Великий и ужасный

Игривая пестрая красота осеннего леса завораживала, и в то же время будоражила воспоминаниями о школьных днях, брошенных в листве ранцах, смеющихся лицах и еще чем-то наивном и простом, что не поддается описанию словами, но сейчас этого очень не хватает. Петр Ильич неспешно пробирался по разноцветным сугробам, зачарованно разглядывая недолговечные наряды осенних деревьев. Как всегда в подобных случаях он жалел, что так и не научился толком рисовать: «сейчас бы вернуться домой и сразу за мольберт». К великому сожалению, в свои неполные пятьдесят лет Петр Ильич Гудвинков, не освоил ни одного из способов творческого самовыражения. И хотя мысли о том, что научиться рисовать или играть на гитаре никогда не поздно, не покидали его стремительно седеющую голову, до практической реализации дело никогда не доходило.
И сейчас, любуясь деревом, покрытым огненно-красной листвой, на фоне желтых соседей, Петр Ильич видел кружащуюся в чувственном танце Кармен, и перед его мысленным взором рождался шедевр живописи маслом, но перенести его на холст не было никакой возможности. Сокрушаясь своей художественной серостью, и превратностями судьбы, Гудвинков спустился по крутому склону к небольшой лесной речушке. Живописный водоем не вызвал у него творческих порывов, а поверг в недоумение, поскольку в этом месте его быть не могло.
Петр Ильич всегда считал себя знатоком Ленинградской области, и был уверен, что для него заблудиться в местных лесах не представляется возможным. Поддавшись очарованию осенней природы, он забрел довольно далеко, но, тем не менее, был уверен, что двигается в направлении трассы, на которой оставил свой старенький автомобиль.
Всю свою жизнь Гудвинков старательно избегал подобных сложных ситуаций. После окончания школы он поступил в военное училище, в основном для того, чтобы нравиться девушкам. К середине второго курса, тогда еще неказистый светловолосый юноша Петя убедился, что военной формы для успеха у противоположного пола недостаточно. Тогда в ход пошли гитара и стихосложение. К сожалению, своего инструмента у курсанта Гудвинкова не было, а рифмование требовало обширного словарного запаса, на полумеры в творчестве Петя был не согласен, в итоге оба начинания были отложены до лучших времен. Так и не достигнув желаемого, он окончил училище и продолжил службу в качестве лаборанта на той же кафедре, где защищал дипломную работу. Через год после выпуска лейтенант Гудвинков женился на девушке, которая обратила на него внимание, убедив себя и родных, что она та самая, и что это не девушки его игнорировали, а он ждал свою любовь.
Дальнейшую жизнь четы Гудвинковых можно уместить на одну страницу печатного текста: лаборант, старший лаборант, начальник лаборатории, заместитель начальника и, наконец, начальник кафедры. Пока однокашники Гудвинкова совершали подвиги, и рывки по карьерной лестнице, Петр Ильич тихо взобрался на свою персональную вершину, и расположился в относительном комфорте, полученной от государства, двухкомнатной квартиры с женой, котом и старенькой пятеркой под балконом. Единственным периодом, выбивающимся и монотонного течения его жизни, стало двухлетнее обучение в видовой академии. Несмотря на то, что академия находилась тут же, в родном городе, эти два года Петр Ильич считал наиболее сложными в своей карьере, наряду со временем, проведенным в училище в качестве курсанта, и очень любил вспоминать трудности и лишения академического периода.
Первые панические мысли начали проникать в голову Петра Ильича, пока он с неприязнью разглядывал неожиданное водное препятствие. Насколько далеко он отклонился от привычного маршрута, если не имеет ни малейшего понятия, что это за ручей? Может это просто поток дождевой воды? Гудвинков опасливо заглянул в мутную воду. Водоем оказался слишком глубоким для простого ручья, и, судя по стремительно проплывающим листьям, с довольно быстрым течением. О переправе не могло быть и речи, Петр Ильич тоскливо посмотрел по сторонам и зашагал вниз по течению.
