Последний поезд

Опять засиделась с девчонками. Без  пяти полночь. Лечу через всю площадь Калинина к метро. Какой-то тип бросается навстречу, что-то  бормочет, пытается схватить за руку. Взвизгиваю и шарахаюсь в сторону. Бегу. Он ковыляет за мной. Не догонит – слишком пьян. Но испытывать судьбу всё же не хочется.  Оборачиваюсь – отстал.
Врываюсь в вестибюль метро, шарю по своим карманам, выуживаю драгоценный жетончик. Хорошо, что купила заранее! Последний взгляд на часы – полночь!  Пусть меня черти возьмут, если я не успею! Не сбавляя хода, бросаю жетон в щель турникета. И мчусь по ступенькам вниз.  Не слышу, что кричит охрана вслед, перепрыгиваю через две ступеньки сразу. Вниз на перрон! Вижу поезд, распахнувший двери. Из последних сил делаю рывок и вскакиваю в последний вагон. Двери шумно закрываются за моей спиной. В изнеможении падаю на сиденье. Пытаюсь отдышаться. В вагоне никого. Расслабляюсь и внутренне улыбаюсь – успела!
Надо же, уже за полночь. Это огромная удача, что я запрыгнула в последний поезд. И конечно, ни души вокруг. Никто не разъезжает в такое время в метро.
Озираюсь. Пассажиров не видно и в соседнем вагоне. Нет на стенах назойливой пёстрой рекламы, глазу не за что зацепиться.  Ну и ладно. Даже лучше, можно покемарить и подумать о своём. 
Смотрю перед собой в окно. Мимо проносятся кабели и темнота метротоннеля. Сердце всё ещё колотится из-за пробежки. Начинаю клевать носом, покачиваясь в такт поезда. Голова тяжелеет. Мысли тонут, ныряют в сон и выныривают всё реже. В какой-то момент проваливаюсь в забвение.
Не знаю, сколько минут отсутствовала, но просыпаюсь, вздрогнув, как будто меня ущипнули. Вроде уже несколько станций проехали. Удивляюсь, как глубок был мой короткий сон, что не заметила остановок и объявлений станций. Ну, свою конечную «Площадь Маркса», я уж точно не пропущу.
Зябко после сна.  Немного осоловело таращусь в чёрное окно, вижу своё отражение. Долго гипнотизирую себя глазами. И вдруг чернота в тоннеле сменяется знакомым светлым мрамором станции «Студенческая». Но поезд не останавливается, а опять ныряет в темноту. Пытаюсь найти логическое объяснение происходящему: видимо, последний поезд идёт до конечной, пропуская некоторые промежуточные станции. Возможно.  Хотя я о таком никогда не слышала.  Гоню прочь подозрения.
 Неожиданно замечаю краем глаза кого-то в другом конце вагона, поворачиваю медленно голову и холодею. Какой-то тип сидит, развалившись, на коротком сидении у двери и смотрит на меня, ехидненько так улыбаясь. И выглядит он так, будто только что выпрыгнул из прошлого века. Серый костюм на нём и кепи, брюки широкие со стрелками, ужасно нелепые, такие сейчас не носят.  Под длинным пиджаком майка белая. Лаковые чёрные туфли. В петлице бумажный цветок.  Усики торчком.  Щерится. Два резца вперёд выдаются, один из них золотой.  Ни дать ни взять – крысёныш!
Отвожу взгляд, так же медленно, словно просто осматриваюсь. А сердце так и пляшет. Поскорее бы моя остановка. Встаю, подхожу к двери, готовлюсь: как только дверь откроется, пулей выскочу и помчусь с платформы на лестницу, а там по переходу и на улицу, может, обойдётся. Вот уже огни в тоннеле замелькали. Вот и станция. Но опять! Поезд не сбавляет ход и мчится в темноту тоннеля. Меня будто ледяной водой окатило! Это уже не случайность. Стою и боюсь вздохнуть, сглатывая страх. И тут слышу над ухом:
- Здрасте, дамочка! Что вы, милочка, выходить собрались?
Отскакиваю в сторону, вжимаюсь в перила и таращусь диким взглядом на крысёныша.
Он стоит, смотрит пристально. Крутит ус, ухмыляется.
- Не на тот вы поезд сели, деточка, не на тот, - поблёскивает золотой коронкой.
Демонстративно взъерошивает дурацкий выцветший цветок в петлице.
Нащупываю в кармане связку ключей от дома, сжимаю их и настраиваюсь:  если кинется, сразу в рыло получит. Ну а что потом? Куда бежать то?
- Да, некуда бежать, - будто мысли мои читает типчик. – Всё! Приехали! Да вон Зоя Степановна подтвердит.
Крысёныш кивает куда-то за моей спиной. Оборачиваюсь резко и вижу рядом на сидении даму килограмм под 100, подбородков не счесть, надо лбом густой начёс из чёрных волос и бантик алый на макушке. Ручки с маникюром на коленочки уложены, передничек такой, как у тётенек из советской столовой, теребят. И вот эта Зоя Степановна глядит на меня коровьими своими глазками сочувственно  и пожимает плечами, мол, да, некуда бежать уж, да и не деться с идущёго на всех парах поезда уж некуда.
Да когда ж я пропустила, как эта парочка в вагон зашла? Или я сплю до сих пор? Вдруг чувствую, берёт  меня крысёныш за локоть и тянет в сторону. Понимаю: нет, реально всё, не сон, не галлюцинация.
- Ну, давайте знакомиться, раз пошла такая пьянка! Звать меня Афанасий Львович Либерман. Я, как вы уже догадались, со «Студенческой». Зоя Степановна у нас с «Площади Маркса».
Вдруг за окном проносится станция «Заельцовская». Поезд без гудка и остановок несётся обратно в тоннель.
- Это же «Заельцовская»! – кричу я в отчаянье и бросаюсь к окну.
- Ха, да вы ещё ничего не поняли, деточка! – удивляется Либерман. Зоя Степановна раздражённо хмыкает, качает головой.
