of these chains

…Я утонула в океане собственных миров
Из слёз и горечи, тихонько опустилась я на дно,
И захотелось мне пожить в каком-то царстве снов,
Но слишком много ран нанесено – вокруг уже темно.

Глава 1

Я стою перед огромным зеркалом и смотрю на собственное отражение, которое вызывает одно отвращение. Провожу холодными пальцами по бледной коже и поджимаю губы, ранки которых снова начинают почти незаметно кровоточить — чувствую противный металлический привкус. Покрасневшие глаза исследуют каждый сантиметр лица, я не могу отвести взгляд от самой себя, словно мне нравится самоуничтожаться, увеличивать ненависть к себе. Быть может, если я и дальше буду осматривать себя каждый час и надеяться, что когда-нибудь смогу содрать со своего тела эту отвратительную сухую кожу, покрытую рубцами, то в скором времени родители найдут меня с перерезанными венами или подвешенной на карнизе. И тогда они возненавидят меня, уже мёртвую, и будут просить у Бога прощения за то, что воспитали ребёнка, который не ценил жизнь.

Я ненавидела это. Молитвы, которые никогда не имели никакого смысла для меня; похождения в церковь, где все свихнулись на Боге; разговоры с родителями о том, что только Он правит нами, словно все люди — куклы. Ненавидела, но молча склоняла голову и ставала на колени перед иконами, тихо проговаривая пустые слова, которые пришлось выучить наизусть. И никто даже не подозревал о том, что в душе я проклинала всё это. Родители не замечали моё раздражение, злость, потому что яро верили, что я такая же, как и они. И я слишком сильно любила их, чтобы сказать правду.

Есть ещё одна проблема — я сама. Моё тело покрыто мерзкими рубцами, из-за чего я постоянно носила свитера и штаны, которые могли спрятать этот ужас. Солнечный свет для меня опасен — из-за него моя сухая кожа просто лопается. Я всегда считала себя чудовищем и ничего не могла поделать с этим; как-то исправить всё. Никто не мог.

Окунувшись в море собственных мыслей, я медленно прикрываю уставшие глаза. Захотелось лечь на пол и уснуть, а потом очнуться и понять, что всё это — ужасающий кошмар, но никак не реальность. Ноги с каждой секундой слабеют, как и всё тело, и я, кажется, сдаюсь, падаю на пол, как вдруг открывается дверь.

Три секунды. Буквально столько времени мне понадобилось, чтобы понять одну вещь: они заметят. Увидев тёмные кудри моей мамы, я застываю, так и не успев схватить кофту, чтобы прикрыться. Она с улыбкой входит в комнату, но застывает в немом шоке, как и я, когда смотрит на меня.

Я дрожу. Чувствую слезинки на щеках и морщусь от боли из-за маленьких ран на коже. Этим утром я надолго задержалась в комнате, потратив время на своё собственное отражение в зеркале, вместо того, чтобы попытаться «спрятать» своё истинное лицо, — это и стало моей ошибкой.

— Мам, — обречённо зову я и протягиваю к ней руку, забыв о том, что так и не оделась. Женщина с ужасом смотрит на отвратительные рубцы и делает несколько шагов назад. — П-Пожалуйста, выслушай меня.

— Не подходи, — холодным тоном говорит она, продолжая делать маленькие шаги назад. Я отрицательно качаю головой и думаю, как бы достучаться до неё, но начинаю понимать, что уже поздно. Ничего не выйдет.

— Прошу, просто выслушай. — Мой голос будто и не принадлежит мне — настолько он хриплый. Мама бросает мимолетные взгляды на оголённые участки моего тела, где видны все мои «секреты», которые я так тщательно пыталась скрыть. — Я не хотела говорить, потому что…

Почему? Потому что знала, что они возненавидят меня, посчитают монстром. Я знала, что всё будет именно так. Никто не выслушает меня, никто не поверит, потому что не захочет. Зачем?

— Я не понимаю, чем мы так согрешили, — шепотом говорит мать, останавливаясь у самой двери в двух шагах от меня. Её глаза наполнены слезами, подбородок дрожит, словно она смотрит на монстра, а не на собственную дочь. — Чем мы заслужили такое наказание.

— Мама, я…

— За что Бог послал нам Дьявола? — Она наклоняет голову набок и пустым взглядом смотрит мне в глаза. Я делаю один большой шаг ей навстречу и хочу взять её за руку, но слышу громкий крик: — Не прикасайся ко мне! Возмездие тебя настигнет, Аделаида. А мы с отцом будем молить Господа Бога о прощении. В тебя вселился Дьявол…

— Прекрати! — кричу я, вытирая хрустальные слёзы. — Это не так, мама! Я та самая Ада, которую ты так любишь, мамочка. Прошу, верь мне.

Женщина отрицательно качает головой и хватается за дверь, последний раз измеряет меня испуганным взглядом. В это же время она брезгует, и я понимаю, что отвратительна ей.

Больше всего мне хотелось тогда закричать. Громко завопить, лишь бы кто-нибудь услышал меня. Но я просто упала на колени перед дверью и заплакала, когда мама ушла, тихо бросая напоследок:

— Ты и есть Дьявол.

Я погибаю, но они будут думать, что я действительно заслуживаю на это.




Время идёт. Я сижу на полу своей комнаты перед зеркалом и молча плачу. Прошло два часа, а мама всё ещё не вернулась. Думаю, она всё же наведает меня с отцом, чтобы ещё раз сказать мне в лицо, что я — Дьявол во плоти.

В какой-то момент мне захотелось разбить зеркало на маленькие кусочки, лишь бы не видеть в нём себя. Может, вместе с ним я уничтожу и своё уродливое лицо? Ноги не слушаются меня, когда я пытаюсь подобраться ближе к нему. Я слабая, жалкая, и мне страшно. Я боюсь того, что может случиться в следующую минуту, час, день. Не знаю, что ждёт меня дальше, и поэтому дрожу, как осиновый лист. Моя тайна раскрыта, и я сама виновата в этом.

Перед глазами пелена слёз, когда я, пошатываясь на ногах, становлюсь перед зеркалом. Всё словно в тумане, когда я сжимаю пальцы в кулак и замахиваюсь. Даже когда я со всей силы бью по стеклу, мне кажется, что это сон. И только алая кровь, стекающая по руке, и несколько осколков в коже доказывают обратное. Мне больно.

А потом дверь в комнату открывается и входят родители. Сначала в их глазах читается страх, но потом оба бросают на меня ненавистные взгляды, от которых становится как-то холодно. И я понимаю, что уже ничто меня не согреет, потому что я потеряла шанс на это, как только мама увидела меня настоящую этим утром.

Она даже не выслушала меня. Наверное, людям проще поверить в то, во что они хотят верить, не прислушиваясь к правде. Они всячески отталкивают её и строят в своей голове иллюзии; ложь, которая сможет оправдать их следующие действия.

