Затмение

Холодно.
Небо бездонное свежестью дышит,  речушка в ледяных берегах  ворчит течением  на стрежне.
Лес по береговине  чернотой к горизонту  в редком покрове  белом.
А на взгорке с  одинокой  сосны  снегирь краснобокий   тоскливую песню выводит.

Вдруг, потемнел небосвод.
  В опально-белом свечении призрачный силуэт ореолом вокруг черного солнца.
Оборотился  он  короной и тут же в полумесяц узкий: блеснул бусинами, померк и ослепил   бриллиантом  во  вселенском кольце .
Ресницы мои тяжелы в инее, свет белый застят.
Теперь  и дрожь унялась, и вроде тепло, и солнце яркостью не слепит.
И до того мил  окрест, как всю жизнь и провел здесь.


-Стёпа, Стёпочка, выпей водочки! – Варюха улыбается, фужер к губам моим и по щеке пальцами шелковыми нежно. А я, как  зельем  одурманенный.
- Не пью,  Варя, знаешь же.
- И-эх, Степа, не вседенно, только в день рождения. Да когда жена далече, - и  пьяно глазами бриллиантово   завлекает. На  шее бисером влага искрится и  к  ключицам чУдным, и ниже…   И бессилен я противиться и, так, одним глотком на выдохе. Знаю, умирать  завтра буду от дозы эдакой, зато,  нынче,  благоуханием прелестницы  напитаюсь.

Три месяца в омуте головокружительном,  в  ярких  ощущениях  из молодости. Вот, так  незвано,  забытое  и воротилось.  В годах     нынешних утратился возраст, а с тем и семья и совесть... Вспыхнуло чувство  у   дурня  старого  и предал всех. Чужой теперь, близким своим.
Но счастлив несказанно,   блажен в страсти открывшейся. Ни смешливых взглядов сослуживцев, ни угрюмости восьмидесятилетнего отца  не замечаю. 
А жена,  будто мать  мне: «здравствуй, спасибо, спокойной ночи…»

Недавно  главный  вызвал. В кабинете   девушка .
- Дарю,-  на красавицу указывает, - вот, тебе  операционная сестра. Забирай и не брюзжи теперь.

Наши  барышни - операционные сестры, с сельскими заботами и дважды забальзаковским возрастом, давно утратили операционную прыть и желание работать в напряженных условиях.
  И, вот, настоящий подарок. Я готов был расцеловать красавицу и нести на руках  в стерильные  чертоги  операционной.
 Смуглая,  кареглазая чаровница холодным взглядом  умерила мой пыл. Я покраснел, закашлялся, протянул ей халат и, заикаясь, предложил следовать за мной.
 Каблучки её туфелек звонко цокали  и казалось,  за моей спиной нарядные сани в предновогодним уборе звенят  празднично бубенцами. 
Гордый взгляд вороной, подрагивающие ноздри и грациозные движение великолепных ног. Хотелось оглянуться и избавиться от несуразного видения, так неожиданно навеянного присутствием кареокой прелестницы.
В сиюминутном  знакомстве   никак не мог определиться, чем был доволен более: очаровательной  брюнеткой, или   возможностью,  наконец-то,  работать без уговоров и увещеваний брюзжащих пенсионерок.
Открыл дверь ординаторской перед девушкой  и …  вновь растерялся:  я,  не знал  имени новой сотрудницы.
Она же, ловко опередив меня, улыбнулась  и  объявила: «Варя, операционная сестра. Работала в Веденске, в клинике Райзмана.»
У молодых  коллег лица застыли  в удивлении:  от красоты ли  дивной, иль  от  престижного места её  работы, откуда в глушь нашу  и санитарки не заезживали.
Анестезиолог Стас вскочил кочетом, придвинул кресло,  руку девушке протянул.
Рогов чайник ухватил, сунул его, не глядя  в раковину и, не включая воды, нагло,  зеленоглазо  раздевал девицу,  не стесняясь.
Влад суетливо скреб по конфетной коробке ногтями и безотрывно пожирал прелестницу похотливым взглядом. Ухватился-таки   зубами, содрал  упаковку.
 Старшая сестра Томка, брезгливо  глянула на сдуревших мужиков и, как положено  обиженной даме, гордо покинула сборище очумевших ловеласов. Здесь, и я почувствовал себя лишним.
Но оставить собрание не посмел: как-никак – зав. отделением.

