Старое кладбище

                Старое кладбище.

      Старое сельское кладбище. Рыжие сосны, в два-три обхвата, на пятидесяти метровой вышине шумят кронами. Осины и берёзы, ростом значительно ниже, скромно жмутся друг к другу среди великанов. Словно стесняются своей наготы в ноябрьской стылости.
      Могилки без крестов и памятников едва заметными бугорками возвышаются у дороги. Чуть глубже могилы с покосившимися крестами и заросшими серо-зелёным мхом деревянными оградками. Их теперь очередь стать через несколько лет безымянными.
      Дальше за ними оградки металлические, памятники из камня, а кресты витые, металлические или деревянные, крытые лаком.
      По всему видно, что жить кладбищу, как и селу, расположенному в двух километрах, может быть несколько лет. Вымрет село – умрёт и кладбище.
      В селе ещё двадцать лет назад проживало свыше семисот человек. Для детишек построили новую двухэтажную кирпичную школу, для молодёжи клуб и спорткомплекс. А что теперь? Школу закрыли. Учиться некому. В ней сейчас все сельские власти  и прочие управительные органы располагаются,а также магазины, медпункт, библиотека. Только почта пока отдельно. Спорткомплекс пришёл в негодность и разрушился. Сельский клуб смотрит на нас пустыми глазницами вырванных окон и удивляется – как же произошло всё это?
      Сейчас в селе наберётся едва ли семьдесят жителей. В основном пенсионеры, по большей части, преклонного возраста, которым выехать на постоянное место жительства некуда.
      Леспромхоз давно закончил своё существование, а колхоз и того раньше. Всей работы – частная лесопилка, где трудится четыре человека, да лес для неё заготавливают ещё пять.
      Дорога от райцентра до села сорок километров по бетонным плитам. С каждым годом разрушается она всё больше, а плиты воруют. Разрушится дорога – оборвётся пуповина жизни.

      Старое кладбище. Последнее пристанище местных жителей. Сколько здесь покоится? Наверное, несколько тысяч. Могилы сорока-пятидесяти летней давности с трудом угадываются. Но и свежих могил много.
      Вместе с сёстрами жены мы пришли навестить их родителей. Тёща как бы затаила улыбку на фарфоровой фотографии. Весёлая была женщина, домовитая и трудолюбивая. Жаль, ушла из жизни рано, в шестьдесят четыре года. Вполне могла бы пожить ещё. Тесть без неё прожил один четырнадцать лет. Сватались к небу бабки и даже помоложе женщины. Всем отказал.  Для него жена выше всех была. Одна и единственная.
      Тесть грустно смотрит на нас с фотографии. Словно говорит взглядом: «Молодцы, не забыли! Приехали навестить! Спасибо вам за память».
      Прожил он непростую, нелёгкую жизнь. Неполные семь классов образования, с четырнадцати лет при деле. Слыл местным Кулибиным. Работал механиком и в колхозе, и в леспромхозе. Чинил старые машины и агрегаты, запускал новые. Года не проходило, чтобы о нем в районной, а то и в областной газете не напечатали благодарственный очерк. Почётными грамотами можно было бы стену в доме оклеить вместо обоев.
      До последнего дня работал. Ушёл скоропостижно. Царство ему небесное.
      Сначала они жили в Берёзовке. Потом уже, позднее, перебрались в село, в Мологу.  Лет за десять до конца Советской Власти. Одновременно почти с другими жителями деревни переезжали.
      Вот и на кладбище лежат берёзовские будто бы улицей, в один ряд. Почти все родственники, сваты, кумовья, крёстные. Тесть среди них – долгожитель. Семьдесят пять лет прожил. Остальные гораздо раньше сюда переселились.
      Открыл улицу дядя Коля Дербин – муж тётки жены. Пятидесяти не было – бык забодал. Не успел за усмиряющее кольцо в носу быка схватить. Как результат – пропорол бык рогами грудную клетку. Племенной, дури в нём восемь центнеров.
      Рядом дядя Миша, друг тестя. Они с тестем овраг, по которому ручеёк к речке спешил, перегородили плотиной. Большой пруд образовался. Зарыбили. Вся Берёзовка рыбу удить  ходила. Заболел неожиданно и тяжело. Вылечить не смогли.  Ушёл около шестидесяти.
      Брат тестя перевернулся на тракторе.  А сколько ещё мужиков покинули земную юдоль по глупости? Зайцевы, Кураковы, Ашихмины. И всё больше по пьянке: кто-то замёрз в лесу, кто утонул на рыбалке, с кем-то  - несчастный случай.
      Разные могилы на кладбище. Вот скромный памятник из мраморной крошки. Красная звёздочка рядом с фотографией. Упокоен здесь Ваня Жёлобов. Погиб в Афганистане в восемьдесят втором году. На фотографии в десантном берете, на груди, на кителе медаль «За боевые заслуги», тельняшка в разрезе виднеется. Двух месяцев не дожил до дембеля.
      Прикрывал с товарищами отход десантной роты. Сгорели в боевой машине десанта после попадания в неё из гранатомёта. Привезли в цинке, и, конечно же, не открывали. Матери вручили орден Красной звезды. После короткой речи представителя военкомата подняли в воздух прощальным салютом местное вороньё. Мать упала на свежий песок могилы, забилась в истерике; рвала на себе одежду и на голове волосы. Ещё бы – последнего ребёнка смерть забрала. За год перед этим дочка от ангины скоропостижно скончалась.
      Так и лежат на кладбище рядом брат и сестра. Только берёзка в головах памятников разделяет могилы.
      Ваня на селе первым красавцем  считался. Высокий, стройный, сильный. Успел год в леспромхозе на трелёвщике отработать. Невеста, Елена, под стать ему, тоже красавица. Хотели свадьбу до армии справить, но Ваня сказал – вдруг, что на службе случится, зачем девушке жизнь портить. Сглазил сам себя.
      У Елены жизнь не сложилась. Уезжала в областной центр, жила там несколько лет, но не принял её город. Под откос судьба укатилась. Вернулась в село и стала спиваться постепенно. Отравилась спиртом по пьяному делу.
      Могила её в стороне немного. Заросла мхом и брусникой, а крест подгнил и завалился. Родители дочку ненадолго пережили. Вот и некому ухаживать за могилой. А детей у неё не получилось – оборвалась ниточка жизни.

