Я жил в СССР

ЮРИЙ МИХАЙЛОВИЧ
СТАЛЬГОРОВ
Я ЖИЛ в СССР

Саратов 2015
УДК 882-31+882-32 ББК 84(2Рос=Рус)
С 72 Стальгоров Ю.М. Я жил в СССР. – Саратов: Издательство «Новый ветер», 2015. – 276 с.
ISBN 978-5-98116-192-6
УДК 882-31+882-32 ББК 84(2Рос=Рус)
ISBN 978-5-98116-192-6 © Издательство «Новый ветер», 2015 © Ю.М. Стальгоров, 2015



Приступаю к написанию книги о том, как я фактически из небытия, выжил, получил высшее образование, осуществил запланированную карьеру, максимально возможную при Советской власти, для таких людей как я – стал директором Государственного завода. Может быть, из описаний моей жизни, которые будут в книге, не совсем понятно, как это у меня получилось.
Хотел бы обозначить главное: у меня была стратегическая цель в жизни – стать главным инженером машиностроительного завода. Эта цель родилась в 1946-м году, т.е. когда мне было тринадцать лет. До этого у меня никакой цели не было, вернее, была единственная цель – выжить. Не умереть с голода.
Для осуществления этой стратегической цели нужно было добиться нескольких промежуточных целей: получить неполносреднее школьное образование, т.е. окончить семь классов, несмотря на то, что в школе я окончил только первый класс в 1941-м году. После семи классов следовало поступить в техникум и успешно его окончить. Этот промежуточный этап я выполнил.
Я окончил седьмой класс украинской школы, окончил КаменецПодольский индустриальный техникум с отличием. А с поступлением в институт у меня получилась осечка. Меня не пустили. Вернее, председатель комиссии, которая распределяла выпускников после окончания техникума, на мое письменное заявление с просьбой дать мне направление в Институт для получения высшего образования, заявил, что как сыну врага народа мне это направление комиссия не даст, что детям врагов народа нельзя давать высшее образование и что я должен работать в шахте под землей. А ведь Сталин уже умер. Казалось бы, жертвам сталинских репрессий должны были открыть двери везде. Увы. Инерция.
Этот запрет отодвинул мое поступление в институт на одиннадцать лет. Я поступил в институт только в 1965-м году. Уже работая на Волгоградском тракторном заводе. Я учился на вечернем факультете. По специальности «Машинные технологии литейного производства». Одновременно я работал в самом крупном в Европе сталелитейном цехе. Работа в этом цехе была для меня школой и стажировкой для последующей работы главным инженером завода.
Я не отказался от выбранной в 1946-м году цели. Определенные колебания у меня были. Поскольку я всю жизнь, где бы ни работал или учился, шел на работу или на учебу с удовольствием. Никакая работа меня не тяготила. И я всегда не работал только ради денег. Но после армии и работая на Сахалине, у меня появился выбор цели: мне настойчиво предлагали пойти на партийную работу.
Я был членом партии, и по зрелому размышлению я мог бы совершить карьеру партийного работника до самой высшей ступеньки. Но партийная работа в моем сознании связывалась имеющимся режимом управления страной, т.е. Советской властью. Мне в этом режиме многое не нравилось, и быть активным работником в этом режиме я не захотел. Я не мог и не хотел бороться с режимом, поэтому я уходил в другую область, в разряд технической интеллигенции, где можно было, на мой взгляд, сделать чрезвычайно много чего хорошего для страны. Несмотря ни на что, я все же был и остаюсь патриотом своей страны.
Я посчитал, что, будучи высокообразованным специалистом в своей отрасли я буду внедрять передовые технологии и новую технику в машиностроительное производство. А еще точнее, в литейное производство. В России и Советском Союзе всегда были в достаточном количестве достаточно передовые изобретения, но чрезвычайно слабым было внедрение этих изобретений в жизнь. Вернее, их коммерциализация. Внедрение новейших изобретений, в том числе российских, в том числе их коммерциализация очень хорошо проходила в США. Меня это задевало.
В условиях Советской власти, определенного господства рабочего класса в индустрии я мог бы стать хорошим рабочим и получал бы заработную плату большую, чем инженерно-технический работник. Почему? Да потому, что я всегда работал хорошо и отлично, добросовестно, не считаясь со временем, был везде активным общественным деятелем, членом партии коммунистов. Я знаю точно, что меня обязательно бы награждали орденами и медалями и я бы точно получил звание Героя Социалистического Труда, работая рабочим основного производства: скажем сталеваром, скажем формовщиком, скажем термистом. Но это мне также не нравилось. Ну, получал бы я неплохую по тем временам заработную плату. Но я не мог бы положить на алтарь развития своей страны ничего хорошего и ничего нового.
А я заметил, что литейное производство на Волгоградском тракторном заводе находится на уровне тридцатых годов литейного производства в США. Производство было механизировано, но с преобладанием тяжелого физического труда, в том числе, при работе на конвейере. Это однообразный, не слишком тяжелый, но изматывающий интенсивный труд. Через пять лет работы на таком конвейере от человека остается только его прообраз – обезьяна.
Я хотел и работал над внедрением в литейное производство технологии и оборудования, работа на котором соответствовала бы современным представлениям о работе на машиностроительном предприятии и не делала бы из человека – обезьяну. Притом жизнь это требовала, т.к. из трех тысяч человек, работающих в сталелитейном цехе, восемьсот человек рабочих были заключенные. Либо условно осужденные, либо условно освобожденные.
Я считаю, что в своей цели изменить труд в сталелитейном цехе, у меня были успехи. При моем активном участии и руководстве в цехе за три года были смонтированы три автоматические линии, на которых вместо сорока человек работало по пятнадцать человек на каждой. Таким образом, число рабочих сокращалось на семьдесят пять человек, и труд стал совершенно иным.
За внедрение трех автоматических линий группу работников Министерства, отраслевого института, меня и главного инженера Волгоградского тракторного завода, Скрепцова А. М. представили к Государственной премии (бывшая Сталинская премия). КГБ из этого списка меня вычеркнул опять как сына врага народа, хотя уже были совершенно другие времена.
И все же я стал главным инженером завода. В апреле 1980-го года Министр тракторного и сельхозмашиностроения Иван Флегонтович Синицин назначил меня главным инженером строящегося Камышинского кузнечно-литейного завода. Я достиг своей стратегической цели.
ЧАСТЬ I деТСТВО
ГЛАВА 1
Я родился в Белоруссии 23 сентября 1933 г. в г. Осиповичи Бобруйской области. Моя мама Валентина Матвеевна Стальгорова (в девичестве Вишневская) работала учительницей начальных классов. Папа Михаил Флорентьевич Стальгоров был ветеринарным врачом в совхозе «Ударник» (деревня Плянта Старобинского района Минской области), где мы и жили. В совхозе выращивали свиней на бекон, который экспортировался за границу. Он был хорошим наездником и обучал мою маму верховой езде. Однажды она, будучи беременной, упала с лошади, и я родился раньше срока. В это время маме было 18 лет, а папе без малого 22 года.
Рос я под присмотром няни, тети Саши, которая была мне какой-то дальней родственницей.
3 января 1936 года родился мой брат Игорь. Помню, как из роддома привезли маму с братом, а я оставался дома один и ждал их приезда. Почему-то я думал, что папа привезет маму с малышом на возу с сеном. Я думал, что они могут сверху упасть. На самом же деле, папа просто положил в телегу лишь немного сена, чтобы было мягко ехать.
Помню ещё эпизод. Летом 1936 года папа по просьбе мамы побежал купить булочку. Была гроза, но дождь уже прекратил лить. Я побежал вслед за папой в магазин, и в этот момент меня ударила молния. Не знаю, как она прошла через меня в землю, но я лежал на земле без сознания. После я узнал, что около меня были разговоры о том, что пораженного молнией надо закопать, чтобы разряд ушел в землю, но мой папа сказал, что он не допустит этого, и оказал мне настоящую помощь.
Каких-либо детских садов в нашем селе не было, а няня ухаживала в основном за моим младшим братом, и мы с такими же мальчишками, как и я, 3-4-х лет от роду бегали по деревне. Нас предупреждали, чтобы мы не ходили на лесопилку, потому что отцу соседского мальчика там отрезало руку дисковой пилой. Но мы ходили на лесопилку.
Был ещё случай, когда я мог погибнуть. Это было весной 1937 года. Мы с соседским мальчиком моего возраста зашли в гараж, где стояла машина, на которой привозили кинофильмы (кинопередвижка). Шофер готовился куда-то поехать, ворота гаража были открыты. Мы поспорили с мальчиком, что я при выезде машины залезу под неё, и машина проедет,не задев меня. А если б придавила?... И я это проделал! Когда шофёр после выезда заметил меня, лежащего на земле, он подумал, что задавил меня. Но я вскочил, и мы быстро убежали.
Это были первые два случая, когда, я искренне убежден, мой АнгелХранитель сберег меня от смерти. К осени 1937 года я уже умел читать и прочел несколько сказок Пушкина, несколько сказок братьев Гримм, несколько русских народных сказок и какую-то легенду о Робин Гуде. Мой папа учил меня также разговорному английскому языку, он его знал достаточно прилично.
В августе 1937 года папу арестовали, и всё кончилось: няня нас оставила, мы с мамой тоже уехали из этой деревни. Мама фактически осталась вдовой в 22 года с двумя детьми: мне было почти 4 года, брату год. Её пока не арестовывали, но с работы уволили. Она отвезла меня к родителям моего папы в г. Осиповичи. Сама же с братом Игорем уехала к своей маме в г. Рогачев.
ГЛАВА 2
По рассказам одной из бабушек, мама ездила к Н.К. Крупской, жене В.И. Ленина, чтобы та помогла ей с трудоустройством. Маму в любой момент могли арестовать, как члена семьи врага народа. Такая статья была в уголовном законодательстве того времени. Друзья её отца, с которыми тот работал в ЧК, каким-то образом спасли её от ареста. Маму направили в деревню Голынка Осиповичского района учительницей начальной школы. Я с мамой поехал в Голынку, а мой брат Игорь остался у бабушки в Рогачеве.
В начале мы с мамой поселились в учительской комнате в школе. Через несколько дней бригадир нас поселил на квартиру к почтальону, где мы прожили до лета 1938 года. Дом был самый обычный, деревенский, состоящий из двух больших комнат. Одна комната называлась горницей, вторая – общая, она же кухня, она и столовая, там же спали хозяева. В горнице была часть печи без топки, на ней спал дедушка, самый старый член хозяйской семьи. Мы спали в горнице на кроватях. Хозяин дома – сорокалетний мужчина, не был колхозником, так как работал на почте. У него было трое детей, достаточно взрослых. У них был свой огород, корова, несколько свиней и куры. Хозяева и их дети, как и все деревенские жители, ходили в лаптях, которые сами и плели. Хозяин считал лапти самой удобной обувью, даже удобнее армейских ботинок с обмотками. Я спрашивал его:
– А как ходить в лаптях по болоту, ведь в Белоруссии много болот? На это он мне отвечал:
– На болоте в лаптях очень хорошо, а на сухой земле – вообще милое дело, легко, удобно, мягко.
Жители деревни сами драли лыко в лесу. Одежду изготавливали из домотканого полотна. Для изготовления тканей выращивали лен и коноплю. Я видел однажды, как хозяева собрали ткацкий станок, и хозяйка ткала на нём льняное полотно метровой ширины.
Деревня располагалась на правом берегу реки Березина. Зимой с высокого берега мы катались на санках на лед реки. Хорошие считались самодельные санки типа розвальни. Воду для питья и приготовления еды, как и для всех других нужд, жители села брали из реки.
В мае 1938 года мама меня отвезла в Осиповичи к моему дедушке с бабушкой. Осиповичи – крупная железнодорожная станция. Но в деревне Голынке железной дороги не было. Ближайшая от Голынки железнодорожная станция – станция Ясень, от Голынки 12 километров. От Голынки до Ясеня мы шли пешком. Проходя через какую-то деревню, остановились возле колодца, попить. На маме был надет меховой воротник – лиса. Чтобы лиса не мешала, мама сняла ее и положила на крышку колодца. Достала ведро воды, мы попили и ушли, забыв лису. Пройдя метров тридцать, мама вспомнила о лисе, немедленно вернулись, но лисы на крышке не было. Там стояла какая-то женщина, которая сказала маме, что, по-видимому, лису взяла другая женщина, которая только что отошла от колодца и указала, где она живет. Мы с мамой подошли к дому этой женщины, мама попросила ее, чтобы она вернула ей лису, та сказала, что она не брала. Тогда мы пошли в отделение милиции, которое в этом селе было. Зайдя в комнату какого-то милицейского чина, мы увидали, что он стоит на столе и снимает портрет Ежова, бывшего ранее Народным Комиссаром Внутренних Дел. Мама пошутила (может быть не к месту): «Это что, новый враг народа?». На что милицейский чин ответил: «Возможно и так». К просьбе помочь вернуть маме лису, он отнесся положительно. Пошел с нами в дом женщины, которая подозревалась в краже лисы, и просто сказал ей, чтобы она вернула лису, не спрашивая, брала она ее или нет. Она вернула лису немедленно. Поблагодарив милиционера, мы пошли дальше. На станции Ясень сели на поезд и уехали в Осиповичи. Мама в тот же день вернулась в Голынку, а я остался в Осиповичах на год.
К этому времени дедушка с бабушкой жили в собственном построенном ими доме в Веселом переулке. В это же время у них гостила жена старшего сына Володи— Ксения Васильевна, с двумя детьми: Эдуардом и Ольгой. Эдуард 1935 года рождения, а Ольга – октябрь 1937 года. Через месяц они уехали к себе домой в Москву. Я прожил в Осиповичах до весны 1939 года.
В марте 1939 года к нам заехал ветврач, который был в тюрьме с моим папой. Он ехал к себе домой из тюрьмы г. Орши. Он сказал, что всех осужденных по делу «ветврачей вредителей» оправдали, освободили и выпустили из тюрьмы. Миша Стальгоров сильно пострадал от пыток и лежит в тюремной больнице. Начальник тюрьмы сказал, что он его не выпустит, несмотря на то, что тот оправдан и подлежит освобождению. В конце сентября 1939 года родители моего папы получили письмо от медсестры тюремной больницы г. Орши. Она писала, что Миша Стальгоров умер в тюремной больнице. Никакого официального документа об оправдании (реабилитации) моего папы ни его родители, ни моя мама не получили, хотя по спискам Минской прокуратуры, переданным обществу «Мемориал», он числится реабилитированным с сентября 1939 года.
Лето 1939 года я провел в Голынке. В конце 1939 года мама меня отправляла в Осиповичи. Мы с мамой пешком прошли до станции Ясень около 10 км, где мама меня посадила в вагон поезда и попросила проводника высадить меня на станции Осиповичи, где меня должны встретить бабушка или дедушка.
Около полуночи проводник высадил меня в Осиповичах. Встречающих не оказалось. Была зима, лежал снег, но я был тепло одет. Вскоре, несмотря на то, что у меня были варежки, замерз палец на правой руке. Тогда я вспомнил, что говорил мне дядя Толя, папин младший брат. Он говорил мне, что замерзшие пальцы надо потереть снегом. Я помню, как снял варежку, натер снегом пальцы, после чего снова надел варежки. Руки согрелись. От вокзала до дома дедушки идти не более двух километров. Как я прошел это расстояние ночью по улицам города, я совершенно не помню. А ведь мне было всего лишь шесть лет.
ГЛАВА 3
В 1940-м году моя мама вышла замуж за Верниковского Михаила Викторовича. Он был кузнецом и старшим лейтенантом запаса. Его кузница находилась в другой деревне, примерно в 5-ти километрах от Голынки. Я несколько раз летом носил ему туда еду. Его предыдущая жена тоже была учительницей. Она умерла от туберкулёза (на её место и прислали маму). У Верниковского было двое детей: дочь Валя 1930 г.р. и сын Володя 1935 г.р. Мы с мамой зашли в их квартиру и стали жить одной семьей. Квартира была в большом доме. Полдома занимало правление колхоза, полдома мы. Квартира была достаточно большая, состояла из кухни и двух комнат. Стояли кровати, стол, был подпол, куда однажды упала мама. Мама часто ругалась со своим новым мужем, несмотря на то, что он был добродушным. Его уволили из армии якобы из-за пьянства, но я ни разу не видел, чтобы он выпивал. Маме оказалась не по силам такая большая семья. В 1940 она забеременела.
Весной 1941 года пропал учитель, 18-летний парень, которого прислали на работу к нам в школу после окончания им педагогического училища. Дело оказалось нешуточным. Никто не знал где учитель, в том числе и директор школы. По деревне поползли слухи, что, мол, Стальгорова и Верниковский убили его, потому что она «ведьма», жена «врага народа», и пропавшего последний раз видели заходящим в их дом. Начали искать труп. Отчима и мою беременную маму арестовали, увезли в Осиповичи. Я по просьбе отчима пошел к его родственникам в соседнюю деревню попросить, чтобы кто-то из них присмотрел за нами – детьми.
Труп учителя стали искать в реке Березине, считая, что Стальгорова и Верниковский выбросили труп в реку, чтобы скрыть убийство.
Буквально на следующий день после поисков в реке появляется живой и невредимый учитель. Оказалось, что ему перед отправлением в Голынку не дали положенного после окончания училища отпуска, и он уехал самовольно, не сказав директору школы, к своим родителям далеко от Голынки в другую область Белоруссии. Маму и отчима сразу отпустили домой.
В 1940–1941 учебном году я учился в первом классе. Еще до первого класса я умел читать по-русски и по-белорусски, считать и выполнять арифметические действия в пределах тысячи. Правда, я не умел, как следует писать, тем более, по-белорусски. На занятиях я скучал от того, что мне нечего было делать. Я ходил на уроках по классу, не слушался учителя, когда он просил сесть за парту. Учитель много раз меня пересаживал то к мальчикам, то к девочкам, но это не помогало. Когда он сажал меня за первую парту, я наклонялся, чтобы заглянуть в учительский журнал и кричал на весь класс, кому какие ставят оценки. Тогда не пользовались балльной системой, а оценки были «вельми дрэнна» («очень плохо»), «дрэнна» («плохо»), «пасрэдна» («посредственно»), «добра» («хорошо») и «выдатна» («отлично»). Кстати, я за то, чтобы и в наше время оценку тройка называть не «удовлетворительно», а «посредственно», ведь между этими словами колоссальная разница. Так я окончил первый класс, и учитель честно поставил мне в ведомости за чтение «Выдатно», за письмо «Выдатно», по другим предметам тоже «Выдатно», а за поведение «Дренно».
Мой отчим весь апрель 1941 года был в Бресте на сборах армейского командного состава. В мае он приехал к нам и сказал, что в Бресте много немцев в гражданской одежде, а местные жители говорят, что немецкая армия стоит за рекой Бугом и вот-вот войдет в город.
Моя мама так и была комсомолкой, несмотря на арест её мужа. Работая учителем в Голынке, она стала с 1941 кандидатом в члены ВКП(б).
ГЛАВА 4
Мы переехали в г. Рогачев всей семьёй в мае 1941 года к маме моей мамы, жившей на ул. Новоднепровской в двухкомнатном доме. Дом принадлежал её сестре Александре, которая была замужем за Йозефом Стратоновичем. В этом доме в комнате побольше (около 24 квадратных метров) стояла русская печь, кровать, комод и стол. В этой комнате жила моя бабушка со своей младшей дочерью Женей 1925 года рождения. В маленькой комнате, где жила бабушкина сестра со своим мужем (около 14 квадратных метров) была печь «голландка». В большую комнату поселились и мы вшестером: моя мама с Верниковским, мной, моим братом Игорем и сестренкой Маргаритой родившейся в начале апреля 1941-го года, а также сын Верниковского, Володя.
В общем, мы не особенно сетовали на тесноту и жили дружно. Поскольку мой отчим был весь апрель на сборах, его попросили поделиться впечатлениями бабушкины знакомые – два бывших офицера царской армии. Один из них был полковником, другой чином пониже. Они хотели узнать, как оценивает обстановку на границе с Германией старший лейтенант Красной Армии Верниковский. Сидя на веранде, они слушали рассказы моего отчима о Бресте, где проходили сборы комсостава. Мне было это интересно, и я внимательно слушал. Отчим говорил, что в Бресте много немцев в гражданской одежде, а местные жители говорят, что немецкая армия стоит за р. Бугом и вот-вот войдет в город. Наших войск там тоже много, но много и «бестолковщины», так например, танкисты из дивизии, стоящей под Брестом говорили, что танки стоят без моторов, так как их сняли на ремонт. В Рогачеве жители тоже говорили, что война с Германией вот-вот начнется, но гадали, кто начнет её первым: Сталин или Гитлер.
Поэтому я в ответ на заявления историков и псевдоисториков, утверждающих о том, что война началась для населения неожиданно, с полной ответственностью утверждаю, что это не так. Войну ожидали, по крайней мере, в восточной Белоруссии, где я в то время жил. Я помню, как тот полковник сказал, что, учитывая то, как располагаются наши войска, и общую обстановку, он считает, что Сталин намеревается наступать на Германию первым. Он обосновывал своё суждение тем, что расположение войск, особенно по выступам, таким, как Белостокский и другие, для наступления достаточно благоприятное, а концентрация и численность войск в тех местах, о которых говорил Верниковский, также этому благоприятствуют. Естественно никто не знал, как скоро Сталин начнет наступление и начнет ли его вообще, однако же, один из этих офицеров сказал, что, не приведи Господь, немцы начнут превентивное наступление на СССР, нашим войскам будет очень тяжело защищаться. Он объяснял это неудачным расположением наших войск для обороны и духом Красной Армии, подготовленной воевать в наступательных операциях только на чужой территории. Таким образом, все собеседники пришли к единому мнению, что если Сталин не начнет наступательную войну первым, а первым начнет эту войну Гитлер, то нам будет очень плохо.
19 июня 1941 года в возрасте всего лишь 3-х месяцев умерла моя сестра Маргарита. Мой отчим сам сколотил для неё маленький гробик. Он взял его подмышку, и мы все вместе пошли на кладбище, которое располагалось недалеко от нашего дома. На этом кладбище был уголок, где были похоронены родственники моей мамы— мамины дедушка и бабушка Устиновичи и мамин папа Вишневский Матвей Иванович. Там же похоронили и Маргариту. Естественно, памятника никакого не поставили, просто воткнули дощечку. Мама сказала, что позже, какойникакой памятник поставим, чтобы видно было могилку, но 22 июня началась война.
В этот день я с утра играл с соседским мальчиком в их огороде. Мы швыряли камни, и я случайно разбил окно в их доме. Испугавшись, что меня отругают его родители, я убежал к Днепру, а затем – домой. Прибежав домой, я по радио услышал, что немцы напали на нас, и началась война. Естественно, о моем наказании все забыли, поскольку весть о войне заняла умы всех горожан. Начались разговоры среди взрослых о том, что немцы, двинувшись на СССР, могут снова занять Рогачев, как они это делали в 1918 году. Некоторые говорили, что немцы дойдут лишь до т.н. старой границы, которая была до 1939 года в наказание Советскому Союзу за то, что тот незаконно оккупировал часть Польши. Но немцы не остановились на старой границе и пошли дальше, что стало ясно на третий день войны. Пошли разговоры о том, что необходимо бы эвакуироваться подальше от боев, ведь СССР большая страна с огромной территорией, и можно эвакуироваться к Уралу, вглубь страны. Однако большинство людей не хотели эвакуироваться, даже евреи, которых было около трети населения города. Они говорили, что немцы не тронут мирное население, что еврейский язык и немецкий схожи между собой, что немцы – «культурная нация»; они ведь не уничтожали мирное население в 1918 году, когда оккупировали Белоруссию. Советская пропаганда тоже не упоминала о массовых репрессиях немцев против еврейского народа.
Мама 30 июня пошла к первому секретарю райкома партии (его фамилия, насколько я помню, была Суворов) с вопросом:
– Следует эвакуироваться, так как немцы по слухам вот-вот войдут
в город. Пришла она оттуда злая и сказала, что он принял её очень плохо.
– Нечего сеять панику вестями о наступлении немцев! Если вы будете ещё об этом вслух в городе говорить, то мы вас как провокатора, паникера и вдову врага народа расстреляем.
Она сказала:
– Я с таким дураком в одной партии быть не хочу!
Я помню, как она разожгла на припечке несколько щепок и сожгла свою кандидатскую карточку. Эта картина до сих пор стоит перед моими глазами, и мне тогда было смешно.
В ночь с 30 июня на 1 июля руководство города во главе с Суворовым сбежали из Рогачева, взорвав за собой мост через Днепр. Взрывной волной выбило стекла в нашем доме. Мы, дети, спали на полу под окном, и взрослые бросились к нам, думая, что нас ранило. Однако, никто не пострадал, т.к. нас защитил комод, который прикрывал третью часть окна и выбитые стекла упали между комодом и стенкой. Утром я с соседским мальчиком побежал смотреть, что случилось с мостом. Мы увидели, как обломки взорванного моста валяются в реке. На берегу стояли большие группы красноармейцев. Они ругали руководство города за взрыв моста и своих командиров, говорили, что их предали и «продали». Многие переодевались в гражданскую одежду, которую они покупали у местных жителей. Среди солдат много было новобранцев, которые выделялись стрижкой «под ноль».
1 июля начался обстрел города. Стреляла, увы, наша артиллерия, стараясь уничтожить городские постройки. Такая тактика «выжженной земли», следуя которой при отступлении надо было всё разрушать, практиковалась Сталиным и его приспешниками.
Стреляли сильно. Мы хотели уйти, и тот же полковник, который общался в свое время с моим отчимом, рассказал о существовании брода, по которому можно пересечь Днепр и эвакуироваться. Конечно, это означало, что идти придется налегке, не взяв с собой ничего из вещей. Люди, одетые в июле месяце в шорты и лёгкие тапочки, собирались эвакуироваться как будто на пикник (во всяком случае, так думала моя мама). И вот мы — моя мама, её сестра, мой отчим, нас трое детей и этот полковник—лежим в ночной темноте в огороде и ждём, когда прекратиться стрельба, чтобы перейти улицу и идти дальше. Увы, стрельба не прекращалась. Мы просидели так примерно 2 часа, и было просто невозможно даже поднять голову. Полковник сказал нам, что он не поведет нас ночью под таким огнем, боясь за наши жизни. Мы вернулись домой.
Артиллерия стреляла, в том числе и зажигательными снарядами. Два дня город горел. Когда горели дома рядом с нашим домом, взрослые нашей семьи сидели на крыше и поливали её водой из ведер, а мы носили воду из Днепра. Бабушка трижды обошла с иконой наш дом и молилась, чтобы он не загорелся. Потом, когда обстрел закончился, она хвалилась, что, благодаря молитве и иконе наш дом не сгорел.
ГЛАВА 5
3 июля в город вошли немцы. Огонь советских орудий прекратился. Немцы вошли веселыми, здоровыми с закатанными рукавами и автоматами на «пузе». Они ходили по улицам со словами «матка, яйки!», «матка, курки!» и аналогичными фразами. Надо сказать, что хлебом-солью их, конечно, никто не встречал, но и особо не боялись. Мы, мальчишки, разговаривали с немцами, среди которых встречались не только этнические немцы (например, баварцы и т.п.). Среди них было много хорватов, словенцев и чехов, которые худо-бедно, но могли говорить на понятном нам языке и понимали нас.
Помню такой эпизод. Стоят на улице два молодых немца с наградами на груди и примерно пятеро мальчишек. Мы спрашиваем одного из немцев, за что он получил награды, среди которых были три креста и другие значки. А он нам отвечает, что награды получил за французскую кампанию, за взятие разных городов во Франции. Затем он говорит, что у них на вооружении автоматы, а у русских винтовки, и поэтому они, конечно же, русских победят. И вот они сейчас здесь, а через десять дней они уже займут Москву, и наша техника и обмундирование ни на что не годны. Тут он взял валявшуюся на земле советскую каску (которые сильно отличались от немецких) и показал на ней дырку со словами:
–
Как вы думаете, остался ли жив русский солдат, который был в этой каске после попадания в неё осколка?
Мы ему ответили, что, скорее всего, нет. Тогда немец показал на усеянную вмятинами каску своего товарища по имени Ганс, который в это время ел вишню, и сказал:
–
А вот на каске Ганса взорвалась русская мина — и он живой. Правда, Ганс? — в ответ на его вопрос Ганс, ни слова не поняв по-русски, закивал головой со словами «Йа, Йа!». И мы, уже имевшие представления про мины и снаряды, разинули рты.
Мы ещё первого июля, когда начался артиллерийский обстрел города, перешли жить в блиндаж, который был выкопан недалеко от нашего дома трестом столовых для своих сотрудников примерно ещё в 1940 году (как будто ожидали войны, я думаю, что он был выкопан по линии гражданской обороны). Бабушка со своей сестрой и Стратановичем дом не покидали. Блиндаж, в котором мы жили, был большим, примерно на 100 человек. Мой отчим рядом нашёл другой, маленький блиндаж на 5 человек. Он был глубокий, в три наката, с замаскированным деревьями входом. Я, Вова и Верниковский перешли в маленький блиндаж, а мама с Игорем осталась в большом блиндаже.
Немцы начали собирать местных жителей, выгоняя их из домов и блиндажей, чтобы выгнать за реку Друть, мотивируя тем, что русские войска будут наступать, будут бои и чтобы мирное население при этом не страдало. Я помню: сидим мы втроем в блиндаже, увидели ствол немецкого автомата и услышали по-немецки «Heraus!» и поняли, что надо вылезать. Стоит мама и чуть не плачет, потому, что когда их выгнали из большого блиндажа в количестве примерно ста человек, мама кинулась к маленькому блиндажу, а немец подумал, что она хочет сбежать, и, наставив на неё автомат, закричал «Haalt! Zuruk!» и уже собирался стрелять. Маме кое-как удалось объяснить этому немцу, что рядом есть второй блиндаж. Когда мы вылезли, нас всех собрали и отвели в подвал детского садика, расположенного неподалеку. Это был как бы сборный пункт. Подвал был затоплен канализационными стоками, но это немцев не волновало. Мы нашли там место повыше, но проход в подвал был залит фекальными стоками, и вонь была невыносимая.
Надо сказать, что все это время бабушка умудрялась прятаться от немцев, поэтому её с нами не было. Тетя Женя отпросилась у охраны, чтобы сходить за продуктами. Охрана далеко не отпускала от подвала, и я помню, что принесли продукты не из дома—печенье, шоколадную плитку и т.п. По-видимому, они были из разграбленного магазина, поскольку ещё с начала обстрела городское население и окрестные крестьяне бросились грабить город. В Рогачеве основными предприятиями тогда были консервный завод, знаменитый своим сгущенным молоком, и картонная фабрика. Что уносили с фабрики, я не знаю, а с консервного завода тащили сгущенку. Грабили банк. Моя мама первого июля ходила в райком партии и после того сказала, что там никого нет и что город грабят мародеры, несмотря на то, что немцев тогда ещё не было. Кстати, пришедшие в город немцы грабежам не препятствовали, а лишь смеялись над этим и фотографировали таких людей, выносящих, например, стулья из здания школы. Эти фотографии они потом отсылали домой с комментариями наподобие таких: «Посмотрите на этих русских! Они чуть что грабят и мародерствуют».
ГЛАВА 6
Продержав нас какое-то время в подвале детского садика, немцы перегнали нас в подвал пединститута, все этажи которого горели. Здание было П-образное, трех- или четырехэтажное. Во дворе находилась водопроводная колонка. У нас не было ни еды, ни питья. Я помню, как ходил по подвалу, заходил в пустую котельную, видел железобетонные прогнувшиеся и полопавшиеся от давления и жары от пожара перекрытия.
В подвале людей было не менее пятисот: старики, молодые люди, женщины и дети. Среди нас были примерно половина – евреи. Как более запасливые, все они были с вещами. В этом подвале мы пробыли около двух суток. Все хотели пить, воды не было ни у кого. Кто-то сказал, что заработал городской водопровод, и в колонке, находящейся во дворе института, якобы можно набрать воды. И вот люди столпились у выхода из подвала, чтобы пройти к этой колонке. Немецкие часовые вначале не выпускали никого из подвала, но затем сказали, что те, у кого есть посуда, могут набрать воды, причем могут идти только дети и старики. Ктото подсунул мне графин емкостью 2 литра. Кто его мне дал, я не видел, но помню, что у нас в семье графина не было. Я пошел к колонке, думая, что наберу полный графин и принесу в подвал. Чёрта с два! Как только я набрал примерно треть графина, немецкий часовой, который стоял возле колонки, оттолкнул меня, рявкнув «Weg!» (прочь), и я отошел назад с этим графином. После меня к колонке подошёл старик-еврей с окладистой бородой. Посмотрев на него, часовой крикнул «Jude!» и ударил ногой в живот и не пустил к колонке. Это был единственный случай издевательства немцев над евреями, который я видел.
На вторые сутки к нам в подвал зашёл немецкий офицер, говорящий на русском языке. Он обошёл подвал, осмотрел людей, одновременно разговаривая с офицером, старшим нашего конвоя. Когда он уже выходил из подвала, находящиеся внутри люди стали спрашивать его, будут ли нас кормить, на что он ответил по-русски: «Пусть вас кормит Сталин». Однако же, потом к нам спустился офицер охраны и сказал, что начальник ему разрешил выпустить по одному человеку из каждой семьи в город за продуктами. Он предупредил, что если через два часа ушедшие не вернутся, то его семья будет расстреляна. Из всего количества семей, находящихся в подвале, представители только около десяти семей (все мужчины) пожелали идти за продуктами. Мой отчим Верниковский сказал, что пойдет он. В итоге он принес примерно полмешка солдатских засахаренных сухарей. По-видимому, он с кем-то вдвоем взял этот мешок на военном складе, а потом его разделили пополам. Верниковский, когда ходил за продуктами, разведал обстановку и сказал нам, что из подвала можно бежать. Мама в ответ сказал:
– Как же я побегу с детьми? А бросить я их не могу. Она отказалась бежать, боясь того, что при побеге немцы нас расстреляют. Верниковский сказал, что сбежит.
Мои мама и отчим в то время часто ссорились и, ещё до того, как советские войска оставили город, она буквально выгоняла его из дома, чтобы он ушёл в армию. Он говорил на это, что в Красной армии хорошо служить в мирное время, а во время войны могут и убить, так что он не пойдет.
В конце концов, Верниковский убежал вместе с кем-то из товарищей.
ГЛАВА 7
Нас на следующий день подняли, построили в шеренгу и сказали: «Сейчас перед вами выступит начальник, и вы пойдете через Друть, а дальше идите куда хотите». И тут перед нами выводят Верниковского и ещё человек пять, которые с ним бежали. Немецкий офицер сказал:
– А вот эти люди хотели бежать, не хотели подчиняться и поэтому
должны быть расстреляны. Все молчали. Далее офицер со стеком в руке говорит:
– Но, поскольку мы цивилизованные люди, я на этот раз их прощаю. Но чтобы они так больше не делали, надо преподать им урок, – и он отхлестал своим стеком каждого по лицу. После этого он приказал им идти к своим семьям, напомнив при этом, что они своим побегом подвергли риску расстрела членов своих семей. И Верниковский пошел с нами в колонне.
Кстати, когда нас выводили из подвала, оказалось, что у евреев было довольно много вещей. Почти каждая еврейская семья была не в состоянии унести все свои вещи (как уж они их заносили в подвал, я не знаю). В этих случаях немцы брали с улицы красноармейцев, которые остались в Рогачеве из-за того, что мост через Днепр был взорван. Пленными их не назову, так как они сами просились в плен, подходили к немцам и говорили им «плен, плен!», а немцы отгоняли их пинками с криками «Weg!» и, не знаю почему, не брали их в плен. Этих людей немцы брали, чтобы помочь еврейским семьям нести их вещи. Красноармейцы во многих случаях помогать отказывались, но у немцев на это был простой ответ – они били несогласных рукой либо прикладом, угрожали застрелить, после чего эти люди брали еврейские вещи и шли с ними в колонну. И вот мы пошли колонной численностью примерно пятьсот человек под конвоем. Надо было пройти около одного километра. Впереди шел начальник конвоя в офицерском звании. В руках он держал каску, наполненную вишнями. На ходу он закидывал вишни себе в рот и выплёвывал косточки. Рядом с ним шла переводчица, учительница немецкого языка из Рогачевской школы. Раньше она училась вместе с моей мамой, а потом окончила в каком-то институте факультет иностранных языков. Вместе с ними также шла её дочь лет 12-ти. Они шли, разговаривали, шутили и смеялись. С боков колонны шли конвоиры, но их было очень мало, вполне можно было бежать, поэтому многие убежали, в том числе тетя Женя. Когда мы дошли до Друти, колонна остановилась и расположилась вдоль одной стороны улицы. Впереди был понтонный мост, который был занят входящими в Рогачев немецкими войсками. Немцы конвоиры, раздевшись до трусов, черпали из реки воду и поливали друг друга, так как было очень жарко. Это было 9 июля. Примечательно, что в Красной армии трусов не носили, красноармейцы носили кальсоны.
ГЛАВА 8
Я помню, как вдруг какой-то молодой человек спросил начальника конвоя, который успел к тому времени уже одеться, тогда, как немецкие солдаты ещё ходили раздетые (они расхаживали в трусах, сапогах и в касках, с автоматом на пузе):
– Долго мы будем еще здесь стоять и ждать?
Начальник ответил, что не знает. Тогда этот мужчина спросил, может ли он привести со своего дома корову. Офицер ответил, что это возможно, но спросил, где находится его дом. Мужчина ответил, что его дом недалеко отсюда. Немец выразил сомнения, что тот вернется обратно, на что последний сказал:
– Я вернусь! Честное слово!
Переводчица сказала, что знает этого молодого человека, так как они вместе работают в школе учителями, он учитель физкультуры. Моя мама также сказала, что знает этого учителя и ручается за него как за порядочного человека. Немец сказал молодому человеку, что может разрешить привести сюда корову только за пятнадцать минут, на что мужчина ответил, что пятнадцати минут ему достаточно, и что через пятнадцать минут, с коровой или без коровы, он вернется. Тогда немец спросил переводчицу и мою маму, ручаются ли они за то, что учитель вернется через 15 минут. Получив утвердительный ответ, он сказал:
–
Всё, можешь идти. Через 15 минут ты должен быть здесь с коровой или без. Минут через десять после того, как учитель ушёл, офицер спросил переводчицу и мою маму, кто из членов их семей находится с ними вместе в колонне. Переводчица сказала, что с нею дочь. Моя мама, скрыв факт присутствия в колонне как членов семьи Верниковского и его сына, сказала, что с нею двое детей. Немец велел всем нам выйти из колонны и встать поближе к нему. Между нами и колонной встали двое немецких солдат. Офицер сказал, что будет вынужден нас расстрелять, если учитель не вернется через обещанные 15 минут. Мама спросила:
–
Почему расстрелять?! А немец ответил:
–
Но вы же за него поручились? Мама ответила утвердительно. Тогда немец сказал:
–
Чем же вы поручились? У вас что, есть золото? Драгоценности?
–
Ничего этого нет,—ответила мама. Переводчица ответила точно так же.
–
Тогда залог вашего поручительства — ваши жизни, раз больше ничего нет.
–
Но ведь когда мы за него ручались, он не знал, что нас расстреляют в случае его опоздания.
–
Должен был знать, что кроме ваших жизней у вас ничего нет.
–
Ведь его может задержать, ранить или убить ваш же патруль!
–
Может. Но вы разве не знали об этом раньше?
В толпе начали роптать: одни обвиняли в жестокости немецкого офицера, другие обвиняли в глупости и легкомыслии поручителей. К концу тринадцатой минуты нас поставили к забору, готовясь расстрелять, один из солдат уже передернул затвор автомата, приготовившись стрелять. И вот, идет уже пятнадцатая минута, два солдата уже готовы расстрелять переводчицу, её двенадцатилетнюю дочь, мою двадцатишестилетнюю маму, моего пятилетнего брата и меня, которому не исполнилось ещё и восьми лет. Вдруг из хвоста колонны кто-то кричит:
– Остановитесь! Не стреляйте, он бежит!
И в самом деле, все увидели, как тот мужчина бежит с коровой. Он подбежал к начальнику конвоя и сказал:
–
Я пришёл! Прошло не более пятнадцати минут. Тогда немецкий офицер сказал нам:
–
Становитесь обратно в колонну. Вы, как я вижу, поручились за
честного человека, и он пришел вовремя. В колонне начали ругать этого учителя:
– Зачем же ты, дурак, пошел за этой чертовой коровой?! Ведь их уже готовились расстрелять. Ладно, они, женщины, дуры, поручились за тебя, но ты то сейчас видел, как они стояли у забора и их бы обязательно расстреляли, если бы ты пришёл позже хоть на две минуты!
– Я просто знал, что за меня поручились люди, я дал честное слово и обязан прийти вовремя.
Этот эпизод на меня произвел очень сильное впечатление. Страха не было, ведь я тогда был маленький и толком не осознавал близость смерти. Я понял, что поручаться за человека можно только в тех случаях, когда есть стопроцентная уверенность в результате, а лучше вообще ни за кого не поручаться. В серьёзных случаях поручиться за другого просто невозможно, а в несерьезных – никакого поручительства и не требуется. Ещё на меня произвело большое впечатление то, что этот учитель оказался честным и порядочным человеком, в его своеобразном противостоянии с немецким офицером он вышел победителем. Он доказал, что советский человек – человек чести, держащий своё слово.
Примерно через десять минут после случившегося нас подняли и велели идти по мосту через Друть, а дальше—идите куда хотите. Конвой за Друть с нами не пошёл.
ГЛАВА 9
Куда идти — совершенно неизвестно. Последнее напутствие немецкого конвоя было: «Идите nach Бобруйск». Видимо, имелось в виду, что Бобруйск это глубокий немецкий тыл. Но нас там никто не ждал. И мы никого там не знали. Колонна рассеялась, и каждый пошел куда хотел.
Мама, поскольку была человеком местным, предложила идти в какую-то деревню, её названия я уже не помню, и мы пошли туда. В селе располагалась немецкая войсковая часть. Группа немецких солдат купалась в речке, которая там протекала. Верниковский со своим сыном остался в роще на окраине села, а мы втроем зашли в село. Подошли к немцам, часть из которых находилась в воде, а другая часть отдыхали на берегу. Все немцы были в трусах. Они остановили нас и пытались заговорить с мамой. Один немец сказал, что у него дома осталась жена и двое детей примерно такого же возраста. Один из купавшихся немцев вышел из воды, подошел к нам, достал из кармана плавок бумажник и вынул из него фотографию, на которой был он со своими женой и детьми примерно нашего возраста. Затем один из уже одетых немецких солдат подвел нас к рядом стоящим на грунтовой площадке самолетам. Видимо это был какой-то временный небольшой аэродром. Там стояло около десяти самолётов, половина из них были советские: два маленьких биплана и несколько истребителей. Несколько самолетов были немецкие истребители («Мессершмидт»). По площадке ходили люди, достаточно много. Немецкие солдаты, показывая самолеты, сравнивали по внешнему виду немецкие истребители и наши самолеты. Говорили: «Ваши самолеты — это «русфанер!», и что вообще в немецкой армии техника гораздо лучше, чем в советской и поэтому поражение Советского Союза в этой войне неизбежно. Действительно, на внешний вид немецкие самолеты выглядели более изящными и мощными.
Встретились с Верниковским и с его сыном, и пошли дальше. Мы прошли две небольшие деревни. Никто нас к себе на постой не принимал. Никто не предлагал ни поесть, ни попить, а у нас еще были остатки засахаренных сухарей, и мы не просили. Мы стали искать место, где остановиться, и нашли здание школы. Это было новое здание в три этажа, выстроенное примерно в двух-трёх километрах от расположенных вокруг нее трех-четырех деревень. Школа располагалась как бы в центре, почти на равных расстояниях от окружавших ее деревень. Здание пустовало, и мы решили в нем расположиться. Мы нашли помещение наподобие кухни, в котором имелась плита. Когда мама, решив растопить плиту, чтобы то ли вскипятить воду, открыла дверцу топки, она нашла там пакет с какими-то продуктами. Там было что-то сладкое, вроде изюма. Рядом со школой были поля, засеянные рожью и пшеницей, и мы пошли и набрали колосков, а мама сварила из них кутью. Без соли, без жира, но животы мы кое-как набили.
Вечером того же дня к нам пришла тетя Женя с подругой. Оказалось, что немцы ещё раз собрали горожан в ещё одну колонну, туда попала тетя Женя со своей подругой, также девушкой лет шестнадцати. По какому-то наитию они пошли в то же село, что и мы, и именно в эту школу. Они остались с нами. На следующий день я с тетей Женей и с её подругой пошли в ближайшее село, чтобы купить какой-либо еды. Но нам никто ничего не продал и даром не дали. Хотя мы говорили, что нас немцы выгнали из Рогачева и мы совсем без еды. В деревне же выяснилось, что немцев не было ни в селе, ни рядом с селом.
Дня через три у нас в школе появилось трое молодых мужчин. Они были в гражданской одежде, но Верниковский распознал в них красноармейцев и они разговорились. Оказалось, что они шли из-под Бреста. Это были три танкиста. В разговоре с Верниковским они сказали, что с их танков в июне сняли моторы и увезли на капитальный ремонт, а новых к началу войны поставить не успели (об этом рассказывал Верниковский в Рогачеве в первых числах июня). Танкисты оказались безоружными перед врагом. Многие сдались в плен, а некоторые ушли из Бреста, шли по оккупированной немцами территории до Днепра.
В школе мы прожили дней пять, питаясь зерном из колосков с окрестных полей. 15 июля я, тетя Женя и её подруга пошли в деревню. Не доходя до деревни, из глубокого кювета рядом с дорогой нас кто-то окликнул. Мы посмотрели, кто нас зовет. Оказалось, что там были трое вооруженных красноармейцев, которые представились разведчиками и спросили нас, есть ли в деревне немцы. Мы им ответили, что, во всяком случае, до сегодняшнего дня никто в селе немцев не видел, но немцы пришли в Рогачев и выгнали нас оттуда. Они сказали, что наши войска уже вошли в Рогачев и 14-го июля полностью освободили его от немцев, а их послали в разведку, т.к. планируется наступление наших войск на Бобруйск. Тетя Женя спросила, каким образом они перешли линию фронта и добрались сюда. Они спросили, почему нас это интересует. Тетя Женя ответила:
– Немцы выгнали нас из Рогачева сюда, в свой тыл. Мы находимся здесь больше недели, живем в пустой школе. Местные жители нам совершенно не помогают, мы голодаем, питаемся колосками, чтобы совсем не умереть с голоду. Мы хотели бы вернуться в Рогачев, тем более, что наши войска выгнали оттуда немцев.
Разведчики рассказали, что сплошной линии фронта нет, сказали каким путем они дошли до этой деревни и объяснили, каким путем нам идти в Рогачев.
ГЛАВА 10
На радостях мы не пошли в деревню, а вернулись в школу и рассказали обо всем маме, Верниковскому и трём танкистам. Услышав наши слова, мама тотчас начала собираться со словами «Пропади пропадом эта школа, эта деревня! Чтоб все тут подохли!» Такие были эмоции. Выяснилось, что Верниковский идти в Рогачев не хочет, танкисты тоже. Он сказал:
– Я не хочу на войну, ведь там действительно могут убить. Я пойду к своим родным в деревню, – взял своего сына и ушел в Свислочский район в свою деревню, которая была к тому времени в глубоком немецком тылу. Три танкиста тоже сказали, что навоевались, что советское командование их фактически предало, и они ему не доверяют. А теперь они хотя бы не в плену и пойдут в свой родной город Воронеж. На недоумение моей мамы о том, что Воронеж ещё не занят немецкими войсками, они ответили, что идут они медленно, пешком, и немцы займут Воронеж быстрее, чем они до него дойдут.
Мы распрощались с Верниковским и танкистами и примерно в шесть утра мы двинулись в путь. Танкисты тоже двинулись в путь в неизвестном направлении, видимо, побоявшись, что мы кому-нибудь о них расскажем. Куда они ушли, я не знаю, а мы пошли в Рогачев. По пути мы переправлялись через две небольших речки, и моя мама, тетя и её подруга, которые выросли на Днепре и очень хорошо плавали, переносили нас, детей, через русла рек. По пути мы не видели никаких солдат, и лишь однажды увидели, как примерно в пяти километрах от нас проскакало подразделение немецких кавалеристов, примерно эскадрон. Командир приостановился, минуты две-три посмотрел в бинокль в нашу сторону (мы шли вдоль опушки леса) и проскакал со своим подразделением в лес.
Часов в десять вечера, пройдя около сорока километров, мы пришли в деревню с названием Новое Село. В этом селе не было ни немцев, ни наших войск, хотя считалось, что там должны быть немцы. Вот в этом селении люди встретили нас чрезвычайно дружелюбно. Нас пригласили в избу, накормили вареной картошкой и напоили молоком. Причем я до сих пор помню, как выпил так много молока, что все удивлялись, как в меня, такого худого, влез целый кувшин. Я же просто соскучился по молоку. Там мы переночевали и стали расспрашивать местных. В этом селе оказалось много рогачевских, так как Новое Село было примерно в пяти километрах от Днепра и Рогачева. Идти из Нового Села в Рогачев нужно было таким маршрутом: по мощеной дороге по лесу, сбоку которой шли столбы, после чего дорога выходила на просеку шириной около двух километров. По просеке нужно было идти три километра до Днепра и, поворачивая направо, заходить в город.
Мама предложила идти в город, однако мы выяснили, что дорога по просеке обстреливается, и эти три километра пройти невозможно. Люди, которые также хотели попасть в Рогачев, говорили, что дойти до просеки два километра не проблема, а дальше стоит как стена огня— стреляют весь день до глубокой ночи. А ночью идти не рисковали. Тогда мама сказала:
– Подождем до завтра и посмотрим, что будет. Я помню, как знакомый моей мамы мужчина, который оказался преподавателем в институте, где училась мама, отговаривал нас от этой затеи. Он говорил, что сидит в селе уже несколько дней, однако проскочить в Рогачев боится, поскольку на этой просеке снаряды разрываются каждые пять минут, дым стоит сплошной пеленой, летят осколки и ничего не видно.
Тем не менее, на следующий день, выспавшись и позавтракав картошкой с молоком, мы пошли в Рогачев. Мы— это моя мама, её сестра тётя Женя, 16-летняя подруга тёти Жени, 8-летний я и мой 5-летний брат. Мы вышли к просеке. Там группа жителей Рогачева, в том числе мужчина, который накануне разговаривал с мамой. Он сказал, что находится здесь примерно полчаса и всё это время рвутся снаряды. Он показал нам трупы людей, которые сегодня попытались пройти по просеке. Мы подождали минут тридцать. Стрельба не прекращалась. Мама сказала:
– Пошли! Убьют – так убьют!
Хоть это было очень опрометчиво, мы пошли. За нами, кроме нас пятерых, не пошли никто. Вдруг рядом с нами падает снаряд, нас разбрасывает по сторонам, но, как ни странно, никто не пострадал. Мама окликнула нас и, убедившись, что все целы, повела нас дальше. Снаряды ещё не раз падали в непосредственной близости от нас, и только чудом никто не пострадал. Никто из нас не осознавал опасности обстрела, вернее через какое-то время мы как бы «отупели», оглушенные взрывами, падая и поднимаясь, просто тупо шли вперед.
Мама сказала, что через полтора-два километра будет маленькая деревня. Возможно, там не стреляют. Перед самой деревней нас обогнал велосипедист, видимо, решивший проскочить место обстрела. Мы видели, как после разрыва снаряда велосипедист упал. Когда мы подошли к нему, мы увидели, что он убит, а колесо велосипеда ещё крутилось.
Подойдя к деревне, мы обнаружили, что она горит. Хоть она была и небольшой — всего около пяти изб — мне запомнилось, как телеграфный столб горит подобно свече. Я такое видел единственный раз. Мы посмотрели, что останавливаться негде — деревня была разрушена, все без исключения дома догорали. По пути в нас неоднократно стреляли, однако же, как будто кто-то свыше нас вел, мы не пострадали. В итоге мы дошли до Днепра. Поворачивать по дороге вправо, в город, мы не стали, поскольку заметили, что по нему также ведут обстрел, хотя стрельба была менее массированной. Мы спустились под обрыв Днепра и по узкой полоске вдоль воды пошли в город. Над руслом Днепра разрываются шрапнельные снаряды. По-видимому, немцы посчитали, что шрапнель, летящая во все стороны, достанет наших солдат, если те надумают пройти вдоль берега реки под высоким обрывистым берегом. Шрапнельный снаряд разрывается над поверхностью земли или воды, облако металлических шариков накрывает определенную зону, т.е. может поразить людей, которые как-бы защищены высоким берегом реки. По просеке, когда мы по ней шли, немцы шрапнельными снарядами не стреляли.
Пройдя вдоль берега Днепра и прячась от шрапнели, мы поднялись к окраине города, где находился радиоузел. Одна из его стен была из бетона — мощная. Толстая и без единого окна. У этой стены под навесом плащ-палатки сидели связисты. Три солдата с развернутой радиостанцией. Мы с ними поздоровались, и они посоветовали нам остановиться возле них и переждать обстрел. Нам дали плитку шоколада, которую мы с братом съели. Мама сказала радистам, что нам осталось до своего дома пройти всего около двух кварталов. И неважно, что стреляют, ведь мы окажемся дома, где должна быть наша бабушка, где нас накормят. Ведь дом есть дом. И мы пошли в сторону дома.
Когда мы подошли к нашему дому, мы увидели, что он стоял во всем квартале в одиночестве — все остальные дома полностью сгорели. Бабушка оказалась дома. Как я узнал гораздо позже, Рогачев освободил 520-й стрелковый полк, командир полка подполковник Некрасов, 167-й стрелковой дивизии. В нашем дворе расположилась транспортная рота этого полка, командир роты— старший лейтенант, фамилию его не помню. В транспортной роте был только гужевой транспорт. Рота была достаточно малочисленная: не более пятидесяти человек. Командир и политрук роты размещались в нашем доме, а солдаты в саду. К командиру роты часто приходили его друзья, другие командиры. Я даже помню одного из них, начальника полковой разведки капитана Медведева. Он был москвич, оптимист и веселый человек, пытался ухаживать за тётей Женей. Он хвалился трофейным немецким автоматом и однажды даже дал тёте Жене пострелять из него.
Как-то раз капитан со старшим лейтенантом сказал моей маме, что если мы хотим эвакуироваться, то нужно немедленно уезжать, так как город будет сдан. Но как же уехать, ведь мост разбит! Но нам сказали, что саперы построили переправу. И действительно, я затем ходил к реке и видел эту переправу, которая была построена таким образом, что примерно на 10 сантиметров мост пряталася под водой. Я спросил, зачем же его притопили и как же по нему проехать технике, на что мне ответили, что техника проезжает по мосту без проблем, в то время как мост не виден с воздуха и немецким артиллерийским наблюдателям. Старший лейтенант сказал, что уехать можно на автомобиле, так как в Рогачев привозят боеприпасы на автомобилях и обратным рейсом с ними можно доехать до Гомеля, а оттуда эвакуироваться вглубь Советского Союза. И добавил, что он нас посадит на одну из таких автомашин. В наших войсках, которые 13-14 июля освободили Рогачев (167-я стрелковая дивизия), не было ни автомобилей, ни танков, ни бронемашин.
Вокруг города бои шли тяжелые. Я часто выходил на Днепр, и однажды увидел, как по реке плыло много трупов красноармейцев. Вода между ними была окрашена кровью. Немецкая артиллерия стреляла по городу, но стрельба была не слишком сильная, и мы в блиндажах не прятались. Однажды я шёл по соседней улице вдоль сплошного дощатого забора. Впереди шла молодая девушка, в метрах двадцати от меня. Вдруг там, где была девушка, разорвался снаряд. От взрывной волны я упал, осколки пролетели мимо. Затем я быстро поднялся, но девушку не увидел. Я подошел к тому месту, где только что была девушка, но не увидел её, только оторванная рука её цеплялась пальцами за верхушку забора.
Мама, её сестра Женя и мы с братом, собрав кое-какие вещички, подготовились к отъезду. Однажды командир полка звонит командиру транспортной роты:
–
Давай половину своих людей во главе с политруком роты на передовую!
Я очень хорошо помню и даже представляю сейчас старшего лейтенанта, командира этой транспортной роты, но совершенно не представляю и не помню, какой был политрук. Помню только, что красноармейцы уважали командира роты и плохо отзывались о политруке. Считали, что он был трусоват. Командир роты собрал красноармейцев, которые были в саду, и сказал, что по приказу командира полка половина роты во главе с политруком должна идти на передовую. Политрук позвонил комиссару полка. Минут через пять снова позвонил командир полка и сказал командиру роты:
–
Комиссар настаивает, чтобы на передовую солдат вел ты, а политрук останется с остатками роты.
Командир роты построил отобранных им красноармейцев, сказал политруку, чтобы он шёл заниматься своими делами. У большинства красноармейцев не было никакого оружия. Они спросили командира, где же оружие, а тот ответил, что «там дадут». По-видимому, у командира роты уже был готов список красноармейцев, которые должны идти на передовую. Я только видел, как он построил у нас во дворе человек пятнадцать, но кого-то из подготовленного списка не было. И тут кто-то сказал: «Вон он едет на телеге!». В самом деле, красноармеец, стоя на ездовой телеге, рысью проехал в открытые ворота, спрыгнул с телеги, упал на колени перед старшим лейтенантом с криками:
–
Я не могу идти в окопы! Там сыро, а у меня ревматизм! – ему ктото уже передал, что нужно идти на передовую. Стоящие в строю стали над ним смеяться.
–
Ты же еврей! Мы идем сейчас в бой освобождать еврейскую деревню, твой еврейский колхоз!
В Рогачевском районе действительно было два еврейских колхоза, где 99% было евреев. Старший лейтенант велел красноармейцу подняться с колен и встать в строй, что тот и сделал.
Как я уже упоминал раньше, Рогачев 13 и 14 июля освобождал 520-й стрелковый полк, который, не имея никаких переправочных средств, через построенный на обломках взорванного моста, штурмовой мостик, форсировал Днепр без всякой тяжелой военной техники, т.е. без орудий, бронемашин и танков, вооруженный одними винтовками и пулеметами, штурмом взял город у вооруженных до зубов немцев. Казалось бы, у малочисленного полка не должно было бы быть передовой, где сражаются, и тыловой части, где пули и снаряды не летают. Оказывается разница между относительно-тыловым подразделением (транспортной ротой) и теми, кто сражается на улицах города или в окопах, все же есть. И «тыловики» не все хотят идти на передовую. Весь 520-й полк участвовал в наступлении на Бобруйск. Это наступление организовывалось по приказу Верховного главного командования. Наступать имеющимися силами было невозможно, и полк был уничтожен.
Пересчитав всех, командир сказал, что через пять минут они отправляются. Затем он зашел к моей маме и сказал:
«Я сейчас быстренько напишу письмо своему брату. Я быть убитым не боюсь, я кадровый военный и знал, на что иду. Но я боюсь, как мой старший брат, который участвовал в финской войне, остаться без ног». Он проводил нас до машины, усадил в кузов и мы уехали в Гомель. Это было 21 июля 1941 года. А 23 июля немцы вновь заняли Рогачев и были в нем до февраля 1944 года.
23-го июля второй раз Рогачев заняли немцы – теперь надолго. Через пару дней моя бабушка получила записку от старшего лейтенанта, командира транспортной роты, который квартировал в нашем доме с 15-го по 22-е июля. В записке старший лейтенант писал о том, что он остался без обеих ног и находится в Бобруйске в лагере для военнопленных, в бараке для тяжелораненных. Он сообщил, что немцы разрешают родственникам раненных забрать их домой к себе, если родственники имеются. Бабушка на всякий случай взяла самогон и сало, приехала в Бобруйск. У неё забрали самогон и сало, тянули резину дня два-три, а затем сказали:
– Бабуля, нечего тебе здесь делать, езжай домой! Всех тяжелораненных расстреляли и сожгли вместе с бараком, в котором они находились.
Бабушка уехала домой.
ГЛАВА 11
В Гомель мы приехали к вечеру. Нас усадили на платформу железнодорожного вагона, который вместе с другими утром должен был нас везти к Уралу. Ночью мы видели, как немецкие самолеты бомбили Гомель, как наши прожекторы поймали в небе немецкий самолет, а зенитки сбили его. Он упал на землю и взорвался. Мне, кстати, до 80-х годов прошлого века снился сон, что идет бомбежка, и вдруг самолет падает рядом со мной и вот-вот взорвется. Однако самолет никогда не взрывался, но я просыпался в поту.
Из Гомеля на платформе мы доехали до какой-то большой станции, где сформировали железнодорожный эшелон с эвакуированными. На этой станции мы пробыли около суток. Здесь нас организованно кормили, официально записали в эвакуированные всю нашу семью. Наш эшелон, состоящий примерно из пятнадцати товарных вагонов, повез нас (нам это объявили) в Сталинград. Ехали мы долго: иногда без остановки часов пятнадцать, а иногда стояли чуть не сутки. Нас ни разу не бомбили, хотя немецкие самолёты пролетали над нашим эшелоном несколько раз. При этом эшелон останавливался, и мы выбегали в поле. Переждавши немного, по гудку паровоза мы собирались в вагоны и ехали дальше. Никакой охраны у эшелона не было, но начальник эшелона был. Он вёз списки эвакуированных, на станциях договаривался о еде пассажиров, объявлял нам, сколько эшелон будет стоять на данной станции. Через десять дней пути мы выгрузились на станции Филоново Сталинградской области. Начальник эшелона объявил, что в Сталинград нас не повезут, и выгрузка окончательная, дальше никуда не поедете. В наш эшелон загрузили местных жителей-немцев и увезли куда-то, а эвакуированных развезли по деревням близлежащих районов.
Нас привезли в деревню Журавка Киквидзенского района Сталинградской области. В этой деревне до этого времени большинство жителей были немцы. Но когда нас привезли, немцев там уже не было. Нас определили на квартиру в дом, где жила русская семья, но до недавнего времени там жила немецкая семья. Дом был немецкой конструкции, в том числе и печь: это была печь-плита, внизу которой находилась вторая топка, похожая на топку в русской печи, т.е. плита, служила только для приготовления пищи, а топка, находящаяся под плитой отапливала все помещение. Места она занимала немного, дымоходы были спрятаны в стене, топка была чуть выше пола. Я впервые увидел подобную печь.
Люди в этой деревне были зажиточные: у них было много скотины (овец, коров), были запасы муки, крупы, фасоли, сливочного и подсолнечного масла. Здесь сажали много арбузов и дынь. Я впервые увидел, как и где они растут, ел их очень много. Скот и все запасы продовольствия у немцев – всё было забрано в пользу государства. Скотину увезли на бойню, продукты отправлены на фронт.
Мы прожили в этой деревне не более двух недель, после чего маму направили работать в Новоанненский район, той же Сталинградской области, в колхоз «Красный боец» учительницей сельской начальной школы.
ГЛАВА 12
Деревня, в которую мы переехали, носила название «какой-то хутор» – забыл какой. Жили там только казаки. Эта деревня бывшее монастырское хозяйство, в котором до сих пор было два монастырских кирпичных здания с кельями для монахов. Через деревню протекала какаято речка, где было две запруды и два пруда. В них было много рыбы и ещё больше раков. В селе не было ни одного колодца. Люди брали воду в одном из прудов, более чистом. Зимой вода была тухлая и вонючая. Растапливали снег для питья. В этой деревне был сепараторный пункт. Здесь сепарировали молоко, надоенное в этом хуторе и которое привозили из соседних деревень, т.к. в ближайших окрестностях сепараторного пункта не было. Сепаратор был большой, но его крутили вручную. В деревне была небольшая мельница, работающая от стационарного двигателя, работающего на нефти. И мельница, и сепаратор — это остатки от монастырского хозяйства, бывшего до революции. Жители этой деревни были гораздо беднее, чем жители Журавки.
Мы поселились в школе в учительской комнате. Приблизительно двенадцать квадратных метров. Нас было четверо: мама, её сестра — моя тётя Женя, я и мой брат Игорь. Мама с тётей Женей сразу стали работать в колхозе на уборке урожая. Я тоже стал работать на пасеке, помогал пасечнику. Мама с тётей Женей получили потом за трудодни смесь пшеницы с рожью около двухсот килограммов, а я заработал ведро мёда. Пасечник налил мёд в своё ведро и сказал:
– Это заработал ты, неси домой, но ведро неси назад как можно быстрее.
Я принёс его домой, но вылить мёд было некуда. У нас не было никакой посуды, а в деревне негде было купить посуду. Что-то одолжили у соседей по фамилии Любченко. Они жили достаточно богато (по меркам бедной деревни), они всегда нам помогали продуктами.
Здание школы, где мы жили, было довольно приличным по деревенским меркам домом. В нем имелось две классных комнаты: в первой комнате занимались первый и третий классы. А во второй комнате — второй и четвертый классы. Моя мама была единственной учительницей. В 1941 году в колхозе было ещё продовольствие, и мы чем-то питались. Но одежды у нас с собой не было. Я ходил в шортах, тогда как все деревенские мальчики моего возраста носили брюки. Шорт деревня в то время не знала. Ну и, в общем-то, приближалась зима. А никакой зимней одежды не было, кроме пальто, не говоря об обуви. Надо полагать, что все думали, что немцы пробудут в Рогачеве недолго, и к зиме мы вернемся домой. Увы! Целых три зимы нам пришлось провести в эвакуации. Эти зимы были самыми ужасными в моей жизни, хотя и летом приходилось туго. Однако в 1941 году было ещё более-менее с продуктами.
Мама работала в школе, хотя и школьники и взрослые, в том числе и мама со своей сестрой, также работали в колхозе. Уборка урожая ещё продолжалась.
ГЛАВА 13
В конце августа к нам подселили двух эвакуированных из Полтавского детского дома 16-ти летних девочек. Они у нас прожили около месяца. Очень певучие. Пели много украинских песен. Я у них эти песни перенимал. Мне нравились украинские песни. Потом они куда-то уехали и нам поселили еврейскую семью из трех человек. Это были тоже эвакуированные жители Рогачева. Это был мужчина, приблизительно 58-ти лет, он был кузнец и шорник. Колхоз за него ухватился как утопающий за соломинку, так как у них не было кузнеца и шорника. Но хорошего жилья, по-видимому, тоже не было. Его жена была инвалид с детства. Одна нога её была неестественно согнута в колене, и ходила она с костылем. Она была портниха. У нее в США жил брат, который служил в это время в американской армии и где-то воевал. Фамилия живших у нас евреев была Шнайдер. Шнайдеры тоже хотели уехать в США в тридцатых годах, но их не пустили, потому что она была инвалидом, а инвалидов не пускают в США. С ними была их приёмная дочь лет восемнадцати. Эту девушку знала тётя Женя ещё до войны. В Рогачеве летом 1940 года два любовника этой девушки (казаки, один Донского, другой Кубанского полка из Рогачевского гарнизона) в парке при кладбище повесили её вниз головой на дереве, задравши на голове юбку. Она провисела там какое-то время, пока не снял её оттуда кладбищенский сторож. Она выжила, полечилась в больнице, но тронулась умом.
Весной 1942 года к нам приезжают двое: один из НКВД, другой из Ингосстраха. Говорят, что брат этой самой Шнайдер, американский солдат погиб. Он был застрахован, и полис был выписан на неё. Ей причитается получить несколько тысяч долларов. Правда, по законам Советского Союза, ей не могут выдать доллары, а могут выдать рубли по соответствующему курсу. Ей предлагают не брать эти деньги, а все доллары передать в Фонд обороны. За это ей что-то пообещали и воззвали к патриотизму. Она, конечно, согласилась и подписала все бумаги. После их отъезда она говорила, что деньги — чепуха, жаль, что погиб брат.
ГЛАВА 14
Примерно в декабре 1941 года мама вместе со школьниками, а, значит, и я тоже ездили убирать урожай подсолнечника. Было много снега и мороз более тридцати градусов. Лошадью на санях нас привезли в поле. У каждого была сумка на плечах для сбора семян подсолнечника. Нужно было ходить по снежному полю, брать «шляпки» подсолнечника, а затем в сумке палкой выбивать из них семечки. Набравши полную сумку семечек (килограммов пять), надо было ссыпать их в мешок. Не помню, были ли в нашей команде взрослые, наверное, были. Школьников было человек пятнадцать. Я был плохо одет и обут, очень быстро замерз. Стал искать место, где бы присесть, прилечь и не двигаться. И тут моя мама стала меня поднимать со снега, гонять, но я сопротивлялся и не хотел вставать. Тогда она стала меня бить – единственный раз в жизни — чтобы я бегал, а не замерз. И я согрелся. Не знаю, ездили ещё колхозники той зимой собирать подсолнечник, но я больше не ездил. Весной 1942 года мы, школьники, ходили полоть просо и что-то ещё посеянное.
ГЛАВА 15
Зима 1941–1942 года была чрезвычайно снежная и морозная. Снег был по самую крышу. Чтобы выйти из дома, нужно было в снегу прокапывать хода. Морозы были нередко ниже -40 градусов Цельсия. И тут появились мыши. Их было неимоверно много, и слово «много» совершенно не характеризует их количество. Приведу пример. Кроватей у нас не было, и мы спали все вместе. Мама сделала кирпичный сусек для зерна, сверху которого лежали доски. Мы ложились на эти доски вповалку спали вчетвером. Ночью просыпаешься, а на тебе лежат и, по-видимому, тоже греются мыши. Причем их было много, и надо было просто не дать им залезть в рот, глаза и другие места. Когда мы спали, мы старались прикрывать лицо, чтобы мыши не отгрызли какую-то часть, а ведь они могли это сделать. Это был какой-то кошмар. Когда мы просыпались ночью, то слой мышей на полу, направлявшийся в дверь учительской, пусть и неровный, был примерно тридцать сантиметров в высоту. Возле открытой двери они залезали друг на друга, слой становился полуметровым в высоту, и мыши прыгали в разные стороны к норам, которые вели под пол. Скорее всего, там их было тысячи. Ловили их следующим образом. У нас была 160-литровая железная бочка без крышки. Мы заполняли её на три четверти водой и ставили ловушку в виде переходного мостика из дощечки. Через эту дощечку можно было перейти на другую сторону только с одной стороны. В конце была приманка — кусочек сала. Мышь забиралась на дощечку, а посередине та переворачивалась вокруг своей оси и мышь падала в воду. К утру бочка была полная мышей, а приманка съеденная.
Между двумя классами была стенка, и если заходишь в прихожую перед классами с каким-либо источником света (свечкой или керосиновой лампой), то увидишь, как мыши кучей, прямо горкой заполняют угол высотой примерно метр. Поели они все карты, потому что карты были на матерчатой основе, и мыши ели клей. Причем мыши старались бумагу не есть, а грызли карты со стороны материи. В итоге карты были все в дырках.
Как я говорил, у нас было зерно в сусеке, которое мы частично съели к тому времени, а часть отвезли на мельницу и там смололи, так что у нас была мука. И вот открываем мы сусек, а там примерно три четверти объема занимают мыши. Был у нас кот, но этих мышей он не ел. Мыши были полевыми, с полоской на спине. Он их ловил, а потом начинал визжать, кричать и убегал. Те продукты, что у нас были, мы привязывали к потолку на вбитый гвоздь. И всё равно мыши, взбираясь по стене, практически доставали до висящих продуктов.
У нас в деревне жил одноногий мельник Шкорупелов. Он был казачьим офицером. Я брал у него читать художественные книги. Он рассказывал, что во время гражданской войны ему пришлось ехать на бронепоезде в этих же местах. И через железную дорогу переходил поток мышей. Они не смогли проехать на бронепоезде через мышей. Им пришлось сдать назад и ждать, пока этот поток мышей закончится. В поле недалеко стоял теленок, привязанный к колышку. Когда поток мышей прошел через него, они увидели стоящий на земле скелет теленка, который тут же рухнул.
Я видел, как мыши уходили из нашего села. Это было ранней весной. К тому времени пророс дикий чеснок, мы пошли его искать. Километров в двух-трех от села текла маленькая речка, шириной метров пять-шесть, глубиной нам, детям всего лишь по колено. Вода в ней была светлая, чистая, но очень соленая. И вдруг мы увидели, как со стороны деревни идут мыши, хотя и не сразу сообразили, что это такое. Мы прямо перед ними отбежали в сторону от потока, помня, что говорил Шкорупелов о теленке, и стали наблюдать. Находящаяся на пути у мышей речка совершенно их не остановила, они кинулись в речку, стараясь её переплыть. Их относило течение вниз по речке, многие тонули, но сзади давил поток мышей. Речка вышла из берегов, тем не менее, основной поток мышей перешел эту речку. И больше такого количество мышей в деревне не было.
ГЛАВА 16
1941 год закончился для нас достаточно благополучно. Мы слушали новости о том, что наши войска разбили немцев под Москвой и радовались. Но мы понимали, что война — дело длинное, а наше дело дохлое (я имею в виду нашу семью), потому что мы были здесь совершенно чужими.
В сельских школах, где был один учитель (или учительница) исполняли обязанности учителя-военрука, а в школах с большим количеством учителей обязательно был учитель военного дела, т.н. военрук. Военруков собирали обычно на двух-трехнедельные сборы, чтобы их самих обучить тому военному делу, которому эти учителя должны обучать учеников.
Ранней весной 1942 года пришла повестка моей маме явиться в областной военкомат, находящийся в то время в городе Камышине на сборы военруков. При себе иметь кружку, ложку, котелок. Котелка не могли найти во всей деревне. Она поехала без котелка, оставив нас, детей, под присмотром тети Жени. Вызывали на две недели, но на второй день она вернулась. В военкомате извинились, сказали, что повестку ей написал какой-то дурак, что нельзя оставлять маленьких детей одних.
С наступлением лета, мы все работали в колхозе (кроме младшего брата). Мне дали лошадь и водовозку возить питьевую воду на полевой стан.
Примерно в июле 1942 года маму уволили с работы и прислали новую учительницу, тоже рогачевскую, Курневич Ксению Константиновну. Она приехала с 14-летней дочерью. Она была вдовой фронтовика. И Ксению Константиновну и ее погибшего мужа, моя мама хорошо знала. Он был преподавателем в учительском институте, в котором училась и моя мама и Ксения Константиновна. Конечно, мы должны были покинуть жильё в учительской комнате, и конечно, моя мама должна была работать в колхозе, но она была не колхозница.
Почему мою маму уволили и нас всех выселили из помещения школы, предоставив все это Ксении Константиновне Курневич и ее дочери? Потому что Ксения Константиновна и ее дочь были семьей погибшего командира Красной армии и получали пенсию. Мы же были члены семьи врага народа. Мой отец погиб не на войне, а умер в тюрьме.
Мы перешли жить в здание бывшего монастыря, в келью. Там ещё жили люди. Нам выделили сарайчик рядом с монастырем, где мы разместили двух поросят, которых нам дали за работу в колхозе. В келье была плита, которая топилась соломой или кизяком, но она не могла обогреть комнату. Площадь кельи около двадцати квадратных метров. Мама решила переделать эту плиту, добавив пять или семь дымоходов кирпичной кладки, и плюс лежанку. Откуда у неё взялись такие знания, что она соорудила достаточно приличную конструкцию печи, на которой можно было готовить пищу, греться и лежать?! Тем не менее, мы боялись, что дым повалит в комнату, но всё получилось хорошо. Позже мама говорила, что их в школе учили строить печи.
ГЛАВА 17
Начиная с поздней осени 1942 года, мы начали голодать. И если мы в 1941 году что-то заработали и получили на свои малочисленные трудодни и могли не голодать, то с осени 1942 года мы ничего не получили, кроме двух поросят, потому что в колхозе ничего не было. Почему? Вопервых, посеяли чрезвычайно мало, как озимых, так и яровых. Техника была, но работать на ней было некому, а план сдачи зерна, мяса и всего остального оставался. Кроме того, с учетом лозунга «Всё для фронта, всё для победы!», надо было сдавать ещё больше. У местных жителей были кое-какие запасы, и то не у всех, а у нас ничего не могло быть. Помимо нас и Шнайдеров, в этой деревне жили еще две еврейские семьи, эвакуированные из Гомеля. Одна семейная пара — старики, жили в соседней с нами келье. Вторая семья – женщина, девочка 14 лет и мужчина 40 лет с болезнью Паркинсона – жили в здании сельского клуба.
Летом рядом с этой деревней в степи поселились казахи, человек около ста, мужчины, женщины и дети. Они выкопали себе землянки, поставили какие-то глинобитные сооружения, где и жили. Грязные, вшивые, «первобытные» люди. Они перекочевали из Казахстана. У них было небольшое стадо верблюдов, около тридцати голов и овцы. Казахи пытались что-то заполучить, купить или украсть в колхозе, но им мало что удавалось. Примерно в ноябре приходит мама с работы (она работала в колхозе счетоводом). Сказала, что где-то у нас была пачка чая, она обещала её отдать одному казаху. Нашла она эту 50-ти граммовую пачку чая и отдала ему. Он хотел заплатить, но она категорически отказалась. Дня через два ночью этот казах принес к нам в келью полный мешок зерна (видимо украл в колхозе), и сказал спасибо за чай. Это нам здорово помогло.
На октябрьские праздники 1942 года мы решили зарезать одного подсвинка, который нам казался больше другого. Уже выпал снег, замерзла речка. Мама договорилась с каким-то мужчиной, который обещал зарезать подсвинка. Приходит он утром, открывает вместе с мамой хлев, а подсвинка нет, его украли, остался один, который поменьше. Пришлось зарезать оставшегося.
Зима 1942–1943 года была не такая морозная, но чрезвычайно тяжелая для нас. Я уже писал, что рядом жили старики-евреи, муж и жена.
Они голодали ещё больше, чем мы. Я вообще не знаю, где они брали пищу, ведь они не могли работать. Они были обречены на смерть. Однажды ночью старик постучал к нам в стенку и сказал, что Сара умерла, и её лицо грызут крысы, и он не может ничего сделать. Мама ему сказала, что он может прийти к нам, она за ним придет. Он ответил, что не пойдет. Сара умерла, и он тоже умрет. Когда утром мы к нему зашли, он был мертв, а лицо объедено крысами.
Тетю Женю ещё с осени как бы мобилизовали в МТС работать учеником тракториста. С первого декабря её послали в районный центр, учиться в школе трактористов. Жила она там в общежитии. Приходя с занятий в поле или в мастерской, курсанты ставили свои валенки в печку сушить. Однажды валенки тёти Жени сгорели по недосмотру, и дней через десять она вернулась домой, не закончивши курсы.
2 февраля 1943 года наши войска освободили Сталинград от немцев. Буквально через неделю тётю Женю мобилизационным путём забрали в Сталинград на учебу в ФЗУ Сталинградского тракторного завода.
ГЛАВА 18
В колхозе «Красный Боец» выращивали на экспорт табак. Возможно, начало этому положили ещё до революции при монастыре. Табак выращивался очень бережно. Рослое растение, табачные стебли около полутора метров, росло на специальных плантациях, какой-то особый сорт. Весь уход за посевами производился вручную. Специально обученные женщины занимались этим. Специалист агроном следил за правильностью агротехнических мероприятий. Примерно в конце июля бережно срезались листья табака, создавались пакеты листьев и отдавались под расписку женщинам домой для сушки на чердаке. Чердак специально проветривался. За пропажу или порчу хотя бы одного листика с работницы удерживались деньги из той суммы, которая будет выручена при продаже табака. А стебли разрешалось брать на курево всем, кто хочет. Высушенные листья собирали в более крупные пакеты и далее отправляли на базу, откуда направляли в ту страну, для которой выращивали. Однажды с колхозного склада украли большой пакет листьев. Воров нашли тотчас же, да они и не прятались. Это были человек 12-13 ребят 1925 года рождения, готовящихся в армию. Их немедленно арестовали, продержали несколько дней и выпустили, после чего сразу они поехали в армию на фронт. Это было в сентябре 1942 года. Они все погибли в бою, говорят, под Гумраком.
В конце лета 1942 года, когда немцы начали подходить к Сталинграду, местные жители стали говорить нам о том, что, мол, «вы убежали от немцев из Белоруссии, а здесь они вас захватят».
– С немцами идет наш казачий генерал Краснов. При немцах мы будем господами. А вас вместе с другими евреями уничтожим!
Я не понимаю, почему хотели уничтожить нашу семью, ведь мы не были евреями. Тем не менее, председатель колхоза сказал моей маме, что он держит круглосуточно запряженную в телегу пару лошадей и, когда немцы подойдут совсем близко, он заедет за нами и увезет нас. Он говорил, что вместе с нами и евреями не пощадят и его, как «деревенское начальство». Когда же в ноябре 1942 года немцев в Сталинграде окружили, все эти разговоры кончились.
В конце 1942 года я заболел туляремией. Туляремия — это смертельно опасная болезнь, которая поражает чаще мужчин репродуктивного возраста. Дети и женщины тоже болеют, но реже умирают. Мы считали, что эту болезнь принесли нам мыши зимой 1941–1942 года. Только в 2005 году я узнал из передачи центрального телевидения России, что под Сталинградом осенью 1942 года наше Советское командование применило биологическое оружие – бактерии туляремии распылялись из самолета. Из той же телепередачи я узнал, что немецкие войска пострадали от этого, но также пострадали наши военное и мирное население. Вот досталось и мне.
Примерно в феврале-марте 1943 года через станции Панфилово и Филоново проходили эшелоны эвакуированных ленинградцев (в феврале 1943 года была частично прорвана блокада Ленинграда). Женщины нашего села ездили на эти станции, встречали эшелоны с больными голодными ленинградцами и обменивали продукты питания на различные драгоценности. Дома потом хвалились друг другу, что за луковицу получили золотое кольцо, за пол-литровую баночку домашней ряженки
— какие-либо драгоценности. Одна даже хвалилась, что взяла у женщины кольцо с драгоценным камнем, а взамен ничего не дала. По сути, местные крестьянки, казачки, грабили больных беззащитных ленинградцев.
ГЛАВА 19
Летом 1943 года я опять работал в колхозе на водовозке, а также несколько раз возил на телеге, запряженной быками зерно на приёмный пункт в Заготзерно, в километрах пяти-шести от нашей деревни. Мама тоже работала на полевых работах. Наверное, мы что-то заработали, но получили чрезвычайно мало. После уборки к нам в деревню приехали на трофейных трех или пяти грузовиках наши солдаты с представителем Заготзерно и забрали весь урожай прямо с тока.
Маму опять направили на работу учительницей в соседнюю деревню – колхоз «Победа». С первого сентября мы жили в этом колхозе. Жили на квартире у одинокой женщины, лет тридцати по имени Маша. У неё был саманный домик с русской печкой и пристроенной к ней плитой. На печке мы спали втроем: мама и мы с братом. Домик не имел ни пола, ни потолка. Точнее, пол был земляной. При входе сразу были сенцы с полками и кладовкой. Жилая комната была около восемнадцати квадратных метров. В комнате стояла кровать и стол, две или три табуретки. Печь зимой топилась кизяком. Его было заготовлено на всю зиму. В хозяйстве Маши была корова. Хата (так назывался этот домик) была теплой, даже достаточно суровой зимой 1943 года (не взирая на земляной пол). На полу в несметном количестве водились блохи. Вшей не было, за этим следили.
В эту зиму 1943–1944 года мы голодали ужасно. Из деревни, где мы жили раньше, мы не привезли никаких продуктов, а в колхозе «Победа» к нам почему-то относились так же враждебно. В то время городское население Советского Союза снабжалось продуктами питания централизованно. Распределение осуществлялось по карточной системе. Но на жителей деревни эта система не распространялась. Продукты не поставлялись совершенно. Местные жители питались со своих подсобных хозяйств, возможно ещё из каких-то довоенных запасов. Но эвакуированные живущие в деревне семьи не имели ни подсобных хозяйств, ни запасов. Моя мама добивалась для нашей семьи продовольственных карточек, жалуясь во все вышестоящие органы Сталинградской области и в газету «Сталинградская правда». К нам приезжал корреспондент этой газеты. Он нам сочувствовал, и поскольку мама не была членом колхоза, корреспондент посодействовал, и ей все-таки выдали карточку для получения продуктов в колхозе. Карточка была для служащих, по которой норма питания была незначительная. На нас, её детей, карточек не выдали, из-за чего мама послала в газету ругательное письмо. В письме она написала, что два её сына обречены правительством на голодную смерть, так как карточек на продукты им не дали, а ведь они будущие защитники Отечества! Если они каким-то чудом доживут до призывного возраста, и их будут призывать в армию, то она лучше их сама задушит, чем отдаст служить! Конечно, мы с братом отслужили в своё время в армии по три года, а карточек на нас так и не дали.
На карточку мама несколько раз получала в колхозе просо (не пшена!) в месяц около трёх килограммов. Один раз получили пять килограммов макухи. Макухой там называли выжимки из семечек подсолнечника при производстве масла, при этом семечки были неочищенные от кожуры. Эту макуху, было, трудно есть, а при отправлении естественной надобности было мучительно больно и текла кровь. Могли ли прокормить жители деревни учительницу и двух ее малолетних детей? Конечно, могли. Почему же мы голодали? Ведь жители деревни не голодали. Но они были к нашей семье равнодушны и почему-то враждебны. В школу мы с братом, конечно, не ходили, т.к. у нас не было нормальной одежды и обуви.
ГЛАВА 20
В конце февраля 1944 года мама откуда-то узнала, что наши войска освободили Рогачев. Она стала собираться в дорогу. Её не отпускали с работы, требовали закончить учебный год, то есть работать до конца мая. Соответственно мы не могли получить так называемую «визу» для проезда в прифронтовую зону. Мама связалась также с Курневич Ксенией Константиновной, которая работала учительницей в колхозе «Красный боец». Оказалось, что её с дочерью, почему то благосклонно отпускают с первого апреля. И визу они оформили, и дают телегу, запряженную быками с возницей, чтобы отвезти на станцию Филоново, где останавливались все без исключения поезда. Мама договорилась с Ксенией Константиновной, что мы выйдем с узлами к тракту, где они будут проезжать, и заберут нас с собой. Мама попросила нас с братом никому в деревне об этом не говорить. Первого апреля мы фактически бежали из этой деревни, присоединились к Курневичам и доехали до Филоново. Надо сказать, что на волах было ехать достаточно долго, и мама всю дорогу боялась погони. На станции Филоново мы просидели трое суток. У мамы было немного денег, но билет ей в отсутствии «визы» не продавали, и вообще с билетами было трудно. Курневичи уехали в первые сутки. У них были «визы», и так как она была вдова погибшего красноармейца, ей помог с билетами военный комендант станции.
После трёх суток ожидания мы вышли на пути и сели к матросам в воинский эшелон. Несмотря на то, что им запрещалось подсаживать к себе мирных жителей, какой-то матрос практически на ходу схватил мою маму и младшего брата, а я, плача, сумел залезть на подножку.
Где-то в пути, на какой-то станции мы расстались с воинским эшелоном. Здесь же мама купила билеты по маршруту Харьков – Гомель – Рогачев. В Харьков мы приехали почему-то на станцию Харьков-Товарная, откуда мы добирались различным транспортом до станции Харьков-1 Пассажирская. Город Харьков произвел на меня ужасное впечатление. Я впервые в жизни видел огромный город с многоэтажными домами, большинство их которых были разрушены или полуразрушены. Чрезвычайно тяжелое впечатление производили сгоревшие внутри дома: огромные, черные от копоти, некоторые без крыш. После санобработки (общая для всех баня) и прожарки носильных вещей мы закомпостировали свои билеты Харьков – Гомель.
До Гомеля мы не доехали, потому что железнодорожный мост через реку Сож не был ещё восстановлен. Поезда ходили до станции Новобелица около десяти километров от Гомеля. Это расстояние нужно было идти пешком через временный мост для автотранспорта до станции Гомель. Мост мне показался очень длинным, останавливаться на мосту категорически запрещалось, через каждые десять метров стоял красноармеец и подгонял пешеходов, не разрешая останавливаться ни на одну минуту. Хотя это был апрель, но день был жарким. Очень хотелось пить. За мостом начиналась улица Ворошилова. Дома были в основном одноэтажные. Встречались развалины домов. Раза два у встретившихся жителей этих домов мы попросили воды. Конечно, нам никто не дал. Потом нам попались развалины дома, из развалин торчала водопроводная труба с краном, и там была вода. Мы напились вдоволь!
Пришли на вокзал, а нам говорят, что в Рогачев по железной дороге проехать невозможно. Рогачев освобожден, но по пути к нему ещё где-то немцы. Откуда-то мама узнала, что рогачевское и жлобинское районное руководство находится на станции Буда-Кошелевская. И мы поехали в Буда-Кошелевскую. Сидим на вокзале оборванные, грязные, наверное, вшивые, голодные, есть совершенно нечего, денег тоже уже нет. Подбираем какие-то объедки с братом и жуем. И вдруг маме попадается её однокурсник по учительскому институту в Рогачеве, молодой мужчина. Оказывается, он был в партизанах, имеет правительственные награды и на тот момент работает начальником Жлобинского районо. Посмотрев на нас, он заплакал. Сказал, что в Буда-Кошелевской он воссоздает Перевичский спецдетдом (с. Перевичи Жлобинского района). Если мама не против, он может назначить нашу маму завучем в этот спецдетдом. Это его прерогатива. Мама готова была пойти хоть уборщицей, не то что завучем. Он обещал обеспечение продовольственными карточками, питание на кухне детдома. Детям найдут одежду вместо этих лохмотьев. Спецдетдом «спец» потому, что там дети бывших полицейских, старост и других немецких пособников. На что мама пошутила, что это к месту, так как её муж арестован как «враг народа», и её дети «врага народа». Он никак это не комментировал, отвел нас в спецдетдом, представил директору. Это была женщина. Дальше всё пошло своим чередом.
ГЛАВА 21
Нас помыли, переодели, накормили и разместили в группе вместе с другими детьми, бывшими там ранее. Мы по статусу стали обыкновенными детдомовцами. Мама жила от нас отдельно, я даже не знаю где. Всё ещё был апрель 1944 года. То ли немцы стали наступать, то ли по другой причине, почему-то всех детдомовцев срочно вывезли в лесную деревню к партизанам. Деревня была в глухом лесу, и немцев там (оккупантов) не было никогда. Это была большая партизанская база. Мы там прожили не более двух недель. Нам поручили разучить Гимн Советского Союза и хором пропеть его партизанам. Нас поселили в сельском клубе, что облегчало задачу. Воспитатели организовали из воспитанников хор, мы по-быстрому разучили мелодию и слова Гимна Советского Союза. В небольшой зал этого клуба приводили по сто-сто пятьдесят партизан, а мы со сцены исполняли для них Гимн Советского Союза под гармошку.
Гимн Советского Союза был принят в феврале 1943 года. Партизаны, воевавшие на оккупированной территории, никогда до сих пор не слышали этот Гимн. После того, как мы заканчивали петь, они высказывали своё, в основном негативное мнение о мелодии этого Гимна. Практически всем мелодия не нравилась, им больше импонировала мелодия Интернационала, как ранее бывшего Гимна, о чем они высказывались. Но их мнение никого не интересовало. Партизан было не менее тысячи человек, таким образом, мы раз десять исполняли этот Гимн. Кормили нас партизаны, причем хорошо. Через две недели пребывания в партизанском лагере мы переехали в деревню Перевичи Жлобинского района, где находился наш спецдетдом с 1930 года.
ГЛАВА 22
Деревня Перевичи расположена в трех километрах от железнодорожной станции Салтановка, возле которой в 1812 году вел бой с французами генерал Раевский и его сыновья. Двухэтажное здание детского дома (до революции – бывшая помещичья усадьба) во время прошедшей войны не было разрушено, но было полностью разграблено местными жителями: все деревянные конструкции, двери, окна, потолки, полы. Остались голые стены и балки перекрытий. Чуть в стороне от основного корпуса детского дома стояло небольшое здание-флигель. В нем разместились мы с мамой и семья уборщицы. Всех воспитанников разместили в старом деревянном одноэтажном здании бывшей школы. Деревенская же школа размещалась рядом, в новом кирпичном трехэтажном здании. Туда же ходили учиться и детдомовцы. В помещении бывшей школы были организованы все службы детского дома: кухнястоловая, спальни, санитарный изолятор. Здание было старое, ветхое и расположился там детский дом временно, имея в виду, что будет восстанавливаться здание бывшего детского дома, после чего он перейдет туда полностью. При детском доме был приличный земельный участок, на котором мы высаживали картофель и другие овощи. На этом же участке в 1943 году была посеяна озимая рожь. В июле мы её убирали. Детский дом нанял женщин, которые серпами срезали рожь и вязали снопы. Воспитанники укладывали в копны. После окончания уборки мы все занялись молотьбой снопов. Молотили цепами и просто, развязавши сноп, били колосьями о бочку. Всё это делалось на открытом воздухе, так как амбара не было.
В июле я заболел воспалением лёгких. К нам приехала бабушка Оля, мамина мама. В то время ей было 65 лет. Она за мной ухаживала, пела песни — польские, литовские, белорусские. Бабушка родилась в городе Вильна. Закончила там гимназию, знала русский, белорусский, литовский, польский, немецкий и французский языки. Когда я выздоровел, бабушка стала работать в детском доме прачкой.
В августе она попросила, чтобы нам с нею дали телегу с лошадью, чтобы съездить в Рогачев. Поскольку мама была завучем, то нам телегу и лошадь дали. Я был возницей, т.к я умел запрягать, распрягать, кормить и поить лошадь. Этому я научился, работая на водовозке в Сталинградской области.
Нам пришлась ехать два дня. В пути мы ночевали в какой-то деревне. В этой деревне выращивали коноплю, и я видел, как загрузили в машину полный кузов семян конопли. До войны я видел, как выращивают лен, а здесь я увидел, как выращивают коноплю, и для чего её выращивают (никто и не думал, что конопля может быть наркотиком).
Приехав в Рогачев, я поразился тому, что практически весь город — это сплошное пожарище. Домов было очень мало, зато был виден целый «лес» печных труб. Мы остановились у Решетниковых — это родители мужа старшей сестры моей мамы. Им было уже известно, что он погиб на фронте. Бабушка была верующая. Церковь в Рогачеве была разрушена полностью, и священник организовал службы на кладбище в здании каплицы (что-то вроде часовни, в которой была похоронена польская княжна). Мы с бабушкой были там во время службы. Бабушка мне сказала, что здесь она узнала две новые молитвы: за здоровье Сталина и за победу над Германией.
Мы услышали, что бывший секретарь райкома партии Суворов, хотя и был в партизанах во время оккупации, арестован за то, что преждевременно убежал из Рогачева и организовал за собой взрыв моста через Днепр. Пробыли мы в Рогачеве два дня.
ГЛАВА 23
Я пошел в школу в четвертый класс, в котором должен был учиться до 7-го ноября. После 7-го ноября были экзамены, и сдавшие экзамены переходили в пятый класс. Так поступали с учениками, которые при немцах в оккупации учились в школе и закончили четвертый класс весной 1944-го года. И я пошел в этот класс. Был и нормальный четвертый класс, в котором учились до весны 1944-го года.
В октябре арестовали и посадили в тюрьму мою маму. Мы с братом были помещены в этот спецдетдом, в группы (меня в старшую, брата в младшую). Маму не могли не посадить, потому что она везде и всем говорила, что «мы в эвакуации чуть не померли с голоду, а вы тут жировали при немцах». Она говорила, что здесь никто не голодал. Учителя работали, получали зарплату и получали продпаек. Ни одного учителя с работы не выгнали, даже членов ВКПб. Как всегда у учителей были каникулы, и они получали за это отпускную зарплату, в районо сидят те же чиновники, что были до войны и во время оккупации, пенсионеры получали пенсию. А с партизанами ещё надо разобраться, так как среди них половина просто бандиты. Я думаю, что у мамы была просто такая реакция на те бедствия и голод, которые мы претерпели в эвакуации. Её обвинили в том, что она украла 10 метров ткани. По просьбе кладовщицы она получила рулон американской ткани на складе районо в Жлобине и сдала кладовщице детского дома. Мама не посмотрела, что она расписалась за 100 ярдов ткани, а кладовщица потребовала с неё 100 метров ткани (ярд=91 см). Естественно не хватило 9 метров. Когда мама говорила, что получила ткань в ярдах, в ярдах и сдает, ей затыкали рот и говорили, что никаких ярдов быть не может. Кладовщица сообщила о происшествии в НКВД и маму арестовали сразу, в течение недели осудили, не принимая во внимания никакие объяснения. Дали 5 лет тюрьмы.
Надо сказать, что моя мама пользовалась уважением воспитанников. Всё было настолько шито «белыми нитками», что воспитанники и воспитатели обвиняли во всем кладовщицу. Говорили, что она сама воровка, обратились с просьбой в НКВД провести обыск у неё дома и ревизию на складе. Более того, организовали слежку за её домом, чтобы она не могла что-то вывезти до обыска. Но кладовщица вела себя легкомысленно, ничего не прятала, она была уверена, что работая на НКВД, она застрахована от преследований. Во время обыска у неё вывезли целую телегу вещей и продуктов, украденных в детском доме. Её судили и посадили в тюрьму. Это произошло в конце ноября 1944 года и никак не повлияло на судьбу моей мамы, она продолжала сидеть.
ГЛАВА 24
Первого сентября 1944 года, ещё когда мы жили во флигеле и мама не была арестована, я пошел учиться в четвертый класс. Первый класс я закончил в 1941 году до войны. Во втором классе (1941–1942 гг.) я учился в школе колхоза «Красный боец», где учительницей была моя мама. В учебном 1942–1943 году я должен был учиться в третьем классе, но в том году я в школу не ходил ни одного дня. Точно то же было в учебном 1943–1944 учебном году. Таким образом, к 1-му сентября я закончил всего лишь первый и второй класс, а по возрасту должен был идти уже в пятый класс. Но в то время пятый-десятый классы считались не обязательными для учебы, и поступить в пятый класс можно было, имея справку-аттестат об окончании четырех классов начальной школы. Эта справка-аттестат являлась свидетельством получения начального образования. Таким образом, в 1944 году я не имел формального права идти учиться в пятый класс. Но тут произошло следующее.
Все три года оккупации Белоруссии немцами школьники учились в школах. И естественно имелись школьники, которые закончили при немцах четвертый класс и имели справку-аттестат о начальном образовании. Но Министерство Народного образования Белоруссии посчитало образование и справки, выданные при немцах не действительными. Но приняли рациональное решение. Ученики, которые окончили при немцах четвертый класс, снова сажались в четвертый класс, как второгодники, но должны были учиться в четвертом классе всего лишь до первого ноября. С первого по седьмого ноября сдавался экзамен за четыре класса и с девятого ноября 1944 года эти учащиеся имели право идти учиться в пятый класс. Более того, уже считалось, что обязательным должно быть не начальное образование, а неполное среднее, то есть семь классов, и учиться в пятом-седьмом классах нужно было обязательно.
Вот и я поступил в такой четвертый класс, потом сдал в начале ноября экзамены, а затем пошел в пятый класс, как будто бы и не было двухлетнего перерыва в учебе. Ну и с ноября после ареста мамы мы с братом полностью находимся в Перевичском спецдетдоме. Бабушка Оля уехала к дочери Татьяне в город Лепель.
Почему-то для детдомовцев наступили трудные времена. Мы вдруг стали голодать, кормили очень скудно. Такое впечатление, что вообще перестали кормить. Много продуктов нам давал священник православной церкви. Церковь была очень близко от детского дома. Священником этой церкви был монах. Епархия ему разрешила отправлять церковные ритуалы. Церковь была построена в 18-м веке, но во времена Советской власти она не работала. Во время немецкой оккупации открылась церковь. Из Минска приехал священник с семьей. Священнику рядом с церковью построили кирпичный дом. У него была жена и двое или трое детей. В конце 1943-го года за сотрудничество с оккупационными властями (хотя я не представляю, как священник в любом государстве при любой власти не сотрудничал бы с властями) партизаны убили священника и его семью и сожгли их дом. Поэтому с начала 1944-го года священник в Перевичской церкви был как бы временный, монах.
В Перевичах был спиртзавод, построенный ещё до революции, он работал во время оккупации. Спирт варили из сельскохозяйственных продуктов. Мы обнаружили, что в одном из амбаров спиртзавода хранилось зерно кукурузы. Пол амбара был приподнят над уровнем земли. С началом заморозков, перейдя речку по льду, буравом просверливали пол, набирали кукурузы, затыкали эту дырочку, чтобы не сверлить в следующий раз, и с кукурузой в различных сумках мы бежали в детдом. Увы, амбары охранялись сторожами с винтовками и с собаками. По нам стреляли, но ни разу не попали. Возможно, они не стремились попасть. Кукурузу мы поджаривали и ели.
Дисциплина в детдоме в это время была плохая. Некоторые воспитатели побоями пытались навести какой-то порядок. Получалось плохо. Тяжелее всего было воспитанникам младших групп. Бегать воровать зерно они не могли, и ребята из старших групп очень заботливо относились к своим малолетним товарищам – делились с ними ворованной кукурузой.
В конце января появился новый директор детдома. Учитель по образованию, офицер Красной армии, без одной ноги. С его приходом всё изменилось. Появились продукты, пусть и немного, заработали нормально кухня и столовая. Продукты в основном были американские
— консервы, как правило, свиная тушенка, порошки яичные, порошки гороховые, крупы. В феврале директор привез из Жлобино одежду, собранную американцами в Америке. Директор запретил воспитателям бить воспитанников. Одна даже уволилась, сказав, что не понимает, как без насилия наладить послушание.
В этом спецдетдоме только мы с братом были дети врага народа, а все остальные были дети полицейских и старост, отцы которых были расстреляны или сидели в тюрьме, а матери умерли. Было несколько ребят, матери которых умерли, а отцы были в плену у немцев, или просто жили какое-то время на оккупированной территории, но их односельчане оговорили их, для того, чтобы завладеть их имуществом. Судьба их отцов была неизвестна.
Новый директор запретил играть в азартные игры и организовал проведение развлекательных мероприятий. Например, вечер вопросов и ответов, или дискуссии на исторические темы. Однажды он сам загипнотизировал одного из воспитанников. Двое других, которых он вызвал на сцену для сеанса гипноза, не поддались гипнозу.
