Счастливый мыс

Такой рыбалки у меня, честно говоря, не было никогда… Рыбалок, которые запомнились на всю жизнь,  у меня было великое множество и каждая из них достойна отдельного рассказа, но такой … Впрочем, всё по порядку…
На платный пруд села  Мокрое  мы с Малышом приехали часов в пять утра. На улице было ещё довольно темно. На дверях избушки охранника Андрюхи сиротливо висел огромный амбарный замок, красноречиво намекая на то, что  прудовый  страж  этой ночью благополучно пребывает дома в тёплой постели и традиционный процесс  обилечивания  произойдёт позже, когда рассветёт.
Андрюху я понимал. Ночевать одному, без единого на пруду ночного рыбака, в  не отапливаемой  избушке, вряд  ли было бы комфортно в такой мороз. Да-да,  мороз… и это несмотря на то, что на календаре было всего лишь 23 октября. «Минус 8; С» - именно эта цифра высвечивалась на панели приборов моего автомобиля. А учитывая то, что дул пронизывающий, ледяной, довольно сильный северный ветер, ночевать на пруду, пусть даже в избушке, было бы крайне неосмотрительно да и вряд ли практически возможно без негативных последствий для здоровья.
И вот именно в эту  крайне неблагоприятную  погоду  нас угораздило уехать почти за семьдесят километров от города на рыбалку. Хотя, по большому счёту, и  мороз, и ледяной ветер нас пугал меньше всего: одеты мы были, спасибо Интернету, по погоде. То есть, по - любому, невзирая на свалившийся  на наши головы природный катаклизм, рыбалка должна была состояться. И лишь одно обстоятельство могло бы всё испортить и лишить нас даже малейших шансов порыбачить – это лёд! Да, пруд запросто мог покрыться  молодым  ледком,  и тогда рыбалка становилась практически невозможной.
- По ходу, лёд…  - задумчиво произнёс Малыш, направив тусклый луч своего фонарика в сторону пруда
- Не должно…- неуверенно поддержал я  разговор, гоня от себя плохие мысли.
Мы не спеша стали спускаться по крутому склону к воде…
День начинался неплохо, я бы сказал, даже «отлично»: льда на пруду не было. Малыш облегчённо вздохнул и перекрестился фонариком.
Мы поднялись к избушке и уже через несколько мгновений наша, буквально вчера переобутая в зимнюю резину «Калина», уверенно двинулась через дамбу на противоположный берег. Щебёнка закончилась, и мы выехали на причудливо петляющую вдоль пруда грунтовку. Она была  вдрызг изрыта буксовавшими здесь в дождь машинами, изобиловала колдобинами и замёрзшими лужами.
Осторожно ощупывая фарами буквально каждый сантиметр дороги, ежеминутно рискуя сползти в глубокую промёрзшую колею, наш автомобиль медленно продвигался вперёд, приближая нас к заветной цели.
Цель эта – ничем, на первый взгляд, непримечательный  мыс  в  самом конце пруда.
Рыбаки окрестили его «Счастливым».
Об этом мыске ходили легенды. Рыба здесь клевала всегда: в любую погоду, в любое время суток, на любые насадки.
Мысок этот был занят постоянно.  Чтобы  порыбачить именно с него, очередь надо было занимать заранее  - за полдня или даже за день до предполагаемой рыбалки. К примеру, чтоб забить мысок на ночь, дежурного рыбака забрасывали туда уже с утра. Происходило это следующим образом. К мыску где-то сразу после утренней зари подкатывало несколько легковушек.  Из них вываливалась группа мужиков в камуфляжах . Минут десять они что-то оживлённо обсуждали ,по-деловому  поглядывая на мыс, и  лишь потом от этой группы отделялся, по всей видимости, переговорщик и  уверенно направлялся  к рыбачившим на мысу. Он вежливо интересовался, есть ли клёв, какая рыба перепадает, на что берёт  карп сегодня. Завязывался ненавязчивый разговор, в ходе которого переговорщик выяснял, что уезжают рыбачащие на мысу сегодня ближе к вечеру, что садки у них уже «неподъёмные» и они сегодня впервые за сезон «опузырились» рыбой,  и что никто пока очереди на мыс не занимал.
Выяснив всё, что ему было необходимо, и,  заняв очередь, переговорщик чуть ли не вприпрыжку бежал к машине, неся добрую весть. Возле машины всё оживало.  Прямо на траву выгружалась  амуниция: палатки, столик, раскладные стулья, спальные мешки, надувные матрацы,  рюкзаки с провиантом, ящик со спиртным, вёдра и тазики с различными прикормочными смесями, ещё не разбавленными прудовой водой и не доведённые до нужной консистенции, а также спиннинги, подставки под них самых различных модификаций, ёмкости с питьевой водой и многое - многое другое. Потом прибывшие  распивали бутылку водки, отмечая удачное начало ещё не начавшейся ночной рыбалки и уезжали, чтоб возвратиться к вечеру. Дежурным оставался, как правило, тот самый переговорщик. Он по-деловому допивал оставшуюся в бутылке водку и не спеша шёл забрасывать 2-3 спиннинга в заводи, рядом с заветным мыском. Клёва там, чаще всего, не было. Часа полтора  он  молча смотрел на неподвижные колокольчики на кончиках спиннингов, бормотал  какие-то ругательства и, окончательно разморённый солнцем, шёл в тенёк беседки. Некоторое время оттуда слышались хрюкающие вздохи насоса, надувающего матрац, затем - специфический звук откупориваемой бутылки, и уже через 10-15 минут беседка содрогалась от богатырского храпа.
Подъезжавшие в течение дня к мысу рыбаки, увидев гору рыбацкого барахла и услышав этот храп,  молча  разворачивались и уезжали, понимая, что мысок занят,  и шансы их попасть на него сегодня равны  нулю.
          С первыми вечерними сумерками рыбачившие на мысу не спеша начинали сматывать снасти, выволакивали из воды набитые рыбой садки и, обессиленные от сумасшедшего клёва и счастливые от рыбацкой удачи, уезжали, увозя в своих сердцах незабываемые впечатления от этой рыбалки.
К тому времени возвратившиеся к вечеру очередники уже успевали обустроить лагерь, подготовить все снасти и как только последний спиннинг уезжавших  вытаскивался из воды, мыс обретал второе дыхание.
Дежурный, ещё не совсем  протрезвевщий  от употреблённого днём спиртного, взахлёб  рассказывал своим приятелям,  какой фантастический клёв был у мужиков. Потом он переходил на шёпот и сообщал, что уехавшие рыбу ловить не умеют, что вытаскивали они её на берег волоком, не применяя подхватов, что сходов у них было «не меряно» и что из всего сказанного необходимо сделать правильные выводы.
Далее он расставлял своих друзей на мысу, подсказывая  им  куда и на какое расстояние надо забрасывать снасти. Шумно плюхались в багровую от вечернего заката воду  кормушки с кашей, источая дурманящие ароматы конопли, жареных семечек, тигровых  орешков и прочих рыбьих деликатесов.
Когда все снасти были заброшены, мысок замирал, как спринтер перед стартом. Рыбаки в недоумении поглядывали на дежурного, нетерпеливо ёрзали на своих стульчиках и тоже не издавали ни звука. Все ждали…
Так проходило минут пятнадцать-двадцать…
И вдруг тишину начинающейся лунной ночи нарушал заливистый звон колокольчика  и кончик одного из спиннингов упруго изгибался. Комель снасти отрывался от земли, зависал на колышке, рискуя в любую секунду соскочить с него и со свистом уйти в воду.
Вот, наверное, именно в этот момент и начиналось то самое священнодейство, которое человек назвал таинственным словом «Рыбалка».
Хозяин клюнувшей снасти, ещё толком не осознавая, что поклёвка именно у него, как ошпаренный,  инстинктивно срывался со своего места и с обезумевшими от привалившего счастья глазами мчался с бешеной скоростью на звук колокольчика, с лёгкостью кенгуру перепрыгивая через разбросанные хаотично по берегу рюкзаки, вёдра, куртки, пакеты…
Над прудом разносилось  громогласное:  «Подхва-а-а-ат!», от которого все находящиеся на берегу вздрагивали, а стая упитанных толстолобов, мирно дремлющая у самой поверхности на середине пруда, с перепугу одновременно выпрыгивала из воды и с шумом уходила,  на всякий случай, в глубину.
Еще эхо неслось над прудом, а  кто-то из напарников счастливчика уже летел с подхватом к месту поклёвки.
И не было в этот момент на пруду человека, который  бы   не  завидовал  этим двоим…
Через пару-тройку минут полуторакилограммовый красавец-карп лежал на берегу, лениво шлёпал мокрым хвостом по траве и с неподдельным любопытством разглядывал обступивших его рыбаков.
Вслед за первой поклёвкой следовала вторая, третья, четвёртая… А потом мыс буквально взрывался… Поклёвки шли одна за одной, безо всяких пауз.
Наступал триумфальный момент, когда рыба клевала на все спиннинги одновременно.  Никто больше уже не орал «Подхва-а-а-ат!», а карпы просто тупо  молча  выволакивались на берег. Их не успевали снимать с крючков и они, опьянённые ночным воздухом, исступлённо бились в траве и, поняв тщетность своих попыток обрести свободу, покорно затихали,   по-доброму завидуя своим сородичам в садках.
Сходов было много . Не менее пятидесяти процентов поклёвок оставались нереализованными. Рыба каким-то немыслимым образом ухитрялась уже под самым берегом избавляться от крючков и,  поднимая над водой каскады брызг, обретала свободу. Если же крючок  сидел  надёжно, и избавиться от него не представлялось  возможным, карп шёл ва-банк. Он разгибал или ломал крючки, раздирая в кровь губы, рвал поводки, уносил с собой  концевики с кормушками, а иногда и всю снасть…
Однако, как ни странно, внимания на это никто не обращал и по этому поводу не расстраивался. Пойманной рыбы было так много, что даже этот, запредельный, процент сходов казался мелочью.
Интенсивность клёва, между  тем, уменьшалась, и наступал момент, когда ничто более не нарушало ночную тишину. Уставшие рыбаки складывали в садки рыбу, что оставалась на берегу, заряжали свежей кашей кормушки спиннингов и, насторожив снасти, облегчённо вздыхали и дружно подтягивались к беседке.
