушёную лапку, похожую на куриную, но не обычную, а обросшую кошачьей черной шерстью, стучала ею по столу вокруг свечей, затем эту гадость, с длинными жёлтыми коготками, прижала к Серёгиному лбу, потом к сердцу и печёнке. Благо до яиц не добралась. А попутно рассказала о всех его болезнях. Начиная с ушибленного в детстве копчика, ножевого ранения в колонии, слабых бронхов. Окончательный вердикт гласил — полёт следует отменить, иначе ожидаются большие неприятности с людьми в форме. Не смертельные, но серьёзные проблемы.
Паула к прорицаниям старухи отнеслась с большим вниманием. По её словам, Ла-Тойя Мариба пользовалась очень большой популярностью. Среди клиентов были и сенаторы и даже один латиноамериканский президент. Но гадала она не всем. Кого-то могла и сразу выставить за дверь. Серёга, слегка одуревший от запахов и старухиных манипуляций, всю последующую ночь находился в непонятном состоянии полусна—полугрёзы. При этом утром встал как огурчик, даже начинающаяся простуда исчезла. По крайней мере горло не саднило. Откладывать полёт не счел нужным. Не в его привычке было нарушать данное слово. Тем более, что просьба Натана, посмертная просьба, не выходила за рамки необычного. Да и работу по получению визы в Украинском посольстве он провёл изрядную.
Мурыжили бывшие земляки аж три месяца. Денёг что ли хотели? Так ведь дал же. Триста баксов сверху, помимо обычной платы, видно их Кучма в чёрном теле держит. Это ещё с петровских времён повелось — служивых людей жалованьем не баловать, мол сами наворуют. Государство новое, а порядки не изменились. По моему чиновники ещё жаднее стали. Раньше вопросы всё больше решали через бутылку и кабак. Сейчас подавай откат и в зелени. Имел пару лет назад опыт с бизнесменами и администрацией российского,украинского и казахского разлива. Везде одно и тоже — птенцы гнезда Петрова.
Не любил Рыжий амбициозность и не терпел её у других, претендующих на истину в последней инстанции. Выпендриться, да ещё с весёлой шуткой — это пожалуйста, особенно если самому. Чужой юмор ценил в тех случаях, когда это не несло направленный характер подрыва его личного авторитета. Как же — детство без отца и старшего брата, защиты увы, не было, отсюда комплексы и постоянная борьба с ними, прямо по Пастернаку: «С кем протекли его боренья? — С самим собой, самим собой!».
Бабка эта, с ледяными руками, Мариба, вроде всё сказала правильно по болячкам и тон у неё был не безапелляционный, больше доброжелательный. Однако, решил лететь и вот уже шестой час греет задницу в кресле.
Сергей усмехнулся и вспомнил как старший брат Андрея Траужница, отбарабанивший действительную в ГДР, убедительно рассказывал подросткам, что за Бранденбургскими воротами, где кончался восточный сектор Берлина, расположен шикарный публичный дом, на крыше которого установлена золотая фигура женщины. И в этом бардаке день и ночь трахаются буржуи. А потом, по воскресеньям полуголые девицы выходят к Бранденбургским воротам соблазнять наших солдат, некоторые даже в чём мать родила. При этом показывал эротический журнал «Чешское фото» и клялся на нём, что лично видел и статую, и бардак, и девиц в бинокль.
Пацаны, разинув рот слушали трепача, а по ночам ещё долго не могли уснуть, ворочаясь от воспалённого похотью воображения. И что же оказалось — фигня, видел Сергей в прошлом году в Берлине эту статую. Никакого отношения к сексу фигура не имела. Кажется, поставили памятник в честь одной из немногих побед немецких вояк над французами. И не на крыше, а на гранитной колонне, такой как в Ленинграде на Дворцовой площади. А ведь верили тогда, как же — очевидец.
Долго летим, сходить что ли в туалет, а потом вздремнуть, или поспать уже после заправки в Шенноне? Опять объявилась та, в чулочках. А вот желания уже не было и в помине. Сглазила старуха, стюардессочка-то в форму одета, вот и всплыло в памяти гадалкино пророчество. Херня, конечно, но интересно откуда колдунье про его болячки известно и что это за куры, обросшие кошачьей шерстью? У Брэма ничего подобного не описано. А шерсть естественная, не приклеена, даже между коготками растёт. И что-то, когда она говорила о людях в форме, фраза такая прозвучала, про волчьи головы. Серёга волков только в зоопарке видел в далёком детстве. Нет, точно херня. Наплевать и забыть.
На трёх языках — английском, русском и украинском прозвучало предупреждение о скорой посадке. Так и не сходив в туалет, Сергей застегнул ремень и откинулся в кресле. Самолёт шёл на снижение с разворотом. Мелькнул в иллюминаторе краешек моря, весь в пенных барашках; затем узкая полоска зелёного поля, изумрудного весеннего цвета, а дальше по курсу виднелся аэропорт со своими причиндалами — локаторными станциями, взлётно-посадочной полосой и отстойником для воздушных лайнеров, вертолётов и маленьких самолётиков оранжевого окраса. Так в Союзе обычно метили полярную авиацию.
Уши больно сдавило, будто по пробке деревянной вогнали размера на два больше чем слуховой проход. Сергей двумя пальцами зажал нос, продулся — вроде как отпустило. А буквально через полминуты лёгкий стук колёс о бетонную полосу возвестил об удачной посадке. Последний раз взревели двигатели и самолёт плавно двинулся к зданию терминала «С».
Полтора часа, потребовавшиеся для дозаправки, Сергей провёл в баре, предварительно побродив по бутикам «Дьюти Фри». Купил пару бутылок знаменитого ирландского ликёра. Одну для Брони, другую так, на всякий случай. Посмотрел видеофильм об Ирландии под звуки весёлой джиги. Не моисеевский ансамбль и не «Берёзка», но тоже неплохо. Ухватил на экране второго телевизора новости «БиБиСи». Ничего из ряда вон выходящего в мире за время полёта не произошло. В Израиле взорвали очередную бомбу, наводнение в Индии, конкурс на мисс Мира выиграла турчанка и Чечня, Чечня, Чечня в России. Трупы мирных жителей, развалины Грозного, унылые лица военных, переносящих в вертолёт груз «200» и «царь» Борис со снайперской винтовкой, копирующий Вождя народов, запечатлённого чёрно-белой хроникой на съезде Победителей.
Воистину правду говорят — тиражированная трагедия превращается в фарс. Сталин с Чечнёй разобрался за двое суток, а этот фигляр со снайперкой колотится уже четвертый год. И конца кровавой бойне не видно. При этом погибают в первую очередь бесстрашные, талантливые, молодые — золотой генофонд нации, как русской, так и чеченской. Сергей не заметил, что произнёс вслух последнюю фразу. Озвучил итог одной из многих бесед с Натаном. Тот органически не воспринимал распада СССР и откровенно не любил удельных князьков, растащивших по своим каморам куски великой державы.
Дней за десять до скорбного финала Натан попросил Сергея принести мамин альбом с фотографиями. Рыжий просматривал его последний раз лет двадцать тому назад. Забежал к маме, а она с Броней чаевничает попутно перебирая пожелтевшие фотографии. Заглянул и он в прошлое. Полюбовался на себя в годовалом возрасте, ещё раз удивился красоте молоденькой мамы, запечатлённой на пляже в Бердянске, на выпускной школьной фотографии в Новоград-Волынской средней школе №2. Отметил пижонский вид отца, в двубортном костюме и вышитой сорочке в день их свадьбы. Альбом, в числе немногих вещей, увёз с собой в эмиграцию. Наткнулся на него всего один раз, когда обживал свою первую снятую квартиру в Бронксе. Тогда было некогда разглядывать фотографии, начиналось большое дело. Вот и засунул коленкоровый фолиант в секретер, в нижний ящик, до лучших времён.
Когда это было, наверное, сто лет назад!
Свой секретер он перевёз в особняк в рабочий кабинет, но не в основной, где в парадном строю выстроились книжные шкафы, кожаные диваны и кресла, и проводились совещания с партнёрами. Где, кстати, любил подымить трубкой Натан, а в действительно рабочий, куда не имел права входа никто из прислуги, с беспорядком на столе, с разнокалиберной старой мебелью, с тех, первых, времён его бизнеса. Маленькая комната была смежной со спальней на втором этаже. Оборудована защитной системой, не хуже чем в каком либо банке. Там, рядом с массивным сейфом, вделанным в стенку, и стоял секретер набитый его личными бумагами.
Через день Сергей приехал в госпиталь к Натану. Похудевший, с пергаментно-жёлтой кожей, Натан покуривал трубку на балкончике палаты.
— Хулиганю, нарушаю режим, — усмехнулся бывший разведчик. — Сиделка бурчит, но я думаю для порядка. Одной затяжкой больше, меньше — значения для меня уже не имеет. Привёз?
— Да, конечно. Давай вместе посмотрим.
— Нет, ты посиди, оцени мои предложения по развитию проекта «Д», а я пока сам поеду на своей Белой карете. Вот, глянь на трёх листочках.
Совсем плох стал старикан, заговаривается, подумал Сергей. Но листочки просмотрел внимательно. Всё, что было написано, было написано по делу. Чётко, обоснованно, со схемой проводки денег, подстрахованной на двойном уровне.
Мне до Натана ещё расти и расти, констатировал про себя Рыжий. Натан это мозги, да ещё в превосходной степени! Какую комбинацию предложил. Не один федерал не подкопается. А что если эту схему дополнить вот таким элементом? Изящная получается конструкция. А раз красиво — значит функционально.
— Серёжа, кто это? — Натан держал в руке вытащенную из картонного паспарту фотографию.
На групповом снимке, трое подростков в клетчатых рубашках, с волосами до плеч по тогдашней битловской моде. На втором плане Сократ, выходящий из будки. Улыбается довольный. Видно ничего не болит. Рыжий прекрасно помнил этот день. Андрей с Толиком Портянко притащили две сетки бутылок. На полученные, копеечка в копеечку, деньги накупили пломбира, по три порции на каждого, включая Сократа и Пашу Валуева гостевавшего в будке с утра. Какой-то раритет притаранил сантехник Сократу. Паша тогда их и сфотографировал.
— В центре это Ваш покорный слуга, слева Андрей Траужениц, справа Толик Портянко. Мои друзья детства.
— Нет, я говорю об этом субъекте, — Натан ткнул пальцем в Сократа.
— Это мой первый учитель в бизнесе, очень хороший человек, господин Никто.
— Я знаю его.
— Да, конечно, он знаменитый коллекционер. Ордена, оружие, старинные ковры и книги. Часть своих сокровищ Сократ отдал в Эрмитаж, где-то в году семидесятом. Об этом даже в газетах было написано.
— А почему ты назвал его господин Никто?
— Тут какая-то странная история, он ничего не помнил из прошлого. Абсолютно ничего. Получал военную пенсию и никаких концов. Ни в военкомате, ни в архивах министерства обороны. Сплошные непонятки.
— Это Есаул. Если мне не изменяет память, он проходил по ведомству Главного Разведывательного Управления. Конечно, в общевойсковых архивах о нём никаких сведений и не должно быть. Очень серьёзная фигура. Я ещё в подмастерьях ходил младшим лейтенантом, а о нём молва среди наших спецов гуляла. У него выходы были на первых лиц разведки. Вроде бы даже сам Верховный с ним встречался. Я пересёкся с твоим наставником в Гамбурге в январе сорок пятого. Он пришёл с моря, а наша группа обеспечивала прикрытие и переправку Есаула в Тироль. Искали тогда архивы Гитлера. Не мы одни, американцы, англичане, французы. Там такая каша была. Но ничего, прошла информация, что свой кусочек архива тогда мы урвали. И как раз отличилась команда Есаула. Повезло тебе Серёга с первым учителем. Он с легендарным Мамсуровым ещё в Испании начинал, а это школа! Жив? — Натан поднёс снимок к глазам.
— Нет, умер когда я в колонии отдыхал.
— Где похоронили?
Сергей пожал плечами:
— Знаю что в нашем городе, а где конкретно…
— Жаль, знаковая личность была. Поедешь в Киев, найди и положи цветы на могилу от меня тоже. Он воин, в самом лучшем смысле этого слова!
— Натан, я не собираюсь в ближайшее время в Союз. У меня вроде и дел там нет никаких. Выздоровеешь вместе съездим по весне. Как раз каштаны зацветут.
— Очень красиво ты излагаешь. Только отправишься ты в Киев один. Вот конверт. Вскрой, когда меня не станет. И не надо старика переубеждать. Я ещё в своём уме и памяти. Могу реально оценивать свои шансы. И оставь мне эту мамину фотографию…
Только тут до Сергея дошло объявление по радио, что мистер Яшник в какой-то раз приглашается на посадку в самолёт рейсом Нью-Йорк—Киев. Сергей бросил пятерку долларов на барную стойку и бегом помчался к эскалатору на выход. При проходе через салон эконом-класса спиной ощутил недовольные взгляды пассажиров. Но в конце концов — это их проблемы.
Остаток полёта Сергей продремал в кресле, периодически просыпаясь, все-таки в Америке сейчас разгар рабочего дня, а в это время он привык работать.
Ночной Бориспольский аэропорт отметился скудной освещённостью, вечными ремонтными работами (можно представить сколько бабок обналичили через строителей) и беспредельно наглыми таможенниками. Багаж Серёгин вертели и так и этак. Минут двадцать пытались придраться к чему-либо. Наконец нашли избыток крепкого алкоголя и конфисковали в свою пользу литровую бутылку виски, которую он предназначал для Андрея. Сергей особенно не расстроился, поскольку аналогичный вискарь продавали тут же при выходе из здания в магазинчике со всякими сувенирами. Правда стоимость была в два раза выше, но кого это волновало. Борзый таксист заломил несусветную цену до гостиницы «Киев», где у Сергея был забронирован номер. При этом разговаривал на плохом английском, сразу вычислив Рыжего среди толпы пассажиров. Услышав добротную русскую речь с лёгким приблатнённым оттенком, цену сбросил вдвое и за пятьдесят долларов домчал, благо время было ночное, к гостинице за полчаса.
Город прилично преобразился, выросли новые массивы и подсветка интересная появилась. Вроде как в Париже. Раньше-то ночью подсвечивали только Лавру, монументальную бабу с шаблюкой и здание Совмина. Ну и конечно магазинов прибавилось с броскими витринами, отмосткой из тротуарной цветной плитки и фирменными урнами. Вобщем, почище стало, почти так, как в злосчастном восемьдесят шестом, когда рванул реактор.
Номер в гостинице, а Сергей заказал люкс, состоял из двух небольших комнат, обставленных безликой мебелью. Широкая, внешне удобная кровать шаталась и поскрипывала, раздолбанная упитанными партийными телами как минимум двух поколений.
Обойдя весь номер со сканером, вмонтированном в брелок с ключами (как он смеялся над Грешемом, разве что параноиком не назвал, когда тот навязал ему приборчик), Сергей отметил трех «клопов» в гостиной и спальне, и одного засёк в ванной комнате. Ничего не меняется на этом свете. Каждый пук должен быть зафиксирован, не говоря уже о вздохах, трахах и деловых разговорах. Что ж, с тем и будем жить. Хотелось конечно кушать, но как сказала горничная с этажа, последний буфет закрылся час назад. А она может предложить только чай и пачку лимонного печенья. Вот уж чего не хотелось Рыжему, так это сдобы на машинном масле с лимонной эссенцией в качестве отдушки. Чай оказался ароматным, крепким и самое главное узнаваемым. Вот он вкус Родины — чёрный байховый номер 36.
Засыпая, Сергей прикинул чем он будет заниматься завтра. День выходил достаточно уплотнённый. Визит в отдел регистрации иностранных граждан, об этом дважды предупреждали в посольстве, где он получал визу. Позвонить Броне, Трауженицам. Найти похоронное бюро и обговорить порядок погребения праха Натана. При этой мысли сердце защемило, уж очень свежа была рана. Отыскать могилу Сократа. Свинья, не удосужился это сделать раньше! Всё было некогда, откладывал на потом. Крутился, сшибал копейки, разводился. Ну, и конечно, договориться о хорошем памятнике для родителей. Черный мрамор с барельефом.
Разыскать полковника Полякова, у которого Натан оставил свои бумаги и награды — это уже попозже. Навестить семью Малеева, ещё одного приятеля старикана, подбросить вдове денег. Об этом Натан упомянул в своём завещании. Передать маленькую посылку и тысячу долларов дочери циркача. Встретиться с бывшими партнёрами. Посмотреть нет ли интересных тем для бизнеса в Украине. Короче, дай Бог управиться за три недели. С этим и погрузился в сон.
Утро началось с непонятного шума за окном, ритмичный грохот прерывался какими-то криками. Причём было ясно, что скандировала толпа, а различить смысл было невозможно. Сергей подошёл к окну. По улице бесконечной колонной по проезжей части шли ряд за рядом люди одетые в брезентовые спецовки с пластиковыми оранжевыми касками на голове. Серая, безликая, угрюмая масса. Мощный негатив веял от марширующих, и, казалось, от людской злобной ауры вибрируют стёкла на восьмом этаже. Такого зрелища Сергей не припомнил ни разу за свою жизнь. Даже на разводах в колонии, где выстраивались на плацу пять тысяч зэков, атмосфера была более терпимой.
Колонна остановилась, над толпой взметнулись плакаты: «шахта Первомайская», «шахта Глубокая», «шахта Весёлый кут» и дальше шахты, шахты, шахты. Наряды милиции, сопровождавшие забастовщиков, сразу потерялись, растворились в толпе шахтеров, окружающих здание Верховной Рады. Тысячи рук с пластиковыми бутылками ударили об асфальт. «Ганьба, ганьба» — ревели слитно голоса на каждом третьем ударе.
Во попал — подумал Рыжий, отвык в Штатах от экстремальных ситуаций. И пока он умывался, брился, «чистил пёрышки», а потом завтракал в ресторане на втором этаже отеля, уличный шторм набирал всё большую силу. Конечно ни о каком такси говорить не приходилось, движение транспорта на улице было полностью блокировано. Пришлось Яшнику пешком добираться до станции метро «Арсенальная» и продолжить своё передвижение под землёй в сторону городского ОВиРа.
* * *
— Ой, Серёженька! Вейзмир! Хотя бы предупредил тётку. Сколько лет прошло, а ты совсем не изменился. Только седины прибавилось.
Броня подошла к Яшнику и тонкими, как у птички пальчиками взъерошила рыжие волосы.
— Ты навсегда, или на время? — И не дождавшись ответа, продолжила —А глаза такие же молодые и бесстыжие, как у босяка, точь-в-точь. Я прекрасно помню твой взгляд, когда я примерялась у нашей покойной Риточки.
Серёженька, деньги, что ты передавал для меня через молодых людей, — Броня кокетливо поправила реденькую седую кудельку на лбу, — да, так вот эти гелт* я сохранила, почти все. Только два раза брала оттуда на мулим** в поминальный день. Остальные грошики — вот они в шкатулке.
Броня метнулась к трельяжу. Сергей махнул рукой, дескать оставь эти мелочи.
— Конечно, пенсия у меня маленькая, два раза по старым временам, сходить на базар и всё, зубы на полку, но помогает «Хесед». Приносят каждый месяц продуктовый набор — гречку, консервы, масло. Кое что из одежды, например эту кофточку. А позавчера принесли крэм (Броня произнесла именно так, по-светски) очень хорошо разглаживает морщины.
Увы, время брало своё, когда-то среднего роста, упитанная машинистка, печатавшая рукописи самому Тычине, превратилась в маленькую, усохшую старушку, с крючковатым носиком, мелкими и крупными морщинками и блеклыми, но ещё шустрыми серыми глазками. И куда делась та богатая грудь, на которую нельзя было подобрать лифчики в наших магазинах? Но всё равно, смотреть на Броню было приятно. Это как вернуться через много лет в бывшую обитель и увидеть в подъезде на доске со списком жильцов свою фамилию. такую вот весточку из прошлого.
— Что ж я сижу. Серёжик, давай я заварю чай. Ваш, американский, тоже из набора. Вот только к чаю у меня ничего нет кроме абрикосового варенья. Если
ты хотя бы предупредил загодя, а то позвонил по телефону и через десять минут прибыл лично. Но я тебе намажу маслом черный хлебушек, а сверху положу варенье и получится пирожное. А завтра я пойду на Бессарабку раненько и приготовлю тебе рыбу-фиш, а на первое — бульон из курочки с фарфалах. Ты где остановился?
— Бронечка, не суетись. Остановился в гостинице «Киев», пробуду здесь недели три—четыре. Твоё пирожное с чаем я съем с удовольствием. В ОвиРе я проторчал почти три часа, а потом пешком прошелся к тебе. Малый аппетит успел нагулять. А обедать мы с тобой будем в ресторане.
— Серёжик! Это же очень дорого, — с негодующими интонациями пропела Броня. Но было видно, что она готова в туже секунду начать вести разгульный образ жизни.
При всех своих параметрах, далёких от канонов красоты, а может вопреки им, Броня слыла весьма общительным человеком. Состояла в редакции в различных месткомах, досаафах и прочей общественной лабуде. Но главное, её любили, при этом смело взваливая на одинокую женщину мелкие и крупные житейские хлопоты. Например, она, в своё время, не побоялась пойти на приём к первому секретарю горкома партии, знаменитому Гнеденко, не переносившему иудеев на дух, и выбить, не больше и не меньше, — отдельную квартиру для одинокой участницы войны, такой же машинистки как и она, Клементины Барсуковой. Уж неизвестно, что так подействовало на партийного городского лидера: нахальство маленькой еврейки, или благодарности «Верховного главнокомандующего», а их у Барсуковой было три, плюс наличие у Клементины медали «За боевые заслуги». Но вопрос решился довольно быстро, года за три. Машинистка получила малосемейку в двенадцать квадратных метров, с ___________________________________
*Гелт (идиш) — деньги.
**Мулим (идиш) — молитва.
крошечной кухней и совмещенными удобствами, а Бронислава Меерович — репутацию пробивного человека. Пробивного, а не скандального. При этом, практически безотказного и бескорыстного, поскольку за свои благодеяния не требовала ничего взамен.
Потом Сергей наслаждался чаем, а любил он большие чашки, маленькие пендюрочки на семьдесят грамм действовали ему на нервы. И абрикосовым вареньем, какого в Штатах нигде не сыщешь. Там сплошная химия — красиво, но ни аромата, ни кислинки натуральной, от которой по нёбу благодать разливается. Броня, в это время, ушла за разноцветную китайскую ширму, отгораживающую её скромную постельку, что-то там пошебуршилась и вышла вполне благопристойной старушенцией, как по одежде, так и по марафету. Подкрасила бровки, губки обозначила помадой, прошлась пуховкой по серым щёчкам — даже какой–никакой румянец образовался. Протиснулась мимо стола к входной двери и, поковырявшись в шкафчике для обуви, вытащила старенькие начищенные сапожки на толстой микропористой подошве. На правом Сергей рассмотрел аккуратную латочку.
— Эти подойдут для ресторана? — застенчиво спросила у Рыжего. — Правда других у меня всё равно нет.
— Подойдут, подойдут — весело ответил Сергей. А про себя подумал: «Какая же я сволочь. Броня могла бы просто жить у меня, без всяких проблем. Нет, наверное не получилось бы, не тот модус вивенди*, как сказал бы Натан. Вот приодеть мы её и здесь сможем. Запросто, вон сколько магазинчиков с вполне приличной одёжкой и обувью. Цены правда крутые. Подъём у местных торгашей, как минимум триста процентов. В этом плане в стране ничего не изменилось со времён дикого капитализма». Сергей усмехнулся вспомнив свои самопальные спортивные костюмы, джинсы под фирму.
Обедать поехали на такси, по старой памяти в «Дубки». Многое хорошее было связано у Рыжего с этим рестораном. Но увидев несвежие скатерти, интерьер, не обновлявшийся с времён перестройки, Сергей извинился перед Броней и выскочил на улицу. Благо таксист на потрёпанной «Волге» возился перед входом в кабак, регулируя заслонку холостого хода в карбюраторе.
— Командир, подожди пять минут. Я свою барышню заберу и отвезёшь нас куда-нибудь в центровой общепит.
— Нет проблем, за ваши деньги любой каприз. Хоть в Нью-Йорк.
— Нет, туда нам не надо, — Сергей протянул водителю зеленую бумажку
с портретом Линкольна. — Годится?
— Ещё как.
Обедали в почти пустом зале нового ресторана «Сплит». Интерьер, обслуга и туалет всё присутствовало по высшему разряду. Предупредительный сомелье, осведомившись о заказе, предложил очень приличный выбор вин.
Калифорнийские и чилийские Сергей отвергнул сразу. Остановил свой выбор на «Шато де ла тур» урожая семьдесят восьмого года, под рыбные закуски. Под бараньи ребрышки заказал текилу. Маслины, печеные овощи, слоёные пирожки с капустой и конечно белые грибочки нуждались в хорошей водке. Вот тут пришлось положиться на мнение халдея, ибо за девять с половиной лет отсутствия на бывшей Родине, появилось множество сортов алкоголя, совершенно незнакомого нью-йоркскому провинциалу.
Сергей, по давно установившейся привычке, слегка распустил галстук, снял с запястья золотые «Картье» (ничего не должно мешать при приёме пищи) и, в ожидании закусок, слушал Бронину сбивчивую речь.
___________________________________
*Модус вивенди (лат.) —образ жизни.
Перескакивая с пятого на десятое, она пыталась уложить в двадцать минут события последних десяти лет. От треснувшего потолка в своей квартире до общеполитической ситуации в стране. Распад СССР старенькая машинистка охарактеризовала одной фразой — «Украина является ярким примером строительства капитализма в одной отдельно взятой за жопу стране».
Ну и ну, —подумал Серёга. — Если уже Броня так выражается, Броня, которая краснела как маковый цвет при лёгком неприличном слове, то значит достало. А вслух сказал — расшифруй.
— Да что тут шифровать, если наш первый президент, посещая выставку детского творчества, вручил маленькому художнику десять долларов. Это как расценивать? Как интеграцию в мировую систему экономики? Даже Горбачёв, хоть и был без царя в голове, себе такого не позволял. При этом пять раз за вечер показали нашего лиса по телевизору, дескать какой он добрый. Ну и кто из порядочных людей будет иметь с нами дело? Я понимаю, приходили мальчики от тебя, приносили доллары, так у Вас в Америке других денег и нет.
— Броня, Броня, не петушись, лучше попробуй это вино. Съешь ломтик карпачи, а теперь глоток из бокала. Как ощущение?
— Да никак. По мне лучше выпить рюмочку кагора. Люблю сладенькое. На твоей свадьбе, если помнишь был чудесный крымский. Риточка мне с собой дала целую бутылочку, чуть-чуть начатую. Так я потом пару лет по ложечке в чай добавляла.
— Ой, Броня, когда это было? Кстати, от Полины у тебя есть какие-нибудь известия?
— Что тебе Серёженька сказать? Жива – здорова, родила мальчика, рыженького. Назвала его Сергей, правда на финский манер. Приезжали они сюда в прошлом году всей семьёй. Ребенок просто чудо, умненький, шпарит на двух языках, занимается каратэ и компьютером.
— А сколько лет пацану?
— Восемь, он июньский. Полина спрашивала о тебе. Но, что я могла сказать? Ответила что живёшь в Нью-Йорке, занимаешься бизнесом и всё.
В это время подали похлёбку из мидий. Броня боязливо выловила ложкой кусочек моллюска, закрыв глаза попробовала. Ничего плохого не произошло.
— Дрек мит пфефер*. Это что, знаменитые устрицы?
— Ну да, вроде этого.
— Кушать можно, но без восторга.
— А ты запей вином. Так лучше?
— Сойдёт, вроде осетрины второй свежести. Хотя я всю жизнь мечтала попробовать устриц. Сколько о них читала у своих авторов. На седьмом десятке наконец сбылась мечта идиота. И что ж — никакого очарования буржуазной жизни.
— Броня, а ты Сократа помнишь?
— Я и не помню? А кто ему помогал печатать для музея опись коллекции? Кто горчичники ставил, когда он простудился. Я ему даже уколы делала и досматривала до последних минут. Он же совсем одинокий был. Ты тогда сидел в колонии, Полинка в больнице, Рита в переживаниях, а Броня как Фигаро моталась на три дома и ещё успевала чуть заработать. Ой, горе какое!
— Сократ перед смертью мне брошь дорогую подарил на память, я её потом Полине передарила. Да, Серёжик, к старости мы все сумасшедшие, Хурумов месяца за два до смерти решил покреститься. Он уже почти не ходил, так я батюшку привозила на дом. Отец Иериней особенно не ломался, взял сто ___________________________________
*Дрек мит пфефер (идиш) — дерьмо с перцем.
рублей,произнёс лозунг: «Всякий, кто призовёт имя Господне, спасётся», окропил нашего вновь обращённого святой водой и уехал на такси.
Прости, Рыжик, я совсем забыла. Сократ перед кончиной передал мне письмо и бутылочку со свяченой водой, сказал для тебя. Я поставила её на антресоль, на письмо и забыла напрочь. Вспомнила, когда ты уже уехал в Америку. Всё в сохранности там и стоит, я тебе сегодня или завтра передам.
— Бронечка, дорогая, мясо уже остыло. Сегодня вряд ли я заберу, у нас ещё поход по магазинам предвидится. Завтра ты мне обещала фиш. Приеду пообедать и возьму передачку от старика. Кстати, где он похоронен?
— У меня всё записано. Это за кольцевой, по Житомирской трассе, второй ряд, шестнадцатая могила, а участок я посмотрю на бумажке. Кажется сто девяносто первый. Но не уверена. Как пройти знаю, последний раз была у него
осенью, красила оградку, чуть прибралась. Но кто-то к Сократу ещё ходит. На надгробье стояли свежие хризантемы…
Обильная трапеза завершилась чашечкой кофе по-венски в пятом часу вечера. Слегка осоловевшая от гастрономических изысков, Броня начала клевать носом. Сергею тоже пришлось нелегко — адаптация после перелёта продолжается три, четыре дня, а никак не сутки.
— Броня, давай перенесём шопинг на завтра?
— Это что такое?
— Ну поход по магазинам.
— Рыжик, не вопрос, это же твоя инициатива. Хозяин — барин.
Попросил мэтра вызвать такси, рассчитался за обед кредитной картой. Завёз тётушку на Подол и, не заходя к ней, отправился спать в отель. Как никак в
Нью-Йорке было уже раннее утро.
* * *
Валенсия
1937 год
Память I
Там–бамм, там–бамм — режет на неровные части синюю вечернюю тишину колокол. Плохо звонит, невесело, так стучит пульс у тяжелораненого. А колокол всё не унимается, щемит душу. Там–бамм, там–бамм.
Вчера по улице проходила похоронная процессия. Убитого милисианос привезли с окраины городка, где проходит линия фронта. Вслед за родственниками несут растянутые простыни. Народ с тротуаров бросает в них деньги семье погибшего. Одна старушка в черном положила кольцо. Испанцы, как и всякий южный народ, радушный, щедрый, народ жеста, поступка. Русская пословица: «На миру и смерть красна» — абсолютна для иберийца.
Нас узнают везде, по синим форменным комбинезонам—моно, стараются угостить вином, сигариллой, или стаканом холодного оранжада.
Таверна, которую мы сегодня выбрали, ничем не отличается от десятка других в этом городке. До передовой, где сейчас затишье, километров двенадцать, так что отдыхаем нынче в глубоком тылу. Полковник Фабер, он же компаньеро Ксанти — командир отдельного разведотряда, расщедрился на целые сутки.
Сводчатые потолки тёмного кирпича перекрещены дубовыми балками. Тяжелые деревянные скамейки и столешницы отполированы тысячами задов и локтей. Заведению лет двести, не меньше. На стенах развешены бычьи рога, старинные шпаги и навахи, и литографии со сценами средневековых морских сражений. В левом углу зала, на небольшом помосте, перебирает струны тонкими пальцами гитарист, быстро, быстро. Изящные кисти, цвета морёного ореха, неуловимым касанием извлекают из богато украшенной гитары резкие ритмичные звуки. Инструмент отделан перламутром, резными накладками и, наверное, стоит целое состояние.
Из приоткрытой кухонной двери ощутимо тянет в зал то запахом раскалённого оливкового масла, то свежесмолотого кофе и печёных лепёшек. Не смешиваясь, существуя как бы сами по себе, ароматы накатывают отдельными волнами над слоистым дымом от черных сигар, создавая неповторимую атмосферу кабачка «El Cantor». За столами полно местного люда в чёрных беретах, с шарфами на обветренных смуглых крестьянских шеях. Тяжёлыми натруженными руками, больше привычными к мотыге, а не к винтовке, они поднимают парроны, глиняные сосуды с двумя носиками, и пьют вино, направляя струю в рот. Иностранцы различимы по стаканам на столах, по смеси языков и жестов, раскатистому смеху. Либо наоборот по глубокой погружённости в свой собственный мир. Так тянет хенебру маленькими глотками меланхоличный француз Анри, слесарь из Руана. Рядом, навалившись грудью на стол, что-то пишет серьёзный бородач, корреспондент из американской газеты, Хэмингвай что ли? Этот обычно общительный и выпить не дурак. Говорят даже побывал за линией фронта, в ставке мятежного генерала Мола, того, кто пустил в свет образное выражение о «пятой колонне» в Мадриде.
Испания — рай для корреспондентов и шпионов. Узнать всё можно не покидая столика в кафе или таверне. Здешние военные одержимы страстью доказывать свою значимость, чем выше чин, тем более весомая информация выкладывается случайному собеседнику. Они же все идальго, от бывшего рабочего цементного завода, до генерала, и молчание хранят только тогда, когда дело идёт о чести женщины.
За столиком у помоста сидя качаются в такт мелодии пять человек одетых в моно. Пять пулемётчиков—интербригадовцев, бывших клепальщиков гамбургской верфи. Все в прошлом окопники Первой Мировой, упорные в бою, воюют, как работают. Видел самолично третьего дня во время разведки боем.
Прислуга — две черняшечки несовершеннолетнего возраста — дочери хозяина таверны, скользят по залу, постреливая глазками, разнося вино, хамон, жареных поросят — коченильяс, алые помидоры, обложенные сладким валенсийским луком. Наш стол углом примыкает к стойке, так что просматривается весь зал, это скорее дань привычке, а не по необходимости. Расслабляемся своей маленькой компанией — сплошь диверсанты. Завтра к вечеру мы уже будем далеко на той стороне. О предстоящем задании уже всё говорено, переговорено в штабе. Предусматривать наперёд неприятности нет смысла, как будет, так и будет. А вот покер — это то самое, что надо сегодня.
— Пас, — говорит компаньеро Пабло, казачина из-под Майкопа, в недавней жизни выпускник Школы особого назначения НКВД. Очень талантливый взрывник. Безумно любит с помощью динамита и бикфордова шнура устраивать сюрпризы для фалангистов. — Пас, — повторяет он и бросает карты в кучку. Темнорусые жесткие усы перечёркивают его округлое молодое лицо пополам и делают похожим на шкодливого кота. Не домашнего, дикого, камышового.
— Ставлю десять патронов, — изрекает наш третий, молчаливый австриец Вальтер Руппенберг. Он рано облысел и бреет голову под Котовского.
А может и не Вальтер, и не Руппенберг. Мы ведь здесь под чужими именами. Я, например, по легенде, левантиец Надир, а откликаюсь на прозвище Магриб. Хотя по-арабски кроме — салам-алейкум, мархаба, шукран и оффан ничего не знаю. Разве что ещё — ки фалек? — как дела? Разбираю карты.
— Отвечаю десятью и откроемся.
Четвертый наш — Хорхе Энрике Агилас, бывший тореро, в игре не участвует. Он товарищ местный и ему интереснее у стойки бара любезничать со старшей дочкой хозяина. Очень рисковый парень. Привык расходиться со смертью в миллиметрах. В атаку идёт полуголый с криком: «Полундра». Это уже из нашей русской новейшей истории. Фильм «Мы из Кронштадта» крутят здесь в каждом кинотеатре второй месяц.
— Тройка и двойка — аккуратно выкладывает комбинацию Вальтер.
Он доктор, лечащий, стреляющий и взрывающий. Причем, во всех ипостасях на высочайшем уровне. Позавчера заштопал прямо на позиции разорванную осколком руку Счастливчика Пепе. Вот кому повезло. Лежит в госпитале, разбитом в монастыре капуцинов, пьёт местное вино, закусывает варёными бараньими яйцами. Были мы у нашего коллеги сегодня днём. Райская жизнь.
— У меня каре тузов, — сгребаю в плетёный туесок револьверные патроны.
Вальтер с наслаждением смакует вино. По вкусу оно похоже на наше «Мукузани», молодое, ещё полностью не перебродившее. Протягивает руку к углу стола, где горкой лежат свежие лепёшки, пунцовые помидоры и всякая зелень. При помощи навахи сооружает овощной сэндвич и тщательно пережёвывает, запивая мелкими глотками.
Паша, извините Пабло, тасует колоду с виртуозностью заправского шулера. Карты перетекают из одной руки в другую, на секунду застывая в воздухе серо-розовой аркой. Потом по столу ползет живая лента и тут же собирается в ровную стопку. Этот почерк мне знаком — Школа особого назначения, инструктор Беньямин Вольф, трехмесячный ежедневный практикум.
Поглядываю на часы, ого, через двадцать минут уже полночь. Здесь в Испании жизнь только начинается. Уличные фонари кое-как закрашены синей краской, но от этого не стали менее яркими. Из окон домов льётся свет, а машины снуют с включенными фарами. Правда, авиация фалангистов брошена на штурм Мадрида. Когда никогда прилетит ночью итальянская авиэтка с десятком мелких бомб. На тротуарах полно народу. Парочки, мужчина обязательно с оружием, беспечно прогуливаются, смеются, перекрикивая друг друга. Тут же продают цветы — нежно одуряющие пионы, строгие полураскрытые бутоны темных роз и наши, наши васильки, перевязанные соломенным жгутом.
Входная дверь в таверну то и дело хлопает. В зале заметно прибыло народу.
— Что, сдаём по последнему разу и спать?
— Куда спать, время ещё детское, — бурчит компаньеро Пабло, — посидим ещё часок, как настоящие кабальерос. Последний раз расслаблялись так месяца полтора назад.
Паша смешно морщится почёсывая курносый обгоревший нос, солнце здесь беспощадное. Краем глаза замечаю — американец фотографирует поющих немцев. Щелкает камерой пару раз и направляется в нашу сторону, прихватив со стола хорошо ополовиненную бутылку виски.
— Найн, найн, унмёглих. — Руппенберг властным жестом останавливает корреспондента. Тот недоумённо пожимает плечами и отходит, с обиженным видом к стойке. Мог бы и сам догадаться, что американские газеты, как впрочем, и местные, тщательно просматривают и в контрразведке у Франко, и в аналогичных службах Берлина и Рима. А за линией фронта мы бываем гораздо чаще, чем в таверне у Франсиско.
— Первая сдача, в банке двенадцать, — объявляет Пабло.
— Меняю три.
Вальтер прикупает одну карту, Паша отрицательно качает головой. Ничего не приплыло к моему берегу — шестерка треф, бубновая десятка и валет пик, сплошной мусор. Пасую. Между усатым хитрованом и доктором идёт ожесточённый торг. По выражению лиц вижу, что блефуют оба. Но покер без этого немыслим. На столе уже гора патронов, хватит на двадцать минут огневого контакта для кого-нибудь из наших спецов. Но, не для орлов Дуррути, эти стреляют по поводу и без, для выражения эмоций. Федерация анархистов Иберии здесь достаточно популярна. Ребята в общем неплохие, но как говорится: «без царя в голове».
За спинами игроков собралась почти треть посетителей таверны. Переживают, обмениваются репликами, непосредственны, как дети. Только бородач американец отстранённо пишет за стойкой в свой блокнот. Пушки не стреляют, значит разговаривают музы. Хорхе Энрике настойчиво продолжает охмурять красотку. Франсиско бросает в сторону дочери недовольные взгляды. Гитарист играет что-то пронзительно грустное, тягучее, как пыльная валенсийская дорога, нескончаемо вьющаяся под солнцем между красноватых холмов.
Наконец боезапас иссякает с обеих сторон, торг прекращается. Небрежным жестом Пабло раскрывает карты — стрит, достаточно серьёзная комбинация. Вальтер выдерживает паузу в лучших традициях МХАТа, закуривает сигарку и по очереди выкладывает четырёх тузов и джокер. Болельщики взволновано ахают, кто-то кричит: «Оле, Оле, Оле!». С помоста доносится бравурный марш. Австриец сгребает в докторский саквояж честно выигранные патроны. Допиваю последний глоток вина.
— Что, соратники, пойдём отсыпаться?
Вместо ответа следует страшной силы взрыв. Яркая вспышка в тысячу свечей и туман в глазах, чёрный туман, а потом небытие, без времени и пространства. Сколько оно продолжалось не знаю. Но, наверное, не очень долго. Выдираюсь из этого состояния медленно, сантиметр за сантиметром. С трудом, как гоголевский Вий, раскрываю веки. В зале плавает сизая гарь. Стена, у которой располагался гитарист, вынесена взрывом напрочь. Во рту кислый вкус пороховых газов, голова кружится и явно что-то со слухом — звуки не доходят до меня, хотя в двух метрах я вижу распятый в диком крике рот одной из дочерей Франсиско. Паша сидит неестественно осунувшись по уцелевшей стене. На левом виске небольшая ссадина из которой медленными толчками выливается кровь на плечо, грудь, черепки разбитой посуды. На полу, у моих ног обломок гитарного грифа и сжимающая его кисть руки с тонкими коричневыми пальцами. Она ещё живая, чуть шевелится мизинец в последнем усилии зажать ускользающую струну. Одна кисть, без хозяина!
— Это динамит, — беззвучно кричит Вальтер — «пятая колонна».
Голоса его я не слышу, угадываю по губам. Медленно поднимаю руку и показываю на уши.
— «Пятая колонна», — ещё и ещё повторяет австриец. Наклоняется к Паше, проверяет пульс на шее, разводит руками.
— Он мёртв, убит.
— Пульсирующая боль в голове усиливается до невозможного. Перед глазами мелькают, как в чертовом колесе разбитая стена, алебастровое лицо Хорхе, обломок гитары, искореженная мебель и тела, тела. Наверное мы все здесь уже убиты…
* * *
Виктор Янович Двоекульский, ко времени прихода к власти Михаила Сергеевича имел среди знакомых и друзей прочную репутацию романтика—неудачника. Ильфовский слесарь-интеллигент Полесов, по сравнению с ним, казался жалким мальчиком подражателем. Тщательно выстроенный годами имидж, позволял тридцатичетырёхлетнему Витюне периодически на кухонных посиделках вопрошать: «Кто виноват и что делать», плакаться через раз в жилетку знакомым и не очень, постоянно одалживать у них под маниловские проекты неплохие деньги. И при этом слыть среди друзей—деловаров средней руки, относительно надёжным парнем. Благо мужественная внешность, обязанная волевому подбородку и широким плечам; пара вставных золотых зубов, вместо якобы выбитых в хоккейных баталиях; плюс умение играть на потаённых струнах человеческой натуры, оказывали на большую часть населения гипнотическое влияние.
Убаюканные сладкими песнями и богатыми перспективами люди, безболезненно расставались с материальными ценностями. Деньги он должен был всегда и всем. Взаимодавцев Витюня утешал традиционной фразой, что возврат каждого занятого рубля — дело его шляхетской чести. И народ верил, дожидаясь годами, когда Двоекульский, перезанимая у вновь и вновь привлечённых адептов, гасил страсти давних кредиторов. Мол свеженькие ещё подождут.
На образ Витька работал и распространяемые им с юности слухи о славных предках — гоноровой шляхте, и дружба со спортом, и некоторые сибаритские привычки в манерах питаться, одевать своё бренное тело и спать с красивыми женщинами. В молодые годы на студенческих сабантуях, где выпивка и закуска приобретались в складчину, Двоекульский появлялся всегда с опозданием, вроде бы как случайно, но в сопровождении манекенщицы или фотомодели. Этим достигалось сразу две цели — экономия личных средств и переключение интереса компании в сторону очередной глуповатой блондинки, что позволяло вкушать хитровану яства и напитки без упрёков в скаредности.
Через доверчивых девиц распространялась и романтическая версия, что фамилия Двоекульский происходит от польского слова «куля», то есть пуля. Дескать пан Войцех, один из его предков, сподвижник Иеремии Вишневецкого, получив в сражении с нехристями две пули в лоб, чудесным образом остался жив и, не взирая на раны, взял в полон татарского мурзу. От везучего хорунжего и пошёл их род. Для пущей убедительности бралась в руки гитара и после третьего тоста «за любовь», на плохом польском исполнялась бравурная песня с припевом: «Войско польске Б;рлин брало, а рад;цке помогало».
Сраженные информацией о двух пулях и безумной храбрости поляков, барышни обычно сдавались на втором куплете. Дальше, место действия перемещалось на кровать, или диван, смотря по тому, где проводилась вечеринка.
И всё продолжалось из года в год чудесным образом, если бы не идиот почтальон, принесший поздравительную телеграмму на бланке с цветочками. Была такая услуга во времена застоя. В квартиру, за банкетным столом которой собралось почти четыре десятка гостей, этот гонец почтамта проник совершенно свободно, кто-то из поддатых друзей выходил покурить на площадку, дверь естественно забыл закрыть. Недотёпа «с толстой сумкой на ремне» вручил послание тамаде, человеку весёлому и злоязычному. Тот, пробежав глазами телеграмму, усмехнулся хищно и через пять минут, когда все уселись за стол, не преминул обыграть ошибку телеграфистки, исказившую благородную фамилию тридцатилетнего юбиляра. Попросив минуточку внимания у разгорячённой толпы, тамада откашлялся и выдал торжественно, голосом Левитана: «Виктору Двоехуйскому. Поздравляю юбилеем. Обожаю. Тётя Рива».
Такого двойного удара от связистов и тамады не смог бы выдержать и более крепкий человек. Во-первых, как и всякий поляк, Виктор слегка фрондировал своим антисемитизмом. А тут некая тётушка с еврейским именем. Не станешь же объяснять каждому, что это тёща, а не тётя и зовут её Римма Николаевна. А в роду у неё до пятого колена чистые русаки тамбовско—рязанского разлива. А во-вторых — самое неприятное в происшедшем было то, что у всех на слуху в ту пору крутился анекдот о незадачливом актёре, который по ходу пьесы должен был произнести одну фразу: «Полигуев, вот Ваш меч!» и постараться не заменить букву «г» в середине фамилии на «х».
Стены квартиры содрогнулись и рухнули от смеха, как это случилось давным-давно с Иерихоном. Благородное родовое прозвище именинника прозвучало в неприличной интерпретации, как минимум, десять раз. Запомнилось, и осталось на последующую Витюшину жизнь, в качестве ложки дёгтя в большой бочке мёда. Киев город маленький и года за два молва о казусе на дне рождения докатилась до окраинной Дарницы, расположенного чёрт знает на каких куличках Дымера и легендарной Боярки, прославленной Николаем Островским. Сей прискорбный факт с телеграммой пробил существенную брешь в пиаре нашего героя.
Себя же Витёк с подросткового возраста ощущал настоящим мачо.
Его юношеская комната была некоторым образом стилизована под комнату современного советского плейбоя, с волчьей шкурой на полу, нагайкой и рапирой на стене, между портретами Хемингуэя, Сент-Экзюпери и Джона Фицджеральда Кеннеди. На письменном столе, поверх польского журнала «Кобета», лежали коньки канадской заточки, в углу стояла клюшка с, якобы, автографом Харламова. В секретере пряталась за учебниками по физике бутылка болгарской «Гамзы», хитроумно разбавленная спиртом (для девиц) и пачечка резиновых изделий №3 Баковского завода. Рабочий инструмент — записная книжка с телефонными номерами потенциальных объектов сексуального вожделения хозяина, находился всегда под рукой.
К окончанию университета «Гамза» была заменена на коньяк «Десна», опять же со специфической добавкой, портрет старины Хэма на фотографию Юзефа Пилсудского, ленточный магнитофон на кассетный, а к аксессуарам прибавился автомобиль. Сначала «Запорожец» украшенный волговской эмблемой — оленем, (как сказал тот же злословец тамада: «Запорожец с манией величия»), а затем «Жигули» и всё более престижные машины, вплоть до теперешнего навороченного джипа.
Перманентное состояние должника совершенно не отражалось на благополучии Виктора и его семьи. К исходу перестройки наличествовали: двухэтажный особняк, построенный в районе Караваевых дач, отдельные квартиры для взрослых богемных детей, домработница и несколько элитных охотничьих собак.
По словам Витюни всё имущество было заложено и перезаложено, и владел он только женой—физкультурницей, привезенной с дипломной практики в давние студенческие времена из города, о котором Михаил Юрьевич Лермонтов написал: «Тамбов, на карте генеральной, кружком означен не всегда». Там, используя своё экзотическое происхождение, гитару и креплёное алжирское вино, на базе арендованной фотолаборатории, Двоекульский проводил дегустацию провинциальных красавиц. Местные девицы, не видевшие поляков со времен Ивана Сусанина, летели как мотыльки на огонёк. Пока Витя не нарвался на нынешнюю супругу. Цепкая барышня, с диковинным именем Виолетта, угасавшая в дремотном городке, использовала все аргументы, вплоть до ложной беременности с первой попытки близости. И добилась таки своего, въехала в стольный град Киев в качестве жены, с амбициями пушкинской старухи, не желавшей быть простой крестьянкой. Простую русскую фамилию Скорнякова поменяла с радостью на панскую.
Как ни странно, но официально перейти из состояния бедного романтика-неудачника в ипостась зажиточного, Витюше помог развал Советского Союза, вернее экономический бардак, сопровождавший этот процесс. Наскоро попрощавшись с должностью научного сотрудника, наш герой пустился зарабатывать деньги, торгуя металлом, сахаром, хурмой, нефтью, шинами и воздухом. Оборачиваясь как всегда на чужих деньгах, Витюня умудрялся отщипывать добрую толику средств в свою пользу, а потом возвращал заимодавцу взятую сумму, с повинным видом, мол дело не выгорело. За две, три недели в результате инфляции деньги «худели» почти на треть. Но повинную голову никому сечь не хотелось. Дикий капитализм ещё только начинался и опытом не владел практически никто из бизнесующих.
Пусть это и звучит банально, но аппетит приходит во время еды. Простаков, доверявших свои кровные тугрики романтику, становилось все больше и вручали они теперь Двоекульскому ещё и ваучеры, которые для тёмного населения ничего не стоили, но позволяли продвинутому деляге приобретать акции реально существующих заводов, чья продукция уходила за валюту. Поучаствовал Витёк и в операциях с невозвратными кредитами, отметился в обналичке денег на фирмах однодневках, открытых на подставных бомжей. Венцом его махинаций стала китайская эпопея. Оформив лично на себя кредит на покупку металла для последующей перепродажи в Китай и, договорившись с покупателями о расчёте китайским ширпотребом — собачьими шубами, музыкальными центрами и компьютерами, Витюня направил, с помощью временных компаньонов, к границе один вагон с арматурой — десятую часть контракта. Под этот металл, надурив узкоглазых, быстро вывез из Хуньчуня, транспортным самолётом российских ВВС, в Москву восемь тысяч шуб, тысячу компьютеров и пятьсот музыкальных центров. За двое суток разбросал оптом по столичным заводам весь товар за три миллиона восемьсот пятьдесят тысяч долларов. Этого хватило на возврат банковского кредита, уплаты китайцам неустойки, тысячи три ушло на посредников. Почти четыреста тысяч Двоекульский положил в свой карман.
К компаньонам он вернулся с пятью шубами, жалким видом и двумя компьютерами, традиционно разводя руками — опять ничего не вышло, попросил компенсировать две тысячи, потраченные им на дорожные расходы. Соответственно, красочно живописуя ужасающие трудности пребывания на родине чая. Сердобольные и доверчивые напарники, сколотившие шальные первоначальные капиталы на комсомольских взносах; из полученной от китайцев за вагон металла валюты, скинулись и собрали «детишкам на молочишко», но втихаря решили с Витюшей дел больше не иметь — приносит неудачу.
Вошедший во вкус шляхтич через месяц прикупил «с горя» старинный трёхэтажный особнячок на Шота Руставели, где оборудовал офис с телетайпом, факсом и смазливой секретаршей. Коньяк «Десна» поменял на «Метаксу», а при рабочем кабинете соорудил комнату отдыха с большим кожаным диваном, трофейным музыкальным центром и душевой кабиной. Реализация Марксовых постулатов, в том числе «ничто человеческое мне не чуждо», захватила Витька настолько, насколько может обуять страсть к золотому тельцу с маленькими отвлечениями на секс и хоккей.
Потом последовала командировка (опять же за чужой счет) в Преторию, где неожиданно отыскались дальние, но далеко не бедные родственники. Шестнадцать алмазов полукаратников, вделанных в нагрудную ладанку и провезенные через прозрачную таможню, позволили пану Двоекульскому считать себя долларовым миллионером и напрочь забыть о двусмысленном варианте трактовки своей фамилии. После злосчастного юбилея молва нет-нет да и доносила до него новую редакцию оной.
Но, на каждую хитрую жопу есть свой хер с винтом — так гласит пословица, пришедшая в городской фольклор в начале шестидесятых из лагерей и тюрем, наряду с блатными песнями, понятиями и воровской «музыкой». Лоб, как мы знаем, у Двоекульского был наследственно крепкий, а вот нижняя часть тела оказалась послабше. И хронический простатит, как последствие неразборчивости в объектах для постельных утех, был не самой большой бедой.
Сидел Витюня на прочном крючке у гэбистов со студенческих фарцовых лет. Тогда это ему не мешало, можно сказать даже шло впрок. На шалости юноши Комитет смотрел сквозь пальцы, а за серьёзную информацию платил регулярно и хорошо, что опять же позволяло носить приличный прикид, отдыхать в Сочи и зажигать в престижных кабаках. Сексуальная энергия так же была реализована Службой по назначению. Несколько раз фактурного Витюню ненавязчиво подводили к иностранкам. Образовавшаяся бурная страсть подпитывалась комитетчиками финансово, фиксировалась на плёнку в стенах специально оборудованной квартиры. Мадам, представлявшая интерес, пускалась в дальнейшую разработку. Как-то, из разговора со своим куратором капитаном Скирко, Витюня просёк, что одну из его пассий таки вербанули, прихватив на скупке раритетных книг и икон. Не бог весть какая Мата Хари была эта француженка, но дипломатического иммунитета не имела и могла реально загреметь за решётку лет на пять. А поскольку в постели вела себя раскованно, с выдумкой, чередуя анальный, оральный и генитальный секс, осталась в Витиной памяти надолго.
Со временем вроде попустило, затюканный демократами Комитет был реорганизован в СБУ и несколько лет Витьк; никто не трогал. Но в апреле девяносто пятого, при выходе из банка с портфелем, в котором лежало сто тысяч левых обналиченных зелёных денег, двое неприметных молодых людей, материализовавшись из воздуха, прихватили Двоекульского за белы рученьки и сноровисто усадили в грязный затруханый опель. Предварительно обыскав и приковав левое панское запястье к портфелю. В кабинете райотдела милиции, в присутствии понятых, произвели выемку денег и личных вещей, а затем продемонстрировали видеозапись высокого качества, где полностью воспроизводился процесс приёма денег, выдача отката и другие важные, с точки зрения уголовного кодекса, действия. А через некоторое время, в кабинет зашёл подполковник Скирко и опустил Витька на раз, сказав: «Здравствуй Двоехуйский. То, что ты сейчас видел, тянет лет на пятнадцать строгого режима. При этом каждый второй из сидельцев болен туберкулёзом или спидом. Колись сука до задницы, с мельчайшими подробностями, затем будем думать как вытащить тебя из этого дерьма».
Последняя фраза подполковника, подобно бальзаму, пролилась на раненую душу шляхтича. И он раскололся, процентов на десять, уповая на то, что Служба не может знать всё. Последний эпизод естественно высветил полностью, сдав подельщиков и заказчика.
Но как оказалось, Скирко интересовали не только суровые сегодняшние будни. Наводящими вопросами он всё время загонял Витька во времена более отдалённые. Зачем? Ведь тогда и деньги были поменьше и дела крошечные. Подполковник подробно писал всю исповедь на маленький диктофон, периодически что-то помечая в записной книжке. Дойдя до советского периода, Витёк с надеждой спросил:
— Может хватит? И памяти уже нет, и всё быльём поросло за сроком давности.
— Отнюдь, — покачал головой бывший куратор. — Комитет умер, но дело его живет!
А когда, задрюченый вопросами, Двоекульский добрался до рядовой операции с фальшивым авизо, которую они с Серёгой Мастью прокрутили лет семь тому назад, подполковник переменил кассету в диктофоне и скомандовал:
— С этого места поподробнее!
Они что, хотят Яшника взять в разработку? — мелькнуло в голове у Витька. Так он же свалил в Штаты хрен знает когда. Но высказывать свои соображения не стал. Решив прозондировать в подходящий момент, он это нутром чувствовал, вопрос разруливания сегодняшней неприятности, предложил:
— Ну что, будем подводить черту? И по домам?
— Дойдём и до этого, — строго ответил подполковник. — А пока нарисуй мне психологический портрет своего рыжего подельника.
Точно будут крутить Серёгу. Витёк задумался, выпил стакан тёплой минералки:
— Шеф, мне позвонить можно? А то непонятки с клиентурой начнутся.
Скирко кивнул головой — позвонишь через час, когда окончишь петь и мы подписочку с тобой новую оформим.
Вот, ****ь, как в себе уверен, прямо гестапо-Мюллер, но вслух выражать свои эмоции не стал.
Расстались с новым бывшим куратором они почти друзьями и на Вы. Протокол задержания был вручён Витьку. Диктофон, расписка о сотрудничестве и три тысячи долларов, как раз его маржа с обналички, уютно упаковались в кейс подполковника. В процессе беседы родилась и устная договорённость о том, что с каждой операции с сегодняшнего дня Витёк будет отстёгивать за «крышу» четыре процента. Но, любая попытка скрысятничать, повлечёт за собой очень большие неприятности.
Два с половиной года протекли относительно спокойно. Витюня поднимался в бизнесе. Крутил поганку с пользой для себя и Скирко. Крыша была солидная и взаимных претензий не прослеживалось.
Проблем ни с бандюками, ни с налоговой не возникало. А тройка залётных вольных рэкетиров, попробовавшая взять Двоекульского на понт, была принята ментами по команде Скирко на ура. Витёк, особо не афишируя, прикупил дачку в Феодосии, то есть купил он собственно детский садик на берегу моря, принадлежавший какому-то сдохшему заводу, и полгектара прилегающего пляжа. Вкинул в реконструкцию триста тысяч баксов и получился чудесный особняк в голливудском стиле, с кортом, подогреваемым бассейном, маленькой сосновой рощей и альпийской горкой. Ну чем не Великий Гэтсби! И уже в серьёзных деловых кругах начали уважительно поговаривать о Двоекульском. Несколько раз проводили зондаж представители различных партий — всем хотелось иметь в своих рядах столь знаковую фигуру.
Поколебавшись, правда не очень долго, Витёк поставил на аграрную партию. Основанием для этого решения послужила начинающаяся земельная реформа. А как показывал опыт тех же Соединённых Штатов — земля подходящий объект для вложения капитала. Нигде в мире, разве что в Чернобыльской зоне, цена на землю за последние двадцать лет не падала. Тем более, что предложили аграрии Витьку приобрести за символическую плату бывший колхоз с маленьким заводом по производству сгущённого молока, маслобойкой и небольшой конефермой. Последнее особенно импонировало, ибо, по мнению Двоекульского, причастность к конному спорту автоматически вводила его в узкий круг новой аристократии.
На уровне таких амбиций Витёк избрался в областной Совет и возглавил депутатскую комиссию по сельскому хозяйству. Столь резкие и объёмные инвестиции в избирательную компанию и расходы на посевную оставили Двоекульского без оборотных средств. Поначалу это воспринималось как некоторое неудобство, но по прошествию трёх месяцев ситуация стала доставать серьёзно. Готовую сельхозпродукцию брали у Витька с отсрочкой платежей юридически на месяц, а фактически на два—три. Привыкший жить и бизнесовать в долг, Витёк, расслабившись на депутатской ниве, не заметил как сам превратился в лоха—кредитора, целыми днями выпрашивающего принадлежащие ему деньги. Оказывается, сгущённое молоко не являлось продуктом первой необходимости и никто на рынке не бился за право первым выкупить банки с традиционными синими этикетками. А долгожданные семечки подсолнечника первого урожая, управляющая хозяйством просто переполовинила и пустила налево, не довезя до тока.
Глядя на повинную голову Марьи Петровны, бывшего колхозного парторга с ухватками бандерши, Виктор с ужасом осознал насколько они похожи в манере поведения, в ментальности. И от этого понимания стало вдруг так гадко, что не задумываясь о соблюдении политеса, он грязно выругался (это случалось с ним довольно редко) и выгнал управляющую на хер, причём навсегда…Но при этом написал заяву в прокуратуру на преступную бывшую коммунистку.
Взяв на себя функции менеджера, Двоекульский продолжал по инерции надувать щёки, устраивать разгромные оперативки прямо на полевых станах. В лучших традициях «Поднятой целины», собстенноручно перепахал за рулём трактора десять гектаров, выкинув из кабины пьяного в дым тракториста. При сём, Витюня совершенно не догонял простую истину, что тому же Степановичу было гораздо интереснее загнать «налево» солярку, а вырученные деньги тут же пропить, чем горбатиться целый день в пыли и жарище в ожидании дивидендов от гипотетического урожая. Никого из местных жителей не трогали новации «сельского барона». На Витька, с его джипом, охраной и понтами смотрели как на пустое место — мираж, вызванный тяжёлым похмельным синдромом.
Первым забил тревогу Скирко, ощутивший значительное оскудение финансового ручейка. После серьёзного разговора с упоминанием ряда лиц, отбывающих тюремный срок с подачи Витька, последнему пришлось быстро, за половину цены, продать офис, а деньги инвестировать в угасающий сельскохозяйственный проект. Долю за крышевание — четыре тонны не реализованной сгущёнки, уговорил принять бывшего комитетчика. Пусть подсластит себе и коллегам пресные служебные будни.
Закон о приватизации земли застрял в парламенте где-то на уровне третьего чтения. А сколько их ещё будет не ведал никто. Депутаты ушли на каникулы.
Средства, полученные от продажи здания, улетучились со скоростью звука. В какую-то финансовую пропасть ухнули и два краткосрочных банковских кредита, взятых под залог завода. Бедность, в образе старухи с гнилыми зубами, маячила у порога.
Многочисленные знакомые, имевшие горький опыт общения с Двоекульским, в сладкие обещания уже не верили. Нужно было что-то предпринимать. Но правильное решение всё не приходило. Не помогали ни хоккейные тренировки, ни приключения на половом фронте. Да и с потенцией появились определённые проблемы.
В таком вот состоянии раздрая, через три недели после Рождества, Витьк; вызвали на конспиративную квартиру. Кроме подполковника за столом сидел важный мужик, старше Скирко года на два, но раздобревший не по годам, с пивным животом и остатками темных прядей на голове, сквозь которые убедительно просвечивалась плешь. Судя по маленьким нюансам поведения, толстяк явно начальствовал над куратором, хотя в разговор не вмешивался. Витюня, несколько развязно прошёлся по комнате, кстати, квартира снималась за его кровные деньги, достал из бара греческий коньяк, выставил три пузатых бокала. Подполковник выложил из портфеля баночку маслин, лимон, два апельсина и бутылку «Боржоми». Накатили по первой, посмаковали коньяк, погоняв его по нёбу, закусили лимончиком. Толстяк демонстративно посмотрел на часы.
Ого, подумал Витёк — совершенно не слабые, часики тянули тысяч на восемь долларов, это генеральский уровень.
Скирко понятливо кивнул.
— Начнём с предыстории. Лет двадцать семь тому назад по линии Совета Экономической Взаимопомощи было принято решение построить в Словакии большой металлургический комбинат. После ввода наших войск в Чехословакию надо было чем-то ублажить западных братьев-славян. Тем более, что Словакия была насквозь аграрной, а рабочих рук там имелось гораздо больше чем требовалось на рынке труда. Основное сырьё — руда и кокс, ну и, конечно, присадки для варки стали, поставлялись из Союза, в частности с Юго–Востока Украины. Для полного удобства протянули до Кошице нашу железнодорожную колею, чтобы на границе не тратить время на перегрузку сырья, или смену колёсных пар. Комбинат успешно заработал, мы получили агентов влияния в Чешском правительстве и возможность отдыхать в Татрах, попивая «Будвайзер» и «Златый бажан».
После распада Союза, словаки быстро убрали с вывески комбината имя Ленина, отделились от Чехии и стали страшно независимыми, как и мы. Но металлургический комбинат, который давал до шестидесяти процентов валютных поступлений бюджета страны, упал на сраку, поскольку руду, кокс и марганец Украина отказалась поставлять в качестве гуманитарной помощи, как это было при СЭВе. Альтернативные источники сырья на Западе давно уже были распределены и по демпинговым ценам никто словакам продавать ничего не стал. Короче — вся словацкая разведка была в одночасье переориентирована на Белгородскую, Днепропетровскую и Донецкую области. Здесь, сегодня, через подставных лиц, они активно скупают акции рудников, горно-обогатительных комбинатов и коксохимических заводов. Деньги в процессе крутятся огромные, ибо для словаков это вопрос жизни и смерти.
А теперь о конкретике. В пятницу, на презентации словацкой туристической компании мы тебя подводим к ихнему нелегальному резиденту — Цтираду Пагуте. Симпатичный такой мужичок, общительный, представляет Австрийскую фирму «AggA», но профессионал-разведчик высокого класса. Раньше работал по Австрии и Швейцарии. Создал там неплохую агентурную сеть. Твоё дело — как Воробъянинов, глубокомысленно молчать, изредка похмыкивать. По нашей легенде ты владелец пятнадцати процентов акций Центрального ГОКа. Вот здесь все документы. Цтирад как раз сейчас зондирует Кривой Рог, ему это будет интересно. В связи с твоим хреновым положением на аграрном поприще, ты решил продать пять процентов и ищешь богатого покупателя.
— Борис Петрович, а когда я приобрёл акции?
— Год тому назад, у бывшего главного инженера комбината, М;ндрыка Ивана Евстафьевича. Он отошел в мир иной через четыре месяца после продажи. Тут всё законно и непробиваемо. Будешь держать Цтирада на крючке оставшимися десятью процентами. Предложа ему поучаствовать в сельскохозяйственном бизнесе. Скажем, поставить на Украину бэушные комбайны по уборке зерна. Вы их потом сможете сдавать в аренду и иметь хороший профит. Разрешается немного пофлиртовать с пани Пагутовой. Она правда страшненькая, но тебе не впервой.
— Она тоже из Службы?
— Нет, работает по дипломатическому картону и пока нигде не светилась. А впрочем, кто знает?
— Итак, подытожим, — неожиданно вмешался плешивый толстяк. — Вы, пан Двоекульский, ненавязчиво устанавливаете со словаком деловые отношения. Если предложит Вам полететь в Кошице — отчего бы и нет. Погостите, отведайте «свинске колено» — словацкий вариант айсбайна, съездите в Татры на «Штербско плесо», это всё рядом. Но основная Ваша задача заключается в том, чтобы вывести на Пагуту Яшника.
— Так он же в Штатах! Мне что и туда съездить придётся?
— Не юродствуйте, Виктор. Яшник прилетит сюда на месяц, через две недели. Мы подскажем Вам где и когда произойдёт встреча. А как состыковать обоих подумаете сами. Вы неплохой психолог, бизнесмен, и что говорить — талантливый наш сотрудник с большим опытом.
Вот Фрейд, как мягко стелет. Этот толстяк поумнее будет чем Скирко. Тот всё больше кнутом, а про пряник забывает, — Виктор согласительно покивал головой. Ну да, доброе слово и кошке приятно!
— Извините, но существует проблема представительских расходов. Посидеть в ресторане, съездить в баньку, на охоту. У меня, — Виктор смущённо потупился, — сейчас нет свободных средств (о феодосийской даче, оформленной на дальнего родственника не знал никто).
Конечно, неприятно признаваться шляхетному пану в финансовой несостоятельности. Это как с расстегнутой ширинкой гулять по Крещатику. Но таковы реалии сегодняшней жизни.
— Не вопрос, — улыбнулся Скирко. — Две тысячи долларов в пакете с документами. А потом, сумма от проданных акций в твоём распоряжении. Конечно с отчётностью. И поменяй мобильный телефон. А то он у тебя устаревшей модели, больше смахивает на армейскую рацию.
Выпили на посошок, обговорив оперативную связь, и разбежались каждый по отдельности. Двоекульскому, как хозяину хаты, пришлось задержаться. Вымыть посуду. Прибрать остатки трапезы в холодильник. Надо будет на неделе пригнать сюда уборщицу, пыль смести, вымыть окна и постирать гардины, шторы и постельное. Последний раз генералили квартиру полгода тому назад, а засралась прилично. Хорошую ляльку уже стыдно привести.
Тема, которую подкинули бывшие комитетчики, была перспективной, но очень опасной. Виктор прекрасно помнил случай в одной агрофирме, директор которой решил торгануть металлом. Фирма государственная, охраны никакой, крыши тоже не просматривалось. Вот и кончилось всё трагично. Посреди рабочего дня в кабинете директора обнаружили два трупа. Секретарша и сам директор забитые до смерти арматурой, оставленной для наглядности на груди убитого. Концов так и не нашли. Хотя дело было взято на контроль облгосадминистрацией и одним из депутатов Верховной Рады. Никто не видел, ничего не слышали и никому дорогу не переходили. Как же?! Даже Витёк имел свою версию данного трагического случая. Но ни единой души посвящать в свои соображения не стал. Голова дороже. Вот под крышей службы можно и попытаться поиграть. Осторожно, с оглядкой и реверансами, просчитывая каждый шаг. Судя по пакету с документами, Скирко в теме уже давно. Если они с шефом не решили меня подставить под удар, а вроде бы на это не похоже, то возможная выгода для всех просматривается чётко. Хотя страховать себя надо так, чтоб в дальнейшем не рвать на жопе волосы.
Заботы господина подполковника со товарищи, совершенно не должны превалировать в моей деловой жизни. Соскакивать с сельского хозяйства необходимо сейчас, пока валюта стоит и не надо долгосрочно вкладываться в посевную. Пусть в небольшом убытке, но потом будет хуже.
Сыночек, ещё тот говнюк, взял его на завод коммерческим директором, определил зарплату нехилую, а он ночами шляется по клубам, гребёт девок, которых как Лорелея завлекает песнями. На заводе тырят всё что можно. При последней инвентаризации выяснилось, что исчезло полтонны сахара и шестьсот банок сгущёнки! А мой только глазами лупает. Вот уже дурной ****ы ребёнок. Следовательно, завод тоже нужно продавать.
Значит так, пока решаем свои проблемы, а меня пусть играет Цтирад. Если он заинтересован в ГОКе то и варианты будет сам предлагать. А моё дело не нервировать клиента излишним упрямством.
— Пся крев! — Витёк хлопнул себя по лбу. — Совсем забыл, у меня же заседание депутатской комиссии, да ещё и по вопросу распределения бюджета для села. А впрочем, зачем мне это, соскакивать так соскакивать. Агрария, прямо сказать, из меня не вышло, переквалифицируюсь в рудокопы. Эк загнул — не хуже чем Ильф!
Достал из барсетки мобильник, набрал номер:
— Пане Макарчук, прошу пробачення, але спилкуватыся мы будемо наступного понедилка. Ще раз пробачте.
Окрестности Лондона
октябрь 1949 г.
— Какая добрая мягкая осень стоит в нынешнем году. Тепло как на средиземноморье.
— Да, погода нас балует вторую неделю. И заметьте, Европу заливают дожди, Рейн вышел из берегов, в Зальцбурге наводнение, в Каринтии выпал снег.
— Воистину Провидение хранит Англию!
— А может антициклон с Балкан, нет?
— Не гневите Всевышнего, мистер Рендел. Вы не можете представить сколько я экономлю на угле. Отапливать такую махину — дело весьма затратное.
Три джентельмена, расположившись на послеобеденный отдых в библиотеке родового поместья пятого лорда Джозефа Самуэля Семберленда, никак не напоминали оперных злодеев, искавших уединения для составления заговора. Отнюдь, хозяин огромного особняка Викторианской эпохи, с крупной костистой фигурой, бледным ироничным лицом всем своим видом показывал, что все его эмоции далеки, как никогда, от политики. Медленно смакуя вино из изящного бокала, напоминающего по очертаниям женский торс, лорд Джозеф чуть опустил веки, наслаждаясь букетом напитка. Самые пытливые глаза Англии, по крайней мере так охарактеризовал их Черчилль, в данную минуту не выражали ничего, кроме лёгкого раздражения.
— Видит Бог, как мне набрыдли эти писаки! Один ляпнул, а прочие подхватили — «прожжённый интриган», «твердолобый склочник», — Семберленд произнёс нарочито эту фразу на «кокни», как простой обыватель Ист-Энда. Вопреки происхождению, он уже добрый десяток лет являлся «серым кардиналом» лейбористской партии. И не безуспешно — кумир британцев во время Второй Мировой войны, третий сын герцога Мальборо, сэр Уинстон Леонард Спенсер Черчилль, потерял четыре года назад портфель премьер-министра вследствие тонкой комбинации, детально продуманной лордом Джозефом.
— «Гавану», адмирал? — хозяин раскрыл тёмно-розовую шкатулку из сандалового дерева.
— Благодарю, — ответил визави.
Третий участник беседы Рендел Симпсон молча стоял у высокого окна с цветным витражом с бокалом виски в руке и быстрыми затяжками выкуривал сигарету, внимательно наблюдая за растущим столбиком пепла.
— Дирк, Вы будете выставлять свою конюшню на скачках в Дерби?
— Вряд ли, я сменил управляющего и тренера. Вот к весеннему сезону я приготовлю как минимум два сюрприза.
— А как же Ваша фаворитка Марта?
— Она жеребая от Черного Жемчуга.
Адмирал Дирк Ван Феерборн, с округлым мягким лицом, состоящим из сплошных выпуклостей, покрытых множеством красноватых прожилок и морщин, напоминал доброго старого пирата на покое. Так оно в общем то и было, за исключением того, что об отставке не могло быть и речи. Вторая по значимости персона в разведке Великобритании, один из потомков старинного голландского рода, осевшего на острове три века тому назад. Среди его предков числились знаменитые каперы, совладельцы Ост-Индской компании и сотрудники секретной службы Их Величеств. Не отступил от семейных традиций и адмирал, с молодости окунувшийся в перипетии тайной войны
— Старина Дирк — обратился лорд к собеседнику, — Вы убиваете вкус вина. Разве можно этот божественный портвейн пить запрокинув назад голову? Наш язык поделен на «географические» зоны, каждая из которых обладает уникальными функциями. Кончик чувствителен к сладкому и равнодушен к горькому. Корень языка наоборот очень трепетно относится к горечи.
— Джентльмены, не пора ли перейти к более серьёзным вопросам? — в разговор вмешался Рендел Симпсон, темноволосый коротко стриженный крепыш, в клетчатом пиджаке (конечно без галстука!), облегающих светлых брюках, обутый в тяжёлые тупорылые ботинки из свиной кожи.
Энергичный молодой джентльмен представлял новую волну в американской разведке, возглавляемой Аленом Даллесом.
У Бешеного Билла в конторе трудился народ поинтеллигентнее — учёные, писатели, актёры. Работать с Управлением стратегических служб было куда как приятнее, чем с ЦРУ, — подумал адмирал. — Влезть бесцеремонно в беседу старших по возрасту и положению, предпочесть портвейну виски и завонять помещение дешёвыми сигаретами «Лаки Страйк» — это либо незнание ментальности островитян, либо преднамеренное игнорирование хозяев. Скорее второе — пренебрежение бедными родственниками.
Американец явно перехватывал инициативу:
— Мы выбрались на уикенд в эту глушь не для того, чтобы оценивать вкусовые качества напитков или обсуждать перепады погоды.
Лорд Джозеф переглянулся с адмиралом. Тот согласительно опустил веки: «Прошу мистер Рендел».
— Предмет нашей беседы положение на Балканах. Перефразируя старое высказывание Бисмарка об Испании и Франции: «Албания — горчичник, приложенный к затылку Югославии», следует сказать, что время терапевтического лечения проблемы противостояния этих государств прошло. Необходимо хирургическое вмешательство. По данным наших друзей, за истекший год на Албанско-Югославской границе отмечено более двухсот локальных инцендентов с применением лёгкого стрелкового оружия. Жертвы перестрелок — жители приграничных сёл с обеих сторон. Но потери больше с сербской стороны. Неделю назад рота югославской народной армии в качестве акции возмездия уничтожила албанскую заставу.
В Белграде очень обеспокоены сложившимся положением, тем более что служба безопасности официально объявила второго сентября о раскрытии заговора среди военных и аресте шестнадцати советских агентов. Дядюшка Джо получил по зубам. Все арестованные казнены вчера в центральной тюрьме.
Еженедельно Тирана принимает до ста тонн военного снаряжения, в том числе и тяжёлое оружие. Большая часть перебрасывается по воздуху, остальное приходит морем. Куда девается эта уйма военной техники неизвестно. Но, в приграничных районах Поградец, Кукуч, Дьяковице и Преций всё население выселено в глубь страны. Из достоверных источников пришла информация, что первый отдел генерального штаба албанской армии запросил у русских данные аэрофотосъёмок Черногории, Македонии и Сербии. Одновременно Управление картографии Генерального Штаба Вооруженных Сил СССР направило албанцам две тысячи трофейных немецких планшетов с картами Югославии в масштабе 1:10. В порту Дуррес сейчас разгружаются два советских нефтеналивных судна. Вам эти факты, надеюсь о чём-нибудь говорят?
Американец окончил нервную тираду, залпом допил виски. В опорожненном стакане звякнули кусочки льда. Усаживаясь в кресло Рендел вытащил из кармана пиджака полусмятую пачку сигарет. Не обнаружив ни одной целой, скомкал картонку и бросил в камин.
Лорд Джозеф поморщился:
— Мистер Рендел, может быть ещё виски?
Симпсон отрицательно мотнул головой,
— Распорядитесь чтоб принесли кофе. И без молока и сахара.
— Вам, янки, не хватает масштабности в осмысливании геополитической ситуации. Мы, англичане, в своё время управляли империей, которая занимала половину мира, — адмирал приподнялся и нажал кнопку в столешнице. На стене обозначилась карта мира с выделенным синей штриховкой участком Адриатического моря и прилегающей суши.
Лорд Джозеф подошёл к карте и тонкой бамбуковой указкой показал в совершенно ином направлении на континент Африки, в зону Аравийского полуострова, а затем переместил кончик указки на Индокитай.
— Обратите своё внимание джентльмены вот сюда. Я не напрасно это говорю. Пока у Сталина нет атомной бомбы, а по сведениям сэра Ван Феерборна, достаточно верным, насколько это может быть в разведке, бомба не появится ещё несколько лет, никаких резких движений наш бывший союзник предпринимать не будет. Тем более здесь на Балканах. Всё что мог — Сталин получил в Потсдаме. Ему не нужны сегодня Италия, Франция и Греция. Наоборот, серьёзный узел проблем завязывается на Ближнем Востоке и на Индокитайском полуострове. Стратегически это верно. Ближний Восток это нефть, Индокитай — уран. Поэтому приоритеты политики и с нашей стороны, и с советской, ближайшие пятьдесят лет будут определяться, как ни странно, геологами. Кто владеет сырьём — тот владеет миром. А интерес к Балканам, это инерция прошлого века. Албания, подогреваемая Сталиным, может надувать щёки сколько угодно. Но дальше пограничного конфликта дело не пойдёт. Нет смысла. А оружие, по большей части трофейное немецкое, из Тираны расходится в Палестину и баскам. Активно покупают так же ирландцы, но те больше через Восточную Германию.
В дверь библиотеки постучали. Пожилой, одетый в ливрею слуга занёс серебряный поднос с кофейником, молочником и сахарницей. Налил в чашечку напиток и поставил перед крепышом.
— Можете быть свободным Дуглас, — бросил не глядя лорд Джозеф. — И проследите чтоб протопили в спальнях. Мы останемся ночевать в поместье.
— Будет испонено, сэр!
Американец протестующе взмахнул рукой:
— Полноте, я вернусь в Лондон. У меня впереди бессонная ночь — связь с центром.
