Космические хроники. 115

                Династия.

   Дед умер в девяносто шесть лет. Конечно, родственники жалели о потере, но не считали её преждевременной. Старик подготовил всех к мысли, что скоро покинет этот мир, просил не сильно расстраиваться. Сам он не боится и считает, что пришло время проверить небылицы о загробной жизни. Был он счастлив по-своему, как понимал это, но после потери жены не очень держался за жизнь. Дети выросли, выросли даже внуки. Прадедом стал. Время не щадит людей, и он не стал исключением: если не жалуется, это не значит, что не донимают болячки.
   Бывший корабельный врач, он сам себе назначал лекарства, покупал и принимал их согласно собственным рекомендациям.
   При оглашении завещания выяснилось, что свои приличные накопления старик поделил поровну, никого не обидев. Чуть выделил лишь любимого внука, подарив картину неизвестного художника. Ещё мальчиком тот заглядывался на неё, но со временем привык, как привыкли все.
   Картина действительно поражала, когда видишь её впервые. Однажды Матвей – первый внук – забежал в комнату деда и замер, увидев новинку: на стене висел в обычном для картин обрамлении чёрный квадрат. Заметно было, что картина старая, потрескалась. Испещрённый трещинами холст трудно было назвать произведением искусства, и мальчик замер в недоумении, пока не услышал деда.
   - Это не трещины, Матвей, они нарисованы. Отойди на три метра и вглядись.
   Внук последовал совету и поразился: с картины на него смотрело лицо грустного, ещё молодого человека. Показалось вдруг, что это не он – Матвей – разглядывает изображение, а оно рассматривает его. Рукотворные трещинки сумели передать тоску, выделить её из черноты. Какие-то чёрточки превратились в звёзды.
   Из бездны вселенной на него глядела вечность.
   Мальчик замер, поражённый. Дед выждал какое-то время и выпроводил внука:
   - Уходи. Такое блюдо противопоказано поглощать большими порциями.

   Уже взрослым Матвей узнал, что у «первопроходца» - Малевича - есть американский поклонник, написавший свой вариант чёрного квадрата. Назвал картину он «Битва негров в чёрной пещере тёмной ночью». Внук чувствовал, что не нужно рассказывать старику об этом, но не сдержался. Тот не поверил, посчитал, что мальчишка издевается над ним. Это был чуть ли не единственный случай, когда они поругались.

   В завещании указывалось, что внук может поступить с картиной, как посчитает нужным, но с одним условием. Оговорка показалась странной: наследник должен посетить музей. Всего-то! Дед указал какой, но не сделал даже намёка – для чего? Это заинтриговало.
   Следующим утром Матвей приехал к открытию музея и вошёл в здание одним из первых. Опередила его небольшая группа с экскурсоводом. Он не знал цели, но догадывался, что родственник завлёк его увидеть необычное. Молодой человек шёл за толпящимися людьми, точно зная, что гид непременно приведёт всех к нужному экспонату, раз даже дед выделил его.
   Он отстал немного, не прислушивался, лишь осматривал картины. Какие-то задевали мастерством художника, выбором сюжета, но явно не из-за них его заставили прийти сюда.
   В очередном зале группа пошла за гидом в другое помещение, но часть людей задержалась у картины.
   Сердце Матвея ёкнуло: «Вот оно! Людям не хватило времени насладиться зрелищем!»
   Интуиция не подвела: он издали увидел чёрный квадрат. В музее висела аналогичная картина. Подпись под полотном гласила, что это автопортрет неизвестного художника, картина анонимно подарена музею после его гибели.
   Похожий человек, но не тот, совершенно другим взглядом смотрел на Матвея. В глазах застыл ужас. Казалось, ещё чуть-чуть и мужчина закричит, но приоткрытый рот отказался повиноваться. Искры испуга затаились в зрачках и охотно делились им.
   Холодок пробежал по спине Матвея, и захотелось уйти, но ноги как отнялись: парализовало не только изображённого на картине, но и зрителя.
   Смотреть другие картины расхотелось, и внук пошёл на выход. В последний момент он оглянулся на картину и чуть не вскрикнул от удивления: во взгляде мужчины показалось злорадство, презрительная улыбка.
   «Не может этого быть!» – прошептал Матвей и вернулся.
   Изображённый мужчина как испугался содеянного, и вновь на лице его застыл ужас.
   «Эффект Моны Лизы, - подумал Матвей. – Эту картину написал великий художник!»
   Он не сдержался и в дверях вновь оглянулся. Мужчина на картине торжествовал победу, показалось даже, что подмигнул.
   «Что-то случилось в своё время с дедом. Родители наверняка знают, а отпрысков не стали посвящать, свято оберегая безоблачное детство! Я вырос, и даже дед посчитал правильным посвятить меня в какую-то тайну. Но почему не сам? Чтобы выводы свои делал, а не повторял чужие?» - эта мысль надолго застряла в голове поражённого второй картиной человека. Обе вместе они надолго завладели его рассудком.