      Чуть в глубине погоста могила бывшего председателя колхоза  Котильникова. Жизнь у него тоже по нисходящей неслась.
      В молодости первый секретарь райкома ВЛКСМ местного района. Можно предположить, уже и к партийной аппаратной работе приглядывался. Не взошёл.
      Из областного центра с проверкой партийный чиновник нагрянул. Как водится, организовали местные начальники баню с выпивкой. Чем ещё развлечь гостя в глухомани? Решили – охотой. На медведя.
      За окном февраль. Спят мишки. Шатуны и те угомонились. Но, дело принципа. Повезли на охоту. Кое-как добыли зайчишку. И чем не повод отметить? Снова баня и водка. Аппаратчик после парилки, разгорячённый, по нужде вышел. И неудачно. Поскользнулся и упал  в сугроб. Вспомнили о нём часа через два. Да поздно. Тридцатиградусный мороз свершил своё чёрное дело.
      Котильников у местного аппарата на подхвате был, а, значит, за всё ответственный. Не уследил, не сберёг важного гостя. Областное начальство сначала посадить грозилось, за халатность, но позднее чуть смягчилось.  Приказало упечь в такую дыру, чтобы до конца жизни не вылез.
      Нашли дыру. Назначили на колхоз, в котором все председатели последние десять лет с приставкой И.О. работали. Больше года мало кто удерживался.
      А тут – ссылка. Не на год, надо полагать, лет на десять. Карт-бланш, так сказать. На исправлении отсталый колхоз вытягивать. Не сбежишь просто так.
      Загрустил  Котильников, но никуда не денешься. Дела принимать нужно. В колхозе всего сто работников, несколько бригад по деревням, казна пуста, и долги миллионные висят. Как говорится – всё украдено до вас.
      Руководить даже небольшим колхозом, это вам не руками водить, не лозунги с трибуны выкрикивать. Закатился колхоз в такую пропасть, что прежняя долговая яма против неё даже бугорком показалась. Из ста человек половина разбежалась. Молодёжь в основном. Остались одни пьяницы и пенсионеры. Сняли Котильникова через пять лет.
      Ушёл в школу учителем. Там бы и дослужился до пенсии. Но судьба-злодейка всего год не дала ему дожить до славной пенсионной даты.
      Отмечали день рождения будущего юбиляра Котильникова, на шестидесятый ему перевалило. Водки, сами знаете, сколько бы ни было, а бежать всё равно придётся. В данном случае – ехать до магазина. Сосед-водитель был в хлам, потому будущий юбиляр вызвался поехать с ним сам. На первом повороте машина перевернулась и улетела в овраг. Водителю -  царапины, пассажир насмерть.