- Фенита ля комедия! – пританцовывает Либерман и гогочет.
Сволочь! Толкаю его плечом, шагаю по вагону.
- Что за шутки! – ору на него. – Где скрытая камера? Или что там у вас?
Крысёныш потешается.
- Забавная девица, Зоя Степановна, не находите?
Чувствую, что схожу с ума. Глазами пытаюсь найти стоп-кран в вагоне. Но нет в вагоне метро стоп-крана, нет и всё тут!
- Ха, а вот и наш Эдуард! – восклицает Либераман. – Сколько лет, сколько зим, милый вы наш, шлимазл!
Откуда-то из ниоткуда выплывает высокая худощавая фигура с копной кудрявых волос, в тёмном пиджаке, слишком узком и коротком, и брюках тоже не по размеру так, что видны голые лодыжки. Сутулится и как-то поджимает руки, словно забыл достать вешалку из пиджака. Подходит, с лицом вселенской скорби, пожимает руку крысёнышу.
- Ну, батенька, какой-то вы бацильный от раза к разу, опять вытянулись и похудели, – хихикает Либерман. – Как дела на «Заельцовской»?
Эдуард наклоняется, будто вот-вот потеряет сознание. Руки у него трясутся.
- Толпы, толпы каждый день, - бормочет долговязый. – Вот так встанешь посреди перрона, а они прут, прут, прямо на тебя, всего облепят, как блохи, и давят и давят…кто-то сумкой прямо в колено, кто- то локтём прямо сквозь сердце, прямо сквозь сердце!
Его голос срывается. Он плачет.
- Вот я весь сдавленный, весь затоптанный! Каждый день, каждый день меня как катком охаживают!
Либерман цокает языком недовольно.
- Ноги меня уже не носят, - продолжат жаловаться Эдуард. – Скоро я совсем исчезну. Стану тонким, как нотный лист, а потом бах – и исчезну!
- Ой, вей, Эдик, ну полноте, не при барышне же! – Либерман подмигивает и кивает в мою сторону.  – Наша новая потерпевшая.
Эдуард смотрит на меня оплывшими пустыми глазами оценивающе, так свысока. Как на таракана.
- Добро пожаловать, - бросает безэмоционально и вновь наседает на Либермана. – Надо этот вопрос решить. Отправьте меня, где потише, я вас умоляю, ну хоть на «Сибирскую».
- Эдик, не до вас мне сейчас, подождёт ваше дело. Первостепенно определить новоприбывшую.
- На «Заельцовскую», на «Заельцовскую»! – скулит Эдуард, сложив молитвенно длинные кисти рук на груди.
Либерман пыхтит недовольно, хватает меня за плечо и тащит в конец вагона. Понимаю, что он тут вроде как за главного.
- Ох уж эти бывшие культурные работники, всё им ни то, всё их не вдохновляет. Замечательная же станция, «Заельцовская», а? Да вы и сами оттуда.
- Не знаю, я там не часто бываю, - признаюсь. – Я живу на Маркса.
- А хотите я вас туда определю?
- Не хочу я! – кричу и вырываюсь. – Я домой хочу!
- Вот как сложно с вами! – Либерман пыхтит и поправляет сбившееся кепи. – Умная давно б уже сообразила.  Нет больше дома! В конце концов, никто вас не заставлял садиться не в свой поезд.
Чувствую подступающие слёзы.
- Что за идиотский розыгрыш? Что вам нужно? Чтобы я испугалась, рыдала? Чего вы добиваетесь?
Крысёныш закатывает глаза.
- Я хочу домой, - хватаю его за рукав, умоляюще глядя лицо.
- Прекратите сопротивляться, - командует Либерман, - не давите из меня слезу, ну, кому сказал! Тем паче, что я ничего ровным счётом не могу со всем этим поделать. Вот и Зоя Степановна подтвердит.
Зоя Степановна, нависшая над его плечом, как скала, кивнула, подтверждая.
Я сажусь и закрываю лицо руками, чувствую, что вот-вот упаду в обморок. Но Либерман подхватывает меня, ставит на ноги и тащит куда-то, приговаривая:
- Ну, не раскисайте, душенька! Ко всему можно привыкнуть. И давайте перейдём в другой вагон, а то сейчас с Дзержинской ветки народу понавалит, будет тесновато.
Открывает межвагонные двери и меня подталкивает в проём. Я зажмуриваюсь и перешагиваю в другой вагон. Сердце аж ухнуло в утробу от страха. Не думала, что такое возможно, ещё и на полном ходу поезда. Но теперь уже ничему не удивляюсь.
 Оборачиваюсь и сквозь бликующее стекло вижу материализующиеся прямо из воздуха фигуры: одна, две, три, четыре, пять. Огни «Красного проспекта» проносятся.
Либерман садит меня, сам садится напротив, сложив ногу на ногу. Смотрит, ухмыляется, словно ждёт залпа моих рыданий и истерик.
- Вы кто вообще такие? – смотрю на него волком.
- Мы просто люди, вы видите, мы ничем не отличаемся от вас, - хлопает себя по коленям, по пузу, снимает кепи и плюхает на макушку обратно. – Вот две ноги, две руки, голова. Ха-ха!
- Вы какие-то призраки, зомби?
Он показывает рукой за окно другого вагона, где столпились прибывшие с Дзержинской ветки:
- Они что на жмуриков похожи? Или я?
Корчит рожу покойника. Мерзко! 
- Прекратите паясничать! – требую. – Что вам от меня надо?
- Ну, для начала, не вините нас ни в чём. Мы, точно как и вы, попали сюда случайно. Мы тоже однажды сели не на тот поезд, поезд после полуночи. И остались здесь навсегда. Бежать отсюда некуда и просто невозможно. Важно, научиться приспосабливаться.
Он наклоняется и заглядывает мне в лицо своими хитрыми глазками с рыжеватыми ресницами.
