Кто я?

Мама думает, что меня вербуют. Всё потому, что я иначе мыслю и иначе смотрю на мир. Вечная Тургеневская проблема. Я не могу разговаривать со своими родителями о политике, образовании, армии, войне, в которой мы активно ведём участие ( не нашей войне, чужой. Мне странно, что за имидж и престиж государства, за имя политического лидера, за псевдоуважение мы должны опасаться завтрашнего дня. Сейчас слова Кличко : "А сегодня, в завтрашний день, не все могут смотреть. Вернее смотреть могут не только лишь все, мало кто может это делать" звучат разумнее некоторых высказываний Путина. Я не могу разговаривать со своими родителями о религии, о современном искусстве и культуре.

Мама думает, что меня вербуют, потому что я утверждаю, что ИГИЛ не имеет ничего общего с исламом, что мы ввязались не в наше дело и теперь боимся ездить в общественном транспорте, что с Карауловой нужно разговаривать, а не лечить далеко не больного человека и сажать под арест, что Патриарх Кирилл и общество РПЦ не должны лезть в культуру, что государство, спонсируя русский кинематограф, не должно влиять на содержание кинокартин, что мы слишком увлекаемся автоматами и бомбами, самолётами и танками, приказами и военными действиями.

Для мамы странно, что я не патриот своей страны. Я утверждаю, что я - патриот мира и гражданин планеты, что патриотизм рождает насильственные мысли в отношении других народов и государств. Мама осуждает, если я читаю Набокова и Бродского, потому что в следствии своего "бегства" из страны они писали гадости о Родине. Я же прошу её разделять талант и гражданскую позицию. Я ей рассказываю о сущности прозы и поэзии эмигрантов, о проблемах с правительством. Мама считает их предателями. Я говорю об их причастии к Нобелевским премиям и о том, что даже сейчас этих людей и их произведения ассоциируют с Россией. Мама уходит из комнаты и хлопает дверью.

Мама не хочет знать и помнить о величайших людях и величайших мыслях, которые те хотели донести. Мама не хочет вспоминать тех, кто хотел быть услышанным, но чьи рты были закрыты политическими режимами, сложным временем и цензурой. Пастернак, Солженицын, Ахматова, Мандельштам, Булгаков, Радищев, Довлатов. Мама, литература была, есть и будет разной, но вся она существует для того,чтобы её прочли и что-то вынесли. Мама, я считаю Набокова талантливым и за его откровенную "Лолиту", и за Лужина и Машеньку, Дар и Приглашение на казнь. Я считаю Набокова талантливым за его протест, за междустрочие. И да, я не отзываюсь негативно о Светлане Алексиевич, которая получила Нобелевскую премию по литературе в этом году, потому я просто незнакома с творчеством этой писательницы. СМИ гавкают о политической составляющей её книги, о лжи, которая несправедливо расписана на страницах. Мама, это субъективная критика. Мы можем к ней только прислушиваться. Я не понимаю, как можно видеть червоточины в том или ином только исходя из посторонних мнений. Давай не будем топить человека в дырявом тазу этой страшной политической игры?

Мама не понимает, если я говорю о том, что карикатуры Шарли Эбдо имеют место быть, если я не скорблю со всей страной по Жанне Фриске или разбившемся самолёте, если я не осуждаю тех, кто праздновал Хэллоуин в день крушения, если я говорю, что в Киеве есть такие же обыкновенные люди, как и мы, которые просто хотят жить в спокойствии. Я верю, что всё, что происходит - не наших рук дело, что всё прозрачно и тонко.

Я не могу сказать моей маме, что я ненавижу место, где учусь за несправедливость и желание показать только положительную сторону нашей жизни. Мама, мне, как реалисту, как человеку, видящему всю грязь происходящего, тяжело. Как объяснить тебе, что мой преподаватель по сценарно-режиссёрским основам осудила мой монолог про сожжение людей в Доме Профсоюзов, но утвердила на показ монологи сл. содержания: "Волшебный театр", "От улыбки станет мир светлей", "Что такое счастье?". Мама, как сказать тебе, что я учусь только для корочки?

Мама, я люблю "Чёрный квадрат"Малевича, я люблю стихи Маяковского, я люблю любой творческий вызов обществу. Я плачу от правды в нашей кинематографии: "Дурак"Быкова, "Левиафан" Звягинцева. Мне отрадно, что есть честные режиссёры и журналисты, деятели культуры и люди, имеющие социальную значимость, которые не лгут.

Мама, я не осуждаю Pussy Riot.

Я вижу нашу страну в книгах Хаксли, Оруэлла и Замятина. Мама, я не хочу быть пешкой. Не будь и ты.

Я не понимаю, зачем ты навязываешь мне веру в Бога. Ты - человек СССР. Ты жила во времена, когда верующих преследовали по закону, во времена, когда в церквях устраивали дискотеки и когда в образовательных учреждениях преподавали научный атеизм. Не осуждай меня, если я не читаю молитв и не ставлю свечи, если я не ношу иконки у сердца и не знаю наизусть заповеди. Мама, мне интересна вселенная Стивена Хокинга и работы Чарльза Дарвина. Я никому не мешаю своим неверием.

Мама, я пишу безобразные стихи и немножко страдаю прозой. Мне присудили несколько наград, хотя я считаю, что есть люди достойнее и талантливее меня. И это правда. Я знаю, что мало чего добьюсь, потому что роль современных писателей и поэтов слишком низка. Литература никем не названного века никому не нужна, кроме катастрофически маленькой целевой аудитории. Мы - по Санаеву - похоронены за плинтусом, а иногда хочется немного общепризнанности и знать, что всё - не зря.

Мама, я, как и любой ребёнок, хочу, чтобы ты мной гордилась, но в силу наших биполярных взглядов, в силу того,что за окном война интересов и ценностей, в силу многих и различных причин - это маловероятно. Я знаю, что достаточно быть в этом мире просто человеком. Мама, я всегда помогу своему врагу, я всегда протяну руку помощи тому, кто нуждается во мне, я всегда буду стремится понять тебя и смотреть на вещи твоим взглядом, но этого слишком мало, если ты не хочешь смотреть моими глазами на n-нные события. Мама, в моей жизни было столько дерьма, о котором я тебе не рассказывала, чтобы ты не волновалась и не расскажу, потому что я всё это в себе пережила и расфасовала по полкам своего смирения и памяти в одиночку.

Мама, я тебя очень люблю, но как тебе сказать, что с каждым днём я всё больше ощущаю себя лишним звеном, что я чувствую, что я принадлежу к тому самому Набокову, к Бродскому, к тем самым редакторам Шарли Эбдо, которых ты так презираешь?