Там, где кончается асфальт

Нас осталось мало:  мы да наша боль
Б. Окуджава

Дорога

Асфальт заканчивается неожиданно, машина вылетает на грунтовку.
Узкая песчаная дорога петляет по сосновому лесу, подсвеченному вечерним солнцем, на белых моховых обочинах растет лиловый вереск, а если год будет удачным, осенью здесь будет видимо-невидимо склизких пахучих маслят.
Мы останавливаемся, чтобы отдохнуть. Густо пахнет вереском, мхом и горячей сосновой смолой. Запах проникает в легкие, сердце на мгновение сбивается с такта, ведь мы едем домой! Там, далеко на севере, среди темных еловых лесов и бескрайних торфяных болот затерялась маленькая деревенька, откуда мы все родом.
И где бы мы ни были, в каких краях не пропадали, каждое лето мы бросаем все дела, собираем вещи и едем на север, на север, по разбитому асфальту, по каменистой или песчаной грунтовке. Мелькают чужие деревни, дорогу переходят стада коров, на трассе мы обгоняем тяжелые груженые лесовозы.
И вот уже последний поворот, машина спускается с холма, и мы оказываемся в деревне. Название у нее простое - Конец.
Деревня уютно устроилась в долине, которую со всех сторон обступают холмы, поросшие мрачными елями. Макушки достают до самого неба, днем за них цепляются облака, а вечером прячется застенчивая луна, желтая и полупрозрачная, словно леденец.
Посреди долины течет шумная река с темной болотной водой, по ее берегам там и сям разбросаны два десятка домов, окруженные полями, бело-розовыми от иван-чая и таволги.
В деревне тихо. Не лают собаки, не поют петухи, не звенят колокольчиками пасущиеся коровы. Не ездят машины, не работают гараж и пилорама. Закрыт даже магазин, и только автолавка дважды в неделю нарушает безмятежную тишину резкими гудками клаксона.
Глядя на эти опустевшие улицы, зарастающую дорогу и покосившиеся заборы, уже трудно представить, что был здесь шумный многолюдный центр совхоза, с конторой, клубом, пилорамой и даже начальной школой.
Еще в моем детстве засевались льном и рожью поля. Сновали туда-сюда машины, приезжали лесовозы, привозили на распил бревна. День и ночь стучала пилорама, прерывая телевизионный сигнал и мешая жителям по вечерам смотреть "Секрет тропиканки". Трижды в неделю с горки спускалась "хлебная" машина, продавщица тетя Лена открывала двери сельпо, на крыльце собирались жители всех окрестных деревень, обсуждали погоду, сенокос и политику.
Вечером, звеня колокольчиками и отмахиваясь от мух, расходилось по домам большое коровье стадо. Дедушка встречал свою Дочку у калитки, в руках у него погонялка и кусок черного хлеба:
-Доча-Доча-Доча-Доча! - протяжно кричал он.
Доча недоверчиво смотрела на него красивыми карими глазами в длинных ресницах, потом тяжко вздыхала, брала хлеб, захватывая его с ладони длинным гибким языком, и шла в хлев.
К ночи от реки наползал туман. Деревня пряталась в нем, исчезала с лица земли. Только тускло светились фонари, да окна домов горели теплым желтым светом. Поутру туман рассеивался, начинался новый день.
Все прошло. Все исчезло.
Остались только несколько жилых домов, шумная река, запутавшаяся в еловых ветвях луна да этот туман, наползающий на деревню ближе к ночи.
Но нам дорого все это, и мы упорно преодолеваем километры бездорожья, потом спускаемся с холма. Машина тормозит у большого дома. Развесистый клен во дворе, под кленом поставлен на чурбаки ярко-оранжевый «Запорожец» - дедушка хотел починить, но не успел.
Мы дома.

