экскурсия

  На пароме, идущем от Искьи на Поццуоли, народу в это утро было немного. Намного больше, казалось, машин, приставленных так плотно друг к другу, что и не пройти между ними. Я мучаюсь от долгого скучного пути, не зная, чем заняться. Мутно - голубой пейзаж далёкой Искьи позади парома, ломающиеся стеклянистые валы за бортом, укачивают меня. Море, какое - то безжизненное, пустое, не тронутое ни стремительной спинкой дельфина, ни чёрными лепёшками скатов, бугрится лёгким штормом, пластами отходит от борта, поросшего ракушками. Волны, будто - бы сальные, синие, тёмно-зелёные, толкут и перебрасывают в студенистых лапах кусочки нефритовых водорослей и серебристого малька.
  - Мусор в водке, мусор в водке...- Шепчу я, сложив локти на деревянную обшивку палубы.- Мусор в водке - к свадьбе.
   Волны, с глухим грохотом падают назад, изнурённые и ломкие.
   Рядом со мной, стоит розовощёкий Владик, засунув руки в карманы чёрных подштанников. Он подёргивался, слушая плеер, жуёт жвачку, то и дело оглядываясь на своего брата Виталика, улыбается девичьими красными губами. Иногда, когда качка становится сильнее, смешно выбрасывает руки из карманов и хватается за борт, накреняясь вперёд своим длинным, угловатым телом. Я с укоризной поглядываю на его терракотовый от загара затылок, на линию ровно подстриженных волос и на чуть заметную " косичку", идущую вдоль шейного позвонка вниз. Смешной мальчик. Ему девятнадцать. Я моложе на два года, и это моя беда сейчас.
  - Что, не боишься?- Перекрикиваю я  расшалившиеся волны, которые заплёскивают мои ноги в тонких кожаных сандалиях, самыми краешками своих голубых , холодных , медузьих тел.- А как снесёт тебя за борт?- Солёная вода, разбиваясь о паром, осыпает меня брызгами с ног до головы.
   Но я стою у самого борта, думая - заметит ли кто-нибудь грозящую мне опасность? Скажет ли что? Например : отойди, сядь рядом...Никто, никогда...Владик отходит, но потом, стесняясь своей несмелости, подходит, и застывает рядом. Паром мягко качается, вверх-вниз...
   Вместе мы держимся за перила, я - локтями, он - руками, крепко, до белизны пальцев , а море нежит нас, подталкивает друг к другу, заботливо сближает, как механическая нянюшка, приставленная к колыбели .
   Почти ничего не слышно, что говорят в пяти метрах от нас моя сестра Лиза и брат Владика, Виталий. Но и мы видим только их спины. Как Лиза смеётся - слышно...Хахаха-ха, хахаха-ха...Её, за плечи, сильной рукой обвил Виталик, , сжимает ей правое предплечье, а она, смеётся от этого.
   Виталик лучше Владика. Он высокий, красивый, русоволосый и розовощёкий, и больше о нём нечего сказать. Он просто хорош. Не стоит разбираться, чем он живёт, чем дышит, хочется упасть в его объятия и забыть про весь мир. Такой он. И Лизка падает. Отпрядывает от его розовых, наглых губ, будто случайно тянущихся к её шее, напоминает, что она на десять лет старше, что замужем...
   Лизка, роскошь расцветшего возраста, ей чуть за тридцать, но она так хороша в этом, что мне даже равняться страшно с ней. Я гляжу на свою маленькую грудь, чёрные волосы, на нитки и прядки разобранные ветром, на свои тонкие губы, тонкие руки, и ненавижу всё это с отчаяньем юности. То ли дело - Лизка! Она вся, словно царит над людьми, как будто вышла из пены морской, и тут- ей самое место. Здесь вся эта буйная прелесть Италии так ей к лицу, так красит её! Сама она, как Италия , горячая, полногрудая и длинноногая, со всеми глупостями, милыми и роскошными, со своей самосущей красотой, величественной и дерзкой, неспокойной и вспыльчивой.
   Паром причаливает, и мы сходим на берег. Владик идёт впереди, я плетусь за ним, за нами вальяжно вышагивает Лизка в обнимку с Виталиком, который приобнял её смелей, ворошит её светлые волосы, и они хохочут от счастья...
   Под разгорающимся, яростным солнцем мы бредём к автобусу, ноги мои млеют. Лизка с Виталиком отправляют нас в Помпеи, на экскурсию, а сам остаются в Неаполе, бродить по бутикам и ресторанам, обниматься, и, наверное, целовать друг друга...Я иду прыгающей путаной походкой, гляжу на дома, серые, жёлтые и жаркие, с окнами, убранными деревянными жалюзи, замечаю разновеликие изящные алтарики у дверей, бросаю взгляд на, едва видные отсюда Мюратовские фонтаны и тёмные, круглые башни Неаполитанского замка...Вот и раскопки- колонны вросшие в землю...или...выросшие из земли?