- Все ошибаются, - продолжает свою несложную философию крысёныш. – Да никто от вас ничего не требует. Главное не мутить воду и не канителить , беспредел не чинить.
 - Есть ещё одна известная философская мысль, - я смотрю исподлобья. – Нет безвыходных ситуаций!
Он откидывается резко на спинку и хохочет, будто я искромётно пошутила.
- Только не отсюда! Из этого поезда нет выхода. И даже когда он закончит ход, вы окажетесь там, куда я вас назначу. Я имею в виду станцию. И вы никогда не сможете покинуть её, никогда!
Он хохочет ещё громче и злее.
- Единственной вашей возможностью уйти и побыть среди товарищей, побазарить да пожаловаться, будет этот поезд. Он будет приходить на вашу станцию после полуночи и открывать для вас дверь. Вы, конечно, можете не садиться в него, и он уедет, а вы останетесь на станции ещё на какое-то время. Да, он приходит тогда, когда ему взбрендит. Или через неделю, или через месяцы, или через годы.
- То есть как это? Поезд ваш – живой что ли?
- Может, он, а может, тот, кто запускает этот поезд. Ну, вроде вертухай какой!
Он срывает с губ следующий мой вопрос:
- Вы, видать, подумали, что у этой железяки есть машинист? Если бы он был, мы бы уж давненько с ним разобрались  и остановили поезд.
- Значит, вы пробовали?
- Ну, пробовали - не пробовали, - лукавит. – Я вот здесь – самый первый пассажир. А значит, самый старший! А значит начальник!
- Сами себя назначили, то есть?
- А что, чем я хуже остальных? А? Кем я там был, в той жизни, мазурик, ни кола ни двора! А тут – начальник! Жизнь удалась, а?
Похлопывает себя по груди и лыбится. Смотреть противно!
- То есть вы никому бы и не дали остановить поезд? -  гну свою линию
- Ну, а как же? Такую малину терять, - признаётся крысёныш.  – Я честно, когда сюда попал только, от страха,  пытался, чего только не перепробовал. Да! Но не смог. А потом уж, как прочухал, кто я теперь да как мне фартануло, то и не дам никому, и подумать никому об этом не дам!
Смотрит на меня угрожающе. Я еле сдерживаю слёзы.
- Ну, полноте, полноте! – он смягчается. – Да, это неволя с одной стороны, и свобода с другой. Не нужно думать о тряпках, обувке, цацках, даже о еде можно будет не думать. Вам ничего этого не нужно будет. Красота, а? Разве не этого хочет каждый человек – не зависеть от мнения окружающих, не быть привязанным к материальному. И работать вам тоже не нужно, не нужны деньги, заботы о завтрашнем дне. Это и называется – свобода!
- У меня есть семья, как же вы не понимаете! – стискиваю кулаки и почти кричу.
- Если согласитесь остаться на станции «Площадь Маркса», сможете видеть их часто.
Не понимаю, он шутит или серьёзно. Хочется наброситься на него и задушить.
Только собираю разбежавшиеся мысли в кучу, чтобы  ответить что-то резкое, как  откуда ни возьмись появляется между нами плотненький коренастый человечек, лет пятидесяти на вид. Смотрю: достаёт из кармана пиджака большую свою красную руку с пальцами - сардельками и протягивает её Либерману. Сам наклоняется, вроде почтительно, а вроде и с издёвкой.
- Здравствуйте, Афанасий Львович, - щёлкает он зубами, откусывает каждый слог и скалится. Очень недобро. Кажется, явился он не с благими намерениями.
- А, Пётр Валерьевич, здравья желаю! - не радостно приветствует его Либерман.
Пётр Валерьевич козыряет мне по-свойски. Потирая щетинистый подбородок, хмурится и мнётся.
Либерман строго ему:
- Если вам, батенька, ничего от меня не нужно более, шли б вы в другой вагон. У нас с мамзель разговор серьёзный.
- Как же, как же не нужно! – Пётр Валерьевич, как с цепи сорвался, и пошёл тороторить. – Я вам говорю, говорю, уж который раз! Вы меня и не слышите будто! Говорю вам я, поезд приходит слишком редко. Я и сбился дни считать, так долго не было его. Это не по правилам, так быть не должно. Регламент должен быть. Расписание. Инструкция какая-нибудь, в конце концов. Инструкция у вас есть?
Он выхватывает носовой платок из кармана и вытирает лоб. Краснеет. И переходит на крик.
- Я что не заслужил отдыха? Я что не человек! Мне что не положено? Я где служу, где я вас спрашиваю!? Я на «Гарина-Михайловского» служу! Да я рыжий что ли? Да вы там хоть день отстояли бы, с ума бы сошли!
-Чего надобно старче? – спрашивает Либерман спокойно. В лице не намёка на раздражение.
- А вы меня ещё и спрашиваете! Вы тут у нас за главного, кто вас только назначил?! А повлиять ни на что не можете. Жаловаться на вас надо.
-Жаловаться? – улыбается Либерман. – В профсоюз что ли?
 - Ёрничаете всё, ёрничаете, да?      - Пётр пышет, как кипящий чайник. Пот в три ручья. – Придёт время - и пожалуюсь, и всё скажу, какой вы есть лис!
Либерман медленно встаёт, глядя прямо в лицо Петра Валерьевича.
- Порожняк гонишь, папаша! – сурово басит крысёныш.
- Требую, слышите, требую лучших условий труда! – не унимается тот. – Переводите меня на «Гагаринскую»!  Мне повышение давно уже положено! И поезд чтобы приходил раз в неделю, не реже! Ясно вам?
Либерман кладёт руку на плечо Петра Валерьевича, улыбается и кивает.
- Я терплю это уже тридцать лет, представьте. Вот и требую, вот и право имею. Я ветеран труда!
Либерман, продолжая блаженно улыбаться, увлекает Петра Валерьевича в сторону.
- Так говорите, вам не нравится ваше место работы? – ласково произносит он.
- Да! – твёрдо отвечает толстяк.
