Благословение и проклятие творчества
***
Я убежден в том, что творческая зависимость - наркотическая. Если долго не пишешь, не придумываешь эксперименты – чувствуешь ломку, похлеще той, с которой знаются алкоголики, бросающие и пить и курильщики, завязавшие с курением. Наверняка можно проследить точный биохимический цикл творческой зависимости, выяснить, какое именно вещество выделяется и на какие рецепторы действует. Французы говорят: кто пил, тот и будет пить, а я скажу: кто писал, тот и будет писать. Опростившийся, размягченный и умиленный Толстой, тайком от всех, в стол, писал своего бесподобного "Хаджи-Мурата".
***
Мой друг Пинхас Полонский, утверждает, что в творческом акте человек ближе всего к Тв-рцу, и источник радости творчества – ощущение близости в Вс-вышнему. Это лишь приятная, ласковая полуправда. Истинному творчеству покровительствует вечный благодетель художников – дьявол. Декорации сталинской Москвы в "Мастере и Маргарите" наводят на поверхностное отождествление дьявола с конкретным режимом (и в самом деле сатанинским).
На самом деле, от Мастера всегда потягивает серой, в этом Сталин неповинен. Для Мастера полуправда хуже лжи. Обнажение бытия – сущность Искусства. Истэблишированные церкви знают, что это обнажение с жизнью несовместимо, и горой стоят за кусочно-прерывистую, спеленутую полу-истину.
Для упорядоченной, благолепной человеческой жизни ее более чем достаточно. Срывание фиговых листков – страшнейшее из аутодафе. Но это аутодафе – дьявольское. Мир, как он есть, - непереносим.
***
Обнаженные фигуры, написанные Микеланджело в Сикстинской капелле, разгневали кардиналов, и они наняли способного мазилу "одеть" Адама, Еву и самого Вс-вышнего. Этого живописца называли "браккетоне" – панталонщик. Эта история – метафора взаимоотношений Искусства и религии (именно религии, не веры). Искусство срывает покровы с жизни, религия их набрасывает, следя за тем, чтобы жизнь не прекращалась. Правда моцартовского Реквиема, «Пшеничного Поля с Воронами», «Смерти Ивана Ильича» с жизнью несовместна.
***
В моей молодости на слуху было "творчество масс". Это - попросту словесная абракадабра. Массы ничего творить не могут. А вот творческая среда – омерзительна. Какие темные страсти в ней бушуют. Творчество делает человека тщеславным, завистливым, эгоистичным, черствым. Ландау совсем не шутил, когда говорил, что детей заводить не надо, а если уж заведутся, следует их выставлять в форточку. Творчеству мешают все и все: дети, близкие, друзья, жены.
***
Игнатий Потапенко, приятель Чехова (Антон Павлович сплавил ему надоевшую Лику Мизинову), писал: "каждому художнику слова ведомо это ощущение: работая в присутствии другого, он чувствует, как будто тот слышит его мысли, видит образы, возникающие в его голове, следит глазами за их чеканкой, отделкой, за всем интимным процессом творчества. Это – мучительное чувство, которого обыкновенно не понимают и не признают близкие.
"Я тебе не помешаю?.." – говорит жена или сестра, садится рядом и читает книгу и … мешает, потому что мысли и образы стыдятся, бледнеют, прячутся". А еще говорили Потапенко – бездарь, второсортный писатель. Наблюдательность у него была отменная. Жены, сестры, дети – все мешают творчеству.
***
Мир, созданный Тв-рцом всего сущего, оттого так интересен, что Б-г ни с кем не советовался. Добрые люди посоветовали бы создать его попроще, помельче, попонятнее, а главное - разумнее.
***
Композиторы о себе говорят: "человек – человеку композитор". Но в точности то же могут сказать о себе, прозаики, поэты, живописцы. Солнышко русской поэзии, И. Бродский, как-то ухаживал за прекрасной венецианкой Мариолиной Дориа де Дзулиани, и писал об этом так: "Онa былa действительно сногсшибaтельной, и когдa в результaте спутaлaсь с высокооплaчивaемым недоумком aрмянских кровей нa периферии нaшего кругa, общей реaкцией были скорее изумление и злобa, нежели ревность или стиснутые зубы, хотя, в сущности, не стоило злиться нa тонкое кружево, зaмaрaнное острым нaционaльным соусом. Мы, однaко, злились. Ибо это было хуже, чем рaзочaровaние: это было предaтельство ткaни".
А знаете, кто такой: "недоумок армянских кровей"? Это интеллигентнейший, благороднейший Мераб Константинович Мамардашвили, гений философской мысли ХХ века. Можно пригнать в строку тухлую переписку Ньютона с Лейбницем, нецензурно обвинявших друг друга в плагиате, мнения Ландау об Илье Пригожине, Френкеле которыми он щедро делился с учениками. От Пастера, прятали свежие номера научных журналов. Если в них попадалась статья Либиха, Пастер приходил в неистовство. Исключения из этого поноса гениальной ненависти к коллегам – штучны. Фарадей, предпочитал свободное время проводить с сапожниками, переплетчиками, шорниками, едва умевшими читать и писать. Я его прекрасно понимаю, надо же и отдыхать от академического, творческого злопыхательства.
***
Платить приходится за все, а за радости творчества и плата – от души. Бочка с дерьмом, которую на тебя опрокинут коллеги, отчуждение от близких, все ерунда по сравнению со страхом. И страх этот – не очистительный страх Б-жий, а страх исписаться. Постоянный ужас: все, конец, исписался. Получается бездарно, неталантливо. Зачем же тогда жить? Диоклетиан, которому смертельно надоело отправление императорских обязанностей, плюнул на сенаторские лысины, и отправился в свое имение, выращивать капусту. Когда навещавшие его друзья пытались завести с ним беседу об интересном, то бишь о политике, он говорил им: "а поглядите, какая у меня капуста". От творчества капуста не помогает. Толстой, тачая сапоги, прошивал в голове строки "Хаджи Мурата".
***
Раньше люди жили для Б-га, с тех пор, как бога раскассировали, те, кто попроще, стали жить для жизни, а одаренные - для творчества, культуры. Подмены, как водится, не заметили. От нее не выиграли ни божеское, ни творческое.
Опубликовано в "7 Искусств", 11, 2015
Свидетельство о публикации №215121800611