Сюрприз

       На дворе вьюга закручивала кудри зиме. Липший к окнам снег тихо катился по стеклу, завидуя праздничному веселью. На лицах вспыхивали улыбки и как яблоки скатывались под стол, где их собирал Новый Год, чтобы бесплатно раздать скучающим и загрустившим. Праздник как шторм набирал силу, накрывая всех необузданным весельем.
      Она влилась в шум праздника золотым игристым вином, мягкой поступью рыжей кошки. Во мраке её карих глаз светились звёзды, притягивая мой нетрезвый взгляд. Она была невысокой пухленькой блондинкой с шикарным бюстом, в зелёном длинном платье, обтягивающим её пышные бёдра. Она медленно подошла ко мне, на взгляд как на шампур нанизывая мою страсть, желание, и жирную улыбку, капающую с моих губ как топлёное масло.
- Что стоишь?- спросила она, растягивая как резину пухлые губы и, подмигнув мне, предложила,- Пойдём, выпьем.
- Пойдём,- согласился я, небрежно повесив руку на её мягкую талию.
         За столом было шумно. Все о чём-то разговаривали, не слушая друг друга, кто-то пытался петь. Я нашёл два пустых стула, и мы сели за стол. Она, оглядев присутствующих, окатила меня тоской, потом налила полную рюмку водки и, не глядя на меня, залпом выпила. Я поднёс ей на вилке кусочек копчёной колбаски.
- Да ты не суетись, я самостоятельная, вроде всё на месте, в няньках не нуждаюсь,- сказала она, проигнорировав мои ухаживания.
- А что здесь плохого! Люблю с горки кататься, а у тебя их две и такие прелестные,- оправдывался я, уронив масленый  взгляд в её декольте.
- С горки ведь ненароком и упасть можно. Разбиться не боишься? Хотя, я вижу тебе терять нечего, там, где что-то было, уже нет ничего,- иронично сказала она, наполняя рюмку бесовским зельем.
- Зря ты плохо обо мне думаешь,- возразил я.
- Ты не обижайся, я это так, лучше водочки налей, да выпей, а то сидишь, как старик у моря, будто золотую рыбку поймать хочешь.
Она засмеялась и, выпив, налила в пустую рюмку водки, и подала мне.
- А ты?- спросил я, глядя, как в её глазах заблестели золотые огоньки, и радостно запрыгали рыжие чёртики.
- Мне хватит,- сухо ответила она и, поднявшись со стула, направилась к выходу.
Я, опрокинув внутрь содержимое рюмки, направился за ней.
- Ты что, уходишь? Давай праздник вместе скушаем и водочкой запьём,- предложил я.
-"Праздник скушаем", что-то новое, но я объедки стараюсь выбрасывать, а ты?
Она вопросительно посмотрела на меня, заглянув в обмелевшую глубину моих серых глаз.
- Почему объедки!- возмутился я.- Праздник, он для всех.
- Ладно, не будем ссориться. Ты меня проводишь?- спросила она, и чуть заметная усмешка проплыла, не задерживаясь, по её лицу.
- Да, конечно, сказал я, суетливо ища среди чужих пуховиков свой.
Она стояла на пороге, терпеливо ожидая, когда я оденусь.
- Вы куда? Ну, нет, так нельзя. Мы ещё за тех не выпили и этих,- жуя слова, сказал, подошедший к нам Вадик, мой давний приятель и, споткнувшись о чьи-то лежавшие в беспорядке ботинки, повис на моём плече.
Я легонько отстранил его от себя
- Мы вернёмся. Сейчас прогуляемся, и вернёмся,- успокоил я его. 
- Ладно, понял. Что тут не понять,- пробормотал он, и поплёлся в шторм набирающего силы Нового Года.
Мутная волна праздника поглотила его.
       Мы вышли на улицу. Колючий ветер, лизнув шершавым языком лицо, подпрыгивая, мчался по дороге, взъерошив шерсть мирно спавших сугробов.
- Я тут недалеко живу, вон третий дом,- сказала она, указывая на стоявшую у дороги старую пятиэтажку.