- И расписание поезда вас не устраивает?
- Да!
- И я вам не угодил?
 - Да, - уже более осторожно произносит Пётр Валерьевич и вытирает красной ладонью лоб.
- И жаловаться вы на меня думаете и на весь наш распорядок?
- Буду жаловаться, - тянет Пётр Валерьевич и его глаза потихоньку расширяются. Он начинает пятиться и вырываться из объятий Либермана.
Толстяк  стоит спиной ко мне. Вижу: ссутулился, ноги его подкашиваются. А крысёныш хватает его за галстук одной рукой, другой раздвигает двери поезда. Я ахаю от неожиданности. Не верю глазам своим.
- Так идите и жалуйтесь! Скатертью дорога! Пишите письма!  – Либерман тащит Петр Валерьевича в открывшуюся темноту тоннеля и отвешивает смачный пинок под зад, от чего ветеран труда улетает прямо в чёрную пустоту, бесформенным пятном мелькнув в окне вагона. Двери Либерман тут же закрывает.
Я начинаю с ужасом понимать, что мне пора начинать бояться этого странного крысоподобного главаря станционных призраков.
- Нет, ну а что мне было с ним делать? Он меня уже тридцать лет нервирует! – оправдывается Либерман, поправляя сбившееся на бок кепи.
- Вы куда его отправили? – срывающимся голосом интересуюсь.
- Прочь из поезда, делов-то,- пожимает плечами Либерман как ни в чём не бывало.
- Значит, вы так можете, - таращусь на двери, - открывать-закрывать…
- Признаться, да, - улыбается он загадочно. – Никто, кроме меня, и не может. А всё почему? Потому что я здесь начальник, потому что поезд меня выбрал. Я в этом прям-таки уверен.
Смотрю в темноту за окном с наклейкой «Не прислоняться».
- Вы его убили? – я сглатываю комок страха.
- Не знаю. Может он улетел на Юпитер, - фыркает Либерман.
Понимаю, что толстяка он мог выбросить с поезда и раньше, но это была показательная порка, чтобы запугать меня окончательно, чтобы я и огрызнуться не смела.
- То есть вы не можете утверждать, что выпрыгнув из этого поезда на полном ходу, я умру, - меня осеняет.
Поезд несётся в пространстве, но это не тоннель метро, это может, и не наш мир вовсе и только на станциях он возвращается в реальность.
- Не могу,  – признаётся - Но что не умрёте, тоже не могу. И вообще, дело-то не в том, что я не знаю точно и не проверял на своей шкуре, а в том, что поезд сам решит этот  вопрос. И я вам не советую проверять, что он насчёт вас думает.
- Говорите о поезде, как о живом … - я вдруг вздрагиваю. И сажусь. Смотрю на него дикими глазами.
- Ну, сами, сами же всё поняли, - похлопывает меня по плечу крысочеловек. Золотишко во рту победоносно сияет.
– Оставьте эти сантименты уже, понты ваши гнилые. И привыкайте. Вы тут не залётный гость, а член «семьи». Понятно?
 - Вы просто психопат и убийца, - плачу. – Не хочу к этому привыкать.
- Кипеть можно, но зачем же брызгать? – притворно  обижается  он.
- Не плачьте, - слышу над ухом какой-то новый тоненький голос. – Всё будет хорошо.
Поворачиваю голову и сквозь пелену слёз вижу миловидное девичье личико с оленьими глазами и белокурыми локонами, старомодно уложенными на затылке.
- Ох, Лизонька, милочка-девочка, добрый вечерок! Вот деточка поплыла, приуныла. Побеседуйте-ка, развейтесь, - Либерман удаляется, раскланявшись.
Лизонька садится рядом со мной, на краешек, ручки скромно кладёт на синюю юбочки. Смотрит на меня глазами полными сочувствия и сострадания. Улыбается нежно. Мне кажется, что эта милая девушка единственная в этом адском поезде, кто в своём уме.
Но вот она открывает рот и начинает промывать мне мозги, как махровый религиозный сектант. Вкрадчиво и занудно втолковывает мне, что потерпеть надо, что свыкнусь я. Мол, жизнь (или не жизнь) в метро не так уж и плоха. И даже ночью можно гулять по тоннелю до перегона и обратно и наслаждаться тишиной, встречать рабочих, которые и выгнать то тебя не могут, да и не видят попросту, можно послушать их разговоры.  Это очень занятно! Да что уж там, редкие встречи с коллегами настоящее удовольствие, столько историй понаслушаешься о происшествиях на станциях – ах!
  Я опускаю голову, прячу лицо в ладони. Как я ошиблась на её счёт!
-  Извините, - говорю, встаю и ухожу в другой конец вагона. Прислоняюсь к холодному стеклу межвагонных дверей. Вижу в следующем вагоне девчушку лет шести-семи. Она ведёт себя как обычный ребёнок, разговаривает со своим плюшевым медведем. Потом вскакивает, прыгает козочкой, залазит на сиденье, сигает с него, начинает кружиться, танцевать и хохочет.  В общем, нормальные беззаботные детские занятия. Смотрю на неё и понимаю, что когда-то и ко мне придёт такая же отрешённость и беззаботность, я привыкну к тому, что уже не живу в том мире, куда стремлюсь. Человек, как говорится, привыкает ко всему. И я не знаю, смириться ли прямо сейчас, насильно, против воли, или ещё испытать свои силы и что-то предпринять, чтобы вырваться из этого адского поезда.
Мои размышления прерывает аккуратное еле заметное похлопывание по плечу сзади. Лизонька стоит и мнётся. Маячит, манит пальцем в сторонку. Я смотрю на неё с подозрением.  Она манит и сигналит глазами, оборачивается. Либерман с кем-то беседует на другом конце вагона.
Я сомневаюсь о целесообразности разговоров с девицей, но подхожу. Меня не оставляет надежда, что эта особа знает хоть какой-то способ отсюда сбежать, а может у неё уже есть план.
