Амфибия Ивановна. Гл. 5. Крутой поворот

               



   Опять еду к Аме, то есть, к Нине. Теперь поездки стали казаться очень короткими. Я незаметно, быстро приезжала на Новочеркасскую. Мне не хватало времени вспомнить и осознать те или иные события. Хотелось что-то понять. Возможно, тогда я решусь  спросить её о чём-то. А зачем? Зачем мне хочется влезть в чужую жизнь?

   Иногда мне кажется, что я зря переживаю, что она с удовольствием окунётся в прошлое. Просто, сейчас она занята теперешними переживаниями, связанными с переживаниями всех граждан нашей страны. Конечно, есть о чём переживать: была страна, причём, любимая страна. Пусть у нас не было того, что за границей, но наш народ всегда был неприхотлив, всегда ограничивался малым, самым необходимым.

  А теперь вообще ничего не понятно: у одних нет даже самого необходимого, а у других – сплошные излишества. Нет страны. Никто нас теперь не уважает. Очень обидно за отечество. Ама очень болезненно это переживала, слушала радио и ничего не могла понять. А главное – что будет дальше? Она готовилась к худшему – берегла «гуманитарные» галстуки, старую шубку: всё ещё может пригодиться.

  А я эти дни жила прошлым. Меня, например, занимал вопрос: откуда у Амы взялись деньги на поездку в Чарджоу? Всю дорогу я вспоминала их прежнюю жизнь. И вдруг меня осенило: Ама ведь никогда не ездила в пионерлагеря или в дома отдыха. Летом она работала на хлопзаводе. Детей принимали только с 12-ти лет на укороченный трудовой день. Она же умудрилась уговорить начальство допустить её до работы с 11-ти лет.

  Три года она работала в цехах помощницей. Ей нравился гул машин, нравилось смотреть, как очищают хлопок, как отделяют вату от зёрнышек. Её завораживало движение разных шестерёнок, поршней, колёс и колёсиков. Она готова была смазывать все эти шестерёнки, гайки, болты и болтики, мыть их, подавать нужное рабочим, раскладывать по местам.

   Ей нравилось движение всех этих механизмов. Рабочие удивлялись этому. «Тебе бы, дочка, мальчиком родиться» - смеялись они. Её любили, охотно объясняли, что к чему. Так что вскоре она уже разбиралась и в зубчатых, и в червячных передачах, что чего крутит. Сколько ей платили, и куда она девала деньги, мать не спрашивала, боясь обидеть её.

   Амка что-то клала в коробочку с деньгами, всегда лежащую в ящике комода, что-то кидала в свою копилку – кошечку с прорезью. Вот в этой-то кошечке, видимо, и собралось денег ей на дорогу до Чарджоу и на жизнь до стипендии. К тому же ей надо было поменять одежду: не ходить же всё время в школьной форме, в которой она уехала из дому.

   С деньгами я, пожалуй, всё правильно сообразила, а вот откуда она узнала про Чарджоуское речное училище? Казалось бы: откуда в песках Туркмении взяться пароходству? Там солидно и степенно ходят, «плывут» верблюды – корабли пустынь. Но они плывут по песку, а не по воде.

  Правда, из географии она могла узнать, что в Туркмении протекает река Сырдарья. Но предположить, что она судоходная, было трудно. Наша речка Душанбинка и Аму-дарья – горные реки. Они весной полноводные, разливаются широко, становятся мелкими, а потом и вовсе почти пересыхают. Судоходство на них немыслимо.

  Значит, Сырдарья полноводная, судоходная. Всё там есть: и пароходство и училище. Только как из каких источников Ама могла об этом узнать. Так или иначе, но она туда добралась, учится и счастлива. На каникулы она приезжала домой. Каникулы, правда, были меньше, чем у школьников, так как часть лета уходила на практику.

   За все эти годы мы виделись с Амой лишь один раз, когда она приезжала к нам в гости в Куйбышевский совхоз. Она сразу подружилась с Валей Шубиной – нашей соседкой. Они были примерно одного возраста. Обе весёлые, заядлые пловчихи. Ама поправила Валю, которая при плавании сажёнками, то есть кролем, высовывалась из воды почти до половины спины.

  А это, оказывается, неправильно. «Так скорость не наберёшь. И при этом теряется много сил», - объясняла ей Ама. Конечно, в маленьком хаузе сложно толком показывать, как правильно плавать стилем, да ещё и змейки шныряют вокруг, с чем Ама не могла смириться. Тем не менее, Валя всё поняла и быстро освоилась.

