Поджигатель

Улица Будрю , идущая с запада на восток, чуть в гору. Ровный асфальт, так непривычный в сельской местности для русских людей, ограничен аккуратно вычищенным поребриком по обеим сторонам улицы. Моя память движется по улице на восток, туда,где асфальт обрывается,и на этой границе растут два огромных, преогромных дерева, сомкнувшихся сводами так, что не видно ничего, что далее. Словно огромные ветвисто-пышные ворота в другой мир. Справа, по поребрику, параллельно моей памяти, идет моя лень. Чем дальше уходят две эти подруги, чем более устает моя память, тем более ослабевает моя лень. А я, находясь очень близко от этого места и в тоже время очень далеко, платонически, пытаюсь любить одну, а ласкать плотски другую. Так и вьется эта странная любовь над моей головой долгие 30 лет.
С такими же как я,ровесниками, свободными, счастливыми подростками, через деревеньку Гермени мы тащимся на стрельбище команды Жальгирис по биатлону. Это такое завораживающее мальчишек место, на одном из литовских холмов, глубоко в лесу, подальше от жизни. Жарко. Глинистая площадка стрельбища не шибко сильно ухожена. Ряд белых металлических  биатлонских мишеней с черными кружками, по пять в ряд. Находясь на огневом рубеже, то место откуда происходит стрельба по мишеням, наши глаза начинают рыскать по земле, в поисках "лакомых" патронов и гильз. Наковыряв достаточное количество боеприпасов, мы идем к мишеням. Наши карманы полны серых и золотых гильзочек от спортивной мелкашки. Ряды мишеней находятся вдоль небольшого, искусственно нарытого бруствера, с тем расчетом чтобы пули, не попавшие в мишень, попадали в этот глинистый вал, поросший кустами и кое-где травой. С каким восторгом мы сбрасывали эти мишени, потянув за специальный рычаг, который превращал пять белых кружков в черные. С  усилием  и лязганьем этой странной для нас конструкции , происходило это  действие, словно возрождались к жизни, после расстрела, эти усталые, бессмертные куски крашеного металла.
И,вот какая фантастическая штука, на валу за мишенями частенько появлялись толстенные лягушки. Не знаю зачем, может погреться, может посмотреть на эти странные существа вдали, с бахающими палками в руках, на биатлонистов. Зачастую эти лягушки выходили посмотреть в глаза своей смерти, не зная и не понимая своим нервным сгустком, что многочисленные свинцовые мухи, не желающие расплющиться о металл, попадут прямо в них. Всё как у нас, у людей.  Тогда я понял, что есть случай, что есть шанс в жизни, какова вероятность попадания шальной пули в маленькое квакающее существо, лежащее теперь разбитым вдребезги, сохнущим трупиком и вселяющее искреннее удивление в нас тогдашних.
Ну что же,карманы наполнены "боеприпасам", свинцом и чувством глубокого удовлетворения вылазкой,мы возвращаемся в Игналину на наш холм, где нас уже ждет риск, забава и безрассудство. Оно уже скрылось на холме, в прохладной листве и уже обнажило части своего прекрасного, нежного и так вожделенного в юном возрасте тела, похожего на молодую литовку. Ах эти юные опыты, с ужасом разглядываемые теперешним мной, отцом, таких же как я тогда.
Опушка леса, куда по обычаю захаживали мы во времена своих шатаний по окрестностям Игналины, недалеко наши дома №19 и №17.  Память размазывает события, искажает размеры, расстояния, но это не так уж важно, важно то, что эти  незабываемые воспоминания есть,и они иногда выливаются на бумагу. Небольшая воронка, или овраг, уютный, ограниченный со всех сторон плотным забором из сосен, растущих в этих местах в изобилии, но не тех сосен, что внизу в огромном зеленом море у подножия холма. Эти сосны коротенькие, кряжистые, а в воспоминаниях, как-то странно изогнутые, но это не мешает им быть частью национального парка Литвы. Холм, на котором мы обустроились,достаточно высок для этих мест, о чем безусловно говорит нахождение по близости в лесу телевизионного ретранслятора, такой, знаете, высоченной металлоконструкции красно-белой раскраски с антеннами наверху, который виден за многие десятки километров от этого места. Ой какая сладкая и крупная земляника росла вокруг ретранслятора, за забором, но собирать её мы могли только по большому блату, когда наша хозяйка подрабатывала в небольшой телестудии при ретрансляторе уборщицей. Так вот, забравшись привычно в наш  овраг,мы начали стряпать многочисленные бомбы и петарды. О,сколько сил и навыков было потрачено на эти детские утехи. Порой казалось, что все эти взрывы и стрельба наполняют нас какой-то дополнительной энергией. Как знать, как знать,может быть,этой энергией я сейчас и живу. В обилии набранные гильзы начинялись серой от спичек, загибались как тюбик от зубной пасты. Порох и целые патроны были редкой удачей.  Магний , соль, целлулоид и множество различных присадок давали новые ощущения. Боекомплект был готов, в глубине оврага уже был разожжен небольшой костер, и ,так как было сухо и тепло,хворост совсем не дымил, а тлел угольками, испуская струи раскаленного воздуха, застревающего в сосновых кронах, так и не достигнув апогея своей жизни.