Я подхожу и смотрю ей прямо в глаза, она мнётся и, наконец,  шепчет мне на ухо:
- Я должна вам что-то сказать, только не смейтесь и не осуждайте, - осторожно произносит она, отстраняется и смотрит на меня умоляюще.
Я коротко киваю - ближе к делу!
- Не знаю, заметили ли вы, я вроде как, хм,  хотела бы, то есть… - она закатывает глазки, подбирает слова.
- Ну! - я строго смотрю на неё. Она выдыхает с волнением, заливается румянцем.
- Вы знакомы с Эдуардом?
-Да.
- Я бы, так скажем, хотела бы, что бы вы составили один разговор с нашим Афанасием Львовичем.
- По поводу?
- Я хочу, то есть, вы не могли бы попросить его перевести Эдика, то есть Эдуарда, на «Сибирскую»?
- Что?- я не верю своим ушам.
-Ну, вы новенькая, у вас ещё достаточно авторитета и Либерман согласится, я уверена, вы можете попросить! Меня он уже не слушает, а вас послушает, с вами он будет помягче, вы же новенькая, - тороторит Лизонька, сложив холёные ручки у груди. – Ну, пожалуйста, умоляю. Мне очень- очень нравится Эдуард, и я ему тоже.  Я чувствую. Нужно, просто необходимо, чтобы он был поближе ко мне, ну хоть немного, он ведь без меня чахнет, чахнет!
Хочется ответить, что чахнет он вовсе не без неё, а от того что навеки заперт  на станции метро, но я останавливаю её поток откровений жестом и говорю:
 - Договорюсь.
Подмигиваю, улыбаюсь, смотрю через  плечо на Либермана, и, наклонявшись к её уху, ставлю ультиматум:
- Если только вы скажите мне, как пробраться в кабину машиниста.
Она испуганно смотрит на меня широко распахнутыми глазами. Но видя мою непреклонность , взвесив свою выгоду и риск на весах сомнения, наконец, шепчет:
- Я не думаю, что вы, проникнув в кабину, сможете остановить поезд. Да и ключа ни у кого нет, даже у Либермана. Кабина закрыта изнутри.
- Но машиниста же нет?
- Нет.
- Откуда вы знаете, что поезд невозможно остановить?
- Многие пытались, Либерман ни от кого и мокрого места не оставил.
- Значит, только пытались? Никто так и не открыл кабину?
Лизонька вздрагивает и резко оборачивается. Либерман направляется в нашу сторону. Его взгляд буравит нас не по-доброму.
- Но он попытается вас остановить. Будьте осторожны, - Лизонька отскакивает от меня и семенит прочь, опустив глазки  и смущённо улыбаясь.
Либерман хмурится:
- Что это вы тут шепчетесь? Задумали чего?
- Заговор устраиваем, - беспечно улыбаюсь. – Вы, наверно, слышали про сердечные дела нашей Лизоньки. Так вот просит она меня замолвить словечко, так сказать, чтобы я повлияла на вас. Уж очень ей хочется, чтобы любезного Эдуарда перевели вы на  «Сибирскую».
- Развели тут! – плюётся Либерман. – Это они что в тоннели свиданки будут устраивать?
- Ну а что, они кому-то помешают что ли?
- Сердце красавицы, как известно, склонно к измене. Сегодня она Эдуарда любит, завтра ненавидит. А им ещё рядом неизвестно сколько служить. А она впадёт в тоску и глядь: эскалатор на «Красном проспекте» опять  сломается, лампочки потухнут, а то и на рельсы кто из пассажиров свалится, - аргументирует он. – А потом опять, давайте его на «Заельцовскую» шли, видеть его не могу, знать его не хочу!
- Да это может, единственная её радость в бесконечной метрожизни! – я не отстаю.
- И то верно, - смягчается он. – Ладно, пусть на «Сибирской» послужит, как хотите. Да и потише там, ему  даже лучше будет.
- Вот и славно, -  улыбаюсь.
- Вижу, вы повеселели, - Либерман смотрит на меня пристально. – Пообвыкли слегка. Так давайте я вас познакомлю с нашей бригадой. Да определю на станцию.
Двух зайцев одним ударом! Пусть думает, что я обычная сплетница и интриганка и завела себе подружку, а значит, начинаю привыкать и налаживать отношения с коллегами по несчастью.
Иду по поезду, под ручку с крысочеловеком. Он говорит и говорит, знакомит с обитателями, разводит руками направо-налево, как барин шествует по владениям и похваляется крепостными. Я киваю, делаю вид, что слушаю. А в голове вертятся вопросы, ни одного ответа. Как проникнуть в головной вагон? Как заставить Либермана отвести меня туда? Как уговорить открыть дверь кабины машиниста? Как остановить поезд, ещё в нужный момент на станции? Для меня как для человека далёкого от техники эта задача практически неразрешима.
Скольжу глазами по стенам, поручням. Вижу антиблокиратор дверей. Кто-то точно уже пробовал этот способ выбраться, может, даже сам Либерман. Может, этот механизм и вовсе не работает, может, поезд сам блокирует двери. А Либерман открывает их на ходу. Во как! А что если поезд не даст себя остановить, когда я окажусь в кабине. Смотрю в окно, проезжаем станцию «Октябрьская», уже который раз. Идём сейчас по направлению поезда. Голова не работает, над ухом бубнит крысёныш.
Поезд  мотнуло. Я намеренно спотыкаюсь, падаю на сиденье, притворяюсь, что ушибла ногу. Либерман предлагает посидеть немного и переварить новую информацию. Киваю, тру ногу и морщусь, будто от боли. Он уходит.
Думать, думать! Быстрее! Этот чёртов поезд  может остановиться, когда ему вздумается, буквально в любую секунду, а вместе и с ним остановится моя жизнь, в привычном её понимании.