   Отец не стал ничего отрицать, лишь пожурил деда:
   - Старый пень, заставил нас рассказывать, сам не пожелал.
   - Почему?
   - У нас, можно сказать, космическая династия, а ты стал геологом. Обижался он на тебя, но вида не подавал, даже не отговаривал.
   - А сам? Он ведь врач!
   - Не забывай – корабельный. Случилось всё далеко от Земли. Маленьким ты был. Потом? Потом боль утихла. И зачем тебе – геологу – такие заморочки?
   - Расскажешь?
   - Сделаю лучше. Дам почитать тебе рапорт, что писал мой отец после возвращения из злосчастной командировки. Писал он такой документ в первый и последний раз, не умел и уже готовый браковал, тонну бумаги перевёл. Я сохранил копию, как знал, что пригодится. Если честно, для него, на всякий случай, а оказалось – для тебя.

   Листки пожелтели – время не пожалело их, но Матвей точно знал, когда всё произошло: в это время в комнате деда появилась картина.

   «Все знали, что полёт предстоит прогулочный, так как часть экипажа заменили инженерами. Зачем лишние военные, если предстоит не патрулирование, а лишь доставка экспедиции на место? Освободившиеся каюты офицеров заняли гражданские.
   Новые люди привнесли разнообразие в жизнь, даже темы разговоров поменялись. Мы знали, что экспедиция летит на Богом забытую планету проводить эксперименты, чтобы научиться управлять вулканами, приобрести опыт и использовать его уже дома.
   Учёные оказались единодушны: загазованная Земля задыхается, средняя температура повышается, углеводородов требуется больше и больше, а магма, обладающая неисчислимой энергией, не используется. Горячие гейзеры отапливают города и посёлки, а для магмы нет материалов и способов, чтобы подать её на поверхность. И что? Пусть сама дозированно выбирается на поверхность в нужном месте и в определённое время. К тому идёт.
   На этой планете предстояло обучиться, приобрести опыт управления жидкой энергией. Даже атом расщепили, почему не зачерпнуть ковшом капризный расплав?
   Планета изобиловала вулканами, но потухшими. Это устраивало, так как предполагалось и на Земле будить спящую энергию. Ракете-детонатору предстояло вгрызаться в грунт вслед за буром, на какой-то стадии сменить его и чуть позже взорваться.
   Многоступенчатая ракета имела необычную конструкцию: ступени располагались не в ряд, а обхватывали агрессивное тело по всему объёму. Первая обшивка плавилась, выгоняя назад струю сжатого газа. Уничтожив её, магма вступала в контакт со второй. И та вносила свою лепту, проталкивая смертоносный груз ещё глубже. Лишь корпус четвёртой, расплавившись, приводил в действие взрывное устройство.
   Почти все члены экипажа при подлёте к цели стали помощниками учёных. Так изначально задумывалось, чтобы максимально использовать человеческие ресурсы».

   Врач не обладал навыками служебного крючкотворства и текст давался с трудом. Он понимал, что делает непозволительные лирические отступления. Некоторые предложения оказались зачёркнутыми, другие дополнены надстрочными надписями. Матвей читал всё, так как непричёсанный текст воспринимался лучше и казался достовернее.
   
