Сказка Салтыкова Шедрина Дикий Москвич

В некотором царстве, в московском государстве, жил-был администратор некий, из тех, что от собственной важности едва не лопаются. Сановник сей был не просто так себе чиновник, а целый столоначальник по делам благоустройства и всеобщего благочиния.

И была у него страсть непомерная - всех, кто не в первом колене москвич, гнать и теснить всячески. Строчил он циркуляры да предписания с таким усердием, что перья летели и чернила брызгами разлетались. То детский сад им запретить желал, то в больницы ходу не давал, а то и вовсе из первопрестольной выдворить норовил.

Возомнил однажды наш благодетель, что напрямую с небесной канцелярией дело иметь может. Прибыл в храм и давай челобитную возносить: "О, Всевышний Начальник! Очисти град наш от пришлых элементов, дабы коренные обитатели вольготно прохаживаться могли!"

И случилось тут происшествие удивительное - исчезли вдруг все приезжие, словно их ветром сдуло. Вышел наш радетель за порядок из храма - тишина гробовая, ни души.

Возликовало поначалу чиновничье сердце, да недолго музыка играла. Поехал он в трактир благородный, а там - ни единого холопа, некому и чашку чая подать. Хозяин-азербайджанец, что прежде всех земно кланялся, тоже испарился.

"Помилуйте!" - возопил администратор. - "Как же без утренних французских булок и кофею жить предстоит?"

Поспешил к своим доходным домам, где квартиры внаём сдавал по цене золотой. А там - пусто, съёмщики-буряты, хоть и представлялись учителями да интеллигенцией, след простыл.

На казённую службу прибыл - а там только такие же, как он, начальники сидят. Ни работяг, ни мастеровых - никого. Стройка, что прежде муравейником кипела, замерла, будто заколдованная.

Бросился к градоначальнику, да только и тот, оказывается, в Санкт-Петербург отбыл, яко истинный провинциал. Заместитель его и вовсе в землях израильских прохлаждается.

И такая тоска нашего администратора взяла, что хоть в петлю лезь. Сидит он в пустом городе, словно в склепе, и думает думу горькую: как же это он, радетель за чистоту московскую, не сообразил, что без "понаехавших" и город - не город вовсе, а так, декорация пустая?

Очнулся наш герой в холодном поту, глядь - а вокруг всё по-прежнему: снуют люди разных племён и народов, работают лавки и мастерские, строятся дома. И такая радость его взяла, что забыл он про свои циркуляры навеки, поняв наконец, что не в том сила града стольного, чтобы своих от чужих отделять, а в том, чтобы всякому труженику место находилось.

А мораль сей истории такова: не рой другому яму административную, ибо сам в неё угодишь, да ещё и без французских булок останешься.