Солнце миновало зенит, и затеяло игру в калейдоскоп из разноцветной листвы. Восхитительная игра света и листвы не оставила равнодушным даже незадачливого грибника, временно забыв о своих проблемах, Петр Ильич завороженно наблюдал световое представление. Он даже затеял спор с самим собой на тему, что могло бы лучше передать эту красоту: музыка или живопись.
Идиллия продолжалась до тех пор, пока Гудвенкову не пришло в голову, что чем красивее свет играет в листве, тем ниже опускается солнце, а, значит, близится ночь, а он заблудился в неизвестной части бескрайних лесов Ленинградской области. Краски поблекли, стало неуютно и даже немного страшно. Как всегда с запозданием, в голову пришла здравая мысль повернуть назад. Петр Ильич остановился.
Если пойти в обратном направлении прямо сейчас, и до наступления темноты найти то место, где он вышел к реке, то ему все равно не добраться до машины засветло. В то же время, если рискнуть и пойти вперед, то не исключено, что речка выйдет к дороге или какому-нибудь населенному пункту. Взвесив все за и против, Гудвинков двинулся дальше вдоль речки. Еще полчаса прошли в монотонном движении по течению реки. Петр Ильич провожал взглядом листья и мелкие ветки, которые обгоняли его, уносимые течением. В голове крутились беспокойные мысли, сомнения, переживания. Он начал думать о том, что нужно было идти назад, как только понял, что заблудился. А еще лучше оставаться на месте – тогда быстрее найдут. Вспомнились давно прочитанные статьи о людях, заблудившихся в этих лесах, слухи, ранее казавшиеся нелепыми, и страшилки из детства начали обретать материальную форму.
Солнце уже скрылось за деревьями, когда Петр Ильич разглядел в сумерках дерево упавшее поперек реки. Простояв перед покосившимся стволом несколько минут, Гудвинков так и не пришел ни к какому решению. Он плохо соображал в экстремальных условиях, а сложившаяся ситуация была далеко за пределами его восприятия. Петру Ильичу было свойственно расхожее заблуждение: нечто плохое может случиться, но не со мной. Исключительно по этой причине он так долго продержался, не впадая в панику. Но в лесу наступали ранние сумерки – опускающееся к горизонту солнце скрылось за деревьями, и логика беспощадно нашептывала, что другие грибники уже давно вернулись к машинам и автобусам, и шансы случайной встречи давно стремятся к нулю.
Руководствуясь скорее порывом изменить порядок своих действий, чем здравым смыслом, Петр Ильич ухватился за ближайшую ветку и полез на упавшее дерево. Перебравшись на противоположный берег, Петр Ильич собрался держать направление на заходящее солнце. Почему именно этот курс показался ему верным, Гудвинков точно не знал: в голове крутились бессвязные обрывки из научно-популярных фильмов о выживании. На половине пути Петр Ильич пожалел о своей затее, ствол оказался мокрым, кора обсыпалась, а ветки легко обламывались.
Глядя с двухметровой высоты на проплывающий внизу мусор, он вспомнил слова жены о том, что грибов полно на рынке, и выругался себе под нос. В этот момент под ногой рассыпалась очередная ветка, руки рефлекторно вцепились в ствол дерева, и Петр Ильич, крепко сжимая кусок прогнившей коры, полетел в холодную воду. Обломки коры, сорванные со ствола падали следом за ним, в сочетании с серым вечерним небом и тускнеющими красками осеннего леса, они образовали живописную композицию, на долю секунды Гудвинкову показалось, что все это происходит не с ним, в голове возникло неуместное сожаление об утраченной возможности стать художником.
От студеной воды перехватывало дыхание. Петр Ильич не мог похвастаться умением хорошо плавать – неспешный заплыв до буйков во время ежегодного отпуска был его максимальным достижением. Одежда быстро промокла и потяжелела. Паника мешала трезво мыслить и найти спасение. Короткий вдох воздуха вперемешку с грязной водой, погружение, гул, муть с пузырями, пальцы схватились за берег и сорвались – в руках остался комок грязи. Вдруг все стало безразлично, в пальцах появилось покалывание, холод исчез, стало тепло – темнота.
