Пристегнувшись к одной веревке. Стихи и рассказы

Авторское предисловие

Туфель бальных носить не пришлось –
чаще были рюкзак и вибрамы!
И дороги стелились не прямо,
а зигзагом, в обход или вкось.

Хохотала, грустила до слез,
своевольна была и упряма,
но внезапней ночной телеграммы
вдруг влюбилась – надолго, всерьез!

Наше счастье щадили лавины:
сквозь невзгоды и кривотолки,
через пропасти и вершины,
пристегнувшись к одной веревке
я до смерти с тобой,
любимый!

Татьяна Хлебцевич

Пожалуй, ничто так не способствует сближению людей, категорически непохожих друг на друга, как работа на строительстве большой гидроэлектростанции. Плюс последующее совместное проживание в сильно опустевшем поселке бывших строителей этой гидроэлектростанции, слегка вибрирующем теплыми летними ночами от грохота паводковой воды, падающей с двухсотметровой высоты в водобойный колодец.

Впрочем, второе обстоятельство в нашей нынешней действительности выполняется почти автоматически. Деться от собственного высоконапорного детища большинству из нас, его созидателей, некуда. Разве что туда, куда мало кто торопится, хоть и поется в песне: «Лучше нету того свету…». Но говорю я об этом грустном факте не в порядке обиды на судьбу, (чего же на нее обижаться, судьба как судьба!) а для объяснения своей информированности в личных делах главного героя рассказов, предлагаемых вниманию уважаемого читателя. Иначе, чего доброго, читатель может заподозрить в этих рассказах какие-нибудь мемуаристические мотивы.

Повод для подобных подозрений вроде бы даже налицо, поскольку моего героя зовут так же, как вашего покорного слугу. То есть Виктором. И даже отчества у нас совпадают. Но, в отличие от меня, честно пронесшего данное родителями гордое имя «Победитель» через пять десятилетий ХХ века, мой двойной тезка в придачу к имени постоянно умудрялся зарабатывать всяческие дополнительные прозвища. Причем, цеплял он их на ровном месте, как собака блох.

Полагаю, что такое изобилие прозвищ можно объяснить только одним обстоятельством. А именно маниакальной социальной активностью, отличавшей этого деятеля во все известные мне периоды его жизни.

Началось это с лидерства в октябрятской «звездочке», а может и еще раньше, со старшей группы детского сада. И продолжается, увы, по сей день. Герой мой систематически мозолит глаза почтенной публики – то в ипостаси подающего надежды литератора, то в качестве образцового отца и мужа на городском конкурсе «Моя семья». А то и вовсе в образе неистового барда с ободранной гитарой наперевес.

Последнее обстоятельство, помноженное на явное отсутствие вокально-инструментальных способностей у моего уважаемого тезки, вообще не лезет ни в какие ворота. Именно оно окончательно утвердило меня в решимости обнародовать кое-что из того, что я знаю о его музыкальном прошлом и настоящем.

Пожалуй, у читателя, начинающего нелегкий путь по страницам моих откровений, может возникнуть вполне резонный вопрос: чего ради откровения эти начинаются с женских стихов?

Да по одной простой причине! Женщина, написавшая эти стихи – моя любимая. Поэтому нет ничего удивительного, если рассказы любящего мужчины украшены стихами любимой женщины. И, безусловно, наоборот.

В этой книге стихов и прозы наш с Татьяной творческий тандем временно распадается на две составляющие – прозаическую и поэтическую.
Надеюсь, ненадолго…

Виктор Кириченко

1. ПОЛОНЕЗ ОГИНСКОГО

В совсем раннем детстве моего героя звали Витозиком.

Не, ну вы представьте?

Подобное прозвище наверняка появилось в тот самый момент, когда дворовые пацаны впервые встретили бедолагу с совершенно идиотской, - с их точки зрения! - папкой для нот. Ну, знаете, были раньше такие ублюдошные папки размером со средний чемодан. Шнурки-держалки у них делались непомерной длины, отчего вундеркинд, волочивший подобный "ноутбук" по асфальтовому тротуару, имел донельзя позорный и нелепый вид.

Или, как теперь выражаются, стрёмный.

Скажу прямо -  слово "вундеркинд" я применяю с очень большими оговорками. Что-что, а уж музыкальные-то способности моего героя вряд ли были выдающимися хоть когда-нибудь. Их, по его собственному убеждению, считал перспективными один-единственный человек на свете - первый учитель музыки маэстро Перес. Да и то, вряд ли энтузиазм Владимира Рафаэловича базировался на каких-то особых успехах Витозика в изнасиловании старого домашнего пианино. Думаю, что тот музейный экспонат видывал и не такое! Об этом до сих пор свидетельствуют, например, дата выпуска - 1894, обломанные держалки для подсвечников и надпись на иностранном языке "HOFMANN & CZERNY".
 
