Зима 1981 года

Зима 1981-го года на Южном Урале выдалась на удивление мягкой и даже тёплой. Снега выпало в меру, мороза как такового не было ещё не только днём, но и ночью. Частые же оттепели продолжали со своей подругой гололедицей курочить такси и прочий общественный транспорт, не забывая впрочем и личный – немногих, но видно чересчур уверенных в своих правах и трезвости, владельцев.               
Зима 81-го, давно катилась последняя четверть двадцатого столетия. Пофотографировав планеты вылетал из Солнечной системы спутник, но приближалась комета Галлея. Человек по полгода жил и улыбался из Космоса. На Земле шла круговерть научно-технической информации, её же подобной революции. Метель этой информации забивало по всем углам и подворотням, заставляя людей бежать, бежать, бежать и шоркать свои, будто отмороженные уши, и потирать виски в старании осмысливания этой метели информации. Всё было как встарь, как было испокон веков, по одним и тем же законам природы: кто-то вращал прогресс, а кто-то крутился в его шестерёнках. Разница от поколений прошлых веков была лишь в том, что мы уже постигали и эти законы. Смелые с самоотверженностью спорили о названии Века, называя его то Веком Атома, то Космоса, то ЭВМ, то Веком Био… и его производными. Мир не покоился на трёх китах, Мир не обращался вокруг Солнца. Мир был Взрыв. Мир был необозримые осколки этого взрыва разлетающиеся в столь же необозримом пространстве, да и в столь же необозримом Времени. И мы были детьми этого взрыва. Что-то дальше!?
Зимой 81-го пожалуй не нашлось бы более-менее образованного человека, который не мог бы часами разглагольствовать о Мировом стрессе или сексе, хотя «стресс» и «Секс» в последнее время стали такими модными словами, и чуть ли не обиходными, что никого бы не удивило, если кто-то перепутав вдруг стал бы называть «стресс» «сексом», или наоборот – до того это были модные и наиобыкновеннейшие слова.
Раньше было проще. Люди не ведали ни о стрессах, ни о сексе, и не горя желанием заводить в обиход эти слова, заводили, а попросту говоря рожали, ни о чём не думая, ораву детишек. И воспитывали их, не заботясь о подстерегающих их в будущем и от этих детишек стрессах.
Сейчас, когда стресс и секс полнокровно вошли в нашу жизнь и ходят с нами чуть не в обнимку, поневоле будешь о них задумываться, поневоле будешь их оберегаться. Много стрессов и ты укорачиваешь себе жизнь. Много детей, и про тебя говорят, что ты и не живёшь вовсе.
Но зима была мягкой, мягкой до величавости, мягкой до вечности. Казалось, более никогда не будет ни трескучих, до смерти, морозов, ни непроглядных буранов, ни на неделю сыплющих снегопадов, ни валящего с ног, и то заунывно гудящего, то с присвистом, ветра. Зима была красивой, и от этого желалась быть вечной. Хотя её и прошла лишь первая половина, но и о второй думалось, что она не позволит себе быть хуже первой. В душе было полное спокойствие. В последнюю эту неделю, зима привнесла мне его, в голове было какое-то притупление мыслей, хотя, впрочем, о чём пишу, какое там «мыслей», какое там «притупление», наоборот. Я ещё никогда не осознавал такой спокойной ясности в голове. Всё было хорошо и прекрасно как никогда; мой мозг отдыхал, каждая его клеточка, каждая извилина, словно сбросили с себя напряжение и расправлялись, расслаблялись, принимая удобные для себя положения. Мысли были тёплые и редкие, как был тёпл и редок падающий снег. Я уже не бежал в общей толчее живущих наравне с жизнью. Меня не волновали не название Века, ни стрессы, ни секс, и… И как позавчера сказал мне друг: «Ни прогрессы, ни поэтессы».
Я лежал на диване, созерцал, гулял на воздухе, и всё это без малейших идей, конкретных целей и торопливости. Передо мной виделись какие-то предметы, мало что представляющие собой в отдельности, но в целом составляющие некоторую композицию, ни о чём не думал, никуда не спешил, и желал наверное лишь об одном, чтобы и смотримые мной предметы, никуда не торопились. К счастью, к нашему времени, на планете ещё сохранились такие тихие и спокойные места. Конечно, их уже не так и много этих мест, но если в будущем таких мест и не будет, потомкам их вполне заменят картинные галереи, с их многолюдным одиночеством и ароматом прошлого от слегка запылённых и от времени потускневших холстов. Да, и к тому же, во все времена существовали свои временные прелести, и, если дикарю для уединения хватало соседнего леса, а нам уже не хватает планеты, то у потомков в запасе ещё целая Система.
 
