Таянье Тайны. Мамынька, не умирай!..

Мамынька, не умирай!..

…а наяву, усильем воли и злобы не только церкви топтали, не одного только человека пересотворить пытались, –  на Бога покушались. Да куды!..
Увидишь на снимках шакалов в кожанках и будённовках, гадивших в алтарях, разорявших страну, и поражаешься: как эта горстка шакалов смогла подавить громадную страну, попрать святое?
…да так ли уж свято в самом деле было всё это, и сама Церковь? И не она ли первая предала старообрядцев, и подпала, почти добровольно, под  пяту государеву? И не там ли, после Раскола, было легально допущено предательство самого святого – исповеди?
Священников просто обязывали доносить властям о тяжких преступлениях, в которых каялись прихожане и, конечно, о тайных старообрядцах – это было «главное зло» для никониан и самодержавия. И Церковь пошла на это, не нашла в себе сил отказать государевой страшной воле…
А в итоге – доносы, а там и битьё кнутами искренних покаянников, и  вырывание ноздрей, и кандалы, и каторга… и, что самое страшное – недоверие и ненависть к попам-подневольникам, к самой Церкви.
Триста лет после раскола Церковь просто угасала. И топтали, и унижали её загулявшие в буче, возроптавшие люди… обычные люди. Гадили-то в алтарях не только комиссары, простые мужики гадили!
Революция, пусть даже чудовищным образом, отделила Церковь от Государства.
Разрозненные блёстки, золотые крупинки начали тайно стекаться, сливаться, гореть, выплавляясь в огненные кирпичики, незримо грозящие восстанием Храма. Храм, чаемый  всеми, не на земле – в душе каждого. Потому и не ощущаем. Только во снах и видениях он ощущается и – в самом деле! – Существует.
А тёмный рыд идёт по земле, слышна Битва смутно – подземная ли? Поднебесная?
Гибнут, как повелось, беззащитные…
С кем битва? Взрослых жлобов с детьми? Понизовая, подлая, кратно кем-то, где-то  переотражённая битвочка. Не Битва.
    
***
…звук этот тёмный, глухой, посторонний
Долом идёт по родной по сторонке,
Девочка плачет, текут через край
Зорьками катятся, рдеют слезинки,
Светятся, ровно смородка в корзинке…
Только никто и слезы не проронит.
– Мамочка, кто же меня похоронит?
– Мамочка, не умирай!..

Сон ли тиранящий? Грай ли вороний?
Вздрогнешь, очнёшься, как будто бы тронет
Кто-то невидимый – Слушай! Взирай!
– Мамочка, кто же меня похоронит...
– Мамочка, не умирай...

Господи, Боже мой, что за напасти?
Жили мы, знали мы горе и счастье,
Пела любовь нам – гори-догорай!
Только вдруг рухнешь на страшном перроне,
Гром загремит, небо наземь уронит…
– Мамочка, кто же меня похоронит?
– Мамочка, не умирай!

Поезд ли чёрный ревёт захолустьем,
Печь ли зевает чернеющим устьем,
Город, деревня, хоромы, сарай,
Космос ли, хаос ли, берег хароний,
Стойло и рай для тельцов и хавроний…
– Мамочка, кто же меня похоронит?
– Мамочка, не умирай!..

Чёрные очи на чёрной иконе.
Чёрные, красные, бледные кони
Молча проступят из тьмы – выбирай!
Выберешь – вспыхнешь, как порох в патроне…
– Мамочка, кто же меня похоронит?
– Мамочка, мамынька, не умирай!..

***
        …и что это было? В каком измерении? В солнечной системке? Непохоже, однако. Смерть гуляет всюду, по всем мирам. Гнетёт, гнёт в дугу – всех. Особенно беззащитных. Самых беззащитных…
    Нет. Битва, сверкавшая в арке портала была выше, шире, объёмней. И на земле осязалась только во снах, видениях.