   До сих пор я не знаю, пойду ли в Помпеи одна, или Владик со мною увяжется. Ему ни до кого. Он слушает плеер, покачивает маленькой головой на длинной шее и жуёт, да жуёт.
   Лизка закидывает голову назад и снова смеётся, как плетью меня охаживает смехом...Виталик глядит на неё жадно, мутно, а я - только поглядываю. На меня так никто никогда не глядел - и глянет ли? Я сминаю билет на паром в трубочку, потом превращаю его в комочек, рву, терзаю на мелкие кусочки, тупо уставившись в плавящийся асфальт.
  - Крыся!- Кричит мне Лизка.- В свои Помпеи поедешь с Владиком. Мы тут вас подождём...- Мурлычет она тише.- Ведь подождём - же...в городе...
  Крыся! Так она при НЁМ меня называет...а он смеётся над этим, надо мною...
  - Прошвырнёмся по магазинам...- Продолжает Лизка.- В кафе посидим...
  И она, приближаясь, приобнимает меня влажной рукой, до подмышек пахнущей розовым маслом и кокосовым молоком, донельзя нежной лапкой, ароматной и длинной.
  - Фотоаппарат возьму, ладно?- Сухо говорю я, чмокая её в шею.
  - Да. Меня Виталик на свой поснимает...
   Я гляжу на Виталика, с интересом провожающего взглядом двух молодых итальянок в чёрных джинсах. Он, сунув руки в карманы шорт, в полурасстёгнутой рубашке с коротким рукавом, похож на жиголо...на альфонса, какого-то...
   Через час нас высаживают в Помпеях. В самую жару, в самое пекло. Вдалеке, в вечной дымке, высится Везувий, как голова титана, дышащая паром и дымом. Везувий страшен даже сейчас, когда он далеко...Мне становится жутко, пока группа собирается и покупает сувениры у входа в Старые Помпеи.
  - Прикинь, эти придурки тут второй город построили. На месте Старого. Как они не боятся?- Говорит Владик, вытащив один наушник из плеера.
   Как ему объяснить...Мы,русские, не знаем ни вулканов, ни стихийных бедствий. У нас что - снег по пояс, да и всё. А тут, яйца в песке пекут, черти. Рыбу в фольгу заворачивают, зарывают и едят через пять минут. И не боятся. И радоваться умеют.Как мы никогда не можем.Радуются всегда так,как в последний раз.
   Здесь только одна дорога, ведущая сквозь окаменевшую чёрную лаву, к Неаполю. Несколько лавчонок с дешёвыми сувенирами , отделённые от дороги кустами мирты, тамариска и азалий, и вход в Помпеи...А над всем этим - Везувий. Как Судьба.
   Владик, слушая плеер, дёргает головой. Группа идёт вперёд, но мне хочется отстать. В такую жару народа немного. Побыть одной нужно, подальше от тих повальных шортов м белых футболок туристов в шляпах, всех шелудивых от загара, и чтоб они все при мне меньше обнимались, слушая гида.
   Редко где в Помпеях встретишь кусочек тени. Камни мостовых, водосточные желобы, следы от повозок, бесконечные закуты, сложенные из травертина. Это остатки жилищ, харчевен, прачечных.
   Оглядываюсь - путь за мною безлюден. Справа и слева - стены, стремящиеся ввысь, но обломанные и чёрные. А между ними - опять Везувий...Ветер швыряется сухими оливковыми листьями, легко катает их по камням мощёной дороги.
  На стенах ещё различимы надписи агитационной выборной кампании 78 года нашей эры...Они не поблекли, не выцвели...Кого выбирали- квестора, претора? Ветер жарко дышит преисподней, а от камней исходит живое тепло.
   Кажется, вечность не потеряна, а мы для неё здесь- корм, пища. Сами пришли в вечность, как в Кносский лабиринт на съедение Минотавру, накормим вечность собой.
   Моя группа рассеяно шарит глазами по стенам, слушает гида Альберто, черноволосого, с жирными и курчавыми волосами, зачёсанными назад. Владик, просто бесит своим жеванием. Я натягиваю белую соломенную шляпку ниже, чтоб не видеть никого, потому что Владик ржёт, тыкая пальцем во фреску Приапа. Что-то неприличное говорит, указывая на его голые бёдра, обвитые лозой, и смешно изогнутый фригийский колпак на кудрявой голове.