Директор организовал дежурства на кухне и в столовой. Дежурные контролировали приготовление пищи и обслуживали кухню и столовую, например, чистили картошку. Но эти дежурные плохо выполняли контрольные функции. Повара кусками мяса подкупали дежурных. Однако же в больших количествах продукты они не воровали. Мы очень снисходительно смотрели, что женщины повара набирали еды домой для себя и своих детей. Директор им это запрещал, потому что они не сдали продуктовые карточки в детдом, но когда он спрашивал нас о том, воруют они или нет, мы дружно врали. Еды всё-таки было не много. Мы не голодали, но не наедались, и с начала весны на нас напали болезни: чесотка, малярия, грипп, пневмония. Медпункт и изолятор были переполнены, и даже в группах лежали больные малярией. Я тоже заболел малярий и чесоткой. В изоляторе держали только чесоточных. Больные малярией во время приступов лежали в группах, в спальных помещениях.
ГЛАВА 25
Директор постоянно говорил, что в здании старой школы детдом находится временном и что нам надо восстанавливать свое здание. Нам не давали стройматериалов, а дали разрешение руководства Жлобинского района разбирать дома бывших полицейских и использовать материалы, полученные от разборки этих домов для восстановления здания детского дома. Помню, мы поехали в соседнюю деревню разбирать дом бывшего полицейского. Дом был новый, построенный во время оккупации. Но это был небольшой дом с соломенной крышей. Сам хозяин дома сидел в тюрьме, а в этом доме жили его жена, двое детей не старше 10 лет и чей-то отец (дедушка). Где бы им жить, после того, как мы разобрали их дом? Мы стали разбирать соломенную крышу. Женщина не сопротивлялась совершенно, дети были маленькие. А старик полез на крышу и всячески нам препятствовал, но боялся сбросить кого-либо из нас с крыши. Мы же были 14-17-летние парни. Директор присутствовал, но сам не разбирал дом. Там же присутствовал и милиционер. Дом разбирали только мы, воспитанники детдома. Соломенную крышу мы разобрали очень быстро. Стали разбирать сруб, сбрасывать на землю отдельные брёвна. Дед нам всё мешал. Как-то так получилось, что одно бревно упало на ногу одного из наших парней, по фамилии Мельников. Не помню, разобрали до конца мы этот дом или нет, увезли мы оттуда что-либо или нет. Во всяком случае, на следующий день мы ни на какую разборку дома не поехали. Более того, директор поехал в Жлобин и заявил, что никаких домов мы разбирать не будем. Он попросил разрешение выделить нам в лесу делянку для заготовки древесины на доски, главным образом, дубовые. Нам выделили делянку, и директор каждый день формировал бригаду заготовителей леса. Это были ребята из старшей группы. Им выделялось усиленное питание, так как работа по валке дуба, его раскряжёвке и обрубке веток была очень тяжелая. Пилили вручную. Я ходил два дня и не подряд.
Дуб грузили на передок телеги и почти волоком тащили на площадку детдома. Там были установлены козлы, на которые поднималось бревно и ручной пилой его пилили на доски. Пила ручная, но изготовленная когда-то специально для этой цели: тяжелая, в форме трапеции, пилит, только когда её опускают вниз. Наверху всегда стоял наш завхоз: пятидесятилетний сильный мужчина. Внизу за ручки тянули пилу два воспитанника. Завхоз наверху старался прижимать пилу по ходу пиления. Это тоже была очень тяжелая работа, как вверху, так и внизу.
Я уже писал, что у нас был участок земли, на котором росли овощи, в том числе картошка. За ними надо было тоже ухаживать. То есть летом было работы полно.
8 мая 1945 года директор объявил, что Германия капитулировала, война закончилась. Все мы этому очень радовались. Несмотря на малярию, в школу я все же ходил. Пришел в школу и 9 мая. Однако директор школы объявила, что «сегодня – День Победы, и занятий не будет». В честь дня Победы все ученики поклассно построились в колонну под руководством военрука школы и трижды промаршировали под песни вокруг здания школы.
ГЛАВА 26
Директор детского дома вечером устроил праздничный ужин. На ужине он объявил, что часть воспитанников будут приниматься в пионеры. Это будут те, кто хорошо учится, дисциплинированны, активны в жизни детского дома. В этот список попал и я.
Стали готовиться к приёму в пионеры. Откуда- то появились красные галстуки, которые раздали кандидатам в пионеры. Кандидаты в пионеры стали маршировать отдельным строем, петь пионерские песни. Мне вручили барабан и палочки к нему. В детдоме организовывался т.н. пионерский отряд, состоящий из двух или трёх звеньев. Меня назначили барабанщиком. Я начал тренироваться, разучивал мелодии на барабане. Было чрезвычайно трудно и получалось не очень хорошо.
В конце мая приехал первый секретарь Жлобинского райкома комсомола, организовалась какая-то комиссия по приёму в пионеры школьников жителей деревни Перевичи и воспитанников спецдетдома. Принимали приблизительно всего человек тридцать. Совместно воспитанники детдома и местные ребята составляли общую пионерскую дружину. Когда пришла моя очередь вступать в пионеры, я встал перед приёмной комиссией. Воспитательница нашего детского дома, комсомолка, прочитала мою анкету и рекомендовала принять меня в пионеры. Однако председатель комиссии, первый секретарь Жлобинского райкома комсомола, сказал, что меня принимать в пионеры нельзя, потому что мой отец — враг народа и умер в тюрьме, но так врагом и остался. Тогда наша воспитательница сказала ему: «Но ведь у всех наших воспитанников отцы – враги Советской власти, как правило, полицейские или другие, но враги, и сидят в тюрьмах. В таком случае, их тоже не следует принимать?». На что секретарь райкома ей разъяснил: «По закону эти дети за действия своих родителей не отвечают, а Стальгоров по другому закону отвечает как член семьи врага народа». И меня не приняли.
Я вышел из зала, где проходил приём в пионеры, сдал барабан, отдал кому-то галстук и подумал: «Хорошо, что не надо будет играть на барабане». Меня нисколько не огорчило то, что меня не приняли в пионеры.
Объявили амнистию заключенным. Освобождались все, кто был осужден на пять и менее лет. Под амнистию попадала и моя мама. Но освобождение по амнистии производится с согласия заключенного. Заключенный должен был признать свою вину в содеянном, а кто не признавал своей вины, тот не освобождается. Мама никогда не признавала своей вины в воровстве десяти метров ткани, за что её осудили на пять лет тюрьмы, но к концу 1945 года она вынуждена была это сделать, её уговорили другие заключенные, тем более, что по письмам она знала, что и я, и мой брат болеем и оба лежим в изоляторе. В ноябре 1945 года она вышла из тюрьмы, устроилась на работу воспитательницей в Свислочский детдом и забрала нас с братом из Перевичского спецдетдома. Мы приехали жить в Свислочь.
ГЛАВА 27
Жили мы с мамой втроем и ещё одна воспитательница по фамилии Александрова в маленькой однокомнатной хате на берегу реки Свислочь. Метрах в трехстах находилась усадьба и здание детского дома. В этом детском доме находился сын Верниковского, маминого мужа. Родная деревня Верниковского была рядом с районным центром Свислочь. В этой деревне жила у родственников и дочь Верниковского
– Валя. Ей уже было 16 лет, она даже собиралась выйти замуж, поэтому в детдоме был только её брат Володя 1935 года рождения. От Вали Верниковской мы узнали, как погиб её отец. Михаил Верниковский все же не избежал войны. Во время оккупации он был в партизанах, и в 1944-м году он был начальником разведки партизанского отряда, действующим в Свислочском районе. В начале 1944-го года фронт подошел к зоне действий партизанского отряда. Была налажена связь командования партизанского отряда с командованием подразделения Красной армии действующего в этой местности. Со стороны немцев располагалось крупное подразделение полицейских. Командование Красной армии поручило партизанам уговорить полицейское подразделение сдаться без боя. Партизаны связались с командованием полицейского подразделения, которые попросили для переговоров с ними прислать делегацию во главе с начальником разведки отряда Верниковским. Делегация, возглавляемая Верниковским, прибыла к полицейским. В делегации было три или четыре человека. Полицейские повесили Верниковского, остальных обезоружили и выгнали. Без боя отряд полицейских не сдался, но они с линии фронта ушли. На следующий день туда зашли красноармейцы и партизаны. Сняли с виселицы Верниковского и похоронили. Боя все же не было.
Ещё была карточная система на продукты питания. Мама сдавала карточки в детский дом, и мы питались с кухни детдома. Я даже начал ходить в школу, брат тоже. Я – в шестой класс. В начале февраля 1946 года к нашей соседке по комнате приехал муж, бывший командир Красной армии, он в 1941 году попал к немцам в плен. Неоднократно бежал из лагерей для военнопленных, и в 1943 году его посадили в тюрьму- лагерь Бухенвальд, откуда уже в 1945 году его освободили американцы. Александров ростом был около двух метров, достаточно упитанный мужчина. В феврале 1946 года он весил более 100 кг. Он говорил, что когда его освободили американцы, он не мог стоять, не мог ходить, только лежать. Американцы положили его в госпиталь, взвесив перед этим. Его вес был 36 кг. Он рассказывал, что заключенные в Бухенвальде были русские, немцы и люди других национальностей. Одним из немцев-заключенных был руководитель коммунистов Германии Эрнст Тельман. Александров встречался с ним в лагере несколько раз. Во время одной из бомбежек англичанами в 1945 году Эрнст Тельман был убит. Александров говорил, что Тельман погиб не в результате бомбежки, а что его застрелили гестаповцы. Это видели несколько человек заключенных, а потом об этом говорил весь лагерь Бухенвальд.
В начале апреля демобилизовался и приехал к нам в Свислочь мамин брат Петр Матвеевич Вишневский 1918 года рождения. В 1940 г. он закончил Витебский лесотехнический институт, и работал в Североказахстанской области лесничим, откуда в июне 1941 г. его призвали в армию. Он провоевал всю войну, практически с самого её начала до марта 1946 года. Несмотря на высшее образование, он всю войну провоевал рядовым, даже сержантского звания ему не присвоили— он не хотел. Он категорически не хотел отвечать за кого-либо другого, кроме самого себя. В марте 1946 года он проходил службу в Австрии, откуда и был демобилизован. При демобилизации получил за время войны заработную плату солдата, говорил, что это был полный вещмешок бумажных купюр. Во время войны денежного довольствия он не получал, а после получил за всю войну сразу. Из наград у него было несколько орденов и медалей, в том числе медаль «За отвагу».
По пути в Свислочь он устроился на работу главным инженером Украинского леспромхоза Министерства лесной промышленности Молдавской ССР. Этот леспромхоз находился в Стороженецком районе Черновицкой области Украины (Северная Буковина). Дядя Петя сказал: «Собирайтесь, приедете ко мне туда», и оставил на дорогу денег. Сказал ещё, что у него осталось немного трофеев: пара ботинок 42 размера чешской фирмы «Батя» (всемирно известная обувная фирма), штук пять общих тетрадей, штук пять пачек карандашей фирмы Koh-i-Noor. Эти трофеи надо было поменять на деньги, то есть продать. Моя мама отказалась категорически что-либо продавать. Раза за три моего посещения Свислочского рынка я продал эти «трофеи». Мама тут же уволилась, а я в очередной раз не закончил очередной школьный класс. Купили билеты и уехали в Черновицы, где нас должен был встретить дядя Петя и увезти в м. Чудей Стороженецкого района.
ЧАСТЬ II ЮнОСТЬ
ГЛАВА 1
В дороге ничего особенного не было, кроме происшествия на станции Львов. Во Львове нужно было с вокзала Львов-1 переехать на вокзал Львов–Подзамче. Ближайшие кварталы около вокзала Львова мне чрезвычайно понравились. Это был первый европейский город, который я увидел. Львов не похож ни на какой-либо другой русский город. И был инцидент. Сидим мы на скамейке, на привокзальной площади. Проходит мимо нас взад-вперед большое количество людей, по большей части военных. Между ними снуют какие-то гражданские «личности», предлагают военным купить у них гражданские костюмы, либо поменять их на любые драгоценности, либо купить за деньги драгоценности у военных. Деньги предлагались как советские, так и доллары и фунты. Таких «личностей» было достаточно много, и меня поразила их беспечность и наглость. И вдруг к одному из наших офицеров, у которого полная грудь орденов и медалей, в том числе и «Золотая Звезда», то есть он Герой Советского Союза, на виду у всех подходит совершенно спокойно молодой человек, несколько раз стреляет в него из пистолета и совершенно спокойно уходит в толпу. Тут же прибежал армейский патруль, прибежали медсестры с вокзала, стало вдруг полно милиции и вооруженных солдат. Но офицер был мертв и его куда-то унесли. Мы с мамой были ошеломлены, испуганы. У нас проверил документы военный патруль. На наш вопрос: «Что это такое?!» сказали, что это бандеровцы. Сказали, что мы едем зачем-то в те места, где нет советской власти. Но у нас имелся вызов от Украинского леспромхоза и разрешение КГБ на въезд и жительство в пограничной зоне в м. Чудее.
Мы наняли дрожки (извозчичья телега для перевозки багажа) для того, чтобы переехать на станцию Львов–Подзамче. На следующий день утром мы приехали в Черновицы. Черновицы в то время также был европейский город. Это потом пристроили несколько городских микрорайонов в стиле социалистического реализма.
Мама каким-то образом сообщила дяде Пете, что мы приехали и сидим на вокзале, ждем его. До темноты мы просидели в скверике напротив вокзала. Поздно вечером на автомобиле ГАЗ-АА (русская полуторка) с шофером приехал дядя Петя. Мы погрузили свой незатейливый багаж и поехали в Чудей. До Чудея 46 километров. До районного центра Стороженец – 30 километров. Дядя Петя сказал, что дорога до Стороженца совершенно спокойная, никаких приключений, типа нашего львовского не произойдет, а после Стороженца может быть всё, что угодно. При езде через небольшой горный перевал нас могут обстрелять из пулемёта. Поэтому от Стороженца до Чудея, несмотря на ночь, будем ехать без света фар и молча. Так мы проехали молча, и нас не обстреляли.
В Чудее у дяди Пети было две комнаты в четырехкомнатном небольшом доме. Дядя с утра пошел на работу, а мы легли досыпать. Следующим утром я приготовил себе постель в маленькой комнате без окон. К часу дня, когда у меня должен был начаться приступ малярии, которая меня мучила в Свислочи и в дороге до Черновиц, я улегся в постель. Но приступа не было. Малярия исчезла с этого момента навсегда. И не только малярия. Семь следующих лет проживания в Западной Украине у меня не было даже насморка. Я ничем не болел.
ГЛАВА 2
Чудей – почтовый адрес м. Чудей, мiстечко Чудей. Город поукраински – «мiсто». Мiстечко значит маленький город. В Чудее были многоэтажные каменные дома, как жилые, так и административные здания. Были храмы: костел католический, кирха протестантская, церковь православная румынская. Вначале румынских церквей было две: в центре большая и маленькая на окраине. После войны в Чудей приехали православные русские и украинцы, и маленькую румынскую церковь превратили в русскую. Как русские, так и румынские церкви входили в Московский Патриархат. Костел после войны не работал, так как раньше там отправляли службу поляки, которых в 1946 году в Чудее уже не было. Кирха не работала так же.
В центре города был клуб, в котором был достаточно вместительный зал и приличная сцена. В основном там показывали кинофильмы. Стульев там не было, и зрители несли из дома стулья и табуретки. С начала 1947 года в клуб из костела перенесли скамейки. В то время показывали кинофильмы голливудских киностудий, они анонсировались как трофеи. За год я посмотрел много цветных хороших кинофильмов, в то время в СССР не выпускались цветные кинофильмы.
В Чудее в 1947–1948 гг. было достаточно много частных предприятий, оказывающих услуги населению: два кафе, трехэтажная гостиница с рестораном на первом этаже, две парикмахерские, около десятка небольших магазинчиков. Водка продавалась в двух государственных магазинах: в одном по низким государственным ценам, а во втором—по высоким коммерческим ценам.
В Чудее было две румынские школы. Ни русской, ни украинской школ в 1946 году не было. Украинскую начальную школу открыли осенью 1947 года. В 1946 и в первой половине 1947 года в Чудее жил лесопромышленник Шлехтер. Он владел тремя-четырьмя лесозаготовительными участками и лесозаводом в соседней деревне Красноильск (в трех
километрах от Чудея). В 1946–1947 гг. он передавал свое предприятие Государству. На базе шлехтерской компании создавался Стороженецкий леспромхоз, его автоколонна базировалась в Чудее. В ней было около ста пятидесяти автомобилей для вывозки древесины с лесоучастков на железнодорожную станцию Чудей. Было ещё около десятка других лесозаготовительных предприятий, в том числе от МВД Молдавии, от Дунайской Флотилии. Администрация Чудея называлась по-румынски — примария. Возглавлял администрацию примарь. В переводе на русский язык это администрация и глава администрации.
ГЛАВА 3
Дом, в котором мы поселились, находился на окраине Чудея за рекой. Чудей находился в режимной пограничной зоне. В паспортах стояли штампы: «житель пограничной зоны» и цифра 2 (штамп с номером 1 означал «житель пограничной полосы»). Вход в дом был посредине, сразу за входной дверью находилась большая прихожая без потолка. Две комнаты налево и две комнаты направо. Эти комнаты имели потолки. Прихожая шириной около четырех метров от стенки со входом до другой наружной стенки, и в этой прихожей располагалась кухня, в которой была плита. В каждой секции на две комнаты стояла печь-голландка, только для отопления. Дымоходы печей выходили на чердак, не выходя из крыш. Когда топились печи, то дым выходил из-под карнизов крыши, через слуховое окно и т.д., но в комнатах и даже на кухне дымно никогда не было. В левой части от входа жили мы: дядя Петя, мама, я и мой брат. В комнатах с правой стороны жил инженер леспромхоза по фамилии Обуховский. Я спрашивал Обуховского и дядю Петю: «Почему не выведен дымоход через крышу?» Они отвечали, что эта местность относилась к Австрийской империи, а после первой мировой войны – к Румынии, а налог в этих государствах начислялся на дым: если дымоход выходил на крышу, то налог начислялся, а если не выходил — не начислялся.
В усадьбе был высокий и большой амбар и здание для сельскохозяйственных машин и орудий. Был большой приусадебный участок, на части которого в апреле 1946 года кто-то высеял кукурузу, на остальной части рос сорняк. Кто был хозяин усадьбы, я не знаю, во всяком случае, он был не очень богат, так как у него не было дымохода на крыше. Дом был добротный, деревянный, сложенный из деревянных брусьев, так называемый, «по-немецки». Стены поштукатурены внутри и снаружи. Все комнаты внутри были побелены и покрашены. Отштукатуренный снаружи дом был так же покрашен. Крыша из оцинкованного железа. Вокруг дома были палисадники, росли цветы. Впервые в жизни я увидел пионы, а с нашей стороны дома до карниза крыши тянулись альпийские розы. Кусты роз на зиму не укрывались.
Наш сосед Обуховский — русский, родился и жил в Северной Буковине. Его родители и все предки были русскими. Так получилось, что
после 1918 года он оказался за границей России. Он окончил лесотехническую Академию в Бухаресте и дополнительно в такой же академии учился год в Париже. Он всё время работал у лесопромышленника Шлехтера. У Обуховского была большая библиотека на русском и французском языках, большинство на русском языке. У него я познакомился с Шекспиром, Шиллером, у него были журналы «Вокруг света» за 1891 и 1893 годы, у него были учебники русского языка и литературы, изданные в 1920-х годах, изданные в период ликвидации неграмотности в Советском Союзе для школ для взрослых. У него были книжки на украинском языке, которые я так же начал читать, специально, поскольку Чудей это украинская территория и чтение украинских книг было как подготовка к учебе в школе. Обуховский был чрезвычайно интересным человеком, но, к сожалению, злоупотреблял алкоголем.
Мы с мамой осенью 1947 года пошли в соседнюю деревню для каких-то покупок. В той деревне жили румыны и гуцулы. Мы там заходили в несколько домов. Меня поразили мелочи, например: все дверные ручки были никелированные с пружинной защелкой, с замком или без замка. В Советском Союзе таких ручек не было. Бросилось в глаза, что все стены в Чудее и в деревне были поштукатурены и покрашены снаружи и изнутри. В доме, где мы пробыли несколько часов, стены внутри были покрашены и накатаны рисунком, правда это была свастика. Меня поразило и то и другое. Меня поражали туалеты, точнее наличие унитазов. Унитазы были деревянные, но смыв водой происходил. Все сливалось в яму, выкопанную рядом с домом. Конечно, сама уборная находилась в теплом помещении. Такого я в белорусских и российских деревнях не видел, можно сказать до сих пор.
ГЛАВА 4
Дядя Петя работал главным инженером Украинского леспромхоза. В ноябре 1946 года он либо уволился сам, либо его уволили. Вначале за несчастный случай со смертельным исходом его сняли с должности, и он работал начальником лесоучастка в с. Ижешты. Буквально через месяц там произошел ещё один несчастный случай. В управлении Кишеневской железной дороги ему поручили организовать заготовку деловой древесины и дров в знакомом ему месте м. Чудей. Мы переселились из дома, принадлежащего Украинскому леспромхозу в многоквартирный дом, принадлежащий железной дороге.
Ему дали двухкомнатную квартиру на втором этаже. Во дворе дома был большой сарай, часть которого занял именно я и разводил там кроликов. Длилось это не более полугода, потому что на них напал мор, и они все сдохли.
Зимой 1946–1947 года и весной 1947 года в Молдавии был ужасный голод. Молдаване кинулись в Северную Буковину, которая не голодала. Чудей — станция тупиковая, дальше Румыния. Вокзал станции Чудей молдаване буквально завалили своими трупами. Дядя Петя однажды из командировки в Кишенев, точнее уже с вокзала станции Черновицы привез себе жену. Это была молдаванка, родители её жили на Днестре в городе Аккерман. Там был голод, и она поехала в Северную Буковину. В Черновицах её подобрал дядя Петя голодную, лежащую без сознания на полу, и привез в Чудей. Она была красивая, с хорошей фигурой, звали ее Ирина. Во время войны она жила в Бухаресте и работала официанткой в немецкой офицерской столовой. Она меня научила читать по-румынски, разговаривать я уже немного мог по-румынски. Она очень хорошо относилась к своему мужу, моему дяде. Но она была нимфоманкой. Мой дядя её любил, я думаю, она его тоже.
В мае 1947 года дядя Петя со своей женой уехали из Чудея, а мы с мамой остались. Мама работала счетоводом в лесозаготовительной конторе «Молдавместпрома», а потом перешла работать счетоводом в войсковую часть, заготавливающую лес для МВД Молдавии. Это был батальон внутренних войск под командованием капитана Рыбакова. В местном клубе, как я уже упоминал выше, в основном показывали кинофильмы, но бывали и концерты приезжих артистов, самого различного жанра. Как правило, артистов эстрады. На этих концертах основную роль играл конферансье, выступая с различными «остротами», как правило, пошлыми. Молодые женщины и парни, не сельские, а мiстечковая интеллигенция, проводили многие вечера в особняке Шлехтера. Туда захаживал дядя Петя со своей женой и моя мама. Шлехтер уже передал все свои дела по лесозаготовкам, передал принадлежащий ему лесозавод, расположенный в трех километрах от м. Чудея в селе Красноильск. Он ждал только оформленных документов для отъезда в Англию. В Англии у него был взрослый сын, служивший в военно-морском флоте, жены у него не было. Он предложил моей маме выйти за него замуж и уехать с ним в Англию. И сказал, что с удовольствием также заберет ее детей, т.е. меня и моего брата. Моей маме было 32 года, а Шлехтер был на двадцать лет ее старше.
Моя мама согласилась, ей выдали разрешение на выезд в Англию, но такого разрешения не выдали ни мне, ни брату. Наши чиновники говорили, что дети несовершеннолетние, сами решить вопрос отъезда в Англию они не могут, а Государство, как опекун несовершеннолетних детей, ехать в Англию им не разрешает. Эту ситуацию мама описала своей сестре, которая жила в Белоруссии в городе Лепель. Ее сестра Татьяна предложила усыновить нас с братом, а мама пусть, после этого уже конечно, уезжает в Англию. Мама не согласилась. И мы все никуда не поехали.
Но Шлехтеру нужно было обязательно уехать с женой, т.к. он во всех документах указывал, что уезжает с женой. Он женился на какой-то другой женщине, также 25-30-ти летней, и они уехали. Надо сказать, что ни мама, ни тем более мы с братом ни о чем не жалели.
Несмотря на наличие вокруг Чудея войск Украинской повстанческой армии, батальон Рыбакова с ними не воевал. Они уживались, не мешая друг другу. «Рыбаковцы» (так мы их называли) заготавливали в горах лес и только. Они мирно сосуществовали с УПА, не трогая друг друга.
ГЛАВА 5
Лето 1947 года я провел вместе с братом в походах на рыбалку. В горной речке мы ловили форель. Мы ходили за грибами в лес, за малиной, за черешней, за брусникой. У нас была компания: я, младший брат Игорь и парень семнадцати лет по имени Петя. Петя был работником у начальника станции Мысика. Мысик приехал откуда-то с Урала, а Петя был сиротой, он приехал вместе с ним.
Однажды собирая черешню в лесу, километров десять от нашего жилья, я упал с дерева, примерно с пяти метров высоты. Падал вниз головой, но ветка рядом росшего бука (длинная, прочная, упругая) спасла меня. Она содрала мне кожу со всей спины, но упал я на землю уже с высоты около двух метров, а может быть меньше, т.к. ветка бука прогнулась. Я потерял сознание. Очнулся, не мог вздохнуть, но все же вздохнул и громко закричал. Петя стоял рядом и сказал: «Не ори!». Я замолк. Петя и мой брат меня подняли, спросили, могу ли я идти, я сказал, что могу.
Они сняли с меня майку. Петя сказал, что кожи на спине моей нет и надо идти домой, и смогу ли я дойти эти десять километров. Мы пошли. Петя слегка держал меня под руку, а брат шел сзади и лопухом отгонял от моей спины мух. Проходя мимо, через какое-то село, мы попили воды, местные мальчишки посочувствовали мне и мы пошли дальше. Меня привели домой, мама была на работе. Мы зашли в медпункт при вокзале. Фельдшер в медпункте обработала мне рану, спросила, где что-нибудь еще болит. Всю спину она посыпала каким-то порошком, но бинтовать не стала. Мы пришли домой, я лег в постель, конечно, лежал на животе. Я не вставал с постели сутки. Не помню, чтобы моя мама обратила на это свое внимание. Я полагаю, что она знала о моей травме, но решила молчать, т.к. видела, что я все же вполне живой.
У мамы появился сожитель. Один из солдат батальона Рыбакова, где мама работала счетоводом. Его фамилия Рахматуллин Рифат, но все его звали, и он представлялся, Борисом. Он был моложе моей мамы на девять лет. В общем, он помогал нашей семье. Он жил в нашей квартире, приносил свой паек для общего пользования и выполнял различную мужскую работу по дому.
ГЛАВА 6
Хочу отметить еще один момент. Очень поразило меня в Чудее большое количество верующих христиан. Румынская церковь, достаточно большая, всегда была переполнена. Русская православная маленькая церковь на окраине Чудея, также пользовалась успехом. А румынская церковь была в центре города.
Запомнился один эпизод: летом 1947-го года после сбора урожая зерновых (пшеница, рожь, овес, ячмень, кукуруза) сдавать Государству госпоставки практически никто не стал. Во-первых, колхозов не было. Во-вторых, практически все села вокруг Чудея были заняты УПА. В августе в Чудей приезжает Митрополит Черновицкий. Кортеж был, конечно, силен. Впереди картежа, шли два бронетранспортера с солдатами. Далее шел легковой мерседес Митрополита, а затем два грузовых автомобиля Форд-6, в которых ехали служки Митрополита и хор. Сзади также два бронетранспортера с пулеметами и солдатами. Службу Митрополит проводил в румынской церкви, т.к. жители Чудея и соседних сел в основном были румыны. В церковь набились украинцы, русские и румыны
– жители Чудея и соседних сел. В церкви все не поместились. Довольно большая территория, принадлежащая церкви, вокруг нее окаймленная железной высокой оградой, была также забита людьми до отказа. Митрополит вел службу на славянском языке, румынский епископ переводил на румынский язык. Митрополит также обратился к присутствующим христианам с проповедью и с просьбой помочь Государству и сдать хлебные поставки – зерно. На следующий день все подъезды и подходы к складам Гос. зерно были забиты приезжими крестьянами, привезшими для сдачи Государству долю с урожая.
ГЛАВА 7
Ни русской, ни украинской хотя бы, семилетней школы еще не было. Я пропустил один год, не учась в школе. Нужно было все же учиться. Я поехал в районный центр г. Стороженец, нашел украинскую школу и записался учиться в седьмом классе. Со мной была мама, она договорилась с женщиной-завучем школы, что я буду жить у нее на квартире. В оплату моего проживания следовало обеспечить их дровами. Тогда газа еще нигде не было, абсолютно все помещения отапливались дровами. Мамин сожитель, Борис, на своей машине привез дрова хозяевам квартиры, точнее, хозяевам домика, в котором жила завуч школы и ее муж.
Я приехал учиться в Стороженец к первому сентября, но мне решили устроить экзамен, способен ли я учиться в 7-ом классе, а может быть мне нужно идти в 6-ой или в 5-ый? Экзаменом для меня было написание диктанта на украинском языке. Диктант был не длинный, на одну страницу, и к величайшему моему изумлению, я написал этот диктант на четыре и был зачислен в 7-ой класс.
В нашем классе училось всего лишь человек десять, больше просто не было. Ученики были взрослые. Я был, практически, самым младшим. Моложе 18-ти лет не было ни одного учащегося нашего класса, ни «девочек», ни «мальчиков». Конечно, учеба была плохая. Преподаватели сами были безграмотными, особенно по физике, химии и математике. Откуда их набрали, я не знаю. Русский язык и немецкий преподавала моя квартирная хозяйка. Она преподавала русский язык и литературу. Ну, а немецкий, по обычной программе. Кроме того она учила меня немецкому дома. Я с удовольствием учился. Она говорила, что должна подготовить меня по немецкому и по русскому, именно в объеме не менее 7-ми классов, а лучше в объеме 10-ти классов. Поэтому кроме школы она со мной занималась дома. Она давно работала учительницей, но никакого педагогического учебного заведения она не заканчивала. Она окончила всего лишь восемь классов классической гимназии. Муж у нее нигде не работал, только по домашнему хозяйству. А вот он закончил высшее сельскохозяйственное училище, по специальности землеустроитель. Он говорил, что землеустроителю при советской власти работы нет, кроме как сожжению отмерять какие-либо участки земли. Он говорил, что это работа для неполноценных. Поэтому, он не работает по найму, ни у Государства, ни в колхозе, а числится домохозяйкой. Я помогал ему работать на огороде.
Чудей находился в шестнадцати километра от Стороженца, но я приезжал или приходил домой на воскресенье, далеко не каждую неделю. Однажды, в конце воскресного дня Борис отвозил меня в Стороженец. По пути мы с ним набрали кукурузных початков на поле, мимо которого проезжали. Колхозов в нашем районе еще не было, и поле принадлежало какому-то частнику. Мы часто рвали кукурузу на таких полях – Борис и я. И не только мы. И вот мы привезли початки в Стороженец к моим квартирным хозяевам. Хозяин квартиры спрашивает меня, после того как Борис уехал домой: «У вас что, свое кукурузное поле?». Я ему ответил: «Конечно, нет. Это мы набрали початков по пути, конечно, с чужого поля». Тогда хозяин говорит: «Вы украли эти початки у человека, кому принадлежит это кукурузное поле». Я был ошеломлен. Во-первых, поле для меня ассоциировалось, как колхозное поле, которое как бы принадлежало всем и никому, и с которого можно было брать, опять же всем. Здесь же поле принадлежало частнику. Несколько другой вариант. Тогда я спросил хозяина дома: «А если бы это была колхозная кукуруза?». Я знал, что он ненавидел колхозы, как форму сельского хозяйственного производства. Он предпочитал частное фермерское. Тем не менее, он ответил: «Все равно это было бы не твое и не Бориса. То есть для вас это было бы все равно чужое, а брать чужое без разрешения – это воровство. Я не возьму эти початки». Так мне и пришлось на следующей неделе отнести эти кукурузные початки домой в Чудей. Но я накрепко запомнил преподанный мне урок, что брать чужое – это воровство. Никто из моих родственников никогда не воровал. Это я твердо знал. И я тоже воровать не должен и не буду. Этот вывод я сделал для себя немедленно.
ГЛАВА 8
В 1948-м году я сдал экзамены за семь классов и мне вручили аттестат. Я хотел поступить учиться в Херсонское мореходное училище, но у меня не было свидетельства о рождении. Сдавать документы нужно было до 30-го июня. Принимали в училище не моложе 15-ти лет. Получалось, что я не мог поступить в это училище, т.к. у меня день рождения 23-го сентября, а мне должно было быть не менее 15-ти лет, самое позднее 30-го июня. Но у меня не было свидетельства о рождении, и я решил этим воспользоваться.
Пошел в городской ЗАГС в Стороженце. Мне сказали, что нужно писать запрос по месту рождения, город Осиповичи Белоруссия, и что они этот запрос пошлют туда немедленно и чтобы я пришел к ним через неделю, ответ должен был прийти. Я пришел в ЗАГС через неделю, там мне показали бумажку – ответ ЗАГСа из города Осиповичи, в котором сообщалось, что документов довоенного времени в ЗАГСе нет, они пропали во время войны. Я спросил, что же мне теперь делать? Мне ответили, что нужно пройти медицинскую комиссию для определения моего возраста. Я попросил направление на эту медкомиссию в городскую поликлинику. В поликлинике меня направили к врачу, который должен был единолично определить мой возраст. Врач, женщина, прочитала направление, посмотрела на меня внимательно, попросила меня открыть форточку. Я открыл форточку и сел напротив нее.
Она меня спрашивает: «Ну, а ты-то помнишь, в каком году ты родился? У тебя родители есть?». Я сказал, что родителей нет. Она спросила, известно ли мне от родителей, в каком году я родился. Я сказал, что я твердо знаю от родителей, что я родился в 1933-м году. Она посмотрела на меня и сказала, очень похоже на правду. Так и запишем «Год рождения – 1933». А теперь число и месяц, на что я сказал, что число и месяц я не знаю. Тогда она сказала: «Сегодня у нас 20-е июня. Тебя устроит это число и месяц?» Я воскликнул: «Конечно!». Это меня устраивало, т.к. это было не в сентябре, а в июне, что и требовалось для Херсонского училища. Я взял у нее эту справку, поблагодарил ее и отправился в ЗАГС. Не смотря на мои «слезные» просьбы, в ЗАГСе протянули резину, и только 30-го июня я получил свидетельство о рождении. Посылать документы в Херсон было уже поздно. Я вернулся в Чудей и стал подбирать в газетах какой-либо техникум, в который можно поступить учиться. Главным критерием у меня был размер стипендии и спецодежда. И я выбрал Киевский горно-строительный техникум. Послал туда документы, получил вызов и поехал в Киев.
ГЛАВА 9
В Киеве во время экзаменов я жил в общежитии техникума в Святошино, теперь это Киев. Учебный корпус находился в самом центре Киева на улице Карла Маркса. Один корпус был полностью восстановлен, а второй корпус строили пленные мадьяры. Экзамен по математике написал на два, все остальные оценки у меня были отлично. Это русский язык и литература, письменный и устный экзамен, конституция СССР, математика устная тоже пятерка и общая по математике была тройка. В связи с тройкой, да еще и двойкой, я не прошел по конкурсу. Мне дали такую бумагу и мой экзаменационный лист с оценками. Для меня это был шок. Денег у меня не оставалось, и что делать дальше, я не знал, а ехать домой почему-то не хотелось.
Я совершенно без денег, сел на трамвай, который шел из Святошино до Киевского вокзала. Меня высадили на какой-то остановке, перед путепроводом, т.е. внизу была железнодорожная линия, и трамвайные пути сверху пересекали железную дорогу. И я прямо под своими ногами на небольшом откосе чуть не наступил на кошелек. Открывши кошелек, я нашел в нем 13 рублей. Это были все мои деньги. Сел на трамвай, купил билет, доехал до железнодорожного вокзала. Съездил на киевские базары, посмотрел, что и кто там продает, чем занимается базарный люд. Поскольку воровать я не собирался, я подумал, что можно примкнуть к какой-либо шайке мошенников, которые орудуют на этих рынках. Вернулся снова на вокзал. На вокзале встретил ребят, таких же, как я, не сдавших вступительные экзамены в какие-либо учебные заведения и уезжавших все же домой. Выяснилось, что у меня достаточно приличные оценки в экзаменационном листе, и я мог бы поступить в какойлибо другой техникум, либо в военное училище, хотя вступительные экзамены там уже закончились. Один парень сказал, что он приехал из Гомеля, там в артиллерийское училище недобор, и я могу ехать туда со своим экзаменационным листом и меня, скорее всего, туда примут. И я поехал в Гомель, конечно, не покупая билет.
В Гомеле я остановился, опять-таки, на железнодорожном вокзале. Стал искать, где это училище. Оказалось, что в училище уже не принимают. Они набрали полностью. Снова я пошел на базар, теперь уже Гомельский. Присоединился к шайке мошенников, которые продавали непригодные наручные немецкие часы, как годные, помогая им в продаже. Не буду описывать, как это происходило. Денег на этом я практически не заработал и решил, что не стоит заниматься этим и что надо куда-то ехать. Лучше всего домой. Домой теперь мне уже было ехать довольнотаки далеко, а денег у меня по-прежнему не было. Тогда я решил поехать в Москву к своему дяде. Адрес его в Москве я знал. Денег на билет до Москвы у меня не было, и я купил билет на поезд Гомель–Москва буквально до ближайшей первой станции. Это давало мне право сесть в вагон и начать поездку. Более того, это давало мне право зайти в зал ожидания вокзала. Чтобы пройти в зал ожидания вокзала, нужно было купить перронный билет, который стоил 1 рубль. Я не покупал таких билетов, а для посадки на поезд у меня был билет.
ГЛАВА 10
В зале ожидания я познакомился с молодой женщиной, у которой был грудной ребенок, чемодан и полмешка яблок. У женщины был билет на тот же поезд Гомель-Москва и в тот же вагон, что и у меня. Более того, места были почти рядом. Она попросила меня помочь при посадке, спросила, куда я еду, я ответил, что я еду в Москву. До какой станции у меня куплен билет, я ей, конечно, не сказал. У меня с собой никаких вещей не было. Я помог ей сесть в вагон. Уселись мы там и поехали. Поезд, по-моему, был скорый. Приехать в Москву мы должны были часов в десять утра. Меня мои коллеги по ночевкам на Гомельском вокзале предупреждали, что на московских поездах чрезвычайно жесткая проверка билетов и доехать мне туда без билета будет невозможно. Но одновременно говорили, что если я проеду Брянск, а Брянск это на полпути от Гомеля до Москвы, то дальше проверки не будет.
После того, как проехали станцию моего назначения, до которой я брал билет, я сказал своей попутчице, что я очень устал, предыдущую ночь не спал, и я залезу на верхнюю багажную полку, и там буду спать чуть ли не до Москвы. Я ей был на ночь не нужен, и она сказал: «На здоровье». Я залез на багажную полку, которая располагается вдоль вагона. Там стоял чей-то чемодан или даже два. Можно сказать, что я за них спрятался и улегся, ожидая, когда мы проедем Брянск. Я не спал. Перед Брянском, действительно началась проверка билетов. Один контролер зашел в одну дверь вагона, второй контролер зашел во вторую дверь вагона, т.е. бежать было некуда. Контролеров не миновать. Мы с моей попутчицей были не так далеко от входной двери. Вагон плацкартный. И вот к нам подходит контролер. Проверяет билет у моей попутчицы, а рядом сидят и стоят три курсанта, какого-то училища, у которых никаких проездных документов не оказалось. Контролер начал с ними «дебаты» и сказал, что он их в Брянске высадит, а они ехали в Москву. Они естественно с ним заспорили, и их было трое, контролер конечно бы с ними не справился. Но тут с другого конца вагона подошел второй контролёр, который проверял свою долю пассажиров. Он проверил билеты у всех, вплоть до нашего открытого купе и присоединился к контролеру, который спорил с курсантами. Теперь их уже было двое. Двое крепких, здоровых мужчин. Курсанты все же молодые ребята, хотя их и трое. А поезд уже двигался по Брянску. Вот-вот вокзал. Какой-то из контролеров спрашивает: «Так, у всех я проверил билеты?». Все кивают головой. Они берут курсантов, выводят в тамбур, поезд останавливается. Брянск. До Москвы я спал спокойно.
Помог своей попутчице при высадке из вагона. Помог ей переехать с Киевского на Ярославский вокзал – она ехала куда-то дальше. И пошел в город искать квартиру своих родственников. Адрес у меня был: ул. Веснина д. 16 / кв. 14.
ГЛАВА 11
У меня был не слишком потрепанный вид. Но все же я сказал бы, что было видно, что я бездомный, либо из очень мало обеспеченной семьи. Конечно, адрес я мог бы узнавать в справочных киосках, такие тогда были в Москве, но в те времена за любую услугу нужно было платить, а денег у меня не было. Обращаюсь к милиционеру. Я тщательно опишу, как это происходило, потому что это очень серьезно.
Подхожу к постовому милиционеру. Говорю ему: «Можно вопрос?». Постовой в аккуратной форменной одежде, в белых перчатках, на плече висит полевая сумка, в кобуре револьвер. В ответ милиционер козыряет мне и отвечает: «Младший лейтенант Иванов. Слушаю вас». Он видит, в общем-то, кто я такой, но он мне козыряет и чрезвычайно вежливо представляется, кто он такой и готов выслушать меня. Я спрашиваю, где находится дом по адресу, и называю адрес. Не буду описывать каждое мое обращение к милиционеру, т.к. я искал эту квартиру два дня и спрашивал как минимум у десятка милиционеров. Все они мне объясняли, как найти дом по указанному мною адресу. Если милиционер знал, где находится этот дом, он мне называл ориентиры, по которым я должен был от места встречи с милиционером добираться до указанного дома. У меня ничего не получалось, т.к. ориентиры эти были знакомы ему, а мне нет. Тогда в новом месте я обращался к другому милиционеру. Бывало, что милиционер не знал, как добраться до нужного мне дома, тогда он вынимал из полевой сумки адресную книгу Москвы, очень толстый том, искал там указанный мною адрес и видимо, какое-то описание, где этот дом находится и объяснял мне, как добраться до этого дома, уже по книжке. Ни от одного, из примерно десяти милиционеров, я не услышал отказа или «не знаю». Каждый из них старался добросовестно объяснить мне, где находится дом, который я ищу.
На третий день, а это была суббота, я нашел этот дом. Оказалось, что это особняк напротив строящегося нового здания Министерства иностранных дел на Смоленской площади и живут мои родственники в подвальном помещении этого особняка. Наверху же располагается редакция журнала «Америка». Когда я узнал, что жильцы живут только в подвале, до меня дошло, что я несколько раз все же с помощью милиционеров, находил этот дом, просто у меня не укладывалось в голове, что на поверхности нет жилых квартир и видимо мне указывают ошибочно. Я зашел в подвал, нашел 14-ю квартиру и позвонил. Мне ответила девочка, моя двоюродная сестра. Последний раз я ее видел в 1938-м году, а сейчас 1948-й год. Когда я ее видел, она была еще грудным ребенком. Я ее видел, когда они с мамой были в гостях у бабушки с дедушкой в городе Осиповичи. Я в этом время жил там.
На ее вопрос «Кто там?» – я задумался, что мне отвечать. Спросил у нее: «Где мама?». Она отвечает: «Мама на работе. Папы в Москве нет». Я постоял, подумал. Завтра воскресенье. Моя тетя завтра будет дома. Приду завтра. И ушел на Киевский вокзал. Там переночевал. На следующий день, утром, но не рано, я пошел к тете. Зашел в подвал. Большой общий вестибюль. Сразу с левой стороны нужной мне квартиры, возле которой стоит женщина, в большом цинковом корыте стирает белье. Я обращаюсь к ней, спросил кто она, она ответила, спросила, кто я, я представился. Она бросила стирать, заплакала, кинулась меня обнимать. Завела в комнату. У них было две комнаты. Одна комната проходная, эта комната принадлежала их семье, т.е. моему дяде Володе и его жене тете Ксении, и дочери Ольге. Вторая тупиковая комната, принадлежала сестре тети Ксении, которая в то время в Москве не жила. Жила в Северо-Двинске. Комната была свободная, но ни тетя, ни дядя, ни Оля в ту комнату не заходили. Они честно занимали одну свою комнату, она же кухня. Туалет был в вестибюле, вернее, несколько кабин. Кабины закрывались на ключ.
Тетя меня встретила очень хорошо. Тут же накормила, напоила, особенно не расспрашивая, где я и как. Сказала Ольге: «Отведи его в баню». А мне сказала: «Вот тебе деньги на баню и парикмахерскую. Подстригись, лучше всего наголо. Сбрось всю одежду, отдашь ее Ольге. Ольга выбросит ее в мусорный ящик, а ты наденешь после бани белье, которое я тебе дам. Это одежда твоего дяди». Все это мы с Ольгой так и сделали. Она отвела меня в баню, я там подстригся, помылся, как следует, одел чистое белье, отдал Ольге грязное, она его выбросила в мусорный бак, и мы вернулись домой. Пока мы ходили, моя тетя послала телеграмму моей маме, что я в Москве, т.е. перед уходом в баню я ей рассказал о своем путешествии. Я прожил в Москве у тети до конца сентября. Она все пыталась меня устроить куда-либо учиться. Все дело было в том, что учиться я мог, только прописавшись где-либо в Москве. Варианты были: общежитие и собственно все. В своей квартире тетя не могла меня прописать, поскольку особняк был МИДовский, и прописать туда кого-либо дополнительно было невозможно. Шла компания выселения жильцов из этих подвальных помещений. Общежитие, ни при каком техникуме, ни при каком ремесленном училище не находилось. Все уже было забито, учебный год начался. Тетя Ксения предложила усыновить меня, я ей напоминал все время ее погибшего при бомбежке в Осиповичах сына Эдика. И она предложила такой вариант моей маме, на что моя мама написала ей, на мой взгляд, оскорбительное письмо. Тем не менее, это был отказ. И я в конце сентября уехал домой. Тетя дала мне денег, я купил билет и уехал домой в Чудей.
ГЛАВА 12
В Чудее, уже в октябре, я устроился на работу в Украинский леспромхоз, туда, где раньше работал дядя Петя. Меня взяли работать учетчиком автопарка. Так началась моя трудовая деятельность в октябре 1948-го года. Обязанности мои были не сложными. Леспромхоз небольшой. В автопарке было не более десяти автомобилей. Я просто занимался учетом различных показателей работы автомобилей, в том числе вел табель работы шоферов.
Я почти сразу же научился составлять отчет о работе автотранспорта. Статистическая форма 42-тр. Не помню, входило ли это в мои обязанности или нет, но я был не очень загружен и с удовольствием освоил составление этого отчета. Январь 1949-го года был последним месяцем работы Украинского леспромхоза – он ликвидировался. Я получил трудовую книжку на двух языках – на русском и на молдавском (на молдавском написанный кириллицей). Работать было почти негде. Специальности у меня никакой, только образование семь классов. Поскольку я работал учетчиком автотранспорта, то я пошел искать работу в автоколонну Стороженецкого леспромхоза. В Чудее это было самое большое предприятие по численности. Там работал бухгалтером Володя (фамилию не помню). Молодой человек, ранее работавший бухгалтеров в Украинском леспромхозе. В данном случае помочь он мне ничем не мог. В автоколонне было около ста автомобилей, в основном, американские «Студебеккер», хотя были из ЗИС-5, несколько машин. И одна машина ГАЗ-АА.
Начальник автоколонны, бывший шофер этой же автоколонны. В автоколонне не было должности учетчика автопарка. Начальник автоколонны большую часть своего времени проводил не в своем кабинете, а в диспетчерской. В автоколонне должно было работать по штату три диспетчера. Когда я пришел, их было два – молодая женщина и старший диспетчер, Речкин. Речкин закончил автодорожный институт, еще до войны, но он был не равнодушен к алкоголю и совершенно не претендовал ни на какую другую должность, скажем, на должность начальника автоколонны, которую занимал обычный шофер, даже без семилетнего образования. О том, что имеется вакантная должность диспетчера, мне сказал Володя-бухгалтер, все же польза от него была. Я обратился к начальнику автоколонны с просьбой принять меня на работу диспетчером. Он посмотрел на меня, посмотрел мою трудовую книжку, презрительно глянул на запись, сделанную там директором украинского леспромхоза, и сказал: «Подумаешь, учетчик! Да там всего-то две машины было. А у меня все шофера, бывшие военные шофера, прошедшие войну. Они тебя не будут слушаться просто так». На что я ему ответил, что машин там было не две, а больше, и что по всем показателям, по километражу, по расходу бензина, по времени работы шоферов, по количеству провезенного груза вел учет я. Кроме того, в конце месяца я составлял для статистики форму отчета 42-тр. На что он ответил: «Скорее всего, ты врешь. Эту форму кроме Речкина никто у нас составить не может. Мы только поэтому его и держим, а то бы давно за пьянку выгнали». Я сказал: «Давайте попробуем. Давайте путевки прошлого месяца и посмотрите, как это будет сделано». И поскольку все путевые листы были уже обработаны, то составить отчет за прошедший месяц, на все сто машин, для меня не составило особого труда, и в течение 30 минут я составил отчет. Начальник сверил мой отчет с отчетом, находящимся в бухгалтерии, и сказал: «Все. Я тебя принимаю. Плевать я теперь хотел на Речкина, есть теперь в запасе ты».
Я написал заявление и был принят на работу диспетчера, с окладом по штатному расписанию 550 рублей. Возможна премия до 20% при выполнении автоколонной плана перевозок. Я был диспетчером сменным. Автоколонна работала круглосуточно. Диспетчеров было трое, считая Речкина. Но он в смену не ходил. И мы с молодой девушкой, еще один диспетчер, работали по суткам. Сутки работали, сутки отдыхали. Шофера меня слушались, потому что дисциплина в автоколонне была достаточно жесткой. А начальник поддерживал меня также жестко. В основном утром рано я выписывал путевки каждому шоферу на лесоучастки. Нужно было возить лес с лесоучастка на железнодорожную станцию Чудей. Лесоучастков было три: Ижешты, Краснапутно и Красношора. Эти участки достались Стороженецкому леспромхозу от Шлехтера, а автоколонны у Шлехтера не было. Он вывозил лес узкоколейной железной дорогой. Она работала и в настоящее время. Но эта было другое предприятие.
Шофера, как правило, ехать в Красношору не хотели, т.к. там полностью распоряжалась УПА. Приходилось менять шоферов, чтобы не ездить все время одному и тому же шоферу, на один и тот же лесоучасток. Вот здесь были возражения. Но я никаких возражений не принимал. Путевой лист в руки, будь здоров, езжай. Это приказ. Никакие возражения не принимались совершенно.
Автоколонна вывозила деловую древесину длиной 4,5 метра и 6-8 метров (длинномер). Длинномер вывозился на автомашинах с прицепом. Древесина 4,5 метра – без прицепа. Автомашина оборудовалась откидными стойками и поперечными подставками под древесину. Чтобы возить дрова, а они в плане перевозок были, указанные стойки закреплялись неподвижно и весь, условно говоря, кузов, обшивался горбылем. В таком самодельном кузове, можно было перевозить людей.
Такими машинами иногда пользовались пограничники, когда нужно было подбросить быстро подкрепление к месту боя с УПА. С этой целью мне звонил дежурный офицер по комендатуре (в Чудее была пограничная комендатура и резервная застава) чтобы я выделил ему автомобиль. Для перевозки пограничников годились только автомобили, оборудованные для вывозки дров. Обычно такие звонки были ночью, т.к. в дневное время звонили не диспетчеру, а начальнику автоколонны, и все равно диспетчер обязан был обеспечить автомобиль для комендатуры. Вот это была трудная задача.
Пригодных для этой цели автомобилей было два или три. Ни один шофер вести пограничников к месту боя категорически не хотел. Обычно это происходило так: я просил дежурного офицера прислать ко мне вооруженного пограничника, комендатура была недалеко, и не более чем через 10 мину в диспетчерскую заходил пограничник. К тому времени я уже определялся, где находится ближайшая машина, выходил на дорогу, ведущую к железнодорожной станции, по которой наши автомобили возили лесоматериалы, в том числе и дрова. Я останавливал нужный автомобиль, уже разгрузившийся на ЖД станции и просил у водителя путевку, тут же записывал авторучкой ему новый рейс и говорил, что повезешь пограничников туда, там идет бой с УПА. Шофер чуть с ума не сходил, категорически отказываясь куда-либо ехать. К нему в кабину садился пограничник с винтовкой или автоматом, шофер садился за руль, матерясь при этом, и должен был фактически под ружьем ехать туда, куда нужно. Все шоферы автоколонны прошли через войну. Когда я им выписывал путевку к месту, где шел бой, они обычно говорили: «Я прошел всю войну, и погибать в мирное время не желаю!». Но когда рядом человек с винтовкой или автоматом, он вынужден был ехать. Некоторые ссылались на какие-либо «объективные» причины и просили меня вместо них послать другую машину. Она, мол, технически, более годна, чем его машина. Я не принимал такие просьбы во внимание, потому что в таких случаях пришлось идти бы по кругу. От одного к другому и назад. А там где-то идет бой, гибнут люди и им нужна срочно помощь. И я никаких мотивов для отказа везти пограничников не принимал. Надо сказать, что такие рейсы были неоднократно, но никто из наших шоферов не погиб и даже не был ранен. И после выполнения такого задания подъезжали к диспетчерской и на меня уже не злились, а больше шутили по поводу пограничников и солдат УПА.
Я сам, один раз, встречался с солдатами УПА. Это произошло в 1948-м году, сразу после окончания семи классов, летом. Вместе с сожителем моей мамы, на его автомашине марки «Студебекер Интернейшел» (обыкновенная грузовая, с железным кузовом военная автомашина) поехали в деревню за фруктами. В деревне раньше жили поляки, но в 1947-м году они все уехали в Польшу. Жителей в этой деревне не было, но дома не были разорены, сады плодоносили. У Бориса (сожителя моей мамы) в кабине был карабин. Я, конечно, был без оружия. В кабине сидел еще один солдат, в кузове еще четыре солдата. Солдаты из батальона внутренних войск капитана Рыбакова. Все солдаты были без оружия. Мы набрали яблок, слив и вишен. Очень немного. На обратном пути один из солдат, сидящих в кузове, постучал по кабине и попросил Бориса остановиться. Он хотел в палисаднике одного из домов набрать букет цветов. Я посмотрел на палисадник, увидел, что он полон цветов. Особенно много было махровых пионов. И вот в глазах у меня до сих пор картина: четверо солдат, один из которых еще не перелез через заборчик (невысокий штакетник), остальные к этому готовы. Ни я, ни Борис из машины не вышли. Мотор автомобиля работает, не заглушен и, более того, тронуться в путь можно немедленно, и открывается окно, оттуда выглянуло дуло немецкого пулемета и очередь. Мне кажется, пули просвистели выше голов солдат, готовящихся залезть в палисадник. Борис ни одной секунды не медлил, нажимает ногой педаль акселератора, автомобиль трогается с места. Я кричу ему: «А как же солдаты, которые там на земле?». Один из них раньше сидел в кабине, т.е. их там пятеро. Борис молча жмет на педаль. И вдруг я вижу, что вся наша компания, вместе со мной и Борисом, семь человек, все находятся в кабине автомобиля, а автомобиль мчится уже гораздо быстрее. По нам стреляют уже в след из пулемета. Мы все молчим. Сразу за деревней какая-то отара овец переходит через дорогу. Борис, не останавливаясь, давит несколько овец, выскакивает дальше, проскочивши по овцам, я слышу, как колеса стучат по трупам овец, как по камням, и тут перед нами стоит пограничник с автоматом. Борис останавливает машину. Мы все выскакиваем из кабины, видим, что это пограничники примерно в составе двух взводов, офицер подходит к нам и говорит: «Вы что, с ума сошли?! Заехали к бандеровцам! Они же вас могли перестрелять!». А мы повалились на землю и через две-три минуты стали истерически хохотать. Офицер-пограничник посмотрел на нас, плюнул на землю и говорит: «Дуракам всегда везет». Мы все целы и невредимы. Никто не убит и не ранен. Хотя задние колеса автомобиля, а он трехосный, пробиты все полностью. Офицер-пограничник сказал, что мы сорвали им операцию, т.к. теперь бандеровцы не пойдут по этой дороге, где они устроили им засаду. Он также сказал, что и в деревне их застать теперь невозможно. Правда, особого неудовольствия он не выказал. Боя-то не было, значит, не было ни раненых, ни убитых пограничников.
ГЛАВА 13
Чтобы продолжить рассказ об УПА, скажу еще, что весной 1949го года к нам в автоколонну начали поступать угрозы от УПА убить шоферов и сжечь автомобили, т.к. мы помогаем пограничникам в борьбе с ними. Это было серьезно. До сих пор мы работали без эксцессов, хотя в деревне Красношора, где был лесоучасток, который мы обслуживали, никак не удерживался председатель сельского совета. Приезжала районная власть, назначала кого-нибудь из жителей председателем сельского совета, на следующий день его убивало УПА и ставили своего станичного. Правда, достаточно скоро сошлись на общей кандидатуре. Председатель сельского совета имел печать от Советской власти, а также печать от УПА. Такая ситуация устраивала всех.
Мой начальник сообщил директору леспромхоза об угрозах в Стороженец. Директором стороженецкого леспромхоза с начала 1949-го года стал Ленкин. Герой Советского Союза, бывший начальник конной разведки у партизанского соединения Ковпака. До войны он работал в одной из республик Поволжья бухгалтером леспромхоза. И вот Ленкин приехал в Чудей. Начальником нашей автоколонны был Лейхович, по национальности еврей. Он также из наших же шоферов, прошедший всю войну с первого до последнего дня, был шофером в каком-то автобате. И Ленкин решил переговорить с командованием УПА. Лейхович для этой цели не годился. Посколько я в Красношоре бывал неоднократно, Ленкин взял меня, и мы поехали на его джипе в Красношору. На переговорах с командованием УПА я не присутствовал. Переговоры велись один на один по просьбе Ленкина. Ему сказали, что конкретно я посылаю автомобили с пограничниками против УПА, что неприятности ожидают и шоферов автомобилей, и меня. О чем велись переговоры и чем закончились, я не знаю, но вернувшись в Чудей, Ленкин отдал приказ по леспромхозу, чтобы мы дрова больше не возили, а возили только деловую древесину. Таким образом, автомобилей, оборудованных хоть как-то для перевозки людей у нас не оказалось. Ленкин уехал.
Мы выполнили приказ, поскольку план перевозок нам был скорректирован буквально на месте. На очередной звонок дежурного офицера комендатуры, чтобы я выделил автомобиль для перевозки пограничников, я сказал, что таких автомобилей у нас нет, т.к. больше дрова мы не перевозим и все автомобили переоборудованы под перевозку деловой древесины, и солдат там размещать совершенно негде. На другие вопросы я сказал: «Обращайтесь к Ленкину». С тех пор пограничники как-то справлялись сами.
И еще, чтобы закончить эту тему. Однажды в свой день отдыха, я поехал в село Краснопутно, на автомобиле с сожителем моей мамы. У них там также был лесозаготовительный участок, в составе приблизительно 60-ти человек и двух военнопленных немцев, обслуживающих немецкие танкетки, которые волочили спиленные деревья к месту погрузки. Командовал этим подразделением, оно назвалось рота, младший лейтенант Иванов. Их казарма и площадка с техникой расположены на окраине села. Казарма и другие бытовые помещения размещались в достаточно большом доме бывшего хозяина известкового завода, его уже в деревне не было, а дом и хозяйственные постройки занимала рота младшего лейтенанта Иванова. Известковый завод располагался через дорогу. Дорога проходила через деревню, мимо известкового завода и расположенного напротив него дома хозяина, и шла дальше через границу в Румынию. Рядом с дорогой протекала небольшая горная речка.
Что-то случилось с автомобилем Бориса, и мы остались ночевать в казарме Иванова. Я не помню, какой это был месяц, скорее всего, май. И вот ночью я просыпаюсь от тишины, и в этой тишине младший лейтенант говорит: «Ребята, не стреляйте». На небе луна. Достаточно светло. Я спрашиваю, в кого и чего надо стрелять. Оружие у них было. У них в ящике лежали гранаты и запалы к гранатам. Был также карабин для каждого солдата и был один ручной пулемет. Танкетки, которые таскали деревья, были безоружны, даже башен на них не было. И вот я смотрю, как на автодорогу выходят колонны бойцов УПА, проходят метров двести по автодороге, пересекают, вброд эту горную речушку, идут куда-то дальше, через границу в Румынию и слышно, что там идет бой. Но идет именно армия УПА, которые несут на себе оружие. У них вьючные лошади, никаких телег или автомашин нет. Они спускаются с подножья горы на автодорогу и идут беспрерывно. И если Иванов начнет стрелять по ним, эта армия уничтожит его чрезвычайно быстро. Я думаю, что даже останавливаться все не будут. Выделят какое-нибудь подразделение с минометом и разнесут весь этот пригорок, на котором расположена казарма. Часов до шести утра шел этот беспрерывный поток войск. Это с Украины уходила УПА. Они шли куда-то заграницу, пробиваясь через Румынию. Я думаю, что Краснопутно это был не единственный путь, по которому уходила УПА.
После ухода УПА, который я наблюдал, в нашем районе не осталось так называемых бандеровцев. Хотя ходили слухи, что осталось четыре человека, братья Максимюк. По общему признанию – обыкновенные бандиты. А до ухода в нашем районе командовал подразделениями УПА, по слухам, бывший майор Советской Армии, Герой Советского Союза, Снежинко.
ГЛАВА 14
Однажды у меня не стало бланков путевых листов. Путевой лист это единственный документ, на основании которого могла куда-либо ехать любая машина нашей автоколонны. Начальник автоколонны сказал, что лес все равно нужно возить и что я должен просто выпускать автомашины, на словах указывая, куда ехать шоферу без путевого листа, на какой лесоучасток. Причем я должен стоять на воротах и вместе с вахтером выпускать эти автомобили, т.к. вахтер без путевого листа автомобили с территории автоколонны не выпускал. А здесь получалось, что вместо вахтера стоял я.
В этот же день шофер, обслуживающий кузовной автомобиль ГАЗ-АА, закончил его ремонт, и я его отправил, без путевого листа, так сказать на пробный рейс в пекарню, чтобы взять там хлеб и отвезти его в магазин нашего ОРСа. Он так и сделал. Пробный рейс прошел удачно, правда занял половину дня из-за погрузки и разгрузки. Но спешить было некуда, больше у него не было никакого задания, и шофер уселся в диспетчерской. Шофер был особой личностью.
До работы в нашей автоколонне он возил в Стороженцы Первого Секретаря райкома партии. Как правило, такие люди уже не считают себя обычными. Ведь раньше у них были определенные привилегии, а в автоколонне, конечно, никаких привилегий ему не было. В Чудее он жил у кого-то временно, а хорошая квартира у него была в Стороженце. А его бывшего шефа посадили за злоупотребление. И вот этот шофер просил меня, чтобы я отпустил его с машиной вместе, чтобы он отвез к себе на квартиру в Стороженец, дрова. Для этого ему следовало съездить на лесосеку, набрать где-то дров, причем неучтенных, и отвезти в Стороженец. Получался достаточно серьезный рейс, да и не хотел я с ним якшаться. Я сказал ему, чтобы он либо ехал домой, либо сидел тут. Я ему не разрешил никуда выезжать, т.к. нет бланков путевых листов. Завтра должны привезти путевые листы из Стороженца и ему так или иначе придется ехать в Стороженец за продуктами для ОРСа. Он сидел часов до 12-ти ночи, потом улегся на скамейку, а я уехал на какой-то участок, т.к. мне даже смотреть было на него противно, он мне надоел.
Через два дня я, сменившись с дежурства утром, сидел на скамеечке возле автоколонны. Подъехала грузовая автомашина, из кабины которой вышел человек и спросил меня: «Где тут диспетчер Юра?». Я говорю: «Это я». Тогда он сказал, что мы из областного управления внутренних дел, и я должен поехать с ними для расследования несчастного случая. Рядом со мной сидела вахтерша, которая также работала сутками, и эта молодая женщина также не спешила особо домой. Ее также попросили ехать с ними в Черновицы. Там еще кто-то оставался на скамеечке, и я попросил его передать моей маме, что меня забрали в Областное УВД.
Оказывается, арестован или задержан наш шофер с автомобилем ГАЗ-АА. Его обвиняют в том, что он днем, на следующий уже день, после того, как ночью он отсидел в автоколонне, вез дрова в Черновицы. Автобусного сообщения тогда никакого не было. Три женщины попросили этого шофера подвезти их на рынок, он посадил их на дрова и по дороге автомобиль в гору не смог почему-то поехать. Он велел пассажирам сойти, и когда они выходили, одна из женщин попала под колесо, т.к. машина покатилась слегка назад. Женщина не успела отойти и попала под заднее колесо и погибла. С ней ехала ее дочь, примерно 13-14-ти лет, и водитель уехал, а две женщины с трупом остались на дороге. И вот потом ГАИ, взявши эту девочку, стали искать похожие на ее взгляд автомашины, и она показал на нашу машину, ГАЗ-АА. Взяли шофера и взяли меня с вахтером. Обвиняли, конечно, шофера, а нас в какой-то степени обвиняли в сговоре с ним. Меня за то, что выпустил автомобиль без путевого листа, а вахтершу за то, что возможно выпустила этот автомобиль без меня.
Меня и вахтершу привезли в Черновицы и поместили под охрану в автошколе в ГАИ, т.е. не в КПЗ. Вахтершу отпустили на второй день, а меня продержали три дня и все три дня не кормили, но воду давали. Только на третий день я, подписывая протокол допроса, увидел, что меня допрашивают, как свидетеля. Я возмутился, подписал все странички протокола допроса, но добавил, что мне больше сказать нечего и если будете меня держать здесь и морить голодом, ну что же, значит сдохну. На третий день меня выпустили. До Чудея 46 километров. Я потребовал доставить меня туда, т.к. они меня привезли из Чудея в Черновицы. Следователь сказал мне, чтобы я уходил пока выпускают, однако же, мы сторговались на том, что он пишет записку или указание милицейскому посту на перекресток, где начинается автодорога ЧерновицыЧудей, чтобы гаишники, дежурившие там, усадили меня на попутную автомашину, обязав шофера бесплатно довезти меня до Чудея. И вот я голодный, вышел из «каземата» и с запиской в руках пошел на окраину Черновиц к посту ГАИ.
Был жаркий день, но мне хотелось не пить, а есть. Кроме мыслей, где бы и как достать какую-либо еду, у меня в голове ничего не было. По пути мне попалась тележка с мороженым, которое продавала продавщица, накладывая его в стаканчики. Это первая попавшаяся мне еда. Я хотел либо украсть стаканчик с мороженым, либо попросить у продавщицы. Остановился, не доходя до тележки с мороженым, метров десять, оказалось рядом многоэтажное здание школы. Из окон школьного здания раздается шум и детские голоса. Вдруг открывается окно или форточка и прямо на меня падает какой-то небольшой бумажный пакет. Я подобрал его, развернул и увидел, что там лежит два кусочка хлеба, а между ними кусочек сала. Конечно, я тотчас же съел этот бутерброд, выбросив в урну упаковку, и решил, что его мне подбросил мой Ангел-Хранитель и Слава Богу, что воровать или просить мороженое мне уже не нужно. И пошел на пост ГАИ. Я был более-менее сыт. К вечеру я приехал в Чудей.
Следующим утром я вышел на работу. Часов в десять утра из Черновиц к нам приехал бензовоз с бензином. Наш Стороженецкий леспромхоз входил в состав треста «ЧерновицЛесПром» контора, которого находилась в городе Черновицы. Там же находилась и трестовская нефтебаза, в которой наша автоколонна снабжалась ГСМ. Шофер бензовоза был чрезвычайно возбужден и рассказывал, что вчера одна из Черновицких кондитерских фабрик весь день выпускала отравленное мороженое и в Черновицах в настоящее время находятся в больницах около пяти тысяч человек отравленных, в том числе и его жена. Ктото даже умер. Его жена отравилась предыдущим вечером мороженым, которое он купил ей, когда они были в театре. Ночью скорая увезла ее в больницу. Дальше он сообщил, что директор кондитерской фабрики застрелился. Главный инженер и заместитель директора арестованы (их, впоследствии, расстреляли). Я подумал, что мой Ангел-Хранитель сберег меня не только от дурного поступка (украсть стаканчик с мороженым) но и от серьезной болезни или даже смерти.
ГЛАВА 15
С тех пор, как я начал работать и получать неплохую, по тем временам, зарплату, по крайней мере, в еде мы перестали себя ограничивать. А вообще-то в 1947-м году, после отъезда дяди Пети и в 1948-м году, мы жили чрезвычайно бедно. Работала одна мама, получая 300 рублей в месяц. Продукты до декабря 1947-го года выдавались по карточкам. Карточки были у нас. По разряду «служащих» для мамы и по разряду «иждивенцев» для нас с братом. Карточки отоваривались, т.е. за них выдавались продукты питания в государственных магазинах. Такие магазины были только при ОРСах лесозаготовительных организаций. Местные жители, крестьяне, не получали карточек и привозных продуктов питания им не полагалось, да и не требовалось. Местные крестьяне были достаточно зажиточными. Колхозов еще не было. Мы, как и все остальные приехавшие после 1945-го года в Чудей, обеспечивались продуктами по карточной системе, а Чудей стал территорией Советского Союза только с конца 1945-го года, до этого там была Румыния.
Продукты, которые мы получали по карточкам – это были американские сухие пайки для солдат. Получали по одному или по два картонных ящика на месяц. В большом ящике были самые разнообразные продукты: в консервных банках – свиная тушенка, галеты, пачки порошка картофельного и горохового пюре, пачки яичного порошка, иногда сухое молоко, также в целлофановых пакетиках, сахар – кусочками, брикетики прессованного сахара совместно с порошком какао, растворимый кофе в виде геля в малюсеньких целлофановых пакетиках (как правило, мы их выбрасывали). Выданных по карточкам продуктов нам хватало, самое большое, на половину месяца, а дальше пробавлялись, чем попало, покупая на рынке. Продуктов, выдаваемых по карточкам, можно было бы взять и больше, но эти продукты стоили чрезвычайно дорого и трехсот рублей маминой заработной платы, скажем, для обеспечения американской едой на месяц, не хватало. А ведь надо было купить и мыло, и спички, и еще какую-нибудь бытовую мелочь. Можно прямо сказать, что зиму с 1946-й на 1947-й год мы голодали. Трудно было ранней весной, а летом было достаточно «подножного» корма: я ловил на речке рыбу, собирали грибы, лесные ягоды, в том числе, черешню, малину, ежевику, бруснику. Плюс собирали фрукты в покинутых поляками деревнях.
И вот с февраля 1949-го года я начал работать диспетчером в автоколонне. Зарплата по штатному расписанию 550 рублей. Могла быть и премия – до 20%. С начала апреля в автоколонне уволилась бухгалтер, и я попросил начальника автоколонны, Лейховича, на ее место принять мою маму. И хотя она работала до этого только счетоводом, он ее принял на работу бухгалтером и на зарплату по штатному расписанию
– 450 рублей. Теперь наша зарплата, моя и мамина, составляла 1000 рублей! Никак не бывших 300 рублей! Конечно, плюс к этому карточной системы распределения продуктов уже не было. В магазинах появились продукты отечественные и американские (без расфасовки) тоже. Без расфасовки продавались американские: порошок для картофельного пюре, порошок для горохового пюре, топленое свиное сало (оно так и называлось в народе «лярд»).
У меня появилась кое-какая одежда и обувь. Я купил туфли, т.н. парусиновые, летние и хромовые сапоги. Оказалось, что сапоги мне продали жулики – подошвы сапог были изготовлены из картона и развалились уже на второй день. Пришлось сапоги выбросить. Наверное, можно было поставить другие подметки, но я выбросил их со зла. Туфли я угробил сам. Пошел поиграть на стадион в футбол. Стадиончик был небольшой, только футбольные и волейбольные поля, вокруг беговые дорожки, туда кто хотел, тогда и приходил, во что хотел играть, в то и играл. И вот мы, с ребятами разделившись на команды, начали играть в футбол. Со второго или с третьего удара по мячу, подошва моей туфли отвалилась. Это было лето 1949-го года. С тех пор я ни разу за всю свою жизнь ногой не ударил по мячу. Иногда мне даже казалось, что если я ударю, у меня не подметка от обуви отвалится, а вся ступня. Появилась какая-то фобия. Однако же, пришлось покупать другую обувь.
Помимо денежного благополучия, в мае мы переселились в половинку очень благоустроенного дома. Это был дом, в котором раньше жил шофер Шлехтера, Шиманский. Дом был шикарный, построенный по-немецки, из деревянного бруса, крыша из красной черепицы. Дом располагался фасадом на центральную улицу Чудея, она же являлась шоссе, по которому автомобили автоколонны возили лес на ЖД станцию. Станция была буквально в трехстах метрах. У дома был огороженный со всех сторон двор, во дворе хозяйственные постройки, небольшие надо сказать, плюс баня. Такую баню я видел впервые. Можно сказать, что это была отдельная ванная комната, во дворе в отдельном здании. Хотя ванны там не было, но внутренность была чрезвычайно благоустроенна. Поливая железную плиту можно было создавать в помещении пар и париться. Были две полочки, одна для сидения, вторая повыше для лежания. Емкости для горячей и холодной воды. Был также небольшой предбанник. С улицы во двор были ворота, в которые мог проехать грузовой автомобиль, и калитка. В доме была кухня, гостиная, спальня и комната для прислуги. К дому было пристроенное легкое помещение, т.н. сенцы. Вход в дом был со двора в сенцы, где можно было снять верхнюю обувь и одежду. Из сенцев, непосредственно в дом, было два входа. Один вход на кухню, а дальше в гостиную – эти помещения дали нашей семье. Второй вход был в комнату для прислуги, а дальше в хозяйскую спальню – это помещение дали семье Горобец.
Глава семьи Горобец Андрей – разжалованный Герой Советского Союза. В конце 1944-го года их партизанский отряд, в котором находился Герой Советского Союза Горобец Андрей, находился где-то на Украине, на отдыхе, в общем, бездельничали. В основном партизаны там пьянствовали, и вот пьяный Горобец Андрей очень бурно отреагировал на какое-то замечание командира отряда: избил его, рукояткой пистолета выбив ему все зубы. Его полностью разжаловали. Лишили звания Героя Советского Союза: отобрали звезду героя и Орден Ленина, и посадили на три года в тюрьму. Вот после отсидки со своей женой Ириной, фельдшером, приехали в Чудей в 1948-м году. Андрей работал шофером, Ирина медсестрой в больнице. Семья Горобец были нашими соседями, и двери между нашими квартирами никогда не запирались. Мы жили очень дружно.
Очень интересно происходило вручение ордеров на квартиры. Моя мама и Андрей Горобец пошли в Примарию получать ордер на квартиры (Шиманский выехал, а мы уже вселились, зная, что этот дом предназначен для нас). Примарь принял их, поздравил с получением благоустроенной квартиры, а дальше показал этот дом на карте, которая висела на стене. Показал границы двора по улице и сказал, что вот от начала этой границы и до второй ее части (это было около 50 метров) это территория, за которой вы должны присматривать и содержать ее в чистоте. Между домом и шоссе достаточно глубокий кювет, так вот автодорога, кювет, тротуар находящиеся против нашего двора – это наша территория, т.е. территория, которую мы должны обслуживать и содержать. Тротуар всегда должен быть чисто вымыт, зимой там не должно быть ни льда, ни снега. Кювет должен быть совершенно свободным. В кювете не должно быть никакого мусора и никакой травы – это наша забота. Помимо всего прочего нам привезут автомашину гравия или щебенки, выгрузят на обочину против нашего двора и вот этим гравием мы обязаны засыпать ямы, которые могут возникнуть на автодороге от того, что по ней ездят грузовые автомобили. Автодорога (она же улица) была с гравийным покрытием без асфальта. На что Горобец, как советский человек, сказал, что эту работу должны бы делать дорожные службы, а не жители. Примарь сказал, что Чудей достаточно бедный городок, дорожных служб у Примарии не имеется, и он своей властью возлагает эту работу, в пределах городка Чудей, на его жителей. Горобец говорит: «А если я не буду делать эту работу, т.е. она, по-моему, не моя?». Примарь ответил: «По постановлению городской администрации эта работа твоя. Если не будешь ее выполнять, выпишем штраф, а если и после этого не будешь выполнять, набьем морду и посадим в кутузку на неделю». И добавил: «Из вас двоих жильцов дома Шиманского, ты и женщина, и ты будешь старший. И отвечать будешь, в том числе, и за нее. Я не могу сажать женщину в кутузку или бить по морде, но если она не будет выполнять часть своей работы, ты сам выясняй с ней отношения. И запомни
– без рукоприкладства. А передо мной будешь отвечать ты. Понятно?». Андрей сказал: «Понятно».
Вот как хотите, а мне такой оборот понравился, т.е. живущие в городе жители, должны наводить чистоту либо сами, либо нанимая коголибо.
Еще хочу отметить, что милиции в Чудее я не встречал, а вот т.н. «ястребки» были. Кто это такие? Это была местная самооборона от УПА. В Чудее был т.н. истребительный батальон. В этом батальоне служили местные жители. Одежду им не давали, они ходили в гражданской одежде. Вооружены они были почему-то трофейными немецкими винтовками. Они охраняли Примарию, как место нахождения Советской Власти, участвовали вместе с пограничниками в боях против УПА. Если надо было кого-то посадить в кутузку, то это делали «ястребки» по указанию Примаря.
ГЛАВА 16
При всем нашем материальном благополучии несмотря ни на что, осмелюсь выразиться именно так, я решил, что мне нужно учиться дальше. Ну не поступил я в Киевский Горно-строительный техникум. Ну и что. Нужно учесть преподанный мне урок, сделать должные выводы. В чем заключались выводы, которые я сделал:
 1. Не нужно рваться в столичный техникум. Моих знаний, чтобы сдать вступительные экзамены, будет явно недостаточно и конкурс там всегда большой.
 2. Не нужно гнаться за популярной специальностью, по ней также большие конкурсы.
И вот я выбрал: Каменец-Подольский индустриальный техникум. Специальности там самые не популярные: техник-технолог и техникмеханик при производстве строительных материалов. И вот со своим аттестатом я еду в Каменец-Подольский сдавать вступительные экзамены, вернее по вызову, т.к. документы я послал заранее. Все оказалось чудесно. Я сдал экзамены на четыре и пять, причем четверка была одна по письменной математике. Остальные все пятерки. А ведь я не готовился весь год совершенно. Надо сказать, что по математике я еле-еле сдал. Вступительный экзамен по математике принимал преподаватель высшей математики в техникуме, Лернер. Простейшую задачу, которая была в билете, я не знал, как решить, т.е. я не знал теории. Я попросился к доске и сам вывел и теоретический, и практический ответ на эту задачу. Это очень понравилось экзаменатору. Он выставил мне пятерку и сказал: «Учитесь на здоровье, будем с вами работать». По результатам экзаменов я был зачислен в техникум. Конкурс был небольшой, всего лишь полтора или два человека на место. Притом отличники, т.е. у кого в аттестате за семь классов были одни пятерки, проходили без экзаменов. На сто человек новых учащихся приходилось отличников шестьдесят человек. В основном это были липовые отличники, как правило, это сыновья директоров школ в соседних селах. Из шестидесяти этих человек закончил техникум на тройки – один.
Я был зачислен и учился в техникуме в дальнейшем все время на одни пятерки, несмотря на то, что нужно было очень серьезно заниматься украинским языком и литературой, который я, конечно, знал чрезвычайно плохо. А также английским, т.к. я учил в седьмом классе немецкий и достаточно неплохо его знал, а здесь нужно было учить только английский, т.к. учителя немецкого языка не было, даже по штату. Вначале я ненавидел английский язык, а потом привык.
Вначале меня приняли условно, т.к. в техникум принимали только комсомольцев, и я сказал, что я комсомолец, но комсомольского билета у меня с собой не было. Я действительно был комсомольцем. В комсомол меня приняли в седьмом классе в 1948-м году, несмотря на то, что я сын врага народа. Я даже этим гордился. При приеме мне сказали, что я русский восточный человек, а не западенец и всех таких принимают без разбора, не спрашивая, кто их родители, т.к. здесь все местные поддерживают бандеровцев, украинских националистов.
Вот я приехал в Чудей. Мне нужно было решить вопрос по комсомолу. Вопрос заключался в том, что я не платил членские взносы год, т.е. все время, пока я числился в комсомоле. И если за то время, пока я просто болтался, можно было заплатить по 20 копеек в месяц, как безработный или учащийся, то за время работы в автоколонне мне нужно было платить 16 рублей 50 копеек за каждый месяц. Мне не хотелось, да и денег у меня таких не было. Я договорился со своим приятелем, секретарем комсомольской организации леспромхоза, и он мне за все время принял взносы по 20 копеек и расписался в билете и в ведомости.
И я уезжал в техникум полноценным комсомольцем, уволившись из автоколонны.
Я приехал в Каменец-Подольский, устроился в общежитии техникума. До занятий было еще дней десять. Я приехал раньше, потому что из Чудея уезжала машина в Каменец-Подольский. Мне было чрезвычайно выгодно поехать на такой попутке в Каменец-Подольский. Эти десять дней я провел в товариществе с выпускником техникума 1949-го года.
ГЛАВА 17
Каменец-Подольский индустриальный техникум создавался Министерством промышленности строительных материалов СССР путем разделения Вольского индустриального техникума Саратовской области на две части. Власти Каменец-Подольского выделили помещения для учебного корпуса, общежития и мастерских. Из Вольска приехали учащиеся, окончившие в Вольске 2-й и 3-й курс, т.е. они учились в Каменец-Подольском техникуме на 3-м и 4-м курсах в 1948/1949 году. Первый выпуск Каменец-Подольского индустриального техникума был в 1949-м году. Также из Вольска приехало несколько человек преподавателей. В частности я помню: завуч техникума Кузьмина. Я попадал всего лишь во второй набор учащихся этого техникума.
Моим товарищем по общежитию в этот момент был испанец, Антекс Родригез. Он окончил техникум и был куда-то направлен на работу, но уехать из Каменец-Подольского он мог только с разрешения КГБ, которого он и ждал. Он не был гражданином СССР. Он показал мне вместо паспорта «Свидетельство для лиц без гражданства». Этот испанец был привезен в 1936-м году в составе большой группы детей из Испании в Советский Союз. Он жил и учился в Спец. интернате города Вольска, Саратовской области. К началу войны с немцами это были уже взрослые парни, и как мне рассказывал Антекс, все они ушли на фронт, воевать против нацистов в 1942-м году. Антекс провоевал всю войну в армейской разведке. Он знал немецкий, испанский и русский. У него было много различных правительственных наград, но он ими не хвалился. Я не видел у него на груди ни одной из них, хотя удостоверение он мне показывал. Время мы с ним проводили прекрасно на берегу реки Смотрич. У него была гитара, он играл и пел. Как ни удивительно, только от него я впервые услышал и полностью научился петь казачью песню «Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить. С нашим атаманом не приходится тужить», но у него был еще и второй фронтовой вариант о танковой бригаде, где так же не приходится тужить. К первому сентябрю Антекс уехал.
Стали приезжать учащиеся. Общежитие заселилось полностью. Общежитие представляло собой комплекс зданий, окруженных с трех сторон забором, представляющим собой кирпичные столбики между которыми металлическая решетка высотой около двух метров. Внизу полуметровый фундамент забора. Были въездные ворота и калитка. Они не охранялись и, по-моему, в заборе был просто проем, где когда-то были ворота. Двухэтажный корпус самого общежития был в центре этой площадки. С левой стороны у въезда, рядом с воротами, было одноэтажное здание, флигель, в котором жили два семейства преподавателей техникума. С правой стороны от въезда на территорию общежития было одноэтажное здание столовой, примерно на пятьдесят посадочных мест. В здании столовой имелся буфет и кухня. С левой стороны двора левее общежития, но сзади его, располагалась кузница. Правее кузницы были примыкающие к главному корпусу, котельная, баня и прачечная.
Вход в основной корпус был один – с фасада здания. Вход, т.н. парадный. Широкое, большое крыльцо в две ступеньки и высокие двери. Внутри корпуса сразу за дверью находился вахтер – был пост охраны. Вахтерами были и мужчины, и женщины – они были без оружия. На первом этаже общежития с левой стороны располагались учебные мастерские. С левой же стороны, двигаясь от ворот, находился хозяйственный блок, туалет мужской и женский, и кухня. Кухня была оборудована плитой, на которой можно было приготовить пищу. Плита была приблизительно 3 х 1,5 метра. Топилась углем. И туалет и кухня имелись на первом и втором этажах. Между туалетом и кухней располагалась умывальная комната, где можно было вымыть под краном лицо, руки, а то и до пояса, и почистить зубы. Получалось, что с левой стороны по ходу в комнаты, находился хозяйственный блок, как на первом, так и на втором этаже.
В общежитии все ходили в уличной обуви. На улицах города было чисто. Грязи, чтобы ее принести в общежитие, взять было просто неоткуда. Правда перед входом в общежитие стояла лохань, в которой все же можно было вымыть обувь, если это было необходимо. Обычно этого не требовалось. Нужно было только о ворсистый ковер вытереть подошвы.
В общежитие учащимся предоставлялось: железная кровать, матрас и наволочка, которую нужно было набивать соломой самому, две простыни, сменная наволочка, одеяло и полотенце. Рядом с кроватью стояла прикроватная тумбочка, в которой можно было хранить продукты питания. Никаких холодильников тогда вообще не было нигде. Даже смеялись над «буржуями-иностранцами», которые почему-то жить не могут без холодильников. Об этом писал насмешкой Константин Симонов в повести, где он описывал жизнь английских летчиков в Мурманске. Летчики возмущались, что в общежитии, где они жили, нет холодильников, а Симонов и мы над ними смеялись (хотел бы я увидеть в 2000-м году россиянина, который обходился дома без холодильника).
За общежитие мы платили 15 рублей в месяц. Это платили те, кому организованно стирали нательное белье в прачечной техникума. Кто из учащихся стирал белье дома, а такие были, тот платил 12 рублей в месяц. Ежедневная уборка в общежитии производилась только уборщицами. Учащиеся не мыли полы и окна, как в комнатах, так и в обширных коридорах. Все это делали уборщицы, и причем, ежедневно. Один раз в неделю нам меняли постельное белье и в это же время брали нательное белье в стирку. Нательное белье, чтобы можно было его потом распознать, подписывалось черной тушью (при стирке белья надпись тушью не исчезает).
В правом крыле на втором этаже был сооружен спортзал. Это крыло перестроили, т.к. спортзал по высоте был выше, чем рядом находящиеся жилые комнаты. Высокие окна. Спортзал представлял собой зал для игры в волейбол или баскетбол. Места хватало даже для одного «ряда» зрителей с левой стороны и правой стороны площадки для игры и со стороны входа в спортзал. С четвертой стороны была сцена, на которой обычно проводили соревнования штангистов. В этом же зале, снявши сетку для игры в волейбол, располагали гимнастические снаряды: турник, брусья, конь, бревно и др. На стене, где не было окон, была смонтирована шведская стенка. В зале проводили занятия физкультуры по учебному расписанию, а также занимались, во внеучебное время, физкультурные секции. За сценой было несколько комнат. Небольшая комната, где занимались шахматисты и шашечники, и большая, где занимались штангисты.
Я пристрастился играть в волейбол. Мой приятель Петр Грушин подружился с преподавателем физкультуры и брал у него ключ от спортзала. И мы вечерами тренировались в волейбол, приглашая других ребят. В техникуме была отличная мужская волейбольная команда, состоящая из игроков, приехавших из Вольска. Они уже учились на последнем четвертом курсе. Наша команда неоднократно занимала первое место в городских соревнованиях. Эти участники волейбольной команды и вообще четвертый курс 1949–50-го учебного года, состоял из ребят, отслуживших в армии. На смену им приходили мы. Совсем другие мальчишки. И наша волейбольная команда была намного слабее предыдущей. Но все равно мы иногда также занимали первое или второе место в городских соревнованиях. По окончании техникума, за первое место в городских соревнованиях, у меня уже был 1-й спортивный разряд по волейболу.
Общежитие наше – это бывший двухэтажный монастырь. После революции в нем находилась школа ЧОН (частей особого назначения). В этом общежитии жило около пятисот учащихся техникума, парней. И в одном крыле общежития на втором этаже жило около пятидесяти девушек. Дело в том, что в техникуме училось парней около шестисот, а девушек всего лишь около ста. В общежитии на первом этаже в одном его крыле находились мастерские. В мастерских мы обучались слесарному и токарному делу. Там были станки токарно-винторезные, сверлильные и фрезерные – по два станка каждого вида. Там были слесарные верстаки, на которых оборудовались рабочие места слесарей. Таких рабочих мест слесаря было около двадцати. Во дворе была кузница – обычная с ручной ковкой и ручным мехом, которым качался в горн воздух.
ГЛАВА 18
На первом курсе нас готовили по специальности – слесарь. В слесарное дело входило: работа молотком, зубилом, шабером, сверлением на сверлильном станке, фрезерованием отдельных плоскостей на заготовках и кузнечное дело. Кузнечное дело начиналось с работы ручным молотом, подручным кузнеца, с определения марки металла, и заканчивалось все это дело обучением кузнечному делу сваркой двух кусков металла, обычно сваркой кольца. Обязательно обучали (почему-то считалось подготовкой к службе в армии) ковке лошадей. При испытании требовалось подковать лошадь, т.е. по размеру подобрать подкову, подрезать у лошади копыто, очистить и прибить подкову к копыту специальными гвоздями, т.н. ухналями.
Моей экзаменационной работой по слесарному делу было изготовление пассатижей, т.е. я должен был самостоятельно отковать заготовки и выполнить все остальные работы, чтобы это получилось отличное изделие. За эту работу я получил пятерку и был аттестован как слесарь четвертого разряда.
На втором курсе я обучался токарному делу. Я не помню, какую работу я выполнял как экзаменационную, но я также получил за работу в мастерской пятерку, даже две, за один семестр и за второй семестр. И свидетельство о присвоении квалификации токаря по металлу третьего разряда. Преподавал нам слесарное и токарное дело замечательный человек и мастер профессионал, как слесарь, так и токарь, к величайшему сожалению, я не помню его фамилию, да и имя, и отчество тоже. По национальности он был еврей, чрезвычайно мастеровитый человек. Еще раз сожалею, что не помню его фамилию. Он был одним из местных, уцелевших от холокоста евреев. До немецкой оккупации в КаменецПодольском третья часть населения, более тридцати тысяч человек, были евреи. За редким исключением немецкие нацисты уничтожили их всех. Все евреи, жители Каменец-Подольского, были согнаны немцами в старый город, а это остров, да еще и как бы на утесе, и всех их, 30-35000 человек, расстреляли и закопали в овраге за нашим общежитием.
После освобождения нашими войсками Каменец-Подольского из этого оврага, полностью заваленного трупами евреев, их останки перезахоронили на еврейском кладбище, и на еврейском кладбище КаменецПодольского я видел братские могилы, на памятниках-стелах которых написано: «Жертвы фашистского террора. Пять тысяч человек». Вот таких братских могил на еврейском кладбище Каменец-Подольского около десятка. Ни фамилий, только астрономическое количество захороненных. Местные жители рассказывали, что расстрел евреев в этом овраге проводился в течение месяца. Из старого города шли колонны евреев, некоторые что-то пели, молились и, к удивлению местных жителей украинцев или поляков, никто не сопротивлялся, а охрана еврейских колонн была весьма малочисленной.
Со мной вместе, в одной группе учились двое, Лам Моисей ИдельГершкович и Энзельман Шрёма Иосипович, которые пережили холокост. У кого-то из жителей других национальностей, по-моему, у армян. У Энзельмана была еще сестра, моложе его года на два, по имени Рива. С Энзельманом за одной партой я провел все четыре года. Он успевал очень плохо. Потом уже после окончания техникума, говорят, он приобщился к алкоголю и в молодом возрасте умер, а Лам женился на Риве Энзельман. Лам после техникума закончил институт и работал директором ГРЭС в городе Каменец-Подольском.
ГЛАВА 19
Стипендию в техникуме платили, только если сдашь экзаменационную сессию на четыре и пять. Стипендия на первом курсе была 120 рублей. 15 рублей удерживали на Государственный заем. Сразу добровольно-обязательно, тебя подписывали на Государственный заем
– сумму месячной стипендии для учащихся техникума. Правда, при стипендии на первом курсе 120 рублей, удерживали по 15 рублей в месяц, т.е. подписка была на 150 рублей, а не на 120. Для того, чтобы питаться в столовой при общежитии, минимально нужно было 300 рублей в месяц. Мама мне присылала 150 рублей в месяц, и 50 рублей в месяц мне присылал мой дядя Володя. Ежемесячно, как часы. Вроде бы хватало, но нужно было купить карандаши, тетради, ручки и зубную щетку. То есть денег явно не хватало. Помимо займа, первый месяц каждого семестра нужно было платить 75 рублей за обучение, т.е. плата за обучение в год была 150 рублей. В те времена бесплатное обучение было только с первого по седьмой класс, а за учебу в восьмом, девятом и десятом классах нужно было ежегодно платить по 150 рублей. Платить за обучение нужно было также по 150 рублей в средних учебных заведениях: различных училищах и техникумах. За обучение в институтах также нужно было платить, но в какой сумме, я не знаю.
Можно было получать повышенную на 25% стипендию, если оценки на экзаменах будут только на пять, без единой четверки. И я, кроме первого семестра, где у меня была четверка по письменной математике, все годы получал повышенную стипендию, т.е. я учился только на пять. Правда, был один сбой. В конце третьего курса я никак не мог написать выпускную работу (сочинение) по украинской литературе. Четыре раза я ходил даже домой к учительнице украинского языка, переписывал работу. Вернее она задавала мне каждый раз новую работу, и каждый раз она находила в моем сочинении одну-две грамматические ошибки и говорила, что пятерку она поставить не может, показывала мне пальцем на допущенные мною ошибки, по-украински «помылкi». Я соглашался с ней. Таким образом, первый семестр четвертого курса я получал стипендию не повышенную – 200 рублей в месяц. А если бы были все пятерки, я получал бы 250 рублей. 250 рублей я получал во втором семестре четвертого курса.
Кроме ежегодной подписки на займ, у нас был еще один «оброк». При получении стипендии за сентябрь месяц нам выдавали также абонемент в драмтеатр, удерживая 30 рублей. Делалось это принудительно. Мы чрезвычайно возмущались. В абонементной книжечке было десять талончиков на посещение драмтеатра с местом на галерке. Поскольку деньги были затрачены, приходилось в театр ходить, один раз в месяц. Оказалось – это очень интересно. Театр в городе был построен в 1906-м году обществом трезвости. Театр отапливался своим паровым котлом. Как обычно был буфет, вешалка и достаточно приличное, вдоль всего зала, фойе, по которому в антрактах расхаживала публика. Городская публика приходила в театр не только посмотреть представление, но также во время антрактов показать себя и рассмотреть других зрителей, поразговаривать со знакомыми и все же, главным образом, показать себя.
После окончания техникума, я чрезвычайно редко посещал театр, и эти сорок посещений городского драмтеатра в техникуме меня обогатили, как украинскими, так и русскими произведениями. Никогда больше такое не повторилось и я чрезвычайно благодарен дирекции техникума, что они нас, пусть насильно, но приобщали к театру.
ГЛАВА 20
В техникуме я учился по специальности «Ремонт и монтаж механического оборудования цементных заводов». Преподаватели были замечательные. Предметы для изучения подобраны чрезвычайно умело. Высшую математику преподавал Лернер, он также был местный житель, он не погиб во время холокоста. Он был дядя моего сокурсника Лама. Я до сих пор много чего знаю из дифференциального и интегрального исчисления. Отличный был преподаватель сопромата Лобецкий. Он нам преподавал еще и стройдело, т.к. был по специальности инженерстроитель. Рассказывая об архитектурных стилях, он очень забавно пояснял, что такое стиль социалистического реализма в архитектуре (был такой не только в архитектуре, но и в литературе, в литературе считалось, что Горький основоположник стиля социалистического реализма) но когда Лобецкий пояснял, что это такое, он говорил, что он сам не очень понимает формулировку и зачитал нам по учебнику, мы вместе с ним смеялись над определением стиля и сути социалистического реализма. Учет и калькуляцию нам преподавал главный бухгалтер техникума. Не помню его фамилию. Молодой, примерно тридцатилетний, человек, демобилизованный по ранению, офицер советской армии. Очень толковый преподаватель, и все хорошо понимали его пояснения. Хороший преподаватель был Крылов Константин Георгиевич. Он к нам приехал из Москвы. За какой-то проступок его выгнали из авиаконструкторского бюро. Он у нас вел курс «Деталей машин», курсовое и дипломное проектирование. Он был атлет. Очень мощного телосложения, но невысокий.
В техникуме каждую неделю проводились вечера отдыха, точнее танцы. В учебном здании техникума на третьем этаже располагался актовый зал, заполненный сидениями, мест на шестьсот, и достаточно большой площадью перед залом фойе. В фойе каждую неделю организовывался вечер отдыха, точнее танцы. Либо под радиолу, либо под свой духовой оркестр. Танцевать западные танцы не разрешалось, под угрозой исключения их техникума. Тогда танцевалось мало западных танцев: фокстрот и танго. Их все равно не разрешалось танцевать. Вернее не разрешалась музыка. Но мы танцевали фокстрот и под маршевую музыку и танго тоже под похожую на музыку для танго. Это считалось допустимым. За всю мою учебу никого из техникума за то, что танцевали танго и фокстрот, не исключили.
Я уже отмечал, что абсолютное большинство техникума были парни, девчонок было очень мало, и на вечера отдыха парни из техникума приглашали городских девчонок. Почему-то свои имели меньшую популярность, хотя наши девчонки участвовали во всех вечерах отдыха, но городские парни также старались прийти на наши вечера. Городские парни нам были совершенно не нужны, и мы их старались не пускать. Все наши вечера отдыха были бесплатными, т.е. никаких билетов никому не продавалось.
Из преподавателей я уже упоминал преподавательницу украинского языка и литературы. Это была женщина по фамилии Мак. Еврейка из местных, также каким-то образом пережившая холокост. Насколько я помню, муж у нее погиб, а она с сыном спаслись. У нее было высшее украинское образование, преподавала она замечательно и разговаривала в быту и в техникуме с учащимися только на украинском языке. Она очень хорошо знала украинскую литературу, украинских писателей, как западно-украинских, так и восточно-украинских. Хорошо знала историю Украины. Учащиеся ее чрезвычайно уважали, т.к. она была не только знающим, но еще и очень умелым учителем.
Еще запомнился преподаватель черчения, Юрчак – чистый украинец. Я бы сказал, что нас обучали по программе практических инженеров, притом инженеров старой школы. Мы изучали достаточно полно различные дисциплины: стройдело, насосы и компрессоры (в этой дисциплине изучались насосы для перекачивания жидкостей и газов, и вентиляторы). Конспект по дисциплине «Насосы и компрессоры» я использовал до 1975-го года. Помимо того, что я очень хорошо знал этот предмет, мне чрезвычайно пригодились мои знания по этому предмету, когда я руководил реконструкцией сталелитейного цеха Волгоградского тракторного завода.
ГЛАВА 21
Курсовой проект по окончании третьего курса я должен был написать по предмету «Детали машин». Мне дали задание спроектировать стенд-тренажер для мотовоза, движущегося по железнодорожным узкоколейным путям. Этот мотовоз Министерство передало техникуму, как наглядное пособие. Чтобы на нем тренироваться, необходимо было поставить его на стенд-тренажер вместо строительства участка ЖД пути. Вот я получил такое задание от преподавателя Крылова – спроектировать такой стенд, который должны были изготовить и установить во вспомогательном здании техникума. Я выполнил эту работу. Честно говоря, не помню, изготовили ли стенд по моим чертежам или нет. Во всяком случае, это были рабочие чертежи, по которым можно было изготовить каждую деталь этого стенда.
После третьего курса у нас была практика. Меня оставили в техникуме, чтобы я вместе со студентом, уже выпускником спецгруппы поступивших в техникум после десяти классов, его фамилия Кузьмин, закончили сборку немецкой шаровой фрезерной машины. Эта немецкая машина представляла собой гусеничное шасси, на котором была смонтирована шаровая фрезерная головка, которая в карьере этой фрезерной головкой зачерпывала добываемое полезное ископаемое: уголь, мел, глину и другие не рудные. Головка представляла собой набор шести ковшей с зубьями, которые, вращаясь, сыпали на ленточный транспортер зачерпнутые головкой материалы. Транспортер передавал через промежуточный бункер на второй ленточный транспортер, длиною около десяти метров, который мог веером ссыпать переданные ему материалы, либо в какую-то емкость, либо на землю, формируя штабель.
Вскорости у нас произошло приключение. Нашу фрезерную машину и нас заметил главный инженер Каменец-Подольской ТЭЦ и решил, что мы могли бы разгружать вагоны с углем, которые в это время приходили на ЖД станцию в адрес ТЭЦ. Уголь приходил маршрутами, т.е. по 8-10 вагонов. Разгрузка проходила вручную. Нормы времени ЖД вагонов под разгрузкой превышались в несколько раз. ТЭЦ выплачивала огромные штрафы, да и за разгрузку вручную платила нанятым ее бригадам приличную сумму. Но главное было в перепростое вагонов. В те времена это было преступлением. Могли даже судить руководство ТЭЦ. Главный инженер ТЭЦ увидел в нашей шаровой машине «палочку-выручалочку». Директор техникума сказал, что он мне и Кузьмину доверяет эту машину, и если мы согласны, то машину доставят на ЖД станцию, это километра три от техникума, где мы находились. И если мы согласны разгружать вагоны, то на здоровье. Но он не будет ни помогать нам, ни мешать.