Дом

Дом стоит посреди деревни: красные стены, белые резные узоры, синие наличники. Краска облупилась, но даже когда она вовсе сойдет, мы все равно будем думать, что дом красный.
Много раз нам предлагали продать его. Мол, дом хороший, вы в нем живете только летом, а однажды, может, и вовсе не приедете сюда, променяв деревню Конец на южные края или заграничные пляжи.
- Нет! - отвечает мама Оля. – Мы приедем.
Дом построил дедушка Вова. Много лет назад он приехал в Конец по распределению после техникума и остался здесь жить. Женился на местной учительнице начальных классов Катерине, нашей бабушке Кате. Отстроил большой дом для большой семьи. Было это почти полвека назад.
И вот из всей семьи остались только мы: мама Оля, я, сестра Катя и ее маленький сын Сенечка. Правда, мы еще считаем полноправными членами семьи собаку Виту и двух толстых кошек Дульсинею и Ефросинью.
С тех пор, как дедушки не стало, в доме почти ничего не изменилось. Мы не затевали ремонт, не сдвинули с места ни одного предмета мебели. Даже картина на стене в прихожей висит так же, как всегда – немного криво.
Рядом с картиной – большая фотография в деревянной рамке. Дедушка Вова сидит на скамеечке на фоне высокой поленницы, в руках – гармонь, на затылке – неизменная кепка, борода причесана. Внимательно смотрит в камеру, едва заметно улыбаясь.
Фото сделано за год до смерти, когда все еще было хорошо, и все мы были счастливы. Глядя на веселого дедушку, мы неизменно вспоминаем, возможно, лучшие свои времена.
Интересно, что видит дедушка, глядя на нас?

Сад

Окна выходят в большой запущенный сад. Деревья, трава, кусты никому не нужной черноплодной рябины. И яблони.
В северной деревне Конец яблони не росли никогда. Ни один сорт не выдерживал сурового климата. Местные об этом прекрасно знали и даже не пытались выращивать яблоки.
Единственным человеком, который об этом не знал, оказался дедушка Вова. Он приехал с юга области из села под Устюжной. Там по весне сады утопали в яблоневом цвете, осенью воздух пах спелыми яблоками.
- Что за сад без яблонь? – сказал дедушка.
И начал экспериментировать с упорством истинного мичуринца: выписывал из питомников морозоустойчивые сорта, менял место посадок, прививал, подкармливал, утеплял на зиму.
Сколько яблонь померзло – не пересчитать! Но четыре прижились: зеленый дичок, мелкая красная китайка, гибрид с некрупными желто-розовыми плодами и поздняя осенняя яблоня с большими зелеными яблоками.
По осени весь сад был усыпан яблоками, они яркими пятнами мелькали в траве, ковром устилали дорожки. Ветки прогибались под тяжестью, и дедушка, проходя под ними, наклонялся чуть не вдвое, но спиливать не хотел.
Яблок хватало на всю деревню, а у нас в подвале зимой всегда хранились банки золотистого компота, густого карамельного цвета варенья, легкого кисловатого яблочного пюре.
Дедушка умер осенью. Год был урожайный, в саду ветви позабытых яблонь сгибались до самой земли.
Теперь, отправляясь на маленькое сельское кладбище, мы привозим с собой несколько яблок: ярко-красных, нежно-розовых, зеленовато-желтых. Смотри, дедушка, твой сад еще жив!
Сейчас яблони «разъехались» уже по всему Концу, растут у каждого дома. Весной вся деревня утопает в яблоневом цвете, осенью воздух пахнет спелыми яблоками.
И никто уже не помнит, что было время, когда яблони здесь не росли.