  Они могли часами сидеть, о чём-то болтая, а я страдала от ревности: моя любимая сестра приехала ко мне, а внимания мне почти не уделяет. Я была так обижена, что совсем не страдала, когда она уехала. И больше, я её не видела до самого окончания войны. А, когда война кончилась, маму перевели назад в Сталинабад.

  Теперь мы получили жильё в виде огромной, около 20 кв. метров, комнаты с коридором, где была печка, и «сенцами», общими с соседкой. Я вернулась на учёбу в ту же школу, где начинала учиться в 1941-ом году. В двухэтажной школе, которую у нас забрали для госпиталя, теперь располагалась другая школа, а наша так и осталась в двух одноэтажных длинных корпусах. Всё также в школе жили некоторые учителя, в том числе и директор школы со своей семьёй. Только теперь школа уже не была смешанной, а чисто женской: женская школа №4.

   Мама, естественно, сразу восстановила теснейшую связь с Матрёной Антоновной и Ядвигой – соседкой по стандартному городку и маминой подругой по работе. Мы были счастливы. Мама всё так же проводила выходные у Матрёны Антоновны. Поначалу они даже в шахматы не могли играть – не хватало времени, которое уходило на  воспоминания и на знакомство с новыми жизненными обстоятельствами.

   Оказывается: Ама-Нина окончила Чарджоуское училище с отличным дипломом, что давало ей право поступать в Высшее учебное заведение. Она выбрала Астраханское речное училище. Туда же собиралась поступать Катя Самонина. Что это за девочка, мама Амы не уяснила. Откуда она взялась? Где и как Ама с ней познакомилась, Матрёне Антоновне не было известно. Она знала, что Катя москвичка, тоже закончившая какое-то речное училище и тоже стремившаяся поступить в Астраханское.

   Между девочками завязалась нешуточная «мужская» дружба. Документы у них в училище категорически отказались принимать: училище полувоенное, чисто мужское, женщин не положено принимать. Но наши девочки, хоть и маленькие, особенно Ама, но с большим характером.

   От них просто так не отвяжешься. Они писали заявления и просьбы и в дирекцию училища, и начальству из пароходства. Ответ всегда был отрицательный. «Нет, нет и нет». Но девчонки не сдавались и продолжали борьбу за своё достойное место в жизни. Конечно, поодиночке им бы не справится, но вдвоём – это – сила. Мощная пробивная сила. Но и её не хватало, чтоб пробить бюрократические препоны.

  Над ними смеялись. «Девочки, не женское это дело – водить суда. Выходите замуж, рожайте детей, повкуснее мужа кормите». Это их ужасно оскорбляло и только усиливало желание добиться своего. Ама уже было отступила, но Катька оказалась упрямее и упорнее подруги. Она предложила написать письмо ... товарищу Сталину. Нина  вытаращила на неё глаза.

   - Ты в своём уме? Что,  у тов. Сталина других забот мало? Будет он девчонками какими-то заниматься.
 
   Ама была девочка с периферии, да ещё дочь врага народа. Она струсила, испугалась такой наглости. Но Катька – столичная жительница. Она в жизни чувствовала себя свободнее и увереннее Нины.

  -Послушай, Нина. Что мы теряем? Ничего. Хуже того, что нас не принимают, уже не будет. А вдруг он поможет. Он же конституцию подписывал, а там написано о равноправии женщин и мужчин. Не должен он нарушать собственную конституцию.

  Убедила она - таки Нину. Теперь надо было составить умное письмо: «не бабскую слёзную жалобу на начальство, а серьёзное требование от полноправных гражданок страны». При этом, надо было торопиться, так как уже вот-вот должны были начаться вступительные экзамены. Наконец, они написали письмо.

   Текст его выглядел примерно так: «Нас не принимают в Высшее Астраханское речное училище, ссылаясь на то, что мы – девушки. Тем самым они нарушают конституцию Союза Советских Социалистических Республик, где говорится о равноправии (п….ст…). Почему женщины могут быть геологами, лётчицами как Гризодубова В.С., Осипенко П., Раскова М.. Почему не могут быть моряками или речниками? Очень просим помочь нам стать речниками и приносить максимальную пользу Родине».
 
  На конверте написали адрес: «Москва, Кремль, товарищу Сталину Иосифу Виссарионовичу лично в руки». Слово «лично» подчеркнули. И стали ждать ответа.

   Денег снимать жильё у них уже не оставалось, и они решили ехать к Кате в Москву. Уж совсем было собрались, как явился курсант училища с поручением срочно доставить их в пароходство. Девочкам и в голову не могло придти, что это как-то связано с их письмом т. Сталину – слишком мало времени прошло.
 