— Передадите мистеру Даллесу, что мы окажем помощь в устранении Энвера Ходжи. Говоря словами дядюшки Джо: «Нет человека, нет и проблемы!», — адмирал поднялся из кресла, закряхтев, ухватившись за поясницу. Древний такой старичок, весь больной, абсолютно не соответствующий своему прозвищу «Скорпион», которым наградили его лет тридцать назад в университете. — И ещё раз акцентируйте внимание своего шефа на Ближний и Дальний Восток.
Мистер Симпсон сухо откланялся, затем на секунду задержался у двери:
— Кстати, восприятие вкусовой гаммы вина зависит ещё во многом от формы сосуда. Я бы рекомендовал подавать портвейн в бокалах с широким раструбом. Это же самое касается и прочих красных вин. — Обращаясь к адмиралу он ещё раз слегка поклонился. — Я надеюсь на встречу через два дня.
— Молодой ещё, только вышел из ходунков, — сказал, глядя вслед удаляющейся по аллее фигуре, Лорд Джозеф.
— Не скажи, этот мальчик работал в оккупированной Италии, возглавлял резидентуру в Риме, а потом в Белграде.
— У него что, личный интерес в Югославии?
— Возможно, ишь как землю роет! Но помочь мы ему несомненно сможем. Есть у меня в Тиране несколько серьёзных людей в окружении Ходжи.
— He goes long barefoot that waits for dead men's shoes*.
В свете приближающихся выборов нам, лейбористам, нужна успешная акция. А тема Балкан для британцев знакома на протяжении как минимум пяти поколений. Но, Дирк, помните, главное внимание на Ближний Восток и Индокитай. Там, именно там, лежат наши интересы.
* * *
Высотный дом по улице Ватутина семнадцать, с эркерами, колоннами и сельскохозяйственной лепниной по фасаду в виде снопов и подсолнухов, являл собой образец типичной монументальной архитектуры пятидесятых годов. Вблизи же строение оказалось достаточно убогим. Безжалостное время облупило колосья, вырвало десяток розовых облицовочных плит над входом в единственный подъезд. Не красила дом и заброшенная будка у ворот, где когда-то восседал дежурный милиционер, и проржавевший мусорный контейнер посреди двора, на котором устроился злющего вида одноглазый кот пегого окраса. Лифт не работал и пришлось Серёге переться на шестой этаж по загаженному подъезду, переступая через осколки ампул, разовые использованные шприцы и обертки от «Марсов», «Сникерсов» и «Баунти». Гарлем да и только. Когда-то роскошная _____________________________________
* Кто ждёт обуви, которая останется после покойника, тот долго ходит босым (англ. пословица)
дверь семьдесят второй квартиры, обшитая по моде шестидесятых алой кожей, так же несла на себе признаки глубокой разрухи. Обугленный кусок обивки с
обгоревшими клочками ваты, несмываемое граффити «Витька дурак» и выбитый смотровой глазок, заткнутый аптечной черной резиновой пробкой. Державшийся на проводке звонок, правда работал. Минуты через три изнутри послышались шаркающие шаги. Старушечий голос неуверенно спросил:
— Кто там?
— Малеевы здесь живут?
— Жили. Осталась только я. А что Вам нужно, — прошелестело из-за двери.
— Кто-нибудь из Малеевых. Я от сослуживца Вашего мужа —полковника Скрипника.
Дверь отворила опрятная пожилая женщина, кутаясь в шаль, пропустила Рыжего в квартиру.
— Холодно у нас, плохо топят. Да вы не раздевайте обувь, здесь это не принято. Проходите в гостиную.
Чисто, бедно, на стене портрет покойного генерала с траурной ленточкой по нижнему углу. На шкафу чучело небольшого крокодила, эбеновые маски развешаны в проёмах между окнами. Старое продавленное кресло у письменного стола с казённой пронумерованной лампой. Бедность вопила из каждого угла — потёртый ковёр, местами отклеившиеся обои, подложенная под кресло, вместо сломанной ножки, стопка книг. Родина своих бывших защитников явно не любила.
— Вы извините, я не представился. Сергей Яшник, друг Натана.
— Как он там Натанчик? Мы его очень любим. — Старушка произнесла эту фразу и посмотрела на портрет. — Может быть чаю? Другим, к сожалению, ничем угостить не могу.
Сергей засуетился:
— Вас, кажется, Вера Николаевна зовут? Вы меня простите, я не надолго. Позавтракал в гостинице и прямо к Вам.
— Это Вы меня простите, что долго держала Вас за дверью. В прошлом году осенью пришли ко мне двое прилично одетых молодых людей — девушка и парень. Вроде бы такие серьёзные. Мы говорят из музея Вооруженных Сил, хотим оборудовать стенд памяти разведчиков. Я им про своего Малеева три часа рассказывала. Подобрала фотографии — в Египте, Эфиопии, Анголе, во Вьетнаме и Корее. Где только моего судьба не носила… Они забрали фотографии, парадный мундир, попросили на несколько дней ордена. Мы говорят сфотографируем их на мундире и вернем. Я, дура то, возьми и отдай. Лица у них добрые, вызывающие доверие.
Эх, Вера Николаевна — подумал Яшник. — Я б тебе рассказал какие со мной лица в зоне сидели… Майданник с внешностью профессора, карточный шулер— сущий ангел во плоти. Но ничего не озвучив, продолжал кивать головой.
— Короче, позвонила я в горсправку, а они мне говорят, что такого музея нет. Сходила в Министерство обороны, в СБУ — увы. Милиция, правда, обещала помочь, но на неё надежды мало. А ордена оказывается очень ценные, в них серебро и золото, а в иностранных даже драгоценные камни были, вот так.
Сергей специально ушёл от ответа о самочуствии Натана, не стоило огорчать вдову генерала известием о смерти друга. Спросил:
— А что, дети не помогают совсем?
Вера Николаевна отрицательно покачала головой.
— Володя — подполковник ФСБ России, живёт в Ставрополе, почти год в командировке в Чечне. У него двое, а зарплату выплачивают через пень колоду. Леночка одна воспитывает дочку в Мурманске. У неё муж был подводник, развелись, уж очень сильно пил. Она с девочкой приезжала прошлым летом. Очень славная девчушка, разумная, чудесно рисует. Хотите я покажу Вам её альбомы?
— Нет, спасибо. Я проездом в Киеве и очень тороплюсь. У меня к Вам передача. Натан просил отдать часть долга. Когда-то занимал у Вашего супруга.
— Что же, Серёжа, вы о нем ничего не расскажете!
— Скрипит помаленьку, много работает, учит нас жизни, пишет книгу.
— Он не болеет?
— Да нет, так, по возрасту… В прошлом году перенёс грипп. — Серёга врал напропалую, сочиняя нынешнюю жизнь человека, чей прах он привёз сюда в Киев. — Вера Николаевна, я, может быть, зайду ещё. А сейчас извините, мне надо бежать. Вот пакет, в нём семь тысяч гривен. Напишите пожалуйста расписку для Натана. — Сергей придумал этот убедительный ход для достоверности. — При первой возможности Скрипник вернёт Вам остаток долга.
— Знаете что, молодой человек, не стремитесь обмануть меня. Всю нашу совместную жизнь Малеев отдавал мне зарплату. Раз в месяц, копеечка в копеечку. И бюджет своей семьи я знала до самых пустяковых проплат. Когда от Скрипника первый раз передали деньги, я ещё не отошла от смерти Виктора Николаевича. Но потом подумала, что мужу и взять было негде такую сумму, чтоб одолжить Натану. Да, он получал неплохо по тем временам, но это были не десятки тысяч. Мы помогали сыну и дочери, так что всё расходилось. А вообще, спасибо Вам и Натану, он настоящий офицер. Но больше мне ничего не передавайте. Сколько осталось старухе жить? — Вера Николаевна всхлипнула, закрылась смущенно рукой. — Идите и будьте счастливы. Вы очень хорошие люди. Я знаю, что Натана нет. Получила от него письмо. Но для меня он жив, пока я существую на этом свете. И для моих детей, которые его помнят. Спаси Вас Бог!
Неудобно как-то вышло. Не следовало врать. Хотя хотел как лучше. Всё-таки жаль стариков. Живут впроголодь, в холоде, перспективы никакой, а людьми остались, в самом лучшем смысле этого слова. Так думал Рыжий сидя в такси и направляясь на Подол к Броне. Сейчас отпробуем рыбки и шуранём по магазинам. Надо тётку приодеть. Полина тоже хороша, могла бы старухе помочь. А впрочем, может ей и самой туго приходится с этим суомиляйненом.
Соскучился я по своему городу, по его суржику и русскому языку, хотя вывески нынешние сплошь на английском. Нет незабвенных «Панчохи», «Гудзики», «Шкарпетки». Канули в Лету вместе с коммунистами. Вот уж кого не жалко. Хотя, конечно, в те времена ветеранам полегче было.
— Шеф, сюда направо, во двор. Сколько будет стоить час ожидания?
— Тарасика пр;шу, — не задумываясь выпалил жучара-водитель, судя по произношению явный западенець. В Киеве так не говорят.
— Вот полтинник, ждёшь час. Дождёшься — получишь столько же.
— Серёжа ещё пять минут и будет готова фиш—картошка. Или тебе только рыбку? Я такую щуку выхватила сегодня на Владимирском, пальчики оближешь. Рыжик, а ты не датишный*?
— Броня, не забивай себе голову. Я ем что дадут, не дожидаясь печати кошрута. А почему ты спросила?
— Я в фарш положила немного сала. Щука попалась жестковатая, пришлось кроме халы и молока добавить хазейрим**. — Броня сложила руки на ___________________________________
*Датишный (иврит) — религиозный.
**Хазейрим (идиш) — свинья
животе и стоя смотрела на уплетающего рыбу Рыжего.
— Ну, что имеет вкус?
— Конечно, ещё какой. А насчёт свинины ты не переживай. Народная еврейская мудрость гласит: «Всё, что на халяву, то кашерно».
Шопинг занял почти весь день. То Серёге не нравились вещи, что выбирала Броня. То тётка капризничала из-за высокой цены. Виданное ли дело платить за сапожки четыре пенсии! От предложения Брониславы поехать на вещевой рынок при Центральном стадионе Рыжий отказался напрочь, ответив тётке расхожей хохмой десятилетней давности: «За американские деньги там можно купить у лиц кавказской национальности итальянские товары китайского производства, а потом чисто по-русски возмущаться — мол, довели евреи страну». Но, в конце концов, пришли к консенсусу, как когда-то говорил Горбачёв. Восемь пакетов с обувью и одеждой, включая домашние тапочки и роскошный шёлковый халат, были доставлены на квартиру. Ужинали у Брони остатками рыбы. Кое-что из продуктов — ветчину, сыр, хороший чай и три сорта кофе, прикупили по ходу в крупном универсаме. Воистину — хочешь увидеть женщину счастливой, дай ей возможность пройтись по магазинам, не считая копеек.
— Сережа, ты сегодня мне сделал столько подарков, сколько я не получала за всю жизнь. Эти духи, косметический набор! Я такую роскошь видела у жены главного редактора издательства в брежневские времена.
Сергей машинально кивал, а мысли его касались совсем другого. Что-то я нынче весь на гуманитарной волне. И не денег жалко, это мелочь. Обидно за наш народ. Хотя, конечно, сами виноваты, что позволили создать такое правительство, которое плевать хотело на людей. Правопреемники коммунистов оказались те же партийцы, но в худшем варианте. А ведь прослеживался момент, когда всё можно было взять и развернуть на сто восемьдесят градусов. Поломать систему как восемьдесят лет тому назад, к долбаной матери. Не хватило евреев. Всех моторных отправили с радостью за границу. Что там у Высоцкого: «Настоящих
буйных мало. Вот и нету вожаков». Сам-то тоже рванул не мешкая, как только разрешили. А бабки и деды не причем, им детей растить надо было, а не революции совершать.
— Серёжа, что я расскажу тебе. Я сегодня утром проезжала мимо вашего дома, на Рейтерской. Ты там не был ещё? — И не дождавшись, как всегда, ответа продолжила. — Ваш дом сносят, там теперь будут строить двадцатиэтажку. По крайней мере, так написано на щите. И кого я увидела? Пашу Валуева. Ему в обед сто лет, а он ещё бодрячок. Правда с палочкой ходит. Он там дверные ручки отдирал.
Серёга вспомнил великолепные латунные ручки — произведение искусства начала двадцатого века. Входные дубовые двери, украшенные резьбой составляли с витыми ручками единый ансамбль. Это он сейчас смог по памяти оценить высокий вкус столяра. И удивился, как эти двери пережили революцию, военный коммунизм, оккупацию и бесчисленную команду хулиганистых пацанов, выросших в этом доме. Одна семья Портянко чего стоила.
А Пашу надо разыскать. Он Человек, ещё один краеугольный камень в основании моей жизни. Ведь именно Валуев отвёл рыжего пацана к Сократу. Да и потом не забывал помочь маме по-соседски. Думается, с его руками он и сейчас не бедствует. Но если надо будет поддержать, поможем. И не следует предаваться греху уныния, когда вокруг столько много других грехов. Это уже из Евангелия от Натана. Сергей усмехнулся, у него, да и пожалуй у Тольки Блинова, присказки были припасены на все случаи жизни. Начиная от цитат Швейка и кончая отрывками из писем Плиния Старшего. Но всегда к месту.
Яшник поправил манжеты белой рубашки, вылезшие из-под рукавов. Полдня прошло, а засмальцевались как будто в шахте работал. Грязный воздух. Даже у нас, он усмехнулся, у нас в Нью-Йорке можно носить светлую сорочку целые сутки. Другое дело что незачем. Есть возможность в офисе принять душ, поменять бельё и одежду. Слава Богу покупается всё дюжинами. За этим Паула следит рьяно.
Броня продолжала щебетать на отвлечённые темы, что-то о подсознании, которое обладает возможностью по неведомым каналам получать информацию из будущего и прошлого. О гадалках и предсказателях, в частности о Нострадамусе, который предвидел две мировые войны, Гитлера, Сталина, крушение «Титаника».
— И что, Броня, ты в это серьёзно веришь?
— Не то, чтобы очень. Но я, например, видела вещий сон лет пятнадцать тому назад.
— О чём?
— О войне на Кавказе. И когда всё четыре года тому назад началось, то происходило точно как в моём сне. Много крови, ужас какие зверства — убитые дети, женщины и огонь, обжигающий огонь. Так тяжело мне было после этого кошмара.
— Мать, это ты начиталась Хаджи Мурата, иначе откуда у тебя кавказская тематика. Кстати, Броня, а что символизирует волк у твоих предсказателей?
— Вообще, волк у древних славян — символ врага, опасности. Ведь недаром опричники Ивана Грозного приторачивали к седлу волчью голову. У скандинавов этот зверь — тотем, олицетворение силы, отваги, но опять же неуправляемой. Масса ярлов — князей викингов, носили прозвище волка. Герой варяжских мифов — Один, мог свободно перевоплощаться в этого хищника. Позднее, в Германии, которая считала себя правопреемницей древних арийцев, образ волка фигурирует постоянно. «Вольфшанце» — волчье логово — ставка Гитлера, вервольф — оборотень—диверсант. Волчьи воротники на шинелях у офицеров СС. Я ещё столько об этом могу рассказать.
— А откуда такие глубокие познания?
— Серёженька, я же читаю всю жизнь. Через мои руки прошло столько рукописей!
Броня повертела в воздухе поднятыми кистями. Тонкие, в морщинках руки с сухими пальчиками действительно перепечатали десятки тысяч страниц. Только не настучали для себя ни семьи, ни достатка.
— Ну, с викингами и арийцами всё ясно. А по поводу опричников Ивана Грозного можешь меня просветить?
— Отчего же и нет! Как тебе известно, царь Иоан Васильевич страдал психическим недугом, а один из симптомов паранойи — мания подозрительности. Для борьбы с внутренними врагами он организовал в 1565 году на территории своего удела аналог «Смерша», контрразведку, которая выявляла и карала смертью гипотетических, а может быть и настоящих изменников. Права живодёрам даны были безграничные. По малейшему навету люди отправлялись на пытошную дыбу, либо сразу прощались с жизнью. Одеты опричники были в одинаковые черные кафтаны и сапоги, а к седлу, как я уже говорила, приторочены волчья голова и метёлка. Страшное было время, почти как у нас в тридцать седьмом. Ни бояр, ни холопов не миловали. А руководил опричниками Малюта Скуратов, ихний Берия.
— Вот как, — Серёга вытер салфеткой уголки рта, — и чем же это всё закончилось?
— Ничем хорошим злодейство не заканчивается. Берию расстреляли после смерти Сталина, царь Иван окончательно спятил перед смертью, а Малюту, по-моему, тоже умертвили. Не помню уже подробностей, кажется во время Ливонской войны.
Сергей слегка призадумался, вспомнив предсказание Ла-Тойи. О метелках она вроде бы ничего не говорила. Но волчьи головы точно во время сеанса фигурировали. А впрочем, всё пустое.
— Рыжик, а ты заметил, что нас сегодня фотографировали. Аж два раза. Первый в обувном на Гарматной, а другой раз в универмаге, где ты мне халат и пальто купил.
— Кто, что, зачем? — машинально спросил Яшник, думая совсем о другом. Потом до него дошло. — Броня, о чем это ты?
— Ну как же, молодой человек щелкнул нас. Я как раз примеряла сапожки, отошла к зеркалу поглядеться, а в нём всё и увидела. И в ЦУМе я опять его засекла. Он несколько раз тебя запечатлел в профиль и в фас.
А что, ты у меня очень импозантный мужчина. Одет хорошо, пострижен модно, осанка как у гвардейского офицера. Может для какого-нибудь журнала нас засняли. Сейчас много всяких красочных изданий. В любом киоске не менее полусотни. Не то что раньше — «Огонёк» и «Работница».
— Может, может, — пробормотал Сергей. А из головы не шла Бронина фраза об атрибутах опричнины, которая дублировала предупреждение прорицательницы из Нью-Йорка. Не идентично, но процентов на девяносто. И что это за фокусы с фотоаппаратом? Сам он ничего подозрительного не заметил, но раз тётка сказала, значит так оно и было. Кому понадобилась моя физиономия? Я же не Джеймс Бонд. Позвоню сегодня Грешему. Пусть пришлёт кого-нибудь из своих орлов. А лучше сам прилетит, он у нас бывший офицер полиции, сведущ и в законах, и в спецработе по предотвращению неприятностей. Решено.
— Броня, я завтра на кладбище к родителям; договорился о подзахоронении праха Натана. Потом хотел с тобой съездить на могилу к Сократу. У тебя ничего не планируется?
— Что я могу планировать? Поход в магазин за хлебом, или уборку в квартире. Эх, Серёжа, старость это когда мир суживается до окна на улицу и трёх физиологических функций — поспать, поесть и сходить в туалет. И при этом понимаешь, что самое гениальное открытие человечества после бумаги — это клизма. Заезжай за мной. Вместе навестим твоих, моих родственников, а потом покажу тебе где похоронен Сократ.
— Хорошо, договорились. В часиков девять тебе удобно будет?
— О чём речь. Конечно. Я встану в шесть. Пока умоюсь, позавтракаю и буду тебя ждать. Я возьму с собой бутерброды и термос с чаем. Неизвестно сколько нам там времени придётся провести.
— Бери, бери Бронечка. Запас карман не тянет.
— Серёжик, а ты там, в Америке, один? Не женился?
— Тётка, таких как ты штаты не производят. Есть лучше, есть хуже, но всё равно не то качество. Конечно у меня были женщины. Но это для физиологии. А второй Полины я, увы, не нашёл. Да и особенно времени для поисков нет. Бизнес явление круглосуточное, случается, что и ночью приходится решать проблемы.
Закончили ужин хорошим чаем. Заваривал Сергей собственноручно, раза четыре перелив янтарную жидкость из чайничка в стакан и обратно. Это научил его делать Цай Цу Дже, ночной секьюрити из офиса. Вроде бы при такой манипуляции чай обогащается кислородом. Правда это или нет, но пили с удовольствием. Броня ещё и «Коровкой» побаловалась — сливочной помадкой. Серёга, с зэковских времён, напиток ни сахаром, ни лимоном не портил. О письме Сократа вспомнил уже по пути в гостиницу.
Дежурная по этажу, молодящаяся блондинка, доброжелательно улыбнулась, выдавая ключи.
— Что это молодой человек всё один и один? Неужели не нравятся наши девчата?
Сергей вяло отмахнулся:
— Недосуг. Дел много.
Попросил разбудить его в семь часов.
В номере разделся, принял душ. В чемодане, перебирая вещи, долго не мог найти «хитрый» брелок. Обнаружил его совсем не в том месте, где оставлял. Вроде бы укладывал в боковой карманчик вместе с подарками для друзей, а очутился брелок на дне чемодана. Особенно переживать не стал, ведь ясно что шмонают, как никак американский гражданин. А скорее всего — обслуга балуется. Но вот то, что сканер высветил нового «клопа», в розетке у прикроватного бра, ничуть не обрадовало. Вместе с Брониной информацией этот факт свидетельствовал о явной возне спецслужбы вокруг его персоны. Заказал Нью-Йорк, сейчас как раз середина дня и Грешем должен быть в центральном офисе.
Телефон зазвонил через три минуты.
— Алло, это номер шестьсот пятнадцать? — интригующе пропел женский голос.
— Допустим.
— Вы не хотите развлечься, отдохнуть в компании двух очаровательных девушек?
Ага, только мне этого не хватало. Организует контора парочку ****ей. В лучшем случае обворуют. Есть и ещё варианты — во время оргии врывается наряд милиции. Время уже позднее и формально происходит нарушение режима в гостинице. Листочек анкетный с правилами поведения не даром ведь заставляют подписывать при заселении. Хер вам, господа в мундирах.
— Нет, спасибо барышня и больше прошу меня не беспокоить.
Повесил трубку, а телефон тут же разразился длинной непрерывной трелью. Это уже Нью-Йорк, подумал он, снимая трубку.
— Хай Грешем, хау ар ю?
— Чиф, итс о'кей.
Кладбище, за десять лет Серёгиного отсутствия на Родине, разрослось почти втрое. Маленький город с разнокалиберными надгробьями, оградками, засыпанными снегом безымянными могилами. Стройные голубые елки у входа вытянулись в два человеческих роста. Вдоль центральной аллеи тянулся берёзовый ряд. Кое-где алым просвечивало из-под снега кисточки рябин. Нахохлившаяся ворона, сидевшая на ограде, любопытствующе склонила голову, а затем равнодушно отвернулась. Не её рацион — так надо понимать.
Свинцовомордые копачи, получившие задаток в сто долларов, с лопатами на плече плелись беззлобно переругиваясь. В конторе Яшник договорился и уплатил аванс и за памятник из гранита для родителей, и мраморную плиту с барельефом для Натана. Броня только вздыхала слушая называемые похоронщиками суммы. Но те обещали все работы выполнить за десять дней. Если сделают быстрее, Сергей обещал им премию в пятнадцать процентов. Всего траурная акция обошлась кругом—бегом в пятёрку тысяч зелёных денег. Ничего помпезного Рыжий не собирался воздвигать, чай не цыганва. Это их памятники вызывающе торчали мраморными и гранитными монументами во весь рост, то тут, то там во время всего скорбного пути.
Похрустывал под ногами свежими сухариками вчерашний неутоптанный снег. Тишина стояла необычайная для городского жителя, как будто перенесся в космос. Тишина и свежий до опьянения воздух, с пасмурно-траурным небом. Вдруг, совершенно нелепо, не к месту, из-за поворота донеслась бравурная музыка под рычание мотора. Два джипа, с полностью опущенными стёклами, промчались навстречу, к выезду с кладбища. Включённые на всю мощь динамики выдавали в десять децибел: «Владимирский централ — ветер северный». Бритоголовые качки в автомобилях летели мимо, проигнорировав кучку граждан, совсем как та ворона на заборе. Туда к жизни, откуда их по одному и пачками будут вывозить сюда, в вечный покой.
Там, где заканчивается полоса неудач, начинается территория кладбища. Сколько их, таких братков перебралось на погост за время моего отсутствия? Тысячи? Или поболее. «Нет мира под оливами»! И под березами тоже нет.
Во время вчерашнего разговора с Грешемом, условились о том, что он возьмёт тур в Киев. Иначе с визой ковыряться придётся не менее двух месяцев. До прилёта, рекомендовалось иносказательно Сергею, никаких активных действий не проводить, вести себя очень осмотрительно, передвигаться только на такси. Машину не заказывать через портье, а брать второе, или лучше третье такси. Хотя, козе понятно, что если контора заинтересовалась, так они и десять свободных такси подгонят. Но откуда растут ноги? Уезжал Сергей чистым, никаких непоняток с мундирами не было. А в Штатах тем более и близко не соприкасались.
Фарид, Кравец? Так они со здешней ментурой не связаны. Один из Казани, а другой — бывший майор из Всеволжска, что под Ленинградом. Ладно, не будем о дурном.
Копачи тем временем вырыли метровую яму, заложили урну, постояли для приличия пару минут. Бросили по несколько комьев мерзлой земли — принимай родная земля раба божьего Натана. Броня вытерла платком уголки глаз. А Сергей своё отплакал ещё в Нью-Йорке. Да, плакал, как когда-то на похоронах отца. Сроднился Рыжий с Натаном. И дело не только в его бизнес-таланте. Он был Личность, пусть с маленькими слабостями, но человек слова и дела, преданный идее и не предавший державу-мачеху.
— Ну, что хозяин, будем зарывать?
— Закапывайте. А плиту потом хорошенько зацементируйте. Да, ребята, скажите в конторе, пусть ещё посадят берёзку и пару туй, здесь и здесь. Я оплачу всё при окончательном расчёте.
Мамина фотография, одна из немногих, где она улыбается, слегка обесцветилась за пятнадцать с половиной лет, отцовская, на металлическом овале уже почти не просматривалась.
Ну вот, родные. Через две недели будет и памятник достойный и высекут ваши лица навек на граните. Но, лучше бы вы жили. И я бы чувствовал себя молодым и защищённым. Знаете, как не хватает вас!
— Серёжа, Серёжа, что ты молчишь. Я тебя уже две минуты окликаю. Пойдём, нам ещё к моей сестре зайти надо, а потом к Сократу на другое кладбище через весь город ехать.
— Сейчас Бронечка! Поедем, пойдём, как ты захочешь. Такой у нас сегодня невесёлый день…
Письмо Сократа, которое отдала Сергею сегодня утром тётка, вместе с бутылочкой со свяченой водой, налитой в отнюдь не святую тару — чекушку из-под «Московской», было сумбурным и непонятным. Более того, оно походило на бред больного психически человека. По крайней мере, так ему показалось после беглого прочтения.
«Серёжа! Я всё вспомнил. Сой нервиосо — по-испански — очень нервный. Зри в корень!
Однажды, твой юношеский кумир — болгарин, в критической ситуации устроил пожар на месте временной работы. Совсем рядом, в двух кварталах, на левом берегу реки, через мост, где гулял третий брат соседа и друга Толика, стоит большой железный ящик, в редакции Равиля. Начало диалога у первого окошка — змея, которой ты любовался всегда на Борщаговке. А дальше — число периферии от моего земляка (четыре цифры после запятой).
Ищи в библии в седьмой книге Соломона.
Убедишься, что всё тебе знакомо.
Умой лицо святой водой и будь счастлив. Остаток вылей на мою плиту, низко поклонись могиле…и Кресту…
Бывший господин….. Сократ.»
Всё, и больше ничего. Какой-то винегрет из фраз. Совсем не похоже на мудрого и рассудительного Хурумова.
— Броня, он в своей памяти был, когда отдавал тебе письмо и воду?
— Сократ ходить не мог, ноги отказывали из-за сильных отёков. Врач говорил, что это от больных почек. Но с головой-то у него всё в порядке было. Сказал дословно: «Передай Серёже! Это важно, очень важно!»
— И что, больше ничего не пояснил?
— Нет, ему стало очень плохо с сердцем, видно переволновался. А через два дня Сократа не стало. Хоронили его военные. На кладбище солдаты с ружьями стреляли трижды в воздух, а потом их оркестр сыграл марш и они, как на параде прошли по аллее мимо могилы.
— Ладно, разберемся с письмом на досуге.
— Серёжа, мы уже пришли. Ты посиди на скамеечке, вот тебе плед, подложи, чтоб не простудиться. А я чуть приберусь у моей Генечки.
Память II
В приёмной начальника Управления, под которым ходил наш пятый отдел, дым стоял коромыслом. Курили здесь все — порученцы, шифровальщики, офицеры, ожидавшие приёма у руководства. Исключение составляли два сержанта телетайписта и адъютант за столом, у входа в кабинет начальника.
— У себя, — кивнул мне младший лейтенант в новенькой необмятой форме.
Его предшественник — красавец и балагур Сеня Донцов, вчера вылетел в Ленинград с двумя чемоданами спецпочты. Самолично провожал его на аэродром. Фельдъегерская служба четвертые сутки была в сумасшедшем разгоне. Людей явно не хватало. В маленькой боковушке, примыкающей к приемной, на стульях спал незнакомый капитан с голубыми петлицами ВВС. Небритое смуглое лицо, с красными воспалёнными веками несло на себе печать огромной усталости. Четвертые сутки уже шла война.
— Товарищ комбриг, по Вашему приказанию старший лейтенант Хурумов прибыл.
Начальник молча махнул рукой, приглашая присесть к столу.
— Читал? — Сергей Иванович указал на газету, лежавшую на столе.
На первой странице «Правды» были опубликованы очередные отклики народа на выступление товарища Молотова. Внизу, красным карандашом отчёркнута вчерашняя «Сводка Главного командования Красной Армии за двадцать пятое июня тысяча девятьсот сорок первого года». Рядом, обложкой вверх, лежала раскрытая книга со штампом нашей спецчасти в правом нижнем углу. «Майн кампф» — прочёл я, что ж книга нужная. Только читал её я года на четыре раньше, в Испании. И тогда уже мне было понятно где и как будут разворачиваться события в ближайшее время. Одна цитата Гитлера объясняла даже непосвящённому всё. «Мы, национал-социалисты …, говоря сегодня о жизненном пространстве в Европе…, можем иметь лишь в виду Россию и её вассальные пограничные государства…».
Комбриг помассировал виски.
— Врут всё сводки. Печатают среднепотолочные данные. Связь с армейскими разведками неустойчивая, сведения противоречивые. Особенно из Западного округа. Делегаты разведупра, посланные вчера на Белостокское, Владимир-Волынское направления, о себе, в условленное время, вчера и сегодня не заявили. Эфир пуст. Достоверно известно, что немцы заняли Брест, Ломжу и Кольно. Судьба Минска решится в считанные сутки. Ставка Главного командования требует объективной обстановки. А я гадать на кофейной гуще не обучен.
Посему, через шесть с половиной часов ты вылетишь с группой в район Налибокской пущи. Вчера немцы выбросили десант около железнодорожного моста через Березину по дороге Лида—Молодечно. По данным армейцев усиленная рота батальона «Бранденбург 800» (это Абвер-2) оседлала предмостные укрепления и уже сутки успешно ведёт бой с нашими частями. Мост чрезвычайно важен. Ваша ближайшая задача внедриться к абверовцам под видом передовой разведгруппы шестнадцатой гренадёрской дивизии, наступающей в этом направлении. Соединение комплектовалось выходцами из Эльзаса и уроженцами Тироля. Более подробные сведения прочтёшь в оперативном журнале боевых действий у себя в отделе. Десант уничтожить, мост заминировать и взорвать при подходе танков противника. Экипировка для твоей группы, оружие, амуниция, передатчик, солдатские книжки соответствуют легенде. После выполнения задания скрытно отходите к Пореченской пуще. Теперь о главном — в квадрате шестнадцать заброшенная лесная смолокурня. Там наша законсервированная база. Заложили её шесть лет тому назад и слава Богу не успели раскурочить. В тайниках оружие, боеприпасы, медикаменты и продукты. Запас рассчитан на трёхмесячный автономный цикл для двадцати пяти — тридцати человек. Под твоим руководством, кроме своих бойцов, пять младших офицеров, обученных радиоделу. Эти мытищенские.
— А что у нас там?
— Отдельная бригада специального назначения войск НКГБ.
— И зачем мне в группе «варяги»? Свои проверены в работе, а этих я не знаю. А времени для притирки нет.
Комбриг показал пальцем на потолок:
— «Сам» лично распорядился, чтоб группа была смешанной.
Задача последующего второго этапа — осмотреться, оценить реальную обстановку и регулярно держать связь с Центром. Диверсионную деятельность не прекращать ни на минуту. Сделай всё для создания партизанского отряда с привлечением наших агентов особого периода, оставшихся работников милиции, партийных и советских органов. Командирами подразделений как раз станут твои «варяги», это их специфика. Уповать на скорое окончание боевых действий не приходится. С Финляндией провозились почти четыре месяца, а это немцы, люди посерьёзнее.
Позывные твоей группы — «Надежда».
Вопросы?
— Сколько по времени мне оставаться в тылу?
— До особого распоряжения. Ещё вопросы?
— Нет.
— Тогда выполняйте!
— Слушаюсь, товарищ комбриг.
В Испании мы ходили за линию фронта пёхом, иногда на пузе, однажды вплавь. Но всё равно были привязаны к родной земле. Десантироваться в тыл врага мне, как и моим подчинённым, ранее не приходилось. Тренировочные прыжки, войсковые учения — это сколько хочешь в обстановке, приближённой к боевой. Но в реальной жизни иди знай, как оно сложится. Поэтому, волнение не покидало меня, вплоть до погрузки команды в «петляков». Теперь всё зависело только от умения и опыта экипажа, который должен был вывезти нас в заданный район, и от фарта, желанного спутника рисковых людей.
Линия фронта обозначилась прерывистыми вспышками далеко внизу. Где-то у горизонта полыхал пожар, особенно яркий в сгущающихся сумерках. Самолёт резко произвёл левый разворот и мы ушли от зарева в сторону. Под нами была земля, по всей видимости, занятая врагом. Своя до боли, с белобрысыми пацанами и долговязыми, рассудительными, голубоглазыми дядьками. С дремучими чащобами, болотами, с россыпью голубики, клюквы. С земляничными полянами и крепкими боровиками, подосиновиками. И на этой земле раздавались отрывистые команды, горели поля, леса и хаты. По этим дорогам мчались чужие машины и мотоциклы, топала пехота в сопровождении полевой жандармерии, гестапо и абверкоманд. Прозрачное полесское небо пятналось чадящими танковыми выхлопами. И никто другой, как мы, в данный час и данном месте, должны были остановить бездушное, железное чудовище, раскрашенное в камуфляж, с распятым пауком свастики.
Над входом в кабину лётчиков загорелась желтым светом лампочка в решётчатом колпачке: пятиминутная готовность. Вышедший второй пилот с конопатым румяным лицом, почти мальчишка, серьёзно насупился. Деловой, прямо некуда. Ни улыбки тебе, ни дружеского взгляда.
— Прошу приготовиться к выброске.
Пробежался, проверил крепления вытяжных фалов. Подтолкнул слегка замешкавшегося Саню Елкина к люку. Лампочка загорелась красным. В распахнутый зев со свистом ворвался воздух.
— Пошли. К черту, ребята…
Земля и небо дважды меняются местами, упругий воздух бьёт в лицо с силой горного потока. Резкий толчок в спину, хлопок раскрывающегося парашюта и секундное ощущение утроившегося веса. Подтягиваю слева стропы и ухожу от остроконечных еловых макушек в сторону редколесья опушки. Вроде бы получается. Оглядываюсь — четыре купола зависли в метрах пятистах над лесом. Этим не повезло; в лучшем случае, расцарапанные о ветки лица и руки. О худшем думать не будем. На поляне, которую я наметил, белёсыми озерцами уже отсвечивают холмики парашютов. Пока вокруг спокойно. Приземляюсь на полусогнутых и сразу же заваливаюсь на бок. С тихим шорохом опадает шелковистая ткань, отстёгиваю лямки. Справа и слева доносится: «Пить-полоть, пить-полоть». Несколько несвоевременный для полночи, этот крик перепёлки, но такой опознавательный посвист мы выбрали. Может же хоть одна птичка страдать бессонницей?
Через сорок пять минут почти вся группа в сборе. Не хватает только четверых опустившихся на лес. Отправляю на поиск Валеева и Тышлера. В это время с опушки доносится условный свист. Слегка прихрамывая появляется младший лейтенант Зыков с «телефункеном» за спиной. Этот из числа прикомандированных.
— Где остальные?
— Сейчас будут, там Свиридов застрял неудачно на дереве. Скоро подойдут.
— Помощь нужна?
— Никак нет, справятся сами.
Выбросили нас с точностью до сантиметра, молодцы лётчики. По карте, опять же немецкой, в полукилометре находится болотце, из которого берёт начало речушка Сопь. Быстро перемещаемся туда, к воде. С утробным чавканьем болото заглатывает нашу воздушную амуницию. В непривычном камуфляже лягушачьей расцветки, в полупризрачной лунной мари, моя группа напоминает древних ящеров-стегозавров, на которых я насмотрелся в своё время в парижском музее палеонтологии. Движемся на северо-запад обусловленным боевым порядком. Двое впереди на расстоянии ста метров, по одному человеку на флангах. Замыкающий Свиридов присыпает тропу смесью махорки и перца. Без приключений резво проходим первые десять километров. Объявляю привал на пятнадцать минут. Подозрительно тихо. Ни наших, ни немцев не слышно. Хотя, по идее, должны быть и те, и другие. Набрасываю плащпалатку на себя, включаю фонарик. Курвиметром по карте ещё раз прохожу маршрут. До моста, из-за которого разгорелся сыр-бор, топать ещё семь километров. По всей видимости, самых трудных.
Провожу краткий инструктаж:
— Своих мы должны пройти без сучки и задоринки, нежно и бережно. Порядок движения такой же. Для сведения: с немцами воюет простой пехотный батальон, неполного состава, с приданной батареей сорокопяток и двумя танками. Вот тут, справа от дороги, есть заболоченный овраг. Выходит почти к предмостью. Думается, если наши поставили при овраге боевое охранение, а они просто обязаны были это сделать, то пулемётное гнездо находится на правом откосе. Мы же пройдём левой стороной и спустимся в овраг дальше, метров на пятьдесят, за поворотом.
Смотреть внимательно под ноги. За истекшие сутки могли и мин понатыкать. В назначенную точку выходим за сорок минут до рассвета. В непредвиденном случае группа уходит вперёд, замыкающий уводит преследование за собой на запад. Место встречи смолокурня. При соприкосновении с немцами особо не разговаривать, возьму всё на себя. Ежели что-то случится со мной, командование группой переходит к младшему лейтенанту Тышлеру. Елкина со взрывчаткой беречь. Попрыгали, вперёд!
Командир батальона засадил пулемётчиков на фланге, как и предполагалось на правой стороне. Окоп боевого охранения обошли березняком. Замаскировались красноармейцы прилично, но выдал табачный дымок, тянувшийся вдоль оврага. Нет на них хорошего старшины, чтоб надавал по заднему месту! Прилично вымокли в овраге, но прошли тихо!
Немецкая линия обороны обнаружилась вскоре миномётными воронками, запахом сгоревшего пороха и разлагающейся человеческой плоти. По моей команде подтянулись к группе передовой дозор и фланговое охранение.
В траншее неполного профиля, в таком же как у нас камуфляже, находятся несколько солдат. На бруствере торчат сошки пулемёта, дуло которого слегка бликует в лунном свете. Потихоньку насвистываю бравурную мелодию марша «СС и СА маршируют». В траншее оживление, дуло пулемёта уткнулось в нашу сторону.
— Камараден, нихт шиссен!*
— Варум нихт, думмкопф?**
________________________________
*Товарищи не стреляйте (нем.).
**Почему нет, дурачок (нем.).
Излагаю в полголоса нашу версию о шестнадцатой гренадёрской дивизии под командованием генерала Эриха Лёрста по прозвищу «Лошак» и её славной разведывательно-поисковой группе, которую возглавляет обер-лейтенант Макс Таубе*, то бишь я.
Грубый голос унтера, он узнаваем в любой армии, предлагает, оставив оружие, по одному спуститься в траншею.
— «Голубок» пусть идёт первым.
Ишь юморист сраный выискался, явное нарушение субординации, а скорее проверка на вшивость. Копируя нарочито саксонский диалект унтера отвечаю грубым солдатским ругательством в три оборота и чуть громче командую:
— Ефрейтор Бах вперёд.
Из траншеи слышен смех. Ну-ну, веселитесь.
Оставив шмайсер, Валеев одним броском, грациозно, как рысь, достигает бруствера. Через тридцать секунд всё кончено. Холодным оружием бывший беспризорник, белобрысый татарин Валеев, владеет виртуозно. Это талант, помноженный на тысячи упражнений в зале боевой подготовки.
Просматриваю документы убитых: так и есть, один унтер. Жаль, что поспрошать уже некого, но ничего — лиха беда начало.
Дальше действуем по тому же сценарию. Натыкаемся на пустой окоп. Судя по всему, проредили абверовцев наши ребята вчера изрядно. Хотя и самих красноармейцев полегло немало. Мы насчитали до двух десятков убитых только перед траншеей. Автоматическое оружие, надо отдать должное, гораздо эффективнее трехлинейки образца тысяча восемьсот девяносто первого года.
Пулемётная очередь взрывает землю перед самым носом. Эти ребята побдительнее. Насвистываю марш. Из окопа молчание. Что ж, начнем переговоры. Положение неопределённое, видимо немцы запрашивают у старшего инструкции. Хреново, не хочется устраивать тарарам. На востоке розовеет, в край облака из-за горизонта упираются бело-желтые столбы света. Дорические колонны, как в афинском Парфеноне, только увеличенные в тысячу раз.
Пока не стреляют, излагаю свою версию пребывания здесь. Слушают, но реакции никакой. Добавляю ещё металла в голосе и говорю, что у нас двое раненых, истекающих кровью. Наконец, из окопа высовывается голова в десантном шлеме. Торопливо машет рукой в нашу сторону.
— Ком, шнеллер**.
Елкин и Сараев ползут постанывая, имитируя достаточно убедительно. Вваливаемся в траншею с ругательствами соответствующими моменту. Елкин охает и просит пить. Его действительно зацепило в левое плечо. Перехватываю Санин взгляд — ничего серьёзного.
— Одного живым, ору я, — и чиркаю бритвенно-острым ножом по шее здоровяка, достающего фляжку. Через минуту всё кончено.
Четыре трупа и один упакованный немец. У нас без потерь. Оглядываюсь в окопе. Совершенно недурственно устроились бранденбуржцы. На спиртовке варится в котелке кофе. Выложены на плащпалатку бутерброды с колбасой и сыром, упакованные в целлофан. На земляной полочке полевой телефон, красный провод тянется по ходу сообщения вправо. Срочно распаковываем, частично, пленника. Этап экстренного потрошения описывать не стану. Во всех войнах и войсках это обыденная кровавая процедура, в которой основная привилегия для объекта — лёгкая смерть.
Выброшено было тридцать десантников. (У страха глаза велики — нам сообщили, что усиленная рота.) Двое погибли в воздухе. В том числе и командир ________________________________
*Голубь (нем.)
**Давай быстрее (нем)
обер-лейтенант Шлоссер. Командует остатками диверсантов лейтенант Ризер. Во вчерашнем бою убито шестеро, трое небоеспособны — тяжело ранены. Рацию, ещё вчера утром, разбило миномётом. Связи с войсками нет. Ризер отправил унтер-офицера Пильце к передовым частям гренадерской дивизии. Пароль «Брюгге», отзыв «Нарвик». Мост
разминирован, но взрывчатка не убрана, было некогда. Бой с русскими продолжался шестнадцать часов беспрерывно. Легко раненый в голову и бедро лейтенант находится в дзоте, у моста, где оборудован командный пункт.
Киваю Валееву — гаси. Времени в обрез. Некстати вякает телефон. Беру трубку, называю пароль. — Обер-лейтенант Таубе, командир поисковой группы шестнадцатой гренадерской дивизии.
— Очень приятно, Вы вовремя, «Нарвик». Передайте трубку ефрейтору Панцигу.
Очень свевременно гремит перед бруствером миномётный разрыв. Осколки сбривают ветки берёзы за спиной. Сараев, по моему кивку, перерезает телефонный кабель. Война, мол, пожимает плечами.
— Взвод Тышлера — по берегу к мосту. Я с остальными к дзоту. Елкин идёт с первой группой. Саня, разберись со взрывчаткой и приготовь всё к подрыву.
Разрывы снарядов и мин настойчиво перемещаются к предмостью. Для нас это удобно. Короткими перебежками добираемся до следующего окопа. Здесь уже делать нечего. Одна из мин угодила прямым попаданием. То, что размазано пять минут назад по стенкам, когда-то было двумя немецкими солдатами. На ходу определяюсь с количеством оставшегося противника. Девять, из них трое вне игры. С криком «Брюгге», «Брюгге» засаживаю гранату в дзот. Полощем от живота всё пространство очередями. Некогда разбираться, кто кому Рабинович. Пленные нам не нужны.
Артобстрел внезапно прекращается. В тылу у наших слышна беспорядочная оружейная стрельба, несколько взрывов гранат и прерывистая дробь «максима». Похоже мы успели вовремя. В бинокль вижу, как из-за леса выдвигаются три танка с белыми крестами, за ними катят по шоссе мотоциклисты.
— У нас потери, — вбегает мокрый как мышь Валеев, — убит Дьяков и тяжело ранен Елкин. Мост к подрыву готов!
— Всем отходить на тот берег! Взрываем только по команде.
Саня установил противотанковую мину и продублировал систему взрывателем от батареи. Два мотоцикла проскакивают вперёд, быстро едут по мосту. Эти не наша цель, потом разберёмся с ними. Передний танк грузно вползает на насыпь, на секунду останавливается, разворачивается в облаке вонючего выхлопа и осторожно въезжает в первый пролёт. Мост выдерживает, даже не вибрирует. Танк набирает скорость и тут вступает в работу комбинация Елкина. От мины детонирует основной заряд. Второй и третий пролёты безвозвратно разрушены. Танк исчез. Пользуясь минутной растерянностью противника отходим по редкому ельнику на северо-восток. Мотоциклисты затаились, или проскочили по шоссе довольно далеко. Через двадцать минут делаем передышку. Саня совсем плох, у него рана в живот. Без операции он не выживет. Хороним Толю Дьякова на взгорке у развилки лесной тропинки. Помечаю на карте место.
— Четверо пойдут к шоссе, оно недалеко, в шестистах метрах на юго-восток. Задача : — остановить любой транспорт, для того чтобы отправить Саню в больницу райцентра. Немцев там не должно быть.
— Суетин, выдай четыре динамовских майки. И переобуйтесь в тапочки. К дороге подойдёте в трусах, особенно не афишируйте свою принадлежность. Вы группа спортсменов, вашего товарища ранило при бомбёжке. Встречаемся у развилки, в квадрате одиннадцать через пять часов. Ждём до шестнадцати ноль-ноль. Затем каждый добирается к базе самостоятельно.
— Командир, Саня умер...
Красивое лицо Елкина ещё хранит черты живого человека, только серые глаза безжизненно смотрят в заоблачную высь. Да веснушки на лбу и щеках побледнели. Саня не приданный, из моего отдела. Мы с ним уже полгода вместе. У него невеста в Муроме учится на педагога.
Выкапываем вторую неглубокую могилу. Хороним без особых клятв и восклицаний. Эти игры хорошо в кино смотрятся, а здесь война. И то, что нам сегодня повезло, а не Абверу — игра случая, фарт. Просто карта так легла…
* * *
Безудержный поиск истины всегда кончается головной болью — аксиома, которая в доказательстве не нуждается. Вино было, водка тоже присутствовала, догонялись коньяком и, по-моему, шампанским. Об истине, речь напрямую в этот раз среди коллег не шла, обмывали новую должность, весьма перспективную. Переход из архивного отдела в Главное Управление контрразведки, на должность заместителя, пусть не первого, но зама, существенно увеличивал оперативный простор подполковника Скирко. И сулила Борису новая ипостась скорую звезду на погоны, приличное прибавление в окладе и моральное благополучие со стороны жены, родителей и знакомых. Опять же, на поприще основного бизнеса с оружием, выдвигался будущий полковник в первую пятерку после отцов-учредителей. Там и деньги были другие, безналичные, и счётик на Каймановых островах, либо в другой офшорной зоне открывался, как по щучьему велению.
Грели душу, ох как грели эти мысли и головная боль похмельная уходила. Поохивая, проклиная себя, тошноту и «несвежую» водку Скирко дотянулся до прикроватного столика. Осторожно взял в руку тяжёлый хрустальный стакан, наполненный с вечера предусмотрительной домработницей капустно-огуречным рассолом. Проверенное годами средство, минут через десять подействовало не хуже, чем штатовский аспирин. Исчезла сухость во рту, неприятное головокружение и тремор в пальцах рук. Всё, надо завязывать с обмыванием. Трёхдневное пьянство это уже слишком. Хорошо хоть Анжелка с дочкой на турецких югах отдыхают. А то бы свербела как зубная боль день и ночь.
Слегка пошатываясь, Борис направился в ванную комнату. Подлючий ЖЭК опять приготовил сюрприз. Из крана вяло текла только холодная вода. Выбора не было и пришлось стать под ледяной душ. Простуды он не боялся, слава Богу, гланды удалили ещё в восемь лет. Просто не комфортно с утра, после тёплой постели устраивать встряску организму арктическим экстримом. Тысячу раз говорил долбаной супруге, чтоб приобрела водонагреватель. Нет, денег жалко. На какую-нибудь шмотку выбрасывает две моих месячных зарплаты, да ещё дотацию от героического папаши. Кстати, что-то он давно у нас не появлялся.
Двоекульский, по слухам, со своим заводиком и конефермой собирается расстаться. Вот и будет работа для Шелудько. Профессионализм, он при любой власти имеет ценность. Додавим Витька, чтоб сбросил нам, в счёт погашения своего оброка, два объекта. А за землю так и быть ему заплатим, по умеренной цене.
Надо же какие мудрые мысли приходят на новой должности. А ещё говорят — не место красит человека! Нет, власть она крыльям силу прибавляет, заставляет на всё взглянуть оком иного масштаба. А ум мы не пропили и регулярно тренируем на компьютере. И жить при новой владе стало гораздо интереснее. Без политзанятий и партсобраний. За моральным обликом уже так не следят. Половина управы на шикарных иномарках на работу утречком приезжает. Вон Валерка Спицын в третий раз женился — и хоть бы хны. В раньшие времена давно бы из Службы вылетел. Группе внутренней безопасности хватит его одной новенькой «Мазды». Откуда спрашивается у скромного майора взялись двадцать тысяч долларов? Может он военную тайну продал? Или ещё хуже — погряз в разврате и торгует телом?
Нет, спасибо Кравчуку за незалежность. Это Москва бьёт с носка. А свои пожурят слегка, в крайнем случае шлёпнут по жопе. Но не сильно, чтоб мозги не сотряслись, а стали на место. К тому же друзья, кумовья и прочие родственники пропасть никак не дадут. Тот же родной папахен сегодня опять на коне. Советник при одной «скромной» президентской структуре, которая частным образом комбинат наш редкоземельный прихватизировала натихаря. Живет страна, развивается — «всё для блага человека», а имена этих нескольких человеков нам известны, не чужие имена.
В таком вот относительно добром настроении, выпив две чашки чёрного кофе с бутербродом из домашней сельской ветчины, Борис спустился к служебному «Мерседесу», (а как же, полагается по рангу) и отправился в новый кабинет. Приветливая секретарь — вольнонаемная, из семьи потомственных чекистов в третьем, или четвертом поколении, уже восседала за столом приемной. Любовь Трофимовна, хорошо сохранившаяся, сорокалетняя крашенная блондинка, отвечала по службе сразу за двух замов, чьи кабинеты располагались напротив друг друга. Естественно, получала надбавку за дополнительный объём работы в виде чая, кофе, лёгкой уборки кабинетов и оказания, как говорили злые языки, ССП — скорой сексуальной помощи предшественнику Скирко. У Бориса Петровича эта проблема так остро не стояла. Была у него дежурная разведёнка и ещё парочка-тройка симпатичных ****ей, с которыми на почве служебных отношений установилась долговременная интимная связь. Одно другому не мешало. А принцип — через секс завоёвывать друзей, использовался и работал отлично с времён райкомовской славной комсомольской юности.
— Борис Петрович, Вам чай зелёный или чёрный? — раздалось по внутренней связи.
— Спасибо, лучше стакан минералки, охлажденной, с газом. И вызовите сейчас с материалами наблюдения капитана Дидевича.
— Дидевич на встрече с агентом. Но предупреждал, что появится в одиннадцать.
— Знаю я эти встречи — пробурчал подполковник. — А потом зайдёт в кабинет и будет дышать носом, чтоб замаскировать выхлоп. По прибытии сразу же ко мне.
Времени до плановой беседы оставалось прилично и Борис решил ещё раз возвратиться к денежно-оружейной теме и проработать схему многоходовой операции с Яшником, Двоекульским и Пагутой. Последний, кстати, по словам вельможного пана, не спешил с приобретением акций, то есть особого рвения на железорудном поприще пока не проявлял. Развлекаться они с Виктором развлекались. Уже и банька была, и ночной клуб. Ездили с девками рыбачить на Свитязь, варили уху, добряче выпивали, но деловой активности Цтирад не продемонстрировал. Может быть «Бемоль», а именно под таким агентурным псевдонимом проходил Двоекульский, потерял навыки в работе? Нет, вроде отчеты пишет подробно с анализом и неплохими предложениями.
Скорее всего Витёк занят ликвидацией убыточного хозяйства. Тут я ему с удовольствием помогу. Хватит тянуть кота за хвост. Еле-еле избавился от его долбанной сгущёнки. Всё управление завалил и кадровиков, и оперов. Даже прозвище получил «Сладенький». На кой хер мне нужна эта головная боль? От кликухи на три версты педерастией разит. Непорядок. Завтра же вызову Витька на рандеву. Там и обговорим условия продажи завода, фермы и земельки. Так ласково называл в прошлом свои угодья мой колхозный тесть.
Вглядываясь в экран монитора, подполковник разбирал фрагменты схемы операции. По Яшнику пока ничего не ясно. Формально он прибыл по похоронным делам, что и подтверждает наружное наблюдение. Общается по телефону с прежними знакомыми. Со старухой таскается по магазинам, кладбищам и ресторанам. Но в вещах обнаружен сканер подслушивающих устройств, он же глушитель аудиозаписей. Дидевич должен сейчас предоставить отчёт за последние сутки наблюдения и кассету с видеосъёмкой в номере. На предложение дежурной по этажу американец не повёлся. Ну, и совершенно напрасно. Никто ему в этот раз лажи устраивать не собирался. Получил бы свою трихомонаду, а мы бы посмотрели его в работе. Но, на нет и суда нет, как говорится.
Теперь о Двоекульском. Надо стимулировать его в работе с акциями. Пусть среди бизнесменов распространится информация о сладком куске, предлагаемом для продажи. Сведения запустим через Витька и заказную статью в еженедельнике. Это поручим исполнить лейтенанту Головченко, у него связи с жёлтой прессой налажены давно. Срок определим в неделю. Надо самому будет просмотреть гранки. Материал должен быть достоверным и побудительным. А обзор статьи затем произведём через телевизионщика Черкасова, с подробными комментариями.
К Яшнику надо срочно подводить бабу. Он, судя по собранным сведениям, тот ещё ходок. Не получилось в наглую — организуем мягко, ненавязчиво, случайно.
— Любовь Трофимовна, сразу после Дидевича пригласите ко мне майора Рублевского.
Пусть психолог просчитает Яшника, его стереотипы поведенческого и сексуального плана. Какие у него там комплексы, чего боится, а что ему в жилу. Как растормаживается. Не запойный ли случаем. Это было бы чудесно. Нет существа более сговорчивого, чем алкаш в период ломки.
Архивникам дать указание ещё раз перетряхнуть дело Хурумова. Нужен новый, не «замыленный» взгляд. Что-то Яшник с этим покойным инвалидом носится как дурень со ступой. На могилу к нему ездил зачем-то? Может оттуда, из личного дела, какая-нибудь версия подхода выплывет. Старуху поставить на прослушку. У них с Рыжим родственная связь через бывшую жену, значит будет там на Подоле ошиваться не один раз.
— Борис Петрович, — раздалось по селектору, — прибыл Дидевич.
— Пусть войдёт. — Скирко машинально пригладил редеющие волосы и состроил деловое выражение лица. Суровым немигающим взглядом уставился в дисплей, передвигая курсор мышкой от одной группы кружков, к связанным с ней стрелками квадратикам. — И потом, через десять минут, будьте любезны психолога.
Коренастый, с длинными руками, Дидевич действительно, как и предполагалось, блудливо прятал глаза и дышал исключительно носом. Докладывал чуть отвернув лицо от шефа. Но тонкое обоняние Скирко, вовсе не притуплённое вчерашней поддачей, уловило коньячно-лимонно-кофейную смесь в выдыхаемом воздухе.
— «Ром, контушовка, ореховка?»
— Не понял, Борис Петрович?
— Да это я так, вспомнил одну бессмертную книгу.
Дидевич слегка успокоился и продолжил доклад:
— Видеозапись за последние сутки мною просмотрена. Снимала стационарная камера в номере и по городу оперативная группа в течении дня. По гостинице — опять смотрел свои вещи после прихода. При помощи сканера вычислил нового клопа, кстати, американского производства. Звонил в Нью-Йорк, перевод разговора у меня с собой на кассете. Всего за сутки фигурантом сделано шесть звонков, два из люкса, четыре из уличных автоматов. Номера абонентов установлены. На улице не проверялся, разговор из автомата вёл не таясь. Его часть диалога записана наружкой. Вот кассеты.
— Ваши выводы?
— Ничего особенного, кроме сканера. Действует в рамках своей версии приезда. Оснований для активных действий с нашей стороны нет.
— Так подумайте, как создать ситуацию. Ваша голова ведь предназначена не только для ношения форменной фуражки в табельные дни!
— Слушаюсь товарищ подполковник. Разрешите идти?
— Останьтесь. Любовь Трофимовна, где там наш психолог?
— Он в приёмной. Вы же сказали — через десять минут.
— «Запускайте Берлагу»
Рублевский вошёл в кабинет с улыбкой:
— Мне приятно, что у Вас, Борис Петрович, доброе настроение. Юмор уместен и в наших суровых стенах.
Эк он меня уел, «уместен». Слово то какое подобрал. Сразу в сознании выплывает «неуместен», оно в быту чаще употребляется. С этим майором ухо надо держать востро. Тот ещё яйцеголовый.
— Присаживайтесь товарищ майор. Будем попроще, посермяжнее. Капитан, соберите до кучи и передайте все материалы на разрабатываемый объект Рублевскому. Введите его в курс дела. Сколько времени Вам, Вениамин Роб;ртович, потребуется для создания психологического портрета?
Скирко нарочно поставил ударение на втором слоге отчества. Получилось слегка унизительно для майора. Но придраться было не к чему.
— Всё зависит от объёма информации. Быт, производство, формальные контакты. Мне нужно как можно больше деталей из жизни фигуранта.
— Значит так, Дидевич в Вашем полном распоряжении. Используйте его на всю катушку. Пройдитесь по старым делам Яшника, его контакты, судебные материалы и сводки оперчасти из колонии. В этой папке, — подполковник вытащил из стола пухлый скоросшиватель, — Всё, что пока удалось вытащить из архива. Надеюсь, суток Вам хватит, товарищ майор?
— Постараемся, Борис Петрович!
Прерогатива умного человека думать всё, что хочешь, а высказывать мысли только выгодные ему. Этот номенклатурный сынок, сделавший карьеру на диссидентах, так и не вышел из образа комсомольского вожака. Юморит, любуется собой, играет демократа. Ума не глубокого, но пробился наверх. Знает кому яйца на повороте заносить. Оброс жирком, тачку хорошую завёл. Жена не работает, но и у неё личная «авто-хондочка». Держит няню для ребенка и домработницу. Бабки тратит приличные, один вчерашний банкет по случаю нового назначения обошелся без малого тысяч в девять. (Имеем копию ресторанного счёта). Семь казённых зарплат за один вечер, явно бизнесует на стороне, или крышует серьёзных людей.
Конечно, Дидевич, которого он притащил из архива, его человек. Создаётся своя команда, следовательно в Управлении грядут новые подвижки и назначения. Анализ мы подполковнику подготовим исчерпывающий. А для себя, сегодня посчитаю насколько выгодно плыть мне с ним в одной лодке. То, что он завтра—послезавтра получит автоматом полковничью звезду, вне сомнения.
Патронировал Скирко в новом назначении Мальченко, генерал из бывших партийных функционеров. Наверняка их пути с папашей Скирко пересекались в коридорах ЦК. Сидит генерал крепко, занимает кабинет в основном здании и трехэтажный особняк вместе со своим отделом диверсий и саботажа, в военном городке на Чоколовке. Вхож к Президенту, тоже понятно — через общее коммунистическое прошлое. Вывод один — не опоздать на погрузку. Простим Сладенькому хамство и барские манеры, и выполним заказ на сто двадцать процентов.
Рублевский пододвинул к себе аппарат внутренней связи.
— Товарищ подполковник, разрешите прибыть завтра к десяти ноль-ноль со всеми выкладками? Я уже разобрался с бумагами.
— В десять не надо, я с утра провожу совещание, потом прием-передача дел. Встретимся в шестнадцать сорок. — Скирко, переключил селектор на Дидевича,— свою группу приведёшь в полном составе. Наружку и прослушивание не снимать. Старуху держать на кнопке. Честь имею…
«Ой ли?» — подумал майор. Но сразу же отогнал крамольную мысль. Назвался груздем — полезай в кузов.
— Давайте, капитан, ещё раз прогоните мне детский период.
— Что, опять с грудного возраста?
— Всё, я сказал всё. Если надо будет, то я поставлю Вам более конкретную задачу на необходимый мне временной отрезок. Да, Вы не знаете как он вскармливался? Не исскуственник?
— Не знаю. Есть фото, где фигурант сосёт мамкину сиську. Совершенно случайно сохранилась у бывших соседей. А что, это тоже имеет значение? — Дидевич усмехнулся иронически. — С сиськами у Рыжего много эпизодов. Вот он держится за буфера тёлки на пляже в Гидропарке. Этой фотке лет двадцать пять. Есть шухерные снимки из сауны, ментовская оперативная видеозапись из «Салона интимной культуры». Там, правда, баба резиновая, но вот с такими титьками.
— Он что её трахает?
— Кого, куклу?
— Ну, да.
— Нет, дурачится.
— В нашем деле мелочей нет. Запомните раз и навсегда. Психическая матрица человека закладывается внутриутробно. А заполнение её идёт от первого вдоха, с момента рождения от того, насколько комфортно чувствует себя ребенок в детстве, зависит мотивация поведения в дальнейшей жизни. Кончаем ликбез, давайте слайды, капитан!
— Робертович, извините, можно я в киоск ночной сгоняю? Жрать хочется до невозможного. Второй час ночи пошёл.
— Ладно, десять минут туда и обратно.
— Выпить взять?
— Мне не надо. Вот пятёрка, купи булочку, сырок и минералки без газа. А то что-то желудок тянет.
— Товарищ подполковник, Ваше задание выполнено.
— Да полноте Вам, майор, что Вы тянетесь, как курсант на плацу. Все мы коллеги — мундиры голубые. Или Вам не нравится этот образ? Тогда пошли глубже в историю, скажем, опричники при дворе царя Иоана. Цель то одна — государя беречь…
Докладывайте, Вениамин Роб;ртович.
— Анализируемый объект — личность достаточно сложная, порой даже противоречивая. Очень высок уровень приспособляемости — процесс адаптации к любой среде социума занимает от двух недель до месяца. Всё таки коммунальные квартиры в юности, хорошая школа. Если сравнивать эмоциональный и рациональный аспект, я бы определил превалирование эмоционального фона. Но тут возникает парадокс, синтетические функции мозга у объекта очень высоки и значительно превышают аналитические способности. Тем не менее, в достижении конечного результата используется, в большей степени, интуитивные импульсы, а не логические построения вариантов разрешения ситуации. Аналогичная картина возникает и в критических случаях. То есть, верное решение приходит на пике интуиции.
Поскольку, с полутора месяцев вскармливался искусственно, подсознательно всю жизнь ищет «материнскую грудь». Соответственно гипертрофированное компенсаторное отношение к мужской дружбе и её роли в жизни. В этом его слабость и его сила. В связи с тем, что объект очень рано остался без отца, достаточно сильно доминирует чувство неполноценности. Поэтому, опять же в порядке компенсации, стремление к максимальной финансовой независимости. В тоже время, имеются тенденции к улучшению человечества, альтруизм прослеживается достаточно чётко.
Стремление ко всему новому объект реализует, в первую очередь, через людей. Конфликт личности заключается в том, что все действия фигуранта направлены на укрепление статус-кво, при параллельной острой жажде постоянных перемен. Этот вывод проецируется и на социальные отношения.
— Спасибо, Вениамин Р;бертович. Вот как надо работать, — подполковник повернулся к операм, сидевшим вдоль длинного стола. — И каковы Ваши рекомендации?
— Объект подсознательно жаждет новизны, при этом не составляет для себя долговременные прогнозы. Дайте ему новый круг общения, новую любовь, возможность влезть в авантюру, связанную с прибыльным бизнесом, и он ваш.
— А вы сможете смоделировать поведение объекта в экстремальной ситуации? Бывает, что сильные люди, успешные бизнесмены в момент психологического прессинга полностью меняют психотип. Ломаются, теряют себя, впадая в депрессию. Нам на курсах психологию читал профессор Васнецов. Приводил множество примеров из жизни.
— Объект — крыса по гороскопу. Этот не сломается. А будучи загнан в угол, сумеет обязательно найти выход, оптимальный для физиологии и своего самолюбия. Примат — активная агрессия с конечной победой. В ином варианте — агрессия по отношению к себе, с дематериализацией, то есть либо сумасшествие, либо смерть. Ломать такого субъекта в открытую — себе дороже станет. Только косвенно, на волне убеждения с подключением обоснованной мотивации действий.
— Благодарю Вас, майор, Вы свободны, остальным остаться. Ну, вернёмся к нашим планируемым подвигам.
К концу дня Скирко просмотрел оперативную сводку по службе. Ничего интересного за последнюю декаду не происходило. Отдел «К» обосрался вчера при задержании бандита и вымогателя в одном лице. Плановая засада в последний момент не зафиксировала условный сигнал. Во время попытки ареста споткнулся о порог опер и, упав в коридоре, обеспечил безболезненный отход бандита к машине. Погоня со стрельбой и головокружительными пируэтами вождения результатов не дала. Задержанный через сорок минут водитель «жигуля» пояснил на допросе, что был нанят знакомым на целый день за пятьдесят долларов. В квартире, где проживал преступник, его, естественно, не обнаружили. Сейчас руководитель отдела зачищает концы перед служебной и прокурорской проверкой.
Пойдёт на пенсию, подумал Борис. Туда ему и дорога. А вот о новой кандидатуре надо порадеть. Свой человек там будет не лишним.
— Любовь Трофимовна, соедините меня с кадрами.
Начальника отдела не оказалось на месте. Болеет третий день. Какие-то проблемы с печенью, так доложила секретарь. А вот заместитель, старый знакомец по комсомолу, с удовольствием выслушал анекдот о поручике Ржевском, пореготал и согласился попозже вечерком отужинать вместе.
Дал команду домработнице, чтоб прикупила икорки, балычка осетрового, сёмги слабосолёной и напекла блинов.
— И забрось в морозилку две бутылки шведской водки.
— Петрович, они же литровые!
— А где ты видела бывшего вожака молодёжи, выпивающего меньше литра?
Кажется, всё по вечеру, а на второй посудине уместно (он вспомнил умника психолога) будет завести разговор о новом назначенце.
В кармане пиджака затренькал мобильник. На дисплее высветился номер армейского полковника, компаньона по оружейному бизнесу.
— Да, Толян. Слушаю тебя.
— Надо бы встретиться, есть о чём поразмышлять.
— Что, опять на зимнюю рыбалку потянешь?
— А почему бы и нет. Что там у тебя на воскресенье расписано?
— Вроде бы, ничего существенного.
— Значит, заеду за тобой часиков в шесть утра. Снасти, мотыль и харчи мои. Согревающее, посуда, специи для ушицы — твоя забота. Лады?
— Нет проблем.
Так, и воскресенье забито. А когда же заниматься личной жизнью? Анжелки с малой нет вторую неделю, а я бездарно провожу время на работе. Людмила стонет уже. Последний раз был у неё перед Новым годом. Заехал поздравить, елку завёз для пацана. Ну и заодно полежали недолго. Она, в очередной раз в конце траха, разговор об одиночестве завела. С её точки зрения, действительно встречать праздник одной, ох как некомфортно. Тогда, на прощанье прямо ультиматум предъявила. Мол, если не разведёшься, то я выхожу замуж.
Это конечно понты, расхватали — не берут, но симптомчик неприятный. А ведь взял сучку на арабских студентах, поднял, отмыл от грязи, квартиру помог получить. Жаль, но придётся расставаться, хотя исполняет в постели по высшему пилотажу. В постели фантазирует не хуже Сальватора Дали. Такие экзерсисы выдаёт. И атрибутика подходящая, из секс-шопа, что на Привокзальной площади.
Кому сказать — не поверят! Умеет обставить всё так, стерва, что кажется слаще её нет. Профессионалка. В качестве аксессуаров использует музыку, свет, запахи, оливковое масло и эротический ужин с набором морепродуктов. Давечи в ноябре, когда удалось завалить к Людмиле на сутки, вымазала всего клубничным йогуртом и потом облизывала минут сорок, до полного временного истощения подполковничьих сил. Два раза подряд кончил. Ребенка тогда сплавила к матери и оторвались они по полной программе. Домой пришёл и рухнул. Благо Анжелка, думая о нелёгких чекистских буднях, не грузила ни разговорами, ни своим присутствием. Ушла с Анастасией к подруге, потом в парикмахерскую. По крайней мере, так было сказано.
На столе тихо зазуммерил аппарат внутренней связи.
— Борис Петрович, уже семь часов, а Вы ещё не обедали. Дать команду чтоб принесли еду в кабинет?
Вышколена, — отметил Скирко, — старой ещё школы.
— Нет, пообедаю вне службы, буду в Управлении к двадцати ноль-ноль. Что-то срочное — звоните на мобильный.
Вот и хорошо, Двоекульский уже заказ в ресторане сделал, через минут десять вдарим по рыбной соляночке с расстегайчиками. На второе, он мой вкус знает, сковородочку с свиными рёбрышками. И темку производственную перетрём. Пора Витьку с сельским хозяйством завязывать. Не его это планида. Пусть сосредоточится на задании. Механизм активации Цтирада уже продуман, кое-какие слухи поползли, послезавтра включится пресса, потом телевизионщики. Не может быть, чтоб не сработало.
Натянув кожаное пальто с меховой подкладкой — память о Бельгии, и кожаный картуз, опушенный нерпой, вышел к машине. Водитель, предусмотрительно выскочил, отворяя заднюю дверь спросил:
— Борис Петрович, домой?
— Нет, в «Лютецию» на Шулявке, знаешь где?
— Так точно, через семь минут будем там.
* * *
Толстый веснушчатый аккордеонист, в темных очках, закрывающих добрую половину лица, стоял монументом на эстрадном помосте в звуковом ореоле штраусовского венского вальса. И при всей своей внешней неуклюжести, вдруг напомнил Серёге изящную чайку Мусю, прикормленную Толяном Блиновым в чёрт знает каком далеке от стольного града Киева. Не просто чайку, клюющую кусочки рыбы с ладони, а стремительно, как порыв ветра, пикирующую на гладь залива, подсвеченную блекло-розовыми красками раннего утра. Вот такая ассоциация вдруг возникла при виде знаменитого музыканта. А стройная девчушка, жена аккордеониста, лет на двадцать моложе мэтра, тем не менее, смотрелась не дочкой и не корыстной стервой, вышедшей замуж по расчёту. В глазах девульки угадывались и мудрость матери, и неосознанная тревога за свою безоглядную любовь. Сколько им Бог намерил совместной жизни? Любила она своего толстяка, и к гадалке не ходи. Следовательно, подкатываться к девочке не было никакого смысла. Не пройдёт номер и всё тут. Хотя Рыжий положил глаз на неё сразу. Но вот искорки промеж ними не проскочило: повезло музыканту, повезло.
Феерический вечер с лучшим ведущим столицы остряком, засвеченным в телешоу «Золотой гусь», катился по своим рельсам с переменой блюд, актёров и непременным фотографированием с юбиляром. За десять лет ментальность народных гуляний изменилась в стране почти кардинально. Всё, что на Брайтоне проходило автоматом — именитые артисты за столом, Любочка, опрокидывающая стопарик между песнями, Вилли жующий салатный лист, Боря Сичкин со свежими хохмами, стало вдруг обыденным, привычным и здесь. Витюня Двоекульский, отмечавший свой полтинник, рассказывал, что меньше чем Днепропетровский театр КВН заряжать на вечер в здешнем бомонде не принято. Не поймут и осудят. Больше, пожалуйста, хоть «Бони М», или Аллу Борисовну, если денег хватит. Меньше никак нельзя, положение обязывает.
Кончилась музыка, улетела, растворилась в бесконечном гомоне тусующихся гостей. Расхватали по нотке мелодию щеголеватые официанты в белых смокингах, снующие в толпе с подносами, уставленными рюмками и бокалами.
В зале потух свет, на эстраде, подсвеченной тремя прожекторами, в серебристом облегающем платье, инопланетянкой объявилась тоненькая жена аккордеонного мэтра, с палочкой-микрофоном в нежной ручке. А из боковой двери ввозили на столике полутораметровый торт с пятьюдесятью горящими свечами.
Альпийскими колокольчиками донеслось с эстрады: «Хэпи бёздей ту ю» и слаженно, на удивление в такт, толпа подхватила: «С днём Рожденья, Виктор Янович! С днём Рожденья тебя!».
Закрыл глаза и, вроде, как у себя на Брайтоне в «Каспии», или рядышком в «Одессе». Те же интонации, лица, одежда и драгоценности. Мир стал универсальным, — подумал Рыжий, — американский стандарт во всём, даже в проявлении эмоций, в деланной улыбке и полном похуизме по отношению к окружающим. Каждый продаёт только себя, но может и ближнего, если за хорошие деньги и без ущерба собственной репутации.
Тем временем Двоекульский натужился, крякнул и задул с первого раза половину свечей. Второй заход оказался менее удачным — осталось гореть штук пять. Девулька с эстрады тихонько испарилась, а гости в едином порыве принялись терзать торт, предварительно нарезанный шеф-поваром.
— За стол, за стол, — шутливо засуетился шоумэн, в немыслимо цветастой рубахе под белым пиджаком, — алкоголь в малых дозах безвреден в любых количествах!
Рядом с Серёгой в торце стола примостился словацкий бизнесмен. Смакуя ароматный чай, поданный в прозрачном ломоносовском фарфоре, прилипчиво-вязкий словак повторял раз за разом на хорошем русском языке: «Достойный фест, достойный фест, достойный фест!».
Его что, переклинило? Так, вроде бы, не с чего. Пили они вровень весь вечер шведский «Абсолют». Ну, грамм по четыреста вышло на человека. Вон пол бутылки ещё стоит на столике у халдея.
Пан Цтирад, которого представил Яшнику в начале вечера именинник, особого впечатления на Рыжего не произвёл. Нудный, говорить с ним не о чем. Общих знакомых нет. Правда, среди гостей тоже общаться было не с кем. Разве что шоумэн, да и то, он в работе. Должен публику развлекать.
Записной остроумец тамада, когда-то пустивший по Киеву двусмысленную шутку про Двоекульского, сидел наискосок от Яшника и глядя на этот пир «духа» брезгливо пробормотал: «Старость — это время, когда свечи на именинном пироге обходятся дороже самого пирога».
Никто не оценил репризу, кроме Рыжего. Ответил, рассмеявшись, тамаде в тему: «Что с возрастом упало, то пропало».
— Беру, — оживился тамада, покупаю на корню. Потянулся с рюмкой к Сергею. — Белый…
— Что белый?
— Это я, Белый Эдуард Петрович, школьный товарищ нашего юбиляра.
— А что он ещё и учился где-то? По-моему Витюня родился с серебряной ложечкой во рту и университетским дипломом в левой руке.
— А почему в левой?
— В правой была хоккейная клюшка.
Вежливо заблеял Цтирад, прыснула в ладошку перезрелая шатенка справа от словака и громоподобно расхохотался Белый, перебив шоумэна на середине тоста. Обиженный Двоекульский повернулся в сторону смеявшихся:
— Дайте слово хорошее сказать, от вас ведь ничего доброго, кроме говна, не услышишь.
Встреча с Витюней произошла вчера случайно в вестибюле гостиницы. Столкнулись они нос к носу. Двоекульский налетел на него разговаривая по мобильному телефону. Яшник, которого Витёк довольно ощутимо задел локтем, выругался по-английски, а потом, когда недотёпа, не думая извиняться, продолжал болтать по телефону, решительно перешел на русский. Витёк скорчил виноватую рожу, но узнав своего давнего мимолётного компаньона, расплылся в улыбке.
Деловых встреч у Сергея в Киеве ещё не было. Бывшие соратники по совместному бизнесу улетели отдыхать в Эмираты, об этом ему благожелательно сообщила офис-менеджер в приличном таком особнячке, занимаемой фирмой «Укртрансперевозки». Надо же, какую конфетку слепили из моей бывшей конторы. Легализовались, обставили себя охраной, молодыми пацанами в приличных костюмах. Девок длинноногих запустили шастать по зданию и укатили семейно отдыхать. Цивилизация, одно слово.
Разочарованному Сергею, правда, в порядке компенсации предложили чашечку кофе, предварительно осведомившись, какой сорт он предпочитает. Но вместо требуемого йеменского «харрари», автомат выдал в маленький керамический стаканчик порцию чистого бразильского напитка. Зато улыбка офис-менеджера превзошла все ожидания. Доверчивая такая, обаятельная, вроде бы от Яшника сейчас зависело будет эта барышня счастлива оставшуюся жизнь, или всё её благополучие пойдёт под откос, если Рыжий, не дай Бог, выразит неудовольствие. Неплохая дрессура — отметил он, девчонка не без таланта, но и выучка чувствуется.
Грешем должен прилететь через два дня, а пока Яшник просто убивал время. Вот и Двоекульскому он обрадовался, как старому знакомому, хотя и дел совместных у них в прошлом почти не было. Крутанулись пару раз и разбежались каждый по своим углам. Традиционные восклицания «сколько лет, сколько зим?», «хорошо выглядишь» и прочую лабуду пропустил Сергей мимо ушей. Но на приглашение отметить в «Руси» юбилейный день рождения Витьк; сдуру согласился. Мало того, что пришлось мудрить с подарком, (в конце-концов выбрал походный охотничий набор посуды чернённого серебра и бутылку дорогого и в Штатах виски «Блю лэйбл Чивас Ригал»), так ещё и весь вечер маялся с приставучим словаком, да объедался тяжёлой, жирной пищей.
По залу прошёл шум, четверо халдеев внесли громадные корзины с цветами и два картонных ящика.
— От премьер-министра, — торжественно объявил шоумен, — и «Агросоюза» имениннику вручаются телевизор «Тошиба» и микроволновая печь «Самсунг».
Ай-яй-яй, какой почёт,— подумал Серёга. Двоехуйскому, и подарок от правительства. Это ж надо, как выросли люди. Давно ли шибал деньги по знакомым? А теперь второе лицо в государстве жалует бытовую технику «с барского плеча». Глядишь, в завтрашней газете и Указ появится о награждении. Да, кстати, надо будет завтра подъехать к отставнику, которому Натан свои ордена и бумаги оставил. Совсем из головы вылетело. И уточнить в посольстве — порядок вывоза через границу наград. А то придолбаются таможенники и на пустом месте можно такой головняк получить.
— Господин Сергей, прошу прощения, давайте выпьем за нашего именинника. Очень достойный человек. Вы с ним сотрудничали в бизнесе раньше?
— Да, было немного, — машинально ответил Рыжий. — Но это дела минувших лет. С тех пор сколько воды утекло.
— Прошу прощенья, я не совсем понял. Вы раньше занимались бизнесом и с водой?
Сергей отрицательно мотнул головой.
Вот привязался приторный козёл. Придурок Витюня поручил опекать словака в начале вечера, шепнул — нужный человечек. Пошёл бы тот лучше потанцевал с шатенкой. Баба на Цтирада глаз положила ещё пару часов назад. Периодически кокетливо шлейку лифчика поправляет. Грудь богатырская, как у Верки Сердючки, и взор зовущий, с поволокой.