Сватовство дяди Вити

В любой деревне самое интересное – это соседи. Наш ближайший со-сед дядя Витя Платонов лучшее тому подтверждение.
Его дом с большой верандой, выкрашенной в ярко-желтый цвет, стоит прямо напротив нашего. В огороде растут огромные подсолнухи, а больше, кажется, ничего не растет. Перед домом висит на столбике умывальник, а рядом из нескольких кирпичей и листа железа устроена плита, на которой дядя Витя в минуты просветления варит суп.
Прошлым летом сосед решил починить свой забор, для чего снял все прясла и смастерил новую калитку. На этом дело застопорилось, и с тех пор его огород стоит без забора, в подсолнухах бродят коровы. Но сам дядя Витя входит и выходит только через калитку, аккуратно закрывая ее на щеколду.
По вторникам и четвергам в деревню приезжает автолавка. Дядя Витя приходит последним, долго стоит в очереди, советуется:
- Ну, к чаю, наверное, пару бутылочек взять надо?
Пары бутылочек к чаю оказывается маловато, и дядя Витя отправляется на поиски добавки. По дороге встречает своего давнего приятеля Толю, вместе они идут в дальнюю деревню, где выторговывают у подпольных самогонщиков еще пару бутылочек местного зелья. Возвращается дядя Витя далеко за полночь, по дороге включает единственный на всю деревню фонарь, едва разгоняющий кромешную тьму августовской ночи.
Потом он долго стоит перед дверью в дом, уговаривая ее открыться.
- Сим-сим, откройся! – говорит он.
Дверь безмолвствует.
- Сим-сим, отдайся!
Молчание.
- Ну, разве я пьяный?  - продолжает дядя Витя. – Да я же только разливал.
Но запертая на ключ дверь на уговоры не поддается. Тогда дядя Витя с тяжелым вздохом садится на крыльцо и ждет, когда или дверь смилостивится, или он достаточно протрезвеет, чтобы попасть ключом в замочную скважину.
Каждое лето, непременно в августе дядя Витя напивается до нужной степени смелости, приходит к нам в дом и спрашивает нашу маму и бабушку Олю:
- Ольга, выйдешь за меня?
А потом добавляет что-нибудь насчет ведения общего хозяйства:
- Ольга, давай вместе овес посеем. Куриц заведем!
Помнится, однажды дядя Витя решил нас удивить. Тут, правда, надо упомянуть, что в то время у него гостил внук Андрей, это и повлияло на развитие сценария.
Был конец августа, мы с мамой мирно копали картошку в собственном огороде и беседовали о том о сем: о грибах, о малиновом варенье и о творчестве Паустовского.
Рядом в нагретой солнцем борозде мирно дремала собака Вита, пушистая кошка Дуся караулила кого-то в траве.
И вот это-то спокойствие нарушил дядя Витя.
На ногах он стоял нетвердо, но и падать не падал. На нем была тельняшка, в зубах неизменная сигарета. В общем, дядя Витя был при полном параде.
- Девки, я пришел к вам свататься! – сходу сообщил сосед.
Этим нас удивить было трудно, но дядя Витя продолжил:
- Ольга! Твоя Любка очень нравится моему Андрюхе. Можно сказать, влюбился парень. Поэтому я пришел к вам с хлебом и солью свататься.
Интерес к этому заявлению, кажется, проявила даже собака, поднявшая одно ухо. Мама перестала копать. Я вообще чуть не выронила лопату.
