500

Основано на реальных событиях.

Через две остановки после того, как я сел в трамвай, я увидел денежную банкноту номиналом в пять сотен. Она лежала под передним креслом практически под ногами сидящей передо мной женщины, которая вошла в вагон одновременно со мной.

Я начал размышлять…

…если человек, потерявший деньги, вышел из трамвая, значит, они ничьи, как ягоды в лесу. И что теперь? Ждать, когда женщина выйдет из трамвая? Не так всё просто. Во-первых, я не был уверен, её ли это деньги. Во-вторых, меня беспокоила мысль о том, кто сидит или стоит позади меня: он наверняка тоже увидел пятьсот — они почти сияли, я почти чувствовал их сладкий запах. Если бы я видел, как женщина впереди меня роняет деньги, я бы с радостью их поднял и отдал ей. Этот благой поступок поднял бы мне настроение, стоящее намного больше пяти сотен. Сейчас я даже хотел, чтобы так оно и случилось. Но я не видел, как женщина роняет деньги. Я буду выглядеть глупо, если подниму пять сот и протяну их женщине, а она ответит, что деньги не ее. Может, все-таки стоит? Пусть даже она притворится, что деньги её, пускай возьмёт, зато я буду спокоен!

Признаться, пять сотен были мне нужны: я ехал в магазин электроники и эти пять сотен позволили бы мне купить более дорогую модель плеера. Мне хотелось потянуться и поднять их - ведь это так просто… но меня парализовала мысль: что если тот, кто стоит позади меня, видел, как эти пять сотен выронила женщина, которая сидит передо мной? Я буду выглядеть в его глазах беспринципным и аморальным. Я ломал голову над тем: лежали ли пять сот тут до того, как женщина вошла, или выпали из ее кошелька. Как плохо, что я сразу, садясь, не посмотрел вниз, под переднее кресло! Если деньги тут давно, то я и кто-либо другой с чистой совестью можем их поднять. Но как все же правильно вести себя в подобных ситуациях?

Был другой вариант: если человек у меня за спиной не видел, как деньги падали из рук женщины, сидящей передо мной, то я уверен, он находится в таком же замешательстве. Возможно, даже думает, что пять сотен выпали у меня. Сие заблуждение я могу подкрепить простым действием: нагнуться и, скорчив выражение недовольства, сунуть пять сотен в карман, как будто они там и лежали.

Меня всё это злило. Я вспотел и был напряжён, хотя внешних признаков нервозности не подавал, делая вид, будто не замечаю пять сотен. Я даже старался не смотреть под ноги, и неимоверными усилиями сохраняя лицо бесстрастным, напускал вид, что мне параллельно - лежат там деньги или нет, будто они были фантиком. Но мне позарез были нужны эти пять сотен!
Я подумал о плеере, более хорошем, чем тот, который я собрался купить.

Меня обдавало то жаром, то холодом. Мне стало так нехорошо, что я задал вопрос: стоят ли эти пять сотен того, чтобы из-за них так мучиться? Да - был ответ. Ведь если я сейчас же не подниму их, то всю оставшуюся жизнь буду мучиться из-за того, что не купил более дорогой плеер, тогда как мог бы. Что мне мешает? Предрассудки! В оправдание своей слабости, я подумал о том, что я "выше" того, чтобы поднимать деньги из-под кресла в трамвае. Человек у меня за спиной, когда увидит, как я поднимаю пять несчастных сот, подумает, что я бессовестный и бедный, однако у него не останется сомнений в том, что я удачливый. Наверняка, он смотрит на меня со злостью и завистью, так как пять сотен так близко от меня. Мне стало себя жалко, и я проклял место у окна, которое, совершенно не задумываясь, выбрал; я проклял пять сотен, а того, кто их потерял, я проклял дважды.

Ко мне подсел мужчина,. Я понял, что скоро и он заметит пять сотен, лежащие под сиденьем передо мной. Во мне сработал инстинкт и я захотел поставить ногу на эти деньги. Думаю, надо было дотянуться и поднять их, но авантюра не вышла, так как я сидел парализованный: меня беспокоил человек за моей спиной, которому наверняка была интересна судьба пяти сотен так же, как и мне. Меня беспокоило мнение этого человека, хотелось выглядеть в его глазах честным, пускай и глупым. Да и подсевший ко мне человек наверное уже заметил деньги и сейчас тоже следит за всем, что творится вокруг них. Думаю, этому человеку не меньше нужны эти пять сотен: люди, которым пять сотен не нужны, в трамваях не ездят.

С другой стороны, подсевший мужчина тем более понятия не имеет, чьи пять сотен. А может, мужчина - один из тех, кто стоял у меня за спиной? Может, этот человек более решителен, чем я, и уже приступил к действию?
Я ждал с нетерпением и раздражением… да что там, с откровенной злобой и ненавистью - ждал, когда он, видя, что мне пять сотен не нужны или что я и правда их попросту до сих пор не заметил, потянется и заберёт их себе. Больнее было думать, что мужчина, быть может, вообще не знает о пяти сотнях или, хуже того, ведёт двойную игру: следит за мной и ждёт, что буду делать я.
Руки мои задрожали, я сжал их в кулаки. Во мне скопилась обида, и обиднее всего было то, что я не мог решить эту задачу с пяти сотнями, потому что не знал, как нужно себя вести в подобных ситуациях. К тому же не располагал достаточными сведениями, например, чьи эти пять сот.