      Могила следующего и последнего достойного председателя Ведерникова неподалёку. Славный и порядочный был человек. Многие его уважали, а тесть – особенно.
      Сгорел на работе. Не в переносном смысле, что иногда вызывает ухмылку, а в самом прямом.
      Из небольшой цистерны неизвестный ночью слил бензин. Председатель самолично открыл верхнюю крышку, чтобы проверить, сколько его осталось. Пары бензина вырвались наружу, а кто-то из стоявших рядом бросил окурок.  Как результат – живой факел, девяносто процентов ожогов кожи тела, нечеловеческий, устрашающий крик  и почти мгновенная смерть от болевого шока на глазах у колхозников. Кто бросил окурок – не сознался, а определить так и не смогли.
      Говорят, не место украшает человека, а человек  место. Сказано это аккурат про Ведерникова. Работал главным механиком в районном колхозе. Предложили взять самый отсталый колхоз – согласился. Кто теперь знает – дар у него оказался особый, или хозяин в нём всегда существовал, но за три года колхоз из отстающих вытянул.
      Местность  северная. На урожаи зерновых рассчитывать не приходилось, да и площади под них минимальные. Оставались лес и животноводство.
      Начинал с малого. Колхоз раньше при леспромхозе подсобным хозяйством состоял, связи остались. Собрал по бригадам лесхоза неисправную и списанную технику. Отремонтировали, что смогли и в лес. Лесные угодья у колхоза в десять раз больше, чем пахотные и сенокосные. Лесу много, в том числе и строевого.
      Договорился с армянскими сезонниками, на Плотбище помог организовать пилораму, и помчались в южные края вагоны с доской, брусом и прочими деревянными изделиями, что на югах в дефиците. Оттуда на счёт колхоза живые деньги пошли, и очень немалые. А в дополнение, как бы сейчас сказали, лесному бизнесу обратно вагоны не пустыми возвращались, а с овощами, фруктами и кормовым зерном, чего на югах в избытке.
      Появились деньги, начали строить телятник на двести голов, ну и коровник тоже подняли из разрухи, отремонтировали и провели полную механизацию труда. Строили шабашники. Но не те, кому сляпать абы как, а представители из Закарпатья, у которых интерес заработать за лето хорошие деньги конкретный был. Качество работ проверял сам председатель. Быстро и хорошо построили, оборудовали поилками и кормушками по последнему слову техники. Лучший комплекс в области – так газеты писали.
      По третьему-четвёртому году столько молока производили, что в остальных четырёх колхозах района в сумме меньше получалось. В другом беда. Молока много, да колхоз от райцентра, от железной дороги далеко, больше сорока километров по плитам. Молоко туда возить на переработку не выгодно, расходы большие.
      Пришлось свой цех переработки организовывать. Перевоплощать на месте молоко в сметану, масло, творог. А обратом поить подрастающее поколение телят.
      Нужно заметить, что и поголовье подбирали не наобум. Коров и быков заморских не выписывали, а брали Вологодских, но лучших, к тому же к местному климату привычных. Полеводов на животноводство перестроили. От зерновых почти отказались, коль не растут толком.  Зато засадили поля картофелем, турнепсом, кормовой свеклой и высокоурожайными травами.
      И кадровую политику Ведерников развернул весьма умело. Приглашал только знающих специалистов: агронома, ветеринаров, зоотехников, механиков. Честно сказать, зарплаты в колхозе пониже леспромхозовских были, зато в конце года большие премии и натуральный продукт для подсобного хозяйства. Потянулись люди в колхоз, в первую очередь те, кто хотел и мог работать.
      Лет семь-восемь было счастье и почти изобилие. Да, вот, несчастье накрыло. Погиб председатель, не нашлось достойной замены. Далее колхоз снова по нисходящей пошёл. Пришлые управители авторитетом не пользовались, а местные всё больше рвачами оказались – о собственном кошеле думали. Быстро опустили хозяйство, а тут и время советское кончилось.