Главный инженер ТЭЦ организовал доставку нашей машины на ЖД станцию к месту разгрузки угольных маршрутов. Он обещал нам заплатить по расценкам ручной разгрузки. И если мы будем разгружать уголь и укладываться в нормы простоев вагонов под разгрузкой, то руководству ТЭЦ больше ничего, совершенно, не нужно и заплатить нам, как за разгрузку в ручную, более чем выгодно. Мы согласились. Две недели длилась наша работа. Вагоны с углем приходили и днем, и ночью. Не сказать, что мы работали круглосуточно без отдыха, нет. Мы разгружали вагоны, штабелировали уголь в нормативный штабель, лопатами, вручную, подбирали немногочисленные остатки и с упоением подсчитывали заработанные деньги. Когда закончился процесс получения угля ТЭЦ для работы на всю зиму, мы пришли за деньгами.
Нам заплатили, по сути дела, по выдуманным расценкам, грубо говоря, в пятьдесят раз меньше, чем мы ожидали. Тогда мы стали искать нашего работодателя, главного инженера ТЭЦ. Он от нас скрылся, и мы нигде его не могли найти. Мы с Кузьминым поняли, что сваляли дурака. Это было в июне 1952-го года. С тех пор я понял, что если я или мое предприятие нанимается делать какую-то работу, то должен быть предварительно заключен письменный договор между мною и работодателем, с указанием ответственности за его невыполнение, и с обращением в какой-либо суд для разрешения противоречий.
ГЛАВА 22
На третьем же курсе я влюбился в девчонку-первокурсницу. В Исайчеву Елену Тимофеевну. Она была моложе меня на три года – местная жительница. Ее папа был преподавателем в Каменец-Подольском пограничном училище – капитан, пограничник. В начале войны он попал в плен, всю войну провел в плену в Германии. После возвращения на Родину провел целый год в фильтрационном лагере. В армии он больше служить не стал и уехал на свою историческую Родину в Донбасс. Мама Елены умерла во время войны, и она осталась одна. Ее воспитывала тетя, сестра мамы. И в 1951-м году она поступила в техникум.
У нас с ней были чисто платонические отношения. Она жила в однокомнатной квартире в центре города. Я часто приходил туда. Никогда не ночевал, но в принципе, после того, как я закончил техникум, я ей предложил выйти за меня замуж. Она согласилась, но сказала, что ей нужно сначала закончить техникум и вообще сориентироваться, как это сделать, т.к. я уезжал на работу. Из Челябинска я ей писал письма, она мне тоже. Она уже училась на третьем курсе, и тут меня призвали в армию. И на этом все закончилось, к сожалению.
В 1953-м году, после защиты моего диплома она уезжала из Каменец-Подольска, первой. Через день должен был уезжать я домой в Черновицкую область. Мы распрощались с Леной на вокзале КаменецПодольска. Десять минут прощания, как в песне: «Сейчас мне остается десять минут с тобой прощания. После прощания остается любовь на всю жизнь». Вот это мне осталось.
ГЛАВА 23
Задание на дипломное проектирование у меня было следующее: «Реконструкция внутрицехового транспорта сырьевого цеха Белгородского цементного завода». Поэтому я проходил преддипломную практику на Белгородском цементном заводе. На практике из техникума нас было четверо: я, девушка по фамилии Демяченко, Слава Бойчук и Лена. Лена и Слава перед отъездом в Белгород официально поженились, и я оказался в ложном положении с Демяченко. На практике мы не работали на рабочих местах. Руководил моей и Славиной практикой главный механик завода Акопян Вазарик Арамович – интеллигентнейший и чрезвычайно грамотный человек, и инженер с большой буквы. Он конкретизировал мою тему, и я начал ее обдумывать.
А исполнить что-то стоящее было чрезвычайно трудно, потому что завод был привезен из Германии в счет репараций. Любой болт и гайка были немецкие. Технологии производства цемента на то время, самые современные: обжиг во вращающихся 150-ти метровых печах. Материал для обжига приготавливался и подавался в жидком виде, т.е. пыли в цехе обжига и в сырьевом цехе не было. Люди ходили в темных халатах, пол был выстлан метлахской плиткой, чистота изумительная. Трудно было что-то здесь реконструировать. Тем не менее, с подачи Акопяна, я чтото придумал. Хотя на заводе готовились перевести добычу мела и глины (это основные ингредиенты для изготовления цемента) на гидравлический способ. То есть весь транспорт, который существовал в сырьевом цехе, ликвидировался полностью и заменялся гидротранспортом. Такая реконструкция для моего проекта была непосильна, и Акопян предложил некоторую модернизацию, на тот момент, действующего внутрицехового транспорта. Я стал готовиться, непосредственно, к дипломному проектированию. Брал на заводе некоторые чертежи с собой.
В это время, 6-го марта 1953-го года, умирает в Москве Сталин. Мои сокурсники решили ехать на похороны Сталина. От Белгорода до Москвы не так далеко, поезда ходили напрямую, без пересадки. Доехать было нетрудно. А я сказал: «Умер Сталин, Слава Богу. Я не радуюсь чужой смерти, но печали по поводу смерти Сталина у меня совершенно нет». И на похороны Сталина я не поехал. В Белгороде, в общежитии, где мы жили, и на заводе, где мы проходили практику, все, с кем нам приходилось встречаться, к смерти Сталина относились очень настороженно. Все люди говорили, что им непонятно, что произойдет в стране после смерти Сталина. Кто будет при власти, какие будут отношения у власти с народом и вообще, что будет со страной? Никто не видел подходящего, более-менее, преемника Сталину. Такого человека, я тоже полагаю, на тот момент просто не было. И все то, что потом происходило: арест и расстрел Берии, Маленков, Булганин, Молотов, Хрущев, Микоян
– эти люди не являлись в глазах народа приемниками Сталина. Да они и не были таковыми. Но я не видел ни одного плачущего человека, мужчину или женщину, а вот Слава и Лена, приехавши из Москвы, они все же ходили к гробу Сталина, говорили, что в Москве многие плачут: «Как мы дальше будет жить без Сталина?!».
ГЛАВА 24
Практика заканчивалась в начале мая. По пути в Каменец-Подольский я заехал в Москву, опять не было моего дяди. Там была тетя Ксения и Оля, моя двоюродная сестра. Я побыл у них сутки или двое, посмотрел уже не плачущую Москву, и поехал в Каменец-Подольский. Там я закончил свой дипломный проект. Моим руководителем дипломного проектирования был Крылов. По практике в Белгороде я имел отличный отзыв Акопяна, он был там моим руководителем. Нужно было получить отзыв рецензента. Моим рецензентом оказался главный инженер инструментального завода, который в пух и прах раскритиковал мой проект реконструкции и выставил мне оценку за дипломное проектирование – двойку. Он обязан был выставить оценку. Он выставил двойку. Когда я обескураженный принес Крылову свой диплом и отзыв, Крылов к моему удивлению обрадовался и сказал: «Это замечательно! Мы устроим на твоей защите дискуссию с твоим рецензентом, и ты в этой дискуссии одержишь верх. Твой рецензент является членом комиссии, которая будет принимать твою защиту. Защита будет происходить в учебном корпусе нашего техникума. И я уверен, что ты опровергнешь все указанные в рецензии аргументы, но ты поработай над этим, и твоя защита понравится всем членам комиссии и будет украшением всего процесса». Так и произошло, хотя при подготовке к защите своего проекта я обнаружил многие его изъяны сам. А с высоты, скажем, 1971-го года, мой техникумовский дипломный проект, являлся крайне неудачным, и осуществить его в натуре было невозможно и даже вредно. Но на защите диплома шла теоретическая дискуссия и я в ней победил. Мой рецензент, член комиссии по приемке дипломных проектов, произнес речь, отметив в ней, что в своей рецензии он был не прав и что дипломант его убедил, что он признает его правоту и оценку в рецензии он выставил явно несправедливую, и он просит комиссию поставить мне пять за данный дипломный проект. Что и произошло. Меня поздравили, и я получил диплом.
Поскольку у меня был диплом с отличием (причем лучший из шести полученных другими учащимися, у меня было только две четверки по украинскому языку и литературе, и по черчению), я первый заходил для выбора направления на работу, т.е. я имел право выбрать себе работу из предъявленного мне комиссией перечня. В комиссии был директор техникума, представитель Главного Управления Учебными Заведениями Министерства Промышленности Строительных Материалов СССР, Первый Секретарь Каменец-Подольского Горкома Партии и, по-моему, завуч Кузьмина, которая вела протокол. Председателем комиссии был представитель Министерства. Комиссия заседала в кабинете директора техникума. И вот я первый захожу в кабинет директора, директор представляет меня комиссии, одновременно зачитывает мое заявление (я подал его раньше), в котором я просил направить меня учиться в институт. Тогда секретарь горкома смотрит мое личное дело и говорит представителю Министерства, что у меня отец враг народа и вряд ли стоит ему давать направление в институт, чтобы он получал высшее образование. Представитель Министерства соглашается с ним, и секретарь Горкома говорит мне: «У тебя отец враг народа. Таких, как ты, нужно посылать работать в шахты, а не учиться в институт, а в шахте на работу не на поверхности, а в забой». Я сказал, что моего отца в 1939-м году оправдали. Он говорит: «Это ерунда. У тебя же нет никаких документов о его реабилитации. Вот пока есть работа не в шахте, выбирай или выберем мы». К тому времени я уже прочитал перечень, который мне показал завуч и выбрал себе работу главным механиком в Иксунский завод теплоизоляционных материалов. Мне выдали официальное направление и заполнили извещение в Министерство, что я направляюсь на этот завод.
Завод входил во всесоюзный трест СоюзШлак Министерства Строительных Материалов СССР. На следующий день после комиссии я получил отпускные от этого треста и уехал к себе домой. А жила моя мама с братом уже не в Чудее.
ГЛАВА 25
С осени 1950-го года моя мама жила в Путильском районе Черновицкой же области, село Нижняя Яловичора. Это небольшая деревня в Карпатских горах. Мама работала старшим бухгалтером лесоучастка Путильского леспромхоза. Я каждые каникулы приезжал домой, во что бы то ни стало. Каникулы в техникуме были зимние и летние. Летние
– это два месяца с лишним, а зимние у меня получались около месяца. Вообще-то они короче, но я учился только на пятерки и всегда просил дирекцию техникума сдать все экзамены в один день, самое большое в два дня, не растягивая это на десять дней или две недели. Мне разрешалось с условием, что если я первый свой экзамен сдам на четверку, то я и буду сдавать экзамены в течение всей сессии. Но я ни разу не сорвался. Даже этот несчастный сопромат я сдавал с другой совершенно группой, досрочно и как всегда получил пятерку. Таким образом, я продлевал каникулы. Зимой экзамены начинались, как правило, 5-го января. Экзаменационная сессия длилась до 20-го января. С 20-го января до 4-го февраля – каникулы. Если я сдавал экзамены в один день, т.е. 5-го или 6-го января, то у меня каникулы начинались не с 20-го, а с 7-го января и длились до 4-го февраля, т.е. почти месяц. Этого времени мне хватало, чтобы добраться домой, провести дома дней пятнадцать-двадцать и вернуться в техникум.
Зимой я был очень легко одет. Самое теплое, что на мне было, это вязаный свитер с высоким воротником, фуражка, естественно ботинки и пиджачок. Путь мой в Нижнюю Яловичору зимой проходил через село Жванец, через р. Днестр, Хотин, Черновицы, Вижница, Путила, с. Шепот, Нижняя Яловичора. При этом надо было преодолевать два горных перевала. Сразу за Вижницей и после с. Шепот. Зимой – это трудновато.
Каменец-Подольский расположен в семи километрах от Днестра. До 1939-го года по реке Днестр проходила граница. На реке с левой стороны Днестра была деревушка Жванец, а моста через Днестр не было, там ходил паром. Но зимой никакого парома не было. Машины в конце декабря, в начале января по льду реки Днестр тоже не ездили. Приходилось Днестр переходить по льду пешком. С той стороны Днестра была уже Черновицкая область. На берегу была какая-то маленькая деревушка, а километров через десять от нее был город Хотин.
Первый раз на зимние каникулы домой, в Н. Яловичору, я поехал числа 7-го января 1951-го года, хотя и была зима, но Днестр полностью льдом не покрылся и автомашины через Днестр не ездили. Я на такси добрался до с. Жванец и увидел, что по реке движется лед, большими и малыми массивами. Паром не ходит, но и проехать на автомобиле через Днестр, даже пешком пройти, невозможно. Со мной в такси из КаменецПодольского до Жванца ехала какая-то девчушка, лет шестнадцати. Ей также нужно было в Черновицы. Мы с ней и шофером такси подошли к реке и увидели, что на нашем берегу стоит достаточно большая железная лодка и в ней лодочник, который собирается переправиться на ту сторону. Один переправиться он не может, и он попросил нас сесть в лодку и всем вместе переправиться на ту сторону, и он, оказалось, живет на другой стороне Днестра. Мы отпустили такси, т.к. решили, что мы будем переправляться, и таксисту везти нас обратно в Каменец-Подольский будет не нужно. Мы с девчушкой сели в лодку, я взял в руки багор и лодочник попросил нас раскачивать лодку, чтобы мы не вмерзли где-либо посреди реки в лед. Мы почти переправились через Днестр, маневрируя среди льдин.
Течение реки Днестр – быстрое. Быстрее, скажем, чем у Волги и Днепра, т.к. эти реки равнинные, а Днестр почти горная река, во всяком случае, в районе Каменец-Подольского. У самого берега на нас надвинулось несколько льдин, я и лодочник не сумели с ними справиться, и мы зачерпнули через борт воды и вместе с девчушкой попали в реку. Лодочник выскочил на льдину и перепрыгнул на берег. Мы также выскочили, но были мокрые. Погода была достаточно морозная. Мороза было около 6-8 градусов плюс ветер, хотя и не большой. На берегу, куда мы переправлялись, стояли автомашины и их водители. Они нам сочувствовали с самого начала нашей «экспедиции». Несколько шоферов помогли лодочнику вытащить лодку на берег. Один из них подбежал ко мне с девушкой, схватил за руки и сказал: «Пойдем скорее к моей машине, я вас отвезу немедленно в деревню, в тепло. Лезьте в кузов, там тулуп». Мы с девчонкой быстро залезли в кузов автомобиля, завернулись в тулуп. Он отвез нас на берег в деревню, по видимому, к какому-то своему знакомому, а может и не к знакомому. Нас, как пострадавших немедленно приняли хозяева одного из домов, провели в дом, уложили на русскую печь, помогли снять с нас мокрую одежду и развесили ее сушить. На печи постелили нам с девчушкой какое-то одеяло, мы на нем легли совершенно голые, не смотря на тепло, дрожащие от холода, укрылись еще одним одеялом, обнялись и лежали, приходя в себя. Перед тем, как уложить нас на печь, нам дали выпить по полстакана самогону и чего-то поесть. Посмотрели, нет ли у нас обморожений и как я уже говорил, мы устроились на печи. Мы лежали, затем проспали на печи до утра. Никаких грешных мыслей, во всяком случае, у меня, не возникало.
Утром нам отдали высушенную одежду, высушенные и разглаженные деньги. Покормили, предложили снова самогонки, но мы отказались и пошли с девчушкой на автобусную остановку. Из этого села ходил автобус – один в Хотин, второй в Черновицы. Из Хотина в Черновицы ходило несколько автобусов, но до Хотина еще нужно было добраться. На этой автобусной остановке мы расстались с девушкой, т.к. я сел на попутную автомашину, которая ехала в Черновицы. Девушка со мной на попутке не поехала, по-видимому, боялась замерзнуть. Сидел я в кузове груженой автомашины, также было холодно. Я поехал на попутке до Черновиц, оттуда на пригородном поезде до Вижницы. С Вижницы в Путилу автобусного сообщения не было. Опять я караулил попутку, практически перед самым перевалом, и на попутке доехал до Путилы. Село Путила – районный центр. Там я переночевал в доме приезжих (что-то вроде гостиницы) леспромхоза.
На следующий день я узнал, что грузовой автомобиль везет продукты питания со склада ОРСа леспромхоза в магазин, того же ОРСа, в Н. Яловичоры. Я нашел этот автомобиль под погрузкой на складе, поговорил с шофером. Автомобиль – ЗИС-5. Шофер 35-40-ка летний бывший моряк, высотой около двух метров, весом более ста десяти килограммов, оптимист. Он сказал мне, что трудно будет ехать через перевал, но все равно доедем, и что с нами еще едет экспедитор и бригадир бригады ризовщиков, работавшей на лесоучастке Н. Яловичора (он зачем-то приезжал в контору леспромхоза). Я увидел этого бригадира здесь же, возле склада. Познакомился с ним, его фамилия была Лазар. От нечего делать я разговорился с ним, рассказал, кто я такой, откуда еду, зачем еду и к кому еду.
Он рассказал мне также, кто он такой. Что у него в бригаде около двадцати человек, что они местные по рождению, гуцулы. Надо сказать, что в Путильском районе жили в основном гуцулы. Румын не было совершенно, поляков также не было. Он рассказал также, что в 1938-м году он вместе с местными лесорубами, в составе бригады также двадцать человек, уехали в Канаду. Из Канады они потом уехали в Бразилию. И в Бразилии и в Канаде они занимались ризовкой. Ризовка – это спуск срубленной древесины с гор в долину на автодорогу или к реке для лесосплава. Это одна из технологических операций лесозаготовок. В Н. Яловичоре бригада Лазара занималась ризовкой бревен с гор, на берег реки Яловичорка. Они построили там соответствующий желоб. Трелевщики лошадьми свозили лес к началу желоба, а бригада Лазара по желобу, местами без желоба, переправляла заготовленные бревна к реке. Дело это очень трудное и делать ее должны умельцы, т.к. нужно выбрать место строительства желоба, чтобы со всех сторон лесоучастка пути трелевки бревен к началу желоба были самыми короткими и удобными. И желоб надо было построить так, чтобы было как можно меньше поворотов, т.к. ризовщики по нескольку человек, обязательно стоят у желоба на поворотах и цапинами направляют движущееся с огромной скоростью бревно, в нужное русло, чтобы оно не выскочило за желоб. Несколько человек ризовщиков, опять за цапинами, принимают бревно в конце желоба и укладывают его в штабель на берегу реки.
Пока он мне все это рассказывал, машина загрузилась продуктами питания. Пришел экспедитор, который должен был также ехать. Мы сели в кузов, экспедитор в кабину, и поехали. От Путилы до Шепота – 30 километров. Автодорога чистая, приятная и с гравийным покрытием. От Шепота до Яловичоры дорога без всяческого покрытия, расстоянием 16 километров. Через восемь километров – совсем небольшая деревушка, буквально 3-4 дома, Верхняя Яловичора. И все эти восемь километров все время поднимаемся в гору. На В. Яловичоре стоит плотина на реке Яловичорка. Плотина со шлюзовым затвором. Когда плотина закрыта, то образуется достаточно большой пруд. Специалисты, которые обслуживают это сооружение, знают границы пруда, потихоньку открывают шлюзовые ворота и на верхнем уровне воды формируют плот из бревен, находящихся в штабеле, который уложили ризовщики. Плот формируется длинный, метров по двести, но толщиною в одну лесину. Плот шириной метров восемь, укладываются бревна в один слой, перевязываются тросом, бревна сверлятся с обеих сторон. Через отверстия тянется стальной трос, формируя один ряд бревен, указанной выше шириной. Набравши первый ряд бревен, к нему привязывают второй ряд бревен, укладывая следующий ряд бревен, между предыдущими, т.е. расширяя «хвостовую» часть ряда и так далее укладывается и увязываются тросами ряды бревен. Общая длина плота около ста метров. На первом ряду находятся двое плотогонов, устанавливаются на шарнире тяжелое и длинное, метров тридцать, весло. Лопасть весла, которым, как рулем управляют плотогоны, длиной, всего лишь метра три-четыре, а сама рукоять весла длинная, метров пятнадцать и является рычагом, установленным на шарнире. Орудуя этим веслом, плотогоны направляют плот в средину фарватера реки. Во всяком случае, они стараются это делать.
Река Яловичорка – горная река, не замерзающая, в том числе и зимой. Река очень мелкая и сплавлять по ней лес нельзя. Сплавляет по ней лес специальная организация, не входящая в леспромхоз. Поэтому сплавная контора, ее специалисты, набирают в упомянутый выше пруд воду в количестве достаточном, чтобы поднять на время движения плота уровень реки Яловичорки в три-четыре раза. После того, как в пруд набирается нужное количество воды и плот к отправке готов, открываются шлюзовые ворота, вода из пруда вытекает в Яловичорку, быстро поднимая ее уровень. Плотогоны выжидают определенное количество времени и сами выходят через шлюз в Яловичорку. Яловичорка, наполненная водой из пруда, мчит этот плот со скоростью не менее 80 км/ч (ведь река течет с гор! да еще дополнительная вода хлынула из искусственного пруда!). Поскольку плот длинный, иногда его хвост на поворотах заносит на берег. Потом после поворота плот, не касаясь берега, выравнивается. Яловичорка доставляет плот в более спокойную и более широкую реку Прут, а Прут доставляет плот в Черновицы, т.к. город Черновицы распложен на этой реке. Там его принимает лесозавод.
Бывают аварии. Плотогоны не рассчитали времени, когда нужно пускать плот после начала спуска воды из пруда. Здесь надо учитывать, что плот по воде плывет быстрее, чем дополнительная вода из пруда течет по Яловичорке. Специалисты знают все это и знают когда выпускать плот, но иногда ошибаются и плот либо опережает воду и застревает на камнях русла реки, или отстает от воды, опять же застревая на камнях. Потом, правда, плот поднимают, но это уже обходится дороже.
ГЛАВА 26
Наша поездка на автомашине в Н. Яловичору происходила зимой и осложнилась циклоном, т.е. снежной бурей. И хотя шофер наделал цепи на задние колеса, мы смогли благополучно еле-еле доехать до перевала, который сразу же начинался за В. Яловичорой. Поднявшись немного по перевалу в гору, мы не могли никак двигаться дальше; т.к. мы ехали все время с задержкой из-за снежных заносов, то к самому трудному участку дороги через перевал мы подъехали часов в одиннадцать вечера. Устали, т.к. мы с Лазаром и экспедитором помогали автомашине иногда проехать через снежные заносы. Шофер устал еще более нас. Шел огромный снегопад. Нас просто заносило снегом. Тогда Лазар сказал, что он знает: здесь, не более полкилометра от автодороги, живет семья гуцулов, у которых можно переночевать, а утром все будет гораздо виднее. Даже экспедитор, который отвечал за сохранность продуктов – согласился с Лазаром.
Мы немножко спустились с дороги вниз, и действительно там была усадьба гуцулов. Мы постучались в дверь, переговоры вел Лазар. Нас быстро впустили в дом, накормили, напоили самогонкой, кто сколько хотел – столько и выпил. Я лично вообще не пил. Нас уложили спать на хозяйские кровати. Хозяева легли спать на полу. На все наши возражения, что мы ляжем на полу, они возражали тем, что мы гости и нам должно быть лучшее место. Таким образом, мы спали раздевшись, в чистых постелях, накормленные и напоенные. Утром проснулись – погода оказалась чудесной. Мы видимо долго спали, во всяком случае, я. Я вышел на улицу – солнце сияет, никакого снегопада нет. Шофер уже копается возле машины, Лазар тоже. Один я остался – соня. Я помылся, позавтракал. Все остальные мои попутчики уже помылись и позавтракали раньше меня. И как только я пришел, шофер сказал: «Поехали».
Перед машиной дорога была раскопана, а дальше дорога не была даже заметена и мы благополучно проехали через перевал, спустились вниз и приехали в Н. Яловичору. Я всю жизнь помнил гостеприимство гуцулов, особенно когда сталкивался с «гостеприимством»в русских деревнях. Это было в моей жизни дважды. Ни в 1952-м, ни в 1953-м году никаких приключений при поездке домой на зимние каникулы, не было.
Летом я сдавал экзамены со всеми вместе. Здесь некуда было спешить, т.к. по итогам летней сессии определялось, кто какую будет получать стипендию или не получит никакой. Это выяснялось только к 20-му июня. Я ждал 23-го, 25-го июня, чтобы получить стипендию за три месяца – за июнь, июль, август. Летом мои поездки домой были без приключений. Летом, в каникулы, один месяц я работал в конторе лесоучастка. Меня на работу оформляла моя мама. В 1951-м году я работал бухгалтером по расчетной части, т.е. по начислениям зарплаты. Летом 1952-го года я работал нормировщиком. Здесь совмещались мои интересы и интересы штатного бухгалтера и штатного нормировщика, которые уходили летом в отпуск, а я их замещал. Работать мне было интересно. Я изучил бухгалтерию и нормирование, да и получал зарплату.
Летом 1952-го года одно приключение все же было. В июле проводили областные соревнования по волейболу. Соревнования проходили в городе Черновицы. Притом соревнование было среди сельских физкультурников. Я играл в волейбол хорошо, у меня был даже второй спортивный разряд. В Н. Яловичоре в нерабочее время, иногда молодежь собиралась на площади села и играли в волейбол. Сетка была, слава Богу. Правда, в волейбол умели играть только пять человек парней. К нам всегда примазывалась одна девушка-толстушка, которая хоть както умела играть в волейбол (во всяком случае, пыталась играть). Чаще всего мы играли на площадке села, вместо 6 х 6 игроков играли 3 х 3, т.к. больше не было игроков. И вот глава местной администрации сказал, что он сделает заявку на команду из Н. Яловичоры и мы, шесть человек, поедем в Черновицы на областное соревнование сельских спортсменов. Глава администрации был не старый, лет под сорок мужчина. Иногда он с нами тоже играл в волейбол, но ехать сорокалетний мужчина, конечно, не мог. Тогда я говорю: «Ну а кто же поедет шестым?». Я забыл фамилию этой девушки-толстушки. Глава администрации сказал: «А вы возьмите ее». Я-то играл хорошо, а остальные играли достаточно плохо. Тем не менее, и парни, и глава администрации уговорили меня составить команду, быть капитаном и поехать в Черновицы на соревнования, тем более, за казенный счет. И мы поехали.
Поселили нас в приличную гостиницу. Кормили нас бесплатно и очень хорошо. Поскольку мы приехали без формы, то спортивное общество «Урожай» выдало нам бесплатно спортивную форму. Соревнование происходило буквально под стеной женского монастыря. Монашки заполняли стенку монастыря, их было всегда не меньше сотни, и смотрели на игры. Были зрители также и рядом с игровой площадкой. Мы смешили всех. Особенно тем, что у нас в мужской, казалось бы, команде девушка, да еще и толстушка. Монашки смеялись, чуть со стены не падали. Монашки были все молоденькие девушки. Мы конечно заняли последнее место. Я отнесся к этому совершенно спокойно, кому-то же надо быть на последнем месте. И мы поехали домой.
ЧАСТЬ III ШкОЛА
ГЛАВА 1
Пробыл я в отпуске три недели, во время отпуска я получил от начальника главка телеграмму, что работа моя в Иксе отменяется, и я должен ехать на работу в город Челябинск на завод шлаковых материалов на должность мастера ремонтно-механической мастерской. Через три недели отпуска я поехал в Челябинск с остановкой в Москве. В Москве я остановился в семье моего дяди, брата моего отца, дяди Володи и заодно поступил во Всесоюзный заочный политехнический институт на первый курс без экзаменов, так как у меня был диплом с отличием. Первые два курса были общеобразовательные, с третьего курса нужно было учиться по специальности, которая могла быть не избранной. Пробыв пару дней в Москве, я уехал в Челябинск.
В Москве моя тетя сказала, что дядя Володя находится в командировке в Челябинске, и мы там встретимся, и он даже меня встретит на вокзале в Челябинске. Так и получилось. Я своего дядю не видел никогда, но по описанию его жены – моей тети, я узнал его из окна моего вагона, когда он встречал меня. Я был совершенно не обременен никаким багажом, встретился с дядей и мы пошли в гостиницу «Южный Урал», где в то время проживал мой дядя. Пообедали, пообщались, и я уехал в металлургический район г. Челябинска, где размещался завод шлаковых материалов, куда у меня было направление на работу. На заводе выяснилось, что в этот же день туда приехал новый директор (может быть даже ехал со мной в одном поезде). Новый директор Рябицев Константин Георгиевич приехал из г. Выксы, где он работал начальником Мартеновского цеха. Мы поселились с ним вместе в одном из финских домиков, принадлежащих заводу. Заводу принадлежало пять или шесть сборных финских домиков, расположенных от завода примерно километрах в десяти.
Завод шлакматериала располагался на территории челябинского металлургического завода. Директор завода поставил меня на работу стажером начальника цеха литой дорожной брусчатки. Начальник цеха там уже был, его фамилия Рихтер, он из немцев, высланных из Поволжья или Крыма, я не помню. В Челябинске жило достаточно много высланных немцев, они ходили отмечаться в специальную комендатуру ежедневно. Рихтер был алкоголик, иногда на работу не выходил, поэтому стажер, т.е. я, подменял его. Притом директор сказал: «Вы работаете вдвоем, когда станете мешать друг другу, я его уволю» (обратите внимание, не уволю кого-либо из вас, я его уволю). Так и случилось.
В один прекрасный день Рихтер не вышел на работу. В здании, где находился кабинет начальника цеха, кладовая, помещения для отдыха рабочих, учетчица и мастер. В кладовой запирался инструмент, которым работали рабочие. Ключи от кладовой были у начальника цеха. Однажды, после выходного он не вышел на работу – рабочие оставались без инструмента и начать работать не могли. После звонка домой выяснилось, что Рихтер лежит дома пьяный. Чтобы начать работу, я попросил рабочего взломать замок (несмотря на возражения некоторых «законников», которые говорили, что там может быть различное имущество и без представителей хотя бы милиции взламывать это помещение нельзя, т.е. незаконно). Я сказал, что беру ответственность на себя. Взломали замок, люди взяли инструменты и пошли работать. Я послал учетчицу на квартиру к Рихтеру, а завод находился в четырех километрах от города. Этот район города Челябинска назывался «Соцгород». Рихтер жил в этом «Соцгороде» в достаточно приличной квартире. После этого я доложил директору завода, что я сделал. Он сказал, что я все сделал правильно.
На следующий день Рихтер вышел на работу, его вызвали к директору завода и он был уволен за прогул. Так я стал полноценным начальником цеха. В цехе работало около 250-ти человек, большинство из которых были женщины, все рабочие были бывшие заключенные, по амнистии, вышедшие на свободу и не уехавшие к своему дому по различным причинам. Раньше эти люди жили в лагере. Лагерь назывался «Тридцатый поселок», он был, естественно, за оградой из колючей проволоки и охранялся конвойными. После амнистии лагерь был ликвидирован, но жилые помещения остались, в этих помещениях и жили не разъехавшиеся по домам бывшие заключенные. Это было достаточно близко от завода.
ГЛАВА 2
Завод шлаковых материалов еще строился. В нем должно было быть три цеха: цех полусухой грануляции доменных шлаков, цех литой дорожной брусчатки, цех термоизоляционных материалов. Цех грануляции работал в три смены. Он построен по проекту, в котором использовалось изобретение советских инженеров Крылова и Крашенинникова. Суть новизны заключалась в том, что доменный шлак из ковша по желобу выливался на лопасти вращающегося барабана, полутораметрового диаметра. Одновременно туда подавались струи воды в след комьям шлака, разбиваемым лопастями этого барабана, из-под барабана гранулированный уже шлак отгребался бульдозерами или скреперной лебедкой. Влажность гранулированного шлака была в два-три раза меньше влажности гранулированного в бассейне с водой. Такой бассейн, принадлежащий «Челябметаллургстрой» находился рядом с нашим заводом. Сравнение по влажности нашего и их шлака можно было произвести здесь же.
Цех литой дорожной брусчатки делался по технологии, взятой из Германии, как репарация за убытки, нанесенные немцами Советскому Союзу. В Германии по этой технологии работали со шлаками меднорудного производства Мансфельстских медеплавильных заводов. Такой брусчаткой из шлаков меднорудного производства в городе Кёнигсберге к тому времени были вымощены все площади и некоторые улицы. Причем брусчатка на площадях была цветная, на площади вырисовывались узоры. Вот эту документацию, которая имелась по этой технологии, взяли мы, и был построен цех литой дорожной брусчатки, в Челябинске.
Надо сказать, что технология производства самих кубиков брусчатки, по-моему, была двухсотлетней давности, чрезвычайно примитивной, все делалось вручную. В лучшем случае, с помощью отбойных молотков вскрывалась прибыльная часть залитого в ямы с пресс-формами доменного шлака. Не каждый шлак подходил, как для грануляции, так и для производства брусчатки. Подходил только так называемый кислый шлак. В цехе у меня был специальный человек для отбора в доменном цехе годного для производства брусчатки шлака. Производство заключалось в том, что в специальных ямах, глубиною в полметра, размерами 3х4 метра, выкладывались из металлических пластин ячейки, в один или два этажа. Яма с ячейками заливались кислым доменным шлаком, из большого пятнадцати- или двадцатипятитонного шлакового ковша. Заливались эти ямы шлаком на тридцать-двадцать сантиметров выше пресс-форм, таким образом, над пресс-формой был тридцати сантиметровый сплошной слой уже на следующий день застывшего как камень шлака, который разбивался с помощью отбойных молотков, и из-под этого твердого слоя из пресс-форм вынимались кубики брусчатки, с ребром пятнадцать сантиметров. Шлак в ямах не всегда успевал остывать до комнатной температуры, а рабочие его уже взламывали. Работа чрезвычайно тяжелая, плюс жара летом, жаркое солнце и снизу жар от застывшего шлака. Однако же, платили людям хорошо.
Кроме этого в цехе должен был быть участок производства щебня из шлака, точнее из тех кусков от верхнего тридцатисантиметрового слоя, который разбивался, чтобы достать кубики брусчатки. Этого участка не было. Я до техникума целый год работал диспетчером в автоколонне и умел распоряжаться людьми, но конечно как начальник цеха я был слабоват. У меня было два мастера – женщины. Я проработал начальником цеха до января 1954 года. С января этого года директор объединил цех брусчатки и цех грануляции шлака в один. И назначил меня начальником того цеха. До этого начальником была женщина, Оськина Зинаида. Молодая женщина около 30-ти лет, она обиделась на директора, однако же, осталась работать мастером.
ГЛАВА 3
К новому году строители сдали в эксплуатацию два шестнадцатиквартирных двухэтажных дома, построенных по заказу и за деньги нашего завода. И я переселился в один из этих домов. На втором этаже в одном из этих домов мне дали комнату на двоих, в трехкомнатной квартире. В этой комнате со мной поселился мой одногруппник из техникума Штукалюк Виталий Харитонович. Двадцатитрехлетний парень (он был старше меня). Вот он-то и работал мастером ремонтно-механического цеха, на той должности, на которую назначали раньше меня. И я решил вызвать к себе в Челябинск свою маму и брата. Надо сказать, это было чрезвычайно легкомысленно.
Одну комнату занимала семья – муж и жена, работавшие в заводском отделе снабжения. Муж был инвалид войны, одной ноги до колена у него не было. Вторую комнату занимал (самую большую) приехавший по вызову главный механик нашего завода. У него где-то была семья, где он раньше работал, но он ее не привез в Челябинск или они сами не приехали. Мы с товарищем занимали вторую комнату, тоже не сильно маленькую. Спрашивается, куда могли поселиться мои мама и брат? Но Штукалюк мог и не согласиться, а он и не согласился. И уже моя мама с братом выехали. Через день я должен был встречать их, и вот я его уговариваю переселиться неизвестно куда или жить с нами, а он не хочет. Тогда я извинился перед ним и сказал, что я поступил не правильно и что мне нужно было с ним посоветоваться гораздо раньше, но он не принял мои извинения. Главный механик сам предложил Штукалюку жить в его комнате. И буквально перед самым приездом моей мамы Штукалюк перешел жить в комнату, где жил главный механик.
Штукалюк уволился с завода ранней весной. Почему-то не поладил с рабочими, не захотелось ему жить в Челябинске и он уехал к себе на Родину в один из районов Каменец-Подольской области. Я договорился с директором завода, что моя мама будет работать начальником планового отдела завода. Эта должность была свободна. Моя мама никогда не работала экономистом. Последнее время она работала старшим бухгалтером лесозаготовительного участка леспромхоза. Здесь она очень смело, на мой взгляд, приняла предложение Рябицева работать начальником планового отдела.
Брат мой моложе меня на три года, завербовался работать в Пермскую область на лесоповал и уехал туда. Я проработал на заводе до октября 1954 года. Завод работал плохо, не выполнял показателей, заданных ему главком, и зарплату нам не платили. Последние полгода, начиная со второго квартала, я не получал зарплату, а получал только аванс. Моя зарплата была 1000 рублей в месяц, но я получал только 300 рублей аванса и ничего более. С рабочими же рассчитывались полностью.
ГЛАВА 4
4 октября 1954 года я был призван в Советскую армию и уехал служить в г. Киров. Месяца три или четыре мне присылали мою зарплату. Перед отъездом, уже имея на руках повестку, я поступил учиться в Челябинский политехнический институт, на вечерний факультет. Я поступал в 1953-м году, когда ехал в Челябинск, во Всесоюзный заочный политехнический институт, но не смог себя организовать так, чтобы меня хватало на учебу и на работу. Перед отъездом в армию я дважды сходил на занятия.
Мои впечатления о Челябинске:
Оказалось, что на Урале (на Южном Урале в частности) рабочие квалифицированные, более того, высококвалифицированные металлурги.
Все рабочие и работницы злоупотребляют алкоголем. По-видимому, это старинная традиционная привычка «работного уральского люда». Завод располагался в четырех километрах от своего «Соцгорода». Вдоль территории завода от одной проходной до второй проходной (метров пятьсот) располагались ларьки, продающие в розлив водку. И работник стройтреста, и все, кто работал на территории, немедленно упирались в эти ларьки. Покупали грамм сто-двести и ехали домой, а кто-то задерживался еще дольше. Впервые в жизни я увидел пьяных женщин, валяющихся в придорожной канаве. Такого пьянства на Украине я не видел.
За год пребывания в Челябинске, я несколько раз был в Челябинском Оперном театре и ходил неоднократно в парк на танцплощадку. И театр, и парк расположены в Центральном районе Челябинска. Добираться туда от моего дома было достаточно далеко.
Впервые в жизни я наелся, т.е. до Челябинска я считал, что ни один человек не может сказать, что он поел достаточно и больше он есть не хочет. Я думал, что любой человек хочет есть всегда и никогда не наедается досыта. И вот в Челябинске я наелся.
ГЛАВА 5
Итак, 4-го октября 1954 года после сборов в областном военкомате (тридцать человек призывников спецпризыва – все тридцать человек со среднетехническим образованием) ехали поездом Владивосток-Москва от Челябинска до г. Кирова. Ехали мы впервые в пассажирском поезде. Правда, нас было всего лишь тридцать человек. Обычно собирали целый эшелон, и они ехали в восточном направлении в теплушках в товарных вагонах почти под конвоем. Нас же сопровождал один человек, капитан Репкин. Он сразу дал нам адрес – войсковая часть г. Киров 21491.
Служить будете в радиотехнических войсках, 36-й отдельный радиотехнический батальон уральской армии ПВО.
В поезде ехали интересные пассажиры. Это освобожденные по амнистии бывшие полицейские из прибалтийских республик. Они охотно разговаривали с нами, будущими солдатами Советской армии. Однако, проявляли открытую враждебность. В дороге мы ехали и не пьянствовали, хотя пьянство обычно сопровождало армейских призывников.
В октябре было достаточно холодно. У нас имелась теплая одежда (куртки и различные телогрейки, у кого что). По пути в Киров мы всю теплую одежду щедро отдали цыганам, поскольку нам должны были выдать в Кирове новую форменную армейскую теплую одежду. Приехавши в Киров, мы пришли в войсковую часть, которая размещалась на окраине города. Оказалось, что никакой одежды и обуви для нас нет, и чтобы не разводить антисанитарию в казарме, нам во дворе этой войсковой части поставили зимнюю палатку, и мы, тридцать человек там разместились. Ночи уже были с минусовой температурой, а на второй день пребывания уже выпал снежок, а мы были чуть не голые. В палатке было холодно. Матрасы и подушки мы набили соломой сами. Нам дали одеяла, чтобы подстелить и укрыться. Но просыпаясь, оказывалось, что волосы покрыты инеем. Я почему-то особенно не страдал.
Я просыпался с подъемом всей воинской части, хотя нас не будили. Обувался и в брюках без майки и рубашки выходил из палатки и делал физзарядку, умывался привезенной водой, пока она не замерзла. Умывался до пояса, замерзал как собака, но как только надевал майку, мне сразу становилось теплее, а когда надевал рубашку, мне сразу становилось тепло. Я заходил в палатку, пытался будить остальных, пытался шутить над ними, что они спят. Они на меня ругались конечно, потом была команда завтракать и я пытался поднять их, чтобы шли завтракать. Половина из них не выходили даже завтракать, просили, чтобы я им принес завтрак, каким-то образом в палатку. Котелков нам не дали. Я брал тарелку в столовой и кружку и приносил им, после чего они конечно вставали.
Мы почти ничем не занимались, и от этого было еще холоднее. Так мы прожили почти неделю. После чего нас сводили в баню, почему-то в женский корпус. И выдали форму: одежду и обувь. Из бани мы уже шли пешком, а идти около 3-х километров. Из бани мы шли уже, как солдаты, одетые в форму. Нас поселили в казарму отдельно от старослужащих. В это же время к нам прибыло пополнение из Красноярска. Также тридцать человек со среднетехническим образованием. У нас получилась не полная рота, и мы, шестьдесят человек, стали проходить курс «Молодого бойца». Я не помню, чему нас там учили, но помню, что нас посылали разгружать вагоны с дровами. Топили дровами и углем, в основном дровами, и приходили целые железнодорожные эшелоны для воинской части, в которой я служил. И нужно было срочно их разгружать.
Происходила очень интересная организация этой работы. В коридоре казармы нас шестьдесят человек выстраивали, подходил заведующий клубом батальона и спрашивал: «Кто будет участвовать в художественной самодеятельности?». В первый же день вперед вышел призывник из Красноярского края по фамилии Янченко. Двухметрового роста, пропорционально развит, мощного телосложения, мастер спорта по лыжам и одновременно солист хорового кружка какого-то предприятия в Красноярском крае. В первый день выступил вперед он один. Заведующий клубом сказал: «Хорошо». Взял Янченко и ушел. Остальные на разгрузку вагонов.
Разгружали вагоны, да еще под командой «Быстрее! Быстрее!» чтобы воинской части не пришлось платить за перепростой вагонов. На следующий день построение и отбор кандидатов для участия в художественной самодеятельности повторился. На этот раз вперед шагнули человек пять других, а остальных снова повели разгружать эшелон с дровами. На пятый день при построении вперед вышел я. Остались самые стойкие, которые разгружали вагоны еще недели две.
ГЛАВА 6
Потом пошел слух, что стали набирать команду в школу младших лейтенантов запаса. Условия были такие: кандидат должен быть со среднетехническим образованием. Он год учится в школе офицеров запаса в городе Магнитогорске. При успешной сдаче экзаменов, год проходит практику в действующих войсках уральской армии ПВО. После практики присваивается звание младшего лейтенанта и по желанию демобилизация. Срок службы солдат в войсках ПВО страны, в то время, Президиум Верховного Совета СССР установил – 4 года. До 1954-го служили три года.
Имея среднетехническое образование, мне было крайне выгодно, получив звание младшего лейтенанта еще и демобилизоваться, и отслужить не четыре, а два года. Команду для поездки в школу офицеров запаса формировал командир батальона по строевой части. Я кинулся к нему. Он сказал: «Ты участник художественной самодеятельности, замполит майор Казимирчук сказал, что ни один участник художественной самодеятельности не должен уезжать в Магнитогорск, и ты не поедешь». Я подумал, что зря я увиливал от разгрузки дров, лучше бы я их разгружал, теперь бы проблем не было. Но проблему надо решить. Пошел к замполиту. А замполит майор Казимирчук был родом из Белоруссии. Я обратился к нему, как к своему земляку белорусу и попросил его разрешение направить меня в Школу офицеров запаса. Он сказал: «Но ты же участник художественной самодеятельности!». Я ему объяснил, каким образом я попал в художественную самодеятельность. Что у меня никаких способностей к художественной самодеятельности нет, и что меня записали в хор, что я там стою и, чтобы не портить общее хоровое пение, просто открываю и закрываю рот. Он немножко посмеялся, но вызвал начальника клуба. И спрашивает его:
–
Вот у меня сидит солдат Стальгоров, он у тебя в самодеятельности?
–
Да, он в хоре.
–
Он солист?
–
Нет.
–
Он ценный кадр, как ты думаешь? И он просится на курсы офицеров запаса, может отпустить его?
На что начальник клуба сказал: «Да черт с ним! Пускай едет!». И я поехал в Магнитогорск в Школу офицеров запаса.
ГЛАВА 7
В Магнитогорске школа размещалась на территории Зенитной артиллерийской дивизии ПВО, в поселке Вторая Плотина, шесть километров от города Магнитогорска на реке Урал. В школе было две роты курсантов, по сто двадцать человек в каждой роте. Нам выделили казарменное помещение, построенное в 30-х годах. В одном здании располагались, в соседних помещениях, эти две роты. Казарма имела спальное помещение, помещение отдыха, туалет, комнату с умывальниками и каптерку. Для каждой роты комплекс таких помещений. В спальном помещении двухэтажные кровати. Но все помещение было пустое, плюс запущенное и грязное. Его нужно было вымыть – полы, стенки, окна, покрасить. Собрать и выставить кровати и к каждой кровати прикрепить фанерную бирку. Набить соломой матрасы, подушки и покрасить кровати.
Старшина роты у нас был украинец, прошедший всю войну с первого до последнего дня, награжденный орденами и медалями. Он построил нашу роту и сказал: «Вот это все надо сделать нам самим, в том числе покрасить полы». Мне было поручено изготовить на всю роту бирки из фанеры, т.е. 120 штук. Когда я спросил, где взять фанеру, старшина ответил: «Не знаю. Где хочешь, там и бери». Я не стал возмущаться, а пошел искать фанеру. А другим солдатам, вернее теперь курсантам, досталось найти где-то краски, чтобы красить кровати и полы.
Я пошел искать фанеру, про себя возмущаясь, что нельзя же так давать задания, для его исполнения никаких материалов совершенно нет. Уже отчаявшись совсем, я подошел к магазину, который был на территории этой воинской части и увидел рядом у магазина стоящий пустой фанерный ящик – упаковка для чая. Я обрадовался, зашел в магазин и у продавщицы попросил дать мне ящик, а прикинув в уме, на всю роту мне нужно даже два ящика, чтобы хватило на 120 бирок. Я стал просить два ящика. Она сказала, что дать не сможет, что ящик этот возвратная тара, и она обязана его вернуть, чтобы получить новую партию чая для продажи в новом ящике. Тогда я спросил: «А были ли случаи, когда ящики приходили в негодность – их разбивали случайно?». Она сказала, что такие случаи были, и ей приходилось своими деньгами платить за испорченные ящики. Я спросил, сколько стоит один испорченный ящик. Она ответила: «Каждый ящик стоит пять рублей». Деньги у меня были, как раз хватало на два ящика. Я ей сказал: «Напишите, что ящики были поломаны – солдат поломал. Я плачу вам за два ящика, а вы отчитайтесь перед начальником, что ящики были поломаны и вы вносите за них деньги, в данном случае мои». Объяснил ей, для чего мне нужны эти ящики, она согласилась. Один ящик был свободен, другой она освободила. Я взял эти ящики, принес в казарму, где изготовил из них 120 бирок. И написал на каждой все, что нужно было написать. Показал это старшине, он сказал: «Молодец». Курсанты, которым было поручено найти краску, так же нашли ее, где они ее нашли, я не знаю, но это меня и не касалось. Полы были покрашены, кровати покрашены, рамы, и двери были тоже покрашены, помещение казармы приведено в порядок, и мы вселились туда. Из данного мне старшиной поручения я сделал вывод, может быть слишком оптимистичный, что невыполнимых поручений не бывает. Просто при выполнении любого поручения нужно проявлять инициативу и не считать поручение невыполнимым.
ГЛАВА 8
Начались занятия. Занятия проходили в помещении, где были только классы. Классные помещения отапливались дровами. В каждом классе стояла печка (голландка) которую во время занятий нужно было топить дровами, чтобы в классе было тепло. Сам по себе армейский режим меня нисколько не угнетал – кормили, поили, учились в классе, делали физзарядку, можно было заниматься спортом в зале, отдыхать, читая книжки, журналы, газеты, которые были в так называемой«ленинской комнате».
В нашей школе, считая курсантов и офицеров-преподавателей, было около трехсот человек. Артиллеристов же было около девяти тысяч. Каждое подразделение (батарея) располагалось в своей казарме. Кухня и столовая же были общими для нас и артиллеристов. Столовая была небольшая, единовременно в ней могли принимать пищу около пятисот человек, т.е. наша школа принимала пищу за один прием, а вот девять тысяч артиллеристов за несколько приемов. Поэтому, скажем, обед, само кормление в столовой, начинался в 10 часов и заканчивался в
100
15 часов. На кухне повара были от артиллеристов, часть так называемых кухонных рабочих, тоже были артиллеристы, но от нашей школы 10 человек также ходили рабочими на кухню ежедневно.
Нужно было вставать в 5 часов утра и нести на кухню продукты питания со склада. Тяжелые мешки с крупой, с картошкой, потом чистить эту картошку. Хочу отметить, что картошка была не только советская, но и импортная – французская или польская. Картошка чистилась вначале в специальной картофелечистке. Там была достаточно небольшая машина – картофелечистка. После машины нужно было вручную вынимать из каждой картофелины неочищенные «глазки» и неочищенную часть. Когда был картофель французский или польский, после машины-картофелечистки практически картошку отчищать не было нужно. Как только приходилось чистить нашу советскую картошку, приходилось еще долго выковыривать «глазки» и подчищать неочищенную машиной кожуру. При этом мы всячески ругали всех на свете и, сопоставляя и ту и другую картошку, все время ворчали: «Неужели нельзя точно так же выращивать эту картошку, так же как выращивают во Франции или Польше?!».
Посуду алюминиевую, глубокие тарелки, ложки и кружки, рабочие кухни мыли вручную, в трех ваннах. Ванны были обыкновенные, как ставят в квартире. Тяжелая очень была работы. Мыть нужно было тщательно, однако же, без всяких моющих средств. Качество мытья проверял врач. По его замечанию приходилось перемывать плохо вымытую посуду.
Еще один курьез: до армии я курил, а в армии решил бросить курить. Тем, кто не курит, в то время давали дополнительную порцию сахара. Сахара нам положено было 35 граммов в сутки. Некурящему, давали еще 35 граммов дополнительно. Я бросил курить, но на сахар не записался, думал, что я могу не выдержать – опять закурю. Так оно и вышло, очень интересным образом. Я уже говорил, что классные комнаты отапливались дровами.
Занятия проходили так: каждый урок длился 45 минут и 10 минут перерыв. Всего уроков было пять. Во время перерыва курсанты выходили курить. При каждом взводе было два солдата, вернее сержанта из роты обслуживания, один командир второго отделения взвода, второй командир первого отделения, он же помощник командира взвода. Командиром взвода у нас был лейтенант, которого мы видели очень мало, а помощник командира взвода был с нами постоянно, в том числе ходил на занятия. Некоторые занятия он проводил сам, вместо командира взвода. А в школе мы учили предметы, такие как: электротехника, радиотехника, мат.часть радиотехнической станции, мат.часть радиостанции передатчик и радиоприемник и еще какие то предметы. Мы изучали также силуэты и характеристики американских, английских и французских военных самолетов.
Когда наступал перерыв между уроками, курсанты выходили покурить (курящие), а я был некурящим во взводе один. И вот сержант поручал мне принести со двора дров, подложить в печку и так далее. Через неделю мне это надоело. И когда в очередной раз сержант сказал, что курящие идут курить, а курсант Стальгоров займется дровами и топкой печи, я сказал: «Извините, я курящий, свою неделю я отработал».
А нам давали махорку и бумажку специально, чтобы скрутить «тцигарку». Я достаю из кармана махорку и бумажку, начинаю скручивать «тцигарку» и выходить во двор. Сержант удивился, но назначил другого для обслуживания печи. Таким образом, я опять, к сожалению, стал курящим.
Как я уже говорил, наша школа располагалась на территории зенитной артиллерийской дивизии, не помню ее номер. В Магнитогорске располагались три дивизии. Первая, вторая и третья. Одна из них, только что прибыла из Китая, где они воевали. У солдат и офицеров были различные боевые награды и боевой опыт. Эта дивизия располагалась гдето в другом месте под Магнитогорском. Вооружение у всех дивизий было полностью американским. Из чего состояло вооружение дивизий?
Основным подразделением дивизий являлись батареи. Каждая батарея состояла из двух артиллерийских расчетов, по четыре орудия каждый. Четыре орудия управлялись ПУАЗО (пульт управления зенитным огнем). Имелась также радиолокационная станция наведения СОН-4. Одна, на два орудийных расчета. Так вот, зенитный расчет состоял из станции СОН-4, ПУАЗО и четырех девяностамиллиметровых зенитных орудий. Все это было американское. С января 1955 года началось перевооружение, во всяком случае, той дивизии, на территории которой располагалась наша школа. Дивизия перевооружалась с американского вооружения на советское. Правда, РЛС СОН-4 и ПУАЗО оставались американские, а орудия советские – стамиллиметрового калибра. Курсантов нашей школы посылали на склады снарядов (их было три). Мы вытаскивали со складов американские снаряды, отдельно взрыватели, грузили их на автомашины, и их куда-то увозили. На этих же автомашинах привозили советские снаряды стомиллиметровые, мы их штабелями укладывали на складах.
В конце зимы руководство школы решило провести ночные занятия по общеармейской подготовке. Занятия должны были проводиться поротно. Ночные занятия по горам, на лыжах по снегу. В горы уходило два взвода из роты, оборудовали оборонительные позиции и примерно через два часа следующие четыре взвода этой же роты должны были на лыжах идти в наступление на эти два взвода, штурмовать гору. До горы было километров десять, до самой горы на лыжах не доходили. Выходили на исходную позицию, после чего начинался штурм горы. Когда собирались в казарме идти на эти занятия, старшина нашей роты говорил,
102
что форма одежды у нас не очень хорошая. У нас были валенки, ватные брюки, бушлаты и шапки-ушанки. Старшина говорил, что лучше было бы идти в сапогах т.к. наступать мы будем по пояс в снегу, наберем полные валенки снега, и в конечно счете там будет хлюпать вода. Старшина советовал взять с собой сухие шерстяные ноские, и уже после «взятия» горы, вылить из валенок воду, предварительно разувшись, выкрутить портянки от воды и надеть сухие носки. У кого же носков нет, то хотя бы в валенках не будет хлюпать вода.
Все, о чем говорил старшина – так и произошло. Штурмом мы взяли позиции двух наших взводов на горе, спустились вниз и построились для разбора учений. Здесь я, разуваясь, вылил воду из валенок, надел сухие носки, выжал портянки и положил в вещмешок. Изначально носков у меня не было. Мне дал их мой сослуживец, Максимов. У него было несколько пар, присланных из дома.
На обратном пути мы заблудились, и получилось, что шли дольше, чем следует. Курсанты начали уставать. Мы уже шли на лыжах, но все равно было достаточно тяжело. Мороз был около тридцати градусов, был ветер, но не большой. Те из курсантов, кто не завязал под подбородком наушники шапок, обморозили себе щеки. Бывший с нами врач замечал это, растирал подмороженные щеки спиртом и даже давал глоток хлебнуть. А старшина ведь предупреждал, что наушники шапок должны быть завязаны. Но теперь их было невозможно завязать, потому что они обледенели. У меня были завязаны и я ничего не подморозил.
Два курсанта из нашего взвода, Бузаверов и Буравой стали ложиться на снег и говорить, что они устали, на все наплевать и дальше они не пойдут, замерзнут, так замерзнут. Мы их разгрузили, т.е. взяли у них винтовки, вещмешки, но все равно они идти не хотели. Пройдя парутройку шагов, они наклонялись, хватали снег, кидали в рот, от жажды что ли, потом ложились и не хотели идти. Лейтенант, командир взвода, приказал двоим курсантам снять свои поясные ремни и бить этих лодырей, так он сказал, не давая им лечь в снег и в конечном итоге замерзнуть насмерть. Буровой, бывший ленинградский блокадник, седой, физически слабый, возможно на лыжи встал впервые в жизни, точно так же, как я. Его можно было пожалеть. А вот Бузаверов, житель Иркутска, сибиряк, спортсмен-лыжник и здоровяк. Совершенно непонятно, почему он ложился безвольно, не хотел идти и готов был замерзнуть даже насмерть. Курсанты с ремнями не давали им долго лежать, как только они ложились, их тотчас же начинали бить ремнями, толкали и заставляли идти. Вдруг кто-то из курсантов сказал: «Да вот смотрите, с левой стороны в долине внизу наши казармы, а мы тут блуждаем!» Бузаверов вмиг вскакивает и мгновенно без всякой команды и пинков побежал к казармам, более того, прямо в столовую. Т.к. мы долго ходили и пропустили по времени завтрак, в столовой все было уже готово. Мы позавтракали и пошли спать. Поскольку у нас были обмороженные курсанты, и мы заблудились, получалось, что эти учения прошли неудачно (я так думаю). И первую роту, которая должна была идти на эти же учения на следующий день, на эти учения не повели. И она вообще на эти учения не ходила, т.к. это был уже конец зимы.
ГЛАВА 9
Ранней весной ко мне приехала мама. Она остановилась в поселке Вторая Плотина, который находился рядом с нашим военным городком. Меня отпустили на три дня к ней. Она приехала посоветоваться со мной, уезжать ли ей жить из Челябинска на Сахалин. На Сахалин ее приглашает хорошая знакомая, которая работала главным бухгалтером стороженецкого леспромхоза. Теперь она работает главным бухгалтером на Сахалине и приглашает мою маму работать старшим бухгалтером лесоучастка в поселке Хоэ, Александровского-на-Сахалине района. При этом мы теряли в Челябинске комнату, т.к. мне было служить в армии еще три года. Я согласился, чтобы мама уехала работать на Сахалин, т.к. это была ей знакомая работа, тогда как работа в плановом отделе завода в Челябинске – работа была ей малознакомая. Да и, думаю, не по силам.
После майских праздников мы погрузились в эшелон и уехали для дальнейшего обучения в летний лагерь. Лагерь этот находился в десяти километрах от г.Троицк в Челябинской области. Этот лагерь существовал еще до революции. Там было здание столовой, кухни, скамейки для открытого показа кинофильма, а также земляные ячейки, выкопанные в земле для установки палаток. В каждой палатке размещался взвод, т.е. 24 человека. Палатка командира роты стояла отдельно, наша рота была №2, вторая. Рядом снами была площадка первой роты.
Если описать устройство лагеря, то лагерь устроен таким образом: ячейки, которые оборудовались потом палатками, перед этими палатками – площадка для построения небольшая, для каждой роты отдельно. Потом общелагерная так называемая линейка, точнее две линейки. Что собой представляет линейка: первая линейка называется солдатской и офицерской, она шириной всего лишь метра два и длинною почти на всю длину лагеря, около трехсот метров. Параллельно ей через промежуток в один метр, находилась т.н. генеральская линейка. Это уже точно так же мощенная гравием посыпанная песком полоса, шириною около четырех метров и длиною те же триста метров. На территории было два учебных корпуса, для каждой роты в отдельности. Между учебным корпусом и палаточным городком были две учебные полосы препятствий с различными сооружениями. Было также двухэтажное здание, в котором размещался штаб войсковой части, офицерское общежитие и казарма роты обслуживания. Напротив располагалось здание столовой и кухни.
104
И вот мы приехали эшелоном, до какого-то разъезда, не доезжая десяти километров до г. Троицка. Выгрузились. Было очень жарко. На разъезде находилось одно здание, в котором жила семья железнодорожника. У них был огород и был колодец с водой. Как только мы выгрузились – это триста человек, сразу кинулись к колодцу пить и вычерпали всю воду. Только со дна колодца даже с остатками воды доставались какие-то перья и пух. Железнодорожник выскочил из дому. Кинулся к нашему начальнику школы, чуть не на коленках просил его не брать из колодца воду, которой уже там не было. Он говорил, что у него хозяйство: коровы, свиньи, куры, но и семья тоже пять человек вместе с ним и без воды они в степи погибнут. Воду можно будет зачерпнуть из колодца не ранее, чем через 8-10 часов, и если солдаты будут брать из колодца воду, то все его хозяйство останется совсем без воды. Начальником школы был летчик, майор Пивень. Он запретил нам брать воду из колодца, объяснив, чем это вызвано, и поставил туда часового.
От разъезда до самого лагеря было километров пять. Мы пошли туда, а ведь там совсем не было воды. Колодцев там не было. Варить еду также не было воды. До Троицка десять километров, но воду возить было не в чем. Водовозки в нашей части не было. В Троицке, точнее так же под Троицком, располагалась авиационная истребительная дивизия ПВО. Но у них тоже не было водовозки. И вот наш начальник школы договорился с командованием авиадивизии, что они выделят нам бензовоз, но его предварительно нужно пропарить, чтобы перевозить в нем воду. До того, как врач разрешил привозить в бывшем бензовозе, воду нам привозили в небольших емкостях, и воды хватало только для приготовления каши. Ни на первое блюдо в обед, ни на чай, ни на компот
– воды не было. Таким образом, на обед давали опять же кашу. Наша школа оказалась полностью неподготовлена для пребывания в новом месте, в данном случае в летнем лагере в степи.
Возле лагеря были небольшие лесопосадки: кустарник и различные деревья. Курсанты кинулись искать какие-либо ямы наполненные возможно дождевой водой. Нашли несколько ям. Брали оттуда непонятно какую воду, потом оказалось, что это ямы от бывших туалетов. В основном наша рота как-то убереглась от этих ям. Я помню, что я лично видел такую яму, но я увидел, что там плавала дохлая крыса и объяснил всем, чтобы никто не брал там воду. А курсанты первой роты пили из этих ям, и у них появилась дизентерия. Их выгородили ленточками. Никуда их не выпускали из расположения первой роты и к ним не разрешали никому заходить, чтобы с ними общаться.
Через два дня наша рота шла в столовую строем. Перед столовой мы остановились. Я по своему росту был в первом ряду (направляющим). Мы остановились и нам сказали, что опять обед без первого и без компота. Мы решили в столовую не заходить и весь обеденный перерыв простоять строем возле столовой. Тотчас же появился перед нами замполит школы, подполковник Романенко и стал нас уговаривать, что обедать надо, надо есть кашу, и пообещал, что вечером на ужин будет чай и можно будет набрать полную фляжку этого чая, а на следующий день все будет нормально. Конечно, никакого чая вечером не было. На следующий день, теперь уже завтракать – мы не заходим в столовую, потому что чая нет. Теперь к нам походит начальник школы майор Пивень и говорит: «Ребята, сегодня не будет на обед первого, не будет на ужин чая, а вот завтра с утра будет чай и обед будет нормальный и все будет хорошо. Мы пропаривали дважды этот бензовоз, который нам дали для водовозки. Сейчас его пропаривают третий раз. Он стоит в Троицке и есть основания, что завтра будет все нормально». Кто-то из нас сказал, что нас вчера уже завтраком кормил подполковник Романенко, а завтрака так и нет. На что начальник школы ответил: «Я не болтун замполит, я начальник школы, я вам официально говорю, что сегодня ничего не будет, того что обещал замполит, а завтра все будет нормально, и завтра вы не наберете полную фляжку воды, но завтрак, обед и ужин будут такими, как должны быть». Нам понравилось, что он обозвал замполита подполковника болтуном, и мы пошли на завтрак. И безропотно ходили весь день в столовую. А назавтра действительно все было так, как должно быть, т.е.начальник школы сдержал свое слово.
ГЛАВА 10
Еще один курьезный случай произошел со мной в лагере. Я был назначен командиром второго отделения, и когда наш взвод пошел в наряд, т.е. в караул на кухню, я был старшем над всем взводом. Три курсанта не были заняты никаким нарядом т.к. были свободны, так сказать на подхвате. Пришел начальник учебно-строевого отдела, подошел ко мне и сказал, что к нам должен прибыть какой-то генерал и нужно привести в порядок генеральскую линейку. Она заросла травой, нужно вручную ее прополоть, почистить, подмести и сделать это нужно быстро. Спросил, есть ли свободные люди, я сказал: «Да, есть три человека», он сказал: «Давай их сюда и пусть они работаю. Времени два часа на эту работу. Через два часа приду и приму». Я вызвал этих троих. Двое были здоровые нормальные курсанты, третий был бывший ленинградский блокадник, Буровой. Я, уже имея опыт в гражданке работы руководителя, решил, что быстрее всего они сделаю эту работу, если я каждому из них отведу участок этой генеральской линейки, и как бы в соревновании они выполнят эту работу быстрее, чем за два часа. Я разделил на три части эту линейку, поставил каждого на свой участок и сказал: «Работайте». Как только из них кто-то закончит, он покажет мне свою работу, и я определюсь по качеству, и если я приму эту работу, то он будет свободен. Все принялись за работу. Два этих здоровых курсанта по одному сдали мне
106
свою работу, а третий Буровой через два часа не выполнил даже половины своей работы. Таким образом, я провалил выполнение приказания старшего командира. И вот подошел этот начальник учебно-строевого отдела и спросил:«Почему трудится на линейке только один курсант, ведь он видел, как трудятся трое, где остальные бездельники?» Я ему объяснил, как я организовал выполнение его приказа. Он сказал, что я поступил не правильно, т.к. приказ оказался не выполнен и что я плохо оценил обстановку. И сказал: «Вызывай этих бездельников и пусть работают». Я вызвал этих курсантов опять. Курсанты, поругавшись немного на Бурового и на меня, принялись за работу, и приказание начальника было выполнено полностью. Я осознал свою ошибку.
После лагеря, с 1-го сентября нас направили на практику, каждого в свою войсковую часть. Практика длилась месяц. Я проходил ее в своем 36-м отдельном радиотехническом батальоне, на так называемой точке с. Игошино Кировской области. Село и наш пост располагались в глухом лесу. В селе жили староверы. Солдаты, служившие на этом посту, с ними не общались, а вернее они с нами. После окончания практики я опять поехал в эту школу сдавать экзамены. Но теперь нужно было ехать в город Алапаевск Свердловской области. Туда перевели эту школу. По прибытии в Алапаевск я узнал, что срок службы в наших войсках Президиум Верховного Совета СССР сократил с четырех лет до трех, т.е. так, как было два года назад. При этом Министр Обороны отменил приказ об организации школ офицеров запаса, т.е. по окончании нашей школы и после сдачи экзаменов, нас теперь не представляли Министру Обороны для присвоения звания младший лейтенант, а просто отправляли назад в свои части дослужить до трех лет. Правда, после окончания этой школы командир части имел право присвоить выпускникам звание сержанта. Все курсанты школы взбунтовались: «Экзамены сдавать не будем! На черта они нам нужны, эти все хлопоты ни к чему не приводящие!? Отпускайте нас в свои части и все!». Мы предъявили такую претензию начальнику школы Пивеню. Начальник школы построил всех и сказал, что школа пока не ликвидируется как войсковая часть, экзамены надо сдать, и он нас убедительно просит готовиться и сдавать как можно лучше, и те, кто сдаст на хорошо и отлично, будут представлены Министру оборону для присвоения офицерского звания, он нам это обещает. Правда представление на присвоение знания это еще не означало, что звание будет присвоено. Поскольку мы относились к майору Пивеню с уважением, мы решили, что будем сдавать экзамен, какая разница, где служить, в своей части или в этой школе.
В Алапаевске нам пришлось дважды ловить дезертиров. Первый раз мы взводом пошли ловить дезертира, который был вооружен. Он отслужил в армии уже три года и должен был демобилизоваться, но совершил какое-то преступление и убежал. По-видимому, прихватив пистолет из части. Местные жители поселка показали дом, в котором находился дезертир, мы окружили этот дом, предложив ему сдаться. Сказали, кто мы. Что мы не милиция, а солдаты, и если будет сопротивляться и отстреливаться, и если он кого-то из нас хотя бы ранит, то будет убит сам. Он выстрелил раза два-три, ни в кого, слава Богу, не попал, а потом сдался. Отдал нам свой пистолет, и мы его увезли к себе в часть. Посадили в помещение гауптвахты. Он просидел там неделю. Потом начальник школы велел отвезти его в местную милицию. Через два дня он из местного СИЗО сбежал. Это был бандит.
Второй дезертир был новобранец, его только-только призвали в армию и он сразу же из войсковой части сбежал. Что-то там у него не сложилось. Это был молодой мальчишка, ловить того не пришлось, он сразу сдался, никакого оружия у него не было, он все время плакал, родители его тоже плакали, поскольку ему светила теперь тюрьма. Мы его взяли и отвели в местную милицию.
ГЛАВА 11
Я сдал экзамены на четыре и пять и поехал в свой батальон в город Киров. Это был уже конец октября. В батальоне я пробыл не более недели и меня направили служить на радиотехнический пост в город Уржум Кировской области. Служба на посту в городе Уржуме считалась комфортной, не то что в селе Игошино, в котором я проходил практику. Командир батальона присвоил мне звание сержанта, и я поехал в город Уржум на автобусе, и было это 6 ноября 1955 года.
Я приехал в город Уржум в 10 часов вечера. Как мне объясняли в батальоне, лучше всего зайти в городской клуб, в котором наверняка находятся солдаты нашего поста, т.к. уже праздновалась годовщина октябрьской революции, а дальше они меня отведут в саму войсковую часть, которая располагается, однако же, в пяти километрах от города Уржум. Я пришел с автовокзала в клуб, увидел там солдат нашего радиотехнического поста, но они сказали, что еще очень рано, танцы будут до двенадцати ночи, оставайся здесь и потом мы все вместе пойдем. Я ехал на плохом автобусе, и я очень устал. Мне не хотелось сидеть где-то в клубе или спать, и я попросил объяснить, как мне дойти до части. Они мне объяснили, каким образом это сделать: нужно было по автодороге выйти из города, пройти мимо кладбища, потом зайти как бы на небольшое плоскогорье, потом будут видны постройки войсковой части с левой стороны, вот туда свернуть. Уже был одиннадцатый час вечера, и я решил что пойду. И я пошел.
Уже шел снег, достаточно интенсивно. На земле уже был небольшой снежный покров. Я вышел из города, и сразу за городом было кладбище, как бы в лесу, на кладбище густо росли деревья. Как будто бы горел
108
какой-то огонек, там на кладбище. Я прошел этот ориентир и пошел дальше. Ночь темна. Идет снег, метель. Никакого фонарика у меня нет. Чувствуется, что по дороге я поднялся в гору. Стал искать, где же поворот налево, стал идти по полю. Вижу вроде бы, какое то строение – нет, это скирда соломы. Я поворачиваюсь и иду дальше. Снова попадая на следующую скирду соломы. Тогда я подумал, что я, по-видимому, заблудился, поворачиваю и идут назад до кладбища. Такие восхождения я делал трижды, и возвращаться в клуб к солдатам не хотел. Тогда я решил переночевать на кладбище. Зашел за ограждение кладбища, оно было огорожено заборчиком-штакетником, через калитку я зашел туда, посмотрел, что за огонек (я думал, что это домик сторожа), а оказалось что это остатки домика, который сгорел этим же днем. Сгорел полностью и, по-видимому, какие-то головешки светились, а домика, конечно же, не было.
Недалеко от домика я нашел какое-то местечко, расстелил шинель и проспал до утра. Утром я пошел по указанной мне дороге, было уже светло. Я только поднялся в гору, сразу увидел здания войсковой части. Пришел туда, а мне говорят, что уже собираются идти искать, я еще сказал, что долго собираетесь. Сказал, что я благополучно переночевал, но слегка замерз. Мне дали поесть, познакомились друг с другом и показали, где моя кровать. Сказали, что сейчас праздник. Командир у нас старший лейтенант Заикин, но его сейчас нет, так как он живет с семьей в городе, а сегодня праздник. Должен прийти, но пока нет. Оперативный дежурный – сверхсрочник, сержант по фамилии Сергеев. Так началась моя служба в Уржуме.
Как я уже говорил – это маленькая войсковая часть, численностью примерно пятьдесят человек, находилась в пяти километрах от города Уржум на некоторой возвышенности. Все же это предгорье Урала. Имелись помещения – все деревянные, так сказать рубленые и одноэтажные. В одном помещении располагались радиотехническая станция П-3, размером чуть больше современного бытового холодильника. Старье моральное и физическое. Метрового диапазона. Эта станция не имела экрана кругового обзора, только электронно-лучевая трубка, по которой определялась дальность до воздушной цели. Азимут цели определялся по направлению вращающейся антенны. Высота воздушной цели определялась архаичным методом с помощью, я бы сказал, псевдо-метода, гониометра. Вообще говоря, давать точные координаты воздушной цели практически невозможно с помощью такой радиотехнической станции.
В этом доме было также и спальное помещение для солдат. Кровати были двухэтажные. Там же стоял стол и две-три табуретки. Помещение отапливалось круглой печкой, которая находилась посреди этого дома. От помещения, где стояла станция, и был так называемый пункт управления, была развернута карта на столе обслуживаемого участка, так называемый планшет, на котором должен был работать планшетист, отмечая координаты воздушных целей. Рядом был стул и столик для радиста, оборудованный радиоприемником и ключом телеграфа Морзе. Радист передавал донесения в батальон и принимал оттуда команды через радиостанцию РАВ КАВЭ-5, расположенную в километре от этого радиотехнического поста. Спальное помещение от командного поста отделялось тоненькой перегородкой. Здание это было площадью около семидесяти квадратных метров. Рядом с этим зданием стояла антенна двенадцатиметровой высоты. Прямо против входа через дорожку, находилось помещение – «агрегатная». В ней стояло два бензиновых двигателя Л-6, совмещенные с электрическим генератором. Это было резервное электрическое питание всего этого радиотехнического поста. Электропитание осуществлялось также от городской электросети.
В помещении пункта управление был телефон городской телефонной сети города Уржума. У городской телефонной сети мы арендовали один канал связи в определенные часы суток, по одному часу с 9 до 10 утра, не помню, два или три раза в сутки. Помимо этого при сверхсрочной необходимости можно было вызвать пункт управления батальона по городской сети с помощью пароля «Самолет и воздух». При произнесении этих слов телефонист подключал город Киров немедленно. При кодовом слове «Самолет!», если линия Уржум-Киров была занята, то абоненты, разговаривающие по этой линии, предупреждались, что имеется войсковой вызов и что им нужно срочно заканчивать свой разговор. При кодовом вызове «Воздух!» нам немедленно подключали узел связи батальона в Кирове, прерывая все разговоры, в том числе, правительственные. Кодом «Воздух!» за два года службы в Уржуме мне не приходилось пользоваться ни разу, а кодом «Самолет!» пользовался неоднократно. За пользование кодом иногда ругал командир батальона, т.к. обычно вызывалось не во время аренды канала, за что приходилось платить по двойному тарифу.
Здание агрегатной было совсем маленьким. Там помещалось только два двигателя, бочка бензина и несколько бочонков смазочного масла. Помещение не отапливалось. Рядом с пунктом управления было еще одно здание, предназначенное исключительно для размещения личного состава. Тоже небольшое – семьдесят метров квадратных. Оно было построено, но не были выполнены отделочные работы. И в нем не было печки. В отдельном небольшом здании была кухня и столовая, не более двадцати четырех квадратных метров. Также была конюшня, где находились две лошади. В части находился один ездовой и один повар. Все остальные – это операторы радиолокационной станции, планшетисты и радисты.
Когда я приехал в Уржум, демобилизации подлежало два годовых призыва. И после моего приезда и отъезда демобилизованных вместо
110
пятидесяти человек на этом радиотехническом посту, осталось двадцать. Это обеспечивало только дежурную службу и не более того.
Весной 1956 года нам добавили людей. Почему-то заместитель командира батальона по строевой части комплектовал личным составом радиотехнические посты по национальному признаку. Вот к нам в Уржум он не направил ни одного русского. Это были: татары (сибирские и пензенские), чуваши и несколько человек азербайджанцев. В небольшом здании, где размещалась казарма и пункт управления, и сама станция радиотехническая – было достаточно тесно. Печь топилась ежедневно. Однажды новобранец по фамилии Галиев – татарин, разжигал печь с помощью бензина и взорвал ее. Взрыв был достаточно сильный, но печь не разрушилась, только вся покрылась трещинами. Разрушился на чердаке боров и внутренние газоходы печи. Никто не знал, что дальше делать. Печь топить было невозможно, все было разрушено. Виновник этого разрушения, солдат Галиев, сказал, что он до призыва в армию работал подручным у печника, помогал ему и что он восстановит эту печь. Старший лейтенант дал ему в помощь трех солдат, Галиев сказал, что больше не нужно, да и остальные свободные от дежурства солдаты помогали Галиеву кладкой печи. Под его руководством разобрали печь, и он сложил новую, которую сразу же затопили, она не дымила, т.е. печь получилась хорошая.
Еще в этой же казарме был такой случай со мной. Я сидел за экраном работающей РЛС, была гроза. Солдаты уже готовились ко сну. Некоторые уже лежали на двухэтажных кроватях. В это время прозвучал какой-то взрыв. Я сидел спиной к казарменному помещению, на взрыв я оглянулся, повернувшись боком, и в это время мимо меня пролетела шаровая молния. Шар был приблизительно десять сантиметров. Шар ударился в шину заземления станций и ушел в землю. Станция была не повреждена, но оказалось, что этот шар выскочил как бы из радиорозетки, которая была над окном. Когда стали смотреть, никакой розетки там не было и даже никаких остатков, все, по-видимому, сгорело от шаровой молнии. Если бы я не оглянулся, что за взрыв произошел, то пролетая, шаровая молния задела бы меня, а так все обошлось.
ГЛАВА 12
С наступлением весны я предложил старшему лейтенанту Заикину закончить отделку второго здания, предназначенного только под казарму. Он никогда не занимался строительством, я тоже. Но делать было нечего, а жить в тесноте, в которой мы находились, тоже не хотелось. Недостроенное здание стояло рядом, метрах в десяти от действующего здания. Там на крыльце этого здания мы заряжали от своего генератора аккумуляторы. Аккумуляторы расставлялись на крыльце, над ними взвешивалась лампа трехсоставная, чтобы можно было контролировать процесс зарядки аккумуляторов. Двигатель и генератор стояли в агрегатном, провода были протянуты к месту зарядки аккумуляторов. Зарядка проводилась круглосуточно т.к. аккумуляторов было достаточно много. Наша войсковая часть не имела никаких ограждений, но часового мы выставляли. Часовой обязан был ходить по контуру площадки, на которой размещались все наши здания и сооружения, и смотреть, не пробрался ли кто-либо посторонний.
Однажды вечером, когда было темно, мы сидели в действующем здании, где была казарма и пункт управления, и вдруг увидели в окно гигантскую вспышку огня. Кто-то смотрел в окно в торце здания, кто-то смотрел в боковое окно здания, кто-то смотрел в окно с другого конца здания – вспышку видели все. Мы кинулись к зарядной установке соседнего здания, где заряжались аккумуляторы, и подумали, что там взорвались аккумуляторы и возможно начался пожар. Однако там все было нормально. Никакого свечения больше не было нигде. Стали искать часового, чтобы узнать, что произошло. Нашли его выходящим из здания кухни. Начали его спрашивать, что произошло, откуда такой взрыв света, откуда вспышка такая. А вспышка была, я сравнил бы ее, с вспышкой электродуги, которая происходит при плохом контакте трамвайного токоприемника с контактным проводом. Позвонили из города от дежурной городской администрации и спросили, что же у нас там произошло. Я ответил, что ничего не произошло и что все в порядке. Они сказали, что видели вспышку пламени, я сказал, что это не у нас. Наш часовой ничего не мог сказать о природе этой вспышки, по-видимому, проспал на кухне. Утром следующего дня мы услышали сообщение Правительства Советского Союза о том, что на северном полигоне была взорвана первая термоядерная бомба. А мы были далеко от этого полигона. Более тысячи километров. Вот что такое термоядерный взрыв и его световой эффект.
Приняли план отделочных работ в здании. Мы должны были произвести штукатурку внутренних поверхностей стен здания, сложить печь, побелить и покрасить стены, пол и потолок. Все остальное у нас было сделано, т.е. работы было не так уж много. Прежде чем штукатурить внутри сруб здания, нужно было оббить стенки дранкой. Я сказал, что я научу солдат, как делать дранку (я видел, как эту дранку делают на Западной Украине). Для этого нужно было спилить, по крайней мере, хотя бы одно дерево – ель или пихту. Потом разрезать на метровые чурбаки, а дальше строгать солдатским тесаком эту дранку, предварительно расколов топором эти чурбаки на крупные заготовки, по моей разметке. Поехали в лес и без всякого разрешения спилили дерево (у нас был автомобиль ГАЗ-63). Я выбрал в лесу дерево, мы его срубили, распилили на метровые чурбаки, погрузили в автомобиль и увезли в часть. Там разделали, и солдаты начали тесаками драть эту дранку. Я их научил, как это
112
нужно делать. Надрали дранку, оббили стенки. А на глину у меня был уже серьезный помощник Галиев – печник. Накопали глину, смешали с конским навозом (таков был рецепт) и отштукатурили стенки. Потом купили краски, побелки, стенки побелили, покрасили панели, покрасили полы, оконные рамы и двери. Краску нужно было разводить олифой, но ее нигде не было, ни в городе, ни тем более у себя. Я где-то слышал, что вместо олифы можно применить подсолнечное масло, при этом прокипятив его. Развели краску этим маслом. Но краска на панелях не высыхала. Полы такой краской мы не стали красить. Была какая-то другая краска, которую не нужно было разводить олифой. А панели красили краской, разведенной постным маслом. Целый год я еще служил, а панели так и не просохли. Применить постное масло было глупым решением.
Это был 1956 год. Мы благоустраивали свою территорию. По контуру своей площадки мы посадили деревья и кустарники. Привели в порядок территорию. Сделали клумбы, одну из них на месте бывшей мусорной свалки. Покрасили, как положено, всю стоящую на улице технику. И все у нас стало выглядеть прилично. Плохо было то, что у нас не было источника воды. Воду привозили в бочке, на своей водовозке. Повозочный набирал эту воду из речки Уржунки и привозил в часть. Мы эту воду и пили, и варили еду на ней, и поливали деревья и цветы. Повозочный, конечно, ворчал, что много работы, но в результате все были довольны. Приехал к нам кто-то из командования батальоном, из Кирова и ему понравилось наше благоустройство. И к нам зачастили различные комиссии, как к образцово-показательному радиотехническому посту.
Нам выделили новую радиолокационную станцию – новейшую П-10. Мы ее на своей автомашине с шофером вместе привезли из Кирова. Из Кирова до Уржума ехать около двухсот с лишним километров. Станция оказалась тяжелой, упакованная в ящики, она занимала целиком и еще с верхом наш ГАЗ-63. Резина на нашей машине была изношенная. Проехав приблизительно половину пути, у нас вышло из строя шесть колес. Четыре на автомобиле и две запаски. Мы остановились поздно вечером на окраине какого-то села. Мы с шофером вымотались, шофер конечно больше меня. Шофер – здоровый парень, сибиряк по фамилии Кошелев, сказал: «Все, я дальше не поеду, надо отдохнуть». У меня не было никакого оружия, а у него был карабин. Он взял на плечо карабин, я ему сказал, что у нас станция совершенно секретная, а он сказал, что тут все равно нет никаких шпионов, и никому это не нужно.
Мы пошли искать того, кто пустил бы нас переночевать. Стали стучаться чуть не в первый же дом. Нам сказали, что не пустят переночевать. В следующем доме такая же история. Нас, двух солдат всеми любимой Советской Армии, местные жители к себе ночевать не пускали. Я вспомнил и сказал шоферу, что вот в Западной Украине мне пришлось в пургу ночевать на перевале, так меня не то что пустили тамошние люди, а нас пустили, накормили, напоили самогонкой, уложили нас спать в свои собственные постели, а хозяева легли спать на полу. При том мы были русские, а они гуцулы и по горам шастали еще бандеровцы. А здесь, совершенно русские люди, совершенно русских солдат – не пускают. А уже в трех домах нас не пустили, шофер говорил, что если не пустят в четвертом дому, я разобью им окна прикладом. Но нас пустила туда девушка, примерно 22-25-ти летняя. Она была одна. Вернее, в доме спал совершенно пьяный ее отец. Когда мы спросили, что это с ним, она сказала, что сегодня было 40 дней со дня смерти ее матери и что она живет и работает в городе Молотовске (километров двадцать от этого села в сторону Уржума). Она отпросилась с работы, но отец на сорок дней напился. Девушка сварила нам картошки, у нас была тушенка, она достала самогонки, и мы поужинали и легли спать. Она спросила, сможет ли она поехать с нами до Молотовска. Мы согласились. Утром шофер отремонтировал резину на машине, посадили девушку в кабину, я сел в кузов и мы поехали. Привезли эту станцию к себе, там ее смонтировали и приступили к боевому дежурству уже на этой станции.
Станция была очень современная: экран кругового обзора, высотомер, запросчик – «свой-чужой». В скорости приехал командир батальона и Первый Секретарь Кировского ОБКОМА ВКПб специально, чтобы посмотреть эту станцию. Мы еще дебатировали у себя, показывать ему или нет, но поскольку он приехал с командиром батальона, тот ему все и показал. Я такую станцию в школе не изучал и на такой станции не практиковался и не работал. Я принялся ее тщательно изучать и получать навыки работы на этой станции, т.е. много тренировался, даже без передач на командный пункт батальона. К нам стали приезжать еще больше различных комиссий.
Опишу ситуацию: приезжает какая-то комиссия во главе с подполковником, он смотрит станцию или не смотрит, смотрит территорию нашего поста, говорит, что все замечательно и красота. Но тут мастерская КРОСС стоит не на том месте, на котором бы следовало стоять. Мастерская – это автомобильная будка, начиненная различным оборудованием для ремонта. Стоит она на деревянных метровых чурбаках-подставках, на мой взгляд, все прилично, но подполковнику не нравится. И он указывает, куда следовало бы перенести эту мастерскую. Не так просто это сделать. Тем не менее, я выполняю его приказание. Командир докладывает по телефону, что приказание выполнено, и мастерская поставлена туда, куда было указано. Через неделю приезжает еще одна комиссия, там тоже подполковник или полковник, который тоже все хвалит, но опять же эта мастерская стоит не там где надо. И что надо ее поставить и указывает место, куда надо поставить. Выполняем и это указание. Еще через недели приезжает Командующий Уральской Армией ПВО генерал
114
лейтенант Шафранов. С кучей различных полковников и подполковников. И опять же командующий хвалит наши порядки, но мастерскую стоит переставит на другое место. Я исполнял обязанности старшины поста (старшина роты). Я ему говорю: «Товарищ генерал, разрешите обратиться, старшина роты старший сержант Стальгоров». Он говорит: «Слушаю. Что ты хочешь?». Я ему говорю по поводу мастерской: «Разрешите, я ее поставлю на колеса?». Он спрашивает: «Зачем?». Я ему объяснил, что перестановка этой мастерской за месяц будет уже третьей. И каждый руководитель комиссии приказывает ставить эту мастерскую на место, которое нравится именно ему. И теперь вы приказываете ее переставить. А катать ее невозможно и переставлять с мест на место ее тяжело. Я хотел сказать, что и бессмысленно, но не добавил. Генерал засмеялся и сказал, пускай стоит, где стоит. Никуда не надо переставлять. Я сказал: «Слушаюсь, товарищ генерал!» Еще через неделю или полторы опять какая-то комиссия. И опять подполковнику или полковнику не нравится, где стоит этот КРОСС. Но тут я сказал, что это место определил генерал-лейтенант Шафранов, и без его разрешения переставлять никуда не буду. Тогда этот полковник или подполковник говорит: «А ведь, в самом деле, это самое хорошее место».
Несмотря на то, что я был старшиной, я все равно садился за экран этой станции и тренировался. И однажды, уже осенью 1956 года, я был в городе по хозяйственным делам, прискакал посыльный на лошади и сказал, что меня вызывает командир батальона, и сказал, чтобы я садился за станцию. Я приехал из города, сажусь и спрашиваю у дежурного по батальону уже в Кирове: «Что случилось?». Он говорит: «Потеряли американский самолет, который перелетел через северный полюс. В районе Северного Морского пути проходили учения нашей авиации, этот самолет смешался с «нашими» и мы его потеряли. Он где-то на подлете к нашей зоне или уже в «вашей». Он отвечает действующим кодом, что он свой самолет. Вот его надо найти, не спутав с нашим самолетом. И если мы его вычислим, то его собьют».
Я сумел найти этот самолет. Я его определил по ответчику. Сигнал «я свой самолет» у американца формировался у меня на экране ответчика несколько по-другому, чем от генератора нашего самолета. Я обнаружил этот чужой самолет и передал на командный пункт батальона. Объяснил, как я его идентифицировал, чтобы и дальше знали. Его повели другие посты и где-то недалеко от Свердловска наши истребители его сбили. За эту операцию летчики получили, наверное, орден, но и наш командир батальона тоже был представлен к награде, и вся цепочка была представлена к награде. Я – оператор станции обнаружения, наш радист батальона, планшетист батальона, оперативный дежурный офицер батальона, наш командир Заикин и командир батальона. Командир батальона спросил меня: «Ты должен быть представлен к медали, но может тебе лучше дать отпуск домой?». Я сказал, что мне лучше отпуск. Он сказал что хорошо, медаль останется в батальоне и мы дадим ее другому. А отпуск солдатам тогда не давали. Давали только как поощрение, как за какие-то заслуги. И вот я себе заслужил отпуск именно на боевой работе. И мне дали десятидневный отпуск. Я приехал в батальон, у меня спросили, куда я поеду, я сказал, что поеду в Белоруссию. Выписали мне билет, дали отпускные и проездные документы. И я поехал в отпуск в Белоруссию, деревня Копцевичи Петриковского района Гомельской области. Был я там уже в декабре. Там жила моя бабушка, но она умерла в 1953-м году. Там была семья моей тети, маминой сестры, тетя Таня. Семья эта: ее муж (учитель биологии в школе) инвалид войны, у него не было до колена одной ноги, он воевал всю войну. Тетя Таня так же работала учительницей, но в начальных классах. Ее сын, Володя, 1935-го года рождения. Его сестра, Татьяна 1941-го года рождения, она училась в педагогическом техникуме, и еще была маленькая девочка Лена 1946го года рождения. Они почти построили свой дом, в котором они жили. Жилая была прихожая – она же кухня с русской печкой и две спальные комнаты. Еще одна комната не была построена. Не было полов и не было никакой отделки. Я пробыл у них десять дней, сфотографировался, приехала Татьяна специально, чтобы побыть со мной. Тетя Таня рассказывала, как они жили во время войны в оккупации. Ее муж был на фронте, она и двое детей. Девочка Таня 1941-го года рождения – совсем маленькая и бабушка из г. Рогачево переехала к ним в г. Лепель. Во время оккупации тетя Таня работала учительницей, бабушка ухаживала за детьми и вела хозяйство. Тетя Таня получала зарплату от местной администрации, получала продовольственные карточки, по которым полагались продукты питания. Бабушка Оля, ее мама, была пенсионеркой, 1879-го года рождения. От местной администрации она получала пенсию, столько же, сколько получала при советской власти - 36 рублей. Можно сказать, что во время оккупации они жили достаточно благополучно. Никто их не преследовал за то, что муж воевал в Красной армии. По рассказам тети Тани, самое плохое во время оккупации – это партизаны. Они приходили, заставляли людей отдавать последние продукты, мотивируя тем, что они воюют против оккупантов и им нужно есть. Но тетя Таня говорила, что они не воевали против немцев, а были просто бандиты, тогда как местная администрация старалась наладить нормальную жизнь на оккупированной территории.
На обратном пути из отпуска я заехал в Москву к дяде Володе. Его опять не было, он был где-то в командировке. Была только тетя Ксения и ее дочь, моя двоюродная сестра, Оля. Они жили теперь по новому адресу: Первая улица строителей (не помню, какой район Москвы). Квартира у них была двухкомнатная в многоквартирном доме. Одна из комнат принадлежала сестре тети Ксении, т.к. новая квартира давалась,
116
в том числе, и ей. Я ночевал вот в этой, совершенно свободной комнате. Ольга училась в МГУ и вечером зашла ко мне поговорить. В том числе она говорила о событиях в Венгрии, где наши войска подавили восстание венгров, этой же осенью 1956-го года. Ольга говорила, что в университете студенты бурно обсуждали и обсуждают это событие. Многие из них хотят выйти с протестом на Красную Площадь. Я посоветовал ей никуда не выходить. Я сказал, что москвичи жируют, по сравнению с жителями провинции. Сказал, что жители в провинции бедные, уровень культуры у них достаточно низкий и что молодым москвичам следовало бы, на мой взгляд, по окончании института или университета, ехать на работу в провинцию, восстанавливать там разоренное во время войны народное хозяйство. Приехав куда-то в провинцию, в глубинку страны, и проживая там, они также будут повышать уровень культуры местного населения. Мои взгляды совпадали с взглядами российских народников и были достаточно наивными.
ГЛАВА 13
Весной 1957-го года к нам на пост приехал капитан, секретарь партийного бюро батальона. Он настойчиво предлагал мне вступить в члены партии. Когда я ему говорил, что у меня отец враг народа, он сказал: «Это ерунда. Отец твой, он сам за себя ответил, а ты служишь хорошо, более того уже фактически отличился в боевой операции и получил награду. И у тебя имеется авторитет не только здесь в Уржуме, но и на других постах о тебе знают». Я спросил: «А что надо?». Он сказал: «Нужно три рекомендации, одну дает комсомольская организация». Я был комсомолец. «Вторую рекомендацию дам я. Но тебе еще надо найти третью рекомендацию у кого-то в батальоне». Наш командир был беспартийный, он не мог дать рекомендацию. Из солдат членов партии тоже не было. У меня единственный есть земляк и лично меня знает замполит майор Казимирчук. Капитан сказал: «Поговори с ним».
Я как старшина в Киров ездил часто, за продуктами и за вещами. И в очередной раз в Кирове я подошел к Казимирчуку и попросил у него рекомендацию кандидатом в члены партии. Вначале нужно было вступить в кандидаты членов ВКПб, пробыть кандидатом год и уже потом вступать в члены партии, так же собрав три рекомендации. Я просил дать мне рекомендацию для вступления кандидатом в члены ВКПб. Он сказал:«Хорошо. Пошли ко мне в кабинет». Сели писать. И когда я сказал ему, что мой отец был еще комсомольцем и арестован за контрреволюционную деятельность и умер в тюрьме города Орши, он отставил в сторону ручку, снял очки, призадумался и сказал: «Я подумаю». То есть
– струсил. Сказал: «Приходи ко мне завтра». Я пришел завтра. Он опять как-то отвертелся. Он сказал: «Приедешь в следующий раз, и я напишу». Он все время говорил, что напишет. Через неделю я приехал снова в Киров по делам. Меня спрашивает капитан – секретарь партбюро батальона: «Ну, где твои рекомендации? Я написал тебе, она у меня, и комсомольская организация написала, она у меня». И он спрашивает: «Где же третья рекомендация от Казимирчука?» Я ему объяснил, как ведет себя Казимирчук. Он сказал: «Может, у кого другого спросишь? Может, у командира спросишь? Он даст». Я ответил ему: «Рекомендация Казимирчука вопрос принципиальный, если не доверяет замполит батальона, я вступать не буду, а если даст, то отлично».
Я пошел к Казимирчуку. Я у него спрашиваю:«Как насчет рекомендации? Я уже третий раз к вам прихожу». Он уже начал было увиливать опять. И я сказал: «Товарищ майор, это не честно, скажите прямо, что вы мне рекомендацию не дадите или пишите сейчас, а я подожду. Не дадите так не дадите, я не буду на вас обижаться». Он сказал: «Раз я обещал
– я напишу». Сел и написал. Я отнес его рекомендацию секретарю партбюро. Он сказал, что потом меня вызовут на партсобрание коммунистов батальона. Через неделю меня вызвали на партсобрание, причем срочно. Пришлось мне садиться на самолет и лететь в Киров. Полет на самолете для меня был впервые в жизни. На партсобрании меня естественно приняли. Следующим был вызов в политотдел спецчастей гарнизона, опять же в Кирове. На заседании политотдела спецчастей гарнизона меня принимали в кандидаты ВКПб. Я начинал опять же с того, что у меня отец враг народа. Один из членов политотдела сказал, что в таком случае меня принимать нельзя. На что другой, немного моложе, спросил меня: «Сколько вам было лет, когда арестовали отца?». Я сказал: «Почти четыре года». Он сказал: «По-видимому, вы сильно влияли на своего отца, что вас предлагают не принимать в партию». Все засмеялись, а начальник политотдела сказал: «Так кто за то, чтобы принять Стальгорова кандидатом в члены ВКПб?». Все проголосовали единогласно «за», даже тот, кто предлагал меня не принимать.
ГЛАВА 14
Я вернулся в Уржум уже кандидатом в челны ВКПб. Служил старшиной до демобилизации. Я хотел демобилизоваться раньше до начала учебного года в институте. По моей просьбе Челябинский институт прислал бумагу, что-то вроде вызова. Я с этой бумагой пошел к командиру батальона с просьбой демобилизовать меня. Он просил меня остаться в армии. Сказал, что я хороший специалист, я закончил офицерскую школу, что он уже послал в министерство обороны представление, чтобы мне присвоили звание младшего лейтенанта и чтобы я остался служить в армии. Это расходилось с моими планами учебы в институте. Я так и сказал командиру и еще добавил, что в армии служат только дураки.
118
Он обиделся, сказал, что, по сути, я его обозвал дураком. И сказал, что демобилизует меня в самую последнюю очередь и отправил на строительство нового радиотехнического поста в Костромскую область в лесную глушь. Несмотря на то, что я был в чине старшего сержанта, а сержантский состав тогда не мог привлекаться к физической работе, меня поставили именно на физическую работу, вручную лопатой приготавливать бетон. Тогда я написал матери телеграмму на Сахалин, чтобы она прислала ходатайство, чтобы меня демобилизовали к ней на Сахалин. Она прислала заверенную военкомом телеграмму, что она болеет и что меня нужно демобилизовать. Меня демобилизовали. Я сел на поезд Москва–Владивосток.
Мои впечатления от службы в армии:
За три года службы я не слышал, чтобы офицеры на своих подчиненных ругались матерными словами. Такого еще не было. У нас не было никаких «неуставных» отношений между солдатами и сержантами. Сержанты на подчиненных также матом не ругались. Никакой дедовщины не было и в помине, такого слово никто из моих сослуживцев даже и не знал. У нас ходили слухи, что в расквартированном по соседству с нашим батальоном, в городе Кирове, стройбате существуют совершенно иные отношения, похожие на взаимоотношения в тюрьме или в лагере заключенных. Мне ничего подобного ни в Уржуме, ни в Кирове, ни в Магнитогорске, ни в Троицке не попадалось.
В зенитных артиллерийских дивизиях в 1955-м году все вооружение было американским. Это было для меня неожиданностью. Весь комплекс, начиная от СОН-4, ПУАЗО и девяностамиллиметровых орудий – все было американское. В наших (радиотехнических) войсках ПВО все станции обнаружения, имеющие экран кругового обзора также были американские. Правда, офицеры говорили, что это проект наш – Советского Союза, но изготовлены эти станции сантиметрового диапазона – в США. Это тоже меня удивило.
Я научился командовать людьми и подчиняться командирам.
Невыполнимых приказов – не существует.
ГЛАВА 15
Ехать до Владивостока на поезде нужно было семь суток. Багажа у меня не было. Был вещмешок, в котором были только учебники, которые я взял еще из Челябинска. Предполагалось, что я буду изучать по институтской программе некоторые предметы, по которым у меня и были учебники. Учебников было штук шесть. Это были благие намерения. За время трехлетней службы я их даже не раскрывал, но и не выбросил. Я их вез на Сахалин. Ехал я в плацкартном вагоне, место мое было на нижней полке. На четвертый день с верхней полки слез мужчина лет тридцатипяти. Он также садился в поезд Москва–Владивосток на станции Киров. Вернее, он не садился, его пьяного, до без сознания, внесли его приятели мужчины и положили на его верхнюю полку. Только на четвертые сутки езды он слез с этой полки и стал знакомиться с едущими совместно с ним пассажирами. Познакомившись со всеми, он мне предложил пойти в вагон-ресторан (ему нужно было похмелиться). Я с ним не пошел. И он пошел сам. И ходил до Хабаровска, т.е. еще двое суток. На последние сутки езды от Хабаровска до Владивостока денег у него уже не было, и в ресторан он больше не ходил. Он пропил все, что у него было, в том числе деньги на билет на пароход ВладивостокКорсаков. На Сахалине в Корсакове у него была жена, работавшая в Сахторге бухгалтером. В вагоне он мне рассказал, что он распрощался со своей сахалинской женой, когда уезжал с Сахалина. И сказал, что от нее уезжает насовсем и на Сахалин больше не вернется, но признавался, что, к сожалению, приходится возвращаться. Я ему рассказал, что я тоже еду на Сахалин. Сказал ему точный адрес – куда. Что это от Корсакова далеко на север Сахалина. Он сказал, что ты мне поможешь добраться до Корсакова. Так как у него не было денег уже в Хабаровске (может даже раньше), то я его кормил, т.е. давал ему деньги на ресторан. Он сказал, что взаймы и что во Владивостоке он даст телеграмму жене, что она ему вышлет деньги, и он отдаст мне свой долг. Во Владивостоке он действительно послал телеграмму жене, чтобы она ему выслала денег на пароход. Я пошел с ЖД вокзала на морской вокзал, чтобы взять билет Владивосток–Корсаков.