   И мне хочется смеяться тоже, но я стесняюсь. Как только группа снимается с места, я фотографирую Приапа, долго глядя на него, и думаю, сколько же глаз уже подивились мастерству художника за то время, как Помпеи стали освобождать из-под тысячелетнего пепла?
  Лупанар, с крепкими стенами, низкими, каменными потолками, с пятью комнатушками- норами, где только и могли уместиться двое, расписан всеми видами продажной любви. На каменных кроватях с каменными-же "подушками", едва ли  ляжет современный человек во весь рост. Фрески яркие, живые, словно пособия для начинающих и милое развлечение для опытных. Владик и тут облизывает свои пересохшие губки, и нервничает.
  - Маньяк.- Говорю я со смехом, глядя на заинтересованного Владика.
  - А почему название такое? Сказали бы просто - бордель.- Спрашивает он у меня.
  - Потому что женщин, тут обитающих, называли - лупы, то - есть , волчицы.
  - Почему?
  - Они ходили по городу и выли по ночам, зазывая клиентов...- Отвечаю я со знанием дела.- Это тебе не русские "бледи", с кольцом во рту и ковриком под мышкой. Тут всё было на уровне...
   Владик, удивлённый моими познаниями ещё с полчаса пытает меня по поводу цен и качества услуг. Я указываю ему на граффити.
  - Вот, смотри. Тут какая-то, Эвноя, гречанка, стоит два асса. Два асса - кувшин вина. Вот и иди, ищи её. А от меня отстань.
   Жарятся на солнце древние камни. Недорезанные капители колонн, брошены мастерами посреди дворов разрушенных вилл. В банях, отлично сохранившихся, не хватает только бликования воды на голубом куполе, прежде, искрящейся в бассейне тепидария. Теплом дышат краски фресок, глаза горгон провожают туристов, глядя с той-же божественной ожесточённостью, что и в те поры, когда здесь прогуливались сенаторы,патриции и всадники,приехавшие на отдых к морю.
   Теперь, в просторных дворах вилл пускают побеги воскресшие мирты, полыхают цветами гвоздики, и, кажется иногда, что из глубины бывшего здесь когда-то сада, зажурчит фонтан, изливая прохладную воду, приведённую сюда путём акведука. Сладкая пыль липнет к нёбу, и всё так на месте в этом совершенном покое, скорее, обморочном, минутном, старающемся всеми силами двинуться и воскреснуть.
   В мою голову вновь приходят мысли о сестре, о Виталике, о том, как вчера мы плавали вдоль побережья Искьи на неаполитанском катере "гозо", как Лизка лежала рядышком с Виталиком на горячей палубе...А потом мы вплыли в грот, наполненный подвижной голубизной отражаемой воды, встали на дно, белое от песка, и там, в гроте, без Лизкиного надзора, он высыпал в мою руку чёрные ракушки, собранные им на камнях. Я улыбалась, глядела на него дурно, отчаянно краснея, потому что никого не было рядом, как он бережно пересыпал чёрные ракушки в мою молочно-белую ладонь и они светились от бликов и игры отражений.
   Придя в себя, я оглядываюсь, ища группу. Действительно, отстала, тут толпа немцев, горластых и громких, а мои - уже далеко. Вон он, длинношеий Владик виден ещё... А я стою в тени какой-то обломанной стены, ветер пыхает мне в лицо средиземноморской оливковой духотой от которой сохнут губы и слезятся глаза...
  Когда мы уезжали из Помпей, я обернулась назад, с единственной мыслью, что с радостью увидела это всё. Увидела, и нужно это только мне, никому больше. И теперь мне легко, будто я новорождённая, которую, только что макнули с головой в древнюю крестильную купель и прилипли к ней все радости и горести мира, с которым её познакомили против воли...Вот теперь в душе осядет тот самый золотой песок эмоций, который так необходим настоящему человеку...Настоящему? Кому?
   Неаполь со смотровой площадки видится огромным осьминогом. Лежит, голубой и зелёный, жаркий и сытый...Вдали ,белыми бугорками ходит море. Сегодня, вечером, наверное, вернувшись на Искью, мы будем лежать на пляже до вечера, кунаться в, совершенно безрыбное у берегов, Тирренское море, а вечером, пойдём в какой-нибудь ресторан, где Лизка напьётся. Всю ночь я проведу возле бассейна отеля, или в холле, а она будет с ним...
  Лизка с Виталиком, подходя к нашему автобусу так сверкнули улыбками, что Помпеи пропали и Неаполь поблек. Осталась только мучительная тоска и растерянность. Отчего у меня всё не так? Почему они такие счастливые? Когда я буду такой-же?