Мрак постепенно наполнился светом, словно кто-то капнул молока в крепкий чай. «Сейчас я, наверное, увижу пресловутый тоннель» - Гудвинков не чувствовал боли, не мог пошевелить ни одной мышцей, но голова работала на удивление ясно, и он в мельчайших подробностях помнил события последних часов вплоть до падения в холодную воду. Холода больше не ощущалось, и Петр Ильич пришел к выводу, что он умер. Не будучи человеком религиозным, Гудвинков был готов к любому исходу после смерти, лишь бы не было больно или страшно, сам он считал это признаком широты взглядов.
«Мертв… нет...»
Голос звучал со всех сторон. Казалось, сама бледная пелена вокруг него вибрирует, неловко воспроизводя слова. «Что за чертовщина?!» - Петр Ильич попытался посмотреть по сторонам, но ни одна мышца не подчинилась его порыву, - «Кто здесь?! Кто это сказал?! Что со мной?!» Голосовые связки не работали – Гудвинков буквально выкрикивал свои вопросы мысленно.
«Бояться… нет… Глаз… тело… пройти…»
Петр Ильич испугался, впервые с начала своих злоключений в лесу, он осознал, что никто и ничто не придет ему на помощь, в ситуацию не вмешается счастливая случайность – нечто плохое случилось, и, как ни странно, именно с ним. Всю жизнь он усердно избегал больших свершений, высоких целей и держался в стороне от всеобщего внимания – в некоторой степени это оберегало его и от больших неприятностей. Беды семьи Гудвенковых, как правило, сводились к бытовым неприятностям, мелким финансовым затруднениям и ссорам по мелочам. Создалась иллюзия, что собственная незначительность оберегает их от настоящих несчастий. Не признаваясь самому себе, Петр Ильич сознательно бежал от активной жизненной позиции, полагаясь на то, что «бережёного Бог бережет». Сейчас Гудвенков мысленно сжался, его разум стал похож на прячущуюся в панцирь черепаху – страх, жалость к себе, непонимание, как такое могло случиться и почему именно с ним, временно лишили его способности мыслить.
«Много говори… Хорошо говорю… Молчание не нужно…»
Заявил вездесущий голос. Эти слова вывели Гудвинкова из ступора, он решил оставить сомнения и предрассудки на будущее и действовать исходя из ситуации. Во всяком случае, ощутимого вреда ему пока никто не причинил, и странный голос, казалось, не представлял угрозы.
«Кто вы?»
«Интерфейс…»
Голос ограничился одним словом и умолк. Общение не складывалось, Петр Ильич предположил, что собеседнику разговор по какой-то причине дается с трудом: будто иностранец с разговорником. Последнее слово из инженерного лексикона заставило Гудвинкова оживиться, он словно оказался в своей лаборатории, среди уютно гудящих приборов. 
«Какой интерфейс, чего?»
Его тон невольно сменился с испуганного на деловой.
«Пока… Сложно… Управлять… То, что кажется…»
«В чем сложность? Как упростить?»
Из испуганного пленника, которым считал себя мгновение назад, Петр Ильич преобразился в инженера-теоретика, которым был всю жизнь. С машинами он умел находить общий язык лучше, чем с людьми. В том, что он имеет дело с машиной, Гудвинков почти не сомневался. Если это машина, то какой бы она не была сложной, ей можно управлять, и значит, есть шанс на спасение.
«Слова… нехватка… нужно много…»
«Ты не знаешь языка?»
«Верно… Примитивен… Обрабатывается…»
Петр Ильич забыл, что несколько минут назад утонул в реке – с ним говорила самообучающаяся машина, его кафедре такое даже не снилось. Либо он умер и это рай для инженеров, либо с ним произошло нечто еще более невероятное. В любом случае, такой восторг Гудвинков последний раз испытывал от игрушечного паровоза в возрасте десяти лет. Появись перед ним Архангел Михаил, Петр Ильич растерялся бы и нашелся, что сказать, но разумная машина – это собеседник, с которым он обязательно совладает.