Пароходы не ходили, потому что несколько дней перед этим был сильный шторм и в день нашего прибытия во Владивосток (число я не помню), это было в октябре. В зале для военнослужащих была специальная касса, и там было полно народа, в этой достаточно небольшой комнате. В основном это были офицеры, которые возвращались на Сахалин после отпуска. Которые уже несколько дней, а кто-то даже целую неделю прождали штормовую погоду, но билеты все не давали. И никто не знал точно, сколько билетов будут продавать и когда. Все дежурили день и ночь в этой комнате, где расположена воинская касса. Все мы знали, что должен был из Владивостока в Корсаков отправиться теплоход «Якутия», после того, как наладится погода. Все надеялись уплыть на нем в Корсаков. Поскольку шторм уже утих, то должны были вот-вот начать продажу билетов. Пока там, познакомившись между собой за несколько суток ожидания, офицеры о чем-то оживленно разговаривали, я все время стоял у окошечка кассы. Была очередь, и я, конечно же, занял очередь и был далеко не первый. Я, держа в руках свой проездной билет на пароход, его выписали специально в штабе батальона (каюта второго класса), все время караулил. Долго ждать мне не пришлось. Примерно после двенадцати часов моего стояния возле кассы открывается окошко
120
кассы, и женщина кассир говорит «Кто на «Якутию»?». Я протягиваю свой проездной документ и говорю «Я! Выписывайте билет». Вот тут поднялась в зале буча. Десятка два или три офицеров кинулись к кассе и ко мне, стали кричать кассиру, что он не в очереди, что первый ктото другой и что не надо ему выписывать билет, и мы ждем неделю, а он только приехал и нахал такой уже протягивает свой проездной билет. Кассир, видимо привыкшая к таким крикам и к таким беспорядкам, молча выписала мне билет протянула мне его, я расписался у ней в получении и она сказала: «Билетов больше нет». Оказывается, был один единственный билет. Билет был на следующий день. Я побыстрее шмыгнул в выходную дверь и там меня поджидал мой попутчик, с которым мы ехали в поезде. Я ему объяснил ситуацию, он сказал: «Ну и отлично. Значит уедем». И предложил мне пойти в ресторан, сказал, что деньги ему жена прислала телеграфом, и он их уже получил, пока я караулил билетную кассу. На радостях я не стал ему напоминать о его задолженности и пошли мы в ресторан «Золотой рог». Очень шикарный, знаменитый по всему Тихому Океану. И мы с ним просидели там часа два. Расплатился мой попутчик за ресторан, отдал мне половину долга, который он у меня брал, и сказал, что больше у него нет. Я его спросил, а как же билет тебе в Корсаков, он ответил:«Наплевать, билет мне не нужен. При посадке на теплоход вначале проходят пограничный контроль, т.е. проверяют документы. Сахалин это приграничное поселение, и у меня стоит в паспорте штамп с особой отметкой «Житель Сахалинской области». То есть пограничный контроль я пройду беспрепятственно. Багаж у меня маленький ты его возьмешь, а за меня не волнуйся, я сяду. Контроль билетов это мое дело, не переживай».
На следующее утро мы подошли к теплоходу на пристань, все произошло так, как рассказывал мой попутчик. Я как демобилизованный на Сахалин прошел пограничный контроль беспрепятственно, а билет у меня было. Я с чемоданом моего попутчика в руках, с вещмешком за плечами придавил билет и прошел на палубу теплохода. Там кто-то из команды теплохода объяснил, где находится моя каюта. Каюта второго класса находилась практически на верхней палубе, и каюта была двухместная, но маленькая. Было две кровати, столик, наверху полки для багажа, которые закрывались, т.е. выпасть оттуда багаж не мог. Я сложил чемодан и вещмешок на эту полку, закрыл, уселся на постель и стал ждать отправления. Не пошел на палубу. В посадочной суматохе там нечего было делать. Теплоход отчалил и мы поплыли. А моего попутчика все не было. Мы плыли уже минут двадцать, и он появился. Осмотрел каюту и сказал: «Я буду третий, спать буду на полу». Второй пассажир не сказал ничего, и вопрос решился сам собой. И тут же прозвучало объявление старшего помощника капитана: «Граждане пассажиры, у кого нет билетов, просьба пройти в каюту старшего помощника капитана». Я сказал своему попутчику: «Можешь идти туда, если хочешь». Он сказал, что ему там делать нечего, денег у него нет на билет, а начальник вызывает только, чтобы взять деньги с пассажиров и выдать им проездные билеты. Я подумал, что те офицеры обозлились на меня, что я взял единственный билет, то они так же вместе с нами плывут на Сахалин.
Я первый раз плыл по морю. Это просто красота. Правда, когда мы пошли покушать с попутчиком в ресторан, то я увидел историю корабля «Якутия», вывешенную на стенку. В истории корабля было написано, что теплоход «Якутия» тонул, его подняли со дна моря и восстановили. Плыть на пароходе, в котором вместо рекламы висит история, что он когда-то тонул, не очень приятно, а плыть нужно трое суток. Соседипассажиры жаловались, что плыть неприятно, что качает. Ведь мы плыли после шторма. Море еще не успокоилось, и действительно волны были серьезные и теплоход качало. Но никаких неприятных ощущений от этой качки у меня не было. А сидя в ресторане, выпивая бокал вина – качка была даже приятна. Опять же пассажиры говорили, что вот когда будем плыть в проливе Лаперуза, там всегда качка килевая. И всегда качает, и тебе будет все равно плохо. Почему-то говорилось как бы злорадно. Пока что все было прекрасно. Теплоход зашел в японский порт на о. Хоккайдо. Порт и какое-либо селение я видел плохо, потому что это было поздно вечером. На суше все сияло огнями. А море там, в прибрежных водах, просто изумруд. Вода именно изумрудного цвета. Пенистый след от винта теплохода просто казался каким-то серебряным и светящимся. Рядом с ним выпрыгивали из воды летающие рыбы. Красота неописуемая!
ГЛАВА 16
Прибыли в Корсаков. Мой попутчик ушел к жене домой, распрощавшись со мной, а я ушел на ЖД вокзал. Корсаков, в общем-то, в то время был японский город, только название русское. Я знал его японское название, но теперь забыл. Все здания были построены японцами. Японской архитектуры, японской конструкции. На взгляд русских, конструкция домов плохая: стенки картонные, крыши непонятно из чего. Большинство жителей Корсакова на тот момент были корейцы. Были и многоэтажные дома европейской конструкции, небольшой этажности
–
двух-трех. Железная дорога также была японская, т.е. ширина колеи
–
европейская и японская. А колея в Советском Союзе гораздо шире. Вагоны все были японские. Однако локомотивы и паровозы – были русские, коломенского завода. Это написано было на них. Сделаны были они специально для японской колеи. Чем я тоже был удивлен. То есть, получается, коломенский завод делал для японцев (вроде бы наших врагов) паровозы. Железная дорога шла только до бывшей границы Южного Сахалина с Северным. Там, где была советская территория, – туда ЖД
122
дороги не было. Последняя ЖД станция называлась «Победино». А мне нужно было еще достаточно далеко ехать или идти пешком.
Доехал я до станции «Победино» и оказалось, что маршрутом до районного центра Тымовск шел рейсовый грузовой автомобиль. Так называемое грузовое такси. Это мне было по пути. Билет стоил 25 рублей. Я купил билет и поехал в Тымовск. Со мною ехали демобилизованный матрос, молодая женщина с двумя детьми-близнецами из роддома. В Тымовске у нее жили родители, а она жила где-то в другом месте, жила с мужем и там же она родила близнецов, но муж ее из больницы не взял. Почему-то он мотивировал это тем, что над ним смеются товарищи по работе, что он такой молодой парень и сделал сразу двоих детей. И он сказал, что он брать ее с детьми не будет. Кто-то ей помог сесть в Победино на это грузотакси, и мы ехали в Тымовск. За ее детьми помогал ухаживать демобилизованный матрос, с которым мы вместе ехали. Он говорил, что ему привычно и что ему это нравится. Что у него дома у сестры тоже маленькие дети и что он их нянчил с детства. Он очень помогал этой женщине. Вечером мы приехали в Тымовск, и нужно было где-то ночевать. И эта молодая женщина пригласила нас к ее родителям домой переночевать. Меня и матроса приняли хорошо, накормили, напоили, поспали в тепле в доме. Объяснили, где находится автостанция и что оттуда до Александровска (куда мне нужно было ехать) ходит аналогичное грузовое такси. А матросу нужно было ехать по этому же маршруту, но не доезжая Александровска километров двадцать. Пришли мы с ним утром на автостанцию, взяли билеты на грузотакси (еще по 25рублей). У меня это были последние деньги. Так как у меня не осталось ни копейки деньги, я неблагодарным словом вспомнил моего попутчика, потому что он не полностью вернул мне долг.
В том поселке, куда приехал матрос, была остановка, чтобы мог пообедать водитель. Матрос знал, что у меня не было денег, а у него еще были, он зашел со мной в буфет на автостанции и купил себе и мне чтото поесть. Он был деликатным человеком, он мог ничего не покупать, мог просто идти домой, где его очень ждали, т.к. он служил в армии не три года, а пять лет.
Я поехал дальше. Приехал в город Александровск. Это районный центр, он называется Александровск-на-Сахалине. Зашел в контору леспромхоза, где работала моя мама. Оказалось, что до моей мамы нужно добираться еще шестьдесят километров и только по морю. Что моя мама живет и работает в поселке Хоэ. Это на берегу моря. Вернее, это Татарский пролив. Добраться туда можно только на катере. Никаких рейсовых катеров нет, только на попутном. В Хоэ должен отправляться леспромхозовский катер, чтобы забрать оттуда плот, и я могу с ним доплыть до Хоэ. Что надо прийти на пристань, выйти на пирс, где пришвартованы катера, найти катер – в конторе сказали какой. И сказать капитану, что нужно добраться в Хоэ, и он меня заберет. А это уже был вечер. Хотя еще не было темно. При выходе на пирс пограничники опять проверили мои документы, поздравили с возвращением, и я нашел катер. Капитан отвел меня в кубрик и сказал: «Сиди и жди, когда прибудет в Хоэ». Я спросил: «Ночью будем плыть?». Он сказал: «Да. Мы должны с утра в Хоэ забрать плот». Слегка правда штормит, но капитан надееся, что мы пройдем в Хоэ нормально и по данным метеостанции шторм усиливаться не должен». Я зашел в кубрик, и мы поплыли. И все-таки штормило. Волны были достаточно большими, а катер очень маленький – это не теплоход «Якутия». Даже на метровых волнах катер качало здорово. Но мы плыли. Уже стемнело, и мы поплыли в ночи.
Не добравшись до Хоэ около десяти километров, капитан вызвал меня наверх и сказал, что в Хоэ он не может плыть, шторм все же усилился. Он предложил мне два выхода: вернуться назад в Александровск или он меня высадит здесь, на пирсе возле берега. Там есть будка боцмана, и в ней имеется железная печка, и до утра там протопивши ее, можно пробыть и не замерзнуть. Было очень темно, не видно было ни луны, ни звездочки, никаких огней на берегу. Сплошная тьма. Я даже не видел пирса. Тем не менее, посадили меня в шлюпку, матрос взялся за весла, подплыли мы к пирсу, поднялись на пирс на площадку. Нашли вместе с матросом эту боцманскую будку и печку в ней. Матрос по-быстрому уплыл назад. У меня были спички и папиросы. Тогда я курил. Никакого фонарика у меня не было. Осмотрев боцманскую, я понял, что никаких дровишек там нет. И искать эти дрова бесполезно, потому что я на площадке над морем. И не зная, где ограждения, я могу упасть с площадки и утонуть. Я не стал рисковать и подумал, что я просижу тут в боцманской. Вытащил свои книги и сжег вместо дров. На мне была шинель и зимняя шапка-ушанка. Мне было не холодно. Меня предупредили на катере, что мне нужно проснуться в 5 часов утра по местному времени. Часы у меня наручные были. И мне нужно выйти и вдоль берега по полосе во время отлива идти до Хоэ. Десять или двенадцать километров. И если я почему-либо выйду позже, вдали есть утес, который можно обойти во время полного отлива, и если я пропущу это время, то я обойти этот утес по воде не смогу, а на него забраться невозможно. При полном приливе вода будет около двух метров. Поэтому нужно выйти обязательно в пять часов. Время прилива и отлива жители острова знают назубок. Моряки тем более.
Я, конечно, проспал нужное время. Я заснул часа в четыре. Я, пожалуй, не проспал, я побоялся идти в темноте. Подумал, что как-нибудь. Плюс, когда я заснул, я прожег шинель. Это как раз меня разбудило. И было как раз пять часов. Но я не пошел сразу, подождал минуть тридцать, в надежде, что за это время хоть что-то прояснится. И пошел. И когда я дошел до этого утеса и обходил этот утес, море мне уже было выше колен. Если бы я еще тридцать минут прождал, я бы уже там не
124
прошел. Но за утесом отливная полоса было достаточно широкая, хотя шел прилив.
Через километр от этого утеса был поселочек лесорубов под название Пятилетка, там было два или три домика. Но там, на берегу, складировали заготовленную рядом в лесу древесину. Там работали рабочие, увидели меня. Сразу видно, идет демобилизованный солдат, т.к. шапкаушанка на мне была не военного образца, а гражданская. Меня приветствовали, спросили, к кому я иду, я назвал фамилию, и мне сказали, что это наш старший бухгалтер. Один из них сказал: «Я сейчас же бросаю работать и пойду скажу ей, что к ней идет ее сын, а за это она мне выставит бутылку спирту». Еще они удивлялись, почему я так поздно шел, под прилив обходил этот утес, и сказали, что я здорово рисковал. Что раз сказали тебе в пять выходить, то надо было так и выходить. Но дошел благополучно, а что мокрый до пояса, то это ерунда.
День был солнечный и было достаточно тепло. Я пришел в этот поселок Хоэ. В начале поселка меня встречала мама и мой младший брат Игорь, который демобилизовался раньше меня и уже работал в этом же поселке. Мы пошли домой, где они жили. Мама сказала, что устроит вечером банкет по поводу моего возвращения. Когда я спросил: «Может не надо?» Она сказал: «По здешнему обычаю нужно устроить банкет и пригласить хороших знакомых и первого человека, который сообщил, о том, что ты идешь. Он давно ждет, ведь я ему не дала ту обещанную бутылку спирта».
На следующий день я пошел в поселковый совет, чтобы встать на воинский учет. На учет поставили, но сказали, что нужно ехать в Александровск и в райвоенкомате получить военный билет и в паспортном столе получить паспорт. Потом с этими документами снова зайти в сельский совет. Я поехал в Александровск, зашел в военкомат, предъявил Красноармейскую книжку, в которой записана моя специальность прохождения службы за три года в армии и о том, что я демобилизован по окончании службы в армии. При получении военного билета нужно было так же предъявить свидетельство о рождении. Мой временный паспорт оставался в челябинском оргвоенкомате, надо сказать, что в те времена паспорт выдавали по достижении шестнадцати лет, но лицам мужского пола паспорт выдавали временный, который действовал до призыва Советской Армии. Временный паспорт – это обычная гербовая вдвое сложенная бумажка, где были указаны фамилия, имя и отчество, дата рождения и кем выдан паспорт. Вторая страница отводилась под записи прописки, выписки и иных особых отметок. Старый паспорт, который у меня был до призыва в армию, был выдан на основании свидетельства о рождении.
Свидетельство о рождении повторное, мне было выдано в городе Стороженец, где я учился в седьмом классе. Записи о дате рождения в нем были записаны неправильно. По причине того, что день рождения в свидетельстве был записан неправильно, в военкомате я сказал, что у меня свидетельства о рождении нет, я его потерял. А временный паспорт находился в Челябинском военкомате. В Александровском военкомате выписали мне военный билет с днем рождения, которое я назвал 23 сентября 1933 года. После получения военного билета я пошел в паспортный стол, чтобы получить паспорт. В паспортном столе опять потребовали свидетельство о рождении или временный паспорт, кроме военного билета. Я сказал, что этих документов у меня нет, и мне выписали паспорт по данным военного билета.
Поскольку я был кандидатом в члены ВКПб я зашел и в Александровский ГОРКОМ партии, чтобы встать на учет. Посмотревши на мою кандидатскую карточку, мне сказали, что ведь буквально в новом 1958-м году меня надо принимать из кандидатов в члены партии, и что нужны рекомендации. Спросили, привез ли я из армии эти рекомендации? И что я должен был это сделать, так как срок пребывания в кандидатах предусмотрен только один год. Я сказал, что рекомендаций из армии я никаких не привез, так как хотел получить рекомендации на Сахалине. Мне говорят: «Но ведь нужно поработать год и это не укладывается в кандидатский год. И практически уже сейчас надо рассматривать твое пребывание в кандидатах в члены партии. Твое пребывание в кандидатах явно не укладывается в один год. Полагается исключить тебя из кандидатов, когда заканчивается годичный срок твоего пребывания в кандидатах». Я не очень-то хотел вступать в партию и сказал: «Ну, тогда исключайте!». Мне говорят: «Это не очень хорошо, ни тебе, ни нам». Я ответил: «Ничем не могу помочь». Во всяком случае, секретарь ГОРКОМА сказал, что он предпримет все меры, чтобы вопреки уставу ВКПб мне срок пребывания в кандидатах был продлен. Начиная с момента взятия на учет на Сахалине, на год. Сказал, что вряд ли это получится, но он будет добиваться. Потому что нужны люди здесь на Сахалине, тем более коммунисты, а я считай коммунист. Скажу наперед, что он добился. Что специальным решением Сахалинского ОБКОМА партии мне продлили срок пребывания в кандидатах до января 1959 года.
ГЛАВА 17
Поселок Хоэ располагался на берегу Татарского пролива. Он существовал еще до Октябрьской революции. Он получил свое название от речки. По поселку протекала речка, которая называлась тоже Хоэ. И раньше, и тогда, когда я прибыл, там было также стойбище нивхов. Нивхи это местная и дикая народность. Что-то вроде американских индейцев, но без их истории. Нивхи жили в чумах. Их стойбище было в устье реки Хоэ. Было их там немного. Вместе с детьми не более пятидесяти человек. Они промышляли только рыбной ловлей. На Сахалине нивхи делятся на рыбаков и оленеводов. В устье Хоэ были рыбаки. Им разрешено
126
было ловить даже рыбу, приходящую на нерест в реку Хоэ. Остальным жителям это не разрешалось. А для нивхов это была единственная пища для существования. Зимой они ездили на собачьих упряжках. У многих местных жителей в поселке Хоэ с давних времен также были ездовые собаки, и они ездили на охоту или на рыбалку на собачьих упряжках, на санках или лыжах. В поселке располагался участок Александровского леспромхоза и жили лесорубы, которые работали на этом лесоучастке. Был также небольшой лесозавод, принадлежащий также леспромхозу, на котором пилились доски и заготавливался баланс (баланс – деревянная заготовка для производства бумаги на ЦБК). Также там заготавливались деревянные рудничные стойки.
Сразу после войны этот поселок начал расстраиваться. Строились, как правило, двухквартирные одноэтажные дома. Вначале строились на болоте т.к. кроме достаточно узкой песчаной полосы (не более трехсот метров) вглубь берега шло болото или горы. Естественно на болоте проезжих дорог не было. Только зимой можно было проехать. Но по всему поселку шли деревянные тротуары, даже там, где, казалось бы, в них не было необходимости. Например: на прибрежной полосе. Потом начали строить на подходе к горам. Туда поднималась улица. Когда я приехал, там была совсем новостройка, некоторые дома даже не были достроены. Строился маленький поселочек, который имел название Гроссовка. Откуда взялось это название, я не знаю.
Кроме лесозавода были леспромхозовские мастерские, где ремонтировались тракторы, автомобили, бензо- и электропилы. В мастерских работали слесари и электрики. В поселке был также рыбзавод. В составе рыбзавода были рыбаки, которые вылавливали рыбу (сельдь, корюшку, горбушу). Из горбуши брали икру, упаковывали ее в девяносталитровые бочонки и куда-то отсылали. Сушили и вялили тушки горбуши, солили сельдь. Начальником этого рыбзавода или рыбконторы, как иногда ее называли, был Страхов Григорий Яковлевич (дядя моей будущей жены Тамары). В поселке была также школа десятилетка.
В поселке был клуб на берегу. Здание было старое. Если не дореволюционное, то 20-х–30-х годов постройки. Жизнь в поселке была интересная. Я бы сказал, сравнимая с описанной Джеком Лондоном жизнью золотоискателя на Аляске. Основное население – временные жители. Большинство из них лесозаготовители разных специальностей: лесорубы, трелевщики, резовщики, трактористы, шофера. В основном холостяки, завербованные на эту работу сроком на три года. Естественно появление неработающих свободных женщин. Так или иначе, существующих за счет лесорубов-холостяков. Еженедельно в клубе собирались вечера, но там не выпивали. Выпивали в различных других местах и в клубе найти нетрезвого человека было достаточно трудно. Там организовывались танцы и концерты. Были постоянные певцы – молодой мужчина и женщина. В отличие от американцев, никто не имел огнестрельного оружия, и драк было чрезвычайно мало. За три года, которые я там прожил, я не припомню ни одной серьезной драки.
Все строилось на мирном сосуществовании. Холостяков-мужчин и холостых женщин. Женщины эти жили по-разному. Никто из них квартир не имел. Жили они, как правило, в бараках. Два или три барака были заселены такими свободными женщинами. Хотя в этой неработающей компании были молодые женщины, которые работали. Например, я знал живущих в таком бараке двух медсестер. Потом были несколько женщин, которые работали на рыбзаводе.
Я долго не поступал на работу. Почти месяц. Мама моя работала старшим бухгалтером лесоучастка, главнейшего предприятия в поселке. Брат работал на этом же лесоучастке – электриком. Мне не хотелось идти работать электриком, хотя по армейской специальности я мог бы это сделать. И вот однажды, лежа в квартире, я услышал по радио, что в радиоузел поселка Хоэ требуется работник для обслуживания радиоузла телефонных и телеграфных сетей. Я вскочил, и тотчас же пошел на радиоузел. Радиоузел и почта были одним предприятием и размещались в одном и том же здании. Меня приняли на работу надсмотрщиком радиоузла третьего разряда. С достаточно небольшим окладом. Я заключил договор, что я как бы по оргнабору, впоследствии мне это давало надбавки к зарплате.
Работа была интересной, с учетом полученной мной в армии специальности радиотехника – была не сложной. Нужно было дежурить на радиоузле, производить небольшой ремонт радиоустройства узла, строить новые телефонные и радиолинии по поселку, восстанавливать проводную связь и радио после циклонов, которые бывают на Сахалине как минимум один раз в году, и т.п. Все линии радио и связи были проводными. Приходилось при восстановлении или строительстве новых линий копать ямы и устанавливать столбы, на которых и монтировались линии радио и связи.
На работу я ходил с удовольствием. Радиоузел был совмещен с почтовой связью. От поселка Хоэ до районного центра Александровска было шестьдесят километров. Между поселком и Александровском было несколько поселений, считая от поселка Хоэ: п. Пятилетка (не более 10 домов), п. Танги (там был пирс, на котором я ночевал, когда шел в Хоэ, он был побольше, там было почтовое отделение и там жило около трехсот человек, в основном лесорубы и рыбаки). От Хоэ до Танги
– двенадцать километров. Следующим был п. Мгачи. Мгачи – это был городок. В нем было две или три шахты, где добывался каменный уголь. До войны – это была японская концессия. После войны никакой концессии уже не было, шахты были государственные, и добытый уголь отправлялся, правда, в основном в Японию и в города Южного Сахалина. От Хоэ до Мгач – тридцать километров. От Мгачи до Александровска
128
так же тридцать километров, т.е. Мгачи были как раз посередине. Но в п. Мгачи была сортировка почтовых отправлений. И мы получали все почтовые отправления во Мгачи.
Почту из п. Хоэ и п. Танги мы везли во п. Мгачи. Зимой почту везли на санях. У нас было два ездовых, которые ездили двумя подводами туда и назад. Туда отвозили почту – назад привозили почту. Летом почту привозили на рейсовом пассажирском катере. Иногда почта задерживалась из-за штормовой погоды.
Примерно с ноября-декабря месяца, береговая часть пролива – замерзала. Начиная от берега и примерно на километр вглубь пролива
– стоял лед. Достаточно толстый. По береговой кромке льда и ездили наши ездовые за почтой в Мгачи и назад. На льду так же организовывался подледный лов рыбы – наваги. Рыбу ловили практически все жители поселка, нанимаясь в рыбзаводе. Навагу ловили подо льдом и выбрасывали ее на лед. До самого марта месяца на льду росли огромные кучивы ловленой и замороженной наваги. Примерно в марте подъезжал огромный пароход и навагу перегружали на него.
В апреле 1960-го года прошел циклон. Нам порвало все линии связи, уходящие в лесные поселки и участки. В самом п. Хоэ тоже. Но самое главное из двух ездовых из п. Мгачи – приехал только один. Про второго он не знал ничего, так как во время их поездки как раз и бушевал циклон. Ездовой приехал изрядно выпивший.Он сказал, что второй ездовой по фамилии Кузьмин также был выпивший, но это не важно, так как полагаться во время циклона, чтобы не сбиться с пути, можно только на лошадь. Она сама знает, где можно идти. Циклон же взломал весь лед и унес его от берега в глубину пролива. Конечно, можно было проехать по самому берегу и по кромке еще оставшегося льда, что и проделал первый ездовой, а второй исчез.
И вот в циклон, у нас начальником почты, в том числе и радиоузла, был Дудин Александр. Его брат работал старшим надсмотрщиком на радиоузле. У Дудина было профильное среднее образование, и он работал начальником почтового отделения п. Хоэ. Семья Дудиных жила на Сахалине в п. Хоэ еще с дореволюционных пор, в своем собственном доме. Александр Дудин собрал надсмотрщиков – нас вместе сего братом было пять человек. Мы взяли винтовки и пошли искать Кузьмина, иногда по пути стреляя вверх, чтобы подать звуковой сигнал, он может помочь в чем-то Кузьмину. Весь берег был заметен снегом. Снегу намело, местами, более двух-трех метров. Снег мокрый и тяжелый. Мы дошли до Пятилетки – это примерно пять километров. И решили, что ночью в действующем циклоне, в пургу, мы ничего не сможем найти и сами можем пострадать. Вернулись домой и решили, что пойдем искать, когда утихнет циклон.
Следующий день был прекрасным солнечным днем. Никакого циклона не было. Было даже достаточно тепло. И мы опять, взявши винтовки, пошли искать Кузьмина. С нами пошла его дочь – молодая женщина. Муж у нее работал в леспромхозе секретарем партийного комитета. И при солнечной, прекрасной погоде, несмотря на то, что мы поняли, что Кузьмин погиб – мы шли довольно весело. Километров через двадцать мы обнаружили, недалеко от берега, мертвую лошадь и санки с остатками почты. Кузьмина там не было. Мы вытащили мешки с почтой на берег, вытащили санки, а труп лошади оставили в воде. И пошли домой.
Следующий день был также прекрасен. Льда было не более 5060 см у кромки берега. В море льда не было совсем. Опять с нами пошла дочь Кузьмина. На третий день точно такая же команда ходила искать Кузьмина. И мы нашли его. Море выкинуло его практически на берег. Он был мертв. У него было только лицо. Задней части головы не было. Мы его взяли и унесли к нему домой.
Кузьмина похоронили. Я на похороны не ходил. Я в это время дежурил на радиоузле и вообще идти не хотел, так как я с ним распрощался еще на берегу. Во время поминок, сразу после похорон, произошел скандал. Свекровь дочери Кузьмина застала свою невестку с моим начальником – Дудиным Александром, в каком-то чуланчике во время секса. Свекровь подняла скандал. Выяснилось, что мой начальник занимался сексом с ее невесткой даже во время поиска ее отца сразу после циклона. Я лично этого не видел. Свекровь и свекор этой женщины ушли. Поминки проходили в квартире Кузьмина, дочь с мужем тоже ушли. Ушли, конечно, и гости. Скандал был на весь поселок Хоэ.
На следующий день я и мой товарищ по бригаде надсмотрщиков, на улице Новостройки проводили линию радио, сидя на крышах домов. Устанавливали стойки, тянули провода. И вот работая практически рядом, вернее, через дорогу, в доме, где жили секретарь парткома и его жена (дочь Кузьмина), мы услышали выстрел. Оттуда выбежала мама этой молодой женщины и закричала, что муж убил свою жену. Я послал своего товарища к ближайшему телефону, который, правда, и был в квартире, где произошло убийство. Фамилия мужа была Калинин, у убитой тоже была фамилия Калинина. Мой приятель позвонил в больницу, чтобы прислали врача. Скорой машины в этом поселке не было. Врач шла пешком. Во всяком случае, минут через тридцать она пришла с сумкой. Мой коллега также позвонил участковому милиционеру. Милиционер был в поселке один. Огромный мужчина по фамилии Нечипуренко. Он был в это время в поселке, в своей конторке. Он также быстро пришел. Арестовал убийцу.
У милиционера при его конторке была комната для заключенных. Он посадил его туда. Оказалось, что Калинины – муж и жена, естественно находился в ссоре. У них было двое детей. Жена была моложе своего мужа лет на пятнадцать. До работы в леспромхозе ее муж работал учителем в одном из поселков на Сахалине. И она вышла за него замуж по
130
окончании семи классов, т.е. ей не было еще восемнадцати. И вот рассорившись после ее романа с Дудиным Александром, чтобы их помирить, пришла к ним домой ее мама. По русскому, что ли, обычаю принесла пол-литра спирта (водкой на Сахалине не торговали, был только питьевой спирт). Она принесла бутылку спирта, чтобы выпить мировую. Но сам Калинин не употреблял алкоголь и спирт никогда не пил, а здесь, поддался на уговоры тещи, которая налила по привычке всем троим почти по полстакана спирта, чтобы можно было развести водой, чтобы получилось по стакану водки. Калинин выпил и опьянел. Полностью перестал контролировать себя. Схватил висящее на стене бельгийское трехствольное ружье и застрелил свою жену.
На следующий день хоронили дочь Кузьмина. Отца похоронили на два дня раньше. Потом по поселку ходили женщины и собирали подписи, чтобы Калинина судили не строго, что во всем этом виновата его жена, что она сама напросилась на это, но его судили и сколько-то лет ему дали. Моего начальника с работы сняли.
ГЛАВА 18
Меня послали обслуживать п. Виахту. Это севернее п. Хоэ километров на тридцать. Еще был снег на берегу. Не везде растаял. И я на собаках доехал до этого поселка Виахту. По пути останавливался на стойбище нивхов. Я их угостил спиртом, они меня угостили мясом собаки. Нивхи с удовольствием едят собак и рыбу. Впервые в жизни я попробовал собачье мясо. Мясо как мясо. Только воняло рыбой, так как нивхи кормят собак рыбой.
Я жил в поселке в доме при радиоузле. Конечно, мне было скучно, потому что жители были только нивхи. Почтовым агентом там была женщина. Я с ней старался не общаться. В 1959-м году я познакомился с моей будущей женой – Петровой Тамарой Федоровной. Она работала акушеркой в местной больнице. Она закончила Буйнакское (Дагестан) Медицинское Училище по специальности – фельдшер. Но фельдшеры в п. Хоэ были не нужны, и она специализировалась на акушерку. Она приехала в п. Хоэ к своему дяде – брату ее мамы (Страхову Григорию). Он с семьей жил в этом поселке еще с тридцатых годов. В то время у него было уже трое детей – девочка-инвалид Тамара, проболевшая полиомиелитом, мальчик Анатолий и младшая десятилетняя девочка Таня. Тамара жила у них в доме. Ее дядя работал начальником рыбзавода. Приехала она в 1958-м году, т.е. на год позже чем я.
В 1958-м году к ней приехала мама и ее младшая сестра. Они жили теперь уже втроем в бараке прямо на берегу моря. Буквально в нескольких метрах. Барак принадлежал рыбзаводу. Я ходил в клуб на танцы. К 1959-му году мы переселились с болота, где мы жили в однокомнатной квартире в здании так же на берегу рядом с радиоузлом. В этом доме размещался сельский совет, и мы втроем – я, мой брат и моя мама заняли две квартиры под одну. У нас было две кухни и три спальни. Здесь же на берегу мы держали поросенка. У нас также была дворовая собака.
Поскольку я ходил в клуб на танцы достаточно часто, я сумел оценить всех свободных девушек, и Тамара мне понравилась больше других. До армии у меня в техникуме была подруга, моя первая любовь – Елена Тимофеевна Исайчева. И до армии я в интимных отношениях с женщинами не был. В армии – да. В армии у меня было достаточно много связей с женщинами. И с молоденькими и с не очень. Одна была даже замужем. Но на Сахалине у меня не было девушки, с которой у меня были бы какие-либо близкие отношения.
Познакомившись с Тамарой Петровой, я только с ней общался в клубе. Несколько раз приходил к ней домой в барак. Она у нас дома не была. И вот когда я находился в Виахте, это была уже весна 1960 года, у меня в этом же году заканчивался срок договора, и я хотел уезжать с Сахалина. И я подумал, что на новом месте мне опять придется искать сначала какую-то девушку. И я решил, что нужно жениться на Тамаре, поскольку она мне нравилась. Из Виахты я написал письмо моей маме, чтобы она пошла к матери Тамары и посваталась за меня, как сватья и получила заочно согласие или несогласие. Отправил это письмо с очередной почтой. Они отвезли письмо маме, она его получила, выполнила мою просьбу, и сказала мне по телефону, а телефон у меня был на радиоузле, что она все сделала и, пожалуй, Тамара согласна. Все же мы с ней были знакомы почти год.
Вернувшись из Виахты в конце апреля, я тотчас же решил форсировать свадьбу. Я не знал, что нужно было подавать заявление и целый месяц ждать. Встретились мы с Тамарой, написали заявление и пошли в сельский совет. Я думал, что они нас сразу же зарегистрируют. А секретарь сельсовета сказала, что нужно по закону ждать целый месяц. Заявление мы оставили. На следующий день я пришел в сельский совет вместе со своим приятелем Нечипуренко и уговорил зарегистрировать нас буквально в этот же день, поскольку уже завтра 1-2 мая – нерабочие дни. А я хотел в эти дни устроить свадьбу.
Послали кого-то за Тамарой, она пришла в сельсовет и нас сразу же зарегистрировали, выдали свидетельство о браке, мы их пригласили на завтра на свадьбу. А сельсовет и наше жилье были в одном здании. И тут заартачилась теща, что это не по правилам, не по обычаю. Что невесту надо выкупать, на что ей сказал Нечипуренко: «А мы силой возьмем! Обычай позволяет». Теща обиделась, взяла свою дочь, теперь уже мою жену к себе в барак. И говорит: «Приходите с выкупом, мы ее не отдадим никакой силе». Но у меня главная пробивная сила был Нечипуренко. Он вместе с моими товарищами по работе пошли к Петровым в их барак и силой взяли Тамару и привели ко мне домой, она и не
132
сопротивлялась. Мне кажется, что моя теща всю жизнь на меня обижалась за такое начало свадьбы. Первого и второго мая у нас была свадьба, по всем русским канонам. Даже дядя моей жены подрался с каким то свадебным гостей. Никто, правда, не знал, кто он и откуда взялся. Всех, кто приходили, принимали, угощали их выпивкой и закуской. И вот с таким гостем подрался дядя моей жены. На это многие говорили, что свадьба с дракой это к добру.
ГЛАВА 19
Тамара естественно стала жить в нашей семье. Я стал потихоньку как бы собираться уезжать. В январе 1959-го года меня принимали в члены партии. Более того, я по глупости согласился быть внештатным инструктором горкома партии. Все шло как будто бы неплохо, но я хотел учиться и работать на каком-либо заводе, в конце-концов, главным инженером какого-либо машиностроительного завода. Меня не прельщала работа на радиоузле, на почте. А машиностроительных заводов на Сахалине в то время не было, да и высших учебных заведений тоже. До 1957–58-го года выпускники техникума, имеющие диплом с отличием, могли поступить в профильный институт без вступительных экзаменов. А в 1960-м году этих льгот уже не было. А я, не учившийся шесть лет, уже не мог сдать вступительные экзамены. Поэтому мне нужно было проходить какие-то подготовительные курсы, которых на Сахалине так- же не было. Ближайший институт был в Хабаровске, а это очень далеко. И я решил, что нужно уезжать с Сахалина, во что бы то ни стало.
Имелся еще один нюанс. Перед тем как выйти замуж, моя теперь уже жена дружила с молодым женатым мужчиной. Он говорил ей, что жена его не устраивает, что он с ней разведется и женится на Тамаре. Она, по-видимому, тоже была на это согласна. Но тут я ее перехватил. Я об этой ситуации узнал только после свадьбы и подумал, что от греха подальше лучше свою жену увезти отсюда. Это был второй повод для отъезда с Сахалина. А так Сахалин мне очень нравился.
Мне чрезвычайно нравилось море. Это было все же море, хоть это был и Татарский пролив. Меня нисколько не пугала качка в море. Я ходил и на катере, и на лодке ловить рыбу во время путины. Ловили селедку – весной и осенью. В июне ловили горбушу. Тогда же примерно ловили корюшку. Притом количество рыбы, которую мы ловили, измерялась сотнями килограммов. В детстве я ловил рыбу удочкой в карпато-горных реках – это была форель. Очень интересное занятие. Но после того как неводом или сетью половишь в море рыбу, удочка уже не интересна.
Однажды вместо селедки, это было, по-моему, в 1959-м весной, нам в сети вместо селедки попалось двадцать семь сельдевых акул. Сети тогда были не капроновые, а из обычной пеньковой или льняной веревки, т.е. акулы рвали их в клочья. А сети у нас были арендованы в рыбзаводе. И вот вместо селедки мы вылавливали из порванных сетей этих акул. Акул местные жители не едят. Говорят, что они ее ели только во время войны. Но я решил попробовать, что это за рыба такая. Рано утром еще до шести часов мы выбрали сети, выкинули акул в море, не пытаясь особенно освободить от сетей, а одну акулу я очень осторожно взял домой и бросил ее рядом с собачей будкой. Перед этим я несколько раз ударил ее палкой по голове. Перерыв в дежурстве у меня начинался в 9:30 и до
15:30. Поскольку радиоузел был рядом, я подошел к акуле, которая валялась у меня во дворе. Солнце светило очень ярко и было даже жарко. Акула валялась на солнцепеке. Я подумал, что ее можно разделывать. Однако, побоявшись, я все же взял лопату и черенком лопаты слегка прикоснулся к голове акулы. Акула слегка подпрыгнула, раскрыла пасть, схватила черенок лопаты и перекусила его. Я подумал: «Господи, хорошо, что я рукой за нее не взялся!». Не было бы руки. Железно. Я взял топор и еле-еле отрубил ей голову. Предварительно дал ей в зубы черенок, который она уже не могла перекусить. Рассмотрел, как следует тушу, рассмотрел чешую. У нее чешуя как канцелярские кнопочки. Все было очень интересно. Разделал ее на куски. Печень акулы решил сварить тоже и отдать потом собаке. Кожу я снял. Мясо акулы оказалось розоватым, достаточно жирным и достаточно вкусным. И мы его за два дня съели. А собака обожралась акульей печенью и страдала животом дня два.
ГЛАВА 20
Собрался уезжать, у меня договор заканчивался в январе 1961-го года. Три года я не был в отпуске. Я имел право уходить в отпуск с первого сентября, и до двадцатого января у меня был отпуск. Я решил в начале сентября уехать с острова. Поехал в Александровск. Купил билеты на пароход. С Александровска до порта Ванино. Снялся с партийного учета, ужасно не хотели снимать. Чуть не на коленках просили остаться. Ругали за то, что я не предупредил заранее. Что я инструктор горкома партии, хоть и внештатный, но я работник обкома партии. И что мне нужно было не идти в инструктора или не уезжать хотя бы. На все доводы, что я хочу получить образование, мне секретарь горкома говорил: «Оставайся здесь, будешь немедленно назначен начальником радиоузла и почты, так как Дудина Александра оттуда уволили и перевели его почтовым агентом на самый север острова, а сейчас начальником почты временно выполняющий обязанности человек». Я сказал, что меня это не устраивает. Секретарь горкома сказал: «Хочешь учится? Мы тебя отправим в высшую партийную школу в Саратов. Это будет высшее образование. Инициативных людей на Сахалине очень мало. Тебе здесь карьера обеспечена». И если бы не ситуация с женой и ее бывшим
134
кавалером – возможно я бы и согласился, хотя думаю, что нет. Мне не нравилась партийная работа.
«Что вам, друзья, сказать про Сахалин? На острове чудесная погода».
Песня.
Я прожил на Сахалине три года. Мне очень нравился этот край. В том числе и иногда капризная погода. Я жил на Северном Сахалине, а он отличается от Южного Сахалина почти как небо от земли. Южный Сахалин с 1906 года до 1945 года принадлежал Японии. Япония обустроила территорию Южного Сахалина. Была очень развита инфраструктура. Были построены две железнодорожные ветки. По Восточному берегу острова одна и по Западному берегу острова вторая. Были построены города. К сожалению, я не могу назвать их японские названия, так как им в 1945-м году дали русские названия. Это города: Чехов, Холмск, Южно-Сахалинск, Корсаков, Паранайск, Смирных, Буюклы, Победино. Все эти города были связаны между собой автодорогами с твердым покрытием. В Корсакове был построен мощный морской порт. Там же была построена база японских подводных лодок. Эту базу потом заняли советские подводные лодки. На Северном же Сахалине, принадлежащем все время России, а затем Советскому Союзу – совершенно ничего не было. Никакой инфраструктуры. Ни автодорог, ни тем более железных дорог. Плюс к этому на Северном Сахалине климат более суровый. На Южном Сахалине зима чрезвычайно мягкая и не продолжительная. Не замерзающие совершенно порты. Тогда как на Северном Сахалине зима длится полгода. Портов там никаких не было, но прибрежная полоса Северного Сахалина покрывается на зиму льдом.
Остров местные жители называли «остров сокровищ». Там добывался: уголь, золото, природный газ, нефть, ловилось очень много рыбы, заготавливалось также очень много деловой древесины (так как вся средина острова, вернее, ее северная часть, в основном покрыта лесами, тайга). Тайга чередуется с болотами, притом болота располагаются даже в горах, что мне не очень понятно. На севере тундра, в которой пасутся олени. Их разводят нивхи-оленеводы. В тундре и лесах очень много различных ягод. Чрезвычайно популярная и вкусная голубика. Ее там колоссальное количество. Но на Северном Сахалине только в Тымовском районе имеются площади, пригодные для земледелия – достаточно небольшие. Это почти Южный Сахалин. В то время, когда я там жил, нефть практически не добывалась, а газ добывался и по трубопроводу подавался через Татарский пролив в Комсомольскна-Амуре. На Южном Сахалине японцы построили, на западном берегу, мощный целлюлозно-бумажный комбинат в городе Холмске – современный по тем временам, который выпускал отличную бумагу. На Восточном берегу в городе Паранайске построили достаточно крупный цементный завод.
На Северном Сахалине была развита только лесная промышленность и работали только две угольные шахты, и то это были японские концессии, в поселке Мгачи. Лесоматериалов готовилось очень много. Александровский леспромхоз, в котором работала моя мама, занимался заготовкой деловой древесины, изготавливал: доски, рудничные стойки, деревянные заготовки для ЦБК.
Леспромхоз поставлял свою продукцию, в основном, на экспорт. Все грузилось на пароходы, как правило, лесовозы и отправлялось, главным образом, в Японию. В Советском Союзе народное хозяйство строилось на базе промышленного предприятия – скажем Александровский леспромхоз. Он заготавливал лес, строил свое собственное жилье, для работников леспромхоза с передачей 15% жилья органам Советской власти, имел свои ТЭЦ, электростанции, тракторы, автомобили, катера и пароходы. Также имел свои морские порты и причалы. Строил инфраструктуру: школы и детские сады. Правда это было, о чем мне говорила моя мама, планово-убыточное предприятие. Убыточным оно было, по причине колониальной политики Москвы, по отношению к своим регионам: конкретно Александровский леспромхоз. Он производил продукцию на экспорт, но не продавал эту продукцию, непосредственно сам, иностранцам. Для этого в Советском Союзе имелась специальная организация, которая монополизировала внешнюю торговлю. А леспромхоз обязан был продавать свою продукцию по твердым ценам. Цены эти для леспромхоза были грабительскими. А «Экспортлес» продавал Японии деловую древесину и лесоматериалы по высоким ценам и за доллары. Для покрытия убытков леспромхоз получал от правительства субсидии. Но такая система не понуждала к развитию производства и увеличению выпуска продукции. Тем не менее, в хозяйственной и социальной структуре страны хозяйственное предприятие являлось основным действующим субъектом. Я считал, что я должен проникнуть в один из таких хозяйствующих субъектов и сделать там определенную карьеру, с тем, чтобы хотя бы в одном из таких субъектов проводить свою собственную хозяйственную и социальную политику. Я не мог, даже достигнув должности руководителя самостоятельного хозяйствующего субъекта выйти из действующей хозяйственной и социальной системы Советского Союза, которую я считал во многом не справедливой по отношению к гражданам страны. Изменить целиком эту систему я не мог, это невозможно. А в отдельно взятом хозяйствующем субъекте можно было сделать очень много.
Но достигнуть высоких должностей, то есть, возможностей что-то сделать реальное, для улучшения жизни, хотя бы части населения, находящегося в ведение хозяйствующего субъекта, в стране, которой руководила коммунистическая партия, не будучи членом этой партии – невозможно. И в январе 1959 года я вступил в члены ВКПб.
136
ГЛАВА 21
В условиях Сахалина, несмотря на некоторые авансы, которые мне раздавали в Александровском городском комитете партии, я, по-моему, сделать ничего не мог. Поэтому, я решил все же уехать с острова. В 1961-м году у меня заканчивался договор с Александровской конторой связи. И нужно было уезжать. Вопрос – куда?
В армию ушел я из Челябинска. Жил и учился в Белоруссии и в Западной Украине. В эвакуации был в Сталинградской области. В Сталинграде на тракторном заводе работала тетя Женя – мамина сестра. И я решил ехать в Сталинград и устраиваться на работу на Сталинградский тракторный завод. Я думал, что на первый случай я остановлюсь у тети Жени, потом как-либо устроюсь и буду там работать. Я был полон сил, наполеоновских надежд, и мы с женой поехали в Сталинград. Хотя мне очень жаль было покидать остров Сахалин.
Я всю жизнь считал себя сахалинцем. Помимо всех природных богатств, одним из этих богатств были люди. Там жили инициативные, работящие люди, которые с удовольствием шли на любую, даже тяжелую, работу, рассуждая, что зарабатывая больше денег, можно улучшить свое благополучие и при этом только трудом. Сахалинцы стремились все время к большему своему благополучию, стремились к большему потреблению, стремились заработать сколь можно больше денег.
В начале сентября в Александровске мы сели с женой на пароход, на котором доплыли до порта Ванино. Из порта Ванино нужно было ехать двадцать километров до железнодорожной станции «Советская Гавань» (Сов. гавань). Никакого регулярного сообщения там не было. Мы с женой дождались попутной автомашины, которая привезла нас на ЖД станцию Сов. Гавань. Там я купил билеты до Сталинграда через Хабаровск. Нужно было сделать пересадку в Хабаровске, где сесть на поезд до станции Сызрань, а из Сызрани ехать в Сталинград. Вот мы начали свое путешествие на поезде.
Ехать приходилось около десяти дней. Из Сов. Гавани до Хабаровска мы ехали через Комсомольск-на-Амуре. Там же переезжали на пароме через устье Амура. Я впервые в жизни увидел железнодорожный паром. По Амуру нужно было плыть двадцать километров. Очень красивые места. В Хабаровске была пересадка. Я закомпостировал билеты на пассажирский поезд Владивосток-Харьков. Ехать до Сызрани из Хабаровска на пассажирском поезде (это не скорый поезд) восемьдевять суток.
К тому времени жена моя была беременная уже четыре месяца. И от неудобства поездки у нее случился запор. Она даже заболела от этого
– поднялась температура. Никакие лекарства, имеющиеся в поезде или в привокзальных аптеках, купленные для лечения – не помогали.
Во время эвакуации в 1941-м году мы ехали от Гомеля до станции Филонова, Сталинградской области. Ехали десять суток и со мной случилось аналогичное. Я твердо помнил, какое лекарство мне помогло. Это была «английская соль». Оно имеет еще какое-то название, но я его помню под этим. Я стал спрашивать в аптеках на станциях, на которых мы останавливались по пути следования, «английскую соль» – нигде ее не было. На какой-то большой станции, Новосибирск или еще что-то такое, мне в привокзальной аптеке сказали, что на вокзале такого лекарства нет, но в городских аптеках, до которых нужно было добираться на трамвае 10 минут, такое лекарство есть. Аптека очень близко от трамвайной остановки. Поезд должен был стоять на этой большой станции 40 минут. Я прикинул по времени и решил, что я успею съездить за лекарством в город. Сел на трамвай и поехал.
Это конечно была авантюра. Не дай Бог, трамвай мог бы по какойлибо причине остановиться и я явно не успевал бы к отправлению моего поезда. Документов у меня не было с собой никаких: ни паспорта, ни проездных билетов. Тем не менее, я по-солдатски решил все же лекарство купить. Как я уже говорил, сел на трамвай и поехал в город. Купил «английскую соль», привез назад, успел к отходу поезда, буквально через две минуты после того как я сел в поезд, он тронулся и поехал. Жена меня, конечно, ругала, но лекарство я привез. Она приняла это лекарство и поправилась.
Наконец-то приехали в Сызрань. А из Сызрани нужно было ехать на другой вокзал. Черт бы побрал такое расположение вокзалов, вместе с этой Сызранью! Регулярного нормального сообщения между вокзалами не было. Нанимать автомобиль я не хотел. Берег деньги для Сталинграда. А моя жена не могла ничего нести, я ей не разрешал. Вещей было не так уж много, но за один раз я не мог их перенести с места на место. И вот я, взявши с женой, «короткими перебежками», в несколько раз, на небольшие расстояния, переносил эти вещи. Жена стояла и караулила их. Добравшись до вокзала, я закомпостировал билет на поезд КазаньВолгоград.
ГЛАВА 22
Поезд был почтово-пассажирский. Останавливался возле «каждого столба». Приехали в Сталинград, нас встретила тетя Женя. Мы сели в такси и приехали в Нижний поселок Тракторозаводского района. Там тетя жила вместе с мужем и сыном в одной из комнат трехкомнатной коммунальной квартиры. Мы с женой временно остановились у тети Жени.
Тетя Женя работала дежурным электриком службы вентиляции сталелитейного цеха Сталинградского тракторного завода. Она сказал,
138
что устроиться на работу в сталелитейный цех очень легко, так как там всегда дефицит рабочих, особенно формовщиков. Но предварительно нужно найти жилье и прописаться, так как в ее комнате прописаться невозможно.
Прописка в квартире или в доме, где жилья меньше санитарной нормы, шесть квадратных метров на человека – запрещена. Моя мама приезжала летом 1960 года в гости к тете Жене с Сахалина в отпуск. И договорилась с какой-то домохозяйкой, уплатила даже ей месячную квартплату за нас с женой, что мы приедем, и она нас поселит у себя. Увы. Оказалось, что по санитарным нормам у этой домохозяйки прописаться невозможно. Она обманула мою маму, взявши у нее деньги ни за что.
Мы приехали в Сталинград в конце сентября. Я пошел в отдел кадров тракторного завода, там мне сказали, чтобы я прописывался и тогда немедленно буду принят на работу. Но жилья завод не имел. Конечно, это была брехня, насчет жилья. Получалось, что завод не имеет жилья для меня. Собственно кто я такой был, устраиваясь на работу? Никто. Обычный рабочий, устраивавшийся на работу. Я стал искать квартиру, естественно с пропиской. Целый месяц проискавши, по всему Тракторозаводскому району, ничего не мог найти.
Пошел к первому секретарю Тракторозаводского райкома партии (по рекомендации тети Жени). Первым секретарем был недавно избранный бывший начальник сталелитейного цеха, Герой Социалистического Труда, Клюкин Алексей Петрович. Я пришел к нему на прием, с просьбой помочь с жильем, как коммунист, к своему, скажем, секретарю райкома, однопартийцу. Но это оказалось такое высокомерное дерьмо, что даже разговаривать с ним было противно!
Позже он был директором Волжского абразивного завода. И мы встретились с ним на юбилее сталелитейного цеха, я был уже на пенсии
– он тоже. Так он, ко мне липнул весь вечер. Я от него еле отвязался. А в ноябре 1960 года он был Царь и Бог для меня, он так считал.
Мы могли бы возвратиться на Сахалин. Моя жена числилась еще акушеркой Хоэнской больницы. Она была в отпуске, потом должна была оформиться в декретный отпуск, все там же, в той больнице, не заезжая на Сахалин. Чуть ли не до июля 1961 года, она числилась работающей в больнице на Сахалине. Проезд в отпуск на материк и из отпуска на Сахалин – оплачивался больницей. Я тоже числился в отпуске до 20 января 1961 года. Хотя бы я мог телеграфом запросить себе денег на дорогу из Сталинграда в п. Хоэ и мы вернулись бы на Сахалин. Но я в своей жизни никогда назад не ходил и не ездил. И здесь я не захотел. Я решил, что лучше мы зайдем к агенту оргнабора, который располагался в помещении администрации Тракторозаводского района. Мы с Тамарой пошли к нему. У него можно было завербоваться в Мурманскую область, на различные работы, я уже не помню на какие. Но он что-то тянул разговор, мямлил, ни к какому результату мы почти не пришли, но я понял, что он мне хочет сказать что-то наедине. Он сидел в комнате, где были другие работники райисполкома. Я с женой вышел в коридор, и сказал, что нужно подождать, что, по-моему, он нам хочет что-то сказать. Через две минуты вышел этот агент по оргнабору и спрашивает меня, почему я рвусь завербоваться куда-либо. Я ему объяснил причину. Причина в том, что я не могу найти жилья с пропиской в г. Сталинграде уже месяц. Деньги кончаются, я живу у маминой сестры, что-то надо делать. Тогда она говорит: «Я вижу, вы нормальные интеллигентные люди и нечего вам, на мой взгляд, куда-то вербоваться. Я вас пропишу в своем доме и в полуподвальном помещении дома, так называемых «низах» будете жить. Оплата двести рублей в месяц (деньги еще не были деноминированы). Можем сегодня съездить посмотреть, если понравится, будете завтра прописаны». Я ему сказал: «Я согласен на любые условия, потому что мне уже здесь все осточертело и что я ни хорошего, ни даже плохого жилья найти не могу. Но сомневаюсь, что у вас что-то получится, ведь меня пугает уже эта шесть метров квадратная норма». Он сказал: «У меня в доме 96 квадратных метров жилой площади. Хозяев нас трое. Я, жена и наша четырнадцатилетняя дочь. В низах две комнаты, общей площадью 48 квадратных метров, одну из них занимают три студента, вторую займете вы. И того будет восемь человек. Шесть помножить на восемь – сорок восемь. У меня еще остается сорок восемь свободных. Если согласны, то после окончания моего рабочего дня мы поедем посмотреть и поговорим с моей женой. Моя фамилия имя отчество Колдыбаев Алексей Михайлович».
Мы поехали к нему домой. Встретились с его женой. Меня заранее все устраивало и Тамару тоже. Мы договорились назавтра, что я вместе с женой Колдыбаева, ее звали Мария, берем все документы и встречаемся в военкомате Краснооктябрьского района. Хозяйка сказала мне: «Не бери с собой жену, мы вдвоем с тобой все сделаем еще до обеда. Я возьму домовую книгу, и встречаемся в военкомате». Моя жена тоже была военнообязанная. Она была младший лейтенант медицинской службы в запасе. Наша хозяйка в военкомат зашла без очереди, с домовой книжкой и нашими военными билетами, через десять минут вышла, и все было готово. Она сказала, что у нее тут все знакомые, потому что до недавнего времени муж ее работал здесь в военкомате. Пошли в паспортный стол, этого же Краснооктябрьского района. Там я заполнил листки прибытия. Отдал все это тете Маше. Я точно так же не подходил к окошку паспортного стола. Все было сделано так же в течение 10-15 минут. С прописанными документа и паспортами, поехали к ней домой. Там она показала мне еще раз мою комнату, показала плиту, которая топилась дровами и углем, и сказала, что в первые дни я могу пользоваться ее дровами и
140
углем, но в течение недели надо привезти с завода дрова и уголь. Устроишься на завод, тебе там сразу дадут дрова и уголь, дадут автомобиль, оплатишь все это на заводе и привезешь сюда.
В комнате стояла железная кровать полутораспальная с матрасом, она спросила, достаточно ли нам этого, я сказал что вполне. Был стол, две табуретки. Все остальное должно было быть наше. Там было два окна, находящиеся как бы наполовину в яме, но уличный свет все же в комнату проходил. Назавтра я привез жену туда. Она купила постельные принадлежности. Кухонную посуду частично взяла у тети Жени. Я немедленно устроился на работу формовщиком. В медсанчасти завода прошел медицинскую комиссию и поступил на работу в сталелитейный цех Сталинградского тракторного завода.
ГЛАВА 23
Я начинал с нуля. Работа была в три смены. Но меня все устраивало. На зарплату формовщика вполне можно было прожить. Плата за жилье была не высокая. От завода было несколько далековато, нужно было пройти пешком до трамвайной остановки примерно три километра, так как автобусы в этих местах не ходили, и на трамвае добираться до завода. Улица, на которой мы жили, называлась, ул. Менделеева. А поселок назывался «Новостройка». Район был Краснооктябрьский, а работал я в Тракторозаводском районе. Вот так начиналась моя карьера на Сталинградском тракторном заводе.
Я работал формовщиком на конвейере. Производство стальных отливок происходило по технологии литья в земляные формы. Вот эти земляные формы изготавливались на формовочных машинах «Озборн», которые устанавливались вместе с конвейером, на который ставились эти формы для заливки жидким металлом. Таких конвейеров в цехе было девять. Сам цех был одноэтажный с подземными тоннелями, для транспортировки формовочной земли и отходов формовочного производства. Площадь цеха составляла около 50 000 квадратных метров. Цех был построен американцами в 1932-м году – на выпуск отливок, предназначенных для тракторного производства. Отливки были из ковкого чугуна, алюминия и бронзы. Стальных отливок в американском проекте не было. Но когда цех уже был построен, правительство решило, что нужно изготавливать на тракторном заводе – танки, тогда в цехе стали производиться отливки из стали. Прежде всего, звенья гусениц, т.н. траки.
С января 1941 года Сталинградский тракторный завод прекратил изготовление тракторов и стал изготавливать только танки – Т-34. Пришлось перестраивать цех. Ковкий чугун оказался практически не нужен, стало преобладать стальное литье. Определились для звеньев гусениц
– шесть конвейеров и три конвейера для производства отливок из углеродистой стали.
На одном из участков цеха было производство алюминиевого литья, но сразу после войны на заводе начали строить и ввели в эксплуатацию в 1956 году цех цветного литья. Из американского фасонолитейного цеха (так назывался цех в американском проекте) убрали цветное литье и расширили обработку отливок из углеродистой стали. Слегка модернизировали литейные конвейеры и плавильный участок.
На то время, когда я поступил на работу в сталелитейный цех, Сталинградский тракторный завод переходил на производство нового трактора – ДТ-75. До этого изготавливали трактор ДТ-54. Производство танков уменьшилось, и завод передал производства отливок для танка Волгоградской судоверфи. К этому времени были сформированы, по решению ЦК КПСС и правительства Советского Союза, территориальные советы народного хозяйства т.н. СОВНАРХОЗЫ. То есть Н.С. Хрущев и его команда пытались децентрализовать управление экономикой Советского Союза, делая упор на регионы. Председателем Сталинградского СОВНАРХОЗА был Иван Флегонтович Синицын – бывший директор тракторного завода. Учитывая новую программу по производству тракторов ДТ-75, он и распорядился передать производство стальных отливок на танки на судоверфь.
Я проработал формовщиком три месяца. Ноябрь, декабрь и половину января. После чего меня взял к себе на работу старший мастер модельно-опочной группы Сивко Василий Петрович. Я пошел работать туда с удовольствием т.к. работа была в одну смену, а не в три, как у формовщика. Я хотел учиться в институте, на вечернем отделении, и работа в одну смену мне была крайне необходима. Он меня принял на работу помощником мастера. Администрация цеха выдумала такую должность, чтобы поддержать Василия Петровича, т.к. он должен был уходить на пенсию, и ему нужен был квалифицированный помощник на замену. Я не имел квалификации ни модельщика, ни технолога литейного производства. Но я горел желанием всему этому научиться. Зарплата была там чрезвычайно мала по сравнению с зарплатой формовщика – 1000 рублей в месяц (после денежной реформы она стала сто рублей). Я стал изучать и модельное дело, и технологии литейного производства стальных отливок. Нужно было очень хорошо знать машиностроительное черчение. Читать чертежи без запинки. К сожалению, на начало работы в модельно-опочной группе я этого делать не мог. Я смотрел на чертеж модели или отливки, как баран на новые ворота, несмотря на то, что в Каменец-Подольском я изучал машиностроительное черчение и как будто бы должен был в нем разбираться. Для работы мастером модельщиков это был самый серьезный недостаток.
В модельно-опочной группе было около пятидесяти человек. Структура была такая: три бригады, работающие посменно; высококвалифицированные слесари-модельщики по металлу и один модельщик по деревянным моделям, работающие в мастерской в одну смену.
142
Руководить таким небольшим количеством людей с организацией таких работ и по сменам было не трудно. А вот с изготовлением новых моделей мне было трудно разобраться, так как я не знал чертежной грамоты. А ведь я должен был заказывать от имени Сталелитейного цеха изготовление моделей в модельном цехе завода, принимать изготовленные в модельном цехе завода модельные комплекты, и грамоты для этой работы у меня не хватало.
Это было чрезвычайно важно, так как делалось очень много моделей, особенно деревянных, на которых в цехе отрабатывалась технология изготовления различных отливок на новый трактор ДТ-75. Этой работой занимались цеховые технологи. Они были чрезвычайно грамотными инженерами. Каждый технолог вел группу отливок, производство которых нужно было освоить в сталелитейном цехе. Я до сих пор помню их фамилии: Пшеничный Григорий, Перельштейн, Заломин Алексей, Дербешева, Гринер и Калинин. Работая вместе с ними, я постигал как технологию изготовления отливок, так и чертежную грамоту.
Мастерская размещалась под кондиционером. Огромный кондиционер, вмонтированный еще американцами. Так вот под этой площадкой и размещалась мастерская модельно-опочной группы. Металлические модели, по которым производилась формовка, были тяжелыми – от 200 до 500 кг весом. А грузоподъемный механизм в мастерской был один единственный – ручная таль, которая двигалась по изогнутому монорельсу. Этот монорельс был изогнут во время войны. Конечно это отсутствие нормального грузоподъемного механизма в мастерской сдерживало работу, и работа по ремонту в этом плане была достаточно тяжелой и не безопасной. Кроме того под этим же кондиционером располагались шкафчики самой разной величины и формы, в которых висела одежда слесарей, работающих в мастерской. В мастерской работало четыре человека. Трое из них это модельщики по металлическим моделям, работали в этой мастерской еще до войны. Они прошли войну, все воевали на фронте и вернулись снова к своей работе. Их фамилии: Татаринцев, Плотников, Морозов. Дерево-модельщик Бугоренко, всю войну проработал на судоремонтном заводе во Владивостоке. На Сталинградском тракторном заводе он работал с 1945 года. В сталелитейном цехе в мастерской с 1955 года.
До 1955 года в сталелитейном цехе работали принудительно т.н. перемещенные лица, которые проживали в бараках Нижнего поселка, рядом с тракторным заводом, на берегу Волги. После 1955 года этот лагерь был распущен, но многие из них остались работать на тракторном заводе, получив для жилья либо комнату в коммунальной квартире, либо общежитие, а некоторые построили себе квартиры в многоквартирном доме по линии заводского строительства жилья, собственными силами. У меня таких рабочих было двое: Чуркин и Штырев Степан. Оба работали бригадирами в бригадах, работающих посменно. Они были достаточно неплохими работниками, особенно Чуркин. Чуркин всю войну провел в плену. Он служил в армии в 1941 году, на западной границе и сразу же попал в плен. Всю войну он проработал, как он говорил, «у Бауэра». Рассказывал, что ему прекрасно жилось. Что он хотя и был по статусу батраком, но Бауэр обращался с ним как с родственником. Чуркин завтракал, обедал и ужинал за одним столом с Бауэром, как он говорил. Он хорошо питался. Бауэр покупал с ним вместе одежду для него. После Победы Чуркина продержали в фильтрационном лагере год, а потом выяснили, что он не является преступником. Потом все же перевели в лагерь перемещенных лиц в Сталинград, работать на Сталинградском тракторном заводе. После ликвидации лагеря перемещенных лиц он стал работать в рамках строительства собственно-заводского жилья, женился и получил квартиру.
Теперь о Штыреве. Штырев Степан также был в лагере перемещенных лиц и работал на тракторном заводе принудительно до 1955 года. С 1955 года он стал работать добровольно. Штырев не был в Красной Армии ни одного дня. О годах войны он ничего не рассказывал. Однако же, Чуркин мне рассказал, что в 1942 году, когда немцы практически заняли Сталинград, и даже были поезда пассажирские Сталинград–Берлин, собрали группу добровольцев ехать работать в Германию, молодых мужчин. В основном это были Донские казаки, правда не военные, мирные жители. Так вот Штырев Степан был среди этих добровольцев. Более того, он выступил на вокзале в Сталинграде (по-видимому, вокзал Сталинград-II, так как недалеко от вокзала Сталинград-I, все же еще продолжались бои) перед провожающими. Его выступление и также торжественная отправка поезда с добровольцами, снималась Гебельсовской кинохроникой. Однажды, ругая за что-то Штырева, я в сердцах напомнил ему о его добровольчестве в Германии. Он был удивлен, но только спросил, откуда мне это известно. Я сказал, что мне об этом сообщили, в том числе, его коллеги по лагерю перемещенных лиц. Наверное, он понял, что это рассказал Чуркин. Впрочем и Штырев, и Чуркин, и люди, которые там работали, достаточно добросовестно относились к своей работе, хотя были и лодыри.
До 1956-го года в сталелитейном цехе (а может быть и во всей промышленности СССР) труд был принудительный. Я уже отмечал, что в сталелитейном цехе трудились т.н. перемещенные лица и вообще уволиться по собственному желанию со сталинградского тракторного завода до 1956-го года было невозможно, и даже запрещено законом. И все время, пока работал сталелитейный цех, там все время был дефицит рабочих, 20-25%. И всегда в цехе работали либо студенты, либо условноосужденные, либо условно-освобожденные. Сравнивая работников сталелитейного цеха тракторного завода с рабочими-сахалинцами, я
144
заметил, что в Волгограде почти никто не хочет работать и зарабатывать деньги. Большинство рабочих стремилось работать на каких-либо дежурных, малооплачиваемых должностях. Им не нужна была ни работа, ни заработки. По приезду с Сахалина, меня это поразило, прежде всего.
ГЛАВА 24
Модели хранились в формовочном отделении, в пространствах между конвейерами. Такие, с позволения сказать, склады моделей были совершенно не механизированы и перевозились с места на место на ручной тележке. Модели весом более ста килограммов поднимались вручную модельщиками, клались на тележку и везлись на конвейер, где их ставили на формовочные машины, предварительно сняв бывшие ранее там. Такие замены производили каждую смену, как правило, в обеденный перерыв. Обеденный перерыв на формовке был 30 минут. За это время нужно было заменить около десяти модельных комплектов. Работать нужно было быстро и умело, чтобы управиться за тридцать минут, так как если почему-то не успевали поменять модели на конвейере, то на модельщиков ругались все: мастер формовочного участка и рабочие. Работа была тяжелая, но не квалифицированная.
Если нужно было поменять модели на машинах конвейера номер один, а там модельный комплект был весом около 500 кг, то приходилось просить монорельсовый кран, в отделении изготовления стержней. И вот вся эта модельно-опочная группа с ее организацией труда и никакой механизацией, выглядела чрезвычайно убогой. Я поставил себе задачу: прежде всего механизировать каким то образом складирование моделей, хранящихся возле литейных конвейеров. Для этого я решил смонтировать стеллажи для хранения моделей, изготовить и смонтировать механизированные подъемники, с тем, чтобы можно было выкатить со стеллажа модель на подъемник. С подъемника модель выкатывалась на ручную транспортную тележку, и модель везли на конвейер, где ее устанавливали на машину. Снятую с формовочной машины модель в обратном порядке клали на стеллаж.
У меня не было никаких материалов для воплощения в жизнь моего плана. Цех работал плохо. Начальники цехов менялись, иногда не проработав года. Модельно-опочная группа считалась вспомогательным хозяйством сталелитейного цеха, и в его руководстве никому до нее не было дела. Даже мой старший мастер Сивко Василий Петрович очень скептически отнесся к моему проекту. Но я начал его осуществлять.
Для того чтобы построить или изготовить каркас стеллажей, нужен был профильный металлопрокат, в основном уголки. Сварщик в моем штате был. И он был газоэлектросварщик, соответственно был ацетиленовый сварочный аппарат и электросварочный аппарат. Рядом со сталелитейным цехом находился открытый склад цехокомплектации, где складировались и профильный металл, и трубы, подшипники, болты и гайки. Все это практически не охранялось, так как было внутри завода. Я попробовал выписать через руководство завода из цеха комплектации металлопрокат и трубы для изготовления рольгангов стеллажей и подъемника. Увы. Руководство завода мне ничего из этого не выписало. Я решил, раз склад не охраняется, буду воровать. В конечном итоге я подумал, что я буду воровать для производственных же нужд. Заводское начальство мне не выписывает эти материалы по своему недомыслию. Я определился с конструкцией стеллажей и стал сам вместе с подчиненными мне рабочими, воровать со склада завода трубы для изготовления роликовых рольгангов и металлопроката. Токарный станок и токарь у меня также были в мастерской. Поэтому резать трубы на ролики, изготавливать оси для тех же роликов, торцевые крышки для каждого ролика, могли у себя в мастерской из ворованных материалов. Подшипники мне выписал механик цеха. Модельщикам по статусу никаких подшипников не полагалось. Поэтому подшипники я получил легально.
Стеллаж для складирования моделей для двух формовочных конвейеров был изготовлен достаточно быстро. Как быть с подъемником, я не знал. Однажды проходя мимо какого-то цеха, я увидел, что какаято подрядная организация ремонтирует кровлю цеха, возле которого я проходил. С помощью подъемника на крышу этого цеха поднимались строительные материалы. Я посмотрел на подъемник, меня такая конструкция для обслуживания моих стеллажей вполне устраивала. Я подумал, что буду делать такой подъемник. В скором времени, проходя мимо этого подъемника, я увидел, что его демонтируют, по-видимому, для перевозки на другое место. Я поручил своим рабочим, под руководством бригадира Чуркина, украсть этот подъемник. Ночью они его привезли в цех. Мне пришлось еще поработать над его модернизацией, так как этот подъемник должен был перемещаться по рельсам, проложенным вдоль стеллажа. Стеллаж был в межколонном пространстве, общей длиной 12 метров. Я этот подъемник доделал, то что нужно было по моей конструкции, попросил электриков подключить проводку для движущегося подъемника, они мне это сделали, и один стеллаж был оборудован. Туда свезли не только модели с двух конвейеров, но даже больше. Фактически, если бы я сделал еще один такой стеллаж, все мои модели, находящиеся в цеху, меня бы это полностью устроило. Я был доволен проделанной работой. Но тут же в общем-то меня поймали на воровстве со клада цеха комплектации.
Я не помню, как это произошло, но меня вызвал вместе с начальником цеха заместитель директора завода Марк Владимирович Эдельштейн и стал грозить мне тюрьмой. На что я ответил, что я себе лично ничего не украл и что я к нему приходил, чтобы он подписал мне требование
146
на трубы и на металлопрокат. А он мне высокомерно отказал в этом. «А что я должен был делать?». Начальник цеха, очередной, он полностью отказался от того что он санкционировал мое воровство, обещал меня всячески наказать, но в суд дело не отдавать. Мне этого было мало. Я попросил замдиректора, что я приду к нему еще и чтобы он подписал необходимые мне материалы. Он подумал и пообещал и сказал, что лучше не надо воровать, я подпишу любое требование на все материалы, которые есть на складе цеха комплектации. Я был очень рад такому концу.
С тех пор я все же построил еще один стеллаж и сам изготовил в мастерской еще один подъемник. И все это с разрешения замдиректора по общим вопросам. Из модельного цеха в сталелитейный цех все модели возились на ручной тележке. Как было до войны, так и продолжалось теперь уже в 1963 году. Я попросил, чтобы меня обслуживал цех безрельсового транспорта, который обслуживал основное производство сталелитейного цеха. Я попросил, чтобы мне выделили одну аккумуляторную транспортную самодвижущуюся тележку фирмы «Виблан». Такие тележки американские, изготовленные в США, составляли половину внутризаводского транспорта и работали хорошо, но нуждались в ежесуточной зарядке аккумуляторов. Эдельштейн дал распоряжение начальнику ЦБРТ выделить мне один «Виблан». И уже при обсуждении с начальником ЦБРТ, он сказал: «Я тебе выделить не могу и не буду, но я тебе передам по акту один «Виблан» полностью укомплектованный, а ты уже сам его заряжай, сделай сам ему «гараж». Я подумал, что если я буду настаивать на постоянном выделении «Виблана», да еще с водителем, у меня может не получиться. И согласился на предложение начальника ЦБРТ. Оформили передачу. Я попросил энергетика сталелитейного цеха Тюрина сделать мне зарядную станцию, для зарядки «Виблана». Он выполнил эту работу. Я обучил своего человека быть водителем этого «Виблана». И мы стали пользоваться им в своей работе, во всяком случае, из модельного цеха на ручной тележке больше модели не привозили и в цехе использовали этот «Виблан» для работы в первой смене.
ГЛАВА 25
В 1961-м году в ноябре, произошло переименования города Сталинград в Волгоград. Это происходило на моих глазах. Как это было…
Пошли слухи о том, что в связи с потерявшим авторитет Сталина, город будут переименовывать. Однако официальных объявлений об этом пока не было. В первых числах ноября я поехал, по какой-то причине, в район вокзала Сталинград-I и увидел, что на здании вокзала, где огромными буквами было написано СТАЛИНГРАД, остались только буквы ГРАД. Слова «СТАЛИН» не было. Я рассказал коллегам на работе об этом, все сказали, что слухи о переименовании города ходят, хотя никаких официальных указаний не было. Затем стали собирать рабочее собрание на предмет обсуждения вопроса с повесткой дня о переименовании города.
Организацией проведения всех собраний в нашем цехе занимался цеховой партком. Мне было очень интересно послушать мнение рабочих. В цехе было пять различных участков. Я постарался побывать на рабочих собраниях во всех участках. Фактически, на собрании ставилось два вопроса: 1. Отменить «Сталинград», как наименование города;
2. Дать новое название городу. Ни один человек не возражал против ликвидации названия города «Сталинград». Предлагались новые названия. Каких только названий не было. Около 50% всех неофициальных голосов были за «Царицын», фигурировали также различные другие названия: «Пятиморск» и др.
По отмене названия города проводилось голосование со скрупулезным подсчетом голосов. Составлялся протокол общего собрания участка. На тех участках, где работа шла в три смены, а таких у нас было большинство, собрание проводилось дважды. С дневной и ночной сменой, как раз на пересменке и со второй сменой отдельно. По обоим собраниям составлялись протоколы. Я практически на всех собраниях присутствовал. Мне было чрезвычайно интересно, как относятся к переименованию города. Еще раз повторю, ни один человек не высказался против ликвидации названия города «Сталинград», а как назвать город и какое дать ему новое название, никто не спрашивал. То есть секретарь парткома цеха, как представитель партийной власти, вопрос о новом названии города ни на одном рабочем собрании не ставил, т.е. рабочих и ИТР никто не спрашивал, какое новое название дать городу.
По слухам на всех предприятиях, на всех заводах и в учебных заведениях города, собрания прошли по аналогичному сценарию и с аналогичным результатом. Кроме Пединститута. В Пединституте категорически возражали против лишения города имени Сталина. Здание института расположено фасадом на бульвар. Туда вышли студенты и уже на улице протестовали, достаточно громко. Собирались зеваки, глядя на них, я там не был. Каким-то образом уговорили не шуметь. Силы для такого не применялись. Однако же, по слухам, четверых активистов среди студентов – исключили из института. В городе даже называли их фамилии. Но никто за них не вступился.
ГЛАВА 26
Как я уже упоминал, жили мы в подвале частного дома. Конечно, условия там были плохие, но это лучше чем ничего. 15 февраля 1961 года у нас родилась дочь Ольга. Жена моя еще числилась работающей, вернее, в декретном отпуске больницы п. Хоэ. Поле ее отпуска, мы
148
договорились с соседкой, очень пожилой женщиной, которая за деньги присматривала за Ольгой. Жена устроилась на работу участковой медсестрой, по району Новостройка, где мы жили. Вскоре после этого, жена определила девочку в ясли. Ясли располагались от того места, где мы жили, достаточно далеко, а автобусы в то время в том направлении не ходили. Детские ясли находились на территории Нижнего поселка завода «Красный Октябрь». В этом поселке до революции жили французы, которые построили металлургический завод «Красный Октябрь». Нижний поселок в народе называли «малая Франция», так как там жили французские специалисты, до революции.
В 1963-м году я уже освоился в цехе. Меня зауважали коллеги по работе, но зарплату я получал чрезвычайно маленькую – 110 рублей, а в 1961-м была 100 рублей. В том же 1963-м году с Сахалина приехала моя теща с младшей дочерью Лидой и сыном Владимиром. Они были уже взрослые. Володя 1938 года рождения, а Лида 1941 года. Это брат и сестра моей жены. Их отец Петров Федор, погиб под Воронежем во время войны. Моя теща вышла замуж за Петрова Федора на Сахалине. Она по вербовке приехала туда в 1936 году. Жила она в поселке Рыбновск – это Северный Сахалин. Федор Петров работал также в Рыбновске на рыбзаводе. Он приехал также по вербовке из Кемеровской области. Они поженились в Рыбновске, там же в декабре 1936 года родила моя будущая жена – Тамара. В 1940-м году семья Петровых уехала в Кемеровскую область в город Анжеро-Судженск. Мне моя теща и жена называли этот город «Анжерка». И там где-то, не в самом городе, а в каком-то поселке они жили.
У Федора там жили родители. Но там же жила и его первая жена, с которой, однако, он не был зарегистрирован. Все ближайшие соседи и свекровь относились к моей теще и даже детям чрезвычайно враждебно. А свекор относился очень хорошо и во всем помогал новой семье своего сына Федора. Началась война. Федор по мобилизации ушел в армию и в скорости в 1942-м году погиб на фронте. В 1941-м году, уже после того как Федр уехал на фронт, родилась Лида.
В 1945-м году теща с тремя детьми уехала вначале в Узбекистан, продав свой домик в Анжерке. Там ей не понравилось, и они уехали в город Буйнакский (Дагестан) к сестре моей тещи. По дороге мошенники отняли у моей тещи деньги, и они приехали в Буйнакский без копейки денег. Квартира у Яблочниковых (фамилия семьи сестры моей тещи) была маленькая – всего лишь одна комната. У Яблочниковых было трое детей, а также муж и жена. Приехали четверо Петровых. Всего девять человек на каких-то четырнадцати квадратных метрах жилья.
Как их там прописали, я не знаю. Моя будущая теща сдала в детский дом сына и младшую дочь, оставшись со старшей дочерью Тамарой. Она перешла жить в помещение умывальника ремесленного училища, где она работала прачкой, а она вдова погибшего на фронте, которой полагались какие-то льготы, в том числе, по жилью.
Тамара там окончила семь классов и поступила учиться в Буйнакское Медицинское Училище. Закончила его в 1958-м году и уехала на Сахалин. Вначале ее посылали работать фельдшером в какой-то высокогорный аул. Но так как Сахалин был вне конкуренции, и она получила оттуда вызов от своего дяди, она поехала на Сахалин, где мы и поженились.
И вот в 1963-м году, в мае месяце, приезжает теща вместе с сыном и младшей дочерью. Сын тотчас же устроился на работу токарем в какуюто строительную организацию. Он был токарь по дереву. Оказалось, что в Волгограде это достаточно дефицитная специальность, и ему даже дали место в общежитии. А теща и ее младшая дочь, тем более, не захотели возвращаться на Сахалин, так как в Волгограде у тещи была уже старшая дочь и сын. Она сказала, что назад на Сахалин она не поедет и что надо как-то устраиваться с жильем. На Сахалине она работала сторожем в пекарне Сахторга, а Лида разнорабочей на лесобирже лесозавода.
Хозяин нашего дома, Колдыбаев Алексей Михайлович, не хотел прописывать ни тещу, ни ее младшую дочь. Сказал, чтобы сами искали, что они люди взрослые – найдут. Однажды я ехал с работы, примерно в начале июня и остановился на трамвайной остановке и почему-то зашел в Краснооктябрьский райисполком, не помню, зачем мне это было нужно. И там внутри увидел объявление, в котором говорилось, что жилищно-строительный кооператив №1 вводит в эксплуатацию в этом году пятиэтажный дом – «Подавайте заявление и две тысячи рублей денег, вступите в члены ЖСК и к 7-му ноября въедете в квартиры».
Две тысячи рублей – за двухкомнатную квартиру. Трехкомнатная стоила дороже. Я пришел домой и рассказал своим об этом объявлении. Пожалел, что у нас с Тамарой денег нет, и сказал, что я стою в очереди на квартиру, и я через три года квартиру получу. Будем ждать. Теща спросила: «А как же я? Где мне ждать с Лидой?». Вопрос повис. И теща сказала, что у нее есть две тысячи рублей. На трехкомнатную квартиру не хватает, а две тысячи есть. Она просит меня записаться туда, а деньги она дает. Я стал возражать, говоря, что меня в таком случае из очереди на квартиру выгонят и я не получу бесплатной государственной квартиры. Конечно, меня и жена и теща уговорили взять деньги и записаться в ЖСК. На следующий день я написал заявление и заплатил деньги.
Я ходил и смотрел, как строится дом. Дом строился пятиэтажный. Железобетонный стальной каркас и стеновые двухслойные панели. Панели не являлись несущей конструкцией. Я полагал, что это даже антисейсмическая конструкция дома. Во всяком случае, за неделю монтировался этаж пятиподъездного дома. 4 ноября 1963 года я получил ордер и ключи от квартиры, и мы 5-го числа, нанявши автомобиль для перевозки вещей, переехали все вместе в новый дом.
150
Что-либо доделывать в квартире не было необходимости. Полы были покрашены, обои были наклеены, сантехника работала полностью, газовая плитка стояла, газовая колонка стояла, все работало, оставалось только сдать экзамен в «Горгазе»по эксплуатации газопотребляющих приборов – т.е. плитки и газонагревательной колонки. Жильцами дома это было сделано дружно. И на 7-8-е ноября уже можно было мыться в ванной, готовить на газовой плите еду. После трехлетнего житья в подвале – это было здорово.
Это разгрузило меня от заготовки топлива и от многих других дел. Приблизило к месту работы и к институту, к транспортным средствам: автобусам, трамваям и троллейбусам.
ГЛАВА 27
Хотел еще отметить: примерно в 1963–1964-м году в городе открыли мемориальный комплекс Мамаев Курган. До открытия этого комплекса в городе в различных места существовало большое количество захоронений наших солдат. Я буду говорить только о том, что я видел и знаю. Так против тракторного завода, между проспектом и ограждением завода, был парк с многочисленными захоронениями. На некоторых из них были фамилии или, во всяком случае, на каждом из них было написано количество похороненных солдат. В Краснооктябрьском районе было так же мемориальное захоронение, достаточно большое, стоящее на пути трамвайной линии маршрута №9. Осуществлялся объезд этого колоссального захоронения. Так вот, при подготовке мемориала Мамаев Курган одновременно проводилось благоустройство города. Например: была сформирована сплошная современная автомагистраль Проспект Ленина, проходящая через три района Волгограда и заканчивающаяся на реке Сухая Мечетка. При строительстве этой автомагистрали уничтожалась половина мемориала, находящегося рядом с тракторным заводом.
Мемориал, бывший в скверике, – ликвидировали. Останки павших перенесли на Мамаев Курган. Точно так же, в Краснооктябрьском районе спрямили маршрут трамвая №9, ликвидировав тамошний мемориал. Останки оттуда перевезли также на Мамаев Курган. Ликвидация мемориалов и перенос останков павших на Мамаев Курган проводились самым варварским способом. Братские могилы раскапывались эскаватором. Останки сваливались в кузов автомобиля в общую кучу, без формирования отдельных скелетов. Многое терялось по пути. Я видел, как 10-12-летние мальчишки таскали в руках малоберцовые кости по улицам, стучали ими в двери магазинов и бросали где попало. Я пишу эти записки в 2015-м году и вспоминаю, какой вой наши псевдопатриоты поднимали, когда переносили останки наших павший солдат в Таллине (переносили с городской улицы на городское воинское кладбище) и некоторые другие зарубежные перезахоронения наших солдат. Полное лицемерие. Сравните с описанной мной организацией мемориального комплекса Мамаев Курган.
В июне 1964-м года у нас родилась еще одна дочь, Валя. В 1964-м году я поступил на подготовительные курсы при Волгоградском политехническом институте. В 1965-м году ушел на пенсию мой старший мастер Сивко Василий Петрович. И я был назначен старшим мастером модельно-опочной группы сталелитейного цеха с окладом в 145 рублей и с премией до 40%. В последнее время никаких премий не было. Цех работал плохо. Хотя рабочие премии получали, так как премия рабочих зависела от работы участка, т.е. выполнения участком заданных показателей. Я старался, чтобы участок эти показатели выполнял и чтобы рабочие премии получали. Рабочие получали премии ежемесячно, а я нет.
К этому времени я уже можно сказать полностью овладел мастерством модельщика и технологией производства стальных отливок. Механизировал работу своих подчиненных, где это только можно было. Опять же в мастерской, вместо ручной тали, поискавши на заводе, где можно похитить электрическую таль, я нашел в соседнем чугунолитейном цехе на участке окраски отливок таль с пневматическим приводом. Мы с двумя рабочими похитили ее и повесили к себе в мастерскую. Таль с пневматическим приводом, достаточно редкий механизм. Он изготовлен специально для работы в пожароопасных помещениях, так как от электрического привода может быть искра и участок, наполненный парами краски, может не только загореться, но и взорваться. Туда применили по проекту пневматическую таль, а мы ее украли.
Работники чугунолитейного цеха нашли у меня эту таль, которая уже работала в мастерской. Мы ее отдавать не собирались. И все же начальник цеха – Эдуард Александрович Калинин – а он, перед тем как быть начальником сталелитейного цеха, был начальником чугунолитейного цеха, он попросил меня отдать эту таль, объяснил, в чем ее уникальность и сказал, что он лично обещает выписать мне электрическую таль грузоподъемностью в одну тонну. Я написал требование, он его подписал и сказал: «Я выпишу это в отделе капитального строительства, а ты заберешь ее со склада».
ГЛАВА 28
У меня были достаточно хорошие отношения с начальником цеха, но своеобразные. Я никогда не терял собственного достоинства и не позволял как-либо себя унижать.
К примеру: начальник цеха – Калинин Эдуард Александрович работал в 1961-м году технологом нашего цеха, и я его знал, как технолога.
152
Я поздравлял его с назначением начальником чугунолитейного цеха, который в то время работал плохо, и Калинина назначили туда, чтобы улучшить работу цеха. Он за три года с этой задачей справился. И вот его назначили начальником сталелитейного цеха. Он с собой привел из чугунолитейного цеха двоих человек и назначил их начальниками участков в нашем цехе и поменял начальников других участков. Наводил исполнительскую дисциплину среди инженерно-технических работников. Он обнаружил, что некоторые руководители участков цехов имеют свободный доступ на территорию завода и выход с территории завода, а завод жестко охранялся заводской охраной. Существовала система пропусков и марок. Пропуск был действителен либо со штампом свободного входа и выхода на территорию завода, либо с маркой. Если не было этого штампа, должна была быть марка. В марке указывалось, в какую смену допускается на территорию завода работник. Либо в первую – с 7:30 до 15:30, либо во вторую, либо в третью. И если человек хотел прийти во вторую смену, а у него марка на первую смену, то его не пускали или не выпускали и расследовались причины нарушения режима работы, не только цеховой, но и уже заводской администрацией.
Тем не менее, начальники участков имели штамп на пропуске свободного доступа на территорию завода и выхода. Многие из них, посмотрев организацию работ в первой смене, уходили с завода, либо домой, либо на дачу или еще куда, и приходили на работу к трем часам. И естественно, организовав правильно работу второй смены, достаточно вовремя уходили домой. Грубо говоря, такие «деятели» не работали по восемь часов в цехе.
Эдуард Александрович решил разрушить эту систему. И выпустил приказ, по которому все начальники участков и старшие мастера, обязаны по приходе на работу, сдавать пропуска в табельную, а перед концом рабочего дня забирать оттуда, дабы выйти с территории завода. Табельщица ежедневно, таким образом, учитывала рабочие дни любого работника цеха. Калинин сказал, что у кого не будет сдан пропуск, будет объявлен прогул со всеми вытекающими последствиями, т.е. лишение премии и объявление выговора.
А у меня была специфика. Каждый понедельник после выходного, я выходил на работу не к 7:30, а к 6:00. Так как в новую рабочую неделю практически вся модельная оснастка на формовочных машинах менялась на другую. Работы по замене моделей на машинах было чрезвычайно много, и я заставлял бригаду выходить не к 7:30, а к 6:00. И для контроля из работы выходил в понедельник к 6:00 я сам. В шесть часов табельная не работала и пропуск сдать было просто некому. До полвосьмого я был занят чрезвычайно и пропуск не сдавал. После чего уже и сдавать не требовалось. Табельная уже была закрыта. Так было со мной и с подчиненными мне людьми, которые выходили на подготовку. Каждый понедельник табельщица звонила мне на участок и спрашивала, почему люди, которые должны были выйти, не сдали пропуска. Или это происходило на следующий день. Я говорил, что были на подготовке, уточнялись фамилии. Иногда обнаруживались прогульщики или больные. То есть я, практически ежедневно, уточнял с табельщицей, находились ли на работе подчиненные мне работники. Таким образом, ничего не нарушалось, и табельщица подавала в бухгалтерию правильный табель, подписанный ей о количестве часов, отработанных каждым из моих работников.
Я за очередной месяц получаю квитанцию, мы их называли шпаргалками, о начисленной мне зарплате и отработанных мною часах. И вижу, что мне четыре моих понедельника совсем не учтены. Я обозлился, позвонил табельщице и спросил в чем дело. Той табельщице, которая вела учет отработанного времени инженерно-техническими работниками цеха. Она мне сказала, что я не сдавал четыре понедельника пропуск, и согласно приказу начальника цеха она выставила мне там не восьмерки, а нули. Теперь должна была бы начинаться «бодяга». Я должен был начинать писать объяснительную почему я не сдавал пропуск в табельную. Начальник цеха должен был это объяснение читать, табельщицы должны были подать в бухгалтерию заявление об исправлении. И того глядишь через четыре месяца мне бы назначили правильную зарплату. При этом обязательно терялась бы часть премии. Мне это не понравилось. Я пришел к начальнику цеха, а он мне сказал: «Ты читал приказ?» я отвечаю: «Читал». Он сказал: «Пиши объяснение». Я обозлился и сказал, что ничего писать не буду: «С таким начальником мне не хочется работать, и я лучше уволюсь. Если мой рабочий, почему-то не сдал пропуск, табельщица мне звонит, и мы выясняем причину. И табельщица по моим объяснениям по телефону ставит ему восьмерку или причину, почему он не явился на работу. Я уже на следующий день разбираюсь с прогульщиком, он пишет письменное объяснение, почему он прогулял, но я все равно лишаю его премии. А получается, что у начальника цеха прогулял старший мастер. Начальник цеха смотрит на сводку табельщицы и потирает руки, то есть он прогулял, значит, я его прижму. Он не спрашивает объяснения у старшего мастера, почему он не сдал пропуск и был ли он на работе. Наступает следующий понедельник, я опять не сдаю пропуск. Никакой мысли, кроме того, что я пытаюсь жульничать, в голову к начальнику не приходит. Он не требует с меня объяснений, даже тогда, когда этих прогулов накапливается четыре за месяц, и я получаю шпаргалку, в которой не начислено ничего за эти четыре дня и до сих пор с меня никто не требует объяснений, хотя следовало бы это сделать после первого понедельника. Таким образом, получается, вы относитесь ко мне гораздо хуже, чем я отношусь к любому самому неквалифицированному своему рабочему. Для меня это унизительно и работать я с вами не хочу».
154
Сел и написал заявление, чтобы меня уволить, так как я не могу работать с ущемлениями по заработной плате. Но я член партии, я должен, прежде всего, сниматься с партийного учета. Я иду к секретарю партийного комитета, объясняю ему ситуацию. Сажусь у него за столом и пишу заявление с просьбой снять меня с партийного учета в связи с изменением места работы. Во-первых, я уже заслужил определенный авторитет. Во-вторых, это получалась в определенной степени демонстрация. Секретарь парткома – Сиволобов Иван Никанорович, мне говорит: «Это ты чересчур. Чем плох Калинин как начальник, и разве он не правильно делает, когда пытается навести дисциплину среди инженерно-технических работников». Я сказал, что это надо делать, тщательно разбираясь, с каждым работником и не косить всех подряд как траву. И уважать своих ближайших подчиненных. У меня нет промежуточного начальника между мной и начальником цеха. Я подчиняюсь только начальнику цеха. Он говорит, что мне не хочется тебя снимать и не хочется, чтобы ты увольнялся. Сиволобов говорит: «Калинин не хочет, чтобы ты увольнялся. Давай альтернативу». Я ему сказал: «Я требую, чтобы мое заявление о снятии с учета разбиралось в парткоме цеха, в присутствии всех членов парткома цеха, и чтобы Эдуард Александрович передо мной извинился и признал, что он поступил со мной не правильно, и чтобы бухгалтерия немедленно пересчитала мне зарплату, и чтобы мне эти деньги принесли на мое рабочее место». Он сказал: «Это ты загнул». Я сказал «Заявление все равно рассматривать в парткоме. А Калинин тоже член парткома, он обязан быть там. И я посмотрю, как отреагируют члены парткома на мое заявление».
Сиволобов собрал партком. Я объяснил членам парткома ситуацию, почему я хочу уволиться их цеха и почему я хочу сняться с партийного учета. Я понял, что меня поддерживают все члены парткома, в том числе и Сиволобов. Хотя все они с уважением относятся к Калинину. Калинин очень долго демагогически рассказывал о его попытках навести дисциплину, не касаясь конкретного события со мной. Однако же, вопросов кроме секретаря парткома ему не задавал никто. Наконец он после ряда вопросов все же выдавил из себя, что он не правильно повел себя по отношению ко мне. Сиволобов посчитал это косвенным извинением и спросил меня, удовлетворен ли я этим заявление Калинина. Так как Эдуард Александрович признал свою неправоту, я ответил, что удовлетворен. Осталось теперь, чтобы мне принесли мою недополученную зарплату. Пусть ее принесут мне на рабочее место. Сиволобов спросил Калинина и тот сказал, что будет сделано. Я забрал свое заявление, тут же его разорвал, сказал всем спасибо и на этом эпизод закончился.
Надо сказать, что Эдуард Александрович Калинин с тех пор меня зауважал еще больше. Прежде всего, за независимость и самостоятельность. Эдуард Александрович у нас проработал не так уж много. Его избрали вскорости секретарем парткома завода. Он пробыл там год/ два, после чего его министр Иван Флегонтович Синицын назначил директором нового Павлодарского тракторного завода, еще до конца не построенного. Он там проработал еще года три. Жена к нему в Казахстан не поехала. Она работала завучем школы №1 в Тракторозаводском районе. Калинин в Павлодаре пробыл около трех лет директором завода, не знаю, ссорился с женой он или нет. У них был ребенок, дочь или сын – я не знаю. Они были уже достаточно взрослые, уже где-то учились. Но к концу третьего года его пребывания в Казахстане, он женился на ближайшей родственнице Л.И. Брежнева и тотчас, был переведен в Москву на должность Первого заместителя министра тракторного и сельскохозяйственного машиностроения. При дальнейшей моей работе в должности заместителя начальника сталелитейного цеха и главного инженера кузнечно-литейного завода или директора завода «БИМЕД», я с Калининым поддерживал хорошие взаимоотношения.
ГЛАВА 29
По коммунистической идеологии руководство Советским Союзом осуществлял рабочий класс. С начала революции и позже он считался гегемон – т.е. правящий класс. Что касается промышленных предприятий особенно больших, пожалуй, в социальном плане так и было. Что я имею в виду под социальным планом. Средняя заработная плата рабочих планировалась и была выше, чем заработная плата служащих и инженерно-технических работников. Казалось бы, уже нет никаких классов, однако, получалось, что есть. Класс рабочих и инженернотехнических работников (техническая интеллигенция). Правда в связи с тем, что там платили меньше, чем рабочим, и вообще неквалифицированный чисто физический труд, на любом предприятии, да еще, если там были вредные условия труда, ценился выше, чем труд инженернотехнических работников. И в категорию инженерно-технических работников постепенно «набились» бездельники, некомпетентные в своей специальности инженеры и техники. Увы, это так.
Работая старшим мастером, я пытался вникнуть в отношения администрации цеха и рабочих. И в создавшейся ситуации использовать в своих целях. Я этому учился. Расскажу о нескольких «уроках»: ежегодно нужно было представлять график отпусков рабочих своего участка в цеховой отдел труда и заработной платы. Это нужно было делать примерно в октябре месяце, для следующего года. При этом нужно было соблюсти обязательные условия. Первое: вновь поступившим отпуск предоставляется не ранее пяти месяцев после их поступления в цех и не позже тринадцати месяцев. Второе: всем учащимся вечерних школ предоставлять отпуск только летом (июнь, июль, август). Третье:
156
отпуск давать 1/12 части работающих, в каждый месяц отпуска. Так как очень строго планировался фонд отпускной заработной платы. Учитывая все эти условия, график отпусков было трудно составить, т.к. еще имелись желающие ходить в отпуск летом. Мало кто хотел ходить в отпуск зимой.
Например, профорг нашего участка, Романов Яков Петрович, единственный токарь, также единственный на Волгоградском тракторном заводе человек, который работал с самого начала строительства тракторного завода. Он работал токарем в модельной группе еще до войны. И в эвакуации завода в Нижнем Тагиле в той же группе. На фронте он не был, да и преимуществ у фронтовиков в плане предоставления отпуска тогда не было. Но токарь был профоргом, как бы, представителем профсоюзной администрации и претендовал на отпуск летом. И вот я составил такой график. Естественно профорг уходил в отпуск зимой, так как в предыдущем году он был в отпуске летом. Собрал собрание рабочих всех трех смен, зачитал график, кто и когда уйдет в отпуск, в следующем году. Для некоторых это был шок. Оказывается, у Сивко Василия Петровича все же были любимчики, ну и конечно профорг, как бы, вне конкуренции должен был идти в отпуск летом. После минутного молчания первым заговорил профорг. А потом зашумели буквально все. Я слушал, слушал, а потом сказал: «Мне надоело всех вас слушать! Срок мне дали, чтобы график я представил сегодня к концу рабочего дня, то есть к 16:00, график отпусков должен подписать я – как старший мастер и профорг. Умных предложений, более того, справедливых я от вас не услышал. Слушать весь этот шум и гам мне надоело». Я график подписал и сказал: «Либо его подписывает профорг немедленно, я закрываю собрание, и мы расходимся. Либо я оставляю вам график и календарь следующего года, и вместо меня выбираете революционную тройку, составляете график, с учетом соблюдения всех условий, список которых лежит здесь же. И если он будет отличаться от мною составленного, но соответствовать условиям, я его подпишу безоговорочно». Опять минута размышлений. Профорг к столу не подходит. Тогда я встаю и ухожу. И говорю: «Я буду находиться в соседнем кабинете старшего мастера стержневого участка. Профорг должен прийти с новым графиком, либо принести подписанный график, составленный мной. Больше мне тут делать нечего». Я так и сделал, взял и ушел. Минут через пятнадцать, ко мне приходит профорг с подписанным им графиком отпусков, я просмотрел, это был график, составленный мною. Профорг говорит: «Зря вы, Юрий Михайлович, нервничаете и на нас обижаетесь. График вы составили правильно, ничего тут изменить нельзя».
Я понял, что любое решение какого-либо производственного коллектива готовить должен один человек – инициатор этого решения. Отстоять это решение у коллектива и каким-то образом принудить коллектив согласиться с этим решением и всем в месте, впоследствии, выполнять это решение теперь уже как решение коллектива и руководящего им администратора. Если же представить какому-либо коллективу возможность делать решение самому, ничего из этого не выйдет. Решение не будет найдено.
Следующий для меня урок: один из бригадиров, работающих в ночной смене, приводит ко мне в мастерскую (у меня не было отдельного кабинета) рабочего по фамилии Коротков и говорит мне: «Делайте с ним что хотите, заберите его от нас, он лодырь и не хочет работать». А Коротков работал у нас не более одного месяца. И дальше бригадир говорит: «Он каждый день отлынивает от работы, хотя умеет работать хорошо. А вот сегодняшнюю ночь он проспал в стержневом отделении в теплом месте возле сушилок. Терпение всех нас истощилось». Надо сказать, что я видел, как работает Коротков. Он менял модели на формовочных машинах шутя, играясь, не глядя вставлял куда надо болты и крутил их как автомат, даже быстрее. Работа для него не была тяжелой физически. И что я должен был с ним делать? Прогул я ему засчитать не мог, хотя он не работал всю ночную смену, но пропуск он сдал и утром он его взял. И на работе он все же был. В присутствии работающих в мастерской слесарей и бригадира, который привел Короткова, я стал его ругать. Он понуро молчал. Тогда я перешел на мат. Он оживился. В ответ на мое матерное предложение он ответил мне точно таким же, слово в слово. Я его обругал вторично матерным словом, он мне снова в ответ только это матерное слово. После третьего раза окружающая публика стала подсмеиваться уже надо мной (я так думаю). Я понял, что я не прав. Что так разговаривать с подчиненным нельзя. Я извинился и сказал ему, что он может идти домой. Но я сказал, что возьму его под строгий контроль.