Нашел взглядом Двоекульского, поднял рюмку, показав что пьёт за его здоровье. Закусил кусочком малосольной сёмги и оливкой. Всё, пора сваливать. Маэстро с женой уже уехали, унося в клювиках гонорар. Пять зелёных штук за четыре часа работы — это и для Нью-Йорка очень приличная сумма. Шоумен Ильюша, судя по телодвижениям, уже тоже на исходе, последний час всё больше сидит чем работает. Склеил себе на ночь пухленькую блондинку и что-то заливает ей в ушко. Глянь, как тётенька непрерывно хохочет. Шоумену легче, ему не в гостиницу возвращаться. Завтра же попрошу Броню, чтоб сняла мне хорошую квартиру на пару недель. А то так можно и погибнуть от сперматоксикоза. Скулы сводит и из глаз скоро брызгать начнёт.
— Пан Цтирад, разрешите откланяться. Было очень приятно общаться с Вами.
— Господин Яшник, вот моя визитная карточка. Прошу, если возможно, встретиться с Вами завтра, во второй половине дня, ближе к вечеру. У меня есть деловое предложение. Мне сказал господин Виктор, что Вы теперь занимаетесь коммуникативными проблемами.
— В некотором роде.
— Не сочтите за труд, перезвоните по этому, либо следующему телефону, Вас сразу соединят. Я, в свою очередь могу предложить Вам отдых в Чехии или Словакии. Хотите в Карловых Варах, или на горнолыжном курорте в Татрах. У моей фирмы есть постоянная бронь в гостиницах и там, и там. Господин Двоекульский недавно отдыхал неделю в Прешове, очень остался доволен.
— Спасибо, я позвоню непременно.
В номере было прохладно, уходя забыл закрыть форточку, а те, кто в очередной раз досматривали его вещи прикрыть не удосужились. Полотенце, брошенное в ванной на пол, как использованное, уже сутки так и валялось. Сервис был настолько ненавязчив, насколько и ожидалось на постсоветском пространстве. Худшие традиции автоматически перешли с одной идеологической почвы на другую. А десять долларов, которые Рыжий дал позавчера горничной, по видимому, не сыграли побудительную роль. Взять бабки и ничего не сделать, как это знакомо по прежним временам. Только так и чувствуешь, что возвратился на Родину. Правда сленг деловой изменился прилично. За сегодняшний вечер наслушался больше чем надо. Деловых у Витька на юбилее было множество. Вот один за аперитивом и просветил: «Генерал» — это генеральный директор. «Мать» — холдинг, «прачечная» — небольшой банк для отмывания денег.»
Это, пожалуй, американизм. А вот «Ежик» — компания однодневка для обналички бабок — новое понятие. Раньше применялся термин «подснежник», или «мартышка». «Гости» и «месячные» — проверяющие органы. «Лимон» так и остался «лимоном», а баксы стали называть «Президенты».
Ничего особенного, но привыкнуть необходимо, если собираешься вести здесь дела и не выглядеть белой вороной.
Серега быстро переоделся по домашнему, пиджак, брюки, повесил на древние деревянные плечики. Рубашку бросил в пластиковый пакет, там набралось уже штуки четыре. Пора постирушку заводить, носков куча, рубашки, трусы, футболки. Здесь, в гостиничном проспекте, в перечне услуг прачечная фигурирует, настоящая надо понимать. Вот им и зададим завтра работу.
Глянул на часы — почти полночь, можно позвонить в Нью-Йорк переговорить с Малышом, узнать что там у нас в лавке хорошего происходит.
Стафич, после двухнедельной свадебной поездки аж светился. Даже потеря Натана на нём никак не сказалась. Ну, погоревал малость, Софья-Эрика поплакала на панихиде и всё, пошли дальше ворковать себе в пентхауз. Дело-то молодое.
Заказал Нью-Йорк, решил побриться на ночь, хотя к любви сегодня, впрочем как и в предыдущие сутки, не готовился. Где-то он прочитал, давно ещё до отъезда, что русские бреются с утра — для работы, остальные, нормальные мужики это делают с вечера.
Протянул телефонный аппарат в ванную, благо шнур был метров пять. Успел обработать одну щеку, приступил к подбородку, в это время дали связь с Нью-Йорком.
— Патрон, рад Вас слышать, — раздался бодрый голос Володи. — У нас всё отлично. Тот контракт, который Вам предложили бразильцы, практически готов. Мы обсчитали все позиции. Получается нормально. Завтра провожу его через совет директоров и начинаем реализацию. Единственное «но», я хочу эту работу провести за год, бразильцы просят срок сократить до семи месяцев.
— Володя, там всех дел на полгода. Подготовительную фазу придётся сократить. Сегодня же позвони Суарешу и договорись с ним о включении его людей в процесс. В помощь ему направь Кутепова и кого-нибудь из старых опытных программистов. Просят бразильцы семь месяцев — дай им требуемое. Пока ниша на рынке свободная её надо занять. Иначе придут другие, лучше, или хуже, но не мы. Непосредственным исполнителям пообещай премию, размер которой будет увеличен пропорционально сокращению срока исполнения контракта. Отдел маркетинга нацель на Аргентину, Перу и Чили. Пора нам наступить на хвост «ИСМ».
— Справимся ли, ведь это монстр?
— Начнём с малого — реклама, компьютерные игры, продажи через Интернет, а дальше посмотрим по ситуации. В бизнесе — как в постели: для успеха достаточно иногда сменить позицию.
В трубке раздалось довольное гмыканье:
— Патрон, ценю Ваш юмор.
— Как Соня?
— У нас всё нормально, есть прибавление в семействе.
— Не понял, за неделю и прибавление? Так только в сказках бывает.
— Нам три дня назад подарили чудесного щенка бассета. Замечательная псина. И глазки такие умные, а чистюля какой! Соня дала ему имя Грэмлин, сокращённо Грэм. Так он уже отзывается на кличку. И ещё пёс поёт! Когда Соня вчера играла на виолончели, Грэм в лад начал подвывать. Так забавно.
— Ну вот, если контракт с бразильцами просрёте, будете выступать с собачкой в «Каспии», как раз перед Сэром Арчибальдом, для затравки.
— Я думаю, что этого не случится. А пёс замечательный, Вы тоже влюбитесь в него. Патрон, у Вас дурное настроение?
— Так, серединка на половинку. Когда там Грешем собирается прилететь?
— Я полагаю, что Грешем, Паула и Макферсон завтра вылетают в Варшаву. Прямо в Киев не получается. Туда они доберутся на машине. Я сегодня подтвердил бронь на внедорожник у «Ависа».
— Отлично, продолжай в том же духе и держи меня в курсе наших дел с амигос. Кстати, чья была инициатива лететь втроём?
— Я дал команду. А что, есть возражения?
— Нет, всё нормально. Мне будет приятно увидеть своих.
Добривая вторую щёку, Яшник криво улыбнулся. Напрасно вздрючил парня. Володя, всётаки молодец, зрелый бизнесмен, но с повадками пацана. Радуется жизни, жене, щенку. Таким в своё время был и Серёга. Дело делом, а выступить, сыграть на публику — хлебом не корми. Одно слово, процессник.
Послезавтра прибудет часть моей королевской рати, глядишь и непонятки все рассосутся. А Стафичу позвоню утром, извинюсь за некорректное поведение
Настроение явно стало получше. То ли бритьё помогло, а может счастливый голос Малыша, который свидетельствовал, что Серёгу помнят, ждут и есть такой город Нью-Йорк, где на сегодняшний день всё благополучно и на долгое время вперёд тоже.
Набросив пальто, Сергеё подошёл к наглухо запечатанному балкону. Рванул на себя створки. Бумага с треском разорвалась, обнажив застывшие жёлтые потёки клея. Зрелище получилось неприятное, но ночной вид на зимний парк полностью убрал негатив.
Присыпанные утренним мокрым снегом деревья, тоскливые, истекающие слезливой моросью, к вечеру вроде как выпрямились, кокетливо убравшись в снежные шапочки. Прихваченные морозцем ветки, облитые ледяной глазурью, празднично поблёскивали в лучах прожектора. Старинное здание Минздрава в глубине парка, домик-пряник, обвешанный сосульками, угадывался в случайном свете фар, подымающихся к гостинице машин. Чистое звёздное небо, с неторопливой Большой Медведицей у горизонта и лёгкий, пьянящий воздух…
Такого не ощутишь в Нью-Йорке. Родное до боли, с времён диатезного детства. Родное и в тоже время чужое, из-за какого-то давящего внутреннего дискомфорта. Такое случалось с Сергеем и раньше. Иногда предчувствие ничем плохим не оканчивалось. Прошла хандра и всё. Но чаще всё таки, какая-то неведомая сила побуждала Рыжего собраться, проанализировать что в жизни не так и чем необходимо успокоить сердце. Не валидолом и бромом, а разумными действиями.
Вот и сейчас, закрыв балкон, Сергей принял решение: никаких встреч на завтра не назначать, приедет команда, тогда и можно обсуждать что-то со словаком. Посижу в номере, разберусь с посланием Сократа. Бутылочка с водой стоит в ванном шкафчике. Выполнять ритуал омовения, по рекомендации старого коллекционера, позавчера было недосуг. А время для посещения могилы у него ещё будет, как раз когда закончат облагораживать родительский памятник и изготовят барельеф для Натана.
Под ложечкой слегка посасывало. Желудок-подлец, добра не помнит! Сейчас он бы с удовольствием съел кусочек поросятинки, приправив его ядрёным хреном. Но увы, поросёнок с именинником остались во вчерашнем вечере (уже сорок минут как другой день), вместе с вальсом, тоненькой девулькой, спевшей с мужем-маэстро шуточную песню о пустых хлопотах тех, кто хочет посягнуть на их брак. Даже без этой финальной песенки было ясно, что любят они друг друга, несмотря на офигенную разницу в возрасте. А пустые хлопоты Рыжий не любил. Свою меру обаяния и удачливости у барышень знал давно. А суетиться без результата — это ещё можно в восемнадцать-двадцать лет, когда в запасе бездна времени.
С тем и улёгся в холодную постель. Весь мир, уже лет десять тому назад, внедрил в фирменных отелях подогрев постели перед сном. В прошлом году, в глухой китайской провинции Дзилинь, бывшей Маньджоу-Го, и то кровать была с электроподогревом. Но общий уровень культуры и быта в Поднебесной, конечно, заставлял желать лучшего. Плюются, сморкаются где попало. В туалет ресторанный зайти нельзя. Откровенно заглядывают во все дырки. Азия-с, сударь, Азия-с…
— Хватит брюзжать, — оборвал себя Сергей. Настройся на здоровый сон, тогда и утро будет вечера мудренее.
Вообще не любил Рыжий словесные штампы, в том числе и пословицы, считая что человек мыслящий вполне сумеет выразить эмоции своими словами. Но, нет-нет да и проскальзывала в его речи народная мудрость, зазубренная в детском садике и школе. Надо понимать, что тогда это был малый фрагмент педагогической обработки. Гораздо легче предугадывать поведение человека, воспитанного на эрзаце мыслеобразов. Кто-то, очень неглупый, формировал при Советской власти педагогические каноны. И подкреплялась эта лабуда добротной прозой и поэзией. С творцами всё ясно — госдачи, премии, машины, доппайки в спецраспределителях. Об этом уже лет десять свободно пишут и здесь, и в Штатах. А вот идеологи высшего разбора остались в тени, или повымерли. По крайней мере, национальной идеи за семь последних лет никто в Украине так и не продекларировал.
Надо же, как заразительно мудрствование. Натан ненавязчиво обучил нас подвергать сомнению любые истины. Теперь это во мне идёт автоматом…
Редко, когда ему снились сны. В колонии, «на сухом пайке», пару раз пробуждался от эротических видений. Но это уже было перед выходом, когда режим стал почти вольный. В детстве, в ночь перед тем, как заболел дифтерией мучил его кошмар со змеями, пытающимися укусить. Но этот ужас был обоснован. Вечером смотрел он по телику, уже своему «Рубину», фильм о бразильском серпентарии. Тридцать лет прошло, а помнит этот страх как вчера. Но сегодня, фантасмагория была дикой, нелепой, не имеющей к его жизни никакого отношения.
Броня, одетая в сталинский защитный френч, с круглым пенсне, а-ля Чехов сидела за полированным столом. Сергей не видел таблички или вывески, но откуда-то знал, что дело происходит в офисе Нью-Йоркского отделения госдепа. А Броня, услужливая и добродушная Броня, — здесь знаменитый палач, на чьём счету неисчислимое количество замученных эмигрантов. Из смежной комнаты доносится чей-то безнадёжно-тоскливый, режущий душу вой, а тянет оттуда запахом свежей крови, сладковатым, и от этого ещё более противным. На плече у Брониславы сидит курица обросшая чёрной кошачьей шерстью, с наманикюренными зловещими когтями. С неожиданно крупной лысой человеческой головой, испещрённой на лбу глубокими коричневыми морщинами, точь-в-точь как у пана Двоекульского. И требует эта животина каркающим голосом контрольный пакет акций «Балкан электроник». Не просто вымогает, улещивает, а грозится кадык вырвать.
Такая вот гадость приснилась Рыжему под утро. Фрейда бы сюда, он мастак был в анализе подсознания. Да где его взять? Нынешние психоаналитики только бабки хорошие огребают. Толку с них никакого. Пробовал и здесь, до отъезда, и в Нью-Йорке, попервах, с неким Захаром Брайко общался. Антуража много, пользы ноль целых, ноль десятых. Только и умеют глубокомысленно повторять: «Сон разума рождает чудовищ». Так эту истину, он познал ещё в колонии.
За окном, в серой неопределённости рассвета, требовательно провыли несколько сирен. К палаточному городку шахтёров подкатили машины скорой помощи. Санитары сноровисто погрузили в рафики двух носилочных пациентов, ещё трое, пошатываясь, забрались в авто сами. Шахтёры голодали, требуя зарплату за прошлые годы. Голодали безнадёжно, никому не нужные люди. Ни власти, ни окружающим. Моя хата с краю — такой девиз можно было смело предложить на знамёна всех поборников незалежности.
От ночной сказочной феерии ничего не осталось. Сутулые деревья с остатками почерневшего снега, серый памятник генералу, в потёках воды, облупленные стены домика—пряника, не знавшие ремонта с времен Чернобыля. Тяжелое угрюмое небо, пропитанное влагой, напрочь скрывало гипотетическое солнце. Вроде и не было никогда светила, золотистых пляжей гидропарка, голубой днепровской волны. Всё съела гнилая январская оттепель. А что не смогла употребить, выкрасила в блеклые свинцовые тона.
Завтрак, заказанный в номер, не блистал кулинарными изысками. «Деревянный» омлет, надо понимать, вчерашнего приготовления. Две лопнувшие сосиски с явным вкусом сои, порция масла и стакан апельсинового сока из пакета.
После первого глотка стало ясно, что изготовители сока, экономя на концентрате, компенсировали нехватку апельсина избытком сахара. Фокус не новый. Так ещё, сто лет тому назад, продавали на вес сухой клюквенный кисель на рынках Киева. Сахар дешевле клюквы в четыре раза, а сладость она всем приятна.
Наскоро употребив необходимую порцию калорий, не переодеваясь, как был в джинсах и футболке, Рыжий раскрыл ноутбук, положил рядом пару чистых листов и вытащил из портмоне письмо Сократа. Прошёлся кончиками пальцев по клавиатуре — ввел в компьютер содержание письма, сохранив полностью стилистику, архитектуру написания и орфографию. Мало ли что может произойти с бумагой. В качестве пароля для раскрытия файла взял свой идентификационный код в соушел секьюрити. Перенёс информацию на дискетку, завтра отдам её Броне.
На первый взгляд бредовое, бессмысленное, письмо, несомненно несло ценную информацию. Не мог умница Сократ, даже при плохом самочувствии, на исходе жизни написать ерунду для своего любимца. По сути дела выходило, что это послание является завещанием, где Рыжий указывается в качестве единственного наследника то ли духовных, то ли материальных ценностей.
— Ключ к отгадке в моей голове, — это подчеркнул Сократ. Очень важная: фраза «всё вспомнил», а испанское выражение конкретно отсылает меня ко дню, когда я впервые услышал его. И не только ко дню, но и обстоятельствам при которых это произошло.
Что ж, попытаемся и мы вспомнить:
Знакомых болгар у меня нет. Сигареты «Шипка»? — Пробовал, не понравились. Коньяк ихний «Плиска»? Нет, всё не то. Был период, когда я курил «БТ» для форсу. Покупал в ресторане «Украина» у швейцара по полтора рубля за пачку. Фарцой я тогда ещё не занимался, да и ченчевать с балканскими братьями было нечем. Они ещё беднее нас жили. Пожар, пожар. Может Георгий Димитров, которого обвинили в поджоге рейхстага?
В колонии со мной сидел одесский болгарин, какой-то родственник партийного вождя, а может брехал, но про Георгия Димитрова рассказывал очень образно, в ролях. Не то, совсем не то! Раньше колонии.
«Сой нервиосо» — лето, июнь, палатка по приёму стеклотары. Я рассказываю Сократу про разведчика Эмиля Боева. Вот он, болгарин! И тогда сходится подпись в конце письма «Господин Никто». В то время вышла целая серия классных романов с этим героем. А на книжном рынке просили за один том не меньше двадцати рублей. За Штирлица двадцать пять, а за Райнова двадцать, точно.
Хорошо бы вспомнить, где Боев пожар устраивал? На Родине, вроде нет. В Греции, не было там такого, жил на вилле, без происшествий. Далее Швейцария и Голландия. Нет, это уже позже, в следующих книгах.
«Господин Никто» название первого детектива, значит плясать надо отсюда. Вот и вспомнил — Париж, это несомненно Париж. Там, чтоб выбраться из ловушки Эмиль устроил пожар, в квартире, где хранилась шпионская картотека. Так и отметим на чистом листике — город Париж. «Левый берег», это понятно.
Левый он и в Африке левый. Далее «мост третьего брата друга Толика». С мостом уразуметь ничего нельзя. В Киеве их было четыре, а сейчас уже пять. А у Толика Портянко всего один младший брат Сашка. Других братьев, даже двоюродных у него нет. По крайней мере, так его отец сокрушался, что одни девки окружают со всех сторон. Вот сестер в семье было навалом. По моему, четыре родных и шесть двоюродных.
А что если поднять карту Парижа? Есть она у меня в компьютере с прошлого года. Верное решение, наберем Париж. Линии метро не годятся. Отели не подходят. Речной транспорт, это уже ближе. Почитаем, что там за мосты в Лютеции имеются. В моей памяти только мост «Менял» из «Трёх мушкетеров». Медленно работает компьютер, очень медленно.
Может он имел в виду Ла Порта — постельничего короля. Ла Порт — Портянко созвучно. А может Портос? Запишем на втором листке эту версию. Что там на экранчике высветилось? Мост «Согласия», мост «Инвалидов», мост «Неф», мост «Исскуств», знакомый мост «Менял». Надо же, сколько их этих мостов в Париже! Где жил Ла Порт? В Лувре?
Не факт. Констанция Бонасье, камеристка королевы обиталась далеко не во дворце. Стоп, стоп, что это за мостик вырисовался очередной? Мост «Александра третьего». Сашкин мост, младшего и единственного брата Портянко, вот в чем фокус — тёзки они оказались с русским царём.
Сергей довольно потянулся, хрустнул пальцами. И цифра три к месту пришлась.
Идём дальше по тексту. Теперь шкаф, металлический шкаф в редакции. При чем здесь Равиль? Равиль покупал у нас экзотические нестандартные бутылки. В газете, или типографии никогда не работал. У них потомственная семья старьёвщиков. Мужик читающий, но всё больше по дореволюционной литературе гулял. «Петербургские тайны», «Джузеппе Бальзамо», Валишевский «Вокруг трона», «Нива» — старинный журнал, у него целая подшивка была. Шкаф, шкаф, что за шкаф металлический? Ничего не идёт на ум…
Да это же сейф в нашей будке! Сократ хранил в нём выручку, а Равиль называл его церемонно: «Ваш банк «Кредит де Лион». Вот о какой редакции идёт речь. Понятие одно, а смысл разный. И место работы татарина совершенно не при чём. Набираем банки Парижа. Есть попадание — сто процентное. Отделение «Кредит де Лион», как раз на левом берегу Сены, существует более семидесяти лет, банк имеет филиалы в Берлине, Гамбурге, Цюрихе. Но это уже лишнее, нам не надо так подробно.
Работа увлекла Рыжего. Открывать секреты было интересно до замирания духа. Глянул на часы — обеденное время, конечно, безнадёжно пропущено, а есть хотелось довольно сильно. Видимо, опять дал знать о себе гастрит; зимнее обострение. Перелёт, другая вода, пища, непонятки вокруг него, сон дурацкий. Все звенья одной цепи. Надо одеться и пойти пообедать, скорее поужинать. И не забыть заскочить в аптеку взять упаковку «Омеза». Интересно, здесь он есть? В Америке ему это лекарство помогало.
Быстро оделся, сжёг листки, теперь не понадобятся, что расшифровал — уже в голове. Закрыл ноутбук, машинально положил связку ключей со сканером в карман дублёнки. На рецепшен улыбнулся хорошенькой администраторше. Вид вполне товарный. Жаль, что на Службу работает. В этом Яшник нисколько не сомневался.
Кажется, опять похолодало, но уютными сегодняшние сумерки никак не назовёшь. Влага плавала в воздухе и ветер юго-восточный достаточно неприятно задувал в лицо, забирался под полы дублёнки и в фланелевые штанины. Нужно было остаться в джинсах. Но в таком виде могут и не пустить в приличный кабак. Порядки ввели как на Западе, но готовят по прежнему плохо, не говоря уже об обслуживании. В ближайшей аптеке у «Дома офицеров» «Омеза» не оказалось, пришлось топать к Арсенальной. Там молоденькая провизор, поискав, нашла лекарство и швейцарское, и индийское. Взял на всякий случай и того, и того, по конвалюте. Ветер как будто утих. До ресторана, расположенного в гостинице Верховной Рады, оставалось метров шестьсот. Такси брать не имело смысла. Поужинаю, закажу машину и сразу в свою берлогу, доламывать «Парижские тайны». Интересное, оказывается, занятие дешифровка. Затягивает не хуже наркотика.
В ресторан прошёл без проблем, хотя раньше сюда пропускали только по депутатским удостоверениям. Дал швейцару доллар, тот обмахнул невидимую нитку с Серёгиного плеча и передал метрдотелю с рук на руки. В кабине, задрапированной зелёным плюшем, достаточно уютной, официант зажёг свечу и предложил толстенное меню, упакованное в добротную кожу с тиснённым фирменным знаком в центре.
— Вот что, дружок, читать мне лень. Скажи, что сегодня вкусно?
— Водка шведская, натуральная. Грибочки белые маринованные.
— Откуда, из Чернобыля?
— Нет, нет, что Вы. У нас санстанция строго контролирует. Здесь же депутатский корпус живёт и питается. Грибы из Польши. Ну, а солянка рыбная наша, славится на весь Киев.
— Не поздновато для первого блюда?
— Сделаем в лучшем виде. Хлеб и лаваш пекут у нас. На десерт что пожелаете?
— Давай, братец, записывай: для начала водки сто пятьдесят грамм, порцию икры черной, зелень, если есть. Хлеб чёрный, к первому подай горячий лаваш. Передай повару, чтоб не забыли каперсы и маслины в солянку положить, да побольше.
— Овощи солёные, или свежие? Есть парниковые огурчики, помидоры, капустка.
— Соленья обязательно и пару свежих помидоров. Капустку квашеную слегка посахарите и сбрызните винным уксусом.
— У нас есть домашнее подсолнечное масло. Запах обалденный.
— Принеси четверть стаканчика. Попробуем. На второе шашлык из осетра. Гранатовый сок найдём?
— Сока нет, но имеется азербайджанская приправа «Нар-Шараб». Она из гранатов делается.
— Давай приправу. На десерт кусочек вашего фирменного трюфельного торта. Печёте ещё?
— Конечно, конечно.
— И кофе, только не растворимый, принеси в большой чашке.
— Сварим в турочке.
— Пока всё, дальше посмотрим по ходу. Где тут руки можно помыть? Раньше, помнится, на первом этаже службы были?
— Всё там, только пардон, туалет у нас теперь платный.
— И сколько же стоит цивилизованно оправиться?
— Полтинник. Но зато там сейчас, как в раю. Ремонт только в декабре закончили.
— В рай, так в рай. Встречаемся здесь через десять минут. Хватит времени?
— Не сомневайтесь. Водички минеральной?
— Без газа, «Виши» или «Перье».
— Хорошо, сделаем…
Рай по-киевски был облицован кафельной испанской плиткой под розовый мрамор, оснащён сенсорным писсуаром, приличными зеркалами и светильниками. Интеллигентного вида бабулька с подсиненными седыми волосами, поинтересовалась — не депутат ли?
— А что, для слуг народа, есть что-то эксклюзивное?
Бабушка покачала головой:
— Эти гадят бесплатно, по удостоверению.
Ну вот, а я всё гадаю зачем Двоекульский в депутаты полез? Даже у себя на именинах на смокинг значок прицепил. Теперь всё ясно.
Стол в кабинке, за время Серёгиного отсутствия кардинально преобразился. Прямо скатерть-самобранка. Молодец Мишко Гарковский — так, по крайней мере, было написано на бейджике у официанта. Если ещё и будет вкусно, то ресторан марку держит. Музыка приятная, тихая. Сидит себе скромник в свитере за роялем, наигрывает мелодии из «Серенады солнечной долины». Ударник щёточками ритм отбивает. Трубач с сурдинкой, сейчас так уже никто лабать не может.
Водку подали в запотевшем графинчике, как полагается. Хорошо пошла — сразу соколом. Закусил солёным огурчиком неженским. Намазал икорку на тёплый ломтик хлеба. Пожевал травки. Что человеку ещё надо?
За спиной возник официант:
— Повторить?
— Не вопрос.
В желудке стало тепло и ноющая тяжесть куда-то исчезла. Вернусь в Штаты, схожу к доктору, пусть разберётся, что со мной творится.
Со змеей на Борщаговке всё ясно, это Сократ имел ввиду коллекционную саблю из Дамаска. Это я её сравнил тогда с коброй. Надо же, запомнил, хотя сколько лет прошло с тех пор. Бр-р-р, не люблю земноводных с времён болезни. Значит, пароль «Дамаск». Дамаск он и в Африке Дамаск, а кобра на французском может звучать по иному.
В мельхиоровой супнице, внезапно появившейся на столе перед Сергеем, перламутровыми озерцами навара, желтыми островками лимона, черными бочк;ми маслин и мелким горошком каперсов исходила паром, дразнила, завлекала рыбная солянка.
— Вот и лавашик горячий для Вас, как просили.
— Спасибо Мишко. Попробуем сейчас.
Поддел ложкой кусочек осетрового брюшка, маслинку. Подул: горяча похлёбка, прямо с пылу с жару. Тронул губами, взял бульон на язык, — отменно, солянка во вкусе.
Через два столика, в центре зала, в такой же полукабинке, вслед за Сергеем устроилась невидная пара. Зашли они минут через пять. По всей видимости, жили в гостинице, поскольку ни в гардеробе, ни в вестибюле не засветились. И плевать бы на эту безликую дамочку не первой свежести, её такого же затертого спутника, если бы не поймал Рыжий украдкой брошенный в его сторону внимательный взгляд из-под полуопущенных век мужика.
Не любопытствующий, что там пьют и едят соседи, а фиксирующий, быстрый, как удар молотка, забивающий с одного раза гвоздь в стену.
Крыша у меня что ли едет? Скоро своей тени бояться буду.
Но хорошее настроение от добротной работы в номере, вкусной еды и виртуозной обслуги пропало напрочь. Скомкав остаток ужина, уплатив по счёту — всего сорок долларов, Яшник оставил официанту на «чай» зелёную десятку, «президента», как нынче здесь говорят, и быстро спустился вниз за одеждой.
И взгляд швейцара ему не понравился, как бы совершенно другой человек, не тот, что полтора часа тому назад. Этот пылинку не смахнёт. Скорее дубиной по голове шарахнет из-за угла. Домой, домой в гостиницу. Там тепло и почти привычно. Там телефон и компьютер, бутылочка со свяченой водой и нерасшифрованное письмо от друга и наставника.
На улице сильно похолодало. Минус семь—десять, прикинул Сергей. И колючий ветер стал ещё более напористым, злым, а машин с зеленым огоньком, увы, не наблюдалось. Частники проносились мимо, не тормозя. Наконец, старенький «запорожец» с инвалидным знаком на лобовом стекле приостановился на взмах руки.
— Куда?
— К гостинице «Киев».
— Так это же рядом. Десять минут ходьбы.
— Червонец Вас устроит?
— Спрашиваешь, — реготнул по лошадиному мордатый парень, без явных признаков инвалидности.
Согнувшись, Серега втиснулся на заднее сидение, поджал ноги. В салоне пахло дешёвыми сигаретами и бедностью.
— Грачуем?
— Не без того. Взял у тестя таратайку чтоб на бензин подработать. Ну вот и приехали.
— Я долларами расплачусь?
— Нет возражений, пришлите пятёрку и мы — краями.
Створки лифта легко разомкнулись. Дежурная по этажу вытащила из стола ключи от номера.
— Вам звонили из Варшавы. Сказали, что перезвонят, может, через час, или чуть больше.
— Благодарю Вас. Если не трудно, сделайте чаёк и занесите ко мне в номер?
— Минут через десять закипит самовар и я занесу. Вам фруктовый, «Эрл Грей», зелёный?
— Простой, чёрный, номер тридцать шесть.
Сел за стол, в номере вроде бы всё в таком же порядке, как и два часа тому назад. Включил компьютер.
Подводим итоги: город Париж, отделение банка «Кредит де Лион», пароль — «Дамаск». Правда неизвестно кому предъявлять пароль? Первое окошко? А дальше сплошная темень — число периферии, земляки и библия. Хорошо в Штатах, там в каждом гостиничном номере по экземпляру лежит для постояльцев. А здесь, по старым временам, с церковной литературой была напряженка. Разве что посмотреть завтра на Андреевском спуске, поспрашивать у торговцев. Может отыщется у кого-нибудь в закромах? Жаль, нет выхода в Интернет. Не дошла сюда цивилизация… А чтоб с этой темой в местный рынок въехать, необходимо откат сумасшедший дать. Причём сразу и, желательно, наличными. Долевое участие, в той или иной форме, чиновников никак не устраивает. Принцип временщика — набил карман, а там хоть трава не расти. Одно слово — банановая республика. С такой психологией руководителей, страна обречена на вечное пребывание в заднице. А при украинской ментальности, когда своя рубашка ближе к телу, ожидать перемен не следует и в отдалённой перспективе. Как там Натан говорил: «Революции задумывают романтики, осуществляют фанатики, а пользуются плодами негодяи». По крайней мере на Европейском континенте этот постулат работает и по настоящее время. Живой пример за окном.
Длинный звонок, наверное межгород. Снял трубку и сквозь шорохи услышал:
— Шеф, мы уже в Варшаве. Сейчас разберёмся с транспортом и в путь.
— Грешем, Грешем, привезите мне библию!
* * *
Экран телевизора, висевшего на переборке между отсеками, потух. Из динамиков раздалось две мелодичные ноты и сладкий женский голос произнёс по очереди на польском и английском: «Внимание дамы и господа. Через пятнадцать минут наш самолёт совершит посадку в аэропорту имени великого польского композитора Фредерика Шопена. Просьба занять свои места, пристегнуть ремни и до конца посадки оставаться в креслах. Спасибо!»
— Это, наверное, белявенькая, — подумал Кравец. — У неё голосок высокий, альтовый и обволакивающий теплом. И манера разговора с пассажиром такая доверительная. Будто ты для неё пуп земли, а других людей рядом и нет. Высокий класс артистизма, как сказал бы Лёпа. Полное погружение в роль.
И сразу же, по какой-то дикой ассоциации, в памяти всплыло белобрысое детское лицо с редкими крупными веснушками на носу. Лёня Райнсберг, он пришёл к нам где-то в пятом классе. Его отца перевели в Бурятию из Эстонии. Тихий незаметный пацан, твердый троешник, худой до синевы чухонец с кликухой Жопа. Ну совершенно не подходило к Лёне прозвище. А надо же, прилипло прочно, до выпускного десятого класса и даже дальше, как писали ему в Ленинград одноклассники из Бурятии.
Красавчик Генка Дроздов, вечный поручик Ржевский десятого «А», с которым совершенно случайно встретились нос к носу в разгромленном афганском мятежном кишлаке Шуй, сказал:
— Саня, у меня во взводе служил прапором наш Лёня.
— Какой?
— Ну, Лёня Райнсберг, Жопа!, — и рассмеялся, — кликуха оказалась провидческой. Его на прошлой неделе в жопу и ранило. Осколком гранаты кусок задницы оторвало. Считай, что отвоевался, счастливчик.
В распотрошённом дукане отыскали они с Генкой бутылку джина. Дербалызнули за встречу и разбежались по ротам. Как там дальше у Генки сложилось? Сам Кравец через сутки получил две пули в левое бедро и благополучно был увезен с боевых позиций вертолётом, прямо в Кабульский госпиталь.
Лёня, Лёня, затурканый пацан. Как выяснилось в дальнейшем, у него наличествовала в семье старшая сестра Фрида, повзрослее нас на пару классов. Учитель истории, обалдев от ерунды, которую нёс у доски в очередной раз Райнсберг, воздев к небу руки, как кающаяся Магдалина, с пафосом сказал, что все мозги в этой семье забрала себе отличница Лёнина сеструха.
Для педагогов такой воспитательный приём дело обычное. А за чухной закрепилось временное прозвище Фрида, трансформированное поручиком Ржевским во Фредерика Шопена, потом Жопена, а через несколько дней просто в Жопу.
Вот аж откуда ассоциация. И белёсый Лёня со своим тихим «тэре»*, и весельчак Генка Дроздов — заводной сапёрный старлей.
Значит прибываем в жопу. Не самый хороший вариант. Кроме дерьма нам здесь ничего не светит. Глянул на Грешема. Этот ничего, вроде улыбается даже, перемигивается с маленькой девочкой в соседнем ряду. Паула дремлет, или делает вид. Ей перед отъездом досталось больше всех. Крутилась с визами, бронью. А основные обязанности никто с неё не снимал. Стафич, тот весь в любовном угаре. Его понять можно: только месяц, как женился. Хорошенькую себе взял, Кристинину сестру. Свадьбу у нас в «Каспии» гуляли. По взрослому, не хуже чем у патрона на дне рождения. Правда без корабля и диксиленда. Обошлись своим оркестром. Но было очень весело. Сэр Арчибальд в смокинге и цилиндре, с белой гвоздикой в петлице. Ансамбль Тольки Блинова, хулиганистые ангелочки, несущие с припевками и приплясками шлейф у невесты. И салют, настоящий салют, такой как в Москве на День Победы, из двухсот двадцати орудий.
Вчера по звонку примчался в центральный офис, а там сумасшедший дом. Атмосфера типичного предменструального синдрома, как называет такую ситуацию Грешем. Паула вся на нерве, Макферсон со страшными соплями и температурой охает и ахает. Куда ему лететь? Его в постель надо укладывать и «Эдвил» пить каждые четыре часа.
Грешем спрашивает:
— У тебя виза украинская есть?
— Годичная, с октября прошлого года, — отвечаю ему.
— Полетишь с нами в Варшаву, а дальше в Киев. Где твой паспорт?
— На Брайтоне, в сейфе лежит.
— Дуй домой, а потом с паспортом сюда. Паула организует тебе транзитную визу через Польшу. Только побыстрее.
Пришлось как жареному зайцу мотаться по Нью-Йорку. Но, слава Богу всё успел. Даже собраться в дорогу.
А в отношении предменструального синдрома Грешем прав оказался. Паула сегодня явно не в форме. За время полёта пять раз в «WC» моталась. А нам ещё на машине пилить тысячу километров. Ну, ничего, пока доберёмся до Киева всё устаканится.
Кстати вспомнил! Фляжечка плоская, заветная в левом нагрудном кармане. Доверху наполненная армянским коньяком. Маслянистым, ароматным, греющим душу. Пожалуй, посильнее, чем поцелуй девственницы. Какой с них толк, с этих девственниц? Одна слюнявая романтика. Жизнь хороша, надо только уметь подобрать себе правильный антидепрессант.
Кравец похлопал себя по груди. Вот она родимая. Но, раз объявили сухой закон, то бутлегерством сейчас заниматься не будем. Тем более, что возможно сразу придётся садиться за руль.
Самолёт явно шёл на снижение, чуть доворачивая вправо. Всегда так. Не получается у Александра Яковлевича прямая жизненная стезя. То влево меня несёт, то вправо водит. Правда лет до пятнадцати, помнится, была относительная стабильность, но с постоянными переездами из одной дыры в другую. К столичным гарнизонам армейца папашу, вечного капитана Кравца, не допускали.
На то, как оказалось, имелось две веские причины. Успевший вдосталь повоевать с немцами (призывался в сорок втором) Яков Остапович влюбился в медсестру челюстно-лицевого отделения госпиталя, где отлеживался после ранения в голову. Случай был достаточно курьёзный. Пуля влетела в открытый рот, когда он бежал в атаку. Орал как бешеный «Ура!», и это обстоятельство, ________________________________
*Тэре — здравствуйте (эстон.).
можно сказать, сохранило ему, как минимум, полчелюсти. Выбив три зуба и разворотив изнутри гайморову пазуху, зацепив корень языка, пуля-дура улетела в неизвестность. А девятнадцатилетнего младшего лейтенанта за двое суток довезли с передовой аж до самой Москвы. Последствия ранения решительно сказались на дальнейшей карьере старшего Кравца. Невнятная речь, с потерей двух глухих согласных, плюс женитьба на красавице-еврейке никак не компенсировались медалями и орденом «Красной звезды», украшавшими грудь летёхи.
При всей своей интернациональной политике, которую декларировала Советская власть, евреев почему-то не любили. В соответствии с линией партии, кадровик в штабе дивизии, посоветовавшись с начальником политотдела и особистом, отметил личное дело Якова Остаповича незаметной «каиновой печатью». Хоть служил он хорошо, и его рота была лучшей в полку, в академию Кравец поступал пять раз, и каждый раз срезали капитана на каком-нибудь экзамене. А когда все экзамены были сданы на отлично, то забраковала медицинская комиссия по состоянию здоровья.
И Округа доставались Кравцу дальние. Причём, если Среднеазиатский, то Кушка, если Дальневосточный — Паронайск. А в Забайкальском и вовсе на границе с Монголией, почти под Кяхтой. Хорошо хоть из армии не выбросили во время хрущёвского сокращения. Шутка ли сказать миллион двести тысяч вытурили без пенсии, без профессии. Сколько тогда офицеров ушло из жизни. Кто просто спился, как подполковник Митрущенко. А кто и руки на себя наложил от безысходности. Так и тянул лямку капитан до прихода ко власти Леонида Ильича, якобы тоже женатого на еврейке. Кравцу старшему вместе с юбилейной медалью кинули на погоны долгожданную майорскую звезду и перевели дослуживать до пенсии в Ленинградский округ. До колыбели революции было далековато — три часа на машине и пять на поезде, но прогресс был налицо.
В первый класс Саша Кравец пошёл на Сахалине. Третий и четвертый учился в Кушке. А оттуда переехал в Бурятию. Школа находилась в сорока километрах от военного городка. И каждое утро от штаба дивизии разбитый автобус возил детей за знаниями в городок Цакир. От ДОСов — домов офицерского состава до штаба, откуда отправлялся автобус, было тоже не близко. Километров пять. Но это уже были пустяки. А через полигон с танковым стрельбищем ещё короче. Надо было только не попасться на глаза караулу и не угодить на директрису.
— Терпение и труд — всё перетрут, — любила повторять Сашина мама. Мама, ставшая к тому времени врачом и поменявшая Бог весть сколько медицинских специальностей.
И инфекционистом она была и подростковым специалистом. Заведовала противотуберкулёзным диспансером. В зависимости от того, каких врачей был некомплект в гарнизонах, тем и работала.
Уважали маму безмерно, до конца дней приходили поселковые и даже жена комдива. Советовались, как лечиться. Иногда посреди ночи поднимали, в экстренных случаях.
Иной жизни, чем армейской, Саня себе и не мыслил. Не мог он представить, что не все живут в барачных ДОСах, топят печки, когда углём, когда дровами, или торфяными брикетами, моются по воскресеньям в солдатской бане. А большие города, куда он попадал проездом, казались фантасмагорией, сказкой. Вроде есть оно, а вроде и придумка. И вдруг — Ленинград!
Огромный каменный город с ажурными мостами, музеями, кунсткамерой и Дворцом Пионеров.
Влюбился Саня в Северную Пальмиру бесповоротно. Каждые каникулы ездил к отцовому сослуживцу в гости на неделю. Несколько часов на поезде и ты в центре, на Варшавском вокзале. Потом на метро, до кинотеатра «Спартак». А там уже рукой подать до улицы Моховой, где квартировала в коммуналке семья бывшего ротного старшины Ханипова.
Генка Ханипов был на год постарше Сани. По музеям ходить не большой любитель. А вот в бассейне поплавать, где он тренировался в прыжках в воду, Кравца с собою брал. И «Лягушатник» — знаменитое кафе напротив Казанского собора, тоже для Сани Генка открыл. Какое мороженое там было! Двенадцать сортов. Да ещё бесплатно подавали сифон с газировкой. Вот только валенки, в которых в первый раз прибыл в Питер младший Кравец, смотрелись здесь неуместно. Особенно если речь шла о посещении театра, или концерта. Усёк это Саня с первого визита. В следующие приезды привозил с собой обувь на сменку — зеркально начищенные ботинки. Чего-чего, а ухаживать за обувью отец научил с раннего детства. Надраивал свои сапоги с вечера, в каком бы состоянии не вернулся со службы. А с пяти лет всей обувью в семье занимался Саня.
У Ханиповых в квартире была даже ванна, а из кранов текла горячая и холодная вода. Роскошь совершенно буржуазная.
Познав прелести городской жизни, тем не менее, Саня свою мечту об армии не оставил. По окончанию школы решил поступать в военное училище. Будучи пацаном, примерял неоднократно отцовский парадный китель с наградами, видел — идёт ему форма, личит. Яков Остапович, служивший начальником первого отделения в районном военкомате, по просьбе сына принёс домой справочник Министерства обороны, где в алфавитном порядке были перечислены все военные заведения СССР. От Алма-Атинского общевойскового до Якутского училища связи. Как раз где-то на середине списка находилось искомое Рязанское воздушно-десантное.
Туда, только туда, — решил Саня. В войска «дяди Васи». Так называли десантников по имени первого легендарного главкома Маргелова.
Но, с налёта не получилось. Сыпанулся на первом экзамене по математике. Пришлось идти в армию, в осенний призыв. Чуть-чуть помог отец, чтоб попал Саня в ВДВ. На втором году службы, была такая льгота для отличников боевой и политической подготовки, поехал в Рязань сдавать экзамены. Сдал на отлично и уже в сентябре, с сержантскими лычками командовал отделением салажат-курсантов. Четыре года в училище пролетели, как песня. Огневая подготовка, горно-альпийская, легководолазная, спецкурс партизанско-диверсионной деятельности, оперативно-тактические занятия. И языки, языки днём и ночью, поскольку гражданскую специальность подтверждал диплом переводчика с английского и испанского.
В выпуске был одним из первых, поэтому имел право выбора. Вот и выбрал для себя Псков, где дислоцировалась лучшая дивизия воздушно-десантных войск.
Самолёт коснулся бетонной полосы, слегка подскочил, затем прочно вцепился в землю. Взревели двигатели, включенные в режим реверса. Тяжесть рванула тело вперёд. Знакомое ощущение, не раз испытанное при прыжках с парашютом. Ремень безопасности врезался в грудь, в раздобревшем Кравце было не менее восьми пудов.
— Саня, хватит кунять, собирайся, — тронула за рукав Паула. Прозвучало это по-русски, очень по домашнему.
Афроамериканка вполне прилично владела языком. Правда, случались накладки из-за того, что обучение проводилось совершенно разными по возрасту, образованию и ментальности людьми. Яшник, Натан, Стафич — команда одна, но каждый личность сам по себе. И лексикон Паулы являл собой диковинную смесь правильного литературного языка с неожиданными вкраплениями блатной «музыки» и молодёжного слэнга.
Вокруг уже оживлённо суетились пассажиры, доставая из полок над креслами теплую одежду, ручную кладь, фотокинокамеры, пластиковые пакеты с лейблом «Дьюти фри».
— Пр;шу, пр;шу, пр;шу, — шелестело по салону. Из динамиков прозвучало пару бравурных тактов на тему «Ещё Полска не сгинела» и всех пригласили к трапу.
Варшава встретила легко одетых американцев блеклым серым небом, лёгкой позёмкой и пронзительной сыростью. Незамерзающая Висла щедро делилась влагой с гостями и жителями столицы. Норковый меховой полушубок Паулы и тонкие сапожки на высоких каблуках, чрезвычайно нарядные, пригодные лишь для того, чтобы перейти из машины в офис, совершенно не годились для польской зимы. Грешем, в длинном кашемировом пальто, тоже от избытка тепла не страдал. Наоборот, заметно подрагивал под порывами ветра над необозримым пространством лётного поля. Только Саня оделся в дорогу по погоде. Тёплая джинсовая куртка с натуральной меховой подстёжкой, финская кепка с опускающимися наушниками, оставшаяся с времен ментовской оперативной работы. Когда приходилось в любую погоду сутками шастать по городу, или сидеть в засаде по десять часов на чердаках, сараях. Служба приучила его к тому, что амуниция должна соответствовать задаче. Иначе, либо что-нибудь отморозишь, либо дело загубишь. Были случаи в жизни.
— Хорошо хоть автобусы быстро подошли.Видно заждались, — усмехнулся Кравец.
Рейс опоздал почти на полтора часа. Пока проходили паспортный контроль, таможню и карантинную инспекцию, ещё час с гаком потратили. Из намеченного графика команда Грешема явно выбивалась. А началось всё с того, что Макферсон заболел и пришлось Кравцу ложиться на амбразуру.
Но, это мне не в напряг, — подумал Саня, шагая к стоянке такси, — язык почти русский, понять можно всё. Ситуацию разрулить — так это моё. Если удавалось на Брайтоне, то в Киеве, думается, будет не хуже. Не помогут личные связи и ментовский опыт, зарядим бабки. Благо, деньги ещё никто не отменял. Кандидатура моя согласована с шефом, он даже обрадовался. Попенял себе, что сам не додумался сходу.
К центру города доехали на такси минут за двадцать. Шефу отзвонились в Киев ещё из аэропорта. Сказал, что ждет, поручил купить для него библию. Фиг его знает зачем?. Там, в Штатах, вроде особой страсти к религии не выявлял. От размышлений отвлёк Кравца возглас Паулы.
— Грешем, смотри, московский близнец! — Паула показывала вправо на характерное высотное здание со шпилем.
— Это наши построили после войны в дар полякам. Чтоб не забывали, кто в Европе хозяин, — прокомментировал Саня.
— Ну и что? Всё равно это не помогло комми удержать власть!
Афроамериканка передёрнула плечами и демонстративно запахнула посильнее шубку.
— Стоп токинг, — пробурчал Грешем, — нам ещё склоки на идеологической почве не хватало. Вон уже агентство по прокату.
Через минуту такси подкатило к современному, собранному из металлоконструкций трехэтажному зданию подсвеченному даже днём неоновой рекламой «Авис»
— Алекс оформляет машину. Паула, отдай ему карточку заказа. Сама же подъедь до ближайшего супермаркета, возьми питье и еду на дорогу. На свой вкус.
— Я вас буду ждать в том кафе, — Грешем показал на маленькую кавярню. — «Малгожатка» — с трудом прочёл он название. — Надо кое что обдумать в уединённом месте, а то уже подпирает.
После ранения у Фила периодически возникали проблемы с кишечником, вроде «медвежьей болезни». Что давало основание незлобливо подкалывать Грешема близким подчиненным.
— Да, Паула, спроси у водителя, где можно приобрести библию?
Аромат хорошего кофе чувствовался ещё за десять шагов до входа в кавярню. Маленький уютный зал на четыре столика, общая вешалка, крошечный, но очень опрятный туалет. И главное бесплатный. Может здесь и кофе даром дают?
Отнюдь. Цена была не астрономической, но почти вдвое превышала стоимость чашки кофе в Нью-Йорке. Бутерброды со знаменитой краковской колбасой ощутимо отдавали чесноком. А что, вкусно! Напоминает колбасу из еврейского маркета в Бруклине.
Через сорок минут в двери показалась довольная физиономия Кравца.
— Фил, я в порядке.
— Ты машину хорошо посмотрел?
— Да, джип в отличном состоянии. Пробег сорок тысяч, колодки поменяны два дня назад. Тормозная жидкость на отметке «максимум». Масло на середине щупа, светлое. Гидроусилитель руля функционирует. На более глубокий анализ моих ментовских знаний не хватает. Я же не Толян Блинов.
Бак залил под горловину. Дозаправимся перед границей. На Украине с горючкой могут быть проблемы.
— Блинов, не Блинов, а путь не близкий, тысяча километров. Страховку оформил?
— А как же, лучшим образом. И с маршрутом определился. Поедем на Люблин, Замостье, дальше на Владимир-Волынский, Луцк, Ровно, Шепетовка. По Польше дороги хорошие. В Украине — говно. Внедорожник самая подходящая машина. Снежных заносов по трассе нет. Температура — минус семь-десять градусов.
Увидев недоумение на лице Грешема, добавил: по Цельсию. В Европе Фаренгейт не популярен.
Не успел ещё рта открыть, спросить о Пауле, как она впорхнула в зал.
— Алекс, это наш агрегат стоит у входа?
— Я надеюсь, что да.
— Пойдём, я перенесу покупки в машину.
— Паула, библию?
— В двух вариантах, на польском и русском. Воду, колбасу, ветчину, хлеб, разовую посуду, салфетки из расчёта на сутки пути. И ещё три шерстяных пледа и литровую бутыль местной водки. Она здесь копейки стоит.
— На трассе можно перекусить на заправках, как и у нас — встрял в разговор Саня, — я в канторе тысячу на злотые поменял. И на сотку купил украинских денег.
— Спасибо ребята, давайте, по быстрому перекусите и в путь. От Варшавы до границы поведу я. Потом за руль пр;шу пана Кравца.
Грешем произнёс эту фразу с максимальным приближением к польскому языку. Но всё равно получилось смешно и коряво.
— Вау, Фил, ты уже говоришь как коренной поляк!
— Ты же болтаешь с Алексом по-русски. А чем я хуже. У нас в участке служил офицер Крунковски, из польской семьи. Постоянно ввёртывал в разговор всякие тарабарские словечки. За десять лет что-то в памяти и осталось.
Перекусили действительно наскоро. Паула съела сэндвич с сыром, Саня омлет с сосиской. Запили еду стаканом ананасового сока. Грешем, пока они ели углубился в дорожную карту.
— Паула, тебе не кажется, что польский, русский и украинский языки очень похожи? Названия городов звучат одинаково.
— Что же ты хочешь, Фил, это славяне. Один народ.
— А когда-то, в прошлом, и одно государство, — вмешался Саня. — Сначала Великолитовское княжество, затем территорией от Балтики до Днепра владели поляки. Они даже до Москвы доходили. А потом всем правил русский царь.
— Алекс, ты случайно не имеешь степень бакалавра истории? — с явной подначкой спросила Паула.
— Увы, нет. Иначе зачем бы я с вами босяками связался, — ответил по-русски Кравец.
— Босяк — это гарбичмэн, — перевела Паула
— Закругляйтесь, пора двигаться. Алекс, расплатись по счёту.
— Ну вот, всегда Алекс. Конечно, младшего легко обидеть.
— Грешем, ты не переживай, всё у нас будет хорошо. Я перед поездкой успела к тётке забежать. Она прорицательница. Нагадала нам удачу.
— Всё, ребята, в машину, — Грешем встал, потянулся, разминая суставы рук. — Зрелость — возраст, когда мы всё ещё молоды, но с гораздо большим трудом. Пошли.
— Слушаюсь, офицер! — в один голос ответили Паула и Алекс.
Вечером Варшава украсилась разноцветными огнями. Вроде, стало поуютнее на улицах, и ветер утих. Но народу на тротуарах было не густо. Прямая автострада, начавшаяся от моста через Вислу, быстро вывела за пределы города. Но и тут дорога отличалась хорошим качеством. Развязки и повороты четко отмечались голубыми указателями, бордюры отсвечивали катафотами, а на столбах горели лампы дневного света. Так что, ничего не мешало дружной компании получать удовольствие от езды на мощной двухсотсильной машине.
— Фил, я поставлю кассетку с польской эстрадой? Дали в прокате в качестве презента.
— Ставь, что хочешь. Главное, чтоб ритм движению задавало.
Из динамиков, на пределе громкости зазвучали вступительные аккорды «Кольорови ярмарки». Грешем поморщился и Кравец сразу же прикрутил громкость.
— Это Марыля Радович. Лет двадцать пять назад, под эту музыку у нас в посёлке самые забойные танцы в клубе устраивали. Сначала покрутят немного наши песни, а потом «Червони гитары», Марылю, а под конец пару вещей «Битлз». «Абба», вроде, попозже появилась.
— Эти названия мне ничего не говорят. Паула, дай водички. После краковской колбасы что-то изжога беспокоит.
Грешем выпил воду из разового стаканчика, повертел его в руках не зная куда деть.
— Фил, передай мне, я тут пакет для мусора выделила. На заправке его выкинем. Когда распался ансамбль «Битлз» меня ещё на свете не было. А «Аббу» я помню, даже танцевала в садике под их мелодии, и Паула точно воспроизвела куплет из «Танцующей королевы».
— Паула, а мне Яшник рассказывал, что ты и спиричуэлс поёшь?
— Был когда-то случай. У Натана дома, на вечеринке. Он большой ценитель музыки… Никак не привыкну говорить о нём в прошедшем времени.
— Грешем, чуть сбавь скорость. Во-первых знак стоял ограничения, а во-вторых, посмотрите на этот костел, в виде падающего креста. Сюрреализм, как на картинах у Дали.
— Это подсветка создаёт такой эффект, — сказал Фил и чуть отпустил педаль акселератора.
— Гжешув, — прочитал на указателе Кравец,— потом по путеводителю посмотрим информацию. Нам ещё пилить и пилить.
Городок прошли за пять минут. Машина опять прибавила ходу.
— Кстати, Алекс, на границе у нас проблем не будет?
— Не должно. Ваучеры имеются. Погранцы польские дали добро. А травку, оружие мы, надеюсь, не везём?
Фил и Паула дружно расхохотались. Ни Яшник, ни тем более Стафич на фирме дурь не терпели. Вторым условием для приёма на работу, кроме профессионализма, было отсутствие тяги к стимуляторам. В позапрошлом году за «траву» вылетели из команды два успешных сотрудника, хотя работали с момента основания компании.
— Фил, один вопрос. Если у Яшника в Киеве непонятки, чего он там торчит? Сел на самолёт, и через пол суток дома.
— Алекс, у тебя отец жив?
— Слава Богу! Семьдесят четыре года, сам себя обслуживает. И сто грамм принять может на грудь запросто.
— Натан для шефа вроде отца был. Его посмертную просьбу патрон и поехал выполнять. Ты же в курсе. А характер у мистера Яшника такой, что пока не выполнит обещанного — с места не сдвинется. Тебе ж об этом не надо рассказывать.
— Да, Серж человек слова.
Кассета с Марылей Радович пошла по второму кругу. Грешем переключился на радиоканалы, нажал кнопку автоподстройки. Берлин передавал классическую музыку, Варшава новости. Диктор частил со страшной силой и понять можно было только отдельные слова. Что-то связанное с украинским премьером и швейцарским банком. Подобные скандалы периодически сотрясали всё бывшее пространство Союза. Не воровать у государства было по новой ментальности бывших марксистов дурным тоном. Так, по крайней мере, вещал польский политический обозреватель.
— У поляков этого быть не может, — сделал вывод Кравец, — как же, они уже в НАТО и более святые чем Папа римский. Хотя, Папа тоже поляк.
Шел третий час езды. Трасса была довольно оживлённой, в сторону границы и навстречу шли по две, по три, тяжёлые фуры.
— Рыбки солёненькой хочется и сладкого чая. Алекс сядешь за руль?
— Не вопрос. Давай, притормози здесь. Как раз площадка для парковки. И сортир в наличии имеется. Девочки направо, мальчики, как всегда, налево.
Грешем и Саня прогулялись к заведению, отметили чистоту и приятный запах. Паула возилась в машине, распаковывая еду. Налила в большие керамические кружки чай. Себе же приготовила кофе. Кушали в салоне машины. На улице было не очень уютно. Перекус забрал двадцать минут, до полночи оставалось ещё полтора часа.
— Вроде, по графику идём? Паула, ты ж у нас за штурмана.
— Фил, всё нормально. Если сохраним такой темп, то к половине первого должны быть уже в Украине.
Кравец сел за руль. Паула перебралась на переднее сидение, Грешем устроился по барски на заднем.
— Вот и пледы твои пригодились. Смотри, как классно устроился Фил.
— Пусть подремлет, нам ещё целую ночь ехать. — Паула наклонилась к приёмнику, приподнялась, добавила чуть звука. — Фил, тебе не мешает? Это Крис де Бург. Я его очень люблю.
— Нормально, я уже почти засыпаю. Прошу меня ближайший час не трогать! Уважайте старость!
Дорога, дорога, дорога. Паула молчит, тоже тихонько подрёмывает. Шутка ли, почти двадцать часов в пути. Хотя, во время перелёта чуток все поспали. Но что это за сон, когда невозможно расслабиться. Отлично тянет машина. Крейсерская скорость выходит километров сто десять. И полиции нигде нет. В Штатах, или Союзе давно бы уже придолбались. Грешем и сто восемьдесят давал на отдельных участках. Если бы не тяжеловозы, то вообще езда идеальная.
Из Афгана Саню Кравца вытурили с треском, можно сказать с «волчьим билетом». При этом зажилили причитающийся ему орден. Кабульский майор, из политотдельских, которому вот-вот выходил срок замены, решил напоследок хоть один раз сходить в рейд. Задача, которую получил зам. командира роты Кравец, была простой и бесхитростной. Сопроводить на броне агитационный автобус с пропагандистскими материалами и два «Урала» с мукой, солью, сахаром и рисом, предназначенными для жителей кишлака Гульназ. Кишлак был договорным, половина жителей таджики. Боевых столкновений там уже не было месяцев пять.
Идеолог проехал на БТРе минут двадцать, пока двигались по равнине, а потом перебрался к своим в автобус. Классическая барбухайка, слегка разукрашенная лозунгами в честь Кармаля, передвигалась в середине колонны, в самом безопасном месте. До кишлака, расположенного в семидесяти километрах от Кабула, добрались благополучно. Провели на площади около мечети митинг с раздачей плакатов и листовок. Майор, довольно прилично разговаривавший на таджикском, закатил речугу. Затем начался процесс торжественной раздачи продуктов, с отдельными актами радости местного населения, которые тут же снимались на пленку агитаторами из политотдела.
БТРы расставленные по периметру площади, крупнокалиберные пулемёты, обращённые в сторону дувалов, конечно никто не снимал. Два взвода тоже не шастали по площади, в артисты не лезли. Жорик Погосян своих ребят рассредоточил у мечети, а Валера Костин взял под контроль пять проулков ведущих вглубь кишлака.
Каким образом испарился майор, исчез, как с белых яблонь дым, никому и сейчас неизвестно. Киносъемка запечатлела только момент его выступления. А потом как в воду канул.
Кишлак перетрусили три раза. Изъяли несколько допотопных ружей, пару винтовок «Бур» и десяток автоматов. Старосту и муллу загрузили в автобус. В Кабуле с ними работали и наши, и хадовцы. Все без толку.
Майор оказался сынком большой военной шишки из Генштаба. Саню разжаловали и этапировали в Союз, где в трибунале мотали ему нервы месяца три. Пока вдруг пропавший политотделец не выступил по «Голосу Америки» с призывом следовать его примеру. Генштабовского папашку навернули мешалкой по одному месту, а Кравца, закрыв дело, послали подальше. Помыкавшись в поисках работы и жилья в Москве, в конце концов, плюнул на всё и уехал к родителям во Всеволжск, куда они переехали после отцовской отставки.
В двадцать пять лет начал жизнь по-новой, опером в местном уголовном розыске. Под конец бардака, именуемого перестройкой, уволился из милиции. Надо было либо ложиться под коммерсантов и бандитов, либо ждать пули из-за каждого угла, изо дня в день. Обе перспективы совершенно не устраивали Саню. Взяв мамино свидетельство о рождении и ещё кучу документов, обратился в Штатовское посольство. На удивление быстро получив разрешение на выезд, попал в Нью-Йорк, как потом выяснилось, где-то полгода раньше Яшника.
Слева подрезала внезапно джип серая «Хонда». С дойче номерами. Кравец ругнулся, нажал резко на тормоз. Паула чуть не ткнулась носом в лобовое стекло. Хорошо, что дремала, пристегнувшись ремнем. На заднем сиденье заворочался Фил.
— Алекс, всё в порядке?
— Да тут одна сука немецкая подрезала нас.
— Ну и где она сейчас?
— Далеко впереди, ищет на жопу приключений.
И как в воду глядел, через пять километров на повороте, лежала в ложбине кверху колёсами «Хонда». На обочине скособочившись стоял трейлер, а из легковушки через выбитое лобовое стекло виднелась вздувшаяся подушка безопасности.
— Алекс, тормозни.
— А пошёл он на хер. Сам нарвался. Там уже всё в порядке. Вон водила трейлера помогает вылезти придурку. Смотри, у дойча даже крови нет и руки, ноги целы.
Добавил газу, и моментально стрелка спидометра установилась на ста тридцати километрах. Далеко на горизонте в ночи появилось яркое желтое зарево.
— Через полчаса граница. Где там наши бумаги?
— Паспорта и ваучер у меня, — Паула коснулась рукой сумочки. — Документы на машину, страховка в бардачке, ты при мне их туда положил.
Кравец приоткрыл крышку ящика для перчаток:
— Ага, всё на месте.
Светло было, как днем. Фонарей галогеновых поляки не пожалели, отсюда и зарево над границей. Проехали длинную вереницу грузовиков, растянувшуюся километра на два, и по левой полосе подкатили к смотровой яме, перегороженной полосатым шлагбаумом. Из домика на обочине вышли два пограничника и таможенник.
— Попрошу предъявить документы и машину для осмотра, — сказал старший в звании хорунжего.
— Загоните машину на яму, — махнул рукой мытарь.
Веселенькая собачка пинчер, виляя хвостом, дружелюбно обнюхала каждого. В салоне джипа задерживаться не стала, вылезла и отошла в сторону. Тем временем с паспортами вернулся солдат, документы отдал каждому в руки. Козырнул старший наряда:
— Проезжайте.
* * *
Ольга Виштак, одинокая разведенная женщина бальзаковского возраста (в истинном понимании этого определения), обладала запоминающейся броской внешностью. Высокий рост, коротко стриженная грива темно-русых волос, слегка мелированных, очаровывающий голос с романтичной хрипотцой, все это позволяло коллегам в банке относить Ольгу к категории существ опасных для сильного пола.
Правда, истинные ценители красоты отмечали полноватые щиколотки, а пальцам на руках не хватало каких-нибудь полсантиметра до аристократической длинны.
Брючные строгие костюмы, юбки миди, либо сапоги, в соответствующий период года, успешно маскировали нижние конечности. С пальцами было труднее, но появились накладные ногти и этот эстетический дискомфорт исчез.
Умела Ольга пустить клиенту пыль в глаза. Заворожить, до полного одурения, до состояния, характеризуемого психологами как «удав—кролик». Начальство в банке такие способности ценило и относилось к Виштак даже с неким пиитетом.
К многочисленным достоинствам мадам можно было смело приплюсовать и двухкомнатную квартиру со стильным ремонтом. В гостиной стояла модная функциональная мебель на тонких паучьих ножках. На свободной стене неплохо смотрелась копия Ренуара, отражающаяся в громадном окне, индивидуально изготовленном под заказ, из евроблоков. Обширная библиотека, доставшаяся от мужа, намекала на высокий уровень интеллекта, хотя и размещена была вдоль коридора, от прихожей до кухни, где сейчас и пребывала Ольга в ожидании гостя.
Двоекульский, появившийся в её жизни в качестве клиента банка, обаял Виштак сходу терпким ароматом настоящего мачо. А налёт исторического романтизма, пронизывавший речи и поступки Витюни, стал тем необходимым катализатором, который ускорил процесс сближения бизнесмена с банковской «Снежной королевой». Именно так её называли сослуживцы. С мутным потомком польского хорунжего тотчас завязался быстротечный роман. И плевать на то, что доносила до Ольги волна слухов. Ей было с этим мужиком комфортно.
При этом, ни один из них не брал на себя обременительных обязательств. Не звучали клятвы в вечной любви, свои проблемы каждый решал самостоятельно. А составляли Витёк и Ольга одно неделимое целое только в спальне.
Регламент встреч, установленный раз и навсегда — среда и воскресенье, за два года их знакомства нарушался в считанных случаях. Однажды, Двоекульский, всегда ночевавший только у себя дома, вдруг заявил, что остается у неё до понедельника, поскольку жена уехала к тёще в Россию. Но это был приятный сюрприз, но несколько раз Витёк пропустил условленные дни из-за командировок.
Конечно, в общении парочки присутствовали и другие приятные моменты. Обещанного, в начале их связи, норкового полушубка, Ольга так и не получила, но взамен, Витёк оплатил тур, и она отдохнула в прошлом году в пятизвёздочном турецком отеле. А в декабре слетали вдвоем на неделю в Эмираты.
Понтовитый Витёк расстарался по высшему классу — дайвинг, сафари по пустыне, с ночёвкой в живописном бедуинском кочевье.
Маленький оазис, в три пальмы, окружали полтора десятка шатров. Загон для отары овец и верблюды, бродящие в отдалении, вот и всё нехитрое хозяйство аборигенов. Да ещё глиняная сферическая печь, на внутренние стенки которой лепились куски раскатанного теста. А уже через десять минут туристам предлагалось отведать испеченные лепешки, наподобие грузинских лавашей. И запить эту вкуснотищу микроскопической дозой кофе с кардамоном. И, конечно, танец живота у ночного костра. Ольга от такой экзотики была без ума. Тем более, что арабы, падкие на блондинок, ни на минуту не оставляли её без внимания, мелких подношений и сладчайших комплиментов.
Эти события для Виштак явились знаковыми, охарактеризовавшими её переход в новую ипостась. Как приятно появиться на работе в разгар зимы, со специфическим морским загаром и небрежно бросить, что дайвинг в Красном море значительно интереснее, чем в Средиземном. А золотая пектораль, инкрустированная полудрагоценными камнями! Это же повод для разговоров среди сослуживцев на целую неделю.
Провинциальная девочка, выросшая в захолустном казахском посёлке. Вечно занятые на комбинате родители, которым было не до дочкиных амбиций. Дурно одетые подружки и нахальные, примитивные мальчишки-одноклассники. Всё это угнетало и давило на психику подрастающей барышни. Не видела она себя в бесконечных очередях за продуктами, в неинтересной работе нормировщицы, с замурзанными детьми и зимними суховеями, когда пыль проникает во все щели, а на зубах скрипят песчинки. И деться от серо-мглистого злого марева просто некуда. Выход был один — поступить в институт. И не в областном центре, таком же затрапезном, как посёлок. А в столице.
Туда, в Москву, в Москву, как чеховские «три сестры».
Провинция умеет выковать железный характер, учит использовать каждый шанс для возможности зацепиться в иной жизни. И Ольга предоставленные судьбой возможности использовала на сто процентов.
С первым разрядом по лёгкой атлетике, с неплохим английским языком, она оказалась желанна на экономическом факультете в Московском строительном институте. Причём, с первого же захода.
Но, провинциальность! Провинциальность, образно говоря, лезла из всех дыр. Посконно—поселковое происхождение неожиданно прорывалось в словечках, совершенно безобидных в казахских степях, а здесь имеющих несколько иной смысл, иногда даже противоположный. В первобытной страсти к яркой бижутерии, в стремлении выделиться среди однокурсниц бойкостью и стандартными приговорками позаимствованными из фильмов и популярных книг. На некоторую часть мужской половины курса это действовало. У Ольги почти всегда присутствовала свита из двух-трех парней, таких же как она «покорителей» столицы.
Надо отдать должное — училась Виштак самоотверженно, да ещё посещала факультатив по языку и кружок бальных танцев. В лёгкой атлетике, увы, не преуспела, к третьему курсу со спортом рассталась вообще. А перед дипломированием на горизонте обозначился перспективный ухажер. Долговязый аспирант, сын заместителя строительного министра в Украине. Ольга, создавшая к этому времени имидж красавицы–вамп, вела себя неприступно. И только после длительной изнурительной осады допустила аспиранта к телу. Естественно, после подачи заявления в ЗАГС.
Киевская родня приняла невестку более чем прохладно. Свекор хмыкнул в усы, но этого было достаточно, чтоб прочувствовать всю силу его недовольства. А аспирантова мамочка, с первой минуты общения, установила такую дистанцию между собой и новоявленной избранницей сына, что Ольге стало ясно — не ко двору. И как она не старалась на кухне, сооружая чак–чак, манты, либо другие блюда из казахского обихода, отчуждение не исчезало. Правда, в этом неприятии оказалась и добрая сторона. Молодожёнам тесть подарил на первую годовщину свадьбы приличную двухкомнатную квартиру в доме, выстроенном по чешскому проекту. С видом на Днепр, лоджией идущей по периметру от спальни до кухни.
Аспирант, так и не защитивший диссертацию, оказался и в постели так себе мужчинкой. Слава Богу, что детьми они не обзавелись. Представить себя в роли прислуги для маленького, красного существа, орущего и беспрерывно марающего пелёнки, было выше её сил. Двух абортов, достаточно дискомфортных, вполне хватило для того, чтобы поставить дорогущую золотую спиральку и гарантировать себя от новых гинекологических проблем.
Роман с Двоекульским тоже образовался не на пустом месте. Прежде чем принять ухаживания Витька в виде букетиков и коробочек с бельгийским шоколадом, Ольга, войдя в электронную операционную систему банка, просмотрела счёт своего адепта и объём сделок, проводимых Витьком через банк.
Через две недели мачо допустили в гостиную под картину, а ещё дней через десять, он попал в святая святых — спальню хозяйки. Зеркальный потолок над громадным сексодромом, стены, задрапированные кремовыми портьерами, плоский японский комбайн с экраном, встроенным музыкальным центром и видеомагнитофоном. Модерн — высший класс! И тут же два гипсовых раскрашенных ангелочка над таким же католическим распятием. Витёк сразу же отметил диссонанс от смешения стилей.
Как-то, к концу первого месяца их близости, отдыхая после очередной любовной битвы, мачо лежал на кровати и, от нечего делать, включал и выключал прикроватные бра, в виде античных женских фигурок, где амфора на плече выполняла функцию плафона. Размышляя о смысле жизни, Двоекульский сделал неожиданный, но верный вывод, что новая его пассия в альтернативе — «быть, или казаться» относится всё-таки ко второй части. А созданный образ бизнес-леди является именно образом, а не сутью. Но, на поведение Ольги в постели сие никак не сказывается. Тут-то она себя демонстрирует истинной женщиной, ненасытной самкой, со множеством оргазмов, с тонким, по заячьи, верещанием в самые пиковые моменты.
За неделю до своего дня рождения, Двоекульский в очередной раз гостевал у Ольги.
Что-то задерживается она в ванной, — подумал Витёк, —а, впрочем, полтора часа непрерывного кувыркания, это как два вагона с углём разгрузить. Пусть приведёт себя в порядок.
Благо по видику крутилась очередная порнушка; Олечка любила добавить перчику во время интима. Наконец, дверь в спальню отворилась. В прозрачном нежно-голубом пеньюаре с подносом в руках появилась хозяйка. Две изящные голубоватые чашечки из легковесного китайского фарфора, почищенный апельсин и банан, нарезанное краснобокое яблоко.
— О, мой повелитель! Отведай этой божественной амброзии, растущей высоко в Андах. (Имелся в виду чай «Матэ»)
— От амброзии у меня аллергия, — серьезно ответил Витёк, почувствовав, что кончилось натуральное, начался спектакль с выпендрёжом, — а вот яблочко я с удовольствием съем.
Двоекульский глянул на часы. Ого, полдесятого, пора собираться домой. Сварливая жена не терпела долгого отсутствия мужа вне сферы её влияния. А поводов для скандалов дома, в связи с резко ухудшившимся материальным положением, было более чем достаточно. Пришлось из-за кепских дел, месяц тому назад, отказаться от услуг домработницы. Громадный дом и живность во дворе обихаживала теперь Виолетта сама, что опять же не улучшало атмосферу в семье.
Позавчера депутат отгулял свой юбилей в «Руси» без Ольги. У жены нюх на соперниц был потрясающий. Лет через шесть после женитьбы, Витёк воочию убедился в этом, лишившись пряди волос и вставного зуба. Всего то и застала она Двоекульского на кухне у товарища, где гуляли компанией Новый год, целующимся с Нелькой Ламзой. Рука у бывшей тамбовской физкультурницы оказались тяжёлая. Нельке, можно сказать, повезло — отделалась лёгкими ушибами. Зато Витьку мало не показалось. С той поры ясновельможный мачо и закаялся проводить рискованные эксперименты, а стригся теперь очень коротко, на всякий случай.
Сегодняшний вечер должен был пройти под знаком продолжения торжества, но в домашней обстановке Ольгиной квартиры. И денег меньше будет потрачено и постельное продолжение банкета гарантировано. Но замотивировал он своё желание тем, что устал от общения с массой нужных и не очень людей.
— Покоя хочу, покоя, — повторил дважды во время утреннего телефонного разговора.
Продукты для ужина обещал подослать с водителем. И не появился ни днём, ни к вечеру. Так что, располагала Ольга только запасами из своего холодильника.
Раздосадованная, достала из морозилки кусок ошейка, забросила мясо в микроволновку, разогреваться. Разбила десяток грецких орехов, промыла фасоль.
Приготовлю для мачо лобио. Пусть Витьку икнется ночью в домашних пенатах. Хотя он врёт, что спит отдельно от жены. И ещё подам на стол лёгкий салатик из тёртого сыра, чеснока, с яйцом и майонезом — специфический дух в спальне Виолетты гарантирован.
Метить одежду Витька помадой, или духами, как некоторые идиотки, Ольга не собиралась. По большому счету связь с Двоекульским её устраивала и рушить всё, не найдя достойной замены, было бы просто глупо. Но тонко отомстить за позавчерашний праздничный вечер и сегодняшнее уже двухчасовое ожидание просто необходимо. Жаль, что не услышит она тех теплых слов, которые будут высказаны ночью супругой юбиляра.
Тем временем Витёк, сидя на конспиративной квартире, нервничал, поглядывая на часы. Скирко назначил, в свинячий голос, срочную встречу на пять часов, потом в полшестого отзвонился, предупредил чтоб ждал до упора. Но пока не появлялся, хотя время уже прошло достаточно много. Звонить Ольге не имело смысла. Сказать, что он будет через полчаса, а Скирко появится через полтора.
— Лучше уже потом объяснюсь. Получу за всё сразу, — пробурчал Витёк, выпив четвертую чашку кофе; плеснул в бокал остаток коньяка. — Долбаный куратор, подвесил в воздухе и сиди тут томись. Ольга, небось, уже ужин приготовила. Господи! Я же совершенно забыл отправить к ней продукты. Хотел поручить Генке водителю, а в это время позвонил подполковник и заморочил мне голову. Так что, даже если отсюда рано вырвусь, надо заехать в гастроном и за цветами. И флакончик духов прикупить. Давно девочку не баловал.
Наконец прозвенел дверной звонок. Витёк открыл, не спрашивая. В прихожую ввалились две личности в дублёнках и ондатровых шапках, с большим пластиковым пакетом. «Двое из ларца — одинаковых с лица», явно еврейского.
— Мы от Бориса Петровича. Здесь продукты. Он просил Вас подождать ещё минут двадцать—тридцать. Вы пока приготовьте лёгкий ужин на троих. Подполковник прибудет с товарищем.
Нашёл, сука, повара, — подумал Витёк. Но озвучивать свои эмоции не стал.
В пакете оказалась здоровенная скумбрия холодного копчения, каравай духмяного черного хлеба, парниковые помидоры и огурцы, два десятка отварных картофелин в «мундире». Отыскался и килограммовый кусок окорока. Сочный, розовый, он просвечивал через пергаментную обёртку. Две бутылки «горилки с перцем», литровый пластик минеральной воды и большая крымская синяя луковица.
Ужин холостяка — так определил для себя принесенное шляхтич. Наверняка, это были не коллеги подполковника. Скорее, какие-нибудь заагентуренные шестёрки — торгаши, крышуемые Скирко.
Сервировал стол Двоекульский достаточно быстро и теперь сидел при харчах как голодный пёс, глотая слюну.
Что он из меня собаку Павлова делает, — подумал негодующе в который раз. — Третий час пошел от условленного времени. Я тут на говно исхожу, а Ольга и сказать страшно. Мне скандалов и дома хватает выше горла!
От горестных размышлений Витька отвлёк звонок мобильного. Взглянув на дисплей телефона он с радостью отметил, что звонили не Ольга и не жена. Уже легче. Номер был вроде знакомый, но сразу не сообразишь, чей.
— Слушаю.
— Господин Двоекульский, это Цтирад. Я не очень обеспокоил Вас?
— Нет, я могу свободно разговаривать.
— Ваш американский друг обещал позвонить мне, но увы… Вы знаете его координаты?
— Он остановился в гостинице «Киев», номер восемьсот шестнадцать. Нет, вру! Шестьсот пятнадцатый.
— Спасибо, мне он показался весьма серьёзным человеком.
— Масть, и здесь числился не в последних. А в Штатах поднялся очень высоко. За ним более сотни миллионов баксов. Значит, смог раскрутиться достаточно быстро и там.
— Это он Вам сказал о своём состоянии?
Опа! Вот так прокололся! Рыжий о своих бабках ничего ему не говорил.
— Нет, это мой приятель, у которого есть партнёры по бизнесу в Америке, сообщил.
В крайнем случае сошлюсь на Лёню Островского. Он за месяц по два раза в Нью-Йорк мотается. И с Рыжим они знакомы, сам мне рассказывал.
— Господин Двоекульский, мне бы хотелось встретиться с Вами завтра после обеда. Обсудить вопрос о продаже акций горно-обогатительного комбината. Через два дня я уеду в Австрию. И мне надо к своим партнёрам прибыть с полной информацией. Пятнадцать тридцать Вас устроит?
Так я тебе и разбежался. Хватит суетиться. Три недели, почитай, на тебя положил.
— Сейчас я посмотрю свой ежедневник.
Витёк блефовал, но какой же бизнес без этого обходится.
— Пан Цтирад, а если на полтора часа позже? В семнадцать у меня как раз окно. Депутатская комиссия до четырёх, а следующая встреча в половине седьмого.
Врал Витёк напропалую, но положение крутого бизнесмена обязывало быть предельно занятым. Жалко только, что в последнее время, он как и «неуловимый Джо», никому на фиг не был нужен. Хотя нет, вот Скирко жаждет с ним встречи.
— Хорошо, пусть будет семнадцать ноль-ноль. Теперь о месте встречи. У Вас, или у меня?
— Я приеду с документами к Вам в офис. Мне ближе туда добраться из облсовета.
— Тогда до завтра.
— Всего хорошего, пан Цтирад.
Вот, теперь и Скирко будет чем обрадовать. Где же его черти носят? Витёк, одуревший от восьми чашек кофе, не выдержал и соорудил бутерброд с окороком, долькой помидора и кусочком лука. Только успел откусить приличный шмат, как раздался условленный стук в дверь. Дожёвывая на ходу, Двоекульский ринулся в прихожую.
— Ну, наконец-то, — пробормотал он, — раздразнили едой и сиди тут, истекай желудочным соком!
Скирко скинул кожаное пальто на руки Витьку, кепарь забросил на полку, прошёл уверенным шагом в гостиную. Боевой помощник — капитан Дидевич — так представил его Скирко, разделся сам. Вообще-то происходило сейчас что-то неправильное. Витёк доподлинно знал, что с секретными сотрудниками работает только тот, кто их завербовал в своё время. Агентура — это золотой фонд и каждый из офицеров Службы, упаси Бог, даже коллеге, своих людей не засвечивал. Разве что, шефу, или при каких-нибудь форс-мажорах.