Когда, через пять минут, мужчина встал и направился к выходу, я почувствовал себя униженным: возможно, мужчина был принципиальным и у него хватило достоинства и духу, чтобы не обращать внимание на какие-то там пять сотен, пусть даже они и были ему нужны. Мне же хотелось думать, что внимание он всё-таки обратил и сейчас, выйдя из трамвая, будет терзать себя из-за того, что не предпринял ничего для того, чтобы взять себе эти деньги.

Я слишком устал от размышлений, и во мне осталась лишь холодная рассудительность, а рассудил я так: перед тем, как подняться, чтобы выйти из трамвая, я, как бы невзначай, "увижу" пять сотен и, как будто они мои, подниму. Вагон уедет, а в нём уедут неудачники, которые у меня за спиной нервно следили за развитием событий. План идеален. Ему претила предательская мысль о том, что я всё-таки не из тех людей, которые наживаются на чужой беде. Однако - пытался успокоить себя я, - лучше или хуже, оттого, что я подниму эти пять сот, человеку, их потерявшему, не станет. Но для меня, как ни крути, нагнуться за пятью сотнями означало опуститься до того уровня, где люди ползают по земле и выцарапывают из неё рассыпанную кем-то мелочь.

От этих мыслей я почувствовал себя возвышенно, с меня словно спал тяжёлый груз, висевший на груди, и дышать стало легче. Я больше не делал вид, будто смотрю в окно, я вправду посмотрел в окно и постарался не думать о деньгах.
Потом ко мне присел вновь вошедший мужчина. А мне уже было параллельно, что видит и думает этот человек.

Через две остановки, когда успокоился и пришёл в себя, я снова начал думать о цели моей поездки - о том, куда и зачем еду. Я ехал за плеером. Подумав о нём и о том, что у меня есть возможность купить модель подороже и получше, я вернулся к мысли о пяти сотнях, которые всё ещё лежали передо мной, там уже сидела другая женщина. Я отчасти порадовался тому, что, возможно, люди следящие за мной после всего случившегося считают меня образцовым порядочным гражданином, хотя это не мешало им считать меня круглым дураком.

Оставалось три остановки, и нужно было сейчас решать, что делать. Нагибаться и подбирать или плюнуть и гордо уйти. Не будет ли более дорогой плеер, купленный в счёт этих пяти сотен, каким-нибудь дефектным? Не будут ли эти деньги заряжены негативной энергией? Ведь мысли, я уверен, материальны, а если так, то прикасаться к этим деньгам, и даже смотреть на них опасно!

Как же всё сложно и непонятно! Я был парализован. Я подумал о кондукторе, что шастает из конца вагон. Интересно, что она думает, что планирует, как себя поведёт, когда моё место у окна и место рядом окажутся свободными?
За одну остановку до выхода ко мне пришла мысль: если я не подниму эти пять сотен, моя совесть останется "чиста" по отношению к тому, кто их потерял, и где-то по отношению к людям за моей спиной, которым деньги даже нужны больше, чем мне. Но останется ли моя совесть чистой по отношению к самому себе? Заботясь о порядочности по отношению к кому-то, кого я даже не знаю и кого не видел, не придам ли самого себя? Что мне до всех этих людей? Эти размышления подводили меня к единственному разумному решению: нагнуться и подобрать пять сотен. Я их заслужил.

Но в итоге честолюбие, которым я давно был болен, победило. Я гордо, опущенный чувством собственного достоинства и мнимой значимости, а также показной порядочности, возвысился над креслом, под которым лежали целых пять сотен, новеньких и очень мне нужных. Обессиленный, еле переставляя ноги, я вышел из-за своего места у окна… и не оглядываясь, прошёл к выходу. Мельком бросил взгляд на соседа. Тот, как ни в чём ни бывало, сидел на своём месте, а мое место у окна пустовало. Почему он не пересядет на моё место? Почему до сих пор не поднял пять сот? Я подумал, что он, как и я в своё время, решил, что пять сотен выпали у того, кто сидит на кресле, под которым они лежат. Если так, значит он порядочный. Однако он не спешит выяснить у женщины, её ли деньги... в таком случае, повторяет мою трагическую судьбу. Или другой вариант, он думает, что это я посеял пять сот, и ждёт, пока я выйду из трамвая, а потом нагнётся и поднимет деньги. Если так, значит старик хитрый аморальный тип, которым я чуть не стал.

Успокоенный мыслью о том, что хитрым аморальным типом не стал, я простился с пятью сотнями и вышел из трамвая. Перейдя дорогу, даже не посмотрел ему вслед.

Через десять минут, стоя у кассы в магазине электроники, я обнаружил, что мне не хватает ровно пяти сотен до стоимости того плеера, который я запланировал купить ещё семь месяцев назад!

Вивиан Цельс, 29 апреля 2008.