   Их вызвал к себе сам начальник пароходства. Когда девочки предстали перед его очи, он растерялся. Перед ним стояли подростки, да ещё и маленького росточка, особенно Володкина. Рост Нины не превышал полутора метров. Обе тоненькие, стройненькие, скромненькие. Стояли по-военному, навытяжку и смотрели немигающими, совершенно детскими, глазками.

  Мужчина крякнул, хмыкнул, откашлялся.
  - Вы писали тов. Сталину?
  У девочек языки прилипли к горлу. Они ничего не могли сказать, только виновато кивали головками.

   - Хотите учиться на речников? Водить суда? А вы в курсе, что это значит?
  Тут неожиданно заговорила Нина.
   - Да, конечно. Мы уже плавали и не одну навигацию, когда учились в речном училище. Хотим плавать по Волге.

   - Хорошо, идите, подавайте документы и оформляйте общежитие. Э! Постойте! А как вы собираетесь жить в мужских казармах?

   Девочки вмиг стали малолетними детьми. Они запрыгали, стали обниматься, подбежали к начальнику, схватили его за руку, стали трясти и благодарить. Потом Катя подбежала к нему, упёрла руки в пояс и, хохоча, сказала: «А казармы – ваша проблема!» Тут они спохватились, встали опять по стойке «смирно».

  - Можно идти, товарищ начальник?
  - Идите. Не подведите тов. Сталина.
   Девочки круто повернулись «кругом» и вышли из кабинета. «Если бы тов. Сталин увидел этих морячек, то не дал бы указание-рекомендацию принять их в училище, - подумал он. – Ладно, жизнь покажет».
 
  Он снова взял конверт, вытащил письмо, прочитал текст: «настоятельно рекомендуем принять документы для поступления в училище от гр. Володкиной Н.И. и гр. Самониной Е. В.» и подпись, собственноручная подпись т. Сталина. Покрутил, покрутил конверт. «Ну и ну!» и положил конверт в папку.

  Вот так! Как бы фантастично это не выглядело теперь, но факт остаётся фактом. Сам тов. Сталин за них хлопотал. И невдомёк было девочкам знать, что их письмо для И.В. Сталина была как капля бальзама на его душу, ибо он Гризодубову считал лучшей из всех лётчиков того времени, и очень тепло к ней относился.

   Девочки успешно сдали вступительные экзамены, были зачислены в число курсантов этого замечательного учебного заведения. Были преодолены и другие трудности: им позволили пользоваться служебным душем и туалетом; выделили комнатку на двоих. Жизнь, учёба – всё вошло в своё русло.

   Девочки оказались очень способными, трудолюбивыми, веселыми, жизнерадостными, общительными. Но с курсантами мужского пола держались очень строго, не позволяя ни малейшей вольности, никакой словесной пошлости. Пресекали на корню и весьма решительно. Так, что их даже побаивались.

   Однажды, когда они учились уже на втором курсе и зарекомендовали себя как дисциплинированные курсанты, они решились на невинную шутку. У обеих были косички, которые связывались внизу затылка и практически не были видны из-под берета. А тут они заплели косички над ушами, причём, очень туго и выпустили их из-под берета. У Кати они были длиннее и торчали над ушами такими петлями, а у Нины просто в разные стороны (см. фото).

   Командир подразделения ( может по-другому назывался) увидел что-то странное в облике девушек.
  - Снять головные уборы, - скомандовал он им.
  Девушки сдёрнули береты.
 - Что это за причёски? Выйти из строя! Два шага вперёд! Кругом! Володкина, налево! 10 шагов вперёд! Направо! Полюбуйтесь, товарищи курсанты на этих клоунов! Почему не по уставу…..? Начал он и осёкся.

   - В уставе про косички ничего не сказано. Мы не знаем, как их положено носить, - и потом хитровато, подмигнув ребятам, совсем по-детски:  - А что? Разве плохо?
 
   Ребята, до сих пор с трудом сдерживая смех, тут дали волю эмоциям. Хохот стоял гомерический, а девочки только слегка виновато улыбались. Вот, актрисы, так актрисы! Командир не знал, что делать. Потом тоже расхохотался.
  - Встать в строй! - Вытер слёзы, катившиеся по щекам. – А, чёрт с вами. Носите свои косички, как хотите.