«Скорее бы дойти», подумал я, чувствуя, как голова становится тяжёлой, а мысли лёгкими. Мы остановились возле её дома.
- Ну, что, продолжим праздник? Я хочу тебя,- страстно прошептала она и, сделав паузу, продолжила,- Я хочу тебя удивить. Хочешь сюрприз?-
Она засмеялась и, взяв мою руку, потащила меня за собой. За ширмой смеха, краем души я почувствовал её застарелую боль и тайную печаль. Не сопротивляясь, я шёл за ней.  Она остановилась, и резко повернувшись ко мне, слегка коснулась губами моих губ, потом заглянула в мои глаза и провалилась в их серую пустоту.
- Мы, что, уже пришли?- спросил я.
- Да. Живу на первом этаже, выше – только блаженство,- ответила, улыбаясь, она.
       Мы вошли в квартиру. Стены упали на меня, крича о своём убожестве, взгляду не за что было зацепиться, и он покатился по полу и уткнулся в закрытую дверь.
- Что стоишь? Давай, раздевайся и проходи на кухню,- сказала она, вешая на вешалку изрядно поношенную чёрную  мутоновую шубку.
Я снял пуховик, скинул ботинки и, всё больше трезвея, поплёлся за ней. В кухне на столе стояли два бокала с красным вином, на середине сиротливо стояла чашка с чуть подсохшей нарезкой копчёной колбасы и сыра.
- Ой, совсем забыла! Пойдём, поздравим мою маму,- спохватившись, предложила она и, налив в стопку вина, повела меня в комнату.
        Мать лежала на чистенькой постели, приправленной запахом дешёвых духов. Кроме кровати, огороженной ширмой, у стены стоял диван, застеленный ярким китайским одеялом. В углу старый телевизор приютился на крашенной в белый цвет тумбочке, в другом углу на такой же тумбочке расположился магнитофон. Напротив окна, занавешенного плотными жёлтыми шторами, стоял шкаф-купе. На полу у дивана лежал бордовый коврик с бежевым геометрическим рисунком. Простенькие светлые обои покрывали стены.
- Это моя мама. Николаева Любовь,- с усмешкой и нескрываемым  презрением сказала она.
- Как?- переспросил я, глядя на немолодую, совсем не похожую на дочь, худенькую миловидную женщину.
В её зеленовато серых глазах я увидел безжизненную пустыню бытия.
- Любовь Николаевна, с праздником тебя! Что тебе пожелать? Хороших мужиков. Самцов хороших,- давясь от смеха, произнесла дочь. 
Я увидел как в её глазах весёлые чёртики, вдруг стали злыми, губы искривила, невесть откуда взявшаяся ненависть. Она вылила в рот матери вино как в помойное ведро и, взяв с тумбочки губную помаду, брезгливо сморщившись, небрежно накрасила ей губы.
- Красавица. Всё понимает, не говорит только. Парализовало её полгода назад, с тех пор и лежит,- обращаясь ко мне, сказала она и, взяв меня под руку, повела обратно в кухню.
Мы сели за стол друг против друга и, подняв бокал, она произнесла тост:
- За то, чтобы у нас было всё хорошо и хорошего много.
- Давай до дна,-  сказал я, пряча расползающееся внутри меня разочарование и тревогу.
Мы выпили. Она, томно глядя мне в глаза, повела меня в комнату и включила музыку. Давно забытая мелодия купала меня в нежности и качала мою душу как птенца на своих тёплых ласковых ладонях. Толстушка повисла на мне как шуба на вешалке. Я чувствовал её пухлые горячие ладони, и плавал в темноте её глаз, пытаясь достигнуть дна и не захлебнуться. Я чувствовал, как желание охватывает меня всё больше и больше. Я схватил её на руки и понёс на диван.
-  Подожди, какой ты быстрый! Я сказала, что тебя ждёт сюрприз, только немного надо подождать. Я сейчас,- сказала она, выпорхнув из моих объятий.