И прибыл Скирко явно не затем, чтоб оттянуться. Иначе не привязывал бы Витька к конспиративной квартире. Значит, что-то экстренное, скажем завершающая стадия операции. Видимо, Пагута обозначился и у Службы в своих движениях. Они ж его, надо понимать, слушают и электронную почту отслеживают. Оперативно работает куратор.
Скирко, по хозяйски, налил каждому по бокалу водки.
— Я за рулём, — возник Витёк.
— А мы что, пешком притопали? Вон капитан тоже на машине. Доза детская. А поговорить надо обстоятельно. Да ты не расстраивайся, закусывай.
— У меня сегодня встреча деловая вечером была назначена, важная. А я здесь бездарно три часа провёл.
— С кем встреча, с твоей Олькой? Ничего, подождёт. Она женщина преданная. Дня два у тебя гарантированно есть. Потом, правда, не ручаюсь. Может заняться поисками очередного кавалера.
Выпасают они меня прилично, — пронеслось в голове у Витька. — А впрочем, я особенно эту связь и не скрывал!
— Она нам, кстати, понадобится, твоя барышня. Ты закусывай. Ничего эротичного, не думай. Просто ты завтра утречком, вместе с Ольгой, посетишь Яшника. Пригласи на завтрак, затем, под любым предлогом, тяни его на троещинский вещевой рынок. Ему библия нужна. Вверни в разговор, что тебе предложили несколько старых икон и ещё кое-какую церковную утварь. Дескать, сам ты не совсем компетентен, а он, в своё время, был неплохим спецом.
Думается мне, Рыжий клюнет. Если предложит взять с собой старуху, не отказывайся. Со всем радушием отнесись к ней. И Ольгу соответственно настрой, пусть очаровывает американца по полной программе. На рынке тебе надо быть не позже двенадцати. Подойдёте к сто седьмой палатке. Там разговорчивый такой мужичок, Игорь, — Скирко вытащил фотографию. — Посмотри. Он предупреждён, подготовит иконы и библию. Книга семнадцатого века, пальчики оближешь. Музейный экземпляр, стоит более двадцати тысяч долларов. Мне её из Львова притянули.
— А зачем Рыжему раритет?
— Это уже тебя не касается, тем более, что попросят за неё немного. У Игоря роль лоха, не разбирающегося в антиквариате. Я не думаю, что Яшник станет переплачивать до реальной цены. Судя по твоей характеристике, американец денег на ветер не бросает.
Дидевич вышел на кухню заварить чай. Витюня кивнул в его сторону, недоуменно поднял брови.
— Капитан тебя завтра во время операции прикрывать будет. Естественно, вы не знакомы. А в дальнейшем перейдешь к нему под крыло, у меня теперь работы невпроворот.
— Суть планируемых событий Вы конечно мне не расскажете? К Рыжему, вроде, завтра подкрепление приезжает с фирмы.
— «Излишнее познание рождает скорбь». От тебя ничего не требуется, кроме того, как вывести фигуранта на Троещину. А с варшавянами разберутся без нас.
— А как быть с Ольгой? У неё же завтра рабочий день.
— Ей уже позвонили, что дезстанция проводит полную дезинфекцию и деротизацию. Сутки банк не работает. Будут тараканов и крыс гонять.
Ого, банковский день стоит многих денег! Если Скирко закрыл этот вопрос, значит ставка в игре очень большая. Нет, просто громадная.
Первая бутылка испарилась как-то незаметно. И хмеля совсем не ощущалось. Дидевич прихлёбывал вторую чашку чая, поглядывая искоса на Витька. Скирко приспустил галстук, открыто улыбнулся, собрав морщины вокруг глаз. А вот Витьку было неспокойно. Не любил он когда используют его в темную, вроде болванчика в преферансе.
— Борис Петрович, у меня завтра встреча с Пагутой. Словак готов выкупить акции.
— Вы цену конкретно обговаривали?
— Нет, разговор был только о предполагаемой продаже, в общих чертах.
— Сильно под клиентом не суетись. Стоимость акций подними процентов на двадцать. Сейчас конъюнктура поменялась в нашу пользу. Российская руда стала дороже. Словаки работают в половину мощности. Пожалуйся на чиновников, требующих откат при оформлении сделки. Напирай на то, что откат придётся выплатить Пагуте. Тысяч двести. Если Цтирад согласится, планируй оформление сделки на пятницу. За пару дней мы всё приготовим.
— Он в Австрию уезжает.
— Значит, по возвращении всё и обтяпаем. Попроси, чтоб отзвонился из Вены и сообщил, когда вернётся в Киев.
Скирко потянулся, налил водку в свой бокал, передал бутылку Дидевичу. Тот плеснул себе на донышко, посмотрел вопросительно на Витька.
— Тоже немного, мне ведь сейчас пилить через полгорода.
— Ну что, по разгонной? Роль свою понял? «Наши цели ясны, задачи определены. За работу, товарищи!», — Никита Сергеевич Хрущёв. Можно сказать, отец советской демократии. А можно и не говорить. То ещё говно был человек, — неожиданно подытожил Скирко. — Удачи тебе, постельный ты наш труженик!
И загыкали, зареготали, точно два мерина.
Наржались в охотку и теперь по домам А мне в десятом часу ещё ехать получать тырки от Ольги. А соскочить сегодня нельзя. Виноват перед ней, да и куратор задание конкретно обозначил, с присутствием Виштак. Кто везёт на того и грузят, — размышлял Двоекульский, убирая посуду и остатки трапезы. — На библии хотят Яшника прихватить. Об иконах ничего мне не сказал — брать, не брать? Посмотрю, поторгуюсь. В крайнем случае, если что-то стоящее, передоговорюсь на другой день с этим Игорем.
Оттягивал, хоть на пару минут, оттягивал поездку к любовнице Витёк. Подошёл к книжному шкафу. Два десятка художественных книг, учебники по английскому языку, справочник по сопромату и атлас автомобильных дорог. Негусто у хозяйки квартиры с письменным словом. Бедненько. Да и что ожидать от престарелой старой девы, сдающей квартиру за сто долларов, для того чтобы выжить. Вытащил, не глядя, первую попавшуюся книжку. Раскрыл наугад и ткнул пальцем в верхний абзац. Была у него такая манера гадать по тексту. И как ни странно, выхваченные случайно фразы, довольно часто подсказывали верное решение.
«И солнце будет проглочено волком, звёзды упадут с неба. Сорвётся с цепи волк Фенрир. И падёт в схватке с волком Верховный бог неба Один».
Перевернул книгу, посмотрел название «Старшая Эдда». Ещё раз перечитал абзац. Ничего непонятно. Не мой сегодня день. Явно не мой. Сколько не оттягивай, а надо ехать на свою Голгофу.
* * *
«Препятствия бывают трёх видов — надолбы, выдолбы и долбоёбы. Последнее — непроходимое.» Эту армейскую поговорку, услышанную в детстве от старшины Ханипова, Кравец потом неоднократно озвучивал будучи курсантом, командиром взвода и заместителем командира роты. А в ментовской практике сей постулат применялся ежедневно.
К чему это вдруг вспомнилось? А к тому, что неприятности на украинской стороне начались практически сразу. Сначала старший пограничного наряда исчез с паспортами минут на сорок. Таможенная служба, ожидая своей очереди, потопталась в стороне несколько мгновений и бесследно испарилась, не приступая к обязанностям.
Грешем озабоченно поглядывал на часы — шёл второй час ночи, и предполагаемый график движения ломался напрочь. Находиться они уже должны были около Луцка. Паула дремала, устроившись на заднем сидении. Саня несколько раз попытался прорваться в будку к погранцам. Но на входе, постовой с автоматом непременно преграждал доступ к начальственному телу: «Нэ можна!».
Наконец мордатый старший прапорщик появился на горизонте, дыхнул сложной смесью лука и водки и выложил на капот джипа три паспорта с проштампованной въездной визой. Теперь уже пришлось ждать таможенников, которые завязли у разгружаемой громадной фуры. Выдержанный, достаточно флегматичный Грешем, ругался вслух, импровизируя на тему сексуальных извращений со всеми родственниками и матерями, таможенников, их непосредственного начальства и далее, вплоть до президента этой долбаной страны.
— Не нервничай, Грешем. Нас ебут, а мы крепчаем.
Словесные изыски, таможенную службу, разговаривавшую, в лучшем случае, на пиджин-инглиш, трогали весьма мало. А вот предложенные Кравцом пятьдесят долларов подействовали незамедлительно. Оставив полуразгруженный грузовик и орущего шоферюгу, команда переместилась к джипу. Прошмонав, тем не менее, профессионально вещи и обстучав машину, махнули рукой — можете ехать.
Грешем перебрался к Пауле на заднее сиденье, умиротворённо улыбнулся:
— Такой бардак на границе я встречал только в Мексике. Паула, ацтеки и славяне не имели общих предков?
— Все мы произошли от Адама, — ответил Кравец. Паула молча кивнула. — А вот дальше, кто от Каина, кто от Авеля. Правда, Дарвин считал, что часть людей от обезьян. Эти на границе, точно от них.
Машину ощутимо качало, потряхивая на ухабах. Выбоины на трассе становились всё чаще, однако предупреждающего знака гаишники поставить не удосужились.
— На Руси две беды — дураки и дороги. Нам повезло — получили всё сразу. Хорошо что встречных машин практически нет. Можно ехать по осевой линии.
Сказал, как накаркал. Навстречу показался длинный, километра в полтора, караван машин. Огоньки, огоньки галогенные, с синевой, желтые, яркие и более тусклые, и так до самого горизонта. Пришлось убраться ближе к обочине.
Да, о восьмиполосных хайвеях можно только помечтать. С ревом промчался большегруз. Джип ощутимо качнуло воздушной волной. Ещё полчаса продолжалось это действо. Машины шли плотно с интервалом двадцать-тридцать метров. А потом как отрезало. Опять пустынная темная дорога прорезаемая четырьмя фарами внедорожника. Ни разметки, ни отражателей. Только неровный асфальт с островками наледи, поблёскивающей мутными озерцами вдалеке.
— Алекс, добавь обогрев, ноги мерзнут, — шепотом попросила Паула, — и попка ледяная.
Довернул регулятор до отметки максимум.
— Что, Грешем дрыхнет?
— Спит ещё с границы. О, уже теплее стало. А ты не мерзнешь?
— По погоде оделся. Я ж питерский, у нас там зимы гнилые, как в Варшаве. Мороз мизерный, а за счет высокой влажности пробирает до костей. Приедем в Киев я тебе байковые рейтузы справлю, сиреневые, под цвет твоего норкового полушубка.
— Это такое страшное женское бельё? Я на Брайтоне видела в одной лавочке. Там его выставили на сейл для прикола.
— Знаю я эту лавчонку. Её Мотя Левин держит. Мы там кое-какой реквизит для сэра Арчибальда покупаем. Но женские панталоны мне на глаза не попадались. Точно юморит Мотя. Левин, он всегда живой!
— Алекс, а почему ты уехал из России?
— На то было множество причин. Во-первых, отсутствие всякой перспективы. Ломать себя не хотел, а в новые условия никак не вписывался. Партия и правительство, во-вторых, проявило неслыханную мудрость, издав антиалкогольный закон. За водкой очереди стояли почище чем в Мавзолей. А милицейскому оперу без водки никак нельзя. Не бывает в реальной жизни непьющих ментов. Самогонку я с юности не переношу. Не могу и всё. Когда-то курсантом траванулся. До сих пор запах того пойла помню. Я и вискарь поэтому не люблю. Всё больше коньячком балуюсь. Могу, если тебе интересно, перечислить и в третьих, и в четвертых. Да надо ли? Одно скажу — ту суку, майора, из-за которой моя жизнь пошла наперекосяк, я в Штатах ещё не разыскал. Хотя, желание встретиться с ним у меня имеется. Натан обещал помочь, но увы… Правда, не известно, что бы было, останься я в Афгане. Вполне могло статься — лежал бы сейчас под гранитной плитой во Всеволожске, а не пилил бы с приятной дамочкой по ухабам в Киев.
— Алекс, смотри, олень! Да какой крупный…
В свете фар объявился во всей красе действительно великолепный экземпляр сохатого.
— Это лось. Здесь живности хватает. Даже знак поставили. Километров пять назад «Внимание звери». Нам не зверей бояться надо, а людей. Зверь он без надобности не нападает. Сохатый опасен только когда ранен, или во время гона. У нас в Ленинградской области их много. Я где-то читал, что даже лосиная ферма сейчас организована. А во время войны с немцами, наши партизаны использовали лосей как тягловую силу, вместо лошадей. Ему ни сена, ни овса не требуется, ветки жрёт.
— У тебя очень широкий кругозор для полицейского.
— Я что, по-твоему, ментом родился? У нас дома знаешь, какая библиотека была. И Майн Рид, и Жюль Верн, двадцать томов библиотеки приключений. Не говоря уж о всяких Карлсонах и Энгельсонах. Да и учителя у меня были отличные. У военных кто жёны — врачи, да училки. Ну, а батя у меня просто умница, хоть и выходец из глухого села. Он пять раз в академию поступал, а готовились мы вместе. Они с мамой, чтоб я под ногами не путался, читать меня научили в два с половиной года. Так что, времени у меня для самообразования было валом, ещё до школы. А память хорошая — это от родителей и бабушки, отцовской мамы. Я у неё каждое лето, до пятнадцати лет, в деревне проводил. Баба Надя моя песен знала немеряно, наверное, больше тысячи. К ней два года подряд экспедиция филологов ездила. Записывали на магнитофон русскую и украинскую старину.
Неожиданным фальцетом, видно подражая бабушке, Кравец пропел вполголоса:
«Ой у поли тры крыныченькы
Любыв козак тры дивчынонькы
Чернявую, та белявую
Третю руду препоганену.»
— Я ничего не поняла. И голос у тебя довольно противный.
— Поспать пожилому человеку не дадут. Шебуршат и шебуршат, как мыши. Мало того, ещё и побудку Алекс устроил варварскими строевыми песнями, — проворчал потягиваясь Грешем. — Где мы?
— Проехали Луцк только что.
— А почему так темно? По карте крупный город, тысяч триста населения.
— «Экономика должна быть экономной» — сказал Кравец гундосо, явно копируя Брежнева.
— Ничего не поняла, это какая-то идиома?
— Ну да, ну да, — хмыкнул Кравец, — это формула жизни советских людей последние двадцать лет. Денег в Украине нет, нечем платить России за электроэнергию, вот и темно.
Дорога пошла под уклон, наледи стали встречаться почаще. В одном месте машину ощутимо занесло на повороте.
— Алекс, сбрось скорость до семидесяти миль, — скомандовал Грешем
— Здесь спидометр показывает в километрах. Так что, семьдесят миль мы и идём.
— Значит, пожалуйста, ещё медленнее. Нам рисковать ни к чему.
— Лучше признайся, что хочешь выпить кофе в комфортных условиях. Паула, и мне налей стаканчик.
— Грешем, там термос у тебя под ногами. Достань, а я пока сэндвичи разверну.
Кравец аккуратно вписался в крутой поворот и тут же резко притормозил. С заднего сидения послышался возмущенный голос Грешема, поминавший водителя и его родственников до третьего колена. Точно, кофе вылил на себя. Что-то темпераментно вякнула и Паула. Но Сане было не до эмоций спутников.
Сразу за поворотом, дорогу перегораживала огромная туша камазовского длиномера. Плотно перекрыли, и по обочине не проскочишь. Из кюветов к остановившемуся джипу бежали две тройки молодцов в камуфляже, с калашами в руках. А сзади неожиданно появился мерс, серо-стального цвета. Остановился грамотно, блокировав отход. Полная жопа. И ни оружия, ни рации, ни милиции.
Вытащили из джипа команду Грешема в секунду. Кравцу ещё досталось и прикладом по пояснице. Обшмонали грамотно. Найденные документы, мобильники, карточки и портмоне, вместе с сумочкой Паулы сложили на капот. Паула попробовала улыбнуться, но на парней, чьи морды закрывали черные шапочки с прорезями для глаз, ухищрения афроамериканки впечатления никакого не оказали. Профессионально действовала команда, это Кравец отметил сразу. Если и бандюки, а не фирма, то спецы высшего разбора. И оснащение приличное — десантные калаши, уоки-токи у старшего, что вышел прихрамывая из мерса, и наушнички с микрофонами у бойцов.
— Грошы дэ щэ е?, — спросил, неожиданно тонким голосом, при такой мощной атлетической фигуре, один из шестёрки.
Кравец недоумённо пожал плечами.
— Всё тут, — мотнул головой в сторону капота.
Ущербный месяц то и дело скрывался за тучами, в свете включенных фар мерса картинка выглядела зловеще. За глубокими кюветами подступали густые заросли ельника, слегка разбавленные рябиной и боярышником. Шансов, на организацию сопротивления и побег, увы, не было. Даже если бы Саня был один, а не в компании с грузным Грешемом и Паулой на метровых шпильках. Триллер да и только, и как себя вести не знамо.
Отрывисто запищала в руках у старшего ходилка–говорилка.
— Стефан отгоняет Камаз, этих грузите в джип. На базе разберёмся, что за гости к нам пожаловали.
Что-то знакомое послышалось в голосе хромого. То ли «э» протяжное вместо точки после каждой фразы, то ли другие звуковые оберации. Но явно этот голос Саня когда-то слышал. Как назло луна — верная спутница влюблённых, зашла надолго за облако, и рассмотреть морду старшего не удалось.
Камаз тем временем развернулся вдоль дороги, водила в замызганном пуховике поставил аварийный треугольник и откинул кабину вперёд, имитируя ремонтные работы. Грешема, Паулу и Кравца затолкали на заднее сидение в джип, на водительское место уселся один из боевиков, ещё двое с автоматами разместились на откидных сиденьях. Саня поймал вопросительный взгляд Паулы, пожал плечами — посмотрим, что будет дальше. Грешем молчал, думая о чём-то неприятном. По морде было видно.
Мерс ушёл вперёд, недалеко, а за джипом пристроились две вишнёвые «девятки» с заляпанными номерами. Поглядывая на настороженных бойцов, Кравец пытался разговорить охранников.
— Вы бы хоть на предохранители свои тарахтелки поставили. Неровен час на ухабе тряхнет, нажмешь случайно на спуск и прощай мама.
— Нэ размовляты! — бросил один из охранников.
— Алекс, спроси у них, куда нас везут? — шепотом обозначилась Паула.
— Пэрэклады цэй мавпи, шоб заткнулась! — вызверился второй, более мелкой комплекции. — Шот ап! — И довольно заржал.
— Ого, Войт ты щэ английську мову розумиеш? — слегка обернулся водитель.
— А як же, Мыкола: «Гуд бай, евридей, фак ю».
Заржали уже все бандиты.
— А ну, Мыкола, врубы музыку.
Из динамика полилось:
«Як на нашому ставу
Рыбы поздыхалы
Выдно вчора москали
Лахы свои пралы».
То что это не служба Кравец понял минут пять тому назад. Мыкола, Стефан это имена. Войт — староста по-польски, по всей видимости, кличка. Но не синие, блотату он бы вычислил враз по интонациям, словечкам. Боевики, и хорошо выученные. Действуют слаженно, беспрекословно подчиняются старшему, приказы не обсуждают. Хотя, может и спецура, автоматы-то новейшие. Нет, не спецура, всё таки в говоре чувствуется неуловимая гражданская нотка. И чуть-чуть подтянутости не хватает. А раз бандюки, то можно будет и поторговаться.
Тем временем джип свернул с дороги на просёлок, уходящий в лес. Впереди рубиновым огнём мелькали стопы мерса, притормаживающего перед очередным ухабом. Одна из сопровождавших девяток осталась на трассе, вторая прочно висела на хвосте.
Через полчаса лесная дорога вывела на взгорок, с которого просматривалась овальная поляна с добротным рубленным домом, каменным сараем, и флигельком, прилепившемся к, опять же, деревянному тыну.
Современные автоматические ворота с камерами наблюдения смотрелись в глухом лесу весьма диковато, как осколок иной цивилизации.
«Смесь французского с нижегородским», — так определил для себя увиденную картину Кравец.
Мерседес моргнул дважды фарами и ворота отворились.
— Избушка на курвьих ножках.
— Заткнись, москаль! — рявкнул охранник и залепил Кравцу добротную затрещину.
Джип лихо развернулся у сарая. Охранники выскочили и встали по периметру.
Грамотно, ничего не скажешь. Выстроились так, чтобы не перекрывать друг другу сектор обстрела. Кравец сплюнул на снег розоватой слюной. Слегка прикусил язык во время неожиданного удара. Паула поёживалась на ветру.
— Ай лайк смок.
— Что толстяк сказал?
— Сказал, что хочет курить.
— Не можно. Пр;шу, будь ласка,— здоровяк показал рукой на открытую дверь сарая.
Мощные двухдюймовые доски двери были усилены деревянным брусом, а наружный засов, толщиной с человеческую руку, надежды на побег не оставлял. Внутри помещения светила маленькая тусклая лампа, забранная в решетку, в углу имелась груда сена, а у стены болтались ржавая железная цепь неизвестного назначения, подвешенная одним концом к железному крюку в потолке. Потолочные перекрытия, видно, тоже были из толстенных досок, плотно подогнанных друг к другу.
Дверь захлопнулась, с лязгом засов вошёл в пазы. Лампочка несколько раз мигнула. Стационарный дизель — догадался Кравец. Так, лет тридцать назад, освещалось село у бабушки. Стоял в пристройке у клуба танковый двигатель и по вечерам, когда показывали в клубе кино, или были танцы, движок тарахтел часа два-три, создавая привычный звуковой фон отдыху селян.
— Алекс, во что мы влипли? — Грешем подошёл к двери, попробовал нажать на неё.
— В дерьмо, Грешем, в дерьмо. А вот в какое я ещё не совсем определился. Больше похоже на бандюков.
— Мафия? — переспросила Паула.
— Она, родимая, только в славянском варианте. По-моему, нас на трассе ждали. Не исключено, что погранцы, или таможенники дали наводку. Помнишь, толстяк, когда смотрел наши бумаги, спросил маршрут и конечную цель нашей поездки? Паула тогда обронила кредитные банковские карточки. А они у неё золотые и платиновые. Не могу только восстановить сцену, он спросил до того, как увидел кредитные карты, или после?
— После, я наклонился помочь Пауле собрать бумаги, и в это время таможенник спросил о маршруте.
В сарае было холодно. При разговоре изо рта вырывался пар. Минус три-четыре, — отметил Кравец. Паула ощутимо дрожала то ли от холода, то ли от испуга. Да и Грешем выглядел бледновато.
Саня отошел в угол к куче сена. Поворошил его рукой:
— Свежее, осеннего укоса, пахнет то как!
Снял теплый куртец, рубашку фланелевую, плотные брюки и остался в вязанном шерстяном нательном комбезе. Его спутники с вялым интересом наблюдали за стриптизом.
— Как-то не очень эротично ты выглядишь, Алекс, — криво усмехнулась Паула.
— Да, в «Лагуне» ты бы вылетел ещё на первом кастинге.
— Где это «Лагуна»?
— В Бронксе, мужской стрип-бар. Достаточно известный в Нью-Йорке.
Саня, не обращая внимания на подколки друзей, стянул рубаху и кальсоны, оставшись в синих, прилично поношенных семейных трусах.
— Это мой талисман ещё с армии. Одеваю только на серьёзные задания.
— Твои трусы что, помогут нам выбраться отсюда?
— Нет, просто мне страшно смотреть на Паулу. Барышня раздевайтесь. Так и быть, мы подглядывать не будем.
— Я не могу, здесь же температура, как на полюсе.
— Не валяй дурака, раздевайся. Становись на сено и снимай с себя всё. Оденешь моё бельё. Нам нужна здоровая спутница, а патрону его референт.
— Ты думаешь, нас отпустят?
— А на хрена им мочилово? Пощиплют башли, автомобиль отберут и выкинут куда-нибудь на хер.
— Ты точно это знаешь?
— И к бабке не ходи. Кто мы? Мелкая сошка, просто туристы. Ты ж не будешь декларировать здесь свои доходы. Едем повысить культурный уровень в матерь городов русских. Вообще кончай трепаться, Грешем отворачивайся!.
Саня быстро натянул одежду
— Сапоги снимай, становись на сено.
Краем глаза Кравец отметил отличную фигурку спутницы, красивое темно-розовое бельё и выглянувший из кружев левый сосок, когда Паула стягивала через голову платье. Хороша была девочка. Жаль, что не в Санином вкусе, ему больше блондинки нравились.
— Всё в порядке, Паула?
— Да, спасибо, сейчас сапоги натяну.
— Подожди, — Саня подошел к сену, взял добрую жменю сухой травы и поочереди набил оба сапога, — вот теперь уже точно не замёрзнешь. У бабушки в деревне все пацаны так зимой утеплялись. Сено и в валенки, и в сапоги годится. Газета тоже тепло держит, но похуже. Да и прессы у нас сейчас нет.
— Ты то как, Грешем?
— Да ничего, ещё не околел. Думаю вот о нашем положении. Но ничего мне не ясно.
— А мне уже ясно одно, что к лику сорока Севастийских мучеников мы причислены не будем.
— А что с ними случилось?
— Заморозили их вусмерть за христианскую веру.
— Мы с Паулой по любому не годимся. Я протестант, а наша барышня посещает собрания адвентистов.
За дверью послышался лязг отодвигаемого засова. Вошли двое с автоматами. Один из джипа, второй, худой и длинный, вроде, раньше не обозначался. Шапочки не сняли, значит не хотят чтоб лица видели. Следовательно, мочить нас пока не будут.
— Кравечь, выходь!
— Кравец я, а не Кравечь, — передразнил худого Саня.
— Швыдче рушай!
Саня кивнул своим и с независимым видом двинулся к выходу. Длинный остановил Кравца, завёл руки за спину, защёлкнул наручники.
— Так будэ кращэ.
— Свежо тут у вас.
Реплика Сани осталась без ответа.
Машин у дома явно прибавилось. Уазик с надписью «Амбуланс», два «БМВ», не очень новые, «Опель-кадет» и красная спортивная «Мазда». Около флигеля двое парней разжигали мангал. Ночной шашлык, несколько поздновато. Хотя днем они наверняка отсыпаются. Луна на небе переместилась к западу. Часа через два начнёт светать. Воздух какой смолистый, пьянит. У нас во Всеволожске что-то подобное зимой ощущалось, когда арктический воздух с Кольского полуострова приходил. Ага, в дом ведут, но не к парадному подъезду. Тропинка утоптана, вроде как, гараж встроенный. Дверь металлическая с глазком. Постучали, длинный что-то сказал в домофон. Неплохо живут, цивилизованно.
Помещение, куда ввели Саню, предназначалось точно для автомобилей. Просторное, три тачки смело влезут. Натоплено прилично, а то без теплого белья на улице холод пробрал всё-таки. Освещение скудноватое — лампочка под потолком, без всяких изысков, тоже в решётчатом плафоне. В углу сидит мужик за столом, лицо в тени. Настольная лампа направлена рефлектором на середину комнаты, где стоит сиротливо лёгкий гнутый стул. Таким и не повоюешь.
Тычком усадив Кравца на стул, охранники стали за спиной.
— Руки хоть освободите.
Мужик в углу разрешительно махнул рукой.
Сколько сам наручников понадевал во время ментуры не перечесть, а вот в роли зека себя не представлял. Правду говорят на Руси — «от тюрьмы и сумы» никто не гарантирован.
— Имя, фамилия? — отрывисто спросил тот, что сидел за столом.
Где-то я его слышал, точно. Но давно, очень давно. Никак не вспомнить. На морду бы поглядеть. Память на лица у меня натренирована ещё с училища. Там тренинги суровые были. Ошибка — удар тока в руку. Закрепляли узнавание на рефлекторном уровне, как у собачки.
— Кравец Александр Яковлевич.
— Где родились и учились.
Тут мне скрывать нечего, да и вообще, со всех сторон я чист. В Штатах официально возглавляю службу безопасности в кабаке. К бизнесовым заморочкам отношения не имею. И в прошлом году в Украине не наследил. Отдал бумаги кому нужно, деньги занёс к Натановым друзьям, бандероль дочке Лёпиной отправил. Ну, ещё пару девиц трахнул.
— Родился в пятьдесят девятом. Место рождения г.Южно-Сахалинск, окружной госпиталь. Учился в Забайкалье, Ленинградской области, это школьный период. Затем служба в армии, командировка «за речку» в составе ограниченного контингента. Сейчас живу в Штатах. Поехал вот с друзьями на отдых и попал к вам.
Мужик в углу, лампу чуть опустил. Уже глаза не слепит. Отрывисто конвоирам сказал:
— Свободны.
Те как роботы повернулись через левое плечо, и вышли в дверь, ведущую куда-то вглубь дома.
— Тэре, Саня, тэре.
Как обухом по голове ****уло: «Чухна, Фрида, Лёня Райнсберг, Жопа! Ну не хера себе расклад.
— Как у Дюма — «Двадцать лет спустя»!
— Мы с тобой Лёня на неделю в Афгане разминулись. Мне Генка Дроздов о тебе рассказал, что ранили, и куда.
— Кофейку хлебнешь? Ваш, трофейный. Очень неплохого качества.
— Давай уж. Ты что здесь, за главного?
— Типа того.
— Ну и что собираешься делать с нами?
В объятия они друг другу не бросились, не та атмосфера для встречи с одноклассником. Не было и «а знаешь, а помнишь?», и других бестолково-радостных восклицаний, обычных после долгой разлуки. А вот неопределенность была, это чувствовалось. Хрен его знает, кто теперь Лёня Жопа. То ли разбойник-головорез, то ли государев человек. Да и какого государства тоже неизвестно. Диапазон больно в нынешней Европе широкий. От румынской разведки, до белорусского КГБ, а есть ещё украинская служба безпеки, поляки, чехи и другая шушера из бывшего Варшавского договора.
— Серьёзные люди просили притормозить вас. Очень серьёзные. Нет, до крайности не велели доходить. Но, недельку попридержать рекомендовали. Попрессовать вас, зелень выкачать а потом дать возможность убраться обратно в Штаты. Вот и гадаю, как с вами быть. Людей огорчать не хочется. Кто ж знал, что мой школьный корешок в американской компании путешествует?
— Лёня, я понимаю у тебя свои расклады и не спрашиваю, кто нас заказал. Но нам кровь из носу надо быть в Киеве. И дай команду, чтоб моих спутников в нормальные условия поместили. А то они околеют от холода, а мне перед шефом потом ответ держать.
— Да, прикажу сейчас. Стефан, переведи гостей в дом. Чаю дай, водки и накорми.
— Угу, — хмыкнуло за дверью, — зараз зроблю.
— Чем твой шеф, Саня, занимается?
— Да кабак держит на Брайтоне. Он из бывших наших, в Киеве бизнесовал. Но почти десять лет уже в Штатах.
— Он никого на бабки не кинул? Дорогу не перебежал? Я хочу понять откуда ноги растут в данной ситуации.
— Нет, вроде. Спокойно бизнесует. Все непонятки я у него закрываю, как начальник службы безопасности. А сюда патрон прилетел похоронить друга, очень близкого. Он ему вроде отца был. Лёня, а ты наших кого-нибудь встречал?
— Кроме Генки никого. И то тогда, в Афгане. Потом даже не знаю, что с ним сталось. А погоняло школьное ты забудь. Сейчас и здесь я Дзыга, юла по-местному. Живем помаленьку, робингудствуем на трассе. Деньги платим в общак и самим на хлебушек с икрой хватает. Команда у меня небольшая, но ребята проверенные. Почти все прошли Афган, пару человек в Чечне повоевали и ещё один в иностранном легионе два года натаскивался. Ты его видел, это Стефан, бывший спецназовец из Севастополя. Терминатор по сравнению с ним отдыхает. Есть и легальный бизнес. Завод у меня деревообрабатывающий, триста человек штата. Тоже копеечку приносит.
— Лёня, так что ж с нами? Просвети о перспективах.
— Лады, отправляйся к своим, успокой. Пусть пьют и едят с аппетитом. Да и тебе отдохнуть не мешало бы. А утром решим, как быть дальше.
В двух смежных комнатах стояли кровать и диван. Стол уставлен нехитрой снедью, но мясо жареное свежее, аромат отменный. Видно, с того мангала, что во дворе разжигали. Коньяк во фляжке тоже присутствовал. Кола, пластиковая бутыль, водка «Горбачефф» раритетная, грибы, капуста, солёные огурчики, один в один.
Паула раскраснелась уже, Грешем бледный, никак от озноба отойти не может. Саня огляделся — хорошие комнаты, уютные, на окнах решетки массивные. Если ножовкой пилить за сутки можно управиться, никак не раньше. Двери тоже не слабые и запираются снаружи.
— Алекс, туалет там, — Грешем показал рукой на вторую комнату.
— Здесь и душевая кабина есть и вода горячая. Я уже там отметилась.
Только сейчас Саня заметил своё бельё аккуратно сложенное в ногах на двуспальной кровати.
— Спасибо, я сейчас, руки вымою и отолью.
— А может наоборот, — засмеялась Паула.
Отошла от холода и мандраж спал.
— Всё нормалёк, ребята. Я сейчас.
Оправлялся долго и с удовольствием. Недаром в народе говорится что душа человека находится в мочевом пузыре. Поссышь и на душе легче. Сполоснул руки, умылся прохладной водой. Глаза слипаются, спать ужас как хочется. Всё таки двое суток на ногах. А может нервная разрядка. Правда, Жопа никакого определенного решения не вынес. Но, понятно, что летальный исход нам устраивать не будут. Поймав вопросительный взгляд Грешема, показал глазами на потолок и стены.
— Всё нормально. Думаю, что нас отпустят. Кажется, они не нас ждали. Всё, давайте отдыхать. Скоро уже рассветёт, а нам ещё ехать и ехать. «От печали до радости ехать и ехать», — пропел, подражая Юрию Антонову.
— Ну, если Алекс поёт, то спим спокойно, — Паула встала и направилась в смежную комнату. — Ночной рубашки здесь не предусмотрено? Вещи мои в джипе. А вот прокладки я нашла в ванной комнате. Кстати, ароматизированные.
Грешем усмехнулся. Кравец недоумённо пожал плечами. Какая разница ароматизированные или цветные? Лишь бы выполняли свою функцию. Всё, спать…
Голова гудела, как с хорошего похмелья. Вроде, не могло от своего коньяка так быть. Да и выпил всего неполный стакан. Глянул на часы — пять. Вечера или утра, неясно. За окном темно. Паула сопела тихонько в соседней комнате. Грешем заворочался, открыл глаза.
— Сколько времени?
— Пять, а утро или вечер не знаю.
— Вечер, не могли же мы всего час проспать, — Грешем взял с тумбочки часы. — Алекс, но сейчас уже другой день. Мы отключились на сутки, или чуть более. У меня часы с календарём.
Вот Жопа! Наверняка что-то в пищу подмешал. Я даже в Афгане после рейдов в «зелёнку» больше пятнадцати часов не дрых. Не получалось, не та физиология. Хитромудрый Чухна, не вашим и не нашим. Задержал нас на сутки и придраться не к чему.
В двери постучали, вошёл здоровяк. Лицо славянское, нос картошкой, слегка раскосые глаза.
— Прошу на вечерю до пана Дзыги.
Ага, это он на ужин нас приглашает. Что ж, пойдём, послушаем приговор.
Гостиная громадная, метров на шестьдесят, стилизированна под старину. И тут же модерновый телевизор показывает новости CNN. Видать, антенна спутниковая. Стол накрыт роскошный, вон поросёнок жареный, карп почти метровый украшен зеленью. Три сорта водки, вино в ассортименте, коньяк французский, армянский и грузинский «Сакартвело». Салатики всяческие наструганы и, конечно, сало в вариантах. И с прорезью, и с перцем по-венгерски, но крупными ломтями, явно по-местному. Кровянка подмигивает белыми включениями, горка жареных цыплят. На целую роту приготовлено. А за столом один пан Дзыга сидит. Думу думает, как Ковпак, в почти одноимённом фильме.
— Садись Крава и друзей приглашай. Перетёр я тут кое с кем. Должны вы мне сотку зелёных денег. Это без торга, по минимуму.
— Что, сто долларов?
— Добавь ещё три нуля. Вот счёт, вот мобильник. Пусть ваша подруга распорядится сбросить сюда деньгу, — Жопа вырвал из блокнота листик. — Если деньги поступают за ночь в банк, утром до рассвета уедете в Киев. Эта сумма не мне, а заказчику. Своим последнюю фразу не переводи, лишнее. Но, неустойку выплатить необходимо! А сейчас давай по маленькой дербалызнем. За Афган, за друзей наших школьных, за жизнь.
— Опять снотворное подмешал?
— Уже незачем. Всё что нужно я выяснил, обговорил, а для этого необходим был люфт во времени. Сам понимаешь. Ты бы начал на нерв давить, негритяночка твоя слезу пустила бы, да и этот вахлак что-нибудь учудил, — Жопа кивнул на Грешема. — Но судя по тому, что мне передали, не такой он уж и вахлак. Можно сказать, боевой офицер. Стреляный, как и мы.
Кончились импортные новости. Не вставая с места Дзыга пультом переключил на украинскую программу. Симпатичная блондинка — дикторша начала перечислять анонсы новостей: «В Киеве на троещинском рынке произошёл взрыв. Пострадало более тридцати человек. По мнению прокуратуры криминальные разборки связаны с переделом сфер влияния среди местных авторитетов. По факту взрыва возбуждено уголовное дело».
— Живём, как на фронте. Считай, с Афгана в стране покоя нет. Ты давай переведи своим напарникам. Время пошло.
Саня пересказал беседу, Паула молча взяла телефон и набрала номер Стафича.
— Володя, у нас проблемы, запиши реквизиты и срочно перечисли сто тысяч. Под что, это ты уже сам придумай и оформи. Прямо сейчас сделай. Что мистер Яшник? Телефон не отвечает ни в отеле, ни мобильный? Нет, мы ещё не в Киеве, в лучшем случае будем завтра к полудню. Чем раньше придут деньги, тем быстрее мы двинемся.
Судя по оброненным Жопой фразам, информацию о нас он имеет достаточно полную. По крайней мере, по поводу денег сразу настроился на Паулу. Я точно ему ничего лишнего не сболтнул.
Лёня встал, заметно прихрамывая обошёл стол, отрезал кусок поросёнка, положил на блюдо, куда добавил по ложке горчицы, хрена и аджики.
— Попробуйте, Паула, такой вкуснятины Вы у себя не едали.
Та благосклонно приняла блюдо и ловко орудуя ножом и вилкой принялась отделять кусочки мяса с золотистой прожаренной кожицей. Продегустировала приправы. Горчица явно пришлась не по вкусу, хрен тоже не вызвал восторга. А вот аджика в самый раз.
— Это русский соус «Чили»? — непринуждённо обратилась она к Лёне.
— Скорее грузинский, но изготовлен из местных продуктов. А мясо хорошо запить действительно грузинским вином. Вот «Саперави» урожая семьдесят девятого года.
— Да, отменное вино, напоминает калифорнийское.
Дзыга поморщился:
— Пили мы и калифорнийское. Не та игра вкуса и акцент смещён в сторону терпкости, кислинки больше. А, впрочем, всё зависит от привычки. Ваш Грешем любит кукурузное виски из Кентукки, а мы, к сожалению не смогли организовать для него бутылку, другую. Он и мается за столом. Не бойтесь, мистер, наша горилка с перцем не хуже вашего кукурузного пойла. Переведи, Саня.
А вот кусочек карпа по-венгерски, я уверяю ничего подобного вы раньше не ели. Готовится пять часов по специальной технологии. Нет, нет, карпа запивать надо этим словацким рислингом. Крава, передай бутылку, что справа от тебя.
Точно, Жопа положил глаз на Паулу. Ишь как соловьём разливается. Интересно, он когда трахается тоже прихрамывает? Экзотики Лёне захотелось. Девочка стильная, при всех своих женских достоинствах. Грудки, правда, не очень большие, но это кто как любит. И Паула принимает ухаживания без негатива, глазками стреляет. В голове вроде развиднелось, но всё равно спать хочется. Не буду кофе пить, лучше лупану стакан чая и на боковую. Тем более, что если всё свяжется, то вставать придётся раненько.
— Грешем, пошли что ли отдыхать?
— Паула, ты с нами?
— Нет, я ещё посижу с мистером Дзыгой, — ответила Паула на ломаном русском, — если он не возражает.
— Отнюдь. Мыкола, проводь гостей. Минералку, колу, фрухты занесить до их в кимнату.
Деньги появились на счёте кипрского банка через четыре часа. Как уж там проверял Дзыга, неизвестно. Но в половине шестого утра заправленный и прогретый джип стоял у крыльца. Паула, в очаровательном дублёном тулупчике с гуцульской вышивкой, такой же сумочкой и рукавичками спустилась со второго этажа. За ней, прихрамывая, топал Жопа с довольной ублажённой физиономией. Видно было, что ребята зря времени не теряли. Не стесняясь никого Леня обнял Паулу, впился долгим поцелуем в смугло-розовые губы.
— Санёк, спроси у своего патрона, может отдаст мне девку? Уж больно хороша в постели.
— У нас демократия, каждый сам себе хозяин. Ты у неё узнай, хочет ли она к тебе переехать?
— Спрашивал, не отвечает. Может стесняется.
Ага, нашёл робкую, это как раз про неё. Паула — правая рука шефа и решает очень серьёзные проблемы в бизнесе. За ней и подбор персонала, и отработки тактических ходов, и, по-моему, восемнадцать процентов акций «Балкан электроник». По крайней мере, средств у неё хватит чтобы купить Лёню вместе со своей бандой и лесной усадьбой в придачу.
Райнсберг подошел к джипу, помог Пауле забраться на заднее сиденье:
— Харчей мы вам положили. На трассу вас вывезут. Днем проблем никаких не должно быть. Но, если вдруг что-то возникнет, скажете, что ты человек Дзыги. Любому скажешь, хоть менту, хоть бойцам. И вот тебе мобильник, — Жопа достал из кармана пальто маленький аппаратик, — он работает все двадцать четыре часа. Нажмешь на кнопочку ускоренного набора и я тебя услышу. Зарядку для телефона тебе положили в бардачок. И ствол макаровский, на всякий случай, у тебя в сумке. Он чистый. Бывай, Санёк. Да, разрешительный документ на оружие настоящий.
— Пока, Лёня. Спасибо за пушку и документ, но не надо. Нам стремных ситуаций уже хватило. Даст Бог, свидимся. Будешь в Нью-Йорке на Брайтоне, найдёшь меня в ресторане «Каспий». У меня и квартира неподалёку.
— Знаю, мне твои координаты третьего дня выдали, Конноли-стрит девятнадцать. Верно?
— По серьёзному работаете. Это Служба?
— Другому не обучены. Саня, вопрос твой некорректен. Что бы ты не спросил — я не отвечу. Но очень серьёзные люди твоим шефом занимаются, очень серьёзные. Прощевай и лёгкой вам дороги.
Стефан за рулём вишнёвой девятки вывел американцев на трассу. Съехал на обочину, но из машины не вышел. Проследил за удаляющимся джипом, достал из нагрудного кармана мобильный телефон и обронил короткую фразу на чистом русском языке: «Информация для восьмого. Они уехали…».
Память III
Тирана
Июль 1951г.
— «Алла, бесмилла, иль рахман. Аллах акбар. Аллах акпер», — завывает с минарета муэдзин. Каждое утро в шесть утра, с точностью ротного старшины. Сколько лет прошло с действительной, но до сих пор с содроганием вспоминаю дикий вопль в спящей казарме: «Рота, подъём!». Эта ненавистная команда периодически сопровождает меня по жизни более двадцати лет.
Разминаю мышцы, разогреваюсь, интенсивно отжимаясь от пола. Затем пять минут дыхательной гимнастики. Методика, которой обучил меня в прошлом году китайский коллега, заменяет два часа интенсивной физической нагрузки. Прямо под моим окном поднял руку в приветствии Великий воин Албании Скандербег. Как свидетельствуют легенды, он не проиграл ни одной битвы. Только после его смерти Османская империя смогла утвердиться на Балканах.
На другом конце площади в ответ герою воздел указующую длань гранитный товарищ Сталин. На него, как и на статуи Ленина, и товарища Энвера Ходжи, у строящегося Дворца Конгрессов, мрамора не хватило. И это к лучшему, гранит долговечнее.
Так что, имеем мы на главной площади Тираны трогательную квадригу из местных и мировых вождей пролетариата с колоритом национально-освободительного движения.
В отличие от благопристойного, в качестве памятника, товарища Ходжи, живой Энвер обладает несколькими неприятными качествами. Подозрительный до неприличия, личная охрана больше двух месяцев не держится, пускает в распыл. Вечно потный, из-за нездоровых зубов у вождя воняет изо рта. А пальцы во время трапезы, по детской крестьянской привычке, он вытирает о скатерть. Пухлые, короткие, поросшие густыми черными волосками. Хотя, внешний облик героический и, где-то даже, красивый, особенно в парадном мундире.
Не далее как вчера удостоился чести отужинать с ним в теплой компании бывших партизан, а ныне высокопоставленных чиновников госбезопасности. После короткого совещания кавалькада машин, в основном трофейных немецких, (только вождь ездит на бронированном ЗИСе, подаренном Иосифом Виссарионовичем) направилась в маленький красивый городок Берат. Тут, в старинной крепости на высокой горе, пять лет назад родилось антифашистское правительство, возглавившее борьбу с итальянскими и немецкими захватчиками.
Узенькие кривые улочки, дома обвитые виноградной лозой. И, на удивление, большое количество действующих церквей и мечетей. Борьба с религией в Албании проводится на государственном уровне. На всю столицу функционирует единственная мечеть. Надолго ли?
На улочках горы мусора, как впрочем и в любой исламской стране, где территория дома — это своё, чуть дальше — уже чужое.
Красивый пейзаж основательно портит картина всеобщего запустения и разрухи. Грязные оборванные дети у хибар и серые бетонные бородавки ДОТов, разбросанные вдоль дорог и обязательно на перекрёстках. Каждой семье свой рубеж обороны. Страна строит социализм в окружении врагов.
Пытаюсь сесть на полу в «шпагат», в окно виден кончик руки Бега. Раз, два, три — ничего не получается, связки деревянные, нет былой тягучести. Всё, сегодня вечером в спортзал министерства. Там у них и тир приличный оборудован.
Энергичный стук в дверь. Это Рамиз Юсиф, майор безопасности, мой водитель, переводчик, охранник и, по совместительству информатор своего руководства. Парень неплохой, очень общительный, радушный и дело своё знает. Мы же его и учили. Жену привёз с собой из Ленинграда. В Тиране довольно много русских женщин, вышедших замуж за статных горячих албанских военных, медиков, транспортников и даже выпускников лесотехнической академии.
— Я уже почти готов, Юсиф.
Увидев мою небритую физиономию майор недоумённо поднимает бровь:
— Через девять минут воду отключат.
— Сейчас, сейчас, — бегу в коморку с умывальником, споро намыливаюсь перед тусклым зеркалом. Самая лучшая гостиница, где во времена оккупации размещался штаб итальянского корпуса, на самом деле двухэтажное скромное здание с весьма примитивными удобствами. Свет и вода по часам. Не успел — твои проблемы. Местными товарищами эта ситуация воспринимается без излишнего драматизма. В период обострения классовой борьбы не до бытовых неудобств.
Тем не менее, общение людей не ограничивается митингами, партсобраниями и демонстрациями. В силу традиций, маленькие кофейни заполнены народом по вечерам до отказа. Обмен новостями происходит и во время «джиро» — вечерней прогулки по площади, либо центральной улице. Будь то в столице, или самой глухой деревушке.
Одеваюсь в военную форму полковника албанской армии. Так проще, всё служивое население униформировано, как и у нас на Родине. Выхожу на улицу. Перед входом в особняк стоит серая «Победа», выделенная в моё распоряжение. И номера соответствующие — министерства сельского хозяйства, поскольку все поставки из Союза идут по номенклатуре сельхозтехники. За кустами сирени, такой родной и знакомой, будь-то где-нибудь в Подмосковье, виднеется черный «Опель», явно из контрразведки. Сопровождает нас повсюду уже вторую неделю. Появился он после моего возвращения из Белграда, куда я мотался нелегально по итальянскому картону.
Плохо в Югославии, плохо. После неудавшегося покушения на маршала вся наша разведывательная сеть практически уничтожена. Из своих соратников по войне я смог отыскать только Душана. Остальные или расстреляны, или в концлагере. Душан учительствует в пригородной деревне, от коммунистов отошёл ещё в сорок пятом, это его и спасло. Встретил меня очень настороженно, да оно и понятно, хотя знакомство с ним мы водили ещё с времён Испании. Помогать мне отказался на отрез. Сломали Душана, сломали.
— Товарищ полковник, прошу, — Рамиз открывает заднюю дверь.
Вслед за нашей машиной выползает из кустов потихоньку и «Опель». Выпасают здесь иностранцев достаточно плотно. «SIGURIMI» — албанская контрразведка вездесуща и работает в достаточно жёсткой манере. А поскольку мой статус известен весьма ограниченному кругу, присматривают за скромным «сельскохозяйственным» полковником круглосуточно, не маскируясь. И это при том, что каждый вечер я согласовываю график передвижений на завтра с Рамизом. Якобы для получения пропуска на въезд в ту, либо иную зону страны. Порядки в «Шкиперии» (именно так называют албанцы свою страну) строгие. Тем не менее, контрабандные сигареты, алкоголь и презервативы предлагают в любой мелкой лавочке.
«Победа» описывает полукруг на площади и сворачивает на проспект Независимости.
— В Дуррес, — бросаю я. Хотя это лишнее. Рамиз знает куда нам ехать сегодняшним утром.
Майор ослепительно улыбается, поправляет видавший виды шмайсер в крепеже на водительской двери. Воронение на автомате местами стерлось до блеска. Но, в остальном оружие ухоженное и работает как часы. Третьего дня, кабана, перебегавшего нам дорогу, Рамиз уложил с первой очереди, хотя стрелял с левой руки на ходу, не выпуская баранку.
Продовольственных карточек в стране уже нет, но голодновато. Стопятидесяти килограммовая туша секача — как подарок к нашему столу. Хотя, некоторые коллеги Рамиза свежину не едят. Но это временно. Товарищ Ходжа на последнем съезде дал указание по выращиванию свиней. Глядишь, лет через десять население будет лопать сало не хуже хохлов.
Скорость передвижения мизерная, из-за разбитой напрочь дороги. На полях масса женщин, закутанных в платки, работают вручную. Чумазая детвора, одетая в живописные лохмотья, молча глазеет с обочины на проезжающие машины. Милостыню просить здесь категорически запрещено.
Сегодня в порту дел немного. Со вчерашнего дня разгружается наш транспорт с танками и пятью самолётами в разобранном виде. Моя функция — подписать акт приёмо-передачи груза и выпить с местными товарищами ракии. Основное действо ожидается в сорока километрах от Дурреса на аэродроме, куда прилетает с инспекторской проверкой мое высокое начальство. «Социализм — есть учёт». А оружия в страну мы нагнали немеряно. Но вот с оплатой у местных товарищей получается не очень хорошо. Министерство сельского хозяйства ещё как-то рассчитывается. А группа доверенных лиц Ходжи, которая торгует оружием на сторону, явно тянет кота за хвост, ссылаясь на объективные трудности с переводом денег в Лондон. Оттуда, из туманного Альбиона пойдут денежки гулять по свету, пока не осядут на моём секретном счёте во Франции. Слава Богу, есть в Париже банк, где меня знают с тридцать седьмого года.
Херня всё это с трудностями! Имею информацию, что и арабы, и евреи расплатились сразу по получению последней партии оружия. А для басков, вообще не проблема перегнать деньги в Англию. У них мощная резидентура в Дублине. Вот, пусть генерал Ивлев и расшевелит хитрожопое руководство партии Труда.
Обедаем на корабле. «Сергей Лазо», в прошлом «Солнце Неаполя». Итальянский транспорт, доставшийся нам в качестве трофея, пришёл в Дуррес уже в пятый раз. Разгрузка окончена час назад. Документы подписываем в кают-компании, отделанной красным деревом. Закрашенные пучки ликторских стрел — символы итальянских фашистов, проступают в совершенно неожиданных местах, например, над входом в кабинку туалета.
Радушный капитан Иван Никифорович угощает столичной водкой, предлагает отведать настоящего украинского борща, с зажаркой и старым салом. Не смотря на то, что время поджимает, соглашаюсь. Подавальщица вносит огромное блюдо с пампушками, пропитанными чесночным соком. Да, умеют морские волки жить! Борщ в меру наперчен и наварист. Хлебаем с Рамизом со страшной скоростью, как говорится, аж за ушами трещит. Время поджимает, время.
Контрразведчиков местных жалко, давятся в своем «опеле» в сухомятку, но такая им выпала планида на сегодняшний день. На прощание капитан вручает мне пачку газет и сверток с водкой, баночкой черной икры и двумя банками крабов — привет с Родины.
Несемся по горной дороге, не щадя рессор. Благо наша машина вынослива, как крестьянский мул. Сопровождающий опелёк отстал километра на три, ползёт по серпантину в гору. Ещё пятнадцать минут и мы будем на месте. Над головой с завыванием проносится «Ли-два», окрашенный в защитный цвет. Опознавательные знаки отсутствуют, но нутром чувствую, что это наш, генеральский.
Совершенно неожиданно доносится издалека глухой взрыв. Оборачиваемся с Рамизом одновременно. На серпантине дороги, где только что был виден «Опель» поднимается облако сизого дыма из которого выпадают части автомобиля и человеческих тел. Горное эхо удваивает, утраивает звуки, вроде как канонада развернулась вокруг нас.
— Рамиз, тормози! — ору я. Из-за поворота вылетает на полном ходу громадный фиатовский грузовик времён оккупации. Страшный удар сминает левое крыло и водительскую дверь, меня выбрасывает через лобовое стекло на кабину грузовика…
Выхожу из небытия в полнейшей темноте. Потеряно ощущение пространства, времени и тела, есть только боль, всеобъемлющая боль. Кто я? Где я и зачем? Чей-то невнятный голос монотонно бубнит всё время: «И днём, и ночью кот учёный всё ходит по цепи кругом».
Пять, десять, тысячу раз ходит кот по цепи.
Темнота сменяется рассветом, какие-то люди трогают меня за руки, бьют молоточками, колют иглами, рассматривают глаза. Яркий режущий свет, у меня текут слёзы. Натужное мигание — это тоже оказывается я, а вот тело, руки и ноги — чужое. И это чужое несут, везут, укладывают, что-то с ним делают бесконечное количество дней. Я уже смирился с болью и голосом звучащим внутри, и день и ночь брожу по цепи вместе с котом, заблудившись в себе. Я прикован к ним, как раб к галерному веслу.
— Майор Хурумов, Сократ! — надо мной склоняется белёсая тень. — Магриб, Есаул, Дервиш!
Звукоряд, произносимый тенью, мне не режет слух. Наоборот, где-то даже приятен, но не более. Опять возвращается кот…
— Товарищ полковник, на энцефалографе никаких всплесков. Он не реагирует на вербальные раздражения.
— Да, да, полная амнезия. Пациент чист, как новорожденный. Даже если он когда-нибудь поднимется, то учиться ему придется заново, с нуля. А что сердце?
— Показатели нормальные, чуть расширен левый желудочек, но это у него отмечено и при последней диспансеризации. А вот с почками не очень хорошо. Вялый пиелонефрит. Больше белка стало в моче за последнюю неделю.
— Готовьте больного на комиссию.
— Слушаюсь, товарищ полковник.
* * *
Белград
июль 1951г.
— Господин Брашич, Вы не арестованы, беседа наша носит дружественный характер. Вам просто необходимо осветить ряд неясных для нас моментов. Мы не ведём протокола, естественно, разговор не записывается. Вам это понятно?
Молчаливый кивок прилично одетого господина свидетельствовал о понимании ситуации. Преуспевающий коммерсант Славка Брашич, владелец двух столичных магазинов торговавших радиотехникой, ничего за собой криминального не числил. Двое мужчин, навестивших его рано утром в рабочем кабинете, представляться не стали. Показал старший, коренастый брюнет с перебитым носом, удостоверение сотрудника городской Стражи. Младший, с удлинённым византийским лицом и реденькими светлыми усами, вообще пробормотал нечто невразумительное. Но, судя по тому, с какой бесцеремонностью брюнет прошёлся по кабинету, заглянул в ящики письменного стола, подергал ручку сейфа, было ясно, что облечены гости властью, и по сегодняшнему дню, немалой.
— Господин Брашич, распорядитесь чтоб нам подали кофе, — неожиданно проявил инициативу младший визитёр.
— Нуца, три чашки моего кофе, — отдал команду в микрофон хозяин кабинета.
— Итак, уважаемый Славка, что Вы скажете нам о Леонардо Сколари?
— Прошу прощения господа, что Вас интересует?
— Всё, Брашич, всё!
— Мой дальний родственник, проживающий в Бари, предложил за небольшие комиссионные организовать поставку радиол «Филипс». Цена сделки показалась мне вполне приемлемой. Для заключения договора о порядке поставки, оплаты, сроках, два дня назад в Белград прилетел представитель компании господин Леонардо. Вчера после обеда, мы подписали первый контракт на сто радиол. В качестве подарка я получил коробку гаванских сигар и пластинку с итальянскими ариями. Надеюсь, в этом вы не усматриваете ничего предосудительного?
— Коробку с сигарами мы заберем для экспертизы.
Молодой, не дожидаясь команды, взял со стола сигары и опустил ящичек в потёртый портфель. В дверь кабинета постучали. Вошла молоденькая служанка с подносом. Серебряный кофейник и три таких же чашечки.
— Спасибо, Нуца!
— На каком языке проходили переговоры?
Брашич отпил из чашки глоток. Молодой выпил кофе почти залпом, не смакуя.
— Господин Сколари довольно прилично разговаривает на сербском. Контракт подписан в двух вариантах на сербском и английском, оба — равноценны и заверены госпожой Миркой Кожар, юристом, сопровождающим мою компанию. Вот сербский экземпляр.
— Пока не надо. О чём ещё шла речь?
— О погоде, ценах на продукты питания, о наших женщинах.
— Это в каком смысле наших?
— Ну, о белградских красотках. Ничего конкретного, за исключением того, что господин Сколари планирует расширение бизнеса. Предложил мне выступить компаньоном в Белграде и далее, если пойдёт дело.
— Итальянец приглашал Вас посетить его в отеле?
— Нет, сказал что сегодня же уезжает в Сараево.
— Каким образом должна будет происходить оплата за товар?
— Через «Народный банк», с отсрочкой платежа на две недели от момента поступления товара.
— Кто получатель? Куда пойдут деньги?
— Здесь же всё написано.
Молодой взял контракт, просмотрел, дошёл до реквизитов.
— Вот, «Банк Брюссель Ламбе» и счет расчетный фирмы.
— Прица, забери документы с собой для проверки.
Бумага ушла к сигарам в потёртый портфель.
— Господин негоциант, гляньте на эти фотографии, никого не узнаёте?
Брашич взял стопку глянцевых снимков, внимательно просмотрел.
— Вот господин Сколари. Нет, больше никого не знаю.
— Благодарю. Вам придется проехать с нами в управу. Это не надолго.
Старший поднялся:
— И, будьте любезны, откройте свой сейф.
— Зачем, там нет ничего вас интересующего.
— Выполняйте, — отрывисто бросил младший. Подошёл вместе со Славкой к сейфу, заглянул и разочарованно пожал плечами. Кроме небольшой стопки динар, несгораемый шкаф не содержал ничего.
Душана взяли на рассвете. К двухэтажному домику, где квартировал учитель, подъехали две машины. Из крытого фургона ловко соскочили на землю автоматчики. Через минуту дом был оцеплен полностью.
— Стрелять только по ногам, — распорядился старший. Потёр перебитый нос. — Двое автоматчиков пойдут с нами. Давай Прица, вперёд.
Одетый в клетчатую рубашку и домотканые брюки, Душан, безразлично смотрел как агенты перетряхивают его пожитки, листают ученические тетрадки и бросают их на пол. Туда же полетели и цветочные горшки. Только обильный пот, выступавший на желтоватой нездоровой коже лица, выдавал волнение арестованного.
— Вот чёрт, укололся,— сказал раздражённо Прица, выдергивая из земли очередной кактус. — Мичурин трахнутый, развел здесь галерею!
— Ты хотел сказать — оранжерею, Прица?
— Ну, да. Ничего нет. Смотри, как долго кровь не останавливается.
Выбрал из небольшой стопки стиранного белья белую нательную рубашку. рванул край подола. Ветхая ткань не выдержала молодецкого напора. Обмотал лоскутом ладонь.
— Надо бы поссать на руку. Мы в горах всегда так делаем. И никакая зараза не цепляется.
— И как ты с обоссаными руками машину поведёшь? Собирайся!
Старший встряхнул за шиворот Душана и со смаком влепил ему оплеуху. Тот потерянно поднялся, машинально погладил щёку, на которой горел красным след, набросил пиджак на плечи.
— Давай, шевелись, сталинская гнида!
— В подвале «Черного дома», где располагалась контрразведка УДБ*, Душана взяли в работу сразу же по приезду. За сутки интенсивной обработки сломали два ребра, выбили передние зубы и отбили почки. Есть и пить не давали вовсе. Когда терял сознание обливали ледяной водой и мучительный конвеер продолжался вновь. Не добившись ничего, капитан Петар (тот, с перебитым носом) позвонил в санитарный отдел управления и вызвал к себе врача психиатра. Осмотрев то, что вчера ещё называлось учителем Душаном Кершичем, доктор покачал головой.
— Он не выдержит сыворотки, отдаст концы.
______________________________
*Югославская служба безопасности
— Ну и чёрт с ним, лишь бы заговорил.
— В вашем распоряжении не более пяти минут.
— Если он начнёт петь, нам хватит этого времени.
Доктор распаковал чемоданчик, перетянул жгутом левую руку, набрал в десятикубовый шприц препарат. Плохо соображавший арестант, попытался дернуться, что-то замычал, пуская кровавые пузыри из разбитого рта.
— Ничего, ничего, дорогой, сейчас тебе станет хорошо, боль пройдёт,— оттянул веко, посмотрел на зрачок. — Работайте, капитан. Время пошло. Лицо Душана расплылось в глупой ухмылке, искалеченные пальцы заметно подёргивались.
— Кто это? — Прица приблизил фотографию Леонардо почти к глазам узника.
— Это Магриб, русский. Мы работали с ним в Испании, — невнятно прошептал Кершич.
— Кто ещё его знает в Белграде?
— Маршал Тито. Он лично вручал ему медаль в декабре сорок четвертого,
— голова Кершича опустилась на грудь. Из правого уголка рта потекла струйка крови.
— Что хотел русский от тебя? Говори, Душан, говори!
— Он мёртв, капитан. Не надо кричать, — доктор показал пальцем на небо, — там нас не слышат.
Петар потер тылом ладони переносицу.
— Прица, езжай подними в наградном отделе Скупщины списки иностранцев, которых награждали в сорок четвертом.
— Что, за весь год?
— Да, представление могло пройти и раньше декабря.
Шеф Белградской контрразведки Драгомил Вукелич посетил английское посольство на следующий день. Формальный повод для визита — сообщение о найденном месте захоронения двух английских лётчиков, погибших в сорок пятом году. Министерство иностранных дел Великобритании периодически интересовалось этим вопросом. Секретарь посольства — резидент британской разведки, — принял Вукелича, как доброго знакомого. Обменявшись несколькими ничего не значившими фразами, и, выкурив по сигаре в уютном кабинете секретаря, собеседники расстались. В спичечном коробке, оставленном на столе у дипломата, лежала микрофильмированная копия отчёта капитана Петара о русском диверсанте Магрибе, Фишере, Семёне Ивановиче Орленко (под этим именем получал награду Сократ), выполнявшем сейчас неопределённые функции при резидентуре Главного разведывательного Управления Советской армии в Тиране. А так же три глянцевых фотографии итальянского коммерсанта Сколари, идентифицированные Белградом.
Вечером того же дня командир нелегальной боевой группы, которую УСС подкармливало с 1944 года, косовский албанец Али, вызванный накануне в Белград, получил устную директиву от мистера Симпсона на физическое устранение русского разведчика.
— Эту тиранскую занозу необходимо удалить. Русский — ключевая фигура в поставках оружия для Албании. Уничтожив эту фигуру, мы добьёмся выигрыша во времени у Советов. Пусть не на много — два-три месяца, но нам хватит. Естественно, Али, Ваша услуга будет, как всегда, соответственно оплачена. Мы ведь старые партнеры, нет?
— He should have a long spoon that sups with the devil*.
Мистер Рендел пропустил укол мимо ушей. Не время обострять отношения с албанцем.
— Наш радиоцентр будет ожидать поступления информации на той же волне что и раньше, в десять, пятнадцать и двадцать часов. Шифр меняется. Кодовые таблицы уже у радиста вашей группы. С Богом, Али!
— Бог у нас разный, мистер Симпсон.
— Бог един, только он использует время от времени набор оперативных псевдонимов, как и полагается в разведке. У меня всё, Али…
* * *
С тех пор, как за ним захлопнулась дверь одиночной камеры, Сергей беспрерывно размышлял о стечении обстоятельств, приведших его в сей скорбный дом. Не вязалась что-то цепочка, не укладывалась в прямую логическую линию — «преступление — наказание». Не усматривалось, как
такового, факта нарушения закона. Ну, купил он на развале раритетную библию
за небольшие деньги. Но, на книге не было ни музейного инвентарного номерка, ни штампа библиотеки. Это он просмотрел сразу.
И место, куда его привезли, никак не тянуло на учреждение украинской пенитенциарной системы. Опыт пребывания в ментовских заведениях имелся, и не слабый. Довелось посидеть и в тюрьме после ИВСа, на пересылке, и в колонии, как в бараке общего режима, так и в карцере. Здесь же ничего похожего не наблюдалось. Машина, на которой его доставили в сопровождении трёх штатских бугаёв, была обыкновенной «волгой» с частными номерами. Железные ворота при въезде на территорию отмечены разлапистым голубым крестом. И цирики, при въезде и на плацу, наблюдались исключительно в пятнистом камуфляже, а никак не в форме внутренних войск.
Вот на воинскую часть это очень походило. Двухэтажное здание казарменного типа, четыре ангара для техники, железобетонный приземистый бункер с часовым у входа. А внутри, чуть правее плаца ещё один КПП и высокий кирпичный забор с колючкой и камерами слежения по периметру. Прям матрёшка какая-нибудь. Игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце и так далее, если следовать
русской сказке про Кащея.
Проехать через второй пропускной пункт Серёге не удалось, прошли пешком. При этом старший, сопровождающей группы, предъявил какие-то документы. Дежурный прапорщик, что-то вякнул по телефону, и, получив ценное указание, пропустил всех через проходную. Внутри пространства, ограниченного забором, людей практически не наблюдалось. Зато имелась небольшая сосновая роща — десятка полтора могучих сосен, под кроной которых расположился неприметный сарайчик. Крышу сарая украшала мощная антенна спутниковой связи, выкрашенная в защитный цвет. А деревянные наружные стены хлипкого сооружения оказались сплошной имитацией. На самом деле конструкция из дикого камня была талантливо раскрашена под дерево. По ступенькам, ведущим вниз, Яшника провели достаточно глубоко, не меньше чем на пятый подземный этаж. Затем налево по коридору, длинному, метров пятьдесят в небольшой предбанник. Ясно дело — замаскированный командный пункт, — подумал Сергей.
В армии ему пришлось однажды столкнуться с такой фиговиной.
— Раздевайтесь, — резко скомандовал старший группы, когда они очутились у массивной двери, закрывающейся штурвалом.
— Это как?
________________________________________
*Кто ужинает с дьяволом должен запастись длинной ложкой (анг.пословица)
— До трусов.
— На каком основании я вам должен демонстрировать стриптиз?
— Вы задержаны по закону и подозреваетесь в организации взрыва на рынке. Более я не уполномочен вам ничего говорить. Не тяните время.
— Что ж, понадеемся на вашу правильную сексуальную ориентацию — Сергей снял дублёнку, свитер и брюки, — футболку тоже снимать?
— Нательное бельё оставьте. Часы и обувь мы заберём. Вот, переоденьтесь, — старший вытряхнул шмотки из пакета, лежавшего на стуле.
Спортивный костюм жёлто-голубой расцветки, стиранный–перестиранный, штаны необычной конструкции на молнии и пара стоптанных кроссовок без шнурков, на липучке: такой убогий гардероб предложили Сергею. Это Масти, который никогда не одевал униформу братков, даже в худшие времена! Но, за неимением гербовой, пишут и на почтовой. Выбора ему не предоставили никакого.
— Я так полагаю, зачитывать задержанному его права и предоставлять адвоката здесь не принято?
Троица дружно хохотнула.
— И пятой поправки к конституции США у нас тоже нет*, — давясь от смеха проварнякал один из цириков..
Старший отомкнул фигурным ключом массивную стальную дверь, несколько раз крутанул штурвал. Жестом направил Яшника в камеру.
Комната, метров пятнадцать квадратных, в потолке имела две вентиляционные отдушины, забранные прочными вмурованными решётками, унитаз и умывальник в дальнем углу. Стены оббиты пробковыми плитами. Слева двухярусная кровать застелена верблюжьим одеялом. Посередине помещения табурет. Никаких средств коммуникации, разве что, красная кнопка у двери.
— Бедно, но чисто. Крыс, надеюсь, нет? — обратился к сопровождающим Сергей в приоткрытую дверь. Ответа не последовало, дверь бесшумно захлопнулась, в скважине дважды провернулся ключ.
— Оценим местный комфорт — Яшник улёгся на кровать. — И, поразмыслим о текущем моменте. Привезли меня, надо понимать, на базу. Бывшую КГБэшную, или нынешнюю — разницы особой нет.
Судя по тому, как здесь всё обставлено, это реальный пункт командного управления Службой. Не то официальное здание, что находилось рядом с ЦК и Совмином, и могло быть легко блокировано народными массами во время волнений, а запасное. Но, поддерживаемое в боевой готовности.
В семьдесят втором году в Днепродзержинске, на Родине второго Ильича, сгорели заживо три работяги, шедшие навеселе со свадьбы. И не просто так сгорели, а в ментовской машине, предназначенной для перевозки задержанных. Когда в передвижном обезьяннике полыхнула канистра с бензином, и раздался нечеловеческий крик живых факелов, менты позорно разбежались. И умирали в огне, эти трое, на глазах сотен таких же работяг, выгуливавших в воскресный день свои семейства на главной улице провинциального города. Через полчаса, стихийно организовавшаяся тысячная толпа, громила здания горкома, милиции и КГБ, расположенные на центральной площади.
Власть оказалась в изоляции, абсолютно беспомощной, но достаточно прагматичной и обучаемой. На самом высшем уровне были сделаны соответствующие выводы и появились у силовых структур, так по крайней мере ________________________________
*Пятая поправка — позволяет обвиняемому отказаться от дачи показаний против себя
упоминал как-то Натан, дублирующие пункты, точки, штабы и ещё хрен знает как называемые, объекты, но способные мгновенно принимать решения и организовывать их выполнение в экстренных ситуациях.
Не даром говорят, что новое — это хорошо забытое старое. Во времена Сталина, когда полно было внутренних классовых врагов, и ЦК, и НКВД, командные пункты управления разбросали по всей стране. После войны, вроде, врагов не стало. А ездить руководить к чёрту на кулички номенклатура откровенно ленилась, вплоть до семьдесят второго года, когда обгадилась от страха, столкнувшись с яростным бунтом работяг.
Плохо, что письмо Сократа отобрали вместе с одеждой. Не успел передать и дискетку Броне. Слава Богу, что не смогла она поехать на рынок. Попросила соседка по площадке посидеть с ребенком. Серега вспомнил взрыв, свист осколков, металлических, или стеклянных значения не имело. Убивали они одинаково. Лужи крови под тёткой и пареньком, лежавшем прямо на земле у соседней лавочки и истеричный крик подруги Двоекульского, размазывающей по лицу слёзы смешанные с копотью. Витька взяли менты в оборот сразу после взрыва, но увезли тут же на своем «бобике» с мигалкой.
Подозрительно быстро оказалась милиция и лбы в штатском на месте происшествия. Вот оно, полыхнуло и сразу, откуда не возьмись, форменные куртки и мужики с оловянными глазами. Плечистые, с короткими стрижками. Одним словом — инкубаторские. И руки мне заломили в момент, умело так, профессионально. А если вспоминать все непонятки с момента, когда Броня усекла фотографа в универмаге, то получается подстава, настоящая подстава. Но зачем?
Бабок у меня с собой наличных немного. С карточек кредитных денег им вовек не снять. А губить столько народу за трешку моих зелёных, ну никак нет смысла.
Может, всё из-за письма Сократа? Что он там накрутил в Париже? Непонятно.
А если подойти с другой стороны. Карабас–барабас знал тайну золотого ключика. Что ни говори, а в сказках всегда смысл есть. А я, в роли Буратино, имею информацию, где находится дверца для этого ключика. Тогда, вроде, картинка складывается. Вот только не деревянный человечек Масть и адрес каморки папы Карло очень неопределённый.
Думай, Серёга, думай. Считай варианты, как учил Натан! Многие нынешние тайны проросли из времён достаточно отдалённых. Что там с Сократом было во время войны? Как он очутился в Париже? А может и не только там, «сой нервиосо» — это по-испански.
Вон янтарную комнату ищут пятьдесят лет, и концы объявляются то в Германии, то в Аргентине, а недавно в Нью-Йорке в «Русском слове» шведский след обозначился, не напрямую, а косвенными намёками, в связке с Раулем Валленбергом.
Нацистское золото, или золото КПСС. Клады инков, сокровища тамплиеров. Ищут, ковыряются в архивах, спускаются под воду, бродят по подземельям. Одним словом, «люди гибнут за металл».
Интересно, харчить здесь будут? Вечер поди уже на поверхности. Сосёт под ложечкой прилично, а лекарство в гостинице осталось. По времени ужин мне полагается.
Сергей поднялся с железного табурета, намертво вмурованного в пол, подошёл к красной кнопке. Рискнем?
Тихо отворилась дверь. Камуфляжный бугай, незнакомый, не из тех, кто его сюда доставлял, молча протянул нехитрую конструкцию, на которой крепились три судка. И так же, не произнеся ни слова, вышел из камеры.
Питали в застенке не плохо. Хлеба черного почти полбуханки, суп гороховый с волоконцами мяса и кусок жареной селёдки с гарниром из перловки. Всё это рекомендовалось запить компотом из сухофруктов. Типичный армейский усиленный рацион, никак не зэковский.
Я так понимаю, хата наверняка оборудована телекамерами. Интересно им посмотреть, как себя узник ведёт, психологический портрет вырисовать. Вот и будем себя вести спокойно. Унитаз обживём. Параша не первый друг зэка, но и не последний. Тем более что условия вполне приличные. Это не одно очко на двадцать тюремных сидельцев и не зоновский сортир, где орлами рассаживались по сорок человек одновременно.
А теперь можно и баиньки, под верблюжье одеяло. Жаль что только свет в глаза бьёт. Но, ничего, и к этому мы привыкли. Глаза закрыть, расслабиться, представить тёплый шарик и гонять его по телу, как учил Скрипник. Дышать только носом, тогда и сны хорошие придут. Лобные доли мозга лучше кислородом насыщаются…
Сколько он спал неизвестно, часы-то при аресте отобрали, но тело отдохнуло и аппетит дал о себе знать. Значит, не менее семи часов продрыхнул. Там наверху, наверное, светает. Повалялся бы в койке минут сорок, да вчерашний компот наружу просится. Ежели уже встал, какой потом сон. Надо утренний туалет совершать, зарядку сделать, свою бодрость бойцам невидимого фронта продемонстрировать. А ведь секут сатрапы, только начал отжиматься от пола, охранник ввалился, зубную щетку и порошок бросил на койку. Где он ту коробку откопал, лет двадцать подобного уже в магазинах не видно. Потрошат, наверное, армейские запасы советских времён. Хотя, если откровенно, ничуть ни хуже чистит зубы чем «Колгейт», или турецкая «Свежесть» заполонившая в девяностых годах киевские прилавки.
Тем временем, цирик судки вчерашние собрал и выставил на железный столик завтрак. Макароны по-флотски и чай, цвета «писи сиротки Хаси». И по вкусу аналогичное, лишь бы считалось что дали.
Как зашёл молча, так и убрался. Ни здравствуй тебе, ни до свиданья. Фасон Служба давит. И мы себя соответственно вести будем. Главное не суетиться под клиентом. Команда моя сегодня уже в Киеве. Надо понимать, активно начнут поиски. Хорошо что Грешем с Кравцом прилетел. Паула, та пойдёт трясти посольство, а менты, хоть и бывшие, комбинации свои хитроумные выстроят. Оба профи — хоть американский, хоть советский.
Знаменитый кардиолог Амосов утверждал, что для нормальной жизнедеятельности организма необходимо совершать десять тысяч движений в день. Десять шагов от стены до стены. Пошли, Масть, гулять. И думать, думать, думать.
Одной из самых неприятных психологических проблем для разведчика, даже очень умного, может стать эффект «зашоренности». Есть проблема, и всё внимание и воля концентрируется только на основной цели. Я, конечно не прошёл школу Натана, но всё таки немного нахватался от старика за последние годы. Помню на уикэнде, когда мы гуляли по лесу, Скрипник привёл пример «туннельного зрения» у литераторов. Изучая новинки советской поэзии, он обнаружил в сборнике начинающего таланта стихотворение Анны Ахматовой. В порядке эксперимента, Натан заставил своих курсантов прочитать опусы молодого поэта. Практически все будущие разведчики легко установили факт плагиата. А вот маститые литераторы, к которым полковник обратился, оказались бессильны именно из-за высокого уровня профессионализма. Разбирали звукоряд, качество рифмы, архитектуру стиха, всё, кроме основной скрытой задачи — определения авторства.
Почему я зациклился на Сократе? Непонятки начались ведь ещё до того, как я получил письмо от Брони.
Тысяча шагов пройдена, пошли гулять дальше. Что там рассказывал Натан об образе мышления? — Аналитик не должен ограничиваться констатацией известных фактов, а стремиться к осознанию причин повлекших возникновение данной ситуации. А раз так, надо смотреть на проблему с разных сторон. Скажем, причина это я сам — Сергей Яшник, богатый человек, почти законопослушный гражданин США, имеющий контрольный пакет акций «Балкан электроник». Отнюдь не афиширующий свою роль в глобальной паутине. Формально, владелец ресторана «Каспий», особняка и машины.
Ну, последним здесь уже никого не удивишь, такие хоромы в заповеднике понастроили, а шестисотых мерсов в Киеве больше чем в Берлине.
Что может интересовать во мне службу? Банальный гоп-стоп? Так наличных денег у меня немного, а кредитная карта без моей подписи и пин-кода не работает. Отнять пакет акций? — это нереально, бюрократические препоны в Штатах достаточно серьёзные, и не я один решаю этот вопрос. Внедрить «крота» через нашу фирму? — А что, ведь вариант. Коммуникационные связи, информация под контролем СБУ. О таком жирном куске любая служба может только помечтать!
Три тысячи отшагал. Но не даром, вот версия появилась. Так что ходьба — дело продуктивное. Водички попьем и думаем дальше.
В начале девяностых годов правительство Индонезии и японская компания «NEC» начали переговоры о телекоммуникационном проекте. Объём сделки превышал двести миллионов долларов. Агентство Национальной Безопасности США, с ведома президента Буша, негласно контролировало переговоры. В итоге, контракт был поделен между «NEC» и американской «АТ&Т». А через полтора года, в Бразилии, французская корпорация «Thomson» из-за активности ЦРУ потеряла полуторамиллиардный контракт, который, опять же, ушёл к американцам. Так что, такая версия имеет полное право на жизнь.
Тогда в лесу Натан вскользь коснулся и международной сети помощников «Моссада» — израильской разведки. «Сайан» на иврите означает помощник. Он никогда не принимает участие в операциях, а лишь оказывает те, или иные услуги. Сайан никогда не узнает для чего потребовался его автомобиль, либо кто ночевал в арендуемом им номере отеля. Если такие помощники есть у израильтян, почему их не должно быть и у хохлов? Возьмём и данный вариант во внимание.
Всё, десять тысяч сделано, можно и подремать. Должны же меня когда-нибудь допросить, или для полноты психологического портрета им не хватает только снимка моей голой задницы?
Дремал Серёга в пол-глаза, так лежал, размышлял о превратностях судьбы, о предсказаньях старой ведьмы, о разговоре про оборотней с Броней. И уже начал засыпать по серьёзному, как дверь растворилась и вместе с охранником вошёл один из штатских, которые доставляли его сюда.
