Опыты жизни в деревне
Если идти по улице Маркса, она упрется в улицу Энгельса, и за первым поворотом, длинная и прямая, будет улица Ленина. Эта покрыта асфальтом, а улицы с немецкими названиями присыпаны гравием.
Встречные разглядывают незнакомца. Но не подозрительно, со сдержанным интересом. Что за фрукт за такой. Здороваться абы с кем, как я выяснил, тут не принято. Это первое отличие от венского пригорода, где я живу, но не последнее.
Знаменитый парк совсем зарос и пришел в упадок, и, говорят, упадок до сентября кажется живописным, а после, когда осень окончательно утверждается во мрачной своей полноте – печальным.
Тут холодно, но холод этот другой, не такой, каким бывают холода в наших южных широтах. Я еще не разобрался, в чем эта разница – но она есть.
В старом доме из сосны поздно засыпается, да хорошо спится.
Заборы. И на Ленина, и на Маркса, и на Энгельса. Норманны, придя на Русь, назвали ее Гардарикой. Учебники истории гордо, но неверно переводили – страна городов. А правильный перевод – страна оград. Ни в Византии, ни в землях болгарского царя Калояна, ни у сельджуков не видели такого обилия оград, вот и удивились. И так оно до сих пор, будто не прошло двенадцати веков.
Предостерегают от дальних прогулок по окраинам: много бродячих собак. По неизбывной склонности к авантюрам предостережениям не внял, ходил до соседней деревни.
Видел дом, в котором жил классик. Он писал тоскливые, давящие рассказы, а пронзительных, живых, горящих огнями почти не писал. Тоже, как вспоминала вдова в мемуарах, любил прогулки, но только при ясном небе. А когда на дворе было хмуро и тоскливо, как сегодня и, говорят, уже до марта – сидел дома, работал.
Ибо нет места без духа, как верно заметил римский грамматик Сервий Гонорат.
В лесу, в стороне от тропы, увидел лист бумаги на стволе березы, высоко, чтобы злоумышленники не содрали. Не поленился, свернул, прочитал: «Алкоголизм? Наркомания? Есть выход!», и ниже – номер телефона. Если кому надо, могу сходить, записать.
Свидетельство о публикации №215121502243