   «…На корабле остались только я и заместитель командира. Остальные после долгого совещания улетели на челноке выполнять задуманное.
   Мы дежурили по очереди и ждали. Первое время переговаривались с улетевшими, пока не обругал командир, чтобы не отвлекали. Время потянулось ещё медленнее.
   Вдруг раздался приглушённый взрыв, и корабль затрясся. Я находился в рубке в это время. Через несколько секунд прибежал заместитель. Мы оба уставились на экран монитора. Раздался второй, более мощный взрыв. Вдалеке началось извержение вулкана. Клубы пепла взвились вверх, их сменило пламя. Извержение сопровождалось свистом таким громким, что слышно оказалось даже на корабле. Вскоре выяснилось, что вулканы ожили почти все.
   Мы увидели челнок, летящий к кораблю. Он пробивался сквозь пыльный туман. Огромные красные сгустки градом били по его корпусу. Внизу бурным потоком неслась лава. Она не успевала остыть из-за быстрого пополнения и огромного напора.
   Заместитель дёрнул меня за руку и сказал, что уходит встречать, а мне предстоит совершить экстренный старт после его команды. Всего-то и нужно слушать переговорник и нажать три кнопки с паузами в две секунды. Он показал какие.
   Я хотел поменяться с ним, но заместитель лишь сказал, чтобы кнопки я нажимал, сидя в кресле, так как корабельная гравитация заработает не сразу – так задумано. Сказал и ушёл.
   Это было мукой – смотреть, как мучаются товарищи, и не иметь возможности помочь!
   Экран монитора исправно показывал происходящее, и на моих глазах челнок подранком сел чуть дальше набегающей лавы. Люди высыпались из подбитого летательного аппарата и что есть мочи побежали к кораблю. До него оставалось метров пятьдесят, но цепочка растянулась, и лава начала одного за другим поглощать беглецов. У последнего был шанс добраться, но он не попал в поле обзора камеры.
   Через несколько секунд я услышал команду на взлёт и с тупостью автомата исполнил её».
   
   Внук заплакал. Листки выпали из рук, но он не спешил подбирать их. Лишь успокоившись, решился продолжить чтение.

   «…Корабль удалялся, заработала гравитация. Я хотел и боялся идти к люку. Нашёл другую камеру, обозревающую днище корабля и двигатель. Люк оказался закрытым. Пламя разогрело низ летательного аппарата. Магма, скорее всего, расплавилась ещё больше и улетела капелью. Её просто сдуло.
   Прошло не более минуты, и до меня вдруг дошло, что может понадобиться моя помощь.
   Она понадобилась заместителю. Он лежал среди кусков остывшей магмы и стонал. Больше в переходном тамбуре никого не оказалось.
   Я знал, что нужно делать при ожогах. Сработал автопилот профессионала, и через час заместитель командира спал сном младенца. Я знал, что боль разбудит его, и раненый получит новую порцию обезболивающего. В это время даже позавидовал ему, но скоро одумался.
   Тело моё не болело, но душа разрывалась на части!»

   «Дед, ну почему ты такой скрытный? Почему не рассказал? Я бы любил тебя ещё больше, если такое возможно. Я ведь тебе жаловался на родителей, правда, лишь в детстве», - внук не смог сдержать нахлынувших чувств и вновь ненадолго прервался.

   «…Заместитель убедился, что сон неплохое лекарство, но от снотворного отказался. Обезболивающее он принимал с благодарностью, рискуя стать наркоманом, но не это волновало меня: после второй перевязки я увидел, что начинается гангрена. Сказались глубокие, доходящие до кости ожоги. Ампутация ног по колени гарантировала благоприятный исход, но офицер согласился удалить лишь стопы.
   Он, наконец, рассказал, что произошло, пока я дежурил в рубке.
   Лишь один – штурман – добежал до корабля. С обожжёнными конечностями оставшиеся шаги он делал по инерции. Его получилось ухватить за плечи, но беглец упал, не сумев сделать последний. Набежавшая волна накрыла тело. Заместитель успел отдёрнуть руки, и пострадали только его ноги.
   Больше на планете ничто не держало. Офицер закрыл люк. Плотно не получилось – что-то мешало, но новая волна вдавила его. Отдав команду на старт, заместитель потерял сознание.