— Я говорила тебе, — качает головой мать, обращаясь к отцу, который смотрит на меня. — Мы должны избавиться от этого монстра, иначе Бог не простит нас. Мы не сможем вымолить у Него прощения, пойми. Надо сделать всё возможное, чтобы очистить наши души, пока не поздно. Этот дом не может быть убежищем для Дьявола. Господь не простит нас. Он не простит нас!

— Не надо, — качаю головой я, вытирая слёзы окровавленной рукой. Чувствую этот отвратительный запах на своей коже. — Пожалуйста, не надо.

— Замолчи! Замолчи, сейчас же! Не смей говорить в этом доме, ты, чудовище! — кричит мама, вызывая у меня новую волну истерики. Кажется, я вот-вот упаду от слабости и собственного бессилия перед родителями. Они оба сморят на меня испепеляющими взглядами, словно верят в то, что этим смогут избавиться от меня. — Не говори ни слова.

— Выслушай меня! — Я кричу, но уже в следующую секунду начинаю задыхаться, в ужасе смотря на отца, который сдавливает моё горло. Он со злостью сжимает крепкими пальцами мою кожу, и я не могу поверить в происходящее.

— Ты не имеешь никакого права на существование, — шипит он настолько уверенно и ядовито, что я закрываю глаза, потому что боюсь. Боюсь смотреть на человека, которого так любила. Боюсь смотреть на собственного отца, который сдавливает мне горло.

Я стараюсь сделать маленький глоток воздуха и слабо выдавливаю одно единственное слово: «хватит». Кажется, меня поглощает темнота, я теряю сознание. Хочу закричать, но не могу. Хочу вырваться, но не могу. Я ничего не могу сделать. И только когда мама заставляет папу отпустить моё ослабевшее тело, я падаю на разбитое стекло и, вдохнув, кричу, потому что оно сильно вонзается в кожу.

— Нельзя, — качает головой женщина, которую я так любила. — Нельзя брать такой грех на себя. Тогда Он не услышит наши молитвы.

— Она не наша дочь, — холодно заявляет отец, отходя от меня. Мои глаза уже закрываются, но я всё ещё слышу, как он говорит: — Это Дьявол, и мы отправим её к таким же монстрам, как она.

И я лежала на полу, истекая собственной кровью. Было невыносимо больно, но я нашла в себе силы, чтобы шевелить губами и проклинать всех: родителей, саму себя и Бога, которого для меня нет.

Глава 2

Предательство родных людей — это всегда больно. И нельзя сравнивать это с ножом в спине, потому что они не могли воткнуть его в тебя, ведь ты стоял к ним лицом, смотрел в глаза. Нет, это нечто страшнее, нечто больнее, чего нельзя описать одними словами. Просто в один момент ты начинаешь понимать, что всё время жил в каких-то собственных иллюзиях и сейчас медленно идёшь ко дну, потому что тебя толкнули; пнули навстречу бездне те, которых ты хотел уберечь.

Я знала, что люди могут оказаться совсем не такими, какими я их считала. Понимала, что даже самые близкие друзья отвернутся от меня, бросят и найдут кого-то получше. Но чего я не ожидала, так это умоляющих слов, срывающихся с моих губ, и ледяных взглядов родителей, которые мысленно хотели убить меня, лишь бы очистить их души; лишь бы не жить под одной крышей с Сатаной. Они говорили, что никогда не возьмут на себя тяжелые грехи, но сделали это, отправляя меня, их родную дочь, которая прожила с ними восемнадцать лет, в настоящий Ад. И я сидела на кровати, обняв колени и пуская горькие слёзы, пока мама собирала какие-то мои личные вещи в небольшую сумку, хотя прекрасно знала, что они мне не понадобятся. Там всё отберут, растопчут, как и мою душу.

Я даже не пыталась остановить их. Ни маму, которая шептала что-то вроде «прости, Боже, что допустили это» каждый раз, когда смотрела на меня; ни папу, который позже схватил меня за волосы и потащил по коридору в гостиную, после чего бросил на пол, словно противного ему щенка. Мои глаза были наполнены слезами, сердце разбито жестоким предательством, и всё, чего я действительно хотела — забыться.


И глаза стали убежищем боли,
Что хрустальной рекой по щекам стекала,
Превращаясь в глубокое море,
Она душу в бездну опускала.




Там было холодно. Тело вздрагивало каждую секунду, но я уже не плакала. Просто ветер был ледяным, он обжигал кожу, и создавалось чувство, словно в меня вонзают сотню иголок. Неприятно, мерзко, а ещё чертовски больно — вот так я чувствовала себя.

Они даже не попрощались. Никто не сказал ни слова, и та гробовая тишина, когда я з чёрной сумкой в руке шла ко входу в психиатрическую больницу, окончательно добила меня. Я начала понимать, что крышка гроба уже медленно опускается, и никто не сможет её заново поднять. Хотела бросить те дурацкие вещи и убежать подальше от всех. Я бы мчалась, не останавливаясь, а жестокая реальность дышала бы мне в спину. Хотела закричать и упасть на колени, но гордо держалась, хотя внутри всё превратилось в руины. Хотела…, но ничего не сделала, потому что стало слишком поздно — меня уже заметила женщина в белом халате, которая стояла у самой двери, словно именно меня и ждала. И тогда я подумала, что, оказавшись в этом сером и мёртвом здании, я уже не смогу вырваться. Автоматически стану бессильной и превращусь в жертву... чего? Реальности? Судьбы?

Подходя к массивной двери, я смотрела пустым взглядом себе под ноги, которые постоянно подкашивались. Чувствовался противный запах старости и смерти, висящий в воздухе, слышались немые крики и мольба о помощи, но никто уже не сможет спасти души, заключённые в этом месте.

А потом всё как в тумане: улыбающаяся медсестра, которая обращалась ко мне, как к маленькому ребёнку; мрачный вид больницы и сумасшедшие глаза других пациентов; огромная лестница, поднимаясь по которой можно сломать шею; длинный пустой коридор, стены которого хранят в себе слишком много тайн; и моя собственная мрачная палата, а точнее чёртова камера, которая станет моим убежищем, словно абсолютно все здесь считают меня чудовищем; словно они видят мою сущность. И всё это сопровождалось словами моего внутреннего голоса, который кричал одно: «ты покойница».



— Добрый день, Аида, — улыбается та самая женщина, которая встретила меня у главного входа. Её светлые волосы спрятались под небольшой шапочкой, но некоторые локоны всё равно выбились, словно требуют свободы. У неё настолько широкая улыбка, пропитана фальшью, что меня тошнит.

— Аделаида, — коротко поправляю я и понимаю, что не разговаривала уже несколько часов — голос звучит ужасно непривычно, словно он и не мой вовсе. — Меня зовут Аделаида.

— Тебе стоит переодеться. — Женщина игнорирует мои слова и бросает на твёрдую кровать какую-то одежду белого цвета. Я вздрагиваю и стараюсь отодвинуться как можно дальше от медсестры. Мне страшно, и это прекрасно видно по моему дрожащему подбородку и испуганных глазах, но никому нет до этого дела.