К этому времени дежурный уже успевал накрыть стол и с торжествующим видом извлекал из ящика бутылку водки. Рыбалка продолжалась. Сначала пили за первую рыбу, потом за фантастический клёв, потом за мысок, потом за пруд в целом …Потом пили просто так, так как выпить предстояло ещё очень много, а время переваливало уже за полночь.
Вторая  волна жорового клёва начиналась где-то под утро, но проходила менее шумно и имела более скромные результаты. Дело в том, что основная масса народа в это самое время безмятежно  спала, распугивая своим храпом летучих мышей, коих было здесь великое множество.
Основная нагрузка на утренней рыбалке ложилась на тех, кто ночью не пил вообще или пил мало. Но и их вскоре одолевал сон,  и тогда мысок переставал подавать признаки жизни.
И только  часов в одиннадцать утра все рыбаки были уже на ногах и, слегка пошатываясь, готовились к дневному сражению.
Карп снова начинал рвать снасти…
Именно к этому загадочному и легендарному мыску подъезжали мы в то холодное октябрьское утро. Все наши  попытки попасть на «Счастливый» в течение лета так ни разу  успехом и не увенчались, несмотря на все наши старания. Среди недели сделать это не позволяла работа, а в выходные желающих было такое количество, что нам ничего не светило.
И вот сегодня, похоже, у нас был шанс, но всё равно мы молили Бога, чтобы мыс оказался свободным,  и нам удалось, в кои-то веки, забросить здесь свои снасти и сорвать этот долгожданный рыболовный джек-пот.
Бог нас услышал: мыс был совершенно пуст. Берег, вчера ещё раскисший от продолжавшихся три дня дождей, был накрепко схвачен морозом и буквально звенел под ногами. Частокол деревянных рогулек, вмёрзших в землю, красноречиво свидетельствовал о том, что место это пользуется повышенным спросом у рыбаков.
Мы подошли к самой воде, сжимая в руках холодные связки спиннингов.
- Ну и? – поёживаясь от обжигающего лицо ледяного ветра, вопросительно  уставился на меня Малыш.
Что обозначало это «Ну и?» я прекрасно понимал. В такую погоду рыба однозначно клевать не будет. Нам предстоял непростой выбор: забросить снасти, зная стопроцентно, что ничего не поймаем, или, не разматывая их, возвратиться в тёплый и уютный салон автомобиля и, плюнув на всё, рвануть под музыку «Радио Шансон» домой.
Второй вариант был чертовски заманчивым и, наверное, более правильным, но … А как же рыбацкое самолюбие?  Приехать в такую даль и в последний момент испугаться холода?  Перестать  верить в удачу?  Даже не попытаться поймать рыбу?  Так просто сдаться?  Нет.  На  нас это не было похоже.
Малыш прочитал мои мысли…
- Распрягаемся. –  сказал он уверенно и начал разбирать спиннинги. «Распрягаться» на лексике Малыша обозначало: «приступаем к рыбалке».
- Конечно,  распрягаемся.  –  с радостью поддержал я его, радуясь тому, что мнения наши совпали, и в глубине души надеясь, что легендарный мыс достойно оценит наше решение.
Одна  за  другой  полетели в тёмную холодную воду набитые кашей кормушки. Я закрепил на кончике  очередного  спиннинга колокольчик и вдруг почувствовал, что совершенно не ощущаю пальцев. Они буквально задубели от мороза  и совершенно мне не подчинялись. С этим надо было что-то делать. Растирание ладоней друг о дружку ничего не давало. Попытки согреть их воздухом изо рта тоже были безуспешными. Обескураженный таким развитием событий, я расстегнул куртку и сунул ладони под мышки. Здесь было более-менее тепло...
Из темноты вынырнула сгорбленная фигура Малыша. Осипшим голосом он сообщил мне, что снасти забрасывать больше нечем.
- Каша закончилась? – в недоумении спросил я его, совершенно не понимая, как могла так быстро закончиться каша, ведь, по сути, ещё не рыбачили.
- Каша целая .  – танцевал  рядом Малыш. – Рукам  кирдык.  Мочи нет. Давай костёр разжигать…
Он снова читал  мои  мысли…
Мы поднялись наверх к машине и притащили оттуда огромный мешок с дубовыми  чурками и новенький, острый, как лезвие для бритья, сверкающий топор. Это богатство Малыш, невзирая на все мои возражения, воткнул в переполненный багажник буквально в последние секунды перед выездом.
Я разрубил несколько толстых чурок на более мелкие, сложил их на берегу шалашиком (как учили в школе туризма во время учебы в институте), сунул в шалашик несколько скомканных страниц из «Газеты бесплатных объявлений» и зажёг спичку. Жёлтый огонёк лениво лизнул бумагу, как бы пробуя её на вкус, и потух. Я зажёг вторую спичку, третью, четвёртую… Результат был тот же. Слегка отсыревшая газета упорно не желала загораться. Резкие  порывы ветра сводили на « нет»  все мои попытки разжечь  костёр и отогреть озябшие  руки.
Малыш всё это время нетерпеливо топтался рядом, что-то недовольно мычал себе под нос, несколько раз сам пытался поджечь бумагу.
Ветер, словно издеваясь над нами, с игривой лёгкостью гасил  спички, не оставляя нам никаких шансов. Вскоре спичечный коробок (второго у нас, увы, не было!) был почти пуст. Оставалось всего-навсего три спички, которые я, повинуясь какому-то инстинктивному предчувствию,  трогать   не стал.
Ситуация была полностью тупиковой. Мы в недоумении смотрели друг на друга и, честно говоря, впервые за время многочисленных совместных рыбалок не знали что делать. В эти минуты фортуна, похоже, повернулась к нам совершенно неожиданным и самым бесстыдным своим местом.
Мороз тем временем усиливался…  Надо было срочно что-то предпринимать. Самое простое – это уйти в  машину, запустить двигатель и врубить на всю печку. Мысль эта, конечно, вертелась в голове, хотя и не была доминирующей. Однако,  именно эта мысль заставила меня вспомнить нечто очень важное…
Дело в том,  что ещё в апреле во время одной из ночных рыбалок чуть ли не под проливным дождём нам довелось разводить костёр. Сделали мы это легко и безболезненно с помощью сухого спирта. Спирт тогда остался. И, если мне не изменяла память, несколько белых кубиков я на всякий случай спрятал в машине.
Где именно – я толком не помнил, но то, что спирт оставался и что я его припрятал – сомнений на этот  счёт у  меня не было.
Я попросил фонарик у Малыша (свой я в спешке забыл дома) и, ничего ему не объясняя, чуть  ли  ни  бегом рванул  к машине.
В бардачке кубиков  не  было. Я  несколько раз  просмотрел  весь багажник. Здесь тоже их не было. Совершенно обескураженный, я сел за руль и  хотел  уже   запускать двигатель. Однако какая-то назойливая мысль вертелась в голове и не давала мне покоя. Что-то было не так … Именно при осмотре багажника что-то было не так… Чего-то не хватало… Чего? «Сумка с ключами, домкрат, насос, знак аварийной остановки, сумка с рыбацкими прибамбасами …» - вновь и вновь судорожно перебирал я в памяти содержимое багажника.
Чего-то, чёрт возьми, всё равно не хватало … И  тут я вспомнил: аптечка!!! Ну, конечно же, аптечка!!! Именно она отсутствовала в багажнике. Именно в неё в ту апрельскую ночь в спешке засунул я оставшиеся кусочки сухого спирта. Именно её спрятал я тогда в салоне.
Ещё не совсем веря в удачу, я запустил руку по водительское сиденье. Аптечка была там…
Не зная почему (наверное, на нервной почве) я запел песню про Винни-Пуха,  который хорошо живёт на свете, и дрожащими руками раскрыл аптечку. Белые кубики посыпались на резиновый коврик…
Сказать, что я в этот момент был доволен собой – это   ничего не сказать...
Пока я отсутствовал, Малыш где-то раздобыл мангал. Точнее – не мангал, а его верхнюю часть без ножек и днища. В нём он сложил из нарубленных ранее чурок шалашик (точь-в-точь,  как мой!)  и  ожидающе смотрел на меня.
«Теперь не задует…» - не дождавшись похвалы, по-хозяйски произнёс Вовка, постукивая пальцем по металлической стенке мангала. «Теперь ветер нам по барабану, зажигай. Только очень аккуратно .»  -  добавил он,  зная, что у меня осталось всего три спички.
Я отдал ему фонарик и показал  сухой спирт. Он, как ни странно, почему-то совершенно не удивился.  Я выложил кусочки спирта на бумагу в шалашике и зажёг спичку.
Малыш всё сделал правильно. Ветер в мангал не задувал. Спичка не гасла. Белые кубики зашипели и уже через несколько секунд языки пламени весело заплясали в мангале, с шумом и треском вырываясь наружу и выбрасывая в темноту снопы сверкающих искр. Огонь буквально на глазах пожирал дубовый шалашик. Малыш быстро разрубил ещё несколько чурок и сунул их в разгорающийся костёр. Тот в ответ благодарно затрещал и вспыхнул с новой силой, излучая вокруг до одури приятное тепло.
Я протянул руки к огню и понял, что такое счастье. Блаженству моему не было предела…
Где-то с полчаса сидели  мы  у костра молча,  наслаждаясь его теплом.
Отогретый Малыш ожил. На щеках его заиграл здоровый румянец, а лицо расплылось в доброй и открытой улыбке. Это свидетельствовало о том что,  чувствует себя он превосходно и находится в хорошем расположении духа. Следовательно, сейчас непременно начнет рассказывать одну из своих многочисленных рыбацких баек. Ждать себя долго Малыш не заставил…
- Поехал я как-то на  Самаринский… - начал он без предисловий. Зная, что его рассказы о рыбалке короткими не бывают, я  поудобнее  устроился на своём стульчике. Приятное тепло, исходившее от костра, приятно  растекалось по телу и навевало лёгкую дремоту. Я рассеянно слушал повествование Малыша, наслаждался треском горящих дубовых поленьев и на полную грудь вдыхал в себя ночь, обступившую нас со всех сторон.
Временами сон одолевал меня и тогда голос Вовки куда-то пропадал. Потом он вновь появлялся … И снова пропадал… Это приводило к тому, что я терял нить рассказа и только по отрывочным фразам мог понять, о чём шла речь.
- Эта скотина (он имел в виду, наверное, карпа) затащила в  кусты… а до них-то метров двадцать… не меньше…Вода, блин, ледяная…Не май месяц…Конец октября все-таки…Сам понимаешь..