— Прошу мистер Яшник, пройдёмтесь. Руки за спину. Идти строго за мной.
По бесконечно длинному коридору, мимо серых металлических дверей, небольшого холла с телевизором советской эпохи — «Горизонт», они наконец подошли к лифту. Подъем занял две минуты. Кабина остановилась, и прямо из неё охранники и Сергей шагнули в просторный кабинет с большущим круглым окном, наподобие гигантского иллюминатора, и серьёзной коллекцией кактусов, стоящих на подоконнике, книжных полках, специальных подставках. На некоторых полыхали алым светом диковинные цветы и плоды.
Музей кактусов в миниатюре, почти как в Тель-Авиве — определил для себя Яшник. Нужно обладать особой психикой чтоб собирать колючие растения и достаточно не любить людей, ища отдохновение от человечества среди экзотических порождений пустыни. А вон и знакомая верблюжья колючка в углу, под корявым стволиком саксаула. Этого добра он навидался вдоволь и в Узбекистане, откуда организовывал фруктовые поставки в Норильск, и в Техасе, когда разворачивал бизнес с соляркой. Вообще, коллекционирование — удел комплексующих людей. Интуитивная компенсаторная реакция обделённых в чем-нибудь личностей. По определению Скрипника, эта категория человечества отменный материал для агентурной вербовки. А уж Натану я верю. Верил, машинально поправил себя Сергей. Увы, верил.
Сергея усадили на стул посередине комнаты, так чтобы солнце подсвечивало в глаза. Цирик удалился, а штатский встал за спиной у Яшника. Прессингует, на нервы действует. Знаем ваши приёмчики. И в книжках читали, и в боевиках американских видели аналогичное.
Из боковой двери, вероятно, комнаты отдыха, вальяжно вышел круглолицый, слегка плешивый господин. Именно господин, не товарищ, не гражданин. В дореволюционном табеле о рангах, где-то на уровне «Ваше высокопревосходительство»
— Сидите, сидите, мистер Яшник.
Вот уж никак не собирался вставать Серёга. В мыслях такого не было. И в худшие времена, когда за ним грешки водились, ментам на повороте яйца не заносил. Тем более теперь, когда за ним американская держава, да и перед местным законом никаких провинностей нет.
Бодрый господинчик по хозяйски в кресло уселся, узел галстука слегка распустил.
— Чай, кофе, сигарету? Сигар, извините, не держим.
— Двойной эспрессо будет хорошо. Что касается табака — не приучен. Камера у меня одиночная, корешей нет и, естественно дачку тащить некому.
— Мистер Яшник, меня зовут Борис Петрович. Мы будем с Вами работать.
— Очень хотелось бы узнать, на каком основании я здесь нахожусь, в качестве кого? Обвинения мне пока никто не предъявлял. Я настоятельно прошу встречи с представителем своего посольства. И ещё, без присутствия адвоката не вижу целесообразности в нашей беседе. Конкретно говоря то, что происходит со мной называется чистой воды произвол.
В полемической страсти Сергей попытался приподняться. Резкий хлопок, в голове что-то взорвалось, перед глазами замельтешили серебристые, как иней под солнцем, блёстки.
— Что ж вы, ****и, делаете? Такого даже менты не позволяли себе?
— Товарищ не понимает… Проведи дополнительную консультацию, Дидевич!
Под градом ударов Яшник свалился со стула, получив ещё резиновой дубинкой по почкам.
— Дай ему нюхнуть нашатыря, а то наблюёт тут на ковёр. Это, Сергей Петрович, только входыны, так сказать хлеб-соль. Дальше всё зависит от Вас. Атрибутов для гостеприимства у нас масса. Я внятно излагаю?
Масть, грубо вздернутый и усаженный на стул, кивнул головой.
— Итак, продолжим наши игры. Расскажите подробно о себе. Анкетные данные Службу не интересуют. Как вам живётся в городе Желтого Дьявола, — плешивый ехидно усмехнулся, — чем занимаетесь, как отдыхаете, с кем дружите?
Звон в голове вроде уменьшился и со зрением получше стало, но почки саднили нестерпимо. Волна за волной, боль накатывалась от поясницы в низ живота, и ссать очень хотелось.
— В туалет хочу, Вам ведь не нужны обгаженные полы?
— Дидевич, проводи.
В тесной кабинке, согнувшись от очередного приступа, Сергей с трудом расстегнул зипер. Струя была вялая, с бурым оттенком, как будто свеклы нажрался. Охая, распрямился, заправил выбившийся кусок подола рубашки.
Отбил, падла, почки, напрочь отбил! С лёгкого ушиба кровью не ссышь. Пальцы дрожали и ухватить собачку замка удалось только с третьего раза.
Хорошо, что отшагал в камере и обдумал тщательно варианты. О Сократе пока не спрашивают, интересуются моим статусом в Нью-Йорке. Вот и будем цедить по крохам информацию. Время работает на меня.
В кабинете ничего не изменилось. Тот же стул и плешивый в кресле. Разве что, телевизор включен — дневные новости показывают. Ну конечно, новость номер один — вчерашний взрыв на рынке, плюгавый корреспондент комментирует. Версию о бандитском переделе сферы влияния толкает. Затем наплыв камеры и уже полковника ментовского показывают. Тот глубокомысленно сообщает, что идёт расследование, подозреваемые дают первые показания.
— Это я, что ли? Козлом отпущения меня назначили? Нет тут моей вины и не может быть! Постанова, чистой воды постанова.
Для них важно сломить человека, показать что жизнь здесь не стоит и копейки, превратить в «тварь дрожащую». Пусть считают, что запугали, голосом прерывистым пить попросим, ручонками трясущимися стакан примем. Что-что, а на зоне лицедействовать я научился. Там свои Станиславские режиссировали, любой зэк, если конечно не дубарь полный, и Гамлета изобразит, и Ленина, а хоть и Дзержинского. Давлатов вон «попкой» служил в конвойных войсках, но суть лагерной жизни схватил правильно. В Нью-Йорке его книги сегодня на ура идут.
— Яшник, Яшник, о чем вы задумались? Рассказывайте, не тяните время. Полковник в телевизоре авансы журналистам раздает, но работать то нам с вами.
— Воды дайте, в горле пересохло.
Ломал комедию часа четыре. И про Ханну-Бейлу рассказал, и про отель «Майский цветок». Про сэра Арчибальда с Лёпой. Конечно ресторан «Каспий» свой высветил. О Тольке Блинове упомянул и его детском ансамбле. Зубами от Изи Лифшица похвастался. Вобщем набросал информации выше головы. Пусть теперь сортируют, по полочкам раскладывают. На вопрос о брелке хитром так и рубанул, что мол человек я деловой, и в Штатах такой приборчик любой бизнесмен имеет. Дескать, копейки стоит. Плешивого кроме бытовых деталей финансовые проводки очень интересовали. Я ему настоящий ликбез устроил. Кто, как и чего контролирует, и какой срок за вольное обращение с налогами схлопотать можно. О письме Сократа пока ни слова сказано не было. Надо понимать, эта тема всплывёт во второй части Марлезонского балета.
Напоследок, дал мне плешивый босс две таблетки но-шпы и четыре пилюльки для снятия воспаления в почках. Добренький, по роли, господин. Ужинать отправили в камеру. Господским харчем гэбэшники делиться не захотели.
Спалось на удивление хорошо, болеть стало поменьше, только мочиться вставал раза четыре. Но крови в унитазе уже не было. И на том спасибо.
Сутки в камеру никто кроме охранника не заходил. Судки поменяет и молча удалится. На вопросы не отвечает, а мне, человеку общительному, экстраверту, это как серпом по яйцам. А к вечеру, так по времени выходило, зашли двое незнакомых и отвели раба Божьего в санчасть, или что-то вроде того.
В этом отсеке хмырь в очёчках заправляет. Встретил доброжелательно, халатик белый набросил.
— Нуте-с, нуте-с, Сергей Петрович, присаживайтесь. Или предпочитаете чтоб Вас называли мистер Яшник?
— Спасибо, насиделся уже. И зовите меня хоть горшком, только в печь не суйте. А чего меня на осмотр выдернули к ночи? Вроде, жалоб я не предъявлял. И по вашему уголовно-процессуальному кодексу сейчас зэку отдыхать полагается.
— Это не допрос. Да и Вы проходите по делу о террористическом акте как свидетель. Согласитесь — история достаточно странная. Некто заходит в павильончик с раритетами, проводит там полчаса, а через четыре минуты после его ухода раздаётся взрыв. Вся трихомудия вместе с владельцем взлетает на воздух. Двое убитых и шесть раненых. Это же ЧП в масштабах столицы.
— Я к данной катавасии не имею никакого отношения.
— Может быть, может быть, но в карманах вашей дублёнки обнаружен некий приборчик, излучающий коротковолновые импульсы. Настолько странный, что коллеги из милиции вынуждены были обратиться к экспертам научно-технического отдела службы безпеки.
Специально он проговорился? Не похоже. Борис Петрович не представлялся от какого ведомства работает. Значит что-то изменилось у них, раз выдали мне информацию.
— Да ещё и оказалось, что Вы американский гражданин.
Ага, видно посольство наше зашевелилось.
— А что, штатовское гражданство является отягощающим обстоятельством?
— Отнюдь, мы поставим в известность ваших дипломатов. Украина цивилизованная страна, если ещё не забыли. Но вот незадача, у Вас обнаружили редчайший экземпляр Библии семнадцатого века. Судя по декларации, которую заполняли в Борисполе, Вы её с собой через границу не ввозили. Да, кстати, мы беседуем уже десять минут а я не представился. Вениамин Робертович.
— Знаете ли, почтенный, меня беседа с вами не особенно интересует. Предпочтительнее был бы представитель посольства, а ещё лучше мой юрист. Такая процедура в цивилизованных странах предусмотрена, нет?
— Юридическая поддержка станет необходимой, если Вам предъявят конкретное обвинение. Мы же ещё знакомимся, беседуем почти дружески.
— Вениамин Робертович, я же не сегодняшний и даже не вчерашний. У меня за плечами большой опыт пребывания в зоне. Мои университеты начались в Лукьяновском СИЗО, а дипломирование прошло в солнечном Коми. Через сутки вы должны меня выпустить, если прокурор не подпишет санкцию на арест. Как ваша Служба относится к независимой прессе? Вроде бы, она существует не только в Америке, но и здесь. Не боитесь заиграться?
Яшник блефовал, кому он на фиг нужен, кроме своей команды. Но команда у него была серьёзная и для блефа имелись определённые основания. Просидев сутки после первого допроса, Серёга подготовил две линии поведения. Сейчас он выбрал агрессивную, умеренно агрессивную. Факт покупки раритетной библии ещё не являлся составом преступления. Хотя будучи продуктом украинского, в прошлом советского общества, прекрасно понимал, что был бы человек, а статья для него всегда найдётся. Даже такая несерьёзная, как скупка краденого. Козе понятно, что пугать будут терактом, стращать до невозможности. Сфабрикуют несколько косвенных улик. Но любой грамотный адвокат на суде разобьёт доказательную базу Службы вчистую. На дворе не тридцать седьмой год и одного самооговора недостаточно для вынесения смертного вердикта. Всё что происходит со мной надо рассматривать как приглашение к танцу. Вербовать станут, вербовать. Если это только не заказ.
Такая вот мысля пришла Яшнику в голову, пока Вениамин Робертович возился в углу кабинета с какой-то аппаратурой.
В современном бизнесе, да, впрочем, так было всегда, конкуренция смертельная. Можно не верить марксизму, но формулировка Маркса о прибыли, за которую капитал способен на самые страшные преступления, это аксиома — факт, не требующий доказательств. Хотя, сам Маркс тиснул данное утверждение у какого-то англичанина-экономиста.
Ресторанный бизнес это мелко, солярка — уже теплее. Всё таки шесть хранилищ, четырнадцать заправок в Нью-Йорке и Нью-Джерси. Но там концы спрятаны с помощью Натана, даже не спрятаны, обрублены начисто. Коммуникационный проект в Бразилии. Объём контракта в сотни миллионов долларов. А противостоят такие монстры со своими службами аналитического планирования, безопасности и силовыми подразделениями, что мало не покажется.
Возможен ли контакт транснациональной корпорации и украинской безпеки? Со всей Службой вряд ли. Это же не банановая республика. Кто-то из Натановых сподвижников, учеников ещё при силе. А это старая комитетская выучка, со своими понятиями чести и державности. Но вот с отдельно взятым руководителем структуры, деловое партнерство вполне реальная вещь. Если эта версия, до которой я дошел, истинная, то мне, грубо говоря, ****ец. В такой ситуации я не выстою. Дела…
Все-таки мы все, и нынешние, и бывшие, продукт советской эпохи, с двойным стандартом морали. А надо бы давно уже определиться и не маяться между Сциллой и Харибдой. Сказал же диктатор Франко: «Друзьям — всё, врагам — закон».
Иначе получается так, если подставили меня, то где порядочность общества, соблюдение прав человека?
Но я же не возмутился, когда Натан предложил в качестве мишени для мафии и федералов семейку Криссеров.
Хотя нет. У них оставалось пятьдесят процентов шансов на то, чтобы вести нормальный бизнес, а не химичить с горючкой. И окончательный выбор с «Балкан Петрол» сделали они сами. «Каждый выбирает для себя — «дьяволу молиться, иль пророку…»
— Вениамин Робертович, мне не ясна ваша роль. С большим начальником мы беседовали сутки тому назад. Вроде, расстались дружелюбно. Вы то тут при каких ролях в белом халате выступаете? Поноса у меня нет. Да и костолом ваш работал со мной в полсилы. Поясницу ломит, так оно и понятно от чего.
— Как вы справедливо заметили, я по медицинской части. Рефлексы проверить. Посмотреть язык, не обложен ли? А то знаете, живёт себе человек, жалоб особых не предъявляет. Вдруг бах — в обморок. Оказывается, язвенное кровотечение. Если вовремя не прооперируют, то возможен и летальный исход. Вы гражданин Америки, нам скандалы ни к чему.
Укладывается, ох как укладывается в последнюю версию этот медицинский осмотр. «Умер бедняга в больнице тюремной». И спроса ни с кого нет.
Не загоняй, Масть, себя в тупик. Это же только вариант, да ещё не прокачанный, свежий. А ты уперся в него, как раз иллюстрируешь «туннельное зрение». Работай свою линию поведения. И думай, думай. Безвыходных положений нет.
Яшник оглядел кабинет — казённая кушетка с инвентарным жестяным номерком на ножке, гинекологическое кресло. А это зачем? Манипуляционный столик накрытый салфеткой, штатив для переливания крови и кружка Эйсмарха, по народному клизма. Типичная санчасть, с характерным запахом дезинфекции. Правда в зоновском аналогичном учреждении хлоркой разило посильнее. На лепилу этот хмырь Робертович не очень смахивает. Глаза не те, холодные и пустые. Из них никаких положительных флюидов не дождаться. Спровоцирую-ка я хмыря. Посмотрю, как он на юмор отреагирует.
— Вы, доктор, знаете у меня на Брайтоне есть свой стоматолог. Когда я в прошлом году обратился к нему, он сделал снимок и говорит, что надо убирать зуб мудрости. Стоить это будет двести долларов и две минуты времени. Я естественно спрашиваю: За каждую минуту, мол, по сотне баксов? Изя отвечает, что если на то моя воля, может тянуть зуб хоть целый час.
— Это Вы к чему рассказываете?
Никакой реакции на смешную ситуацию. Он зашорен на своей задаче. Всё остальное для лепилы шелуха. Что ж, и это учтём.
— К тому, что на здоровье не жалуюсь и хочу спать. Мне делать тут нечего.
— Не скажите, а поговорить? Вы же не станете возражать против небольшого исследования. Так или иначе, я обязан провести его. Оденьте на себя эти датчики. Два на голову, по присоске на руки и ноги и вот сюда на живот. Давайте я зафиксирую резиновым бинтом.
— Это что-то вроде электрокардиограммы?
— Ну да, ну да. Ничего страшного
Робертович извлёк из кармана блестящий шарик на ручке:
— Зафиксируйте свой взгляд на одной точке.
Щелчок тумблера. По телу прошла теплая волна.
— Слушайте внимательно мой голос, только мой голос. Закройте веки. Дышите спокойно, ровно. Отгородитесь от всех негативных эмоций глухой стеной. Расслабьтесь. Ваши веки становятся очень тяжёлыми. Глаза закрываются. вы не в силах удержать свои веки. Чувство тяжести спускается вниз на руки и ноги. Дыхание ровное. Вы в абсолютном покое и слушаете только мой голос…
Попытайтесь поднять правую руку и у Вас ничего не получится. Всё Ваше тело подчиняется только моей воле. Вы погружаетесь в спасительный сон всё глубже и глубже. Все неприятности и волнения ушли прочь. Спать, спать, спать…
Не открывая глаз, погружаясь всё глубже в приятное состояние расслабления, отвечайте мне на вопросы. Вы слышите меня?
— Да, — приглушенно ответил Сергей.
— Вы ощущаете какую-нибудь боль, дискомфорт?
— Нет.
— Боль навсегда оставила Вас. Вы здоровы, абсолютно здоровы. Я Ваш друг искренний и надёжный. Вы верите мне?
— Да.
— Сейчас мы перенесёмся на морской берег. Легкий прибой шумит невдалеке, приятно греет закатное солнце. Воздух пропитан запахом моря. Вы чувствуете это?
Масть глубоко вдохнул носом знакомый запах водорослей, выброшенных на берег, солёной разогретой гальки и мяса, поджариваемого на углях. Родной и знакомый аромат Крымского побережья, настоянный веками на сердоликах Кара-дага, морской пене и пронзительно-чистом, звенящем воздухе Фороса. С лёгким привкусом горячего женского тела и цветущей магнолии.
* * *
Печать, украшавшая дверь шестьсот пятнадцатого номера, была весомой, с выдавленным четким трезубом в центре и невнятными буковками по кругу. Кравец даже потрогал её пальцем. Не исчезла блямба, не растворилась в воздухе.
Знакомая картина, сколько таких печатей оставил бывший мент в своей послеафганской жизни. Хмыкнул Кравец и медленно пошёл по коридору в апартаменты, которые они заняли сегодня утром с Грешемом. Паулу поселили рядышком, поскольку афроамериканка заявила, что мужское общество ей уже надоело за последние четверо суток. Ну, положим, не компания ей осторчетела, а храп двух мужиков. Убойной силы, нужно сказать, звуки. Саня за собой такой грех знал. Однажды, ещё в Афганистане, ребята, из офицерского состава роты, записали на магнитофон получасовую руладу своего командира. Магнитофон «Шарп», взятый накануне у духов, воспроизвел храп в стереофоническом варианте. Вагнеровские «Сумерки богов», по сравнению с услышанным, меркли безоговорочно. Колоратура же Грешема была настолько богата, что, по определению Паулы, могла использоваться как средство для пыток.
Кравец зашёл в свой номер, Грешем, с влажными после душа волосами, разбирал нехитрый багаж.
— Всё, можешь идти мыться. Новостей, я так понимаю, нет?
Саня молча кивнул, бросил на кровать пиджак, расстегнул молнию на брюках и жестом указал на уши. Грешем опустил утверждающе голову, дескать есть прослушка и двумя пальцами показал на глаза и потом на потолок. Надо понимать и приглядка тоже имеется.
Бывший майор разоблачился до трусов, одел резиновые шлепанцы:
— Халатов банных не выдали?
— Увы, только по два полотенца.
Саня, зайдя в ванную, увидел брошенные на пол махровые утиральники. Поднял, повесил на сушилку. Надо будет предупредить коллегу, что здесь бельё не меняют ежедневно. Сейчас бы поспать часика три-четыре, а потом со свежей головой принимать решение. С тем и пустил душ, шагнув под холодные струи. Мужественно подёргавшись под ледяным потоком секунд сорок, переключил на горячую воду. Привычка, приобретенная под влиянием отца ещё в подростковом возрасте, позволила последние лет двадцать обходиться без гриппа и сезонных простуд. Да и взбадривал контрастный душ не хуже чем кофе, или чай матэ, к которому он приохотился в Штатах.
Развиднелось, вроде, в голове. Официальным порядком действовать будет Паула. Пусть валят сегодня с Грешемом в посольство и попытаются выяснить, что же случилось с патроном? Я пойду другим путем, старым ментовским способом через свидетелей. Кто-то видел, что-то слышали. Не в пустом же пространстве обитал Яшник. Деньги, для материальной стимуляции, у нас, слава Богу, есть. И начинать необходимо здесь же, в отеле. Перво-наперво поговорить с горничными, дежурной по этажу, с администраторами рецепции. Заглянуть в книгу посетителей, которая с советских времен регистрирует, кто к кому пришёл и в какое время.
Хорошо бы добыть распечатку телефонных звонков. В отеле внутренний коммутатор. Значит, всё фиксируется. Информацию о звонках с мобильного шефа получу от Стафича. У него в фирме такие умники имеются, что отследят хоть в Нигерии, хоть в Киеве. Надо только дать команду.
И запрос этот сделаем через посольскую связь. Нечего местных следопытов снабжать записью планируемых действий. Судя по тому, как нас придержал Жопа, а, наверное, он не случайно проговорился о моём домашнем адресе, играют против Яшника серьёзные люди. Или менты, или Служба безпеки, причём на очень высоком уровне. Скорее второе, мы же американцы. А печать ментовская на двери номера наляпана для отвода глаз. Точь-в-точь, как отстреливает тепловые ловушки для ракет самолёт во время выполнения боевого манёвра. В Афгане таких феерверков насмотрелся вдоволь.
Задача в том, как донести мои соображения до компаньонов. Говорить нельзя, писать на листочках тоже подозрительно, разве что во время обеда в ресторане. Попросить у Паулы её ноутбук. Она всегда с собой носит и быстренько набрать текст. Это мысль. А говорить будем о погоде, о бытовых неудобствах и отсутствии банных халатов. Конечно, и о патроне необходимо упомянуть в общем тревожном аспекте, но не педалируя…
Постирал трусы, носки и футболку. Хорошо прополоскал, слегка отжал и развесил в ванной на веревке. После душа вроде как на свет народился. Вышел, Грешем уже «готов к труду и обороне».
— Пошли в ресторан?
— Сейчас, одену исподнее, чуть волосы просушу и можем двигать. Позвони пока Пауле.
— Мы разговаривали пять минут тому назад. Она уже на старте. Ждёт нас у себя. Алекс, возьми фен, он там в прихожей около зеркала.
— Твой что ли?
— Нет, местный, но китайский. Вот нация, со своим товаром по всему миру пролезла! Я ещё дома обратил внимание, что восемьдесят процентов ширпотреба, продающегося у нас, азиатского производства.
— Да, говно одноразовое, но, правда, и копейки стоит. Я в прошлую зиму купил тепловентилятор за пятнадцать долларов. Вот на эту сумму он и наработал. Ровно на три недели хватило. Благо, холода недолго держались.
Кравец оглядел себя в зеркало. Вид вполне приличный. Серый тонкий свитерок поверх рубашки, джинсы черные, не бросающиеся в глаза, высокие ботинки из мягкой кожи. Сейчас щеткой наведем на обувь глянец и вперед. Сбруи привычной, с пушкой под пиджаком, нет? Значит, всё прилично.
— Пошли, Грешем…
В ресторан спускались на лифте. Такие древние модели в Америке Паула встречала только в Бронксе, в кварталах дешёвых меблирашек, где проживала в основном цветная беднота. В зал зашли по очереди, впереди Паула, затем Грешем, Саня обеспечивал тылы. Статную длинноногую афроамериканку с длинными иссиня-черными волосами, распущенными по плечам, мужики местные провожали жадными взглядами. А один — явно кавказского происхождения, аж громко зацокал от восхищения.
Нашей бы барышне грудки побольше, скажем, пятого размера, цены бы ей не было. Но и так смотрелась она очень эффектно. Темно-синий брючный костюм, белоснежная рубашка с отложным воротником и стильный галстук вишневого цвета с синими полосками. Туфельки, на высоченном каблуке, завершали картинку идеальной бизнес-леди. Вопреки расхожему мнению о маленьком черном платье (придуманном парижанкой Коко Шанель) — пике элегантности, костюм Паулы кутюрного авторства не имел. Но смотрелся отнюдь не хуже.
Расположились в дальнем углу зала, откуда хорошо просматривался вход в ресторан, да и остальные столики тоже.
— А вот и контролёры появись, — Кравец легонько кивнул в сторону двери.
Два безликого вида мужичка, типичные командировочные с периферии, и вульгарноватая блондинка с ярко накрашенными губами и резким хрипловатым голосом. Устроилась эта троица через столик и принялись довольно оживлённо обсуждать меню. При этом ни одного прямого взгляда в сторону американцев Кравец не засёк. Не мотивировано для простой приезжей публики, не заметить нашу темнокожую красотку. Буд-то у них в Задрищенске по улицам сплошь и рядом такие экземпляры дефилируют. А вот сверточек, в газетку упакованный, что на краю стола ближе к нам лежит это в самый раз. Туда и приборчик для дистанционной прослушки можно устроить. Молодцы, продумали.
— Паула, дай ноутбук. Хочу расписание авиарейсов посмотреть на Варшаву.
Грешем передал раскрытый чемоданчик. Кравец быстро, как профессиональный пользователь, заработал с клавиатурой. Грешем, краем глаза поглядывал на набираемый текст, одобрительно прикрывая веки. Через три минуты Саня отодвинул по столу в сторону Паулы компьютер.
— Вот, посмотри, можно лететь и этим самолётом, получается почти на сто долларов дешевле. Афроамериканка внимательно взглянула на дисплей.
— Согласна с тобой Алекс, но ведь это рейс Украинской компании. Значит и самолёт менее надёжный? А впрочем, как вариант годится, — стерла отпечатанный текст.
— Мы ещё вернемся к данному вопросу через три-четыре дня.
Кравец не сомневался. Через час, другой, запрос о звонках патрона с мобильного телефона будет уже у Стафича. А тот проследит, через кого проходил роуминг и даст в посольство информацию. Паула договорится с кем-нибудь из клерков. Для неё это не проблема.
Изысками в ресторане не баловали. Еда демонстрировала ощутимые корни советского общепита. Борщ, достаточно постный, слегка отдавал прогорклым подсолнечным маслом. Котлета по-киевски явно вчерашняя, а кофе крупного помола, да ещё и индийский с выраженной кислинкой. Это не у Жопы трапезничать, где от разносолов стол ломился.
Официант, на сносном английском, объявил приговор: «Шестьдесят долларов».
Грешем расплатился, добавив пятёрку к счёту.
— Алекс, мы в посольство, а ты?
— Я поваляюсь в номере, отдохну. Должен же водила когда-нибудь побездельничать. Детективчик местный полистаю, вон в киоске на рецепции сколько их. С литературой здесь куда как легче стало. На любой вкус и в громадном количестве. Цензуры нет, закрытых тем тоже. Плоды демократии налицо.
В лифте объяснялись жестами. Саня изобразил троицу за соседним столом, Грешем согласительно покивал головой. Паула с любопытством изучала гримасничающих спутников, улыбнулась когда Кравец очень точно изобразил блондинку, надув щёки и выпятив губы.
Остальные специфические подробности, можно надеяться, Грешем ей расскажет на территории посольства.
Проводив друзей, Алекс для порядка повалялся минут сорок под мерный рокот телевизора, даже вздремнул слегка. Сбрызнул лицо одеколоном, с блочком жвачки и нераспечатанной пачкой «Питер Стивезант» — сигареты отменные, отправился охмурять дежурную по этажу.
Та, «дары данайцев» взяла с охотой. Жвачку для внучки, а сигареты для зятя. Как пояснила словоохотливая тётенька, на этаже она первые сутки, до этого работала кастеляншей на госдаче.
— Сами-то мы дымерские, после Чернобыля зять в Киев забрал. Он у меня водителем в цековском гараже состоял. Человек с положением. А Марью Петровну, что до меня работала дежурной, второго дня инсульт хватил, прямо на работе. Здесь такое делалось. Шпион оказывается в шестьсот пятнадцатом жил. Петровну в понятые пригласили во время обыска. Там ей и стало плохо. Переволновалась очень. Шутка ли, брильянты обнаружили у него в ванной, передатчик и ещё всякую амуницию. — Дежурная поджала губы, посмотрела на Кравца подозрительным взглядом.— А Вы из каких будете? Тот жилец тоже по-нашему хорошо говорил, а оказался вражиной.
— Свой я, свой. Русский, питерский.
— Ну да, морда у тебя кацапская на сто процентов.
— А что, Марья Петровна в больнице лежит?
— Не знаю я, как увезла скорая, девочки мне рассказывали, так, наверное, у себя оставили лечиться.
— Да, уважаемая, а где здесь таблетки от давления купить можно?
— Медпункт на втором этаже, там сестричка и укол сделает, и аппарат у неё есть. Аптечный киоск внизу в холле. Но он начнёт работать с четырёх часов дня. Я могу дать вам таблетку цитрамона, из своих запасов, — дежурная порылась в столе, извлекла затертую косметичку. — Вот есть ещё и спазмолгон. Возьмёте?
— Пожалуй, я в медпункт схожу, сначала определюсь с цифрами, а потом уже лечиться буду.
Зайдя в медпункт, Кравец измерил давление, пожаловавшись на головную боль. Поболтал пару минут с пожилой медсестрой, попутно выяснив, что дежурная таки оказалась права. Лежит Марья Петровна в неврологии скорой помощи. Речь вроде не пострадала, а вот правая нога не слушается. И ходить Петровна не может.
Потёршись в холле возле аптечного киоска, слава Богу, он действительно был закрыт, Саня переместился к рецепции. Полистал проспекты, узнал у администратора когда начинает работу сауна.
А что, можно сходить попариться.
Поинтересовался у Тамары Феликсовны, так, судя по бейджику, звалась администратор, где она завтра ужинает. Получив неопределённый ответ, пригласил в японский ресторан, который он опробовал ещё в прошлый приезд в Киев. Не отходя от кассы тут же разжился домашним телефоном, наговорив кучу комплиментов. Для закрепления знакомства вручил большую коробку конфет «Вечерний Киев», приобретенную в сувенирном киоске. Поудивлялся обилию мистической литературы в книжной лавочке, взял свежий детектив Марининой. В Штатах, когда появлялось свободное время, он с удовольствием читал фантазии на милицейскую тему. Изрядно веселился, когда находил ляпы у автора, совершенно нереальные в оперской коловерти. Но слог у писательницы был лёгкий и сюжеты нестандартные, за то и ценил её книжки.
Обменявшись с Тамарой улыбками, поднялся на лифте к себе на этаж. Дежурная, сидевшая в бытовке, махнула рукой, дескать свой. Ключи от номера Кравец не сдавал, поэтому прошел сразу в апартаменты. Дверь была полуоткрыта, а в замке торчала связка ключей, и из прихожей доносился звук работающего пылесоса. Ладненькая девушка в колпачке на голове, джинсиках и футболке навыпуск стояла в интересной позе, выпятив круглую попку, и шерудила под шкафом в прихожей. Кравец постучал по шкафу:
— Позвольте пройти.
Девица выпрямилась, убрала агрегат с дороги.
— Пробачтэ дядьку. Я зараз, мэни трошэчки залишилось.
Ах, как она красиво это произнесла, мелодично с лукавинкой. И личико хорошенькое. Хоть бери и кадри во время производственного процесса. Для начала подарю ей что-нибудь. Кравец порылся в сумке, вытащил тюбик помады:
— Прошу Вас, барышня. Это Елена Рубинштейн, самая продвинутая косметика в Штатах.
— Ой, я знаю. Мэни такуж подарував чоловик з пьятнадцатого номэру. Дуже добрый дядэчко. Ныякый вин нэ шпыгун.
— А как барышню звать—величать?
— Оксана.
— Оксаночка, а два дня тому назад ты работала?
— Ни, я працювала у нэдилю. Ций жах створювався бэз мэнэ, — Оксана приблизилась к Кравцу почти вплотную, — дивчата казалы що в нього в пляшци з пид горилкы булы диаманты захованы.
— Извини, не понял, что такое диаманты?
— Тю, дядэчко, на Вашэй мови — бриллианты. А можэ, брэшуть?
Ну, ну, откуда у патрона взялись камешки? Никогда эта тема не всплывала. Никто на фирме, кроме Натана, в алмазах не разбирался. Он и покупал в прошлом году к Рождеству у «Тиффани» подарки для Паулы и Кристины. Это был единственный раз, когда я что-то слышал о драгоценных камнях. Какая-то неувязка здесь есть. Не стал бы Яшник из-за таких пустяков подставляться. А вот подставить его могли запросто. Надо ехать в скорую помощь. Попытаться переговорить с Марьей Петровной.
— Спасибо Оксаночка, за мной должок. Ты как работаешь?
— Наступного разу у вивторок.
— Ага, значит вторник. Тогда до встречи.
В отделение неврологии Кравец не попал. Тихий час там был. Но зато выяснил и фамилию гостиничной дежурной и номер палаты. Передал две бутылки апельсинового сока, коробку швейцарского шоколада. Договорился с нянечкой на гардеробе, чтоб к шести вечера, когда будет разрешено посещать больных, она зарезервировала для него белый халат.
На такси добрался до американского посольства. На входе пришлось пройти через рамку контроля, как в аэропорту. Старший сержант морской пехоты, с резкими чертами лица, с красноватой кожей (явная примесь индейской крови) доброжелательно улыбнулся, не обнаружив ничего незаконного. По внутренней связи выяснил, где обитают Грешем с Паулой и направил Кравца на третий этаж. Там, очередной секьюрити, но уже в штатском, довел Саню в уютный холл с барной стойкой. Грешем потягивал вискарь, а афроамериканка работала с ноутбуком, надо понимать, присосавшись к посольской космической связи. Значит, сработала моя задумка и будет через какой-нибудь час-два для моего ума пища, а для ног работа.
— Кофе здесь наливают?
Грешем меланхолично указал стаканом в сторону стойки. Автомат зашелестел, помигал огоньками и выдал чашечку двойного эспрессо. Кравец присел рядом с Грешемом. Вкратце рассказал о своих скромных успехах. Упомянул о камешках. Грешем неопределенно пожал плечами.
— Всё может быть. Но мы никогда раньше не работали с алмазами. Даже косвенно не участвовали ни в каких проектах. Я бы знал об этом.
— Что от Стафича?
— Волнуется, переживает за шефа. Как только будет информация о звонках, сразу скинет на компьютер Пауле. Сказал, когда найдем мистера Яшника, чтоб передали — Бразилия, о'кей!
Паула оторвалась от компьютера, потянулась грациозно, как большая кошка. Все таки африканцы ближе к природе чем северяне. Вон какая наша компаньонка пластичная. И походка как у скаковой породистой лошадки. Залюбоваться можно. Это гены, такому всю жизнь можно учиться и без толку.
— Эй, копы дуйте сюда, для вас сообщение поступило.
Паула подключила ноутбук к небольшому принтеру. Через минутку Кравец держал в руках распечатку всех звонков на мобильный Яшника. И естественно исходящих тоже. В некоторых строчках стояло «не определено». Зато в большинстве указывались данные владельцев аппаратов и даже домашний адрес. Вот, отметил Саня, телефон Брониславы, знаем его; телефон Малеевых тоже известен. Остальные три десятка необходимо будет установить. Что ж, жить полегче стало.
Из посольства вышли все вместе. Кравец на минутку задержался у охранников — разжился газовым баллончиком. Уселись в джип, Саня за рулём, и поехали к больнице скорой помощи. По пути ссадил спутников у Бесарабки, договорились встретиться на Крещатике, у главпочтамта. Пусть погуляют американцы по центру, зайдут в магазины, приценятся, сувениры подберут. В конце концов, по легенде, мы вольные туристы. А через часик я их подхвачу. Поужинаем и отдыхать. Итак довольно много сделали за сегодня.
Марья Петровна находилась в достаточно адекватном состоянии. Коробка с шоколадом была ополовинена. И обёртки от конфет наблюдались на всех четырёх прикроватных тумбочках. Две тётеньки, ходячие, увидев посетителя вышли из палаты, старушка у стены откровенно храпела.
Кравец представился вымышленным именем, звание правда назвал своё — майор, издалека показал больной сине-жёлтую книжечку, приобретенную в подземном переходе за трёшник.
— Гражданка Пастушенко, расскажите подробно что происходило в шестьсот пятнадцатом номере?
Выслушав довольно сбивчивую речь больной, Кравец проверил как записалась на плёнку беседа. Уточнил ещё раз:
— Так бриллианты были найдены в бутылке с водой? А где она стояла, эта бутылка? Как выглядела?
По рассказу дежурной выходило так, что, вроде, чекушка из-под московской водки, таких уже в продаже нет лет десять, находилась в шкафчике ванной комнаты. Милиция зашла туда с понятыми, и один из служивых вытащил нестандартную пробочку, понюхал содержимое, взболтал и услышал какой-то стук о стенки сосуда. Воду перелили в пластик для экспертизы. А на дне чекушки лежали три прозрачных камушка. Позвали старшего и он сказал, что это бриллианты. Всё запротоколировали и дали расписаться понятым. А потом, когда уже обыск закончился, у неё закружилась голова и грохнулась Марья Петровна прямо в коридоре. Диагноз ей установили микроинсульт, да ещё плечо правое сильно ушибла. Но перелома нет.
Врачебные нюансы не очень волновали бывшего опера и он поспешил откланяться, тем более что час, отпущенный им на визит уже истёк.
— Поправляйтесь уважаемая, всего вам хорошего.
Спящая старушка продолжала похрапывать. Марья Петровна махнула рукой. Кравец в коридоре дружески кивнул двум тёткам сидящим на диванчике.
— По рабочим местам, дорогуши, и чтоб к завтрашнему дню были здоровы!
Тетки заулыбались. Вслед ему донеслось: «Какой симпатичный молодой человек».
Да, для их возрастной категории я ещё подросток. Осторожно вывел джип, который умудрились заставить со всех сторон разнокалиберными машинами, и выехал с территории больницы. Пересекая площадь Льва Толстого, обратил внимание на серый жигулёнок с заляпанным передним номером. Он уже дважды сегодня попадал в поле зрения. Таких жигулей в городе масса, но трещина на правой фаре залеплена черным скотчем, маленькая такая латка на стекле. Другой бы не обратил внимания. Другой, но не опер Кравец. Водят, гады, и водят нахально. Ну, а мне скрывать особо нечего. Заберу ребят и поедем ужинать в «Красное яблоко».
Грешем дожидался на углу возле почтамта. С трудом, нашёв место для парковки, Саня втиснул джип между синим «Вольво» и «Волгой».
— Паула сейчас подойдёт, — сказал Грешем. — Вот, смотри какую шляпу я отхватил.
Американец вертел в руках настоящий соломенный капелюх. В каких чумаки лет двести назад ездили за солью.
— В детстве, когда я гостил у тётки в Айдахо, у меня была такая же. Ты знаешь, одел и запахло летом, цветущей акацией и маисовым июньским полем, после дождя. И блинчики с яблочным джемом тёткины вспомнил.
— А вот и Паула. Хай мисс! Чем похвастаетесь?
— Выбрала две керамические куклы. Смотрите какая прелесть. У меня дома уже более сотни кукол из разных концов земного шара. Теперь будут ещё и украинские. Поехали, джентельмены, очень писать хочется. А в магазинах туалетов нет.
— Грешем, нас ведут. Вон тот серый жигулёнок. Через две машины за нами. Он прицепился к нам у посольства. Ты завтра утром осторожненько джип проверь, не всадили ли нам маячок.
— Слушаюсь, сэр!
— Я думаю, что мы сейчас отужинаем и двинемся отдыхать. Телевизор посмотрим, новости услышим. А спозаранку нанесём визит мисс Брониславе, это тётка бывшей жены патрона. Он её опекает и, судя по количеству телефонных звонков, общались последнюю неделю достаточно интенсивно.
— Мы о ней ничего не знаем. Может, будет разумнее, предварительно созвониться, — Грешем поправил капелюх, надетый поверх зимней шапочки.
— Позвоним утром из автомата в холле. Думаю, что наши телефоны в номере тоже на «кнопке». Мне бы понять, это рутинная слежка за иностранцами, или мы в оперативной разработке? Эх, не хватает нам нюансиков для обобщения картины.
— О чем вы, ребята?
— Паула, это о нашем девичьем. Тебе неинтересно. Кстати мы уже прибыли. Прошу, — Саня выскочил из машины, открыл дверцу со стороны Паулы, подал руку.
— Это ты перед завтрашним свиданием с администратором тренируешься, — подначил Грешем.
— А как же, любой орган без упражнения атрофируется. Давай, выползай побыстрее.
— Алекс, я думаю мы в разработке. Эти трое наружников за обедом в гостинице, плюс серая машина, прослушка в номере.
— Не факт, Грешем, не факт. Во времена Союза рутинная слежка проводилась в серьезных масштабах. Чего-чего, а в людях Комитет недостатка не испытывал. Посмотрим, я им завтра кое-какой сюрприз приготовил. Тест на вшивость. Но тут мне нужна твоя помощь.
— Только в рамках закона, идёт?
— А как же, Грешем, исключительно в рамках.
Ужинали скромно. Паула заказала бокал мартини, салат из морепродуктов и китайский зеленый чай «Чанг бай шен». Грешем взял телячий стейк, дабл виски, нарезку сыров и греческие маслины. Саня пожелал судака под соусом «Орли», сто грамм горилки с перцем, порцию сала с чесноком и солёный бочковой огурец.
Паула сморщила лицо в смешной гримассе:
— Алекс, ты за ужин употребил трехдневную норму калорий. Надо тебя срочно вывозить назад, а то через неделю нам прийдется платить за перевес в самолёте.
Кравец нарочито ответил по-русски:
— Не боись Паулинка, всё на говно переведём.
Паула улыбнулась недоуменно:
— Переведи, это идиома?
— Я сказал переведём.
— Да ну тебя к черту, паяц.
Последнюю фразу заглушил оркестр появившийся на эстраде. Квартет из четырёх пожилых лабухов играл в давно забытом стиле рег-тайм. И от мелодии его детства Сане стало спокойно и хорошо. Вещица окончилась виртуозным соло трубача. Залез он аж до «до» третьей октавы. Это Паула, разбиравшаяся в музыке, сообщила.
— Классный трубач, у нас в Штатах такого уровня исполнителей немного.
— Хорошую работу надо поощрять. Тем более, в обществе, строящем дико-олигархический капитализм.
Кравец поднялся, вытащил из бумажника зеленую десятку и потопал к эстраде. Пошептался с трубачем и, возвращаясь, услышал забойную «Когда святые маршируют».
— Ты знаешь, Алекс, в Новом Орлеане, когда умирает кто-нибудь из джазистов, за гробом вместе с родственниками идут оркестранты и играют обязательно эту вещь.
— Вот уж не предполагал, что это похоронный марш. У нас в школе в Забайкалье каждый вечер с танцульками начинался этой мелодией.
— Поэтому у вас жизнь в Советском Союзе и была похожа на вечные поминки, — меланхолично изрек Грешем.
— Без комментариев. Грешем, плати по счёту и пошли. Будем отсыпаться перед завтрашним подвигом.
В десятом часу вечера Киев практически замирал. Редкие тролейбусы, одинокий трамвай, прохожие, кучкующиеся стайками по два-три человека. А вот машинного половодья, такого как днем, не было. Нью-Йорк, Париж, Мадрид и даже Берлин, со своей ночной жизнью очень отличались от украинской столицы. Конечно зажигали и здесь. Работали рестораны, везли на хаты и в сауны девочек по вызову, крутилась рулетка в казино «Дежавю». Но одиночные островки разгульного веселья никак не избавляли город от налёта патриархальности, провинции. Каждый из троих думал об этом по своему, разными мыслеобразами, но вывод, который озвучил Кравец фразой Остапа— «Это не Рио-де-Жанейро» — пришелся всем по вкусу.
— Алекс, нас не пасут.
— Фил, ты опытный коп. Нафига нас водить по ночным улицам, когда есть конечный пункт — отель. Там нас и примут под опеку. Логично?
— Вобщем-то, да. Паула зайдешь к нам, или сразу отправишься спать?
— Побуду с вами, мне чего-то тоскливо. Да, ребята, вы можете смеяться, но я разговаривала сегодня со своей тёткой. Она знаменитая гадалка и немного ведьма. Мы были у неё с мистером Яшником перед отъездом. Ла-Тойя Мариба предупредила патрона о неприятностях. А сегодня прямо сказала: «Ищите волка-оборотня».
Грешем состроил серьёзную физиономию:
— Есть такая болезнь «ликантропия» — относится к психиатрии. Это когда больной считает, что может превращаться в волка. У нас в Квинсе, в сто семнадцатом участке был случай с одним из офицеров. Его потом в психушку упекли. Во время допроса чуть не загрыз до смерти арестованного. После этого нас всех психиатр тестами заколебал, а начальство заставило восьмичасовой практикум пройти.
— Ну и что ты из занятий вынес? — Саня аккуратно объехал зияющий посреди улицы канализационный люк.
— Такие случаи редки, но не единичны. Во Франции один парень Жиль Гарнье наводил ужас на жителей деревушек, занимался людоедством, насиловал женщин, отгрызал у детей гениталии. Его долго ловили, наконец схватили прямо на месте преступления и после пыток сожгли на костре.
— Грешем, когда это было.
— Да лет четыреста тому назад. Потом, профессор нам рассказывал, что в Германии и Румынии несколько таких случаев было, и в Сербии.
— «Homo homini lupus est» — задумчиво произнесла Паула.
— Это что значит? — в один голос спросили мужчины.
— «Человек человеку волк», латынь.
— Я ещё в Питере видел киношку «Американский оборотень в Лондоне». Страшилка хоть куда. Всё, приехали. — Кравец остановился у входа в отель.
— Я только запаркуюсь и догоню вас.
* * *
Накануне с обеда пуржило, завывало, а потом к ночи, вдруг всё стихло. Остался только зримый след непогоды — причудливые барханы, небрежно брошенные тут и там жёсткими ладонями северного ветра. Снег мягкий, пушистый, еще не утоптанный солнечными лучами — такой рисуют в мультиках аниматоры с времён Уолта Диснея, — покрывал всё видимое пространство.
Сосенки-подростки, в белых пелеринках, уверенно подступали к трассе, оставив в отдалении самодостаточных вековых родителей.
Скирко усмехнулся, найдя соответствующее сравнение, точь-в-точь как «плечевые» — молоденькие проститутки, на которых он насмотрелся в прошлую зиму по пути в Прагу.
Машину слегка занесло, когда, не снижая скорости, отвернули на вычищенный грейдер, ведущий к Одинцовой Пуще. И сразу ландшафт изменился. Пошёл березняк с редкими осинами по краям замерших проплешин. Там, под хрусткой коркой льда, дремала болотная топь. В летнее время — рай для водоплавающей живности. Сюда, на закрытую территорию, можно было приехать в апреле пострелять северного гуся, утку. К осени и своё местное пух-перо подрастало. Иногда привозил с охоты до двадцати тушек дичи. Собачка у Двоекульского отменная. Подранков разыскивала только так.
Густые серовато-желтые островки камыша, хитроумные петли заячьего следа на свежем снегу — Фландрия, да и только. Для полноты эффекта переноса в пространстве не хватало традиционных силуэтов ветряных мельниц. Эх, хорошо было в коварном зарубеже, не то слово, отменно!
Машина резко притормозила, все-таки шипованная резина это класс. Через дорогу уверенно, не торопясь протрусил секач, пудов на восемь. Сидящий за рулём Дидевич обернулся:
— Может врезать из табельного, Борис Петрович?.
Скирко отрицательно мотнул головой.
Перегаром несло от верного Лепореллы изрядно. Правильней будет — верная Лепорелла, у Цвейга это баба, служанка. Но где ж их, верных баб, наберешься? Работаем с тем материалом, что есть.
— Капитан, ты бы ограничил себя с горячительным. Спугнёшь фортуну выхлопом, как есть спугнёшь. Чем-то от тебя пхнёт, вроде боярышником?
— Обижаете, товарищ полковник. Ничего такого мы себе не позволяем. Вчера, как полагается, с ребятами спиртиком Ваши новые звездочки обмыли. После работы и то по малости, как говорится, в пол-горла. Лифт, зараза, сломался. А бежать наверх за добавкой никто не захотел. Нафига нас так глубоко под землю было упрятывать?
— Эх, Дидевич, нет в тебе ни широты мысли, ни полёта воображения. Служишь как серая мышь, живёшь сегодняшним днём. А историей иногда интересоваться необходимо.
Наше подземелье неоспоримый факт мудрости бывших руководителей партии и комитета. Все запасные командные пункты строились на стандартной глубине — сто один метр. Тогда за боевое дежурство кроме оклада шли ещё «подземные». За девяносто девять метров — шиш, а за сто один — двадцать пять процентов, как шахтёру. Плюс к выслуге капало, — Скирко откинулся на подголовник.
Вчера, когда психолог доложил ему информацию, выдернутую под гипнотическим воздействием у этого украинско-американского жидка, подумать пришлось основательно и глубоко.
Пароль для яшниковского компьютера мы и так бы вычислили. Не за сутки, так за неделю. Подумаешь — великая тайна номер соушел-секьюрити. А вот то, что от бессвязного послания маразмирующего диверсанта пахло серьёзными деньгами, это однозначно. Старая система с мелочью на заграничных счетах не баловалась. Там суммы миллионные крутились на государственном уровне. Геополитического масштаба…
Чехия состоялась на золоте Колчака. Свистнули легионеры из золотого эшелона пару вагонов и на тебе — независимая республика. А генералиссимус Франко, наоборот, победил, а задницу прикрыть было нечем. Золотой запас иберийцев уже находился к этому времени в Союзе. Так и прозябала страна до самой смерти Каудильо. Да и сейчас Испания не шикует, перебивается за счёт американских кредитов и арендной платы за военные базы на своей земле.
Без наработок, которые успел внести Яшник в ноутбук, хрен бы что вышло. Поди, идентифицируй эти иносказания, различных Портянко, Равилей, мосты, сейфы и змею. Голову сломать можно. Вроде всё просто, и деталюшечки самые обыденные но, картинку может сложить только тот, кто лично знал Сократа и антураж вокруг коллекционера-палаточника.
Отменная игрушка этот портативный компьютер. Имеет смысл объявить его трофеем. Личным трофеем, как и камушки. А протокол обыска откорректируем. Своя рука — владыка.
Очень интересная ситуация вырисовывается. Вроде бы второстепенный вопрос с Сократом, так семечки, а принёс вдруг стекляшки на шестьдесят тысяч баксов. Даже с самой жирной сделки с оружием Скирко получал десять-пятнадцать тысяч. Остальное уходило наверх. Так стоит ли корячиться и рисковать, когда в Париже вероятно хранятся несоизмеримые суммы. Решай, Борис Петрович, решай.
Про счета зарубежные, потерянные шестьдесят лет тому назад в предвоенной смуте; разорванные снарядом, бомбой, вместе с владельцем, озвученные кровавой пеной агентов, захваченных нацистами; нет-нет, да всплывали в Службе невнятные слухи. Да и бесконечные чистки аппарата НКВД и армейской разведки, продолжавшиеся ещё и после смерти Сталина, оставили массу белых пятен.
А ведь где-то оседали суммы за проданные картины Эрмитажа, яйца Фаберже, раритеты алмазного фонда?
Чекистов тогда убирали пачками. Два-три года послужил и в распыл. Насмотрелся у себя в архиве на тонны таких дел. В конце восьмидесятых проходило закрытое служебное сообщение о посмертной реабилитации почти двенадцати тысяч работников ОГПУ, НКВД, НКГБ. Во, народу постреляли!
А лепили статью пятьдесят восьмую при Артузове, Ягоде, Ежове и Берии в секунду. Интенсивный допрос, несколько суток спецобработки, и лоб зелёнкой мажут. Глубоко не копали, навешивали связь с Троцким, попутно приписывали контакты с польской «Двуйкой», румынской «Сигуранцей», либо французской «Сюрте». Кому-то наделяли «Абвер», или японский «Кэмпентай», это уж как карта выпала, и всё — «Двадцать пять лет, без права переписки».
Больше всего было материалов на польских агентов. Не любил Иосиф Пилсудского. В сорока километрах от Варшавы обломали Сталина осенью двадцатого года. Не простил самолюбивый будущий генсек поляков, не простил. И в тридцать девятом свой конфуз припомнил, когда с Гитлером дерибанил панов. И в сорок четвертом позволил утопить Варшавское восстание в крови, запретив нашим войскам сходу форсировать Вислу.
— Приехали, товарищ полковник, — Дидевич дважды нажал на клаксон.
Створки ворот отворились. Дежурный наряда взял под козырёк.
— К себе, или сначала в баньку? Трошечки отдохнём, перекусим, а потом и служить радостнее.
— Обойдёмся без баньки. Бутерброды домработница наготовила на целый взвод, а чаёк с лимоном завари. Рулюй прямо в подземелье.
Капитан глубоко вздохнул. Видно, надеялся поправить себя во время водных процедур.
— Ладно, причащу тебя из своих запасов. — Скирко достал из кармана плоскую серебряную фляжечку. Налил в колпачок, вмещавший ровно тридцать грамм, желтоватой ароматной жидкости.
— Это ром, подарок от наших бывших кубинских друзей. Они сейчас в Киеве под прикрытием медицинского центра трудятся. Якобы, лечат витилиго. Только санитары у них в звании лейтенантов. А так обставлено всё легально, даже и вылечивают кого-то. А ром отменный. Снимает похмельный синдром враз.
— Знаю я эту контору. Они американское посольство плотно пасут. Не поймешь, то ли продают информацию, то ли добывают?
— Одно не исключает другого. И не смотри на фляжку так жалостливо. Повторять не будем. Сначала работа.
— Я вот подумал, Борис Петрович, и пришёл к выводу, что тот, кто мало книжек читал, живёт легче, сомнения не мучают.
— Это ты к чему сказал?
— Давечи Вы меня с серой мышью сравнили. Мол, нет у Дидевича полёта мысли. Да не нужен он, этот полёт. Есть устав и приказы. Мне дед покойный всегда говаривал:«Чем выше взлетишь — тем больнее падать». Он один раз навернулся и всю жизнь помнил. — Дидевич ловко подвернул машину ко входу и продолжил: — Охрим Иванович перед войной у генерала Павлова в особом отделе служил, не бог весть какая шишка. Но, в августе сорок первого едва из под расстрела ушёл, кровью вину смывал в штрафном батальоне. А вины-то было с гулькин нос. Погорячился на допросе с перебежчиком с той стороны. А он возьми и откинься. А случилось это в ночь на двадцать второе июня. Кто ж думал, что война через пять часов начнется?
Знаем мы про твоего деда. История там не только со смертью перебежчика заварилась. Тот ещё фрукт Охрим Иванович был. Часики «Лонжин» золотые у немца конфисковал. А в часах шифровка серьёзная имелась. Наш этот немец был, завербованный. С двадцать седьмого года работал. А армейцы его и ухайдокали. Не дали даже пароль произнести. И отделался твой дед лёгкой кровью только потому, что серьёзные показания на своего генерала дал. Его потом вместе с командующим округа в распыл пустили.
Так что комментировать, капитан, мы тебя не будем. Не в коня корм. Служи по уставу. Другого не дано и не надо.
Цтирад долбаный пропал в своей Австрии. Обещал Витьку через пару дней отзвониться. Четыре уже прошло, а известий от Двоекульского нет. Сейчас бы, во время гона, прихватить словака на даче взятки и крути комбинации. Яшник поди уже созрел для вербовки. Но работать с ним будем сегодня по Хурумову. Пусть выкладывает всё, что о нём знает. В архиве нашем ничего нового не накопали. А россияне болт забили на СБУ, за людей не считают. На запросы по полгода отвечают. Но могут и вообще промолчать, если тема для них самих сладкая. Имелись преценденты. Как и наоборот!
В прошлом октябре москвичи бумажку прислали, с просьбой сообщить о боевиках-чеченцах, поправляющих в Крыму здоровье. До сих пор документ отлеживается в специальной папочке. Года через два дадим им неопределённый ответ. Муслимы у нас хорошо оружие покупают и платят вовремя. Зачем партнёров подводить?
— Дидевич, ты давай после чая организуй Рублевского для беседы. Мне понравилось как он с нашим подопечным работает.
— Слушаюсь, товарищ полковник.
Щеголеватый подтянутый майор Рублевский, пахнущий не очень дорогим одеколоном, являл собой полную противоположность коренастому длиннорукому капитану. Хорошо работает психолог, результативно, с выдумкой. Не верил я раньше в эти гипнозы, нейро-лингвистические шаманства и, как оказалось, напрасно. Надо будет приказать, чтоб подобрал Робертович для общего развития соответствующую литературу. Как-никак, служебный уровень у меня сегодня очень приличный. Ноблес оближ*.
— Присаживайтесь майор, как там наш арестант?
— Чувствует себя нормально. По анализам отклонений от стандартов не наблюдается. В камере активен, постоянно нагружает себя физически. он у меня на неполном раппорте.
— Это как понимать?
— По предварительному сценарию гипнотического сеанса Яшник должен абсолютно доверять мне, входить в последовательные стадии гипноза, то есть полностью освободить себя от напряжения. Прямые внушения — конкретные команды «спать», или «забыть» выполняются испытуемым отменно. В трансе — поверхностная беседа о посторонних вещах свободная. Всё, что не касается непосредственно личности Яшника, обсуждаемо. Я получил достаточно легко информацию о той части письма Сократа, которую расшифровал американец. Он с удовольствием рассказал, как вышел на пароль для банка — «Дамаск». Описал саблю, свои эмоции при контакте с данным предметом. Пересказал сюжеты детективов Райнова. Но, как только дело касается ролевых импульсов, — моих жестких требований выполнить предписанное именно сейчас, или через определённый временной промежуток, я натыкаюсь на жёсткий блок. Создаётся __________________________________
* положение обязывает (фр.)
впечатление, что Яшнику поставили абсолютную защиту. Такое может происходить, когда слуховой анализатор пациента очень точно и тонко настроен на интонации гипнотизёра, что приводит к отсеканию иных звуков, невосприимчивости к командам, произнесённым другим голосом.
При этом, в состоянии транса, он отрицает какие-либо предыдущие контакты с гипнотизёрами.
— Ну, и Ваши выводы, майор?
— Либо мы имеем дело с аномалией психики, что случается не так уж и редко. Или кто-то нашего Яшника запрограмировал на подкорковом уровне. Если это так, то вмешательство в деятельность его мозга может привести к необратимым явлениям. Например, к полной потере памяти, причём невосполнимой.
— Я так понимаю, что под гипнозом он никаких наших команд выполнять не будет?
— Да, товарищ полковник, именно так. Помните, когда мы с Дидевичем разрабатывали психологический портрет американа, я докладывал свои прогнозы. Теперь я уверен на все сто, что они подтвердились. Только убеждением, с мотивацией!
— Рублевский, Вы человек образованный, попробуйте подготовить свои соображения по поводу некоего фрагмента библии, — Скирко выложил на стол ксерокопию письма Сократа, отчеркнул красным фломастером строчку, — «Число периферии от моего земляка (четыре цифры после запятой) ищи в библии,
в седьмой книге Соломона». — Речь идёт о примитивном текстовом шифре. Поработайте над этим. Мне кажется, у Вас получится.
— Как быстро, Борис Петрович, Вам это нужно?
— «На вчера». Так, по-моему, говорят наши оперработники?
— Всё понял, разрешите идти?
— Идите.
А ведь я в команде. Он не просто принял у меня информацию. Скирко дал понять, что наши отношения вышли за рамки служебных. Ни вчера, ни сегодня не прозвучало пренебрежительное «Роб;ртович». И взгляд у новоиспечённого полковника теплее, человечнее стал, особенно когда он меня со своей гориллой Дидевичем сравнил. Усёк я это переферическим зрением. Следовательно, и коврижки, которые достанутся мне, теперь вкуснее будут. Но интересно, почему Сладенький к шифровальщикам не обратился?
А потому, что задание частное. Не на контору Скирко работает, на свой карман в данном случае. Вот эти знания мы себе в копилку и отложим на закрытый файл. Полковник прёт как танк, у него спина хорошо защищена. А мне необходимо для подстраховки задницу прикрыть. Пока наличиствует одна дискетка компромата. Поработаем, глядишь, и появятся новые. Вызову-ка я Яшника на обследование. Надо созвониться со Скирко. Если он сейчас с американом работать не собирается, то мотивация у меня прямая — рою землю по его приказу.
Рублевский поднялся из-за стола, набил прямую трубку хорошим табаком, предпочитал смесь египетского, турецкого, с добавкой лавровишни; пару раз пыхнул, затягиваясь набрал внутренний номер:
— Борис Петрович, я хочу поработать с объектом. Он Вам ближайшее время не понадобится? Нет? Тогда я его беру к себе.
Перезвонил на пятый этаж вертухаю:
— Американца ко мне.
Яшниковским сканером, взятым на час у ребят из техотдела за бутылку коньяка, Рублевский вчера проверил свои угодья. Кроме официального записывающего устройства над своим столом, нашёл ещё два в манипуляционном отсеке и в ординаторской. К удивлению майора, оказались в хозяйстве и свободные от прослушки территории. В санпропускнике, кладовой и предбаннике-ожидалке, где стояли два корявых стула времён МГБ.
В двери кабинета постучали уверенно, по хозяйски. Это точно долболом—прапорщик Сегеда. Его манера — стукнуть два раза и вваливаться, не дожидаясь ответа.
— Товарищ майор, задержанный доставлен.
— Хорошо, введите и можете быть свободны. Я отзвонюсь, когда надо будет забрать.
— Яшник, Вам табачный дым не мешает?
— Травитесь себе, коль Ваша воля.
— Сергей Петрович поделитесь соображениями, что могут означать данные строки? — Рублевский подвинул ксерокс с жирной красной чертой.
— Не имею понятия. Я в теологии совершенно не компетентен.
— Хурумов ведь осетин? Православный?
— Отец осетин, а мать гречанка. А кем он себя ощущал? — Нормальным добрым человеком. Не очень здоровым физически, но с абсолютно светлой душой и ясным разумом.
— Он не говорил Вам никогда о своих родственниках, земляках-математиках?
— Такого не припомню.
— Вы бывали у него в доме? Расскажите подробно об атмосфере, обстановке, коллекциях, книгах. Как питался, употреблял ли свинину?
— Вениамин Робертович! Я хотел бы принять душ. Мыться фрагментарно в камере невозможно. А я третьи сутки не менял бельё. И разит от меня как от пса.
— Давайте мухи отдельно, котлеты отдельно. Вы ответите на вопросы, а потом я предоставлю возможность заняться собой.
Ну вот и вторая часть Марлезонского балета. Личность Хурумова вышла на первый план. Что-то лепила сегодня добренький и со своими приговорками гипнотическими в душу не лезет. А что насчет воспоминаний юности, это мы ему наговорим. С деталями, архитектурой пункта приёма стеклотары, чертёж домика на Борщаговке нарисуем, коллекцию распишем. И мне приятно Сократа вспомнить, и знания эти никому уже навредить не смогут. Да и что он из них вытянет? Не придерживался Хурумов никаких религиозных обрядов и библии в доме я ни разу не видел, как впрочем, и корана, и торы.
Судя по достаткам малеевской вдовы, Служба окладами своих не балует. А что если попытаться договориться с Робертовичем. Предложить ему для начала тысяч пятьдесят долларов. Ему, как медику, легче меня из этого логова вытянуть. Здесь же всего-навсего санчасть, а не специализированное отделение. Иммитировать острую сосудистую недостаточность, приступ холецистита, да мало ли чего ещё можно придумать.
Раздобыть бы кусочек химического карандаша. Есть приличный вариант. На зоне Гриша Болт как-то симулировал острый уретрит. Кусочек грифеля ввел в канал, такой гной зелёный у него капал с конца! Любой венеролог сходу, без анализа, гонорею поставит. У старых сидельцев целая устная энциклопедия существует, как закосить в санчасть от работы.
Запись наших разговоров надо полагать ведётся. А если предложение написать на бумажке. Вот тут на чертёжике дома и проставить цифру. Клюнет лепила, или нет?
Ну ка, Масть, прокачай доктора, как учил тебя Натан.
Лицо продолговатое, европейское. Нос нервический, тонкий хрящеватый. Крылья носа приподняты, активно участвуют в мимических движениях. Гордец, значит, и вспыльчив.
Глаза карие, небольшие, глубоко посажены, а что из этого следует? — Скрытен наш субъект.
Цвет кожи желтоватый из-за избытка желчи, под глазами синие круги. А ведь это мне знакомо. Гложет доктора язвочка, как ни дави её волевым импульсом, а нет-нет да и замкнёт под ложечкой боль ноющая.
Губы тонкие, постоянно в игре. В углах рта слегка намечены истерические складки. Ах какие у нас амбиции, да ещё и неудовлетворённые!
Внешне вроде бы спокоен, но угадывается, угадывается внутреннее напряжение. Постоянно в роли, вот он я — хороший, умный и всем необходим.
Эгоист. Пуп земли для него он сам. Для любой команды это слабое звено. Недополучил от жизни славы, денег, здоровья, да и, пожалуй, женского внимания.
Решено. Играем Робертовича по полной программе. В реализации амбиций поможем — определим доктору лидерскую роль. И цифру я сразу подобрал правильную. Вон воротничок на рубашке потерт и манжетики посеклись от бесконечных стирок. Хотя, опрятен и пахуч в меру.
Полтинник зелени для психолога сокрушительная сумма. Будет и снег лопатить и землю грызть до упора…
Чего мне здесь высиживать, ждать пока ребята мои раскопают всё дерьмо? А это может быть месяц, или поболее. Упрятали меня надёжно. И я, так понимаю, без всяких документальных проводок. Четыре дня прошло, а никакого движения в моей судьбе не наметилось. Обвинения не предъявили, адвоката не дали и даже постановления прокурорского на арест не показали. Умыкнули натихаря, в лучших традициях чекистов. Нет человека — нет проблемы. Так что в реалии, на сегодняшний день, я существую только для своей команды и чуть-чуть для посольства. Обратится посол в МИД украинский, оттуда запрос перешлют в МВД. Те ответят через три недели, что приняты меры к розыску. Тут не только месяц, а и полгода может набраться. Решено, пишем оферту эскулапу.
— Ну вот и всё, Вениамин Робертович, я ответил на ваши вопросы.
— Пройдите в душевую, полчаса от моих щедрот у вас есть.
Вертит чертежик в руках. Посмотрел на меня, осознал цифру. Ничего не сказал, бумажку скомкал и поджег в пепельнице. Решай Робертович. Сейчас и твоя судьба, с немалыми для Украины деньгами, и моя планида в твоих холёных ручках. Взвешивай, пробивай ситуацию. А я пошёл мыться.
Сумма, предложенная Яшником, была достаточно большой. За такие деньги можно классную квартиру купить, обставить и ещё на машину останется. Как раз мой будущий оклад за тридцать лет. И не надо служить бобиком, на задних лапках вытанцовывая перед всяким ничтожеством. А главное всё сразу. В честности бизнесмена майор почему-то не сомневался. Изучил сию личность вдоль и поперёк ещё тогда, при первом задании Скирко. Да и фактор личного общения со счетов сбрасывать не следует. Глянулся Яшник Рублевскому.
Хорошо что душевую я догадался проверить. Там можно будет и поговорить.
Выбил трубку, почистил мундштук ёршиком и вновь зарядил табачной смесью. Тридцать минут у меня есть. Приглашение к танцу мы примем, детали обдумаем на досуге, а сейчас поразмыслим над шифровкой. Указание конкретное есть на седьмую книгу царя Соломона. Экземпляр раритетный, конфискованный у Яшника, пока Скирко не потребовал назад. Вот и используем библию по назначению.
С первого захода никакого откровения от Соломона не последовало. При поверхностном прочтении все показалось сплошной мурой. Прямо как при изучении классиков марксизма-ленинизма, где конкретные рассуждения привязаны к текущему моменту. А от того момента, времени сколько прошло, и как истину привязать к сегодняшнему дню — неизвестно. Надо садиться и читать внимательно, анализировать иносказания, включать ассоциативное мышление.
Сколько на часах набежало? Минут двадцать, значит пора с Яшником диалог продолжать. А если попробовать поторговаться, поднять сумму?
Тугие, полновесные клубы пара вырывались из полуоткрытой двери санузла. Душ работал на полную мощность, а под горячими струями крутилось, вскрикивая по-молодецки, розовое человеческое тело. В метре от унитаза, на трубе горячей воды были вывешены на просушку футболка, трусы и носки, успешно впитывающие конденсат.
Дурное дело, до завтрашнего дня не высохнут — отметил про себя Рублевский.
— Мистер Яшник, убавьте газу, прикрутите душ.
— С превеликим удовольствием, — ответил весело Сергей, шлёпая босыми ногами по кафельной голубой плитке. — Я тут вашим шампунем воспользовался, это ничего?
— Нормально. Здесь нет прослушки, поэтому мы можем поговорить откровенно, но не более пяти минут.
— Думается, нам хватит этого времени.
— Что означает цифра, которую Вы написали?
— Это цена моей свободы.
— Не слишком ли мало? Ведь Вы осознаёте степень моего риска? А потом, где и как я смогу получить деньги?
— Сумма реальная для Украины и офицера вашего уровня. Я бы сказал, что слегка завышена. Вы ведь долларов двести получаете?
Если бы, подумал Рублевский;
— Ну, положим.
— Вот из этой цифры и будем исходить. Счёта у Вас конечно нет, значит нал, и нал в «президентах».
Увидев недоумённое лицо майора пояснил:
— Долларами, я бы не советовал местную валюту. Хотя, Вам решать. Теперь о порядке получения. Если Вы согласны мне помочь?
Рублевский молча кивнул, поглядел на часы:
— У нас одна минута.
«У нас» — это он хорошо сказал!
— Понял, понял. Завтра подберите место, где бы нас не слушали. Душевая тоже сгодится. Я расскажу где и как Вы получите первую часть, аванс. Тогда и обсудим возможности ухода из ваших пещер Лехтвейса.
Вернулись в кабинет доктора оба в хорошем настроении. Вроде, и обоюдный контакт получился перспективный, а Яшник ещё и вымылся в удовольствие. Правда, пришлось влажное бельё на себя одеть. Но ничего, в камере досушим. Обогревали здесь прилично. Строили подземелье, видно, ещё при советской власти и на века. По крайней мере, потёков сырости нигде не просматривалось, а система вентиляции работала безукоризненно.
Напоследок доктор, задав пару общих вопросов, уточнил — были ли у Сократа женщины?
А ведь действительно, нет у меня по этой линии никаких сведений. Не возникала как-то женская тема в наших разговорах. Да оно и понятно, я пацаном был, а Хурумов казался мне глубоким стариком. Об оружии, орденах и коврах мы говорили часами. О маме говорили уважительно. Как-то Толику Портянко, непочтительно отозвавшемуся о своей паханше, Сократ влепил затрещину, а потом мораль читал полчаса.
— Нет, не припомню что-то никаких женщин рядом с ним.
Отправив Сергея в камеру, Рублевский попытался сосредоточиться на библейских текстах. Но получалось плохо. Перед глазами стояла цифра, небрежно обозначенная Яшником. Его свобода — это и моя. Можно сказать подарок судьбы. Вряд ли второй раз в жизни что-нибудь аналогичное выпадет. К завтрашнему дню я должен подготовить версию. И подготовить так, чтоб всё связалось. Скирко наверняка по факту исчезновения американца устроит негласное расследование. Официально конечно волну гнать не будет, не тот случай. Но у него возможностей хватит и частным порядком всё простучать. Тот же Дидевич — гнида та ещё, нос свой засунет во все дыры.
Ничего, время ещё есть, поразмышляю как американа вытянуть и самому не засветиться.
Земляки Хурумовские из Садона. Это Кавказ, Осетия. А чего я зациклился на горцах: мать-то у Сократа гречанка и имя палаточнику дали греческое. Вот тут интереснее — Архимед, Пифогор. Посмотрим в компьютере этих деятелей. Есть Пифагор, разработал теорию чисел, занимался нумерологией — гаданием по числам. Этого земляка Сократ наверное и имел в виду.
Рублевский глянул на часы — ого, четвертый час уже ковыряюсь!
Вернёмся опять к нашему царю. Философично, познавательно, но цифр нет нигде, разве что… «И сделал литое море — от края его до края его десять локтей, — совсем круглое, вышиною в пять локтей, и шнурок в тридцать локтей обнимал его кругом». Что ж это получается — локоть это мера длины, а нам указывают на соотношение диаметра к длине окружности. А это число «Пи», число периферии, так его охарактеризовал Пифагор.
Ай да приёмщик бутылок, хитромудрый шифровальщик! А впрочем, что здесь удивительного, в разведке с дохристианских времён уже прослеживается дифференциация агентуры.
«Семь военных канонов» Суньдзы — настольная книга всех рыцарей «плаща и кинжала» последние две тысячи лет. Кто-то должен был войти в категорию мёртвых (невозвратимых) шпионов, для передачи ложных сведений врагу. Другие собирали и анализировали информацию, с тем, чтобы отправить её своему военноначальнику. А среди таких, бестолковых не держали. Не во времена Суньдзы, ни при Сталине.
Что там в письме? — Число периферии до четвертого знака, не вопрос. Математики всего мира давно уже соревнуются в вычислении всё новых цифр этой бесконечной дроби. Ещё семь лет назад компьютерщики НАСА выдали число «Пи» с двадцатидевятимиллионным рядом после запятой. Но нам столько не требуется.
Справочку сейчас для Скирко подготовим, пусть порадуется, козёл самонадеянный. Авось и от щедрот своих выпишет в приказе премию, гривен в двадцать. И отдыхать, расслабиться. А потом мозговой штурм. Пятьдесят тысяч это нормально. Даже очень нормально!
* * *
Кравец стоял посередине спальни, обмотав чресла огромной махровой простынёй, конец которой перекинул через плечо, на манер римского патриция. Литая массивная фигура, с рельефно обозначенными мышцами живота и рук — типичный центурион из добротной голливудской фильмушки. Вот только наколка на левом плече — парашют и три буковки «ВДВ» не соответствовали киношному образу.
Так что, если не считать татуировку, сцена «Последний день Помпеи» была ещё та. Правда в современном прочтении.
В двух шагах, на раскрытом диване «Алеко», ничком, в ворохе простыней, талантливо иммитировала агонию, затраханная вусмерть, администраторша из гостиницы, которая часов шесть тому назад официально называлась Селевончук Тамара Феликсовна, и была тридцати двух лет отроду, разведенной, а судя по профессии и отчеству, происходила, как минимум, из третьего поколения чекистского рода. Ибо, никакой нормальный советский обыватель своего сына в честь рыцаря Лубянки называть бы не стал.
Мурлыкая под нос песенку из далёкого питерского детства:
Два пупсика гуляли в Таврическом саду.
Штанишки потеряли в двенадцатом часу.
Какой-то страшный дядя
Штанишки подобрал.
А пупсики смеются — украл, украл, украл!
Кравец медленно размышлял о том, что ему делать дальше. Подрыхать ещё часик, или двигаться в гостиницу?
Таких дурацких песенок у Сани было много, про Маруську Климову со своей несчастной любовью; про Суэцкий канал, где бились в ритме вальска арабы с евреями. В общем, на каждый настрой души находилась соответствующая мелодия со словами. Куплеты же про пупсиков свидетельствовали об общей удовлетворённости «всей организмы».
С дивана донёсся протяжный сладкий стон и женское тело, надо сказать достаточно роскошное, содрогнулось в очередной оргастической конвульсии. Из-под копны светлых мелированных волос выглянуло скуластое личико с распухшими губами.
— Саша, принеси сок, ананасный. Он на кухне в дверце холодильника.
Кравец обернулся, на него томно смотрели влажные карие глаза барышни, совершенно без признаков мысли.
Читал он в серьёзной американской прессе об исследованиях сексологов, которые экспериментально установили, что все зоны мозга во время женского оргазма отключаются, кроме мозжечка и центра наслаждения. Поэтому глупееют бабы от добротного траха, царапаются, визжат, а потом ещё часа полтора ничего не соображают. Любую информацию из них качай, тормозов в данный момент нет
Не без того, чтоб воспользоваться ситуацией, провёл ночь бывший мент. Феликсовна неожиданно оказалась барышней жадной к постельным усладам. Но работала исключительно на себя. Есть такая порода женщин, абсолютные эгоистки в постели. Не сечёт, что секс в высшем понимании — это радость на двоих. И, в первую очередь, умная фемина должна заботиться о том, чтоб было классно её партнеру.
— Александр, ну где же сок?
— Иду, иду.
Притащил пак в спальню, вскрыл и налил в высокий стакан.
— Лёд добавить?
— Нет спасибо, и так холодный.
Саня сделал несколько упражнений, потягивала правая нога, чуть ныла к перемене погоды. После ранения в Афгане несколько лет всё хорошо было. А вот последние годы стал ощущать дискомфорт. Совсем, как отец, тот к старости метеопрогноз выстраивал гораздо точнее, чем служба погоды.
К сороковнику дело идёт, не то чтобы с ярмарки, но где-то, вот-вот и покатятся годы под уклон.
Вытянул из стопки книг на тумбочке яркую, с глянцевой обложкой. Полистал — стихи, рассказы; автор незнакомый. Случайно уткнулся в абзац:
«Тугие челюсти открыв,
Пирует плотью тех,
Кого сперва лишила сил,
Повергнув в плотский грех».
Глянул на сноску — Готфрид Саксонский, двенадцатый век, трактат «О подобии неразумных тварей характерам людским». Эк этого Готфрида бабы достали.
— Тома, чё за книжечка?
— Подарил один писатель, он у нас в гостинице жил. Там, на первой странице подписал — «На память». Очень хороший сборник о любви, иногда перечитываю. Но ты ничего не подумай такого. У нас с писателем отношения были только в служебных рамках. — Тамара потянулась, красиво оттопырила попку.
Ухоженная барышня, тело упругое, сбитое и намёка нет на новомодный нынче целюлит. Волосики на лобке коротко стриженные, блондинистую породу выдают. Кравец усмехнулся, вспомнив любимую приговорку шефа: «Можно до бесконечности наблюдать две вещи — огонь и как паркуется блондинка».
Саня налил в стакан сок, выпил, крякнул, как после доброй стопки водки, протрубил под нос армейский сигнал сбора. Полотенце полетело на кресло. Мурлыкая очередную дурацкую песенку: «Кончен, кончен день забав. Стреляй мой маленький зуав», натянул трусы, футболку. Минуты две разыскивал носок, очутившийся почему-то под диваном.
И не день у меня был забав, а ночь, но это значения не имеет. Главное что толк есть.
Ничего не даст журнал регистрации посетителей гостиницы. Не вносили туда данные про интересную личность, описанную Тамарой — пана Двоекульского. Поскольку, мельтешил депутат в отеле почти ежедневно, и постовой у лифта пропускал его, как давно знакомого.
В тот день, когда исчез Яшник, депутат появился не один. Сопровождала его женщина лет тридцати двух, ну может чуть поболее. Но не эскортница и не проститутка. Этих Тамара вычисляла сходу. Рослая, пальто кожаное, подбито норкой, не Греция и не Турция, фирма. Сапоги на двенадцатисантиметровой шпильке, долларов на триста тянут. Бизнес-леди, в общем. Она в холле минут пятнадцать сидела в кресле, выкурила три дамских сигареты «Могe». Не нервничала, просто скучала. К мужикам не приценивалась. Один попытался к ней подъехать, но ретировался очень быстро, поскольку леди, его откровенно проигнорировала.
Вот такие пироги с котятами получились из лёгкого любовного флирта бывшего мента. Продумывая все факты, озвученные Тамарой в минуты любовного экстаза, Кравец ещё раз убедился, что конечно на Службу администратор работала, в наблюдательности ей не откажешь. Какие-то треннинги проходила, но в ситуации с Яшником была явно не при делах. Это бы выплыло, не так, так этак — в малейших нюансах, детальках, либо в преднамеренном уходе Феликсовны от темы. Не при делах, но очень помогла.
— Сашенька, а хочешь я тебе сына рожу?
Опа, вот оно искомое, бабское, обозначилось. И что тут ответить, когда после первого перепихона тебе в лоб запуливают конкретное предложение?
— Ты извини, Тамара, не ко времени твоя оферта. Мне друга надо из дерьма вытаскивать.
Нарочно назвал патрона другом. Так, для чужих, весомее звучит. Хотя, если разобраться, в их отношениях с Яшником деловых моментов и дружбы было пятьдесят на пятьдесят.
Да и не подарок барышня в постели, одеяло тянет в плотской любви на себя Феликсовна изрядно. «Жена, да прилепится к мужу своему» — это не про неё.