   Чем можно помочь человеку, потерявшему стопы и тупо смотрящему в одну точку? Я извращался, как мог. Он нашёл выход сам. Думал всё время о штурмане, проигрывал ситуацию неудачного спасения вновь и вновь, пока не вспомнил, что тот увлекался рисованием. Раненый попросил принести из его каюты мольберт, заготовки и краски.
   С этого дня жизнь наша нормализовалась. Лишь я переживал, не верил, что гангрена отступит, упрекал себя, что не настоял на ампутации ног до колен.
   Единственный больной и коллега в одном лице не знал о моих мучениях и полностью отдался увлечению. На холсте появлялось что-то немыслимое, пёстрое, но, похоже, не живое, так как новоявленный художник стирал всё и начинал рисовать вновь, пока не остановился на чёрном цвете. Что-то изменилось в его видении. Он добавил синей краски в чёрную и подготовил жгуче-чёрный фон, отдающий синевой. Результат удовлетворил, и над следующим колером художник не задумывался, добавив в белую краску чёрную. Получившуюся тёмно-серую нанёс на угол холста, удовлетворительно крякнул и занялся главным – изображением чего-то абстрактного.
   В чёрточках, наносимых на мой взгляд хаотично, он видел понятное только ему. Это было заметно по довольному ворчанию, воодушевлению и их количеству, увеличивающемуся не по дням, а по часам. Серая краска выделялась не кричаще, лишь намекала на что-то. И это что-то приобретало вполне конкретные очертания. Я незаметно подглядывал, пока не узнал штурмана. Больной удовлетворительно заворчал, когда я признался, что узнал погибшего коллегу.
   Когда он пририсовал звёзды, я искренне восхитился. Замысел, исполнение и просто красота превзошли мои самые оптимистичные прогнозы. Получилась завораживающая картина. Офицер видел восторг на моём лице, и это послужило лучшим лекарством.
   Я отошёл в сторону и показалось, что взгляд изображения проследил за мной. Переход на другую половину рубки подтвердил догадку. Офицер сказал, что добился такого эффекта, нанеся краску на зрачки специальным приспособлением, чтобы получился треугольный профиль мазка. Потом раскрашивал стороны чуть ли не иголкой».

   Матвей отложил листки и уставился на портрет. Тот всегда стоял в углу и не было возможности обнаружить особенность картины. Он переставил её и несколько раз прошёл мимо. Дед, как всегда, оказался прав.
   Молодой человек вернул картину на место и продолжил чтение.

   «…Этот день получился единственным радостным во время нашего вынужденного уединения, потому что на следующий после перевязки я понял, что гангрена перешла в атаку. Ампутация ног до колен уже не спасала, пришло время резать выше. Заместитель внешне никак не отреагировал, но опять отказался и согласился укоротить себя лишь до колен. Согласился теперь, когда было уже поздно! Он испытывал судьбу, так мне показалось.
   Офицер быстро пришёл в себя после операции и буквально через день начал писать новую картину. Именно писать, а не рисовать, потому что из-под его кисти уже вышло настоящее произведение искусства.
   Сюжет повторился, но теперь он смотрел в зеркало какое-то время и только потом наносил на холст краску. Я догадался, что художник пишет автопортрет. На него ушло меньше времени, так как не нужно было вспоминать черты прототипа, и рука увереннее наносила мазки.
   Итог превзошёл ожидания, но то, что я увидел, поразило: таким заместителя я не знал.
   Он не дождался моей оценки, догадался и сам объяснил нюансы картины. Сказал, что именно так выглядит его второе я. Скрывал, гасил его порывы, но теперь-то к чему лицемерить? Остались даже не дни – часы.
   Мне пришлось подтвердить. Утром я делал перевязку и узнал то, что он уже чувствовал и в чём только что признался.
   Портреты стояли рядом, и мы оба любовались ими, пока сон не вступил в свои права.