Я бросаю мимолетный взгляд на больничную пижаму, которую мне придётся носить здесь. От неё несёт странным запахом каких-то лекарств, и вся эта ткань наверняка пропитана тем страхом, который сейчас овладевает мною.

— Скоро обед. Кто-то из санитаров придёт за тобой, — предупреждает меня светловолосая, пока я рассматриваю имя, вышитое на её халате — Морган. — Позже я принесу тебе лекарства, которые ты должна выпить. — Она переводит взгляд на моё лицо и придвигается ближе, чтобы рассмотреть покрасневшие участки кожи. — Возьму тебе мазь.

Отрицательно качаю головой, мол, «не надо». Морган вопросительно приподнимает брови, но потом лишь молча кивает, соглашаясь.

Я спрашиваю, надолго ли я здесь, и она успокаивающе улыбается, оставляя меня без ответа. Задаю вопрос о том, как именно меня будут лечить, и она отвечает, что сделают всё возможное, чтобы избавить меня от боли, снова уходя от правды. После этого я начинаю плакать и говорить, что мне страшно, на что она отвечает поглаживанием по голове и словами: «ты привыкнешь». И я не понимаю, как можно привыкнуть к сырой камере, больнице, больше похожей на тюрьму, и ужасу, который чувствую прямо сейчас.

Медсестра уходит, оставив меня в одиночестве, которое позволило всё обдумать. Я размышляла о том, как же резко и непредсказуемо могут измениться наши жизни. Успокаивала себя тем, что я здесь ненадолго, и скоро меня освободят. Надеялась и верила в хоть какое-то будущее, но внутри знала, что впереди одна темнота.

Время тянулось медленно. На моём теле отвратительная пижама, которую я сразу же возненавидела, а по щекам текут слёзы, хотя я обещала себе, что не буду плакать. Жду кого-то, кто сможет отвести меня на обед, сидя на кровати. Я могу и сама справиться, но не знаю, куда идти, да и страшно мне блуждать коридорами этой лечебницы в одиночку, где повсюду душевнобольные люди.

Когда дверь открывается, я продолжаю сидеть на краю. Только увидев мужчину среднего возраста, я начинаю плакать ещё сильнее, потому что меня охватывает паника. Становится настолько страшно, что хочется выйти в окно, лишь бы убежать.

Он без слов легко хватает меня за руку и выводит из камеры. Я дрожу всю дорогу, пока мы идём в каком-то неизвестном мне направлении, и рассматриваю абсолютно всё: стены, пол, потолок. Глаза наполнены слезами, губы постоянно подрагивают, но я даже не кричу. А так хочется...

Спускаясь по лестнице, я почти что падаю, но мужчина поддерживает меня. Мы довольно быстро оказываемся внизу, но у меня кружится голова, и перед глазами темнеет. Подходя к большим широко открытым дверям, я всё лучше слышу какие-то голоса, словно говорит сотня, а то и больше, человек. Мы заходим в эту большую комнату, и я застываю в ужасе.

Много, очень много людей сидят в таких же больничных пижамах за длинными столами. Кто-то качается из стороны в сторону, кто-то тихо плачет, а некоторые спокойно едят пищу, от которой несёт вонью. Я замечаю, что несколько человек смотрят прямо на меня, и просто срываюсь.

Ужасный крик разносится по всему помещению, как только я открываю рот. Страх сковывает всё тело, но я воплю до тех пор, пока кто-то не толкает меня кулаком в спину, и я падаю на холодный пол. Где-то вдалеке слышится чей-то мерзкий смех — кому-то смешно наблюдать за мной, а потом я чувствую, как чьи-то руки резко подхватывают меня, поднимая на ноги. Плачу ещё сильнее и начинаю вырываться, когда замечаю злобную ухмылку женщины, сидящей за столом в пяти шагах от меня. Её кривые гнилые зубы вызывают тошноту, и я закрываю глаза, лишь бы не видеть всё это.

Можно представить, что этого не существует. Нарисовать в своей голове картинку и перенестись в совершенно другой мир, где тебе будет хорошо. На крыльях собственных надежд подняться ввысь к сладким иллюзиям, которые смогут успокоить. Я пытаюсь сделать это, но грубые руки, крепко держащие меня, такую хрупкую, и чей-то сумасшедший смех не позволяют пожить в другом мире.



Открываю глаза. В теле чувствуется ужасная боль. Двигаться сложно, но я всё же поворачиваю голову в сторону и вижу Морган. Она убирает несколько прядей волос мне за ухо и нежно улыбается, качая головой из стороны в сторону, словно жалеет меня.

Я пытаюсь вспомнить, что произошло. Кажется, я кричала и вырывалась, а потом мне что-то вкололи. Теперь я уверена на все 100%, что меня посчитали невменяемой.

Стараюсь открыть рот и сказать, что мне нужна помощь, но слабо выдавливаю только одно:

— Мне страшно.

— Но это нормально, — кивает женщина, поглаживая меня по щеке, отчего я морщусь. Она вытирает несколько солёных слезинок, из-за которых мою кожу начинает неприятно щипать — раны так и не зажили. — Ты испугалась, я понимаю. Но, Ада, — она сокращает моё имя, и я медленно закрываю глаза, прислушиваясь к её бархатному голосу, — ты привыкнешь к своей новой семье. Ты полюбишь свой новый дом, милая.

И эти слова звучат настолько глупо и бессмысленно, что я усмехаюсь самой себе.

— Обещай, что будешь вести себя хорошо, и я отведу тебя на обед. Ты успеешь поесть.

Выдавливаю тихое «обещаю» и думаю, сколько же времени прошло после моего срыва. Казалось, я пролежала несколько часов, но в этом месте время будто растягивается, идёт слишком медленно.

Морган кивает и помогает мне подняться с твёрдой кровати, из-за которой начинает жутко ныть спина. Женщина поддерживает меня за руку и выводит из камеры, после чего мы снова направляемся в столовую.

И я снова плачу, но уже тихо, незаметно. Снова боюсь, целиком отдаюсь страху, но не показываю этого. Иду навстречу проклятым душам, которые готовы принять меня к себе, а потом уничтожить. Готова ли я? Нет, но кому какое дело? Я уже не убегу, не вырвусь из этих цепей, которые забрали у меня абсолютно всё: счастье, свободу, жизнь.


Глава 3

Лунный свет пробивается сквозь решетки на окне. Это красиво до безумия. Я наблюдаю за тем, как эти лучики словно переливаются, а на полу виднеется тень сухой ветки огромного дерева.

Слышатся крики. Их так много, что хочется заткнуть чем-то уши, лишь бы избавиться от этого шума. Но я просто сижу на ледяном полу, вслушиваясь в мольбу совершенно чужих для меня людей и покачиваясь из стороны в сторону. Мне холодно, противное одеяло не греет, как и эта дурацкая пижама на мне. Кажется, я слышу чьи-то шаги за дверью, но стараюсь успокоить себя тем, что это всего лишь разыгралось моё воображение.

