Медвежий угол

      Русская глубинка, закурганье.. Покосы по углам и ложбинам, поросшие высокой травой. Разбитая шоссейка, дающая возможность передвигаться по ней на транспорте только в сухую погоду. После дождя настил дороги превращается в кашу, скользкую и совершенно непроезжую. В такие дни добраться до Строева только по колее, у дороги, на колесном тракторе или пешком по колосистому полю пшеницы.
      От Варгашей, с автостанции, добраться до села на автомобиле минут двадцать по асфальту.
      Я же, добирался в переполненном автобусе около часа. Забитый до верху сумками и корзинами,  говорливыми бабками, автобус не шел по шоссейке, а как фаетон, крутил задом - его заносило то вправо, то влево. В этот миг бабки ахали с замиранием сердца, а бородатые мужики ругались при каждом крутом вираже.
      Было раннее утро. Первый автобус вышел со станции и шел меж полей высокой, готовой к уборке, пшеницы. Колосья уже клонились и готовы были отдать свой щедрый урожай в закрома.
      Хотя был еще шестой час утра, вдали, на поле, уже тарахтел комбайн и первая машина с яровой пшеницей прошла мимо к элеватору.
      Сколько лет я здесь не был – лет двадцать. Как и тогда, много лет назад, все осталось по-прежнему. Коровник на въезде в деревню. Стая гордых гусей, с гиканьем важно вышагивала по направлению к озеру. Петухи еще перекликались, но лай собак заглушал их звонкие голоса. На краю озера, за деревней, отдельный хутор - дом пчеловода Дудочки. Дворы вдоль дороги, низкие заборчики из штакетника и веток, ухоженные цветники, нарядные лавки у ворот.
      Все, как тогда, в детстве, как в волнующем детском сне, пролетевшей юности, все незабываемо.
      Я с трудом нашел стандартный  дом в ряду улицы, постучал в знакомую дверь больших ворот, а сердце радостно трепещет в ожидании встречи.
      Послышался лай собаки и знакомый голос Людмилы спросил - кто там?. Принимайте гостей - ответил я. Завидя меня, Людмила радостно улыбнулась, мы обнялись.
      Она быстро поставила полное ведро с пшеницей на пол и потащила меня за руку в дом.
      Ребята! Миша, Саша, кто к нам приехал то, угадайте - братик! Ребята уже подросли, возмужали, с заспанными глазами рассматривали меня, улыбаясь жали руки.
      Вот так встреча! - донеслось из сенок. Дверь отворилась настеж и в дом ввалилась тетка Нюра с сынишкой Ванькой. В руках они несли завернутые в полотенца три каравая свежеиспеченного хлеба, пахнувшего уже с порога.
      Саш, - сказала она - я сегодня сон видела, будто я иду вдоль озера по тропе, а из камышей лодка выплывает, а ней Афоня - гармонист, «трезвый», как всегда. И говорит он мне: - "жди Нюра званых гостей к обеду",- и дарит мне связку карасей в сетке: - "Возьми на уху, пригодится". А я встала, как вкопанная и шагу ступить не могу, ноги подвели. А он: - "ну, что , проспала, петухи пропели, корову доить да на выгул гнать надо".
      Старая бабка Агафья, ворчливо копошилась у печи, умело ворочая ухватом. Хотя бабе Гане и было уже восемьдесят шесть а крутила и вертела в доме она все по-хозяйски. Нюра, дочь ее, во всем ее слушалась, ведь, старая мать не упустит момента лишний раз поучить дите уму разуму.
      В основном, они жили дружно. У каждого было свое ответственное хозяйство, у бабки - печь, у Нюры - корова да куры и работа на дойке. Детишки учились, заканчивали школу. То, были прекрасные времена - семидесятые.
      Как всегда, в доме пахло свежеиспеченным хлебом. На лавке, у печи, под полотенцем, лежали несколько караваев. Раскрасневшаяся баба Ганя, довольная своей работой, наконец-то, дала волю выговориться своему языку. Вечно, ворчливая у печи, поносила своей "бабской бранью голодного пса  Шарика во дворе, да прожорливых уток.
     "Огальдяец, цыц ему в бок, вечно просит жрать, - скрипела она, -  прожора, а эти бл... этакие, зерна не напасешься на них, как в прорву".
      Но, я то знаю, старую - поругает, присядет ко мне за стол и сразу становится совсем другой, доброй и приветливой, как будто ничего и не было.
      Садись, гостик, давненько в наших краях не был. А я уж, думала не доживу. Бог дал - свиделись! По старинке, наливает из большого чайника чай и отрезает большой ломоть горячего хлеба.
      Я вглядываюсь в морщинистое, от времени, ее худощавое лицо и поражаюсь ее бодрости и сноровке. В такие года еще ворочает чугунки в печи и никого к своей кормилице не подпускает.