-А ты разве не полез бы? Конечно, разделся…Трусы тоже снял…Карп толковый попался…Я его под жабры и назад иду..Начинаю из-за куста на берег выходить…Ну, как  дядька  Черномор,  только  голый…
-Откуда эта баба взялась - ума не приложу. Она, значит, со своими гусями к воде, а оттуда, прикинь, голый мужик: синий весь, трясется, зубами стучит и рыбу к себе прижимает…
-Ой, молчи! Гуси  труханули, а то баба…Никогда не думал, что в таком возрасте можно так быстро бегать.  Вообщем, сдуло их как ветром. И  гусей, и бабу…Помета свежего гусиного на берегу много осталось.  Очень много…Особенно на моих трусах…
-Да и ты не стал бы трусы в гусиных какашках одевать.
-Какой багажник? От них  такой  духман  исходил, что глаза слезиться начинали. Зарыл я их…  В листву…Под кустами…
-Жена?.. Ты когда-нибудь с рыбалки без трусов приезжал? То-то…Месяц со мной не разговаривала. Хотя я ей все как на духу выложил. Баба она и есть баба…
Малыш вдруг глубокомысленно замолчал … То ли красноречие его иссякло, то ли рассказ закончился.
Снова воцарилась тишина, нарушаемая только треском пылающих дров. Как ни странно, именно эта тишина разогнала мою сонливость.
Я поднял глаза на Вовку в надежде услышать продолжение рассказа. То, что я увидел, меня не только удивило, но и насторожило. Малыш сидел в какой-то неестественной позе и, не шевелясь,  пристально во что-то всматривался. Это «что-то» находилось за моей спиной.
- Чего, Володь? – спросил я его, на всякий случай, шёпотом, понимая, что он видит нечто такое, что в любую секунду может исчезнуть.
Малыш ничего не ответил, не шелохнулся и только указательный палец его правой руки слегка поднялся над костром и указал в темноту сзади меня.
Я медленно, стараясь не поднимать шума, повернулся в сторону, куда указывал палец. Два огромных светящихся глаза вынырнули из мрака метрах в десяти-пятнадцати от костра и, не мигая, уставились на меня. Честно сказать, это было жутковатое зрелище. Мне стало не по себе, и я почувствовал, как почему-то вспотели ладошки.  Какая-то  зверюка  стояла совсем рядом и нагло нас рассматривала. Что было у неё на уме, мы не знали. Может просто на огонёк забежала, а может…
Как бы там ни было, ситуация эта слегка напрягала.
Я нащупал у себя под ногами довольно увесистый кусок кирпича (на месте кострища их было много) и, не целясь, метнул  его в сторону светящихся глаз. Они мгновенно исчезли, но через минуту вновь злобно засверкали в темноте, чуть дальше и правее. Малыш тоже  швырнул  в зверя кусок кирпича. И снова глаза исчезли. И снова появились. Теперь уже ближе и левее…
Зверь нас совершенно не боялся, а эта игра с киданием кирпичей ему явно нравилась.
- Шо это? – швырнув очередной кирпич, в недоумении уставился на меня Малыш и, не дожидаясь ответа, продолжил. – Не  кот… У кота глаза малюсенькие и совсем рядышком друг с другом… Не  собака… Все собаки трусливые… Лиса? Откуда такие глаза у лисы? Разве что бешеная?.. Хотя  не-е-ет… Лисы осторожные…
Он замолчал, что-то анализируя, и вдруг выпалил залпом:
- Волк это, Василич!  Как пить дать: волк! Да здоровый, зараза…
Кто знает, возможно, Вовка был прав. Во всяком случае,  тот факт, что там, в темноте, находился зверь огромных размеров у меня, по крайней мере, сомнений не вызывал. Крупные глаза, довольно приличное расстояние между ними, да и над землёй они находятся довольно высоко – всё это подтверждало предположение Малыша.
Зверь не нападал, но и не уходил. И это нас интриговало больше всего…
Что-то его удерживало здесь… Что?  Вопрос этот не давал нам покоя. Ответ на него мы в то утро всё-таки получили. Но это было немного позже, а пока…
А пока зверь играл с нами в прятки…
- Ну  ты, скотина, достал! – нервы Малыша не выдержали и он, сопя как ёжик, начал выковыривать вмёрзший в берег довольно увесистый кол.
В этот самый момент на одном из моих спиннингов зазвенел колокольчик. Мы так увлеклись зверем, что, кажется, совсем забыли, зачем приехали на пруд. А колокольчик звенел и звенел… Я, как зомбированный, слушал этот ласкающий ухо звон и, не шевелясь, смотрел на эти две светящиеся в темноте точки.
- Поклёвка! – заорал Малыш. – Какого хрена сидишь?  Его крик привёл меня в чувство, и я метнулся к воде.
Здесь было совершенно темно.
- Володь, у тебя фонарик живой? – крикнул я Малышу, не оборачиваясь, понимая, что без фонарика определить, где же была поклёвка, будет трудновато.
- Сдох…– донёсся до меня раздраженный голос Малыша.- По-моему, батарейки того…
Мои глаза постепенно привыкали к темноте. На всех спиннингах леска от ветра была ослаблена и провисала. Однако,  на крайнем она буквально лежала на воде. Это было похоже на поклёвку.
Я снял удилище с подставки и не спеша стал наматывать леску на катушку, ожидая привычного упругого удара рыбы. Удара не последовало. Леска натянулась, как тетива лука, и жалобно запела на ветру.
Это был не карп - это был закон подлости под названием «зацеп».
Рвать снасть не хотелось и мною минут десять (не меньше!) предпринимались отчаянные попытки спасти её. Увы, попытки эти успехом не увенчались.
Зацеп был «мёртвый». Плюнув на всё, я намотал леску на рукав куртки и, переложив удилище в левую руку, начал медленно отходить от воды.
Раздался сухой щелчок. Леска безжизненно провисла, и мне стало понятно, что концевик с кормушкой и поводками остался там, на коряге, далеко от берега.
Намотав остатки лески на катушку, я направился к костру, чтобы отогреть, успевшие уже замёрзнуть, руки и восстановить снасть.
Малыша возле костра не было. Не было и увесистого кола, вмёрзшего в землю неподалёку от мангала. Первоначально особого значения этому факту я  ни придал: голова была забита порванной снастью.
Поудобней  расположившись на своём стульчике у костра, я пододвинул к себе сумку с рыбацкими принадлежностями и приступил к ремонту порванного спиннинга. Не спеша надел на основную леску новенькую кормушку, привязал небольшой блестящий вертлюжок и запустил руку в сумку в поисках куска пенопласта с намотанными на него пятью запасными поводками. Эта домашняя заготовка не раз и не два выручала меня на рыбалке.
- Василич… Василич… - раздался из темноты голос Малыша.
- Чего, Володь? – заорал я ему в ответ, ощущая как в подушечку большого пальца руки, находящейся в сумке, вонзается жало незакреплённого на пенопласте крючка. Для полного счастья мне не хватало именно этого… Крючок сел надёжно. Любое движение пальцем вызывало жгучую боль.
- Сюда давай… - снова донеслось из темноты.
- Не могу-у-у! Поймался я!
- Как поймался?
- Как-как… Молча… На крючок…
- Какой  на хрен  крючок?
Малыш явно не понимал, что происходит у костра,  и это его начинало нервировать.
- Всё брось… Топор хватай – и  бегом  сюда! – в голосе Малыша сквозила растерянность и тревога.
Мне стало не по себе.
Я вытащил из сумки руку с пенопластом и, зажмурившись, буквально выдрал из пальца крючок. Брызнула  кровь… Я прислушался: было непривычно тихо. Но там, в темноте, откуда прилетал голос Вовки, что-то происходило. Возможно, Малыш поймал и держит зверя с огромными глазами, или же зверь с огромными глазами поймал и держит Малыша… Иначе,  зачем топор?
Раздираемый этими мыслями,  я поднял с земли  нагретый костром топор и,  крепко сжав его в правой ладони, шагнул в темноту, на голос Вовки.
В эти минуты я впервые за всю так называемую «рыбалку» пожалел о забытом дома моём любимом японском фонарике.
Медленно, старался не шуметь, на цыпочках приближался я к проявившемуся на фоне неба силуэту Малыша, готовый в любую секунду пустить в ход холодное оружие.
Малыш стоял у самой воды в Г-образной, неестественной для мужчин, позе. Его голова находилась ниже уровня таза и во что-то пристально всматривалась на берегу.
- Чего  там, Володь?  –  спросил я, на всякий случай, шёпотом, интуитивно понимая, что шум здесь не уместен.
Вовка стоял не разгибаясь. В руках он держал длинную промёрзшую верёвку, один  конец которой был накрепко привязан к огромному белому мешку, лежащему на берегу у самой воды, а второй -  к толстому колу, вколоченному наглухо в берег.
Мешок был как будто новый, однако в нижней его части зияло несколько рваных дыр, каждая величиной с кулак. Я нагнулся пониже в надежде сквозь эти дыры рассмотреть его содержимое.
И в это время мешок зашевелился. Зрелище это было жуткое.
«Ну, даёт Малыш… - запульсировали  в моей голове мысли. – Всё-таки тюкнул  зверюгу дубиной.  Оглушил – и в мешок. Да и сам трофей, наверное, не совсем обычный. Иначе,  зачем его в мешок? А мешок и  верёвка  откуда у Малыша?»
Вопросы эти не давали мне покоя. Ответы на них знал только Вовка.
- Володь, зачем ты его в мешок? – сгорая от любопытства, шёпотом спросил я у Малыша.
- Кого? – в недоумении уставился он на меня.
- Ну, зверя, у которого глаза большие…
- Я его туда не засовывал. – перешёл тоже на шёпот Малыш.
- А кто тогда?
- Не знаю…
- Но сам-то он туда не мог залезть?
- Не мог… - согласился Вовка после паузы.
- Я тоже его туда не засовывал.
- Ты? – странно посмотрел на меня Малыш.- Ты точно не мог…
- Тогда кто кроме тебя? – Он начинал меня раздражать. – Ты, ведь, тут с дубиной по берегу бегал…
Малыш замолчал. Похоже, он вовсе перестал понимать, о чём идёт речь.
Думал он долго. Собравшись, наконец-то, с мыслями и расставив их в голове в правильном, на его взгляд, порядке, он чуть ли не на пальцах начал разъяснять мне суть происходящего.