Варвара присела на краешек кресла и серьезно заявила: «Господа доктора, я могу предположить ваше дальнейшее поведение и сразу хочу предупредить: давайте без любвиобильностей, страстных вздохов и любезных  пустословий.  Не обижайтесь, но среди вас я не вижу объекта, с кем в удовольствии  смогла бы разделить  жесткую больничную кушетку».

Рогов крутил закрытый кран в обратную сторону с глазами пса, не отведавшего сахару,  Стас замер с протянутой рукой, а Влад жевал губами целофановую обертку.

- Идемте, Степан Ильич, ознакомьте меня с клиникой, - Варвара уже стояла в дверях.

« Круто,- подумалось мне. Девушка, видимо,  жива  воспоминаниями прежнего лечебного учреждения, «оговорив» нашу богадельню «клиникой», или же насмехается  над нравами заштатной районной больницы и её персоналом? Ну, ничего, со временем, если не сбежит, отвыкнет.»

Она оказалась профессионалом. Незанудливая, работоспособная в любое время.  Мне и не припомнить из долгих лет работы, такой слаженности и взаимопонимания.
После третьей совместной операции, я перестал называть нужный мне инструментарий. Она подавала  его тут же, по ходу моих движений  над операционным полем и была прекрасным ассистентом в отсутствии коллег.
Нередко  заходила в ординаторскую, выкуривала сигарету  за чашкой чая и, поболтав  ни о чем, уходила в операционный блок, где стала негласной хозяйкой.
 Наши «операционные» старушки то и дело бегали ко мне, или к главному жаловаться на «беспредел» «пришлой», и пугали администрацию своим увольнением.
 Главный, наконец, не выдержал и согласился  дамам подписать заявления, которых  вдруг и не дождался.
Бабки ворчали недовольно, но желание увольняться пропало так же неожиданно, как и появление их молодой притеснительницы. А она с удовольствием брала ночные дежурства, из которых старушкам и не оставалось почти ничего, что и успокоило последних вскоре.

Предновогодние больничные   хлопоты всегда в радость, здесь  каждый знал свои  обязанности  и в назначенный день  народ  «гудел» за праздничным столом, собранным с «дома по нитке».
Рубиновые,  кадочного посола помидоры, лишь от прикосновения губ взрывались во рту  щиплющим ароматом.
Снежно-белые листы квашеной капусты, с вкраплениями ярких морковных хлопьев,  забавно поскрипывали на зубах, а «тугие» пупырошные  огурцы, на глаз не отличимые от свежих, с солёной кислинкой хрустели июльской прохладой. 
Ярко-красные арбузы, моченые яблоки, пёстрые салаты.
 В цветастых тарелках благоухало копченое, в перламутровым отблеске сало.
 С  той же коптильни, шоколадного цвета утки и громадные  индюшачьи крылья,  сравнимые со свежесваренными окорочками деревенских бройлеров, зелено укутанных свежим укропом с домашних подоконников.
И, конечно,  же рыба!
 Жирные язи, чуть подвяленная щука, полупрозрачный янтарный  балык  из сомятины.

А уж каких напитков можно было испробовать за этим столом!   
  Однако,  не каждый отваживался похвастать своим «варевом».
С тройным, прозрачным  «выгоном» Марь Ваннны, санитарки оперблока, настоянным на дубовой коре, иль семитравках, могли соперничать лишь «ликеры» главбухши  Наин Бариссны.
Прозрачный, светло-солнечный напиток, розлитый в невесть откуда взятые фигуристые бутылки, сиял золотом  в переливах елочной гирлянды.
А другой, ярко-оранжевый эликсир, напоминал «старикам» редкие в их времена мандарины.
                Как всегда, первым горячим блюдом, в невеликом казане, посередь стола, ароматила «царь» уха.
 Готовилась она непременно завхозом Тихонычем, и не было в селе другого рыбака, так отменно стряпавшего это чудо. Ни-че-го, кроме только что пойманной благородной  разносортной  рыбы, сваренной вторым и третьим  забросом, в уже готовую  юшку вслед первой партии. Никому неведомые приправы и  лук!  Вот, и весь секрет.

К окончанию застолья, веселые и не пьяные коллеги, дружно доедали  нежнейший холодец из остывшей ухи, а были и те, кому чуда сего и не доставалось.
Недовольные, начинали бузить, отказываясь от протянутого стакана и дружно требовать от Тихоныча повтора.
Тогда, неведомо откуда, появлялся тазик с отваренной рыбой, покрытой  подрагивающим нетронутым студнем.