На следующий день Коротков на работу не вышел. Потом появился днем и сказал, что он болеет и показал больничный лист. Однако же выписанный районной больницей, а он должен был явиться в медсанчасть тракторного завода. Это показалось мне подозрительным. Вид у него был совершенно не больной, и я, как тогда можно было сделать, послал к нему домой во главе с моим профоргом в статусе комиссии по проверке соблюдения больничного режима больным Коротковым, так как режим у него не постельный, а домашний, с указанием проверить, что он делает, и составить акт. Это было в рамках деятельности профсоюзного комитета цеха. Я согласовал это действие с председателем цехкома. Профорг и еще один рабочий пошли к Короткову, там они его не нашли, но нашли его сестру, с которой он жил. Она работала в Райздраве Тракторозаводского района. Она очень удивилась, что ее братишка больной и имеет больничный лист районной больницы. Посмотрела у себя что-то в столе и сказала, что он подлец (это ее брат) и украл у нее один больничный
158
лист. По-видимому, заполнил его сам и показал его на работе. На самом деле, он не больной и никакого больничного у него быть не может. Сестра сказала, что точно знает, что он не посещал районную поликлинику. Сестра Короткова была примерно тридцатилетней замужней женщиной, по-видимому, она знала его, и он ей порядочно надоел своими различными аферами. Обо всем этом мне в письменном виде доложили члены комиссии. Я зашел в цехком профсоюза и сказал, что буду увольнять Короткова, а увольнение тогда можно было производить после разборки ситуации на собрании профсоюзного цехового комитета.
На следующий день приходит Коротков с заявлением об увольнении по собственному желанию. На что я ему сказал, что ничего не выйдет, и я буду его увольнять за прогул с последующей записью в трудовую книжку. Это ему крайне не понравилось. И он стал меня просить, чтобы я этого не делал. Слесари, работающие в мастерской – элита рабочих моего участка – слышали нашу беседу с Коротковым. Видимо они обсудили между собой это дело. Один из них подошел ко мне и сказал, что они просят меня подписать Короткову это заявление, потому что с увольнением придется повозиться, он парень еще молодой и может, понял урок, который ему тут преподали, может, не понял, но пусть уходит с миром. А если он дерьмо, то пускай уходит – вонять не будет. Я прислушался к их мнению, и Коротков уволился по собственному желанию.
Из этого я извлек урок: во-первых, я никогда больше в дальнейшей своей работе, не использовал ненормативную лексику и вообще считал, что своего ругать подчиненного не следует. Если нужно, то наказывать немедленно. Если не заслуживает наказания, то надо указать подчиненному на его недоработку и не более того. Во вторых: нельзя производить только жесткую политику в управлении и нужно хотя бы иногда прислушиваться к мнению элиты коллектива.
ГЛАВА 30
Я полностью освоился и стал пользоваться уважением, как технологов цеховых, так и административного персонала, непосредственно линейного и административного персонала служб (службы механика и службы энергетика). Одновременно вникал в работу цеха.
Цех в это время переходил на совершенно иную программу. В связи с переходом завода на изготовление нового трактора ДТ-75, была предусмотрена реконструкция завода, в том числе реконструкция сталелитейного цеха. И если реконструкция механических цехов завода была кардинальной, с остановками цехов завода, в том числе сборочного, реконструкция же сталелитейного цеха была предусмотрена достаточно в небольших объемах.
Строительство нового здания термообрубного участка высокомарганцовистой стали, т.е. звеньев гусениц. Это отдельно стоящее здание буквально через внутризаводскую дорогу. Вся технологическая и техническая документация проектировалась Отраслевым Институтом ВНИТ МАШ. Этот институт расположен в городе Волгограде. При этом программа выпусков звеньев гусениц, а это единственная номенклатура, производимая на этом участке, сокращалась до 80 000 тонн в год.
Устанавливалась программа производства углеродистого литья. Если раньше делалась одна марка сталь СТ-45Л, то теперь требовалось производство двух марок стали – СТ-45Л и СТ-20Л. Проектом реконструкции сталелитейного цеха предусматривалась, на освобожденных от производства звеньев гусеницы площадях, организация производства стали СТ-20, установив соответствующее технологическое и транспортное оборудование. Предусматривалась также реконструкция транспорта горячих отливок, от литейных конвейеров на участок отчистки и термообработки. Эту всю реконструкцию нужно было проводить в действующем цехе.
ГЛАВА 31
Прежде чем перейти к следующему этапу моей семнадцатилетней работы на волгоградском тракторном заводе, хотелось бы сказать несколько слов о моем первом учителе в цехе.
Это был мой старший мастер Сивко Василий Петрович. Он был 1905-го года рождения, родился в городе Камышин Саратовской губернии, там вырос и женился. Жена у него по национальности – немка. У него был старший брат. Их семья жила зажиточно.
Позже, когда я жил в Камышине, справлялся о семье Сивко, мне сказали, что какие-то Сивко до революции имели мельницы и также торговали зерном. Старший брат Сивко в 1913-м году уехал в США. В 1963-м году он приезжал в Волгоград, и я с ним встречался на даче у Василия Петровича. Его почему-то не пустили в Камышин, по соображениям государственной безопасности. В чем это заключалось – никто не знал. На тот момент в Камышине была только войсковая часть от какого-то военного института ПВО. Может быть, это было секретно. Брат Василия Петровича был миллионером. Президентом США тогда бы Кеннеди. Он отзывался о нем неплохо, но говорил, что у него имеется недостаток – он католик, верующий. В американском обществе это считается недостатком гражданственности, что ли...
Брат его владел автосервисом по всему Западному побережью США. Он говорил, что у него работают только родственники, так как держать посторонних рабочих обременительно. У него было двое детей. Сын его был командир атомной подводной лодки флота США. В то время он уже отслужил на лодке капитаном положенный срок (с точки
160
зрения ядерной безопасности организма человека) и только перешел работать в Пентагон.
Я уже говорил, что я с ним встречался на даче у Василия Петровича, на фуршете. Слегка выпили за посещение им России, и он уехал домой в США. И в том же году он умер. Когда у нас была общая встреча, где он говорил: «Я в своей жизни совершил все что хотел и все что мог. Из бедного человека я стал богатым. У меня есть дети, успешно живущие, и еще я им оставлю то, что я нажил. Я побывал на своей Родине, пусть не в Камышине, но вблизи его и мне можно уже умирать».
Василий Петрович учил меня технологии литейного производства. Это достаточно многогранная наука. Так же учил работать с окружающими людьми. Я имею в виду командный состав цеха.
Больше всего мы взаимодействовали с участком формовки. Начальник формовочного участка был достаточно большим начальником, так как в его непосредственном подчинении находились около 500 человек круглосуточно. У него были два старших мастера, тоже вроде бы начальники. Но также были и другие высокие «начальники» на других участках цеха.
Сразу же после моей трехмесячной работы, которую я еще не освоил, Василий Петрович уходит в очередной отпуск, оставляя меня, как малолетку, руководить пятью-десятью рабочими, разбираться с технологами о причинах брака отливок и вообще взаимодействовать с окружающим начальством.
Василий Петрович, уходя в отпуск, говорил: «Тут много людей мнят себя «большими начальниками»: старшие мастера формовочного участка и начальник участка. Они думают, что если они командуют людьми, то они имею право командовать в технологии производства отливок. Ничего подобного. Этого права у них нет! Запомни четко, что право командовать теологией отливок имеет только технолог, который проводит через тебя изменения технологий в письменном виде. И дает тебе такую команду, как руководителю модельной группы, чтобы ты произвел изменения в модельной оснастке. Больше никто не имеет права, даже начальник цеха. Это не его прерогатива. Так вот. Я это знаю. Я работаю в этом цехе еще с тридцатых годов и меня не так-то легко напугать никакому псевдоначальнику, а испугать тебя попытки будут. Не поддавайся. Не ругайся с ними, не противоречь ни в коем случае, а соглашайся. Предположим: кто-то из этих «больших начальников» придет и попросит тебя изменить вот в этом месте модельную оснастку и конкретно скажет, где и как он считает нужным что-то сделать. Ты скажи, что я на пальцах сделать не могу, мне надо эскиз. Черт с ним с чертежом, нарисуйте мне, хотя бы, эскиз. Ни один из этих начальников никакой эскиз этой отливки или изменение технологий нарисовать не сможет, не умеет. Если же кто-то из них с помощью какого-то грамотного рабочего умудрится, все-таки, начертить эскиз изменения модельной оснастки и представит его тебе, то это будет несуразица. Но ты над этим эскизом не смейся. Укажи на непонятные тебе детали эскиза и попроси разъяснить или позови технолога. И как только ты помянешь технолога, на этом дурацком да и вредном предложении будет поставлен крест. Нельзя идти на поводу, потому что у нас производство массовое. И если ты допустишь по своей глупости и по чьему-то недомыслию изменения в технологии, изменив для этого модельную оснастку, это приведет к массовому браку отливок и ты не расплатишься за это всю свою жизнь. А начальник, который тебя спровоцировал на этот поступок, улизнет обязательно. Он умеет это делать. В самом крайнем случае тяни резину до того момента, когда появлюсь я».
За время отпуска Василия Петровича было только две просьбы начальника формовочного участка изменить технологию производства двух отливок. И когда я попросил начертить эскиз, он сказал: «Хорошо», но больше не пришел. В этой ситуации я понял, что любые решения об изменении заводской технологии или усовершенствовании какого-либо технологического оборудования нужно проводить крайне взвешенно, предварительно прорисовывая эти решения на чертежах, проводя тщательные расчеты. Так делают и должны делать настоящие специалисты.
Василий Петрович перешел на работу технологом в 1965-м году. С 1965 года я работал старшим мастером модельно-опочного хозяйства сталелитейного цеха.
ГЛАВА 32
Хотелось бы сказать, что до 1965-го года еще работали два начальника участка, формовочного и термообрубного, которые работали до войны и в эвакуации в Нижнем Тагиле. Не буду называть их фамилии. Василий Петрович Сивко также был в эвакуации и в этой же должности работал в Нижнем Тагиле. Работа была им всем знакомая, так как с 1 января 1941 года Сталинградский тракторный завод прекратил выпуск тракторов и полностью перешел на выпуск танков Т-34. Завод был эвакуирован в Нижний Тагил с людьми, которые начали на площадях Тагильского завода тяжелого машиностроения, практически сразу, выпускать танки. Так вот, эти два ветерана рассказывали, как они работали в Нижнем Тагиле.
Поскольку мне был более близок формовочный участок, так как со своими людьми обслуживал его модельное и опочное хозяйство, я очень часто общался со старшими мастерами и начальником участка. И я из любопытства расспрашивал начальника участка, как они работали во время войны в Нижнем Тагиле. Он рассказывал с удовольствием. Вот что он рассказывал:
Рабочий день был по 12 часов. Люди уволиться с завода не имели права, но и на фронт их не брали. Иногда требовалось оставлять
162
каких-либо специалистов формовщиков для увеличения изготовления танковой башни. Ее отливали в сталелитейном цехе, а отливка сложная. Требовались очень грамотные специалисты. И когда от дирекции завода приходил приказ дополнительно отлить еще несколько башенок, приходилось просить людей оставаться после 12-ти часового рабочего дня, еще на 12 часов. А ведь после наступал календарный рабочий день. Конечно, это было чрезвычайно трудно. Буквально по двое/трое суток не спать. Война или не война, а человеческий организм требует сна. Люди не всегда соглашались оставаться на сверхурочные. Тогда он вынимал из карманов продуктовые карточки и говорил: «Вот тебе еще месячные продукты питания и у тебя будет не голодный паек, а достаточно, обильный, а если тебе понадобятся деньги, ты сможешь эту карточку продать». Рабочий соглашался.
Продуктовые карточки реализовывались в магазинах ОРСа завода. Продукты, выдававшиеся по карточкам, были американские. Местные продукты, типа сметаны, молока, мяса, можно было купить только на рынке.
С начала войны или даже перед войной был принят закон, за который перед опозданием на работу не менее 15 минут работник подлежал суду. Так как это уже было уголовное преступление. Обычно за это в тюрьму не сажали, потому что в таком случае рабочий уходил бы с завода. В тюрьме не сидели, а тоже работали, и возможно на той работе ему было бы гораздо легче. Поэтому была практика только шесть месяцев или год принудительных работ. Это означало, что из зарплаты удерживалось 20%. Никакие денежные премии не могли быть выписаны. Этот стаж, полгода или год, не входил в трудовой стаж для выхода на пенсию или исчислений за выслугу лет. Работало много женщин. Участок земледелки и стержневой был единый. Участок приготовления формовочной смеси, участок изготовления стержней были объединены. И мой собеседник был начальником этого большого участка. Он решал вопрос о наказании или поощрении всех работников этих трех участков. В земледелке и на стержневом участке работали только женщины. В абсолютном большинстве – молодые (от 20 до 30 лет). Многие из них были эвакуированными из тех территорий, которые были, на тот момент, заняты немецкими оккупантами. И вот приводили к нему женщину, которая опоздала более чем на 15 минут, скажем, на 16, на 20, на
30. Приведший ее старший мастер уходил, а начальник спрашивал: «В какой позе будешь отрабатывать свое опоздание?» И бедные женщины отрабатывали. Потому что практически у всех у них были дети, и они не хотели лишиться удержания 20% заработной платы и всех премий минимум половины года.
Мне было противно слушать этого, с позволения сказать, человека, который пользовался в тылу, а не на фронте всеми правами достаточно небольшого начальника. Однако же ему подчинялось не менее 500 человек. Это с женщинами. Я забыл добавить по части, если формовщик не соглашался оставаться на сверхурочную работу, он физически уже не мог, то тогда, хвалился начальник участка: «Я грозил ему отправкой на фронт, откуда естественно он не надеялся вернуться». Это был последний решающий довод при оставлении рабочего на сверхурочную работу. Но он тоже действовал. Я специально не называю фамилию этого начальника участка.
ГЛАВА 33
Вот эти два ветерана ушли из цеха на пенсию в 1965-м году. Сивко Василий Петрович поработал еще год, будучи пенсионером и уволился из цеха.
Еще он меня приучил к рационализаторской и изобретательской деятельности. Он сам много писал рационализаторских предложений, подрабатывая на их внедрении. И мне все время об этом говорил, чтоб я тоже вдумчиво смотрел. «Одно дело, что технологию отливок не должен менять человек, не разбирающийся в этом, к примеру, все великие псевдоначальники в цехе, но ты, то специалист и наверняка уже видишь места, в которых действительно можно усовершенствовать эти технологии». И я находил такие места.
Я считаю Василия Петровича своим учителем в области технологии литейного производства. Но он меня учил весьма своеобразно. Еще когда он предложил мне работать мастером в модельной группе, я сказал, что я в этом не специалист и пока еще в этом ничего не понимаю. На что он мне ответил: «Ты окончил машиностроительный техникум, притом с отличием, значит, учился ты хорошо. Основные технические вопросы ты знаешь. С чертежами умеешь обращаться (это он преувеличил) и если захочешь учиться технологии литейного производства, а я слышал, что ты хочешь поступить в Политехнический институт на эту специальность, то работа в модельно-опочном хозяйстве для тебя будет самой лучшей учебой, помимо института. Ну, а если не захочешь учиться, значить ты ничему не научишься в институте, даже если его окончишь. И трудности, которые тебе встретятся в работе со мной в модельном хозяйстве цеха, ты не преодолеешь. И уйдешь работать мастером на формовочный участок. На работу, которую ты уже освоил. А для учебы в институте условия имеются. Работа в одну смену. Только днем. С 7:30 до
15:30. Но зарплата будет маленькая. Вот и решайся или – или».
Я согласился немедленно, увидев в этой работе определенную перспективу. Учить меня он не учил, а сказал, чтобы я учился сам, и если будут возникать вопросы, он будет на них отвечать. «Если не владеешь чертежами после длительного перерыва от техникума до работы
164
на нашем заводе, то постепенно вспомнишь и овладеешь, если опять же захочешь изучать именно технологию». Так и шло мое обучение, как у Василия Петровича, так и у высококвалифицированных рабочих, у которых я не стеснялся спрашивать разъяснений по непонятной мне работе, как и у инженеров-технологов сталелитейного цеха, у инженеров-технологов и мастеров модельного цеха, который изготавливал нам модели и опоки.
Конечно, жил я чрезвычайно бедно. Жена получала около 40 рублей зарплаты, работая участковой медицинской сестрой. Я получал 120 рублей, до 1965 года. Но у нас была квартира, правда кооперативная, за которую приходилось платить раз в квартал не только за коммунальные услуги, но и возвращать взятый кредит. Это обходилось дорого. Мне не помогал никто. Ни теща, ни моя мама. Теща жила с нами вместе до 1965 года.
ГЛАВА 34
В 1965-м году к нам приехал из Черновицкой области брат моего погибшего во время войны тестя, Леонид Петров. Это был младший брат, который воевал, начиная с 1942 года. Офицер-полковник. Он был военкомом Кицманского района Черновицкой области, Западная Украина. Там он остался жить после окончания войны. Более того, он перевез туда своих родителей и жену, на которой он женился перед самым уходом в армию в 1942-м году. Так же перевез туда свою сестру с детьми. В общем, он устраивался на Западной Украине капитально. И вот в 1965-м году он приехал к нам в Волгоград. А жили мы чрезвычайно тесно. Он посмотрел, что в двухкомнатной квартире 44 квадратных метра, мы с женой и двое наших детей плюс теща со своей дочерью. Еще был прописан и жил у нас двоюродный брат моей жены Яблочников Николай, приехавший в Волгоград из Махачкалы.
Дядя моей жены, военком Кицманского района обозвал меня глупцом и сказал, что для вдов погибших воинов во время Великой Отечественной войны существует специальная льготная очередь для получения жилья. Пошел в военкомат города Волгограда и как их коллега, договорился о том, что в течение ближайшего полугода моей теще, Петровой Прасковье Яковлевне, дадут жилье, так как она вдова погибшего во время войны красноармейца.
Буквально через месяц моей теще пришла как бы повестка, явиться в военкомат по вопросу жилья. Она пошла в военкомат и там ей предложили комнату в коммунальной квартире. Она отказалась и сказала, что ей нужна квартира, так как с ней вместе проживает ее младшая дочь 1941 года рождения, которая с детства была психически нездоровой и оставить ее одну она не может. Ей сказали, что пока квартиры нет. Через два месяца после этого вызова, снова вызвали мою тещу в военкомат. И сказали: вот вам квартира на четвертом этаже по такому-то адресу. Посмотрите, устроит вас это или не устроит. Но лучшего у нас пока ничего нет. Если это вам подходит, то берите ордер и вселяйтесь. Моя теща не стала раздумывать, немедленно согласилась, взяла ордер, пришла домой и сказала моей жене, так как она была посвободнее, чем я, поехать с ней туда (в центре Волгограда, Ангарский поселок, недалеко от вокзала Волгоград I) чтобы по ордеру получить ключи и перевезти небольшое количество вещей в квартиру. К этому времени моя теща работала в нашем ЖСК дворником. А ее младшая дочь работала на лесобирже какогото лесозавода строительной организации. Теща немедленно уволилась с работы. Поскольку ехать из Ангарского поселка было сложно, и переехала в свою теперь квартиру вместе с младшей дочерью Лидой.
У нас стало несколько свободнее. Но в 1965-м году вышла на пенсию моя мама и приехала с Сахалина ко мне, вместе с моим младшим братом Игорем. Они конечно стали жить у нас. Вместо тещи и младшей сестры моей жены, приехали мои родственники.
Мой брат немедленно устроился на работу электросварщиком. Он нашел себе жену – Баранову Зину. Женился. Он съехал с моей квартиры. Наняли какую-то летнюю кухоньку. Жена его работала швеей в ателье «8 Марта».
В 1967-м году у них родился сын Юрий.
Моя мама стала говорить, что она хочет уйти в отдельную квартиру. Я сказал, что ничем не могу помочь, денег нет. У нее было немного денег, но тоже очень мало. В 1970-м году она обратилась ко мне с просьбой дать ей денег, сколько можно, напомнив, что она в свое время давала мне 600 рублей. Она хочет приобрести в ЖСК квартиру, так как ее подруга по Сахалину в райисполкоме занимается организацией этого ЖСК, а мама ей помогает. Я ей немедленно отдал 600 рублей – это все что у меня было. И сказал, что на однокомнатную квартиру ей хватит. Через неделю она мне говорит, что внесла взнос за трехкомнатную квартиру. Нужно было заплатить 1800 рублей, она заняла у своей знакомой, плюс мои 600 рублей. Квартира будет через два месяца и туда можно будет вселиться. Я сказал, что это замечательно. Через два месяца она вселилась в свою новую кооперативную квартиру, брат с семьей так же переселились туда.
Моя мама никогда не ругала ни меня, ни брата. Я совершал в детстве много различных проделок и, тем не менее, она никогда меня не ругала. Мой брат умер в 2000-м году. 15 лет до своей смерти он совершенно не употреблял алкоголя. Не употребляет алкоголя сейчас и его сын Юрий Стальгоров. Когда его просят в компании выпить рюмку, он говорит, что ему нельзя, у него плохая генетика.
166
ГЛАВА 35
5-го февраля 1969 года родилась моя третья дочь Татьяна. После чего в двухкомнатной, на сорок четыре квадратных метра, квартире нас стало пятеро. Пока что я получал достаточно небольшую заработную плату, а моя жена и вовсе мизерную – около 40 р в месяц. Но жили мы дружно. Денег на удовлетворение наших насущных нужд хватало. Более того, начиная с 1964 года, мы с женой и детьми ежегодно ездили в отпуск, поднакопив на это мероприятие за год немножко денег. Ездили мы только к родственникам. Родственники моей жены, ее тетя с семьей жили в Дагестане – Махачкале. Туда мы ездили дважды. Ездили в Белоруссию к моей тете, в деревню Копцевичи. Где тоже было приятно отдыхать в лесу. Ездили к дяде моей жены, Петрову, полковнику. Он работал вначале военкомом в Кицманском районе, мы ездили туда. Потом, когда он вышел на пенсию и переехал жить в Черновицы, мы ездили туда один раз.
Однажды когда мы были в отпуске в Кицмане, я попросил дядю моей жены свозить меня на своем служебном уазике в город КаменецПодольский. Я хотел побывать в городе, где я учился в техникуме, побывать в техникуме и общежитии, где я жил четыре года. Повидать знакомых, которые там могли быть.
Мост через реку Днестр был построен в начале 90-х годов, и мы без приключений доехали до Каменец-Подольского. Это я, полковник и шофер. Я с удовольствием побывал в техникуме, зашел к директору техникума. Естественно директор был совершенно не тот, который был, когда я учился.
Директор устроил мне сюрприз. В учебном здании техникума был третий этаж. Он представлял собой актовый зал и достаточно большое фойе этого зала. Больше там ничего не было. Актовый зал – это зрительный зал на шестьсот мест и достаточно большая сцена. Директор техникума указал мне на левую часть стенки, закрывающей закулисье, со стороны зала на этой стенке (обычно на этих стенках в 40-х и 50-х годах писали различные лозунги и призывы) а сейчас там было написано: «Наши отличники» и мозаикой на этой стенке были выложены фамилии всех отличников, которые оканчивали Каменец-Подольский индустриальный техникум, начиная с первого выпуска. Список был достаточно длинный, хотя до пола еще не доходил. Но я был третьим сверху. Я был чрезвычайно польщен.
Я бы советовал так делать во всех учебных заведениях и школах. Чтобы школы или техникум гордились своими отличниками, но и отличники будут гордиться школой или техникумом. В здании бывшего нашего общежития разместился финансовый техникум. Куда делось общежитие, и было ли оно при техникуме в это время, я не знаю.
Я встретил своего одногруппника Ламма Моисея Идель-Гершковича. К этому времени он окончил институт и работал директором Электростанции города Каменец-Подольского. Он женился на сестре нашего одногруппника Эгзельмана. Ее звали Ривва. Я также зашел к моему бывшему преподавателю Крылову Константину Георгиевичу. Раньше он жил во флигеле рядом с учебным корпусом техникума. Теперь, женившись на учительнице, он жил в собственном доме через дорогу, напротив бывшего нашего общежития. Он был мне чрезвычайно рад. Говорил, что очень хорошо меня помнит. Часто вспоминает. В этот момент зашла его жена, которую я раньше не знал. Шутя, я спросил ее, как она думает, как моя фамилия? К величайшему моему изумлению она назвала мою фамилию. Я был благодарен полковнику Петрову за то, что он свозил меня в Каменец-Подольский. Больше я там никогда не был.
ГЛАВА 36
Брат моей жены Владимир Петров в 1963-м году женился и у них родился сын Андрей. Вначале они жили в общежитии семейного типа. На мой взгляд, очень приличное жилье. Они часто ходили к нам в гости и мы к ним. Когда у нас были гости, на стол ставилась бутылка водки. Моя жена готовила закуски. Наши родственники иногда приводили своих соседей. К нам приходила моя теща с младшей дочерью, обычно это происходило в выходные или праздничные дни. У кого были дети, те приходили с детьми. Компания больше десяти человек не набиралась. Как правило, не более шести взрослых человек. Выпивали принесенную бутылку водки – нам ее хватало. Хором пели песни, обычно запевал я. Русские народные, как правило, и украинские народные. Все неплохо подпевали и танцевали. Вечер заканчивался игрой в карты. Играли в подкидного дурака и в девятку. Таким образом, проводились вечера – осенью и зимой.
Летом в выходные дни, мы всей семьей паромом переезжали через Волгу и там на каком-либо из островов или в пойме – блаженствовали. Правда, добираться на остров было тяжеловато. Нужно было пешком идти на пристань километра три от дома до любой пристани. Иногда переправа из-за Волги в город была тяжелой по причине сильного ветра. Тогда люди с перепугу в панике валили толпой на этот несчастный паром, толкучка бывала ужасная.
Иногда мы приезжали к моей тете Жене. Она жила в т.н. Нижнем Поселке. И мы отмечали какой-либо праздник у нее. Дважды это был Новый Год. На Нижнем Поселке, да пожалуй, и не только, в 60-е – 70-е годы можно было по дешевке купить осетровую икру и осетрину. Сколько стоила осетрина, я не помню. Мы ее покупали чрезвычайно мало. А икра стоила в то время 2 рубля полулитровая стеклянная баночка.
168
Конечно, это было от браконьеров, но в городе такой икры продавалось достаточно много. Браконьеры ловили осетров возле плотины, очень часто их не вылавливали, а ловили, вспарывали им брюхо, доставали икру и выбрасывали в воду. Это преступление, но, по моему мнению, было преступление строить Волжскую ГЭС на Волге, так как эта плотина перекрыла путь осетрам на нерест в верховья Волги. Был, правда, сделан специальный шлюзовой канал для пропуска рыб на нерест. Увы, глупые рыбы почему-то в этот канал не шли. И они были обречены на вылов или на вымирание возле плотины. Браконьеры нагло пользовались такой ситуацией.
ГЛАВА 37
В 1967-м году мой товарищ, коллега по работе в сталелитейном цехе, Гринер Владимир Викторович, стал Первым Заместителем Начальника сталелитейного цеха, заместителем по технической части.
Как я уже писал, начальником цеха вначале был Калинин Эдуард Александрович, потом его сменил Врублевский Станислав Юрьевич. И вот Владимир Гринер предложил мне должность заместителя начальника цеха по реконструкции. Я сказал, что, во-первых я учусь в институте и не смогу задерживаться после окончания рабочего дня, т.е. после 16:00. Он сказал, что по работе мне это и не будет нужно совсем т.к. работать нужно будет с администрациями других цехов завода и с руководителями подрядных строительно-монтажных организаций. А подрядчики после 16:00 не работает ни один.
Я сказал, что я еще как следует не изучил цех и слабо еще разбираюсь в общей технологии производства стальных отливок. Он сказал:«Разберешься, мы с тобой дружим давно, с 1961 года. Работаем вместе, и я знаю тебя. Ты разберешься в сетке колонн, в фундаментах и кровлях. А зарплата будет не 147 рублей как старшего мастера, а 170 рублей и это минимум. Так как возможны премии, а то, что ты учишься в институте, это хорошо. Тебе это и поможет, в какой-то степени, в работе». Я согласился. И стал работать Заместителем начальника самого крупного в Европе сталелитейного цеха. Таким образом, я вышел уже на общезаводскую арену. Познакомился с планом реконструкции цеха. Стал более вникать в существо цеха.
Упор реконструкции был поставлен на реконструкции транспорта горячих отливок и формовочного участка на участок обрубки, обломки и термообработки и реконструкции самого термообрубного отделения. Реконструкция плавильного, формовочного, стержневого и смесеприготовительного участков пока не предусматривалась, хотя требовалась.
Что собой представлял сталелитейный цех? Это одноэтажное здание производственной площадью 50 000 квадратных метров. Конструкция здания каждого производственно-технологического участка была различной. Здание цеха было единым. Наибольший его размер по длине был 300 метров. Производственно-технологические участки были:
Плавильный участок;
Формовочно-заливочный участок. В начале 50-х годов он уже прошел одну модернизацию: были смонтированы новые литейные конвейеры – 9 штук, вместо старых американских. Унифицирована во многом, модельно-опочная оснастка. Новые конвейеры имели большую скорость движения, соответственно норма выработки стала больше. Никакой механизации кроме американских би-рельсовых подъемников на конвейере не было. Не так уже тяжело было работать, но изматывал темп. Конвейер шел со скоростью 1200 форм за 7,5 часов. Это много и тяжело вначале выдержать. Работа не сказать что ручная, но и не особенно механизированная. Реконструкция формовочного отделения оставалась как бы в запасе. Все специалисты знали, что во всех цивилизованных странах американских конвейеров 20-х годов 20-го столетия уже нигде нет, кроме СССР. И если оставлять технологию литья в земляную форму, то нужно вместо конвейеров ставить автоматические литейные линии, которых в СССР на начало 70-х годов практически не было. Поэтому проектировщику реконструкций не на что было ориентироваться.
Условия труда в формовочно-заливочном и земледельном отделении (это общее здание) были чрезвычайно тяжелые. Запыленность и загазованность в помещении превышала нормативы в десятки раз. Прежде всего потому, что формовочное отделение было явно перегружено. Девять литейных конвейеров и смесеприготовительное отделение их обслуживающее, работали с явным перегрузом и формовочная смесь поставлялась достаточно низкого качества. Отсюда большой брак отливок, большой брак просто форм, которые не заливались металлом, но они все равно выставлялись на конвейер. Все это конечно требовало реконструкции.
Воздухообмен по нормативу в таких помещениях должен быть не менее семи, а он у нас был меньше. Американская система предусматривала именно такой нормальный воздухообмен с использованием естественной аэрации через крышные фонари. Здание старое. Как и плавильное отделение, которое искусственно перегрузили, переведя пятитонные печи на семитонные печи, так и формовочное отделение было перегружено в два раза. А здание старое и низкое. Пришлось вопрос решать как-то по частям.
Американцы сделали отопление цеха, используя пар как теплоноситель. Отопление было только от вентиляционных приточно-отопительных систем. Разводка воздуховодов не соответствовала ни нормативам, ни создавшимся новым рабочим местам. Проектом реконструкции
170
цеха предусматривалась замена всех отопительно-приточных вентиляционных систем на приточно-отопительные с увлажняющими вентиляционными системами. Т.е. в определенной степени происходило кондиционирование воздуха. Это уже было что-то.
Стержневое отделение просто расширялось вдвое, но всего лишь выходило на довоенные площади. До 1962 года стержневое отделение работало на половинных своих площадях для производства трактора ДТ-54 и запасных частей к нему, большего и не требовалось. При производстве же нового трактора ДТ-75 количество стержней для изготовления стальных отливок резко увеличилось. Проектом реконструкции сталелитейного цеха реконструкция стержневого отделения не предусматривалась. Так как на 60-е годы в Советском Союзе оборудования для изготовления стержней и проведения кардинальной реконструкции просто не было. А покупать в Европе или в США не хотели.
Смесеприготовительное отделение (земледелка). Технология производства стальных отливок в песчано-глинистой (земляной) форме требует соблюдения жесткой рецептуры. В рецептуру входила т.н. горелая земля – т.е. не совсем горелая, но земля, которая уже однажды применялась для изготовления литейных форм, и в них уже хотя бы раз заливался жидкий металл.
В 1961-м году правительство СССР приняло решение не применять в литейном производстве пищевых продуктов – патока являлась пищевым продуктом. Конечно, подсуетился отраслевой институт, и вместо патоки мы стали применять КАО-1, КАО-2 (кубовые остатки от перегонки нефти). Получали мы их из НПЗ (нефтеперерабатывающих заводов). Главные хорошие качества песчано-глинистой формы – исчезли. Резко вырос брак форм, брак отливок по причинам песчаных раковин. Резко возрос механический и химический пригар, т.е. вместе с выбитой из формы отливкой в термообрубное отделение уходило колоссальное количество песка и глины.
Реконструкция земледелки все же предусматривалась. Замена открытых смесителей модели 113, на закрытые 115-е, 116-е автоматизированные модели. Правда, для этого нужно было реконструировать вспомогательный участок приготовления, так называемого освежения, т.е. свежего сухого песка и глины. Необходимо было создать участок приготовления глинистой суспензии и подавать ее к смесителям пневмотранспортом.
Термообрубной участок. Необходимо было создать участок для обработки отливок из стали СТ-20Л. Проектом реконструкции предусматривался так же транспорт отливок от выбивных решеток формовочного отделения сделать подземным на базе пластинчатых конвейеров с попутным охлаждением водой. Так же организовать потоки отливок с применением новейшего оборудования, перевести термические печи с мазута на газ и реконструировать участок грунтовки отливки. На это предусматривались определенные государственные инвестиции. Проект реконструкции был разработан Отраслевым Институтом ГипротракторСельхозмаш г. Харьков. Рабочие же чертежи делали Союз про механизации г. Волгоград, ГОС ХИМ Проект г. Волжский и другие субподрядные проектные организации.
Основное технологическое оборудование покупалось на заводах изготовителях. Нестандартизированное оборудование изготавливалось соответствующими цехами Волгоградского тракторного завода. Различные комплектующие изделия так же покупались ОКСом завода на различных предприятиях Советского Союза. ОКС завода комплектовал оборудование на реконструируемые участки, оплачивал его, так же оплачивал строительно-монтажные работы, производимые подрядными и субподрядными строительно-монтажными организациями.
Поскольку не стандартизированное оборудование изготавливалось на нашем заводе, то за своевременное его изготовление в различных цехах – отвечал я. Я также отвечал за предоставление фронта работ подрядным строительно-монтажным организациям. Иногда привлекая их для демонтажа устаревших и не нужных металлоконструкций. Я должен был также следить за качеством проводимых строительно-монтажных работ. Конечно, за качеством строительно-монтажных работ следил также куратор ОКСа и даже инженер ПРОМСТРОЙ Банка. Я был самый крайний в этой цепочке и больше всех заинтересован в высококачественном выполнении всех работ по реконструкции цеха, так как потом работникам цеха приходилось работать после реконструкций и все недоработки сыпались на меня, а работники цеха кроме меня никого знать не хотели по части производства реконструкций. Вот на этой работе я учился строить новое литейное производство. В данном случае пусть не очень новое.
ГЛАВА 38
Я был новый человек в рамках всего завода и в цехах, которые изготовляли для реконструкции сталелитейного цеха не стандартизированное оборудование, меня не очень-то признавали. И несмотря на согласованные со мной и утвержденные главным инженером завода графики изготовления оборудования, фактически игнорировали их. И на мои жалобы ссылались на загруженность другими работами.
А наш цех работал плохо. Руководство цеха ссылалось на плохо ведущиеся реконструкции и не обещало хорошей работы в будущем. Собрали цеховое партийное собрание. В цехе было около 300 коммунистов. Собрание попросил организовать генеральный директор завода
– Валентин Александрович Семенов. Я согласовал свое выступление с секретарем парткома цеха и выступил на собрании с заявлением о том,
172
что современной реконструкции мешает несвоевременное изготовление оборудования цехами завода. Руководители цехов были на нашем собрании, их пригласил туда директор завода. В конце собрания выступил директор завода. Ругал начальника цеха за плохую организацию работы, ругал секретаря парткома за бездеятельность. Начальником цеха тогда был уже не Калинин, а Врублевский Станислав Юрьевич. На собрании присутствовал также секретарь парткома завода и бывший наш начальник цеха – Калинин, который тоже не добавил ничего хорошего в наш адрес. В конце своего выступления, директор завода сказал: «А вот по выступлению заместителя по реконструкции Стальгорова, что могу сказать. Уволить его вроде бы не за что, но он совершенно бесполезный человек для данной работы. Я сокращу эту должность, она оказалась для цеха бесполезной, как и Стальгоров». На меня это произвело огромное впечатление.
Собрание проходило после окончания рабочего дня, мне еще нужно было идти на занятия в институт. Я учился на вечернем факультете Волгоградского политехнического института. На следующее утро я зашел к секретарю парткома цеха – Сиволобову Ивану Никаноровичу. Он был хороший секретарь парткома. Я бы сказал, что он больше работал как замполит в армии. И администрация цеха, в том числе и я, ценили его за это. Он нам здорово помогал. Так вот я спросил его: «Я же ведь с тобой согласовал свое выступление, оказалось, что я не прав, как ты думаешь? Так отметил директор завода». И Сиволобов мне говорит: «Да, ты не прав. Надо делать выводы». На Волгоградском тракторном заводе управление было авторитарное. Если не сказать более, что генеральный директор на заводе был диктатор. Ни его ближайшие помощники, т.е. заместители по любым вопросам, в том числе, и главный инженер завода, мало что значили. Все решения принимались вручную директором завода. Я решил, что кроме как использовать это в своих интересах, ничего другого мне не остается. А до этого выступления директора я к нему практически ни разу не обращался.
И вот я иду в цех нестандартного оборудования, который должен мне изготовить несколько единиц оборудования, и вижу, что по моим заказам ничего не делается. Говорю начальнику цеха:
–
Ты был у нас на собрании?
–
Был
–
Слышал, что обо мне говорил директор завода?
–
Слышал.
–
И тем не менее для меня ты продолжаешь ничего не делать.
И он начал оправдываться. А у начальника каждого цеха завода имелся прямой телефон секретарю директора завода. Я беру трубку директорского телефона, здороваюсь с секретаршей и прошу соединить меня с Валентином Александровичем. И докладываю директору завода все, что в цехе нестандартного оборудования за эти два дня никто и пальцем не пошевелил, чтобы что-то сделал для сталелитейного цеха. Директор видит, откуда я звоню, и просит дать трубку начальнику. Я даю трубку начальнику. А время 10:00 утра, а в 11:00 начинается селекторное совещание, которое проводит ежедневно директор лично. Директор говорит начальнику ЦНО: «Вот в 11:00 часов на селекторе ты мне доложишь, что ты успел за этот час, чтобы начать работу для сталелитейного цеха. Это больной цех. И если мы к нему будем относиться, как все относятся, то он помрет и помрет завод. Но ты этого не дождешься». Директор выключил телефон. Начальник ЦНО говорит:«Ну, зачем ты так со мной поступаешь? Ну, сказал бы мне еще раз». Я говорю: «Я уже говорил и больше так говорить не буду». Поднялся и ушел.
Я тоже слушал селектор у себя в цехе и слышал, что сказал директор завода. А он предупредил, что если кто-то не откликнется на просьбу сталелитейщиков, то в этом цехе будет другой начальник. Заслушал доклад начальника ЦНО о том, что уже делает, и попросил меня проверить и доложить директору. И мое дело пошло.
Когда я приходил в цех, который делал что-то для сталелитейного, меня встречали с уважением и может быть даже с опаской, но я никогда не ссорился с начальниками цехов. Точно так же у подрядчиков. Подрядчики начали жаловаться директору, что я у них чересчур жестко принимаю работу по качеству, предъявляю излишние претензии. Например: при замене кровли на реконструируемом участке, я налил на этот участок воды, выдержал 30 минут и мы смотрели внизу, где протекает. Конечно, протечки были обнаружены. Были обнаружены углубления на поверхности кровли, в которых остались лужицы после спуска воды, которых не должно быть. И я заставил переделывать, естественно бесплатно. А никаким документом проверка качества кровли водой не предусмотрена. Директор сказал на строительной планерке, чтобы я и впредь так делал и если каких то документов не хватает, то пускай ОКС завода их составит. А строители говорили, что в этом случае работы будут задерживаться. На что директор сказал, что за задержку будем штрафовать, как это предусмотрено в договоре. Таким образом, руководители строительно-монтажных организаций, работающие по ремонту и реконструкции в сталелитейном цехе, стали относиться ко мне также с уважением, так как меня поддерживал генеральный директор завода – Семенов Валентин Александрович.
ГЛАВА 39
При создании системы охлаждения водой горячих отливок во время их транспортировки в термообрубное отделение, необходимо было организовать еще одну систему оборотного водоснабжения с отчисткой
174
оборотной воды от песка и вывоз этого песка в отвал. Для этого были спроектированы силами завода и Союзпроммеханизацией две установки для охлаждения и участок отчистки воды от песка, и удаление последнего в отвал.
Для того чтобы сориентироваться в аналогичных системах на других заводах, я вместе с заводским проектировщиком поехал в командировку в город Кривой Рог на Горно-обогатительный комбинат (ЮГОК), где смотрели эту систему обогащения железной руды мокрым способом. Там было колоссальное количество т.н. шлама. Что-то такое должны были строить и мы. Но на горно-обогатительном комбинате система обогащения была колоссальной. Объемы песка колоссальные. С нашими объемами песка несравнимы. И мы, конечно же, ее не приняли.
В Кривом Роге мы пробыли неделю. Кривой Рог очень разбросанный город. Городские поселки сформированы там по ГОК (горнообогатительный комбинат). Каждый поселок имеет свою инфраструктуру: администрацию, центральную площадь. Мы интересовались и жили на территории ЮГОК, и на одной из площадей поселка я увидел стелу-памятник солдатам и офицерам советской армии, погибшим при освобождении Кривого Рога от немецких оккупантов в 1944-м году. В данном случае памятник был офицерам и солдатам дивизий НКВД. На этой стеле была написана фамилия моего дяди, именно Решетникова Николая. Написано: «Подполковник Решетников Николай». А вот его отчества я не помню, поскольку он мне не родной, это муж маминой сестры, моей тети Люси. К сожалению, я ничего не сфотографировал т.к. у меня не было фотоаппарата. Это был примерно 1968-й год.
Вернувшись из командировки, мы разработали техническое задание на рабочее проектирование системы гидро-шламо-удаления и выдали его Волжскому институту ГОСХИМ Проект. Выдали рабочие чертежи подрядчикам и менее чем за полгода все построили. И уже в 1970-м году отливки в термообрубное отделение стали приходить охлажденные, очищенные от песка. Помимо этого мы поставили на поток обломку прибылей от оливок, ужесточив технологию отливки. Даже от отливок из стали СТ-20Л прибыли отламывались в галтовочных барабанах и вручную отбивались не отделившиеся в них кувалдами.
Создались две поточные механизированные линии. Из термообрубного отделения ушла пыль и песок, ранее прибывавшие из формовочного участка. Я уже писал, что переводили термические печи на газ. Перевести термические печи с одного топливо на другое, в данном случае на газ – невозможно. Нужно строить печи, спроектированные для газового топлива. Приспособить печи, ранее работавшие на угле или на мазуте, на газ – невозможно.
В термообрубном отделении пыли практически не стало. Фактически на рабочих местах не стало особо вредных условий труда, при которых мужчины на пенсию уходили с 50-ти лет. Можно было смело переводить на список номер два – пенсия с 55-ти лет, т.е. вредности все же оставались, но совершенно в небольших количествах.
Реконструировали отделение грунтовки стальных отливок. Полностью сократились оттуда 120 человек работающих там, в основном женщин, которые уходили на пенсию с 45-ти лет – особо вредная профессия. Только на разгрузке и загрузке совершенно благополучных с точки зрения вредности на рабочих местах, остались рабочие и то мужчины. И тут возникает парадокс: куда девать сокращаемых людей? Куда девать этих 120 сокращенных женщин? Некоторые отработали уже более 5-ти лет, и тут их, по их выражению, выгоняли с работы. Но мы руководствовались, между прочим, постановлениями ЦК КПСС, правительства СССР и ВЦСПС, которыми предписывалось убрать женщин с особо вредных видов работ, предоставив, однако же, другие рабочие места, без вредных условий. Таких рабочих мест у нас не было. Особо опасные рабочие места ликвидировали. Рабочих мест для женщин больше не было, а уволить их нельзя. А их было более ста человек. И они не хотели уходить на нормальные условия. Еле-еле нашли им рабочие места с нормальными условиями, а некоторые сами уволились с завода.
Но еще один парадокс: участок грунтовки и участок приготовления глинистой суспензии мы строили за счет взятых кредитов. Оказалось, что все наши первоначальные расчеты по сокращению 120 человек в грунтовочном и 50 человек на участке приготовления глинистой суспензии – экономически не выгодны. Большие денежные затраты, а зарплата высвобождаемых рабочих маленькая и не компенсировала затраты. А нужно было еще заполучить экономию. Пришлось искать, на чем экономить. Во всяком случае, что включать в расчет, чтобы показать экономию банку.
В 1969-м году я учился в Волгоградском политехническом институте. На семинаре по политэкономии я высказал мнение, что экономика Советского Союза убыточна. Что любая модернизация производственных процессов оказывается убыточной. Кроме того, модернизация действующих производств, как это происходило на Волгоградском тракторном заводе, также не эффективна, т.к. действующее производство всегда объективно-консервативно. Все потуги реконструкции Волгоградского тракторного завода при переходе на новый трактор ДТ-75 привели к тому, что по результатам этой реконструкции технический и технологический уровень производства вышел всего лишь на уровень 30-х годов аналогичных производств в США. Преподавал у нас политэкономию доктор экономических наук Полищук, который был удивлен моим выступлением и попросил меня немного задержаться после семинара и пройти вместе с ним до трамвайной остановки. В беседе со мной он сказал, что я в своем выступлении на семинаре отметил правильно
176
недостатки экономической системы СССР, но попросил меня об этом публично больше не высказываться. Сказал, чтобы я принес свою зачетку, и он мне выставит пятерку за свой предмет авансом. Я так и сделал.
ГЛАВА 40
Работая заместителем начальника сталелитейного цеха по реконструкции, я пользовался авторитетом, как на заводе, так и в Министерстве. И в декабре 1970-го года от имени Министерства меня послали в командировку в Польшу на завод «Урсус». Ехали мы втроем: главный металлург завода Плетнев Владимир Пантелеевич, заместитель начальника чугунолитейного цеха завода Кулиуш Алексей Яковлевич и я. Посылали нас как министерскую делегацию от Министерства тракторного и сельскохозяйственного машиностроения. Мы были ответной делегацией. Летом наше Министерство принимало министерскую делегацию из Польши, и как обычно в международных отношениях требовалось, во что бы то ни стало послать в ответ, а поляки должны были принять нашу министерскую делегацию. Министр И.Ф. Синицын решил послать работников Волгоградского тракторного завода. И мы поехали.
Вначале поехали в Москву в Министерство, сдали там все свои документы, взамен получили заграничный паспорт серенького цвета. Это не дипломатический и не туристический. Паспорт выдавался сроком на пять лет. Нас особенно не инструктировали. Сказали, что поляки нас должны принять шикарно, так как их делегацию наше Министерство принимало также шикарно. Заместитель министра сказал только, что советские деньги в Польшу везти нельзя. Туда можно брать только 30 рублей, предъявить их в Бресте на таможне, записать в Декларацию и привезти из Польши назад не тронутыми, для того чтобы доехать из Бреста до Волгограда. А у нас были с собой деньги. У меня было «лишних» 90 рублей, а у моих коллег не знаю по сколько. Билеты у нас были на поезд Москва–Лигница до Варшавы, т.к. завод «Урсус» находится в предместьях Варшавы.
Вагон был европейский. Я ехал в одноместном купе, а мои коллеги рядом в двухместном. В Бресте нужно было менять колеса вагонов на европейскую железнодорожную колею. А пассажирам пройти таможенный и пограничный контроль. Не буду описывать процесс таможенного досмотра, но мои «лишние» 90 рублей пришлось выложить при повторном досмотре т.к. при первом личном досмотре меня досматривал таможенник, который ко мне, как к нищему инженеру отнесся достаточно лояльно и задавал только дежурные вопросы. А у моего товарища по командировке, у Кулиуша таможенник обнаружил 120 рублей денег в обложке блокнота. Лояльных 30 рублей требовалось предъявить при таможенном досмотре. Кулиуш предъявлял эту тридцатку вложенную в блокнот, таможенник взявший в руки блокнот естественно, как специалист, обнаружил в обложке блокнота еще 120 рублей денег, а это уже контрабанда. Сумма денег не большая, но формально все же это контрабанда. Тогда, ехавший с ним Плетнев сказал: «О, Господи! Я забыл тоже сдать 120 рублей на временное хранение на вокзале». Это он сказал еще до своего досмотра таможенникам. И уже не являлся контрабандистом. Таможенник взял у Плетнева деньги, написал расписку, сказал, что на обратном пути Плетнев их заберет. Спросил, едет ли еще кто-то с ним, он сказал, что едет в соседнем купе наш третий товарищ. Хотя, конечно, можно было бы сказать, что они одни. Таможенник, который проверял Кулиуша и Плетнева, пришел ко мне в купе и сказал «Выкладывай деньги, которые ты везешь в Варшаву». Я выложил 30 рублей и Декларацию. А 90 рублей у меня были в кармане пиджака, я их, по сути, не прятал. Тогда таможенник говорит «Не-е-т, у тебя есть еще деньги!». Под угрозой тщательного обыска, я сказал, что есть в кармане, что я их не прячу и что забыл их просто сдать на вокзале. На что таможенник мне сказал, что об этом нужно было говорить до таможенного осмотра. В это время зашел таможенник, который проверял меня раньше, обидевшись на меня, он сказал, что зря я ему не предъявил эти деньги, что он мне доверился, а я его обманул. И что я его опозорил перед его товарищемтаможенником. В душе я был с ним согласен.
Меня и Кулиуша высадили с поезда, а Плетневу сказали, что он может ехать. Нас завели в помещение таможни на Брестском вокзале, составили протокол об изъятии контрабанды в сумме 90 и 120 рублей советских денег, вручили эти протоколы нам, а деньги изъяли.
Кроме таможенника, который высадил нас с поезда, все остальные таможенники над нами в открытую смеялись. Каждый говорил примерно одно и то же: «Тоже нашлись мне «контрабандисты». С поезда нас высадили не одних. Высадили большую группу спортсменов, едущих на какое-то соревнование. Мы с Кулиушом сидим в здании вокзала и думаем, что нам дальше делать. Мы растерялись. У меня лично больше денег нет, кроме 30 рублей, а у Кулиуша оказывается, были.
Таможенники снуют по залу, проверяют еще кого-то. Я видел, как заводили в зал для осмотра женщину, чтобы раздеть ее догола, для обыска. Туда же заводили и других пассажиров, но мало. По-видимому, таможенники выбирали для этого уже знакомых им людей, которые регулярно пересекают Советско-Польскую границу.
Я подошел к таможеннику, который ссаживал нас и спросил его: «Вот ты нас высадил из поезда и кто мы теперь и что нам делать дальше? То ли мы заключенные, то ли еще кто-то. Какой наш статус?». Он мне ответил: «А никакой! Езжайте в Варшаву дальше. Берите билет и спокойно езжайте туда». Я подошел к Кулиушу, рассказал ему об этом, сходили в зал, где продают билеты, посмотрели, что там билеты до Варшавы
178
не взять. Очередь была такая, что надо было из пушки пробивать. Мы узнали, сколько стоит билет на ближайший пассажирский, между прочим, почти типа нашей электрички поезд. Я с деньгами пошел в комнату, где размещались таможенники, и вызвал оттуда нашего «приятеля». Он вышел в коридор, и я ему говорю: «Вот ты нас высадил, а теперь ты нас посади в поезд. Потому что билет мы взять не можем. Вот тебе деньги и купи нам, пожалуйста, билеты до Варшавы, на ближайший поезд». Он поморщился, но сказал, что попробует. Я сказал: «С нами ты легко справился, вот попробуй также легко справиться с кассирами». Билеты он нам купил.
Мы сели на этот поезд, который не имел купейных вагонов, одни сидячие места, как в нашей электричке. Рядом с нами села женщина, в которой я узнал ту, которую вводили в спецпомещение таможни для раздевания и обыска. Она разговаривала по-русски хорошо. Я с ней разговорился. Я высказал предположение, что в эту спецкомнату для раздевания таможенники водили слишком знакомых пассажиров. Она сказала:
–
Да, я регулярно езжу от Бреста к Варшаве и обратно. По делам.
–
По контрабанде.
–
А с чем еще можно регулярно ездить между этими двумя городами?
Таможенный досмотр, со стороны польских таможенников, проходил без остановки поезда, на ходу. Пассажиров нашего вагона досматривала таможенник-женщина, примерно тридцати лет, чрезвычайно красивая. Досмотр был пустяковый. Если из Советского Союза в Польшу золото и драгоценности везти было нельзя, то в Польшу из Советского Союза это везти разрешалось. Тем не менее только после таможенного досмотра поляками к моей соседке пришло человек пять, я так понял, курьеров, которые сдали ей провозимую ими контрабанду (золото и драгоценности).
Я понял, что обыскивать ее, даже голую, было бесполезно. Она с собой не везла совершенно ничего. Везли ее курьеры, а их никто не обыскивал. Я даже предположил, что таможенники это знали, но найти курьеров, обычно привлекаемых на один рейс, чрезвычайно трудно. Таможенникам это конечно не под силу, а может быть, они были с этой дамой в сговоре. И обыскивая ее в спецкомнате, проводили лишь демонстрацию. Когда я сказал об этом своей попутчице, она лишь усмехнулась и сказала, что ничего не будет комментировать.
Приехали мы в Варшаву, нас встретил Плетнев с представителем завода «Урсус». Нас разместили в гостиницу «Варшава» (пятизвездочная по нынешней классификации). Каждому из нас был предоставлен отдельный номер. Нам вручили деньги, злотые, на текущие расходы. Некоторые расходы оказались для нас новинкой. Например: представитель «Урсус», когда он был с нами, то мы не расплачивались ни за что, но когда мы были одни, приходилось платить лифтеру. Лифтер зарплату не получал, он получал только чаевыми от пассажиров лифта. Или уборщицам в туалетах (это не в гостинице).
Для нашего обслуживания нам дали автомобиль, микроавтобус «Жук». Сказали, что на завод лучше всего ехать к началу рабочего дня. Рабочий день на заводе начинается в 6:00 утра. Надо сказать, что на любом заводе вообще по всей Польше рабочий день начинается в шесть часов утра. Правда раньше и заканчивается. Но на улицах Варшавы весь день полно людей и автомобилей, особенно с 16:00 до 21:00. На некоторых перекрестках стоят по два полицейских регулировщика. А в 22:00 Варшава
– пуста. То есть варшавяне успокаиваются на ночь в десять часов вечера, по нашим меркам рано. Правда работают ночные рестораны и кафе, но их немного. Мы посещали их, обычно с представителем с завода. К нам прикрепили заместителя главного металлурга завода. Он хорошо разговаривал по-русски и с удовольствием ходил с нами по всем местам, в том числе и злачным. И везде брал чеки за расходы, т.к. все наши расходы, в том числе и его, оплачивались, но по предъявлении чека.
Мне понравилась обстановка в ночных кафе и ресторанах. В противовес Советским, русским ресторанам, там совершенно не обязательно наливаться алкоголем, да еще и какими-либо сверхдорогим. Я часто наблюдал, как весь вечер в ночном кафе, чуть не до утра, сидит молодая парочка и перед ними только одна или две бутылочки кокаколы. А ведь снаружи стоит очередь в это кафе. В России давно бы выдворили таких посетителей, которые не пьют алкоголя, не заказывают и не едят каких-либо дорогих блюд, заказавши только две бутылки кока-колы, чуть ли не всю ночь пьют и курят. Это мне импонировало. Но мы конечно, алкоголь употребляли. И еще. Идем мы в гостиницу, после полуночи. Проходить нужно через перекресток. Автомобилей нет ни одного, ни с какой стороны. В России мы бы поперлись, не глядя, какой горит свет на светофоре, а здесь наш сопровождающий говорит нам, серьезно выпившим, и он сам достаточно выпивший, что на красный свет мы не пойдем. На что в ответ, что нет же ни одной машины, он смотрит на нас непонимающим взглядом и говорит, ведь красный свет горит. На что я ему говорю: «А у нас в этом плане правило не соблюдают». На что он мне отвечает: «Соблюдение или не соблюдение правил дорожного движения характеризует общий уровень культуры народа». Я был потрясен таким высказыванием, но по моему размышлению он был прав.
Сам по себе завод, вернее его литейное производство, находилось на уровне 19-го века. Литейные цеха были грязные, пыльные, преобладала ручная работа. Нового у них, по сути дела, ничего нельзя было взять. Хотя я заметил, что у них очень хорошо организована внутризаводская и внутрицеховая перевозка отливок, стопроцентно в контейнерах и автопогрузчиками. Произвела также впечатление конструкция
180
дробеметного барабана. Его движущейся части и сепаратора. Такой конструкции у нас не было.
Произвела большое впечатление также сушка песка. Сушка песка производилась в кипящем воздушно-газовом потоке. На мой взгляд, сверхсовременный способ сушки песка для литейного производства. Тогда как на Волгоградском тракторном сушка песка производилась в горизонтальных сушильных печах, смонтированных и привезенных из Соединенных Штатов еще в 30-х годах. Все достижения на польском заводе «Урсус» мы должны были записать в своем отчете после командировки и рекомендовать к внедрению в литейном производстве Советского Союза. Что я потом в Москве и сделал.
Еще поразило наличие на проходной завода и в цеховых проходах и проездах большое количество икон. И если цехи были достаточно пыльные и грязные, то все иконы были чисто вымыты всегда. И рабочие, входя в завод, переходя из цеха в цех, глядя на иконы, крестились. Конечно не все.
В Польше, конечно, не было того социализма, который был в Советском Союзе. Все же, оплата инженерно-технических работников была выше, чем оплата квалифицированных рабочих. Система обучения специалистов предполагала выпуск бакалавров, просто инженеров и магистров. Я оценивал бакалавров как обычно нашего не инженера, а техника. Хотя поляки называли бакалавра и инженера – пан-инженер.
В отделе главного металлурга работал русский. Его предки практически все жили в Варшаве, но он так и остался русским. Мы с ним встречались достаточно часто. Его все называли пан-инженер, пан-инженер. Однако выяснилось, что он бакалавр, по-моему, просто техник. Так вот он был не доволен, что он получает зарплату такую же, как и вагранщик, рабочий. Но вагранщик это высококвалифицированный рабочий литейного производства. Любой техник или даже инженер работающий в отделе главного металлурга в Советском Союзе, получал в два - в три раза меньше, чем вагранщик. А польский пан-инженер не был доволен равной заработной платой.
И еще я был поражен обилием самых разнообразных товаров в магазинах. Универсальный магазин в центре Варшавы, состоит из трех корпусов. И в каждом корпусе самые различные товары промышленного производства. И если ты хочешь что-то купить, а не просто поглазеть, то без покупки не уйдешь. Там было все. Особенно меня поразило, в одном из корпусов был огромный зал, в котором стояло несколько пирамид домашних тапочек. Я вообще не видел, чтобы в Советском Союзе продавали тапочки где-либо. Очередей за товарами не было. Были небольшие частные магазины. В основном в государственных магазинах некоторые уголки арендовали продавцы частники, которые продавали, скажем, французские товары. Вот тут были очереди. Но в отличие от российских очередей, никто ничем не возмущался. В абсолютном большинстве в этих очередях стояли женщины, т.к. товары продавались в основном для женщин. Но никто не возмущался, что давайте проходите, за вами очередь. Женщина, подходящая к продавцу, могла выбирать по времени столько, сколько требовалось. Никто из очереди не делал никаких замечаний. В конце концов, женщина могла ничего не купить и уйти, опять же в очереди никто это не комментировал никак. Видимо люди там все же другие.
Что касается разговоров «по пьянке» с представителем «Урсуса» насчет Западной Украины, где я долгое время жил. Он высказывался за то, что это польская территория. Я с ним спорил. Обычно меня после таких споров упрекал старший как бы товарищ, Плетнев. Он говорил: «Опять вы делите Украину! Не надо этого!». Я с ним соглашался. Но потом все равно это повторялось.
А Варшава уже начала готовиться к Рождеству. Рождество 25 декабря, а у нас командировка до 30 декабря. Нам хотелось съездить еще в Краков. Это старинная столица Польши. И город этот интересный. Там жил Коперник, там королевский замок Вавель. И тут просыпаюсь утром, уже готовимся к поездке в Краков, и слышу по радио, что в Гданьске практически восстание рабочих судоверфей. Что профсоюз «Солидарность» возглавляет восставших, ее руководитель Лех Валенса и что от потрясения президент Гомулка заболел, ослеп и подал в отставку. Обстановка в Польше получилась крайне сложная. Но за нами для поездки в Краков все же заехала наша автомашина. Шофер взял с собой свою девушку. Вместо зама главного металлурга с нами ехал начальник отдела перспективного развития завода «Урсус». Он сказал, что в Кракове более менее спокойно, и у него там тоже есть дела в литейной академии и он нас с удовольствием туда проводит. Ночевать мы там не будем, вернемся обратно. Мы быстро собрались и поехали. Так вот наш теперешний сопровождающий прекрасно говорил по-русски. Потому что он закончил академию литейного производства в Кракове, один год учился в институте в Ленинграде, после чего дин год учился в институте в Нидерландах. Вот он был магистр. У него в Варшавском театре, не помню в каком, была ангажирована ложа. Все премьеры в этом театре он посещал, приводил в свою ложу друзей и знакомых. Я не знал ни одного советского инженера или кандидата наук или доктора наук, который ангажировал ложу в Московском театре.
В Кракове мы посетили академию литейного производства, их лаборатории, собственно ничего слишком нового мы там не увидели. Посетили Вавель, королевский замок. Он на меня произвел чрезвычайно сильное впечатление. Это всемирно известный королевский дворец. Обедать пошли в ресторан. В ресторане большого зала не было. Было несколько комнат. У входа в ресторан было написано «Здесь обедал
182
Коперник», т.е. ресторану более 400 лет. Это впечатляет. Итак, нас было: водитель с девушкой (они немножко разговаривали по-русски), нас трое и шестой пан-магистр, который по-русски разговаривал не хуже, чем мы. Стол он нам заказал заранее, точнее сдвинули два стола так, как это делается везде, и накрыли нам и выставили еду и напитки. В этой комнате было еще два столика. Один столик был совершенно свободен, за вторым столиком сидел один поляк и ел курицу с каким-то гарниром. Мы зашли достаточно шумной компанией и начали говорить по-русски. Поляк – мужчина, лет сорока не более, резко встал, что-то вслух сказал попольски, взял свое блюдо, в руки и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Я по-польски понимаю, но с трудом. Все же практики польского разговорного языка у меня не было. Рядом со мной сидела подружка нашего шофера. Я у нее спрашиваю: «Что он сказал?». Она покраснела, не решаясь ответить. Я ей говорю: «Видно выругался?». Она сказала: «Да». И попросил сказать, что же он сказал. Она по-польски шепнула на ухо: «Он сказал, что я с русскими даже срать рядом не сяду».
После обеда, достаточно позднего, мы решили, что нужно уезжать. По Кракову ходить либо ездить нам наш сопровождающий не рекомендовал и сказал, что в 17:00 в Кракове наступает комендантский час и ездить по улицам запрещено. Положение в городе как бы военное, в связи с событиями в Гданьске, хотя в самом Кракове ничего пока не происходит. И нам лучше до 17:00 выехать, во избежание различных неприятностей. И что по городу ходят и ездят патрули, в основном рабочий патруль. Но рабочий патруль с оружием. Ходят пешком и на мотоциклах. Я забеспокоился. Я видел войну в 1941-м году. Мы решили выехать, еще не было пяти часов, выезжаем и видим, как перекрестки автодорог и улиц занимает рабочий патруль на мотоциклах с пулеметами. На левом рукаве повязка с какой-то надписью. Я думаю, что быстрее бы нам надо ехать, черт их знает, кто они такие, то ли правительственные, то ли антиправительственные силы, но у них оружие. Выехали из Кракова, проехали 30 километров до какого-то мотеля. Мотель был двухэтажный, мы там остановились уже поужинать в спокойной обстановке. Наш сопровождающий пан-Магистр, легко вздохнул и сказал: «Теперь мы в безопасности. А то я думал, нас где-нибудь по дороге обстреляют, и мы не доедем не то что до Варшавы, а даже до этого мотеля». Попросил официанта принести ему не водки, а самогонки. Тот принес. Он выпил, мы тоже. Я его стал укорять: «Ну как же так! Как будто бы поднимается оппозиция. А я слышал, что вы деятель оппозиции». Он мне ответил: «Да. Я представляю оппозиционную партию и являюсь деятелем оппозиции, но когда выходит на улицы толпа вооруженная, они не спрашивают, свой ты или чужой». Я с ним согласился.
Приехали мы в Варшаву. Переночевали в своей гостинице. Наутро говорю: «Поехали, ребята, отсюда домой. И я никогда больше ни за какую границу не поеду. Оказывается, все может случиться». Ребята говорят: «У нас командировка еще не кончилась». На что я сказал: «Ну и плевать. Во-первых, наступают рождественские каникулы и нам поляки говорили об этом. Завод работать не будет. Варшава будет пуста. Все уедут куда-либо и, по сути, после 25-го числа нам делать совершенно нечего». А это было примерно 22-е декабря. Но поскольку мы люди законопослушные, мы пойдем в посольство и там посоветуемся. Собрались и пришли в посольство Советского Союза в Польше. Нас принял секретарь посольства. Совсем молодой человек, не более двадцати лет. Мы рассказали ему о поездке в Краков, о командировке в Варшаву и спросили его, происходит ли здесь что-то серьезное. На что он нам дипломатично ответил, что ничего серьезного здесь не происходит. Но когда я ему сказал, что срок нашей командировки заканчивается 30-го декабря, а мы хотели бы уехать раньше, он сказал, что на нашем месте, если бы ему хотелось уехать раньше, то он завтра уже был бы в Москве. Его дипломатию мы поняли так, что нам срочно нужно уезжать. Он еще, правда, спросил: «А вас удерживают на заводе или нет?», мы сказали: «Нет. Никто нас не удерживает». Он ответил: «Ну и хорошо». И завтра вечером мы были в Москве.
На следующий день зашли в министерство. Там зам министра по кадрам сказал: «Молодцы, что приехали. Но вы ведь дураки, контрабандисты, что у вас, денег что ли много, чтобы у вас их отбирали таможенники?!». Мы с Кулиушем согласились, что один Плетнев у нас умный, а мы дураки. Сдали свои заграничные паспорта, получили свои документы и уехали в Волгоград. Примерно через месяц меня и Кулиуша вызвали на заседание парткома завода. Рассматривая нас, как провинившихся членов партии, замешанных в контрабанде. Только один из членов парткома принялся всерьез нас критиковать. Остальные над нами смеялись. Критиковавший нас член парткома предложил объявить нам строгий выговор с занесением в учетную карточку или даже исключить из членов партии за контрабанду и запретить впредь куда-либо ездить заграницу. На что секретарь парткома, бывший наш начальник цеха, Калинин, сказал, что мы понесли наказание и так, финансовое и моральное. И пускай они едут заграницу на здоровье, но уже точно теперь будут ездить без контрабанды. Но все равно нужно их наказать. Объявим им обыкновенный выговор. Нам с Кулиушем объявили по выговору. Сколько с Кулиушем вместе ни работал, все время дразнил его контрабандистом, на что он чрезвычайно злился. А в Варшаве, поскольку он еще провез деньги, помимо конфискованных 120 рублей, я у него еще потребовал, как у провинившегося занять мне 120 рублей. И я привез из Польши кое-какие подарки: надувной матрас, жене сапоги. Ничего этого в Советском Союзе купить был невозможно. И различную мелочь детям. Хочу добавить еще, что в Польше товары для детей были
184
значительно дороже, чем для взрослых, и дороже тем более, чем в Советском Союзе. А в Польше была политика такая, что детям купят все равно, поэтому товары могут быть дороже.
ГЛАВА 41
В 1971-м году я окончил Волгоградский политехнический институт. Получил квалификацию инженер-механик, по специальности машины и технологии литейного производства. Зарплата заместителя начальника цеха по реконструкции не устраивала. Оклад был 170 рублей. Цех работал плохо и премий мы почти не получали. Продвижение вверх не просматривалось, и я решил уйти на другой завод. На заводе имени Петрова работал мой хороший знакомый Владимир Иванович Бетин. На заводе имени Петрова он работал начальником литейного цеха. Он мне сказал, что им требуется на завод заместитель главного металлурга. И меня туда возьмут. Это Южная часть города Волгограда. Я поехал туда. Посмотрел завод, переговорил с руководством завода и вернулся обдумывать. Не понравилась мне моя работа, на заводе имени Петрова.
Завод имени Петрова изготавливает оборудование для нефтяной и газовой промышленности. Ассортимент отливок коренным образом отличается от ассортимента отливок сталелитейного цеха тракторного завода. В сентябре 1971-го года у нас в цехе, ко мне подошел главный инженер завода Анатолий Иванович Скрепцов и предложил должность Первого заместителя начальника сталелитейного цеха, т.е. заместителя по технической части. К тому времени мой приятель Владимир Гринер на этой должности не работал уже несколько лет. Он работал директором Фроловского сталелитейного завода. Фроловский завод был фелиалом Волгоградского тракторного завода. Должность заместителя начальника по технической части занимал в том время Коротя Борис Васильевич.
Поскольку цех работал плохо, то это распространялось на работу Короти. Я согласился на предложение Скрепцова, но сказал: «Предыдущий начальник цеха Калинин Э.А. не работает в цехе два года. Начальником цеха сейчас Врублевский С.Ю. Молодой и моложе меня. Он пришел вместе с Калининым из чугунолитейного цеха, где работал начальником формовочного участка. На мой взгляд, способный начальник цеха в условиях завода работает хорошо, но имеет определенные недостатки. Ему нужен сдерживающий фактор. Я могу быть этим сдерживающим фактором, но это чревато для меня. Поэтому я попрошу не снимать меня с этой должности в течение года, невзирая на возможные просьбы Врублевского. За два последних года на должности Первого заместителя после Гринера сменилось четыре человека, Коротя – пятый. Я согласен, что Коротя слабоват, но неужели из этих всех четверых заместителей не было ни одного хорошего работника? Быть не может!».
Скрепцов со мной согласился, и мое условие не снимать меня один год – принял. Сказал, что он доложит об этом директору завода, т.к. директор в конечном итоге подписывает приказ о снятии и назначении и поскольку директор тебя знает, то я уверен, что он согласится. На следующий день я стал заместителем начальника цеха по технической части, по статусу Первым заместителем. Фактически же, должность Первого заместителя исполнял заместитель начальника цеха по производству, Стешин Евгений Васильевич. И при уходе начальника цеха в отпуск, директор завода назначал его исполняющим обязанности начальника цеха на этот период. Это было конечно не правильно и в какой-то степени унижало должность Первого заместителя, который фактически по обязанностям исполнял роль главного инженера сталелитейного производства, пусть под названием цеха. Заместитель начальника цеха по техчасти отвечал за технику безопасности и пром. санитарию, за работу оборудования и правильную его техническую эксплуатацию. А заместитель начальника цеха по производству отвечал только лишь за поставку отливок в механические цеха завода и являлся погонялой для руководителей производственных участков цеха, не отвечая за сан. цех. Это произошло потому, что Стешин работал заместителем уже два года, а за это время сменилось четыре заместителя по технической части. И должность заместителя по техчасти потеряла авторитет. Мне требовалось восстановить авторитет этой должности.
Я начал работать заместителем по техчасти с сентября 1971-го года. А в декабре в цехе произошел смертельный несчастный случай. К Новому Году, руководство цеха поощрили различными наградами, а мне был объявлен строгий выговор с предупреждением, что при аналогичном повторении я буду уволен с завода. Вот что значит ответственность за технику безопасности. А заместителю по производству – премию, начальнику цеха – премию, а меня чуть не выгнали с работы. Этот случай только подтвердил мое желание восстановить авторитет моей новой должности.
Плохая работа цеха во многом объяснялась многочисленными простоями оборудования, в чем виноваты были служба механика и служба энергетика цеха. Эти службы подчинялись мне. Я, работая заместителем начальника цеха по реконструкции, изучил работу этих служб. Руководители служб меня устраивали, но организация работы службы меня не устраивала. Механиком цеха был Рыченков Александр Иванович, 25-ти летний молодой человек, со среднетехническим образованием. Ему надо было только помочь в организационном плане. На каждом производственном участке имелась достаточно примитивная слесарная мастерская и группа слесарей, обслуживающих и ремонтирующих
186
оборудование. Возглавлял такую группу механик участка. Все эти участковые группы слесарей и механиков входили в структуру службы механика цеха. У него же имелась ремонтно-механическая мастерская со станочным оборудованием (токарным, фрезерным, строгальным, сверлильным). Имелось также конструкторское бюро из трех человек. Всего в службе механика цеха числилось более трехсот человек.
Аналогичная структура имелась в службе энергетика цеха. Только вместо ремонтно-механической мастерской была группа капитального ремонта. Станочного оборудования в службе энергетика не было. Было также еще отдельно крановое хозяйство. До 1971-го года оно подчинялось функционально то механику цеха, то энергетику. По требованию инспекторов ГосГорТех надзора организовали отдельную службу – крановое хозяйство цеха. Туда входили мостовые и монорельсовые краны цеха и обслуживающие их крановщики, слесари и электрики. Численность этого хозяйства была около 120-ти человек. Руководил крановым хозяйством Лавров Павел Иванович.
Служба энергетика также состояла приблизительно из трехсот человек. Отдельной структурой службы энергетика, кроме группы капитального ремонта, выделялась т.н. фидерная электроподстанция. Она обслуживала высоковольтную, шесть тысяч вольт, энергосистему плавильного отделения цеха. В структуре службы энергетика была также служба водопроводчиков, которая обслуживала три оборотные системы водоснабжения.
Была также служба вентиляции. Возглавлял эту службу Певнев Борис (с февраля 1943-го года, электриком в этой службе работала мамина сестра, моя тетя Женя). Из трех тысяч человек работающих в цехе, более тысячи человек работали в службах, обеспечивающих, так или иначе, нормальную производственную деятельность.
Все эти службы подчинялись непосредственно мне. Как я уже писал, механик цеха Рыченков, энергетик цеха Тюрин – меня устраивали. Мастера-механики и мастера-энергетики меня тоже устраивали. Оставалось только наладить их работу и, возможно, наладить обучение. Я ввел простойные листки, т.е. сменный производственный мастер в конце смены в простойном листке записывал время простоя производственного оборудования, по вине обслуживающих бригад служб механика и энергетика, либо отмечал отсутствие простоя. Отсутствие записи в простойном листке оценивалось мною, как целосменный простой по вине бригады, у которой эта запись отсутствовала. После чего делались соответствующие выводы по наказанию или лишению премии. Это сразу дисциплинировало все службы.
Помимо этого оценку работы служб на отдельных участках я перенес с «героического» устранения аварий на профилактику и внедрение новых технических решений, предотвращавших сами аварии. К такому решению я пришел после анализа работы мастера-механика термообрубного участка Дробышева Павла, которого производственные мастера этого участка, начальник цеха, механик цеха и я, ругали. Ругали его за то, что он занимается не тем, чем нужно. Что вместо быстрейшей ликвидации обрыва пластинчатых конвейеров в закалочно-отпускном комплексе при термообработке звеньев гусениц, он решил применить новую конструкцию конвейеров. И вместо пластинчатого, стал монтировать конвейер из звеньев гусениц танков, остановив при этом закалочно-отпускной агрегат. Он мне говорил: «Я замучился ликвидировать аварии на этих конвейерах. Это конструкция «Союзпроммеханизации» меня не устраивает. Все время рвется, потому что работает в тяжелейших условиях и с большими нагрузками. Я сделаю новую конструкцию. Аварий не будет». Я понял его. Защитил от нападок начальника цеха. Помог Дробышеву выполнить эту работу быстрее, после чего простоев этого агрегата не было. Тогда все начали торопить с переделкой двух других агрегатов. Мы все это сделали гораздо быстрее, чем для первого агрегата. И больше простоев закалочно-отпускных агрегатов в цехе не было.
Аналогичную политику я стал проводить на других участках. Гдето находились такие возможности, а где-то нет. Тем не менее, оборудование цеха стало работать с гораздо меньшими простоями, и цех стал выполнять все задания и даже дополнительные.
Я проводил жесткую политику обязательных, профилактических ремонтов. Часто выступал против решений начальника цеха организовать работу в выходные дни, которые для всех служб являлись ремонтными днями, т.е. днями для производства ремонта оборудования. Это иногда не нравилось начальнику цеха, но в целом результаты работы цеха становились неплохими.
ГЛАВА 42
В 1970-м году мы приступили к реконструкции формовочного отделения. Нашли автоматическую линию формовки, спроектированную отраслевым институтом НИИ Тракторосельхозмаш г. Москва. Заключили с ними договор. Завод при институте в г. Ивантеевка взялся изготовить такую автоматическую линию. Автоматическая линия формовки конструкции НИИ ТСХМ отличалась от зарубежных, и она была приспособлена для установки в старых запыленных цехах. Я взялся за внедрение такой линии в нашем цехе. Необходимо было срезать один конвейер, последний по счету №9. Выполнить строительно-монтажные работы. Спроектировать и смонтировать новый блок земледелки, по современному варианту, хотя и без патоки. И укомплектовать людьми, предварительно обучив их работать на этой линии. Что касается людей: вместо 17-ти человек, работающих
188
на литейном конвейере, на линии должно было работать 6 человек, в том числе 5 непосредственно на рабочих местах, а шестой – бригадир, он не имел постоянного рабочего места, он следил за работой всего комплекса.
Генеральный директор завода имел печальный опыт работы монтажа и демонтажа автоматической формовки в 1961-м году. В этот раз он положился целиком и полностью на меня, что я организую освоение новой автоматической линии и полностью отвечаю за ее выход на проектную мощность. Я дал такое обещание. И в 1971-м году в цехе появилась первая автоматическая линия изготовления форм звеньев гусеницы и новый третий блок земледелки, который обеспечивал автоматическую линию и два остающихся конвейера, где изготавливались формы для звеньев гусениц.
Я обратился к директору завода, чтобы он помог мне укомплектовать людьми эту автоматическую линию. Я комплектовал ее только молодыми, желательно комсомольцами, со среднетехническим образованием. Я должен был организовать как работу этих операторов на автоматической линии, так и ее техническое обслуживание и ремонт. Укомплектовать линии работающими ранее на конвейере было невозможно. Хотя рабочие обиделись на меня, что я набираю новых и не ставлю их на приличные места. На что бригадир этих высвобожденных рабочих, мне говорил, что их формовщиком на линию никого брать нельзя. Что они все отупели и превратились в обезьян и автоматическую линию мы угробим. Я это понимал. Как я уже писал, я обратился к директору завода. Люди, из контингента которого я назвал директору, как правило, работали в механических цехах или в сборочном цехе. Они так же работали на конвейере. Работа на конвейере не тяжелая физически, но очень выматывает. Люди не хотели там работать и увольнялись, текучесть была огромная. Я попросил директора завода, чтобы он меня допустил в сборочный цех, и всех тех, кто увольняется и мне подходит, чтобы я приглашал к себе. Я очень быстро набрал необходимых мне 20 человек. Они верили мне на слово, когда я объяснял, они соглашались, что работа оператором на автоматической линии соответствует представлению современного технически-грамотного рабочего о работе, т.е. современный вид работы и современный рабочий – полное соответствие. И эти молодые люди потом работали у меня с удовольствием.
Я за свои собственные деньги купил разработанную инженерами в НИИТМАШ систему профилактического обслуживания и технического ремонта данной автоматической линии. Заполучил карточки с перечнем работ, которые необходимо делать на линии каждый день в течение года, т.е. у меня было 366 карточек. Я лично каждый день вынимал карточку и давал задание рабочим на автоматическую линию, что нужно будет делать завтра.
По разным причинам, но изготавливалось на этой линии литейных форм меньше, чем на оставшемся одном из трех конвейеров. Имеется в виду линия и конвейер для изготовления литейных форм звеньев гусениц. Норма выработки на конвейере была 860 форм за 7,5 часов. Производительность же конвейера и формовочных машин 1200. Цикловая производительность автоматической формовочной линии – 1250 форм за 7,5 часов. Цикл работы формировался принудительно, контроллером. Даже после трех месяцев работы на автоматической линии не могли изготавливать более 600 форм, т.е. в два раза меньше цикловой. А зарплату, именно я, старался платить не меньше, чем зарабатывали формовщики на конвейере.
После полугода работы все оставалось по-прежнему. Директор завода, придя в цех, раскритиковал меня. Запретил начальнику отдела труда и заработной платы завода прислушиваться к моим доводам о заработной плате рабочим на автоматической линии и велел делать только одно, платить, как на конвейере. Если они делают 600 вместо 900, значит и платить им нужно соответственно. На мои слова, что эти люди знают себе цену и разбегутся, уволившись, и эту линию постигнет участь автоматов 1961-го года, которые демонтировали по его приказу, директор обозлился и сказал, что я во всем виноват, и лишил меня всех видов премий за текущий квартал. А это было много. По штатному расписанию, моя зарплата должна была быть 180 рублей плюс премия до 40%. Но в том же штатном расписании завода было написано «Персонально т. Стальгорову – 240 рублей». Плюс к этому я получал достаточно премий за экономию электроэнергии, за внедрение новой техники и у меня средний заработок был около 600 рублей в месяц. Таким образом, я терял, по приказу директора, большую часть своего заработка.
В это же время заканчивался монтаж второй автоматической линии формовки, рядом стоящей. Это был уже 1972-й год, июнь месяц. В первый же месяц своей работы, с второй формовочной линии сняли в среднем за 7,5 часов – 800 форм. Во второй месяц – более тысячи. И что удивительно: рабочие, обслуживающие первую формовочную линию, забеспокоились и забегали. А я ежедневно анализировал, почему первая линия не делает столько, сколько делает вторая. Выяснялись в основном причины не технические, а моральные. На второй месяц работы второй линии с первой линии сняли также уже 800 форм в среднем за смену, но уже не 600. А потом пошли и по 1000 форм. То с одной, то с другой, то с двух. Т.е. работая в соревновании, каждая линия стала работать так, как нужно. Уже 1000 форм с линии не являлись рекордом. Стали готовить фронт работы под монтаж третьей автоматической линии.
190
ГЛАВА 43
Сталелитейный цех Волгоградского тракторного завода в то время был самым крупным в Европе сталелитейным цехом. Однако, как я уже писал, он был перегружен. Программа цеха 200 000 тонн стальных отливок в год для цеха, построенного в начале 30-х годов американцами – это очень много. Практически все возможные нормативы по площадям, по объему здания, по воздухообмену, по производительности основного оборудования – все эти нормативы были превышены в несколько раз. Проводимая реконструкция шла без уменьшения объемов выпуска продукции. В основном реконструкция проводилась с целью улучшения условий труда. И вот я вошел в руководящий состав этого цеха. Фактически это было три человека: начальник цеха и два его заместителя, по технической части и по производству. Заместителем по технической части был я, начальником цеха был Станислав Юрьевич Врублевский, а заместителем начальника по производству был Стешин Евгений Васильевич.
Евгений Васильевич был достаточно интересным человеком. В 1960-м году, когда я поступил работать в сталелитейный цех, он был моим первым мастером формовочного участка, а я формовщиком. Евгений Васильевич окончил Саратовский Индустриальный техникум, а в 1960-м году он поступил учиться заочно в институт. В Саратовском техникуме он учился в одной группе с Первым космонавтом Юрием Гагариным. Вместе с Гагариным он занимался в Саратовском аэроклубе, потом (будучи на практике на одном из заводов Саратова) он сломал руку и его карьера в авиации закончилась. А Гагарин стал летчиком, а потом и Первым космонавтом.
И вот наша руководящая тройка решила взяться за социальную, что ли, задачу резко увеличить заработок инженерно-технических работников. Что бы там ни говорили в настоящее время о Советской Власти, но в промышленности Советская Власть определялась, как власть партийная и власть рабочая. Поэтому средняя заработная плата основных рабочих была выше, чем средняя заработная плата ИТР. Это не только по факту – так планировалось. Мы решили, что хотя бы там, где наша власть, мы постараемся поднять заработную плату ИТР, при этом не снижая заработной платы рабочих. Стали искать источники. А они были. Я как заместитель начальника по технической части был главным ответственным за подъем заработной платы ИТР, работающих в службах цеха и в технологическом бюро. За счет чего можно было поднять:
За счет экономии электроэнергии;
Цех расходовал ежесуточно 330 000 киловатт часов электроэнергии. Огромная цифра!
Сверху давалось задание экономить 6% электроэнергии от годового расхода. Задание было чрезвычайно большим и экономия в 6% просто нереальна, но экономить по 1-1,5%, я решил, что это разумная задача. Энергосбыт расплачивался за сэкономленную электроэнергию с заводом, но не с цехом. Я решил составить программу экономии электроэнергии, в которой премировались работники цехов, в первую очередь, и работники отдела главного энергетика завода, в том числе и лично главный энергетик, а также руководители цеха. Программа составлялась, конечно, с плановым заданием 6%, тогда премиальные деньги получались астрономически большими, но я в программе обговорил, что за невыполнение плановых показателей экономии электроэнергии, мы наказаний или каких-либо удержаний из суммы, полученной за счет экономии, не несем. Это был самый тяжелый пункт программы при согласовании ее с Энергосбытом. Но до 1972-го года, а программа составлялась на этот год, сталелитейный цех не экономил электроэнергию, а наоборот перерасходовал ее. Любая экономия, таким образом, устраивала Энергосбыт.
Внедрение новой техники и технологий;
Я составил план (он назывался «План технического развития») в котором было два раздела: план технических мероприятий, серьезных, требующих некоторых инвестиций, и все равно в результате получалась экономия различных ресурсов, в общем оцениваемое в деньгах. Второй раздел технического плана развития назывался – Оргтехплан. В нем были мероприятия, не требующие каких-либо инвестиций. Затраты осуществлялись за счет себестоимости цеха. Это были главным образом
– технологические мероприятия. В результате опять же экономия под
считывалась в деньгах.
Экономия материальных ресурсов;
Главным образом, экономия чрезвычайно дорогих, огнеупорных
материалов. Плавка стали производилась в семнадцати электродуговых печах. В металлический кожух печи, представляющий собой, скажем, кастрюлю диаметром 4 м и глубиной 2 м, на дно и по бокам укладывался огнеупорный кирпич в несколько рядов. Первый ряд на дне и на стенках называется – арматурным рядом. Все кирпичи стоили очень дорого. Достаточно сказать, что хромомагнезитовый кирпич (одна штука стандартных размеров) стоил 4$. Такую надпись я нашел в кучке неиспользованного кирпича, завезенного, по видимому, в 1945-м или 1946-м году. Каждый кирпич был обернут в замасленную бумагу, а на бумаге большим шрифтом было обозначено «четверка» и «знак доллара». Каждую неделю в выходной день все семнадцать печей меняли футеровку на новую. За исключением арматурного ряда, все кирпичи менялись на новые. Вот здесь был резерв для экономии и соответственно получение
192
денег за эту экономию. Я составил соответствующую программу. Раздал листки расходования огнеупорных материалов каждому сталевару, т.е. организовал строжайший их учет. Точно так же я поступил с графитными электродами. Электроды также стоили чрезвычайно дорого. Что касается огнеупорных материалов, я заключил договор с отраслевым институтом в НИИТ МАШ на разработку конструкции футеровки электропечей огнеупорной массой, вместо кирпичей. Была разработана конструкция, состоящая из арматурного ряда кирпичей, а все остальное огнеупорная футеровочная набивная масса. Это мероприятие значительно экономило расходование огнеупорных материалов, особенно самых дорогих, кирпичей.
Экономию за счет огнеупоров я растянул на пять лет – специально. Я разрешил технологам писать рационализаторские предложения на изменения технологических процессов отливки тех деталей, которые они вели по должности, что не очень приветствовалось вышестоящими начальниками и организациями. Тем не менее, это способствовало активной работе технологов по улучшению технологий.
Все эти мероприятия по экономии материалов, по изменению технологий, премировались из фонда новой техники один раз в квартал. Линейный персонал зарабатывал себе дополнительные премии за выполнение дополнительного плана производства отливок на запасные части. Таким образом, заставляя работать инженерно-технический персонал по выполнению плана, я обеспечивал различными программами и премиальными фондами дополнительный заработок. В том числе и себе. У меня был персональный оклад, 240 рублей в месяц. Но с учетом получения всех премий, о которых я писал выше, моя среднемесячная заработная плата в 1972–1977 годах составляла – 650 рублей. Это была достаточно приличная зарплата. Но цех работал хорошо и нас руководство завода «не зажимало».
ГЛАВА 44
Одним из источников повышения зарплаты мастеров, технологов и основных производственных рабочих было снижение количества бракованной продукции. Производство отливок чрезвычайно сложное и не на всех этапах производства самой отливки ее изготовление контролируется. Поэтому выпуск бракованной продукции это обычное явление. Важно не допустить бракованную продукцию в дальнейшее производство или что еще хуже, чтобы она не пошла потребителю. Брак продукции делится на три категории: брак внутрицеховой, брак внешний для цеха, но внутризаводской и брак внешний от сельхоз потребителя. За мои 17 лет работы в сталелитейном цехе от потребителя на нашу продукцию не пришло ни одной рекламации, т.е. мы не поставляли бракованную продукцию потребителю.
Главным образом, брак был внутренний. Причины брака делились по производственным участкам цеха. Вина рабочих плавильного участка – это несоответствие заданному химсоставу и несоответствие заданной температуры заливки литейной формы. Вина рабочих формовочного участка – различные обвалы и микрообвалы в литейной форме, перекос верхней и нижней формы. Каждый формовщик устанавливал на модель свой шифр (число), по которому и определялся конкретный виновник брака.
Брак отливок шел как-то эпизодически, как вирусное заболевание. За брак отливок с рабочих удерживалось. Удерживались не все затраты, в основном удерживалось 6% металлозатрат, т.е. те 6%, которые при плавке стали уходили в угар и другие безвозвратные потери. Вот эти 6% удерживались самым безоговорочным образом у всех бракоделов. Больше всего страдали бракоделы-сталевары, потому что при не соблюдении требований к марке стали, браковалась сразу вся плавка, т.е. все семь тонн, где бы она уже ни была, приходил контролер и побелкой красил все отливки, залитые бракованной плавкой стали.
Сталевары теряли много. Я имел право некоторое отклонение по химическому составу пропускать в дальнейшее производство. Я это делал чрезвычайно осторожно. Из всех предыдущих заместителей начальников цеха по техчасти я оказался самым строгим. Я организовал курсы сталеваров. Так называемые курсы повышения квалификации, и обязал всех сталеваров на эти курсы ходить. Курсы вел технолог, специалист по плавке стали. Он жаловался, что посещение не очень хорошее. Я ругал мастеров плавки. Обязывал посещать эти курсы самих мастеров и подчиненных им сталеваров, и подручных сталеваров. Курсы проводили после работы в течение часа через день. И вот я оказался в немилости у рабочих, главным образом у сталеваров и подручных. Во-первых, я «безбожно» бракую плавки, во-вторых заставляю сверх рабочего дня еще учиться, а они и так «все знают».
И вот на очередное партийное собрание выносится вопрос о качестве выпускаемой продукции. Мне бы только радоваться, но оказалось, что в парткоме цеха уже подготовлено решение, с каким-то наказанием меня, по поводу того, что я плохо веду работу по качеству выпускаемой продукции. Обтекаемая формулировка. Правда? Я узнал об этом перед самым собранием. И вот начались выступления коммунистов-сталеваров и подручных сталеваров с конкретными примерами, что «вот раньше пропускали с такими вот отклонениями, а вот Юрий Михайлович не пропускает», «после работы заставляет ходить на занятия, а нового так ничего нет, читает уже все нам известное технолог Теплов, который раньше работал мастером плавильного участка, беспартийный». И подводится к тому, что я неправильно веду работу. Тогда я сказал: «Вот
194
возьмем сталевара Бычкова. Смотрю в журнал посещаемости: Бычков Петр посещает все занятия, которые проводит технолог. С начала года у него нет ни одной бракованной плавки и ни одного отклонения от химсостава. Мне ничего не пришлось бракованного от Бычкова пропускать. Бычков здесь, он коммунист. Еще сталевар Соломин. Он беспартийный, кстати. Он посещает также все занятия и у него с начала года также нет ни одной бракованной плавки. Может, конечно, это не связано с посещаемостью занятий, но, тем не менее, эти два сталевара не выпустили ни одной плавки с отклонением по химсоставу или совсем бракованной. А вот нужно было отлить для танка башенку. Мы давно ее не отливали. Это серьезная продукция. И вот мастер и сталевар сделали пять плавок стали, и все плавки были забракованы. Пришлось опять поручать Соломину и другому мастеру, и они сварили специальную сталь без всяких отклонений. А то был бы позор, что башенку не могли отлить. Так вот я предлагаю, тем коммунистам, которые не посещают курсы и варят бракованную сталь, да еще и ссылаются, что я должен пропускать этот брак, для начала объявить выговор». И назвал фамилии. Секретарь парткома поставил на голосование мое предложение, абсолютное число коммунистов проголосовало за него. А я обошелся без наказания. Я хочу сказать, что как говорил один философ: «Если ты не можешь изменить систему, пытайся использовать ее». Вот я в данном случае использовал систему партийных собраний, где в основном были рабочие.
ГЛАВА 45
К 1975-му году у нас уже работало три автоматических линии формовки звеньев гусениц. Я получил известность в отраслевых институтах, в НИИТМАШ, НИИ Тракторосельхоз МАШ и в Министерстве. Несмотря на свою, в общем-то, небольшую должность.
В 1974-м году из Москвы приехал начальник металлургического управления Министерства, посмотрел, что делается в цехе (имеется в виду, реконструкция) и сказал, что следовало бы облагородить какимто образом внутренний интерьер цеха. Хотя бы по основным цеховым проездам, чтобы выглядело все намного приличнее. Он предложил облицевать цеховые колонны листовой нержавеющей сталью на высоту хотя бы 2 метра, облицевать стенки плиткой глазурованной, вдоль стенки организовать бордюр, чтобы внутрицеховой транспорт не задевал облицованные плиткой стенки. «Я договорюсь с Министром, что он выделит для этой цели непосредственно в сталелитейный цех Волгоградского тракторного завода, причем в мое распоряжение, значительную сумму денег из централизованного министерского фонда капитального ремонта». К удивлению руководства завода, из Министерства для облагораживания интерьера сталелитейного цеха пришло 300 000 рублей.
С директором завода, Семеновым, это было обговорено раньше. Что именно я буду распоряжаться этими деньгами, что я буду нанимать подрядчиков для демонтажа излишних (еще американских) металлоконструкций для облицовки стен и укладки на полы чугунной плитки. У меня имелся опыт работы с подрядными организациями, они эту работу делали мне с удовольствием т.к. эта работа оплачивалась без проволочек. За выполненную работу я подписывал предъявленную мне подрядчиком процентовку, на мою подпись начальник финансового отдела ставил заводскую печать. Подрядчики шутили, что как на подпись директору завода, а я им отвечал, что директор мне такое право предоставил.
В 1975-м году, к какому-то юбилейному дню в парткоме завода, начальнику цеха сказали, что на цех выделяются правительственные награды, сказали какое количество, сколько каких орденов и медалей. Мы должны были представить список награждаемых людей. Один из них, обязательно сталевар, представлялся к званию Героя Социалистического Труда. Мы к этому званию представили Петра Бычкова. На совещании руководителей цеха и секретаря парткома цеха, распределили награды среди руководства цеха, в том числе Врублевскому, Стешину и мне. Списки нужно было сдать в партком завода. Не успели мы сдать эти списки, как позвонил секретарь парткома и сказал, что Министерство представляет на Государственную премию тринадцать человек работников Министерства, в том числе, два человека работники Волгоградского тракторного завода – это главный инженер завода Скрепцов Анатолий Михайлович и заместитель начальника цеха Стальгоров Юрий Михайлович. Представляется на Государственную премию (бывшая Сталинская премия) за разработку и внедрение автоматических линий формовки в цехах массового производства отливок. В данном случае на Волгоградском тракторном заводе.
Конечно, я был рад, но мои товарищи сказали, что мне орден и звание лауреата эта многовато, давай твой орден отдадим кому-нибудь другому. Я согласился. На совместном заседании технического совета и парткома Волгоградского тракторного завода было принято решение представить Скрепцова и Стальгорова к званию лауреатов Государственной премии. По существующему тогда порядку, это представление нужно было подписать, так же, в обкоме партии. В обкоме партии, прежде чем подписывал первый секретарь обкома, кандидаты проходили через сито КГБ. КГБ рекомендовал вычеркнуть меня из этого представления. Таким образом я не получил звания лауреата Государственной премии и орден свой кому-то подарил. То есть не получил ничего.
Чтобы закончить это историю, я добавлю: в 1983-м году я работал главным инженером Камышинского кузнечно-литейного завода.
196
Встретился на каком-то министерском сборе в г. Ивантеевка Московской области с двумя работниками, которые также были в списке со мной кандидатов на Государственную премию. Разговорившись, я узнал, что помимо меня КГБ забраковал еще троих из представляемого списка, причем это была цепочка энтузиастов: изобретатель, изготовитель оборудования и я – внедряющий линии на производстве. Остальные десять человек, как мой приятель говорил – «безбилетники». По словам работников института, когда об этом доложили Министру Синицину, он сказал, что никаких замен производить в списке не будет. Связался с кем-то в ЦК КПСС и отказался от Государственной премии. КГБ вычеркнул меня, потому что мой отец был врагом народа и в 1937-м году был арестован и умер в тюрьме г. Орши от пыток. Что-то подобное, повидимому, было и у других кандидатов. И все же получается, что сыновья врагов народа были пионерами в развитии промышленности. Но за нами все же следили.
В 1975-м году директор завода на каком-то собрании сказал, что он передо мной должник и что все руководители цеха получили от завода приличное жилье, а я с семьей всего в пять человек живу в кооперативной двухкомнатной квартире. Он дал распоряжение своему заместителю по быту немедленно предоставить мне квартиру, как минимум, трехкомнатную. В течение недели я переехал в Тракторозаводский район в трехкомнатную квартиру, а с кооператива получил причитающиеся мне, т.н. паенакопления. Что-то около 1800 рублей. Когда я оформлял документы у председателя кооператива, ко мне подходили три человека, которые предлагали, чтобы я передал эту квартиру кому-то из них, обещая мне 20 000 рублей, вместо 1 800 положенных по уставу кооператива. Заманчиво, но на такую сделку я не пошел. Оказалось, что поступил разумно, т.к. буквально через два дня после получения мной 1800 рублей от кассира кооператива, я приходил, чтобы оформить листок убытия и увидел, что дверь в кабинет председателя кооператива опечатана следователем. Короче, через неделю суд присудил председателю кооператива 8 лет тюрьмы, а проведенные им сделки (во всяком случае, десяток последних) признал ничтожными, и люди, участвующие в этой сделке, не приобрели квартир в этом кооперативе, а деньги потеряли.
Теперь из моего дома до цеха удобнее всего было идти пешком и время это занимало не более 15 минут. Хочу отметить, что помимо нас троих руководителей цеха, мы сформировали команду руководящих работников в ранге начальников участка, старших мастеров и даже мастеров, как производственных участков, так и служб механика и энергетика.
Что собой представляла структура управлением цеха: начальник, два заместителя, пять начальников участка, шестнадцать старших мастеров и пятьдесят мастеров. Это управление производством, непосредственно линейный персонал. В службе механика и энергетика: четыре старших мастера и десять мастеров. Особенно мы подбирали и лелеяли старший командный состав, т.е. старших мастеров, начальников участка, механика и энергетика. Итого нас было 26 человек.
Помимо работы в цехе, мы часто проводили дни отдыха, совместно со своими семьями. Обычно на Волжских островах или в ресторанах. Рестораны мы посещали обычно в праздничные дни. Тем не менее, это сближало между собой всех старших руководителей. Каждый отвечал за свою работу и за работу своего коллеги. Тем более, что мы все были связаны одной технологической цепочкой.
Начальниками участков были: Васильченко Владимир Андреевич, Коротя Борис Васильевич, Лесенко Юрий Давыдович, Якубовский и Гоменко Анатолий. Старшие мастера: Витковский Н.Н., Астахов, Егоров, Агапов, Головченко, Дробышев, Тарасов Н.Н., Николайчик М.П. Механик Рыченков, энергетик Тюрин, модельщик Степанов и другие. Мы, т.е. руководители цеха, требовали от них самоотверженной работы, самоотверженно работали сами, но и тщательно следили, чтобы все эти люди хорошо зарабатывали, в том числе и мы. Сюда же я включу и секретаря партийного комитета – Сиволобова Ивана Никоноровича.
К нам в цех он пришел с должности инструктора парткома завода. До инструкторской должности он работал в нашем цехе мастером на каком-то участке. Работал плохо и ушел, сказав, что в таких условиях могут работать только глупые люди. Подался работать по партийной линии. И вот нам, руководителям цеха, предложили избрать Сиволобова освобожденным секретарем парткома цеха. Он, собственно говоря, и не числился, что работает у нас в цехе. Он должен был быть в штате парткома завода, но работать-то должен был он с нами. У нас в цехе был его кабинет, тогда как в парткоме завода у него уже ничего не оставалось. И вот люди, которые знали Сиволобова по работе в цехе, еще до его партийной деятельности, категорически отвергли его кандидатуру, которую предлагал нам секретарь парткома завода, выставив свою кандидатуру
– старшего мастера Николайчика, который, между прочим, категорически отказывался от такой «чести». Дважды приходил на расширенное заседание нашего парткома секретарь парткома завода и ничего у него не вышло. На третий раз пришел директор завода Семенов Валентин Александрович, который повел себя следующий образом. Он сказал: «Я не буду агитировать за Сиволобова, я скажу только, что меня вы знаете? Мне доверяете?». Ему ответили: «Знаем и доверяем». Директор сказал: «Вы ничего не понимаете в людях, а я по возрасту и по должности разбираюсь. И Сиволобов для вас будет самым необходимым человеком, впоследствии. И если он когда-то по своей глупости сказал что-то вам не понравившееся, поверьте мне, с тех пор он поумнел. Так вот я рекомендую вам избрать секретарем партийного комитета Сиволобова».