      Старая, покосившаяся на бок хата, наверно со времен еще гражданской войны, непонятно, каким образом еще державшаяся на глиняной завалинке, напоминая, скорее всего, дремучий дом бабы «яги» в сказке. Отколовшиеся углы сгнивших венцов открывали дупла для птиц. Здесь и там они щебетали, беспокоясь от появления гостей.
      Улица была пуста. Широкая колея грязи от колесных тракторов, разделяла улицу на две части и была совершенно непроходимой. Ряд домов тянулся вокруг озера,  таких же убогих, как и у «яги». Солнце уже разогрело воздух и холодок из голбицы дворового сарая придавал свежести.
      В поле, за деревней, шла уборка урожая. Вереница машин одна за другой, подъезжали к комбайну, заправлялись из бункера и выбирались на шоссейку, ведущую к элеватору.
      Вот так и живем - сказаля Нюра, мужики все в поле, а мы по дому хозяйничаем. Во дворе послышался визг скрипучих ворот и к дому подъехала полная телега с ребятней и родственниками - баба Паша, ее сыновья - Колька и Мишка, с семьями - человек десять. Надо было показаться и я вышел на крыльцо. Народ гурьбой принялся меня целовать и обнимать. Никогда я не чувствовал к себе такого внимания. С телеги привезли какие то свертки - чувствовалось, что все готовятся к торжеству.
      - Как же вы живете - спросил я? - на своих припасах, - ответил Михаил. Припомнил, когда, после армии, он работал заведующим хозяйством колхоза - располнел.
     А теперь - не узнать, худой, словно всю жизнь был таков. В колхозе денег не платят, а все расходы заносят в долговую книгу, - сказал он, - так что, денег - не видим! Одна бухгалтер да председатель получают, да они меняются часто, не успеваем привыкать. Свое сальце, молочко да картошка, летом - еще зелень. - То- то, я вижу по тебе, не узнать героя соцтруда.
      Я вытащил припасенные еще в Свердловске две бутылки водки, батон московского сервелата и банку тихоокеанской селедки и поставил на стол. За сборами незаметно наступил вечер. Все собрались за большим столом в большой комнате.
      Маленькие окошки, уютно зашторенные и уставленные цветками, низкий потолок, старые фотографии в рамках на стене. Много моих фотографий, сделанных много лет назад - все это как бальзам пронеслось на мою тоскующую душу. Все так знакомо с детства.
      Во двор заехал мотоцикл с коляской. Смотрю - Мишка с Сашкой несут ящик водки. - Я ахнул - вы, что , здесь, свадьбу решили отпраздновать? Откуда деньги? Мишка говорит: - В соседнем колхозе договорились, свояк. Вот, - живут же люди, ну - народ!
      Большущая, глубокая сковорода, наполненная доверху жаренным мясом с картошкой - фирменное блюдо деревенских.
      Людмила открыла мою водку, попробовала из рюмки и поперхнулась: "Мы такую - не пьем, - сказала она, - и вылила обе бутылки в банку, - на "растир" пойдет! Давай нашенскую, повелительно сказала она Михаилу. Я осмотрел бутылку Шадринской водки, стал сравнивать по вкусу, почувствовал большую разницу. Стало понятно, что в Свердловской - самопал. Шадринская же, мягкая, приятная на вкус.
      Гулянка продолжалась до поздней ночи. Утро было тяжелым. Народ искал добавки. Я собирался к первому автобусу на станцию.
      Стук в дверь, заходит почтальонша с большой сумкой: "Я слышала, - говорит она, - у вас гость сегодня, и улыбаясь ко мне - не купите ль чего"? Народ переглянулся в недоумении. Я, разом ответил: - "раскрывай свой товар, что поинтереснее".
      Чего здесь только не было - перчатки, носки, лифчики, трусы, майки, колготки, трико... Я почувствовал на себе взгляды улыбок, Ну, что? - говорю, - налетай народ, выбирайте каждый себе по подарку.
      Сумка разом опустела и я видел счастливые лица моих родственников. Какая же была радость у всех на лицах!
      Довольная почтальонша удалилась так же, как и появилась.
      Подошел рейсовый автобус, недолгие минуты прощания. Людмила нарвала в палисаднике цветов и говорит - Саш, передай мамке Фросе, в подарок. По ее лицу текли слезы.
      Закрылась дверь автобуса. Из окна я видел погрустевшие лица моих родственников, машущих мне руками на прощание.
      Душа моя хотела остаться с ними, но мысль о том, что опоздаю к проходящему поезду, пересилила. Я уезжал в далекое Подмосковье. Здесь осталось навсегда золотое мое детство, радостное и тревожное.