Тут мне приходит в голову мысль, что крайне необходимо завести знакомство с местным и заручиться его поддержкой. Опасно, разумеется, выкладывать ему свой план на чистоту, но обвести вокруг пальца будет проще, чем Либермана. Здесь я ругаю себя, за то, что только что недальновидно пропустила знакомство с пассажирами. Осматриваюсь. Вижу в соседнем вагоне молодого человека. Простой неприметной внешности, в обычных серых джинсах и чёрной майке. Не особо привлекательный, скучающий и, наверняка, скучный сам. Но это тот самый выигрышный вариант. Неприметный и необщительный, но, возможно наблюдательный, скорее всего застенчивый и не болтливый. И что самое важное, в отличие от всех остальных здесь, наименее экстравагантный.
Думаю, что подойти так прямо, в лоб, начать агитировать за себя, подозрительно и навязчиво. Нужно выждать, но времени нет. Смотрю в пол. Периферическим зрением контролирую парня. Вижу, он встаёт, направляется в мой вагон. Глядит сквозь окна в следующий, видимо решил с кем-то поздороваться или поговорить. Он приближается. Готовлюсь. Ещё секунда! Делаю рывок, прямо ему под ноги, падаю. Он спотыкается об меня, ударив меня в бок коленом. Я взвизгиваю и скручиваюсь. Стою на четвереньках и, зажмурившись, превозмогаю боль. Он подпрыгивает, ошалелый:
- Вы чего! Вы чего под ноги кидаетесь-то! Слышите? – трясёт меня за плечо.
Хорош кавалер, вместо соболезнований и сочувствия  ругается.
Открываю глаза и смотрю на него с искренней злостью. Отдёргиваю плечо.
- Пуговица оторвалась! – рявкаю, и встаю, показываю пуговку от пальто, которую оторвала заранее. – Под ноги смотреть надо!
Он глядит, выпучив глаза, на пуговицу. Медленно приходит в себя.
- Ну, вы это…  извините, - бормочет.
Жмётся виновато. Я потираю бок, смотрю на него хмуро.
- Ну, вы…это, - передразниваю. – Совсем разучились разговаривать в своей метротюрьме.
Парень мрачнеет. Супится.
- Мама вежливости не научила? Маму-то помните? Уроки её помните? – давлю на самое болезненное.
Вижу, собирается уходить. Резко нагибаюсь, охаю.
- Ай, ай, колит, ой! – распахиваю пальто. – Вы мне чуть ребро не сломали.
Парень испуганно смотрит, но явно не знает, что делать.
- Подержите пальто, - командую, снимаю и протягиваю ему пальто, задираю майку. – Посмотрите-ка, там синяка нет?
Он заглядывает осторожно, мотает головой.
- Помогите-ка одеться, - показываю плечом. Сама держу руку, как будто сломана и не шевелится. Да, переигрываю, но парень не уходит, и это работает.
- Простите, - тихо говорит. – Я и, правда, тут всё позабыл, как здороваться, извиняться, как вообще с людьми говорить.
Он накидывает на меня пальто, помогает вставить руки.
- Вы ведь новенькая, - говорит он и скользит взглядом по моему лицу. – Видел, как Либерман вас водил, здоровались.
Я киваю.
- Не помню, как вас зовут, - улыбаюсь виновато.
- Павел, - протягивает руку осторожно, и тоже улыбается.
- Эк, вы меня саданули, - переступаю с ноги на ногу и морщусь. – Нога вот отнимается. Давайте пройдёмся, разработаю мышцу, может, ничего страшного.
- Давайте, - охотно соглашается он.
Я беру Павла под руку и хромаю. Теперь он никуда от меня не денется.
- Вы тут давно? - спрашиваю, осматриваясь, будто мы на променаде на Монмарте.
Он мрачнеет.
- Если честно, не помню. Поначалу считаешь дни, отмечаешь по одежде людей сезон, а потом всё сливается в одну бесконечную полосу времени. Не спишь ведь, солнца не видишь, порой и людей не замечаешь, всё как в тумане.
- Боже, меня тоже это ждёт? – вздыхаю, похлопываю его по руке. – Расскажите мне немного о жизни здесь, на станции, о поезде.
 Он рассказывает о своих тяготах, встречах с остальными в поезде, даже о своём прошлом, я делаю вид, что слушаю, поддакиваю, вздыхаю сочувственно. А сама дрожу внутренне, лихорадочно пытаясь придумать способ пробраться в кабину машиниста. Чувствую, что время утекает.
Мы проходим два вагона вперёд по направлению движения поезда. Незаметно оглядываюсь. Позади несколько человек, они то смотрят на нас с любопытством, то возвращаются к своим беседам. Либермана не видно.
Задаю провокационный вопрос:
- А вы когда-нибудь пытались или хотя бы думали о том, чтобы сбежать отсюда, остановить поезд?
Павел отвечает, нахмурившись и понизив голос:
 - Конечно, думал. Наверно, каждый из нас хоть раз да думал об этом.
Значит, не всё потеряно. Внутренне улыбаюсь и прибавляю шаг к главному вагону.
- Так что же, судя по всему, ни у кого не вышло, или это изначально невыполнимая задача?
- Да, конечно, это невозможно. Здесь всем заправляет Либерман. Сбежать не удастся, да и проникнуть в кабину машиниста. Двери не открыть, стоп-кран не сорвать, антиблокиратор не работает, стекло не разбить, сигнал о помощи не подать. К тому же Либерман скор на расправу, чуть узнает или заподозрит что, сразу скинет с поезда.
- Вы все его боитесь, - резюмирую. – Только потому что у него есть такая сверхспособность.
- А как иначе? – искренне удивляется Павел. – Никому не желает проверять, на что он ещё способен.
Хочется кричать, какие все трусы. Но я улыбаюсь сочувственно и понимающе.
Вижу через стекло, что в следующем вагоне дверь кабины. Вот и моя цель. Стремлюсь туда.
- Как ваша нога? – одёргивает меня Павел.
Стараюсь не нервничать и не подавать виду, хлопаю ресницами, давая понять, что знакомство мне по душе:
- Немного получше, пройдёмте ещё.