- А где хлеб? – наконец спросила мама.
- И соль, - добавила я.
- Сейчас все будет, - сказал дядя Витя и ушел.
Мы с мамой переглянулись и начали новый боровок картошки.
- Как-то это неожиданно, – сказала я.
Ничего общего, кроме летних посиделок у костра, у нас с Андреем не было. Я и вовсе была влюблена в другого.
- Что, целилась не в то сердце? – спросила проницательная мама.
- Да. И уже не в первый раз. Я раньше думала, что это их по касательной задевает. Но сейчас склоняюсь к мысли, что у меня просто плохо с прицелом.
Развить тему превратностей любви помешал дядя Витя. Он пришел на картофельное поле с буханкой хлеба в полотенце:
- Ольга! Раз уж мы с тобой не поженились, пускай хоть дети наши поженятся!
- Это им решать, - ответила мама, не отрываясь от картошки.
- Люба! Мамка у тебя до того суровая женщина! Я к ней со всей душой, а она на меня даже не смотрит! Ты-то хоть скажи: пойдешь за Андрюху?
- Я потом с Андреем поговорю.
- Ладно, молодежь, сами разбирайтесь, - махнул рукой дядя Витя.
Некоторое время он молча наблюдал за тем, как мы работаем, потом заключил:
- Мне такие хозяйки нужны. Ольга! Выходи за меня!
- Не пойду.
- А чего?
- Картошку надо докопать.
- А ты докопай и пойдем.
Мама промолчала.
- Ну, девки! Как с вами разговаривать? Бросайте вы свою картошку, все равно всю не выкопаете.
- Выкопаем.
- Ночь уже на дворе. Я вот пойду фонарь включу, чтобы вам хоть видно было. Копаетесь в земле, как кроты.
«Кроты» молча вгрызлись в очередной картофельный куст.
- Девки! А пойдемте к нам. У нас баня натоплена, на стол накрыто. Мы сегодня с Андрюхой первача нагнали трехлитровую баночку. Посидим, выпьем.
- Что же ты тогда с хлебом к нам пришел? Шел бы с самогоном.
Дядя Витя крепко задумался. Потом ушел домой. Мы удвоили усилия по копке картошки.
Стремительно темнело, вскоре нам действительно не помешал бы фонарь. И все же шансы покончить с картошкой до темноты у нас еще оставались.
Но дядя Витя появился в нашем огороде в третий раз: с банкой мутного первача и граненой рюмкой. Налил маме рюмку. Пахнуло брагой. Мама вздохнула и выпила.
Потом дядя Витя выпил сам. Тост, который он при этом произнес, я пересказывать не берусь. Скажу только, что это был один из лучших образцов риторики, в котором народная мудрость слилась воедино с лучшим в мире советским средним образованием.
Наконец, пришел Андрей и увел дядю Витю домой. Тот шел по дороге, обнимая банку с первачом, и в моменты душевного смятения хватался рукой за наш забор.
Картошку мы в тот день так и не докопали. Осталось четыре боровка…
Но это было прошлым летом.
Этим летом дядя Витя не приехал. Весной выпил технический спирт, сжег пищевод и желудок. Дети и внуки его никуда не отпустили.
Стоит напротив нашего дома печальный заброшенный дом с желтой верандой. Хлопает на ветру незапертая калитка.
И посреди темной августовской ночи уже не вспыхивает, разгоняя тьму, единственный на всю деревню фонарь.