   И снова потекли напряжённые дни занятий. Нина и Катя уже проявили себя. Большинство ребят пришли сразу после школы, захотели романтики. А здесь тяжёлые будни. Для девочек всё было знакомо, всё уже давно изучено. Их в машинном отделении  уже охотно встречали. Нина была подкована сильнее Кати. Помогли папины книги.

   Она и Катя во многом разбиралась, но так как и в книгах, и в училище суда были другие, другого класса, то их интересовали различия. Механики наперебой толково старались им всё объяснять. Так что они намного опередили своих сокурсников в этих познаниях.

   Правда, в отношении общественных дисциплин они были слабее других. Всё-таки – семилетка. А для Амы-Нины сказывалось, и то, что Сталинабад не Москва. Но это только поначалу. В дальнейшем, помогая друг другу, они быстро ликвидировали свои пробелы.

   На летние каникулы Ама приехала в морской форме: юбка то ли шевиотовая, то ли кашемировая тёмно-синего цвета с двумя складками. Из такого же материала блузон, как теперь называют, с морским воротничком.  Ой! Матросский костюм, о котором я мечтала с трёх лет.
 
  Теперь вот Ама в нём ходит. Такая стройная. Фигурка – просто точёная. Мне она казалась необыкновенной красавицей. А вечером надевала китель. Сразу становилась такой представительной. Я очень гордилась своей сестрой. Я познакомила её со своими друзьями с нашего проезда. Мальчишками, конечно. Ёсиком и его двоюродными и троюродными братьями. Я хвасталась перед ними своей Амой.

  Да, здесь мы её звали Амой, потому что я  так много о ней рассказывала, когда она ещё была Амой, что менять имя было бы странным. Да, Ама и не возражала. А то, что она Амфибия я никому не говорила: просто не было надобности. Поначалу мы всюду ходили кучкой: на танцы, на озеро, в ботанический сад. Но Ёсик стеснялся некоторых своих братьев.
 
  Они все были бухарские евреи. Микаэль и Мурдахай по своему интеллектуальному развитию не соответствовали  нашему обществу. Лёнчик был ещё малолеток. Так что, кроме самого Ёсика – моего друга, с нами был его брат Илюша. Он был годом или двумя моложе нас, но внешностью вполне соответствовал нашему возрасту.
 
  Это был русоволосый, что является редкостью для еврея, очень симпатичный паренёк. Умница, в меру скромный, в меру показывающий свою эрудицию, свой интеллектуальный потенциал. Так что, компания подобралась весёлая, непринуждённая. Аме нравилось. Она расслабилась, отошла от постоянного напряжённого состояния среди огромного числа курсантов. Здесь она была сама собою.

  С одной стороны она была центром внимания, с другой – она относилась к нам покровительственно как старший, опытный товарищ. А как она хохотала, когда узнала, что наша компания постоянно на танцах или в кино (летний кинотеатр) находится под неусыпным оком хулиганской банды, которая была призвана защищать нас от другой хулиганской банды!

  Да! В нашем дружном коллективе любителей игры в лапту был мальчик – армянин, очень азартный игрок. Имени его настоящего я не знала. Мы все звали его Ара, или ласково Арашка с соседнего проезда. Так вот он был главарём какой-то хулиганской «банды», как теперь говорят, группировки. И, когда мы кучно ходили в парк на танцы, то они нас оберегали.

   Обычно, если развязный парень приглашал девочку с нашего проезда танцевать, а она ему отказывала, то мог разразиться скандал, драка. Наши покровители не допускали этого, они пресекали действия развязного танцора изначально. Подходит такой увалень с папиросой во рту и тут же с другой стороны появляется кто-нибудь из наших покровителей, отстраняет парня, что-то ему говорит и они уходят. Мы не были знакомы ни с одним из их компании, не считая Арашку.

   И вот теперь они оберегали Аму так, что ей буквально невозможно было на танцах с кем-либо потанцевать, кроме Ёсика. А ей так хотелось. Ёсик так её обожал (любил то он меня), что, ведя её в танце, он не смел придерживать её спину ладошкой. Он упирался в спину только большим пальцем, смешно оттопыривая мизинец. Ама танцевала классно, хорошо чувствовала партнёра даже при таком мизерном контакте.

  - Ёсик, почему ты с Лорочкой не танцуешь? Ей же скучно так вот стоять всё время. И почему ни ко мне, ни к ней какие-то ребята не подпускают желающих с нами танцевать? Какие-то собаки на сене: сами не приглашают и другим не дают.
  - Эти ребята – мои знакомые. Они не хотят, чтоб Вас обидели какие-нибудь хулиганы. Охраняют, - сказал смущённо Ёсик. Ну, перестарались немного.

