Осень находит каждого

Осень находит каждого, ржавым железом растворяется в крови, и медь, соревнуясь со своей сестрой, бьёт по венам-трубам разрядами электричества. Хрупкий цинк, в отличие от других непоседливых гостей, лишь молча сверкает фальшивым серебром, боясь разбиться об неумолимое сердце-насос. Марганец, резко поменяв настроение, снова спелся с ртутью, и теперь они вместе стачивают мою нервную систему.

И только хлор, попрощавшись по-английски, покинул тесные объятия труб, чтобы воспарить к самому потолку мироздания. Там холодно и пустынно, и даже владыкам высот — птицам — там нечего делать. Мой потолок находится гораздо ниже: два метра, пятьдесят сантиметров, если смотреть по документам, или два метра, сорок пять сантиметров, если не полениться и достать с верхней полки метр.

Пластиковые окна косо смотрят на бесконечный поток машин. Каждый вечер сбиваются со счёта, и каждое новое утро с неумолимым упорством начинают заново. Когда-нибудь они обязательно досчитают, но пока их веки слипаются после тысячной машины. Тяжелые шторы и лёгкий тюль говорят им языком прикосновений, что ночью никто не ездит по дорогам и никуда не спешит, что ночью город, наконец-то избавившись от тревог и суеты дня, спит сладким сном младенца. Окна им не верят, и, наверное, поэтому в последнее время подоконник скрипит от любого прикосновения.

Я хотела переставить цветы на восточную сторону, но белый пластик протестовал против фиалок и комнатного клёна, не понравилось ему не азалия, ни бегония. Придётся им зимовать на балконе. Только один лишь кот имеет наглость сидеть часами и смотреть на прохожих, ничуть не смущаясь неживым предметам.

Говорят, что в космосе ищут жизнь, но я всё ещё жду подтверждений, что она есть хотя бы за порогом квартиры. Водоснабжение вроде бы не замкнутое, но до сих пор из крана бежит одна вода, а из розетки — переменный ток. Я бы не отказалась от лимонада и от манны голубоватого цвета, какой её обычно рисуют в компьютерных играх. Тогда и наружу выйти было бы не стыдно.

Но в том-то и дело, что мне здесь вроде бы неплохо. Каждый день я любовно протираю телескоп от пыли, вытаскиваю линзы, раскручиваю болты и винтики, чтобы проверить его готовность. Линза в волшебном свете ночника отливает как обработанный кусок аметиста. Жаль, что мне некуда в него смотреть: тот крохотный кусочек неба, который виднелся из моих окон, съела многоэтажка два года назад.

Как бы это ни было странно, но звёздное небо я всё же вижу. В любой момент суток, вне зависимости от настроения погоды, можно просто откинуться на спинку стула и запрокинуть голову туда, где живут и умирают созвездия, рождаются песни, стихи и легенды; проникая одним только взглядом сквозь арматуру и сухой бетон, сквозь слоённый пирог перекрытий, сквозь нервную систему проводов, и пронзая миллиарды километров пустого пространства, слепнуть от света звёзд, Увидеть весь космос, зажатый в ладонях, и каждую его частицу в отдельности, чтобы выбрать для себя что-то своё. Сперва хотелось чего-то очень грандиозного, вроде Эта Киля или
Бетельгейзе, но потом я встретила необычайное очарование в белых карликах.

Одинокие, лишённые собственных источников термоядерной энергии, они кружатся вместе с пространством сквозь невообразимо долгое время, оставаясь достаточно яркими, чтобы маленькие люди на маленьких планетах замечали их существование.

И меня действительно обнадёживает их пример.