- Василич,  зверя у которого, как ты говоришь, глаза большие, в мешке нет… Он когда меня с дубиной увидел, буквально испарился… Толком я его не рассмотрел: темновато всё-таки ещё... Но  зверюга, скажу я тебе, конкретный… Чупакапра  какая-то… Здоровещий ,  ужас…
- То есть… - перебил я его. – Ты хочешь сказать, что в мешке никого нет и он пустой?
Малыш в недоумении уставился на меня.
- Не-е-е… В мешке кто-то есть… Но кто – хрен его знает… Смотри…
Он намотал несколько витков верёвки на руку, распрямился и легонечко  пнул  мешок кончиком сапога. Мешок ожил, заходил ходуном и… вздохнул.
Я  обалдел от неожиданности и, на всякий случай, сделал шаг назад. Вовка снова принял Г-образную позу и… замер. Я последовал его примеру.
Существо в мешке успокоилось и не подавало признаков жизни. Малыш опять пнул  мешок ногой.  Всё повторилось…
- Ну, какая там скотина сидит? – недоумевал Малыш, вновь и вновь пиная  мешок. Слово «скотина» он употреблял только в двух случаях: когда был сильно зол и когда был сильно удивлён. То, с каким чувством было произнесено сейчас это слово, однозначно свидетельствовало о его крайнем удивлении, граничащим со ступором.
- Так значит в мешке не тот  зверюга, у которого  глаза огромные? – ещё раз задал я глупейший вопрос, где-то в глубине души сомневаясь в искренности Малыша.
- Да нет же! – прошипел Малыш, взбешённый тем, что я никак не въеду в тему.
- Ну, а про топор тогда с  какого  перепугу ты орал? – прошипел я ему в ответ.- Василич, топор… Василич, топор…
- А узел чем ты собираешься разрезать? Развязывать страшновато. Да и как ты его развяжешь, он ведь смёрзся весь…
Я всмотрелся в мешок. Узел действительно был большой и полностью обледенелый. Развязать эту кучу мёртвых петель вручную вряд ли было бы возможно. По-любому, надо было резать и отточенное лезвие топора как нельзя лучше подходило для этого.
Командование по разрезанию узла взял на себя Малыш. Долго и утомительно он разъяснял мне, что, как и в какой последовательности мы должны сделать. Закончив инструктаж, он,  похоже, счёл свою миссию выполненной, так как сбросил с руки верёвку и начал медленно отходить к кустам, растущим метрах в десяти от воды.
Я остался с мешочным узлом один на один. Страха не было. Мысль о том, что где-то рядом твой  верный  товарищ, готовый в любую секунду прийти на помощь, успокаивала и даже согревала. Словно в подтверждение этого, из темноты снова зазвучал голос Малыша:
- Василич, ты только это… узел рубить не вздумай. Не приведи господь, ухо или ещё что- нибудь  отсечёшь. Тогда нам хана…
Я послал Малыша по известному адресу, поднёс сверкающее лезвие к мешку и мягко полоснул по смёрзшемуся грязному узлу. Узел разломился надвое и мешок, словно волшебная шкатулка, открылся.
Я отступил шаг в сторону и, не дыша, смотрел в образовавшееся отверстие, ожидая появления таинственного существа, заточённого кем-то в мешок и брошенного на произвол судьбы на пустынном берегу пруда.
Несколько секунд существо признаков жизни не подавало. Потом мешок конвульсивно дёрнулся и из него высунулась огромная голова. Она широко открыла пасть и издала какой-то приглушенный звук, похожий на вздох облегчения.
- Здоровается…- просветил меня в самое ухо Малыш, появившийся вдруг из  темноты.                -Угу…- ответил я ему, ощущая, как  запотевают  ладони рук.
Мешок  приоткрылся  пошире.  Оттуда показались ещё две головы, такие же огромные и безобразные.
- Змей-Горыныч, что ли? – засуетился Вовка. Головы попеременно открывали рты и шумно вздыхали. Наверное, таким вот своеобразным способом пленники благодарили нас за их освобождение.
Малыш, видимо, сообразив, что опасность от мешка не исходит, встал возле него на колени.
- Твою бабушку! – заорал он вдруг не своим голосом он.- Василич, да это же толстолобы! Твою…
Он вскочил и минут пять юлой кружил вокруг мешка, сотрясая воздух отборной, многоэтажной, далеко не цензурной  бранью.
Я тоже иногда ругаюсь. Я знаю немало ругательных слов, но то, что выдавал Малыш, невольно наводило меня на мысль, что ругаться я не умею вообще.
Сняв с себя таким, весьма оригинальным, способом стресс, Малыш замолчал. Мы стояли с ним возле свалившегося на нас счастья в виде этого злополучного мешка и, подобно этим огромным рыбинам, открывали и закрывали пересохшие рты и также шумно и горестно вздыхали.
Действительно, это были  толстолобы… Трофейные, не менее семи-восьми килограммов каждый… Мешок был набит ими…
Каким образом эти необыкновенные экземпляры попали в него и оказались забытыми на счастливом мысу, мы не знали.
Возможно, браконьеры,  пользуясь  тем,  что пруд совершенно пуст, ставили ночью сеть и забыли один из мешков в спешке. Возможно, хозяин поймал этих рыб с вечера и специально оставил в воде, чтобы  рыба до утра не уснула.
Все эти вопросы так и оставались без ответа, а всё происходящее – какой-то таинственной и неразрешимой для нас загадкой.
Всё больше походило на сон, чем на явь…
Однако, то, что мешок был и то, что в нём находились, самые что ни на есть, настоящие толстолобы, живые, открывающие время от времени широкие пасти – это было реальностью, не вызывающей никаких сомнений.
И с этой реальностью надо было что-то делать…
Тем временем  рассвело… Расплывчатые очертания берегового ландшафта приняли реальные черты. Небо, по-прежнему затянутое пеленой низких серых облаков, стремительно бегущих на юг, на востоке порозовело, а из разрывов туч заструился ослепительно холодный свет.
Мороз ещё больше усилился. Ледяной ветер остервенело трепал прибрежные кусты, гнал по пустынному берегу желтую листву, клочки сухой травы, рваные полиэтиленовые пакеты.
Под порывами ветра перезванивались друг с другом заскучавшие без работы, продрогшие на холоде колокольчики. Чуткий слух не улавливал привычных   на этом пруду всплесков рыб. Пруд словно вымер и только свинцовые волны с шумом накатывались на берег, как бы напоминая о том, что тёплые деньки закончились и не за горами долгая и студёная зима.
Клёва, по-прежнему, не было. Не было также ни охраны, ни хозяев, ни рыбаков. Надо было принимать решение… Возможно, одно из самых трудных за рыбацкий сезон решений.
Толстолобы в мешке притихли и только несколько пар блестящих глаз, не мигая, сочувственно смотрели на нас. Похоже, рыбы понимали ситуацию, в которую мы влипли по самые уши.
Как бы там ни было, находку, даже если это браконьерский улов, мы обязаны были вернуть хозяину пруда Сергею Михайловичу, которого великолепно знали и который среди рыбацкой братии был весьма уважаемым человеком. И это было настолько очевидно, что никаких сомнений не вызывало и обсуждению вообще не подлежало.
Однако эмоции в то утро преобладали над разумом. То ли мороз, столь необычный в это время в наших краях, то ли адреналин, уровень которого в крови зашкаливал, толкали нас на действия, которые логике не поддавались. Соблазн был настолько велик, что мы буквально потеряли головы. Какие-то неведомые силы, совершенно не подчиняющиеся разуму, управляли нами и им, этим силам, нельзя было не подчиняться.
Время, как сжатая до предела пружина, начало вдруг распрямляться, раскручивая всё происходящее далее в стремительный  умопомрачительный вихрь, от которого перехватывало дыхание.
В мгновение ока мы запихнули торчащие головы в мешок, накрепко завязали его узлом довольно солидных размеров и, воровато озираясь по сторонам, двинулись к беседке. Мешок необходимо было надёжно спрятать. Куда? В жиденьких кустиках по берегу пруда, он был, как бельмо в глазу. Не подходила для этого и беседка. Обнаружить его здесь особого труда не представляло. В конце концов, мешок был благополучно оттранспортирован в ближайший овраг и надежно схоронен там под солидной кучей сухостоя, которого на прибрежных склонах было в изобилии.
Далее наступил черёд спиннингов. Если бы это был чемпионат мира по их скоростному сматыванию, уверен, что соперникам своим мы не оставили бы ни единого шанса. С такой бешеной скоростью, от которой чуть ли не дымились катушки, я сматывал снасти впервые в своей жизни. Впрочем, в то утро многое было впервые. Впервые я не укладывал бережно и аккуратно снасти в салон автомобиля, а буквально швырял их, совершенно не заботясь об их целости и сохранности. Впервые, окончив рыбалку, я не очистил кормушки от каши и не снял с крючков опарышей  и зёрна кукурузы «Бондюэль». Впервые в салоне автомобиля оказались металлические колышки-рогульки с огромными комьями липкой грязи. Она прилипала к спиннингам, капала на коврик багажника, пачкала заднее сиденье. Я не обращал на это никакого внимания.
Малыш собрал свои снасти тоже довольно оперативно и теперь суетился  возле   всё ещё пылающего костра, пытаясь залить огонь водой из пластиковой бутылки. Костёр недовольно шипел, выбрасывал вверх клубы белого пара и долго не сдавался.
Вскоре всё было кончено…
Спрятанный на время наших спешных сборов мешок с рыбой, занял достойное место в багажнике, где сегодня, однозначно, чёрт ногу сломал.
Мы же, смертельно уставшие и вконец измученные беготнёй, буквально заползли в автомобиль и  обессилено рухнули  на мягкие и удобные сиденья.
Я повернул ключ в замке зажигания. Мотор радостно заурчал, предвкушая движение. Автомобиль был готов в сию секунду оставить позади себя этот воистину счастливый  для нас  мыс.
Всё сегодня сложилось как нельзя лучше. Карта легла правильно. Фортуна широко и довольно откровенно улыбалась нам своей открытой белозубой улыбкой. «Маза – как говорил Малыш,- пёрла конкретно».
И только на душе была пустота. И ничто не могло заполнить её, зато она с лёгкостью заполняла тело и сознание. От этого становилось тошно и противно. Настроение, которое буквально полчаса  назад  зашкаливало, опустилось вдруг к нулю.