Я услышал, как хлопнула дверь, похоронив в тишине её лёгкие быстрые шаги. Я пошёл на кухню и, выпив ещё бокал вина, вернулся в комнату, наполненную музыкой и покоем. Я сел на диван и бездумно уставился в стенку. Какая-то огненная страсть накрыла меня как цунами, оставляя руины на месте стыда и благоразумия. « Где же она?» мучил меня вопрос, и всё сильнее разгоралось желание овладеть ею, как у похотливого мартовского кота.
        Время пустое, горячее текло еле-еле, беся меня своей медлительностью. И вдруг меня поразило: Ведь я даже не знаю, как зовут милую толстушку? Кто она? Чем занимается? Но сейчас это было не важно. Важно, чтобы она была рядом, и я мог коснуться её, овладеть ею. В голове как в клетке билась похоть крича:
- Хочу! Хочу!
          Больше не в силах себя сдерживать я заглянул за ширму. На кровати лежала Любовь Николаевна и смотрела на меня выжидающе и покорно. «А что? Пока ходит моя желанная женщина, я поиграю в любовь с её матерью. Всё равно она никому ничего не расскажет», подумал я. Я сбросил с неё одеяло и с удивлением увидел её нагое тело. Месяц заплакал, а звёзды осыпались с небес, утонув в её влажных глазах. Когда я поднялся, то неожиданно услышал за спиной дроблённый рассыпчатый смех.
- Ну, что, полегчало? Вот тебе и сюрприз! Как ты мог парализованную женщину обидеть? Как я вас мужиков ненавижу! Милицию вызвать?- угрожающе спросила она.      
- Не надо,- проблеял тихонечко я, заправляя в брюки рубашку.
- Тогда будем договариваться. Ты мне приносишь сто тысяч рублей, это по-божески, и я забываю об этой мелочи.
- Да у меня нет таких денег!- от негодования задохнулся я.
- Нет, так найди, Сергей Викторович Бастыргин!- сквозь зубы отчеканила она.
«Вот влип! Надо же, она и фамилию мою знает!» с ужасом подумал я.
- Хорошо,- согласился я.
- Значит, договорились,- спокойно сказала она, провожая меня до двери.
- Как ты можешь за это деньги брать! Сволочь! Ведь она твоя мать!- обернувшись, вспыхнул я.
- А что, тюрьма лучше?- спросила она, буравя меня острым карим взглядом.
- Извини, не сдержался,- пробурчал я, одевая пуховик.
- Да кто ты такой, чтобы меня оскорблять! Мать мою не пожалел. И правильно, а что её жалеть! Она меня с одиннадцати лет мужикам стала сдавать в аренду, кому на час, кому на два, у кого на сколько денег хватало, на то и жили. Сама работать не хотела, а меня заставляла, а если я упрямилась, била, не жалея, и есть не давала. Теперь её очередь пришла. Немного вина и виагры, чтобы наверняка, и сюрприз готов. За него, правда, платить надо. Так что жду тебя  завтра в пять часов вечера с деньгами. Вздумаешь не придти, пеняй на себя, у меня ведь видео есть. До завтра,- холодно сказала она, открывая двери.
От негодования у меня всё внутри похолодело. Я вышел и обречённо поплёлся домой.
          Новогодняя ночь, запутавшись в мишуре и гирляндах, устав от тостов и поздравлений, улеглась под наряженной во дворе ёлкой, и заснула, убаюканная старой незрячей вьюгой. Сугробы ползли к домам, норовя заглянуть в окна.  Из сдобного теста утро лепило сочень пряного дня. Вьюга мела, заметая прошлое. Старый год, грустно улыбнувшись, исчез в белом пламени вьюги, а новый, хмельной от шампанского, поздравлений и пожеланий шёл в будущее.
         Я дошёл до дома, вошёл в свою уютную квартирку и, раздевшись, упал на диван, стараясь уснуть, но сон хотел праздника и, обойдя меня, скрылся в редеющих сумерках зимнего утра. На меня навалилось раскаяние и грызло мою совесть как мышь сухую корку. Я встал с дивана и, одевшись, пошёл к родителям. Родители жили далековато, но немного постояв на остановке, я решил пойти пешком. Мимо равнодушно  проезжали автобусы, не замечая меня, шли прохожие, пряча от посторонних свои заботы и чаяния.Я зло давил снег под ногами. Мне хотелось выть, как бездомному псу, которого обидели из-за куска колбасы, отобрав и избив до полусмерти. Отчаяние било в набат, заглушая свинячий визг оправданий.