После мерзкого ужина Морган принесла мне какие-то лекарства. Я боялась принимать их, но выпила абсолютно всё, и сейчас в голове неприятно покалывает. От непривычки, наверное.

Закрываю глаза и мысленно переношусь домой. Представляю, как сижу за столом и, сложив руки в замок, молюсь вместе с родителями, прикрыв глаза. Хочу почувствовать запах вкусной домашней еды, но ничего не происходит — в воздухе лишь сырость. И мне становится так горько, так больно, что я просто ложусь на пол, раскинув волосы в стороны, и плачу. Холодные слёзы скатываются по таким же холодным щекам и не дают мне уснуть. Тело снова дрожит — думаю, я скоро привыкну к этому. Меня накрывает невыносимая истерика, и я хочу содрать с себя кожу, лишь бы не быть собой, не быть Аделаидой, которая покрыта противными рубцами. Но всё, что я могу, — одиноко лежать в камере и пускать слёзы, потому что никому нет до меня дела. И знаю, что никто меня не услышит, никто не поможет, но всё равно шепчу одними губами в мрачную пустоту:

— Спасите.


«Я стою в центре большой комнаты. Здесь расположились длинные массивные столы и деревянные лавки рядом с ними. Нет ни единой живой души, я нахожусь в полном одиночестве. Хочу сделать несколько шагов, чтобы выйти отсюда, но не могу — ноги словно приросли к полу.

Внезапно открывается дверь. Медленно, она противно скрипит и позволяет мне увидеть женщину в больничной пижаме. Её седые волосы спутались, обвисшая кожа на руках и сотни морщин на лице меня пугают. Я всегда уважала старших людей, но эту пожилую женщину… что-то отталкивало меня.

Она поднимает голову и, сложив пальцы в замок, смотрит на меня в упор. Её узкие глазища исследуют меня с ног до головы, и я вздрагиваю, потому что это невыносимо. Женщина делает мелкие, но быстрые шаги мне навстречу, и спустя полминуты оказывается совсем рядом.

Я издаю какой-то странный испуганный звук, когда вижу, что в комнату входят ещё люди. Все они — пациенты этой лечебницы. Мужчины, женщины, парни и девушки — все направляются в мою сторону размеренным шагом, как по команде. Я смотрю в их пустые глаза и начинаю дрожать от страха.

Кто-то притрагивается рукой к моей спине, и я резко поворачиваюсь назад. В ужасе смотрю на высокую женщину с грязными жирными волосами — она изучает моё лицо, наклонившись слегка набок, словно её голова слишком тяжёлая. Другие пациенты тоже трогают меня, и тогда я, закрыв глаза, начинаю кричать.

Старушка, которая вошла в комнату первой, толкает меня, и я с грохотом приземляюсь на пол. Ладони щипают — я немного содрала кожу. Чувствую жидкость на собственных щеках и остаюсь лежать, закрываю глаза. Чьи-то тонкие пальцы запутались в моих волосах, и я вскрикиваю, когда чужие ногти впиваются в кожу моей головы. Всё-таки открываю глаза и всё, что вижу — размытые лица людей. Нет ни глаз, ни губ, словно кто-то стёр их резинкой, оставляя чистый белый лист.

Светловолосый парень даёт мне маленькое зеркальце, и я дрожащими руками подношу его к лицу. Но нет, там нет ничего, кроме пустоты.

— Ты такая же, как и мы!»

Резко поднимаюсь с кровати и тяжело дышу. Грудь быстро поднимается и опускается от слишком частых вздохов; я стараюсь успокоиться, потому что сердце вырывается из груди. Всё моё тело в холодном поту, а из глаз продолжают течь слёзы.

Притрагиваюсь ладонями к щекам — становится легче. Я прикрываю глаза, как вдруг чувствую какой-то странный запах, который мне до жути знаком. Сильнее прижимаю руки к коже лица и понимаю, что там что-то липкое, похожее на какую-то жидкость.

Удивительно, как быстро можно сойти с ума. Я сорвалась с кровати и стучала в дверь, чтобы кто-нибудь пришёл мне на помощь. Я умоляла, чтобы кто-то пришёл ко мне и убедил, что всё это — галлюцинации, сон, да что-нибудь, но только не реальность. Я нуждалась в этом, когда смотрела на содранную кожу на своих ладонях.



— Объясни мне, что произошло прошлой ночью, — просит Морган, поглаживая мои руки. Я перевожу на неё пустой взгляд и отрицательно качаю головой, потому что нет никаких сил разговаривать. — Ты кричала, Ада. Что случилось?

— Мне было страшно, — честно ответила я, посматривая на свои ладони. Несколько часов назад на них были небольшие раны из-за моего падения — во сне? —, но сейчас ничего нет.

Медсестра утвердительно кивает и начинает играть с моими волосами. Я вспоминаю, как в мою голову впивались чьи-то острые ногти, и сильно вздрагиваю от неприятных ощущений. Женщина замечает это, но ничего не говорит, продолжая накручивать мои локоны себе на палец.

Я спрашиваю, сколько сейчас времени, и она отвечает, что через пять минут мы пойдём на завтрак. Задаю вопрос о том, почему за мной не придёт санитар, и она говорит, что сегодня я с ним не пойду. В ответ киваю и прикрываю глаза, отсчитывая минуты.

Один.

Боюсь того, что ждёт меня впереди. Страшно смотреть в будущее и видеть там одну темноту, в объятия которой попаду я сама.


Два.

Больно вспоминать прошлое и понимать, что как раньше уже не будет. Я больше не буду сидеть за обедним столом с родителями, не буду разговаривать с ними о своих маленьких победах и поражениях. Я больше не буду ходить в церковь и ненавидеть молитвы, которые меня заставляли учить наизусть. Больше не буду ставать на колени перед тем, в кого не верю.


Три.

Не прошло даже двадцать четыре часа, а я уже сорвалась. Не прошло даже двадцать четыре часа, а я уже чувствую, что сошла с ума. Не прошло даже двадцать четыре часа, а я уже понимаю, что не выдержу всего этого.


Четыре.

Отгоняю от себя все мрачные мысли по поводу кошмара, который приснился мне прошлой ночью. Выстраиваю большую стену из слёз и боли, которую всё равно кто-то разрушит, вламываясь в мою жизнь. Надеюсь, что люди оставят меня в покое. Может, тогда я приспособлюсь к такой жизни, а точнее, к такому существованию.


Пять.

Чувствую себя жалко.


Морган говорит, что нам пора идти, и я спокойно поднимаюсь с кровати, хотя душа дрожит, а сердце вот-вот вырвется из грудной клетки. Я выхожу в коридор и, сама того не понимая, поворачиваюсь налево, смотря вглубь, где серым стенам нет конца. Протираю глаза, когда вижу какой-то тёмный силуэт. Внимательнее всматриваюсь и подмечаю для себя, что человек, стоящий вдалеке, никуда не пропал. Делаю несколько широких шагов ему навстречу, после чего срываюсь и начинаю бежать. Морган кричит, чтобы я остановилась, но ноги продолжают нести меня вперёд до тех пор, пока я не вижу женщину.