Состояние это трудно было объяснить, но оно точно было прямо противоположным тому, какое испытываешь всякий раз после удачной рыбалки.
Я посмотрел на Малыша и по его растерянному и затравленному взгляду понял, что его одолевают те же чувства. А ещё я понял, что сейчас мы никуда не уезжаем…
Голова постепенно прояснялась, наваждение  проходило,  и разум вновь начинал контролировать взбунтовавшиеся эмоции.
- Распрягаемся? – спокойно спросил я Малыша, делая вид, что мы только-только подъехали к пруду.
- А что, есть варианты? – в голосе Вовки зазвучали привычные азартные нотки.
- Никаких…
- Ну, тогда зачем эти вопросы спрашивать?
Как никогда ранее Малыш был похож на самого себя, и мы с полутона понимали друг друга.
Мир перестал играть с нами в перевёртыши и уверенно стал с головы на ноги.
Далее всё было, как обычно… Мы не спеша выгрузили из автомобиля снасти, колышки, прикормки, стульчики, подхваты и прочее.
Через полчаса частокол спиннингов привычно огораживал мысок, а в мангале снова весело потрескивал костёр. (Он, как ни странно, вспыхнул с одной- единственной спички!). Мешок с рыбой занял своё прежнее место в воде. И ничто более не напоминало о тех страстях, которые кипели здесь ещё совсем- совсем  недавно.
По-прежнему не клевало.  Мы  меняли насадки, предлагали рыбе немыслимый калейдоскоп всевозможных ароматов, забрасывали кормушки ближе, дальше, левее, правее – результат был один и тот же. Точнее, его не было вообще.  Ни-ка-ко-го!
- Холодно – успокаивал больше себя, чем меня, Малыш.- Вот прогреет чуть-чуть,  и часика в два дня попрёт…
Как мне хотелось ему поверить! За полчаса - одна-единственная поклёвка перед рассветом, да и та какая-то чудная. А может, и не было её вовсе, поклёвки-то? Просто ветер нервишки наши проверил...
К двум часам дня клёв, как предполагал Вовка, не «попёр», зато пошел снег.  И  не просто снег…Настоящая метель разыгралась на наших глазах в считанные минуты. Хотя зрелище это в конце октября не могло не вызывать восторга, шансов поймать сегодня рыбу оно, увы, не увеличивало, а как раз наоборот.
Именно в это время к избушке охраны в районе плотины подкатила белая «Нива».
- Похоже, сам  Михалыч  припожаловал.- обречённо произнёс Малыш, не сводя глаз с мешка, который вдруг ожил, зашевелился. Рыба как будто чувствовала, что её злоключениям приходит конец.
Уже через десять минут белая «Нива» стояла возле нашей беседки, и хозяин пруда Сергей Михайлович с неподдельным интересом слушал рассказ Малыша о наших ночных похождениях.
Когда Малыш, перейдя почти на шёпот, стал рассказывать об огромных светящихся глазах в темноте,  Михалыч  от души расхохотался.
- Да это же Сан Саныч!…
- Не понял? – полными недоумения глазами уставился на него Вовка.- Мужик что ли?  Во,  блин. А глазищи-то, точь-в-точь, как у кобеля в темноте горят…
- Да не мужик… Кобель. Самый, что ни на есть, обыкновенный кобель… Правда, крупный очень…
- Михалыч, хватит заливать: кобель Сан  Саныч.  Может у него и фамилия есть?- съехидничал  Малыш.
- Кличка у него такая. Тут , вишь, какое дело… Пару месяцев назад кто-то этого пса на пруд подбросил.  Псина  домашняя, с ошейником даже. Только вот на ошейнике вместо адреса всего два слова: «Сан  Саныч». То ли хозяина имя, отчество, то ли пса так величают… Не знаю… Ну вот и пошло оттуда: «Сан  Саныч», «Сан  Саныч».
Пёс непростой… Рыбоед ужасный. Поначалу по ночам даже садки рыбацкие потрошил, за что был бит рыбаками. После этого к людям относится с опаской. Близко старается не подходить, но хорошего человека завсегда чувствует и если подворачивается случай выклянчить что-нибудь съестное – шанса своего не упустит. Любят его здесь. Он как талисман. Не знаю, правда  или нет, но рыбаки брешут между собой, что если Сан Саныч подошёл – жди клёва. Сам пару раз был тому свидетелем.
Беседовали мы долго. Приятно потрескивали поленья в мангале. Малыш разливал в чашки душистый чай и взахлёб рассказывал, какие ужасы он пережил, обнаружив на берегу мешок с какой-то животиной внутри. Запах полевой земляники, чабреца, мяты, липы (чай Малыш, надо отдать ему должное, делал мастерски!) наполнял воздух вокруг костра незабываемым миксом  летних ароматов.
- И когда ж ты этот мешок обнаружил? – перебил вдруг Вовку Сергей Михайлович.
- Да  темно ещё было,  –  ответил Малыш.
- Темно? – удивился Михалыч и  долго-долго смотрел на нас каким-то странным непонимающим взглядом, то и дело почёсывая узловатыми пальцами  лысый ,как футбольный мяч, затылок.
- Вы хотите сказать, что уже полдня здесь сидите и вот это, – Сергей Михайлович, странно улыбаясь, кивнул на мешок,- вас совершенно не волнует?
- Михалыч, «волнует» - это не то слово…- горестно вздохнул Вовка.- Но этой песне мы ещё утром на горло наступили. Решили сами поймать. Мыс-то не простой: счастливый! Отсюда, ведь, без рыбы ещё никто не уезжал. Михалыч, да что я тебе объясняю. Сам это прекрасно знаешь…
Михалыч стал вдруг серьёзным.
- Счастливый-то, счастливый…- начал он издалека, с трудом подбирая слова.- Только вот сегодня, мужики, вы ничего не поймаете.
- В каком смысле? – округлил от удивления глаза Малыш, не понимая толком, откуда такая уверенность у хозяина пруда.
- Да в прямом.
- Михалыч, ты имеешь в виду погоду? Согласен с тобою на все сто: она сегодня не фонтан… но ещё не вечер.
- Да не в погоде дело…
- Не в погоде? – мы с Малышом удивлённо переглянулись.
- Конечно, нет.
- А в чём тогда?
Михалыч  нас, похоже, разыгрывал.
- Да не «в чём», а «в ком». Причина – перед вами,- ткнул он себя пальцем в грудь.
Я вообще перестал что-либо понимать.
- Сети здесь,- спокойно сказал Михалыч.- С обеих сторон мыска сети подтоплены -  толстолоба  отлавливаем. Сегодня уже третий день. Пока рыбаков нет. А когда сети – сами понимаете… Рыба – она, ведь, не дура…
Это был удар ниже пояса. Он в пух и прах развеивал наши и без того весьма призрачные надежды на улов. Сеть – это всегда стопроцентная гарантия отсутствия клёва. Дальнейшее наше пребывание на пруду становилось однозначно бесперспективным. Головоломка с бесклёвьем, которую мы с Малышом так и не смогли разгадать, перебрав все мыслимые и немыслимые его варианты, оказывается, имела банально простую разгадку.
Как ни странно, но мысль о сетях никому из нас ни разу не пришла на ум за всё время нашего пребывания на пруду. Растаял, как дым, и мистический ореол над мешком с рыбой. Всё стало ясным, как божий день.
Сказки больше не было, и только ледяной осенний ветер с остервенением рвал с кустов жухлую от мороза листву, зло швырял нам в лицо колючие снежинки, и посвистывал тоненько и злорадно.
- Ладно, Михалыч… - стараясь быть спокойным, выдавил из себя Малыш.- Пойдём запрягаться… Вариантов у нас теперь никаких. Тем более, что награда нашла своего героя,- кивнул Вовка на мешок с рыбой.
Мы попрощались с Сергеем Михайловичем. Он не спеша направился к своей машине, мы – к сиротливо маячившим на фоне серого неба безжизненным спиннингам.
- Конечно, делать ноги… - негромко бубнил себе под нос Вовка. – Снег… Мороз… Сети… Целый мешок дров дубовых. Во имя чего? Всё не в масть. Всё одно к одному. Непруха  конкретная… Завершили сезон, твою…
Из-за ветра я толком не расслышал, что говорил он далее, но даже если бы и расслышал, боюсь, повторить вряд ли смог бы. Продолжение фразы было удивительно пространным и красноречиво свидетельствовало о глубоко скрытой и искренней любви Вовки к русскому фольклору.
«Ваше благородие, госпожа удача»,- издевательски громко запел мобильник Михалыча. Он коротко с кем-то переговорил и открыл дверцу «Нивы».
 - Да, мужики,- повернулся он к нам лицом, бросив мобильник на пассажирское сиденье,- вы это… Рыбу-то не  оставляйте, заберите… Вы её честно поймали.
Сергей Михайлович помолчал, что-то обмозговывая, потом широко, по-детски, заулыбался:
- Я бы на вашем месте ещё утром бы уехал,- он опять задумался, поскрёб затылок и добавил,- С рыбой, конечно…
Взревел мотор. Автомобиль рванулся с места, окутал беседку облаком белого дыма и, оставив на усыпанной снегом траве две ровные чёрные полосы, понёсся по направлению к дамбе.
Мы стояли на берегу и, недоумевая,  смотрели друг на друга. Всё произошло настолько быстро и настолько неожиданно, что мы совершенно растерялись и не знали, как вести себя в этой ситуации, и потому некоторое время находились в полной прострации.
Первым обрёл дар речи Малыш.
- Ты что-нибудь понял? – спросил он меня почти шёпотом, почему-то оглядываясь по сторонам.
- Не совсем, но, кажется, начинаю понимать,- ответил я ему, понимая, что пока толком ничего не понимаю.
Малыш задумался. Вновь огляделся по сторонам, задержал взгляд на мешке с рыбой, и долго всматривался в белёсую змейку щебёночной дороги, бегущей вдоль леса за дамбой, на противоположной стороне оврага. «Нивы» там уже не было видно, и только лёгкий серебристый шлейф из снежинок, поднятый в воздух автомобилем, всё ещё висел над пустынной дорогой.
- Так наша рыба или нет? – спросил вдруг Вовка уже не шёпотом.
- Выходит – наша…- ответил я, заставляя себя всё больше верить в то, что так оно и есть и ничего уже меняться не будет.