   Мы сразу переселились в рубку, чтобы осуществлять контроль за приборами. Вёл корабль автопилот, но следить за общей ситуацией приходилось регулярно. Я и тумбочку с лекарствами перетащил в неё, чтобы находились под рукой.
   Ночью заместитель добрался до наркотиков и вколол себе дозу, усыпившую его навсегда.
   Утром я увидел, что офицер мёртв.

   Вот таким образом казавшийся прогулкой рейс превратился в катастрофу. Я вернулся один. Это подарок судьбы? Сомневаюсь. Не представляю жизнь без космоса и не вижу себя в другом экипаже. Половина команды оставалась на Земле. Это мой шанс, если поймут, простят и примут меня. Но даже я чувствую за собой вину…»

   Матвей закончил чтение, вздохнул. Он знал, что дед, а тогда просто пожилой человек, продолжил работу с доукомплектованным экипажем. Попал после не в одну передрягу, но та катастрофа занозой сидела в душе. Только сейчас внук понял когда-то непонятные поступки родственника.
   Его дед не умел врать, и поэтому никто и никогда не доверял ему секретов. Это своё качество он считал недостатком и одновременно достоинством. Таким прожил свою жизнь старик и умер в девяносто шесть лет.
   Внук всмотрелся в портрет и вдруг захотелось увидеть второй. Он готов был смотреть на него другими глазами.

   Утром, проходя через вестибюль в институте, Матвей увидел объявление. Никогда не обращал внимания на доску быстрого общения всех со всеми, а тут как торкнуло что-то. Висело оно давно, судя по свежести, а скорее по отсутствию таковой. Кто-то даже приписку успел сделать снизу.
   «На планету «Н» организуется экспедиция. В институт пришла разнарядка на двух геологов. Полетят добровольцы. Запись у секретарши директора. Собеседование состоится шестого августа в 8-00».
   Надпись из огромных чёрных букв дополнила написанная от руки: «Спешите, полетят только первые записавшиеся!»
   Это был явный намёк, что таковых не будет. Приписка развеселила, но вдруг до сознания дошла дата. «Это же завтра! - подумал Матвей. Он подсознательно уже решился и только увидев дату понял это. – Не успею посоветоваться дома. А может, это к лучшему?»
   Молодой человек прошёл прямиком к секретарше. Девушка не сразу поняла, что от неё хотят, а поняв, удивилась:
   - Вы первый и, кажется, последний, сообщила она, записав данные.
   - Готов поспорить. Узнав, что лечу я, две-три девушки рванутся осваивать вселенную! Уговор: окажусь прав, кандидатку выбираю сам.
   Секретарша обладала чувством юмора и отреагировала моментально:
   - Мне есть смысл записываться?
   - Непременно сделайте это. Остальных отсылайте на другое звёздное тело. Кстати, что за планета скрывается под литерой «Н»?
   Матвей вдруг подумал, что начинается исследование той самой планеты, что стала камнем преткновения для его деда.
   - Представления не имею. Потерпите до завтра, узнаете на собеседовании.
   - Тогда позвоните в пятый отдел и сообщите, что я ушёл паковать вещи. Если серьёзно, предстоит решить пару вопросов до принятия окончательного решения.
   Молодому человеку не терпелось увидеть вторую картину, успел даже загадать: если портрет заместителя действительно подмигивает, то тогда он точно полетит и именно на ту самую планету.
   Он чуть ли не бежал, приближаясь к музею. Напрасно: этот день оказался санитарным, о чём недвусмысленно сообщало неброское объявление.
   Возвращаться на работу не хотелось, и Матвей отправился домой. Скоро пожалел об этом, потому что донимали мысли. Разыгралась фантазия и не терпелось узнать для чего собирают экспедицию, и куда та полетит. Только утром можно было получить ответы на все вопросы.
   Он едва дождался ночи. Долго ворочался и уже засыпая подумал: «Дед, ты всегда добивался своего. Не ругался, не настаивал, но всё почему-то получалось по-твоему. Тебя нет, а я стал астронавтом, как ты хотел. Подмигнёт мне портрет или нет, туда ли полетим, но я точно попаду в экспедицию. Это судьба…»
   
                *****