Тёмные грязные волосы. Голова, наклонена набок. И пустое лицо, на котором нет абсолютно ничего.

Она начинает громко смеяться, когда я, в свою очередь, начинаю громко кричать. Рукой притрагивается к моему лицу и проводит острыми ногтями по коже, а я не могу пошевелиться. Чувствую кровь и бессильно падаю на пол, крича так сильно, что горло хрипнет, и я захожусь громким кашлем.

Вижу Морган, которая резко поворачивает меня к себе и кричит что-то непонятное. Она трясёт меня, и я начинаю вырываться, потому что замечаю, что у неё тоже нет лица. И мне становится настолько страшно, что я просто толкаю женщину в сторону и бегу прочь.

Ноги несут меня в непонятном направлении, но всё, что я делаю, — это смотрю на то, как по лицу стекает кровь. Истерично плачу и размазываю красную жидкость по щекам, меня тошнит от мерзкого запаха. Словами не описать мои эмоции. Кажется, я тону в океане собственных чувств.

— Куда направляемся? — грубо спрашивает мужчина в белом халате и резко притягивает меня к себе. Я морщусь и начинаю громче плакать, пока он ведёт меня по незнакомому коридору.

Оказавшись в пустой комнате с большой ванной у огромной стены, я начинаю умолять о том, чтобы меня отпустили. Но мужчина только улыбается и толкает меня навстречу ледяной воде.

— Это успокоит тебя, — ухмыляется он и хватает за руку, подводя вперёд.

Я сопротивляюсь, зная, что это погубит меня. Стараюсь вырваться, и тогда санитар просто берёт меня на руки и бросает в воду.

Кажется, я действительно погибаю. Ледяная вода сводит с ума, она наполняет лёгкие, и я начинаю задыхаться. Но им плевать. Скоро я стану такой же безликой, как и все здесь. Уже теряю себя, когда в глазах темнеет. И нет смысла вырываться, потому что крепкие руки держат меня у самого дна.

Как найти же выход, как спастись,
Вырваться наружу, в небеса?
Как без крепких крыльев взлететь ввысь
И заново поверить в чудеса?


Глава 4

Холодные слёзы сами по себе скатываются вниз, пока я пытаюсь выровнять дыхание. Никак не могу остановить этот нескончаемый поток боли и какого-то разочарования… понимания, что всё это — лишь начало. Но когда я ловлю на себе чужие взгляды, становится ещё хуже, и я просто опускаю голову вниз, сдаюсь. И, казалось бы, причина моих слёз вполне очевидна, но я всё равно вижу вопросительные взгляды, словно всем проще сделать вид, что ничего не происходит. Обманывать себя и других, строить стены из иллюзий и сладкой лжи намного легче, чем посмотреть правде в лицо и протянуть руку помощи. Проигнорировать чьё-то горе лучше, чем потом самому попасться в ловушку. Проще задать банальный вопрос и сразу же отвернуться, придумав в голове более правильный ответ.

«Почему ты плачешь?»



Ощущение, словно я всё ещё под ледяной водой, не пропадает. Я продолжаю дрожать, сцепив зубы, и время от времени покусываю губы, которые посинели от холода, не чувствуя при этом ни капли боли. Во рту появляется металлический привкус крови, и маленькая алая капля падает мне на ладонь. И я прикрываю глаза, вздрагивая и представляя, что это начался кровавый дождь, но никак не моя горечь.

«Какого чёрта ты дрожишь?»



Меньше всего мне хочется сейчас чувствовать себя так бессильно. Я всегда ненавидела это — окончание борьбы, когда сил нет и руки медленно опускаются вниз. И, чёрт возьми, это ведь только начало моей войны с самой собой, но почему тогда я уже сдаюсь? Почему я уже опустила плечи, сгорбив спину, и легла на дно? На мягкий песок, который так успокаивает… который тянет под себя.

«Ты жалкая.»



Наверное, стоит попытаться вырваться. Вырваться из этих крепкий цепей, которые скоро протрут кожу до крови. Внимательно всмотреться в стены и увидеть там маленькую дверь, которая и станет моим спасением. Попробовать сделать хоть что-нибудь… обрести надежду и веру. Но как это сделать, когда все вокруг смотрят на тебя таким мерзким взглядом, словно тебе конец? И противно ухмыляются, будто им нравится наблюдать за тем, как огонь внутри тебя медленно гаснет, оставляя маленькую, почти незаметную тучку серого дыма… И где-то в подсознании слышится чужой ядовитый голос, который тихо шепчет:

«Выхода нет.»




— Мне нравится твоя кожа, — слышится слева, после чего я чувствую чьи-то холодные пальцы у себя не щеке. Резко отодвигаюсь и поворачиваю голову в сторону, где сидит женщина с белыми грязными волосами. — Красивая.

Морщусь от её громкого смеха и сдерживаюсь, чтобы не уйти из столовой прямо сейчас. Её гнилые зубы мозолят мне глаза, вызывают отвращение, и меня начинает тошнить. Когда она протягивает руку, чтобы снова дотронуться до меня, я отрицательно качаю головой и отворачиваюсь.

Еда тут мерзкая. Варенные яйца, какая-то каша и вода. В животе чувствуется ноющая боль, но я всё равно пытаюсь поесть, так как ужасно голодна. Только вот не успеваю положить и ложку в рот, как знакомый тихий голос снова вторгается в моё сознание:

— Ты пришла, чтобы забрать нас отсюда?

— Что? — Мой голос звучит как-то слишком удивлённо, и я вопросительно смотрю на блондинку. Только сейчас замечаю несколько веснушек на её носу и маленькие синие вкрапления в серых глазах.

Женщина грустно улыбается и кладёт свою ладонь на мою. Хочется вырваться и уйти прочь, но я подавляю в себе это желание и продолжаю сидеть на собственном месте. Она выглядит взволновано, а ещё немного печально, но я стараюсь не обращать на это внимания. Только представляю, как одиноко и больно ей в своей камере. Как и мне. Как и всем здесь.

— Ты пришла, чтобы спасти нас?

По спине пробегают мурашки от её слов, и я невольно вздрагиваю. Непонимание накрывает меня с головой: какого чёрта она хочет?

— Я не пони...

— Пожалуйста, помоги мне! — настойчиво просит она, впиваясь ногтями в моё запястье. Я морщусь и изумлённо смотрю на покрасневшую кожу, стараясь вырваться, но «знакомая» не отпускает, смотря мне в лицо обезумевшими глазами. — Ты должна помочь мне! Убей меня, забери меня в Ад! Я хочу, чтобы ты спасла меня! Ты же можешь! Ты можешь сделать это. Ты должна сделать это.

На глазах появляются слёзы, и я громко бросаю «отпусти», но в ответ получаю лишь сумасшедший хохот. Мне безумно больно, а ещё ужасно страшно, но женщина слишком крепко держит мою руку. Кажется, если я попытаюсь вырываться сильнее, она сдерёт с меня кожу.