Именно так прошел и нынешний предпраздничный вечер.
 Варвара не ощущала себя одинокой, а остроязыкие замужние девки, прознав о недавнем заявлении новенькой, принимали её не как соперницу. И даже не одергивали мужей, коим  удалось подержаться за Варькину талию в танце.
К полуночи «банкетный» зал наконец опустел. И мне, как непьющему «администратору», предстоял обход всех помещений.
Закончив, я зашел в ординаторскую.
 В зыбком свете настольной лампы, на диване, поджав стройные ноги,  сидела Варя.
В полумраке, еле заметное движение изящной стопы  продолжением великолепной голени, совсем неприкрытое бедро,  заворожили моё сознание.
Обнаженное женское тело, от профессии, или от пришедшего возраста,  давно не волновало меня. Я перестал замечать женскую прелесть и лишь иногда ощущал аромат вдруг  возникшего,  изысканного парфюма моих пациенток.
Тогда, редкие молекулы утраченных гормонов и непонятное, а порой неприятное чувство раздражали, и мне совсем  не хотелось  обследовать  источательницу  дорогого амбре.

Сейчас же, я не мог не смотреть на представление.
Девушка изящно опустила  ноги, поправила платье с высоким разрезом и приблизилась ко мне.
Волнующий аромат овладел моим сознанием.  Я ощутил никогда ранее неосязаемый запах, повергший меня в транс.
 Она лишь прикоснулась пальцами к моему плечу, и я в мгновение разложился на атомы,  ощутил чувства совершенно незнакомого человека, вселившегося в мое тело.
Лампа ярко вспыхнула, погасла  и мир обратился   сладострастием.
Я открыл глаза и ослеп на секунды в свете солнечных лучей.
 Из открытой форточки доносилось  веселое чирикание воробьев, шевелилась прозрачная штора перед заиндевелым стеклом. 
Старая кушетка скрипнула  подо мной и подвернула ногу. Неуклюжая, прошловековая мягкая козетка, обиженно развалилась на полу и верно,  захотела пожаловаться.
Я ничего не помнил, кроме прикосновения чудных девичьих  пальцев и был уверен в том совершенно, как в сновидении.

Позднее морозное утро освежило. 
Я спешил к дому, где вот-вот должна  появиться командированная в город  жена, да и упал второпях на скользкой дорожке. И тут же, в лицо мне уткнулась  белобрысая морда дворняги. Голубые глаза альбиноса  заглядывали  в мои  и  безмолвно  спрашивали, или хотели сказать чего.
- Пш-шёл, - взмахом руки, я отогнал  собаку.
Пес тряхнул головой, отскочил в сторону , затем вновь приблизился и  проводил до двери моего подъезда.

Утром следующего дня, слегка опухшие от предновогодних ожиданий коллеги, вспоминая прошедшее застолье, делились сомнениями о выпитом  накануне спиртном.
Кто-то утверждал, мол, осталось немало, а кто предлагал сбегать в магазин.
 Других напитков   не желали, но  лишь до прихода Вари.
Она вошла без стука, молча поставила флакон спирта на стол и, закурив сигарету, пожелала угоститься чаем.
Мужики одновременно соскочили с насестов, закудахтали, раздвигая стол, загремели стаканами. Невесть откуда появилось сало, хлеб…
Ординаторская заполнилась терпким чайным благоуханием. Каждый вдох казался наивкуснейшим глотком  с  легкой оскоминой  ожидаемой крепости  напитка.
Варя пригубила чашку и наши взгляды встретились.
Никаких эмоций,  намеков в кареоком взоре.  Мне казалось, сквозь тончайший фарфор я видел чуть трепещущие крылья носа, и эти знакомые движения ароматных губ…
Отчего же мне   известны эти движения и аромат?
Я  вспомнил кушетку, где  проспал ни один год,  никогда её не раскладывая.
Глаза красавицы прикрылись на мгновение чёрноресничным  атласом  век и, открывшись, обожгли меня явью.

Сегодня тридцать первое.  Я давно брал ночные дежурства  в новогоднюю ночь, рассуждая    о совсем неприятной встрече каждого, теперь  все более старого для меня, нового  года.
Нынче  же, ощущал его  совершенно иначе.
 Два дня назад я родился заново и теперь мог отсчитывать свои лета  именно от этого  Нового Года, помолодев на пятьдесят шесть лет!