О чем мы говорили в те минуты, чем были заняты наши умы, сложно сказать, ведь лень так часто обгоняет память. Возможно, мой серый, извилистый друг мозг был чист как лист, готовый воспринять любое, что окружало меня. Как рад, что в тот период окружал меня такой мир, плохой, хороший, неважно, тот мир детства. Благодаря тому миру есть этот мир, в котором я живу сейчас. Что помню точно, страдал ли я от негатива, от жизненных страхов - конечно страдал, как и все, но слава Богу, природа или Бог дали мне путь позитива и счастья, с которого я так боюсь сойти сейчас, спустя 30 лет.
Костер живет, начиненные гильзы брошены в костер. Мы бежим прочь и падаем за пригорком, затаив дыхание. Это мгновение тишины, влажные ладони опираются о траву. Нас трое, какие разные у нас судьбы, какие разные у нас пути, неподвластные пониманию в то мгновение. Как сейчас мы не видим своего будущего, так же и тогда машина времени была не доступна нам. Мы не догадывались, как разведет нас жизнь и, возможно, больше никогда не соединит, несмотря на все попытки. Какими мы будем: взрослыми, сумасшедшими, осиротевшими, многодетными, жизнерадостными, несчастными и любящими, талантливыми и грешными, святыми и одинокими, неспособными и способными прикоснуться вновь влажной рукой к этой траве? А тогда мы лежали, подрагивая от ударов сердца, и ждали, что тот огромный мир готовит нам.
И вот первый залп, наши заряды разрываются с огромным треском, со свистом  пролетают над головами. Мы все ниже пригибаемся к земле, свистит над головой наше будущее. Мы не движемся, но с каждым щелчком сердце бьется все чаще и чаще, словно аккумулятор нагнетается электрической энергией, а неопределенность, когда это действо закончится, учит нас жизни.  Страх перед тем, какой выстрел последний, не дает нам поднять головы. Так же как и сейчас!  Если бы я знал, что моя жизнь бесконечна, суетился бы, стремился бы познать этот мир так торопливо, стремился бы думать, рожать, любить и перевлюбляться? Нет, нет, нет...   Разносилось далекое эхо после последнего залпа. Эхо неслось над бесконечными лесами, приблизительно шестьсот десять километров, и ,наконец-то, дошло до меня теперешнего.
Выждав паузу и, как в повседневной нынешней жизни, на свой страх и риск мы в очередной раз поднимаем головы с боязнью нового, затаившегося взрыва. Но ,к счастью, очередной фейерверк заканчивается и мы спускаемся  на дно оврага, посмотреть на разметанный  костер. Что же, пора возвращаться домой - дело сделано - адреналином наполнились наши тела, а  желудок взывает к бабушкиной стряпне - к вкуснейшему куску хлеба с литовским маслом, солью и толстыми ломтиками лука. Куску, который не забыть никогда в жизни ни бабушке ни мне.
Собираясь уходить, мы - пионеры, дети рабочих - используя такой же пионерский метод тушения костров, после реализации оного, прикрываем обильно залитое место костра  обрубком какой-то деревяхи. С чувством выполненного плана на сегодня удаляемся, с легкостью спускаясь с холма к нашим домам.  В это время наш костерок, словно в обиде на то , что ему так и не дали пожить полной жизнью, начинает нагреваться, нагревать, походя брошенную, деревяху. Из оврага, сквозь сосны начинает валить густой, белый, белый, белый парообразный дым. Он поднимается высоко, разрастается все больше и больше и вот этот дым видно уже за десятки километров, но нас это мало заботит; мои зубы вгрызаются в хлеб с луком  и смотреть на плоды своего "творчества" нет времени.  Зато на плоды нашего ребячества есть время смотреть у пожарной команды, которая, с присущей Литовцам педантичностью, наблюдает за сохранностью своей земли.
Мимо наших домов проносятся, с жутким ревом, аж две пожарные машины. И поверьте, для того места это достаточно впечатляющее событие. Я выхожу на высокое, бетонное крыльцо, выступающее в сторону улицы, присаживаюсь на деревяшечку, специально положенную на ступеньки, чтобы сидеть - моё сердце снова замирает. Адреналин накатывает новой волной, над лесом виден большой дым.  Я все понимаю! Так, однажды, мы чуть не спалили Национальный парк Литовской ССР.

                2015 год