— Не последний день видимся, Томочка, ещё успеем обсудить твоё предложение. Такси-то по телефону вызвать реально?
— Саша, может останешься, я сегодня выходная. Обед сварю. Ты украинский борщ с пампушками чесночными любишь?
— Всё, родная, умерла, так умерла. Как звонить, чтоб машину подогнали?
Через пятнадцать минут Кравец стоял у киоска горсправки. Слава Богу, такая услуга сохранилась с советских времен. За смешную цену — в один доллар и полчаса ожидания, получил зелёный листик с адресом по Воздухофлотскому проспекту и телефоном домашним. Жаль что без фотографии. Но ничего, вычислим болезного. Вычислим и расспросим, как умеем. И споёт нам Виктор Янович много разнообразных и интересных песен.
И тут же внутренний голос остудил эмоции бывшего мента. А ведь для пения эстрада нужна, оркестр сопровождающий. Где-то Двоекульского ломать надо, не дома же, или на работе задавать ему вопросы. И наружку, которая выпасает нас, требуется временно отстранить. Вчера они меня потеряли перед свиданием с барышней. Сейчас, наверное, все глаза перед гостиницей проглядели. Поэтому, зайдем в кондитерский, тортик «Киевский» возьмём и домой, к ребятам, тоже небось соскучились. Может и они что-нибудь надыбали.
Жигулёнок с латаной фарой пристроился под аркой, чуть сбоку от гостиницы. В салоне чётко просматривался один мужик, напарник, следовательно, торчит в холле. Так и есть. Читает газетку, а под ногами грязные разводы от талого снега. Знать недавно уселся. Здороваться, ручкаться и обниматься не будем. Проигнорируем откровенно. Пусть считает топтун себя «инкогнитой».
Грешема в номере не было, но из туалета доносились убедительные звуки сливаемого унитаза. Минут через десять объявился, не запылился. одетый ещё по-домашнему.
— Алекс, ты в клозет не ходи, у них тут освежителя воздуха нет. А дух там стоит тяжелый, даже для меня. Новости есть?
— Вот тортик «Киевский» прикупил, по свободе почаевничаем. А где Паула?
— У себя в номере работает. Вчера вечером Стафич звонил, проблемку обозначил.
— Здесь или дома?
— Дома, дома. Ничего серьёзного, хочет поменять менеджера проекта, но требуется мнение Паулы. Вот она ему свои соображения готовит.
Черт, навонял Грешем как скунс в марте. Сортир единственное место, где прослушки нет, в номере не поговоришь. А поделиться сведениями необходимо и решение принимать одному негоже. Старший в группе Фил, значит благословение от него получать надобно.
— Пойдём что ли, помешаем?
— Нет, просила в течении часа её не беспокоить. Так что потерпи. Всё равно нам в посольство на два часа ехать.
— Грешем я подрыхну, а ты повесь табличку на дверь, чтоб никакая горничная не приперлась сюда с пылесосом.
Саня разделся, сложил аккуратно брюки и свитер и, ныряя под одеяло, обронил высокопарным тоном: «Лёд тронулся, господа присяжные заседатели».
Фил недоумённо пожал плечами и двинулся к окну, взламывать заклеенную навечно форточку. В номере ощутимо пованивало. А фраза, сказанная Кравцом, ему ни о чём не говорила. Как, впрочем, и дежурному оператору Службы, осуществлявшему прослушку и визуальный контроль номера через микрокамеру, установленную в люстре.
Поели на скорую руку в гостиничном ресторане. Грешем заказал рисовую кашу и много зеленого чая, объяснив, что от местной пищи у него в животе второй день идёт революция. Саня навернул тарелку борща с пампушками (где там Тамара Феликсовна?). Паула ограничилась овощным салатом и яйцом всмятку.
Родной внедорожник стоял в ряду разномастных машин, под открытым небом. Слегка присыпанный снегом, он ничем не выделялся среди своих собратьев. Вот только отпечатанные следы на покрывшей асфальт пороше, крупного, мужского размера ботинок, неожиданно обнаружились. Тянулись они от ограды, с проломленной секцией, к машине и обратно. Не очень свежие, поскольку кромки вдавлений уже слегка оплыли. Часов восемь назад кто-то шастал, отметил про себя Кравец.
— Грешем, проверь нашего Россинанта на предмет сюрпризов.
— Уже, — ответил тот, возясь в кармане. — Бипер всадили, теперь будут контролировать наше передвижение не только визуально. На запаску прикрепили.
— Под задницей ничего нет?
— Нет, не просматривается.
— Ну уже хорошо. А куда мы поедем, так это не военная тайна. Вперёд ребята. Кто за руль?
— Можно мне, — попросила Паула. — Хочу сегодня полихачить. Настроение у меня боевое. Только что поспорила со Стафичем, необходимо избыток адреналина сжечь. Нет возражений?
Мужики дружно закивали головами.
В посольстве Кравцу пришлось выполнить церемонию разоружения — отдать на контроле морпехам ихний же баллончик. Поднявшись в бар, Грешем и Саня расположились у стойки, а Паула отлучилась в офис спецсвязи. Поскольку обсуждать новости, добытые на сексуальном фронте бывшим ментом, решили втроём, Грешем взял у бармена кипу американских газет и погрузился в чтение. Саня смотрел телетрансляцию местных событий в полглаза, подрёмывая в кресле. Отвык он, однако, от такой интенсивной жизни. Разленился в тепличных брайтоновских условиях. Это в Афгане каждый прожитый день засчитывался за два. В Штатах может раз неделю, или два, приходилось слегка покрутиться. Да и проблемы там возникали мелочные — стекло разбитое в пьяном угаре, счёт неоплаченный за ужин — районным сумасшедшим Мотей Цадкесом. Зуб, сломанный Сэром Арчибальдом, это когда ему в банан гвоздь засунули. А ведь вычислил тогда придурка, наркоман, причём коренной американец. Фарид с Майклом ему морду втихаря начистили. Год уже на Брайтоне не появляется.
В телевизоре пошла клиповая заставка. Звучала моцартовская «Маленькая ночная серенада» в джазовой обработке с солирующей скрипкой.
— Грешем, смотри, Ванесса Мэй!
Такая маленькая хрупкая китаянка — ей бы на рынке пуховиками торговать… А она на скрипочке лабает!
Фил оторвался от газеты, меланхолично глянул на Алекса и ничего не ответил.
К Броне мы, наверное, не поедем сегодня, незачем. Кроме охов и ахов от старушки проку никакого не будет. Что она нам в судьбе патрона прояснить может. Позвонить позвоним, может потом заскочим. Сейчас надо работать по горячим следам депутата. Он вероятно последний, кто общался с Яшником.
Саня приоткрыл глаза, на телеэкране страшилка с редкими, выступающими вперёд лошадиными зубами, вещала о том, что взрыв на Троещенском рынке, прогремевший три дня тому назад, акция бандитской группировки, главарь которой задержан и даёт показания.
Со спины продемонстрировали плечистую фигуру омоновца и рядом такую же образину в штатском, надо понимать, задержанного. Вот ведь день какой выпал невезучий: шеф тогда пропал, на рынке взрыв с человеческими жертвами, нас Жопа задержал, все планы порушив. Бывают же такие дни. Сейчас, вроде, учёные высчитывают так называемые планетные биоритмы. Кажется, япошки этим вплотную заняты. Землетрясения прогнозируют, ураганы катастрофы техногенные. Дескать всё от активности солнца зависит. Может оно и так. Но дни невезучие случались и в раньшей Саниной жизни. Когда всё складывается поначалу хорошо и солнце ведёт себя прилично, а кончается полной жопой. Не про Лёню будет сказано.
От депутата плясать надо, или в крайнем случае, от бабы, что с ним в гостинице была. Только как от наружки оторваться? Посольские нам не помогут. У них своя говнотёрка, свои задачи – политика, интриги, лоббирование проамериканских партий, которых в Украине больше, чем на Барбоске блох.
Может поискать афганцев, там люди надёжные. Спрошу в той же горсправке, где у них Союз или общество расположены. Хотя и в Афгане народ разный был, засранцев тоже хватало. Но схожу, за спрос не бьют. Опять же от наружки избавиться требуется. Иначе я прогнозируем для Службы. А это плохо.
Скорей бы уже Паула появилась, надо решение принимать и действовать. Время идёт, о шефе никаких вестей и нами, практически, ничего не сделано.
— Хай, Паула, — офицер безопасности посольства, почти двухметровый афроамериканец в форме морпеха оторвался от чашки кофе и, ослепительно блестя зубами, приветствовал симпатичную соотечественницу.
— Есть новости?
Паула отрицательно мотнула чёрной гривой.
— Посол направил официальный запрос. Других сведений нет.
— Леди, не расстраивайтесь, хотите, я расскажу анекдот про нашего бармена Доминика?
И, не дожидаясь согласия, офицер громко начал: «Забегает в бар позавчера бизнесмен из Айовы и кричит:
— Эй, бармен, налей мне рюмку брэнди!
— Какого сэр?
— Вон того, пятизвёздочного.
Доминик наливает. Посетитель выпил и упал замертво. Наш мачо покинул стойку, невозмутимо проверив пульс кивнул, и фломастером пририсовал на этикетке шестую звездочку».
Кравец расхохотался, анекдот был явно перенесен из местной действительности на американскую почву. Не могло по сути такое случиться в Штатах, где выставлялись судебные иски на сумасшедшие суммы и по менее серьёзным поводам. Это здесь — сколько угодно. И водка «палёная», и коньяк.
Паула вежливо улыбнулась рассказчику, Грешем недоумённо пожал плечом. Саня давно заметил, что с юмором у напарника было туговато.
— Бай, эни бади*, — морпех поднялся, привычно вскинул к виску ладонь, отдавая честь.
— Ну что, пересядем в более уютное место? — Саня поднялся от телевизора.
— Переместилась троица на угловой диван, к глухой стене, подальше от единственного окна. Грешем включил глушилку, хотя вроде посольские гарантировали защищённость помещения от прослушки.
— Я разговаривала со Стафичем. Попросила связаться с сенатором от нашего штата. Он входит в комитет по контролю за деятельностью Агентства Национальной Безопасности. Пусть попробует по своей линии что-то узнать. А вдруг получится?
Ну, и послушаем нашего Казанову. Что он там нарыл в простынях?
— Патрон оставался в отеле до своего исчезновения практически чуть более суток. Выходил накануне вечером на два часа перекусить. Работал в номере с компьютером. Дважды заказывал чай. Разговаривал вечером по телефону с нами, больше ни с кем. Завтракал в отеле в восемь тридцать пять, еда стандартная. За столом был один. В десять двадцать, время приблизительное, в отеле появился господин Двоекульский. В распечатке телефонных звонков он ранее присутствует трижды. Два раза за сутки до исчезновения шефа и трехминутный контакт утром, в тот день. Все разговоры велись по мобильному телефону. Господин с депутатским значком в отеле не чужой. Явился в сопровождении дамы. В журнале посетителей не регистрировался, сразу поднялся на этаж к Яшнику. Дама оставалась в холле на рецепшен. — Саня передохнул, отпил из стакана минералки. — Адрес, где проживает депутат и его домашний телефон у меня есть. Мобильный, если он звонил со своего, мы верифицируем из списка, что получили от Стафича. Далее, спустились они вместе. Патрон ключи от номера оставил у дежурной на этаже. Даму представили Яшнику, шеф ей ручку поцеловал и, вроде бы, разговор шёл о поездке на Троещину. Так показалось администратору, которая случайно услышала обрывки реплик. Такси не заказывали, уехали на машине с козырными номерами, видимо депутатской.
Саня помолчал, вспоминая подробности расследования.
— Да, ещё, может быть это нас не касается, но на упомянутом Троещенском рынке в этот день, где-то около двенадцати дня, произошёл взрыв. Есть пострадавшие. Вот и всё что я накопал за сутки.
В комнатке установилась тишина, каждый обдумывал информацию, раскладывал её по полочкам.
Доминик переключил телевизионный канал. На экране один мордатый латинос с бакендардами лупил другого менее фактурного. Сто шестьдесят пятая серия «мыльного» сериала из жизни бразильских плантаторов, начало которого терялось в девяностых годах — отметил про себя Кравец.
Грешем поднялся:
— Паула, что-нибудь выпить?
— Мартини со льдом.
— А тебе Алекс?
— Один брэнди, без звёздочек.
Доминик улыбнулся. Зарядил кофеварку под двойной кофе, молниеносно плеснул коньяк в бокал и тут же, разлив мартини в высокий стакан, ободок которого поблескивал кристаллами сахара, вбросил маслину и кубики разноцветного льда. Разрезал до половины дольку лимона и одел на кромку стакана.
Керамическая кофейная чашка, коньяк и «Мартини» проехались по стойке, пущенные твердой рукой бармена, и остановились перед Филом, совершенно не
________________________________
* Пока всем (англ. слэнг)
расплескавшись.
Фокус не новый, у нас в «Каспии» ребята тоже так выпендриваются. Грешем перенёс к столику алкоголь, вернулся за кофе. Вынул из бумажника двадцатку, расправил её и отдал бармену. Сдачу аккуратно разложил по секциям — мелочь в одно отделение, пятёрку в другое, доллар оставил на чай. В этой дотошности был весь Грешем, педант, иногда даже слишком, но таким его сделала природа и двадцатилетняя полицейская служба.
— Ваше мнение джентельмены? — Паула слегка откинулась на спинку дивана.
— На сенатора я надежд не возлагаю. Никто не станет дергать внедрённых здесь агентов по поводу нашего патрона. Даже если какое-то движение начнётся, согласование между службами и инстанциями займёт два-три месяца. Делать работу должны мы, поскольку это наш патрон и мы уже на месте. Так, Алекс?
— Я согласен с Грешемом. Надо крутить депутата, или его бабу. Следует, таки, съездить к Броне и пройтись по телефонным контактам Яшника. Но, присмотр за нами достаточно жёсткий. Какую-то часть телодвижений мы ещё сможем мотивировать перед наружкой. Скажем, визит к Броне. Для остального мне нужны развязанные руки. Желательно иметь незасвеченную изолированную квартиру. Где же нам потрошить Двоекульского? Судя по описанию, он мужик крепкий, и одному мне не справиться. Да и прессинговать лучше вдвоём, или втроём.
Для меня до сих пор неясна ситуация с наружкой. Вчера нас оставили в покое, по крайней мере, меня. Вроде бы рутинная слежка. Но в номере обнаружился новый «клоп» и водят нас уже две машины. Серые «Жигули» и черный «Опель», плюс тройка, которая слушала в ресторане.
— Будем считать, что мы в оперативной разработке.
Грешем допил кофе.
— Доминик, можно повторить?
— Фил, это уже четвертая чашка, давление не будет скакать?
— Паула, я в полиции выпивал за день до двадцати стаканчиков. У меня сейчас только мозги начали работать.
— Выношу один вопрос на обсуждение, — Саня поднялся, распрямил плечи, подвигал руками и слегка наклонился пару раз.
— Крепатура мышечная, будто вагон угля вчера разгрузил.
Напарники понятливо заулыбались.
— Цель оправдывает средства, — глубокомысленно произнесла афроамериканка. — Давай свой вопрос.
— Это тебя касается в первую очередь, Паула. Что если нам купить пана Дзыгу? Мобильный у меня есть. Один раз от наружки я смогу ещё оторваться. Но что это даст? При положительном решении вопроса с Дзыгой, у нас под рукой окажется опытная команда, которая прикроет тыл.
Грешем подумал, видно было по выражению лица, как ворочаются в голове мысли:
— Я, за. Что скажет наша женщина?
— В какую сумму интересно обойдётся этот Робин Гуд? Да и согласится ли он помочь. Несколько дней тому назад Дзыга играл против нас. И, если бы не Алекс, случайно оказавшийся его школьным товарищем, неизвестно как бы сложились обстоятельства.
— В нашем мире покупается всё, — глубокомысленно изрёк Фил. — Надо только дать хорошую цену. Двадцать тысяч долларов для Украины большие деньги.
Саня протестующе взмахнул рукой:
— Нет, не для каждого. Мне Тамара порассказывала такое. Тут иногда откаты в миллионах даются, если речь идёт о газе, металле или бензине. Начнём с двадцатки, будет торговаться — подвинемся. По крайней мере, стоит попробовать.
— Джентельмены, где ужинать будем?
— Поедем к тётке Сергея. На Подол к Броне, — пояснил Кравец. — Харч прикупим в супермаркете. Заодно кое-что у старухи о патроне узнаем. Они же многократно общались.
— Алекс, — тормознул Кравца Грешем. — Может ты изложишь версию ухода от наблюдения, пока у нас нормальные условия для общения.
— Есть несколько заморочек из моей бывшей ментовской практики.
Покупаешь несколько штук дешёвых петард, за пять гривен просишь помочь подшутить над приятелем любого мальца, что машины моют на улице. Он незаметно запихивает петарды в глушак автомобиля. Делов на секунду. Через две-три минуты, после того как автомобиль заведётся, следует небольшой взрыв, без видимых последствий. На десять—пятнадцать минут враг парализован.
Можно тому же мальцу поручить вечером залить замочные скважины суперклеем. Мало не покажется, когда топтуны попытаются влезть в свою машину.
Есть ещё способ с яйцами. Но он долгоиграющий. Свежее яйцо набирается в десятиграммовый шприц. Инъекция проводится под обивку салона, или сидения. Через три дня образуется такой запах — хоть святых выноси. Машину тогда либо в продажу, либо полностью менять салон.
Можно ещё вазелином смазать все ручки дверей авто. Очень эффектно действует. Вреда никакого, но полчаса руки отмывать придётся.
— Да ну тебя, Алекс, с твоими скаутскими придумками. Несерьёзно как-то. Проще подойти к агентам и дать по двести долларов на нос. Им будет приятно и нам не накладно.
— Пожалуй, в предложении Паулы больше смысла, чем в твоём варианте, — подытожил Фил. — Я ещё поразмышляю. Поехали в маркет. Звонить старухе отсюда будем?
— Не надо. Она почти всегда дома. А посольские телефоны конечно слушают.
— Бай, Доминик. И помни, что сказал Антуан де Сент-Экзюпери: «Мы в ответе за тех, кому наливаем».
— Приходите ещё. На вас хоть много и не заработаешь, но пребывание здесь очаровательной мисс значительно повышает рейтинг моего бара. А этот Экзюпери, он что, из Нового Орлеана?..
— Нет, кажется из Далласа. Да, Фил, прими к сведенью, я уже третий раз плачу за ланч.
Бронислава Кравца узнала сразу. Саня вручил старушке букетик гвоздик, представил Фила и Паулу. Пакеты с едой по-хозяйски отнёс на кухню.
— Паула, приготовь нам перекусить, а мы пока побеседуем о смысле жизни.
Грешем прошёлся по комнате со сканером. Диванной подушкой укрыл телефон, а сверху ещё набросил шубку спутницы.
— Теперь хорошо.
— Мальчики, а куда делся Сергей? Через три дня мы должны ехать на кладбище, смотреть на памятник для его родителей и Натана. Я звонила вчера и сегодня в гостиницу. Вчера мне никто не ответил, а сегодня какая-то женщина сказала, что здесь живёт она. И ни о каком Сергее Петровиче понятия не имеет.
Кравец утвердительно кивнул головой. Точно, с двери номера печать сняли и запустили горничную для уборки.
— Правда Сережик собирался поехать на пару дней в Днепропетровск, — продолжила Броня, — но он меня обязательно бы предупредил. Ума не приложу, что с ним случилось. Я даже обзвонила все больницы и везде мне ответили, что такой-то не поступал.
Саня добросовестно переводил весь диалог Грешему. Тот слушал, прикрыв глаза, казалось, что слегка подрёмывает. Ан, нет!
— Алекс, пусть пожилая леди расскажет, со всеми подробностями, о встречах с мистером Яшником.
Пока Паула сервировала стол, Броня в лицах излагала все события, происходившие последние дни, начиная от внезапного звонка Сергея и кончая поездкой на кладбище. В сорок пять минут уложились: гефилте фиш*, шопинг по магазинам, обед в ресторане, процесс фотографирования Яшника каким-то парнем, письмо Сократа и бутылочка со свяченой водой.
Кравец вычленил из сумбурной повести основное и вкратце пересказал своим напарникам.
— Камешки из бутылки — это наследство от коллекционера — давнего друга Сергея. Яшника водили, при этом фотографировали, ещё до этой лабуды с письмом и бриллиантами. История с завещанием коллекционера старая. Письмо пролежало на антресоли у забывчивой мадам более десяти лет. Думаю, что патрон и сам не догадывался о тайнике в чекушке. В день, когда исчез Сергей, он звонил сюда где-то сразу после десяти утра. Предлагал съездить на Троещину. Старуха нянчила соседских внуков, и поехать не смогла.
— Алекс, ты уже упоминал об этой Тро, Тра, Трещине, — с трудом выговорил Фил,— когда мы сидели в баре.
— Да Грешем, ты прав. Всё упирается в рынок, а вернее в факт взрыва, который там произошёл. Будем от этого и плясать.
— При чем тут танцы? Ты, случаем, не тронулся умом? — вмешалась Паула.
— Это русская идиома, к танцам не имеет никакого отношения, а касается опорной точки, от которой мы должны проводить расследование.
Ужин завершили чаепитием с дежурным абрикосовым вареньем. Броня немного суетилась, подкладывая каждому на блюдечко ароматные плоды, растерянно поглядывая то на Саню, то на Паулу с Грешемом. Обсуждать свои планы в присутствии старушки не хотелось. Меньше знаешь — крепче спишь. С тем и убыли в гостиницу.
В машине Саня достал мобильный, врученный ему при расстовании Лёней. Грешем кивнул. Нажав на кнопку автонабора, Кравец подождал несколько секунд. Раздавшийся короткий сигнал, засвидетельствовал, что соединение произошло.
— Алло, Лёня, есть необходимость переговорить.
— Понял. Вас найдут, утром.
Саня с Филом поднялись рано, еще и намека на рассвет не было. Кравец первым заскочил в ванную, Фил в своей комнате щелкал пультом — искал канал CNN. В семь часов позвонил Пауле, она тоже уже была на ногах. От Дзыги пока никто не объявлялся.
Встретились все в коридоре и поехали лифтом на второй этаж в ресторан. В зале никого ещё из постояльцев не наблюдалось, и обслуга не мельтешила, как обычно. Полусонные официанты разносили по столам металлические кофейники, ________________________________
*фаршированная рыба (идиш)
нарезку из сыра и полукопченой колбасы.
— Алекс, закажи мне апельсиновый сок, фрэш.
— И мне тоже, — оторвался от поедания омлета Грешем.
— Молодой человек, два свежевыжатых апельсиновых сока и порцию сливок для кофе.
— Для всех?
— Нет, только мне.
Одетый в стандартную униформу отеля официант ничем не отличался от своих коллег. Принес сок, требуемые сливки, бумажку с выписанным счетом. Совершенно неожиданно, для нашей троицы, произнес в полголоса на отличном английском языке:
— После завтрака вас ждут в триста семнадцатом номере. Подниметесь туда по лестнице.
Закончив быстренько еду, оставили приличные чаевые и через весь зал, который только-только начал наполняться людом, двинулись на третий этаж. Продумано было кем-то толково. Лестничный марш выходил к искомому номеру, располагавшемуся в тупике коридора, вне досягаемости взора дежурной по этажу.
— Стучим? — Саня вскинул руку, отстранив в сторону от двери Фила и барышню. Грешем понимающе кивнул. Неизвестно какие сюрпризы могли ждать в комнате.
— Входите, — раздался знакомый голос Жопы, пардон, Лени Дзыги. — Ага, на манеже — всё те же.
Лёня слегка прихрамывая поднялся из кресла, прошел ко входу и, откровенно радуясь, обнял Паулу.
— Вот кого я искренне рад видеть!
* * *
Не корректно, абсолютно не корректно развиваются события в этой не очень симпатичной стране. И отдалённых аналогий со Штатами, увы, не найти. Как это так — исчез человек — и никто на дюйм пальцем не шевельнёт? Я имею в виду официальные инстанции.
В родном Квинсе, пропавшую собачку миссис О'Лири искали двое суток всем участком. И нашли, детектив Джой Мибелз даже благодарность получила от губернатора.
А пища — грубая, жирная! Никакие американские ферменты не в силах противостоять этой жратве. Вот и приходиться по шесть раз на день разыскивать «WC». Бандиты, неопрятные горничные, кейджиби, или как их там теперь?
Улицы грязные и радиация, как в Неваде, где игрались в атомные цацки наши «ястребы» из Пентагона.
Нет, здесь жить бы я не стал, даже за очень большие деньги. Не та атмосфера. Закон молчит, а мы вынуждены вертеться, как угорь на крючке. Никогда не ловили? Увлекательнейшее занятие.
Алексу необходима свобода действий, иначе местные спецслужбы в любой момент наших телодвижений могут перекрыть кислород. Да и каждый профи так поступил бы. Они делают свой бизнес, это мне уже ясно, а тут под ногами путаются какие-то американцы.
Первый сигнал прозвучал там, на лесной дороге, когда нас перехватили гангстеры. А потом Кравец принёс крохи информации. И мне, даже по этим фрагментам событий, всё стало понятным. Яшника подставили. Для какой цели? — Пока неясно.
Работа сыщика — всегда решение уравнения со многими неизвестными, но главное при расследовании — определение мотивации преступления. Выяснив, кому выгодно (Cui Bono) убрать патрона, мы сможем отыскать и его. Если, конечно, не произошло самого худшего.
Банальное вымогательство? — Не похоже. На нас бы уже вышли с требованиями. Месть? — Вроде бы никому Серж на хвост серьёзно не наступал. Да и не в его ментальности доводить ситуацию до такого абсурда.
Нужна свобода действий, хотя бы для Кравца. А как это безболезненно обустроить? Вот задача номер один. Нанять этих лесных рейнджеров для работы с депутатом? Нет, не годится. Здесь требуется профи, могущий по мельчайшим нюансам восстановить целостность картины.
Когда-то, лет шестнадцать тому назад, Фил расследовал хитроумное ограбление. Вся изюминка оказалась в том, что изначально преступников было двое — близнецы—афроамериканцы. Хотя в деле фигурировал один человек. И фамилии они носили разные, проживали в соседних штатах, на значительном расстоянии друг от друга. Один — в Квинсе, а другой — в Хантервилле, в штате Нью-Джерси. Но вместе никогда и нигде не светились. Естественно, у одного из молодчиков всегда имелось неубиенное алиби. И, если бы не федералы, раскопавшие прошлое близнецов, в котором родители разделили их при разводе в пятилетнем возрасте, то кража драгоценностей из престижного ювелирного магазина, так и осталась бы не раскрытой. Двойники, двойники, двойники…
Природа, для каких-то своих неведомых целей, создает дубли. Иногда это однояйцевые близнецы, но бывает и так, что два совершенно не связанные родственными узами человека, походят друг на друга, как патроны для полицейского «Магнума».
Натан интересовался данной проблемой достаточно основательно. В один из уикэндов, проходивших в ближнем Лонг-Айленде, на который были приглашены Фил, Яшник и Паула, он сказал дословно: «Феномен двойников, или тайного родства, можно просчитать математически. Любой человек через восемь поколений станет потомком двухсот пятидесяти шести родственников. А через тридцать поколений их будет миллион. Конечно, гены тасуются, перемешиваются. Но есть же теория вероятности, по которой за одну игру в покер, у кого-то может дважды выпасть флеш-ройал.
В конце второго века нашей эры в Риме жил император Максимин, абсолютно похожий на Адольфа Гитлера. Поставленные рядом бюсты древнеегипетского правителя Ментуэмхета и «Великого кормчего» идентичны до мелочей. А римский философ Марк Аврелий и поэт Пушкин имели сходство не только внешнее, а и в характерах, мыслях и образе жизни.
Разговор о двойниках зашёл тогда отнюдь не случайно. Стафич предложил оригинальный бизнес — поиск людских дубликатов через Интернет. Хотел лично написать программу. Но Старик, не сговариваясь с патроном, решили данный проект отклонить. Натан сослался на несколько случаев, когда встреча человека со своей копией сопровождалась смертью одного из участвующих. Да и поисковая база созреет для требуемой программы лет через семь.
Искать абсолютного двойника для Кравца мы не будем, а вот попросить мистера Дзыгу подобрать похожего человека и, с помощью грима, сделать копию Алекса — это идея. Заменить компаньона двойником, пусть Кравец-два полежит, поболеет в номере несколько дней. А настоящий, тем временем, свободен в своих действиях.
— Мистер Дзыга, Вы уже исчерпали свой потенциал общения? — обратился Грешем к Райнсбергу.
— Увы, друзи, мне бы нашу барышню да на недельку, в тепличные условия, — усмехнулся Жопа. — Рассказывайте, зачем звали?
Выслушав пространные рассуждения Грешема, доводы Паулы и комментарии бывшего мента, Дзыга надолго погрузился в размышления. Потом, видимо приняв решение, тряхнул остатками светлого чуба:
— Пятьдесят тысяч зеленью сразу. Тогда я в вашем распоряжении на три-четыре дня, естественно со своими орлами. В случае благополучного исхода авантюры, добавите ещё двести штук.
Паула переглянулась с Грешемом, кивнула. Санино дело сейчас — сторона, финансы, отнюдь не его стихия. Однако, устное соглашение пришлось озвучивать Кравцу.
— Есть только одно «но», такое количество наличных мы сразу не вытянем, даже если опустошим все наши кредитные карточки. Ты сможешь, Лёня, указать свой счет, куда бы мы сбросили деньги.
— Без проблем. Записывайте. — Райнберг продиктовал на память свои реквизиты. Добавил, — это в Будапеште. Нормально?
— Уже принято.
— Квартирку тебе, Крава, мы подберём сегодня же. Хата чистая, почти в центре. Машину девятку оформим, не на трамвае же моему однокласснику передвигаться. Депутата пробьём по своим каналам. А вот с дублёром будет сложнее. Понадобиться время. У тебя ведь ни усов, ни бороды нет. За сутки даже в Америке растительность на лице не растёт, — Дзыга усмехнулся, — не боись, Саня, провернём и эту фикцию.
Кравец добросовестно всё перевёл своим спутникам. Грешем удовлетворённо покачал головой. Паула сидела несколько напряжённо.
Что там ей нашептал на ушко хитромудрый Чухна? А может обдумывала денежные проблемы?
Как ни крути, а сумма плюсовалась достаточно большая, с учётом тех ста тысяч выплаченных Жопе при первой встрече. Могли возникнуть неприятности в Штатах с Федеральным налоговым ведомством. Триста пятьдесят тысяч долларей просто так с активов компании не спишешь.
Вопреки настойчивым предложениям Дзыги «о продолжении банкета», Паула решительно ответила — нет.
— Сначала бизнес, потом парти!
Договорились увидеться вечером.
— Думаю, что к тому времени у мистера Дзыги уже будут какие-нибудь новости.
Паула поднялась, оправила юбку:
— Пошли напарники к себе, а потом двинем к Доминику, звёздочки рисовать.
Поднялись на свой этаж в техническом лифте, опять таки не попадая под проницательные взоры дежурных и горничных. В кабине попахивало несвежим бельём, хлоркой и ещё черт знает какими запахами, характерными для мест общего пользования.
Паула недовольно сморщила нос. Грешем наоборот, лыбился, как добрый ирландский выпивоха в день Св. Патрика.
— Аромат, словно в родном участке. Весьма бодрит. Не хватает только стаканчика кофе и пары-тройки наркоманов в обезьяннике.
— Будет тебе кофе, будет тебе и какава, — папановским голосом произнёс Кравец.
— Это что, цитата? — осведомился Фил.
— Ну, вроде того.
Не станешь же объяснять Грешему сюжет популярнейшей в Союзе кинокартины, которую цитировали, как минимум три поколения граждан СССР.
В посольстве их встретили весьма радушно. Доминик, увидев троицу, сразу налил двойной кофе для Фила, стакан оранж-фрэш Пауле. Посмотрел вопросительно на Саню и плеснул в пузатый бокал бренди. В баре на удивление было пусто. Не смотря на время ланча, никого из персонала не наблюдалось.
— У нас запарка, ждём высоких гостей, — пояснил Доминик. — Работать сегодня начали с четырёх утра.
— Грешем, я аплодирую стоя твоей идее с двойником! Молчал, таился и на тебе!
— Алекс, не в номере же обсуждать наши сложности. Кстати, под резиновым ковриком в ванной появился «клоп». Случайно обнаружил сегодня утром, когда брился.
— Что ж, это дополнительный штрих в пользу версии оперативной разработки. Доминик, можно повторить коньяк? А ты Паула, что скажешь?
— В целом мне план Грешема симпатичен, вот только по цене, я бы поторговалась. Мистер Дзыга явно запросил лишнего.
Кравец отпил из бокала, покатал ароматную жидкость по нёбу:
— Нет, лучше армянского коньяка человечество ещё не придумало. Один раз, уже в ментовскую бытность, мне довелось пить великолепный трофейный напиток из немаркированной тары. В результате экспертизы оказалось, что с завода работяги упёрли в грелке, опять же армянский — «2500 лет Еревану».
Паула, я Лёню знаю уже сто лет. Жлобом он не был никогда. И цену запросил умеренную. Я согласен год работать без жалования и конверта к Рождеству, если это потребуется. Но патрона нужно вытащить!
— Всё ребята, я попытаюсь связаться со Стафичем, а вы пока расслабьтесь. Алекс, передай мой ноутбук. Бай, джентльмены, не скучайте.
Грешем уткнулся в телевизор. На экране демонстрировали кучу-малу — американский футбольный поединок между университетскими командами «Лиги Зеленого Плюща». Саня забрал у Доминика ворох местных газет и погрузился полностью в украинские новости. Пробежал бегло рубрики происшествий. Ничего о взрыве на Троещине не сообщалось. Посмотрел анекдоты на последней странице «Комсомолки». Посмеялся про себя над первым, а прочтя второй заржал во весь голос. Это был высший пилотаж: «Встречаются два кума. Один спрашивает другого:
— Куме Вы сексом втроём когда-нибудь занимались?
— Нет.
— А хотели бы?
— Ещё как!
— Ну, тогда бегите скорее до дому!»
Кравец зрительно представил, как два гоголевских деревенских дядьк; степенно встретились на улице, поручкались и завели волнительный разговор.
Растолмачил анекдот Доминику, тот вежливо улыбнулся и тут же перевёл разговор на свою персону. Поведал, с живописными деталями, как на прошлой неделе снял двух старлеток и всю ночь зажигал с ними по злачным местам. А к утру обнаружил исчезновение бумажника с кредитными карточками и часов, за штуку баксов. При этом до секса дело как-то не дошло. Потому, что пока Доминик принимал душ, эти трахнутые девки испарились вместе с сувенирами.
Саня сочувственно покивал, взял ещё один коньяк и, помятуя шутливый упрёк Грешема, оплатил ещё и двойной виски для него.
Фил, увлечённый телевизионной баталией, принял порцию, отпил и протестующее замахал бармену, мол где содовая?
— Эй, напарник. Смотри, что я отыскал в газете. Вот Толька Блинов обрадуется.
Грешем недовольно оторвался от телевизора:
— Что там такое?
— Рецепт хвойного самогона «Елдак».
После Крисмаса собираем всю опавшую хвою с ели. Засыпаем в соответствующую посуду и заливаем кипятком. Сутки настаиваем, затем процеживаем и добавляем дрожжей и сахара, можно и корки черного хлеба. После перегонки получается крепчайшая зелёная бормотуха с ёлочной отрыжкой.
— А почему название такое странное: «Жёлтая утка»?
— Нет, к английскому это слово не имеет отношения. Речь идёт о русской ели. Фил, а ты самогон когда-нибудь пробовал?
— Мистер Блинов угощал меня своим виски. Он делает пять или шесть сортов. Но зелёного я у него не видел. Думаю, ему будет приятно получить новый рецепт.
— Я предполагаю, что так ирландцы производят свой можжевеловый джин, — вмешался в разговор Доминик. — По крайней мере хвоей отдаёт конкретно.
— Предполагать — не означает знать, — глубокомысленно изрёк Грешем. И вновь уткнулся в экран.
— Что-то ваша красотка сегодня задерживается? Я для неё приготовил маленький сюрприз.
И этот запал на Паулу, — подумал Кравец. Там уже Жопа застолбил участок. Но, действительно, третий час пошёл, как она нас покинула. Хотя дома сейчас ночь, и у Володи голова спросонок тяжёлая. А обговорить многое требуется…
Дверь бара шумно отворилась, молоденький сержант из наружной охраны посольства с порога крикнул:
— Доминик, готовь ящик пива, сейчас моя орава подойдёт. Я сегодня в тире отстрелялся лучше, чем Коннори, на целых шесть очков. «Апельсин», как договаривались, должен проставиться.
Саня и Фил одновременно вздрогнули — так Натан, иногда, называл патрона.
В бар, вместо ожидаемой компании морпехов, тихонько проскользнула афроамериканка. Что-то в её облике сразу не понравилось Сане. Потухшая она какая-то, вроде надломленная. Стать исчезла, голова опущена. Кравец толкнул рукой Фила, показав на приближающуюся напарницу. Тот недоумённо поднял брови.
Паула тяжело опустилась в кресло. На коктейль, принесённый Домиником, не обратила никакого внимания. Только сухо кивнула бармену.
— У нас большие проблемы. Денег, в ближайшее время, получить мы не сможем. Все счета фирмы заблокированы. Это из-за тех ста тысяч, которые ушли к компаньонам мистера Дзыги. Банк в оффшоре, как и следовало ожидать, был под постоянным мониторингом Интерпола. С очень сомнительной репутацией «прачечной» эта кипрская контора. Кто там только не отмечался — и арабы, и тайцы, и талибан, и баски. Короче, попали под раздачу и мы. Федералы потрошат вчера и сегодня «Балкан электроник» по полной программе. Вся наша юридическая служба на ушах. Файншмидт лежит с гипертоническим кризом вторые сутки. Но обещал, что выживет. Соответственно, наш договор летит к чёрту. — Паула единым махом проглотила коктейль. — Бр-р, какая мерзость!
— Не так громко, Доминик всё же старался. — Фил меланхолично пожевал губами. Сейчас он походил на старую сову, которая, попав под лучи солнца, обалдела от избытка света. Точь-в-точь как в передаче «В мире животных».
— Я могу снять с личного счёта пять тысяч. — Наконец открыл глаза Грешем.
— Я смогу восемь, — ответил Кравец, — но не надолго. Мне кредит за дом необходимо выплачивать. Очередной взнос я попрошу чтоб Фарид внёс, а там разберёмся.
— У меня акции компании на двести семьдесят тысяч. Думаю, что за два-три дня биржа их проглотит. Правда, котировка бумаг, в связи с нашими неприятностями, вчера упала на четырнадцать пунктов. Следовательно, тысяч тридцать-сорок потеряю на этой сделке.
— Неизвестно, что будет твориться на бирже завтра. И потом, большое поступление бумаг на торги может вызвать дальнейшее падение курса, вплоть до обвала. — Грешем щёлкнул пальцами, — Доминик, двойной кофе, бренди и мартини для мисс. — Акции продавать нельзя. Так можно завалить всю фирму.
— У Стафича должен наличествовать «черный» резерв.
— Да, я знаю, — Паула поправила прядь волос, упавшую на глаза. — Но, анонимная банковская ячейка, где лежат деньги, открывается одновременно двумя ключами. Один из которых хранится у мистера Яшника.
— Итак, уважаемые партнёры, к Жопе нам идти не с чем.
— Алекс, почему ты мистера Дзыгу называешь всё время этим неприличным словом?
— Дорогая, это школьная кличка, к вышеупомянутой части тела не имеет никакого отношения. Да он и не обижается.
— Грешем, ты не можешь по своим каналам выйдти на федералов и объяснить, что эти сто тысяч мы заплатили в качестве выкупа гангстерам?
— Да, Паула, а потом добавить, что мы с этими бандитами вступили в сотрудничество. Поскольку здесь нам опереться больше не на кого.
Не забывай, что в Украине тоже есть отделение Интерпола. И связать нас, в смысле совместного бизнеса, с твоим Робин Гудом, они могут запросто. Организация достаточно серьёзная.
Подвыпившая компания, во главе с заводилой — рыжим ирландцем, с угреватой кожей, шумно болела у телевизора, где вновь крутилась запись футбольного матча. При этом, морпех то и дело нахально поглядывал на Паулу.
— Этот центральный нападающий «Сокола» раньше играл в Теннеси за «Медведей». Сейчас готовится защищать диссертацию. Сложён как бог, видите, пробежал сорок шесть ярдов на одном вдохе, при четырёх пасах. Мэм, а Вы любите футбол?
Паула отрицательно качнула головой. Вот до чего ей сейчас не было дела, так это до футбола и бесед с рыжим морпехом.
Саня поднялся:
— Доминик, я возьму газетку?
Тот махнул рукой.
— Поехали в отель. По пути может дельная мысль придет? Грешем, я заплачу, а то мне надоело твоё нытьё.
— Давай, давай Алекс, не жмись. Ты у нас оказывается достаточно богатый человек.
К отелю проехали через центр, задержавшись на полчаса у обувного магазина. Взяли Пауле австрийские сапоги, более утепленные. Кравец присмотрел уютные домашние тапочки. Надоело шляться в номере в кроссовках. То зашнуровывай, то наоборот, по три-пять раз на день. Многие гостиничные постояльцы на завтрак приходили в ресторан в тапках, резиновых шлёпанцах. А чем мы хуже?
Дежурные топтуны в машинах отметились невдалеке. Один позади, через два автомобиля, другой шёл впереди по правому ряду, метрах в тридцати. Ничего нового, подозрительного ни Алекс, ни Фил не высмотрели. Правда, во время парковки гаишник придолбался. Пришлось отстегнуть ему пять долларов и кассету с польской эстрадой на «добрую память».
На рецепции Кравец немного задержался поболтать с Тамарой, она заступила с обеда на сутки. Договорился после ужина встретиться с целью обновления положительных эмоций. Резко обрывать эту связь Саня не хотел, со временем всё само по себе устаканится. А сейчас, иди знай, может умная баба ещё в деле сгодится.
Проходя по этажу улыбнулся горничной, отметив на губах у Оксаны дарёную помаду.
— Довольна качеством?
— Не тильки я, моему чоловику теж сподобалось.
— Ну и слава Богу!
— Вам чаю зробыть?
— Спасыби, — на чистом украинском, как ему показалось, ответил Кравец. И аж сам удивился, как хорошо у него получилось.
— Дядечка, до вас в кимнату приходил один, шо робыл обшук в пъятнадцятому номери. — Оксана приблизилась вплотную, перешла на шёпот. — Був там майже тридцять хвилин.
Ну вот, у меня уже своя агентурная сеть в отеле появилась — усмехнулся про себя Саня. И сотрудничают почти на добровольной основе. Ещё бы Жопу вербануть, цены бы мне не было.
Настроение и так было ниже среднего, а тут ещё Фил в очередной раз заперся в сортире. Процесс пошёл — говоря любимым выражением первого и последнего Президента СССР.
Саня открыл балконную дверь у себя и форточку в комнате Фила. Скинул ботинки и вделся в новые тапки. А не подрыхнуть ли мне минут сто двадцать до ужина. Солдат спит — служба идёт.
Не раздеваясь, улёгся на диван, укрылся пледом, тем, что Паула в Варшаве приобрела. Минуты две поворочался и отключился в момент.
Снился ему сон безалаберный, даже гротескный, и в этом сне, он в роли таксиста, на варшавском джипе вышивал по Манхеттену, имея напарником сэра Арчибальда. Тот, тоже хорош, вырядился в смокинг, с белой орхидеей в качестве бутоньерки, а на голову водрузил блестящий цилиндр. Всю дорогу сэр Арчибальд лапал пассажирок, под предлогом соблюдения техники безопасности. А в последней дамочке, севшей на Восьмой улице, Кравец признал Тамару Феликсовну, которую нахальный шимпанзе, представил своей невестой. При этом, усмехаясь глумливо, передней левой лапой залез бедняге глубоко под юбку. Потом всё пропало, и остался Саня один в старом райотдельском УАЗике на берегу Гудзона, прямо у въезда на мост Джорджа Вашингтона, который вёл к Троещинскому рынку. А Водитель милицейской таратайки — сержант Киселёв при каждом ухабе уныло бубнил над ухом: «К Блинову надо было на сервис ехать, там бы рессору и поменяли…»
Проснулся он, как ни странно, посвежевший и в приличном настроении. Правду говорят — с бедой надо переспать, тогда и мысли разумные в голову придут. А идея в голове у Сани появилась простая — отдать в качестве аванса арендованный джип. Он почти новый, пробега с гулькин нос. Стоит агрегат чуть поболее полусотки. В конце концов, как ситуация развиднеется можно будет у Лёни машину выкупить, или полякам дать отступного.
Пока ехали в лифте на ужин, успел нашептать Грешему и Пауле. Те, не с очень большим энтузиазмом, согласились на данный вариант, но других просто не было.
А Жопа, с его связями, враз переоформит машину, отдаст умельцам номера перебить, покрасит в другой цвет. А сам ли будет пользоваться, или кому загонит — это его проблемы.
Ужинали молча, в полупустом зале. Гостиничный люд вечером предпочитал более продвинутые кабаки, с живой музыкой, стриптизом и прочими прибамбасами.
Знакомый утренний официант, походя, обронил: «Там же, после ужина».
Маршрут известный — поднялись по лестнице и тук-тук в дверь. Райнсберга в номере не оказалось. Сидел в кресле перед телевизором мужик, с комплекцией Кравца, внешне лицом тоже на Саню смахивает, только волосы темные.
— Подождите, панове, вот на диванчике, пан Дзыга сейчас подойдёт. Буквально через три-пять минут. Угощайтесь. — Незнакомец подвинулся к краю стола вазу с апельсинами и бананами. — Прошу, не стесняйтесь.
Лёня появился минут через семь. Зашёл в комнату, шутливо извиняясь:
— Прошу прощения, дела, дела.
Уселся по-хозяйски за стол.
— Ну что, орлы, пригорюнились? Денёг жалко?
— Видите ли, мистер Дзыга, у нас неприятности, напрямую связанные с Вами. Банк, куда мы по вашей рекомендации отправили деньги, оказался под мониторингом Интерпола. У нашей фирмы возникли проблемы с федеральными властями.
Грешем намеренно педалировал интонацию. Но Саня смягчил, слегка сгладил при переводе драматичность ситуации.
Паула сидела отрешенно, пожевывая дольку апельсина.
— Не может быть, контора в Будапеште чистая! — холоднокровно ответил Райнсберг. — Крава, ты что понты колотишь?
— Лёня, речь идёт о кипрском оффшоре, куда мы перекинули сотку денег.
— Это не моя беда, — облегчённо вздохнул Дзыга. — Пусть голова болит у заказчика. А мы с ним прямых контактов не имеем. Я от своей доли в том деле отказался ещё тогда. Заказ был разовый, проходил через цепочку посредников. Концов никаких. Что касается вашей просьбы — «готов к труду и обороне». Депутата мне сегодня пробили. И обитает он вовсе не по тому адресу, что тебе в горсправке дали. Числится там за ним квартирка, но живет в ней сын со своей очередной лахудрой, за последний год — четвертой по счёту. С отцом отпрыск, практически, не общается.
— Лёня, я же сказал — у нас проблемы дома. Деньги перевести мы сейчас к мадьярам не сможем. Но есть вариант. Мы свой джип, как раз оцениваем тысяч в пятьдесят. Предлагаем его как залог.
— Он что у вас, золотой? Новьё такого класса в Катовицком автосалоне не более тридцатки стоит, со всеми наворотами. Кроме того, тачка у вас арендованная. Значит придётся химичить при постановке на учёт.
— Пан Дзыга, во сколько Вы оцените машину? — неожиданно вмешалась в разговор Паула.
— Ну, тысяч в десять.
— Вы лично мне верите, что будет выплачена вся сумма?
— Моя симпатия к Вам, мадам, не простирается столь далеко. Как говорит наш депутат: «Мухи отдельно, котлеты отдельно».
— Лёня, у нас безвыходное положение, время идёт, а ничего не решается. Мой патрон богатый человек. Деньги будут либо тогда, когда мы его найдём, либо через три-пять дней. Прояснится ситуация дома и пойдут бабки, хоть в Будапешт, хоть сюда в Киев.
— Мой дед, Арно Райнсберг, будучи убеждённым марксистом и противником рынка, тем не менее говаривал, что кредит портит отношения. Особенно между друзьями. Мне людей подпрягать надо к вашей проблеме и, естественно, оплачивать услуги.
Паула встала, прошлась по комнате, тряхнула гривой волос.
— Хорошо. У вас есть лойер, свой нотариус, где я могла бы оформить юридически передачу вам части акций «Балкан электроник»? В качестве платы за помощь. Акции ликвидны. Вы сможете проверить это на нью-йоркской бирже, либо в Лондоне, или в Токио. Но лучше подождать неделю и я выплачу живые деньги. Идёт?
— Это уже более серьёзное предложение. Мне необходимо время для принятия решения.
— Я думаю, мистеру Дзыге хватит полсуток? — обозначился Грешем.
— Меня бы больше устроили два дня.
— Лёня, мы не можем ждать до бесконечности. Кто даст гарантию, что за это время не произойдёт никаких необратимых событий? Процесс не контролируется ни тобой, ни нами.
— Хорошо, завтра в двенадцать мы встречаемся здесь. — Дзыга поднялся, бросил незнакомцу. — Свободен до завтра.
Дверь из номера оставил полуоткрытой, намекая на то, что пора гостям сваливать. Но это касалось не всех. Галантно, по-гусарски опустив голову, Жопа приблизился к афроамериканке.
— Надеюсь, мисс обрадует своим присутствием одинокого сирого джентльмена?
— Увы, дорогой. «Мухи отдельно, котлеты отдельно». Так перевёл Алекс вашу поговорку? — Надменно поведя плечом, Паула вышла вслед за напарниками.
— Как, по-твоему, сделка состоится? — спросил Фил, нажимая на кнопку вызова лифта.
Думаю, что да, — ответила Паула. — Окончательный ответ мы получим завтра в полдень.
— Сука, Лёня. А ещё школьный товарищ. «Кредит портит отношения». Знал бы каким он станет, пришиб бы ещё в школе. Чухна синяя. Мать его!
— Ну-ну, Алекс, не расходись. — Паула положила руку на плечо Кравцу. — В чём-то наш Робин Гуд прав. Ему нужны весомые гарантии, а не наши слова и эмоции. В бизнесе нет места чувствам, дружбе и любви. По крайней мере для англосаксонской ментальности.
А этот незнакомец, фигурой, да и лицом, сильно смахивает на тебя. Наверное, Дзыга его приготовил на роль Кравец-два?
— Может быть. Я сам обратил внимание на сходство.
Так ребята, я пошёл на рецепшен. Вы отдыхайте, а у меня трудовая вахта намечается. Правильно ты, Паула, отшила Жопу. Тоже мне — чухонский Дон Жуан!
Райнсберг объявился по мобильному телефону в десять часов утра.
— Саня, жду вашу гопоту, там же где и вчера. Если можно побыстрее. На одиннадцать у нас встреча с нотариусом, лады?
— Мы будем через пятнадцать минут.
Собрались по походному быстро. Выдернули Паулу из ванны и пешком двинулись вниз. В номере на третьем этаже американцев ожидал сюрприз. За столом, где вчера восседал Дзыга, удобно устроился Александр Яковлевич Кравец.
Грешем присвистнул от удивления. Да и Паула не осталась равнодушной. В углу комнаты Саня увидел смеющегося Лёню.
— Не ожидал? Мы ещё и не такое умеем. Два часа работы гримёра со студии Довженко и вот вам близнец.
Одежда один в один. Только Нью-Кравец чуть выше ростом смотрелся. А так — абсолютное сходство. Но запах не мой — отметил про себя Саня.
— Передай своей копии документы и ключи от джипа. Он поедет с нами к нотариусу. Ты останешься здесь. Через час зайдёт Стефан. Немного тебя обмундирует, паричок брюнетистый нацепишь, очки профессорские и вали к себе на хату, в район Сырца. Новые корочки, жигуль девятой модели, прочую дребедень получишь от Стефана. Он, и ещё два бойца, в твоем полном распоряжении. Внял?...
— Подожди, Лёня, я только в номер съезжу, возьму свой одеколон для дубля. У тебя какой размер обуви? — обратился Кравец к двойнику.
— Сорок четвертый.
— Не влезешь в мои сапоги. Заедь в обувный, купи себе, что-нибудь без каблуков. А то для внимательного глаза разница в росте просматривается.
— Ай, да, Крава, ну вылитый Штирлиц! Я сам к запахам очень чувствительный. Дуй в номер, одна нога здесь — другая там!
* * *
В бесконечной сутолоке хаотичных движений людских судеб, поступков, страстей, существует некая пространственная, временная и климатическая закономерность. Большинство «homo erectus», уловив сей природный алгоритм, без особых хлопот укладывает себя любимого в прокрустово ложе календаря, обычаев и привычек. Со временем, организм свыкается с переходом дня в ночь, осени в зиму, поноса в запор и т.д. Зависимость от природы как-то не осознаётся, уходит в подсознание, а на первый план выдвигается собственное гипертрофированное «Эго».
Субъект, уверовав, что нынче вселенная вращается вокруг него, программирует себя на непрерывный успех. Совсем, как бессмертный барон Мюнхаузен, который в расписании на следующую неделю небрежно помечал: «вторник, с восьми до одиннадцати — подвиг». И не больше, и не меньше…
Бытие пана Двоекульского, до определенного времени «Ч», счастливо не отклонялось от запланированных параметров. Когда лучше, когда хуже, но всегда управляемо. Ни в молодые годы, ни даже когда Витюню коварно зацепил вновь на крюк бывший кагэбешный куратор, марионеткой он не был. Держал нос по ветру, руку на пульсе, «границу на замке» и так далее…
До того самого момента, до злополучной юбилейной даты. Хлынула волна, это ещё слабо сказано — целое цунами! Разбило в щепки такое, вроде бы, устойчивое благополучие. Обсосало, обслюнявило и выплюнуло на скалистый берег, вперемешку с растёкшимися соплями медуз, дохлой рыбёшкой и гнилой тиной. А когда оклемался Витюня — глядь, опутан он по рукам и ногам ниточками, верёвками и канатами. Словно Гулливер, при незапланированном десантировании в страну лилипутов.
А можно и другое сравнение применить, более реальное. Видел Двоекульский в далёком младшешкольном возрасте мумию музейную. Вся спелёнута бинтами, как танкист обожжённый. Каждый суставчик зафиксирован. Не встать, не охнуть, не вздохнуть.
И понять конкретно, кто инициировал эти бинты-канаты невозможно. Зацепишь один, как-бы, скирковский — оказывается шиш. Виолетта тут постаралась. Возьмёшься второй разматывать, почти дошёл до начала, ан нет. Не начало там, а середина вязки и совсем другая линия, Ольгина, вырисовывается.
Да если бы только с бабами образовалась неурядица. В конце концов, разобрался бы. Взял тайм-аут на месяц, заодно подлечил простату. А девок молодых сколько хошь. За бабки они сегодня и под танк лягут. Так, и с бизнесом получился полный швах!
Счета, дом, машины, завод, земля с конефермой — всё под банковским арестом. Такую подлянку соорудил Свириденко — отец-учредитель «Агрокоммерцбанка». В ресторане в дёсна целовался. Вазу, инкрустированную серебром, Иуда, подарил. Знал ведь гад, что через два дня наедут «маски-шоу» с автоматами, выгребут всю документацию; склады и прочие помещения опечатают.
И остаётся нынче Витюне возможность только самому себе минет произвести. Так гибкость уже не та в членах…
Дома бедлам. Вечно неопрятная Виолетта с годами обрюзгшая, но голос пронзительно-визгливый, физкультурный, увы, не потерялся. В линялой динамовской футболке, с прорехой под правой рукой. В разнокалиберных носках и дурацких розовых шортах. Телеса на талии тремя слоями выпирают, из штанин вываливаются фрагменты, расплывшейся опарой, задницы. Четыре волосины на голове, а амбиции выше крыши. Как и неукротимое тамбовское либидо. Даже неприличное в таком климактерическом возрасте.
И не пошлёшь её подальше, не выбросишь за ворота. Слишком много завязано на ней и её москальской родне. В том числе и приморская заветная дача. Много знает супружница, много. Вот и приходиться, скрипя зубами, выполнять еженедельный супружеский оброк. А потом ещё час-другой слушать галиматью Виолеткину в письменном изложении.
Пописывать стала последнее время жена рассказики для женских журналов. Примитивно так, схематично в стиле мексиканских телесериалов: «Он любит, уезжает в командировку. Вернулся на сутки раньше, утрецом, только светать начало. Сел на лавочку перед окнами. Вдруг замечает — мужик чужой на знакомый балкон выперся в трусах, перекурить. Стоит по хозяйски, никого не стесняется, сигаретой затянется, плюнет. Влюблённого от такого натюрморта аж перекосило. Вскочил он в свой автомобиль, производства завода им.Лихачёва, помчался к набережной Днепра и, протаранив заграждение моста, врезался в воду с двадцатиметровой высоты. Естественно, с летальным исходом».
А возлюбленная, исходя из авторского постскриптума, в это время принимала в гостях, внезапно объявившегося, двоюродного брата из Красноярска, которого не видела лет двадцать.
И ничего, хавал пипл бабский эту лабуду. Не весь правда. Виштак, как могла, поиздевалась. У моей-то дуры мозгов не хватило — поставила истинную фамилию в журнале. Да ещё напечатанную крупным шрифтом.
Подруга боевая по «внеклассному чтению», после взрыва на рынке в больницу угодила. Ревёт целыми днями, как белуга. Фейс осколками стекла побило изрядно. На лбу лоскут кожи вырвало, переносицу перепахало и верхнее правое веко рассекло. От имиджа женщины-вамп осталась только вторая часть — вампирская.
Видеть никого не желает, что вполне объяснимо. Но, интервью телевизионщикам успела дать на следующий день. Морда замотана, как у той мумии, а голос эротичный, с придыханием, как и до травмы.
В записке написала, что во всём виноват он подлец. И лечение будет стоить, с косметологической реабилитацией, не менее пяти тысяч баксов, которые пан Двоекульский и должен принести в зубах и с повинной головой.
К телу пострадавшей Витька, конечно, не пустили. Но по мобильному получил он — мало не покажется.
Ольга — женщина ума не великого, но житейской сметки хватило, чтобы сообразить — поход на рынок не случайно вдруг образовался, и время подгадано было соответственно. Не зря же так спешил Витёк. Дважды на красный проезжал. Благо номера депутатские.
А травмы у нее неизгладимые (Уже и терминологии судебно-медицинской набралась!). Пять штук это только запев, а сколько куплетов в Ольгином сингле сложится, одному Богу ведомо. Бардзо кепско!
Косметолог-хирург, который Виштачку смотрел, сказал, при встрече, что она попутно силикон в сиськи вставить хочет. Чтоб одним разом всё порешать. Не ко времени это. Да и грудь у неё вполне приличная. На мой век бы хватило.
Говорят: «In vino — veritas» — фигня всё это на постном масле. Пообщался почти сутки с Бахусом. И, что же — голова, как чугунная чушка, в руках дрожь, а в паху щемит и мурашки ползают, навроде мандовошек. Целый день потом откисал в ванной. Мобильник утопил, выскользнул сволочь из намыленной руки.
Цтирад долбанный пропал в своих заграницах. Обещал появиться через четыре-пять дней и ни слуху, ни духу. Секретарша отвечает, что будет через неделю. Дескать, сейчас в Базеле на переговорах. Да насрать мне на этот милый швейцарский городок! Пятьдесят тысяч зелени при продаже акций точно отстегнул бы себе.
Тело банковского кредита и проценты суммарно составляют около трёхсот тысяч. Сотню бы внес свою, да по сусекам бы ещё наскрёб и заработало бы всё хозяйство по-новой. Появился бы люфт во времени. И землю можно тогда продать не по бросовой цене, которую даёт банк, а раза в два дороже.
Скирко надо просить о помощи, кланяться, в ноги падать и другие мерзкие телодвижения совершать! На кону сейчас, можно сказать, вся жизнь и обеспеченная старость. А Виштачке пусть полковник рот заткнёт по своей линии. Намекнуть ему надо, что слишком много Ольга болтает. Да что намекать. Прямо так и сказать: «В интервью обещала журналистам свою версию озвучить». И на Свириденко у Службы, наверняка, компромат найдётся. Чистых банкиров не бывает в природе. Разве что перед тем, как в гроб уложить вымоют. Так уж повелось — там, где деньги, там и грязь…
Плохо, что с мобильником все телефонные номера гавкнулись. Но, ничего, пошарим по ежедневнику, в визитницы заглянем и восстановим нужные номера. Действовать, действовать, действовать. Ещё шляхта не сгинела. Доки мы жиемо!
Завтра, с утра пораньше, чтоб Виолетте на глаза не попасться, себя, временно убогого, отправим в косметический салон. Маникюр, педикюр, массаж. На морду лица масочку омолаживающую, солярий. И в бой. К двенадцати в облсовет, попробуем себе бюджетных денег отщепить. На Рустама надавим, он с ноября мне за сгущёнку десятку президентов должен. Пусть, сука, кашляет. Скирко повторный сигнал подать, что край как необходимо свидеться. И лично, а не с его порученцем. В костёл заехать помолиться — это не помешает, попросить совета у ксёндза. Пан Осецкий крученый жизнью. И связи у него — любой позавидует. Кстати и пенёндзы у него водятся.
— Матка Боска, пан Иезус, вшисты Свенты — бенды з нами. Амен!
Спал Витюня, на удивление, спокойно. Вроде и не висел над ним дамоклов меч абсолютного разорения. С другой стороны — план действий намечен, петиция к Всевышнему направлена в предварительном варианте. В костёле сформулируем с помощью ксёндза Осецкого весь комплект просьб.
Завтракал творогом не просто так, а пересыпанным изюмом и кусочками кураги. Не удержался и вдогонку молочно-фруктовой смеси соорудил, под сладкий чай с лимоном, бутерброд с чёрной икрой.
Надо отдать должное супружнице, при всём своём вздорном характере, следила она за питанием чётко. Чтоб холестерина и консервантов семья употребляла минимум. На зиму заготавливала смесь мёда, лимона, алое и грецких орехов. Печёный картофель в «мундире», тыква, морепродукты и маслины в рационе присутствовали постоянно.
В углу кухни стоял приличных размеров эмалированный бачок с кашей для собак. Но, поскольку, на втором этаже, где располагалась спальня супруги, обозначилось некое шевеление, а затем последовал характерный шум сливаемой воды, следовало Двоекульскому поскорее сматываться. В конце концов, собак и Виолетта может покормить. Хотя любил свою псарню Двоекульский безмерно. Ну, приблизительно, как хоккей. Отличная игра: надаёшь кому-нибудь клюшкой по башке, а тебе за это всего две минуты штрафного времени дадут!
У ворот дома уже дожидался маленький, не первой молодости «Ниссан». Дочерняя фирмочка, занимавшаяся под эгидой шляхетного пана распространением корма для домашних животных, формально была абсолютно автономной. И под пресс банка, естественно, не попала. А водитель Володя, молчаливый парень лет тридцати, относился к категории доверенных лиц. В основном обслуживал семейные нужды мадам Двоекульской. И попутно контролировал в пользу Витька денежный оборот с кошаче-собачьей пищи.
Личная охрана ясновельможного была отправлена в бессрочный отпуск, так как пятерым качкам платить уже четвертые сутки было нечем.
Престижный оздоровительный комплекс SPA «Оазис», куда направился Витёк, появился года три тому назад и являлся лидером среди заведений такого рода. В тренажёрных залах можно было покачаться, затем смыть усталость вместе с потом в одном из банных залов — хоть в турецком, хоть в финском варианте. Наличествовали и римские термы. А для экстремалов предлагалось принять ванну в громадной дубовой бочке вместе с очаровательной гейшей (родом из Згуровки, или Сосницы), но обученной разным японским примочкам. Тайский массаж в четыре руки, египетский, с благовонными маслами, обкладывание горячими камнями, и всё это функционировало двадцать четыре часа в сутки.
Годовой абонемент, стоящий более тысячи долларов, позволял Двоекульскому беспрепятственно появляться в заведении, без предварительной записи. Ольга и Виолетта, пару раз в месяц, по очереди, также могли воспользоваться банно-прачечными услугами от шляхетских щедрот. Главное, чтобы желание у них не совмещалось по датам. Но этот момент Витёк регулировал без особого напряга, да и критические дни у дам никогда не совпадали.
В педикюрном кабинете, куда Двоекульский попал через полтора часа, приветливая хозяйка, блондинка лет сорока, развлекала клиентов светскими разговорами на тему о спасении души. Специалист Наталья отменный, но двинутая на всю голову по части философии. И нет, чтобы родной, знакомой — марксистско-ленинской, отнюдь. Посещала она заумные индийские медитативные семинары, питалась исключительно растительной пищей. Время наше называла Калиюгой, а от намёков на более тесные производственные отношения с клиентом, негодующе фыркала. При этом, её глаза редкого зелёного цвета темнели, как штормящее Черное море.
Пока Витьку обрабатывали ноги, приглашённая из соседнего кабинета косметичка очистила лосьоном панский фейс (Хотя, что там чистить после сауны). Жужжащей портативной машинкой с круглыми щёточками размазала персиковый скраб и нанесла, после протирки тоником, на всю морду лифтингующую маску. Так, что не смотреть, ни дышать ртом Витёк не мог.
Ровно в одиннадцать, чистый благоухающий Хуго Боссом Витёк, предстал пред очами ксёндза Осецкого. Исповедовавшись, в разумных пределах, проговорил возможность временного займа — тысяч пятидесяти, под залог конефермы. Пообещал поспособствовать, чтобы в разрушенном детском садике, на его депутатском округе в Броварах, воссоздать детский приют под эгидой католической церкви. С лёгким сердцем и напедикюренной стопой, получив божье благословение от пана Збышека, отбыл в областную Раду.
Попутно, заехав к Рустаму на Владимирский рынок, устроил ему сцену у фонтана, пригрозив поставить на счётчик. Отнял, у клянущегося с акцентом мамой, три тысячи. Велел остаток долга приготовить на завтра. Володю отпустил на пару часов с поручением навестить болящую, завезти ей харчей, соков и пятьсот долларов на лечение. С неё пока хватит. А дальше видно будет…
В Совете прокрутился до пяти вечера. Но успел многое порешать. Организовал звонок из Нацбанка к кровопийце Свириденко. На серьезном таком уровне. Из Кабмина бумажку одну дорогую получил, опять же в адрес «Агрокоммерцбанка». Обещалось банку на фирменном бланке Содом и Гоморра, в ближайшее время, если…
Вот так рождаются преценденты для торга.
Что было удивительным, так это отсутствие всяких признаков жизни у кураторов Витька. Сколько не оставлял Двоекульский на автоответчик условную фразу — реакции никакой. А мобильный скирковский рекомендовал абоненту, механическим голосом, связаться через некоторое время. Чувствовал себя Витёк при этом, навроде резинового изделия одноразового предназначения. Очень выходило обидно. Хотя, в глубине своего сознания Двоекульский понимал, что он нужен Службе — пока нужен. А положительной отдачи от Скирко можно ожидать по мелочам. Но, перебирая периодически, как заклинило его, номер телефона, интересовался, в который раз, «славянским шкафом».
Проблема с Ольгой оставалась висеть в воздухе, а возникла-то целиком по вине полковника. Хотели как лучше, а получилось как всегда — так, кажется, говорил наш бывший Президент. Не с долларовой ассигнации, а с Банковской улицы, куда он в девяносто первом году благополучно переехал из апартаментов в здании ЦК КПУ.
Домой, особенно, не хотелось. Опять брюзжащая половина, пустые программы по телику. Единственная радость — псы, так и те по будкам попрятались из-за холода.
Мобильник, временно конфискованый у помощника, попискивал время от времени электронными месседжами. Прочитал парочку и оставил это дурное занятие. Сплошная похабень. Получит завтра Макс тырки. Но ничего, утром у меня уже будет новенькая «Nocia», с безлимитным пакетом. Ещё один положительный момент в депутатской жизни.
Верный Володя при «Ниссане», дожидался на стоянке, перекуривая с шоферской братией. Кивнул, что всё в порядке — поручения выполнены. В салоне машины было зябко, пока прогревались, водитель вытащил пачечку денег, перевязанную резинкой.
— Тут две тысячи гривен. Итог за прошлую неделю.
— Хорошо. Совсем не лишние будут. Свою долю уже отстегнул?
Володя ухмыльнулся:
— Конечно.
Двоекульский и спрашивать не стал сколько. Пятый год с человеком. Проверен и неоднократно. В позапрошлом году отвозил в Москву налом почти сто тысяч зелени и поллимона деревянных. Всё прошло без сучка и задоринки. Хоть на «Доску почёта» вешай.
Оставил машину километра за полтора до дома. Бросил Володе — завтра к десяти.
Пройдусь, подышу воздухом. Мало двигаюсь последнюю неделю — подумал он. А тело, привыкшее к физическим нагрузкам, требовало своё. Конечно, на тренировках за три периода игры сбрасывал до шести килограмм.
Двоекульский гордился своей спортивной формой. На коньках гонял за шайбой не хуже чем молодые. И с Ольгой, в добрые времена, работал в постели до сорока минут, доводя её до фантастического количества оргазмов.
Бодро топая по очищенному от снега тротуару, Витёк брезгливо отмечал кучки собачьего дерьма и снежные отвалы, разукрашенные желтыми разводами мочи. Грязно в Киеве, нет хозяина в городе, бомжи, беспризорники заполонили улицы. А ведь в мэрии тоже можно денежку перехватить, под тот же детский приют. Формула — «деньги под детей» действует с времён хитроумного Бендера. Завтра же переговорю с первым зампредом горисполкома и председателем депутатской комиссии по социальной политике. А будет приют, или нет — это уже дело двадцать пятое.
Треть пути уже отмечено, вон светится неоном продуктовый магазинчик с громким названием «Эволюция». Хотя с советских времен, там мало что изменилось. Как наливали из-под прилавка креплёный винчик, так и продолжают зарабатывать на алкашах. Правда, вместо традиционной кильки, в ходу американские сладкие батончики. И сигаретный ассортимент увеличился несравнимо. Любой работяга может позволить себе «Мальборо», или «Кэмел» воткнуть в зубы.
Вот и сейчас, из ганделика вывалилась компания из трёх подвыпивших парней, с умеренным матом в репертуаре, вперемешку с окраинным суржиком. Козлы, одним словом козлы. До слуха Двоекульского донеслась краткая характеристика Люськи — крановщицы из второго общежития, у которой, по всей видимости, компания планировала «продолжение банкета».
Это потом, когда Виктор Янович начнёт по деталькам собирать конструкцию проишествия, до него дойдёт, что ближайшее заводское общежитие находится в очень приличном отдалении, не менее двадцати пяти километров от «Эволюции». Как говориться — «за семь вёрст киселя хлебать». А в данный момент всё было естественно и логично. Взяли на грудь, возжелали женской ласки. А Люська, дескать, всегда ждёт и готова обеспечить требуемое в любом объёме. Воистину, человек крепок задним умом!
Из ближнего проулка, кажется «Стахановского проезда», вывернула машина. Черный, матово отливающий джип, брат-близнец Витюшиного Росинанта.
На секунду остановившись, высветила номер углового дома и двинулась навстречу.
Движок отрегулирован отменно — подумал Двоекульский — шума почти нет. Мой-то постукивает характерно и климат-контроль начал барахлить. Всё недосуг было машиной вплотную заняться.
Почти безшумно джип подкатил к тротуару. Фары приветливо мигнули и выключились, остались только габаритники. Со стороны водителя опустилось тонированное стекло. Из глубины уютного салона раздался неожиданно мелодичный женский голос:
— Хай, мистер, ю спик инглиш?
Англичанка — определил Витёк, и на автомате ответил:
— Иес, мисс, оф кос. — Ну, и подошёл поближе к машине.
А она хорошенькая, хотя и темнокожая. И упакована прилично, духами пахнет отменными. Чего её черти здесь носят?
Это было последнее, о чём успел подумать галантный пан. Дурно пахнущая струя брызнула ему в лицо откуда-то сбоку. Мнимые работяги сноровисто погрузили обмякшее тело в машину. На всё, про всё ушло не более полутора минут. Дверцы захлопнулись, и джип резко рванул в сторону, противоположную особняку, куда, так нехотя, направлялся депутат.
Через три квартала, в укромном скверике, где по позднему зимнему времени не просматривалось ни одной души, Двоекульского перегрузили в бело-красный Уазик, с надписью «амбуланс» и проблесковым маячком на крыше. Руки и ноги подопечному зафиксировали мягкими вязками. А для понту поставили капельницу с физраствором. Группа захвата периодетая в белые халаты, приобрела вполне благообразный айболитский вид.
Проблесковый маячок служил надёжным средством для беспрепятственного движения, и Уазик, благополучно проехав на левый берег Днепра, затерялся в пригородных лесах, достаточно дремучих, способных укрыть не одну сотню машин.
Хутор Моршанский, заброшенный лет двадцать тому назад, Райнсберг приобрёл в позапрошлом году, по случаю, за сущие гроши. За лето обнесли дом и две пристройки крепким забором. Внутри, стены и потолок дома, отделали еловой вагонкой. Завели пару кавказских овчарок и табунок гусей. Ручей, протекавший в овраге, перегородили плотиной. В образовавшийся пруд запустил Лёня малька карпа.
В том же овраге, чуть дальше за плотиной, оборудовали стрельбище и полосу препятствий, не хуже чем в Остре, где располагалась показательная учебка вооруженных сил СССР.
Заправляли хозяйством немолодые, молчаливые муж с женой, дальние родственники Лениного бригадира Войта. Дядька Теодор, по-карпатски Дозик, оказался рукастым умельцем. Почти всю реконструкцию усадьбы сам вытянул. Переложил печь, почистил колодец, обнеся его добротным дубовым срубом. Старый сад полностью выкорчевал, оставив только грушу и две плодоносящие яблони. Баба Ореся засадила сделанную посреди двора клумбу барвинком, анютиными глазками, георгинами и турецкими гвоздиками. У входа в дом укоренила вьющуюся розу, а по периметру двора, около забора, цвели прошлым летом кусты жасмина и сирени.
Вот в такой тихий уголок, засыпанный снегом, расположенный в часе езды от города, и привезли Двоекульского. Войт ушёл в пристройку покалякать с роднёй. Раздетого догола Витька уложили на массивную столешницу. Руки и ноги прикрутили к ножкам стола. В правую бедренную вену Стефан воткнул капельницу с глюкозой. Набрал в шприц раствор из двух ампул и медленно ввел в систему.
— Минут через десять очухается. Ты кем зараз будешь? — обратился к Кравцу.
— У тебя рожа пострашнее и фигура фактурная. Значит, мне судьба сегодня быть добрым. А что это у тебя в саквояже?
— Малый полевой хирургический комплект. Трофейный, видишь произведен в 1938 году, город Вюртенберг. А к нему ещё Д'Арсонваль прилагается.
— Это ещё что такое?
— Приборчик электрический, жужжит очень устрашающе, а если вставить в задницу, ещё и даёт добротный психологическо-болевой эффект.
— Были преценденты?
Стефан пожал плечами.
— А чего он абсолютно голый?
— Да у нашего пациента смерть как у Кощея, в яйце, — усмехнулся бывший легионер, похлопав Витька по животу. — А если серьёзно, то из африканского опыта знаю, что белый человек без одежды чувствует себя абсолютно незащищённым. Дополнительный фактор психологического воздействия. Это черному аборигену плевать в каком виде его допрашивают. Смотри, глазные яблоки под веками шевелятся, пациент уже созрел для беседы. Пока он окончательно не очухался, пойди попей чайку. Минут через пятнадцать-двадцать пусть Войт меня вызовет. Тогда и ты можешь вступать со своей партией. Хоп? — неожиданно закончил по-узбекски монолог бывший легионер.
— Не понял?
— Со мной в легионе служил узбек из Андижана. От него нахватался. Всё, пошёл, пошёл. Пациент глазами блымает.
Через два часа, когда Алекса вдругорядь пригласили повидаться с «дорогим гостем», действие было закончено. В комнате восседал мертвенно-бледный, но вполне одетый депутат и жадно прихлёбывал чай из глиняной кружки. Довольный Стефан водил стеклянным электродом, с которого соскакивали голубоватые искры, по щекам и коротко стриженной шевелюре.
— Говорят помогает, профилактирует облысение и морщины.
— Это после задницы-то?
— Да брось ты. Какая к чёрту задница. Мы же сначала по-людски пытались с ним объясниться. По ушам в полсилы хлопнули, чтоб думалось быстрее. Тебя пригласили для политинформации. Бесполезно. Канает под придурка, несёт всякую ересь о депутатской неприкосновенности.
Тогда врезали пару раз по печени в качестве прелюдии. Не действует. Джеда ему яйца прикусила слегка — опять нулевой эффект. Рембо, да и только. — Стефан погладил овчарку, лежащую у его ног. — Забыл, что он собачник и запахом кобелиным пропитан. Даю команду Войту, чтоб притащил из террариума полоза. Внешне очень агрессивная, убедительная гадина. Хотя и безобидная. Здесь, у Дзыги, целая комната для этих тварей отведена.
Разжали пану челюсти, запихнули в хавальник роторасширитель немецко-фашистский. Только змеюку поднесли, глядь, а наш герой глазки подкатил, потом холодным покрылся и уссался, в связи с кратковременным обмороком.
Мы его скоренько реанимировали. Спрашиваю: «Будем продолжать?». Мотает головой — нет, нет. — Не желает, дескать, общения с живой природой.
И всё, спёкся наш депутат. Запел во весь голос. Конечно, и твои доброжелательные рассуждения сыграли свою роль. Он же у нас человек начитанный и знает, что там, где мягко стелят, очень жёстко спать.
Акция со взрывом спланированная. Но тут пан и сам не при делах. Его в тёмную использовали бывшие комитетчики. Разрабатывали твоего шефа ещё лет пять тому назад. При его участии — Стефан кивнул на Двоекульского. — Прихватили на обналичке пана и вербанули. Обычное дело в практике всех спецслужб. Руководитель операции последние дни на контакт не выходит. Да и зачем? У них такая сейчас жара началась. Как же, загнали зверя, затравили!
Где твой Яшник — неизвестно. Во всяком случае, в Лукьяновке и других подобных местах не зафиксирован. Мы пробивали по своим каналам. Тупик, одним словом тупик.
— На камеру беседу снимали?
— Обижаешь, командир. Азбуке мы обучены. Вон видеоплеер в углу, можешь просмотреть. Всё чисто, благопристойно. Войт плёночку освободил от ужастиков. И теперь, ничего в ней экзотического нет. Так, повесть о жизни, как у Паустовского.
— Помню. «Время больших ожиданий».
— Угу, примерно в этом аспекте.
— А что с ясновельможным будем делать?
При этих словах Двоекульский как-то встрепенулся, даже отставил чашку с чаем от себя. Но, глядел в сторону, держал марку.
Стефан бережно положил деревянную рукоятку электрода в специальное гнездо на аппарате.
— Вон Войт по двору с рамочкой бродит, определяет по фен-шуй где нашему гостю в земле правильно лежать.
И тут же заржал. Двоекульский сразу лицом посветлел, жадно глотнул из литровой кружки.
Эх, не выдержал паузу морпех — подумал Кравец. — А ведь дрогнул пан, очко заиграло.
— Пусть наш гость отдохнёт часик. Я с кассетой поработаю. Может у меня к нему вопросы ещё возникнут.
— Пошли, Ваша мосць. Часок прилегнёте. Время позднее, дома уже второй бы сон видели.
Алекс замурлыкал подходящую к данному моменту старую солдатскую песенку: «Если ранят тебя больно отделённому скажи», поудобнее устроился у телевизора. Хороший аппарат, с полуметровым экраном. Надо отметить, что и съемка велась профессионально, свет был выставлен отменно. Малейшее изменение мимики допрашиваемого фиксировалось на плёнке. В целом, всё что рассказал Стефан, имело место быть. Но, нюансики, их в перепеве не заметишь.