Я начинаю открыто плакать, когда светловолосая придвигается ближе ко мне, отчего в воздухе чувствуется противный запах. Она вытирает другой рукой слёзы с моих щёк и, прикрыв глаза, тихо шепчет:

— Я знала, что однажды в этом месте появится тёмный Ангел, который спасёт меня. Я так ждала тебя… — смотрит на мои губы и проводит пальцами по покрасневшим участкам кожи. — Наш Демон наконец-то пришел к нам.

Она резко отодвигается от меня, убирая руку, и я быстро начинаю потирать кожу. На ней остался заметный след от слишком острых ногтей — безумно болит. Из головы всё ещё не выходят слова женщины, которая уже спокойно ест свою порцию. А я начинаю медленно сходить с ума, теряться в себе, потому что, чёрт, я само воплощение Дьявола. И становится так мерзко, так противно, что перед глазами темнеет, а в голове слышится мерзкий голос: «Ты Дьявол, Ада. И всегда была им.»


— Что это? — Морган удивлённо берёт меня за руку, обжигая холодом своих тонких пальцев, а я лишь молча качаю головой, вспоминая разговор со светловолосой женщиной.

— Это я... во сне.

— У тебя кошмары?

— Да.


«Я живу в кошмаре.»


— Выпей это, — успокаивающе улыбается женщина, и я кладу на язык противную таблетку. — Если тебе что-то понадобится — просто скажи, ладно?

Вспоминаю мужчину, который бросил меня в ванну. Вспоминаю, как ледяная вода целовала мои ноги, живот и руки, как она заполняла лёгкие. Вспоминаю Морган, которая разговаривала с моим насильником и время от времени кивала головой, посматривая на меня у двери.

У каждого человека два лица. У каждого две стороны. И мы сами выбираем, принимать этот факт или отчаянно убегать от него, сломя голову.

— Ладно.

Медсестра одобрительно кивает и забирает у меня стакан с мутной водой, когда убеждается в том, что я приняла все лекарства. Она подходит к окну и немного приоткрывает его, пропуская свежий воздух. Но серые стены всё портят, как и железные прутья. Ничто не сделает это место более спокойным, более прекрасным. Это чёртово болото, которому нет конца. Мерзкое, вязкое болото.

Я ложусь на кровать, чувствуя твёрдый матрац. Прикрываю глаза — устала. Представляю, как лежу на мягкой траве в любимом парке и вдыхаю свежий воздух, наслаждаясь весной. Но потом понимаю, что, открыв глаза, снова перенесусь в мрачный госпиталь и осень.

— Ты можешь отдохнуть перед приходом твоего лечащего врача, — говорит Морган, разрывая на мелкие куски все мои иллюзии и покой. — Веди себя хорошо, Ада.

Она так говорит, словно перед ней маленький ребёнок, но я лишь киваю, придерживая язык за зубами. И только спустя полминуты доходит весь смысл слов женщины. Я резко останавливаю её коротким вопросом:

— Что?

Женщина раздражительно выдыхает, а я жду ответа. Она закатывает глаза и складывает руки на груди, после чего уверенно заявляет:

— Через час к тебе придёт твой врач. Он проведёт с тобой небольшую... — она запинается, — беседу, дабы сделать выводы о твоём состоянии. Просто не волнуйся и говори только правду, чтобы он не ошибся, ладно?

Хочется спросить, что же будет, если я совру. Меня снова будут топить в ванной? Или есть наказания намного хуже этого? Я бы поднялась сейчас с кровати и, посмотрев Морган в глаза, задала вопросы обо всём, но тело настолько ослабело, что двигаться нет никаких сил.

И я просто киваю. Опять. Без слов. Словно это вошло в привычку — соглашаться со всем, что разрушает меня.


Следующий час тянулся слишком медленно. Я ходила по камере, измеряя её шагами, и тихо напевала себе под нос детскую песенку. Волны одиночества накрыли меня с головой, я захлебнулась ими. Или это мои собственные слёзы?

Было холодно. Я дрожала, потому что больничная пижама слишком лёгкая. Было странно принимать тот факт, что это моя жизнь. То есть, я просто не могла поверить, что всё это происходит именно со мной. Что моя жизнь катится по наклонной вниз. К бездне. К мраку.

Но из мыслей меня вывели довольно громкие шаги за дверью и тихий стук — чёртов парадокс.

Я села на кровать и приготовилась к разговору. Было забавно представлять себе своего врача. Гадать, какие же у него волосы, глаза, губы, как он разговаривает. Но парень, который вошёл в камеру, разрушил всё, что я создала за полчаса.

Он выглядел безумно молодым. Высокий, худой, серьёзный. Кудрявые волосы собраны в маленький пучок на макушке, красивые губы сливочного цвета сразу же притягивали взгляд, а выразительные глаза завораживали. Зелёный свитер безумно шёл парню, и я невольно засмотрелась на ключицы, будто острые крылья какой-то птицы. Длинные руки сводили с ума, я неотрывно наблюдала за их движениями: как парень закрывает дверь, и они слегка сгибаются; как пальцы притрагиваются к мягким волосам. Следила за всем и находила это увлекательным.

Молодой человек оторвал взгляд от небольшой серой папки и осмотрел меня с ног до головы, после чего ловко подхватил стул и поставил его почти что в центре. Сел. Неосознанно дотронулся языком к уголку губ и сглотнул — я перевела взгляд на его движущий кадык. Ладони от чего-то вспотели. Я ужасно нервничала, и это было видно по моему дрожащему подбородку.

Когда кудрявый громко выдохнул, я вздрогнула и отодвинулась на самый край кровати. Захотелось убежать из этой комнаты, из этой больницы, из этого мира, лишь бы не видеть это серьёзное лицо, эти глаза, которые изучают тебя, словно ты восьмое чудо света. Но я просто на секунды прикрыла глаза и выровняла дыхание, прислушиваясь к биению своего сердца — успокоилось.

— Добрый день, Ада, — улыбнулся парень, а я попыталась насладиться его мягким голосом. — Я твой лечащий врач. — Он снова улыбнулся, да так тепло и успокаивающе, что я тут же расслабилась. Внутри появилось какое-то странное облегчение, и на душе стало спокойно, уютно от этих аккуратных губ. Словно я снова перенеслась домой… Словно я снова ожила. — Меня зовут Гарри Стайлс.

Кажется, холодная осень закончилась, и на смену ей пришла нежная весна.


Глава 5

Как только прикрываю глаза, сладкий ветер притрагивается ко мне своими невидимыми и на удивление тёплыми пальцами, тихо шепча на ухо, что наконец-то пришла весна. И я вспоминаю, как иду босяком по траве у нас в саду на заднем дворе, а потом будто и вовсе чувствую сочную зелень, которая ласкает кожу ступней. С улыбкой принимаю ещё одно воспоминание, когда поднимала голову к небу и все звёзды тут же оказывались в моих глазах. Я чувствовала эту россыпь серебряных точек. Я чувствовала счастье.