Итак, я лежал, созерцал, гулял.

 От всего этого конечно, хотя и не в большой мере, меня отвлекала работа, но и к ней я относился более благосклонно, ибо и в ней находил отдых. Ни спешки, ни суетности во мне не было, в напарниках тоже от моего спокойствия не подзадоривалось спешности, и их мелкие ошибки в работе и происходящие, когда они всё-таки начинали торопиться, устранял также спокойно, как и работал, нисколько не заботясь о быстроте устранения ошибки. Работа ладилась и торопиться было некуда. Она шла так даже ещё лучше (а может и быстрее) потому что делалась без ошибок и излишнего возвращения на исправление этих ошибок. Работа была, как бег на длинную дистанцию, где к финишу успешно приходят те, кто бег начинает неторопливо и равномерно, рассчитывая силы на всю дистанцию, не делая лишних рывков, эффектных для зрителей, но от которых лишь задыхаешься и теряешь силы.
Зима изумляла своей нежностью, она обнимала меня своим ласковым взглядом и мне ни о чём не думалось, ничего не тревожило. Я созерцал окружающее словно из прошедших веков, не вмешиваясь в это окружающее, удивляясь ему и не понимая его, сравнивая его с теми прошедшими веками. О, как разочаровался бы, в своих бесплодных попытках, решивший указать на моём примере, облик современника, современника ещё и предстоящего жить в ХХI столетии. Увы, не говоря о «внутреннем», я даже внешне плохо подходил для этого примера. Брился с помощью кисточки и лезвий, одевался не заботясь о наличии на одежде фирменных ярлыков, не жевал резинку, не ездил на мотоцикле. Меня как что-то затормозило в этой жизни и оставило сторонним наблюдателем. Словно я сошёл с поезда на тихом полустанке выпить чаю и теперь не знаю, когда поезд так быстро ушёл и без меня, куда я ехал? Нужен ли я в том поезде, тем более, что кругом такая красота? И эта зима, и этот полустанок, и это величие спокойствия, и эта возможность пить чай, топить печь, расчищать тропинки от снега? Так мне это всё представлялось, по крайней мере, эта последняя неделя, или хотелось представляться, не суть важно, но ощущение было именно таким.
Когда ещё будет такая красивая зима? Будут ли ещё такие тихие полустанки в моей жизни? Или всё это останется в памяти лишь как сказочный сон, который не повторяется дважды? Уехали друзья, уехали подруги, но жалости нет, они ещё не скоро в вагоне заметят моё отсутствие, а для меня придёт другой поезд. Я уеду на том втором поезде, а позади останутся и тихий полустанок, и спокойствие, и зима 81-го года. Сейчас же зима и спокойствие полностью поглощали мою душу. Ветви деревьев и кустов были опушены воздушными колючками снега и казались цветущими. Движения воздуха совершенно не ощущались. Небо было ясное и голубое, а снег падал обыкновенно вечером и ночью. Днём покоряла голубизна неба, а ночью падающий снег, с неба, но уже не с голубого и не с привольного в своей бездне, а низкого, затаившегося в тайнах, спрятавшего лик под чёрной вуалью. Я протягивал ладонь и доставал рукой звёзды, а они таяли на моей руке, они были самые обыкновенные снежинки. Такой зимы я ещё не видел, это была не зима, это было цветение зимы и я вдыхал в себя это цветение. Что из того, что ушёл мой поезд, что из того что в нём уехали друзья, мне просто была необходима эта остановка, и зима дала мне её.
                Да, я остался сторонним наблюдателем, я радовался зиме, радовался, что торопиться теперь некуда, что всё это пожалуй к лучшему, и что в том другом поезде моей жизни будут и новые друзья и новые подруги. Что с ними я буду спорить и о названии века, и о стрессах, и о сексе, да и о других модных словах, вещах, событиях. И говорить буду тоже обо всём, но только никогда не упомяну о этой величавой в своём спокойствии зиме 81-го года, когда я лежал на диване, созерцал и гулял на воздухе.

               
Январь 1981 года.