Впрочем, рассказ мой вовсе не о дряхлом пианино, и даже не об уважаемом маэстро, а о Витозике. Будь он неладен…
 
Я, кстати, вовсе не исключаю, что маэстро Перес был человеком, сведущим в музыке. Но далеко идущие выводы о блестящем будущем своего подопечного он явно основывал на деталях, далеких от высокого искусства.

"Синьора! - горячо втолковывал Владимир Рафаэлович Витозиковой маме, - Разгильдяйство вашего сына абсолютно неподражаемо! Поверьте, это же признак гениальности!"

Дальше обычно приводились бесчисленные примеры из жизни великих музыкантов и композиторов. Некоторых из них Владимир Рафаэлович знавал лично по Гнесинскому училищу, которое заканчивал после выхода из какого-то не совсем обычного детского дома. Настоящее имя маэстро Переса было Хуанто-Сильгуано. А в детском доме, где ему выправляли советский паспорт, он оказался в тридцать девятом году в качестве малолетнего политэмигранта из гибнущей республиканской Испании.

Но что характерно - даже добрейший маэстро Перес в своих восторженных оценках деликатно не касался вокальной стороны дарования опекаемого им вундеркинда. Хор, как и сольфеджио, Витозик постигал у других педагогов. А уж те на родительских собраниях относительно его успехов отмалчивались наглухо.

Сама мама, железной рукой направившая младшенького сыночка на мучительную для нормального мальчишки стезю, музыкального образования не имела. Но зато она участвовала в самодеятельности областной конторы Госбанка! В таких случаях уже Витозика, или, как предпочитала звать его мама - Витюшеньку, распирало от гордости за нее. А как было не гордиться самой красивой и самой талантливой на всем белом свете мамой? Особенно, когда она выходила в блестящем шелковом платье на сцену банковского Красного уголка и пела песни советских композиторов.

Витюшенькин папа музыку тоже уважал. Папины друзья - свободные художники, из-за этого любили собираться  именно в его квартире. И уж никак не ради дежурной авоськи водки и непременного тазика винегрета. Главное чудо начиналось, когда папа садился все к тому же старому пианино (которое, впрочем, в те романтические годы было моложе почти на полвека) и без всяких нот играл двумя руками песню про Костю-моряка из кинофильма "Два бойца".

Странно только, что мама не очень любила эту песню. Она в таких случаях говорила, что у папы было трудное детство. А папа и правда воспитывался в детдоме, как и Владимир Рафаэлович. Но песню про Костю-моряка он любил не из-за своего трудного детства, а потому, что во время войны сам был моряком, как Марк Бернес, и тоже защищал Одессу и Севастополь.

Кстати, о Бернесе. Я пару раз попытался объяснить своему другу разницу между киногероем и его отцом, взаправдашним морским пехотинцем. Но у таких закоренелых романтиков, как бывший Витозик, детские стереотипы преодолеваются крайне тяжело. Если вообще преодолеваются...

К занятиям младшего сына у Владимира Рафаэловича папа относился не только доброжелательно, но и прагматично. "Представляешь, - частенько говаривал он, просматривая дневник, в котором доминировали выведенные красным карандашом четверки с минусом, - Когда-нибудь окажешься в приличном обществе, а людям будет скучно. А ты вдруг, - папа почему-то особенно выделял слово вдруг, - возьмешь и сыграешь что-нибудь такое...". 

Ну да, типа «рояль в кустах»…

Раз или два во взрослой жизни судьба действительно преподнесла Витозу ситуацию, сходную с папиным пророчеством. Да вот беда - песню про Костю-моряка он так и не осилил, а из всего прочего "чего-нибудь такого" накрепко, на всю оставшуюся жизнь, затвердил лишь полонез Огинского. Его мой герой до сих пор может играть очень громко, с любого такта, без нот, спросонья и спьяну. И даже с нажиманием на обе педали. Это, между прочим, убивает непосвященных почти наповал. Жаль только, что общество в целом пока явно не дотягивает до интерпретации этого бессмертного шедевра, предлагаемой моим другом Витькой...

Да-да, Витькой. Улично-домашнее имя Витозик, увы, осталось далеко в розовом беззаботном прошлом. Лишь мама, поцеловав пришедшего в гости сыночка, иной раз называет его Витюшенькой - но и то, только после некоторой заминки, связанной с перебором имен всех прочих сыновей, внуков, правнуков и даже доброго песика Бимки. "Ах, мамочка, мамочка..." - вздыхает про себя лысый и толстый Витюшенька, давно разменявший шестой десяток...

А лично я без особого повода в гости к Витьке стараюсь не соваться. Тем более, что полонез Огинского, исполненный его корявыми руками с несмываемыми следами металлической стружки и нитрокраски, в подметки не годится бетховенской "Элизе". Той самой, что навеки втрамбовала в меня незабвенная Инна Анатольевна из районной музыкальной школы, в которой свое горе мыкал ваш покорный слуга...

Продолжение здесь: http://proza.ru/2015/12/21/1086