   Ама весело рассмеялась и сказала, что она их увольняет, так как привыкла защищать себя сама. После этого она кружилась с разными партнёрами, весело подмигивая Ёсику.

  После третьего курса она приехала на каникулы с кителем, на котором уже были погоны. Значит, она уже офицер. Вот Амка, так Амка! Матрена Антоновна не могла налюбоваться на дочь. Она так сияла, что казалось полностью светящимся шариком. А как я гордилась Амкой! Наверно, и от меня шло излучение, когда мы шли рядом.
 
  Вечером собрались в парк на танцы или в кино и Ама надела парадную форму. Ой! Я чуть не умерла от зависти. На ней была белоснежная плиссированная юбочка  то ли из шёлковой чесучи, то ли из другого дорогого материала. Из такого же материала блузон с матросским воротником.

   Из какой-то белоснежной плотной шерсти китель с пагонами и маленьким кармашком, из которого торчал кончик батистового носового платочка. А пуговицы! Золотые звёздочки с якорем в середине. Ах! Какая же она красивая! Я шла то рядом, чтоб все видели, что это моя сестра; то отставала, чтоб насладиться движением её юбки, то забегала вперёд и зачарованно смотрела на неё. Моя мечта иметь матросский костюм вспыхнула с новой силой.
 
  В это лето Илья куда-то уехал, Ёсик тоже вечерами был частенько занят, так что мы с Амой наслаждались свободой и независимостью. Около входа в парк продавали газированную воду, с различными сиропами, лимонады. Здесь наши вкусы расходились: Ама любила кюрасо, который оставлял на стенках горла своеобразный налёт, а мне нравился крюшон, немного щиплющий горло. Так что прогулка по парку начиналась с этого лотка.

  Мы распределялись: одна стояла в очереди за входными билетами, другая – за напитками. Угощала всегда Ама. А как же? Она же получала стипендию – свои деньги, а мне надо у мамы просить. Этого Ама допустить не могла. Дальше мы шли развлекаться на различных аттракционах, которые совсем недавно появились в парке и были ещё в диковинку. Это были ещё совсем-совсем примитивные аттракционы.

   Сначала мы опробовали «Чёртово колесо». Оно нам совсем не понравилось: стоишь как обезьянка в клетке и смотришь по сторонам: сначала с малой высоты, потом, со всё более высокой. Ничего интересного. На тебя снизу смотрят люди, будто в зверинце.

  Потом: «Гигантские шаги». Это впечатляет, но это давно известно. Покатались, пошли дальше. Новая карусель! О! Это неплохо! Сидишь на сиденье, держишься за верёвку и плывёшь в воздухе. Сначала медленно и низко, потом всё быстрей, быстрей, всё выше и выше. Уже сердце замирает, ветер треплет волосы. Хорошо! Минут через 10 -15 мотор выключается, и мы спускаемся на землю.  Сначала ноги немного неустойчивые, потом всё приходит в норму.

  Так. Что дальше? «Лодочка». Это старый аттракцион – просто качели теперь в виде лодочки. Становимся в противоположных углах деревянной лодки, держимся за тросы и раскачиваемся. Тут на меня начинает давить страх возможного достижения мёртвой точки. Страх просто панический. Ведь ноги просто свободно стоят на доске. Руки держатся за тонкие железные прутья – тросы.

  В момент остановки головой вниз в самой верхней точке, мне кажется, что ноги оторвутся от дощечки, руки не выдержат, и я рухну строго вертикально вниз и воткнусь головой в матушку землю. Поэтому, я не любила этот вид развлечений. Этот «экстрим» не для меня. Я охотно качалась на этих лодках с теми, кто никогда не стремиться достичь этого момента.

  Зато и я, и Ама очень любили другой аттракцион. Если правильно помню, он назывался «Летающие люди».
 
  Это мощное металлическое сооружение типа стрелы подъёмного крана, которое в одном торце снабжено креслом, в другом – противовесом. Ты садишься в кресло, тебя спереди прижимают к спинке мощной железной палкой, закрытой на замок, подобно тому, каким закрывают задний борт грузовой машины.

  Включается мотор, и ты начинаешь подниматься вверх, достигаешь той же мёртвой точки и висишь некоторое время головой вниз.

  И это приятное ощущение. Голова начинает набрякать от прилива крови, но тут противовес, как бы переваливается, и ты продолжаешь движение головой вниз почти до самой земли. Оп! И поехала обратно, назад. Минуешь мёртвую точку и постепенно опускаешься до земли, нормально сидящей.