           Придя к родителям, я наплёл им про аварию, что машина ремонта требует, деньги нужны. К моему удивлению отец не стал вдаваться в подробности, не думаю, что он мне поверил, но нутром почувствовал моё бедственное положение, и велел матери дать мне требуемую сумму.
- Кто тебе поможет, сынок, кроме нас. Слава Богу, что руки целые, ноги на месте, голова в порядке, а машина, да Бог с ней. Только ты не лихач больше, а то ведь всяко бывает,- сказала она, подавая мне деньги.
- Ладно, мама, я пойду. Спасибо отец за понимание. Ещё раз с праздником вас! Пока,- с улыбкой сказал я, благодарно поглядев на отца.
           Я вышел на улицу. Ветер, накрыв меня простынью снега, метался от дома к дому, смахивая с окон мутное утро. В душе был ад. В его синем огне горела моя совесть, моля о пощаде. Парализованная женщина стояла у меня перед глазами, нагая и беззащитная. Её презрение плевало мне в лицо. Чувство стыда наполнило меня, как пустой кувшин перебродившим пивом. Мне было стыдно, противно и тошно. «Боже, как я мог! Как я мог так низко опуститься, вляпаться в такую грязь!» думая, сокрушался я.
           Я долго бродил по промёрзшим улицам, не замечая прохожих, обгоняющих меня, и идущих навстречу, полупустых автобусов, собирающих людей на прокуренных остановках. Ветер упрямо гнал меня домой, подстёгивая колючей ледяной плетью. Наконец я добрался до дома и, раздевшись, бухнулся на диван и уснул. Сон спрессовал время, и выбросил его на обочину прошлого.
          «Может не идти?» проснувшись, подумал я, поглядев на часы,  но отогнав все сомнения, засобирался уходить. «Скорее бы всё  закончилось. Сейчас я отдам деньги, и всё постараюсь забыть, выбросить из души, как прокисший винегрет» подумал я, и быстро пошёл, разбрасывая досаду направо и налево. Ветер стих, зарывшись в серебро снега.  Угасающее солнце медленно стекало за горизонт, пряча остатки света под полу золотого халата. Мороз пощипывал щёки и нос и швырял в мою надежду ледяные пятаки беспокойства. Я остановился у её дома и поглядел в окно, в его мёртвую тьму, подсвеченную Дьяволом сиреневым светом. «То ли дома никого нет, то ли свет экономят», подумал я, заходя в подъезд. Я долго звонил в квартиру, но никто не открывал, тогда я постучал кулаком. Вдруг отворилась соседняя дверь и из неё показалась старушка в пёстром ситцевом халате и красных полосатых тапочках. Она с любопытством поглядела на меня, пытаясь изучить, как какой-то странный диковинный предмет и, размазав паузу по моему лицу спросила:
- Вы к кому?
- К Любовь Николаевне,- ответил я, и холод стрелой пронзил моё нутро.
- Так её в больницу увезли. Будут оформлять в Дом инвалидов. Какой-то мерзавец убил её дочь Настю. Пока она в магазин за хлебом ходила, он надругался над бедной женщиной, а Настя увидела и пообещала в милицию заявить, вот он и набросился на неё с ножом, семь ран нанёс. Она всё успела милиции рассказать, а сама умерла в «скорой» по дороге в больницу. Его, вроде сразу поймали. Так что теперь здесь никто не живёт,- сказала старушка, вытерев набежавшие слёзы сухой морщинистой рукой, и скрылась за дверью.
"Вот так сюрприз! Доигралась значит! Просчиталась, парень видно горяч оказался, платить не захотел. Вот дурак! Всё равно ведь заплатит, не деньгами, так свободой", подумал я, и пошёл домой. Но чувство вины не покидало меня, хотя я уже слышал громкий топот, отстукивающего чечётку, злорадства. Я прощально глянул в пустоту окна и молчаливый укор Любовь Николаевны настиг меня и скрылся за потайной дверью моей души.