- Точно?
- Наверное, точно.
- Так «наверное» или «точно»? – теперь уже очень громко спросил Вовка.
- Точно! – так же громко ответил я ему.
- Точно-точно?
- Да! Да! Да! – орал я в ответ, ощущая, как адреналин поступает в кровь.
Стая серых воробьёв, облепившая куст возле беседки, по всей видимости, учуяла в моём голосе скрытую угрозу своей безопасности, потому как с шумом поднялась вверх, сделала несколько неспешных кругов над беседкой и  взяла курс на противоположный берег.
- Что я тебе говорил! Что я тебе говорил! – сгрёб меня в охапку Малыш и затряс так, что рёбра мои начали издавать звуки, похожие на треск. Дышать становилось всё труднее. А он всё орал и орал мне в ухо:
- Никто с этого мыса ещё без рыбы не уезжал! Слышишь?!  Никто! Ты понял, почему его назвали Счастливый? Понял?
Я пытался ему ответить сдавленным голосом, что я всё понял, в надежде, что он меня всё-таки отпустит из своих цепких объятий. Но он меня не слышал и орал всё громче:
- Потому, что он счастливый! Потому, что он счастливый!..
Далее Малыш удивил меня ещё более. Он неожиданно выбросил в стороны обе руки, вытянулся в струну, резко повернул голову влево до упора, высоко поднял подбородок. В этой странной позе замер на несколько мгновений и вдруг, встав на носочки, вначале медленно, а потом всё быстрее и быстрее, начал лихо отплясывать лезгинку.
Танцевал он заразительно. Кто бы мог подумать: Малыш и лезгинка? Я же никогда ранее лезгинку не танцевал. Более того, я даже понятия не имел, как это делается. Я вообще не умел танцевать лезгинку. Да и не мог уметь. Я был уверен в этом на все сто.
Я ошибался…
Со стороны это, наверное, смотрелось глупо и всякий, увидевший на пустынном, промёрзшем берегу двух танцующих, убелённых сединами, мужчин, посчитал бы их, по меньшей мере, сумасшедшими. Однако, если бы этот «всякий» был рыбаком, он бы ничуть не удивился, а просто по-доброму позавидовал бы им, понимая, что эти двое сейчас поймали нечто тако-о-ое, о чём не стыдно будет рассказывать на протяжении всей жизни.
Итак, наша рыбалка подходила к концу. Нам не надо было больше спешить. Нам не надо было больше обращаться к рыбьим богам. Нам не надо было больше надеяться на чудо.
Всё, о чём только можно было мечтать, произошло…
Мы медленно смотали спиннинги, не спеша вынули из воды и очистили от грязи колышки-подставки, собрали подхваты, сумки с прикормками, рыбацкие стульчики и всё это самым аккуратным образом уложили в салон автомобиля.
Оставалось одно – мешок с рыбой. Как ни странно, но до самого последнего момента мы знали о нём только то, что он огромный и полон толстолобов. Сколько их? Каков их размер и вес? Только ли толстолобы в мешке? – вопросы эти щекотали наше воображение, и нам безумно хотелось как можно быстрее получить на них ответы.
Буквально сгорая от любопытства, мы двинулись к мешку, осторожно обходя смёрзшиеся кротовые тучи, коих по берегу было великое множество.
Возле мешка с рыбой мы остановились, Вовка сделал глубокий вдох и выдох и за обледенелую верёвку вытащил мешок на берег. Вдвоём мы с трудом оторвали его от земли и, кряхтя, потащили по скользкому берегу к автомобилю.
- Вороне бог послал кусочек сыра,- начал вдруг декламировать Крылова Малыш. Это он делал всегда, когда, по его словам, «душа поёт, а сердце плачет». Похоже, и душа и сердце Вовки как раз сейчас этим и занимались.
Стихотворений Малыш знал огромное количество. Правда, ни разу я не слышал, чтобы он прочитал две строки подряд из одного и того же стихотворения. Чтение почему-то всегда ограничивалось одной строкой, но читалась она душевно. Второй строки Малыш, как правило , не знал и поэтому он её или придумывал сам или лепил вместо неё строку из другого стихотворения, совершенно не обращая внимания на  искажение  смысла. Этот раз не был исключением.
- Но делу дать хотя б законный вид и толк,- продолжил он также пафосно, не моргнув глазом, и замолчал. В фольклоре его познания были более глубокие.
- Как там дальше, Василич?
Меня давил смех. Еле сдерживая себя, я вполне серьёзно продолжил:
- Сказал, и весь мешок к машине поволок…
Малыш задумался:
- Вот что значит «гений»! Как будто про нас с тобой написал.
Я расхохотался.
Малыш понял подвох.
- Про машину и мешок ты, конечно, перегнул,- совершенно не обидевшись, продолжал рассуждать Вовка.- Хотя мешок, наверное, был… Он-то и лежал на возу, который и «ныне там». А вот машина? Её быть не могло. Тут ты, Василич, маху дал конкретно. Впрочем, хватит о высоком. Давай слазить на землю. Подумаем о хлебе насущном…
«Хлеб насущный» в мешке приятно оттягивал руки.
Мы бережно положили мешок возле машины, развязали узел и вывалили из него содержимое. Шесть красавцев - толстолобов лежали у наших ног, безразлично посматривая по сторонам. Похоже, они полностью смирились со своей участью и всем своим видом показывали, что всё происходящее им до чёртиков надоело.
Все рыбины были совершенно одинаковые. Невольно складывалось впечатление, что их специально сортировали, перед тем, как отправить  в мешок.
Зрелище это было настолько захватывающее, что мы онемели, боясь человеческим голосом вспугнуть эту неземную красоту, которая величаво лежала в траве, изредка лениво ворочаясь и шевеля хвостами.
- Вешать будем? – нетерпеливо спросил Малыш, вытаскивая из кармана новенький, блестящий  кантер  и огромный чёрный пакет с золотистыми буквами «Адидас».
Не дожидаясь ответа, он подвёл пакет под голову ближайшей рыбины и посмотрел на меня с таким торжествующим видом, что если бы сейчас зазвучали первые аккорды туша, я бы нисколько не удивился. Через мгновенье  толстолоб оказался в пакете, и только огромный светло-серый хвост сиротливо торчал снаружи.
С замиранием сердца мы смотрели на стрелку кантера.
- Офигеть! – заорал Малыш.- Василич, восемь двести! Ты посмотри, Василич! Ты посмотри! – восхищенно тыкал он пальцем на шкалу весов.- Вот тебе и кусочек сыра!
По логике, сейчас Малыш должен был или продекламировать свой очередной поэтический перл, или станцевать лезгинку, или выдать что-нибудь  эдакое  из своего бездонного фольклорного запаса.
Однако ничего этого не произошло.
Всё, что только могло произойти на этой рыбалке, уже произошло. Нам оставалось всего лишь положить рыбу в багажник автомобиля и…
У Счастливого мыса на сей счёт были другие соображения. В его планы прощание с нами пока не входило. Он продолжал преподносить нам сюрпризы, и не было им ни конца, ни края…
Неожиданно встревожились толстолобы. До этого совершенно неподвижные, они стали проявлять признаки непонятного беспокойства: нервно ворочались, изгибали спины, недовольно чавкали.
Одна из рыбин неожиданно стремительно изогнулась в дугу и, как в замедленном кино, встала на хвост во весь свой рыбий рост. Она замерла на мгновенье в воздухе в этой неестественной для себя позе и с глухим стоном рухнула наземь, подняв вверх столб слепящего снега.
Её примеру последовала вторая рыбина, третья. А уже через минуту берег был похож на оживлённый городской перекрёсток в час пик.
Толстолобы сошли с ума! Что они творили!? Их серебристые тела были везде: сзади, спереди, справа, слева…
Совершенно не готовые к такому повороту событий, мы с Малышом, обливаясь потом, неуклюже метались по скользкому берегу, своими телами преграждая путь к воде потерявшим рассудок рыбам. А они по крутому береговому склону скатывались всё ниже и ниже, понимая, по-видимому, что другого такого шанса у них уже не будет.
Очередного беглеца я настиг у самой береговой кромки, судорожно прижал его к земле, поддел правой ладонью под жабры и, спотыкаясь о береговые неровности, потащил к машине, где была более-менее ровная площадка.
Сзади раздался глухой удар и до боли знакомое  «Твою-у-у…»  Я оглянулся. Малыш во весь рост растянулся на земле, обнимая руками кротовую кучу.
Толстолоб, который мгновенье назад был в этих самых руках, ощутив свободу, почти по-лягушачьи прыгал к воде. Ещё чуть-чуть и улов наш уменьшится на восемь килограммов двести граммов.
- Василич! – не своим голосом заорал Малыш.- Держи его, скотину…
Я швырнул свой трофей в сторону машины, перепрыгнул через Вовку и буквально в последнее мгновенье выхватил толстолоба из холодной, чистой, как слеза, воды.
Рыбина несколько раз дернулась в моих руках и притихла. Как по команде  успокоились  неожиданно  и другие  толстолобы.  Непривычная тишина  воцарилась на берегу…
- Володь, мы их сделали! – крикнул я Малышу, ещё не совсем веря в то, что рыбий бунт действительно закончился.
Вовка по-прежнему лежал на кротовой куче, охал и не разделял моего оптимизма. Я покрепче прижал к себе толстолоба и направился к машине. В поле моего бокового зрения вдруг попало нечто, чего ранее на мысу не было и что грубо нарушало привычную для глаз картину берегового ландшафта. И это «нечто», как мне показалось, было где-то совсем рядом. Более того, оно беспардонно сверлило меня своим пристальным взглядом. Я инстинктивно повернул голову в сторону беседки и… обомлел. Возле мешка для сбора мусора, хитроумно подвешенного на двух металлических кольях, стояло огромное лохматое существо, своим внешним видом напоминающее собаку.
Впрочем, это и была собака. Самая обыкновенная собака, хотя размеры её поражали воображение: метровый рост, полутораметровая длина, да и вес килограммов семьдесят, не меньше. По собачьим меркам это был гигант. Мощная грудная клетка, мускулистый  прогонистый  стан с втянутым во внутрь животом придавали этому великану вид весьма гордый и независимый. Поражали лапы: огромные, широко поставленные, они состояли из груды мышц, что красноречиво свидетельствовало о недюжинной силе и выносливости их владельца. Все эти вызывающие восхищение формы были облачены в длинную густую шерсть пепельного цвета, неухоженную и безобразно торчащую во все стороны. Величественный портрет зверя слегка смазывал, разве что, толстый и длинный, весь в репьях, хвост с кокетливо задранным вверх кончиком.