«Как ускорить обработку?»
«Прямой… Доступен… Требуется авторизация…»
Тут Гудвинков сделал открытие, которое поразило его больше, чем все предшествующие ему события – эта машина брала информацию из его разума или мозга, он точно не знал, чем является в данный момент. На это указывала терминология, которой пользовался собеседник: не зная многих элементарных слов, он использовал технические термины. У него под рукой оказался не туристический разговорник, а технический словарь, в который превратился мозг Гудвинкова за годы преподавательской деятельности. Но что значит «прямой доступ», стоило выяснить прежде, чем двигаться дальше.
«Процедура опасна?»
«Никакой…Неполадки… Поврежден… Нет…»
«Как происходит авторизация?»
«Согласие… Доступ… Отключен… Обработка данных…»
Обычному обывателю этот набор слов показался бы бессмыслицей, но Петр Ильич работал в молодости с первыми ЭВМ. Общение с голосом напомнило ему работу с первыми в истории компьютерами. Похоже, от него требуется согласиться на некую процедуру, в ходе которой собеседник получит доступ к его разуму и извлечет из него необходимую для нормального общения информацию. Для этого нужно согласиться на эту манипуляцию, и постараться ни о чем не думать. Гудвинков чувствовал себя, как на защите кандидатской диссертации, перед запуском разработанного им устройства – заработает или нет, не включишь, не узнаешь.
«Думаю хуже не будет. Я согласен – полный доступ предоставлен».
Большое помещение похожее на пещеру с высокими сводами, ассоциировалось с домом – с ним связаны первые воспоминания и необъяснимое чувство похожее на ностальгию, только с примесью непоколебимой решимости вернуться. Вокруг существа с разумами двух видов: одни холодные и точные, как машины, которые они так хорошо умеют создавать, другие мудрые и терпеливые, способные любить даже своих бездушных соседей: безусловно и абсолютно.
Долгий путь полный опасностей. Буйство могучих стихий, за пределами обычного пространства-времени.
Первая остановка – пыльный кратер на спутнике планеты: наблюдение, сбор информации, планирование.
Вторая остановка – орбита: осторожное воздействие, первые признаки жизни, долгое ожидание, контроль, корректировка.
Третья остановка – дно океана: первые контакты посредством автономных модулей, инъекции информации, письменность.
Третья остановка – вершина горы: первые внушения, постепенное наращивание мощности Генератора, использование металлов в горной породе для усиления сигнала, расширение сферы воздействия.
Четвертая остановка, пятая, шестая, седьмая… Первые операторы… Тщеславие, алчность, жадность… Войны, войны, войны…
Калейдоскоп из незнакомых образов, проникая в разум, удивительным образом вызывал отклик, словно Гудвинков вспоминал давно забытые события, в которых участвовал лично. Обилие жестокости, насилия, ужаса, крови в этих воспоминаниях потрясло даже, воспитанного в циничном обществе двадцать первого века, Петра Ильича.
Нет конца человеческим страхам. Собака лает, когда ей страшно, любое животное, пугаясь, старается выглядеть больше, опаснее. Испуганный человек становится жестоким, циничным, замкнутым. В череде образов Гудвинков увидел все проявления страха: матери боятся за детей, влюбленные – друг за друга, слабые – сильных и сильные – слабых. Любой страх всегда выливается в жестокость. Но никто не боится так, как человек наделенный властью над другими. Чем больше власть, тем сильнее страх.
Несколько минут прошли в тишине. Петр Ильич начал волноваться. Из-за нарастающего беспокойства, становилось все труднее сдерживать мысли. Яркий свет, как лезвие прорезал полотно серой пелены, одновременно включились все органы чувств, и способность управлять телом. Слишком яркий свет: ничего не удавалось разглядеть кроме смазанных силуэтов и пятен, необычный запах: примесь озона, пахло чистотой и свежестью, во рту металлический привкус, мышцы затекли: хотелось потянуться, но что-то не давало пошевелиться.