  Здесь нет страха. Нет, не так. Что-то вроде страха присутствует, но ты знаешь, что надёжно закреплён и к тому же упираешься в переднюю палку руками. Но присутствует замечательное чувство полёта пусть даже на небольшой скорости и чувство, когда захватывает дыхание.

   Некоторые кричат от страха, когда приближаются носом к земле. Но мы с Амой нормально освоились и просто получали удовольствие. Этот аттракцион располагался у деревянного забора, ограждающего территорию летнего кинотеатра. В тот вечер шла картина «Трактористы». Был второй сеанс. Народу уже не было.

 Мы полетали немного и обнаружили, что ногами вверх интересно смотреть фильм.  Мы знали, что фильм хороший, и это нас подстёгивало. Денег, чтоб кататься и кататься, не было. Если бы они были, то мы дали б «на лапу» билетёрше и смотрели бы как все люди.

   Паренёк, управляющий этой машиной, смотрел на Аму влюблёнными глазами. Такая молодая, красивая и весёлая офицерша. «Э, дэвушка, хочешь, катайса, пока никого нэт. Бэз билэт». Он уже за эти дни привык к нам. Иногда сажал нас без очереди.
  Мы с благодарностью: «Рахмат. Рахмати калон» залезли в кресла и, катаясь просмотрели так почти весь фильм.  Отстёгивая нас, он всё повторял, обращаясь  Аме: «Прыходы ещё. Люди нэ будэт, деньги нэ надо». Вот так «на халяву» мы посмотрели «Трактористов».

   Вот и конец каникул. Следующим летом Ама не приехала: была длительная практика – плавание. Оставалось всего пару недель, а к нам ехать пять суток. Поэтому эти две недели она провела у своей подруги Кати. А следующее лето выпускное. Так что снова увидеться не пришлось.

  Окончилась их учёба превосходно. Обе девушки получили дипломы с отличием. Нина была направлена на корабль штурманом. Катя работала теперь в Московском речном пароходстве. Теперь она плавала по Москве-реке, так что виделись они редко, что очень тяготило обеих. Нина быстро завоевала симпатии всех матросов и командного персонала. Особенно её любили мотористы и механики, видя в ней специалиста высокого класса.
 
   При поддержке капитана, она объявила, что для них, всех членов экипажа она не девушка, не женщина, а такой же член команды. Поэтому, никаких заигрываний, намёков и плоских шуток она не допустит. Это будет расцениваться как нарушение судовой дисциплины, и наказываться по всей строгости.

   Вскоре она стала всеобщей любимицей. Но отношение к ней не было навязчивым. Конечно, её считали женщиной, оказывали мелкие услуги, связанные в основном с необходимостью где-то приложить физическое усилие. Так прошло два года. Она уже была помошником капитана.

   Всегда, если была необходимость по дороге что-то завезти в город, мимо которого они проплывали, это поручалось Нине. Капитан и старпом, тайно влюблённый в Нину, считали, что ей как женщине надо иногда навещать магазины: докупить нижнее бельё, какие-то женские безделушки, или подарок маме.

  Вот и в этот раз дали ей различные поручения: Эти бумаги-акты отдать, другие – получить, отправить письма родным и т. д. Посадили в шлюпку с двумя сопровождающими матросами, помахали ручками и разошлись, кто по каютам, кто по рабочим местам. Всё как всегда.

  С обратным возвращением они задержались. Шлюпка причалила уже поздно вечером. Встречающие обратили внимание, что их любимица не приветлива. Прошла быстро к себе в каюту, ни с кем не перемолвившись словом, приветливой шуткой, ни на кого не глядя.

  - Что это с ней? – спросили они у сопровождающих матросов.
  - Да, ничего. Вроде, приболела немного. Да, может, в пароходстве, что-то не так сказали.

   На другой день Нина из каюты не вышла. Когда подошла очередь ей заступать на вахту, она появилась. Осунувшаяся, похудевшая, постаревшая на 10 лет.

 Пошла к мостику ни с кем не поздоровавшись, не одарив лучезарной улыбкой. Не доходя до мостика, она почувствовала, что что-то тёплое течёт по ноге. Сразу догадавшись, что это кровь, она рванулась к борту, в секунду перемахнула и кинулась в воду.
 
  Матросы застыли на месте. На палубе алела большая лужа крови, да ещё с какими-то крупными хлопьями. Все стояли и тупо смотрели на эту лужу. Вдруг кто-то крикнул: «Братва, спасай Володкину!» Несколько человек сразу прыгнули за борт. Другие стали быстро снимать шлюпку. Кто-то кинул спасательный круг.