198
Поскольку это было не собрание, а всего лишь расширенное заседание парткома, то партком принял решение рекомендовать собранию избрать Сиволобова И.Н. секретарем партийной организации цеха. В цехе было более трехсот коммунистов. И поручили на собрании выступить членам парткома, начальнику цеха и другим присутствующим на заседании, с обращением к коммунистам об избрании Сиволобова. Все согласились. Через день было партийное собрание, где избрали Севолобова секретарем партийной организации цеха, а уже на собрании парткома его избрали и секретарем (главой) партийного комитета цеха.
Иван Никонорыч показал себя замечательным, четвертым, руководителем цеха. Считалось, что коммунистическая партия это значит Сиволобов с коммунистами, является руководящей силой, в данном случае в сталелитейном цехе. Но это было совсем не так. И Сиволобов и партийная организация цеха полностью поддерживали курс и методы работы руководителей цеха, не проявляли никакой самостоятельности, тем более не претендовали на какое-либо руководство администрацией цеха. А помощь бывала огромная, поскольку из трех тысяч человек работающих все же самыми сознательными и грамотными рабочими цеха были коммунисты. А руководил ими ежедневно, так или иначе, Сиволобов.
В 1975-м году мне пришлось довольно продолжительное время исполнять обязанности начальника цеха. Работать было чрезвычайно тяжело, но я был доволен. Наконец-то я вернул своей должности авторитет. Авторитет Первого заместителя начальника цеха.
Трудно приходилось с техникой безопасности. Каждый месяц было 5-6 несчастных случаев. И за мои 6 лет работы ответственного за технику безопасности в цехе произошло три несчастных случая со смертельным исходом. Тяжело объяснять родственникам погибшего на производстве человека, что его больше нет. И с работы он больше не придет никогда. Это мог быть он или она. Из этих трех несчастных случаев все произошли по вине пострадавших. Но каждый несчастный случай стоил мне лишений всех премий за квартал, а это 400 рублей плюс строгий выговор по заводу. Да и объяснение с семьями погибших – это тоже тяжело. И никак не объяснишь, что пострадавший сам виноват в своей смерти. Родственники не принимают и не понимают такого объяснения.
Достаточно часто цех проверялся различными инспекциями: пожарными, санэпедемстанциями, росгортехнадзором (по эксплуатации грузоподъемных кранов). Все инспекции я воспринимал, как бы себе в помощь. Все замечания, недоработки, недостатки, различные нарушения – все это мной воспринималось безоговорочным исправлением. Я никогда не пытался спорить с инспектирующими органами. Я никогда не давал им никаких взяток, а иногда некоторые пытались меня шантажировать. Но т.к. я не давал взяток, меня штрафовали безбожно. Но я рассуждал так: «Я устраню все замечания. Они все деловые. Это приведет к улучшению состояния техники безопасности и промсанитарии в руководимом мной цехе». И все замечания от различных инспекций я воспринимал как свою недоработку. И если меня штрафовали, я считал, что я заслужил. Тем более, что при моей среднемесячной зарплате в 600 рублей, 100-150 рублей я мог себе позволить на штрафы, но не на взятки. Взятки обходились бы мне дешевле.
В конце 1975-го года я решил, что я полностью овладел знаниями технологии литейного производства стальных отливок и методами руководства трехтысячным персоналом.
ГЛАВА 46
При прохождении очередной медицинской комиссии я получил маленькую справку, что у меня что-то в легких. В общем, ничего страшного, но уже что-то завелось за 15 лет работы. Я написал заявление директору заводу перевести меня на другую работу, не связанную с загазованностью и запыленностью моего рабочего места, т.е. куда-либо в отдел. Тем более, что я был «травмирован» тем, что меня вычеркнули из списков кандидатов на гос. премию. Директор был, можно сказать, в шоке. Но мне кажется, он не воспринял мое заявление всерьез. Но написал на заявлении заместителю директора по кадрам, чтобы он подобрал мне соответствующую работу исходя из заводских и моих возможностей. Это заявление осталось у заместителя директора по кадрам.
Я продолжал работать. Съездил в отпуск в Белоруссию в город Рогачев, в котором я жил в 1941-м году. Две недели мы жили на квартире какого-то знакомого моей мамы по фамилии Кондратьев. Я с женой проводил свой отпуск, отдыхая за Днепром на так называемой Старице, т.е. старом русле реки Днепр. Отпуск я провел безмятежно и замечательно.
Работа моя продолжалась снова. Почему-то начальник цеха Врублевский стал часто болеть, особенно во второй половине каждого месяца, когда приходилось работать усиленно, догоняя отставания. Так прошел 75-й год и почти весь 76-й. Заместитель директора ничего мне не находит. К директору я не обращаюсь.
В начале 1977-го года я подобрал себе работу. Договорился с директором Славянского ремонтно-механического завода, что он возьмет меня главным металлургом завода и предоставит мне квартиру. Завод находился в городе Славянск-на-Кубани. Меня устраивала следующая ступенька в моей карьере. Я съездил и посмотрел Кубань – мне понравилось. Это Таманский полуостров, там очень близко Черное море и Азовское море. Конечно, это был поверхностный взгляд, но, тем не менее, в апреле 1977-го года я подаю директору завода заявление с просьбой уволить меня с завода т.к. на заводе для меня работы нет, а я
200
по состоянию здоровья в сталелитейном цехе работать не могу. Справочка о состоянии здоровья насквозь фальшивая, но пригодная для данного случая. Директор в шоке. И говорит мне: «Я тебя понимаю. Цех держится, пожалуй, только на тебе. Врублевский лодырь. Если ты уйдешь, то все развалится. Хочешь, я уволю Врублевского, а тебя назначу начальником цеха? Я понимаю, что ты перерос свою должность и перерос Врублевского».
Я отказался категорически и более того я сказал директору: «Меня вычеркнули из списка кандидатов на Государственную премию, а вы меня, как мой ближайший большой начальник, не защитили». Он отвечает: «Это КГБ. Я не мог ничего сделать». Тогда я продолжаю дальше: «Я вам год назад подал заявление с просьбой перевести меня на другую работу, в заводе же. А вы меня не перевели, а ведь прошел уже год! Вы вообще поступили со мной не по-человечески. Вы бросили мое заявление своему заместителю и весь год обо мне и о моем заявлении, совершенно не думали. Если бы вы меня вызвали и сказали, что вы высоко меня цените, но по моим способностям работы тебе не нахожу, поработай пока еще. Я оценил бы к себе отношение и так я мог бы проработать ни один год, а даже несколько. Я вас тоже ценю, но в данном случае я вижу, что вы меня как человека не цените». Он подписал мое заявление. А это значило, что я увольняюсь не по собственному желанию, а по соглашению сторон, а это означало, что никакие репрессивные меры ко мне принять невозможно даже суду. Это касается, прежде всего, невозможности отнять у меня ведомственную квартиру.
После директора я пошел к юристу, потом к замдиректору по кадрам. Заводской юрист очень был удивлен тем, что Семенов подписал мне заявление и что судиться за мою квартиру завод не может. Так закончилась моя работа на Сталинградском-Волгоградском тракторном заводе.
Я уехал сразу с женой и детьми в город Славянск-на-Кубани. К сожалению, квартиру за собой оставить я никак не мог, т.к. кроме меня и моих детей, никто не оставался жить в этой квартире.
ГЛАВА 47
Я начал работать с 1-го июня 1977-го года. Я стал работать главным металлургом Славянского-на-Кубани ремонтно-механического завода. Завод принадлежал Союзсельхозтехнике. Председатель Союзсельхозтехники Министр СССР, т.е. это Министерство, только называлось подругому.
Вначале жилья у меня не было. Я с женой и детьми жил в частном домике. Спали на полу вповалку. Директор завода обещал, что в августе я вселюсь в его квартиру, а он при этом получит в новом доме – новую квартиру. Этот дом строил другой завод, завод слесарно-монтажного инструмента.
Я работал на полную катушку. И вот наступил август. В августе месяце директор получил квартиру от завода СМИ, а с квартирой для меня произошел конфуз. Директор завода – Кулинич Николай Михайлович и профсоюзный комитет, представили мне квартиру, как приглашенному специалисту. Я уже отработал пару месяцев, и работники завода оценили меня положительно. Дальше следовало получить решение городского совета, Горисполкома, т.к. только после принятия решения горисполкомом оформлялись документы на получение жилья. Это касалось всех, не только меня. На этом заседании также утверждалась кандидатура Кулинича, директора нашего завода, на получение жилья в доме СМИ. И Кулинич постеснялся идти на заседание Горисполкома. Послал туда председателя профсоюзного комитета.
Председателем Горисполкома г. Славянска-на-Кубани был некто, Посохов. Бывший глава администрации города Сочи, сосланный в город Славянск-на-Кубани, как прошрафившийся (по-видимому, за взятки). И вот на этом заседании горисполкома, Посохов сказал, что Стальгорову еще нужно пожить в Славянске несколько лет, после чего претендовать на государственное жилье. И когда председатель заводского комитета профсоюза сказал, что уедет специалист назад, Посохов ответил, что никуда он не уедет, у него в Волгограде ничего нет. А председатель профкома не знал, что у меня в Волгограде имелась трехкомнатная квартира. Я еще ее не сдал тракторному заводу. И конечно я уехать мог.
Когда мне объявил председатель заводского комитета профсоюза, что Посохов не утвердил решение заводской администрации и профсоюза, я сказал: «Ну и черт с ним! Я уезжаю назад! Плевал я на работу и на Славянск. Только обидно, что меня обманул Кулинич». Дома я сказал, своей жене и детям об этом, что мы уедем отсюда. На это моя дочь Валя сказала, что не надо сдаваться, нужно получить квартиру, раз ее обещал директор завода, после чего можно будет и уехать, а так уезжать не стоит.
На следующий день я пришел к директору завода. Он пытался позвонить Посохову, чтобы договориться о встрече, но ему ответили, что Посохов вчера вечером уехал в отпуск и вместо него остался заместитель. Кулинич позвонил заместителю. Заместитель сказал, что у него нет прав менять решение принятое его начальником Посоховым. Я предложил, пойти к Первому секретарю горкома партии, к Юрченко. Юрченко выслушал Кулинича, который сказал, что я пригласил из Волгограда специалиста-металлурга, в Славянске таких специалистов нет и найти замену Стальгорову он не сможет и что Стальгоров уедет, у него в Волгограде осталась трехкомнатная квартира. Тогда Юрченко говорит: «Посохов креатура Первого секретаря Краснодарского крайкома, Медунова.
202
Медунов, конечно, мой прямой начальник, но с Посоховым у него особые отношения еще с тех пор, когда Посохов был главой администрации в Сочи. Но мы попробуем что-нибудь сделать». Позвонил в горисполком, спросил, где отдыхает Посохов. Ему отвечал заместитель Посохова. Тогда Юрченко пытался дозвониться и наконец дозвонился до Посохова. Юрченко объяснил ему ситуацию и сказал, что следовало бы, пожалуй, дать квартиру приглашенному специалисту-металлургу. На что Посохов ответил, что он остается при своем мнении, но вы можете делать что хотите. Тогда Юрченко позвонил заместителю Посохова и сказал, чтобы тот подписал ордер на квартиру для Стальгорова. Объяснил ему ситуацию, честно сказал про Посохова и сказал, что оформите свое решение протоколом, в котором сошлитесь на рекомендации Горкома партии и лично мою. В тот же день я получил ордер на трехкомнатную квартиру в центре Славянска. Мы с семьей сразу заняли ее. Пришлось делать небольшой ремонт. Но квартира была неплохая.
После получения квартиры я поехал в Волгоград. Погрузил вещи в железнодорожный контейнер, который отправил в Славянск. Зашел в ЖКО тракторного завода, сдал им квартиру. При этом работники ЖКО посмеивались надо мной, обзывая глупцом, что я сдаю квартиру. Но жить в моей квартире было совершенно некому и пришлось квартиру вернуть заводу.
Так началась моя жизнь в городе Славянске-на-Кубани.
Жизнь на Кубани отличалась от жизни в Волгограде. Например, в городе Славянске не было ни одного государственного продовольственного магазина, были только кооперативные. Продукты в этих магазинах стоили дороже, чем в Волгограде, но было все-все. Много местных изделий, много рыбы и рыбных изделий, много овощей и овощных изделий. Теперь многие критикуют кинофильм «Кубанские казаки» за сплошную, нереальную совершенно, показуху сельской жизни. Говорят, что этот фильм любил смотреть Сталин. Но все то изобилие, которое показывалось в кинофильме «Кубанские казаки» (изобилие продуктов питания!) я увидел в Славянске-на-Кубани и в Краснодаре.
Летом, каждую неделю, мы ездили купаться на Азовское море. Станица Голубицкая Темрюкского района. На берегу Азовского моря располагались домики заводской базы отдыха. Там можно было отдыхать неделю, две и хоть все лето. Нужно было только заплатить за домик небольшие деньги.
В 1978-м году я предложил своей теще и ее младшей дочери Лиде отдохнуть в домике заводской базы отдыха. Они прожили там две недели и хорошо отдохнули.
Город Славянск расположен на одном из рукавов реки Кубань. Река Кубань выше Славянска, разделялась на два рукава, один из которых назывался Кубань, а второй рукав назывался Протока. Так вот, Славянск расположен на рукаве Кубани, который назывался Протока. Даже железнодорожная станция Славянска-на-Кубани называлась станция Протока. Население Славянска составляло около 60 000 человек. Во время Второй Мировой Войны Славянск был оккупирован румынскими войсками. В Славянске имеется памятник, где похоронены десять заложников, которых расстреляли румыны за своего убитого офицера. Ежегодно 9-го мая возле памятника проходят манифестации и молебны.
Кроме ремонтно-механического завода в Славянске были: консервный завод, завод строительно-монтажного инструмента, итальянский небольшой заводик по производству деревянной тары. Был также т.н. калибровочный завод, построенный по японскому проекту для зерновых, т.е. для хранения и обработки риса, пшеницы и кукурузы. Достаточно мощное, производственное предприятие. По проекту он было полностью автоматизированным. На этом Калибровочном заводе по японскому проекту должны были работать 80 человек. Поскольку с автоматикой в России люди всегда не дружили, то на этом заводе работало 400 человек.
ГЛАВА 48
На ремонтно-механическом заводе работало 1500 человек. Завод изготавливал насосные станции, для мелиорации, собирал тракторные прицепные тележки, изготавливал автопоилки для крупнорогатого скота, делал капитальный ремонт электродвигателям мощностью до 80 киловат. Продукция завода была чрезвычайно востребована. Директор завода Кулинич приехал из Красноярска. Главный инженер, забыл его фамилию, тоже. До их приезда был только чугунолитейный цех, цех изготовления автопоилок и все. Под новую продукцию – насосную станцию была спроектирована коренная реконструкция завода. Строился новый цех по изготовлению насосной станции. Реконструировался литейный цех, строился цех ремонта электродвигателей.
В процессе реконструкции руководство завода решило разместить на добавочных площадях литейного цеха сборку тракторных прицепных тележек. В экономике, которая была при советской власти в то время, наивыгоднейшей продукцией была продукция с минимальной трудоемкостью ее изготовления. Такой продукцией оказалась сборка тракторных прицепов. 99% комплектующих изделий поставлялись другими предприятиями Российской Федерации. По сути дела, Славянскому заводу нужно было только собрать прицеп, а его отпускная цена была достаточно высокой. Для уточнения: что же изготавливалось на заводе? Только дышло прицепа. Прицепов собиралось достаточно большое количество, и вся продукция заводов валовой оценки состояла из проданных прицепов. Тогда как производство автопоилок было достаточно
204
трудоемким в своей первой части – в литейном производстве. Трудоемкость изготовления насосной станции состояла в большом объеме механической обработки различных заготовок. Все заготовки, правда, поступали по линии кооперирования с другими заводами. В основном литые заготовки поставлялись заводами министерства тракторного и сельскохозяйственного машиностроения.
Все детали автопоилки изготавливались от начала и до конца на РМЗ в Славянске. Получается, что литейный, а это был чугунолитейный цех, работал практически только на цех автопоилок. Автопоилок изготавливалось на заводе около 200 000 штук в год.
Литейный цех работал по примитивной технологии. Основная деталь автопоилки – чаша, отливалась в песчаную форму. Эти формы изготавливались прямо на полу цеха. Не только руками, но уплотнялись ногами, что меня приводило в ужас. В автопоилке имеются еще две детали: кран для подвода воды, язычок, которым корова открывает кран автопоилки и сама набирает в чашу воды. И кран, и язычок, достаточно мелкие детали, формы для их отливки изготавливались на формовочной машине. Ставились в стопку друг на друга, и вся стопка заливалась жидким чугуном. Но кран имел еще внутреннюю полость, которая изготавливалась с помощью отдельно приготовленных стержней. Это были песчаные стержни, изготовленные с применением жидкого стекла. Внутренние полости получались отвратительными. Много отливок уходило в брак. Трудоемкость отчистки внутренних полостей кранов автопоилки была колоссальной.
У меня стояла задача: организовать изготовление стержней по современной технологии. Для этого были определенные основания. Нужен был, прежде всего, сухой песок в достаточном количестве, который сушился на обыкновенной газовой плите. На такой большой сковородке. Так сушили песок три тысячи лет тому назад.
В этом же помещении стоял современный сушильный агрегат, который сушил песок в кипящем воздушном слое. Точно такой же, как я видел во время своей командировки в Польшу. Но этот комплекс по сушке песка не работал. Его почему-то боялись запускать.
Дальше нужно было изготавливать стержни на современной оснастке, т.н. горячих ящиках. В этом же помещении стояла пескострельная машина, для этой цели. Она была приспособлена для механизированного открытия и закрытия ящиков, в которых изготавливались стержни. Я должен был запустить в производство и сушку песка, и изготовление стержней по новейшей технологии. Таких комплексов в стержневом отделении Волгоградского тракторного завода не было. И мне приходилось, прежде всего, самому освоить эти комплексы.
Прежде всего, я решил посмотреть, работают ли такие комплексы на заводах города Краснодара. И увидел, что на машиностроительном заводе Калинина имелся комплекс сушки песка, аналогичный нашему.
На заводе Октябрь имелись стержни для отливок головки блока тракторного двигателя и изготавливались только с применением пескодувных машин и горячих ящиков. Я заимствовал у них эту технологию, приспособив к местным условиям своего завода.
Сушку песка я с привлечением лица, ответственного за безопасную эксплуатацию газового хозяйства завода, освоил в первую очередь. Нужно было спроектировать и изготовить разгрузочные и загрузочные устройства. В отделе главного металлурга должно было работать четыре человека, считая меня. Работали: я, инженер-конструктор Нижельский Анатолий и два технолога. Чаще всего один технолог. Нижельский был очень талантливым конструктором, хотя и со среднетехническим образованием. На Волгоградском тракторном заводе конструкторы пользовались заводскими нормалями, часто не соответствующие Гостам на техническую документацию. Мой конструктор, Анатолий Нижельский, можно сказать боготворил Госты и отвергал различные нормали и ТУ других заводов. Фактически он и меня приучил к этому. Нижельский конструировал мне и модельную оснастку, и различные агрегаты и механизмы. Он с увлечением делал эту работу. Это был молодой женатый мужчина лет 28. Белорус, хотя в Славянске-на-Кубани его предки жили еще до революции.
После освоения комплекса по сушке песка, я довольно быстро освоил изготовление стержней в горячих ящиках, т.е. отработал рецептуру стержневой смеси, температуру нагрева стержневых ящиков, совместив все это с циклом автоматической работы пескострельной машины. Отработал величину напряжения и электрического тока, приняв за основу безопасный, но все же шестидесятивольтный электроток от сварочного аппарата.
После этого мы занялись вводом в действие литейного конвейера. Стояли четыре формовочные машины, но не было ни системы подачи, ни уборки формовочной смеси, ни выбивной решетки. Все это мы с Нижельским запроектировали, иногда используя чрезвычайно оригинальные решения. Изготавливал эти механизмы ремонтно-механический цех службы главного механика. Конвейеры мы запустили, но условия работы на нем и его производительность оказалась никому не нужной и директор завода дальнейшую модернизацию конвейера и производство отливок на конвейере прекратил.
Самая большая чугунная заготовка на насосную станцию, это была крышка насоса. Крышка насоса по кооперации изготавливалась на Волгоградском тракторном заводе в чугунолитейном цехе. Там-то я и познакомился с Кулиничем. Поставлялась она чрезвычайно нерегулярно. Наш завод постоянно простаивал по причине отсутствия этой заготовки от ВгТЗ. И наконец ВгТЗ избавился от этой отливки, передав ее изготовление Камышинскому кузнечно-литейному заводу, который не только не хотел, но и не умел изготавливать такие отливки.
206
ГЛАВА 49
В начале 1979-го года я поехал в Камышин. В Камышине у меня был знакомый, главный инженер завода Фомин Анатолий Василевич. В Камышине он очень дружелюбно встретил меня и сказал, что на время командировки я буду жить в его квартире. Я согласился. Анатолий Васильевич в 1967–68-м году работал в сталелитейном цехе. Вначале старшим мастером, а потом заместителем начальника по технической части. Но не сложилось, он уехал в Краснодар, там работал начальником цеха на заводе Октябрь. Жена не поехала за ним в Краснодар. Он вернулся в Волгоград. Работал в институте ВНИИТ МАШ, который рекомендовал его на должность главного инженера вновь строящегося Камышинского кузнечно-литейного завода. И с конца 1969-го года Фомин работал в Камышине. Я хорошо знал его жену.
Директором Камышинского кузнечно-литейного завода в то время был Черница Евгений Михайлович. По специальности кузнец, он также работал на Волгоградском тракторном заводе. Фомин конфликтовал с Черницей. Почему и как, я не стал вникать. Но при встрече с Черницей он предложил мне работать главным инженером Кузлита, т.к. по его словам Фомин главным инженером работать не хочет и подал заявление с просьбой освободить его от этой должности и перевести работать начальником ремонтно-литейного цеха этого же завода. Я немного знал Черницу по тракторному заводу. Идти к нему работать Первым заместителем я не хотел. Я ему об этом так и сказал. Я научил рабочих и мастеров в ремонтно-литейном цехе, как надо изготавливать отливку для Славянска. При мне изготовили несколько десятков таких отливок и я уехал в Славянск. Кулиничу я сказал, что эту крышку надо отливать в Славянске. Камышин это дохлый номер. Не будет от них крышки. Они не способны пока ничего делать, а крышка это чрезвычайно сложная отливка. Кулинич сказал: «Готовь все что нужно, чтобы отливать здесь, но имей в виду, что отливка наша будет дешевле Камышинской вдвое, как ни странно, это заводу не выгодно. Потребуют снизить цену станции, а я этого делать не хочу. Ну, как-нибудь будем выкручиваться».
Я нарисовал технологию отливки крышки и разместил заказ на изготовление деревянной модельной оснастки на заводе имени Калинина в Краснодаре, т.к. у нас не было ничего и никого, чтобы делать такую сложную и в большом количестве деревянную оснастку. Заказ шел неофициально, за наличные деньги.
Крышка насоса – крупная отливка. Такие отливки никогда не производились в Славянском чугунолитейном цехе. Я разработал рецептуру для стержневых смесей, а стержней при изготовлении крышки много и они крупные. Разработал металлическую оснастку. И в 1979-м году отлили несколько крышек. Все получилось хорошо.
Помимо крышки мне пришлось разрабатывать технологии отливок запорной арматуры (задвижек) диаметром от 50 до 200 мм. Я также успешно справился с этим. Таким образом, в Славянске я – технологсталелитейщик, освоил и технологию изготовления отливок из чугуна.
Меня избрали в партийный комитет завода. И в декабре 1979-го года я исполнял обязанности секретаря партийного комитета, т.к. штатный секретарь был в очередном отпуске. В декабре же 1979-го Правительство Советского Союза ввело войска в Афганистан, и Горком партии предложил всем партийным организациям, в том числе и нам, обсудить и одобрить это решение ЦК КПСС и Правительства СССР. А я был противник ввода наших войск в Афганистан. Собрал партийный комитет и сказал, что хочет от нас Горком партии. И тут же высказал свое личное мнение, что считаю ввод наших войск в Афганистан – ошибкой ЦК КПСС и Правительства СССР. Аналогично американцам во Вьетнаме. Члены парткома приняли мое сообщение и мое мнение сдержанно, без каких-либо эмоций. В своем решении записали, что обсудили решение ЦК и Правительства. В Горкоме партии приняли мой отчет и копию решения парткома завода плохо и сказали, что у нас будут неприятности. Особых неприятностей, правда, не было. Вызвал меня на беседу Первый секретарь горкома Юрченко. Спросил, мое ли это мнение, против ввода войск. Я сказал, что да, но члены парткома не высказались против ввода войск, но и не поддержали. Юрченко сказал мне, что я поступил неправильно. «Так секретарь парткома поступать не должен. И пока будешь исполнять обязанности секретаря парткома, лучше свое мнение не высказывай, держи его при себе». Этим все и кончилось.
Еще летом 1979-го года меня пригласили в военкомат и предложили поехать в ГДР, работать на танкоремонтном заводе главным инженером. Напуганный событиями, которые застали меня в Польше в 1970-м году, я категорически отказался ехать куда-либо заграницу. Военком сказал, что это глупо и что меня можно призвать в армию, а не договариваться со мной, призвать без моего согласия. Я ответил, что в этом случае я, конечно, ничего не смогу сделать. Но меня не призвали, и этим разговором все кончилось. Однако же на заводе, через военно-учетный стол об этом разговоре в военкомате узнали. Меня журили, что я сглупил, не поехав в ГДР, но мой отказ работать главным инженеров в ГДР мне прибавил авторитета на заводе.
Поскольку крышку насоса получать по кооперации, как я уже писал ранее, заводу было выгоднее, чем изготавливать самому, а Камышин крышки не поставлял, поэтому я снова поехал туда. Это было уже в начале 1980-го года. Оказалось, что директором Камышинского Кузлита с 1 января 1980-го года работает мой друг – бывший начальник сталелитейного цеха на тракторном заводе, Врублевский Станислав Юрьевич.
208
Он мне и предложил переехать в Камышин на должность главного инженера Кузлита. Фомин уже работал начальником ремонтно-литейного цеха. Обязанности главного инженера исполнял Бобровский, по специальности кузнец, бывший главный инженер завода слесарно-монтажных инструментов. Работать с Врублевским я был согласен, но я ему сказал: «Меня ведь не пропустили на Государственную премию в 1975-м году, т.к. мой отец враг народа». На что Врублевский ответил:«Должность главного инженера, на вновь строящемся заводе, это не Государственная премия и на эту должность тебя возьмут. Тем более, что заместителем министра по кадрам работает мой бывший однокурсник Елесеев. А Первым заместителем министра – Калинин Эдуард Александрович, наш с тобой бывший начальник цеха. Калинин тебя хорошо знает, а Елесеев прислушается к моему и его мнению».
Еще не уволившись со Славянска, я поехал в Москву с Врублевским для разговора с заместителем Министра или с Министром. Оказалось, что Министр спросил обо мне Семенова Валентина Александровича, теперь пенсионера, бывшего директора Волгоградского тракторного завода. Семенов сказал, что Стальгоров справится с этой работой, гораздо лучше, чем Врублевский со своей, но вдвоем они будут работать хорошо. Это его мнение окончательно решило мою судьбу. Министр хорошо знал Семенова и чрезвычайно доверял его мнению.
Я уволился со Славянска и приехал в Камышин в апреле 1980-го года. Надо сказать, что на Кубани, в Славянске, мне не нравился климат. Не то чтобы не нравился, я себя плохо чувствовал в условиях, можно сказать, в тропиках. Тамань – это плавни, это жаркое солнце и я понял, почему Царское правительство ссылало туда строптивых людей. Северянам жить там невозможно. А дети и жена чувствовали себя там замечательно.
ЧАСТЬ IV ГЛАВныЙ ИнЖенеР
ГЛАВА 1
И вот я в Камышине. И вот я главный инженер строящегося Камышинского кузнечно-литейного завода. Моя мечта быть главным инженером машиностроительного завода осуществилась. Помимо этого, я был доволен, что завод строящийся. Я был убежден, что мне удастся создать на этом заводе современное литейное производство.
Камышин достаточно старый город. Основан в 17-м веке как казачий пост и назывался «Дмитриевск». Камышин расположен в устье реки Камышинки при ее впадении в Волгу. Собственно говоря, на берегу реки Волга. Дмитриевск располагался на левом берегу Камышинки.
В 17-м веке турецкий паша Силим хотел соединить Дон с Волгой. Для этого он выбрал трассу канала с Дона через реку Иловлю. Около 10 км копался канал, который соединял реку Иловлю с рекой Камышинкой, а она впадает в Волгу. Потом были выкопаны в несколько километров ложа канала. После Силима копать канал продолжил Петр I. На месте, где копался канал, возник впоследствии поселок «Петров Вал». Это километрах в десяти от Камышина. При обсуждении трассы нынешнего Волго-Донского канала, бывшая трасса Силим-канала и канала Петра I предлагалась, как альтернативный вариант, но оказалась не выгодной. Во время Пугачевского восстания Дмитриевск поддержал Пугачева и был разрушен Екатериной II. Было запрещено на его месте что-либо строить. На правом берегу реки Камышинки возник поселок под названием «Камышин».
Расположение Камышина достаточно живописное. Холмистое. Город Камышин расстроился на обе стороны реки Камышинки. В конце 1960-х годов на левом берегу был выстроен хлопчатобумажный комбинат и крановый завод. Через Камышин проходит шоссе ВолгоградСызрань. Помимо промышленности также развита и придорожная торговля. Имеется отличный лесопарк, расположенный на южной окраине города.
После строительства Волжской ГЭС уровень воды в реке Волге, точнее в Волжском водохранилище, поднялся на 14 метров. Когда строили причал Камышинской пристани, расположенный на реке Камышинка, то причальные сооружения висели в воздухе, обыватели Камышина смеялись и не верили, что туда поднимется вода. Но она поднялась. Была сооружена набережная и проведены другие берегоукрепительные работы. Уже по новому берегу, т.к. старый берег реки Волги оказался на 14-ти метровой глубине. С другой стороны, теперь уже водохранилища, расположен районный центр Николаевск, который перенесли южнее,
210
ниже по течению реки Волги, на 10 км. Николаевск или как называют в народе «Николаевка», расположен теперь напротив Камышина. Между ними летом ходит паром и катера. Зимой водохранилище замерзает, и все транспортные связи Камышина с Николаевкой совершаются по льду.
Климат Камышина мне подходил лучше, чем Кубанский, но первый год я болел, возможно, проходила акклиматизация организма. У меня все время болело горло. У меня никогда не было никаких болячек на шее, а тут начали появляться. Я решил съездить на курорт по рекомендации врача в Крым. Апрель 1981-го года я провел в Крыму, в санатории Украина. Крым мне очень понравился, и климат там для таких больных, как я, замечательный: с одной стороны морской, с другой стороны сухой степной, горный. В конце апреля я уехал домой в Камышин. По пути я заехал в Днепропетровск, где в химико-технологическом институте училась моя старшая дочь Ольга. Мне понравился Днепропетровск. Понравилось общежитие, в котором жила Ольга. Я переночевал у нее и со свежими силами приступил к работе.
Две другие дочери учились в Камышине в школе. Валя заканчивала последний 10-й класс. Она училась на пятерки, но медаль ей не дали, потому что она в школе училась только один последний год. Она тоже собиралась поступить в тот институт, в котором училась Ольга. Как и Ольгу, я заставил Валю одновременно с 10-м классом, окончить курсы секретарей-машинисток, при этом говоря, что если не поступит в институт, у нее уже будет профессия, достаточно востребованная. Она, конечно, потом поступила в институт без какой-либо задержки.
Камышинский кузнечно-литейный завод – проект 1968-го года. Завод спроектировали и стали строить в противовес ранее выстроенному хлопчатобумажному комбинату, где большинство работников были женщины. А профессии на Кузлите в основном мужские. Говорят, что это Правительство СССР, таким образом, пыталось решить демографическую проблему города Камышина. На камышинском ХБК работало около 12 000 человек – абсолютное большинство женщины. Кузлит проектировали на 10 000 рабочих – абсолютное большинство мужчины.
Кузлит располагался в Северо-западной части Камышина в т.н. промзоне. Промзона начиналась от магистрального шоссе ВолгоградСызрань в сторону станции Петров Вал. Первым заводом, с которого начиналась промзона, был завод по ремонту газоперекачивающего оборудования. Этот завод строили словаки. Вместе с заводом они застраивали жильем и инфраструктурой один из микрорайонов Камышина. Дома строились девятиэтажные по Словацкому проекту. Все конструктивные элементы домов изготавливались на специальном полигоне, который построили словаки на окраине Камышина. Там же располагался словацкий небольшой жилой поселок. В промзоне уже был построен и работал завод слесарно-монтажного инструмента (около 2000 рабочих). За заводом СМИ располагалась площадка для камышинского Кузнечно-литейного завода, 83 гектара. На апрель 1980-го года, на Кузлит была проведена железная дорога и выстроена станция Металлургическая. И станция и железнодорожные пути числились за заводом, их эксплуатировал заводской персонал. В составе Кузлита был железнодорожный цех.
Станция Металлургическая соединялась железной дорогой с действующей железной дорогой МПС, на станции Камышин-2. ЖД путь на станцию Металлургическая был достаточно длинным, т.к. станция Металлургическая и площадка завода были выше путей МПС на 150 метров.
Уже была также построена электроподстанция на 250 мг/Герц. Пока она еще числилась за заводом, и ее обслуживал заводской персонал. На эту подстанцию подходило напряжение 220 к/Вольт по линии Курдюм-Камышин. Заводская подстанция назвалась «Литейная» и от нее запитывалась также городская камышинская электросеть (6 к/ Вольт), а также газодобывающий и газоперерабатывающий комплекс в селе Антиповка Камышинского района, 30 км от Камышина.
На заводе строился комплекс литейных цехов: чугунолитейный цех №1 и №2 (200 000 тонн литья в год), цех алюминиевого литья (30 000 тонн отливок в год), цех бронзовых втулок (20 000 тонн в год). Строились также три кузнечных цеха – 100 000 тонн горячих штамповок в год. В проекте завода было также строительство городского водоканала: водозабор и водоочистные сооружения на 90 000 к/м воды в сутки, канализационные очистные сооружения (КОС) на 120 000 к/м стоков в сутки. Проектом предусматривалось также строительство больничного комплекса: больница на 500 мест с поликлиникой на 1000 посещений в сутки. В проекте было заложено строительство жилья на 40 000 человек (10 000 работающих, коэффициент семейственности 4). Жилье строилось на 80%, т.е. для 32 000 человек. Жилье строилось с объектами соцкультбыта. В проекте было пять детских комбинатов (садик и ясли), три средние школы. Для завода строился также техникум на 500 студентов, ПТУ на 300 учащихся. Город выделил для строительства жилья два микрорайона: первый и пятый. Вместе с жильем строилась и инфраструктура, т.е. строились электроподстанции, ЦТП, канализационные насосные, а так же все сети: сети теплоснабжения, сети ГВС, водопровод, канализация.
Согласно проекту мы должным были строить только внутриквартальные сети, а магистральные сети должны были строиться за счет средств области. Этих средств у области было чрезвычайно мало и приходилось оплачивать строительство и вне квартальных сетей. В небольших размерах. Однако же, когда пришлось осваивать новый пятый микрорайон, то пришлось просить деньги у нашего Министерства и в госплане СССР. В то время я исполнял обязанности директора, и мне
212
пришлось лично заниматься этим вопросом. Требовалось 300 000 рублей для строительства магистральных сетей пятого микрорайона. Глава областной администрации сказал, что 300 000 рублей у области это все деньги, выделенные правительством СССР на «коммуналку» Волгоградской области, и отдать их все в Камышин он просто не имеет право. Мы добились выделения нам этих денег.
Водоснабжение завода предусматривалось от Горводоканала. Бытовые стоки и стоки от ливневой канализации направлялись также в городскую канализационную систему. Для ливневых стоков был запроектирован предварительный резервуар (на 50 000 к/м) в овраге, в начале промзоны. Резервуар оснащался системой очистки ливневых вод от нефтепродуктов.
Снабжение теплом предусматривалось от Камышинской ТЭЦ (приблизительно 4км от завода). Работа кузнечных молотов предусматривалась с помощью пара (12 атмосфер). Пар должен был подаваться также от Камышинской ТЭЦ. Подача тепла, подача горячей воды для завода, подача пара для заводских молотов – все это было согласовано с руководством Камышинской ТЭЦ в необходимых для завода количествах и необходимых параметров (температура и давление).
На заводе строились абонентская камера для учета параметров и количества подаваемых ТЭЦ энергоносителей.
Завод также должен был снабжаться природным газом. Газ должен был подаваться от трубопровода Волгоградтрансгаза. Очень сложные технические условия для присоединения к магистральному газопроводу. В месте присоединения должна быть нами поставлена автоматическая газорегулировочная станция (АГРС). Станция эта была куплена у изготовителей в городе Киев. Там был единственный в СССР завод, который изготавливал такие станции. Станция была куплена в 1970-м году, а в 1980-м году она уже устарела морально и физически и нужно было покупать новую. Таким образом, на апрель 1980-го года, камышинский кузнечно-литейный завод имел железнодорожный транспорт, к нему подходила шоссейная автодорога, – снабжался питьевой водой из горводоканала, снабжался горячей водой для отопления в зимний период. Летом в своих душевых энергетики завода нагревали холодную воду в самодельных установках. Газа не было совсем. Электроэнергия была.
Из 10 000 человек по проекту должно было быть около 1 000 инженерно-технических работников. Практически ИТР был полный штат, хотя завода не было. К тому времени был введен в эксплуатацию корпус вспомогательных цехов (КВЦ, производственной площадью 33 000 м2). В здании КВЦ располагались цехи: модельный, инструментальный, цех кузнечных штампов, электроремонтный. Там же расположили внепроектный участок изготовления колес турбокомпрессора из алюминиевых сплавов. Это был уже производственный участок. Колеса турбокомпрессора (ТКР) изготавливались для Дергачевского и Борисовского заводов турбокомпрессоров. Технология изготовления колес ТКР была достаточно современная. Методом вакуумного всасывания. Но сами колеса и турбокомпрессоры, которые изготавливали вышеуказанные заводы, по сравнении с зарубежными (английскими, японскими, немецкими, американскими) никуда не годились. Это была техника в лучшем случае 19-го века.
Был введен в эксплуатацию ремонтно-литейный цех (РЛЦ), т.е. цех для производства чугунных и стальных отливок, предназначенных для ремонта оборудования. Принятые мощности РЛЦ составляли по чугунным отливкам – 7 000 тонн в год, по стальным отливкам – 8 000 тонн в год. Цех был принят с огромными недостатками.
Был построен производственный корпус чугунолитейного цеха №2 (ЧЛЦ-2). Оборудование в нем смонтировано еще не было. Был выстроен, но не закончены отделочные работы бытового корпуса для ЧЛЦ-2 и ЧЛЦ-1. Шестиэтажное здание с многочисленными бытовыми помещениями. Но в эксплуатацию, формально, корпус введен не был.
Был выстроен корпус для окрасочного комплекса с бытовыми помещениями. В этих бытовых помещениях располагалась администрация завода. Сам корпус (6000 м2) был пустой и в нем складировали оборудование.
Был также выстроен кузнечно-заготовительный цех (КЗЦ) с открытым складом металлопроката площадью 6000 м2. Склад обслуживался козловым краном. На склад приходила ветка железной дороги. В цехе было смонтировано оборудование для резки металлопроката на заготовки, а также печи для нагрева крупного металлопроката, который затем в горячем состоянии резался на заготовки, ножницами. Печей было шесть. Топливо для них – газ. А газа не было. Подземный газопровод от магистрального был проложен и заведен в т.н. головной ГРП, построенный заводом. Газопровод был также проложен от головного ГРП к трем заводским ГРП. Но наш газопровод был не соединен с магистральным газопроводом, и не работала АГРС.
Было построено три девятиэтажных одноподъездных общежития для техникума и ПТУ. Была выстроена школа в первом микрорайоне, там же два больших детских садика. Было построено три одноподъездных девятиэтажных дома – общежития для малосемейных в третьем микрорайоне города (не кузлитовский микрорайон).
Общий проект завода со строительством жилья оценивался в 400 млн рублей. Срок строительства завода по нормативу – три года. Когда я пришел на Кузлит, это был апрель 1980-го года, строительство завода шло уже одиннадцатый год и деньги на строительство уже кончились. А фактически не было построено ни одного из цехов основного производства. В 1980-м году завод бросил строить неоконченный чугунолитейный цех и переориентировал строителей и переориентировался
214
сам на строительство кузнечного корпуса. Три кузнечных цеха были срочно перепроектированы на один кузнечный корпус площадью около 30 000 м2. При том номенклатура горячих штамповок, поменялась. Кузницу надо было построить под номенклатуру Чебоксарского промышленного трактора.
Завод по производству этого трактора уже строился в Чебоксарах. Огромный завод строился с размахом, полностью на американском оборудовании. В том числе литейный цех. А горячие штамповки должны были изготавливаться в Камышине, но денег на строительство у нас уже не было. Директор завода, который растратил эти деньги, можно сказать, попусту – Черница Евгений Михайлович, был переведен работать в Министерство на должность начальника металлургического управления министерства. В силу приятельских отношений с заместителем министра по кадрам, Елисеевым. Черница фактически провалил строительство завода, израсходовав все деньги. Вот его и повысили.
ГЛАВА 2
Генеральным подрядчиком строительства Кузлита был трест КАМЫШИНПРОМЖИЛСТРОЙ. Этот трест, в свое время, организовался для строительства Камышинского ХБК и кранового завода. Трест имел опыт гражданского и промышленного строительства. У него имелись также субподрядчики для спецработ: промвентиляция, производственный участок от Саратовского треста; ЮжсантехМонтаж, производственный участок от Саратовского треста; ВолгостальМонтаж, производственный участок от Саратовского треста; МеталлургПрокатМонтаж, производственный участок от Волгоградского треста; НижневолжскЭлектроМонтаж, участок от Саратовского треста (НВН); участок ЮВМА, от Ростовского треста. В тресте были подразделения: управление «Жилстрой», УМР и др. Строительство КамышинскогоКузлита находилось в списке строек, контролируемых строительным отделом ЦК КПСС.
Каждую неделю проводилась общестроительная планерка, в которой участвовал директор или главный инженер завода, а проводил эту планерку заведующий строительным отделом Волгоградского обкома КПСС, Данилов Федор Иванович. Вся эта группа, контролирующих и работающих, пришла к финишу. Денег нет, завода нет. Плюс к этому начальник технического отдела Камышинской ТЭЦ стал говорить мне, что пара от ТЭЦ у нас не будет. Пар с заданными параметрами до Кузлита не дойдет и вместо т.н. сухого будет т.н. мятый пар. То есть совершенно никуда не годящийся. Так как выходные параметры котлов ТЭЦ не позволяют иметь необходимые параметры через 4 км от ТЭЦ.
Территория завода не была ограждена, хотя проектом ограждение, правда легкое, но предусмотрено. Чугунолитейный цех №2 по проекту оснащался импортным оборудованием, точнее все оборудование чугунолитейного цеха было изготовлено в ГДР, фирмой «Гизаг». Все это импортное оборудование и большинство комплектующих изделий к нему валялось на открытых площадках завода. Оборудование было получено из ГДР в 1975-м году, т.е. провалялось и приходило в негодность пять лет. И в 1981-м году планом строительства монтаж этого оборудования не был предусмотрен.
Требовался быстрейший ввод мощностей кузнечного производства. По ходу строительства проектировалось здание кузнечного корпуса и, собственно говоря, изменялся сам проект, в том числе, состав основного технологического оборудования. Предусматривалась установка молотов с весом падающих частей 5, 10, 16 и 25 тонн. Проектировалась также установка автоматических линий на базе тяжелых механических прессов Воронежского завода. Ввод в эксплуатацию планировался по очередям: вначале участок производства горячих штамповок на молотах и то не все молота сразу, а затем установка кузнечно-прессовых линий. И только после ввода кузнечных мощностей следовало приступить к формированию мощностей литейного производства, прежде всего цех ЧЛЦ-2. В 1981-м году предусматривался ввод мощности в составе 5, 10, 16 тонных молотов. Сами молоты находились на территории завода. Следовало решить вопрос пара, а также смонтировать оборудование соответствующего термического участка. И изготовить штампы. Все решалось достаточно удовлетворительно, за исключением пара.
Трубопроводы от ТЭЦ были смонтированы в начале апреля 1981го года. Действительно пар из ТЭЦ пришел совершенно непригодный для его применения в молотах. Стоял вопрос: строить свою котельную или построить компрессорную?
Построить компрессорную предложил я. Все специалисты кузнецы, имеющиеся на заводе, категорически отвергали работу молотов на сжатом воздухе, не знаю почему. Ведь молот назывался – паровоздушным молотом. Я зацепился за это название и вопреки мнению специалистовкузнецов решил построить компрессорную станцию. Такой объект строился гораздо быстрее, чем котельная. Вообще применение воздуха по всем статьям предпочтительнее, но в Советском Союзе, на тот момент, практически не было компрессоров, дающих необходимые для наших молотов давление и производительность.
И все же мы, т.е. теперь уже Министерство и Генеральный проектировщик, нашли, что Ленинградский завод компрессоров уже изготовил три компрессора, которые нам подходили. Правда, они были предназначены для какого-то завода из ВПК, и было их всего три, а нам нужно четыре. Тем не менее, наш Министр договорился, чтобы эти компрессоры отдали нам. За месяц была спроектирована компрессорная станция с четырьмя Ленинградскими компрессорами, а также система воздухоснабжения кузнечных молотов.
216
В аварийном порядке Генподрядчик Трест КамышинПромЖилСтрой с мая 1981-го года приступил к строительству этой системы. В октябре того же года система воздухоснабжения молотов была пущена в эксплуатацию. Для работы всех молотов нам хватало трех компрессоров. Четвертый это резервный компрессор. Мы его получили лет через пять, по-моему, когда уже кузнечный цех работал. Таким образом, был решен вопрос по пару (воздуху).
Мне хотелось бы сейчас отметить, что при наличии почти 1000 человек инженерно-технических работников, из них непосредственно специалистов кузнечного производства около 200 человек, не было ни одного человека, который когда-либо участвовал в строительстве нового кузнечного производства. К сожалению, люди работали без всякого желания. Без инициативы. И помощников для себя среди кузнецов я как главный инженер не находил. Для примера приведу, на мой взгляд, пустяковую проблему: в зону монтажа необходимо было доставить шаботы (это сплошная стальная отливка, размером приблизительно, 4х4 метра и высотой 1 м, весом около 120 тонн). На два таких, с позволения сказать, «кубика», лежащих друг на друге, устанавливался молот. Вся эта конструкция монтировалась на сотню пружин. Таким образом, когда молот своими падающими частями весом от 5 до 20 тонн на разных молотах, ударяет по нижнему штампу, эти удары воспринимают шаботы, да еще подпружиненные, т.е. колебание фундамента или почвы не происходит и получается полноценный удар. И вот нужно было эти «бруски» подать в зону монтажа. Эти шаботы прибыли на железнодорожных тяжеловесных спецплатформах и разгружены на площадке завода, которая находилась на расстоянии 300 метров от зоны монтажа.
Я не кузнец по специальности. Я созвал специалистов-кузнецов: своего заместителя по кузнечному производству, главного технолога по кузнечному производству и еще несколько специалистов. И сказал: «Нужно доставить шаботы в зону монтажа. Я не специалист и не знаю, как это делается на заводах. Кто из вас, работая на других заводах, знает, как производится доставка шаботов в зону монтажа? Или как это звучит в теории?». Все мне ответили, что доставка шаботов производится такелажным способом. Это, на мой взгляд, слишком общее решение. Конкретно, практически никто из специалистов-кузнецов, не знал, как это делается. А меня как главного инженера завода обязали к определенному сроку доставить в зону монтажа шаботы для трех молотов. Это шесть штук стадвадцатитонных половинок. Срок был три недели. И строители, и представители обкома партии понимали, что для работников завода эта работа большая и главное новая.
Мои же кузнецы смотрят на меня наивными глазами и никаких других решений не знают и не предлагают. Тогда я их всех отпустил, сел и написал приказ по заводу, которым назначил моего заместителя по кузнечному производству ответственным за доставку шаботов в зону монтажа. Одновременно в его распоряжение выделил бригаду такелажников. И срок на доставку всех шаботов – три недели, т.е. тот, который требовали строители. Под руководством моего заместителя-кузнеца был разработан, т.н. ПОР (порядок организации работ), в котором была нарисована схема рельсовых путей от разгрузочной ЖД площадки к кузнечному корпусу и расписаны все виды работ, которые мне назвал мой заместитель. Был также составлен график работ, где указывались промежуточные еженедельные результаты, за которые должен был отчитываться мой заместитель.
Прошла неделя. Такелажники проложили рельсовый путь. Доставили к началу пути одну половинку шабота, и это было все. Приказом по заводу я объявил выговор своему заместителю и предупредил, что если не будет сделана работа за вторую неделю, то он будет уволен с завода. За следующую неделю он поспешил уволиться сам. Я назначил на его место другого кузнеца, но ждать перестал. Никакой надежды на своих работников, кузнецов у меня не осталось. Я стал думать о том, что ведь доставляют же где-то тяжеловесные грузы в зону монтажа. Может быть тяжелым вертолетом или автотранспортом. Нельзя же, упершись в одно решение, пытаться что-то сделать, но это решение не годится.
Я стал искать такие организации. Вначале спецавтотранспорт. Нашел, что в городе Горьком существует организация «СпецТяжТранс», которая автотранспортом доставляет тяжеловесные грузы в то или иное место, по просьбе заказчика. Я созвонился с этой организацией. Ее руководитель ответил мне, что они с удовольствием возьмут этот заказ на будущий год, на этот год портфель заказов уже полный, туда вклиниться уже невозможно. Это меня обескуражило, но не очень. Я спросил: «А в нашем регионе кто-либо работает из ваших бригад?» На что мне ответили: «Да, в Волгограде». У электроэнергетиков работает такая бригада. Они перевозят там тяжеловесный трансформатор весом около 180 тонн. Я поблагодарил, и тотчас же стал связываться с волгоградцами. Связался с заместителем директора по капитальному строительству правобережных электросетей, который сказал, что да, у него работает такая бригада от города Горького. Тогда я спросил: «А может ли она выполнить работу для меня под «крышей» его заказа». Он с удовольствием согласился. Эта бригада сейчас простаивает, т.к. трансформатор к транспортировке не готов и еще не будет готов целую неделю. И если я договорюсь с бригадиром тяжеловесного автотранспорта, который находится сейчас в Волгограде, он приедет в Камышин и сделает эту работу для меня, он будет только рад этому, а они будут заняты и от безделья не уедут к себе Горький. Он сказал мне, где можно найти бригадира, даже по телефону. Я связался с бригадиром, тот сказал, что завтра они приедут в Камышин. Сразу автомобиль и тележка. На следующий день бригада была в Камышине. Бригадир осмотрел шаботы и сказал, что у них 255 тонная
218
тележка, а шаботы по 120-130 тонн это ерунда. И шесть штук шаботов они перевезут в зону монтажа за два дня (а у меня в запасе еще неделя).
Я спросил у него, нужна ли бригада для разгрузки и погрузки тележки. Бригадир сказал, что ничего не нужно. Выставил только условие: «500 рублей деньгами и ведро спирту и все будет сделано в течение двух дней». Я сказал, что я принимаю условия, и с завтрашнего дня он приступает к работе, спирт и деньги получит сегодня же. На что он ответил, что деньги можно после работы, а спирт желательно сразу заполучить. Спирт – это было в моей власти. Я выписал, и они сразу его получили. А вот получить 500 рублей было сложнее. Я вызвал главбуха, она сказала, что 500 рублей это весь наш безлюдный фонд, выделенный нам главдвигателем на весь 1981-й год. И если мы его сейчас расходуем, больше ничего не сможем сделать. Тогда я ей объяснил ситуацию. Она подумала и сказала: «А мне это нравится. Мы за один раз избавимся от этих денег, отчитаемся перед главком, что денег в безлюдном фонде больше нет, и я уверена, что они нам выделят еще. Заключайте с ними договор, я его подпишу и деньги выдам». Я поручил своему новому заместителю составить договор бригадирам. Составили такой договор. На следующий день он эти деньги получил. И вот наступает следующий день.
Следующий день это начало последней недели, из тех, которые мне выделялись для доставки шаботов в зону монтажа. На следующий день проводится оперативное совещание со всеми подрядчиками и заказчиками, в кабинете завода управления на третьем этаже. Проводит это совещание Второй Секретарь Волгоградского обкома КПСС. А строители уже ехидно улыбаются, готовы меня съесть. Видят, что шаботы по рельсам не движутся, знают, как должна происходить согласно ПОР доставка в зону монтажа. И видят, что все шаботы чрезвычайно далеки от зоны монтажа. У всех строителей непочатый край других работ, которые так же должны быть выполнены для принятия кузнечных мощностей в эксплуатацию, и возможная задержка с шаботами совершенно не мешает строителям в выполнении этих работ. Но все направлено на то, чтобы ущемить заказчика, т.е. меня.
И как только началось совещание, управляющий трестом КамышинПромЖилСтрой, генеральный подрядчик, заявил, что сдача мощностей в эксплуатацию будет сорвана, т.к. заказчик до сих пор не доставил шаботы в зону монтажа. На что я ответил, что в поставленный срок все будет сделано. И подрядчики, и секретарь обкома накинулись на меня: «Что будет сделано?! Шаботы все еще на разгрузочной площадке! Тащить их в зону монтажа будешь еще год!». Я хотел что-то сказать и слышу, что едет автомобиль, который должен везти тяжеловес, т.е. выходит, везет шаботы. Этот автомобиль с тележкой, в который загружен шабот, должен обогнуть здание завода управления, по пути в зону монтажа. Я говорю управляющему трестом, который сидел у окна, чтобы он выглянул в окно и посмотрел, что там делается на дороге. Он выглянул и чуть не упал и сказал: «Боже мой! Везут шабот!». На что я сказал, что это только первая половинка и что все шесть половинок шабота будут доставлены в зону монтажа. Я бы советовал начальнику участка МеталлургПрокатМонтаж Чмутову немедленно отсюда выйти и показать, в каком месте сгружать этот шабот и все остальные. Что он немедленно и сделал. Я сказал, что теперь нужно говорить не о заказчике, а о подрядчике. И стал называть отстающие от графика работы. Секретарь обкома меня тотчас же поддержал.
Вот, казалось бы, рутинный вопрос доставки шаботов в цех, а ни один из специалистов кузнецов не мог додуматься до его решения. Понадобился неспециалист кузнец, чтобы решить этот вопрос. Это просто говорит об отсутствии инициативы у ИТР завода. К сожалению, не только кузнецы грешили отсутствием инициативы.
ГЛАВА 3
Построили мы всю, т.н. пусковую, цепочку первой очереди кузнечного производства, базирующуюся на десятитонном и пятитонном молотах. И того исчисляется мощность 15 000 горящих штамповок в год. Следующие в очереди были 16-ти тонный молот, а потом 25-ти тонный молот. На 25-ти тонный молот шаботы были вдвое тяжелее, чем на 10ти тонный молот, и шабот состоял из трех частей, по 150 тонн каждая. Я ездил в город Краматорск на Украине, для заказа на изготовление этих шаботов и для того чтобы по возможности поторопить. Ознакомился с уникальностью такого производства. И сам Краматорск мне понравился. Город чистенький, утопающий в зелени.
Тяжелые механические прессы я заказывал Воронежскому заводу тяжелых механических прессов. Я заказал автоматическую прессовую линию, включающую в себя нагрев заготовок ТВЧ, автоматическую загрузку штампа, автоматическое перекладывание заготовки из ручья в ручей, автоматический обрез облоя. Линии заказывалась под пресса 6,5 и 4,5 тысяч тонн. Мне достаточно легко было разработать техническое задание Воронежскому заводу на изготовление таких линий, т.к. у нас был аналог – японская автоматическая линия горячей штамповки корпуса форсунки фирмы «АтакиКомацу». Таких прессовых линий для завода изготовлено и смонтировано две.
ГЛАВА 4
Для того чтобы стройка финансировалась, требовался фактически новый проект завода. В силу различных бюрократических причин нового проекта не могло быть. Однако, под новую номенклатуру (под промышленный трактор) было получено разрешение госплана СССР,
220
откорректировать проект в рамках кузнечного производства. Но в сговоре с проектным институтом ГипроТрактороСельхозМаш, город Харьков, и Министерством мы сделали новый проект.
Я занимался этим делом лично. Конечно, показатели пришлось изменить в сторону их улучшения, т.е. проектная численность работников завода сократилась с 10 000 до 6 000, тогда как производство штамповок и отливок не изменилось. Более того, был добавлен новый цех, цех по производству товаров народного потребления. В этом цехе предусматривалось изготовление ручных швейных машинок по японской лицензии. То есть производительность труда в новом проекте была выше, чем в старом. Затраты на весь проект теперь стали 650 млн рублей. С учетом того, что 400 млн рублей было израсходовано, добавлялись 250 млн рублей. И за то спасибо госплану СССР. Можно было достраивать завод.
При вводе мощностей некоторые вопросы решались очень плохо. Скажем, в термическом отделении кузнечного корпуса необходимая закалка должна была производиться в масле – это чрезвычайно пожароопасная технология. Так получилось, что система пожаротушения не была смонтирована в кузнечном корпусе ко времени сдачи мощностей. Более того, генеральный подрядчик не имел в субподряде специализированной организации по монтажу системы пожаротушения. Опять я оказался перед выбором, либо мощности не принимать, либо находить какое-то нестандартное решение. Мои специалисты, кузнецы подняли руки вверх тотчас же. Все объявили, что они специалисты-кузнецы, но не специалисты-термисты. Предательство, правда? А зарплату получали за весь комплекс.
Тогда я связался с институтом ВНИИТ МАШ и спросил: «Неужели не существует закалочной среды не огнеопасной?» Я пошел на провокацию и сказал, что читал в американском журнале, что такая среда есть в Америке. А вы неужели такие тупые, что не можете перенять что-либо у них? Зам директора института по научной работе сказал, что у них в институте проводятся работы по изысканию такой закалочной среды, но они еще не законченные. Я сказал, что пусть группа этих работников приезжает в Камышин и будет заканчивать эту работу у меня в кузнице. Он вынужден был согласиться. И такая среда появилась. Это был водный раствор полиакриламида, т.е. совершенно непожароопасен.
Я включил ее в корректировку проекта строительства кузнечного корпуса и не стал строить специализированную для работы с маслом противопожарную систему. Ограничился общими противопожарными мероприятиями для производственных цехов. И мощности принял.
В 1985-м году приступили к созданию мощностей ЧЛЦ-2. Первая очередь мощностей состояла из одной технологической линии, двух вагранок автоматической формовочной линии и одного блока земледелки.
Здесь тоже возникли вопросы. Теперь же я экзаменовал специалистов литейщиков. Бесполезное дело тоже. Также никто из них никогда не участвовал в строительстве нового производства. Хотя бы так, как участвовал я в реконструкции сталелитейного цеха Волгоградского тракторного завода. К величайшему сожалению, инициатива у литейщиков отсутствовала начисто.
ГЛАВА 5
В 1983-м году в апреле я ездил на курорт для лечения радикулита. Радикулит у меня возник еще на Сахалине. И при достаточно интенсивной работе на Волгоградском тракторном заводе, и в Камышине, обострения этой болезни у меня случались достаточно часто. Я поехал лечиться в город Нафталан. Принимать ванны из специфического сорта нефти. Это лечебная нефть желтого цвета. Месторождение этой нефти единственное в мире. Уже находясь на курорте, я узнал, что по заявкам богатых людей они поставляют эту нефть в различные страны мира. При мне даже загружали цистерну для отправки в Англию по заявке Королевы. Эти нефтяные ванны достаточно тяжело переносятся, но мне помогли. Лечение продолжается 24 дня, нужно принять 12 ванн. Ванны принимаются через день. Мне это лечение помогло. Изменился характер боли, но главный врач курорта мне говорил, что нужно через год приехать второй раз, после чего болезнь окончательно отступит. Увы, я не смог приехать второй раз.
Я ехал в город Нафталан через Тбилиси. Путь несколько длинен, но я поехал специально, чтобы заехать в Тбилиси. Впечатление от Тбилиси у меня плохое. На железнодорожном вокзале не имелось залов ожидания, в традиционном понимании этого. Так получилось, что мне нужно было переночевать, а переночевать негде. На вокзале ничего нет, ни комнаты отдыха, ни самого зала ожидания. Напротив вокзала здание гостиницы «Кахетия». Мест нет. И я ночевал с женой в котельной гостиницы «Кахетия». Дежуривший там оператор предложил мне свой топчан, естественно за хорошую плату.
Из Тбилиси на автобусе мы с женой доехали до города Кировобада, это уже Азербайджан. Совершенно другая цивилизация. Город явно мусульманский. Старое название города «Гянджа». В этом городе имеется мавзолей Низами. Мне также понравилось поведение местных жителей относительно алкоголя. Я впервые увидел, как молодежь собирается в чайхане, и пьют чай. Ужас! Совершенно необычно и непривычно для европейцев. А мне это нравилось.
А так местное население живет достаточно бедно и грязно. Когда я спросил главного врача, почему на таком уникальном курорте нет иностранцев, он меня спросил, видел ли я, как живут местные жители,
222
я ответил, что видел, т.к. у меня в поселке рядом с санаторием жена снимала комнату, потому что у нее не было путевки в этот санаторий. Я покупал для нее нефть, и она в домашних условиях принимала нефтяные ванны. Врач сказал, что смотреть на это жалкое житье местного населения иностранцам не следует.
ГЛАВА 6
Работа у меня была трудная, но интересная. Правда, платили мне чрезвычайно мало. На нашем же заводе любой высококвалифицированный рабочий получал зарплату больше, чем я – главный инженер, который создавал этот завод, создавал рабочие места для этих высококвалифицированных рабочих. Но я преследовал цель – создание некоего социума, т.е. промышленного производства, в котором участвовало в лучшем случае, около 40 000 человек. Заводское жилье, заводские школы, заводское ПТУ, заводской техникум, заводской лагерь отдыха, заводская газета и заводское радио. И я получался руководителем такого социума. Можно полагать, «общины».
С директором завода Врублевским у нас были чрезвычайно хорошие отношения. Мы работали совместно, но я всегда и везде подчеркивал, что в нашем дуэте старший он. Одновременно я, работая во всю свою силу и используя все свои возможности, требовал от него точно такого же отношения к его работе. Увы, этого он дать не мог. Мне бы успокоиться и перестроиться, т.к. к этому имелись все возможности. Но я поставил себе определенные граничные условия, стараясь не выходить за их рамки, т.е. в обязанности директора завода не входить. Но для работы было крайне необходимо, чтобы директор выполнял свои обязанности также добросовестно, как и я. Не то что добросовестно, а с такой инициативой. Увы, Врублевский был не способен на это. Я знал это еще по работе в сталелитейном цехе Волгоградского тракторного завода, но полагал, что на более ответственной должности он исправится. Ничего подобного не произошло. Я хотел от него больше, чем он мог дать. И получилось так, что я его предал.
Однажды в разговоре с главным металлургом нашего главка Чернышевым (находясь в командировке в Камышине, он ночевал у меня дома) я выложил ему все о наших взаимоотношениях с Врублевским и попросил его лично, для пользы дела, более жестко взять под контроль работу Врублевского. Только гораздо позже, я понял, что «сморозил» глупость. Я дал работу вышестоящему руководству. Еще будучи мастером, я старался никогда этого не делать. А здесь, будучи под парами алкоголя, я почему-то изменил своей привычке. Не подумав, я именно предал своего друга, с которым я достаточно эффективно работал, но который больше, чем давал, не мог дать для совместной работы. Получается, я еще давал работу вышестоящему руководству. Конечно вышестоящее руководство, начальник главдвигателя, новый, бывший директор Минского моторного завода, доложил Министру, также практически новому, Ежевскому, и, сославшись в конечном итоге на меня, сказал, что Врублевский безнадежен, его нужно снимать с должности директора.
Совершенно неожиданное, и, на мой взгляд, глупое решение. Министр освободил Врублевского от должности директора завода. Это было в октябре 1984-го года. Я в это время был в отпуске и находился в городе Новомосковск Днепропетровской области, в гостях у отца мужа моей дочери Вали. У Вали в июне 1984-го года родился сын, а она еще училась в Днепропетровске. Они жили у Валиного свекра. У него был собственный дом, была жива его мама, бабушка моего зятя. Она присматривала за сыном Вали. Мы с женой приехали к ним в гости. Через неделю меня вызвали на завод. Взывал заместитель министра, Елисеев. Жена осталась в Новомосковске, я уехал в Камышин.
В Камышине я узнал, что директор Врублевский Станислав Юрьевич от своей должности освобожден и на его место назначен Сорокоумов, работник Волгоградского тракторного завода. И Сорокоумов, и Елисеев были в Камышине на заводе. Для меня это был шок. Я знал Сорокоумова давно. Именно с 1961-го года. Он работал на тракторном заводе инженером инструментального отдела, потом начальником инструментального отдела завода, потом секретарем парткома завода, потом секретарем Тракторозаводского райкома партии, а последнее время он работал на тракторном заводе, но в какой должности, я не знал. Но я твердо знал, что Сорокоумов работать в Камышине не сможет. Он жил в Волгограде в центре города в элитной квартире. Во время его назначения директором его жена находилась в Испании. Я знал ее. Плохо, но знал. В разговоре со мной по телефону из Испании она сказала, что ее муж – дурак, и что она никогда в жизни не поедет жить в Камышин и он тоже.
Сорокоумов наездами приезжал в Камышин, но жил в Волгограде. Я исполнял обязанности директора завода практически все время. Мне это не нравилось, т.к. построить завод и начать эксплуатацию введенных мощностей я один не мог. Как бы там ни было, Врублевский в этом плане был неплохим работником, а Сорокоумов ничего не делал. Так продолжалось около года.
А завод все же строился. Подрядчики работали. Я работал. Инженерный персонал тоже. Но что получалось?
ГЛАВА 7
Были введены кузнечные мощности на базе молотов. Крайне отсталая технология. Казалось бы, механизированы операции, нет тяжелой
224
физической работы, вернее она была, но все же не слишком тяжелая. И вот мощности введены, но на проектную мощность производство не выходит никак. Притом все, работающие в молотовой кузнице, пытаются обосновать свою плохую работу теоретически. Тогда я рассматриваю одну поковку: коленчатую ось, которая куется на 10-ти тонном молоте. Точно такая же ось куется в кузнице Волгоградского тракторного завода. На Волгоградском тракторном заводе эту деталь отковывает кузнец Аркатов, Герой Социалистического Труда. За 7,5 часов он отковывает четыреста штук этих коленчатых осей. На моем же заводе на точно таком же молоте кузнец еле-еле отковывает сорок штук за эти 7,5 часов, т.е. в десять раз меньше Аркатова.
Я договариваюсь с директором Волгоградского тракторного завода и с сами Аркатовым, что он приедет в Камышин и попробует там отковать свои четыреста штук коленчатых осей. Приезжает Аркатов. Прежде чем становиться за молот, он просмотрел всю технологическую цепочку, т.е. нагревательную печь (нагрев заготовок), подачу заготовок от печи к молоту, сам процесс ковки, подачу заготовки от молота, уборку облоя. И сказал, что вся эта цепочка не годится, она не обеспечит четыреста штук в смену, а просто так стоять у молота он не будет. И сказал мне: «Ты же видел, какая цепочка в Волгограде?» Я ответил, что видел. Аркатов сказал: «Вот и сделай такую».
Для этого нужно было сделать новую нагревательную печь. Ликвидировать манипулятор, совершенно не годящийся для работы. Смонтировать монорельсы для обеспечения работы молота заготовками и уборки готовых поковок и облоя. «После того, как все будет сделано, я приеду и откую вам 400 штук за одну смену», – сказал Аркатов.
Весь разговор происходил в присутствии начальника кузнечного цеха и кузнецов. В моем распоряжении было Кузлитовское Проектноконструкторское печное бюро с толковыми конструкторами. В течение недели они изготовили чертежи на новую печь. Конструкторское бюро по механизации за это же время спроектировало транспортные монорельсы. С привлечением подрядчиков, быстро сделали печь и все остальное. Как только все было сделано, я спросил начальника цеха и кузнецов: «Откуете без Аркатова 400 коленчатых осей за смену?». Ответ был: «Попробуем».
Попробовали и отковали 80 штук и сказали, что больше невозможно, даже в таких условиях. Я опять попросил директора тракторного завода и Аркатова приехать в Камышин. Аркатов приехал, встал за молот и за смену отковал 400 с небольшим коленчатых осей. При этом один из кузнецов, как подручный, помогал Аркатову. Но их и раньше было двое. И двое «наших» не смогли отковать больше 80, а теперь Аркатов и наш подручный отковали 400. Я поблагодарил Аркатова. А наши кузнецы сказали: «Мы так работать, как Аркатов, не можем и не будем». Вот тебе и вывод. А ведь мощности рассчитаны на аркатовскую производительность. То есть получается несоответствие технологии представлениям рабочих о современном труде. То есть технология производства горячих штамповок на молотах с имеющимися у нас средствами механизации – отсталая технология. Совершенно не пригодная. Так как трудиться по этой технологии рабочий может только принудительно. И только отдельные единицы рабочих, типа Аркатова, – но ведь он официальный герой труда, – сами себя принуждают работать по такой технологии. Остальные не герои, а нормальные современные люди.
Выше я описывал отсутствие или наличие энергоносителей. Как был решен замены пара воздухом. Как решился вопрос по замене закалочной среды масла на раствор полиакриламида. Выше я описал ситуацию, в которой находился завод, т.е. газа на заводе не было, хотя возможность его подачи была. В конечном итоге я решил вопрос с ВолгоградТрансГазом на подключение своего газопровода, к магистральному. Решил вопрос АГРС.
Заводом был построен головной ГРП, т.е. по нашему, заводскому газопроводу газ приходил на головной ГРП, откуда распределялся на завод и в городские газовые сети, т.е. снабжение города Камышина стало осуществляться через газопровод, принадлежащий Кузлиту.
Газовая служба завода запустила в работу головной ГРП, и газ пошел в городские сети и на завод. На заводе было несколько ГРП, но ГазЗаводИнспекция подавать не разрешала (скорее всего, вымогая взятку). Поскольку вводились мощности кузнечного производства, а нагревательные печи в кузнечно-заготовительном цехе, в молотовом цехе были газовые, то без подачи газа никакие мощности не могли быть приняты.
И вот в 1982-м году на завод подавался газ. Как это было. Я пытался обойтись без помощи обкома, но у меня ничего не получалось. Приходил инспектор ГосГорТехНадзора и написал целую простыню недостатков, по причине которых газ подавать нельзя. Я показал это предписание Данилову, он сказал, что вопрос решаемый. Он остается все равно ночевать, и в 12 часов, не раньше и не позже, ночи я вызову сюда начальника этой инспекции и заставлю его включить газ. «Это шайка, которую ты не одолеешь, а я одолею» сказал Данилов.
В этот день с ним еще был второй секретарь обкома КПСС, Кочетов. Но Кочетов был новичок. Он недавно стал секретарем обкома, строительством почти никогда не занимался, но он фигура. Кочетов поддержал Данилова и сказал: «У меня чин побольше, я буду вызывать начальника инспекции». В 12 часов ночи Кочетов вызывает на завод начальника инспекции. Посылает за ним свою машину и привозит его и ставит ему задачу: нужно включить газ для одной из печей кузнечнозаготовительного цеха, а вообще-то там готовы все три печи, так что нужно падать газ на все три. Начальник инспекции говорит, что он не
226
может, не имеет права, что там имеется предписание инспектора, оно выдано главному инженеру. Данилов говорит: «Это предписание сейчас у меня, сейчас главный инженер напишет тебе вексель, что все эти замечания инспектора будут устранены в суточный срок. Но поскольку все замечания инспектора на его взгляд совсем не препятствуют пуску газа, то газ подать можно, вот письменное обещание, исправьте все недостатки. Персонал аттестованный имеется, нужно только зажечь газ». Тогда начальник инспекции говорит: «Я не могу. Инспектор персонально отвечает за подачу газа на завод, и нарушить его предписание теперь уже я не могу». Данилов говорит: «Привози инспектора! А времени один час ночи. Пока приедет инспектор, Стальгоров напишет бумагу, которую вам нужно». Я согласился все сделать, через 30 минут привозят инспектора, они совещаются со своим начальником, мы все идем в КЗЦ, инспектор дает указания обслуживающему персоналу подать газ в печь и зажечь. И сказал, что завтра придет и проверит выполнение его предписания. Все разошлись, и газ на завод был подан. После того как газ подан на завод, хотя бы в одно место, в дальнейшем я как ответственный за газовое хозяйство завода имел право подавать газ туда, куда он проведен, т.е. в любые цеха завода на любые агрегаты.
К 1985-му году вся молотовая часть кузницы была введена в эксплуатацию. Полностью введен кузнечно-заготовительный цех, термический цех кузнечного производства. И в 1985-м же году ввели в эксплуатацию кузнечно-прессовую автоматическую линию, мощность 6,5 тысячи тонн горячих штамповок в год. Если в кузнечном производстве не было хороших организаторов производственного процесса, то технологи были неплохие. Вернее, было всего двое хороших: Павлик и Шипов Борис.
Нагрев заготовок осуществлялся токами высокой частоты (ТВЧ). Необходимо было только загрузить соответствующий металлопрокат на приемный стол автоматической линии (это осуществлялось с помощью мостового крана) и убрать из-под лотков линии облой и заготовку корпуса форсунки и поставить лоткам новую пустую тару. Это тоже делалось с помощью цехового мостового крана. Операции загрузки металлопроката и замены тары с готовыми заготовками и облоем осуществлял оператор, обслуживающий эту линию. При запуске ее в работу выяснилось, что заготовки не нагреваются и установка ТВЧ не работает. Вернее не работает должным образом – не прогревает заготовку до требуемой температуры.
Я не мог понять, в чем же дело, и запросил помощи у главного инженера трубного завода города Волжский, Волгоградской области. У них похожие установки работали и были специалисты по отладке оборудования ТВЧ. С Волжского трубного завода приехал главный специалист по ТВЧ (главный не по должности, а по квалификации). Через день работы он сказал мне, что пустит в работу установку ТВЧ для нагрева наших заготовок и обучит моих людей, но ему надо заплатить 500 рублей (пять из безлюдного фонда). Я заключил с ним соглашение. Бухгалтер выплатил ему эти деньги. На следующий день линия по штамповке полностью заработала. Здесь также управлялся один оператор. Здесь также не было тяжелого ручного труда, так же как и на «Атаки Комацу». И никакого сравнения с работой кузнеца на молотах.
На следующий год пришла еще одна линия и также была смонтирована и пущена в эксплуатацию. По сути дела, времени на освоение не потребовалось. В 1985-м году была пущена в эксплуатацию первая очередь ЧЛЦ-2 на базе двух автоматических линий формовки фирмы «Гизаг» двух вагранок, двух миксеров и двух заливочных машин. Миксеры и заливочные машины в проект вставил я, при его корректировке. Что собой представляло производство чугунных отливок в ЧЛЦ-2 по прежнему проекту ГипротрактораСельхозмаш? Выплавка чугуна осуществлялась в вагранках. Вагранка – это самый древний агрегат для выплавки чугуна. Агрегат непрерывного действия. В 1980-м году строительство чугунолитейных цехов с вагранками было запрещено, т.е. мы должны были ставить плавильные агрегаты уже запрещенные. В связи с тем, что эти вагранки, изготовленные в ГДР, находились на открытом складе Кузлита более десяти лет, и просто выбрасывать их мы не имели права. Пришлось запрашивать индивидуально разрешение для их монтажа в Совете Министров СССР. В виде исключения нам разрешили (на мой взгляд, лучше бы не разрешали). Я вынужден был вставлять в проект миксеры (индукционная печь для подогрева жидкого метала, емкостью 10 тонн). Для того чтобы комплексно механизировать и автоматизировать процесс литейного производства, я вставил в проект заливочные машины. Это также полутонные индукционные печи, двигающиеся по рельсовому пути и способные автоматически заливать литейную форму, стоящую на движущемся конвейере. Изготовление песчаных литейных форм осуществлялось опять же на автоматической формовочной линии фирмы «Гизаг» (ГДР). Приготовление формовочной смеси осуществлялось автоматизированной системой на базе смесителей модели 116. Таким образом, процесс изготовления чугунных отливок был полностью автоматизирован. Это я и хотел сделать, когда приступал работать главным инженером. В этом цехе, на этом оборудовании вполне можно было изготавливать чугунные отливки, по качеству соответствующие европейским стандартам.
Через своего хорошего знакомого в «Трактороэкспорте», Погасяна, я связался с одним бизнесменом, англичанином, с которым заключил договор на поставку в Англию оборудования для инфраструктуры ЖКХ: крышки и оголовки колодцев, решетки для ливневой канализации, как
228
тротуарные, так и автодорожные. Это в чистом виде чугунные отливки, но надо было, чтобы эти отливки соответствовали европейским стандартам. В этой части я с технологами и с конструкторами модельной оснастки провел огромную работу, и мы вышли по качеству, соответствующему этим европейским стандартам.
Я хотел на этом зарабатывать валюту, но оказалось, что в вопросах продажи за рубеж, да еще в капиталистические страны, я слаб. Цена продажи колебалась в разы, и все это представлялось законным, согласно прейскурантам. Кроме того, оказывается, были разные коэффициенты по курсам валют. Все это, с помощью Погасяна, я очень тщательно, с наибольшей для себя выгодой, подобрал.
В 1986-м году готовилась к пуску вторая очередь ЧЛЦ-2, так сказать, завершающая строительство. Но первая очередь не была освоена, как следует. Производительность очень низкая. Набор номенклатуры хаотичный, не соответствовал производительности вагранок. Кроме того, окрасочное отделение не строилось совсем. Я вынужден был по временному проекту смонтировать отделение грунтовки на первом этаже ЧЛЦ-2. Так как там невозможно было организовать грунтовку отливок огнеопасными грунтовками, я начал искать грунтовку на водной основе. Мне встречалась итальянская грунтовка на водной основе, но мне отказали в ее поставке.
В Советском Союзе на тот момент практически не производилось грунтовок на водной основе для металлических изделий. Главным поставщиком всех грунтовок в Советском Союзе был Ярославский лакокрасочный завод. Там же находился институт по разработке новых красителей. В институте предложили новую экспериментальную грунтовку черного цвета. Ничего другого на тот момент в Советском Союзе не было. Но черная грунтовка, да еще на водной основе, не соответствовала ГОСТам на отливке и поковке. Пришлось договариваться с потребителями – с Министерством. Тем не менее, первая очередь ЧЛЦ-2, заработала.
Еще главной бедой при освоении всех вводимых мощностей, было отсутствие квалифицированной рабочей силы. Нужно было принимать на вновь вводимые мощности по тысяче человек ежегодно, в течение четырех лет. Это в городке, численность населения которого сто тысяч человек, практически невозможно. И на работу к нам устраивались рабочими различные социальные отбросы. Хотя мы принимали квалифицированных рабочих, представляли жилье, но их просто негде было взять. Из промышленных центров, таких как Волгоград и Саратов, в Камышин никто, конечно, ехать не хотел.
К тому времени на заводе уже был новый директор. Бывший после Врублевского, Сорокоумов – уволился. Какое-то время я пробыл один, и с начала 1986-го года директором завода стал Лавров Павел Иванович. Кузнец по специальности. До Камышина он работал заместителем директора по производству Челябинского кузнечно-прессового завода. Уволившись оттуда, он попытался работать директором кузнечнопрессового завода в городе Токмак на Украине. Не получилось что-то у него там. И он приехал в Камышин, стал директором Камышиского кузнечно-литейного завода. Я не сомневаюсь, что он был хорошим заместителем директора по производству на действующем Челябинском кузнечно-прессовом заводе. На строящемся же, Камышинском Кузлите, директором он был плохим. Он не понимал своей роли. И во всех непонятных и сложных для него вопросах, в том числе и плохой работе завода по освоению мощностей, он обвинял меня.
В 1986-м году накатывалась лавина приема второй очереди ЧЛЦ-2. Я решил эту мощность не принимать. Поскольку подрядчики привыкли, что я принимаю мощности, а главный инженер завода именно являлся тем, кто принимал мощности у подрядчиков, именно главный инженер, но не директор завода. Главный инженер завода являлся председателем Рабочей Комиссии по приемке мощностей. Подрядчик должен был предъявить, прежде всего, соответствующую документацию. Рабочая комиссия, принявшая в эксплуатацию смонтированные мощности, запускала их в производство продукции, т.к. для приемки мощностей государственной комиссией требовалась справка о количестве произведенной продукции.
Я решил эти мощности не принимать. Я знал, что подрядчики не готовят документацию, потому что я с них ее не требую. Я не обязан был требовать, но подрядчики обязаны были мне до начала рабочей комиссии сдать документацию. В Министерстве почему-то решили принять мощности досрочно. Не в четвертом квартале, а в третьем.
На заседание рабочей комиссии приехал заместитель министра по капитальному строительству, заместитель министра промышленного и гражданского строительства СССР и решили на рабочей комиссии поучаствовать. Я открыл заседание рабочей комиссии. В состав рабочей комиссии входили: управляющий трестом КамышинПромЖилСтрой (генеральный подрядчик), начальники управлений субподрядных организаций, замдиректора по капитальному строительству Кузлита и я. Естественно присутствовал директор завода Лавров. Ни Лавров, ни заместители министров не являлись участниками рабочей комиссии. Присутствовал также заместитель начальника Главдвигателя, Кантимиров Анатолий Михайлович. Я очень хорошо знал Кантимирова. Я с ним работал на Волгоградском тракторном заводе. Его отец был инспектор по технике безопасности в сталелитейном цехе. Я с большим уважением относился к Анатолию Кантимирову. Он очень толковый и грамотный
230
работник в сфере капитального строительства. Он был первым заместителем директора по капитальному строительству на Камышинском Кузлите. Позже он работал в отделе капитального строительства в Министерстве, а в конце 80-х годов он был членом Госплана СССР.
Я как председатель комиссии докладываю членам комиссии, что к началу работы комиссии у меня должно быть 500 актов на произведенные скрытые работы. У меня этих актов около пятнадцати, т.е. в протоколе рабочей комиссии должна быть формула: «Подрядчик, закончив все работы по пусковому комплексу, сдает всю документацию и сам пусковой комплекс в эксплуатацию заказчику, т.е. мне главному инженеру завода». То есть в существующих условиях такой записи не может быть, т.к. никакая исполнительская документация мне не предъявлена. Говорить о полутора десятках актов не приходится. Руководство обоих министерств и Кантимиров, конечно, были в шоке.
Встал заместитель нашего Министра, подтвердил мои слова и сказал, что вернемся к этому вопросу через месяц. И закрыл это совещание. Предварительно попросил выступить директора завода. Как же так получилось, что директор завода фактически не занимался строительством новых мощностей. Лавров все свалил на меня. Я, конечно, его подвел. Уехали заместители министров, работа продолжалась.
Меня вызвали в Москву к заместителю по капстроительству. Я забыл упомянуть, что членом комиссии являлся также главный инженер проекта, Шмундак, работавший в Харьковском ГТСХМ. Его также вызвали к заместителю министра. Заместитель Министра устроил нам разнос. Здесь же при нас, он позвонил директору Харьковского института, чтобы они немедленно уволили Шмундака. И сказал мне, что я тоже буду уволен. И я уехал в Камышин. Тут же был вызван к Министру Лавров. Министру Лавров заявил, что он не виноват в срыве ввода мощностей (а Министерству это было крайне неприятно), что виноват во всем этом я – главный инженер Стальгоров, и он не может со мной больше работать. Либо он, либо я.
ГЛАВА 8
Министр меня уволил. Лавров привез приказ Министра, с ним вместе приехал заместитель министра по кадрам, Елисеев. Приказ огласили, я попросил Елисеева не увольнять меня совсем, а пусть меня директор Кузлита возьмет на работу. Я высмотрел себе должность начальника троллейбусного депо. Завод в это время уже занимался строительством троллейбусного транспорта, и стало строиться здание троллейбусного депо. Я испросил себе должность начальника троллейбусного депо.
Я был снят с должности главного инженера завода в сентябре 1986го года. А в декабре этого же, 1986-го года, министр уволил Лаврова, за плохую работу завода и, несмотря на то, что мощности второй очереди ЧЛЦ-2 Лавровым были приняты в ноябре, а в декабре он уже был уволен со словами Министра, что в сентябре нужно было уволить не Стальгорова, а тебя.
Директором завода на Кузлит приехал Шавырин, заместитель главного инженера Купинского Центролита. Я занялся троллейбусным транспортом. С помощью замдиректора по капитальному строительству, Карапитяна, подрядчики сделали мне кабинет в бытовом корпусе ЧЛЦ-2. Я занялся вопросами строительства троллейбусного транспорта. Реконструкцией участка автодороги Волгоград-Сызрань и строительством депо, а также строительством линии электропитания по маршруту Завод-Автостанция.
Конечно, я сильно переживал снятие меня с должности главного инженера завода. До этого вся моя карьера шла только вверх, а здесь меня кинули. Я даже стал болеть гипертонией. Но я старался наладить свой режим и не очень горевать. Стал ездить на работу, как все, на автобусах, которые завозили людей на работу и увозили, т.к. завод находился в 4 км от города. Когда я был главным инженером, у меня был автомобиль и персональный шофер. Автомобиль у меня был в начале Нисса (тогда нормировалось количество легковых автомобилей), но уже в 1982-м году мне выделил начальник главка лимит и сам автомобиль, т.е. деньги на его приобретение. Завод реализовал этот лимит и разрешение, и у меня появилась Волга М-24. Правда, Врублевский, как директор, забрал у меня новый автомобиль себе, а мне отдал свой. Меня это устраивало. Шофером у меня был, все время, Фасевич Николай Иванович. Белорус, родом из Брестской области Пружанского района. А в Пружанах в это время работала моя двоюродная сестра, Лена. Фасевич был у меня шофером все время, пока я работал в Камышине. Он был моим шофером, когда я работал главным инженером на Кузлите, когда я работал директором завода «БиМед», до самого моего ухода на пенсию в 1994-м году. После он не работал по найму нигде. Он был моложе меня на 17 лет. К сожалению, он умер в 2009 году.
Я проработал начальником троллейбусного депо до лета 1987-го года. Летом 1987-го года мой бывший коллега по тракторному заводу, Баландин, а в 1987-м году он был уже Вторым секретарем Волгоградского обкома КПСС, сказал Шавырину: «Что вы держите Стальгорова на должности выдуманной им самим, бездельничает, а не работает по своей специальности и по своим возможностям в вашем чугунолитейном цехе ЧЛЦ-2? Ваш цех работает чрезвычайно плохо, а Стальгоров мог бы его выправить».
Шавырин предложил мне работать начальником ЧЛЦ-2. Я не хотел. Меня выручил Фомин Анатолий Васильевич. Я о нем уже упоминал ранее. Он был первым главным инженером Кузлита, потом начальником
232
ремонтно-литейного цеха, потом директором камышинского завода ОЖФ. После чего работал слесарем в Надыме и наконец вернулся на Кузлит и предложил свои услуги начальником ЧЛЦ-2. Я был чрезвычайно рад, но чтобы не конфликтовать с Баландиным, Шавырин предложил мне любую должность в ЧЛЦ-2. Я взял себе самое слабое на тот момент место. Начальник стержневого отделения.
Конечно, повторюсь еще раз, мне было обидно покидать работу главного инженера, да еще передавать эту работу совершенно некомпетентным людям. Стал я работать начальником стержневого отделения в цехе. В стержневом отделении на тот момент в три смены работало около 50 человек. И в конторке начальника отделения лежало 50 заявлений на увольнение. Работало 2-3 человека мужчин, остальные были женщины. Почему они все хотели уволиться?
Заработки были чрезвычайно низкие, не более 120 рублей в месяц, а работа тяжелая и вредная. Не такая уж тяжелая, но делать эту работу никто из них не умел. Делали плохо и мало. Задержки из-за нехватки стержней в работе цеха были. Я собрал их всех и сказал: «Первый месяц они получат то, что заработали. За второй месяц работы они получат не по 120 рублей, а по 200 рублей. После трех месяцев работы, те, кто останется, будут зарабатывать не меньше 250 рублей в месяц, но работать придется много и умело». Работницы сказали, что работать они хотят, но не умеют. Я сказал: «Я вас всех научу работать, кроме тех, кто не захотят работать и не захотят учиться». И попросил их забрать заявления назад и порвать их, или не рвать. Все забрали заявления. Они мне поверили.
Я знал, что мне надо делать. Помимо того, что учить, как работать, нужно было изменить систему оплаты труда. Это я тоже знал, как сделать. Но я не знал, насколько грамотны отделы труда, заводской и цеховой. Тогда я пришел в отдел бюро труда и заработной платы цеха, там работали три женщины, которые подняли руки вверх и сказали, что в организации труда и заработной платы цеха они ничего не понимают и не знают, как это сделать. Я сказал, что могу им помочь. На что они с удовольствием согласились. Я сказал, что все будет соответствовать канонам, которые царят в БООТиЗ завода и Министерства. Никто не сможет придраться к обоснованности норм выработки и расценкам. Все будет обосновано. И я сел в их кабинете, взял нормативы по машиностроению, по министерству и на основании этих нормативов разработал для стержневого участка, в общем-то, фальшивую систему норм и расценок. Но ни одна комиссия не смогла бы придраться к моим расчетам, а теперь это стали расчеты БООТиЗ ЧЛЦ-2, т.к. я базировался на расчетно-технических нормах. Элементы базирования, как технологзаконодатель этих норм, выдал я, точнее я их подписал у главного металлурга, который в этом тоже ничего не понимал.
Плюс к этому я оторвал производство стержней от выхода годного. На Волгоградском тракторном заводе это было связано воедино, и сколько бы стержней ни сделали в стержневом отделении, если выход годных отливок был ноль, то изготовитель стержней для этих отливок получал ноль. Это несколько утрировано, потому что нуля никогда не было, но, тем не менее, были отдельные детали, по которым стержни изготовлялись в одном количестве, а оплата за их изготовление проходила по принятым годным отливкам, иногда это было меньше 10%. Я оторвал оплату за изготовленные стержни от выхода годных отливок. Таким образом, я резко снизил нормы изготовления стержней. Расценки же повысил. Ввел также 40% премию за перевыполнение норм выработки. Ввел также бригадную оплату труда, т.е. если бригада в составе 10 человек зарабатывает по 250 рублей каждый, то если бригадное задание выполнит 8 человек, они получат зарплату за десятерых.
В системе премий: тоже бригадная премия. Если в бригаде 10 человек, один из них совершил прогул, то бригадная премия делилась на 9 человек. Таким образом, прогулы работниц не скрывались. Работающие сами заявляли о том, что один из них не вышел на работу, либо отсутствовал на рабочем месте более 4-х часов, что считалось тоже прогулом. Приказы по цеху в этом случае я оформлял. А за прогулы я лишал премии на 100%. Конечно, это не очень хорошо, как будто бы, заставлять доносить людей друг на друга, но для укрепления трудовой дисциплины я считал это нормальным, а деньги пострадавшего стимулировали доносчиков.
Как я и обещал, через три месяца зарплата всех работников была не менее 250 рублей в месяц. Стержней было изготовлено впрок, достаточно большое количество, и как-то по ЧЛЦ-2 проходил бывший директор Кузлита, Лавров, который, увидев меня в цехе, сказал: «А ты оказывается молодец. Хорошо организовал работу этого провального участка. А я думал, что ты просто болтун и демагог и не можешь организовать работу». Я не ответил ничего. Он тоже ведь был уволен Министром. Я бы сказал, что Министр был глуп. Предположим, он меня уволил, правильно или неправильно, но не следовало, вслед за мной, буквально через два месяца, увольнять директора завода, т.е. второго высшего руководителя завода. Никакой преемственности в руководстве завода не осталось. От этих действий Министра завод работать лучше не стал.
ГЛАВА 9
Осенью 1987-го года мой друг Станислав Врублевский предложил мне работу главного инженера Камышинского завода Оборудования Животноводческих Ферм (ОЖФ). Завод этот небольшой, всего на нем было работающий около трехсот с лишним человек. Он входил в
234
объединение «Волгоградский тракторный завод». Тогда модными были именно объединения различные по профилю заводов. Я виноват перед Врублевским за свое предательство и был ему благодарен за приглашение. Я согласился.
Требовалось только согласие Камышинского Горкома партии. А партийное руководство в городе поменялось. Теперь Первым секретарем Горкома был, Х-в, также в отставку ушла Прошакова – ткачиха. В отставку ушел и Второй секретарь горкома Ястребов Константин Георгиевич, которого я очень хорошо знал. Ястребов уже год работал главным инженером Камышинского завода ОЖФ. Врублевский взял его после его работы в Горкоме.
Врублевский о Ястребеве, как о главном инженере отзывался плохо. Поэтому он приглашал меня. Я был знаком с Х-вым немного, но все же он знал меня. Пошли мы с Врублевским в Горком. Х-в сказал, что он против моего ухода с Кузлита, но если Врублевский настаивает, то пускай меня выберут на собрании коллектива ОЖФ или совета бригадиров. Тогда и выборы руководителей предприятий вошли в моду. Мы с Врублевским сказали: «Ну, я ведь не котируюсь на должность директора завода, а главных инженеров не выбирают. Их назначают директора заводов. В данном случае по согласованию горкома КПСС». Тогда Х-в сказал, что он согласен, но только через выборы. И пускай в выборах учувствует ныне действующий инженер Ястребов, таким образом, выборы будут конкурентными. Я согласился. Врублевский тоже.
Я походил по заводу, присмотрелся и составил программу действий, с которой и вышел на совет бригадиров. У Ястреброва программы обновления завода никакой не было. И Ястребов, и я выступили на совете бригадиров. Совет бригадиров рекомендовал директору завода назначить меня главным инженером завода, одобрив мою программу.
На следующий день мы с Врублевским с протоколом заседания совета бригадиров пошли в Горком к Х-ву. Он сказал, что категорически не согласен с уходом Стальгорова с Кузлита и его назначением главным инженеров на завод ОЖФ. На возражения Врублевского, что это не красиво, и он может не согласиться с решением Х-ва, тот сказал, что тогда мы будет рассматривать на заседании Горкома вопрос о соответствии должности директора завода Врублевского. Врублевский и я сдались.
ГЛАВА 10
1987-й год для меня в личном плане оказался очень плохим: в начале октября умер брат моего отца, мой дядя Володя. Ему было 77 лет, и умер он от рака. Он заболел в 1967-м году, ему сделали операцию в Москве (между прочим, он заплатил за нее врачу) и прожил активной жизнью еще 10 лет. Я ездил на похороны. Его похоронили на Ваганьковском кладбище Москвы. Начиная с 1948-го года, он мне, фактически, был вместо отца. Он помогал мне деньгами, когда я учился в техникуме: ежемесячно высылал 50 рублей, а стипендия была 120-200 рублей. Регулярно, каждый месяц я получал эти 50 рублей, в строго определенные числа. Я заезжал к нему в Москву, когда ехал на работу в Челябинск, когда ездил в отпуск и из отпуска во время службы в армии, первый свой отпуск с женой и малолетней дочерью я провел в Москве (уже тогда, когда я работал на еще Сталинградском тракторном заводе). И после я неоднократно приезжал в Москву. Приезжая в командировку, я никогда не останавливался в гостиницах, т.к. это его обидело бы. Всегда останавливался у него дома. Я с ним советовался по своей работе. Мой дядя окончил сельскохозяйственный техникум в 1930-м году, по специальности землеустроитель и все время работал в институте «Гипрохолод» в отделе технических изысканий. Во время войны был в армии, служил в городе Чите. Был начальником разведотдела дивизии. Дивизия всю войну простояла в Чите, в войне не участвовала.
В 1946-м году он получил письмо от своего отца (моего дедушки, Флорентия Вадимовича) который писал, что находится в бегах, т.к. во время оккупации служил в Русской полиции оккупационной администрации. Мой дядя написал письмо своему отцу и посоветовал ему прийти с повинной в соответствующие органы (что он потом и сделал). Сам же показал это письмо командиру дивизии и сказал, что сам больше не может работать начальником разведотдела. Командир дивизии вынужден был его демобилизовать и мой дядя демобилизовался. Работать в «Гипрохолоде» он продолжал. Работа, связанная с постоянными командировками в различные регионы Советского Союза, туда, где проектировалось строительство промышленного холодильника. И все же он поступил учиться заочно в Сельскохозяйственный институт, опять же по специальности землеустроителя и окончил этот институт в 1965-м году. В это время он уже, начиная с 1963-го года, работал начальником отдела технических изысканий института «Гипрохолод». Он был членом коммунистической партии. А в институте он был даже не освобожденным секретарем партийного комитета. Для меня его смерть была огромной потерей.
ГЛАВА 11
Весной 1988-го года директором завода избрали (тогда пошла тенденция по Советскому Союзу избирать руководителей, в том числе руководителей заводов) Махарадзе Валерия Антоновича. Шавырин был очень плохим директором завода, городские власти почему-то решили, что нужно избрать теперь другого директора.
236
Тогда же Махарадзе меня перевел из чугунолитейного цеха на должность главного металлурга завода. Я начал работать уже в рамках всего литейного производства завода. Я познакомился ближе с Махарадзе. Несколько раз пришлось ездить с ним в Волгоград в Облисполком. За время этих поездок, можно сказать, что мы сдружились, хотя расходились во взглядах.
Он себя позиционировал, как сталинист, сторонник сталинских методов руководства. Я не был сторонником этих методов, тем более не был сторонником Сталина. Правда и сам Валерий Антонович вряд ли был поклонником Сталина, т.к. его родители, как и мои, подверглись сталинским репрессиям. И Валерий Антонович воспитывался в детском доме города Буйнакск в Дагестане. После детского дома он окончил Ремесленное училище при Судоремонтном заводе города Махачкала, по специальности слесарь-ремонтник. К моему изумлению, в этом же детском доме, в это же время, находился брат моей жены, Владимир Петров. Его вместе с сестрой Лидой отдала в этот детский дом их мама, т.к. содержать троих детей она не могла. Мой шурин Володя, точно так же был направлен из этого детского дома в ремесленное училище Судоремонтного завода Махачкалы, но учился он на токаря по дереву. Конечно, они не знали друг друга.
Узнав о том, что мой шурин был с ним вместе в Буйнакском детском доме, Махарадзе рассказал мне всю свою последующую жизнь. После ремесленного училища он работал слесарем, потом армия, служил на Камчатке, был секретарем комсомольской организации подразделения, в котором служил, должность между прочим офицерская. По его словам в условиях Камчатки он вел себя достаточно безнравственно, особенно в отношениях с женщинами. В конце концов, вынужден был жениться на дочери командира части и со скандалом уволился из армии, и уехал в Махачкалу. Жена с сыном только через год приехала к нему в Махачкалу.
В Махачкале, работая на судоремонтном заводе, он поступил в Дагестанский университет учиться заочно, на специальность филолога. Уже на последнем курсе университета он начал работать журналистом на радио – вначале заводском, а потом и городском. После окончания университета он работал на Дагестанском телевидении в Махачкале, журналистом же. У него родился второй сын и опять он связался с другой женщиной.
Еще в университете он познакомился с женщиной по имени Майсарат. Она аварский поэт и после университета работала в городе Дагестанские Огни, директором школы-интерната. Законная жена Махарадзе приревновала его к Майсарат, пожаловалась во все партийные и рабочие инстанции, в которых работал Махарадзе. Его уволили с Дагестанского телевидения и по партийной линии объявили строгий выговор. А жена его выгнала из дому, оставшись одна с двумя детьми.
Махарадзе рассказывал мне, что у него настроение было хоть утопиться. Но он поехал в Дагестанские Огни. Пришел там к Майсарат, все ей рассказал и сказал: «Если ты меня выгонишь, то тогда все». Он остался жить с ней. Она, как директор школы-интерната, приняла его на работу, на должность своего заместителя по общим вопросам. Он, как ее заместитель, налаживал необходимые отношения, в том числе, с руководством стеклозавода «ДагОгни». И перешел туда работать. Местные коллеги по работе были им крайне недовольны, и как говорил мне Махарадзе, подстроили ему автостолкновение с другой машиной, обвинив его в происшедшем. Расплатившись за ущерб, он фактически, вынужден был бежать из Дагестана, поскольку ему грозил тюремный срок, а Майсарат защитить его не могла. К тому времени у него уже были хорошие знакомые в Министерстве, к которому относился стеклозавод ДагОгни и его назначили директором небольшого стеклотарного завода в Удмуртии. Завод был еще не закончен строительством. Махарадзе закончил его строительство и в удмуртском поселке построил жилье, целую улицу и назвал эту улицу Дагестанской.
В 1985-м году его назначили директором Камышинского стеклотарного завода. Стеклотарный завод работал плохо. Завод старый, основное здание построено еще в 19-м веке. Оборудование, правда, было уже достаточно современным. Махарадзе и его жена Майсарат стали работать на этом заводе. Валерий Антонович – директором, а Майсарат начальником отдела труда и заработной платы. Валерий Антонович не являлся специалистом по стеклу, но руководителем он был неплохим и на заводе, на котором все было достаточно работоспособно, не хватало лишь организации и спроса, все это сделал Валерий Антонович и Майсарат.