Однако всё это вместе взятое удивляло меньше, чем та часть собачьего тела, которая называется головой. Это было нечто… Бог или чёрт создал этот шедевр природы, мне неведомо, но то, что создавался он, отнюдь, не с благовидной целью, сомнений у меня не вызывало. Если бы эта голова прямо сейчас вот заржала  по-лошадиному  я, честное слово, удивился бы гораздо меньше, чем  нежели она залаяла бы по-собачьи.
Во внешнем облике этой головы пугало всё: и её непомерные размеры; и мощные челюсти, оснащенные двумя жёлтыми, со спичку длиной, клыками, агрессивно выпирающими  из-под чёрной верхней губы; и маленькие, острые ушки, сиротливо торчащие на самой макушке и поразительно смахивающие на рожки чёрта из «Вечеров на хуторе близ Диканьки»; и густые островки белёсых бровей, лихо вздыбившихся на широком лбу и отделённые друг от друга глубоким шрамом, грубо рассекающим переднюю часть головы толстой бледно-розовой полосой.
Последним штрихом шедевра была настоящая козлиная борода. Да-да, именно борода. По замыслу создателя она должна была веселить или, по крайней мере, вызывать добрую улыбку. У меня эта борода ничего, кроме тихого ужаса, не вызывала.
Прямой противоположностью всему перечисленному были глаза. Никогда ранее я не видел глаз более добрых и ласковых. Даже у людей.
И вот сейчас эти глаза с расстояния трёх-четырёх метров смотрели на меня слегка настороженно и с любопытством.
Толстолоб  в моих руках, похоже, тоже заметил пса, потому что вдруг обмяк и стал демонстрировать, что спит.
Тем временем Малыш, охая и держась одной рукой за поясницу, поднялся с кротовой кучи. Увидев зверя, он перестал охать и трижды перекрестился  кантером, который почему-то до сих пор был в его руке. Затем он странно потряс головой, несколько раз ущипнул себя за ягодицу, снова лёг на землю и, шепча под нос то ли молитву, то ли ругательства, задом начал отползать к машине.
- Ну и рожа!  – донёсся оттуда его голос  Хорошо, что я этот ужас ночью не увидел, а то рыбалка закончилась бы ещё  перед зорькой.
Малыш делился первыми впечатлениями от  увиденного .
Увиденное было ни кем иным, как Сан  Санычем.
Придя немного в себя, мы стали собирать толстолобов и упаковывать их в толстые полиэтиленовые мешки, которые мой предусмотрительный друг всё-таки прихватил с собой «на всякий интересный случай». Трижды я выкидывал эти мешки из машины перед отъездом, объясняя Вовке, что это очень плохая примета, и трижды они снова оказывались в машине. Вовка был  непреклонен.
Сейчас же эти мешки оказались как нельзя кстати. В багажник мы их укладывали аккуратно, не спеша, с опаской поглядывая на нашего четырёхногого  гостя. Он, не моргая, пристально следил за всем происходящим и тяжёлым грустным взглядом провожал каждую рыбину, бесследно исчезающую в чреве ненасытного железного коня.
Время от времени пёс  открывал огромную зубастую пасть, обнажал малиновый  язык  и  жадно облизывался.
Я его понимал: он первым нашёл мешок с рыбой. Это - его добыча. Всё в это морозное утро складывалось у него, как  нельзя лучше. Ещё бы чуть-чуть, и он извлёк бы из мешка этих упитанных рыбин, перетаскал бы их не спеша до утренней зорьки, в заброшенный людьми сад в ста метрах от пруда и зарыл бы в жёлтую листву под старой яблоней, где он любил отлёживаться, прячась от людей. А потом бы наведывался сюда изредка, чтобы утолить голод.
Но появились люди. Они всё испортили. Почему они остановились именно здесь? Ведь на огромном пруду десятки  клёвых  мест и все они свободны. Ломая зубы и обдирая в кровь лапы, изо всех своих собачьих сил он пытался оттащить неподъёмный мешок в ближайшие кусты, совершенно не понимая, что мешок этот намертво привязан к толстому колу, торчащему одиноко из мёрзлой земли в метре от береговой кромки.
Мешок трещал, но оставался на месте. Возможно, именно этот шум привлёк внимание людей.
До последнего   он пытался отвлечь их от своей добычи. И был момент, когда ему показалось, что фортуна на его стороне: у людей погас фонарик. Но потом один их них взял в руки огромный кол и пошёл к мешку… Последняя, призрачная надежда растаяла, как дым.
Это был не его день…
И вот теперь стоял он перед людьми униженный и жалкий. И голодный. Как пёс… И не знал, что делать. Люди уезжали и увозили с собой его добычу.
- Слышь,  Василич, а мы, ведь, сегодня ещё не кушали,-  задумчиво произнёс Малыш, не сводя глаз с Сан Саныча.
Я понял, что он хотел сказать.
Мы достали из багажника свои «тормозки»,  к которым на протяжении дня так почему-то так  и не притронулись и молча стали перекладывать колбасу, хлеб, котлеты, сало, жареные куриные  окорочка  и прочие яства в зелёную кастрюлю, случайно, а может быть и специально, оставленную возле беседки кем-то из рыбаков.
  Сан  Саныч , по-видимому, смекнул, что и на его улице будет сегодня праздник. Он занервничал и стал нетерпеливо переминаться с ноги на ногу, с благоговением поглядывая на кастрюлю.
- Неси,- сказал мне Малыш таким тоном, как будто на берегу кроме меня не было больше ни единой живой души,- а я пока машину прогрею.
- Володь, может жребий? – неуверенно начал я, понимая, что приближаться к этому монстру небезопасно. Что у него на уме? Как он поведёт себя при встрече с незнакомым человеком? Произойти могло всё, что угодно.
Малыш меня не слышал или делал вид, что не слышит. Он по-хозяйски захлопнул багажник моего автомобиля, сел на моё место и запустил двигатель. Он чувствовал себя в безопасности, и не было в мире силы, способной вытащить его из машины.
Понимая, что Вовка полностью доверяет мне кормление зверя, я взял в руки кастрюлю и сделал несколько неуверенных шагов по направлению  к Сан Санычу. Тот замер и весь напрягся, готовый к любому развитию событий.
Наши взгляды встретились. Пёс смотрел в упор, пытаясь прочесть в глазах человека его намерения. Видимо поняв, что человек боится его не меньше, чем он человека, пёс сам шагнул мне навстречу. Я медленно, стараясь не делать резких движений и безуспешно пытаясь растянуть губы в улыбку, поставил кастрюлю перед нашим гостем. Ощущение было такое, что я нахожусь в клетке с голодными тиграми, и они меня ещё не едят, но уже обнюхивают.
Сан Саныч  шумно втянул в себя воздух, насыщенный дурманящими  запахами из кастрюли, удовлетворённо пожевал массивными челюстями и, роняя слюну, подал мне правую лапу. Я остолбенел от неожиданности и, по правде сказать, откровенно растерялся, а пёс смотрел на меня своими огромными, по-детски озорными, глазами и как бы говорил: «Ну, человек, смелей!»
Я протянул Сан  Санычу руку и крепко пожал холодную, жёсткую собачью лапу. Острые когти слегка впились в мою ладонь. Пёс отвечал на рукопожатие человека.
Внутри меня что-то дрогнуло. Тёплая волна прокатилась по всему телу, наполняя каждую его клеточку неведомой мне доселе теплотой и нежностью.
Сан Саныч тем временем осторожно, словно боясь причинить мне боль, вынул лапу из моей ладони и принялся за содержимое кастрюли.
Ел он жадно. Пищу не пережёвывал, а просто швырял себе в рот куски и, давясь, глотал их целиком.
Видя, что псу не до меня, я, стараясь быть предельно вежливым, пожелал ему приятного аппетита , и хотел было  уйти  по-английски -  не попрощавшись.
Сан Санычу что-то в моём поступке не понравилось. Он укоризненно взглянул на меня из-под лохматых бровей и глухо зарычал.
Это был гордый и величественный рык зверя, знающего себе цену. Так рычит царь зверей -  лев, наслаждаясь своим превосходством над всем звериным миром.
У меня перехватило дыхание. Сердце на некоторое время, как мне показалось, вообще перестало биться. Лоб, шея, спина между лопатками покрылись вдруг холодным потом. Совершенно неожиданным образом повели себя волосы. Они предательски зашевелились (и не только на голове!) и попытались принять вертикальное по отношению к телу положение. По моим ощущениям, им это удалось.
Судя то всему, зверю моя компания  нравилась,  и он этого не скрывал. Мне же роль собачьего заложника, в которой я оказался по своей воле, точнее, по своей глупости, мягко выражаясь, слегка напрягала. Впрочем, каких-то конкретных угроз со стороны Сан Саныча не было, да и порыкивал он, по всей видимости, от удовольствия, с треском уплетая наш с Малышом дневной запас провизии.
И все же я решил судьбу больше не испытывать и попытался с Сан Санычем  просто поговорить. Прием этот был проверенный. Однажды, еще в далеком детстве, он помог мне с честью выйти из подобной ситуации.
Как – то  теплым июньским вечером возвращался я с рыбалки домой. .Чтоб не делать крюк, решил слегка сократить путь и пошел через огород бабки Пелагеи ,соседки нашей. Как я оказался на клубничном участке, хоть убей, не помню. Наверное, случайно. Тут - то меня и прихватила Дина.
Дина-это овчарка бабки  Пелагеи. Я - дёру, она - за мной. Догнала меня уже на нашем огороде,  сбила с ног, прижала к земле своими грязными лапами и стала лаять, как ненормальная. Бабку Пелагею звала. Если я начинал шевелиться, она скалилась  и угрожающе рычала, красноречиво намекая мне, чтоб я лежал смирно и не рыпался.
Продолжалось это долго…. Вначале было страшно. Очень страшно. Я даже старался дышать через раз, чтоб Дину не расстраивать. А потом я вдруг понял, что собака и не собирается меня кусать, а эти страшные оскалы и рычания производятся, в большей степени, с целью воспитательной.