      Прошли мы мимо могилы местного «олигарха». Так его местные жители окрестили. Памятник у него чёрного камня. На портрете молодой длинноволосый парень, под хиппи семидесятых годов. Почти красавец.
      Я его совсем другим помню. Облезлый мужичок со спитым лицом. Гонор у него ко всем местный образовался, как же, почти всё население в середине девяностых в долгах держал. А чуть человек незнакомый, да при деньгах, лицо тут же подобострастным сделается, улыбочка услужливая.
      У него особая история. Сначала за антисоциальное поведение (тунеядство) из областного города выселили в отдалённый райцентр, а чуть позднее за пьянство и аморалки и из него в Мологу переселили вместе с другими бичами (бич – бывший интеллигентный человек).
      Попелухо до середины восьмидесятых среди прочих бичей ничем  не выделялся. Обычный запойный пьяница, нигде толком не работавший.
      С началом перестройки пришло его время. Водку в селе продавать перестали, а спиртов разных тогда ещё не было. Наступило время самогонщиков. Незаконченное высшее пришло Попелуху на помощь. Соорудил надёжный самогонный аппарат, организовал тару под приготовление браги, и дело пошло. За год выбился в местные кулачки. Нужно признать – самогон делал хороший и продавал чуть дешевле (хорошо помнил политэкономию и товарно- денежные отношения), потому быстро победил основных конкурентов. При этом и сам стал заметно реже обращаться к Бахусу.
      Когда социализм рухнул, а заодно и колхоз вместе с ним, для Попелуха наступили самые славные денёчки. Расправил чёртовы крылышки. Купил в леспромхозовском посёлке  здание столовой, преобразовав её в магазин. Первое время арендовал, а потом и выкупил большие грузовые машины «Уралы». Переоборудовал для перевозки грузов и стал гонять их в областной центр, а затем и в Москву, за товаром.
      С появлением дешёвых спиртов самогон варить перестал, зато начал бодяжить водку из спирта и продавать недёшево, так как стал, своего рода, монополистом.
      В девяностые зарплаты выплачивать стало некому. Пенсии месяцами задерживали. И тут Попелухо не растерялся. Ссужал продукты и товары в долг под проценты. Почти всё село поработил.
      Накопил денег. Сынам купил трёхкомнатные квартиры в областном центре, для себя в райцентре построил новый дом и серьёзно подумывал туда перебраться, чтобы расширять бизнес.
      Но в райцентре не получилось. Там свои молодые и зубастые волки оказались, к тому же местную власть прикормившие. Вроде бы и случайно спалили вновь построенный магазин и незамысловато предложили вернуться в свою вотчину.
      Двухтысячные оказались похуже. Начались отток и вымирание жителей в селе. Число покупателей резко сократилось. По этой ли причине, или ещё от чего, но изъел себя «олигарх». Рак печени. Никакие деньги, ни в областном центре, ни в Москве, не помогли остановить процесс. Через полгода отдал Богу душу, а через небольшое время и жена отошла следом.
      Сыны переругались из-за наследства, в распыл поставленный бизнес пустили. Всё пошло прахом. Не с добрыми помыслами начиналось дело, разгромом и закончилось.