   Волга в этом месте имела высокие крутые лесистые берега. Русло её было заужено, а потому течение очень сильное. С палубы смотрели, куда делась Нина Ивановна. Нигде не видно. Но, то тут, то там появляются и расплываются алые пятна. Наконец появилась голова, да ещё и недалеко от шлюпки. Ей кинули круг. Она на него не обратила внимания. Зато один матрос, что был в шлюпке, обратил внимание на поведение Нины.

  - Э, братцы!  Да она ж хочет утопиться! Видали? Выдохнула воздух и пошла ко дну. А ну, расступись! – и он прыгнул в воду. 
  Кто-то слышал, как он сказал : «Не дадим тебе помереть!»

  Уже четверо барахтаются в воде и не могут увидеть своего кумира. Их разносит в разные стороны. Вот опять показалась её голова и сразу скрылась. Известно, что для человека, хорошо умеющего плавать, утонуть весьма проблематично. Но вполне возможно. Это Нина знала из книг любимого ею Джека Лондона.

  Наконец, кому-то из ныряльщиков удалось её поймать. Он крикнул о помощи, ибо из последних сил Нина старалась вырваться от спасителя. Наконец удалось её положить в шлюпку. Подняли её на палубу совсем бездыханной. Теряя сознание, она всё-таки успела прошептать: «Зачем вы это сделали?»

  Очень осторожно, будто это что-то очень хрупкое и ценное, её внесли в медпункт и аккуратно положили на кушетку. Матрос заботливо поправил слегка сдвинувшуюся простынку.

 - Будет жить? – спросил он тихо фельдшера.
  Фельдшер, (так почему-то звали судового врача), был очень опытный врач, пожал плечами и велел всем выйти. Капитан и старпом остались. Фельдшер тщательно осмотрел девушку, вышел из-за ширмы и тихо сказал:

   - Э-ге-ге! Да над ней покуражились. Смертельно обидели. Зверьё. Такую девочку! - Потом, будто спохватившись, - крови много потеряла. У неё редкая группа крови. Надо объявить, у кого четвёртая группа, пусть срочно явится сюда.
 
   - Я догадываюсь, чья это работа, - сказал старпом. – Ну, берегитесь, гады! Я сделаю так, что жизнь на земле им будет хуже ада. – Смахнул слезу и добавил, глядя в глаза капитана. – Я любил, люблю её. Люблю больше жизни, – и вышел из медпункта.

   А вокруг стояли все, кто не был на вахте. Стояли тихо. Так же тихо спросили: «Ну, как она? В себя пришла?»
 Тут старпом вспомнил слова врача. «Так, слушай сюда. У кого четвёртая группа крови, быстро к фельдшеру». Пару человек постучали и вошли в медпункт. Остальные немного отодвинулись от двери и стали ждать. Старпом окинул всех внимательным взглядом и прошел в свою каюту.

   Нина пролежала в медпункте целую неделю. Старпом регулярно навещал её. Вся команда постоянно интересовалась состоянием её здоровья. Но Нину это не радовало. И, как только она смогла самостоятельно передвигаться, попросила бумагу и ручку. Пришёл капитан, и она подала ему рапОрт об увольнении по «состоянию здоровья».

   - Нина Ивановна, вы ещё окрепнете. Вы же сильная женщина, мужественная. Подумайте, вас здесь все любят. О вас так беспокоились. Вы же выказываете неуважение к команде. Я ваш рапорт не подпишу. Как хотите. Нет и нет. Всё.

  Капитан так растерялся, так расстроился, что, впервые в жизни, не смог найти нужных слов. Расстроенный он нашёл старпома и сказал ему о рапорте Нины. Старпом пошёл к Володкиной.

   - Нина Ивановна, мне капитан сказал о вашем решении покинуть нас. Не торопитесь, подлечитесь, отдохните, подумайте, всё взвесте, а уж потом принимайте решение. Не стоит ничего делать сгоряча.
   Нина смотрела на него отсутствующим взглядом и молчала.

   - Ну, что? Убедил?
   - Нет. Я уже всё взвесила и приняла решение. А я своих решений никогда не меняю. Я их принимаю раз и навсегда.

   - Напрасно упрямитесь. Возможно, вы не придали значения грядущим переменам во флоте. Сейчас строятся, почти построены большегрузные, сухогрузные корабли. Вступают в силу дамбы, каналы, шлюзы. Мы сможем выходить в открытое море заправлять суда, перегружаться непосредственно в море. Мы уже будем не речники, а речники-моряки. А?! Каково?! Ну, остаётесь?