- Не шевелись, телу нужно немного восстановиться. – От звука знакомого голоса у Гудвинкова перехватило дыхание. Он заблудился в глуши ленинградских лесов,  утонул в реке, попал толи в рай, то ли в ад, чтобы здесь его встретила собственная жена.
- Люда, что ты здесь делаешь? – Петр Ильич испугался собственного голоса, ослабленного и охрипшего. – Почему я не могу пошевелиться?
- Не волнуйся, твоя жена дома, где ей и положено быть. Я Интерфейс, образ женщины взят из твоей памяти, чтобы облегчить адаптацию.
Гудвинков засопел и попытался освободиться. У него появились первые признаки приступа паники: сердце бешено колотилось, на лбу выступил пот, по телу прошла мелкая дрожь. Это уже слишком! В какой-то момент было даже интересно, но сейчас он смотрел на свою жену, точнее на нечто в образе его жены. Получается, ему можно показать, что угодно и он не сможет отличить обман от реальности. Он хотел обратно в ледяную воду, в промозглый ленинградский лес, куда угодно, лучше тьма, голод, холод и дикие звери, чем такое!
- Пожалуйста, успокойся. Твое тело обездвижено потому, что ему нужен отдых. Если прикажешь, фиксаторы будут убраны, но помни, что этим ты можешь навредить сам себе.
Готовый броситься в водопад паники, разум Гудвинкова в последний момент ухватился за одно единственное слово, повиснув на самом краю безумия.
- Прикажу? То есть, я могу приказать тебе? Я не пленник?
- Разумеется, нет. Разве ты не знаешь? Информация загрузилась в твой мозг во время обмена. Очевидно, не все связи восстановились после переохлаждения. Нужно немного подождать.
- Хорошо, я подожду, - Петр Ильич не мог пошевелить даже пальцем, поэтому постарался придать строгость своему взгляду, - Но на своих ногах. Освободи меня.
Ноги подкашивались, голова кружилась, а желудок попытался освободиться от своего содержимого, как только туловище приняло вертикальное положение. Гудвинков ничего не ел с самого утра, поэтому рвота превратилась в мучительный кашель. На трясущихся ногах, зябко кутаясь в покрывало, Петр Ильич отчаянно храбрился и старался выглядеть уверенным – ему казалось, что малейшей ошибки достаточно, чтобы загадочный Интерфейс вышел из подчинения. Этот страх частично вызванный приступам паники, и отчасти основанный на объективном опыте работы с капризными компьютерными системами, придавал ему сил.
- Ты можешь выглядеть по-другому? Как угодно, только не так…
- Я могу принять любую форму, в каком образе тебе будет комфортно взаимодействовать?
Перебрав в уме пару десятков знакомых, кумиров и знаменитостей, Гудвенков не смог определиться, вместо этого его начало разбирать любопытство. У любого, даже самого невероятного устройства должен быть создатель. Во время мысленного контакта с Интерфейсом, Петру Ильичу передались смутные воспоминания о двух видах разумных существ, которые ассоциировались у машины с родителями, но эти образы напоминали ускользающий сон.
- Можешь принять форму своего создателя, мне хочется вступить в контакт с инопланетной формой жизни.
Лицо Интерфейса стало задумчивым:
- Мне понятно твое любопытство. Меня создали в мире, где совместно существует два вида: один материальный и прагматичный, для людей они являются стереотипом пришельца…
- Зеленые человечки?
- Их кожа темно-фиолетовая, но, думаю, ты говоришь именно про них, а вторые знакомы человечеству в гораздо меньшей степени.
- И кто же эти вторые? – Перт Ильич с любопытством заглянул в лицо «жены». Он уже настолько освоился, что его перестала смущать форма, принятая Интерфейсом, но он все же собирался заставить собеседника сменить ее, уже ради любопытства.
Интерфейс на несколько секунд замолчал.
- Это будет сложно объяснить, чтобы ты правильно понял. Оба вида, населяющих Нибиру, принадлежат к одной расе – Дим Мер. Как мужчины и женщины в человеческой расе, Димммер состоят из двух видов: Ануннаки, они же ваши зеленые человечки и Нефилимы, которые практически неизвестны людям.