Они организовали, по сути, рабочее управление производственным процессом. Были разработаны критерии качества, нормы и расценки, критерии оценки труда каждого работника завода. Труд каждого работника, в конечном итоге, оценивался набранным им количеством баллов. Все разработки количественных оценок и балльной системы проводила, конечно, Майсарат (это, несмотря на то, что она поэт, а не технолог стекольного производства). Были организованы курсы повышения квалификации по каждой профессии. Посещение этих курсов также оценивалось баллами. И поскольку, нового ничего не нужно было выдумывать, нужна была только новая, достаточно жесткая организация труда, с очевидными оценками результатов, дело пошло. Завод стал работать хорошо. Управлять им со стороны директора завода практически не требовалось (я, имею в виду, производственным процессом).
Махарадзе стало скучно. Он выставил свою кандидатуру в Камышинский городской совет и в 1987-м году был избран председателем Горсовета. По его словам, работа в Горсовете ему совершенно не нравилась. Совершенно иной контингент работников, чем на заводе. И когда
238
встал вопрос о выборе директора Кузлита, он выставил свою кандидатуру и был избран коллективом завода.
Валерий Антонович начал создавать точно такую же систему управления Кузлитом, какую он с Майсарат создали на стеклотарном заводе. Я был ему оппонентом. Конечно, такая система внутри Кузлита могла иметь локальное значение, скажем отдельно взятого цеха, несомненно. И этой работой занялся отдел труда и зарплаты Кузлита. Начальник этого отдела Шендакова Валентина являлась энтузиастом таких систем. На мой взгляд, Кузлиту требовался прорыв в технологической части, а так как в системе стеклотарного завода главными действующими лицами являлись рабочие и бригадиры, это так же рабочие, они не могли найти и внедрять новые технологические решения. И поскольку инженернотехнических работников на Кузлите было около тысячи человек, это могла быть сила, если перед ней поставить определенные задачи и заставить эти задачи решать.
Например, руководство главка требовало, чтобы мы перешли на изготовление совершенно нового колеса турбокомпрессора, диаметром 50 мм, способного выдержать 150 000 оборотов в минуту, а выпускаемые нами колеса, диаметром 110 мм и 75 мм выдерживали только 50-70 000 оборотов в минуту. С такими колесами турбокомпрессоры получались большими и не эффективными. Для того чтобы турбокомпрессор работал при больших оборотах, необходимо было значительно уменьшить массу рабочего колеса, толщину лопаток, что существующими методами литья выполнить было невозможно. Нам стало известно, что в Англии производится отливка колес турбокомпрессора в гипсовые формы, диаметр колес 50 мм. Такие колеса могли выдерживать до 200 000 оборотов в минуту. Наш заказчик, Борисовский завод турбокомпрессоров просил нас организовать изготовление таких колес. Главк настаивал. А ведь это еще не предел.
Скажем, в Японском турбокомпрессоре для автомобилей рабочее колесо турбокомпрессора диаметром всего лишь 25 мм и скорость вращения до 500 000 оборотов в минуту. Теоретически литьем в гипсовые формы отливать можно было рабочие колеса любого диаметра с любой толщиной лопаток. Пока что требовались колеса диаметром 50 мм. Я рассказал об этом Махарадзе и задал ему провокационный вопрос: «Что здесь может сделать совет бригадиров?». Конечно, ничего не может. «Что может сделать совет бригадиров на молотовом участке кузнечного цеха, где тоже нужны новые решения?». Он со мной согласился. Спросил: «Ну, тогда что мы должны делать?». Я сказал: «Для начала давайте я докажу всем и вам в том числе, что эти рабочие колеса мы сможем отливать здесь, на Кузлите».
ГЛАВА 12
На Кузлите была технолог, Каткова Тамара Федоровна, которая, познакомившись с технологией литья в гипсовые формы с тем необходимым рабочим колесом, «загорелась» желанием научиться изготавливать такое колесо. Но сделать она ничего не могла в тех условиях, которые были на Кузлите. Мы с ней поехали в Харьков в институт, который каким-то образом познакомился с технологией литья в гипсовые формы в Англии. Но для этого нужно было очень многое осуществить. Я попросил Махарадзе освободить меня от должности главного металлурга, создать на заводе бюро новой техники, назначить меня начальником этого бюро, перевести туда Каткову, перевести туда лучшего на заводе слесаря-инструментальщика и создать экспериментальный участок для организации опытного производства рабочих колес в гипсовые формы.
Я выбрал помещение в бытовом корпусе ЧЛЦ-2. Я подыскивал на складах капитального строительства мало-мальски подходящее оборудование и инвентарь, выписывал его через Махарадзе и создал участок с плавильной печью, оборудованной вентиляцией с подведенной к ней необходимой электроэнергией. Стал искать необходимые материалы, базируясь на той документации, которую мы с Катковой привезли из Харькова.
Работы было очень много. Работы различной, например: гипсовая форма изготавливалась из специального гипса, который в Советском Союзе не изготавливался, пришлось съездить на завод в Подмосковье, где изготавливали гипс, чтобы изготовили партию гипса по моей рецептуре. Необходимо было изготовить резиновые модели из резины, которая в массовом порядке не изготавливалась, потому что резина в Советском Союзе в основном изготавливалась из изопренового каучука. Для моей модели этот каучук совершенно не годился. В идеале нужен был естественный каучук. Я поехал в город Волжский, Волгоградской области. Там имелся институт и производственная база и его экспериментальная производственная база, где мне по заказу изготовили две модели из той резины, которую я просил.
Мы изготовили вакуумную установку для заливки металлов в форму. Все равно у нас плохо получалось. Тогда я решил съездить в Англию или в Чехословакию. Чехословацкий металлургический завод в городе Тынец-над-Созавой купил лицензию на производство колес турбокомпрессора в гипсовую форму у англичан. Конечно, лучше всего было бы съездить в Англию. Производство отливок в Англии находилось в городе Нанитон. Но где взять валюту? Я поехал к знакомому мне руководству Волгоградского тракторного завода и договорился с ними, что они мне валюту дают. Естественно Кузлит им выдаст денежный эквивалент. Но у них не было валюты т.н. первой категории, т.е. долларов или фунтов.
240
А валюта Чехословакии была. Пришлось ехать в Чехословакию. Можно сказать, за мной увязался главный инженер Кузлита, бывший его директор, Шавырин. Увязался, потому что он ничего не сделал для организации этой поездки, и там ему делать было совершенно нечего. Я созвонился с главным инженером металлургического завода в Чехословакии, заполучил его согласие на наше пребывание на заводе в течение одной недели и попросил его встретить нас в аэропорту Праги. Надо сказать, нехотя, но он согласился.
Нас встретили в аэропорту в Праге, отвезли в город Тынец-надСозавой, разместили в шикарном мотеле, в горах. Ничего нового по части изготовления рабочих колес в гипсовые формы я в Чехии не узнал, и они старались как можно меньше мне что-либо показывать и рассказывать. С нами был постоянно главный инженер, и если я задавал какой-то вопрос, рабочему или работнице, то отвечал мне на этот вопрос только главный инженер. Ответы были разные. 50% ответов было «Если вы купите у нас лицензию на этот вид литья, тогда мы вам стопроцентно ответим, а пока извините».
Я ходил там также по другим цехам. Например: сталелитейный цех. Небольшой. Мне чрезвычайно понравился. Там было три конвейера аналогичных конвейерам сталелитейного цеха Волгоградского тракторного завода. Но все только аналогично. Из цеха наружу не вырывалось ни дымка, ни песчинки, ничего. Только с наружной стены цеха из решетки выходил достаточно теплый воздух, это очищенные вентиляционные выбросы от электродуховой сталеплавильной печи. Никакого сравнения ни с Волгоградом, ни с Камышином. Отчистка отливок дробеметная, но не одной пылинки, ни внутри цеха, ни снаружи нет. И когда я главному инженеру сказал, что это просто поразительно, что выбросов в атмосферу никаких. Он мне ответил, что если бы были какие-то выбросы, завод закрыли бы немедленно, т.к. здесь горно-курортная местность.
Источники безвредной для экологии работы металлургического завода (точнее сталелитейного цеха) я увидел в том, что плавка стали производится строго по технологии, не форсируется, залповых выбросов дыма от печи практически не бывает, именно из-за соблюдения режима плавки во всех периодах. Отчистка же газов, отбираемых от электродуговой печи, производится фильтрами, которых я, к сожалению, не видел. Мне не показали.
Что касается пыли, возникающей при дробеметной отчистке отливок – ее не было, потому что отливки на отчистку поступали, практически, без пригара. Впервые в жизни я увидел натуральный, стальной цвет, стальной отливки, притом сразу, после выбивки куста отливок из земляной формы. Т.н. физический пригар на отливке, которую транспортируют от выбивной решетки в термо-обрубное отделение – отсутствовал. Конечно, это заслуга литейной формы, вернее заслуга формовочной смеси. Я попытался узнать ее рецептуру. Мне не сказали. Попытался унести с собой в туфле. Передо мной извинились за недостаточно чистый проход, с моего позволения, сняли туфлю и вытряхнули все, что там находилось. Очень вежливо и внимательно. Я хотел было положить горсть формовочной смеси в карман брюк, но не сделал этого.
Таким образом, на заводе я ничего нового узнать не мог. «Дружеские» чехи мне не позволили. К изготовлению колес турбокомпрессора в гипсовых формах я только присматривался. Никаких пояснений мне не давали. Если бы я в Камышине уже не начал изготавливать аналогичные отливки в гипсовую форму, то я вообще смотрел бы на их производство в Чехии, как баран на новые ворота. Но я уже многое знал и умел, поэтому нюансы гипсовой технологии, которые я заметил у чехов, мне пригодились. Я уже был в этой технологии специалистом, и мне не требовалось многих пояснений, а то, что мне нужно было, я замечал в производственном процессе у чехов.
Вернувшись в Камышин, мы с Катковой откорректировали технологию изготовления турбоколес в гипсовой форме, с учетом сведений полученных мною в Чехословакии. Мы послали опытную партию в количестве ста штук заказчику – Борисовскому заводу турбокомпрессоров и получили от них благоприятный отзыв. В процессе освоения вышеуказанной технологии, я все время информировал об этом Махарадзе. Махарадзе доложил начальнику Главка, что Кузлит готов поставлять Борисовскому заводу необходимые ему новейшие колеса турбокомпрессора. Правда, Борисовский завод к изготовлению новых турбокомпрессоров оказался не готов. И, в общем-то, наше новейшее изделие оказалось пока что не востребованным. Мы опередили Борисов.
Вернусь немного назад. Когда у меня возникло предложение об организации бюро новой техники, и я обратился с этим предложением к Махарадзе, он рассматривал освоение новой технологии, как начало нового пути для привлечения инженерно-технических работников завода к освоению имеющихся производственных мощностей, да и поручение Главка о поставке совершенно новых турбо колес следовало выполнять.
Махарадзе собрал совещание руководителей цехов и отделов завода, рассказал о моем предложении по решению поручения Главка. При этом добавил, что я прошу для себя зарплату 400 рублей. Все присутствующие были возмущены моим запросом. Сказали, что никто из них 400 рублей в месяц, регулярно, не получает. Около 400, но меньше. Некоторые получали, но в основном зарплата присутствующих была около 200 рублей, у каждого. Буквально все высказались против создания такого бюро и моего назначения начальником этого бюро и естественно против 400 рублей моей зарплаты. Тогда Махарадзе спросил главного
242
инженера завода, а им был Шавырин, недавний директор: «Нужно выполнять задание Главка или не нужно?» Шавырин сказал: «Это задание висит над заводом давно, еще с тех пор как я был директором завода, что руководство Главка и Министерство требуют выполнения этого задания, т.е. организовать изготовление новейшего колеса турбокомпрессора. Пока что это задание не выполнено и никаких надежд на его выполнение нет». Тогда Махарадзе спросил Шавырина, следует ли поручать Стальгорову выполнение этого задания, если он берется за него? Шавырин сказал, что следует. Пусть берется. Все остальные высказались «против». Тогда Махарадзе спросил: «Кто из присутствующих берется выполнить это задание Министерству?». Никто не взялся. Тогда Махарадзе сказал: «За что же вы в таком случае ненавидите Стальгорова? За то, что он берется выполнить ту работу, которую вы не умеете и не хотите выполнять? Или еще за что-нибудь? В конце концов, я мог бы вас не собирать и не спрашивать, потому что я должен решить вопрос. Я подписываю или не подписываю приказ о создании бюро по новой технике и назначении туда Стальгорова. Я хотел выслушать ваше мнение, каким образом можно выполнить задание Министерства. У вас никаких предложений на этот счет нет, а у Стальгорова есть!» И закрыл совещание. Оставил меня после совещания, подписал подготовленный мною приказ по заводу и сказал, что он мне сочувствует, что работать мне главным инженером с таким коллективом, конечно, было трудно. Я сказал: «Действительно было трудно, и что после того как Министр снял меня с должности главного инженера, половина инженерно-технических работников со мной здороваться перестали. Но я об этом не жалею, т.к. добрая половина всех ИТР не компетентные работники, завод у нас строящийся и большинство ИТР приехали сюда за квартирой и получилось, что завод собрал, как бы, весь мусор, а не настоящих специалистов. Поэтому так и работаем, плохо. И никто из них не хочет работать так, чтобы завод работал хорошо. Никто из них работать не умеет и учиться не хочет. Вот в таких условиях вам придется работать, Валерий Антонович, а на рабочих надежды еще меньше».
Практически сразу же, после окончания работы по турбоколесу, – это была весна 1989-го года, – Махарадзе назначил меня главным инженером завода, т.е. я вернулся на эту должность снова. Уже было время, когда не требовалось главного инженера назначать Министру, это имел право делать директор завода, что он и сделал. Меня Махарадзе попросил согласиться с его предложением и сказал, что он один не справится с заводом, а больше здесь опереться ему совершенно не на кого. Шавырин с удовольствием уволился и уехал в Купинск, т.е. туда, откуда приехал. Начался второй этап моей работы.
ГЛАВА 13
Принимались последние мощности чугунолитейного цеха и кузнечного производства. Я работал уже совершенно по-другому. Махарадзе увлекся общественной работой. Я часто оставался за директора, уговорил его провести некоторую реорганизацию управления заводом, да он и сам понимал без меня, что это сделать необходимо. Мы с ним уволили почти всех бездарных инженерно-технических работников. У нас осталась половина былой численности ИТР. Хуже от этого работать завод не стал, пожалуй, только лучше. Немного, но лучше. И все равно оставалась главенствующей тенденцией всех ИТР, не брать заказов со стороны. У нас имелась проектная номенклатура заготовок, но Кузлит создавался Министерством для того, чтобы тракторные и другие машиностроительные заводы Министерства передали литейное и кузнечное производство на Кузлит, ликвидировав свои старые, с плохими условиями труда литейные и кузнечные цехи. Казалось бы, при плановой экономике в Советском Союзе, ликвидация старых заготовительных цехов и передача производства заготовок на специализированный завод, должна быть проделана быстро. Тем не менее, заводы не передавали нам изготовление заготовок, не закрывали свои старые, фактически не пригодные к нормальной работе, заготовительные цехи. И у нас не было загрузки. Мы были не загружены. Мы изготавливали заготовки для новых заводов – Волгоградского моторного завода и Чебоксарского завода промышленных тракторов. Волгоградский моторный завод не имел своего литейного и кузнечного производства, поэтому изначально Кузлит поставлял ему заготовки. И это было все.
Номенклатуры для производства с учетом освоения введенных мощностей, у нас не было. Отливки, которые я ранее начал поставлять англичанам, были чуть ли не единственной номенклатурой для ЧЛЦ-2. Там была еще номенклатура в основном мелких отливок, которые делать совершенно не выгодно, и если бы я не включил в технологическую цепочку ЧЛЦ-2 после вагранки миксер и заливочную машину, то работать было бы вообще невозможно. Вагранка диаметром 1200 мм – это шахтная печь, непрерывно выдающая расплавленный чугун, в достаточно большом количестве, которые, в отсутствии миксера, совершенно некуда было бы девать. При всем, при этом технологи завода всячески отвергали поступающие иногда заказы, по различным, в основном, надуманным причинам и с этим бороться было чрезвычайно трудно.
В 1986-м году меня сняли с должности за то, что я не принял неподготовленные строителями мощности ЧЛЦ-2, но также вменили мне в вину, что я принял для производства в литейном и механическом цехе заказ от руководства области на изготовление запорной арматуры
244
(задвижек). Кстати, в 90-х годах изготовление задвижки являлось чуть ли не единственной востребованной продукцией.
В 1990-м году Махарадзе избрали председателем областного совета, и он покинул завод. Оставил его на меня. Трудное было время. Очень трудно было регулярно выплачивать заработную плату, т.к. это было время взаимных неплатежей. Я не хотел работать директором, не проявлял в этом плане инициативы, но и не уходил от руководства заводом. Чувствовалось, что в стране что-то происходит. Не очень понятное. С одной стороны то, что пытался построить Горбачев, мне импонировало: создание производственных кооперативов, предоставление заводам полной самостоятельности, фактически переход на рыночную экономику, т.е. на производство ради продажи продукции, а не просто производства, чтобы потом ее кто-то распределил. Это мне нравилось, но не было взаимной обязательности, т.е. честного ведения производственного бизнеса. Отсюда взаимные неплатежи.
Министерство еще работало, Главк тоже. Я ездил в Москву справляться о задачах, о потребностях обо всем, т.е. пытался разузнать обстановку в стране, т.к. мне нужно было завязывать производственные связи с многочисленными заводами в различных республиках СССР. По внешнему виду все, казалось, еще работало, хотя определенная растерянность чувствовалась (это в Москве). Что касается Камышина: поскольку власть и производство двигалось в сторону децентрализации, то должно было приобрести силу, как местная власть, так и местные производственные связи. По производству я был достаточно жестко связан с Волгоградским моторным заводом. Что касается Камышина, завод еще заканчивал строительство и наладку Камышинского водоканала.
Так, в 1989-м году закончилось строительство канализационных очистных сооружений и их наладка. В начале 1990-го года я передал Камышинскому водоканалу построенные Кузлитом канализационные очистные сооружения и канализационные насосные станции. Не было закончено строительство водозабора, там было выполнено меньше 50% всех работ.
В начале 1990-го года меня избрали членом Горкома партии. Это неосвобожденная должность, всего нас там было около пятидесяти человек, я не помню, чтобы я хоть раз приходил на заседание, тем не менее, я был избран.
В начале 1991-го года я был на так называемом собрании партийного актива города Камышина. Это собрание на меня произвело тягостное впечатление. Во-первых, руководство городским комитетом партии осуществляли совершенно безликие и некомпетентные люди, как первый, так и второй секретари горкома. На них было жалко смотреть, а время, получалось, наступало достаточно серьезное и суровое. Собрание актива также проходило в непонятной для меня обстановке. Обсуждались совершенно ненужные вопросы. Я попросил слово и выступил. Сказал, что я ждал от собрания городских коммунистов какого-то направления в работе. Ничего не дождался, кроме различных демагогических разговоров и ничего другого. Задал по сути дела риторический вопрос «Что вы собираетесь делать перед лицом, фактически, вашей ликвидации, как властной структуры? Что я должен сказать коммунистам завода? Их 250 человек». Кроме взрыва негодования в мой адрес каких-либо конкретных предложений не было ни от кого. Не дожидаясь конца собрания, я встал и демонстративно ушел.
На заводе я зашел к секретарю партийной организации и сказал ему, что я больше платить ему взносы не буду. Писать заявление о выходе из партии не буду, но ни на собрание, ни на заседание парткома завода в любой партийный орган я больше не пойду. Я прекращаю свое пребывание в КПСС.
Весной 1991-го года, руководство объединения «Волгоградский моторный завод», в который вначале года вошел Кузлит, назначило директором завода Зиманского, работавшего до этого заместителем директора Волгоградского моторного завода. Зиманского я знал с 1960-го года. Он жил в подвальной комнате через стенку с моей комнатой у Колдыбаева. Он тогда был студентом политехнического института и жил на квартире у Колдыбаева. Но уже в учебном году 1961–1962-м его там не было. Он мне попадался на Волгоградском моторном заводе, когда тот еще был на территории Волгоградского тракторного завода. И вот теперь он приехал в Камышин. Финансовая обстановка тотчас же поменялась, т.к. Волгоградский моторный завод выдал Зиманскому партнерский кредит, для выдачи зарплаты, а мне не давали. Фактически, директор объединения, Ширяев, если так можно выразиться «съел» меня.
Зиманский был моим пятым директором Кузлита. Из всех директоров – наиболее никудышный, но цепко блюдущий свои личные интересы. Работать я с ним не мог. Мой стиль работы и его стиль не совпадали совершенно. Министерство еще давало деньги на строительство как бы второй очереди завода, т.е. в промышленном строительстве это должен был быть построен цех стале-бронзовой ленты мощностью 14,5 тысяч тонн в год. Деньги давались заводу на капитальное строительство завода, но тратились Зиманским на другие цели. В новых условиях это было уже возможно и законно. Но Министерство было этим крайне недовольно и почти не знало, что же можно сделать. Тогда я решил разделить проект Кузлита на две части. Один завод Кузлит, второй завод стале-бронзовой ленты. Кузлит можно было посчитать законченным строительством заводом. К заводу стале-бронзовой ленты следовало отнести всю не реализованную часть проекта. В том числе, котельную на 450 гКкал, троллейбусный транспорт, водозабор и больницу, т.е. деньги на новое строительство не должны были идти Кузлиту.
246
Я с таким предложением выступил в городе в объединении, в Министерстве. Директору объединения было все равно, он сказал, что такой приказ по Министерству он завизирует. Председатель горсовета Алферов был согласен также. Он понял, что городские объекты не будут построены никогда, если деньги будут направляться Кузлиту. Кузлит не будет их строить. Он сказал: «Я хоть сейчас подпишу ходатайство о разделе Кузлита на две части».
Я поехал в Министерство, все шло как будто бы нормально. Я заручился согласием проектного института и согласием в госплане СССР. И когда уже готовился последний документ о создании завода «БиМет», вдруг пришло письмо от городских властей, подписанное заместителем председателя администрации, письмо Зиманского, о том, что они категорически против разделения завода. Опять надо было решать вопрос в Камышине, а это был уже август 1991-го года. Я зашел к главе администрации, он был очень возмущен, что его заместитель подписал такую бумагу, сказал, что он соберет сокращенный состав администрации и решит этот вопрос немедленно. Когда я шел на заседание в администрацию города, я увидел часового милиционера, стоящего у дверей горкома партии, и первого секретаря горкома, идущего в свой кабинет, а его не пустили. Я с ним поздоровался, он мне пожаловался «Вот дожились, не пускают в собственный кабинет», я ему посочувствовал и поднялся к главе администрации. Там сидел прокурор, который прокомментировал мое сообщение, что вот первого секретаря не пустили в его кабинет, городской прокурор сказал, что вот никто из жителей, партийных или беспартийных не пришел защитить партийное руководство города, это значит, что эта структура себя изжила. Решение написать ходатайство в министерство о выделении отдельного, строящегося завода было принято немедленно. Я взял это письмо и уехал в Москву.
Это был конец августа 1991-го года. В это же время у меня обострился радикулит. Я уехал в Москву совершенно больной, трудно было даже ходить. Я пользовался палочкой. Со мной поехала жена. Мы поселились в квартире ее двоюродной сестры. В это время там никого не было. В этой квартире жила тетя моей жены, со своей дочерью Татьяной. Тетя была на курорте. Татьяна также уехала на курорт, в Трускавец. Мы остались в квартире одни. Жена провожала меня до Министерства каждое утро, а приезжал я домой самостоятельно.
В основном я занимался с начальником металлургического управления Министерства, Веремеевичем. Веремеевича я знал по работе в Волгограде. До Министерства он работал заведующим отделом во ВНИИТ МАШе и мы с ним встречались там достаточно часто. Я просил его организовать совещание у Министра, чтобы принять решение о разделении Кузлита на две части: сам Кузлит и завод «БиМет». Как обыкновенный чиновник Министерства, Веремеевич выяснял у чиновников мнения на этот счет. Мнения были самые различные. Я мог бы попасть к Министру сам – один, но Министр никогда не принимал решение кулуарно, единолично.
С 1987-го года Министерство тракторного и сельскохозяйственного машиностроения объединили с Министерством автостроения. Министерство стало называться Министерство Автотракторного и Сельскохозяйственного машиностроения. Министром был назначен Пугин – Министр автостроения СССР. Так сказать, нашего Министра, Ежевского – сняли. И Министерство до объединения оставалось без Министра месяца два. А Ежевский это тот Министр, который в свое время уволил меня и Лаврова, почти единовременно.
Так уж получилось, что во время моего пребывания в Москве я участвовал в похоронах моей тети, Ксении Васильевны Стальгоровой. Хоронили ее после кремации, на том же месте, где был похоронен ее муж, мой дядя Володя. В одной могиле. В этой же могиле, еще раньше, были похоронены папа и мама Ксении Васильевны. Я любил свою тетю. Она меня тоже. Она относилась ко мне, как к своему погибшему в 1944-м году во время бомбежки сыну Эдику. У нее характер был, конечно, несколько своенравный, но она очень хорошо относилась ко мне, особенно тогда, когда я бывал у них в гостях, а бывал я часто.
Две недели мы с женой жили в Москве. Мне это уже начинало надоедать, и я не знал, что делать. Я очень надеялся на Веремеевича и просил его собрать совещание у Министра, как я уже говорил выше. Но почему-то он этого не делал. Тогда я уже в конце второй недели сказал Веремеевичу, что мне это надоело. Вроде бы он согласен, что Кузлиту не построить цех по выпуску стале-бронзовой ленты, но и не надеется, что это сделаю я. По-видимому, так же на него давило время, т.е. конец системы управления СССР, т.е. приближающийся конец Министерству. Тем не менее, пока что Министерство и Министр, и совет Министров СССР, и Госплан СССР еще работали. Практически уже не работал ЦК КПСС. Но мне он был и не нужен. Я сказал Веремеевичу, что если он не соберет совещание у Министра по моему вопросу, я немедленно уезжаю назад, бросаю все дела и увольняюсь. Такой ультиматум подействовал.
Мы с Веремеевичем составили список участников совещания у Министра. Туда приглашались: Заместитель Министра по капитальному строительству, Начальник ГлавТрактораЗапчасть, который являлся потребителем стале-бронзовой ленты, представитель Кузлита, в это время в Министерстве находился заместитель директора Кузлита по экономике, Юркин Геннадий. Со мною был заместитель главного инженера Кузлита, Щеголев Юрий. Он был моим союзником. Противником был Юркин, т.к. директор Кузлита, Зиманский выступал против разделения завода. Начальник ГлавТрактораЗапачасти мог быть союзником, а
248
Заместитель Министра по капитальному строительству для меня был неизвестно кто.
Веремеевич обратился к Министру, и все указанные нами люди были приглашены на совещание к Министру. Не сказать, что слишком бурным было совещание. Вначале Министр высказался категорически против, он, правда высказался против вообще любого строительства в Камышине и сказал, что это совершенно бесполезное дело, и сказал, что нужно прекратить любое строительство в Камышине, т.к. там нет людей, способных что-либо изготавливать. Пугин был в Камышине, посетил Кузлит вначале 1991-го года, и камышинские руководители города и руководители Кузлита, и работники Кузлита, в том числе рабочие, произвели на него тягостное впечатление. Тем не менее, Веремеевич выступил за продолжение строительства. Заместитель министра по капитальному строительству, к моему удивлению, высказался категорически за продолжение строительства, за отделение строящейся части завода от действующей части завода. Он сказал:«В новых условиях, когда разрешено тратить деньги, выделяемые на капитальное строительство, на основное производство, построить новые производственные мощности затруднительно, просто невозможно. И если находятся люди, которые берутся построить недостроенную часть завода, то Министерство просто обязано пойти им навстречу, а предложение о разделении заводов – необходимый шаг». После такого выступления Заместителя Министра, Министр сказал: «На мой взгляд, это дело безнадежное, но раз ребята берутся, давайте предоставим им такую возможность, а то, что возражает директор Кузлита, мне понятны причины этого возражения. После разделения заводов Кузлит будет вынужден жить только на заработанные им самим средства, без бюджетных денег. И мне это нравится». Министр сказал Веремеевичу, чтобы он в течение одного дня подготовил приказ по Министерству об организации завода «БиМет», и он его подпишет.
На следующий день с этим приказом я отрабатывал в отделах Министерства поручения Министра. Поручение было ГипроТрактороСельхозМашу подготовить документальное разделение проекта. Отделу капитального строительство Министерства – согласовать вопросы финансирования и само разделение с Госпланом СССР. Организовать финансирование строящегося завода «БиМет». ГипроТрактороСельхозМаш, директор этого института и ГИП Кузлита были подготовлены мною уже к такому решению, фактически работа по выделению завода «БиМет» ими уже была начата, под мое честное слово. Тем более, что после подписания приказа за эту работу платить им должен был я. Я с начальником ОКСа Министерства пошли в Госплан СССР, в Совет Министров соответствующему заместителю премьера. В Госплане мы вопрос решили, а в Совете Министров СССР было уже не до нас. От зама Премьера мы выслушали несколько анекдотов и не солоно хлебавши ушли. Но вопросы подведомственные совета министров мы с начальником ОКСа министерства порешали кулуарно. Я уехал в Камышин.
ГЛАВА 14
Закончилась моя работа главного инженера Камышинского кузнечно-литейного завода.
Что я сделал за десять лет работы главным инженером? Прежде всего, я был инициатором и вдохновителем строительства завода. Что и требовалось Министерству. Я принял завод, когда на нем основных производственных мощностей не было совершенно. По окончании моей работы главным инженером были приняты 60 000 тонн мощностей чугунолитейного производства (ЧЛЦ-2) и 70 000 тонн кузнечного производства.
Я пришел на завод, когда денег для строительства завода больше не было. Я совместно с Проектным институтом города Харькова разработали новый проект, втиснув его в старые рамки. За рамки вышла только дополнительная потребность в финансировании. Вместо четырехсот миллионов по старому проекту, мы разработали проект стоимостью шестьсот миллионов рублей. Совместно с Министерством утвердили его в Госплане СССР.
Сразу же, как только я начал работать, выяснилось, что пар от Камышинской ТЭЦ по своим параметрам приходит на Кузлит полностью негодным для использования в молотах. Лично я вопреки мнению кузнецов-технологов, работавших на заводе, предложил использовать сжатый воздух, вместо пара. И вышли из тупика по строительству кузницы. Быстро построили компрессорную станцию на нужные параметры и сформировали мощности молотового кузнечного производства.
Я также лично нашел новую закалочную среду вместо машинного масла. Что также позволило принять мощности без громоздкой системы пожаротушения. Я применил новую закалочную среду, находящуюся в экспериментальной разработке Институтом ВНИИТ МАШ и не применяемую до этого ни на одном из заводов Советского Союза.
В чугунолитейном производстве при пересмотре проекта я заложил в него полную автоматизацию формовочного и заливочного участков. Подобрал дополнительное оборудование (двадцатитонные миксеры и пятитонные заливочные машины). Приобрели и смонтировали весь этот комплекс.
Требовалась грунтовка чугунных отливок. По проекту участок грунтовки располагался в отдельно стоящем здании. Грунтовка должна
250
была производиться красками на основе легковоспламеняющихся растворителей. Для формирования мощностей на базе чугунолитейного производства я распорядился спроектировать в помещении чугуннолитейного цеха окрасочный комплекс, где применил грунтовку на водном растворителе, т.е. совершенно пожаробезопасную и принял, таким образом, сформированные мощности.
Два года подряд заводу пришлось принимать по тысяче человек рабочих. Их требовалось хотя бы минимально обучить. Это тоже была тяжелая работа. В Камышине настоящих рабочих просто не было. Приходилось набирать разных неквалифицированных рабочих. Отдача была от них чрезвычайно малой. Это заметил даже наш новый Министр Пугин, который прилетал в Камышин посмотреть, что это за Кузлит. Камышин ему чрезвычайно не понравился.
Я работал с удовольствием. Самоотверженно. Практически не имея инициативных помощников.
Я забыл еще упомянуть о маленькой моей победе. Это произошло в 1981-м году, когда потребовалось доставить шаботы (это крупные стадвадцати – стапятидесятитонные стальные отливки, которые подкладываются под молот). Эти тяжеловесы требовалось доставить в зону монтажа с разгрузочной железнодорожной площадки. Так как я по специальности не кузнец, то я поручил своему заместителю по кузнечному производству осуществить эту доставку. К моему изумлению, ни один из кузнецов (это около сотни человек ИТР) работающих на заводе понятия не имели, как эта операция производится, и не могли ее выполнить под руководством главного кузнеца Кузлита в течение двух недель. В ответ на мои упреки мой заместитель по кузнечному производству уволился с завода. А я решил этот вопрос.
Я нашел в Советском Союзе единственную организацию «Союзтяжавтотранс» и в частном порядке договорился. В течение двух суток восемь половинок шаботов были доставлены в зону монтажа. А в следующем 1982-м году при формировании кузнечных мощностей на базе двадцатипятитонного молота эта бригада точно так же доставила мне в зону монтажа три стапятидесятитонных части шабота.
А платили мне зарплату, на мой взгляд, чрезвычайно малую. Я получал в среднем двести рублей в месяц. На заводе, скажем, газоэлектросварщики получали большую зарплату. Таким образом, к своей пенсии я ничего и не нажил. Мне кажется, живя на одну зарплату, нажить ничего не возможно. В должности главного инженера и директора завода, конечно, можно было воровать, но я не вор. И вообще среди моих предков не было ни одного вора. И я считаю, что вор ворует не от нужды. Мне не попадались воры, которые бы воровали от нужды. Вор ворует по натуре, по характеру. Люди делятся по своим характерам в данном аспекте на честных людей и воров. Взяточник также вор. Это одно и то же. Воровство или взятка.
ГЛАВА 15
Я был назначен директором строящегося завода «БиМет», но денег у меня не было – ни наличных, ни безналичных. С приказом Министра я поехал в Волгоград в «ПромСтрой» банк, чтобы открыть расчетный счет завода «БиМет», рассчитывая на свою хорошую знакомую, работавшую там заместителем управляющего банком. Оказалось, что она там уже не работает, а работает управляющим вновь созданного «ВолгоградТранс» банка. Я поехал к ней в банк и договорился, что она открывает в своем банке расчетный счет завода «БиМет» и выдает мне кредит в сумме 10 000 рублей. Получив в банке деньги, я поехал в Тамбов.
Я поехал в Тамбов к директору завода, для которого создавались мощности по производству стале-бронзовой ленты. Директор завода, Чернышев выделил мне 100 000 рублей со своего фонда новой техники. Поскольку это я был директором другого завода, то он должен был просто перевести эти деньги на мой банковский счет. Пошли мы с ним к управляющему банком в Тамбове. Я с письмом к директору завода, Чернышеву, а Чернышев к управляющему банка с просьбой перечислить мне эти деньги. Управляющий банка выслушал меня и Чернышева, сказал, что это может быть сомнительная операция и что я, не получив дальнейшего финансирования, никогда не верну тамбовскому заводу эти деньги. На что Чернышев ответил, что новое производство строится буквально для тамбовского завода и только. Это нужно поддержать, и если получится, что деньги, которые он выделяет для поддержки, не вернуться назад, значит, не вернутся, придется с этим смириться, но сейчас нужно рисковать. Я уехал в Камышин с бумагами из тамбовского банка. Теперь у меня было достаточно денег для дальнейшей работы именно с ГипроТрактороСельхозМашем.
Я обратился в камышинское отделение «ПромСтрой» банка, с просьбой открыть мне там расчетный счет. Я также открыл расчетный счет в камышинском отделении «ПромСтрой» банка.
Я принял на работу Главным Инженером молодого человека, который был на Кузлите освобожденным секретарем комсомольской организации, теперь уже не существовавшей. К сожалению, фамилии его я не помню. И мы с ним поехали в Харьков в ГТСХМ. Там производилось разделение общего проекта Кузлита на два: проект самого Кузлита и проект завода «БиМет».
По первоначальному соглашению с Зиманским часть нового строительства все же оставалась у Кузлита. Это было строительство городского водозабора и больницы. В «БиМет» уходил бывший цех сталебронзовой ленты, котельная на 450 гКкал и троллейбусный транспорт. Однако почему-то, уже когда был готов проект разделения, из Харькова приехал ГИП по фамилии Телешев, Зиманский не согласовал такое
252
разделение и сказал, что он меняет свое мнение и просит оставить Кузлиту строительство троллейбусного транспорта, соответственно переведя его из «БиМета» в Кузлит, а «БиМету» отдать городской водозабор, больницу и котельную. Я согласился, Телешеву было безразлично, он тоже согласился и проект разделения был согласован. Я с Телешевым уехал в Москву, теперь уже в Министерство и в Госплан СССР. Там вопрос был решен окончательно.
Я вернулся в Камышин. В течение месяца я получил от Министерства деньги на строительство «БиМет» в 1991-м году. И приступил, непосредственно, к работе, т.е. стал организовывать на месте уже возведенного корпуса новый завод. Заключил договор с подрядчиком – КамышинПромЖилСтроем, документация у подрядчика частично имелась. Попросил подрядчика как можно быстрее закончить отделочные работы в бытовых помещениях строящегося цеха.
По проекту все сети, теперь уже завода «БиМет», присоединялись к энергетическим сетям Кузлита. Однако, директор Кузлита Зиманский воспрепятствовал этому и не разрешил присоединять ни к газовым, ни к электрическим, ни к другим сетям завода Кузлит. Однако же электричество частично было в цех заведено, там была построена электроподстанция и частично смонтировано ее оборудование. С 91-го на 92-й год мы продержались на электрическом отоплении, по сути дела трех комнат в бытовых помещениях.
Завод «БиМет» состоял из производственного корпуса и бытового корпуса, соединенных между собой закрытым переходом на уровне второго этажа. Бытовой корпус был выстроен процентов на 30, и я им решил не заниматься. Производственный корпус состоял из двух производственных пролетов шириной 24 м каждый, длиной 200 м. В торце этого здания выстроено трехэтажное помещение для вспомогательных служб: лаборатории и др. Вот в этих помещениях я решил расположить административные помещения, т.е. помещения для администрации завода – дирекции и бухгалтерии. Попросил ГипроТракторСельхозМаш запроектировать котельную мне в пролете завода, в котором строилась станция защитных газов. Отопление производственного корпуса запроектировано было от систем приточно-отопительной вентиляции, которая располагалась на втором этаже производственного корпуса в пролете шириной 18 м, между двумя производственными пролетами.
Всего проектом предполагалось построить четыре автоматических линии производства стале-бронзовой ленты, мощность 14,5 тысяч тонн, каждая. Две линии располагались в одном производственном пролете, две линии располагались в другом производственном пролете, между этими пролетами располагались на первом этаже системы управления автоматическими линиями, на втором этаже системы приточноотопительной и вытяжной вентиляции. Рабочим проектированием закончена была только одна линия. Считалось, что это производственноэкспериментальная линия, но системы отопления, а также станция защитных газов, были запроектированы и смонтированы на 50% с учетом четырех линий и полностью обслуживали помещения производственного корпуса.
На участке станции защитных газов я попросил ГТСМ спроектировать котельную, неподведомственную котлонадзору. Этим решением я занижал температуру теплоносителя, и отопление получалось недостаточно эффективным. Производственный корпус не был остеклен, крыша была смонтирована, но самой мягкой кровли, точнее, кровли не было. Пришлось подрядчика ориентировать на первоочередные работы: наружное остекление и окончание работ по кровле, а также на строительство котельной. Три котла я купил у камышинского завода по ремонту газоперекачивающего оборудования, который почему-то решил изготавливать такие котлы. И, по сути дела, отопление и остекление к началу приличных холодов было смонтировано. На кровлю денег не хватило. Пришлось искать решение подешевле, в какой-то новой коммерческой организации в Казани. Мой заместитель купил резиновый материал для кровли, и эта же организация застелила мне материал на плиты перекрытия. Я приступил к дальнейшей работе.
ГЛАВА 16
В 1992-м году начался развал руководящих структур СССР. Стали организовываться Министерства РФ, хотя еще какое-то время существовали прежние структуры под другими наименованиями и с несколько иными функциями. Я решил, почему мне эти события должны мешать, а не помогать? Валерий Антонович Махарадзе оказался ближайшим помощником Ельцина и получил от него должность начальника контрольного управления при президенте РФ. Это управление помещалось в т.н. белом доме, в котором потом разместился Верховный Совет. Я поехал к Махарадзе.
Мы с ним пообщались в его новом амплуа, и я попросил у него помощи. Он меня спросил: «Что тебе надо?», я сказал: «Деньги и ресурсы». Тогда ресурсы еще выделялись правительством. Валерий Антонович на маленькой, узенькой бумажке пишет Гайдару: «Выделить камышинскому заводу «БиМет» финансирование на окончание строительства на 1992-й год». Вторая бумажка была написана Федорову, руководителю министерства экономического развития, и я пошел по указанным адресам. Гайдар очень удивился, почему это Махарадзе вдруг просит выделить деньги и ресурсы, это не его дело. Я сказал: «Ну, тогда напишите где-нибудь на обороте «Отказать». Он этого не сделал и адресовал Федорову. К Федорову я пришел с двумя бумажками.От Федорова я услышал те же слова, что это не касается Махарадзе, но мне все же выделили финансирование на 1992-й год, т.е. выделялось финансирование,
254
обеспеченное ресурсами. Финансирование на 1992-й год заводу выделялось в объеме, определенном еще Госпланом СССР.
Следующим моим шагом было посещение Министерства Финансов СССР. Вроде бы СССР уже не существовало, а Министерство и люди там были те же. И как-то незаметно они переросли из Министерства Финансов СССР в Министерство Финансов РФ. И я пошел туда, чтобы проследить, включен ли мой завод в список финансируемых предприятий. Я нашел человека, который курировал нашу отрасль – это была симпатичная, молодая женщина, и я выяснил, какими путями должна прийти к ним бумага от МинЭкономРазвития или из Правительства РФ, где будет указано все то, что требуется для финансирования моего завода. Раньше чем через неделю ничего этого не будет.
Могу сказать, что не все так просто делается в Министерстве Финансов. Что мне подтвердила мой куратор. Сказала, что я поступаю правильно, что я хожу лично к столам работников министерства и продвигаю свою бумагу все дальше и дальше. Через неделю я снова был в Министерстве Финансов. Список предприятий, которые финансируются из бюджета РФ, у них был. Завод «Бимет» в нем присутствовал. Теперь мне нужно было, чтобы из МФ платежное поручение ушло в мой банк, на это ушла еще неделя, и мой куратор, которая мне чрезвычайно во всем помогала, сказала, что это рекордное время. Я уехал в Камышин, обеспеченный финансированием на 1992-й год.
Стал строить забор вокруг завода, наладил охрану, построил газопровод отдельный от Кузлита, мне нужен был газ, как на технологические нужды, для приготовления защитного газа, так и для своей котельной. Мне был, конечно, ближе газопровод от Кузлита, но Зиманский не разрешил, и я построил отдельный газопровод. Я занялся вплотную строительством городского водозабора.
Водозабор строился на 90 000 кубометров воды в сутки. Вода забиралась из Волги на 14-ти метровой глубине в 120 м от берега. Трубопровод заходил из Волги в приемную камеру, где стояли четыре насоса, которые качали воду, поступающую из Волги самотеком в эту камеру. Трубопровод из Волги был проложен в камеру, но заварен. Нужно было установить всю запорную арматуру, смонтировать четыре насоса, пятый насос дренажный. Нужно было закончить работы по электроподстанции. Смонтировать высоковольтную линию (6 кило/вольт) от городской подстанции. Закончить монтажом трубопровод, подающий воду от водозабора в водоочистные сооружения водоканала, т.е. работы было непочатый край.
Я строил также котельную и больницу. В конце 1991-го года я получил от Министерства миллион рублей, которые перечислило нашему Министерству Министерство обороны, за то, что в 1990-м году, за счет средств нашего Министерства мы построили военный городок для военной части, расположенной в Камышине.
Я еще раз воспользовался помощью Махарадзе в 1992-м году. В то время Махарадзе был уже заместителем председателя совета министров, его кабинет располагался на Старой Площади. Он снова помог мне с финансированием, но сказал, что под ним уже горит огонь, и вряд ли он будет долго работать здесь, т.к. коммунисты требуют его отставки, но он подготавливает себе место, куда потом лучше всего уйти. И пришлось ему уйти немного позднее, в 1993-м году. Я был в Москве, созвонился с Махарадзе, в разговоре спросил, как костер под ним? Он сказал, что горит вовсю, что коммунисты потребовали у Ельцина отставки Гайдара, Чубайса и Махарадзе, вопрос решится сегодня вечером – он так сказал.
В Москве в это время я жил у своей двоюродной сестры Ольги Стальгоровой. Они жили в Юго-Западном районе. Утром следующего дня, мне позвонил Махарадзе и сказал, из трех кандидатов на отставку в отставку отправлен он один. Махарадзе пошутил, что он оказался для коммунистов вреднее, чем Гайдар и Чубайс, т.к. те остались в Правительстве, а его выгнали. Он сказал, что выпросил у Ельцина должность торгового представителя России в Канаде и уезжает не позже чем через неделю туда, вместе с Майсарат. А Майсарат притом, когда Махарадзе был при высоких должностях, была главой АПН (Агентство Печати Новости). Конечно, ее с этой работы также сняли, и они уехали в Канаду. Валерий Антонович умер в Канаде в 2008-м году.
В 1992-м году я купил незаконченный строительством девятиэтажный жилой дом, решив обеспечить жильем работником завода «БиМет». Работы там было еще очень много, т.к. был выполнен только корпус здания. В здании было 90 квартир, помещение для диспетчерской службы эксплуатации лифтов в микрорайоне и встроенно-пристроенный магазин. Купил я это здание у ПМК треста «Мелиорация». Заключивши с ними соглашение, что, в счет стоимости принадлежащего им незавершенного строительства, я буду платить не деньги, а отдам готовыми квартирами, т.е. дом мне достался почти даром. Фактически же денег на строительство дома у меня было чрезвычайно мало. Я решил взять деньги у будущих собственников квартир, т.е. будущих собственников превратить в инвесторов совместно с заводом «БиМет», чтобы они получились дольщиками-инвесторами при строительстве этого дома. Я полагаю, что я был первым в России, кто привлек к строительству жилья деньги так называемых дольщиков-застройщиков. В моем случае, мы были не совсем застройщики, т.к. строил дом трест КамышинПромЖилСтрой, а мы, т.е. «БиМет» и дольщики являлись инвесторами. Я набрал застройщиков на все квартиры, кроме тех, которые я обещал отдать ПМК. Еще по законам Советского Союза нужно было выделить Администрации 22 квартиры – бесплатно. Такая доля выделялась застройщиками до 1991-го года, когда жилищное строительство финансировалось из госбюджета. В 1992-м году строительство нашего дома
256
уже не финансировалось из бюджета, на мой взгляд, администрация Камышина не имела право претендовать на эти квартиры, но я держал их на всякий случай, непроданными. Заключил со всеми дольщикамиинвесторами договора, однако же, денег на окончательную достройку дома не хватало, причем магазин изначально я не хотел достраивать и не достраивал. У меня с финансированием строительства дома был тупик. Я решил обратиться к криминальным структурам города Камышина.
Я пошел в офис главы камышинского криминалитета и попросил его участвовать в строительстве дома, т.е. попросил дополнительных инвестиций, денег. Он мне отказал. Он не верил, что я смогу достроить этот дом, в достаточно непростое, надо сказать, время. Тогда я решил отдать инвесторам 22 квартиры, которые я берег для администрации города, по более высокой цене, чем были первоначальные взносы других инвесторов. Предложил ранее внесшим деньги инвесторам добавить еще, для окончания строительства дома. Все прошло очень хорошо, т.к. стоимость квартир для инвесторов была все равно ниже рыночной, чуть не вдвое. Я достроил этот дом.
Вместо диспетчерской сделали еще одну квартиру – девяносто первую. Нужно было официально принять в эксплуатацию построенный дом государственной комиссии с участием администрации города. Подключить энергоносители и заселять. Администрация города встала на дыбы. Подала иск в арбитраж. Арбитражный суд в городе Волгограде должен был рассматривать это дело. Судья, назначенный для разбора, не буду называть фамилии, женщина, ранее работавшая у меня в сталелитейном цехе, рабочей. Окончила заочно Саратовский Юридический институт и в 1992-м году она стала судьей в областном арбитраже. Я приехал в Волгоград в назначенный день. Рассмотрение дела было назначено на 16:00 часов. В 14:00 часов я с судьей пообедал в ресторане, она мне сказала, что смотрела иск администрации и дело администрации явно проигрышное. Требования администрации о предоставлении бесплатных квартир на сегодняшний день незаконные, т.к. администрация не участвовала своими деньгами в строительстве данного дома (а между прочим год назад я просил главу администрации поучаствовать в строительстве и внести деньги на любой объем строительства этого дома, тогда он отказался, надеясь получить 22 квартиры бесплатно). К 16:00 часам в арбитраж должен был приехать представитель администрации города Камышин, но никто не приехал. Судья вынесла решение в иске отказать, я поблагодарил ее и уехал в Камышин. Это был уже 1993-й год, администрация, однако же, отказывалась подключить горячую воду и тепло к построенному дому, хотя сети для этих ресурсов были смонтированы. Я не стал беспокоиться, т.к. с наступлением зимы решил, что все будет сделано. Заселялись жильцы-инвесторы через суд. Почему-то это решение суда было обязательным. Я так и не понял почему, но, тем не менее, все благополучно прошли через суд, т.к. все было мною оформлено в рамках законодательства.
В начале 1992-го года я вызвал с Дальнего Востока свою дочь Ольгу Рыбкину, как специалиста инженера-химика на должность начальника лаборатории завода «БиМет». Соответственно предоставив жилье, квартиру для ее семьи. Оплатил подъемные – стоимость проезда, и она стала работать в «БиМете». Ее муж остался еще на Дальнем Востоке, ему нужно было дослужить еще год, чтобы по выслуге лет уйти в отставку. Дочь подобрала лабораторный комплекс, купили мы его, организовали заводскую лабораторию. К концу 1993-го года все работы по монтажу и наладке комплекса оборудования по производству стале-бронзовой ленты были выполнены.
Я собрал рабочую комиссию, и мы приняли комплекс для дальнейшей наладки и производства продукции. Тяжело нам досталась опытная партия продукции, т.к. линия оказалась практически неработоспособной. Тем не менее, продукцию мы получили. На автомобиле отвезли в Тамбов на завод Подшипников Скольжения опытную партию сталебронзовой ленты, собственно для тамбовского завода и было предназначено производство этой ленты, и денег на организацию такого производства мне дал директор тамбовского завода Чернышев. Конечно же, я отдал их сразу, как только началось финансирование, т.е. еще в 1991-м году. Мы даже получили положительное заключение от завода, что лента соответствует ГОСТу. Я обратился в Министерство, чтобы оно создало Государственную Комиссию по приемке мощностей. Из Министерства пришел приказ, который назначал меня председателем комиссии и обязывал меня провести государственную комиссию, так сказать своими силами, без участия представителей Министерства, что я и сделал. Таким образом, менее чем за два года я построил новый завод, вернее первую очередь этого завода, тем самым выполнив свои обязательства перед Министром Пугиным.
После Госкомисии я поехал в Тамбов заключать договор на поставку им стале-бронзовой ленты. Чернышев собрал совещание руководителей цехов и отделов работы и сказал, что Камышин выполнил свои обязательства перед тамбовским заводом и готов поставлять сталебронзовую ленту в необходимых количествах. Как будто бы взорвалась бомба, оказалось, что стале-бронзовая лента никому не нужна. Что завод не может в настоящий момент организовать переход со старой технологии на новую, в конечном итоге, более выгодную. Но необходимы первоначальные затраты для этого, необходимо время и т.д. и т.п. Я спросил уважаемое собрание руководителей: «А что же вы делали до сих пор? Почему не готовились к работе по новой технологии?». Никто, в том числе и директор ничего вразумительного не могли сказать. Но решение было принято единогласно, что лента в настоящий момент нам не нужна. Я уехал в Камышин и стал думать, что же получилось – строил
258
никому не нужную новую технологию и так получается все время, между прочим. Так было и на тракторном заводе и теперь. Мне не зря советовали мои знакомые в Министерстве финансов, что нужно искать еще какую-то продукцию. Но это легко сказать.
Стал я искать. Во-первых, я решил разжиться деньгами. Для оставшегося еще в какой-то роли Министерства я вроде был пока нужен, и Министерство включило меня в список заводов, которым необходимо финансирование для пополнения оборотных средств. Я обозначил определенную сумму и поехал в Москву. Министерство уже мало что могло сделать, тем не менее, представительские функции оно еще выполняло. Список заводов, которым необходимо пополнение оборотных средств, Министерство направило в Министерство финансов. По «старой дорожке» я пошел в Министерство финансов, нашел там этот список, конечно, им никто не занимался. Я решил заняться сам. Пошел со своим куратором, женщиной, к заместителю министра финансов, Петрову. Петров нас просто выгнал из своего кабинета, особенно ругал моего куратора, спрашивал, где она работает, в «Бимете» или в Министерстве финансов? Надо сказать, она достойно и упорно противостояла Петрову, тогда он вызвал своего помощника и попросил нас вывести из его кабинета. Мы вышли сами. Тогда мой куратор говорит, что теперь нужно идти к первому заместителю министра, Сергею Дубинину. Она сказала, что Дубинин фактически исполняет обязанности Министра, т.к. нынешний Министр занимается политикой, ничего не понимает в финансах и его, как правило, в Москве не бывает, а в Министерстве тем более. Я договорился с помощником Дубинина, что он примет меня в 20:00 часов, правда помощник, вернее помощница Дубинина, сказала, что одному идти не стоит. Список заводов представляло Министерство, должен идти представитель Министерства. Я не стал дебатировать с помощницей Дубинина, тотчас же поехал в Министерство, попросил Веремеевича пойти со мной к Дубинину. Веремеевич с удовольствием согласился и еще сказал мне спасибо, что я проталкиваю финансирование заводов в Министерство. В списке было 13 заводов, завод «Бимет» был в списке тринадцатым. Притом просьба Министерства была выделить госбюджетный кредит. В
20:00 часов мы с Веремеевичем были у Дубинина.
Он нас принял доброжелательно. Помощница видимо ему доложила, с чего все начиналось, и что вначале я пришел один. Дубинин посмотрел этот список, посмотрел на сумму и спросил меня: «Зачем ты просишь кредит? Ведь его же придется отдавать. Отдашь ты или нет, еще не известно, а если тебе просто дать бюджетных денег?» Я тотчас же ответил, что мне это еще лучше, что бюджетное финансирование это не бюджетный кредит, и я с удовольствием буду пользоваться бюджетными деньгами, за что чрезмерно благодарен. Тогда Дубинин говорит Веремеевичу и что-то там на бумажке написал, расписался и говорит: «Я выделяю бюджетные деньги для приобретения оборотных средств заводу «Бимет», а остальным ни копейки». Веремеевич стал просить, чтобы выделили еще хотя бы тутаевскому заводу. На что Дубинин ответил: «Вот директор завода «Бимет». Ему эти деньги нужны, он торчит тут неделями и пришел лично сам просить у меня выделить ему денег. Я понял, что ему очень нужно, а тем директорам 12-ти из списка, по-видимому, нужны не очень, т.к. я их не видел и не вижу. Я и не выделяю им ни копейки». Вызвал помощницу, отдал ей эту бумагу, чтобы она продвинула ее туда, куда нужно. Распрощался с нами. Я был очень доволен и уехал к месту проживания. На завтра я снова был в Министерстве финансов.
Я знал, что подписанное Дубининым решение на выделение мне денег это еще не все. Нужно пройти еще через несколько отделов, чтобы это выделение произошло, а потом еще проследить, чтобы платежное поручение было исполнено, т.е. деньги направлены ко мне в мой банк. Если этого не делать, то денег можно не получить совсем, а в лучшем случае не раньше чем через три месяца. Я не мог себе позволить этого. Я проторчал в Министерстве финансов неделю. Пока мне мой куратор сказала, что моя платежка реализована, т.е. деньги ушли. Пока денег у меня не было, я брал кредит в КомСоцбанке. Это был 1993-й год.
ГЛАВА 17
Я начал искать продукцию, которую можно производить на имеющемся оборудовании, и стал искать оборудование, которое можно было бы купить, для производства новой продукции. Я купил у завода Красный Пролетарий три станка с ЧПУ, правда, не заплатил им ни копейки. Зашевелилось Приднестровье. Тираспольский завод оборудования вывез имеющиеся у него на складах литейные машины. Я купил у них машину для литья под давлением – не заплатил ни копейки. Купил в Саратове печь выплавки алюминиевых и бронзовых сплавов – Саратову заплатил из денег, взятых в кредит. Начал искать изделия или другую продукцию для производства на своем оборудовании. Договорился с волгоградским «ВторЦветМетом», что они будут привозить мне цветной металлолом, а я буду сплавлять его в стандартные чушки, с выдачей сертификата. Вот здесь мне пригодилась купленная в Саратове печь.
Через своих различных знакомых в Москве стал искать продукцию для производства у себя. Мне предлагали изготавливать пистолеты, подумав, я отклонил это предложение. Предлагали плавить серебряные слитки. В Сибири добывалась серебряная руда, и сплавлялась в некие концентраты, которые потом перерабатывались на серебро. Такая переработка осуществлялась в Казахстане, а в России мощностей для такой переработки не было. Это было заманчиво, но я побоялся связываться с драгметаллами. Я предполагал заняться производством запорной арматуры, т.е. кранов, смесителей и пр. для бытовых нужд. Съездил в
260
Ленинград. Там на судостроительном заводе был цех, который изготавливал данную арматуру. Воочию увидел, что это чрезвычайно сложное производство и вряд ли я смогу наладить его у себя.
Я решил, что на «Бимете» возможно изготавливать различные счетчики для воды. Для горячей воды и холодной. В то время их изготавливал Чистопольский часовой завод. Для начала я договорился с ним, что буду поставлять им корпуса счетчиков. Корпуса поставлял им Днепропетровский металлургический завод. Корпуса счетчиков делались из латуни, и было очень много бракованных, притом брак был скрытый. У меня была машина для литья под давлением, на ней я мог изготавливать эти корпуса. Но я решил корпуса изготавливать методом литья в гипсовые формы. Принял на работу технолога из Кузлита, инструментальщика, с которым я работал в бюро новой техники на Кузлите, и решил создать такое производство корпусов счетчиков методом литья в гипсовую форму. Из этого ничего не вышло. Я полагался не на тех людей. А сам лично я заниматься технологией не мог.
Я также купил за 200 000 рублей канадскую технологию производства свинца из аккумуляторов, отслуживших свой ресурс. Съездил на саратовский завод, где изготавливались аккумуляторы. На мой взгляд, несколько неудачно, т.к. директора завода не было, он был где-то за границей. Договорился с исполняющим обязанности, что им нужен свинец. Они сказали, что у них также много бракованной смеси для начинки аккумуляторных электродов, и они не знают, что с этой смесью делать, т.к. выбрасывать эту смесь нельзя, а как восстанавливать оттуда свинец, они не знают. Я сказал, что купленная мною технология предусматривает восстановление свинца из такой смеси. Денег на экспериментальное производство, т.е. на создание пионерной установки, они мне не дали, сказали, что денег у них у самих нет, но сказали, что если я буду изготавливать свинец, они будут у меня его покупать. Я поручил своей дочери изготовить опытную партию свинца по канадской технологии. Купил, не помню у кого, две тонны аккумуляторов, отслуживших свой ресурс. Мы с Ольгой создали лабораторную, фактически, установку для получения свинца по канадской технологии. Работы мы вели только вдвоем. Никто не знал, что мы делаем, т.е. работы проводились секретно. Сама технология, которую я купил, ее описание находилось у меня дома.
Мы получили несколько килограммов свинца, Ольга отвезла его в Саратов, свинец оказался соответствующий ГОСТу. Нужны были деньги для изготовления промышленной линии для производства свинца из вторсырья. В Советском Союзе использованные уже аккумуляторы перерабатывались на свинец на двух заводах: в Ворошиловграде (Луганск) и в Казахстане. Я послал в Луганск своего представителя, который осмотрел вышеуказанное производство, вернулся в Камышин и сказал мне, что там производство ужасное с точки зрения экологии. Что берут использованные аккумуляторы, загружают их в шахтную печь, выплавляют оттуда немножко свинца. Технология ужасная, допотопная и засоряет экологию. Тем не менее, в РФ ни одного завода по переработке аккумуляторов, отслуживших свой ресурс, не было. Здесь было две проблемы:
Сбор аккумуляторов. Как должна решаться эта проблема, мне совершенно неизвестно.
Где взять около миллиона долларов для создания производственных мощностей.
Миллион долларов можно было взять в недавно открывшемся в Волгограде венчурном банке США. Я связался с управляющей банком, она выслушала мой проект, сказала, что готова финансировать до миллиона долларов и чтобы я ей представил бизнес-план. Я всегда знал, что вопрос денег решить можно, а вот проблема сбора аккумуляторов отслуживших свой ресурс, мне была совершенно не знакома. Пока что мой завод занимался переплавкой цветного металлолома на чушки и готовился к производству корпусов различных счетчиков. Это было достаточно реалистично.
Начиная с 1992-го года, строительство котельной, водозабора и больницы – Москва не финансировала. Для строительства этих объектов (это объекты социальной сферы города Камышина) мне выдавала кредиты Волгоградская областная администрация. В конце 1993-го года я закончил строительство водозабора и передал его городу, городскому водоканалу. Передал также незавершённое строительство больницы и котельной. Вообще-то, я руководил государственным заводом, хотя Государства, как такового, уже не было. От лица государства имущество завода должен был принять областной или государственный комитет по имуществу, т.к. министерства были ликвидированы. Возможна была так же приватизация завода. Но я был сам по себе, хотя фактически я как бы получил завод в концессию. Да, это фактически была концессия.
Я должен был получить от Госкомитета по управлению имуществом доверенность на управление заводом. Но я ее не брал. По просьбе руководства Госкомимущества волгоградского отделения, я приехал в Волгоград. Рассказал им о состоянии дел, и меня руководитель этого комитета отругала за передачу городу водозабора и незавершенного строительства котельной и больницы. Обозвала меня партизаном. Доверенность на управление заводом «Бимет» я не попросил и она мне не предложила. Я действительно действовал по-партизански.
В сентябре 1993-го года мне исполнилось 60 лет, и я оформил себе трудовую пенсию. Пенсия была небольшая. Конец 93-го и начало 94-го года было для меня тяжелым временем. Я болел. У меня была гипертония. Я мог работать не более двух дней в неделю, хотя раньше я думал, что я буду работать не менее чем до 70-ти с лишним лет, теперь я понял,
262
что сил у меня не много. Да еще и помощников хороших у меня не было. Молодого парня, который был у меня первым главным инженером «Бимета», за плохую подготовку к зиме 1993-го года я уволил. Принял на работу главным инженером Сороку Виктора. Ранее он работал заместителем главного инженера на Кузлите, у меня же. Заместителем по общим вопросам у меня был Стрикалов Виктор Алексеевич – бывший начальник отдела технического контроля Кузлита. Заместителем по строительству был Щеголев Виктор – он со мной работал с самого начала организации «Бимет». Все эти ребята были хороши на посылках, но инициативы у них не было никакой. В условиях поиска изделий для производства, организации нового производства – они работать не могли, и были совершенно беспомощны. А я устал. Я, начиная с тракторного завода, все время работал на износ. Больше я таким образом работать не мог. Если бы мои дети были заинтересованы в получении в собственность завода «Бимет» и я тоже, я бы провел приватизацию. Но дочери и их мужья совершенно не интересовались заводом, а мне одному или моей жене он тоже совершенно был не нужен. Собственность – это бремя, а завод – это бремя колоссальное. Мне это бремя было уже не по силам. И я решил уволиться.
Как-то я, собравши своих заместителей, критиковал их за безынициативность. За то, что они – молодые люди, совершенно не заинтересованы в работе завода и не проявляют никакой инициативы, чтобы продолжить эффективно работать и что если они не будут проявлять инициативы, я брошу все это дело и оставайтесь вы сами с собой. Неожиданно для меня я получил ответ, что если я хочу уйти, то могу уходить. И я уволился, назначив преемником, т.е. директором завода «Бимет», Щеголева Виктора, согласовав этот вопрос с главой администрации города Камышина, Алферовым, который отнесся к моему уходу и назначению Щеголева директором, чрезвычайно отрицательно. Его высказывания в отношении Щеголева носили практически нецензурный характер, и приводить я их здесь не буду. Но я не мог больше работать и ушел на пенсию.
В течение трех месяцев завод развалился полностью и прекратил работу. Рабочие разбежались, уволившись, ИТР также. Комитет по имуществу выставил завод на торги, и его купило акционерное общество по производству бурового инструмента. Могу добавить, что по зрелому размышлению, я не справился с работой в новых условиях. Работа в новых условиях мне была уже не по силам. Я был уже стар – физически и, пожалуй, морально. Я боялся начинать какое-либо производство, не изученное для меня, а если бы я был лет на 15 моложе, я бы конечно начинал любую представленную мне работу, т.е. осваивал бы выпуск различной продукции, а сейчас я боялся. Помимо всего этого, у меня разрушилось мое представление о цели моей жизни. Если я в системе Советской власти, используя ее и преимущества, и недостатки, хотел быть независимым управленцем какого-то социума, т.е. производственного предприятия, соответствующих работников, жилья, учебных заведений и инструментов воздействия на общественное мнение в лице партийных и профсоюзных организаций. Возможно, это была утопичная мечта, но в какой-то степени, она могла осуществиться, и я видел такое осуществление на волгоградском тракторном заводе, купинском заводе Центролит, харьковском тракторном заводе, минском моторном и минском тракторном заводе. Конечно, в Советском Союзе осуществлялось централизованное управление экономикой, однако же, это макроэкономика, а отдельные участки этого организма управлялись, и это было сделано официально, именно руководством производственных предприятий, и социум, который я мечтал создать для себя, создать, конечно, было можно, и я упорно шел к этому.
В 1991-м году шла смена власти. Ликвидировался Советский Союз. В России стали строить совершенно иную экономическую систему. Жилье от предприятий забрали, техникумы и институты, принадлежащие им, также забрали, партийные и профсоюзные организации (особенно партийные) на заводе были запрещены. Партийные (не важно, какой партии) организации разрешили строить только по месту жительства. Этим самым решили власти коммунистическую партию, т.к. только через производство, через социум, созданный вокруг производства, и могла управлять коммунистическая партия общества. От правящей ячейки компартии, работать по месту жительства, фактически ликвидировали компартию. Я не сторонник коммунистов и не плачу по их фактической ликвидации, я плачу о разрушенной системе управления, а коммунистические организации никогда, фактически, моей работой не управляли, а помогали мне управлять обществом. Теперь получилось, что цель моей жизни – создание и управление социумом, новая власть ликвидировала. В благодарность за это, оставляли мне в мою собственность, в общем-то, завод. Но мне собственность не очень была нужна. Я хотел быть управляющим собственностью, т.е. иметь собственность в доверительном управлении. Форма концессии меня стопроцентно устраивала.
ГЛАВА 18
На пенсии я стал отдыхать, в основном на даче. Я прочел воспоминания адъютанта фельдмаршала Паулюса, Адама, который описывал свою службу с Паулюсом, написал, что после пленения под Сталинградом и отбытием плена в Советском лагере военнопленных, вернувшись в Германию, он три года работал садовником, это ему рекомендовал его лечащий врач. Адам написал, что у него была болезнь
264
системы кровообращения. Эту рекомендацию я применил себе и занялся работой на даче. Дачного домика у меня не было, вместо него стоял вагончик, который я купил в саратовском «Волгостальмонтаже». Дача у меня была на окраине Камышина, на так называемой Черной Гряде, на берегу Волги. На дачу нужно было ехать автобусом до конечной остановки, конечная остановка автобуса находилась рядом с офисом Управления буровых работ «ПрикаспийБурПрома». Таким образом, доезжая до «ПрикаспийБурПрома», дальше нужно было идти пешком около двух километров. Я с удовольствием проделывал этот путь, но вначале все же мне мало приходилось работать. Было сильное сердцебиение и аритмия. Постепенно, делая посильную работу на даче, здоровье мое поправлялось. Я стал интересоваться, что делается вокруг. Кстати, дача моя находилась рядом с водозабором, который я построил. Я обнаружил также, что на территории соседней дачи стоит запорная арматура пробуренной скважины.
Примерно в 1995-м году я зашел в УБР (управление буровых работ) к начальнику, которого я знал. Я узнал у них, что это за скважина рядом с моей дачей и пошутил, нельзя ли ее приватизировать. Я получил ответ, что эта скважина глубиной пять тысяч метров, пробурена в поисках нефти, на эту скважину имеется паспорт и хотя это секретная документация, мне показали этот паспорт. На мой взгляд, эту скважину можно было эксплуатировать, но она закрыта, законсервирована. Тогда я стал узнавать у руководства УБР: «А много ли таких законсервированных скважин в камышинском районе и вообще, сколько нефти добывается в камышинском районе?». И получил полную картину: в камышинском районе добывается 350 000 тонн нефти в год. Получил данные, где расположены действующие скважины, где находятся нефтесборники, куда потом качают эту нефть, где производится первичная отчистка нефти и какую нефть добывают сейчас, и какая нефть имеется в камышинском районе, которую не добывают. Прежде всего, меня интересовал вопрос содержания серы и вязкость нефти. Все эти данные я заполучил, с условием, что их буду запоминать, а не записывать, хотя я мог, конечно, записать их по памяти дома. Я также выяснил, что около 150-ти нефтяных скважин, находящихся в камышинском районе – законсервированы. Нефть в некоторых месторождениях высокосернистая, возможно, поэтому ее и не добывают.
Мне сказали, что все скважины имеют паспорта, в которых записаны технические характеристики, в том числе и дебит скважины на 20-ти мм и 40-ка мм ограничителях. Я выбрал около сотни скважин глубиной не более 1700 метров с подходящим дебитом и подумал, что их надо както взять себе. Скважины были переданы УБРом Лукойлу. Однако же, как я узнал, все неработающие скважины у Лукойла на балансе не числились, они числились на т.н. забалансовом счете. Это значит, что налоги на эти скважины Лукойл не платил. Я стал так же учиться по учебникам переработке нефти на бензин, керосин и др. нефтепродукты. Выяснил, что переработка, в принципе, имеет два этапа: первый этап – неглубокая переработка, достаточно просто осуществимая.
Я подумал, что можно организовать переработку нефти на площадях, теперь уже никому не нужной, недостроенной ТЭЦ. Судя по площади можно было организовать переработку около 350 000 тонн в год. Скважины, которые я подобрал, давали такое количество нефти. Нужно было только забрать эти скважина у Лукойла, все равно он их не использовал. Конечно, у Лукойла и лично у Аликперова, – а я с ним дважды встречался, еще когда он работал в Волгограде, до организации им Лукойла, – я знал, что понимания в этом плане я у Аликперова не найду. Я обратился к председателю совета министров Черномырдину Виктору Степановичу. В свое время, когда я занимался газом для Кузлита, я встречался с Черномырдиным, он тогда был заместителем министра нефтяной и газовой промышленности. Он меня знал. Немного, может уже и забыл, когда стал председателем совета министров, но я к нему обратился. Он сказал, что помнит меня и с удовольствием поможет мне взять у Лукойла часть скважин, нужно только соблюсти два условия:
Получить ходатайство главы администрации Волгоградской области о передачи неиспользуемых Лукойлом нефтяных скважин акционерному обществу, которое я должен создать.
Ни в коем случае, не афишировать его согласие.
После получения ходатайства от главы областной администрации я должен подготовить проект распоряжения председателя совета министров о передаче скважин от Лукойла моему акционерному обществу. Черномырдин подпишет такое распоряжение и надо будет потом мне отработать саму передачу. Это меня устраивало. Предварительное согласие главы областной администрации, Шабунина, у меня было. Я стал организовывать акционерное общество. Акционерами становились: я, глава администрации города Камышина Алферов, глава разведывательного треста ПрикаспийБурПром, начальник камышинского УБР. Деньги немедленно давал управляющий ПрикаспийБурПромом, притом он давал часть денег мне взаймы, т.е. за меня. Он также просил ни в коем случае не афишировать его участие в создаваемом мною акционерном обществе, т.к. он является участником акционерного общества Лукойл
– 5% акций Лукойла у него, но он не считает большим преступлением те действия, которые проделываю я. Теперь нужно было заполучить ходатайство главы областной администрации. Как раз в это время проходили выборы главы областной администрации, и Шабунина не избрали.
266
Коммунисты выиграли выборы, и их кандидат Максюта был избран главой администрации волгоградской области. Я поехал к Максюте. Он категорически отверг мою просьбу о ходатайстве. Я знал, что Максюта человек Лукойла, знал, что все его ближайшие родственники работают в Лукойле, и что, конечно, он не будет приветствовать создания моего акционерного общества. Он мне сказал: «Никогда в жизни я не пойду тебе навстречу по следующим причинам: твои 350 000 тонн в год (добыча и переработка) в Камышинском районе, мне и области ничего не дают. А теперь посмотри, что дает Лукойл: нефтеперерабатывающий завод перерабатывает в год около семи миллионов тонн нефти – это его проектная мощность. Завод был построен для переработки нефти, добываемой на территории Волгоградской области. Раньше добывалось такое количество нефти, а теперь в 1997-м году, добыто нефти 3,5 миллиона тонн и эти 3,5 миллиона тонн добываются уже пять лет подряд. Лукойл привозит недостающие, 3,5 миллионов тонн из Сибири. Если я поссорюсь с Лукойлом во имя твоих интересов, он эту нефть не привезет. Сдохнет нефтеперерабатывающий завод, и целый микрорайон, где живут работники этого завода. Второе: в этом году именно Лукойл заказал судоверфи (а до выборов Максюта был генеральным директором судоверфи) двадцать танкеров река-море. Это на пять лет работы судоверфи и если я с ним начну ссориться, он этот заказ заберет. Сдохнет судоверфь и вдвое больший микрорайон, чем микрорайон нефтеперерабатывающего завода. Могут быть и иные неприятности». Я понял, что ходатайство я не получу. Конечно, я мог бы еще что-то предпринимать, но у меня заболела жена.
Жена проболела почти весь 1998-й год, у нее была онкология: опухоль головного мозга. И умерла в сентябре 1999-го года. Она заболела во второй половине 1998-го года. Ее положили в больницу в Камышине. Я сразу же прекратил всю работу по организации акционерного общества, вернул деньги учредителям. Моя мама умерла еще раньше – в июне 1997-го года. В возрасте 82-х лет.
После смерти жены я уехал в Саратов к своей дочери Татьяне. Они с мужем и сыном Ильей жили и работали там. Дочь была беременна, сказала, что я ей буду нужен. В октябре 1999-го года у нее родился сын, назвали Валерием. И я занялся работой няни и гувернантки.
г. Саратов, 2015 год.
Генеалогическая таблица Штальберг – Стальгоровых

ВалентинаВишневская 1915-1997
ПРИЛОЖенИе 1
Александра1882-1965 Флорентий 1886-1949 Анатолий1918-1942 ТамараПетрова 1936-1999

ИгорьДмитренко1963 Татьяна1969
ИльяОрлов1989 НиколайОрлов1966-2009
ВалерийОрлов1999 ЗинаидаБаранова1936
Юрий1967
Дмитренко
ИгорьДмитренко1963 ВалентинаСтальгорова1964
 

ТатьянаВиняр1984 Людмила Шевченко 1989 Устинья2007 Глеб2012 Борис2014 Даниил2014
268

Рыбкины
ИгорьОльгаРыбкинСтальгорова
МарьянаАлексейМихаилМаринаЕвичРыбкинРыбкинПанина1985 1984 1987 1990 ДавидЕкатеринаЕгор Кирилл 2008 2014 2012 2012
Логачевы
Михаил Елена Логачев Стальгорова

Юрий Логачев 1988

Аркадий 2005
Стальгоровы
Елена Воронина-Боброва 1970

Алиса Анастасия 1997 1999
ПРИЛОЖенИе 2
ШтальбеРг
Владимир Иванович
Родился в 1860-м году. Проживал в г. Смоленске. С 1891 г. по 1906 г.
– помощник начальника, а с 1907 г. по 1917 г. – начальник почтово-телеграфной конторы г. Смоленска. В 1910-м году ему присвоен чин статского советника.
В 1906-м году совместно с Фон-дер-Рааб-Тилен учредил, а 30го июля 1907 г. официально зарегистрировали «Смоленское Теософское Общество». Был основателем и редактором журнала «Теософская Жизнь».
Являлся членом Санкт-Петербургского общества последователей гомеопатии. Имел двоих детей: дочь Александру, 1882 г.р. и сына Флорентия, 1886 г.р. В октябре 1914 г., во время войны с Германией, попросил Императора России Николая II изменить фамилию Штальберг на Стальгоров. Своим указом от октября 1914 г. Император удовлетворил эту просьбу.
После революции 1917 г. Владимир Иванович жил у своей дочери Спасской Александры в Дагестане, г. Дербент, ул. Буйнакская, 53, где и умер в 1938 г.
ШтальбеРг (с 1918 г. СтальгоРоВ)
Флорентий Владимирович
Родился в 1886 г. в г. Смоленске. Окончил сельскохозяйственное училище. С 1908 по 1917 г. был управляющим имения княгини Тенишевой. В Рославльском уезде Смоленской губернии д. Полуево. В 1909 г. женился на крестьянке Селезневой Елене Родионовне. В браке с ней родили трех сыновей: Владимира, 1910 г.р., Михаила, 1911 г.р., и Анатолия, 1918 г.р. Во время гражданской войны воевал против советской власти в армии адмирала Колчака. По данным Российского государственного военного архива, штабс-капитан Штальберг Ф.В. с 1 ноября 1918 г. по 9 января 1919 г. был начальником штаба 2-ой Сибирской стрелковой дивизии. После гражданской войны работал в почтово-телеграфных конторах г. Смоленска и г. Осиповичи, Белоруссия, механиком и почтовым агентом. Во время войны 1941–1945 гг. жил с женой и двумя малолетними детьми сына Владимира: Эдуард 1935 г.р. и Ольга 1937 г.р. в оккупированной немцами Белоруссии, г. Осиповичи. С 1942 г. по март
272
1944 г. служил в русской полиции г. Осиповичи. После освобождения Белоруссии от оккупантов бежал в Смоленскую область. 22 марта 1946 г. был арестован. Следствие установило, что за время службы в полиции уголовных преступлений он не совершал, и через полгода после ареста, 8 октября 1946 г. он был осужден военным трибуналом войск МВД Бобруйской области по ст. 63-1 УК СССР в соответствии со ст. 2 Указа ПВС СССР от 19 апреля 1943 г. на 15 лет лишения свободы. Наказание отбывал в Озерлаге МВД СССР г. Тайшет Иркутской области, где умер 17 августа 1949 г. от туберкулезного менингита. Похоронен на кладбище вблизи деревни Шевченко Тайшетского района Иркутской области, могила №Е-43.
СтальгоРоВ
анатолий Флорентьевич
Родился 13.05.1918 г. в г. Смоленске. Окончил военное училище в 1940-м году. В 1941-м году – лейтенант, командир 7-ой стрелковой роты, 1190-го стрелкового полка, 357-ой стрелковой дивизии. По официальному извещению 20.01.1942 г. погиб, «оставлен на поле боя». После освобождения Смоленской области от немецких оккупантов его двоюродная сестра Лидия Селезнева в письме от 2.01.1944 г. писала в Москву Стальгоровой Ксении, что Анатолий был тяжело ранен и с поля боя его в бессознательном состоянии подобрали немцы, вылечили, и в июне 1942 г. он на три дня был отпущен к родственникам, был у них. Через три дня вернулся в г. Смоленск в лагерь военнопленных.
24.09.2012 года Тульское Управление ФСБ России рассекретило дело немецких диверсантов. Группу немецких диверсантов из четырех человек возглавлял Стальгоров Анатолий. В Смоленском лагере военнопленных он был завербован в Российскую Национальную Армию (РНА), которую формировали в то время на территории Смоленской области русские иммигранты: Иванов и Кромиади. Группа военнослужащих РНА из Смоленска была направлена в г. Орел на учебу в какуюто школу РНА.
Эту школу посетил немецкий разведчик капитан Тук и предложил Стальгорову и еще четверым военнослужащим РНА оказать услугу немецкой армии – в составе разведывательной диверсионной группы высадиться с самолета на территории Тульской области для соответствующей деятельности.
Шпионско-диверсионная группа, возглавляемая Стальгоровым, высадилась в Тульской области. Конкретно, о ее деятельности в рассекреченных материалах Управления ФСБ Тульской области ничего нет.
Группу выдал советским контрразведчикам один из ее участников. Все были арестованы, допрошены, в том числе и Стальгоров Анатолий.
Согласно справке Управления Тульской ФСБ Стальгоров Анатолий после допросов был осужден по ст. 58-1-б УК РСФСР к ВМН – расстрелу с конфискацией имущества. Приговор приведен в исполнение 22.07.1942 г. (место захоронения не указано). Заключением прокуратуры Тульской области от 19.05.1998 г. в реабилитации отказано.
ВИШнеВСкИй
Матвей Иванович
Вишневский Матвей Иванович родился в 1880 году в городе Вильно в семье православного священника. У него было двое братьев и сестра (возможно, было больше, но я знаю только этих). В 1888-м году Матвей Иванович поступил в первый класс Виленской русской классической гимназии. Он учился в одном классе с Феликсом Эдмундовичем Дзержинским – будущим партийным и государственным деятелем Советского Союза.
По окончании Виленской гимназии Матвей Иванович поступил учиться в Варшавский университет и окончил его в 1903-м году. В 1904-м году он жил и работал в городе Рогачеве. Там он познакомился со своей будущей женой Устинович Ольгой Михайловной. Их познакомил виленский одноклассник Матвея Ивановича по гимназии, с которым он учился также в Варшавском университете, брат Ольги Михайловны, Лев Михайлович Устинович. Ранее семья Устиновичей жила в Вильно. Отец Ольги был в Вильно почтовым чиновником. Их семья была католической, но чтобы работать чиновником в Государственной Почте Российской Империи, нужно было обязательно быть православным. Устиновичи из католичества перешли в православие, родители и дети. И переехали работать в город Рогачев.
В 1904-м году Матвей Иванович и Ольга Михайловна поженились. В 1905-м году у них родилась первая дочь Людмила, в 1910-м вторая дочь Татьяна, в 1915-м Валентина, в 1918-м сын Петр, в 1925-м дочь Женя. Матвей Иванович был достаточно дружен с Дзержинским и тот привлек его к революционной работе. Матвей Иванович работал в Рогачеве присяжным поверенным. Семья у него была достаточно обеспеченная. Один из братьев работал лесничим в Белоруссии же. Второй брат
– полковник, командовал казачьим полком. Сестра Матвея Ивановича была женой Посланника Российской Империи в Китай. Тем не менее, он пошел в революцию вместе с Дзержинским. На мой взгляд, он был
274
романтик. Так получилось, что во время Гражданской войны он воевал против своего брата полковника.
Матвей Иванович служил в органах и войсках ВЧК. В 1925-м году он демобилизовался. Последняя его должность была начальник отдела снабжения войск ВЧК Белоруссии. После демобилизации он работал судьей в городе Рогачеве. В 1926-м году в октябре (это уже после смерти Дзержинского) его исключили из партии и уволили с работы. Он не мог пережить этого и в том же 1926-м году от сердечного приступа
– умер.
Его жену, мою бабушку Ольгу Михайловну, тут же арестовали. И все допытывались, где золото и драгоценности, которые награбил ее муж во время Гражданской войны. А он не грабил. Более того, бабушка рассказывала мне в 1944-м году, как она ездила в Минск, в штаб войск ВЧК и привозила продукты питания своему мужу, который был начальником отдела снабжения войск ВЧК Белоруссии. Он ей объяснял, что паек у них скудный и он рад тому, что она привезла.
СОдеРЖАнИе
ВВедение ЧаСть I. детСтВо ЧаСть II . ЮноСть ЧаСть III. Школа ЧаСть IV. ГлаВный инженер ..................................................209
Приложение 1 Приложение 2 Литературно-хЮРИЙ МИХАЙЛОВИЧ
СТАЛЬГОРОВ
Я ЖИЛ в СССР

Саратов 2015
УДК 882-31+882-32 ББК 84(2Рос=Рус)
С 72 Стальгоров Ю.М. Я жил в СССР. – Саратов: Издательство «Новый ветер», 2015. – 276 с.
ISBN 978-5-98116-192-6
УДК 882-31+882-32 ББК 84(2Рос=Рус)
ISBN 978-5-98116-192-6 © Издательство «Новый ветер», 2015 © Ю.М. Стальгоров, 2015
ВВеденИе
Приступаю к написанию книги о том, как я фактически из небытия, выжил, получил высшее образование, осуществил запланированную карьеру, максимально возможную при Советской власти, для таких людей как я – стал директором Государственного завода. Может быть, из описаний моей жизни, которые будут в книге, не совсем понятно, как это у меня получилось.
Хотел бы обозначить главное: у меня была стратегическая цель в жизни – стать главным инженером машиностроительного завода. Эта цель родилась в 1946-м году, т.е. когда мне было тринадцать лет. До этого у меня никакой цели не было, вернее, была единственная цель – выжить. Не умереть с голода.
Для осуществления этой стратегической цели нужно было добиться нескольких промежуточных целей: получить неполносреднее школьное образование, т.е. окончить семь классов, несмотря на то, что в школе я окончил только первый класс в 1941-м году. После семи классов следовало поступить в техникум и успешно его окончить. Этот промежуточный этап я выполнил.
Я окончил седьмой класс украинской школы, окончил КаменецПодольский индустриальный техникум с отличием. А с поступлением в институт у меня получилась осечка. Меня не пустили. Вернее, председатель комиссии, которая распределяла выпускников после окончания техникума, на мое письменное заявление с просьбой дать мне направление в Институт для получения высшего образования, заявил, что как сыну врага народа мне это направление комиссия не даст, что детям врагов народа нельзя давать высшее образование и что я должен работать в шахте под землей. А ведь Сталин уже умер. Казалось бы, жертвам сталинских репрессий должны были открыть двери везде. Увы. Инерция.
Этот запрет отодвинул мое поступление в институт на одиннадцать лет. Я поступил в институт только в 1965-м году. Уже работая на Волгоградском тракторном заводе. Я учился на вечернем факультете. По специальности «Машинные технологии литейного производства». Одновременно я работал в самом крупном в Европе сталелитейном цехе. Работа в этом цехе была для меня школой и стажировкой для последующей работы главным инженером завода.
Я не отказался от выбранной в 1946-м году цели. Определенные колебания у меня были. Поскольку я всю жизнь, где бы ни работал или учился, шел на работу или на учебу с удовольствием. Никакая работа меня не тяготила. И я всегда не работал только ради денег. Но после армии и работая на Сахалине, у меня появился выбор цели: мне настойчиво предлагали пойти на партийную работу.
Я был членом партии, и по зрелому размышлению я мог бы совершить карьеру партийного работника до самой высшей ступеньки. Но партийная работа в моем сознании связывалась имеющимся режимом управления страной, т.е. Советской властью. Мне в этом режиме многое не нравилось, и быть активным работником в этом режиме я не захотел. Я не мог и не хотел бороться с режимом, поэтому я уходил в другую область, в разряд технической интеллигенции, где можно было, на мой взгляд, сделать чрезвычайно много чего хорошего для страны. Несмотря ни на что, я все же был и остаюсь патриотом своей страны.
Я посчитал, что, будучи высокообразованным специалистом в своей отрасли я буду внедрять передовые технологии и новую технику в машиностроительное производство. А еще точнее, в литейное производство. В России и Советском Союзе всегда были в достаточном количестве достаточно передовые изобретения, но чрезвычайно слабым было внедрение этих изобретений в жизнь. Вернее, их коммерциализация. Внедрение новейших изобретений, в том числе российских, в том числе их коммерциализация очень хорошо проходила в США. Меня это задевало.
В условиях Советской власти, определенного господства рабочего класса в индустрии я мог бы стать хорошим рабочим и получал бы заработную плату большую, чем инженерно-технический работник. Почему? Да потому, что я всегда работал хорошо и отлично, добросовестно, не считаясь со временем, был везде активным общественным деятелем, членом партии коммунистов. Я знаю точно, что меня обязательно бы награждали орденами и медалями и я бы точно получил звание Героя Социалистического Труда, работая рабочим основного производства: скажем сталеваром, скажем формовщиком, скажем термистом. Но это мне также не нравилось. Ну, получал бы я неплохую по тем временам заработную плату. Но я не мог бы положить на алтарь развития своей страны ничего хорошего и ничего нового.
А я заметил, что литейное производство на Волгоградском тракторном заводе находится на уровне тридцатых годов литейного производства в США. Производство было механизировано, но с преобладанием тяжелого физического труда, в том числе, при работе на конвейере. Это однообразный, не слишком тяжелый, но изматывающий интенсивный труд. Через пять лет работы на таком конвейере от человека остается только его прообраз – обезьяна.
Я хотел и работал над внедрением в литейное производство технологии и оборудования, работа на котором соответствовала бы современным представлениям о работе на машиностроительном предприятии и не делала бы из человека – обезьяну. Притом жизнь это требовала, т.к. из трех тысяч человек, работающих в сталелитейном цехе, восемьсот человек рабочих были заключенные. Либо условно осужденные, либо условно освобожденные.
Я считаю, что в своей цели изменить труд в сталелитейном цехе, у меня были успехи. При моем активном участии и руководстве в цехе за три года были смонтированы три автоматические линии, на которых вместо сорока человек работало по пятнадцать человек на каждой. Таким образом, число рабочих сокращалось на семьдесят пять человек, и труд стал совершенно иным.
За внедрение трех автоматических линий группу работников Министерства, отраслевого института, меня и главного инженера Волгоградского тракторного завода, Скрепцова А. М. представили к Государственной премии (бывшая Сталинская премия). КГБ из этого списка меня вычеркнул опять как сына врага народа, хотя уже были совершенно другие времена.
И все же я стал главным инженером завода. В апреле 1980-го года Министр тракторного и сельхозмашиностроения Иван Флегонтович Синицин назначил меня главным инженером строящегося Камышинского кузнечно-литейного завода. Я достиг своей стратегической цели.
ЧАСТЬ I деТСТВО
ГЛАВА 1
Я родился в Белоруссии 23 сентября 1933 г. в г. Осиповичи Бобруйской области. Моя мама Валентина Матвеевна Стальгорова (в девичестве Вишневская) работала учительницей начальных классов. Папа Михаил Флорентьевич Стальгоров был ветеринарным врачом в совхозе «Ударник» (деревня Плянта Старобинского района Минской области), где мы и жили. В совхозе выращивали свиней на бекон, который экспортировался за границу. Он был хорошим наездником и обучал мою маму верховой езде. Однажды она, будучи беременной, упала с лошади, и я родился раньше срока. В это время маме было 18 лет, а папе без малого 22 года.
Рос я под присмотром няни, тети Саши, которая была мне какой-то дальней родственницей.
3 января 1936 года родился мой брат Игорь. Помню, как из роддома привезли маму с братом, а я оставался дома один и ждал их приезда. Почему-то я думал, что папа привезет маму с малышом на возу с сеном. Я думал, что они могут сверху упасть. На самом же деле, папа просто положил в телегу лишь немного сена, чтобы было мягко ехать.
Помню ещё эпизод. Летом 1936 года папа по просьбе мамы побежал купить булочку. Была гроза, но дождь уже прекратил лить. Я побежал вслед за папой в магазин, и в этот момент меня ударила молния. Не знаю, как она прошла через меня в землю, но я лежал на земле без сознания. После я узнал, что около меня были разговоры о том, что пораженного молнией надо закопать, чтобы разряд ушел в землю, но мой папа сказал, что он не допустит этого, и оказал мне настоящую помощь.
Каких-либо детских садов в нашем селе не было, а няня ухаживала в основном за моим младшим братом, и мы с такими же мальчишками, как и я, 3-4-х лет от роду бегали по деревне. Нас предупреждали, чтобы мы не ходили на лесопилку, потому что отцу соседского мальчика там отрезало руку дисковой пилой. Но мы ходили на лесопилку.
Был ещё случай, когда я мог погибнуть. Это было весной 1937 года. Мы с соседским мальчиком моего возраста зашли в гараж, где стояла машина, на которой привозили кинофильмы (кинопередвижка). Шофер готовился куда-то поехать, ворота гаража были открыты. Мы поспорили с мальчиком, что я при выезде машины залезу под неё, и машина проедет,не задев меня. А если б придавила?... И я это проделал! Когда шофёр после выезда заметил меня, лежащего на земле, он подумал, что задавил меня. Но я вскочил, и мы быстро убежали.
Это были первые два случая, когда, я искренне убежден, мой АнгелХранитель сберег меня от смерти. К осени 1937 года я уже умел читать и прочел несколько сказок Пушкина, несколько сказок братьев Гримм, несколько русских народных сказок и какую-то легенду о Робин Гуде. Мой папа учил меня также разговорному английскому языку, он его знал достаточно прилично.
В августе 1937 года папу арестовали, и всё кончилось: няня нас оставила, мы с мамой тоже уехали из этой деревни. Мама фактически осталась вдовой в 22 года с двумя детьми: мне было почти 4 года, брату год. Её пока не арестовывали, но с работы уволили. Она отвезла меня к родителям моего папы в г. Осиповичи. Сама же с братом Игорем уехала к своей маме в г. Рогачев.
ГЛАВА 2
По рассказам одной из бабушек, мама ездила к Н.К. Крупской, жене В.И. Ленина, чтобы та помогла ей с трудоустройством. Маму в любой момент могли арестовать, как члена семьи врага народа. Такая статья была в уголовном законодательстве того времени. Друзья её отца, с которыми тот работал в ЧК, каким-то образом спасли её от ареста. Маму направили в деревню Голынка Осиповичского района учительницей начальной школы. Я с мамой поехал в Голынку, а мой брат Игорь остался у бабушки в Рогачеве.
В начале мы с мамой поселились в учительской комнате в школе. Через несколько дней бригадир нас поселил на квартиру к почтальону, где мы прожили до лета 1938 года. Дом был самый обычный, деревенский, состоящий из двух больших комнат. Одна комната называлась горницей, вторая – общая, она же кухня, она и столовая, там же спали хозяева. В горнице была часть печи без топки, на ней спал дедушка, самый старый член хозяйской семьи. Мы спали в горнице на кроватях. Хозяин дома – сорокалетний мужчина, не был колхозником, так как работал на почте. У него было трое детей, достаточно взрослых. У них был свой огород, корова, несколько свиней и куры. Хозяева и их дети, как и все деревенские жители, ходили в лаптях, которые сами и плели. Хозяин считал лапти самой удобной обувью, даже удобнее армейских ботинок с обмотками. Я спрашивал его:
– А как ходить в лаптях по болоту, ведь в Белоруссии много болот? На это он мне отвечал:
– На болоте в лаптях очень хорошо, а на сухой земле – вообще милое дело, легко, удобно, мягко.
Жители деревни сами драли лыко в лесу. Одежду изготавливали из домотканого полотна. Для изготовления тканей выращивали лен и коноплю. Я видел однажды, как хозяева собрали ткацкий станок, и хозяйка ткала на нём льняное полотно метровой ширины.
Деревня располагалась на правом берегу реки Березина. Зимой с высокого берега мы катались на санках на лед реки. Хорошие считались самодельные санки типа розвальни. Воду для питья и приготовления еды, как и для всех других нужд, жители села брали из реки.
В мае 1938 года мама меня отвезла в Осиповичи к моему дедушке с бабушкой. Осиповичи – крупная железнодорожная станция. Но в деревне Голынке железной дороги не было. Ближайшая от Голынки железнодорожная станция – станция Ясень, от Голынки 12 километров. От Голынки до Ясеня мы шли пешком. Проходя через какую-то деревню, остановились возле колодца, попить. На маме был надет меховой воротник – лиса. Чтобы лиса не мешала, мама сняла ее и положила на крышку колодца. Достала ведро воды, мы попили и ушли, забыв лису. Пройдя метров тридцать, мама вспомнила о лисе, немедленно вернулись, но лисы на крышке не было. Там стояла какая-то женщина, которая сказала маме, что, по-видимому, лису взяла другая женщина, которая только что отошла от колодца и указала, где она живет. Мы с мамой подошли к дому этой женщины, мама попросила ее, чтобы она вернула ей лису, та сказала, что она не брала. Тогда мы пошли в отделение милиции, которое в этом селе было. Зайдя в комнату какого-то милицейского чина, мы увидали, что он стоит на столе и снимает портрет Ежова, бывшего ранее Народным Комиссаром Внутренних Дел. Мама пошутила (может быть не к месту): «Это что, новый враг народа?». На что милицейский чин ответил: «Возможно и так». К просьбе помочь вернуть маме лису, он отнесся положительно. Пошел с нами в дом женщины, которая подозревалась в краже лисы, и просто сказал ей, чтобы она вернула лису, не спрашивая, брала она ее или нет. Она вернула лису немедленно. Поблагодарив милиционера, мы пошли дальше. На станции Ясень сели на поезд и уехали в Осиповичи. Мама в тот же день вернулась в Голынку, а я остался в Осиповичах на год.
К этому времени дедушка с бабушкой жили в собственном построенном ими доме в Веселом переулке. В это же время у них гостила жена старшего сына Володи— Ксения Васильевна, с двумя детьми: Эдуардом и Ольгой. Эдуард 1935 года рождения, а Ольга – октябрь 1937 года. Через месяц они уехали к себе домой в Москву. Я прожил в Осиповичах до весны 1939 года.
В марте 1939 года к нам заехал ветврач, который был в тюрьме с моим папой. Он ехал к себе домой из тюрьмы г. Орши. Он сказал, что всех осужденных по делу «ветврачей вредителей» оправдали, освободили и выпустили из тюрьмы. Миша Стальгоров сильно пострадал от пыток и лежит в тюремной больнице. Начальник тюрьмы сказал, что он его не выпустит, несмотря на то, что тот оправдан и подлежит освобождению. В конце сентября 1939 года родители моего папы получили письмо от медсестры тюремной больницы г. Орши. Она писала, что Миша Стальгоров умер в тюремной больнице. Никакого официального документа об оправдании (реабилитации) моего папы ни его родители, ни моя мама не получили, хотя по спискам Минской прокуратуры, переданным обществу «Мемориал», он числится реабилитированным с сентября 1939 года.
Лето 1939 года я провел в Голынке. В конце 1939 года мама меня отправляла в Осиповичи. Мы с мамой пешком прошли до станции Ясень около 10 км, где мама меня посадила в вагон поезда и попросила проводника высадить меня на станции Осиповичи, где меня должны встретить бабушка или дедушка.
Около полуночи проводник высадил меня в Осиповичах. Встречающих не оказалось. Была зима, лежал снег, но я был тепло одет. Вскоре, несмотря на то, что у меня были варежки, замерз палец на правой руке. Тогда я вспомнил, что говорил мне дядя Толя, папин младший брат. Он говорил мне, что замерзшие пальцы надо потереть снегом. Я помню, как снял варежку, натер снегом пальцы, после чего снова надел варежки. Руки согрелись. От вокзала до дома дедушки идти не более двух километров. Как я прошел это расстояние ночью по улицам города, я совершенно не помню. А ведь мне было всего лишь шесть лет.
ГЛАВА 3
В 1940-м году моя мама вышла замуж за Верниковского Михаила Викторовича. Он был кузнецом и старшим лейтенантом запаса. Его кузница находилась в другой деревне, примерно в 5-ти километрах от Голынки. Я несколько раз летом носил ему туда еду. Его предыдущая жена тоже была учительницей. Она умерла от туберкулёза (на её место и прислали маму). У Верниковского было двое детей: дочь Валя 1930 г.р. и сын Володя 1935 г.р. Мы с мамой зашли в их квартиру и стали жить одной семьей. Квартира была в большом доме. Полдома занимало правление колхоза, полдома мы. Квартира была достаточно большая, состояла из кухни и двух комнат. Стояли кровати, стол, был подпол, куда однажды упала мама. Мама часто ругалась со своим новым мужем, несмотря на то, что он был добродушным. Его уволили из армии якобы из-за пьянства, но я ни разу не видел, чтобы он выпивал. Маме оказалась не по силам такая большая семья. В 1940 она забеременела.
Весной 1941 года пропал учитель, 18-летний парень, которого прислали на работу к нам в школу после окончания им педагогического училища. Дело оказалось нешуточным. Никто не знал где учитель, в том числе и директор школы. По деревне поползли слухи, что, мол, Стальгорова и Верниковский убили его, потому что она «ведьма», жена «врага народа», и пропавшего последний раз видели заходящим в их дом. Начали искать труп. Отчима и мою беременную маму арестовали, увезли в Осиповичи. Я по просьбе отчима пошел к его родственникам в соседнюю деревню попросить, чтобы кто-то из них присмотрел за нами – детьми.
Труп учителя стали искать в реке Березине, считая, что Стальгорова и Верниковский выбросили труп в реку, чтобы скрыть убийство.
Буквально на следующий день после поисков в реке появляется живой и невредимый учитель. Оказалось, что ему перед отправлением в Голынку не дали положенного после окончания училища отпуска, и он уехал самовольно, не сказав директору школы, к своим родителям далеко от Голынки в другую область Белоруссии. Маму и отчима сразу отпустили домой.
В 1940–1941 учебном году я учился в первом классе. Еще до первого класса я умел читать по-русски и по-белорусски, считать и выполнять арифметические действия в пределах тысячи. Правда, я не умел, как следует писать, тем более, по-белорусски. На занятиях я скучал от того, что мне нечего было делать. Я ходил на уроках по классу, не слушался учителя, когда он просил сесть за парту. Учитель много раз меня пересаживал то к мальчикам, то к девочкам, но это не помогало. Когда он сажал меня за первую парту, я наклонялся, чтобы заглянуть в учительский журнал и кричал на весь класс, кому какие ставят оценки. Тогда не пользовались балльной системой, а оценки были «вельми дрэнна» («очень плохо»), «дрэнна» («плохо»), «пасрэдна» («посредственно»), «добра» («хорошо») и «выдатна» («отлично»). Кстати, я за то, чтобы и в наше время оценку тройка называть не «удовлетворительно», а «посредственно», ведь между этими словами колоссальная разница. Так я окончил первый класс, и учитель честно поставил мне в ведомости за чтение «Выдатно», за письмо «Выдатно», по другим предметам тоже «Выдатно», а за поведение «Дренно».