Дождь

Всю ночь идет дождь. На веранде течет крыша, по всему полу расставлены ведра и тазики, с потолка в них с шумом падают тяжелые капли. Стоит дождю припустить, и вода потечет сплошным потоком.
- Филиал дождя, - говорит сестра Катя.
Утром светит солнце, дует ветер, огромный клен в нашем дворе отряхивается от воды. Собака Вита, попавшая под кленовый «душ», недовольно трясет ушами. Земля подсыхает мгновенно, и только лужи, собравшиеся на дороге, напоминают о том, что ночью был ливень. И вот уже маленький Сеня бегает по лужам, сверкая желтыми резиновыми сапогами, и радостно смеется.
Лужи неизменны. Они разливаются точно в тех же выбоинах на дороге, в каких разливались и двадцать лет назад, когда мы с сестрой Катей были детьми и играли в кораблики.
Первый кораблик сделал по моей просьбе дедушка Вова. Он взял полукруглый кусочек полена, вбил в него старый гвоздь, привязал к нему веревку. Я тут же решила, что это будет яхта, а для яхты, по моим представлениям, годилось только одно имя: «Беда».
Свое название судно полностью оправдывало: имело отчаянный крен на левый борт и низкую осадку, из-за которой зацеплялось днищем за каж-дую мель. К тому же гвоздь оказался слишком тяжелым, потому, снявшись с мели и выйдя в «открытое море», «Беда» немедленно переворачивалась и продолжала плавание вверх дном.
Но именно с этой яхты и начался наш маленький деревянный флот.
…И вот мы уже делаем корабли сами. Технология проста: берется небольшая доска, длиной сантиметров сорок, один край ее отпиливается так, чтобы получился острый нос. В центр доски вбивается большой гвоздь-мачта, на который крепится белоснежный красиво изогнутый парус из бересты. Иногда мачт может быть несколько. В нос корабля вбивается маленький гвоздик, к нему привязывается веревка – и корабль готов!
 Такие корабли – плоские, легкие, маневренные – отлично плавают даже по самым мелким лужам. Мы называем их «фрегатами» и даем звучные имена вроде «Санта-Лючии» и «Королевы Виктории». Названия берутся из книги про знаменитых капитанов, которую я как раз читаю.
 Мой кумир среди капитанов – Лаперуз. И я снова и снова отправляюсь в плавание по неизведанным лужам и терплю крушение у неведомых, поросших подорожником берегов. Корабль тонет, налетев на скалы, и мне приходится снаряжать спасательную экспедицию, которая, конечно, находит только вкопанную в песок доску с еле видным названием «Санта-Лючия». Другим капитанам, например, съеденному аборигенами Куку, я почему-то не сочувствую.
Кроме «фрегатов» есть еще узкие длинные «линкоры», сделанные из штакетника, оставшегося от старого забора, и тяжелые массивные «танкеры» из причудливой формы брусьев. Танкер может плавать только по очень глубоким лужам, стоит им подсохнуть, как он уже садится на мель, воображаемая нефть разливается по всему «океану», над волнами несется сигнал «SOS», и всем судам нужно сниматься с якоря и плыть на помощь терпящему бедствие товарищу.
На танкере плавает моя сестра Катя. У нее очаровательная манера отправляться в плавание. Пока мои корабли по всем правилам морской науки отходят от берега с отливом и постепенно выбираются в открытое море, Катя берет свой тяжелый танкер за веревку и забрасывает его в середину лужи, обдавая участников игры потоками мутной воды.
Вначале мы играем вдвоем, но вскоре к нам присоединяются соседские мальчишки Илья и Лешка. Они привносят в нашу игру свои правила.
У соседа Лешки корабля нет. Всем флотилиям мира он предпочитает сделанную из щепки лодку, к которой приделывает удочку из сломанной травинки. Пока Катя перевозит нефть, а я открываю новые земли, он мирно рыбачит у берега, а потом втридорога продает нам свой улов.
Илья и вовсе не выходит в море, предпочитая ему твердую сушу. В одной из уютных, заросших травой бухточек, он держит трактир «Капитан Флинт». В трактире собираются честные моряки и «джентльмены удачи», пьют огненный ром. Леша расплачивается за ром рыбой, я – золотыми слитками и драгоценными камнями, привезенными из только что открытой мной Латинской Америки, а нефтяной магнат Катя предпочитает, чтобы ее кто-нибудь угощал.
Но это в мирное время, а сколько раз в лужах разыгрывается настоящее морское сражение! Сколько кораблей уходит ко дну! Сколько отважных моряков отправляется кормить рыб! Как часто над одним  из «фрегатов» взмывает черный флаг со скрещенными костями, и лихие пираты плывут грабить торговые суда!
И как много совершается важных географических открытий! Множе-ство раз, наугад прокладывая курс, то и дело сверяясь со звездами, идет в далекое плавание «Санта-Лючия»! И тогда маленькая лужа на миг становится целым миром, в котором открыты не все острова.
Уже на следующий день лужи высыхают, и наши приключения на море заканчиваются. Можно, конечно, играть в реке, прыгая с камня на камень и проводя свои корабли через узкие проливы, где ревут буруны. Но лужи нам отчего-то нравятся больше…
Неужели прошло двадцать лет? Пираты, рыбаки, первооткрыватели и держатели трактиров выросли, разъехались кто куда. Где веселый кудрявый и черноглазый мальчик Илья, дачник из Петербурга, с которым мы пережили множество летних приключений? Где сосед Лешка,  с которым вместе строили крепость зимой? Где остальные мальчишки и девчонки, игравшие с нами в больших лужах?
Давно поменялись все адреса, забылись имена и лица. Встретившись на улице, мы едва ли узнаем друг друга.
Этим летом вместе с сестрой забрались на чердак в поисках игрушек для маленького Сенечки, и в самом темном углу неожиданно обнаружили сваленные в кучу «фрегаты», «танкеры» и «линкоры». Под бесчисленными «Санта-Лючиями» и «Королевами Викториями» лежала маленькая кривобокая яхта «Беда». Отмытая от пыли и выпущенная в лужу она немедленно сделала то, что делала двадцать лет назад: села на мель, а сойдя с нее, перевернулась и поплыла дальше килем вверх.
Сегодня идет дождь. Он начался после обеда, будет идти всю ночь. На веранде с музыкальным звоном падают в тазы и ведра тяжелые капли.
Значит, завтра мы с Сенечкой отправимся в плавание. Сеня будет юнгой, а я боцманом, старым морским волком, который будет кричать «Поднять паруса!», обзывать всех «сухопутными крысами» и пить ром в давно заброшенной таверне «Капитан Флинт», открытой по такому случаю сестрой Катей, которая завязала с нефтяным бизнесом и теперь предпочитает сушу.