Не впервые, ой не впервые, пять лет тому назад встретился Двоекульский со Скирко. Давняя у них дружба прослеживается. Как это Стефан не уловил? Всего два слова. Ну, вначале кусок плёнки стёрт — это понятно. Прессинг и прочие страсти-мордасти. Но, в середине, когда уже разговор нормальный пошёл, вдруг пропуск, приличный, минут на пятнадцать. Что там Войт постирал? Отмотаем назад, ага, речь началась о бизнесе депутата. Завод по переработке молока он обозначил, а дальше плёночка пустая. Надо понимать, торг начался. Крышу они ему предложили поставить и доляху отстёгивать от производства, или отобрать контрольный пакет, это меня уже не касаемо. Где живёт Скирко, депутат вроде не знает. А вот поспрошать, как у них связь происходит и адрес конспиративной хаты, Стефан подробно не удосужился. Выяснил контактный телефон и абзац. На чём прибывал полковник, номера машины, или каким маршрутом троллейбуса. Что жрёт, что пьёт и какие кабаки посещает? Охоч ли до баб, или другое хобби имеет? С кем тусуется и прочие, вроде незначительные детали.
Чирканул себе на листочек Александр Яковлевич перечень вопросиков. Вышел в соседнюю комнату к дремлющему Стефану.
— Где там твой шильёнский узник?
— Дрыхнет под присмотром Войта. Третий час ночи идёт.
— Дай команду, пусть приведут. Есть мне о чём с ним пошептаться. А что, вы его прилично материально уронили? Я так понял между строчек.
— Твой бизнес, майор, нас не касается. Ищешь шефа и ищи. У нас свой интерес с Двоекульским образовался. Совершенно не во вред твоей задаче.
— Да нет, я так, между делом спросил. Плёночку эту ведь и другие будут смотреть?
— Майор, ты помнишь в нашем детстве книжка была «Три мушкетера»?
— Конечно.
— А содержание письма, которое Атос отобрал у Миледи? Подписанное кардиналом Ришелье.
— Ну, в общих чертах: «Предъявитель сего письма действовал по моему указанию и во благо Франции».
— Молодец, почти дословно. Так вот, у меня полномочий не меньше. Правда, устные. Наш Дзыга бюрократию не разводит. Успокоил я тебя, маннынг джанным?*
— Вполне. Давай Витька транспортируй. Да, попроси Войта, раз уж он не спит, пусть организует для меня и подопечного крепкого сладкого чая. И тару, соответственную, побольше.
Посеревший, заспанный Двоекульский, за полночи постаревший лет на двадцать, никак не мог врубиться, почему ему надо опять пересказывать обстоятельства исчезновения Яшника. Но, после крепчайшего чая заговорил достаточно бойко. А запутаный хитроумными вопросами Кравца, раскололся полностью. Вплоть до упоминания о совместной охоте со Скирко и места, где они браконьерствовали — лесная загородная база бывшего КГБ.
Помятуя о своей роли «доброго» следователя, Алекс не преминул похвалить депутата за наблюдательность. Особенно после того, как Витёк нарисовал маршрут движения в заповедник, план базы, караульные посты, обозначив крестиком кабинет полковника на втором этаже хитрого домика.
И район, где проживал Скирко с семьёй, тоже уточнил в пределах квартала. Подвозил Витёк как-то куратора после крепкой совместной поддачи на природе. Словесный портрет полковника и его правой руки — Дидевича, экс-мент вписал в свой блокнот. Экономических вопросов не поднимал, никчему это было.
Всё, что можно было выдоить из депутата, осело в голове. Теперь требовалось хотя бы полсуток, чтоб осмыслить, составить план дальнейших действий. Саня встал, прошёлся по комнате. Двоекульский дремал сидя, изредка, как сова, хлопал веками.
— Стефан, — позвал морпеха Кравец. — Нам он уже не нужен. Дай ясновельможному стакан водки без закуски и организуй отправку домой. Только повязочку на глаза оденьте. Как раз к завтраку и поспеет в город.
— Пошли за дозой, — похлопал Витька Войт. — Домчим без задержки.
Двоекульский нехотя поднялся, глянул искоса на Стефана. Тот успокаивающе поднял две ладони. Мол, всё будет тик-так.
— А водка, Ваша мосць, нужна для алиби дома. А то жена задолбает расспросами. Логично?
Пленник уныло кивнул головой.
За окном, где стояли ещё густые кисельные сумерки, зафыркал натужно, заведенный с третьего раза мотор Уазика. Кравец, с красными, как у кролика глазами, откинулся на спинку кресла, потянулся, похрустывая суставами и, неожиданно весело, подмигнул угрюмому Стефану.
— А что, морпех, бессонная ночь того стоила? Это тебе не ляльку валять по кроватям. Хотя, выпотрошил ты подследственного на ура.
— Ты, знаешь, нам татарам что наступать бежать, что отступать бежать. ___________________________________
* Маннынг джанным — моя душа (узб.)
Главное, получили информацию. Теперь надо с командиром посоветоваться.
Кравец отметил про себя, что уже в третий раз Стефан сказал о Дзыге, как о командире. То ли солдатская косточка не умерла в боевике, а может и не братки они вовсе? Работают под такой легендой, вполне удобной. Попутно денежку сшибают.
Как-то на Брайтоне, разговорился Александр Яковлевич с бывшим военным журналистом Аксельродом. Тот связь прочную с Россией поддерживал. Так по слухам там, из отставников и действующих военнослужащих, образовалась подпольная организация на манер бразильских «эскадронов смерти». Убирают воров в законе, олигархами и банкирами гнилыми не брезгуют, вобщем чистят общество.
Деятельность, сугубо противозаконная — подумал бывший мент. Но, с другой стороны, с беспредельщиками такими, как Скирко по другому и невозможно бороться. Отмажется связями, или бабками.
— Стефан, мне прилечь бы минут на триста.
— Без проблем, пойдем покажу койку. Может Трошки перекусим, га?
— Потом, потом, сейчас дрыхать. Всё потом…
Машина ощутимо покачивалась, но дискомфорта от этого не возникало. Наоборот, лёжа на носилках Витёк расслабился. Да и выпитая натощак водка создавала ощущение внутреннего уюта.
Отмолил меня ксёндз у Всевышнего. Значит, не все дела на земле я успел завершить. А завод, что пообещал бандитам, он всё равно в закладе у банка. Пусть теперь братки сами стрелки разводят со Свириденко. Потери, конечно, приличные, но главное — жить остался. Хотя, по первах, думалось — амбец мне пришёл.
Кто ж мог предположить, что подставит меня Скирко, под бандитский каток положит. Тот, первый, громила — он понятен. Примитив. Раньше по зарубежным лесам и пескам бегал с советской гранатой, врагов пугал. Теперь на своих земляков переключился. А другой, в профессорских очках, с седоватыми усами — та ещё штучка. До печёнок влез. И то ему подавай, и это. Да с подходцем, с подковырками. Одно и тоже переспрашивает, вроде как забыл. Нутром чую — продавшийся мент, или бывший скирковский соратник. Непрост, ох как непрост оказался. Деньги ему не нужны! Правды требует, о сотрудничестве с органами, и о Яшнике.
А чего мне Скирко жалеть? Он что мне отец родной? Такая же гнида, как и этот очкастый. Вот и пускай жрут друг друга, как пауки в банке.
Вялые мысли, дремотные. Да и какими они могут быть после бессонной ночи, при сплошном стрессе. Сейчас ещё Виолетта начнёт зудеть. Будет мусолить о своей просранной с Витьком жизни. Ну, и хер с ней, с супружницей. Понудит, понудит и уйдёт к себе, рассказики душещипательные стряпать.
Отпустил Господь мои грехи — подумал Витёк, засыпая, убаюканный ровным шумом машины, теплом и сладковатым запахом бензина.
— Мессианская идея в славянском варианте, базируется на употреблении, в большом количестве, водки и хлеба. Что, впрочем, одно и то же. Хотя водка предпочтительнее…
— Войт, что придурок там варнякает? — обернулся водитель.
— Водки просит. Как и ты, Мыкола. Всё тебе мало.
Каждый слышит то, что он желает. Успокоенный Двоекульский, втюривший, по его мнению, прогоравший заводик боевикам, совершенно не догадывался, что везут бренное тело, отнюдь не к родным пенатам. Стефан, определил место пребывания узника в отдалённом углу Чернобыльской зоны. На границе Черниговской и Гомельской области. Собственно говоря, и границы там никакой не существовало. А имелся: ангар, установленный лет за тридцать до развала Союза, с добротным бункером и заброшенной ракетной шахтой, запас воды и харчей, года на три. И глухонемой, слегка тронутый на ментах старикан Тюня, оставшийся здесь лет десять назад, с лёгкой Лёниной руки. Судя по наколкам на руках, жизнь Тюня прожил сложную и в различных зонах. Майданничал, вторая ходка за гоп-стоп, числился в «отрицаловке». Вообщем, та ещё была биография. Но служил верно, не хуже преданного пса. А главное — упоительно молчал.
Исчезновение же Витька с киевского горизонта, бизнесовый народ воспримет правильно. Ушел в бега от невозвратного кредита. Не он первый, не он последний. Поэтому и понтов никаких по Киеву не будет. Разве, что у службы безопасности банка. Но это их головная боль.
Так и рассудил Стефан, давая указание везти пана на воспитание к старому зэку. Здесь Витёк не нужен ни коим образом. Поди просчитай чужую логику. Ещё начнёт мельтешить, концы искать. А замочить депутата мы всегда успеем. Тюня с превеликим удовольствием ножичком исполнит. Он у нас ретроград, никаких новаций не признаёт.
* * *
Уже пятый день пребывал Борис Петрович в тревожном, необычном для себя, состоянии раздвоения личности. Нет, речь шла не о классической шизофрении, даже не о маниакально-депрессивном психозе. Просто сложились так житейские обстоятельства, как говорят преферансисты — расклад выпал неудачный. Внешне это никак не сказывалось. Говорить одно, делать другое, а думать третье, Скирко научился с детства. А уж опыт комсомольской работы как отшлифовал, отточил, способность к мимикрии. Но неспокойно было, на душе гадко, муторошно.
Для профессионального разведчика, к коим он себя причислял, интуитивные импульсы из подсознания дорогого стоили. Нелегалы, при таких ощущениях, бросали всё и уходили с арены. Легальные разведчики обрывали контакты напрочь, ложились на дно на месяцы, годы. Некоторые запивали, или присаживались на транквилизаторы. До определённой грани. Потом можно было и в дурнушку угодить с таким напрягом.
Наверное, где-то и статистика соответствующая ведётся. Профессора в мундирах тесты составляют, графики вычерчивают, медикаменты подбирают. Не даром же существуют с времён КГБ СССР центры реабилитации для «вернувшихся с холода». Это только дилетанты могли думать, что процесс восстановления психики космонавтов впервые начался с тысяча девятьсот шестьдесят первого года. Отнюдь. Звездную братию, по началу, возвращали к нормальной жизни по отработанным на чекистах методикам и в чекистских же центрах.
Серьезные заведения с санаторным режимом, с питанием по первой категории, но и с процедурами, далёкими от курортного релакса.
Залечь бы туда на три недели, омыть изнутри и снаружи мозги семью водами целебными, поглотать кислородную пенку. И хрен с ними, с этими тестами, сурдокамерами и полиграфами. Пережил бы. Но, не спасут от проблем ни ласковые руки массажистки, ни колючие иглы знаменитого на весь Киев рефлексотерапевта-китайца Се Джулиня.
Раздрай раздраем, а службу нести, тем не менее, требовалось. Координационные совещания проводить, вникать в суть контрразведывательной работы, утверждать планы оперативных мероприятий, держать нос по ветру во время внутриконторских подковерных схваток.
Шпионов вот только не хватало. Не выявлялись они ни поштучно, ни пачками, как в добрые времена холодной войны. И не потому, что не фиксировались в стране подозрительные субъекты. Отнюдь, в оборонке ещё заветных секретов достаточно. Чертова политика путалась под ногами. Мешалась где только могла. Олигофреническая власть — состоящая, в большей части, из бывших коммунистов, обряженных в тогу демократов и рубища либералов, самым активным образом расхищала то, что раньше именовалось социалистической собственностью. Уверенно превращаясь во власть олигархическую. На фоне тотальной «прихватизации» векторы политической жизни менялись, как кавалеры у гулящей бабенки.
Задружили с китайцами, поступило указание — узкоглазых не трогать! Вдруг курс меняется в сторону резкой симпатии к пейсатым. Вся верхушка ищет среди своих предков завалящего еврея. Газеты с шестиконечной звездой издаются. Телепрограмма открылась, да ещё в самое коммерческое время. Мацой и прочим кошерным харчем в центре Киева торгуют. Полный Шолом Алейхем!
Американцев допустили в святая-святых — ракетно-космический комплекс. Скромная такая делегация в пятьдесят человек! Из них, добрая половина служивый люд CIA, а остальные из разведок родов войск и Агентства Национальной Безопасности. Единственная польза, что поснимали их вдоволь, и в фас, и в профиль, для спецкартотеки. Команду для допуска на объект дал сам Президент. Ему, видно, лавры Горбачёва и Бакатина снятся.
Да ни хрена ему не снится! Ребята из бывшей Девятки, преобразованной в службу охраны Президента, рассказывали — накатывает каждый вечер. Не много до литра беленькой. Какие уж сны в голову придут при такой дозе. По себе знаю.
На следующий день, как Яшника прихватили, вдруг всплыла новость чрезвычайно неприятная. Вот о чём интуиция сигналила. В двух серьёзных английских газетах аршинными буквами заголовки: «Кто продал шейху Аль Хаббаду установки дальнего обнаружения ракет?»
Оно им надо, этим Мак-Лаудам? Кто продал, кто продал? Кто смог, тот и втюрил. Нет, эти писаки напрямую заявляют, что след ведет в Украину. Не в Казахстан, или Белоруссию, а именно сюда, в Киев. В четверг и того хуже. Программа «Интер» сообщает со скорбной интонацией, что в автокатострофе, перед Запорожьем, погиб депутат, учредитель и прочее, прочее, хозяин крупной сельскохозяйственной фирмы Александр Поцелуйко. По факту гибели, соответственно, ведётся расследование. Далее, дикторша, поджав губки, перечислила серьёзные фамилии тех, кто выразил соболезнование. Это простому люду, несведущему, невдомёк, что и как. А ведь через Поцелуйко, именно его фирму, проходила последняя сделка. Тем, кто со стрёмным бизнесом связан, сходу ясно — зачищают концы.
От погибшего агрария до Скирко — цепочка короткая. Хотя лично представлены друг другу они не были. Но проследить связь, для толкового опера, дело плёвое, как два пальца обоссать. На пару суток задача, включая обеденный перерыв и обязательную вечернюю пьянку.
Вот такая ситуёвина обозначилась …
В данном случае рыбалка, предложенная армейским подельником, представлялась более чем сомнительным мероприятием. Хотя, с другой стороны, формальный повод для неформального общения! Переговорить, повертеть варианты с Толяном, не чужой же человек. В одной упряжке который год идём. Его, как мужика разумного, смерть Поцелуйко ох как волновать должна. Подлянки со стороны полкана, вроде раньше не наблюдалось. Всё-таки, кроме деловых отношений, имелся ещё и нюанс личностной симпатии. Одни книжки читали, одной империи служили. И через двух барышень, как оказалось, молочными братьями стали. Только у Ленки, Скирко побывал в возлюбленных раньше чем армеец.
Надо ехать, надо говорить и считать, считать. Может, судьба ему этот шанс с Сократом и дала, как единственный выход на громадные деньги и, что самое ценное — ничейные. Хозяева давно уже в земле истлели.
Дидевича возьму с собой для подстраховки. Мало ли что. Браунинг отцовский в правый унт, в кармашек потаённый, на всякий случай. Карабин дело хорошее, да не очень ловкое. Пока снарядишь к стрельбе, минута и протикает. А иногда, такая минута длинною в жизнь оказывается. Снасти рыбацкие в ящике, в передней, на положенном месте хранятся, если Анжелка никуда не переложила. Есть у неё такая вредная привычка.
Неожиданный стук в дверь прервал поток мыслей Скирко.
Ну да, секретарь уже убыла домой, время-то позднее. Но раз стучат — значит свои. «Чужие здесь не ходят».
— Войдите!
В кабинет просочился, аки джин бесплотный, по другому и не скажешь, улыбающийся загадочно Дидевич. Но перегар соответствующий присутствовал, куда ж без него.
На щите, на щите — подумал Скирко. — Раз улыбается, значит что-то весомое раскопал. Знаем мы эту капитанскую манеру. Не первый год служит подо мной.
— Тебе бы, Дидевич, в Лувр, с твоей загадочной улыбкой. Конкурировать с Джакондой. Ну, докладывай, что там обнаружилось. Или Указ Президента о присвоении звания «Героя Украины» капитану Дидевичу опубликовали в «Ведомостях»?
— Прошу. — Капитан юмора не оценил, протянул прозрачный файл. — Лично нашёл дополнительные материалы по делу Хурумова.
Борис Петрович небрежно вытряхнул на стол содержимое. Посмотрел первую страницу, датированную декабрём 1941 года.
— Далеко ты, однако, забрался. Но какое отношение имеет покойный Сократ к этим бумажкам?
— А читайте дальше, там всё есть. Разрешите присесть?
Скирко молча разрешительно взмахнул рукой. Вернувшись к началу текста, стал внимательно вчитываться в каждую строку. Ничего особенного бумажки не содержали. Коряво, малограмотно, а какой уровень образования был у тогдашних чекистов — три класса, в лучшем случае. Рутинная справка о проверке благонадёжности вольнонаёмных тыловых подразделений действующей армии.
МАТЕРИАЛЫ ПРОВЕРКИ ВОЛЬНОНАЕМНЫХ ЛИЦ В ЧАСТЯХ И ОРГАНАХ ТЫЛА 5-й АРМИИ ЗАПАДНОГО ФРОНТА
4 декабря 1941г.
Совершенно секретно
Начальнику О[собого] О[тдела] НКВД 5-й Армии
батальонному комиссару тов. ЕРМОЛАЕВУ
Нач. Политотдела Управления тыла 5-й Армии
батальонному комиссару тов. ФЕДОТОВУ
ВЫВОДЫ ПО ПРОВЕРКЕ ЛИЧНОГО СОСТАВА АРМ[ЕЙСКОГО] ВОЕНТОРГА И ВОЛЬНО-НАЕМНЫХ ЛИЦ, РАБОТАЮЩИХ В ОТДЕЛАХ УПРАВЛЕНИЯ ТЫЛА АРМИИ
В целях выявления лиц, не внушающих политического доверия, и другого примазавшегося элемента к воинским частям армии (Управления тыла) нами проверен и выявлен ряд лиц, которые раньше находились на территории, занятой противником, а также люди, которые своим поведением разлагают окружающий их нач. состав.
По арм[ейскому] военторгу
1.К.,2 1917 года рождения, работает ст[аршей] официанткой столовой №2 по обслуживанию высшего комсостава. Имеет недостачу в выданных ей средств[ах] в сумме 400 руб.
К. до начала войны проживала в г.Белостоке. Долгое время находилась на территории, занятой немцами. Со стороны последней отмечены факты морально-бытового разложения. Является подозрительной личностью и не внушает доверия.
2.К., 1915 года рождения, работает официанткой столовой №2. Развращена в половом отношении, своим поведением внесла элементы бытового разложения на окружающую ее среду3, не внушает политического доверия.
3.Н. работает на кухне столовой. 20-21 ноября вышла из немецкого окружения, на территории, занятой немцами, находилась около 2-х месяцев. О своем пребывании на территории противника рассказывает о себе4 смутные сведения. Не внушает доверия.
4.М. работает официанткой столовой. Находилась на территории, занятой немцами. Является подозрительной и не внушающей доверия личностью.
5.З., по национальности полька, работала машинисткой арм[ейского] военторга. 13/Х1-41 года привезена из г.Москвы без всяких ее характеризующих документов. В половом отношении развращена и вокруг себя группировала командный состав.
По интендантскому Управлению тыла
Вольно-наемных имеется 3 человека машинисток, из коих:
П., 1922 года рождения. В течение последних 2-х лет работала парикмахершей в г.Москве. 20/Х1-41 года была привезена в штаб армии и назначена на Должность машинистки. П. своей половой распущенностью создала сборище с участием нач. состава.
По автодорожному отделу
Вольно-наемных одна машинистка Ш., уроженка города Вильно, рождения 1913 года, нелегально приехала из Москвы и была принята на работу в А[вто] Д[орожный] О[тдел] в должности машинистки.
По своим автобиографическим данным является сомнительной и не внушающей доверия личностью.
Считаем, что все вышепоименованные личности по своим [качествам] являются весьма сомнительными.
Считаем, что все вышеуказанные люди по своим компрометирующим и биографическим данным не могут работать в штабе Управления тыла армии.
По нашему предложению все вышеназванные 7 чел. С работы уволены.
Зам. Нач. политотдела Управления
тыла
батальонный комиссар
БАРОВСКИЙ
Нач. 5-го отделения О[собого]
О[тдела] НКВД 5 армии
лейтенант госбезопасности
ХУРУМОВА
ЦАМО СССР. Ф.336. Оп. 5073. Д.1.Л. 104-106
— Чтож здесь такого ты обнаружил интересного? Какую оперативную комбинацию можно выстроить с этой цидулькой?
— Как же, подпись нашего фигуранта в конце документа.
— Ты внимательно смотрел? Там русским языком чётко прописано: «лейтенант Хурумова». А наш палаточник диверсант мужского пола, если тебе память от бормотухи не отшибло.
— Я подумал, что это опечатка.
— Тебе не думать-гадать надо было, а проверить. Тоже мне авгур нашёлся! К твоему сведению — Ставрула Костовна Хурумова призвана из запаса в действующую армию в июле сорок первого. И благополучно уволена в звании капитана в сентябре сорок пятого года. Без права ношения военной формы. Эх, учить тебя ещё и учить!
Но, разговор окончил Скирко на мажорной ноте. Доброе слово оно и кошке приятно.
— Вообще, ты молодец, из темы не выходишь. Будет тебе со временем и звание, и хорошая должность. Можешь к весне дырочку новую в погоне колоть.
Дидевич осклабился во весь рот, показав золотые коронки на жевательных зубах.
— Да, завтра с утра пораньше со своей «Нивой» у меня под домом. Без четверти пять. Оденься потеплее, но так, чтобы одёжа не стесняла. Едем на зимнюю рыбалку с армейцами. Пора тебя в люди выводить.
— Слушаюсь, товарищ полковник. Что брать-то с собой?
— Специи для ухи, посуду, петуха для бульона и пару литровок «шведа».
— Клюквенного, или смородинного?
— Чистую, не люблю отдушки в водке. И скажи Петровичу, чтоб прогрел машину. Через десять минут поедем домой.
— Разрешите идти?
— Иди, иди, родимый…
Озеро Княгиня располагалось в котловине окруженной с трёх сторон скалистой грядой. Огромная гранитная чаша с выщербленным северным краем, отразила в доисторические времена тысячетонный натиск ледника, выстояла и приняла в себя прозрачно-хрустальную влагу растаявших глетчеров. В память о титанической битве, валялись по берегам лобастые буро-красные валуны. Иной размером с добрую избу. Часть камней ушла в землю, поросла сверху очередной сосновой и берёзовой молодью, орешником и кустами малины. На мелких лужайках можно было встретить семейство боровиков. Кое-где краснели гусарские шляпки подосиновиков, а в низинах царствовали лисички и грузди.
Место было заповедное, дикое, и с какой-то темной историей в далёком прошлом, когда вся Украина принадлежала Великому Княжеству Литовскому. Ходили легенды, что утонула в озере княгиня при неких таинственных обстоятельствах, со своим сокольничьим. А рогоносные «венценосные обстоятельства», буквально вскоре после драмы, оженились вновь на дочери крымского хана. Получив двойной выигрыш — в политическом и бытовом смысле. Но это история, и кто знает, как оно было тогда на самом деле.
В нынешние времена летней дороги к озеру уже не существовало. Четырехкилометровая гать, проложенная через два болота в конце девятнадцатого века, кое-как дотянула до второй мировой. Худо-бедно, притопленные в воду брёвна, выдерживали малочисленные партизанские группы, периодически выходившие на Большую землю. Но зимовавший невдалеке батальон немцев, обозлённых чувствительными потерями от постоянных диверсий, (то харч отобьют партизаны, то старосту повесят) так ничего существенного с народными мстителями сделать не сумел.
Попытавшись однажды уничтожить партизанскую базу, в сорок втором это было, бесславно утопив бронетранспортёр, потомки нибелунгов от дурной идеи отказались. А бомбить озеро, где то ли были дядьки с ружьями, а может и нет, командование вермахта сочло нецелесообразным. Хватало у немцев в ту пору более серъёзных проблем.
Землянки, сооруженные в первый год войны, пережили и смерть Сталина, и правление Никиты. Но время взяло своё, и к середине бровастого застоя только цепочка рукотворных углублений напоминала о героическом прошлом сиих мест.
Испокон веку водилось здесь несметное количество рыбы, и белой, и хищной. Встречался даже угорь, несмотря на то, что видимых сообщений с близлежащими речками, водоём не имел. Такая себе изолированная ёмкость для жидкости, три на шесть километров.
Со дна Княгини били многочисленные холодные ключи. Даже в самую жаркую пору обильного цветения водорослей не наблюдалось. На середине и далее, к востоку, глубины отмечались неимоверные. Во всяком случае, двухсотметровый лот, привезённый как-то армейцами, до дна не дошёл.
Голубоватая прозрачная вода так и манила к себе особенно в августе, когда озеро прогревалось достаточно хорошо. Но, однажды, во время охоты на перелётного гуся, когда на глазах у Скирко, двухметровый сом заглотил подранка, а через секунду плывущую за ним суку Найду (только бульки пошли) — желание искупаться пропало у всех и навсегда.
Кризис с горючим в рядах Вооруженных Сил Украины, продолжающийся уже семь лет, не позволял, как в былые времена зафрахтовать на пару суток винтокрылый тарантас и оттянуться на летней рыбалке. Такое Борис Петрович мог себе позволить только в период краткого пребывания в рядах циркониевых буржуинов. Зато зимой, да после серьёзных морозов, когда болото схватывалось полуметровой ледяной коркой, по большей части поросшей худосочными березками, и «Нива» проходила, а тем более армейский вездеход. Так было всегда, и десять, и пять лет тому назад…
Но, как водится, вмешался основательно в судьбу озера беспокойный человеческий фактор. В связи с общей незалежностью стало плохо во всём. Если при Союзе, дефицит на туалетную бумагу, водку и варёную колбасу не особенно волновал селян, (самогонку здесь гнали с времён царя Гороха, газеты привозила почта, а натуральное мясо бегало и хрюкало по подворью), то уголёк, которым отапливались дома, исчез напрочь. А потом, стали предлагать заезжие коммерсанты «черное золото» по цене настоящего драгметалла. Тогда-то и вспомнили старые люди, что в начале века существовала торфоразработка, прымыкавшая к болоту, простиравшемуся на четыре километра перед озером. И о гати вспомнили, по которой торф возили подводами до узкоколейки, разобранной для военных нужд ещё в первую мировую.
Потянулся люд на болота целыми семьями. Тут ещё и засушливое лето помогло. Брали торф до ста кубометров в день. Влажные лоснящиеся бруски складывали для просушки в бурты. Да не просто так, а с зазорами для лучшей вентиляции. Каждые десять дней бурт перебирался, ворочали торфяные кирпичики, выпаривая под солнцем лишнюю воду. Топлива теперь хватало и себе, и на продажу.
Для дачников под рассаду, добытый торф возили аж к Вышгороду. И продавался отменно. Зашелестели в кишенях у бабок разноцветные купоны — хохлобаксы, появились в горницах телевизоры с экзотическими названиями, а у редкого молодняка — плееры и мопеды.
Но, аккурат в прошлом году под Илью-пророка, затлели торфы на старой выработке. То ли непогашенный окурок кто-то бросил, а может, молния шальная ударила. Версию деда Красули о мести угольных баронов, сельчане как-то сочли несерьёзной. Выгорело тогда километра полтора бывшего болота. Потом ударили осенние дожди, недели две лило без передыху, и, вроде, всё угасло само по себе.
Особенно пожар никого не беспокоил. До Серговичей — села на пятьдесят дворов, расстояние приличное, а к Грушевке — все пятнадцать километров набиралось. Туда дым только при западном ветре и доносило.
В действительности, дело обстояло совсем не хорошо. Огонь просто ушёл вглубь. Есть у торфяных пожаров такая особенность. Спрессованные за сотни лет остатки растений горят как им заблагорассудится. Вдоль, или поперёк геопатогенных линий, кто его знает? Горит и всё.
Добрался огонь к нынешней зиме и под бывшую гать. Никто и не ведал, что под схваченной ледком жижей выгорели к январю огромные пустоты в несколько человеческих ростов. А в глубине, под слоистым сизым пеплом ненасытные огненное чудовище продолжало своё пиршество. И температура в подземном очаге доходила почти до четырёхсот градусов…
— Ну, что, Анатоль, куда двинем хвосты рыбам крутить? — после обязательных объятий и похлопываний по плечам задал вопрос Скирко своему армейскому подельцу. — У меня всё припасено, как договаривались.
— На Светлом сегодня большая компания собирается. «Верховые» депутаты, которые лоббируют донецких, общаются с директоратом металлургических комбинатов. Но один охотничий домик для нас в резерве найдется. Можно рвануть под Пырново на Десну. Ты как?
— А нафига нам радиоактивная рыба. Она же вся стучит. Места там красивые, слов нет, но Десна исключается. И на Светлом нам поговорить не дадут. Они ж рыбалку начнут с всеобщей поддачи. А потом, если сил хватит, станут к обеду лунки сверлить. Может на Княгиню?
— Давно не были, кажется летом девяносто четвертого мы там утей брали?
— Каким летом? Ты что не помнишь, с девяносто третьего горючки не было даже в Госрезерве. Наш премьер, типичный «Альхен», всё топливо загнал на Карибы. Ни самолёты не летали, ни вертушки. Зимой мы на озеро наведывались, в феврале. Грека возили, что хлопушки у нас торговал для Сомали.
— Точно, теперь вспомнил. Мы ещё тогда лося завалили. Ах, какой шашлык был! А грек, кстати, пропал через полгода. Вроде французы его убрали, чтоб не мельтешил под ногами.
— От судьбы не уйдёшь. — Скирко застегнул куртку. — Да и не грек он был, болгарин. Поехали на Княгиню, время идёт.
— Смотри, могём и на Светлое, к слугам народа…
— Нет уж, увольте.
Борис Петрович смеялся, разговаривал, вёл себя вполне естественно, но всё время мысленно возвращался к обстоятельствам смерти Поцелуйко. Палёным пахнет, палёным. Там, на Светлом, народу будет толочься не менее трёх десятков. Депутаты, да их помощники, холуи разные, красные директора тоже не без обслуги прибудут. Сторонних глаз и ушей более чем достаточно. Какие уж тут секреты.
— Ты сам за рулём?
— Нет, сына попросил, он у меня любитель над лункой посидеть. А у тебя рулит вечный твой порученец?
— Не мне ж петуха щипать и рыбу чистить. Да и машина у него подходящая. На мерсе сейчас и до Грушевки не доберешся. Поехали, что ли?
Первым двинулся джип армейца. На его фоне «Нива» Дидевича выглядела мелко семенящей таксой. Город, с редкими в этот ранний час автомобилями, проскочили быстро. На вантовом мосту не встретилось вообще ни одной машины, будто вымерло левобережье.
Дрыхнут людишки — подумал Скирко. Не умеют и не хотят прочувствовать красоту зимнего рассвета, когда багровое солнце окрашивает верхушки сосен в нежно-розовые тона, а серебристая дымка инея вспыхивает в один момент россыпью брильянтов. Всё-таки японцы, со своим ритуалом любованья цветущей сакурой, продвинулись в любви к прекрасному гораздо дальше нас, славян. Нечто похожее есть у корейцев. Те любуются утренним туманом над озером. Это нам ещё в Краснознамённом Институте рассказывали. Когда это было…
За сорок минут, по расчищенной трассе, дошли до поворота на Грушевку. По накатанному грейдеру добрались до села. На околице остановились отлить.
— Ну что, капитан, теперь ты вперёд. А то у меня топографический идиотизм, — армеец засмеялся полной грудью. — Поэтому в снабженцы и пошёл. Хотя оканчивал общевойсковое.
Отступил на обочину просёлка, попробовал ногой глубину снега.
— Не очень глубоко, сантиметров тридцать. Должны пройти. Надо только шины подспустить.
— Уже сделано шеф, — весело откликнулся круглолицый коренастый парнишка.
— Растут дети, где он у тебя?
— На втором курсе Академии Управления при Президенте.
— Пусть пересядет в «Ниву». А мы пока поворкуем в твоем драндулете.
— Обижаешь, Борис. Я за свою тачку пятьдесят штук зелёных отдал. Новьё, прямо из салона.
— Не боишься засветиться?
— А она на дядьку оформлена, инвалида войны. У меня и дача за ним числится.
— Это которая? Коктебельская?
— Эх, Петрович, когда ты перестанешь в чужом белье копаться?
— Увы, каждый добывает хлеб насущный на своей ниве. Только от моей частенько дерьмом попахивает. Се ля ви…
— Садись что ли? Сереет уже понемногу.
Осторожно пробираясь между сугробами, подминая под себя мелкий кустарник и объезжая стволы худосочных берез, на многих ещё, как ни странно, подрагивали прихваченные изморозью желтые листья, «Нива» торила колею к озеру. Путь был знаком. Вон сосна с раздвоенной верхушкой. В развилке вставлена намертво банка из-под пива, светится как решето. Пару лет назад стреляли барышни, которых прихватили с собой для услады Скирко и его бывший шеф.
Далеко пошёл Иван Павлович. Очень далеко. Аж в Китае нынче военным атташе служит. На бабах погорел крупно. Пока сам гулял под полное декольте, жена спуталась с немцем фирмачём. А немец оказался «подкрышник», торговлей занимался для легенды. Основную зарплату, как выяснилось, бундес получал в ведомстве покойного Гелена. И самое обидное, что информация пришла от московских коллег. Вроде бы и серьёзно, вроде бы и с подначкой. Предложили совместно операцию раскрутить.
«А хуху не хуху?» — так приблизительно генерал выразился на это предложение. Сами породили, сами и убьём.
Тоже мне Тарас Бульба. Никого не убили, а на бундеса ничего не наковыряли. Побеседовали профилактически и рекомендовали смыться в Фатерлянд.
Дорога пошла ровнее, вышли на старую гать. Деревьев больших не наблюдалось, и Дидевич прибавил скорости, «Нива» гребла — нечего делать, ещё пятнадцать-двадцать минут и откроется озеро. Сзади, метрах в шестидесяти, вальяжно плыл по заснеженному лесу трехтонный джип. За рулём Скирко, видно попросился у армейца попробовать новую машину в действии. Странно, что живности никакой не наблюдается. В былые времена пяток зайцев взять здесь запросто было.
Под колёсами захрустел лёд. Вроде не по времени. Оттепель последний раз дня четыре назад небольшая была. С начала недели выше минус пятнадцати температура не поднималась. Надавил педаль газа капитан, стрелка спидометра скакнула к сотке. Так оно быстрее и надёжнее. Студентик азартно вскрикнул, ишь, нравится скоростная езда. Даванём до упора, ещё метров пятьсот и за поворотом откроется скалистая гряда. Странно, куда ж зверьё делось?
Джипер заметно отстал. Начальству спешить некуда. Пока они подъедут мы с малым уже палатку разобъём. А где лунки крутить, пусть уж каждый решает сам.
Неожиданно по лесу пронёсся громовой треск, точь-в-точь как во время ледохода на Днепре. Машину даже подбросило от воздушного толчка. Капитан с пассажиром одновременно обернулись. Там, где секунду назад находился автомобиль армейца, стояло серое облако высотой метров в двадцать. А внедорожник словно корова языком слизнула.
— Сдавай назад! — закричал истошно пацанёнок. — Быстрее!
И в тот же миг по ушам бабахнул оглушительный взрыв, а к небу взметнулись ало-огненные языки пламени.
Парень орал как заведенный, выводя тонким, верещащим по-заячьи голосом, бесконечное: Па-а-а. Капитан молча звезданул ему в челюсть. Глаза у пацаненка подкатились, и он откинулся на сидение.
В огненном клубке трещали взрывающиеся патроны. Пару раз вжикнули в небо ракеты зеленого цвета. Видно упакован был полковник на все случаи жизни.
Бросившийся бежать к месту взрыва, Дидевич, голову не терял. Наступал только в колею. Не доходя метров десяти до провала, услышал потрескивание льда. Рисковать не стал, влез на берёзу и заглянул в зияющую ямищу. Воняло до рвоты сгоревшей человеческой плотью и соляром. На дне, между сполохами огня угадывались покорёженные останки автомобиля. Жар оттуда доставал и до дерева. Смотреть было уже нечего.
Непонятно, если это тротил, так почему воронка такая глубокая?
Чуть правее березы, на которой он сидел, из-под снега выбились струйки дыма, а потом снежный наст с гулом обрушился, образовав яму — три на четыре метра. Оттуда взметнулся столбом сизый пепел, что-то зашипело по-змеиному. И полезло, полезло тугим клубком марево, серо-черное, огнедышащее.
Капитан быстро слез с берёзы, подбежал к очухавшемуся парнишке. Рывком выдернул его из машины.
— Уходим, быстро уходим. Это торфяной пал. Сейчас огонь подпитается кислородом и разгорится всё, как сухая солома. Шевелись, шевелись, — торопил парня капитан. — Здесь давай ползком по целине. Вон дымок, кажется, справа.
С благодарностью вспомнил Скирко, который велел одеться полегче. Хрен с ней, с каръерой, с майорскими звездочками, главное выбраться отсюда целым. И парня вытащить, как-никак живой свидетель. А то, что будет служебное расследование ясно, как дважды два.
— Я устал, может передохнём? — еле выдохнул студент. — Нет уже мочи никакой.
На его багровом лице, с грязными полосами от слёз, читалось отчаянье смешанное со страхом.
— Давай, давай, сосунок, вперёд. Ещё немного и мы будем в безопасном месте.
Капитан преднамеренно лгал, где ему было знать, какими путями шёл подземный пожар с его огненными ловушками. Оставалось надеяться, что там, где прошли несколько десятков минут тому назад машины, наст людей выдержит. Преодолев в темпе, где ползком, а где и бегом, полтора километра от места трагедии, Дидевич взмахом руки, остановил парня. Оперся, отдуваясь, спиной на сосенку. Дерево прогнулось, но выдержало.
— Ты, салага, только снег не жри! Запросто запалишься. На вот, глотни.
Отстегнул флягу с медовухой, передал студенту. Тот жадно хлебнул в полную глотку и поперхнулся.
— Это же водка!
— Как раз то, что тебе нужно. Передай флягу, я тоже приму. Можешь расслабиться. Вон свежий лисий след, значит здесь нормально.
— А как же Ваша машина? Нам же надо в город выбираться.
— Ножками топать будем, ножками. Отсюда километров пятнадцать до телефона.
Парень всхлипнул:
— Что теперь с нами будет, как я матери скажу?
— Кончай рюмить, вставай. Надо идти к людям. Моему шефу и твоему родителю уже не поможешь. Царствие им небесное, — капитан истово перекрестился. — А «Ниву», даст Бог, вертолётом вытащим. Сейчас-то её никто не тронет.
Капитан встал, подошёл к сидящему на снегу парню. Вздернул его за капюшон куртки.
— Двинулись, нам ещё сегодня столько дерьма выхлебать придётся. Чем раньше начнём, тем быстрее окончим.
Обернулись назад. Тусклое солнце высветило колею уходящую в глубь леса. Но ни марева, ни дыма не просматривалось. Тишина, мертвенная тишина разлеглась над болотом, как на кладбище. А, впрочем, так оно и оказалось.
* * *
— Мистер Стафич, мистер Президент! Вы забыли напрочь, что у Вас есть молодая жена. Третьи сутки ни поцелуя, ни суровых мужских объятий. Я не говорю уж о более нескромных поползновениях.
Обрывки тяжелого сна, угрюмого как осенняя вода Атлантики, исчезали постепенно в блеклом сиянии зимнего солнца, освещавшего комнату. Нежное личико, с копной спутанных русых волос и мендалевидными зелёными глазами, проявилось медленно, штрихами, от общего рисунка — к деталям портрета. Так когда-то в детском доме, он, осваивая азы фотодела, с восторгом и удивлением впервые увидал, как на бумаге прорисовываются постепенно деревья, фигурки людей и животных, отщёлканных его старенькой «Сменой». В очередной раз, Володя механически отметил почти абсолютное сходство Софьи-Эрики и погибшей матери.
— Мистер Стафич, просыпайтесь. Мы летим сегодня всей семьёй во Фриско. С Кристиной и Олафом. Билеты заказаны на час дня.
Владимир с трудом приподнял голову, помотал ею, с некоторым удивлением разглядывал обстановку. Потом вспомнил, виновато улыбнулся жене.
Последние двое суток он безвылазно просидел в офисе разгребал серьезнейшие неприятности в финансовых делах компании. Конечно не отшельником, — с группой юристов, обслуживающих «Балкан электроник». Вот кого не хватало, так это Паулы, её жесткого прагматичного ума. Охающий и беспрерывно глотающий таблетки и капсулы от сердца, желудка и давления, Файншмидт предлагал варианты один хуже другого. Вплоть до организации маленького пожара в центральном офисе федеральной налоговой службы. В конце концов, разозлённый Стафич послал адвоката лечить мозги. В очень корректной форме, помятуя о давнем, ещё киевском знакомстве патрона с юристом.
Одна, но большая проблема зависла над компанией, как айсберг над Титаником. Хорошо, что имелся хоть небольшой люфт во времени. Благо федералы, изъяв позавчера по наводке Интерпола носители информации, в течение суток вестей о себе не подавали. А всё началось с какой-то нелепицы.
Патрон, его любимый шеф, организатор и вдохновитель, пропал в одночасье в Киеве. Убыл туда сугубо по личному делу. Подал непонятный сигнал тревоги, попросив прислать команду из отдела безопасности. Паула с ребятами, достаточно опытными, оба бывшие полицейские, вылетев на место, попадают в какое-то дерьмо, я так понимаю спланированное заранее неведомым врагом. А откупные, направленные в оффшор, отслеживаются вдруг Интерполом. И сумма то небольшая, но была снята из-за форс-мажора без обоснования со счетов фирмы. Совпадение это случайное, или продолжение неизвестной игры против компании, но через день в офисе появляются казённые люди с жестяными мордами и оловянными глазами. Весело, дальше некуда…
Перед рассветом, вернувшись домой, чтоб не будить супругу, Володя тихо пробрался в гостевую комнату. Деликатный пёс шума не поднимал, ткнувшись влажным носом в хозяйскую ладонь, вильнув пару раз смешным хвостиком, устроился спать на кресле. Как раз напротив дивана, оккупированного Стафичем.
— Прости, дорогая. У компании проблемы. Очень серьёзная. Поэтому отправляйтесь без меня. Кстати, с чем связана необходимость поездки?
— Сегодня вечером в Айзек-холле сольный концерт Ростроповича. Я два года назад летала специально в Копенгаген, послушать твоего соотечественника. Среди виолончелистов он Бог!
— Для меня твоя игра милее. Да и наш Грэмлин, с его музыкальными ушами, предпочитает явно твоё творчество.
При звуке своего имени, пёс в секунду перепрыгнул с кресла на диван, прижался к хозяину и вопросительно посмотрел на Софью.
— Смотри, он приглашает меня присоедениться к вашей компании.
— А как же. Мы ж одна семья! — Володя потрепал красавца-бассета за холку, расправив заломившееся правое ухо. Пёс призывно тявкнул несколько раз.
— По-моему он просится на прогулку? — Софья присела на диван к супругу. — Ты выведешь?
— Соня! Я устал. Пусть сегодня Грэма выгуляет Мерайя. В конце концов, мы же платим и за уход за собакой. Я лучше ещё минут сорок посплю. У меня сегодня впереди день не лучше предыдущих.
— Ладно, уж, дрыхни. Джус я оставлю тебе на подносе. Тебя будить?
— В половине девятого. У меня ланч с одним таинственным мужиком.
— Оу, я уже начинаю ревновать! Где вы встречаетесь?
— В голландском ресторанчике «Деревянное корыто» на Седьмой авеню. Соня, успокойся, ничего личного. Увы, это только бизнес. Пусть Мерайя приготовит мой серый костюм и рубашку в полоску, твою любимую. Грэм, гулять!
Стафич вяло махнул рукой и уткнулся носом в подушку. Бассет, радостно повизгивая, выбежал из комнаты. Уже засыпая вновь, Володя почувствовал на щеке влажное дыхание жены. Повернулся, подставил губы, но получил только лёгкий поцелуй в кончик носа. Сугубо платонический, никак не супружеский.
Зимний Нью-Йорк зрелище привлекательное увы, только в вечернее время суток. Да и то, когда стоит небольшой морозец, а Небесный Декоратор подбрасывает периодически пригоршню, другую звездных снежинок. Ближе к полудню на тротуарах хлюпает грязная кашица и сияющий лак снующих автомобилей покрывается мутными пятнами от мелких брызг, летящих из-под колёс. Это не Москва, где может в Орехово-Зуево стоять зима, а на Юго-Западе моросить обложной дождь. Скорее климат Большого Яблока напоминает Петербургский, не в самом лучшем осеннем варианте.
Давным-давно, две жизни назад, Стафич побывал с родителями, как раз на осенние каникулы в Северной Пальмире. Смотрел вечером в праздничной толпе на Дворцовой площади дежурное кино «Мы из Кронштадта».
На громадном экране, поднятом аэростатами в воздух, погибали в который раз героические моряки. Но на люд, жующий и пьющий рядом, это не действовало ни коим образом. Почти сорок лет, каждое седьмое ноября, ленинградцев «кормили» идеологической лапшой. Хотя, как теперь понимал Володя, были фильмы в советской кинематографии и посильнее.
Гораздо больше ему понравилось в Артиллеристском музее, где можно было залезть на танкетку, руками потрогать пушки.
Интересно и страшно, а главное, что запомнилось на всю жизнь — заспиртованные уродцы из кунсткамеры. Поразил мальчика крошечными размерами Домик Петра Первого. Скромно, даже бедно, но очень функционально. Токарный станок, новигацкие приборы, оловянная посуда, трубка курительная с обгрызанным мундштуком, и лежак, застеленный суконным простым одеялом. Разительный контраст с роскошью дворца Меньшикова, куда они тоже попали на экскурсию.
Одетый в изящное буклированное светло-серое пальто, итальянского кроя (других он не признавал), Стафич оставил водителя искать паркинг для своего «Бентли». Проходя мимо зеркальной витрины, бросил взгляд на отражение.
Вполне хорош, и даже напряг последних дней не отразился на физиономии — подумал Владимир. — Неплохие гены, работа в охотку, плюс любимая жена. Вот уж с кем повезло, так повезло.
«Время необратимо, его нельзя использовать дважды, или отложить про запас. Только сейчас, сию минуту, иначе оно уйдёт безвозвратно. Ничего так не раздражает делового человека, как пустяки, мелкие помехи, крадущие время. Научиться управлять своим временем — залог успеха в любом деле.»
Эту истину неоднократно, в разных вариациях, озвучивали для Стафича и Натан, и профессор Джаплин из Колумбийского университета. Как же бороться с пожирателями времени?.. По этому поводу каждый из учителей дал один и тот же рецепт.
В первую очередь определить подчинённым круг должностных обязанностей и вопросов, которые они могут решать самостоятельно…
Миссис Анхела Гомес, сорокадвухлетняя секретарь Президента «Балкан электроник», разбиралась в высоких компьютерных материях довольно поверхностно. Вопросы стратегии и тактики бизнеса её аж никак не волновали.
«A cock is valiant on his own dunghill»* — любила повторять она, подразумевая, что всяк сверчёк должен знать свой шесток. Но среди сотен бумаг, приходящих в офис, рекламных проспектов, счетов и просьб о благотворительной помощи, Анхела, интуитивно, обратила внимание на неброский серый конверт с логотипом мотеля в Нью-Джерси. Бумага, на которой было написано письмо, оказалась также гостиничной. Не очень четкий, слегка бегущий вкось почерк указывал на отсутствие времени у автора, либо на неустойчивый, взрывной характер.
События на фирме в предыдущие сутки, создавшие довольно нервическую обстановку в администрации компании, на профессиональные способности м-с Гомес не отразились. А интригующая подпись «Натан», напомнила о бывшем начальнике службы безопасности, симпатии которого безуспешно добивалась секретарь Президента. Таким образом, судьба этого письма была решена, оно миновало корзину для мусора и оказалось в папке срочной почты на столе у Стафича.
Всего несколько, ничего не говорящих строк. Ничего, за исключением определённых нюансов.
«М-р Стафич!
Я не могу связаться с Вами по телефону. Обстоятельства Вам и мне известны. Они могут быть скорректированы в Вашу пользу.
Завтра, в ресторанчике «Деревянное корыто» на Седьмой авеню, в одиннадцать сорок. Угловой столик справа у окна». «Натан».
Стафич, только что отправивший домой охающего лойера, трижды перечитал письмо. Никакого глубинного смысла не обнаруживалось. Вот только подпись, взятая в кавычки, наводила на размышление. Кто-то, довольно информированный о тесной связи Володи, Яшника, с бывшим разведчиком, посмел так подписаться. Ведь именно Натан стал добрым духом-хранителем компании. Он, в свое время, привел сухопарого англичанина, явно бедного, но имеющего гениальную идею о создании единого информационного поля. Проект «Паутина» принёс фирме десятки миллионов долларов, а Тернеру-Ли звание Ордена Рыцарей Британской империи.
Оказалось, что Скрипник, при всей своей внешней неброскости, являлся стержнем, вокруг которого крутились большие и малые дела «Балкан электроник интернешнл». А со смертью старикана и начались серьёзные неурядицы, грозившие финансовым крахом и тюрьмой.
Надо идти на встречу — принял решение Володя. Все равно альтернативы создавшемуся положению мы не нашли.
Зайдя в ресторан, здесь они как-то обедали с шефом, Паулой и Натаном, Стафич оставил пальто лоснящемуся, одетомув ливрею афроамериканцу.
Поднялся на второй этаж, огляделся. Интерьер зала не обновлялся с приснопамятных времён. Темная металлическая посуда и прочая домашняя утварь эпохи первых переселенцев, официантки в деревянных сабо, кружевные чепчики и передники — стиль доброй старой Голландии, когда ещё вся территория Нью-Йорка была собственностью Нидерландов.
В углу за столиком, у стилизованного под старину окна, сидел невидный мужчина с внешностью средней руки коммивояжера, одетый в темно-коричневый костюм, явно из магазина готового платья. Смазанные черты лица, абсолютно не запоминающиеся. Пройдёшь мимо по улице, не заметишь. Через пять минут знакомства в памяти остаётся только округлый овал лица и седоватые волосы, ___________________________________
* Петух храбр на своей навозной куче (англ.)
кое-где ещё натурального пепельного окраса. Да ещё ярко малиновый галстук, совершенно не гармонирующий с костюмом.
Мужчина привстал, приветливо махнул рукой:
— Проходите, мистер Стафич. Я заказал нам по рюмке русской водки и стейк из лосося.
— Благодарю, мистер Икс, я не употребляю алкоголь в первой половине дня. Может быть представитесь?
— Ну что же, тогда у меня будет дабл-водка, — усмехнулся неизвестный. — А имя мое Вам ничего не скажет. Что Вам больше нравится — Джордж, Мэтью, Абрахам? Но лучше называйте меня просто Друг. Это достаточно близко к истине.
Собеседники изучающее смотрели друг другу в глаза. Достаточно долго. Первым не выдержал Стафич. Отвёл взгляд в сторону, ещё раз оглядывая зал.
— Не волнуйтесь мистер Президент, я действительно Друг и в курсе Ваших проблем. Я правильно рассчитал, подписавшись дорогим для нас обоих именем. Мы с Натаном раньше очень тесно общались. В хорошем смысле, без нынешнего толкования мужской дружбы. Может всё-таки выпьете? Помянем старикана?
Незнакомец произнёс последнюю фразу по-русски. Абсолютно без акцента.
Это его родной язык, как и у меня — мелькнуло в голове у Владимира.
— Ладно, давайте, не чокаясь, — также по-русски ответил Стафич.
Незнакомец поднял стаканчик и медленно, по-американски, глотками, выпил водку.
— Царствие небесное нашему Натану…
Володя опрокинул свою порцию одним махом, закусил маслинкой.
— Я так понимаю, у Вас, мистер Друг, имеется какое-то предложение?
— Да, Вы правы. Я пришёл сюда не для досужих разговоров. Посмотрите эти бумаги. — Незнакомец взял с подоконника пластиковую папку, раскрыл и передал несколько листов Володе в руки.
Стафич с недоумением перевернул одну, вторую, третью страницу:
— Это же пустые листы!? Что это за дешёвые трюки? Мне не о чем с Вами говорить!
— Не совсем так, мой торопливый собеседник. Если Вы скажете «да», то Ваша проблема будет исчерпана сегодня к вечеру. Полностью.
— Не понял?
— В этой папке будет лежать контракт на покупку завода по переработке молока в Киеве. С предварительным протоколом о намерении, датированным двумя неделями тому назад, или тремя. Как пожелаете. Плюс документы, подтверждающие поступление аванса за сделку, проведенную в одной из кипрских контор. Тоже с соответствующей датой. Таким образом, Ваша компания в одночасье станет абсолютно чистой перед законом.
Владимир моментально прокрутил всё в голове. Предлагаемая комбинация практически возвращала фирму на исходные твердые позиции. А Файншмитд немного отлакирует юридические аспекты, скажем, введет компонент тайны в протокол договора и аут. Понижение котировки наших акций на бирже явление сиюминутное. Убыток пока незначителен. На этом можно ещё и заработать. Но зато у меня полностью развяжутся руки и я смогу заниматься только судьбой патрона. Но какова же цена этой сделки? Это несомненно КГБ, или как оно там сейчас называется…
Illusion is the first of pleasures*. Но не в данном случае…
— Вы не похожи на Санта-Клауса, увы. Что будет стоить Ваша помощь?
— Не так уж и много. Скажем, наш человек имеет шесть процентов акций. Вы его вводите в Совет директоров.
— Это невозможно, — прервал собеседника Стафич. — Для этого необходимо как минимум пятнадцать процентов и согласование с учредителем.
— Но, учредитель это Вы…
— Формально да. Реально, скажем, мистер «Х».
— Да полноте Вам. Тоже мне секрет Полишенеля! Мы пытаемся сейчас навести справки о мистере Яшнике. Дело достаточно сложное. Ибо Украина теперь, к сожалению, даже не дружественное государство. Скажем симпатизирующее, но не более того. Поэтому, недостающее количество акций и Ваш решающий голос нам очень важен.
— Позвольте узнать — кому это нам?
— Друзьям, друзьям Натана. Я думаю этого вполне достаточно.
Стафич задумчиво поигрывал вилкой. Стейк так и остался нетронутым.
— Как быстро необходимо решить Ваши вопросы?
— Я не тороплю Вас, месяц достаточный срок для оформления всех формальностей.
— Скажите, Вы реально можете помочь моему патрону?
— А что мы по-вашему делаем? Мы не боги, но тем не менее, на четвертые сутки кризиса Вам предложен оптимальный выход.
— О'кей. Я согласен. Надеюсь, расписку кровью писать не требуется?
— Не утрируйте, мистер Стафич. Джентельмены нашего уровня вполне могут положиться на слово друг друга.
— Когда?
— Сегодня, в пять часов пополудню, в Вашем офисе. Предупредите секьюрити о визите мистера Смита и, скажем, мистера Джонса. О'кей? О нашей договоренности, я надеюсь, Вы никого не будете информировать.
Владимир утвердительно кивнул.
— Естественно никого, кроме заинтересованных лиц. Кстати, есть ли возможность экстренной связи с Вами, мистер Друг?
— Вот открытка, здесь уже всё заполнено. Вы просто опускаете её в почтовый ящик, и через короткое время я Вас нахожу. До вечера… Не трудитесь доставать карточку, за ланч я уже заплатил. Жаль, что Вы не отведали стейк. Приготовлен совсем недурно.
Незнакомец подмигнул и быстро удалился. Стафич чуть помедлил, размышляя о событиях последнего часа. Потом улыбнулся, достал из кармана мобильный телефон.
— Алло, Эрика. Я очень люблю тебя. Возвращайтесь поскорее. Привет Кристине и Олафу! Не увлекайся Растроповичем, я ревную…
Стафич разыскал свой «Бентли» в метрах тридцати от ресторана, рядом с цветочным магазином. Это оказалось очень кстати. Володя зашёл туда в приподнятом настроении. Выбрал очаровательный букет кремовых роз для жены. Попросил доставить их домой, к девяти вечера. Для миссис Гомес отыскалась
орхидея в оригинальном хрустальном кубе. И хотя цена цветка равнялась месячному пособию бывшего наяновского иждивенца, заплатил с удовольствием. Интуиция и профессионализм Анхелы того стоили.
Маленькое десятиэтажное здание компании, приобретенное в позапрошлом году, обошлось в безумную сумму. Но на покупке настоял Яшник, убедительно доказав, что земля с каждым годом дорожает. Сегодня, если
___________________________________
* Иллюзии — первое из удовольствий (англ.)
возникла бы необходимость продажи, профит бы составлял более сорока миллионов. Еще бы, уникальный особняк, времен Президента Рузвельта, не Франклина Делано, а Теодора, был полностью реконструирован строительной дочерней компанией. И по внутреннему дизайну не уступал центральным офисам таких гигантов как «Дженерал электрик», или «Шелл».
Поднявшись своим отдельным лифтом, предварительно перебросившись парой слов с охранником внизу, Стафич вошел в кабинет, бережно прижимая к груди обернутый в бумагу куб. Бросил пальто на приставной стол, нажал кнопку вызова секретаря.
— Анхела, занесите почту и закажите ланч для меня. Паэлью с марискос, хамон и большую чашку кофе, «Американо».
Через несколько минут вошла секретарь. Недоумённо посмотрела на брошенное пальто. Положив на стол перед Стафичем бумаги на подпись, взяла плечики из вмонтированного в стену шкафа и аккуратно повесила одежду.
— Ланч для Вас доставят минут через десять. Звонила Ваша жена. Они уже едут в аэропорт.
Володя поднялся из-за стола, развернул упаковку, достал орхидею.
— Это для Вас, мисс Гомес:
Анхела, вспыхнув розовыми пятнами, особенно заметными на шее, скромно потупилась.
— Наверное, это очень дорого?
— Пустяки, не дороже денег. Кстати с завтрашнего дня Ваш час рабочего времени оплачивается в размере двадцати долларов.
Обескураженная подарком и неожиданной прибавкой к окладу Анхела смущённо пробормотала слова благодарности и вышла из кабинета.
Стафич, выждав пару минут, вновь нажал кнопку внутренней связи:
— Анхела, разыщите Файншмидта, даже если он умер, пусть явится к пятнадцати часам ко мне. То же самое касается Старка, Пирсона и Кутепова. Попросите Милворта, чтобы он подготовил к шестнадцати тридцати малый конференцзал, а в семнадцать встретил внизу мистера Смита с его партнёром.
Пережевывая ланч, Володя ещё и ещё прогонял в памяти фрагменты разговора с неизвестным доброхотом. Нет, вроде бы нигде он прокола не допустил. Сделка была равноценная. А если думать только о своей выгоде, то подспорье серьёзной силовой структуры в розыске Яшника, полностью перевешивало даже возможный фатальный исход с «Балкан электроник». Для него, выросшего в детдоме и знающего не понаслышке цену мужской дружбе, выбора не существовало.
Теперь надо было посчитать возможные негативные последствия от внедрения в фирму, да ещё и в управленческий аппарат, человека со стороны украинской, российской, или иной спецслужбы бывшего Союза. Вряд ли британцы, немцы, или израильтяне могли свободно действовать в Киеве. Хотя, иди знай. Легальный доступ в информационные мировые сети сегодня цель номер один для любой разведки, даже парагвайской. Хотя напрасно я иронизирую, Стресснеру, в своё время, разведку ставили наци, по словам Натана — очень неплохие профессионалы.
Отдадим новоявленному конкистадору Бразилию. Это достаточно далеко, проект только развивается, пусть проявит себя. Нет, Бразилия не годится! Слишком много ожидает от реализации проекта патрон. Жаль, что мы отказались, в своё время, от «Балкан Петрол». Ну совершенно не помешал бы сейчас «свечной заводик в Сарапуле». Вот чёрт, куда же его воткнуть? Так, чтобы особенно не навредить репутации компании.
Надо просмотреть на компьютере свой файл, куда сбрасывались различные интересные предложения, не подлежащие немедленной реализации. Набираем пароль «Сундук», снимаем защиту…
Не то…, не то…, это ещё не примут. Сюда требуются большие вложения, что тоже не подходит. Рекламная анимация — нет элемента новизны. Смотрим дальше…
Проведя за компьютером почти четыре часа, Стафич так и не пришёл к правильному решению. Но, с другой стороны, время у него ещё было. И выполнять свою часть договорённости с Другом он намеревался только после первых положительных результатов для себя, т.е. для Яшника и «Балкан электроник».
* * *
Взвод солдатиков из гарнизонного караула прибыл своим ходом. А минут через пятнадцать армейский грузовик доставил два цинковых гроба к «Дому офицеров». Старший команды — худощавый суетливый прапорщик, быстро организовал своих орлов и, в считанное время, груз «200» занял подобающее место в центре вестибюля, подле двух поясных фотографий. Сюда же снесли табельные венки от начальства, корзины с цветами, перевитые траурными лентами. Бархатные подушечки с медалями разложили по крышкам гробов. При этом произошла небольшая путаница, и чекистские знаки доблести достались армейскому полковнику. Пришлось вмешаться Дидевичу и переместить медальки под портрет Скирко. Хотя, как подумалось капитану, разницы не было никакой. В обоих запаянных цинкачах, кроме жужелки и ветоши из гарнизонной кочегарки, ничего не наличествовало. Извлечь прах погибших из горящего торфяника не смогли.
Но порядок должен быть во всём. Слава богу, хоть «Ниву» удалось вытащить вертолётом.
Четко пропечатывая шаги, оставляя при этом заметную цепочку слякотных следов, прошествовала четверка почётного караула. И застыла с автоматами на груди у гипотетического изголовья домовин. Оставшаяся часть взвода болталась за кулисами, с любопытством разглядывая декорации и прочие актерские атрибуты.
Сержант Петришин, из «дедов», раскопал в куче барахла каштановый длиннокудрый парик и накладные усы. Примерил усы на себя, довольно цикнул щербатым зубом и, подозвав молоденького первогодка, водрузил тому на голову парик. Критически оглядев бойца, и давясь от смеха, сделал вывод: «Будешь представлять нашу роту на конкурсе «Мисс гарнизона». Подберём соответствующий прикид и псевдо. Например — Василина. Чем плохо?»
Салага огрызнулся матерком, сорвал парик и зафутболил его в угол, где старшой подымливал облегченной «Примой». Поймав на лету импровизированный футбольный мяч, прапорщик объявил сержанту и молодому по наряду вне очереди. А парик аккуратно сложил и засунул в карман.
Слегка подуставший от потрясений и хлопот последних дней, Дидевич наблюдал эту сцену без особого интереса, периодически подпитываясь энергией из плоской анодированной фляжечки. Назначенный ответственным со стороны Службы за организацию похорон, он сегодня крутился с пяти утра. Но состыковал все звенья траурной цепи, уделив внимание жене и родителям покойного шефа и родне армейца.
Старушки в черных кружевных платках и длинных темных пальто шастали по залу, периодически всхлипывая с фальцетным подвывом. В одной из бабуленций, капитан с удивлением узнал заслуженную артистку из украинской драмы. Ну да, точно Нона Ивановна Крушина, нас, тогда курсантов, каждое воскресенье культурно пригружали в обязательном порядке.
Из стационарных динамиков полилась тихая шелестящая музыка, заглушая причитания штатных плакальщиц, выделенных похоронным бюро.
Подсуетился Александр Романович, — подумал Дидевич. — Надо же, бывший металлург, поэт областного масштаба, в одночасье бросил свой НИИ и на пустом месте закрутил престижную похоронку. Переманил от киношников гримёра, бабушек нанял, варианты речёвок сам насочинял, на любой уровень покойника. Только даты и инициалы меняй, ну ещё профессию.
Познакомились они в советские времена. Курсант-комитетчик разрабатывал, в порядке выполнения курсовой работы, аспиранта-металлурга. Ничего криминального у последнего не нашёл. Но, любовь к горячительным напиткам, позволила знакомству перерасти в личную дружбу. Сейчас, правда, несколько поугасшую, но всё равно расстарался Романович на все сто. Сказал: «Сделаю капитан, как для тебя лично». Типун ему на язык.
Протопали, в очередной раз, солдатские сапоги, сменяя караул. Народу в зале ощутимо прибыло. Какие-то дядьки круглорожие с пивными животами, селянского типа. Это к армейцу. К нашему-то больше в кашемировых пальто, в дублёнках и норковых шубах. Оно и понятно — номенклатура с тех прошлых, коммунистических времён.
Фотографию Скирко увеличивали с личного дела. Поэтому и глядел на толпу он сурово-хмуро. Вроде, как предчувствовал свою судьбу. Дочки не видно, а Анжелка держится нормально. А что ей, бабки есть, пенсию дадут хорошую. Душевности промеж ними не было никогда. Каждый жил своей отдельной жизнью.
Перебивая вялый ход мыслей, затренькал мелодией про Галю мобильный телефон. Глянул на экранчик — точно наружка. Значится, начальство явилось наше. Пойдём встречать, вот только орешком мускатным зажуём…
Генерал прибыл в сопровождении свиты из подчинённых, батюшки и небольшого церковного хора. Статные мужики в рясах смотрелись куда как презентабельнее почётных караульцев. Отпели усопших воинов в течении получаса. Вышло вполне красиво, торжественно и в духе современности. Это уже руководства заслуга. У Дидевича ни связей с духовенством не имелось, ни веры в загробную жизнь. Все свои радости он предпочитал получить сейчас и на земле.
К кладбищу два гроба доставили на лафете, который тащил старенький БТР, извергавший удушливые клубы черного дыма. Батюшку транспортировали на казённой «Волге». А хористов, вместе со взводом, разместили в омоновском автобусе, одолженном у коллег из внутренних органов. Впереди и позади колонны пристроились два даишных мерса с мигалками. Скирковских стариков и Анжелку забрала служебная машина покойного хозяина. Дидевич и армейский майор рванули окольными путями сразу на левый берег, чтоб еще раз удостовериться в готовности похоронщиков и выдать обещанный аванс — два ящика водки. Накануне таможня конфисковала целый трейлер с польским левандосом. Водка как водка, только документы были оформлены на ананасный сок. Законную доляху — полмашины, мытари отстегнули Службе на помины и прочие грустные ритуалы.
Новое кладбище открылось прошлой осенью, поэтому ни деревьев, ни памятников помпезных ещё не наблюдалось. Но место было красивое, с двух сторон окруженное сосняком. Небольшие лысоватые взгорки чередовались с ложбинами заполненными чистейшим снегом. Городская гарь сюда никак не долетала. Даже желтые глинистые отвалы земли у вырытых могил, не нарушали природной гармонии. Диссонанс возник только при звуках гимна прерываемого троекратным залпом. И то не надолго.
Сама траурная церемония с прощальными речами, запечатыванием земли и плачем родных, заняла около часа. Дидевич, переходил от одной группы к другой, приглашал на поминальный обед, который сам же и заказал на двести человек в пригородном ресторане. Кроме традиционной кутьи, борща и компота, армейцы довезли в общепит тушу свиньи и килограмм сто телятины. Горбушу, палтус и сёмгу обеспечил директор Лукьяновского рынка, ходивший в друзьях у обоих усопших.
Выпили ох как добряче. Вначале народ скорбел, а потом и песни были, и объятия, и истории из жизни, и истерики.
На следующее утро голову у Дидевича ломило так, как буд-то шандарахнули его по затылку рихтовочной киянкой.
Слегка поправив здоровье, убыл капитан на службу. Предстояло ему ещё формально отписаться по обстоятельствам гибели двух офицеров. Слава Богу, сын армейца остался жив. И разночтений в показаниях обоих свидетелей трагедии не наблюдалось. Жалко было шефа. Сработались, по-большому счёту. То, что покойный иногда доставал подначками подчинённого, достаточно некорректно, теперь как-то отошло в сторону. А вот случаи, когда полковник не жилился из собственных запасов похмелить страждущего, Дидевич вспоминал с особой теплотой.
Неторопливый ход мыслей внезапно перебил заунывно-протяжный звук. Откуда-то Дидевич знал, что нехитрая дудочка называется флуэр. Не рожок или сопилка, не курай, а именно флуер, молдавский флуер. Жалобная мелодия наростала всё сильнее, парализуя волю, проникая в каждую клеточку мозга. Наверное так себя чувствуют змеи, заклинаемые индийскими факирами. С огромным трудом, стряхивая с себя оцепенение, капитан несколько раз глубоко вздохнул, ощутив конвульсивное подергивание ног, и, с третьей попытки, широко открыл глаза.
За окном автобуса мелькали в поздних сумерках придорожные фонари. В полутьме автобуса, едва различимо, обозначились лица, среди которых он увидел знакомую физиономию Рублевского. Остальные персоны были сплошь чужие. Мотнув головой, совершенно на автомате, Дидевич отхлебнул из заветной плоской бутылочки, покоившейся в нагрудном кармане.
Вот теперь порядок — подумал он, ощутив обжигающий комок в пищеводе. Дагестанский коньяк — лучшее средство для упорядочения мыслей. Сразу всё стало на свои места! И похороны прошедшие в начале прошлой недели, и вместительный автобус с молдаванами, мчащийся через вечернюю Европу под бесхитростный народный инструмент.
Надо же такое приснилось, точь-в-точь как происходило наяву. Да ещё и с подробнейшими деталями. Вроде попа с хористами и глиняными отвалами.
Поймав на себе внимательный взгляд напарника, капитан ободряюще показал пальцами — всё нормалёк. Приложился вдругорядь к бутылке, отхлебнув добрый глоток, принялся рассматривать мужской журнал, купленный за семь злотых на автостанции в Варшаве. Отменные красотки, едва прикрытые невесомым кружевом, а некоторые в чем мать родила, были красочно запечатлены в весьма откровенных позах, позволяющих разглядеть в подробностях все анатомические нюансы тщательно выбритых гениталий.
Эх, такие бы журнальчики да в нашу курсантскую казарму. Вот это был бы кайф! А то рассматривали украдкой черно-белые фотографии, что продавали глухонемые по электричкам. Качество говно, но, правда, и стоила пачка не дороже полутора незабвенных советских рублей.
Какая краля на развороте, всё при ней и ракурс съёмки удачный. А раздражение после эпиляции на лобке художник не заретушировал, чтоб всё натурально смотрелось. Да, такую бы и повалять не грех…
Появлению Дидевича в автобусе, мчащемся через Европу, в окружении артистов молдавского профессионального коллектива, предшествовала знаковая встреча с «серым кардиналом» Службы. На второй день после трагических событий, капитан, выполнявший периодически ответственные поручения ушедшего в политику генерал-полковника, (у которого когда-то состоял в качестве личного водителя во время действительной службы) был вызван на конспиративную встречу условным звонком. Безобидная фраза, произнесенная игривым женским голосом, означала что с восемнадцати до девятнадцати его ожидают у центрального входа в универмаге «Украина». Опаздывать не рекомендовалось.
Лицо человека, претендовавшего последний год на роль нового лидера государства, производило двойное впечатление. Узкий хрящеватый нос с небольшой горбинкой, близко посаженные серые глаза, с бездонными черными зрачками таили постоянную угрозу. А неожиданные на таком лице пухлые алые губы, толстые щёки, по-бабьи обвисавший двойной подбородок, свидетельствовали о тайном сладострастии, чревоугодии типичного эпикурейца. Покатые плечи борца и слегка деформированные уши с приросшими мочками, подсказывали сведущему человеку, что обладатель такой внешности боец и боец упорный в достижении цели. Действительно, цепь интриг, закрученных генерал-полковником, была сложна и бесконечна. Дидевич, посвященный, наверное, в одну тысячную планов «серого кардинала», в редкие минуты размышлений, не свойственные ему, изумлялся размаху мероприятий.
На капитальной двухэтажной даче в Осокорках, куда привезли капитана, присутствовал только хозяин. Коротко кивнув головой он уселся за полированный резной стол, пододвинул к себе подстаканник. Отхлебнув глоток черного ароматного чая, бросил: «Докладывай».
Вкратце изложив происшедшее, Дидевич спросил:
— Разрешите присесть товарищ генерал?
— Вот именно, присесть, капитан. Убрал ты армейца классно, не наследил. Видно сам чёрт тебе ворожил. Но со Скирко ты напрасно погорячился. Тебе было велено только присматривать за ним и не более! Конечно, он фигура отигранная. Однако, я рассчитывал на него в ближайшие месяцы. Ты же догадываешься, что в предвыборной борьбе всякая пешка мне нужна. Раз уж так получилось, то часть функций твоего бывшего шефа перейдёт к тебе. А это, отнюдь, не сладкие коврижки. Хотя, расследование по факту гибели проведут формально. Никто в детали вникать не будет. Хотя, может и лучше, что так всё спонтанно произошло.
Дидевич согласно покивал головой.
— Представление на майорское звание подписано сегодня утром. Через дней пять получишь звезду.
Лицо капитана расплылось в довольной улыбке. Он вскочил, встал по стойке смирно:
— Служу Украине!
— Дурачок, ты мне служишь! Для тебя я Украина и весь её электорат. Внял?
— Так точно.
— Супруга моя Нина Алексеевна, помнишь? Тебе кланялась. Никак не может забыть такого старательного водителя.
— Спасибо, передавайте ей привет. Для меня это тоже было незабываемое счастливое время. Да и нынешним своим положением я целиком обязан Вам. С Вашей ведь подачи, товарищ генерал, я пошёл служить в КГБ. Думаете я не помню, кто мне характеристику отличную подписал?
— Ладно, ладно тебе. Как получилось, так и получилось. В одно верю — случайных встреч в жизни не бывает. Всевышнему, или дьяволу было угодно, чтоб сошлись наши дороги.
Что там Скирко намутил с этим американцем киевского разлива?
— Сидит на третьей учебной базе у нас за городом. Ведёт себя достаточно пассивно. На сотрудничество особенной надежды нет. То есть, формально он отвечает на все вопросы, касающиеся личной жизни. Бизнесовую часть освещает только по ресторану, что-то крутит с акциями, снимает маржу при продаже ценных бумаг.
По сути, у нас на Яшника ничего нет. Если только начнут со стороны копать, то дело развалится за пять минут. Мы проводили, по инициативе Скирко, постанову. Чистую постанову.
Генерал почесал кончик носа.
— Понятно для чего городил огород Скирко. И также понятно, что ни хрена у вас с этим бывшим цеховиком не вышло. Людей только смешить понимающих, вашей операцией. Задействовали уйму сотрудников, а в результате пшик. А что там с брильянтами?
— Нашли при обыске номера два камешка в чекушке из-под водки. Но это не Яшника. Тут такое дело — камни ему вместе с письмом оставил бывший коллекционер Сократ Хурумов. А когда стали разбираться, то оказалось, что он из высшего эшелона армейской разведки. Матёрый пёс из стаи Мамсурова. Вроде, даже, со Сталиным встречался, Тито был представлен. А потом, при выполнении задания в Албании ему память отбило напрочь.
— Это кому, Тито?
— Нет, майору Хурумову. Но перед смертью он вспомнил. И написал в письме американцу, где во Франции заныканы бабки. Я так понимаю очень крутые.
— Капитан, ты же офицер, а не блатной! Будь добр, излагай все факты человеческим языком.
— Ну, я и говорю. Что этот майор когда-то распоряжался огромными суммами, предназначенными для оплаты европейской агентурной сети, покупки оружия для испанцев. След-то уходит в довоенные годы. А после войны, когда мы продавали трофейное оружие направо и налево, я предполагаю, что денежки также там в Париже оседали. Зачем огород городить заново, когда уже место обозначено и проверено. Но сказанное мною это гипотеза, подтверждена лишь косвенно словами умершего. А перед смертью, говорят, не лгут.
— А с каких дел наш диверсант, как ты говоришь матёрый, оставляет все концы жидам? Да ещё и американским.
— Ну, во-первых, Яшник тогда был советским. Бизнесовал по-серьезному, за что и залетел за решётку. С Хурумовым он законтачил в подростковом возрасте и был тому вроде сына. Семьи у майора не было никогда.
Во-вторых, Сергей опекал старика, помогал в бытовом плане — огород вскопать, с уборкой, с едой. С систематизацией коллекции. Удалось выяснить, что позже пополнял Яшник коллекцию оружия и ковров достаточно редкими дорогими экземплярами. Так что всё естественно.
— Так что с камешками стало?
— Думаю — камешки тю-тю. В кабинете Скирко не нашли, ни в городе, ни на базе. В папке вещдоков лежит только письменное заключение экспертов, что представленные образцы являются качественными стразами, но никак не брильянтами. И внешне улавливается разница в окрасе воды. При изъятии, я помню, в камнях чуть угадывалась желтизна, характерная для якутских алмазов. Стразы, описанные экспертами, отдают голубизной, а это уже типично для Южной Африки.
— Ну ты и «прохфессор», смотри какие тонкости знаешь. Собираешь небось камешки?
— Нет, упаси Бог. Но приходилось сталкиваться, когда в позапрошлом году мы крутили дело с израильской контрабандой алмазов.
— Помню. Весь конфискат составил тогда шесть миллионов долларов. Забегайло, как разработчик, получил орден. А ты себе на память оставил браслетик с брильянтовой осыпью, который в опись не вошёл.
Вот сука, всё знает — пронеслось в голове у капитана. Но оспаривать сей факт не стал. Не взяли тогда за яйца, а сейчас поди докажи.
Дидевич развел руками, изобразив на лице тень раскаянья. Мол, бес попутал. Он-то догадывался сколько тогда отчекрыжил себе «серый кардинал». Расхожая фраза «не по чину берешь» к капитану не относилась никак. Умеренно злоупотреблял.
— Ты по французски как?
— Немецкий у меня, немного английский. В пределах бытового общения. Надбавку платят только за один язык. Ну знаю там «пардон», «мерси», «жамэ».
— Да, не густо. Поедешь вместе с Рублевским во Францию. Он мужик сообразительный, языком владеет и с головой дружит. Тут один ансамбль этнический, из молдаван черновицких, на фестиваль едет. Включим вас в состав коллектива. Тебя костюмером, Рублевского администратором от министерства культуры.
Увидев на лице капитана недовольную гримасу, генерал хищно усмехнулся:
— Другой легенды у меня нет, и быстро слепить невозможно. Скажи спасибо, что с тобой поступают не так, как в анекдоте времен Андропова. Когда молодого лейтенанта посылают во Францию. По легенде он одноглазый клошар, педераст и должен ночевать под мостом в предместье Парижа, входя в образ. А связного обещают прислать к нему года через два.
Генерал слегка откинулся в кресле и расхохотался. Куда делись толстые добродушные щёки. Зубы, острые, акульей частоты, и оскал как у ней же. Сожрёт и не подавится.
— В банк пойдёте вдвоём. Не суетитесь, для начала, если счёт действующий, попытайтесь уточнить сколько собралось валюты на нём и снять три-четыре тысячи. Сумма эта небольшая, насторожиться персонал не должен. Если всё пройдёт гладко, следующим ходом станет трансфер в Эстонию. Запомни реквизиты.
Генерал перебросил Дидевичу блокнотик. Капитан внимательно всмотрелся, отвернул голову в сторону. Посидев полминуты опять глянул на листик. Удовлетворенно кивнул и отдал блокнот собеседнику.
— Приглядывай за Рублевским, он человек Мальченко. Пока мы играем с его шефом в одной партии. Но, как говорил бессмертный классик марксизма-ленинизма: «Во имя победы идеи, допустимо партнерство даже с классово-чуждыми элементами». Что и великолепно доказал на практике, втянув Америку в войну с Гитлером.
— Петр Николаевич, а что если нас повяжут в банке сразу же при первом обращении?
— Это исключено. Счет не персонифицирован. Пароль и контрольные цифры нам известны. Очень, кстати, разумно зашифровался Хурумов. Если бы не Яшник, хрен бы мы поняли о чём речь идёт. Равили, змеи, металлолом — полный набор для пациента дурдома!
— Товарищ генерал, какие будут указания по американцу?
— Отпустить, однозначно. Тут уже посольство активно интересуется. Какие-то движения совершают его соратники. Прессе скормить версию о бандитском переделе рынка. Указать на фигуру задержанного МВД «Слона». Тот сидеть будет прочно. Лет восемь ему дадут. А когда через три-четыре года «Слон» объявится на свободе, всё уже быльём порастёт.