Он замирает, сомневается, но смотрит на меня, на мою улыбку и соглашается, наконец:
- Давайте до кабины и обратно, а то начнут думать ... что-нибудь  не то.
- Что не то? – кокетничаю и тяну его в следующий вагон.
Он смущенно хихикает.
- Да я не об этом! Ну, вот подумаю, что мы заговор устраиваем.
- Да бросьте! Присядем?
Мы одни в головном вагоне. Сажусь поближе к двери кабины. Он садится рядом.
- Как ваша нога? - опять интересуется Павел.
Я кручу ступнёй, оглядываю её.
- Теперь прошло, - улыбаюсь, косясь на кабину машиниста, начинаю откровенничать, - Я ведь начинаю потихоньку привыкать, знаете. Но разумом иногда возвращаюсь в реальность, и кажется, что всё это какой-то сон. Я ничего не понимаю, не верю своим глазам. Как вам кажется, что с нами произошло?
- Мы вроде как умерли, - Павел поводит плечами, говорит спокойно. – Только не так, как все умирают, от болезни или от несчастного случая. Мы умерли, но по-другому, сели в поезд и сразу оказались в загробном мире.  Или где-то между мирами.
- А если между, - подхватываю, - то получится ли отсюда вырваться? Если мы не умерли, а заблудились? Вернуться в наш мир возможно?
- Я же сказал, нельзя, - Павел раздражённо вздёргивает подбородок, и смотрит на меня как на тугодумную. – Это возможно только в теории, но на практике ничего не выйдет.
Я выпрямляюсь. Чувствую, что взвинчена до предела.  От его упрямства уже тошнит.
-И вы, я советую, прекратите об этом думать, иначе накличете беду, - он бросает быстрый взгляд в соседний вагон. – Если не Либерман пронюхает, так кто-нибудь донесёт.
- Смириться, - цежу я сквозь зубы, - смириться я не хочу. Как открыть кабину, говорите!
Он смотрит испуганно на меня и собирается вставать. Хватаю его за руку, впиваюсь ногтями.
- Как открыть чёртову кабину? Как остановить поезд? – рычу ему на ухо.
Он вырывает руку и вскакивает. Смотрит на меня ошеломлённо.
- Я же сказал, не знаю! – вскрикивает и испуганно вздрагивает от собственного голоса.
– Просто забитая собачонка, вот кто вы! – бросаю ему в лицо.
Павел супится, отступает. Потом его взгляд останавливается на чём-то за моей спиной в окне.
- Зря вы это. Вот и огни! - восклицает он. – Так скоро!
- Какие огни? – оборачиваюсь. Вижу жёлтые редкие огонёчки в темноте, проносящейся за окном.
- Остановка. Скоро поезд остановится, - отвечает он обречённо.
Я вскакиваю и бросаюсь к кабине машиниста. Рву ручку на себя. Не поддаётся. Толкаю.
- Помогите! – кричу ему. – Помогите же! Неужели вы не хотите освободиться, неужели не хотите вернуться домой, к семье! Чего вы боитесь? Умереть? Вы и так мертвы, мертвы пока не пытаетесь бежать, пока остаётесь здесь!
Павел пятится. Глаза его круглые как блюдца, полны страха. Он вздрагивает, когда чувствует топот позади себя. Я вижу, идёт Либерман. Он грозен. Скалит золотые коронки.
- Что здесь, а? Что задумали?! – рявкает.
- Прочь от меня! – ору.  Дёргаю ручку кабины, толкаю дверь. Ни в какую!
Либерман одним прыжком отказывается возле меня и отшвыривает меня прочь от двери. Лечу почти через весь вагон, падаю на пол. Вскакиваю так же быстро. Адреналин и решительность кипят во мне.
- Я выберусь отсюда, и никто меня не остановит! - кричу ему в лицо. – А вы оставайтесь гнить здесь!
Крысёныш в ярости.
Вспоминаю о ключах в кармане. Выхватываю их и несусь к Либерману. Он прыгает на меня, выкручивает руку.  Ключи падают на пол. Я взвизгиваю от боли. 
Либерман даёт мне пощёчину и  продолжает без церемоний:
- Не трепыхайся, дрянь! Я тебе на раз рога поодшибаю!
- Хочешь поезд остановить, домой хочешь? – тащит меня к дверям. – Помнишь братца нашего Петра Валерьевича, тоже всем был недоволен и все ему были виноваты. Думал я, что случай с ним чему-то тебя да научит. Да ошибся! Вижу дура ты, дура непроходимая!
Он цепляет створку и тянет. Двери разъезжаются.
Я каменею, чувствую ветер на лице. Ноги становятся ватными, и страх не даёт мне пошевелиться и нормально соображать.
- Так хочешь вон отсюда или образумишься? – шепчет мне на ухо крысёныш.
Я мотаю головой, не думая. Трясусь от страха.
-То-то же, - тянет он по-кошачьи, но двери не закрывает.  Оставляет меня на секунду, убирает руку с плеча. – Это, видишь, твоя смерть. Я, вот те крест, уверен, что ни хрена там нет, одна только смерть. Хочешь на луну или останешься  нами? Тебе решать. Нам тут сомневающихся не надо. Да, да! Те, кто идут против порядка, кто гнилые базары ведут и поднагадить хотят, на поезде не задерживаются.  Либо ты с нами, либо против нас.
Смотрю в его мерзкие хитрые глазёнки. И чувства постепенно покидают меня.   И страх, и волнение. Я чувствую лишь упругую мышечную силу, поднимающуюся от кончиков пальцев вверх, заставляющую сжаться мои кулаки. Лицо моё разглаживается от эмоций.
- Ну, вот и молодец, - улыбается Либерман победоносно. – Хорошая девочка.