Земляника

Давнее детское воспоминание: вся семья садится в оранжевый «Запорожец» и едет далеко-далеко – на свежие вырубки. Там все берут в руки по ведру и отправляются собирать землянику. Помню какие-то холмы, на которых видимо-невидимо крупных темно-красных ягод. В воздухе разлит сладкий земляничный дух.
И потом точно так же сладко пахнет земляникой в прохладных сенях нашего старого дома, где мама только что поставила на электрическую плитку большой таз с ягодами, щедро – мера на меру – пересыпанными песком. Разогревается плитка, тает сахар, меняется запах, на быстро темнеющей поверхности варенья появляется густая розовая пенка, которую мама аккуратно собирает ложкой в эмалированную кружку. И вот уже сняты последние пенки, выключена плитка, в тазике остывает земляничное варенье: темно-красное, впитавшее в себя вкус и аромат самой середины  лета – сухого горячего полудня, цветущего луга и безоблачного июльского неба.
Когда варенье остывает, мама раскладывает его в маленькие полулитровые баночки и убирает в подпол. В середине мрачной ледяной зимы мы откроем одну такую баночку, и всем на секунду покажется, что снова наступило лето.
В этом году, почти двадцать лет спустя, я беру ведро и отправляюсь на новые вырубки на другой берег реки. Лесная дорога, по которой много лет ходили одни только грибники, снова разъезжена, тяжелые лесовозы продавили в мягкой земле глубокие колеи. Тут и там валяются обрубленные ветви деревьев, хлысты, сухостой и просто разный мусор, оставшийся от лесников и перевозчиков. Лес, с нашего берега реки кажущийся таким неприступным, капитулирует перед людьми, которые спилят все, до последней чахлой березки и сосенки, чтобы потом продать по дешевке. Спилят и бросят все, как есть, не убрав за собой и не задумавшись о том, что вырастет на месте некогда прекрасного леса.
После голых свежих вырубок идут более старые, уже зарастающие травой и земляничником. Земляничник совсем молодой, даже с дороги видно, какие у него широкие листья, какие крупные ягоды висят на его ветках, высоко поднимающихся над листвой. На солнечных и сухих местах земляничины более светлые, продолговатые, они крепко держатся за ветку, не желая расставаться со своим резным зеленым «воротничком». Самые красивые и крупные ягоды – винно-красные, формой напоминающие капельку – таятся в тени, в траве и под листьями.
Мне хорошо известно правило: землянику нужно собирать не спеша. Бессмысленно бегать по полянкам и искать самую крупную ягоду. В земляничнике нужно вести себя так, словно у вас в запасе все время мира, словно вы готовы всю жизнь провести на этой полянке.
Надо просто остановиться на самом краю земляничника, наклониться и внимательно всмотреться в листву. Вот появилась первая ягода, лежавшая под листком. Вот еще одна – хитро спрятавшаяся в траве. И вдруг, словно по волшебству, весь земляничник загорается яркими алыми огнями. Вот тут нужно взять себя в руки и не спеша, ягода за ягодой собрать все, что попадется на глаза.
Домой я приношу почти полведра земляники. Стоит мне открыть его крышку, как вся изба тут же наполняется запахом ягод и согретого солнцем леса.
Мы долго перебираем землянику, самые красивые и крупные ягоды откладываем в отдельное блюдце – для маленького Сенечки. Остальное собираем в большой тазик, посыпаем песком - мера на меру. Пусть это варенье стоит долго, как знать, когда еще будет земляничный год.
Вечером я ставлю тазик на электрическую плитку в прохладном коридоре нашего старого дома. Греется плитка, растворяется песок, на поверхности закипающего варенья появляется густая темно-розовая пенка. Я беру ложку и аккуратно снимаю ее в большую эмалированную кружку. Потом разливаю готовое варенье по маленьким полулитровым баночкам, которые увезут в город и поставят в холодильник.
Однажды, среди промозглой сырой городской зимы мы откроем одну банку - и вдруг повеет летом. И я вспомню тот самый миг, когда стою в коридоре с большой алюминиевой ложкой в руке, размешиваю варенье и вспоминаю, как мы всей семьей садились в оранжевый «Запорожец» и ехали на новые вырубки собирать землянику.
Это земляничное варенье - наш вариант вина из одуванчиков.

