Ад Ивлукич и Ильич

                Товарищу Сталину
     Протопив печь книжками патетичного и забавного, немножко придурковатого Эдварда Радзинского, я сел рядом с ней на корточки, пригорюнился, вспоминая детские стишки почетных и заслуженных деятелей ОГПУ, по совместительству - тонких и душевных поэтов бескрайней, свободной от малейшего проявления человечности страны советов, по какому-то недоразумению не успевшей стереть с лица земли высокодуховный православный народ, лишь обратив его в новый вид двуногих, строителей коммунизма. Че-то там Ленин и че-то там печник. Печник. Бля, ну и словечко. Не хотелось менять хорватский псевдоним убежденного усташа на вот это мутное " печ", тем более, х...й его знает, что это за хрень такая, " печ".
     - Что такое, товаисчь ?
     Лысый бесенок в серой тройке с бубенцами, с козлиной бородкой и бабушкой Бланк, притормозил стремительное скольжение по адским всполохам пламени, пробил мудрой головой тонкую пелену этого мира, истончавшуюся с каждым днем все больше и больше, мембрана, подобная рыбьему пузырю, поджариваемому на спичке, потрескивала и воняла серой, обещая в скором будущем порваться вовсе, и тогда ад точно накроет вселенную, алиллуйя.
     - Я, наверное, антисемит.
     Бесенок подскочил ко мне и схватил за нос.
     - Не дело, батенька, мы, интенационалисты, выше этого появления великодежавного шовинизма.
    Отпустил нос, заложил большие пальцы в жилетные карманы и, приплясывая, поинтересовался :
    - А почему, собственно говоя, вы делаете таковой вывод ?
    - Да вот, включил Первый канал, увидел рожу Ярмольника и вырвало меня. Кровью. Переключил на Второй, а там Соловьев. Тут и желчь поперла.
    - Нет, - успокоил меня бесенок, усаживаясь в тройку, - это не антисемитизм. Это мудизм.
    Он засвистал Соловьем-разбойником и умчал в адские глубины пекла, а я остался. Включил альбом" Slayer", закурил, подпевая отчаянному крику Тома, и увидел второго беса, мордатого, в очках и пулеметных лентах, с голой француженкой и длинноволосыми немецкими студентами, летящих на " Фольксвагене" по долине Мегидо. Он встал заменить колесо и, видимо, почувствовал мой взгляд, задрал голову, заулыбался, проткнул пальцем мембрану и, прислонив к дырке округленные губы, спросил, гулко и хрипло :
    - Чо ?
    - Я, наверное, гомофоб.
    Бес заржал, подозвал студента, залез ему в узкие джинсы. Сразу покраснев и запыхавшись, быстро шевеля рукой в штанах остолбенело стоящего немца, крикнул :
    - Отчего же, камрад ?
    - Да вот, включил Первый канал, увидел рожу Малахова и вырвало меня. Кровью. Переключил на Второй, а там Леонтьев. Тут и желчь поперла.
    - Нет,- успокоил меня мордатый бес, вынимая руку, обнюхивая ее, обняв за плечи студента, он сел на заднее сиденье машины и сквозь рычание мотора произнес :
    - Это не гомофобия. Это Россия, двадцать первый век.
    Они укатили в жаркое вонючее марево долины, а я остался. Сел по-турецки на кровать, взял первый том " Льда" Сорокина, но в конце книжки, зачитавшись, утратив ощущение времени, почуял присутствие третьего. Третий черт, густобровый, в пиджаке с орденами, косноязычный и убитый вусмерть колесами, покачиваясь стоял у дырочки, пробитой бесом.
    - И...
    Больше он ничего не сказал, но я-то понял.
    - Я, наверное, предатель.
    Он еще раз икнул и нахмурил брови. А я объяснил :
    - Да вот, включил Первый канал, увидел рожу Медведева и вырвало меня. Кровью. Переключил на Второй, а там Путин. Тут и желчь поперла.
    - И...
    Черт упал, провалившись на глубинный уровень преисподней, а я остался. Заклеил дырочку скотчем, сел в кресло и понял : " В - натуре, предатель".