Извинитесь перед американцем обязательно. Обставить всё как в лучших домах. Но, взять подписку о невыезде. Промариновать его в Киеве следует неделю-другую. Пока вы не вернётесь из Франции. И отдайте гостю компьютер. только очистите полностью. Оригинал письма и дискетка с копией пока пусть останутся в деле свидетеля. Теперь Яшник у нас станет важным свидетелем. Вот вам и формальный повод для дачи подписки.
А что там у вас с ясновельможным?
— Да в бегах он уже неделю. Сразу после акции выходил на связь, требовал встречи. Но шефу было не до того. А потом, как раз перед смертью Скирко, я попробовал разыскать Двоекульского. Увы, безрезультатно. У него заморочки с кредитом сумашедшие. Банк наложил арест на всё имущество.
В смежной комнате пронзительной непрерывной трелью заверещал по-заячьи телефон. Генерал быстро поднялся из-за стола, прошёл к аппарату, затворив за собою дверь. Звукоизоляция на даче была абсолютная. До капитана не донеслось ни звука.
Минут через семь Петр Николаевич вернулся в гостиную. Усмехаясь уголками рта обронил:
— Сам звонил. Поддержки ищет. Чувствует, что позиции слабенькие, а хочется ему на второй срок избраться. На-ка, выкуси! — «Серый кардинал» неожиданно оскалил зубы в злобной гримасе и показал в левый угол комнаты дулю, в сторону аппарата правительственной связи. — Будет тебе кофе, будет и какава, — голосом Папанова, очень похоже сказал генерал. — Ясновельможного найти. Он мне нужен в комбинации со словаком. И, не дай Бог, я узнаю, что Двоекульский скрывается с твоей подачи. Разговор будет коротким. Я двурушников около себя не потерплю!
Капитан изобразил на лице абсолютное смирение.
— Возьми в баре коньяк. Там початая бутылка «Двина». И пройди на кухню, маслины и лимон в холодильнике.
Дидевич, сдерживая себя от желания исполнить бегом приказ, неспеша двинулся на оборудованную во флотском стиле кухню. Давил, ох давил на психику генерал. Взгляд тусклый неподвижный, как у удава. Никаких эмоциональных искринок. Ощущалось только непомерная тяжесть штормовой девятибалльной волны. Подойдет, окаймленная пенным кружевом, сокрушит, сомнёт и утянет в неведомую гибельную глубину. При таком начальнике не повольничаешь. Этот не Скирко. Чуть не по его, и прихлопнет как муху.
— Наливай, что истуканом застыл? По полной, не жалей. — Генерал поднял рюмку. — За удачу. Она брат всем нужка. И помни, что от этих денег зависит в первую очередь твоя судьба. А чтоб ты себя в грех не ввёл, присмотрят за вами. Есть кому.
Закусили лимончиком присыпанным сахарной пудрой и тертым шоколадом. Не «николашка», но вполне приемлемо. Дидевич вопросительно глянул на собеседника. Тот кивнул.
— Давай, по второй. Мы ж не половинкины какие-нибудь.
— Товарищ генерал, в случае форсмажора какие будут инструкции? Если в банке что-нибудь не срастётся.
— Общая для тебя и Рублевского версия, — вам артистам приходится часто выполнять какие-либо поручения родственников, знакомых. Попросил старик один, дедушка твоей пассии, привезти денег на лечение. Обещал отблагодарить. Дал номер счёта, пароль. Да ты не бзди Дидевич, всё пойдёт путём. Каторги во Франции нет. То, что ты читал про Жана Вольжана у Гюго, давно былые времена. В тюрьмах там комфорт. Телевизор, душ, спортплощадка.
Ну, ну, не переживай. Это я так шучу. Нет криминала в ваших действиях. В худшем случае вам грозит депортация. А кто же, идя на задание, расчитывает на худшее? Только успех. Нам нужна свободная мощная Украина. При разумном президенте. Ради этого мы и стараемся.
У тебя детки есть, капитан?
Как будто не знает. Небось перед встречей все объективки на меня изучил — подумал Дидевич.
— Да, двое пацанов. Один школу заканчивает, второй ещё в садик ходит.
— Так вот, я хочу чтобы твои дети имели возможность не хуже американских питаться, отдыхать, ездить по свету. В твоих руках их судьба, в твоих.
— Товарищ генерал, всё сделаю, выполню на отлично. Лишь бы Вы прошли на выборах!
— А ты не сомневайся. Пройду!
Завтра выезжаете в Черновцы. Оформитесь в филармонии и начинайте знакомиться с коллективом. так чтоб вы органично вписались. Выпейте с людьми, попойте песни. Ты, кажется, на баяне умеешь играть?
— Да, музыкальную школу окончил.
— Вот и хорошо. Жок не заставляю плясать, а пару мелодий молдавских выучи.
— Деньги, паспорта и прочие документы получите в Управлении. Особенно в Париже не шикуйте, но и от общения с коллективом не уклоняйтесь. Будьте как все. Французы за иностранцами приглядывают профессионально.
Из предвыборного фонда даю вам лично десять тысяч долларов. Отчитаетесь по возвращению, за каждый сантим.
Автобус плавно подрулил к заправке.
— Буна дзива, драге энтвитене* — раздался голос молдавского конферансье. — Наш автобус прибыл в город Нанси. Стоянка сорок минут. Можно оправиться и закурить…
* * *
Забыли, напрочь забыли меня. Вот уже четвертые сутки никакого движения не наблюдается. А ведь зарядил я сумму приличную для гэбэшного лепилы. И глотнул он крючёк с наживкой. По всем признакам в тот момент сие просматривалось.
Что-то не связалось в боевых рядах моих стражей. Господинчик плешивый с костоломом-гориллой отсутствуют, ну и хрен с ними. Не велика горесть. Харч носят регулярно, бумаги туалетной рулончик свежий забросили. Вопросы не задают, по морде и почкам не лупасят. Не жизнь, а малина. Только обожрался я сладкой ягодой уже давно. Мне бы говна отведать сейчас, но на воле. Там оно слаще мёда кажется.
____________________________________________
* — Добрый день дорогие товарищи (молд.)
Так думал Яшник во время бесконечных прогулок от стенки до стенки камеры. Не позволял себе распускаться. День полежишь, второй, а потом это войдёт в привычку. Не самую, надо сказать, хорошую. И бороться с которой чрезвычайно трудно.
Пять километров отшагал после завтрака, десять минут на отдых. На параше посидел и на пол — отжиматься. До шума пульсирующего в ушах, до дрожи в мышцах рук, до пота. Одно беспокоит — пованивать стал изрядно. Как вымылся тогда в санчасти, под душем, так больше возможности не представилось. Катал грязь влажным полотенцем, как китаец. Непривычно для белого человека, но помогает время убить.
Интересно, как там моя команда? Хорошо, что Саня Кравец прилетел. Он мужик жизнью крученый, от нашенской реальности отвыкнуть ещё полностью не успел. Да и Афган многого стоит. Не зона конечно, совсем иная обстановка, но требующая максимальной отдачи от человека. Если, конечно, поставлена задача выжить. Не любит Яковлевич вспоминать то время. Однако, под рюмку, другую, иногда что-то прорывалось из прошлого майорского.
Чуть слышно дверь щёлкнула, вот и обед прибыл. Одно радует, что кормят вполне прилично и по расписанию. Это помогает время чувствовать, счёт дням вести. Приспособил обмылочек в качестве стила — на стене черточку ставить. Режущих, колющих, пишущих предметов, увы нет.
— Служивый, мне бы душ принять, простирнуться не мешало?
— Не положено.
Ого, разговорился робот камуфлированный. Аж два слова вымолвил! Что-то в лесу сдохло. И не заяц или бурундук, а не меньше медведя.
— А что, лучше казённое помещение заванивать?
Цирик молча пожал плечами. Мол, не моя проблема. Собрал судки и удалился.
Послеобеденный сон — это святое. Хоть на свободе соблюсти такой порядок очень сложно. Но здесь, в подземном каземате, сам Бог велел подавить подушку ухом. Толян Блинов, брайтоновский автомеханик утверждает, что дневной отдых вообще в зачёт возраста не идёт.
Задрёмывая, Яшник вдруг додумался — сатрапы мои, сто процентов, сейчас маракуют про Парижскую информацию. Конечно, их же замкнуло на наследстве Сократа. Последние два допроса только на эту тему и велись. Временно я им на фиг не нужен. Временно… А может и навсегда? Тогда надо не дожидаться милости от природы, так кажется, говорил Мичурин.
Забыв о сне, Яшник вскочил с койки и принялся нервически расхаживать по камере. Будем требовать доктора. Клиническая картина язвенной болезни нам известна. Тем более, что действительно изжога беспокоит изрядно. И язык по утрам обложен белесоватым налетом. Значит, в развитие темы следует, с учетом обязательного видеонаблюдения за мною, грамотно имитировать приступ. Слегка согнуться, руку правую на верх живота. Постанывать, постанывать, добавить отрыжку воздухом, для полноты симптоматики. А минут через сорок можно уже и кнопкой красненькой воспользоваться.
Больше часу Яшник изображал физические муки. Да так, что со стороны должно было казаться — вот-вот его Кондратий хватит. Тем не менее, охрана явно игнорировала спектакль. То ли они в нарды заигрались, то ли «водку пьянствуют». Но, ничего. Видеозапись есть. Если будет плешивый плёнку прокручивать, всё смотрится достаточно убедительно. Пора и на кнопку давить.
Вошедшая охрана, в количестве двух бойцов, застала Сергея, скрутившегося в позе эмбриона. Одеяло и простынь, небрежно скомканные, были сброшены на пол. На голом матрасе лежал Яшник, перемежая стоны матёрной бранью.
— Эй, узник совести, кончай придуриваться!
В этот момент Сергей конвульсивно содрогнулся в приступе рвоты.
— Петро, отойди, а то облюет за милую душу. Чего-то с ним приключилось? Харч вполне свежий, сами такой же ели. Доложи-ка ты наверх.
— Да их нынче нет, уже третий день.
Низенький коренастый в камуфляже приблизился к напарнику, тому что харч сегодня заносил. Что-то прошептал на ухо. Тот помотал головой отрицательно.
— Не, всё равно доложить придётся. Не приведи Господь, отдаст концы. А нам по башке настучат.
С тем охрана и покинула камеру, наполненную ощутимым запахом рвотных масс. Сергей замер на матрасе, вроде как после рвоты облегчение наступило.
Свои глубокие медицинские познания Масть приобрёл не в аудитории медицинского института и не в библиотеке, а в санчасти спецучреждения №1365/АЯ МВД СССР. Пришлось откантоваться на лазаретной койке почти два месяца после ножевого ранения. В хирургическом отделении, где лежали зэки с оторванными пальцами, переломанными ногами, с флегмоной (после ширки), отлынивал от работы ветеран воровского движения с гастрономической несерьёзной кликухой «Деликатес». Из своих пятидесяти лет провёл любитель вкусненького за решёткой лет сорок. Начинал по малолетке форточником, удачно подломил «Торгсин», отсюда и кличка, повзрослев, перешёл в майданники. Воровские законы «Деликатес» соблюдал свято, поэтому анатомию человеческого тела знал досконально. На «хозяина» не работали дня, всегда косил под больного. Вот он то и просвещал молодняк не хуже лепильных профессоров. Как живот вспороть, без повреждения кишок, свищ организовать, или язвенное кровотечение.
Лежа в блевотине, Сергей дотошно вспоминал — ничего ли он не забыл из уроков старого зэка. Выходило, что всё в точности исполнил. Теперь, если цирики не пошевелятся, приступ должен повториться часа через два. Желательно, конечно, водички попить, а ещё лучше поесть. Тогда будет убедительнее.
Застонав, Яшник слегка повернулся, приложил руку ко рту. Попытался расшатать нижний клык. Немножко крови, вот что требуется. Ощутил во рту соленоватый привкус, получилось. Сплюнул в сторону. Ага, есть и сгусток, как раз нужное количество так сказать, завершающий мазок мастера. Теперь ждём, ждём, ждём…
Минут через сорок (можете представить атмосферу в камере), дверь щёлкнула вновь. Расторопный мужичок в белом халате и сопровождающие его лица приблизились к Сергею. На появление гостей Яшник отреагировал виноватой улыбкой. Попытался встать, но охнув свалился на матрас, фиксируя правой рукой верх живота.
— Лейтенант Скрипичный, — представился белый халат. — Что это Вы себе позволяете болеть?
— Так уж вышло, — промычал Сергей, не выходя из образа.
Эскулап осмотрел пациента, кинул косой взгляд на бывший харч, увидев кровянистые прожилки, кивнул головой. Брезгливо отвернул матрас и присел рядом с пациентом.
— Покажите язык. Обложен, как и следовало ожидать.
Ткнул пальцем под ложечку. Сергей ойкнул, резко отбросил руку лейтенанта.
— Больно же! Мать вашу за ногу… А где Робертович? Он, вроде помягче стелет.
— В командировке. Все медицинские проблемы части теперь решаю я. Скажите, что-нибудь подобное случалось с Вами раньше?
Яшник протяжно застонал, выдерживая паузу, лихорадочно прокручивал в голове варианты ответа.
— Нет, это впервые так. Ну, болел желудок, отрыжка там, изжога частая. В моих вещах должен быть «Омез». Ну дайте хоть какое-нибудь лекарство!
Как уж там получилось неизвестно, но Масть настолько вошёл в роль, что и испарина на лбу появилась и бледность благородная. Доктор ещё раз глянул на блевотину.
— У пациента язвенное кровотечение. Очень вероятно, что необходима операция в условиях стационара.
Коренастый цирик покачал понимающе головой.
А ведь лепила не при делах — догадался Сергей. — Он из воинской части, что расположена по наружному периметру.
— Перетранспортируйте пациента к нам в санблок.
— А чего его транспортировать, сам дойдёт. Руки, ноги есть. На лифте подымем, а там двести метров доковыляет.
— Нет, нет, ему физические нагрузки абсолютно противопоказаны. На носилках, только на носилках. Я сейчас ему укол сделаю обезбаливающий.
Скрипичный достал из кармана халата казённую индивидуальную аптечку. Смотри, ничего с времен моей армейской службы не изменилось. Стандартная укладка с антидотами и шприц-тюбик с наркотой.
Безропотно подставил руку. Доктор снял колпачок и сквозь одежду воткнул шприц в левое плечо. Выдавил содержимое тюбика, но тару пустую выбрасывать не стал. Надо понимать, для отчетности.
— Всё, прапорщик, переносите к нам. Систему я ему поставлю, а вы решайте со своим начальством, что с ним делать дальше.
Через полчаса Сергея перетащили на носилках к грузовому лифту, затем вынесли на свежий воздух и переложили в армейский уазик. Без особых строгостей автомобиль проехал через оба КПП. Еще около часа Яшника трясло в таратайке. Неудобно было страшно. Система, из которой что-то капало в вену правой руки, не позволяла пошевелиться. Эвакуировали лжебольного в спортивном костюме, слегка прикрыв тюремным байковым одеялом, а температура в машине была еле-еле плюсовая. А вот далее события развились совершенно не предусмотренные.
На приёмном покое заурядной номерной сельской больницы Яшника сгрузили, похлопали по плечу, пожелали скорейшего выздоровления и исчезли. Спортивный костюм, кроссовки и казённое одеяло цирики отобрали. На прощание вручили черный пластиковый пакет с личными шмотками, портмоне с документами и кредитными карточками, часы и злополучный сканер. Попробовал Сергей прозондировать вопрос на предмет возвращения компа. Ничего внятного прапор не ответил, только руками развёл. Жаль, вещь ведь дорогая. Но ничего, самая главная информация в памяти у Сергея осталась. Сократовское письмо выучил наизусть. А про царя Соломона прочитаем в библии. Если на то будет Божья воля. Странно как-то всё получилось, не логично. То охраняли в строжайшем режиме, и вдруг бросили в больничке простой, без охраны, на произвол судьбы. Неужели они подумали, что я уже не жилец? — так размышлял Масть, перевезенный в обычную десятиместную палату.
Ужасный больничный запах — смесь хлорки, гноя, кислой капусты, дерьма и медикаментов, действительно не давал надежды на благоприятный исход. Но это для настоящих болящих. Дежурный хирург, пощупав пульс, для порядка расспросил о том, что было и назначил динамическое наблюдение, с периодическими, в течении суток, анализами.
За ночь несколько раз в палату забегала сестричка, осведомиться о самочувствии. А утром, перед общебольничной оперативкой, пожаловал дежурный врач. Кого-то пощупал, кому-то наладил систему. Яшнику ободряюще сказал: «Анализы у вас, батенька, отличные. Сутки понаблюдаем, и домой. Если всё будет не хуже чем сейчас. Что там ваши военные намудрили? Обычный гастрит.»
Тылом кисти энергично потёр красные от усталости глаза, и пошлёпал отчитываться за истекшие сутки.
Синюю обеденную кашку, диетическую, Сергей полностью оприходовал. Единственный кусочек хлеба, что дала раздатчица,спрятал на дальнейшее будущее. Перегружать желудок после симуляции открывшейся язвы не следовало. Иди знай какие глаза за тобой здесь наблюдают.
Более всего тревожила неопределённость создавшегося положения. Что же не сложилось у этих волчар? Стерегли-стерегли и на тебе — бросили напрочь. Ни одной мало-мальски правдоподобной версии. То, что посольство США не при чём, да и моя команда так же, он понимал. Какой же фактор вмешался? Даже предположить невозможно. А самое интересное куда исчез Робертович. Ведь он хотел моих денёг. Видно было по всему. Очень хотел нажиться. Испарился, улетучился доктор, вместе с плешивым и его подручным. Власть поменялась? Так в палате приемник работает. Все, вроде, на местах и президент и премьер. Не верил Яшник в подарки судьбы. Что-то сломалось в механизме карательной машины. Следовательно, использовать сей счастливый момент он, Масть, обязан.
Документы, вот они, под подушкой. Всё, паспорт, кредитки, водительское удостоверение. С одеждой, конечно, напряг. На приемном покое мешок со шмотками забрали в кладовую. В наличии только трусы и футболка, да ещё больничный халат грязно-серого цвета и тапки образца тысяча девятьсот тринадцатого года. И с реальными бабками не густо. В бумажнике обнаружилось двадцать долларов и гривен тридцать украинскими деньгами. Благо, сущее благо, что лекарств ему сейчас не потребовалось. Только за анализы платил и доктору двадцатник сунул в карман халата. Хреново было в Союзе с медициной, а стало — полный аут. Декларация о бесплатной помощи — фикция в самом прямом смысле. Лекарств в больнице нет, харчи — хуже не бывает. На зоне, в приснопамятные времена, кормили куда как лучше. В манипуляционном кабинете с потолка свисают куски дранки. Видно крыша течёт не один год. Полный отпад!
За тонкой стенкой палаты, в раздаточной пищеблока обозначилось явное шевеление народа. Грюкали кастрюли, перекликалась с санитарками пышногрудая сестра-хозяйка. В больнице свой счёт времени — обход, перевязка, обед, вечерний пустой чай, отбой по палатам.
Дремлет больничный люд, положено ему в тихий час переваривать редкий супчик или кашку, набираться сил для поправки здоровья. Прикемарил и Сергей. Всё-таки не просто даётся публичное выступление в роли недужного. Сколько адреналина выделилось. А с голодухой эффективней бороться с помощью Морфея. Или морфина? Кто их, этих греческих богов, разберёт. подрёмывал в полглаза, а сам прикидывал, как будет делать ноги из задрищенской больнички.
И приснилось ему, как наяву, буд-то открывается тихо палатная дверь и просовывается в проём добродушная рожа Сани Кравца. А чуть пониже физиономии — рука. И пальцем указательным так маняще приглашает на выход. Мигнул Масть несколько раз, головой встряхнул, не исчезает фантом. Да ещё впридачу лыбится во все тридцать два зуба, которые ему Изя сделал заместо железяк советских.
— Шеф, Вы ходить хоть можете?
Ого, призрак, да ещё и говорящий! Фантастика.
В это время в коридоре, уничтожая сладкую иллюзию сна, на типичном украинско-русском суржике, раздалась громкая брань. Тётка Параска матюжила неурочного посетителя, наследившего на только что вымытом полу.
Пока, слегка очумевший Сергей, не успевший прийти в себя от столь неожиданного появления начальника службы собственной безопасности, натягивал больничный халат, фантом рявкнул на санитарку и вытащил милицейское удостоверение.
— Майор Кравец! А ну, бабуля, одна нога тут, другая там, быстро притащи одёжку. С лечащим врачом уже всё согласовано. Переводим вашего пациента в город.
— Да, да я зараз, — кивнула съёжившаяся нянька, — там и условия получше, прохвесора всякие, тай годують хворых краще, ниж в нас.
Не сдерживаясь, Сергей обнял Кравца. Даже глаза немного повлажнели от избытка эмоций.
— А где Грешем и Паула?
Саня похлопал Сергея по спине, вполсилы, с некоторой опаской.
— Всё нормально, шеф, всё путём. Напарники мои в автономном полёте. Я тут один. Говнотёрке конец. Сейчас обмундируемся, и домой, в Киев. Машина у приёмного покоя. Самочувствие-то как? Можно Вас транспортировать?
Разбуженные Серёгины соседи с интересом прислушивались к разговору. В сельской больничке нечасто появлялись менты из столичного уголовного розыска, упакованные в фирму покруче новых украинцев.
— Нормально, Санёк. Хоть чучелом, хоть тушкой, но ехать надо.
Оба засмеялись, вспомнив старый эмигрантский анекдот про попугая. Критически оглядев больничные тапочки, Кравец вытащил из сумки зимние ботинки на толстой рифленой подошве. Точь-в-точь «джамп-бутс».
— Что, прыгать с парашютом будем?
— Нет, шеф. У меня с собой для Вас полный комплект амуниции. Иди знай, в каком виде Вас вынимать пришлось бы. А шузы — это немецкие «Рикер», самая комфортная обувь в Европе. Вы попробуйте, каждый ботинок весит не более сто граммов. Я и себе взял такие же на сейле. Дешевле грибов получилось.
— Ты, Саня, как меня умыкаешь, легально?
— Более чем. В качестве простого гражданина, нуждающегося в специализированной помощи. Мне доктор даже выписку подготовил с рекомендациями.
Кравец перехватил у подошедшей няньки мешок с одеждой, сунул бабушке десять гривен. Та, с радостью, спрятала денежку в карман халата и перекрестила спину бывшего майора.
Появлению Александра Яковлевича в сельской больнице предшествовал ряд закономерных событий. Как уж там пан Дзыга, который для Кравца оставался Жопой, выяснил, что Яшником занимался ныне безвременно усопший полковник Скирко, неизвестно. Но информация была получена. Тренировочную базу Службы обозначил Двоекульский. Посовещавшись со Стефаном, Саня принял решение оборудовать наблюдательный пункт по всем правилам диверсионной науки, в коей он когда-то преуспел в училище славного города Рязани.
Ночью, на остров, поросший сосняком, располагавшийся посередине болота, что окружало базу с северо-запада, перебралось четыре бойца. В развилке корявой сосны сооружили помост. Из двух альпинистских спальников, предварительно закамуфлированных, оборудовали гнездо, из которого круглосуточно следили за территорией базы. Натовская оптика, приспособленная и для ночного виденья, оказалась выше всяческих похвал. Разрешающая способность сумасшедшая. Да ещё и оснащённая цифровой приставкой для видеозаписи. При желании любой фрагмент наблюдения можно было поминутно вывести на дисплей. Ни с чем подобным ни в Афгане, ни тем более, в ментовские времена, Сане сталкиваться не приходилось. Зато Стефан с прибором был на ты, и за пять минут посвятил напарника во все тонкости работы с оптикой. По периметру острова расставили ещё шесть миниатюрных камер слежения, работающих в автономном режиме. Застраховались от незваных гостей основательно.
Момент выноса тела на носилках, как раз пришёлся на вахту бывшего легионера. Вызванный к сосне из палатки, Саня, принял прибор, спущенный с помоста на тонкой леске. Просмотрел изображение и сразу же озвучил итог в крошечный микрофон близкой связи:
— Стефан, это патрон. Надо проследить куда его повезут.
Сквозь слабые шорохи помех услышал:
— Уже сделано. Войт получил команду. Собирайтесь. Минут через двадцать, как стемнеет, будем уходить. Приберите за собой. Роджер*.
— Не учи отца е…я, сынку. Даже памперсы использованные унесём с собой, — ответил раздражённо Кравец. Увиденная на дисплее картинка оптимизма Сане как-то не прибавила.
Через полчаса, уничтожив все следы пребывания на острове, отряд ушёл на снегоступах по слегка припорошенному крепкому насту. Замыкающий, двумя еловыми лапами, периодически разравнивал за собою, едва заметные на снегу вмятины. Выйдя к обусловленной точке на трассе, где уже ждала «Нива», группа уложила снаряжение в багажник. Туда же отправились маскировочные костюмы, теплые армейские брюки, бушлаты и валенки. Машину забили под крышу, едва-едва хватало места для народа. Пару чехлов с охотничьими ружьями демонстративно уложили поверх груза. Туда же бросили две заячьи тушки и здоровенного глухаря, заранее приготовленные водителем «Нивы». Теперь, для случайных гаишников, всё выглядело достаточно убедительно.
То, с какой тщательностью была разработана, оснащена и проведена операция. Как выстроен антураж отхода с места наблюдения, ещё раз подтвердило соображения Кравца о высоком профессионализме дзыгиных орлов.
Служба это, незнамо чья, но служба. Россияне, или белорусы (там Комитет неубиенный остался). Любители так не работают.
По дороге к сельской больнице Стефан дважды общался с кем-то по мобильнику. Причём набирали его. Один раз коротко доложил, что всё в порядке. Зато другой разговор занял минут пять. Во время диалога бывший легионер многословием не страдал. Несколько раз произнёс «да». Один раз «нет», а всё больше погмыкивал, подтверждая присутствие на линии связи.
Километра за три до населённого пункта, Стефан тронул рукой водителя и кивнул головой в сторону площадки отстоя машин.
— Валера, рулюй к сортиру. Пусть пацаны облегчатся.
Когда троица вместе с водилой с довольными гиками ринулась в убогое каменное строение, придержал за плечо Саню.
— Поговорить надо, майор.
Саня ожидающе уставился на старшего группы.
___________________________________
* Роджер — конец связи (ам.сленг)
— Давай, рожай что-ли.
— Хозяина твоего беспечники списали по состоянию здоровья подчистую. Он им теперь не нужен. Увезли в Ходоровскую больницу с язвенным кровотечением. Состояние средней тяжести. Возможно надо будет делать операцию. Сдали оптом ближайшим докторам, вместе с документами и вещами. Догляду за ним не зафиксировано. Чужих рядом не наблюдается.
— Это ещё не факт. У Службы может быть свой человек среди медперсонала, и не один.
— Братан, у тебя галюны с прошлых советских времён. Сейчас даже райотделы СБУ не существуют, а ты говоришь об агентах. Всё умерло, и тем более в селе. Нынче на три посёлка один участковый мент и тот без транспорта. На попутках добирается, если что. Но, это к делу не относится. Забирать твоего сейчас будем?
— И как можно быстрее. У меня для шефа одёжка и обувь имеется с собой.
— То-то я смотрю, ты с рюкзаком вторые сутки не расстаешься. Думал что харч там у тебя.
— Не без того. Ещё и пачка презервативов в наличии. Запас карман не тянет.
— Кого ты майор трахать собрался на острове?
— Э, не скажи. У меня зажигалка, спички, носки запасные — всё в резинки запаковано. Болото есть болото. Всяко может быть.
— Ладно, Александр Яковлевич, не гоношись, это я тебя подначил. Мы тебя к больнице подбросим. Там Войт с «девяткой» в проулке рядом обитается. Сами уйдем на город. Патрона заберёте и вези на хату в Нивках. Мне надо встретиться с командиром, кое-какие вопросы перетереть. Если что, — то я на мобильнике. А через пару часов по-любому подъеду к вам.
— Слышь, Сергей Петрович, а ты вполне прилично выглядишь для язвенника. Правда, у нас в учебном батальоне был прапорщик Перемитько. Косая сажень в плечах. И пузо в два обхвата. Весил сто девять килограмм. Уехал в отпуск на родину в Запорожье и не вернулся. Погиб от кровотечения желудочного. Не про нас будет сказано. — Суетился Саня, дергался, чуть более чем обычно. Да оно и понятно сколько нервов перегорело. —Шеф, может лекарства какие нужны? Давай заедем в аптеку.
— Мне сейчас в первую очередь в баню необходимо попасть. Вполне мог вшей в богодельне нахвататься. Обстановочку ты сам видел. А со здоровьем у меня всё в порядке. Инсценировал импровизацию на медицинскую тему, по всем канонам Авиценны и Гиппократа. Поскольку надоело отлёживать бока в камере. И как видишь — всё прошло на ура. Одно непонятно, с каких дел церберы меня оставили в абсолютном покое?
Кравец покосился на водителя, поймал в ответ понимающий взгляд Сергея и ушел от обсуждения версий. Будет ещё время поговорить, осмыслить все неприятности последних недель. Разобрать на составляющие конструкцию, которую нагородили беспечники.
Треть города прошли на «зеленой волне», так уж повезло со светофорами. Подъезжая к временному пристанищу, Саня вспомнил, что холодильник оставили перед выходом на операцию абсолютно стерильным. Любая мышь удавится с тоски.
— Друже Войт, зупынить авто биля продмаркету.
— Ого, Саня, ты уже хохол не только по фамилии! — засмеялся Яшник.
— Трошкы вмию. Але, не все розомию. Особенно когда Войт со своими говорит. Шеф, что-нибудь вкусненького взять?
— Рыбки хорошей, окорок вяленый, сок томатный одесского производства, хлебушка ржаного с тмином и много, много, водки. Смотри, чтоб свежая была.
Перебрасываясь обыденными фразами со своим секьюрити, Яшник крутил в голове обстоятельства освобождения, ещё и ещё возвращаясь к допросам и беседам, к тексту письма Сократа и событиям, предшествующим аресту. В этом был весь он. Врождённая способность к анализу, отшлифованная годами общения с Натаном, никак не давала почивать на лаврах победителя. Да и ненасытные волчьи глаза плешивого, отливающие беспощадной желтизной, то и дело всплывали в памяти. Вот уже сутки, Сергей задавал себе один и тот же вопрос — «неужели меня играют?». И не находил никакого ответа.
А ведь должно же быть какое-нибудь объяснение. Не какое-нибудь, поправил он себя, а истинное. Иначе, базирующиеся на ложных составляющих выводы, как бы красиво они не выглядели, станут фикцией. Миражом, не имеющим ничего общего с действительной реальностью. А гоняться, как Дон Кихот, всю жизнь за ветряками совершенно не хочется.
Двухкомнатная съемная квартира, где обитался Кравец, оказалась вполне уютной, отремонтированной по американским стандартам, то есть кухня совмещена с гостиной, а в ванной установлены душевая кабина и угловое джакузи. Посвятив банно-прачечному процессу почти полтора часа, Сергей наскоро опрокинул стопарь водки, перекусил и, не взирая на готовящееся серьёзное застолье, ушел спать. Напряжение последних недель полностью истощило его физические возможности. Из ценных указаний выдал Сане только одно — «Меня не будить ни при каких обстоятельствах. Даже если инопланетяне высадят десант в Центральном парке Нью-Йорка».
Проснулся бывший узник совести (уж конечно не своей) в отличном настроении. Много ли человеку требуется? Вымыться, выспаться, ещё пара физиологических отправлений в рифму, и жизнь прекрасна. Кров над головой, друзья-помощники разлюбезные в соседней комнате. Парадиз да и только. В такие дни хочется чудить, покорять Эверест, уволочь в койку прошлогоднюю Мисс Мира, или, по крайней мере, купить Пенсильванскую железную дорогу.
Проскочила такая идея у него, перед отлётом из Нью-Йорка. И не столько железная дорога интересовала Яшника, сколько полоса отчуждения. именно эта земля, не стоившая и копейки, могла обернуться Клондайком, если уложить вдоль дороги волоконный кабель для электронной связи. Стафич, кстати, уже должен был обсчитать стоимость сделки, затраты на проводку сети и сроки окупаемости бизнеса.
В таком вот настроении встал сегодня с нужной ноги Сергей Петрович. Гостиная, куда он попал после утреннего туалета, была тщательно прибрана. Кухонная посуда сверкала, блестела, отражала, бликовала в лучах яркого зимнего солнца. Куда делась вчерашняя сумеречь! На столе, на видном месте, лежала записка: «Шеф, доброго утра. Джус в холодильнике. Гренки в микроволновке, кофе в термосе. Заваривала лично Паула, как Вы любите. Будем к полудню все вместе. Имеем кучу новостей. Все хорошие». Подписи не было, но и так было ясно, что корявая английская скоропись принадлежала бывшему оперу.
Умытый, свежевыбритый Сергей благоухал мужским парфюмом, обнаруженным на полке в ванной комнате. Запах был не его, но достаточно приятный, с оттенками лаванды и морской свежести, так было написано на упаковке. Новая голубая сорочка и галстук от «Дюпон» за завтраком были не обязательны. Но так хотелось почувствовать себя джентельменом после двухнедельного пребывания в затруханном казённом спортивном костюме.
Без четверти двенадцать в замке входной двери провернулся ключ. За тонкой перегородкой прихожей послышался резковатый недовольный голос Паулы, выговаривавшей что-то своим спутникам. И сразу же, заглушая его, рокотнул в ответ басом Грешем.
— Тихо, вы. Может патрон ещё спит!
Это уже Кравец обозначился — подумал Яшник. — Нет, ребята, уже в полной боевой готовности.
Мужчины разместились за столом, Паула присела на диван, аккуратно подтянув брюки.
— Выкладывайте ваши новости. Кто первый?
— Всё зависит от того, что Вы предпочитаете услышать, патрон. Местный расклад, или о делах дома, — взял на себя инициативу Кравец.
— Но, мистер Яшник, всё так переплетено в Вашем случае, разрешите я обозначу опорные точки для беседы, — Грешем натужно приподнялся опираясь на стол. — А там Вы примете решение.
— Сиди, сиди, у тебя проблема?
— Да, немного поясницу просквозило. Можно продолжить?
Сергей кивнул, налил из термоса кофе себе и Грешему. Вопросительно посмотрел на Паулу. Та отрицательно мотнула головой.
— Мне Алекс пока приготовит «Мартини».
— На киевской эпопее, компания «Балкан электроник» потеряла четыреста тысяч баксов. Но, приобрела в Украине завод по переработке молока, конеферму и ещё какие-то хозяйственные постройки. В начале прошлой недели у компании возникла большая проблема с Федеральной налоговой службой. В настоящее время претензии федералов полностью сняты. В совет директоров необходимо ввести некоего Абрахама Дэвида Троттера. Это цена решенной проблемы. При сём вышеупомянутый мистер готов инвестировать четыре миллиона. Без разницы — здесь, или в Штатах. Украинской собстенностью «Балкан электроник» станет управлять наёмный директор — бывший хозяин. Вы его знаете, у него такая трудная польская фамилия. Это человек из команды киевского губернатора. Он запросил оклад в пять тысяч долларов, сошлись на двух, плюс процент от продаж.
В процессе Вашего освобождения мы сотрудничали с местной мафией, которую возглавляет мистер Жопа. — Грешем с удовольствием произнёс кличку Райнсберга по-русски, совершенно без акцента.
Сергей захохотал, взмахнул рукой и опрокинул на скатерть чашку с остатками кофе.
— Ну вот, там где Жопа, там и дерьмо!
Теперь захохотали все трое мужиков. Паула, наоборот, состроила серьёзную физиономию.
— Шеф, не обращай на неё внимание. У неё роман с местным Крёстным отцом. Но, вообще, он мужик деловой, помог нам серьёзно. Я Райнсберга с детства знаю. В одном классе учились. Афган прошёл. Правда, мы с ним там на неделю разминулись, Жопу раньше меня ранило. А кликуха у него ещё со школы. — Кравец промокнул салфеткой черную гущу, собрал скатерть и отнёс в ванную.
— Ну, еще чем порадуете?
— Стафич передал: «С Бразилией всё о'кей. Достигнут полный консенсус».
— Ладно, теперь о Киеве. Вы раскрутили кто и зачем организовал против меня операцию? А, кстати, этого «молочного всадника» фамилия не Двоекульский?
— Да, сэр, это он. Но его играли против Вас в тёмную. вами занимался полковник кэй.джи.би. Некто Скирко. Ныне покойный.
— Вы что ли его ухайдокали? Неделю назад он вполне резвый был.
Троица дружно, в один голос, запротестовала:
— Нет!
— Верно, вы ж у нас законники. Саня дай чистую чашку.
Пока Кравец доставал из посудомоечной машины новую тару, Грешем продолжил:
— Операция не была санкционирована высшим руководством Службы. Частная инициатива полковника и его подопечных. Цель для нас так и осталась неизвестна. Все концы, как говорят тут, ушли в воду.
Яшник посидел, помолчал, обдумывая сказанное. Вдруг неожиданно повернулся влево:
— Паула, у тебя с аналитиками посольства контакт есть?
— Отличный, мы, как оказалось, выпускники одного университета.
— Запроси неофициально у своего соученика — они просчитывали сколько стоит украинский Президент?
— Вы имеете ввиду недвижимость, счета, бонусы?
— Нет. Во что обойдётся компания по выборам Президента? Всё в мире имеет свою стоимость. Я хочу знать цифру эквивалентную фигуре первого лица государства.
Ого, не себя ли метит мой шеф в местные лидеры? — подумал Кравец. И, тут же, отбросил крамольную мысль, это невозможно. Он гражданин Америки.
— Украина имеет богатейший запас стратегических ресурсов, в том числе и урана. Шесть процентов мирового марганца лежат почти на поверхности земли рядом с Кривым Рогом. Металлургические комплексы, синтетические алмазы, космическая промышленность. А ниша рынка электронных услуг связи, наш профиль, наш, заполнена на одну восьмую. Так почему бы «Балкан электроник», с помощью Сената, не поставить здесь своего человека? Представьте себе какие преференции получит в случае успешных выборов компания!
Яшник помолчал, дав время соратникам переварить вдруг возникшую идею. Потом обратился к Кравцу:
— Саня, ты был у Брони?
— Мы дважды ужинали там всей командой. Жива здорова старушка. Очень беспокоилась о Вас. Она сказала, что ей постоянно звонили из похоронки — памятник, плиту уже изготовили. Деревья, как Вы заказывали, посадили. Так мы подъехали с Брониславой Мееровной на кладбище, посмотрели что, как. Сделано со вкусом. Помянули и родителей Ваших и Натана. Потом Броня ещё говорила нам о каком-то греческом философе, но к нему я добраться не успел, пошла уже гонка с Двоекульским. Я спросил у Паулы, она сказала, что этот грек жил более двух тысяч лет тому назад. Поэтому неделя, другая для него уже значения не имеют. Можем завтра слетать…
— Кстати, Саня, а библию вы привезли?
— Ага, в двух вариантах. На польском и русском.
— Отдай сразу мне.
— Да они вон в сумке лежат у дивана.
— Мистер Яшник, я составила расписание Ваших встреч на завтра и послезавтра. Мне хотелось бы знать когда заказывать домой билеты? Я надеюсь, летим все вместе из Варшавы?
Сергей отъездные вопросы оставил без внимания.
— И что же ты, Паула, напланировала мне?
— Завтра осмотр завода и конефермы. Обед с новым директором. Время — с одиннадцати до трёх. Встреча со словаком во второй половине дня. Время Вы назначите сами.
— Почему так долго я должен общаться с этой гнидой?
— Завод и ферма за городом. Туда езды около часа…
— Саня, закажи столик на два часа в «Сантори». Соскучился по японской кухне. Обедаем впятером, мы и Бронислава. Словаку позвоните, что с ним встретимся после пяти часов пополудни. У него здесь офис?
Паула молча кивнула.
— Тогда у него в офисе. Если начнёт кочевряжиться, время встречи переносить, откажитесь от рандеву. В конце концов мы ему нужны, а не он нам. Мне в Киеве делать больше нечего. Да и вам тоже. Что у нас с деньгами. Вы все проплаты сделали?
— Да, счета оплатил Стафич. Так, по мелочи осталось — гостиница, аренда машины, квартиры. Кстати, шеф, Вас она устраивает?
— Вполне. Завтра, до осмотра фермы, съездим на кладбище к моим. Послезавтра с утра к Сократу. А потом можно будет и лететь. Здесь арендную машину оставить нельзя?
— Нет, шеф, в договоре было указано, что джипер мы должны пригнать в Варшаву.
— Саня, найми надёжного человека, дай ему триста долларов за услуги и сотку на бензин. Послезавтра, с утреца, пусть топит на Варшаву. А мы с вами полетим из Борисполя, в Париж.
— Как в Париж? — вырвалось у Грешема и Кравца одновременно. — Зачем?
— Гулять будем, под полное декольте, — отшутился Сергей. — Дельце небольшое образовалось у меня в славном городе Лютеции.
Яшник встал, прошелся к дивану, достал из сумки экземпляр Библии, пролистал, дошёл до оглавления и довольно хмыкнул.
— Паула, ты кормить нас будешь? У меня после тюремного поста зверский жор развился.
— Нас пригласил сегодня на ланч мистер Дзыга.
— Это ещё что за личность?
— Поклонник нашей барышни, — откликнулся Кравец, — воздыхатель, мой одноклассник. Ну, я же Вам говорил о нём.
— Это который Жопа? Тогда чего сидеть, поехали, трапезничать к браткам. Он из «синих»?
— Нет, патрон. Там всё сложнее. Легенда точно разбойная. Добротно всё так обставлено. Но, на мой ментовский взгляд, некоторые деталюшки не состыковываются. Следовательно — это спецы, вероятно российское ГРУ, или белорусы, а может и эстонцы. Лёня Райнберг в школе сначала кликуху имел Чухна. Нынче у каждой бывшей республики своя армия, разведка, полиция. Но, то что они — дзыгина команда, нам помогли реально — даю сто процентов. Работали за серьёзные деньги, но без дураков.
Мы с Грешемом склоняемся к мысли, что за ними всё таки стоит государство.
— А вы не думали, что эта многоходовка разыграна украинской Службой?
— Со стороны СБУ исключено. Мы пробивали в пяти различных направлениях. Везде тупик. Тема с Вами — личная инициатива Скирко. Здешняя армия? — Она на подсосе, голая и босая. А боевики Дзыги оснащены лучшими образцами техники и оружия НАТО. Костюмы с автоподогревом, специальная обувь, компьютерные приборы наблюдения. Я о таком мог только мечтать в Афгане.
Пока Яшник дискутировал с Кравцом Паула сидела уткнувшись в ноутбук, периодически прикладываясь к высокому стакану с аперетивом.
— Мистер Яшник, на Париж четыре рейса в неделю. Летают украинцы, французы и австрийцы. Ближайший — в четверг, австрийский самолёт. От французов летает «Боинг 747» по воскресеньям. Вылет в девять сорок пять утра.
— Полетим на «Боинге», закажи по телефону четыре билета.
— Увы, патрон, такой услуги здесь нет Надо ехать в агентство.
— Саня, ты Броне отзвонился?
— Конечно, первым делом, как только Вас сюда привёз.
— Ну и лады. Поехали, заскочим в агентство по пути. Оно там же, на проспекте «Победы»?
— Угу, — ответил Кравец, натягивая свой видавший виды куртец. — Дислоцируются по-прежнему, невдалеке от цирка.
Три оставшихся до отлёта дня пролетели как одно мгновение. Встречи, ланчи, парти в посольстве, общение с разным деловым людом, ежедневная часовая беседа по спутниковой связи со Стафичем. После рутинных тюремных дней жизнь входила в своё русло. Натренированный взгляд Сергея автоматически подмечал несуразности местного бизнеса, который больше походил на воровской дерибан, со всеми вытекающими разборками и с мочиловом.
Приобретённый завод по переработке молока, впечатление произвёл негативное, о чём Яшник и сообщил своим подчинённым. Но предпринимать что-то, в смысле сбагрить ненужный бизнес, в данный момент не имело смысла. Общался Сергей и с опальным паном. Через переводчика, исключительно на английском. Следовало раз и навсегла установить дистанцию. Показать, как говорил Михаил Сергеевич, «кто есть ху».
В последний вечер пребывания в Киеве ужинал у Брониславы. Перед поездкой на кладбище Кравец совершил с тёткой тур по рынку. Накупил всякой всячины, как сказала старушка, на полгода вперёд.
Помянули крымским кагором всех близких. А когда речь зашла о Сократе, тётка хлопнула себя по лбу сухонькой ладошкой и, причитая о дырявой памяти, унеслась за ширму. Пошуршав там минуты две, вернулась к столу с замшевым кисетом, пахнувшим лёгким табаком «Дюбек», популярным лет сорок-пятьдесят тому назад.
— Серёжик, прости, совсем забыла. Сократ велел тебе кроме письма передать свой крестик. Его надо предъявить кому-то напоследок. Это второй пароль. Так он перед смертью сказал. А я, старая дура, сунула кисет и, напрочь, запамятовала.
Хорошо, что вчера наводила порядок в шкатулке и наткнулась на загашник. Дай думаю посмотрю вовнутрь. Я в прошлом году аналогичным образом в коробке из-под крема нашла пятьдесят советских рублей. И не знаю откуда они взялись. — Броня всплеснула негодующе руками, присела к столу, допила остатки вина из своей рюмки. — Царствие небесное нашему Сократу. Какой добрый человек был. Может эти деньги он мне и сунул когда-то…
* * *
Арканзас
1979г.
Память V
— А знаете, Пит, несмотря на мою абсолютную неприязнь к «комми», кое в чём я с ними солидаризируюсь.
Багроволицый крепыш с серебристым ёжиком на голове, несколько раз примеряясь, взмахнул клюшкой.
— Пожалуй, эту лунку я возьму с одного удара.
Последовавший резкий щелчёк направил мяч прямиком в искомое углубление. Довольно усмехаясь, сенатор Симпсон, одетый в заурядный джинсовый комбинезон, который предпочитают фермеры в глубинке Арканзаса, размашисто, чуть косолапя на правую ногу, двинулся к следующему номеру.
Его партнёр по партии в гольф — Питер Джошуа Уорли, рафинированный южанин, возглавлял, последние два года, европейский сектор аналитического отдела Агентства Национальной безопасности. Но, в настоящий момент безропотно исполнял роль боя, толкая тележку с клюшками вслед за сенатором.
Никогда не дашь Старику его шестидесяти пяти. Спина ровная, плечи развёрнуты, как у первого сержанта. А то, что походка не очень красивая, так это может быть с каждым, после двух осколков в голеностопный сустав. И послужной список соответствующий — начинал в сорок третьем, при Бешеном Билле. Как раз, когда мы попросили «джерри» с Сицилии. Потом нелегальная резидентура в Риме и Белграде. Сначала при дуче и немцах. А когда их вышибли, и пришёл Тито, работал почти в открытую. Но это уже в период Даллеса.
В отставку был вынужден подать на самом пике карьеры, с должности третьего заместителя CIA. Пришлось покинуть Лэнгли в разгар панамского скандала, поднятого газетчиками. Каким-то краем он там фигурировал. А может и нет. У нас умеют вовремя выбрать козла отпущения. По крайней по моим каналам никакая конкретная информация не всплывала.
Но ничего, такие спецы в жизни не пропадают. Медаль Конгресса за заслуги, наработанные приличные связи, контрольный пакет акций в успешной компании, принадлежащей супруге.
Совершенно закономерно через пару лет, объявилась фигура Рендела Симпсона в Сенате. Крепкий парень, участник войны. Насквозь свой в Арканзасе. А то, что навозом от него якобы попахивает, так он же из фермерской семьи. Из тех Симпсонов, которые пришли сюда с востока сто двадцать лет тому назад.
Получив абсолютное большинство в первом туре, мистер Рендел безболезненно перебрался на Потомак*. Достаточно быстро вокруг сенатора, лоббировавшего интересы той части военно-промышленного комплекса, что напрямую была связана с электронной разведкой, объединилась солидная группа конгрессменов. Очень серъезная подобралась компания…
Великолепное поле для гольфа занимало малую часть ранчо, принадлежавшую нескольким поколениям Симпсонов. Не отступая от традиций, Рендел разводил скот, сеял кукурузу, варил патоку. Для этих целей существовал штат наёмных рабочих и управляющий — бывший рейнджер, прошедший с сенатором всю балканскую эпопею.
Уорли, испытывая в последнее время в работе серьёзные затруднения, получил добро от руководства и прилетел сегодня утром из Мэриленда. Маленький одномоторный самолёт пилотировал самостоятельно. Летать начал с четырнадцати лет.
____________________________________________
* Река в столице США Вашингтоне.
Накануне, созвонившись с сенатором, обоюдно условились провести уикенд на ранчо Симпсона. Тем более, что такие неформальные встречи они практиковали и раньше, ко своей взаимной пользе. Да и прогноз погоды на ближайшие три дня сулил сплошную благодать.
И сейчас, вышагивая на прямых негнущихся ногах, точь-точь как цапля, Питер внимательно вслушивался в образную речь сенатора. Среди потока словесной шелухи достаточно часто встречались зёрна истины. Конечно, Уорли больше бы устроила конкретика, но выхода у аналитика не было, и приходилось воспринимать старика таким, каким он стал в последнее время — нудновато-пафосным.
— История развивается по спирали, в этом я безусловно поддерживаю марксистов. Закат Европы, этой заносчивой древней старухи, начался в Сараево. В тот момент, когда сербский националист Гаврило Принцип спустил курок револьвера. Наша сегодняшняя концепция геополитики только продолжает реализацию идеи абсолютного исчезновения такого понятия, как европейская общность.
Грядущий двадцать первый век принадлежит Америке. Это на уровне интуиции понимал мой патрон Ален. Не только понимал, но и готовил почву.
И чтобы довести свою мечту до логического конца, ему пришлось уподобиться Каину, только вместо убийства брата Ален обязан был разрушить alma mater* — Управление стратегических служб. Учреждение, породившее и возвысившее его. Кто-то должен первым кинуть камень. И Ален сделал это, с разорванным сердцем.
Но, на руинах прошлого, как поют коммунисты, он выстроил мост в будущее. Центральное Разведывательное Управление абсолютно соответствовало новейшим тенденциям в политике.
Сенатор обернулся, несколько раз глубоко вдохнул.
— Пит, какой здесь воздух! Я погибаю в Вашингтоне от аллергии. Но стоит мне попасть в родные края, я выбрасываю в унитаз весь набор своих медицинских аэрозолей. Давай пропустим по стаканчику виски? За моих предков, имевших чутьё.
Плеснул из темной бутылки в два пластиковых стаканчика, которым тоже нашлось место в тележке для клюшек.
— Тебе с содовой, как обычно? Льда всё равно нет.
Уорли кивнул головой.
— В Сараево, всё должно закончиться в Сараево, — продолжил Симпсон. — Многовековой гнойник на Балканах терапевтически, как показало время, излечить невозможно. Только иссечь, радикально. С кровью и большой кровью. И тогда, вся социалистическая система рухнет, наподобие костяшек в домино.
Сенатор засмеялся, помахав рукой. — Одна на одну, и так весь ряд! — И, моментально посерьёзнев, продолжил. — А нам остается только роль арбитра. Доброго всепонимающегося судьи. Высшего судьи.
— А Вам не кажется, сенатор, что Ваши умопостроения несколько иллюзорны. С чего бы крушение Югославии запустило цепную реакцию распада социалистической системы?
— Я знаю, я это чувствую и мог бы реальными факторами доказать свою правоту. Надо пробовать там, где имеется ахиллесова пята. Действовать и еще раз действовать. Нельзя приготовить омлет не разбив яйца.
— Ну и кого Вы прочите на роль хирурга?
— Америка, как и жена Цезаря, должна оставаться вне подозрения. ____________________________________________
*дословно — родная мать (лат)
Искусство политической интриги заключается в умении лавировать в том зазоре, который остаётся между реальностью и домыслами.
Симпсон в три глотка опустошил стаканчик и выбросил его в пакет, подвешенный к тележке.
— Вы не ответили на мой вопрос, сенатор.
— Дробление Европы возможно только при условии абсолютного приоритета национальной идеи у каждой мелкой нации. Причем, желательно довести эту идею до абсурда. Доктор Геббельс говорил, что чем чудовищнее ложь, тем легче массы верят в неё.
— Геббельс, Геббельс, это какой, из Госдепа?
— Пит, надо хоть чуть-чуть помнить историю. Йозеф Геббельс райхминистр пропоганды у Гитлера.
— Сенатор, я же родился в сорок восьмом. Для меня что Геббельс, что Чингисхан, фигуры одинаково далёкие от сегодняшних реалий.
— Ладно, оставим историю яйцеголовым. Любая конфедерация, будь это СССР, или Югославия, уязвима изначально, по сути. Как только в кругах либеральной интеллигенции прозвучит вопрос: «Кто кого кормит?» — страна обречена. Ибо ответ: «Мы их» будет слышен по обе стороны границы. Пока ещё административной… Но, пока.
А в качестве безжалостного хирурга, пожалуй выступит радикальный исламизм. Почему нет? По крайней мере, исторический конфликт турок со славянами тянется более двухсот лет. В своё время, Сталин начал разыгрывать мусульманскую карту. К счастью, ему не удалось развернуть эту программу в полной мере.
— Ваша заслуга, сенатор? — с едва заметной иронией произнёс Уорли.
— Увы. Генералиссимус скончался естественным путем. Пропустив иронию собеседника мимо ушей, Симпсон увлеченно продолжил, — но крови русским тогда мы попортили достаточно. Сорвали операцию по физическому устранению маршала Тито. Его же руками уничтожили практически всю разведывательную сеть Советов в Югославии. Погасили албано-югославский конфликт.
А резидентуру на Балканах в то время возглавлял Ваш покорный слуга, — Симпсон достал из кармана платок и громко высморкался.
Справа, под сенью небольшой рощицы, там где оканчивалось поле для гольфа, показались два всадника. Один из них, при ближайшем рассмотрении, оказался юной дамой в клетчатой каскетке, камзоле, высоких сапогах. Второй всадник, пожилой ковбой с бритой головой, медленно рысил в пяти метрах от барышни. Молодая наездница вздыбила коня и приложила правую ладонь к козырьку каскетки, при этом улыбаясь озорной бесхитростной улыбкой.
Рендел приветливо взмахнул рукой:
— Внучка, с пяти лет в седле. Настоящая Симпсон. А Дика ты видел раньше. Он у неё вместо няньки с грудного возраста. Своими детьми ему обзавестись не удалось. Он ещё меня «няньчил» в Риме, а потом, после тяжелого ранения автоматически переключился на Речел.
— Сколько ей?
— Одиннадцатый пошел. Но вернёмся к нашей проблеме.
Иосиф Броз Тито — великий человек, но не Бог. По крайней мере, один существенный недостаток — вера в свою непогрешимость, демонстрируется сегодня в полном объёме.
Желание прихлебателей обладать монополией на информацию, поступающую к лидеру, всё дальше уводят последнего от объективного взгляда на жизнь. Хотите пример?
Тито сам себя загнал в ловушку несколько лет тому назад, обозначив «мусульманскую нацию» в Боснии. До такого не додумались ни мои бывшие, ни твои коллеги. Выделить национальность по религиозному признаку!
Очень выигрышный ход для нас. Остаётся только слегка откорректировать партитуру. Кстати, конгресс ассигновал в прошлом году двадцать миллионов долларов на научное доказательство, что мусульмане появились в Боснии и Герцеговине задолго до рождения пророка Мухаммеда — Мир и Милость ему от Аллаха!
— Я в курсе, этим занимаются две группы. Профессор Барк из Пристона и команда Сантарелли из Колумбийского университета. В прошлом году на конгрессе в Швеции, последний озвучил напрямую, что любые изменения в структуре Югославии ни коим образом не должны идти в ущерб интересам Штатов. И европейские коллеги — социологи проглотили это сообщение, как ни в чём не бывало.
— А кто финансировал мероприятие?
— Официально Хант. А на самом деле деньги пошли из фонда спец.мероприятий института Восточной Европы.
— Конечно, если мы будем сейчас сидеть сложа руки, то смерть Тито может повлечь за собой неконтролируемую реакцию. Сколько ему медики намеряли?
— Если верить информации CIA, года полтора от силы. Хотя я им не очень доверяю. Вон Брежневу, еще в семьдесят пятом пророчили переезд в Кремлёвскую стену.
— Они давно уже хоронят около.
— Может быть, может быть. Но это не столь важно.
— Для русских, с их идеализацией панславизма, Балканы актуальны на все времена, и при любом лидере. А реально противопоставить славянам мы можем либо китайцев, с их перманентной экспансией, либо исламский мир.
— Китай слишком далеко, и у него своя заноза — Тайбэй.
— Ну вот, ты сам пришёл к выводу, что ставку требуется делать на мусульман.
— А кто предпочтительнее — шииты, или сунниты?
— Это опять же не суть важно, когда речь идёт об объединённых усилиях арабского мира против общего врага. Тенденция прослеживается ещё с крестовых походов. Но для сведения — боснийцы сунниты.
— Вы достаточно подробны, сенатор. Но, ведь Кремль опередил нас на десятилетие в своей активности на Ближнем Востоке!
— Да, это была гениальная комбинация. Инициировать создание Израиля, и тут же, за бесценок вооружать арабов. Советы получили выигрыш во времени. А всё из-за того, что Трумэн вовремя не подсуетился. И в дальнейшем, нам пришлось раздавать деньги направо и налево, чтоб добиться серьёзной симпатии мусульман.
— А где же были Вы, сенатор?
Лицо Симпсона заметно побагравело. Воспоминания не были приятными. Да и мяч, после неловкого удара, взлетел по косой дуге, совсем в сторону от намеченной лунки.
— Shit, упустил такой шанс! Пит, ты мне подал совсем не ту клюшку. К сведенью — моя команда никогда не занималась Ближним Востоком. Эту тему курировал тогда Дэвид Розенблюм. Тот ещё кадр — наследие Доннована. Отсюда и ошибочная региональная тенденциозность. Надеюсь, Пит, ты понимаешь о чем я говорю?
— Да, сенатор, Вы в новой роли поднаторели в искусстве не называть белое белым. Не бойтесь меня обидеть. В моих жилах нет ни грана еврейской крови. Французы, англосаксы, но не жиды.
— Не юдофобствуйте, Уорли. У этой нации есть чему поучиться.
«Ты избрал нас из всех народов, полюбил нас, и благоволил к нам, и возвысил нас над всеми племенами»
Ну, ну, Уорли, не морщите нос, это Тора. Но, что Вам мешает проецировать сию цитату на нашу страну?
— Увольте сенатор.
— Вас что, обидела в детстве нянька еврейка?
— Идите к черту, Рендел, с Вашим Моисеем! Никто меня не обижал, не ущемлял, не ставил плохие оценки. Не люблю и всё.
А вот перенацелить мусульман с Израиля на Югославию — это идея отличная.
— Да сынок, да. Не в Латинской Америке и не в Азии будет делаться завтра мировая политика. Приоритет за Балканами. И если Вы сумеете за год реализовать хотя бы четверть от планируемого, то грядущее тысячелетие начнётся с века Америки. Да поможет нам Господь!
Жаль, что нет в живых Алена. Вот кто был профессором интриги. Поинтересуйтесь в архивах операциями пятидесятых-шестидесятых. Все успешные перевороты, там, где возникала необходимость, произошли по заготовкам Даллеса. Навскидку могу порекомендовать акцию в Иране, по свержению премьер-министра Масаддыка. Она шла под кодовым названием «Аякс».
— Сенатор, наше поколение хоть и не имеет такого опыта, но всё же не совсем пропащее. Кое-чему обучены. Смотрели мои ребята архивы. И с Норманом Шварцкопфом я много беседовал. Он ведь тогда отвечал за операцию? Но, мистер Симпсон, поймите, сейчас другое время. Невозможно механически откопировать акции CIA и втиснуть в реалии сегодняшнего дня. А слепить что-то своё, с изюминкой, мои ребята не сумели. То, что представили мне на суд, грубо, прямолинейно и, самое неприятное, легко просчитываемо.
— Да, вам молодым хотелось бы именно слепить всё, на быструю руку, утвердить у Госсекретаря, а там и трава не рости…
— Отнюдь, сенатор, поэтому я у Вас. A stitch in time saves nine*.
— Я почему-то догадывался о цели твоего визита, Пол. Интуиция, у нас стариков, порой заменяет разум. Возраст не позволяет долго размышлять. Нет запаса во времени.
Что ж, я не прочь пофантазировать на арабскую тему. Но, тогда услуга за услугу.
— Какую цену Вы назначите, сенатор?
— Умеренную, сынок, умеренную. Пусть твой помощник включит в аналитический доклад за полугодие несколько моих тезисов. Да так, чтобы они легли наверняка перед глазами Президента. Я передам материал через два дня.
Увидев тень досады на лице собеседника, сенатор взмахнул рукой.
— Ничего криминального, не переживай Уорли. Все в интересах страны. Просто возникла необходимость слегка изменить угол зрения президента на возможности одной компании работающей, кстати, и на АНБ, в сфере электронной космической разведки.
— Я догадываюсь о какой корпорации идёт речь.
— Питер, ты всегда был разумным мальчиком. Несмотря на то, что мы ____________________________________________
* — Стежок, сделанный вовремя, сберегает девять других (англ.)
играем в разных командах, я сейчас оцениваю тебя объективно, с оценкой «А»*
— Сенатор, я весь во внимании.
— Партию в гольф придется отложить до лучших времён. Мы старики многословны, а вам, действующим, всегда не хватает времени.
— Ради Бога, Рендел, я готов слушать Вас весь уикенд.
— Есть у меня одна изящная комбинация. Многоходовка, в стиле покойного Алена. Я обрисую общую схему, а деталями пускай займутся ваши парни. При условии, что моя идея окажется приемлемой. Но начать придётся от Адама.
Пройдя немного по полю в сторону дороги, огибающей холм, собеседники подошли к одинокому дереву. В тени старого вяза стоял «Виллис» времён второй мировой, свежевыкрашенный в темно-зелёный цвет.
— Ого, раритет!
— Да, на таком «коне» я колесил по Парижу в июле сорок пятого. Дик
разыскал остов автомобиля в прошлом году на свалке авиабазы в Маунтберри. Собственноручно перебрал движок, обновил ходовую. Теперь за эту машинку можно взять новехонький «Линкольн».
Тележку забрось назад. Осторожно, не растеряй клюшки. Там, за холмом нас уже дожидаются свиные ребрышки на гриле. Ты как, не против?
— Нет возражений. К холестерину я пока отношусь лояльно.
— Ну и отлично, тогда я за руль.
Узкая асфальтовая дорога вдоль кукурузного поля, покорно ложилась под колёса юркой машины. Сзади, за спиной, погромыхивали клюшки, хлопал на поворотах при порывах ветра, пластиковый пакет с мусором. Сенатор ловко управлялся с рулём двумя пальцами левой руки. Надвинутая глубоко на лоб бейсболка не скрывала обычно блекло серый цвет добродушных старческих глаз, неожиданно вдруг поголубевших и помолодевших на ветру. Вроде, как и морщины разгладились. Черты лица обострились, в них проявилось что-то хищное, ястребиное.
Таким он был тридцать пять лет тому назад — подумал Уорли. — Резким, безжалостным механизмом, настроенным только на победу. Хорошо, что мы в одном окопе. Я бы не хотел иметь такого врага.
— Эй, сынок, вернись в Арканзас. Куда ты там улетел?
— Я весь во внимании, сенатор.
Тогда начнём с предыстории. В конце мая сорок пятого я получил от Доннована задание разобраться с частью архива Гимлера, который достался нашим войскам в качестве трофея. Под моим началом, в составе специальной комиссии оккупационной администрации армии США, работало пять человек. Мы возились с документами абвера. После покушения на Гитлера, к которому был причастен и адмирал Канарис, абвер был ликвидирован как структура. Часть сотрудников — высших офицеров расстреляна. Среднее звено, действующие и законсервированные агенты переданы в ведомство рейсхфюрера. Попутно, мои ребята шерстили лагеря военнопленных, выдёргивая сотрудниковнемецкой разведки, могущих осветить интересующие нас проблемы. Так мы, почти одновременно, с двух сторон вышли на оберста фон Риктена — бывшего резидента абвера в Париже. Перед войной он очень активно работал во Франции. Создал серъезную агентурную сеть из числа не только французов, но и русских эмигрантов, арабов, басков, итальянцев и даже евреев. Хотя по законам рейха это запрещалось категорически.
Сенатор, может быть Вы сначала обрисуете идею, а потом уже вернемся ко
____________________________________________
* — Оценки в США обозначаются буквами. «А» соответствует — отлично.
дням Вашей молодости?
— Вас, Уорли погубит торопливость. Ведь Восток и Азия никогда не начнут деловой разговор без того, чтоб не осведомиться о здоровье родных и близких собеседника. Пусть даже формально. Хотите схему — пожалуйста. Но предупреждаю — это только схема.
На албано-югославской границе вы, поочередно, организуйте несколько мероприятий по зачистке. Трупы мирных жителей, естественно, наличествуют с обеих сторон. По завершению операции в албанской деревне должно остаться два-три убитых в форме сербской армии. И наоборот. Это первая фаза. Рассчитана на десять-пятнадцать месяцев.
Одновременно работаем очень нежно, в пол-касания, с религиозными лидерами. Они должны будут выступить с призывами к уничтожению врага на региональном уровне. Благословить создание отрядов местной самообороны, под эгидой церкви в пику мусульманам. С другой стороны, соответственно звучат призывы против православных, с реальным осквернением христианских святынь. Это усилит ненависть к мусульманам и вызовет несомненно кризис доверия к существующей власти. Работы хватит всем: и боевикам, и идеологам. Задача Госсекретаря и наших дипломатов организовать опорные пункты воинствующих потомков Пророка, конечно негласно, в таких странах как Саудовская Аравия, Иран, Ирак, Пакистан, Кувейт, имеющих значительный вес в своем ареале и серьезные финансовые возможности. Материальная помощь фундаменталистов должна использоваться в первую очередь на закупку оружия, а затем на строительство духовных центров. Политика джихада — войны с неверными, подразумевает отнюдь не дилетантские действия. Кадры боевиков надо готовить профессионально. Следовательно, создание полевых тренировочных лагерей для воинов Аллаха, инструкторы из числа наших зелёных беретов, — это также Ваша забота.
И третье направление — работа со средствами массовой информации. Вы просто обязаны сформировать группы тенденциозных телевизионщиков, газетных писак. Закупить на корню несколько независимых экспертов — политологов, как здесь в Штатах, так и в Европе. Подёргайте пейсатых, они заинтересованы в уменьшении давления на себя со стороны соседей.
— Что ж, идея хороша. Ценю Ваш ум, сенатор! Нечто подобное обозначила и моя группа аналитиков. Но, сэр, Вы понимаете во что может обойтись реализация Вашего плана? Конгресс никогда не выделит нам должной суммы.
— Знаете, Уорли, английская МИ-5 в период второй мировой войны вела довольно крупную операцию с перевербовкой немецких агентов, заброшенных в Великобританию. Радиоигры, дезинформация, ложные диверсии. Но весь фокус заключался в том, что финансировали эти действия немцы. Выделяя огромные деньги для своих успешно перевербованных агентов. И, как следствие, — неподотчетные сотни тысяч фунтов стерлингов, оседали целиком на счетах английской разведки. Информация достоверна на сто процентов. У меня были хорошие друзья среди островитян.
— Вы хотите югославов заставить финансировать борьбу с ними же? Сербы нищие, их внешний долг составляет несколько миллиардов.
— Не сербы, русские, Пит, русские.
— Как? Каким образом? Не понимаю, даже не могу представить подходов к созданию такой ситуации.
— Но, ты откровенно не желаешь выслушать до конца старину Симпсона. Всё время забегая вперед. Если я получу возможность высказаться, то глядишь, и у нас появится шанс переплюнуть британцев.
Пол оживлённо заёрзал на сиденье, поглаживая указательным пальцем кончик хрящеватого носа.
Ого, моторные реакции у Вас, сэр, легко прочитываемы. Волнуется Уорли, волнуется, — подумал матёрый разведчик. — В мое время нас жёстко учили скрывать свои эмоции. И хорошо научили.
— Извините, Симпсон, я был не прав. Слушаю Вас внимательнейшим образом.
— Так вот, картотека Абвера по Франции нам досталась целиком. С фотографиями, характеристиками агентов. А самое главное, что Дик привёз в Берлин из лагеря в Вюнсдорфе, оберста Риктена, который активно не желал попасть под трибунал в качестве нацистского преступника. Каждое утро после завтрака мы работали с немцем. Плотно работали, персонально по каждому агенту. И в один из дней, мы вышли на довольно посредственную личность — левантийца, завербованного в Париже в тридцать седьмом. В личном деле агента с кличкой «Ферзь» стояла отметка о гибели при бомбежке в сороковом году. Но, один из моих дотошных парней обнаружил, что в конце сорок четвертого года в деле появилась приписка и довольно размытая нечёткая фотография этого человека, да ещё и в форме обер-лейтенанта вермахта. Вы даже не догадываетесь, Уорли, какими педантами канцеляристами были немцы. Нашим чиновникам из Госдепа до них далеко.
В приписке было указано, что подозреваемый разрабатывался людьми Шеленберга, предположительно как руководитель разведывательно-диверсионной группы британцев. Фон Риктен ничего, кроме парижского периода «Ферзя» осветить не смог. А фотография, как оказалось, пришла из Белграда. Ровно за неделю до того, как русские взяли сербскую столицу.
На наш запрос англичане без проволочек ответили отрицательно. Сей обер-лейтенант никогда не числился в их разведке. Но господин случай, случай, который помогает тем, кто стремится достичь цели! В тот раз он явился в моём офисе в облике моего приятеля, подвыпившего майора Биверса, с ящиком французского вина. Вино, кстати, оказалось весьма посредственным. А вот майор, околачивавшийся в американской миссии в Париже, мельком глянув на снимок, заявил: «Я знаю этого парня. Он работает на НКВД в русской комиссии по репатриации, возится с перемещенными лицами».
Ричарда Биверса мы поили целые сутки, а потом я вылетел вместе с ним Париж. С собой захватили немца переодетого в форму американского сержанта.
Ну, вот, мы уже на ранчо. Пошли, умоемся и к столу. Если ты не возражаешь, пригласим Речел?
— Вы меня заинтриговали полностью, сенатор. Может быть доскажете историю с этим левантийцем. Я так и не врубился чей он агент?
— Терпение, мой друг, и еще раз терпение. Вот что отличает разведчика от остальных людей. Сначала ребрышки, а потом мы продолжим наш разговор.
— Тогда, конечно, зовите к столу внучку. Она у Вас такая очаровашка!
Мясо получилось отменным. Сенатор оживлённо болтал с девочкой, обсуждая достоинства её каурой кобылки. Перебрасывался шутками с Диком, обещая наконец подарить ему чепец и передник няньки. Вот только Уорли никак не мог расслабиться, то и дело теребил кончик носа. Наконец трапеза подошла к концу, и собеседники смогли уединиться на веранде. Плетёное кресло-качалка, приняв в себя массивное тело владельца ранчо, жалостно заскрипело. Сенатор, закурив крепкую дешевую сигарету «Лаки страйк», посмотрел на столбик пепла и ответил на незаданный вопрос Пола.
— С войны запал на этот сорт табака. Наверное, поздно уже привычки менять на седьмом десятке…
— Ну, и как развивались события далее?
— А никак… Резких движений мы не совершали. Осторожно выяснили, что этот русский никогда не был двойным агентом, а служил только Сталину. Установили за ним постоянное наблюдение. А потом оперативную разработку пришлось прекратить.
— Что не нашли подходов к вербовке, или прокололись с наружкой?
— Нет, он исчез, как буд-то испарился, в один прекрасный день. Вышел из дому на бульваре Распай, а до советской миссии, что находилась в пяти кварталах, не добрался.
— Может быть его ликвидировали свои же? НКВД практиковало такие методы работы.
— Нет, из Франции, как оказалось, он ушел живым и здоровым. Судьба меня свела с русским капитаном через пять лет. Правда, он уже к этому времени выступал в качестве полковника албанской армии. Являясь одновременно резидентом русской разведки в Тиране. Вот тогда то, моё руководство приняло решение об устранении этого лжелевантийца Семёна Орленко. Мы сумели выяснить его настоящую фамилию. А через пару недель он погиб в автокатастрофе.
От русского резидента напрямую зависела жизнь и смерть маршала Тито. Вернее смерть, так по крайней мере, сообщил наш источник из Москвы.
Убрав из операции ключевую фигуру русского, мы сохранили миру сотни тысяч человеческих жизней. И, конечно, получили карт-бланш от маршала на наши игры в балканском регионе.
— Спасибо, сенатор, но это всё лирика. Отменный сюжет для шпионского романа. Можете, кстати, продать идею в Голливуд. Они с удовольствием экранизируют. Дадут тысяч двести. Но за эти деньги мы даже захудалую мечеть не сможем построить. Не говоря уж о покупке оружия и проведения пиар-компании.
— Верно, Пит, но ты опять торопишь события…
Разрабатывая в Париже русского разведчика, нам удалось установить номера нескольких счетов в различных банках Франции. Четыре, если мне не изменяет память. Не буду тебя утомлять подробностями, но эти действующие счета постоянно пополнялись. Три из них незначительными периодическими вложениями в ценных бумагах и золоте. Видимо, их использовали для разовых выплат агентуре. А вот четвёртый счёт, открытый в банке «Кредит де Лион» ещё до войны, предназначался, я так полагаю, для решения стратегических проблем. Ибо суммы на нём аккомулировались в миллионном исчислении в фунтах стерлингов.
И самое главное, к моменту гибели русского, этот счёт работал только на накопление. Даже после смерти Орленко, в течении двух лет в банк приходили платежи из Лондона, Амстердама и Бейрута.
До шестидесятого года, по моей информации, со счёта в Париже не ушло ни пенса. В России, после смерти Сталина и расстрела высших руководителей разведки вместе с маршалом Берия, образовался вакуум в спецслужбах. Пришли новые люди. Не знакомые со спецификой нашей работы. Ставлю один цент против ста долларов, что с гибелью Орленко и его хозяев, этот куш стал ничей. Ты же понимаешь, что информацией такого рода владели один-два человека высшего эшелона власти.
— Да, занятно. Какая сумма хранится там в банке установить сложно, но возможно. Вы же свои контакты мне не отдадите?
— По моим прикидкам, Пол, если вклад на месте и им не пользовались, то на счету должно быть более трехсот миллионов фунтов, то есть полмиллиарда долларов. А что касается подходов к банку — у меня сегодня их нет. Основной информатор погиб при странных обстоятельствах в шестдесят первом. Если вам удается добраться к счету, а Вы просто обязаны это сделать, вся балканская акция обойдётся приблизительно в половину названной цифры. Остальные деньги мы можем рассматривать как общий призовой фонд.
— Да, сенатор, озадачили Вы меня. Но почему Вы сами не использовали эту возможность?
— Сначала не было времени. Мы вытаптывали агентуру наци. Такая сеть не должна была остаться безхозной. Потом, после Фултона, контора подверглась реорганизации. А затем — Куба, сам понимаешь, эта заноза сидит в теле США с пятьдесят девятого года. Операция, которую я разрабатывал вместе с нашей доблестной армией по высадке десанта в «заливе свиней» провалилась с треском. Пришлось уйти в тень, зализывать раны. Через два года начался Вьетнам, потом Лаос, и Боливия.
А может Господь Бог посчитал нужным приберечь шанс для нас на сегодня. Дерзайте, Уорли. Сегодняшние Ваши возможности куда как более мощнее чем мои, тридцать лет тому назад.
— Хорошо. Призовой фонд распределим пятьдесят на пятьдесят. Вас это устраивает?
— Да, сынок, но материалы для доклада?
— Они лягут на стол к Президенту.
— И еще совет, Пол, если вам удастся открыть финансирование мусульман с данного счёта, организуйте через время утечку. Пусть пресса заговорит о русском следе. Переведя стрелки на них, мы обезопасим Америку от любых грязных инсинуаций. Нашему Президенту, в канун выборов, это будет небезразлично. Напоследок я повторю для тебя слова Алена, которыми он провожал нас на Сицилию: «Никогда не бойтесь начинать любое дело впервые. Ковчег построил любитель. Профессионалы делали Титаник».
— Сенатор, я очень тронут Вашим участием. Храни нас Господь!
— Аминь…
Ближнее Подмосковье
3-го марта 1953г., ночь.
На изрядно потёртом (в некоторых местах до белизны), текинском ковре, лежал на боку в неестественной, нелепой позе невзрачный рябоватый старичок — тот, что ещё вчера назывался Отцом всех народов, Другом физкультурников и детей СССР.
Левая, искалеченная в юности рука, была выброшена вперёд в злой пародии на указующий жест. Пола застегнутого френча бесстыдно задралась, обнажив дряблую, морщинистую кожу поясницы. Всю в старческих темно-коричневых пятнах, над серой полоской пояса солдатских бязевых подштанников.
Только тяжёлое, клокочущее дыхание свидетельствовало о едва тлеющем огоньке жизни в теле человека, повелевавшего одной шестой мировой суши. Аритмичные толчки сердца, с трудом, продавливали кровь по склерозированным сосудам к наполовину умершему мозгу.
В эти считанные секунды уходящей жизни, возникло вдруг перед глазами Вождя видение из далёкого детства — громадная чаша глубинного, до тёмной синевы, августовского неба. Тронутого перистыми мазками облаков, там, где края подпирались зубцами Сагурамского хребта.
Пыльная дорога, вдоль петляющей реки. Маленький босоногий мальчик в заплатанных штанах, подпоясанный наборным ремешком. Фонтанчики пыли из-под копыт ослика, навьюченного тяжелейшими хурджинами. Ореховый прут в руках старого, слегка скособоченного отца Иорама.
— Ачу, ачу1, Лурджа, — говорит Иорам, постукивая прутом по левой ляжке осла. — Гза Горамде мория.2
— Батоно Иорам, ратом цамоведит Руисидан? Каргад вгрзднобди тавс тавадтан. Ар минда сахлши мтврал мамастан?3
— Вай, Сосело Джугашвили, тавади ггзавнис сасулиэро сасцавлебелши. Шен укве диди хар, русули китхвац ки ици.4
— Иорам.
— Ткви сцоред — мама Иорам.5 — Священник поправил нагрудный крест.
— Шен ра мама чеми хар. Мама чеми хелосани Бесоа. Ме арвикнеби цхеносани, да арц хелосани. Ме гавхдеби меомари, ром давицва Сакартвело!6
Старик тяжело вздыхает:
— Вин ицис, вин ицис. Хвелапери хвтис хелшпа. Мамисмине, Сосо. Ме могикхвеби русулад.7 Древние греки придумали сказку про трёх богинь судьбы. Первая — Клото, прядёт жизненную нить человека. Вторая — Лахезис, вынимает из корзины жребий для каждого. Третья — Антропо, заносит в длинный свиток предназначение. И нет такой силы, что могла бы изменить твою судьбу. Что записано в свиток, то неизбежно. Оборвётся нить — конец жизни
_____________________________________________
1 — Иди, иди (груз.)
2 — Путь до Гори неблизкий (груз).
3 — Почему мы ушли из Руиси? Мне там было хорошо у князя… Не хочу домой, там отец всегда пьяный! (груз.)
4 — Князь отправил тебя учиться в духовное училище. Ты уже большой, умеешь читать даже по-русски. (груз).
5 — Говори правильно — отец Иорам (груз)
6 — Какой ты мне отец. Мой отец сапожник Бесо. Я не буду монахом и сапожником тоже не стану. Я вырасту воином, защитником Грузии! (груз)
7 —Кто знает, кто знает. Все в руке Божьей. Послушай, Сосо. Я расскажу тебе одну историю по-русски.(груз)
— Иорам, а где сидят эти женщины?
— Нигде, Иосиф, это сказка.
— Тогда зачем ты мне про них рассказал? Всё равно я стану великим воином и князем!
— Дай Бог, мой мальчик, дай Бог!
Внезапно священник исчезает, превращается в дымку, невесомую как шёпот. Пропал и ослик. Беззубая старуха, вся в чёрном, бредёт навстречу мальчику, клацая ножницами. Страшная, старая тётка, с печатью смерти на лице. Как у тех — повешенных в Гори крестьян.
— Не подходи, не подходи, не подх…
Синюшные губы бесполезно хватают воздух в последнем усилии. Конвульсивно дернулась и замерла левая рука.
Конец
Ю. Гашинов Балканское танго
© Copyright: Юрий Гашинов, 2015
Свидетельство о публикации №215121501474
Свидетельство о публикации №215121501474
Рецензии