Звезды

Темными августовскими вечерами мы с мамой ходим смотреть на звезды. Небо над деревней кажется удивительно близким, звезды висят в нем, словно яблоки на ветках нашей старой яблони, огромная луна задевает макушки елей.
Мы долго ходим по всем дорогам, потом зачем-то идем в соседнюю деревню Чубрино. Там на уступе холма стоит наш старый дом, в этом году крыша совсем провалилась, и рухнул сеновал, на котором я ночевала когда-то. Бескрайние поля, когда-то бывшие сенокосами, теперь заросли молодым лесом. От двух домов, сгоревших еще при нашей жизни в Чубрине, не осталось даже фундаментов.
- Природа быстро заметает следы людей, – говорит мама.
Мы спускаемся с горки в деревню Конец. Луна висит, зацепившись за ветви большой сосны, растущей посреди деревни. Вся долина залита при-зрачным светом, от деревьев на землю ложатся отчетливые тени. Тишина.
Самый лучший обзор открывается со второй ступеньки крыльца бывшего магазина. Отсюда видно все небо, в котором таинственно мерцают звезды. Ковшик Большой Медведицы висит над нашим домом.
Одна из звезд срывается с небосклона и стремительно мчится к земле. За ней следует другая. И вот начинается настоящий звездопад: звезды сыплются одна за другой, прочерчивая небесный свод тонкими мерцающими линиями.
- Нигде, - говорит мама Оля, - нигде в мире больше нет таких звезд.
Мы медленно идем домой. Там уже все спят: и Катя, и Сенечка, и даже беспокойная собака Вита.
Кошки сторожевыми горгульями замерли на столбах забора.
Напоследок я еще раз поднимаю глаза. Вижу крышу дома, темный узор кленовых листьев и кусочек звездного неба. Звезды все еще падают, и я снова и снова загадываю одно и то же простое желание: вот бы нам приехать сюда и в следующем году.