      Недалеко от «олигарха» ещё один негодяй нашёл своё последнее пристанище. Могила заросла брусникой, палка с фанерной табличкой покосилась. На её выцветшем тёмном фоне едва различимы имя и фамилия – Симкин Геннадий.
      Мать его, будучи шестнадцатилетней девушкой, была изнасилована бывшим зеком и так запугана, что созналась родителям в свершённом над ней надругательстве только тогда, когда уж беременность стала очевидной. Родила мальчика, назвали Геной.
      Вроде и в нормальной семье воспитывался, в любви бабушки и дедушки, да гены не те были вложены. Волчонком рос, зверем вырос.
      С малолетства обижал сверстников, к тому же ещё и с издёвкой, с унижением, словно мстил всему сельскому сообществу. В седьмом классе подстерёг зимним вечером учительницу физики и избил её оглоблей только за то, что двойку ему поставила и принялась в классе увещевать за плохую учёбу.
      Повезло учительнице. Сосед случайно нашёл в сугробе без сознания. За этот проступок определили парня в колонию для несовершеннолетних, что в конечном итоге видимо и сформировало в нём негодяя.
      Вернулся через четыре года, но недолго гулял на свободе. Через месяц ограбил и избил соседа, а ещё ножиком слегка порезал. И снова четыре года, уже взрослой колонии, со строгим режимом.
      После колонии обосновался у матери. Дед с бабкой к тому времени умерли, оставив большой ухоженный дом и солидное хозяйство.
      Мать, молодая ещё, красивая женщина  жила в гражданском браке с приезжим леспромхозовским рабочим. Сожителю пришлось срочно уехать в другой район, а собственную мать Геннадий превратил в наложницу, заставляя исполнять все свои прихоти. За два года она превратилась из симпатичной женщины в седую старуху с трясущимися руками, жёлто-синим лицом от постоянных побоев. Как он выражался – воспитательных мер.
      Юными школьницами подонок тоже не брезговал. Подстерегал, подлавливал, запугивал и насиловал. К этому времени уже и участкового в селе не было. Вся правоохранительная власть переместилась в райцентр за сорок километров. К тому же запуганные девочки заявление написать наотрез отказывались.
      Местные жители сами свершили акт возмездия. Кто? До сих пор неизвестно. Мало ли в селе опытных охотников осталось?
      Ушёл Геннадий по зимнику вроде бы на охоту и заблудился. Нашли только следующей весной, случайно, в лесу, в тридцати километрах. Труп объели животные до косточек, но вот с жёсткой брезентовой рукавицей они не справились. По наколке «Не забуду мать родную» на сохранившейся кисти руки и определили погибшего.
      Захоронили останки на кладбище за счёт государства, так как мать хоронить мерзавца категорически отказалась.

      Почти на выходе с кладбища, под двумя берёзками, могила ещё одного жителя села. На памятнике тёмно-серого камня изображён в полу фас улыбающийся Василий Шевчук. Всего пятьдесят пять годков отмерила ему жизнь. Вот и смерть, полагают, зашла за ним случайно.
      Заболел ангиной, горло стало закладывать. Повезли в больницу в районный центр, там хирурга-специалиста не оказалось. Доставили в другой, более крупный, райцентр. Оставили в приёмном покое дожидаться врача.
      Врач или забыл, или не счёл нужным проверить больного. Погиб Василий от асфиксии, попросту потерял сознание и задохнулся от отёка горла. Думается, не от асфиксии умер, от людского равнодушия.
      Возмущённые жители села в прокуратуру написали, пожаловались. Бес толку. Врачу лишь строгий выговор объявили.
      Самого замечательного человека село потеряло. Доброго, отзывчивого, надёжного. Он здесь за шерифа был. Председатель сельсовета.
      Учился в одном классе с младшей сестрой жены. Отслужил в армии, окончил лесохозяйственный техникум. Женился. В леспромхозе, пока тот был жив, работал начальником участка. В лихие времена единственным заступником местных жителей, особенно пенсионеров, оказался. Помогал и с дровами, и  с транспортом, случалось, самолично  доставлял заболевших в районную больницу. А сам погиб от людского равнодушия. Насмешка судьбы вышла?
      Дочери в областном центре живут, замужем. Вдова одна в большом доме горе мыкает. А Василий лежит под берёзками в могиле. Дунет ветерок, заскрипят берёзки, застонут о несправедливой доле покойного. Мир его праху.

      Старое кладбище. Последнее пристанище героев и негодяев, работяг и пьяниц, а в большинстве своём, обычных тружеников советской, а теперь русской действительности.