Немного осмелев, я заговорил с Диной . Каково же было мое удивление, когда собака вначале перестала лаять, потом убрала лапы с моей груди ,а далее и вовсе разлеглась рядом со мной в картофельной ботве и с неподдельным интересом слушала мой словесный бред.
О чем я ей только не рассказывал! Даже стихи про Деда Мороза читал. А потом я встал и ,как ни в чем ни бывало, пошел домой.(Удочки и садок с пойманной рыбой остались где-то в картошке.)  Дина шла рядом и слушала ,слушала, слушала…
Эпизод этот как нельзя кстати всплыл в моей памяти . Сам господь-бог давал мне подсказку и нелепо было ею не воспользоваться.
-Сан Саныч, дорогой - начал я издалека .- как мужик мужика тебя прошу: отпусти меня .Ехать мне надо…Жена у меня дома, небось,  с ума там сходит… МТС  здесь не работает: связи никакой. Да и Малыш, измаялся мужик совсем. Видишь, даже с машины не выходит.  Страдает, поди.  Внуки у него мал мала. Куда  они без него. Без деда им никак…
Говорил  я  долго, страстно и,  главное, беспрерывно. Благо дело, пес меня не перебивал. Он, правда,  бросил еду и, приоткрыв от удивления рот, ловил каждое  мое слово,  одобрительно кивая  мне  время от времени головой. Однако,  стоило мне шевельнуть ногой, как он начинал рычать. Козлиная борода его при этом мелко-мелко дрожала, островки бровей убегали вверх, к самым ушам, а из непролазных зарослей шерсти выкатывались вдруг  два огромных  серых глаза, полных восторга и удивления.
-Говори… Говори  дальше..- читалось в этих глазах.

О чем говорить дальше, я не знал. Песню, что ли спеть ему?- пришла в голову свежая мысль. И тут меня осенило! Я выложил  перед  Сан Санычем свой последний козырь.
-Хочешь, коньяк тебе отдадим?- неуверенно спросил я Сан Саныча.- Малыш взял, а еще не пил. Мне нельзя, я за рулем, а  ему одному многовато. Да и мне не так обидно будет: оба трезвые и коньяк как будто в дело пошел.
Про коньяк я, наверное, зря сказал, потому что Сан  Саныч поперхнулся, закашлял по- человечьи  и посмотрел на меня своими широко раскрытыми глазами,  как на полного кретина .Такой щедрости от человека он не ожидал и потому был искренне  растроган. Он  вдруг впервые за время наших дружеских посиделок завилял хвостом и попытался лизнуть меня в лицо своим длинным шершавым языком. В силу сложившихся обстоятельств я  особого сопротивления не оказывал, поэтому удалось ему это  с первой попытки. Лист крупной наждачной бумаги беспардонно, снизу вверх, продрал  мою левую щеку. Мне показалось, что верхний слой кожи с моей щеки сделал весьма удачную,  хотя и не совсем безболезненную, пересадку на язык собаки. Это были  незабываемые ощущения, но делиться своими впечатлениями о них  с Сан Санычем  я не стал, дабы не расстраивать подобревшего зверя. Сан Саныч же, видимо поняв, что человек я не жадный,  и на содержимое кастрюли не претендую, в одночасье потерял ко мне интерес и полностью сосредоточился на еде.
Таким шансом грех было не воспользоваться.
-Ну, я, пожалуй, пойду,- затоптался я у кастрюли, еще не веря в удачу и дико завидуя Малышу. Сан Саныч не сказал «Иди», но и «Не иди» тоже не сказал.
И я пошел…Медленно, задом, обливаясь потом,  на полусогнутых  и болтая, болтая, болтая…
Пес не реагировал. Он был занят.
Из машины Сан Саныча не было видно. Беседка, обшитая снизу свежими сосновыми досками, полностью скрывала его от наших глаз.
-Ну что, не сожрал?- как ни в  чём не бывало, полюбопытствовал Малыш, уступая мне водительское место.
-Да нет, живой, но  памперсы  теперь будем на все рыбалки возить…Бережёного  бог бережет.
-Так я взял.- не моргнув глазом, сказал Малыш и вытащил  из своего рюкзака  огромный  новенький  памперс. - Я их давно использую… Вместо портянок…Ноги вообще не потеют…Если надо, возьми . Не жалко. У меня еще есть. Должны же они хоть когда-нибудь использоваться по их прямому назначению…
Малыш явно издевался надо мной, но сил вступать с ним в перепалку у меня не было, хотя желание засунуть эту гигиеническую прокладку Малышу в  то самое место, которое она должна была надежно прикрывать, у меня, не скрою, было.
 Минут  пять мы сидели молча. Надо было уезжать, но что-то по-прежнему удерживало нас на мысу. Уезжать просто не хотелось. Это трудно было понять и  невозможно  было  объяснить.
-Давай еще раз взглянем на супостата, и делаем ноги.  - нарушил молчание Вовка.
-Давай, -  согласился я. Не выключая двигатель, мы вышли из машины и осторожно пошли к беседке.
Сан Саныча за беседкой не было. Пропала куда-то и старенькая зеленая кастрюля. Малыш попытался по следам определить направление,  в каком мог исчезнуть наш неблагодарный меньшой брат, но следов тоже не было. Ни единого…
И только замызганный  мешок с мусором задумчиво раскачивался на ветру между железными кольями.
Все это было довольно странно. Складывалось впечатление, что кто-то невидимый играет с нами в «кошки-мышки».
-Где  зверюга? -  спросил Малыш слегка сдавленным голосом.
-Был, - ответил я ему, не веря в происходящее. -Точно был. Вот на этом самом месте.
Малыш несколько раз обошел вокруг беседки, заглянул зачем-то в мешок с мусором,  сбегал в овраг,  где мы первоначально хотели спрятать толстолобов.  Сан Саныч испарился, прихватив с собой зеленую кастрюлю.
-Слышь, Василич,  поехали-ка  отсюда. - Вовка схватил меня за руку и чуть ли не силой потащил к машине.
Буквально через минуту «Калина» привычно затряслась по ухабам, радостно наматывая на колеса первые километры дороги домой.
-Василич, а  может  и не было никакого пса?- первым нарушил гнетущее молчание Малыш.
-А кто же тогда был?
-Может  глюки? - задумчиво предположил Вовка.- А может белый конь…
Я покрутил указательным пальцем у своего виска. Вовка на это никак не отреагировал и продолжал:
-Не-е-е, не конь. Один и тот же конь к двоим сразу не приходит…
То ли шутил Малыш, то ли говорил все это на полном серьезе, я так и не понял.
Мы выехали на дамбу. Дорога  выровнялась. Под колесами приятно зашуршала мелкая щебёнка.  Я прибавил скорость и хотел врубить магнитофон.
-Тормози!- оглушил вдруг меня своим криком Вовка. Я резко нажал на педаль тормоза и автоматически заглушил двигатель. Автомобиль дернулся пару раз и замер .Вовка пулей выскочил из машины.
«Что-то случилось, - промелькнула в моей голове тревожная  мысль. –Или  колесо спустило, или дамба провалилась, или с Вовкой что…Не зря же он разговор  про белого коня завел.» Впрочем, после всего произошедшего сегодня, меня уже трудно было чем-либо удивить.
Совершенно не понимая, что же все-таки произошло, я тоже покинул автомобиль. Огляделся. Все колеса были накачаны, провалов грунта на дамбе визуально не наблюдалось.
Я подошел к Малышу:
-Володь, ты в порядке?
-Я?- он посмотрел на меня каким-то отстраненным взглядом. – Я -  в порядке…Ты вон туда посмотри. -  вытянул он руку в сторону Счастливого мыса.
Снег к этому времени уже прекратился. И только отдельные шальные снежинки проносились изредка по воздуху на фоне пруда и исчезали мгновенно:  или  сливаясь с ослепительно-белым снегом на пустом берегу, или касаясь неосторожно поверхности воды.
Мыс просматривался великолепно. Картина, которую я увидел, вряд ли  кого- нибудь  оставила бы равнодушным.
Возле дымящего еще костра, высоко задрав вверх голову, сидел Сан Саныч.
-Видишь?- задумчиво произнес Малыш.
-Вижу,- ответил я.
-Похоже, Кинг-Конг жив?
-Похоже, жив…
Малыш вдруг весь напрягся, по- черепашьи вытянул шею вперед, замер, вслушиваясь в свист ветра.  Я посмотрел на него и вообще перестал что- либо понимать: его лицо быль перекошено от боли.
-Володь, ты чего? – осторожно тронул я его за плечо. Не обращая никакого внимания на мой вопрос, он постучал указательным пальцем правой руки по своему уху и прокричал:
-Слышишь?
Я прислушался, однако, ничего, кроме  вволю  разгулявшегося ветра, не услышал. Малыш сложил свои ладони лодочкой и поднес к моему уху.
-Слушай!
То,  что я услышал, леденило кровь. Это был настоящий волчий вой: сдавленный, полный безысходности и отчаяния, тоски и одиночества.
-Воет? - спросил я Малыша, чувствуя,  как теплый комок подкатывается к горлу.
-Да  не-е-ет, - ответил Вовка.- плачет…
-Володь, но ведь собаки не плачут?
-Плачут, Василич,  плачут…Я знаю…
Он отвернулся от меня и сел в машину. На протяжении всей дороги домой он не проронил ни слова.
-Мутант  какой-то. Без роду, без племени… - попытался я  разговорить Вовку, когда мы въехали в Елец.
Не-е-е-т,- спокойно произнес Вовка.- Волкодав это…Ирландский…Добрейший пес. Только покалеченный и брошенный…Всеми брошенный…
О собаках Малыш знал все...
Через пару недель я позвонил Сергею Михайловичу в Мокрое.  Все это время Сан Саныч  не выходил у меня из головы. Сгинет зимой пес, а, ведь, хороший, жалко…
-Да не переживай  ты: жива - здорова твоя псина. Вчера зачислен в штат службы охраны пруда и поставлен на довольствие, - по-военному отрапортовал голос из  мобильного.
Я представил  Михалыча,  песущегося  на белой «Ниве» вдоль пруда; Малыша, выковыривающего кол из мерзлой земли; этих  здоровенных, тяжко вздыхающих толстолобов; Сан Саныча, доверчиво протягивающего лапу незнакомому человеку... Я представил пруд села Мокрое и  маленький- маленький мыс под названием «Счастливый»…
На душе у меня стало легко и комфортно.  Как в детстве…

Автор:
А.В. Говтва