На реке

Август. Днем светит яркое солнце, но к вечеру резко холодает и сразу становится понятно, что лето подходит к концу. По утрам на траве лежит белая роса, на ягодах малины висят прозрачные капли, и все кругом сверкает на солнце холодным светом.
Утро. Снимаю туфли и иду босиком. Подошвы обжигает холодом. Рядом бежит собака Вита, заглядывает в лицо, интересуется, куда мы пойдем.
Мы идем на речку. Там я сажусь на холодные доски водочерпа и опускаю ноги в воду. По сравнению с землей вода кажется теплой. Вита чем-то шуршит в прибрежных кустах. Я болтаю ногами в воде и смотрю, как над долиной постепенно всходит солнце. Оно поднимается над верхушками елей, над высокими холмами, которыми деревня отгородилась от всего мира. В синеве утреннего неба растворяются легкие облачка. День снова будет жаркий, почти июльский.
Солнце поднимается все выше, выбирается из-за мрачных елей, отра-жается в оконных стеклах заброшенных домов. Потом вдруг вспыхивает янтарным светом сосна, растущая в центре деревни, и вот уже вся долина залита светом.
В этом утреннем сиянии вода в реке кажется черной, словно деготь, и густой, словно патока. Над ее темной гладью еще плывут клочья тумана, точно река никак не может сбросить с себя остатки сна.
Вода только кажется черной, на самом деле она прозрачная, чуть ко-ричневатая. Сквозь нее мне видно белое известковое дно, с которого тут и там поднимаются пузырьки небольших ключей, бьющих под водой. Плавают стайками мелкие шустрые рыбки, которых здесь называют насарами.
У берега поднимаются из воды кувшинки, раскидав по поверхности блестящие жесткие листья, желтые цветы эффектно смотрятся на фоне чер-ной воды.
Тишина. Слышно только, как выше по течению шумит вода, перекатываясь через большие белые валуны.
Вдруг тишина нарушается резким выстрелом. Значит, на том берегу снова идет охота. Чуть позже в лесу неподалеку от деревни засвистят пилы, и по трассе проедет с грохотом первый лесовоз.
Земли вокруг Конца скуплены очень богатыми людьми. Они вырубают под корень лес, чтобы построить в экологически чистом районе трехэтажные охотничьи домики. Они прилетают на вертолетах, чтобы пострелять дичь. Иногда они проезжают через нашу деревню на своих бронированных автомобилях, с интересом приглядываясь к пейзажу.
И тогда я думаю: что-то будет с нами?
Вола и воздух здесь чисты и прозрачны. В лесах растут ландыш и венерин башмачок, по весне поля вдоль реки покрываются пышными желтыми купальницами. В лесу с деревьев свисают белые бороды мха, который растет только в очень чистом воздухе. Верховья реки заселены бобрами, а на Биберином болоте гнездятся редкие серые цапли.
В этом году две цапли прилетели к нам. Их гнездо разорили лисы, и они покинули стаю, поселились рядом с нами, на маленьком островке посреди реки. Целыми днями цапли стоят в мелкой прозрачной воде, а по вечерам летают над деревней с жалобными криками. Большие серые птицы с траурной каймой на крыльях. Они летят над рекой, поднимаясь все выше над лесом и холмами, и вот уже видны только темные силуэты на фоне яркого закатного неба.
Они живут рядом с нами, зная, что их не тронут, что нам и в голову не придет нарушить их покой. Мы не рубим лес, не разбрасываем мусор и убираем за неаккуратными приезжими. Этот мир – наш мир, и меньше всего мы хотим нарушить его хрупкое равновесие.
Но что знают об этом люди, которые придут сюда? Люди, способные вырубить десятки гектаров леса ради своей прихоти.
Им не будет дела до всех нас, до наших бед и радостей, до наших историй и нашей простой, незатейливой жизни.
И я уже вижу, как рухнут наши дома и как снимутся с обжитого места потревоженные цапли и потянутся куда-то на север в поисках уголка, куда еще не добрались люди.
Родина моя, ты прекрасна, но как часто ты ставишь своих детей перед выбором: изгнание или смерть.
Между тем, я все еще сижу на водочерпе, и собака Вита подходит ко мне, тычется мокрой от росы мордой в плечо. Вита не любит, когда кто-то грустит.
Я обнимаю ее, и мы сидим, смотрим на то, как тает над водой туман, как солнце окончательно завладевает этим миром. Начинается новый день.
Каждому из нас нужен дом, место, куда он мог бы возвращаться, чтобы вновь почувствовать себя живым, вдохнуть родной воздух и, оглянувшись вокруг, понять, что все здесь твое, родное: река, лес, и даже эти кувшинки, плавающие в темной воде.
И каждому нужно верить, что с его домом никогда ничего не случится. Что пройдут годы, но все так же будет бежать река, шуметь на ветру лес, и солнце, поднимаясь по утрам, будет все так же освещать маленькую долину, с притаившейся в ней деревней.
Деревней со странным и грустным названием Конец.