Белоснежный пол похожий на камень, пружинил под ногами, как мягкий каучук и едва ощутимо вибрировал. Сопровождаемый Интрефейсом, Петр Ильич прошел по широкому коридору и оказался в просторном куполообразном помещении круглой формы. Гудвинков повернул голову, чтобы задать очередной вопрос и невольно отшатнулся.
- Прости, я не собирался тебя пугать, - голос Интерфейса опять звучал к голове, словно исходя отовсюду. – Дим Мер телепаты, голосовые связки у них давно атрофировались. Тебе комфортно так общаться?
Утвердительно кивнув, Петр Ильич отступил на несколько шагов, чтобы как следует разглядеть новый облик собеседника.  Существо, около двух с половиной метров ростом, состояло из голубоватой дымки с белыми разводами, которые перемещались по телу, образуя потоки и завихрения. Тонкие руки венчали длинные пальцы. Ноги напоминали человеческие. Никакой одежды Гудвинков не обнаружил, равно как и половых признаков.
- Потрясающе, - выдавил из себя Петр Ильич, высоко задрав голову
Пришелец оказался почти вдвое выше его. Наиболее поражало тело существа – словно в пространстве образовался трафарет в форме человеческого тела, и сквозь него виднелось темное вечернее небо, с быстро бегущими по нему облаками. Казалось, что если протянуть руку, то она пройдет сквозь дымку, не встретив препятствий.
- Я понимаю, сколько у тебя вопросов, - Интерфейс сделал несколько шагов назад, чтобы собеседнику не приходилось задирать голову. – Постараюсь, для начала, ответить на основные из них. Но процесс значительно упростится, если ты займешь место оператора.
С этими словами, существо направилось к середине комнаты. Петр Ильич, с открытым ртом, зачарованно, следил за его перемещением – ноги пришельца переставлялись как при обычной ходьбе, но двигался он значительно быстрее, он будто плыл, неспешно перебирая ногами в воздухе. На голове пришельца не было никаких отверстий, на месте рта и ушей виднелись небольшие неровности, выделялись только огромные на пол лица темные глаза.
- Это место Оператора, ты получишь ответы на любые свои вопросы, заняв это место. Боятся нечего: никакого вреда твоему здоровью причинено не будет, напротив, терминал ликвидирует все болезни. Заняв место оператора, ты согласишься выполнять его роль, покинув терминал – откажешься. Никаких дополнительных обязательств, это действие не создает. Занять место и покинуть его можно только один раз – это единственное правило, заложенное в терминал создателями.
- А что со мной будет, если я откажусь?
Петр Ильич с сомнением на лице разглядывал овальную ванну, наполненную чем-то похожим на жиле. Емкость словно вросла в пол множеством проводов и трубок. С дальней стороны, предположительно в изголовье над ванной нависала конструкция похожая на большую лампу, но без лампочки. Снаружи темно-бардовая, а внутри гладкая, перламутрового цвета, ванна напоминала половинку раковины огромного моллюска.
- Ничего плохого. Тебя найдут на берегу реки. Завтра утром, тебя выпишут из больницы, и ты вернешься домой к жене. Разумеется, ты не будешь помнить ничего из того, что с тобой произошло здесь. Впрочем, это ждет любого Оператора, когда он уходит. Ты можешь пробыть здесь вечность, но когда ты уйдешь, тебя найдут на берегу реки.
Покрывало упало на белоснежный пол, а Гудвинков, поеживаясь, опустил ногу в желеобразное наполнение ванны. Масса оказалась на удивление приятной и теплой – через минуту из густой жидкости торчало только его лицо.
- Что дальше?
  Дымчатый пришелец неестественно изогнулся – пара больших миндалевидных глаз оказалась перед лицом Гудвинкова.
- Просто подожди. Терминал все сделает сам. Больно не будет.
Прошло несколько минут, Петр Ильич нетерпеливо заерзал, и в этот момент окружающий мир разлетелся на множество осколков.

Продолжение следует...