Но потом чей-то голос вырывает меня из прошлого, что уже почти сомкнуло пальцы в замок, забирая меня в объятия. И приходится открыть глаза и встретиться взглядом с мужчиной, который позволил мне на несколько секунд вернуться в былые времена, когда всё было хорошо.

Удивительно, что под его пристальным взглядом мою кожу словно что-то обжигает. Покрасневшие участки возле губ начинают ныть от боли, как и рубцы под одеждой. Словно я ожила. Словно я снова стала человеком, который может чувствовать. Словно больше нет сломанной куклы.

— Всё в порядке?

Я медленно киваю головой на его вопрос, а сама мысленно пробую имя на вкус. Гарри. Гарри Стайлс.

Он что-то записывает в папке, а я надеюсь, что его рука не ставит галочку напротив «сумасшедшая». Вот он, вот тот человек, который, наверное, сможет меня понять. Я расскажу ему всё, что чувствую, и он сделает итог, что я нормальная. Только разбитая.

"Чушь, он уничтожит тебя."

— Я...

— У меня мало времени, — резко бросает мужчина, убирая несколько локонов кудрявых волос с лица. — Кроме тебя есть и другие пациенты, ты же понимаешь это?

Приоткрываю рот от немаленького удивления, но потом беру себя в руки и молча киваю, впиваясь ногтями в белую простыню. Убеждаю себя, что мне послышался его резкий тон, ведь буквально несколько секунд назад он тепло улыбался и забирал в плен своим сладким голосом.

— К-конечно, — соглашаюсь, слегка заикнувшись.

Я наблюдаю за тем, как он небрежно осматривает меня, не задерживаясь надолго ни на чём, не переплетая наши взгляды. А я так отчаянно пытаюсь поймать его глаза, но толку нет.

Что изменилось за несколько секунд? Он испугался меня? Передумал помогать? Что, если уже завтра он не придёт, и у меня будет другой лечащий врач?

Чёрт возьми, нет.

Я боялась. Очень боялась, сидя под его изучающим взглядом. Чувствуя холод, пробегающий по позвоночнику, когда Гарри тяжело выдыхает. Понимая тот факт, что, наверное, мне конец. Все мои иллюзии и надежды о том, что этот мужчина поможет, рассеялись слишком быстро.

Не осталось ничего. Только страх. Обида. И щепотка разочарования.

— Почему ты дрожишь? — с подозрением спрашивает он, и только тогда я замечаю, как же сильно меня колотит.

— Я п-просто...

— Ты боишься меня? — снова задаёт вопрос, после чего открывает папку и делает какие-то пометки. От этого становится ещё хуже, окутывает какая-то неизвестность.

Отрицательно качаю головой, но в ответ получаю усмешку. Гарри говорит, что он мой лечащий врач, и я не должна бояться его, на что мне приходится только неопределённо качнуть головой. Он что-то бормочет себе под нос и опять делает какую-то небольшую запись, после чего поднимается со стула.

Это всё?

— Эм... Мистер Стайлс? — Чёрт, как глупо! — Вы уходите?

— А, да. Я скажу медсестре, чтобы она приносила тебе нужные лекарства. — Он приглаживает и так идеальные волосы, в последний раз окидывая меня взглядом. Улыбается, но теперь эта улыбка не кажется мне настоящей. Наоборот, словно он делает это через силу. Фальшиво. Пусто.

Начинаю теребить рукав рубахи, закусив губу. Слишком сильно. Когда дверь палаты открывается, я вскакиваю с кровати и подхожу к Гарри. Он выглядит крайне удивлённо, но не уходит. Только делает мелкий шаг назад. Будто не хочет находиться слишком близко. Будто это что-то… неправильное.

Идиотка, всё неправильно. Ты. Твои надежды. Его поведение. Вся твоя чёртова жизнь.

Только всмотревшись в его глаза, я начинаю чувствовать страх. В двери моего сознания стучит навязчивая мысль о том, что он не поймёт. Внутренний голос так и кричит: «Ты никому не нужна».

— Что-то ещё? — спрашивает, слегка приподнимая брови. А я в это время прислушиваюсь к злобному шепоту в собственной голове: «Для него ты такая же, как и все здесь. Пустышка. Сумасшедшая пустышка». – Ада, ты хотела что-то мне сказать?

Странно, что как только ты посмотришь в глаза человеку, мнение о нём кардинально меняется. Ещё несколько минут назад ты был готов полностью ему довериться, а сейчас не можешь выдавить и слова, потому что понимаешь: он не такой. Не такой, каким ты представлял его. И это настолько больно — разочаровываться в тех, кому ты смог поверить с первых секунд вашей встречи.

И поэтому я отступаю. Делаю широкий шаг назад подальше от Гарри Стайлса и самой себя, своей веры. Опускаю руки, потому что не увидела за его глазами ни-че-го. Ни капли заинтересованности или какого-либо желания помочь. И это вмиг уничтожило всю меня изнутри.



На ужин я не пошла. Морган долго кричала на меня, но я продолжала сидеть на твёрдой кровати, обнимая собственные колени. Не хотелось слушать никого. Хотелось просто уснуть. Закрыть глаза и спокойно отдаться сну, такому сладкому и хорошему, но никак не кошмару. Я пыталась нарисовать в собственном сознании свой дом, родителей и наши забавные разговоры ни о чём, но создавалось впечатление, словно кто-то прошелся ластиком по всем моим воспоминаниям, оставляя какую-то рассеянность из лиц и слов. И я боялась, что спустя некоторое время не останется ничего, включая моё старое «Я».

Измерять камеру шагами стало моей дурацкой привычкой — теперь я делаю это постоянно. Только сегодня всё немного иначе. Ноги носят меня туда-сюда, пока я почти что до крови раздираю кожу на собственных руках. Делаю это с такой злобой и обидой, что глаза начинает щипать, а с губ иногда срываются короткие вскрики, потому что… больно. И я смотрю на свои покрасневшие рубцы, по которым провожу собственными ногтями, и, чёрт возьми, начинаю плакать с неимоверной силой до тех пор, пока не становится тошно от самой себя. Ноги подкашиваются, и я просто оседаю на пол с уже немного окровавленной рукой. Но больше не больно, нет. Лишь убийственно пусто внутри.

Боль имеет ужасную способность высасывать из человека всё живое, так что после неё вместо души, каких-то эмоций и чувств остаётся огромная дыра. Это и добивает нас окончательно.

С каждой секундой я слабею. Прислонившись к холодной стене, смотрю в одну точку каким-то потускневшим взглядом — чувствую это «ничего» в своей голове. Уже не плачу, не бросаю взгляды на слегка окровавленную руку и воспалённые шрамы. Даже не думаю. И окончательно вымотана, уставшая и разбитая я начинаю нравится судьбе, которая с ухмылкой закрывает мои заплаканные глаза.

Стоило ли мне идти на такие жертвы ради сна, который мог собрать все разбитые осколки воедино, а потом с неимоверной жестокостью снова всё разрушить?