Он берёт одну створку, задвигает до упора. Берёт вторую. И тут моя внутренняя пружина толкает меня с места. Я напрыгиваю на него. И спихиваю прямо в проём. Крысёныш цепляется за створку, его неумолимо тянет в тоннель. Я хватаю его пальцы и пытаюсь разжать. Сил у меня недостаточно. Чувствую, что не смогу, в отчаянье кусаю его за кисть. Но он не отпускает дверь, а свободной рукой хватает меня за волосы и тянет в проём. Держусь за поручни. Ужасно больно! Упираюсь ладонью в его лицо. Он хохочет как сатана.
Сквозь гул ветра слышу его смех:
- Дура! Дура непроходимая!
Схватив меня за плечо, подтягивается и уже становится одной ногой в вагон. Я проиграла!
Но тут его лицо сотрясает мощный удар кулака. Павел бьёт его ещё раз. Кровь из разбитого носа крысёныша брызжет мне на лицо. Он орёт ругательства. Я упираюсь ему в плечо и выталкиваю. Павел разжимает его пальцы и наконец , Либерман с диким криком улетает в тоннель.
Я отползаю от дверей. Смотрю на Павла снизу вверх. Он дик и взъерошен. Его глаза горят. Он смотрит на себя в отражение окон и, кажется, не верит в то, что сделал.
- Огни! – раздаётся сзади. Вижу толпу собравшихся. Никто и не думает нам мешать. Все смотрят на нас, кто-то испуганно, кто-то с надеждой.
- Скоро остановка, - подтверждает Павел и бежит к двери кабины машиниста. Дергает её. Я срываю огнетушитель. Бью им в дверь, ещё и ещё. Павел перехватывает его из моих рук, и пытается сделать это сам. Дверь крошится, выламывается.
- Помогите! – кричу назад. Чувствую толпу навалившуюся сзади, десятки рук давят на дверь. Цепляю куски дерева, раздираю руки в кровь, щепки летят.  Наконец, дверь выломана. Все теснятся на пороге.
- Как остановить? – резонный вопрос задаёт Лизонька. – «Студенческая» уже!
Я подскакиваю к пульту управления. Глаза разбегаются.
-Забудь!  - кто-то кричит сзади. - Это не просто поезд. Здесь всё не так, как нам кажется. Многие пытались до тебя, никто не смог ничего сделать.
Я тыкаю на все кнопки подряд, дёргаю все ручки, все рычаги. Секунды утекают зря. Я плачу. И с чего я взяла, что я какая-то особенная, что у меня-то уж точно получится.
Рыдаю в голос, кричу от отчаянья. Люди вздыхают, ахают, соболезнуют.
- Либермана нет, что с нами теперь будет, - кто-то скулит, кто-то начинает ругаться. Все высыпают из кабины в вагон, разбредаются, хватаясь за головы и причитая.
 Выхожу и я. Опустошённая.
- Дверь всё ещё открыта, - как промежду прочим замечает Павел.
Вижу плотный поток огоньков, облепивший поезд. Некоторые залетают в вагон и таят, как снежинки от тепла. Поезд будто замедляется, поскрипывает.
- Сколько минут до Маркса, - спрашиваю, набросившись на Павла. В моей голове зажигается лампочка-мысль.
- Минут не больше, - он качает головой.
Я сбрасываю пальто, чтобы не мешало. Подхожу к открытым створкам.
- Что это вы задумали? – кричит он. – Это верная смерть! Не нужно!
- Я выберусь, - обещаю я непреклонно.
Он сжимает губы и коротко кивает. Отговаривать меня бесполезно.
Я высовываю голову из вагона, вижу сквозь пелену искр светлеющий впереди горизонт. Станция близко.
Оборачиваюсь напоследок. Люди столпились вокруг.
- Свидимся! – машет платочком Зоя Степановна.
 Вспоминаю, что она с «Площади Маркса».
- Я буду прыгать. Вы увидите это, если у меня получится, - я смотрю на всех. – Возможно, я промахнусь, или разобьюсь или меня затянет в тоннель.  Но если у меня получится, вы знайте, что и вы сможете сбежать. Не в этот раз, так в следующий.
Павел кивает. Все кивают. Я смотрю на всех ещё секунду и ставлю ногу на порог вагона. Приседаю, как бегун перед стартом. Ветер пытается утянуть меня в темноту. Огоньки-искры хлещут  по лицу, застилают глаза. Слышу голос Павла:
- Станция!
Сквозь гул ветра доносятся крики людей позади. Их перебивает гудок адского поезда.
Откашливаюсь. Вот сейчас…либо на орбиту Юпитера, либо домой! Третьего не дано!
Чуть замечаю проблеск станционного освещения и прыгаю. Просто толкаю тело от корпуса вагона и бросаюсь вперёд, зажмурившись и стиснув зубы. Группируюсь и падаю на твёрдое. Подскакиваю тут же. И вижу, как огненный хвост поезда растворяется на полпути со станции. Последние искорки таят за секунды.
Я выбралась. Опускаюсь на пол, чувствую, наконец, боль. Отбила ноги. Смеюсь и плачу, напряжение и страх выходят из меня залпами. Отпускает.
Наконец, меня трясут за плечо люди в форме:
- Вы тут как оказались? Эй, метро закрыто уже!
Поднимаю глаза, вижу уборщиков и охрану. Все смотрят на меня, как на сумасшедшую. Не могу вымолвить ни слова. Просто улыбаюсь во все 32 зуба.
Кто-то светит мне в глаза фонариком. Принюхиваются, не пила ли. Обсуждают, что со мной делать.
 -Домой хочу, - шепчу сквозь слёзы.
Охранник берёт меня под локоть и, подпихивая, выводит из метро. 
- Наркоманка, - плюётся, бормочет. – А из-за вас потом по шапке получать. И откуда такие берутся.
Я поднимаюсь по лестнице, будто возвращаюсь с того света. А может, так оно и есть.
Вдыхаю ночную прохладу. И бегу. Бегу по ночному городу. Домой. Счастливая. Думаю, видели ли они, люди в поезде, мой прыжок. Смогут ли они повторить его? Захотят ли?