   - Извините, пусть всё так и есть. Но есть и моё решение, и оно остаётся твёрдым. Я устала. До свиданья. - и она повернулась лицом к стенке.
   Старпом вышел. Он пошёл к капитану.
  - Я думаю, что Володкина не изменит своего намерения. Что будем делать?

  - Ничего. Отпустим с миром. Приготовьте характеристику. Положительную, конечно. Да, жаль девочку. И расставаться жаль. Я всё представлял, какой будет моя дочь, когда вырастет. И к Нине Ивановне относился как к старшей дочери. Скучать будем. Да, не убивайтесь вы так. Может и лучше, что сейчас расстанетесь. Здесь роман крутить было нельзя, а на суше будет можно.
 
  Через два дня Нина зашла к капитану.
  - Товарищ капитан, я готова покинуть корабль.
  - Садитесь, Нина Ивановна. Так-таки и не передумали? … Ну…, ладно. Значит так. Завтра торжественное построение команды для прощания. Форма парадная. Только, какой же это праздник. Будем прощаться по форме, согласно речному этикету.
 
   - Товарищ капитан. У меня к вам большая просьба. Простите меня. Но я не смогу. Не смогу. Давайте, пусть меня тихо-тихо вечерком на шлюпке доставят на берег. Очень прошу вас! Умоляю! Простите. Так будет лучше.
  - Ой, не знаю. Так не положено. Есть же устав. Ну, да ладно. Быть по-вашему. Собирайтесь.

   Вечером спустили шлюпку с правого борта. Провожали капитан, фельдшер и механик, который каким-то образом прознал про отъезд Нины. В шлюпку сели старпом и штурман. Вдруг на палубе появилась большая часть команды судна. Матросы махали руками, беретами. Кричали отрепетировано: «Прощайте! Мы вас любим! Мы вас любим!» Так что тихого отчаливания не получилось. Нина, стоя махала им рукой, незаметно смахивая слезу.

   Вот и берег. Старпом хотел проводить её до гостиницы пароходства, но Нина категорически отказалась. Мужчины попрощались, сели в шлюпку и поплыли к пароходу. Нина стояла и тупо смотрела им вслед. И голова и сердце были пусты. Ничто не ёкнуло у Нины в ту минуту. Вот спустили лестницу.

 Провожавшие поднялись на палубу, подняли и шлюпку. Судно продолжало свой путь. А на берегу осталась стоять маленькая хрупкая женщина, одинокая в своём горе. Наконец, она резко тряхнула головой, как бы сбрасывая отупение, круто, по-военному повернулась как по команде «кругом», постояла минуту и уверенно пошла, чеканя шаг. Пошла твёрдой, решительной поступью. Так круто рассталась она со своей прежней замечательной жизнью. Что ждёт её в новой жизни?

   На другой день она была в Москве у Кати. Ей повезло: Катя только что вернулась с плаванья. У неё неделя отдыха, и Нина осталась у неё. По дороге к Кате она купила две пачки сигарет: одну себе, другую – Кате в подарок. Купила бутылку водки и всякой закуски. Дверь открыла сама Катя. Оказывается, она теперь живёт одна. Год назад она похоронила маму.

   Они сели за стол, помянули маму Кати. Обе закурили. Нина сразу закашлялась.
   - И давно ты куришь, - спросила Катя. – Ведь ты была против курения для женщины. Всё меня воспитывала, а теперь и сама.
   - Вот, приобщилась сегодня. Плохо мне. Не знаю, что дальше делать, как и где жить.

   - Не думай, отключись на недельку. Решение придёт само собой. Поверь мне.
  И Нина отключилась. Они ездили по Москве. Катались на катере по Москве-реке. Нина не расставалась с сигаретой. Катя ей сделала замечание, дескать, нельзя так много курить: мы же девушки.
 
  - Я себя к ним не отношу, - отрезала Нина.
  Пора прощаться. Нина сообщила Кате, что решение созрело: она едет в Ленинград, будет пытаться поступить на судостроительный завод, где работал её отец. Вот только остались ли люди, что знали его, знали, как «предателя» и «врага народа». Но она будет добиваться и добьётся, чтоб её приняли туда на работу. «Ведь сын за отца не в ответе?» «Тов. Сталин так говорил? Так, кажется?»
 
   Так вот они и расстались. Так круто изменилась судьба Нины.