Открываю глаза. Пальцы поглаживают холодную простынь кровати, а спина ноет из-за твёрдого матраса. Я всматриваюсь в потолок и с каким-то затуманенным рассудком пытаюсь вспомнить, что со мной произошло. Но всё тщетно.

За окном уже темно. Луна пропускает свои чистые лучи сквозь прутья в окно, и на полу виднеется тень странного дерева. Мне кажется, что его не было днём, но потом иронично я усмехаюсь в ответ своим мыслям — полная чушь.

Я поднимаюсь с кровати и притрагиваюсь босыми ступнями к полу — холодно. Тут же вздрагиваю от леденящих мурашек на коже и обнимаю себя за плечи, на долю секунды прикрыв глаза. Стаю в самом центре комнаты, словно кто-то приказал, и подставляю под лунный свет руки. А потом ужасаюсь оттого, что вижу — кровь. Много крови, в которой испачканы мои руки от локтей до ладоней. Кажется, кто-то шепчет: «Попробуй», и я притрагиваюсь языком к липкой жидкости на коже — мерзко. А потом слизываю ещё несколько капель, резко закрыв глаза и морщась от тошноты в животе. И спустя каких-то несколько секунд в комнате эхом отдаётся чей-то смех.

Я провожу ногтями по больной руке. Делаю это ещё и ещё с такой жестокостью, словно причиняю боль не себе, а своему злейшему врагу. Сцепив зубы, наблюдаю за тем, как несколько капель свежей крови приземляются на ледяной пол, и задерживаю дыхание. Сердце пропускает удар, дышать становится всё сложнее, и потом мои глаза замечают… кого-то.

Девушка. Сидит на полу лицом к стене и тихо плачет. Подхожу ближе и вижу маленькую лужицу крови у её ног, а потом и вовсе начинаю слышать такой неприятный звук, словно кто-то проводит чем-то острым по стене. Тут же закрываю уши руками и морщусь, потому что это отдаётся эхом в голове — её плач, мой немой крик и этот жуткий скрип.

Я хочу открыть рот и спросить, кто она и что здесь делает, но замечаю её руку — такую же окровавленную, как и моя собственная. Всматриваюсь ещё внимательней, но из-за темноты больше ничего не вижу. Что-то меня в ней настораживает, но не могу понять, что. Её грязные волосы запутались, на больничной пижаме видны какие-то пятна, а плач, вперемешку с шепотом кажется каким-то до жути знакомым.

Задерживаю дыхание, после чего сжимаю руки в кулаки, впиваясь ногтями в ладони, и резко выдыхаю два слова:

— Кто ты?

В ответ ничего. Девушка затихает и прекращает царапать стену, она почти что не дышит. Я резко отхожу назад, когда она начинает двигаться, медленно поднимаясь на ноги. Высокая, но сгорбленная. Разбитая, а ещё грязная то ли от переизбытка эмоций, боли, то ли от этой мерзкой больницы. Она всё ещё стоит ко мне спиной, и я не могу увидеть её лица, но мне вдруг начинает казаться, что я… не хочу этого.

Только вот слишком поздно.

Незнакомка поворачивается ко мне лицом. Голова её опущена, глаза смотрят куда-то в пол, а темнота не позволяет мне разглядеть её полностью. Серебряный лучик падает на её руку, и я замечаю покрасневший рубец. С ужасом подмечаю, что у меня точно такой же, и делаю ещё несколько шагов назад. Нет, этого ведь не может быть…

Страх сковывает моё тело, когда темноволосая делает один шаг вперёд, позволяя мне увидеть её полностью. Я закрываю рот ладонями, дабы не закричать от неимоверного ужаса, и спустя секунды понимаю, что плачу. Хочу сорваться с места и бежать, пока не закончатся силы, но ноги не слушают меня, тело оцепенело, да и выхода нет. В итоге прикрываю глаза и кусаю губы, убеждая себя, что всё это — страшный сон. Только вот чувствую её ледяную руку у себя на щеке и слышу чей-то громкий вопль, пока улавливаю запах металла. Она рядом, дышит мне в губы и не желает отпускать.

— Посмотри.

Веки трепещут, но глаза не открываю — я в ужасе. Тогда девушка крепко сжимает моё запястье и злобно смеётся у самого уха, притрагиваясь кончиком языка к моей коже. Мерзко, противно, тошно, а ещё больно и очень страшно. Мои эмоции не описать словами, как и мысли, которые прорвались в голову.

"Открой глаза, ну же."


"Открой их."


"Посмотри туда, посмотри на неё, Ада!"


Вскрикиваю, когда сил держаться больше нет, и открываю глаза. Вижу ядовитую, но такую знакомую улыбку, после чего начинаю усердно качать головой из стороны в сторону. И тогда мой двойник громко смеётся, опрокинув голову назад, пока я пытаюсь убедить себя в том, что это всё нереально.

— Я — это ты, Ада, — говорит моё второе Я, поглаживая меня по волосам. Её длинные ногти запутываются в моих прядях, и она с силой вырывает их, вызывая у меня громкий крик. Но никто не слышит. Никто не видит мою войну с самой собой.



Резко срываюсь с кровати. Грудь поднимается от частых вздохов, я никак не могу выровнять своё дыхание и откидываюсь обратно на подушку. Оставляю глаза распахнутыми и всматриваюсь в потолок, который сейчас кажется чёрным из-за темноты — всё ещё ночь.

— Это просто сон, Ада, — успокаиваю я себя, поглаживая руки. Облизываю искусанные губы и с облегчением выдыхаю, потому что понимаю: мне приснился очередной кошмар. Ничего больше.

Мои эмоции не передать словами. Очень хочется пить, но воды рядом нет, и приходится терпеть. Я сильнее натягиваю рукава рубахи и притрагиваюсь ногами к ледяному полу. Сразу появляется знакомое, такое неприятное ощущение, но я отгоняю от себя все глупые мысли. Надо успокоиться.

Обнимаю плечи и снова ловлю себя на мысли о том, что всё это уже происходило. Начинаю ходить, измерять комнату маленькими шагами и выравнивать сбитое дыхание. Сердце всё ещё вырывается из груди, и я без сил сажусь на пол, но тут же вздрагиваю, когда пальцы притрагиваются к чему-то липкому. Стараюсь рассмотреть, что же там, но слишком темно. Только когда маленькая туча будто отплывает, позволяя луне пустить ещё один спасительный луч в мою камеру, я стараюсь сдержать крик.

Это кровь. Моя кровь.

Бросаю взгляд на собственные руки и вижу содранную кожу, воспалённые рубцы и маленькие струйки алой жидкости. Резко поднимаюсь с пола и начинаю истерично тереть царапины тканью пижамы. Сама не понимаю, как, но оказываюсь у самой стены, надеясь не увидеть там вторую Аду. Но там никого нет, и я тяжело выдыхаю, проводя ладонями по щекам. Лишь спустя полминуты как завороженная опускаюсь на колени перед стеной и с ужасом провожу ногтями по выцарапанной надписи.

"Я — это ты."