Мой отчим весь апрель 1941 года был в Бресте на сборах армейского командного состава. В мае он приехал к нам и сказал, что в Бресте много немцев в гражданской одежде, а местные жители говорят, что немецкая армия стоит за рекой Бугом и вот-вот войдет в город.
Моя мама так и была комсомолкой, несмотря на арест её мужа. Работая учителем в Голынке, она стала с 1941 кандидатом в члены ВКП(б).
ГЛАВА 4
Мы переехали в г. Рогачев всей семьёй в мае 1941 года к маме моей мамы, жившей на ул. Новоднепровской в двухкомнатном доме. Дом принадлежал её сестре Александре, которая была замужем за Йозефом Стратоновичем. В этом доме в комнате побольше (около 24 квадратных метров) стояла русская печь, кровать, комод и стол. В этой комнате жила моя бабушка со своей младшей дочерью Женей 1925 года рождения. В маленькой комнате, где жила бабушкина сестра со своим мужем (около 14 квадратных метров) была печь «голландка». В большую комнату поселились и мы вшестером: моя мама с Верниковским, мной, моим братом Игорем и сестренкой Маргаритой родившейся в начале апреля 1941-го года, а также сын Верниковского, Володя.
В общем, мы не особенно сетовали на тесноту и жили дружно. Поскольку мой отчим был весь апрель на сборах, его попросили поделиться впечатлениями бабушкины знакомые – два бывших офицера царской армии. Один из них был полковником, другой чином пониже. Они хотели узнать, как оценивает обстановку на границе с Германией старший лейтенант Красной Армии Верниковский. Сидя на веранде, они слушали рассказы моего отчима о Бресте, где проходили сборы комсостава. Мне было это интересно, и я внимательно слушал. Отчим говорил, что в Бресте много немцев в гражданской одежде, а местные жители говорят, что немецкая армия стоит за р. Бугом и вот-вот войдет в город. Наших войск там тоже много, но много и «бестолковщины», так например, танкисты из дивизии, стоящей под Брестом говорили, что танки стоят без моторов, так как их сняли на ремонт. В Рогачеве жители тоже говорили, что война с Германией вот-вот начнется, но гадали, кто начнет её первым: Сталин или Гитлер.
Поэтому я в ответ на заявления историков и псевдоисториков, утверждающих о том, что война началась для населения неожиданно, с полной ответственностью утверждаю, что это не так. Войну ожидали, по крайней мере, в восточной Белоруссии, где я в то время жил. Я помню, как тот полковник сказал, что, учитывая то, как располагаются наши войска, и общую обстановку, он считает, что Сталин намеревается наступать на Германию первым. Он обосновывал своё суждение тем, что расположение войск, особенно по выступам, таким, как Белостокский и другие, для наступления достаточно благоприятное, а концентрация и численность войск в тех местах, о которых говорил Верниковский, также этому благоприятствуют. Естественно никто не знал, как скоро Сталин начнет наступление и начнет ли его вообще, однако же, один из этих офицеров сказал, что, не приведи Господь, немцы начнут превентивное наступление на СССР, нашим войскам будет очень тяжело защищаться. Он объяснял это неудачным расположением наших войск для обороны и духом Красной Армии, подготовленной воевать в наступательных операциях только на чужой территории. Таким образом, все собеседники пришли к единому мнению, что если Сталин не начнет наступательную войну первым, а первым начнет эту войну Гитлер, то нам будет очень плохо.
19 июня 1941 года в возрасте всего лишь 3-х месяцев умерла моя сестра Маргарита. Мой отчим сам сколотил для неё маленький гробик. Он взял его подмышку, и мы все вместе пошли на кладбище, которое располагалось недалеко от нашего дома. На этом кладбище был уголок, где были похоронены родственники моей мамы— мамины дедушка и бабушка Устиновичи и мамин папа Вишневский Матвей Иванович. Там же похоронили и Маргариту. Естественно, памятника никакого не поставили, просто воткнули дощечку. Мама сказала, что позже, какойникакой памятник поставим, чтобы видно было могилку, но 22 июня началась война.
В этот день я с утра играл с соседским мальчиком в их огороде. Мы швыряли камни, и я случайно разбил окно в их доме. Испугавшись, что меня отругают его родители, я убежал к Днепру, а затем – домой. Прибежав домой, я по радио услышал, что немцы напали на нас, и началась война. Естественно, о моем наказании все забыли, поскольку весть о войне заняла умы всех горожан. Начались разговоры среди взрослых о том, что немцы, двинувшись на СССР, могут снова занять Рогачев, как они это делали в 1918 году. Некоторые говорили, что немцы дойдут лишь до т.н. старой границы, которая была до 1939 года в наказание Советскому Союзу за то, что тот незаконно оккупировал часть Польши. Но немцы не остановились на старой границе и пошли дальше, что стало ясно на третий день войны. Пошли разговоры о том, что необходимо бы эвакуироваться подальше от боев, ведь СССР большая страна с огромной территорией, и можно эвакуироваться к Уралу, вглубь страны. Однако большинство людей не хотели эвакуироваться, даже евреи, которых было около трети населения города. Они говорили, что немцы не тронут мирное население, что еврейский язык и немецкий схожи между собой, что немцы – «культурная нация»; они ведь не уничтожали мирное население в 1918 году, когда оккупировали Белоруссию. Советская пропаганда тоже не упоминала о массовых репрессиях немцев против еврейского народа.
Мама 30 июня пошла к первому секретарю райкома партии (его фамилия, насколько я помню, была Суворов) с вопросом:
– Следует эвакуироваться, так как немцы по слухам вот-вот войдут
в город. Пришла она оттуда злая и сказала, что он принял её очень плохо.
– Нечего сеять панику вестями о наступлении немцев! Если вы будете ещё об этом вслух в городе говорить, то мы вас как провокатора, паникера и вдову врага народа расстреляем.
Она сказала:
– Я с таким дураком в одной партии быть не хочу!
Я помню, как она разожгла на припечке несколько щепок и сожгла свою кандидатскую карточку. Эта картина до сих пор стоит перед моими глазами, и мне тогда было смешно.
В ночь с 30 июня на 1 июля руководство города во главе с Суворовым сбежали из Рогачева, взорвав за собой мост через Днепр. Взрывной волной выбило стекла в нашем доме. Мы, дети, спали на полу под окном, и взрослые бросились к нам, думая, что нас ранило. Однако, никто не пострадал, т.к. нас защитил комод, который прикрывал третью часть окна и выбитые стекла упали между комодом и стенкой. Утром я с соседским мальчиком побежал смотреть, что случилось с мостом. Мы увидели, как обломки взорванного моста валяются в реке. На берегу стояли большие группы красноармейцев. Они ругали руководство города за взрыв моста и своих командиров, говорили, что их предали и «продали». Многие переодевались в гражданскую одежду, которую они покупали у местных жителей. Среди солдат много было новобранцев, которые выделялись стрижкой «под ноль».
1 июля начался обстрел города. Стреляла, увы, наша артиллерия, стараясь уничтожить городские постройки. Такая тактика «выжженной земли», следуя которой при отступлении надо было всё разрушать, практиковалась Сталиным и его приспешниками.
Стреляли сильно. Мы хотели уйти, и тот же полковник, который общался в свое время с моим отчимом, рассказал о существовании брода, по которому можно пересечь Днепр и эвакуироваться. Конечно, это означало, что идти придется налегке, не взяв с собой ничего из вещей. Люди, одетые в июле месяце в шорты и лёгкие тапочки, собирались эвакуироваться как будто на пикник (во всяком случае, так думала моя мама). И вот мы — моя мама, её сестра, мой отчим, нас трое детей и этот полковник—лежим в ночной темноте в огороде и ждём, когда прекратиться стрельба, чтобы перейти улицу и идти дальше. Увы, стрельба не прекращалась. Мы просидели так примерно 2 часа, и было просто невозможно даже поднять голову. Полковник сказал нам, что он не поведет нас ночью под таким огнем, боясь за наши жизни. Мы вернулись домой.
Артиллерия стреляла, в том числе и зажигательными снарядами. Два дня город горел. Когда горели дома рядом с нашим домом, взрослые нашей семьи сидели на крыше и поливали её водой из ведер, а мы носили воду из Днепра. Бабушка трижды обошла с иконой наш дом и молилась, чтобы он не загорелся. Потом, когда обстрел закончился, она хвалилась, что, благодаря молитве и иконе наш дом не сгорел.
ГЛАВА 5
3 июля в город вошли немцы. Огонь советских орудий прекратился. Немцы вошли веселыми, здоровыми с закатанными рукавами и автоматами на «пузе». Они ходили по улицам со словами «матка, яйки!», «матка, курки!» и аналогичными фразами. Надо сказать, что хлебом-солью их, конечно, никто не встречал, но и особо не боялись. Мы, мальчишки, разговаривали с немцами, среди которых встречались не только этнические немцы (например, баварцы и т.п.). Среди них было много хорватов, словенцев и чехов, которые худо-бедно, но могли говорить на понятном нам языке и понимали нас.
Помню такой эпизод. Стоят на улице два молодых немца с наградами на груди и примерно пятеро мальчишек. Мы спрашиваем одного из немцев, за что он получил награды, среди которых были три креста и другие значки. А он нам отвечает, что награды получил за французскую кампанию, за взятие разных городов во Франции. Затем он говорит, что у них на вооружении автоматы, а у русских винтовки, и поэтому они, конечно же, русских победят. И вот они сейчас здесь, а через десять дней они уже займут Москву, и наша техника и обмундирование ни на что не годны. Тут он взял валявшуюся на земле советскую каску (которые сильно отличались от немецких) и показал на ней дырку со словами:
–
Как вы думаете, остался ли жив русский солдат, который был в этой каске после попадания в неё осколка?
Мы ему ответили, что, скорее всего, нет. Тогда немец показал на усеянную вмятинами каску своего товарища по имени Ганс, который в это время ел вишню, и сказал:
–
А вот на каске Ганса взорвалась русская мина — и он живой. Правда, Ганс? — в ответ на его вопрос Ганс, ни слова не поняв по-русски, закивал головой со словами «Йа, Йа!». И мы, уже имевшие представления про мины и снаряды, разинули рты.
Мы ещё первого июля, когда начался артиллерийский обстрел города, перешли жить в блиндаж, который был выкопан недалеко от нашего дома трестом столовых для своих сотрудников примерно ещё в 1940 году (как будто ожидали войны, я думаю, что он был выкопан по линии гражданской обороны). Бабушка со своей сестрой и Стратановичем дом не покидали. Блиндаж, в котором мы жили, был большим, примерно на 100 человек. Мой отчим рядом нашёл другой, маленький блиндаж на 5 человек. Он был глубокий, в три наката, с замаскированным деревьями входом. Я, Вова и Верниковский перешли в маленький блиндаж, а мама с Игорем осталась в большом блиндаже.
Немцы начали собирать местных жителей, выгоняя их из домов и блиндажей, чтобы выгнать за реку Друть, мотивируя тем, что русские войска будут наступать, будут бои и чтобы мирное население при этом не страдало. Я помню: сидим мы втроем в блиндаже, увидели ствол немецкого автомата и услышали по-немецки «Heraus!» и поняли, что надо вылезать. Стоит мама и чуть не плачет, потому, что когда их выгнали из большого блиндажа в количестве примерно ста человек, мама кинулась к маленькому блиндажу, а немец подумал, что она хочет сбежать, и, наставив на неё автомат, закричал «Haalt! Zuruk!» и уже собирался стрелять. Маме кое-как удалось объяснить этому немцу, что рядом есть второй блиндаж. Когда мы вылезли, нас всех собрали и отвели в подвал детского садика, расположенного неподалеку. Это был как бы сборный пункт. Подвал был затоплен канализационными стоками, но это немцев не волновало. Мы нашли там место повыше, но проход в подвал был залит фекальными стоками, и вонь была невыносимая.
Надо сказать, что все это время бабушка умудрялась прятаться от немцев, поэтому её с нами не было. Тетя Женя отпросилась у охраны, чтобы сходить за продуктами. Охрана далеко не отпускала от подвала, и я помню, что принесли продукты не из дома—печенье, шоколадную плитку и т.п. По-видимому, они были из разграбленного магазина, поскольку ещё с начала обстрела городское население и окрестные крестьяне бросились грабить город. В Рогачеве основными предприятиями тогда были консервный завод, знаменитый своим сгущенным молоком, и картонная фабрика. Что уносили с фабрики, я не знаю, а с консервного завода тащили сгущенку. Грабили банк. Моя мама первого июля ходила в райком партии и после того сказала, что там никого нет и что город грабят мародеры, несмотря на то, что немцев тогда ещё не было. Кстати, пришедшие в город немцы грабежам не препятствовали, а лишь смеялись над этим и фотографировали таких людей, выносящих, например, стулья из здания школы. Эти фотографии они потом отсылали домой с комментариями наподобие таких: «Посмотрите на этих русских! Они чуть что грабят и мародерствуют».
ГЛАВА 6
Продержав нас какое-то время в подвале детского садика, немцы перегнали нас в подвал пединститута, все этажи которого горели. Здание было П-образное, трех- или четырехэтажное. Во дворе находилась водопроводная колонка. У нас не было ни еды, ни питья. Я помню, как ходил по подвалу, заходил в пустую котельную, видел железобетонные прогнувшиеся и полопавшиеся от давления и жары от пожара перекрытия.
В подвале людей было не менее пятисот: старики, молодые люди, женщины и дети. Среди нас были примерно половина – евреи. Как более запасливые, все они были с вещами. В этом подвале мы пробыли около двух суток. Все хотели пить, воды не было ни у кого. Кто-то сказал, что заработал городской водопровод, и в колонке, находящейся во дворе института, якобы можно набрать воды. И вот люди столпились у выхода из подвала, чтобы пройти к этой колонке. Немецкие часовые вначале не выпускали никого из подвала, но затем сказали, что те, у кого есть посуда, могут набрать воды, причем могут идти только дети и старики. Ктото подсунул мне графин емкостью 2 литра. Кто его мне дал, я не видел, но помню, что у нас в семье графина не было. Я пошел к колонке, думая, что наберу полный графин и принесу в подвал. Чёрта с два! Как только я набрал примерно треть графина, немецкий часовой, который стоял возле колонки, оттолкнул меня, рявкнув «Weg!» (прочь), и я отошел назад с этим графином. После меня к колонке подошёл старик-еврей с окладистой бородой. Посмотрев на него, часовой крикнул «Jude!» и ударил ногой в живот и не пустил к колонке. Это был единственный случай издевательства немцев над евреями, который я видел.
На вторые сутки к нам в подвал зашёл немецкий офицер, говорящий на русском языке. Он обошёл подвал, осмотрел людей, одновременно разговаривая с офицером, старшим нашего конвоя. Когда он уже выходил из подвала, находящиеся внутри люди стали спрашивать его, будут ли нас кормить, на что он ответил по-русски: «Пусть вас кормит Сталин». Однако же, потом к нам спустился офицер охраны и сказал, что начальник ему разрешил выпустить по одному человеку из каждой семьи в город за продуктами. Он предупредил, что если через два часа ушедшие не вернутся, то его семья будет расстреляна. Из всего количества семей, находящихся в подвале, представители только около десяти семей (все мужчины) пожелали идти за продуктами. Мой отчим Верниковский сказал, что пойдет он. В итоге он принес примерно полмешка солдатских засахаренных сухарей. По-видимому, он с кем-то вдвоем взял этот мешок на военном складе, а потом его разделили пополам. Верниковский, когда ходил за продуктами, разведал обстановку и сказал нам, что из подвала можно бежать. Мама в ответ сказал:
– Как же я побегу с детьми? А бросить я их не могу. Она отказалась бежать, боясь того, что при побеге немцы нас расстреляют. Верниковский сказал, что сбежит.
Мои мама и отчим в то время часто ссорились и, ещё до того, как советские войска оставили город, она буквально выгоняла его из дома, чтобы он ушёл в армию. Он говорил на это, что в Красной армии хорошо служить в мирное время, а во время войны могут и убить, так что он не пойдет.
В конце концов, Верниковский убежал вместе с кем-то из товарищей.
ГЛАВА 7
Нас на следующий день подняли, построили в шеренгу и сказали: «Сейчас перед вами выступит начальник, и вы пойдете через Друть, а дальше идите куда хотите». И тут перед нами выводят Верниковского и ещё человек пять, которые с ним бежали. Немецкий офицер сказал:
– А вот эти люди хотели бежать, не хотели подчиняться и поэтому
должны быть расстреляны. Все молчали. Далее офицер со стеком в руке говорит:
– Но, поскольку мы цивилизованные люди, я на этот раз их прощаю. Но чтобы они так больше не делали, надо преподать им урок, – и он отхлестал своим стеком каждого по лицу. После этого он приказал им идти к своим семьям, напомнив при этом, что они своим побегом подвергли риску расстрела членов своих семей. И Верниковский пошел с нами в колонне.
Кстати, когда нас выводили из подвала, оказалось, что у евреев было довольно много вещей. Почти каждая еврейская семья была не в состоянии унести все свои вещи (как уж они их заносили в подвал, я не знаю). В этих случаях немцы брали с улицы красноармейцев, которые остались в Рогачеве из-за того, что мост через Днепр был взорван. Пленными их не назову, так как они сами просились в плен, подходили к немцам и говорили им «плен, плен!», а немцы отгоняли их пинками с криками «Weg!» и, не знаю почему, не брали их в плен. Этих людей немцы брали, чтобы помочь еврейским семьям нести их вещи. Красноармейцы во многих случаях помогать отказывались, но у немцев на это был простой ответ – они били несогласных рукой либо прикладом, угрожали застрелить, после чего эти люди брали еврейские вещи и шли с ними в колонну. И вот мы пошли колонной численностью примерно пятьсот человек под конвоем. Надо было пройти около одного километра. Впереди шел начальник конвоя в офицерском звании. В руках он держал каску, наполненную вишнями. На ходу он закидывал вишни себе в рот и выплёвывал косточки. Рядом с ним шла переводчица, учительница немецкого языка из Рогачевской школы. Раньше она училась вместе с моей мамой, а потом окончила в каком-то институте факультет иностранных языков. Вместе с ними также шла её дочь лет 12-ти. Они шли, разговаривали, шутили и смеялись. С боков колонны шли конвоиры, но их было очень мало, вполне можно было бежать, поэтому многие убежали, в том числе тетя Женя. Когда мы дошли до Друти, колонна остановилась и расположилась вдоль одной стороны улицы. Впереди был понтонный мост, который был занят входящими в Рогачев немецкими войсками. Немцы конвоиры, раздевшись до трусов, черпали из реки воду и поливали друг друга, так как было очень жарко. Это было 9 июля. Примечательно, что в Красной армии трусов не носили, красноармейцы носили кальсоны.
ГЛАВА 8
Я помню, как вдруг какой-то молодой человек спросил начальника конвоя, который успел к тому времени уже одеться, тогда, как немецкие солдаты ещё ходили раздетые (они расхаживали в трусах, сапогах и в касках, с автоматом на пузе):
– Долго мы будем еще здесь стоять и ждать?
Начальник ответил, что не знает. Тогда этот мужчина спросил, может ли он привести со своего дома корову. Офицер ответил, что это возможно, но спросил, где находится его дом. Мужчина ответил, что его дом недалеко отсюда. Немец выразил сомнения, что тот вернется обратно, на что последний сказал:
– Я вернусь! Честное слово!
Переводчица сказала, что знает этого молодого человека, так как они вместе работают в школе учителями, он учитель физкультуры. Моя мама также сказала, что знает этого учителя и ручается за него как за порядочного человека. Немец сказал молодому человеку, что может разрешить привести сюда корову только за пятнадцать минут, на что мужчина ответил, что пятнадцати минут ему достаточно, и что через пятнадцать минут, с коровой или без коровы, он вернется. Тогда немец спросил переводчицу и мою маму, ручаются ли они за то, что учитель вернется через 15 минут. Получив утвердительный ответ, он сказал:
–
Всё, можешь идти. Через 15 минут ты должен быть здесь с коровой или без. Минут через десять после того, как учитель ушёл, офицер спросил переводчицу и мою маму, кто из членов их семей находится с ними вместе в колонне. Переводчица сказала, что с нею дочь. Моя мама, скрыв факт присутствия в колонне как членов семьи Верниковского и его сына, сказала, что с нею двое детей. Немец велел всем нам выйти из колонны и встать поближе к нему. Между нами и колонной встали двое немецких солдат. Офицер сказал, что будет вынужден нас расстрелять, если учитель не вернется через обещанные 15 минут. Мама спросила:
–
Почему расстрелять?! А немец ответил:
–
Но вы же за него поручились? Мама ответила утвердительно. Тогда немец сказал:
–
Чем же вы поручились? У вас что, есть золото? Драгоценности?
–
Ничего этого нет,—ответила мама. Переводчица ответила точно так же.
–
Тогда залог вашего поручительства — ваши жизни, раз больше ничего нет.
–
Но ведь когда мы за него ручались, он не знал, что нас расстреляют в случае его опоздания.
–
Должен был знать, что кроме ваших жизней у вас ничего нет.
–
Ведь его может задержать, ранить или убить ваш же патруль!
–
Может. Но вы разве не знали об этом раньше?
В толпе начали роптать: одни обвиняли в жестокости немецкого офицера, другие обвиняли в глупости и легкомыслии поручителей. К концу тринадцатой минуты нас поставили к забору, готовясь расстрелять, один из солдат уже передернул затвор автомата, приготовившись стрелять. И вот, идет уже пятнадцатая минута, два солдата уже готовы расстрелять переводчицу, её двенадцатилетнюю дочь, мою двадцатишестилетнюю маму, моего пятилетнего брата и меня, которому не исполнилось ещё и восьми лет. Вдруг из хвоста колонны кто-то кричит:
– Остановитесь! Не стреляйте, он бежит!
И в самом деле, все увидели, как тот мужчина бежит с коровой. Он подбежал к начальнику конвоя и сказал:
–
Я пришёл! Прошло не более пятнадцати минут. Тогда немецкий офицер сказал нам:
–
Становитесь обратно в колонну. Вы, как я вижу, поручились за
честного человека, и он пришел вовремя. В колонне начали ругать этого учителя:
– Зачем же ты, дурак, пошел за этой чертовой коровой?! Ведь их уже готовились расстрелять. Ладно, они, женщины, дуры, поручились за тебя, но ты то сейчас видел, как они стояли у забора и их бы обязательно расстреляли, если бы ты пришёл позже хоть на две минуты!
– Я просто знал, что за меня поручились люди, я дал честное слово и обязан прийти вовремя.
Этот эпизод на меня произвел очень сильное впечатление. Страха не было, ведь я тогда был маленький и толком не осознавал близость смерти. Я понял, что поручаться за человека можно только в тех случаях, когда есть стопроцентная уверенность в результате, а лучше вообще ни за кого не поручаться. В серьёзных случаях поручиться за другого просто невозможно, а в несерьезных – никакого поручительства и не требуется. Ещё на меня произвело большое впечатление то, что этот учитель оказался честным и порядочным человеком, в его своеобразном противостоянии с немецким офицером он вышел победителем. Он доказал, что советский человек – человек чести, держащий своё слово.
Примерно через десять минут после случившегося нас подняли и велели идти по мосту через Друть, а дальше—идите куда хотите. Конвой за Друть с нами не пошёл.
ГЛАВА 9
Куда идти — совершенно неизвестно. Последнее напутствие немецкого конвоя было: «Идите nach Бобруйск». Видимо, имелось в виду, что Бобруйск это глубокий немецкий тыл. Но нас там никто не ждал. И мы никого там не знали. Колонна рассеялась, и каждый пошел куда хотел.
Мама, поскольку была человеком местным, предложила идти в какую-то деревню, её названия я уже не помню, и мы пошли туда. В селе располагалась немецкая войсковая часть. Группа немецких солдат купалась в речке, которая там протекала. Верниковский со своим сыном остался в роще на окраине села, а мы втроем зашли в село. Подошли к немцам, часть из которых находилась в воде, а другая часть отдыхали на берегу. Все немцы были в трусах. Они остановили нас и пытались заговорить с мамой. Один немец сказал, что у него дома осталась жена и двое детей примерно такого же возраста. Один из купавшихся немцев вышел из воды, подошел к нам, достал из кармана плавок бумажник и вынул из него фотографию, на которой был он со своими женой и детьми примерно нашего возраста. Затем один из уже одетых немецких солдат подвел нас к рядом стоящим на грунтовой площадке самолетам. Видимо это был какой-то временный небольшой аэродром. Там стояло около десяти самолётов, половина из них были советские: два маленьких биплана и несколько истребителей. Несколько самолетов были немецкие истребители («Мессершмидт»). По площадке ходили люди, достаточно много. Немецкие солдаты, показывая самолеты, сравнивали по внешнему виду немецкие истребители и наши самолеты. Говорили: «Ваши самолеты — это «русфанер!», и что вообще в немецкой армии техника гораздо лучше, чем в советской и поэтому поражение Советского Союза в этой войне неизбежно. Действительно, на внешний вид немецкие самолеты выглядели более изящными и мощными.
Встретились с Верниковским и с его сыном, и пошли дальше. Мы прошли две небольшие деревни. Никто нас к себе на постой не принимал. Никто не предлагал ни поесть, ни попить, а у нас еще были остатки засахаренных сухарей, и мы не просили. Мы стали искать место, где остановиться, и нашли здание школы. Это было новое здание в три этажа, выстроенное примерно в двух-трёх километрах от расположенных вокруг нее трех-четырех деревень. Школа располагалась как бы в центре, почти на равных расстояниях от окружавших ее деревень. Здание пустовало, и мы решили в нем расположиться. Мы нашли помещение наподобие кухни, в котором имелась плита. Когда мама, решив растопить плиту, чтобы то ли вскипятить воду, открыла дверцу топки, она нашла там пакет с какими-то продуктами. Там было что-то сладкое, вроде изюма. Рядом со школой были поля, засеянные рожью и пшеницей, и мы пошли и набрали колосков, а мама сварила из них кутью. Без соли, без жира, но животы мы кое-как набили.
Вечером того же дня к нам пришла тетя Женя с подругой. Оказалось, что немцы ещё раз собрали горожан в ещё одну колонну, туда попала тетя Женя со своей подругой, также девушкой лет шестнадцати. По какому-то наитию они пошли в то же село, что и мы, и именно в эту школу. Они остались с нами. На следующий день я с тетей Женей и с её подругой пошли в ближайшее село, чтобы купить какой-либо еды. Но нам никто ничего не продал и даром не дали. Хотя мы говорили, что нас немцы выгнали из Рогачева и мы совсем без еды. В деревне же выяснилось, что немцев не было ни в селе, ни рядом с селом.
Дня через три у нас в школе появилось трое молодых мужчин. Они были в гражданской одежде, но Верниковский распознал в них красноармейцев и они разговорились. Оказалось, что они шли из-под Бреста. Это были три танкиста. В разговоре с Верниковским они сказали, что с их танков в июне сняли моторы и увезли на капитальный ремонт, а новых к началу войны поставить не успели (об этом рассказывал Верниковский в Рогачеве в первых числах июня). Танкисты оказались безоружными перед врагом. Многие сдались в плен, а некоторые ушли из Бреста, шли по оккупированной немцами территории до Днепра.
В школе мы прожили дней пять, питаясь зерном из колосков с окрестных полей. 15 июля я, тетя Женя и её подруга пошли в деревню. Не доходя до деревни, из глубокого кювета рядом с дорогой нас кто-то окликнул. Мы посмотрели, кто нас зовет. Оказалось, что там были трое вооруженных красноармейцев, которые представились разведчиками и спросили нас, есть ли в деревне немцы. Мы им ответили, что, во всяком случае, до сегодняшнего дня никто в селе немцев не видел, но немцы пришли в Рогачев и выгнали нас оттуда. Они сказали, что наши войска уже вошли в Рогачев и 14-го июля полностью освободили его от немцев, а их послали в разведку, т.к. планируется наступление наших войск на Бобруйск. Тетя Женя спросила, каким образом они перешли линию фронта и добрались сюда. Они спросили, почему нас это интересует. Тетя Женя ответила:
– Немцы выгнали нас из Рогачева сюда, в свой тыл. Мы находимся здесь больше недели, живем в пустой школе. Местные жители нам совершенно не помогают, мы голодаем, питаемся колосками, чтобы совсем не умереть с голоду. Мы хотели бы вернуться в Рогачев, тем более, что наши войска выгнали оттуда немцев.
Разведчики рассказали, что сплошной линии фронта нет, сказали каким путем они дошли до этой деревни и объяснили, каким путем нам идти в Рогачев.
ГЛАВА 10
На радостях мы не пошли в деревню, а вернулись в школу и рассказали обо всем маме, Верниковскому и трём танкистам. Услышав наши слова, мама тотчас начала собираться со словами «Пропади пропадом эта школа, эта деревня! Чтоб все тут подохли!» Такие были эмоции. Выяснилось, что Верниковский идти в Рогачев не хочет, танкисты тоже. Он сказал:
– Я не хочу на войну, ведь там действительно могут убить. Я пойду к своим родным в деревню, – взял своего сына и ушел в Свислочский район в свою деревню, которая была к тому времени в глубоком немецком тылу. Три танкиста тоже сказали, что навоевались, что советское командование их фактически предало, и они ему не доверяют. А теперь они хотя бы не в плену и пойдут в свой родной город Воронеж. На недоумение моей мамы о том, что Воронеж ещё не занят немецкими войсками, они ответили, что идут они медленно, пешком, и немцы займут Воронеж быстрее, чем они до него дойдут.
Мы распрощались с Верниковским и танкистами и примерно в шесть утра мы двинулись в путь. Танкисты тоже двинулись в путь в неизвестном направлении, видимо, побоявшись, что мы кому-нибудь о них расскажем. Куда они ушли, я не знаю, а мы пошли в Рогачев. По пути мы переправлялись через две небольших речки, и моя мама, тетя и её подруга, которые выросли на Днепре и очень хорошо плавали, переносили нас, детей, через русла рек. По пути мы не видели никаких солдат, и лишь однажды увидели, как примерно в пяти километрах от нас проскакало подразделение немецких кавалеристов, примерно эскадрон. Командир приостановился, минуты две-три посмотрел в бинокль в нашу сторону (мы шли вдоль опушки леса) и проскакал со своим подразделением в лес.
Часов в десять вечера, пройдя около сорока километров, мы пришли в деревню с названием Новое Село. В этом селе не было ни немцев, ни наших войск, хотя считалось, что там должны быть немцы. Вот в этом селении люди встретили нас чрезвычайно дружелюбно. Нас пригласили в избу, накормили вареной картошкой и напоили молоком. Причем я до сих пор помню, как выпил так много молока, что все удивлялись, как в меня, такого худого, влез целый кувшин. Я же просто соскучился по молоку. Там мы переночевали и стали расспрашивать местных. В этом селе оказалось много рогачевских, так как Новое Село было примерно в пяти километрах от Днепра и Рогачева. Идти из Нового Села в Рогачев нужно было таким маршрутом: по мощеной дороге по лесу, сбоку которой шли столбы, после чего дорога выходила на просеку шириной около двух километров. По просеке нужно было идти три километра до Днепра и, поворачивая направо, заходить в город.
Мама предложила идти в город, однако мы выяснили, что дорога по просеке обстреливается, и эти три километра пройти невозможно. Люди, которые также хотели попасть в Рогачев, говорили, что дойти до просеки два километра не проблема, а дальше стоит как стена огня— стреляют весь день до глубокой ночи. А ночью идти не рисковали. Тогда мама сказала:
– Подождем до завтра и посмотрим, что будет. Я помню, как знакомый моей мамы мужчина, который оказался преподавателем в институте, где училась мама, отговаривал нас от этой затеи. Он говорил, что сидит в селе уже несколько дней, однако проскочить в Рогачев боится, поскольку на этой просеке снаряды разрываются каждые пять минут, дым стоит сплошной пеленой, летят осколки и ничего не видно.
Тем не менее, на следующий день, выспавшись и позавтракав картошкой с молоком, мы пошли в Рогачев. Мы— это моя мама, её сестра тётя Женя, 16-летняя подруга тёти Жени, 8-летний я и мой 5-летний брат. Мы вышли к просеке. Там группа жителей Рогачева, в том числе мужчина, который накануне разговаривал с мамой. Он сказал, что находится здесь примерно полчаса и всё это время рвутся снаряды. Он показал нам трупы людей, которые сегодня попытались пройти по просеке. Мы подождали минут тридцать. Стрельба не прекращалась. Мама сказала:
– Пошли! Убьют – так убьют!
Хоть это было очень опрометчиво, мы пошли. За нами, кроме нас пятерых, не пошли никто. Вдруг рядом с нами падает снаряд, нас разбрасывает по сторонам, но, как ни странно, никто не пострадал. Мама окликнула нас и, убедившись, что все целы, повела нас дальше. Снаряды ещё не раз падали в непосредственной близости от нас, и только чудом никто не пострадал. Никто из нас не осознавал опасности обстрела, вернее через какое-то время мы как бы «отупели», оглушенные взрывами, падая и поднимаясь, просто тупо шли вперед.
Мама сказала, что через полтора-два километра будет маленькая деревня. Возможно, там не стреляют. Перед самой деревней нас обогнал велосипедист, видимо, решивший проскочить место обстрела. Мы видели, как после разрыва снаряда велосипедист упал. Когда мы подошли к нему, мы увидели, что он убит, а колесо велосипеда ещё крутилось.
Подойдя к деревне, мы обнаружили, что она горит. Хоть она была и небольшой — всего около пяти изб — мне запомнилось, как телеграфный столб горит подобно свече. Я такое видел единственный раз. Мы посмотрели, что останавливаться негде — деревня была разрушена, все без исключения дома догорали. По пути в нас неоднократно стреляли, однако же, как будто кто-то свыше нас вел, мы не пострадали. В итоге мы дошли до Днепра. Поворачивать по дороге вправо, в город, мы не стали, поскольку заметили, что по нему также ведут обстрел, хотя стрельба была менее массированной. Мы спустились под обрыв Днепра и по узкой полоске вдоль воды пошли в город. Над руслом Днепра разрываются шрапнельные снаряды. По-видимому, немцы посчитали, что шрапнель, летящая во все стороны, достанет наших солдат, если те надумают пройти вдоль берега реки под высоким обрывистым берегом. Шрапнельный снаряд разрывается над поверхностью земли или воды, облако металлических шариков накрывает определенную зону, т.е. может поразить людей, которые как-бы защищены высоким берегом реки. По просеке, когда мы по ней шли, немцы шрапнельными снарядами не стреляли.
Пройдя вдоль берега Днепра и прячась от шрапнели, мы поднялись к окраине города, где находился радиоузел. Одна из его стен была из бетона — мощная. Толстая и без единого окна. У этой стены под навесом плащ-палатки сидели связисты. Три солдата с развернутой радиостанцией. Мы с ними поздоровались, и они посоветовали нам остановиться возле них и переждать обстрел. Нам дали плитку шоколада, которую мы с братом съели. Мама сказала радистам, что нам осталось до своего дома пройти всего около двух кварталов. И неважно, что стреляют, ведь мы окажемся дома, где должна быть наша бабушка, где нас накормят. Ведь дом есть дом. И мы пошли в сторону дома.
Когда мы подошли к нашему дому, мы увидели, что он стоял во всем квартале в одиночестве — все остальные дома полностью сгорели. Бабушка оказалась дома. Как я узнал гораздо позже, Рогачев освободил 520-й стрелковый полк, командир полка подполковник Некрасов, 167-й стрелковой дивизии. В нашем дворе расположилась транспортная рота этого полка, командир роты— старший лейтенант, фамилию его не помню. В транспортной роте был только гужевой транспорт. Рота была достаточно малочисленная: не более пятидесяти человек. Командир и политрук роты размещались в нашем доме, а солдаты в саду. К командиру роты часто приходили его друзья, другие командиры. Я даже помню одного из них, начальника полковой разведки капитана Медведева. Он был москвич, оптимист и веселый человек, пытался ухаживать за тётей Женей. Он хвалился трофейным немецким автоматом и однажды даже дал тёте Жене пострелять из него.
Как-то раз капитан со старшим лейтенантом сказал моей маме, что если мы хотим эвакуироваться, то нужно немедленно уезжать, так как город будет сдан. Но как же уехать, ведь мост разбит! Но нам сказали, что саперы построили переправу. И действительно, я затем ходил к реке и видел эту переправу, которая была построена таким образом, что примерно на 10 сантиметров мост пряталася под водой. Я спросил, зачем же его притопили и как же по нему проехать технике, на что мне ответили, что техника проезжает по мосту без проблем, в то время как мост не виден с воздуха и немецким артиллерийским наблюдателям. Старший лейтенант сказал, что уехать можно на автомобиле, так как в Рогачев привозят боеприпасы на автомобилях и обратным рейсом с ними можно доехать до Гомеля, а оттуда эвакуироваться вглубь Советского Союза. И добавил, что он нас посадит на одну из таких автомашин. В наших войсках, которые 13-14 июля освободили Рогачев (167-я стрелковая дивизия), не было ни автомобилей, ни танков, ни бронемашин.
Вокруг города бои шли тяжелые. Я часто выходил на Днепр, и однажды увидел, как по реке плыло много трупов красноармейцев. Вода между ними была окрашена кровью. Немецкая артиллерия стреляла по городу, но стрельба была не слишком сильная, и мы в блиндажах не прятались. Однажды я шёл по соседней улице вдоль сплошного дощатого забора. Впереди шла молодая девушка, в метрах двадцати от меня. Вдруг там, где была девушка, разорвался снаряд. От взрывной волны я упал, осколки пролетели мимо. Затем я быстро поднялся, но девушку не увидел. Я подошел к тому месту, где только что была девушка, но не увидел её, только оторванная рука её цеплялась пальцами за верхушку забора.
Мама, её сестра Женя и мы с братом, собрав кое-какие вещички, подготовились к отъезду. Однажды командир полка звонит командиру транспортной роты:
–
Давай половину своих людей во главе с политруком роты на передовую!
Я очень хорошо помню и даже представляю сейчас старшего лейтенанта, командира этой транспортной роты, но совершенно не представляю и не помню, какой был политрук. Помню только, что красноармейцы уважали командира роты и плохо отзывались о политруке. Считали, что он был трусоват. Командир роты собрал красноармейцев, которые были в саду, и сказал, что по приказу командира полка половина роты во главе с политруком должна идти на передовую. Политрук позвонил комиссару полка. Минут через пять снова позвонил командир полка и сказал командиру роты:
–
Комиссар настаивает, чтобы на передовую солдат вел ты, а политрук останется с остатками роты.
Командир роты построил отобранных им красноармейцев, сказал политруку, чтобы он шёл заниматься своими делами. У большинства красноармейцев не было никакого оружия. Они спросили командира, где же оружие, а тот ответил, что «там дадут». По-видимому, у командира роты уже был готов список красноармейцев, которые должны идти на передовую. Я только видел, как он построил у нас во дворе человек пятнадцать, но кого-то из подготовленного списка не было. И тут кто-то сказал: «Вон он едет на телеге!». В самом деле, красноармеец, стоя на ездовой телеге, рысью проехал в открытые ворота, спрыгнул с телеги, упал на колени перед старшим лейтенантом с криками:
–
Я не могу идти в окопы! Там сыро, а у меня ревматизм! – ему ктото уже передал, что нужно идти на передовую. Стоящие в строю стали над ним смеяться.
–
Ты же еврей! Мы идем сейчас в бой освобождать еврейскую деревню, твой еврейский колхоз!
В Рогачевском районе действительно было два еврейских колхоза, где 99% было евреев. Старший лейтенант велел красноармейцу подняться с колен и встать в строй, что тот и сделал.
Как я уже упоминал раньше, Рогачев 13 и 14 июля освобождал 520-й стрелковый полк, который, не имея никаких переправочных средств, через построенный на обломках взорванного моста, штурмовой мостик, форсировал Днепр без всякой тяжелой военной техники, т.е. без орудий, бронемашин и танков, вооруженный одними винтовками и пулеметами, штурмом взял город у вооруженных до зубов немцев. Казалось бы, у малочисленного полка не должно было бы быть передовой, где сражаются, и тыловой части, где пули и снаряды не летают. Оказывается разница между относительно-тыловым подразделением (транспортной ротой) и теми, кто сражается на улицах города или в окопах, все же есть. И «тыловики» не все хотят идти на передовую. Весь 520-й полк участвовал в наступлении на Бобруйск. Это наступление организовывалось по приказу Верховного главного командования. Наступать имеющимися силами было невозможно, и полк был уничтожен.
Пересчитав всех, командир сказал, что через пять минут они отправляются. Затем он зашел к моей маме и сказал:
«Я сейчас быстренько напишу письмо своему брату. Я быть убитым не боюсь, я кадровый военный и знал, на что иду. Но я боюсь, как мой старший брат, который участвовал в финской войне, остаться без ног». Он проводил нас до машины, усадил в кузов и мы уехали в Гомель. Это было 21 июля 1941 года. А 23 июля немцы вновь заняли Рогачев и были в нем до февраля 1944 года.
23-го июля второй раз Рогачев заняли немцы – теперь надолго. Через пару дней моя бабушка получила записку от старшего лейтенанта, командира транспортной роты, который квартировал в нашем доме с 15-го по 22-е июля. В записке старший лейтенант писал о том, что он остался без обеих ног и находится в Бобруйске в лагере для военнопленных, в бараке для тяжелораненных. Он сообщил, что немцы разрешают родственникам раненных забрать их домой к себе, если родственники имеются. Бабушка на всякий случай взяла самогон и сало, приехала в Бобруйск. У неё забрали самогон и сало, тянули резину дня два-три, а затем сказали:
– Бабуля, нечего тебе здесь делать, езжай домой! Всех тяжелораненных расстреляли и сожгли вместе с бараком, в котором они находились.
Бабушка уехала домой.
ГЛАВА 11
В Гомель мы приехали к вечеру. Нас усадили на платформу железнодорожного вагона, который вместе с другими утром должен был нас везти к Уралу. Ночью мы видели, как немецкие самолеты бомбили Гомель, как наши прожекторы поймали в небе немецкий самолет, а зенитки сбили его. Он упал на землю и взорвался. Мне, кстати, до 80-х годов прошлого века снился сон, что идет бомбежка, и вдруг самолет падает рядом со мной и вот-вот взорвется. Однако самолет никогда не взрывался, но я просыпался в поту.
Из Гомеля на платформе мы доехали до какой-то большой станции, где сформировали железнодорожный эшелон с эвакуированными. На этой станции мы пробыли около суток. Здесь нас организованно кормили, официально записали в эвакуированные всю нашу семью. Наш эшелон, состоящий примерно из пятнадцати товарных вагонов, повез нас (нам это объявили) в Сталинград. Ехали мы долго: иногда без остановки часов пятнадцать, а иногда стояли чуть не сутки. Нас ни разу не бомбили, хотя немецкие самолёты пролетали над нашим эшелоном несколько раз. При этом эшелон останавливался, и мы выбегали в поле. Переждавши немного, по гудку паровоза мы собирались в вагоны и ехали дальше. Никакой охраны у эшелона не было, но начальник эшелона был. Он вёз списки эвакуированных, на станциях договаривался о еде пассажиров, объявлял нам, сколько эшелон будет стоять на данной станции. Через десять дней пути мы выгрузились на станции Филоново Сталинградской области. Начальник эшелона объявил, что в Сталинград нас не повезут, и выгрузка окончательная, дальше никуда не поедете. В наш эшелон загрузили местных жителей-немцев и увезли куда-то, а эвакуированных развезли по деревням близлежащих районов.
Нас привезли в деревню Журавка Киквидзенского района Сталинградской области. В этой деревне до этого времени большинство жителей были немцы. Но когда нас привезли, немцев там уже не было. Нас определили на квартиру в дом, где жила русская семья, но до недавнего времени там жила немецкая семья. Дом был немецкой конструкции, в том числе и печь: это была печь-плита, внизу которой находилась вторая топка, похожая на топку в русской печи, т.е. плита, служила только для приготовления пищи, а топка, находящаяся под плитой отапливала все помещение. Места она занимала немного, дымоходы были спрятаны в стене, топка была чуть выше пола. Я впервые увидел подобную печь.
Люди в этой деревне были зажиточные: у них было много скотины (овец, коров), были запасы муки, крупы, фасоли, сливочного и подсолнечного масла. Здесь сажали много арбузов и дынь. Я впервые увидел, как и где они растут, ел их очень много. Скот и все запасы продовольствия у немцев – всё было забрано в пользу государства. Скотину увезли на бойню, продукты отправлены на фронт.
Мы прожили в этой деревне не более двух недель, после чего маму направили работать в Новоанненский район, той же Сталинградской области, в колхоз «Красный боец» учительницей сельской начальной школы.
ГЛАВА 12
Деревня, в которую мы переехали, носила название «какой-то хутор» – забыл какой. Жили там только казаки. Эта деревня бывшее монастырское хозяйство, в котором до сих пор было два монастырских кирпичных здания с кельями для монахов. Через деревню протекала какаято речка, где было две запруды и два пруда. В них было много рыбы и ещё больше раков. В селе не было ни одного колодца. Люди брали воду в одном из прудов, более чистом. Зимой вода была тухлая и вонючая. Растапливали снег для питья. В этой деревне был сепараторный пункт. Здесь сепарировали молоко, надоенное в этом хуторе и которое привозили из соседних деревень, т.к. в ближайших окрестностях сепараторного пункта не было. Сепаратор был большой, но его крутили вручную. В деревне была небольшая мельница, работающая от стационарного двигателя, работающего на нефти. И мельница, и сепаратор — это остатки от монастырского хозяйства, бывшего до революции. Жители этой деревни были гораздо беднее, чем жители Журавки.
Мы поселились в школе в учительской комнате. Приблизительно двенадцать квадратных метров. Нас было четверо: мама, её сестра — моя тётя Женя, я и мой брат Игорь. Мама с тётей Женей сразу стали работать в колхозе на уборке урожая. Я тоже стал работать на пасеке, помогал пасечнику. Мама с тётей Женей получили потом за трудодни смесь пшеницы с рожью около двухсот килограммов, а я заработал ведро мёда. Пасечник налил мёд в своё ведро и сказал:
– Это заработал ты, неси домой, но ведро неси назад как можно быстрее.
Я принёс его домой, но вылить мёд было некуда. У нас не было никакой посуды, а в деревне негде было купить посуду. Что-то одолжили у соседей по фамилии Любченко. Они жили достаточно богато (по меркам бедной деревни), они всегда нам помогали продуктами.
Здание школы, где мы жили, было довольно приличным по деревенским меркам домом. В нем имелось две классных комнаты: в первой комнате занимались первый и третий классы. А во второй комнате — второй и четвертый классы. Моя мама была единственной учительницей. В 1941 году в колхозе было ещё продовольствие, и мы чем-то питались. Но одежды у нас с собой не было. Я ходил в шортах, тогда как все деревенские мальчики моего возраста носили брюки. Шорт деревня в то время не знала. Ну и, в общем-то, приближалась зима. А никакой зимней одежды не было, кроме пальто, не говоря об обуви. Надо полагать, что все думали, что немцы пробудут в Рогачеве недолго, и к зиме мы вернемся домой. Увы! Целых три зимы нам пришлось провести в эвакуации. Эти зимы были самыми ужасными в моей жизни, хотя и летом приходилось туго. Однако в 1941 году было ещё более-менее с продуктами.
Мама работала в школе, хотя и школьники и взрослые, в том числе и мама со своей сестрой, также работали в колхозе. Уборка урожая ещё продолжалась.
ГЛАВА 13
В конце августа к нам подселили двух эвакуированных из Полтавского детского дома 16-ти летних девочек. Они у нас прожили около месяца. Очень певучие. Пели много украинских песен. Я у них эти песни перенимал. Мне нравились украинские песни. Потом они куда-то уехали и нам поселили еврейскую семью из трех человек. Это были тоже эвакуированные жители Рогачева. Это был мужчина, приблизительно 58-ти лет, он был кузнец и шорник. Колхоз за него ухватился как утопающий за соломинку, так как у них не было кузнеца и шорника. Но хорошего жилья, по-видимому, тоже не было. Его жена была инвалид с детства. Одна нога её была неестественно согнута в колене, и ходила она с костылем. Она была портниха. У нее в США жил брат, который служил в это время в американской армии и где-то воевал. Фамилия живших у нас евреев была Шнайдер. Шнайдеры тоже хотели уехать в США в тридцатых годах, но их не пустили, потому что она была инвалидом, а инвалидов не пускают в США. С ними была их приёмная дочь лет восемнадцати. Эту девушку знала тётя Женя ещё до войны. В Рогачеве летом 1940 года два любовника этой девушки (казаки, один Донского, другой Кубанского полка из Рогачевского гарнизона) в парке при кладбище повесили её вниз головой на дереве, задравши на голове юбку. Она провисела там какое-то время, пока не снял её оттуда кладбищенский сторож. Она выжила, полечилась в больнице, но тронулась умом.
Весной 1942 года к нам приезжают двое: один из НКВД, другой из Ингосстраха. Говорят, что брат этой самой Шнайдер, американский солдат погиб. Он был застрахован, и полис был выписан на неё. Ей причитается получить несколько тысяч долларов. Правда, по законам Советского Союза, ей не могут выдать доллары, а могут выдать рубли по соответствующему курсу. Ей предлагают не брать эти деньги, а все доллары передать в Фонд обороны. За это ей что-то пообещали и воззвали к патриотизму. Она, конечно, согласилась и подписала все бумаги. После их отъезда она говорила, что деньги — чепуха, жаль, что погиб брат.
ГЛАВА 14
Примерно в декабре 1941 года мама вместе со школьниками, а, значит, и я тоже ездили убирать урожай подсолнечника. Было много снега и мороз более тридцати градусов. Лошадью на санях нас привезли в поле. У каждого была сумка на плечах для сбора семян подсолнечника. Нужно было ходить по снежному полю, брать «шляпки» подсолнечника, а затем в сумке палкой выбивать из них семечки. Набравши полную сумку семечек (килограммов пять), надо было ссыпать их в мешок. Не помню, были ли в нашей команде взрослые, наверное, были. Школьников было человек пятнадцать. Я был плохо одет и обут, очень быстро замерз. Стал искать место, где бы присесть, прилечь и не двигаться. И тут моя мама стала меня поднимать со снега, гонять, но я сопротивлялся и не хотел вставать. Тогда она стала меня бить – единственный раз в жизни — чтобы я бегал, а не замерз. И я согрелся. Не знаю, ездили ещё колхозники той зимой собирать подсолнечник, но я больше не ездил. Весной 1942 года мы, школьники, ходили полоть просо и что-то ещё посеянное.
ГЛАВА 15
Зима 1941–1942 года была чрезвычайно снежная и морозная. Снег был по самую крышу. Чтобы выйти из дома, нужно было в снегу прокапывать хода. Морозы были нередко ниже -40 градусов Цельсия. И тут появились мыши. Их было неимоверно много, и слово «много» совершенно не характеризует их количество. Приведу пример. Кроватей у нас не было, и мы спали все вместе. Мама сделала кирпичный сусек для зерна, сверху которого лежали доски. Мы ложились на эти доски вповалку спали вчетвером. Ночью просыпаешься, а на тебе лежат и, по-видимому, тоже греются мыши. Причем их было много, и надо было просто не дать им залезть в рот, глаза и другие места. Когда мы спали, мы старались прикрывать лицо, чтобы мыши не отгрызли какую-то часть, а ведь они могли это сделать. Это был какой-то кошмар. Когда мы просыпались ночью, то слой мышей на полу, направлявшийся в дверь учительской, пусть и неровный, был примерно тридцать сантиметров в высоту. Возле открытой двери они залезали друг на друга, слой становился полуметровым в высоту, и мыши прыгали в разные стороны к норам, которые вели под пол. Скорее всего, там их было тысячи. Ловили их следующим образом. У нас была 160-литровая железная бочка без крышки. Мы заполняли её на три четверти водой и ставили ловушку в виде переходного мостика из дощечки. Через эту дощечку можно было перейти на другую сторону только с одной стороны. В конце была приманка — кусочек сала. Мышь забиралась на дощечку, а посередине та переворачивалась вокруг своей оси и мышь падала в воду. К утру бочка была полная мышей, а приманка съеденная.
Между двумя классами была стенка, и если заходишь в прихожую перед классами с каким-либо источником света (свечкой или керосиновой лампой), то увидишь, как мыши кучей, прямо горкой заполняют угол высотой примерно метр. Поели они все карты, потому что карты были на матерчатой основе, и мыши ели клей. Причем мыши старались бумагу не есть, а грызли карты со стороны материи. В итоге карты были все в дырках.
Как я говорил, у нас было зерно в сусеке, которое мы частично съели к тому времени, а часть отвезли на мельницу и там смололи, так что у нас была мука. И вот открываем мы сусек, а там примерно три четверти объема занимают мыши. Был у нас кот, но этих мышей он не ел. Мыши были полевыми, с полоской на спине. Он их ловил, а потом начинал визжать, кричать и убегал. Те продукты, что у нас были, мы привязывали к потолку на вбитый гвоздь. И всё равно мыши, взбираясь по стене, практически доставали до висящих продуктов.
У нас в деревне жил одноногий мельник Шкорупелов. Он был казачьим офицером. Я брал у него читать художественные книги. Он рассказывал, что во время гражданской войны ему пришлось ехать на бронепоезде в этих же местах. И через железную дорогу переходил поток мышей. Они не смогли проехать на бронепоезде через мышей. Им пришлось сдать назад и ждать, пока этот поток мышей закончится. В поле недалеко стоял теленок, привязанный к колышку. Когда поток мышей прошел через него, они увидели стоящий на земле скелет теленка, который тут же рухнул.
Я видел, как мыши уходили из нашего села. Это было ранней весной. К тому времени пророс дикий чеснок, мы пошли его искать. Километров в двух-трех от села текла маленькая речка, шириной метров пять-шесть, глубиной нам, детям всего лишь по колено. Вода в ней была светлая, чистая, но очень соленая. И вдруг мы увидели, как со стороны деревни идут мыши, хотя и не сразу сообразили, что это такое. Мы прямо перед ними отбежали в сторону от потока, помня, что говорил Шкорупелов о теленке, и стали наблюдать. Находящаяся на пути у мышей речка совершенно их не остановила, они кинулись в речку, стараясь её переплыть. Их относило течение вниз по речке, многие тонули, но сзади давил поток мышей. Речка вышла из берегов, тем не менее, основной поток мышей перешел эту речку. И больше такого количество мышей в деревне не было.
ГЛАВА 16
1941 год закончился для нас достаточно благополучно. Мы слушали новости о том, что наши войска разбили немцев под Москвой и радовались. Но мы понимали, что война — дело длинное, а наше дело дохлое (я имею в виду нашу семью), потому что мы были здесь совершенно чужими.
В сельских школах, где был один учитель (или учительница) исполняли обязанности учителя-военрука, а в школах с большим количеством учителей обязательно был учитель военного дела, т.н. военрук. Военруков собирали обычно на двух-трехнедельные сборы, чтобы их самих обучить тому военному делу, которому эти учителя должны обучать учеников.
Ранней весной 1942 года пришла повестка моей маме явиться в областной военкомат, находящийся в то время в городе Камышине на сборы военруков. При себе иметь кружку, ложку, котелок. Котелка не могли найти во всей деревне. Она поехала без котелка, оставив нас, детей, под присмотром тети Жени. Вызывали на две недели, но на второй день она вернулась. В военкомате извинились, сказали, что повестку ей написал какой-то дурак, что нельзя оставлять маленьких детей одних.
С наступлением лета, мы все работали в колхозе (кроме младшего брата). Мне дали лошадь и водовозку возить питьевую воду на полевой стан.
Примерно в июле 1942 года маму уволили с работы и прислали новую учительницу, тоже рогачевскую, Курневич Ксению Константиновну. Она приехала с 14-летней дочерью. Она была вдовой фронтовика. И Ксению Константиновну и ее погибшего мужа, моя мама хорошо знала. Он был преподавателем в учительском институте, в котором училась и моя мама и Ксения Константиновна. Конечно, мы должны были покинуть жильё в учительской комнате, и конечно, моя мама должна была работать в колхозе, но она была не колхозница.
Почему мою маму уволили и нас всех выселили из помещения школы, предоставив все это Ксении Константиновне Курневич и ее дочери? Потому что Ксения Константиновна и ее дочь были семьей погибшего командира Красной армии и получали пенсию. Мы же были члены семьи врага народа. Мой отец погиб не на войне, а умер в тюрьме.
Мы перешли жить в здание бывшего монастыря, в келью. Там ещё жили люди. Нам выделили сарайчик рядом с монастырем, где мы разместили двух поросят, которых нам дали за работу в колхозе. В келье была плита, которая топилась соломой или кизяком, но она не могла обогреть комнату. Площадь кельи около двадцати квадратных метров. Мама решила переделать эту плиту, добавив пять или семь дымоходов кирпичной кладки, и плюс лежанку. Откуда у неё взялись такие знания, что она соорудила достаточно приличную конструкцию печи, на которой можно было готовить пищу, греться и лежать?! Тем не менее, мы боялись, что дым повалит в комнату, но всё получилось хорошо. Позже мама говорила, что их в школе учили строить печи.
ГЛАВА 17
Начиная с поздней осени 1942 года, мы начали голодать. И если мы в 1941 году что-то заработали и получили на свои малочисленные трудодни и могли не голодать, то с осени 1942 года мы ничего не получили, кроме двух поросят, потому что в колхозе ничего не было. Почему? Вопервых, посеяли чрезвычайно мало, как озимых, так и яровых. Техника была, но работать на ней было некому, а план сдачи зерна, мяса и всего остального оставался. Кроме того, с учетом лозунга «Всё для фронта, всё для победы!», надо было сдавать ещё больше. У местных жителей были кое-какие запасы, и то не у всех, а у нас ничего не могло быть. Помимо нас и Шнайдеров, в этой деревне жили еще две еврейские семьи, эвакуированные из Гомеля. Одна семейная пара — старики, жили в соседней с нами келье. Вторая семья – женщина, девочка 14 лет и мужчина 40 лет с болезнью Паркинсона – жили в здании сельского клуба.
Летом рядом с этой деревней в степи поселились казахи, человек около ста, мужчины, женщины и дети. Они выкопали себе землянки, поставили какие-то глинобитные сооружения, где и жили. Грязные, вшивые, «первобытные» люди. Они перекочевали из Казахстана. У них было небольшое стадо верблюдов, около тридцати голов и овцы. Казахи пытались что-то заполучить, купить или украсть в колхозе, но им мало что удавалось. Примерно в ноябре приходит мама с работы (она работала в колхозе счетоводом). Сказала, что где-то у нас была пачка чая, она обещала её отдать одному казаху. Нашла она эту 50-ти граммовую пачку чая и отдала ему. Он хотел заплатить, но она категорически отказалась. Дня через два ночью этот казах принес к нам в келью полный мешок зерна (видимо украл в колхозе), и сказал спасибо за чай. Это нам здорово помогло.
На октябрьские праздники 1942 года мы решили зарезать одного подсвинка, который нам казался больше другого. Уже выпал снег, замерзла речка. Мама договорилась с каким-то мужчиной, который обещал зарезать подсвинка. Приходит он утром, открывает вместе с мамой хлев, а подсвинка нет, его украли, остался один, который поменьше. Пришлось зарезать оставшегося.
Зима 1942–1943 года была не такая морозная, но чрезвычайно тяжелая для нас. Я уже писал, что рядом жили старики-евреи, муж и жена.
Они голодали ещё больше, чем мы. Я вообще не знаю, где они брали пищу, ведь они не могли работать. Они были обречены на смерть. Однажды ночью старик постучал к нам в стенку и сказал, что Сара умерла, и её лицо грызут крысы, и он не может ничего сделать. Мама ему сказала, что он может прийти к нам, она за ним придет. Он ответил, что не пойдет. Сара умерла, и он тоже умрет. Когда утром мы к нему зашли, он был мертв, а лицо объедено крысами.
Тетю Женю ещё с осени как бы мобилизовали в МТС работать учеником тракториста. С первого декабря её послали в районный центр, учиться в школе трактористов. Жила она там в общежитии. Приходя с занятий в поле или в мастерской, курсанты ставили свои валенки в печку сушить. Однажды валенки тёти Жени сгорели по недосмотру, и дней через десять она вернулась домой, не закончивши курсы.
2 февраля 1943 года наши войска освободили Сталинград от немцев. Буквально через неделю тётю Женю мобилизационным путём забрали в Сталинград на учебу в ФЗУ Сталинградского тракторного завода.
ГЛАВА 18
В колхозе «Красный Боец» выращивали на экспорт табак. Возможно, начало этому положили ещё до революции при монастыре. Табак выращивался очень бережно. Рослое растение, табачные стебли около полутора метров, росло на специальных плантациях, какой-то особый сорт. Весь уход за посевами производился вручную. Специально обученные женщины занимались этим. Специалист агроном следил за правильностью агротехнических мероприятий. Примерно в конце июля бережно срезались листья табака, создавались пакеты листьев и отдавались под расписку женщинам домой для сушки на чердаке. Чердак специально проветривался. За пропажу или порчу хотя бы одного листика с работницы удерживались деньги из той суммы, которая будет выручена при продаже табака. А стебли разрешалось брать на курево всем, кто хочет. Высушенные листья собирали в более крупные пакеты и далее отправляли на базу, откуда направляли в ту страну, для которой выращивали. Однажды с колхозного склада украли большой пакет листьев. Воров нашли тотчас же, да они и не прятались. Это были человек 12-13 ребят 1925 года рождения, готовящихся в армию. Их немедленно арестовали, продержали несколько дней и выпустили, после чего сразу они поехали в армию на фронт. Это было в сентябре 1942 года. Они все погибли в бою, говорят, под Гумраком.
В конце лета 1942 года, когда немцы начали подходить к Сталинграду, местные жители стали говорить нам о том, что, мол, «вы убежали от немцев из Белоруссии, а здесь они вас захватят».
– С немцами идет наш казачий генерал Краснов. При немцах мы будем господами. А вас вместе с другими евреями уничтожим!
Я не понимаю, почему хотели уничтожить нашу семью, ведь мы не были евреями. Тем не менее, председатель колхоза сказал моей маме, что он держит круглосуточно запряженную в телегу пару лошадей и, когда немцы подойдут совсем близко, он заедет за нами и увезет нас. Он говорил, что вместе с нами и евреями не пощадят и его, как «деревенское начальство». Когда же в ноябре 1942 года немцев в Сталинграде окружили, все эти разговоры кончились.
В конце 1942 года я заболел туляремией. Туляремия — это смертельно опасная болезнь, которая поражает чаще мужчин репродуктивного возраста. Дети и женщины тоже болеют, но реже умирают. Мы считали, что эту болезнь принесли нам мыши зимой 1941–1942 года. Только в 2005 году я узнал из передачи центрального телевидения России, что под Сталинградом осенью 1942 года наше Советское командование применило биологическое оружие – бактерии туляремии распылялись из самолета. Из той же телепередачи я узнал, что немецкие войска пострадали от этого, но также пострадали наши военное и мирное население. Вот досталось и мне.
Примерно в феврале-марте 1943 года через станции Панфилово и Филоново проходили эшелоны эвакуированных ленинградцев (в феврале 1943 года была частично прорвана блокада Ленинграда). Женщины нашего села ездили на эти станции, встречали эшелоны с больными голодными ленинградцами и обменивали продукты питания на различные драгоценности. Дома потом хвалились друг другу, что за луковицу получили золотое кольцо, за пол-литровую баночку домашней ряженки
— какие-либо драгоценности. Одна даже хвалилась, что взяла у женщины кольцо с драгоценным камнем, а взамен ничего не дала. По сути, местные крестьянки, казачки, грабили больных беззащитных ленинградцев.
ГЛАВА 19
Летом 1943 года я опять работал в колхозе на водовозке, а также несколько раз возил на телеге, запряженной быками зерно на приёмный пункт в Заготзерно, в километрах пяти-шести от нашей деревни. Мама тоже работала на полевых работах. Наверное, мы что-то заработали, но получили чрезвычайно мало. После уборки к нам в деревню приехали на трофейных трех или пяти грузовиках наши солдаты с представителем Заготзерно и забрали весь урожай прямо с тока.
Маму опять направили на работу учительницей в соседнюю деревню – колхоз «Победа». С первого сентября мы жили в этом колхозе. Жили на квартире у одинокой женщины, лет тридцати по имени Маша. У неё был саманный домик с русской печкой и пристроенной к ней плитой. На печке мы спали втроем: мама и мы с братом. Домик не имел ни пола, ни потолка. Точнее, пол был земляной. При входе сразу были сенцы с полками и кладовкой. Жилая комната была около восемнадцати квадратных метров. В комнате стояла кровать и стол, две или три табуретки. Печь зимой топилась кизяком. Его было заготовлено на всю зиму. В хозяйстве Маши была корова. Хата (так назывался этот домик) была теплой, даже достаточно суровой зимой 1943 года (не взирая на земляной пол). На полу в несметном количестве водились блохи. Вшей не было, за этим следили.
В эту зиму 1943–1944 года мы голодали ужасно. Из деревни, где мы жили раньше, мы не привезли никаких продуктов, а в колхозе «Победа» к нам почему-то относились так же враждебно. В то время городское население Советского Союза снабжалось продуктами питания централизованно. Распределение осуществлялось по карточной системе. Но на жителей деревни эта система не распространялась. Продукты не поставлялись совершенно. Местные жители питались со своих подсобных хозяйств, возможно ещё из каких-то довоенных запасов. Но эвакуированные живущие в деревне семьи не имели ни подсобных хозяйств, ни запасов. Моя мама добивалась для нашей семьи продовольственных карточек, жалуясь во все вышестоящие органы Сталинградской области и в газету «Сталинградская правда». К нам приезжал корреспондент этой газеты. Он нам сочувствовал, и поскольку мама не была членом колхоза, корреспондент посодействовал, и ей все-таки выдали карточку для получения продуктов в колхозе. Карточка была для служащих, по которой норма питания была незначительная. На нас, её детей, карточек не выдали, из-за чего мама послала в газету ругательное письмо. В письме она написала, что два её сына обречены правительством на голодную смерть, так как карточек на продукты им не дали, а ведь они будущие защитники Отечества! Если они каким-то чудом доживут до призывного возраста, и их будут призывать в армию, то она лучше их сама задушит, чем отдаст служить! Конечно, мы с братом отслужили в своё время в армии по три года, а карточек на нас так и не дали.
На карточку мама несколько раз получала в колхозе просо (не пшена!) в месяц около трёх килограммов. Один раз получили пять килограммов макухи. Макухой там называли выжимки из семечек подсолнечника при производстве масла, при этом семечки были неочищенные от кожуры. Эту макуху, было, трудно есть, а при отправлении естественной надобности было мучительно больно и текла кровь. Могли ли прокормить жители деревни учительницу и двух ее малолетних детей? Конечно, могли. Почему же мы голодали? Ведь жители деревни не голодали. Но они были к нашей семье равнодушны и почему-то враждебны. В школу мы с братом, конечно, не ходили, т.к. у нас не было нормальной одежды и обуви.
ГЛАВА 20
В конце февраля 1944 года мама откуда-то узнала, что наши войска освободили Рогачев. Она стала собираться в дорогу. Её не отпускали с работы, требовали закончить учебный год, то есть работать до конца мая. Соответственно мы не могли получить так называемую «визу» для проезда в прифронтовую зону. Мама связалась также с Курневич Ксенией Константиновной, которая работала учительницей в колхозе «Красный боец». Оказалось, что её с дочерью, почему то благосклонно отпускают с первого апреля. И визу они оформили, и дают телегу, запряженную быками с возницей, чтобы отвезти на станцию Филоново, где останавливались все без исключения поезда. Мама договорилась с Ксенией Константиновной, что мы выйдем с узлами к тракту, где они будут проезжать, и заберут нас с собой. Мама попросила нас с братом никому в деревне об этом не говорить. Первого апреля мы фактически бежали из этой деревни, присоединились к Курневичам и доехали до Филоново. Надо сказать, что на волах было ехать достаточно долго, и мама всю дорогу боялась погони. На станции Филоново мы просидели трое суток. У мамы было немного денег, но билет ей в отсутствии «визы» не продавали, и вообще с билетами было трудно. Курневичи уехали в первые сутки. У них были «визы», и так как она была вдова погибшего красноармейца, ей помог с билетами военный комендант станции.
После трёх суток ожидания мы вышли на пути и сели к матросам в воинский эшелон. Несмотря на то, что им запрещалось подсаживать к себе мирных жителей, какой-то матрос практически на ходу схватил мою маму и младшего брата, а я, плача, сумел залезть на подножку.
Где-то в пути, на какой-то станции мы расстались с воинским эшелоном. Здесь же мама купила билеты по маршруту Харьков – Гомель – Рогачев. В Харьков мы приехали почему-то на станцию Харьков-Товарная, откуда мы добирались различным транспортом до станции Харьков-1 Пассажирская. Город Харьков произвел на меня ужасное впечатление. Я впервые в жизни видел огромный город с многоэтажными домами, большинство их которых были разрушены или полуразрушены. Чрезвычайно тяжелое впечатление производили сгоревшие внутри дома: огромные, черные от копоти, некоторые без крыш. После санобработки (общая для всех баня) и прожарки носильных вещей мы закомпостировали свои билеты Харьков – Гомель.
До Гомеля мы не доехали, потому что железнодорожный мост через реку Сож не был ещё восстановлен. Поезда ходили до станции Новобелица около десяти километров от Гомеля. Это расстояние нужно было идти пешком через временный мост для автотранспорта до станции Гомель. Мост мне показался очень длинным, останавливаться на мосту категорически запрещалось, через каждые десять метров стоял красноармеец и подгонял пешеходов, не разрешая останавливаться ни на одну минуту. Хотя это был апрель, но день был жарким. Очень хотелось пить. За мостом начиналась улица Ворошилова. Дома были в основном одноэтажные. Встречались развалины домов. Раза два у встретившихся жителей этих домов мы попросили воды. Конечно, нам никто не дал. Потом нам попались развалины дома, из развалин торчала водопроводная труба с краном, и там была вода. Мы напились вдоволь!
Пришли на вокзал, а нам говорят, что в Рогачев по железной дороге проехать невозможно. Рогачев освобожден, но по пути к нему ещё где-то немцы. Откуда-то мама узнала, что рогачевское и жлобинское районное руководство находится на станции Буда-Кошелевская. И мы поехали в Буда-Кошелевскую. Сидим на вокзале оборванные, грязные, наверное, вшивые, голодные, есть совершенно нечего, денег тоже уже нет. Подбираем какие-то объедки с братом и жуем. И вдруг маме попадается её однокурсник по учительскому институту в Рогачеве, молодой мужчина. Оказывается, он был в партизанах, имеет правительственные награды и на тот момент работает начальником Жлобинского районо. Посмотрев на нас, он заплакал. Сказал, что в Буда-Кошелевской он воссоздает Перевичский спецдетдом (с. Перевичи Жлобинского района). Если мама не против, он может назначить нашу маму завучем в этот спецдетдом. Это его прерогатива. Мама готова была пойти хоть уборщицей, не то что завучем. Он обещал обеспечение продовольственными карточками, питание на кухне детдома. Детям найдут одежду вместо этих лохмотьев. Спецдетдом «спец» потому, что там дети бывших полицейских, старост и других немецких пособников. На что мама пошутила, что это к месту, так как её муж арестован как «враг народа», и её дети «врага народа». Он никак это не комментировал, отвел нас в спецдетдом, представил директору. Это была женщина. Дальше всё пошло своим чередом.
ГЛАВА 21
Нас помыли, переодели, накормили и разместили в группе вместе с другими детьми, бывшими там ранее. Мы по статусу стали обыкновенными детдомовцами. Мама жила от нас отдельно, я даже не знаю где. Всё ещё был апрель 1944 года. То ли немцы стали наступать, то ли по другой причине, почему-то всех детдомовцев срочно вывезли в лесную деревню к партизанам. Деревня была в глухом лесу, и немцев там (оккупантов) не было никогда. Это была большая партизанская база. Мы там прожили не более двух недель. Нам поручили разучить Гимн Советского Союза и хором пропеть его партизанам. Нас поселили в сельском клубе, что облегчало задачу. Воспитатели организовали из воспитанников хор, мы по-быстрому разучили мелодию и слова Гимна Советского Союза. В небольшой зал этого клуба приводили по сто-сто пятьдесят партизан, а мы со сцены исполняли для них Гимн Советского Союза под гармошку.
Гимн Советского Союза был принят в феврале 1943 года. Партизаны, воевавшие на оккупированной территории, никогда до сих пор не слышали этот Гимн. После того, как мы заканчивали петь, они высказывали своё, в основном негативное мнение о мелодии этого Гимна. Практически всем мелодия не нравилась, им больше импонировала мелодия Интернационала, как ранее бывшего Гимна, о чем они высказывались. Но их мнение никого не интересовало. Партизан было не менее тысячи человек, таким образом, мы раз десять исполняли этот Гимн. Кормили нас партизаны, причем хорошо. Через две недели пребывания в партизанском лагере мы переехали в деревню Перевичи Жлобинского района, где находился наш спецдетдом с 1930 года.
ГЛАВА 22
Деревня Перевичи расположена в трех километрах от железнодорожной станции Салтановка, возле которой в 1812 году вел бой с французами генерал Раевский и его сыновья. Двухэтажное здание детского дома (до революции – бывшая помещичья усадьба) во время прошедшей войны не было разрушено, но было полностью разграблено местными жителями: все деревянные конструкции, двери, окна, потолки, полы. Остались голые стены и балки перекрытий. Чуть в стороне от основного корпуса детского дома стояло небольшое здание-флигель. В нем разместились мы с мамой и семья уборщицы. Всех воспитанников разместили в старом деревянном одноэтажном здании бывшей школы. Деревенская же школа размещалась рядом, в новом кирпичном трехэтажном здании. Туда же ходили учиться и детдомовцы. В помещении бывшей школы были организованы все службы детского дома: кухнястоловая, спальни, санитарный изолятор. Здание было старое, ветхое и расположился там детский дом временно, имея в виду, что будет восстанавливаться здание бывшего детского дома, после чего он перейдет туда полностью. При детском доме был приличный земельный участок, на котором мы высаживали картофель и другие овощи. На этом же участке в 1943 году была посеяна озимая рожь. В июле мы её убирали. Детский дом нанял женщин, которые серпами срезали рожь и вязали снопы. Воспитанники укладывали в копны. После окончания уборки мы все занялись молотьбой снопов. Молотили цепами и просто, развязавши сноп, били колосьями о бочку. Всё это делалось на открытом воздухе, так как амбара не было.
В июле я заболел воспалением лёгких. К нам приехала бабушка Оля, мамина мама. В то время ей было 65 лет. Она за мной ухаживала, пела песни — польские, литовские, белорусские. Бабушка родилась в городе Вильна. Закончила там гимназию, знала русский, белорусский, литовский, польский, немецкий и французский языки. Когда я выздоровел, бабушка стала работать в детском доме прачкой.
В августе она попросила, чтобы нам с нею дали телегу с лошадью, чтобы съездить в Рогачев. Поскольку мама была завучем, то нам телегу и лошадь дали. Я был возницей, т.к я умел запрягать, распрягать, кормить и поить лошадь. Этому я научился, работая на водовозке в Сталинградской области.
Нам пришлась ехать два дня. В пути мы ночевали в какой-то деревне. В этой деревне выращивали коноплю, и я видел, как загрузили в машину полный кузов семян конопли. До войны я видел, как выращивают лен, а здесь я увидел, как выращивают коноплю, и для чего её выращивают (никто и не думал, что конопля может быть наркотиком).
Приехав в Рогачев, я поразился тому, что практически весь город — это сплошное пожарище. Домов было очень мало, зато был виден целый «лес» печных труб. Мы остановились у Решетниковых — это родители мужа старшей сестры моей мамы. Им было уже известно, что он погиб на фронте. Бабушка была верующая. Церковь в Рогачеве была разрушена полностью, и священник организовал службы на кладбище в здании каплицы (что-то вроде часовни, в которой была похоронена польская княжна). Мы с бабушкой были там во время службы. Бабушка мне сказала, что здесь она узнала две новые молитвы: за здоровье Сталина и за победу над Германией.
Мы услышали, что бывший секретарь райкома партии Суворов, хотя и был в партизанах во время оккупации, арестован за то, что преждевременно убежал из Рогачева и организовал за собой взрыв моста через Днепр. Пробыли мы в Рогачеве два дня.
ГЛАВА 23
Я пошел в школу в четвертый класс, в котором должен был учиться до 7-го ноября. После 7-го ноября были экзамены, и сдавшие экзамены переходили в пятый класс. Так поступали с учениками, которые при немцах в оккупации учились в школе и закончили четвертый класс весной 1944-го года. И я пошел в этот класс. Был и нормальный четвертый класс, в котором учились до весны 1944-го года.
В октябре арестовали и посадили в тюрьму мою маму. Мы с братом были помещены в этот спецдетдом, в группы (меня в старшую, брата в младшую). Маму не могли не посадить, потому что она везде и всем говорила, что «мы в эвакуации чуть не померли с голоду, а вы тут жировали при немцах». Она говорила, что здесь никто не голодал. Учителя работали, получали зарплату и получали продпаек. Ни одного учителя с работы не выгнали, даже членов ВКПб. Как всегда у учителей были каникулы, и они получали за это отпускную зарплату, в районо сидят те же чиновники, что были до войны и во время оккупации, пенсионеры получали пенсию. А с партизанами ещё надо разобраться, так как среди них половина просто бандиты. Я думаю, что у мамы была просто такая реакция на те бедствия и голод, которые мы претерпели в эвакуации. Её обвинили в том, что она украла 10 метров ткани. По просьбе кладовщицы она получила рулон американской ткани на складе районо в Жлобине и сдала кладовщице детского дома. Мама не посмотрела, что она расписалась за 100 ярдов ткани, а кладовщица потребовала с неё 100 метров ткани (ярд=91 см). Естественно не хватило 9 метров. Когда мама говорила, что получила ткань в ярдах, в ярдах и сдает, ей затыкали рот и говорили, что никаких ярдов быть не может. Кладовщица сообщила о происшествии в НКВД и маму арестовали сразу, в течение недели осудили, не принимая во внимания никакие объяснения. Дали 5 лет тюрьмы.
Надо сказать, что моя мама пользовалась уважением воспитанников. Всё было настолько шито «белыми нитками», что воспитанники и воспитатели обвиняли во всем кладовщицу. Говорили, что она сама воровка, обратились с просьбой в НКВД провести обыск у неё дома и ревизию на складе. Более того, организовали слежку за её домом, чтобы она не могла что-то вывезти до обыска. Но кладовщица вела себя легкомысленно, ничего не прятала, она была уверена, что работая на НКВД, она застрахована от преследований. Во время обыска у неё вывезли целую телегу вещей и продуктов, украденных в детском доме. Её судили и посадили в тюрьму. Это произошло в конце ноября 1944 года и никак не повлияло на судьбу моей мамы, она продолжала сидеть.
ГЛАВА 24
Первого сентября 1944 года, ещё когда мы жили во флигеле и мама не была арестована, я пошел учиться в четвертый класс. Первый класс я закончил в 1941 году до войны. Во втором классе (1941–1942 гг.) я учился в школе колхоза «Красный боец», где учительницей была моя мама. В учебном 1942–1943 году я должен был учиться в третьем классе, но в том году я в школу не ходил ни одного дня. Точно то же было в учебном 1943–1944 учебном году. Таким образом, к 1-му сентября я закончил всего лишь первый и второй класс, а по возрасту должен был идти уже в пятый класс. Но в то время пятый-десятый классы считались не обязательными для учебы, и поступить в пятый класс можно было, имея справку-аттестат об окончании четырех классов начальной школы. Эта справка-аттестат являлась свидетельством получения начального образования. Таким образом, в 1944 году я не имел формального права идти учиться в пятый класс. Но тут произошло следующее.
Все три года оккупации Белоруссии немцами школьники учились в школах. И естественно имелись школьники, которые закончили при немцах четвертый класс и имели справку-аттестат о начальном образовании. Но Министерство Народного образования Белоруссии посчитало образование и справки, выданные при немцах не действительными. Но приняли рациональное решение. Ученики, которые окончили при немцах четвертый класс, снова сажались в четвертый класс, как второгодники, но должны были учиться в четвертом классе всего лишь до первого ноября. С первого по седьмого ноября сдавался экзамен за четыре класса и с девятого ноября 1944 года эти учащиеся имели право идти учиться в пятый класс. Более того, уже считалось, что обязательным должно быть не начальное образование, а неполное среднее, то есть семь классов, и учиться в пятом-седьмом классах нужно было обязательно.
Вот и я поступил в такой четвертый класс, потом сдал в начале ноября экзамены, а затем пошел в пятый класс, как будто бы и не было двухлетнего перерыва в учебе. Ну и с ноября после ареста мамы мы с братом полностью находимся в Перевичском спецдетдоме. Бабушка Оля уехала к дочери Татьяне в город Лепель.
Почему-то для детдомовцев наступили трудные времена. Мы вдруг стали голодать, кормили очень скудно. Такое впечатление, что вообще перестали кормить. Много продуктов нам давал священник православной церкви. Церковь была очень близко от детского дома. Священником этой церкви был монах. Епархия ему разрешила отправлять церковные ритуалы. Церковь была построена в 18-м веке, но во времена Советской власти она не работала. Во время немецкой оккупации открылась церковь. Из Минска приехал священник с семьей. Священнику рядом с церковью построили кирпичный дом. У него была жена и двое или трое детей. В конце 1943-го года за сотрудничество с оккупационными властями (хотя я не представляю, как священник в любом государстве при любой власти не сотрудничал бы с властями) партизаны убили священника и его семью и сожгли их дом. Поэтому с начала 1944-го года священник в Перевичской церкви был как бы временный, монах.
В Перевичах был спиртзавод, построенный ещё до революции, он работал во время оккупации. Спирт варили из сельскохозяйственных продуктов. Мы обнаружили, что в одном из амбаров спиртзавода хранилось зерно кукурузы. Пол амбара был приподнят над уровнем земли. С началом заморозков, перейдя речку по льду, буравом просверливали пол, набирали кукурузы, затыкали эту дырочку, чтобы не сверлить в следующий раз, и с кукурузой в различных сумках мы бежали в детдом. Увы, амбары охранялись сторожами с винтовками и с собаками. По нам стреляли, но ни разу не попали. Возможно, они не стремились попасть. Кукурузу мы поджаривали и ели.
Дисциплина в детдоме в это время была плохая. Некоторые воспитатели побоями пытались навести какой-то порядок. Получалось плохо. Тяжелее всего было воспитанникам младших групп. Бегать воровать зерно они не могли, и ребята из старших групп очень заботливо относились к своим малолетним товарищам – делились с ними ворованной кукурузой.
В конце января появился новый директор детдома. Учитель по образованию, офицер Красной армии, без одной ноги. С его приходом всё изменилось. Появились продукты, пусть и немного, заработали нормально кухня и столовая. Продукты в основном были американские
— консервы, как правило, свиная тушенка, порошки яичные, порошки гороховые, крупы. В феврале директор привез из Жлобино одежду, собранную американцами в Америке. Директор запретил воспитателям бить воспитанников. Одна даже уволилась, сказав, что не понимает, как без насилия наладить послушание.
В этом спецдетдоме только мы с братом были дети врага народа, а все остальные были дети полицейских и старост, отцы которых были расстреляны или сидели в тюрьме, а матери умерли. Было несколько ребят, матери которых умерли, а отцы были в плену у немцев, или просто жили какое-то время на оккупированной территории, но их односельчане оговорили их, для того, чтобы завладеть их имуществом. Судьба их отцов была неизвестна.
Новый директор запретил играть в азартные игры и организовал проведение развлекательных мероприятий. Например, вечер вопросов и ответов, или дискуссии на исторические темы. Однажды он сам загипнотизировал одного из воспитанников. Двое других, которых он вызвал на сцену для сеанса гипноза, не поддались гипнозу.
Директор организовал дежурства на кухне и в столовой. Дежурные контролировали приготовление пищи и обслуживали кухню и столовую, например, чистили картошку. Но эти дежурные плохо выполняли контрольные функции. Повара кусками мяса подкупали дежурных. Однако же в больших количествах продукты они не воровали. Мы очень снисходительно смотрели, что женщины повара набирали еды домой для себя и своих детей. Директор им это запрещал, потому что они не сдали продуктовые карточки в детдом, но когда он спрашивал нас о том, воруют они или нет, мы дружно врали. Еды всё-таки было не много. Мы не голодали, но не наедались, и с начала весны на нас напали болезни: чесотка, малярия, грипп, пневмония. Медпункт и изолятор были переполнены, и даже в группах лежали больные малярией. Я тоже заболел малярий и чесоткой. В изоляторе держали только чесоточных. Больные малярией во время приступов лежали в группах, в спальных помещениях.
ГЛАВА 25
Директор постоянно говорил, что в здании старой школы детдом находится временном и что нам надо восстанавливать свое здание. Нам не давали стройматериалов, а дали разрешение руководства Жлобинского района разбирать дома бывших полицейских и использовать материалы, полученные от разборки этих домов для восстановления здания детского дома. Помню, мы поехали в соседнюю деревню разбирать дом бывшего полицейского. Дом был новый, построенный во время оккупации. Но это был небольшой дом с соломенной крышей. Сам хозяин дома сидел в тюрьме, а в этом доме жили его жена, двое детей не старше 10 лет и чей-то отец (дедушка). Где бы им жить, после того, как мы разобрали их дом? Мы стали разбирать соломенную крышу. Женщина не сопротивлялась совершенно, дети были маленькие. А старик полез на крышу и всячески нам препятствовал, но боялся сбросить кого-либо из нас с крыши. Мы же были 14-17-летние парни. Директор присутствовал, но сам не разбирал дом. Там же присутствовал и милиционер. Дом разбирали только мы, воспитанники детдома. Соломенную крышу мы разобрали очень быстро. Стали разбирать сруб, сбрасывать на землю отдельные брёвна. Дед нам всё мешал. Как-то так получилось, что одно бревно упало на ногу одного из наших парней, по фамилии Мельников. Не помню, разобрали до конца мы этот дом или нет, увезли мы оттуда что-либо или нет. Во всяком случае, на следующий день мы ни на какую разборку дома не поехали. Более того, директор поехал в Жлобин и заявил, что никаких домов мы разбирать не будем. Он попросил разрешение выделить нам в лесу делянку для заготовки древесины на доски, главным образом, дубовые. Нам выделили делянку, и директор каждый день формировал бригаду заготовителей леса. Это были ребята из старшей группы. Им выделялось усиленное питание, так как работа по валке дуба, его раскряжёвке и обрубке веток была очень тяжелая. Пилили вручную. Я ходил два дня и не подряд.
Дуб грузили на передок телеги и почти волоком тащили на площадку детдома. Там были установлены козлы, на которые поднималось бревно и ручной пилой его пилили на доски. Пила ручная, но изготовленная когда-то специально для этой цели: тяжелая, в форме трапеции, пилит, только когда её опускают вниз. Наверху всегда стоял наш завхоз: пятидесятилетний сильный мужчина. Внизу за ручки тянули пилу два воспитанника. Завхоз наверху старался прижимать пилу по ходу пиления. Это тоже была очень тяжелая работа, как вверху, так и внизу.
Я уже писал, что у нас был участок земли, на котором росли овощи, в том числе картошка. За ними надо было тоже ухаживать. То есть летом было работы полно.
8 мая 1945 года директор объявил, что Германия капитулировала, война закончилась. Все мы этому очень радовались. Несмотря на малярию, в школу я все же ходил. Пришел в школу и 9 мая. Однако директор школы объявила, что «сегодня – День Победы, и занятий не будет». В честь дня Победы все ученики поклассно построились в колонну под руководством военрука школы и трижды промаршировали под песни вокруг здания школы.
ГЛАВА 26
Директор детского дома вечером устроил праздничный ужин. На ужине он объявил, что часть воспитанников будут приниматься в пионеры. Это будут те, кто хорошо учится, дисциплинированны, активны в жизни детского дома. В этот список попал и я.
Стали готовиться к приёму в пионеры. Откуда- то появились красные галстуки, которые раздали кандидатам в пионеры. Кандидаты в пионеры стали маршировать отдельным строем, петь пионерские песни. Мне вручили барабан и палочки к нему. В детдоме организовывался т.н. пионерский отряд, состоящий из двух или трёх звеньев. Меня назначили барабанщиком. Я начал тренироваться, разучивал мелодии на барабане. Было чрезвычайно трудно и получалось не очень хорошо.
В конце мая приехал первый секретарь Жлобинского райкома комсомола, организовалась какая-то комиссия по приёму в пионеры школьников жителей деревни Перевичи и воспитанников спецдетдома. Принимали приблизительно всего человек тридцать. Совместно воспитанники детдома и местные ребята составляли общую пионерскую дружину. Когда пришла моя очередь вступать в пионеры, я встал перед приёмной комиссией. Воспитательница нашего детского дома, комсомолка, прочитала мою анкету и рекомендовала принять меня в пионеры. Однако председатель комиссии, первый секретарь Жлобинского райкома комсомола, сказал, что меня принимать в пионеры нельзя, потому что мой отец — враг народа и умер в тюрьме, но так врагом и остался. Тогда наша воспитательница сказала ему: «Но ведь у всех наших воспитанников отцы – враги Советской власти, как правило, полицейские или другие, но враги, и сидят в тюрьмах. В таком случае, их тоже не следует принимать?». На что секретарь райкома ей разъяснил: «По закону эти дети за действия своих родителей не отвечают, а Стальгоров по другому закону отвечает как член семьи врага народа». И меня не приняли.
Я вышел из зала, где проходил приём в пионеры, сдал барабан, отдал кому-то галстук и подумал: «Хорошо, что не надо будет играть на барабане». Меня нисколько не огорчило то, что меня не приняли в пионеры.
Объявили амнистию заключенным. Освобождались все, кто был осужден на пять и менее лет. Под амнистию попадала и моя мама. Но освобождение по амнистии производится с согласия заключенного. Заключенный должен был признать свою вину в содеянном, а кто не признавал своей вины, тот не освобождается. Мама никогда не признавала своей вины в воровстве десяти метров ткани, за что её осудили на пять лет тюрьмы, но к концу 1945 года она вынуждена была это сделать, её уговорили другие заключенные, тем более, что по письмам она знала, что и я, и мой брат болеем и оба лежим в изоляторе. В ноябре 1945 года она вышла из тюрьмы, устроилась на работу воспитательницей в Свислочский детдом и забрала нас с братом из Перевичского спецдетдома. Мы приехали жить в Свислочь.
ГЛАВА 27
Жили мы с мамой втроем и ещё одна воспитательница по фамилии Александрова в маленькой однокомнатной хате на берегу реки Свислочь. Метрах в трехстах находилась усадьба и здание детского дома. В этом детском доме находился сын Верниковского, маминого мужа. Родная деревня Верниковского была рядом с районным центром Свислочь. В этой деревне жила у родственников и дочь Верниковского
– Валя. Ей уже было 16 лет, она даже собиралась выйти замуж, поэтому в детдоме был только её брат Володя 1935 года рождения. От Вали Верниковской мы узнали, как погиб её отец. Михаил Верниковский все же не избежал войны. Во время оккупации он был в партизанах, и в 1944-м году он был начальником разведки партизанского отряда, действующим в Свислочском районе. В начале 1944-го года фронт подошел к зоне действий партизанского отряда. Была налажена связь командования партизанского отряда с командованием подразделения Красной армии действующего в этой местности. Со стороны немцев располагалось крупное подразделение полицейских. Командование Красной армии поручило партизанам уговорить полицейское подразделение сдаться без боя. Партизаны связались с командованием полицейского подразделения, которые попросили для переговоров с ними прислать делегацию во главе с начальником разведки отряда Верниковским. Делегация, возглавляемая Верниковским, прибыла к полицейским. В делегации было три или четыре человека. Полицейские повесили Верниковского, остальных обезоружили и выгнали. Без боя отряд полицейских не сдался, но они с линии фронта ушли. На следующий день туда зашли красноармейцы и партизаны. Сняли с виселицы Верниковского и похоронили. Боя все же не было.
Ещё была карточная система на продукты питания. Мама сдавала карточки в детский дом, и мы питались с кухни детдома. Я даже начал ходить в школу, брат тоже. Я – в шестой класс. В начале февраля 1946 года к нашей соседке по комнате приехал муж, бывший командир Красной армии, он в 1941 году попал к немцам в плен. Неоднократно бежал из лагерей для военнопленных, и в 1943 году его посадили в тюрьму- лагерь Бухенвальд, откуда уже в 1945 году его освободили американцы. Александров ростом был около двух метров, достаточно упитанный мужчина. В феврале 1946 года он весил более 100 кг. Он говорил, что когда его освободили американцы, он не мог стоять, не мог ходить, только лежать. Американцы положили его в госпиталь, взвесив перед этим. Его вес был 36 кг. Он рассказывал, что заключенные в Бухенвальде были русские, немцы и люди других национальностей. Одним из немцев-заключенных был руководитель коммунистов Германии Эрнст Тельман. Александров встречался с ним в лагере несколько раз. Во время одной из бомбежек англичанами в 1945 году Эрнст Тельман был убит. Александров говорил, что Тельман погиб не в результате бомбежки, а что его застрелили гестаповцы. Это видели несколько человек заключенных, а потом об этом говорил весь лагерь Бухенвальд.
В начале апреля демобилизовался и приехал к нам в Свислочь мамин брат Петр Матвеевич Вишневский 1918 года рождения. В 1940 г. он закончил Витебский лесотехнический институт, и работал в Североказахстанской области лесничим, откуда в июне 1941 г. его призвали в армию. Он провоевал всю войну, практически с самого её начала до марта 1946 года. Несмотря на высшее образование, он всю войну провоевал рядовым, даже сержантского звания ему не присвоили— он не хотел. Он категорически не хотел отвечать за кого-либо другого, кроме самого себя. В марте 1946 года он проходил службу в Австрии, откуда и был демобилизован. При демобилизации получил за время войны заработную плату солдата, говорил, что это был полный вещмешок бумажных купюр. Во время войны денежного довольствия он не получал, а после получил за всю войну сразу. Из наград у него было несколько орденов и медалей, в том числе медаль «За отвагу».
По пути в Свислочь он устроился на работу главным инженером Украинского леспромхоза Министерства лесной промышленности Молдавской ССР. Этот леспромхоз находился в Стороженецком районе Черновицкой области Украины (Северная Буковина). Дядя Петя сказал: «Собирайтесь, приедете ко мне туда», и оставил на дорогу денег. Сказал ещё, что у него осталось немного трофеев: пара ботинок 42 размера чешской фирмы «Батя» (всемирно известная обувная фирма), штук пять общих тетрадей, штук пять пачек карандашей фирмы Koh-i-Noor. Эти трофеи надо было поменять на деньги, то есть продать. Моя мама отказалась категорически что-либо продавать. Раза за три моего посещения Свислочского рынка я продал эти «трофеи». Мама тут же уволилась, а я в очередной раз не закончил очередной школьный класс. Купили билеты и уехали в Черновицы, где нас должен был встретить дядя Петя и увезти в м. Чудей Стороженецкого района.
ЧАСТЬ II ЮнОСТЬ
ГЛАВА 1
В дороге ничего особенного не было, кроме происшествия на станции Львов. Во Львове нужно было с вокзала Львов-1 переехать на вокзал Львов–Подзамче. Ближайшие кварталы около вокзала Львова мне чрезвычайно понравились. Это был первый европейский город, который я увидел. Львов не похож ни на какой-либо другой русский город. И был инцидент. Сидим мы на скамейке, на привокзальной площади. Проходит мимо нас взад-вперед большое количество людей, по большей части военных. Между ними снуют какие-то гражданские «личности», предлагают военным купить у них гражданские костюмы, либо поменять их на любые драгоценности, либо купить за деньги драгоценности у военных. Деньги предлагались как советские, так и доллары и фунты. Таких «личностей» было достаточно много, и меня поразила их беспечность и наглость. И вдруг к одному из наших офицеров, у которого полная грудь орденов и медалей, в том числе и «Золотая Звезда», то есть он Герой Советского Союза, на виду у всех подходит совершенно спокойно молодой человек, несколько раз стреляет в него из пистолета и совершенно спокойно уходит в толпу. Тут же прибежал армейский патруль, прибежали медсестры с вокзала, стало вдруг полно милиции и вооруженных солдат. Но офицер был мертв и его куда-то унесли. Мы с мамой были ошеломлены, испуганы. У нас проверил документы военный патруль. На наш вопрос: «Что это такое?!» сказали, что это бандеровцы. Сказали, что мы едем зачем-то в те места, где нет советской власти. Но у нас имелся вызов от Украинского леспромхоза и разрешение КГБ на въезд и жительство в пограничной зоне в м. Чудее.
Мы наняли дрожки (извозчичья телега для перевозки багажа) для того, чтобы переехать на станцию Львов–Подзамче. На следующий день утром мы приехали в Черновицы. Черновицы в то время также был европейский город. Это потом пристроили несколько городских микрорайонов в стиле социалистического реализма.
Мама каким-то образом сообщила дяде Пете, что мы приехали и сидим на вокзале, ждем его. До темноты мы просидели в скверике напротив вокзала. Поздно вечером на автомобиле ГАЗ-АА (русская полуторка) с шофером приехал дядя Петя. Мы погрузили свой незатейливый багаж и поехали в Чудей. До Чудея 46 километров. До районного центра Стороженец – 30 километров. Дядя Петя сказал, что дорога до Стороженца совершенно спокойная, никаких приключений, типа нашего львовского не произойдет, а после Стороженца может быть всё, что угодно. При езде через небольшой горный перевал нас могут обстрелять из пулемёта. Поэтому от Стороженца до Чудея, несмотря на ночь, будем ехать без света фар и молча. Так мы проехали молча, и нас не обстреляли.
В Чудее у дяди Пети было две комнаты в четырехкомнатном небольшом доме. Дядя с утра пошел на работу, а мы легли досыпать. Следующим утром я приготовил себе постель в маленькой комнате без окон. К часу дня, когда у меня должен был начаться приступ малярии, которая меня мучила в Свислочи и в дороге до Черновиц, я улегся в постель. Но приступа не было. Малярия исчезла с этого момента навсегда. И не только малярия. Семь следующих лет проживания в Западной Украине у меня не было даже насморка. Я ничем не болел.
ГЛАВА 2
Чудей – почтовый адрес м. Чудей, мiстечко Чудей. Город поукраински – «мiсто». Мiстечко значит маленький город. В Чудее были многоэтажные каменные дома, как жилые, так и административные здания. Были храмы: костел католический, кирха протестантская, церковь православная румынская. Вначале румынских церквей было две: в центре большая и маленькая на окраине. После войны в Чудей приехали православные русские и украинцы, и маленькую румынскую церковь превратили в русскую. Как русские, так и румынские церкви входили в Московский Патриархат. Костел после войны не работал, так как раньше там отправляли службу поляки, которых в 1946 году в Чудее уже не было. Кирха не работала так же.
В центре города был клуб, в котором был достаточно вместительный зал и приличная сцена. В основном там показывали кинофильмы. Стульев там не было, и зрители несли из дома стулья и табуретки. С начала 1947 года в клуб из костела перенесли скамейки. В то время показывали кинофильмы голливудских киностудий, они анонсировались как трофеи. За год я посмотрел много цветных хороших кинофильмов, в то время в СССР не выпускались цветные кинофильмы.
В Чудее в 1947–1948 гг. было достаточно много частных предприятий, оказывающих услуги населению: два кафе, трехэтажная гостиница с рестораном на первом этаже, две парикмахерские, около десятка небольших магазинчиков. Водка продавалась в двух государственных магазинах: в одном по низким государственным ценам, а во втором—по высоким коммерческим ценам.
В Чудее было две румынские школы. Ни русской, ни украинской школ в 1946 году не было. Украинскую начальную школу открыли осенью 1947 года. В 1946 и в первой половине 1947 года в Чудее жил лесопромышленник Шлехтер. Он владел тремя-четырьмя лесозаготовительными участками и лесозаводом в соседней деревне Красноильск (в трех
километрах от Чудея). В 1946–1947 гг. он передавал свое предприятие Государству. На базе шлехтерской компании создавался Стороженецкий леспромхоз, его автоколонна базировалась в Чудее. В ней было около ста пятидесяти автомобилей для вывозки древесины с лесоучастков на железнодорожную станцию Чудей. Было ещё около десятка других лесозаготовительных предприятий, в том числе от МВД Молдавии, от Дунайской Флотилии. Администрация Чудея называлась по-румынски — примария. Возглавлял администрацию примарь. В переводе на русский язык это администрация и глава администрации.
ГЛАВА 3
Дом, в котором мы поселились, находился на окраине Чудея за рекой. Чудей находился в режимной пограничной зоне. В паспортах стояли штампы: «житель пограничной зоны» и цифра 2 (штамп с номером 1 означал «житель пограничной полосы»). Вход в дом был посредине, сразу за входной дверью находилась большая прихожая без потолка. Две комнаты налево и две комнаты направо. Эти комнаты имели потолки. Прихожая шириной около четырех метров от стенки со входом до другой наружной стенки, и в этой прихожей располагалась кухня, в которой была плита. В каждой секции на две комнаты стояла печь-голландка, только для отопления. Дымоходы печей выходили на чердак, не выходя из крыш. Когда топились печи, то дым выходил из-под карнизов крыши, через слуховое окно и т.д., но в комнатах и даже на кухне дымно никогда не было. В левой части от входа жили мы: дядя Петя, мама, я и мой брат. В комнатах с правой стороны жил инженер леспромхоза по фамилии Обуховский. Я спрашивал Обуховского и дядю Петю: «Почему не выведен дымоход через крышу?» Они отвечали, что эта местность относилась к Австрийской империи, а после первой мировой войны – к Румынии, а налог в этих государствах начислялся на дым: если дымоход выходил на крышу, то налог начислялся, а если не выходил — не начислялся.
В усадьбе был высокий и большой амбар и здание для сельскохозяйственных машин и орудий. Был большой приусадебный участок, на части которого в апреле 1946 года кто-то высеял кукурузу, на остальной части рос сорняк. Кто был хозяин усадьбы, я не знаю, во всяком случае, он был не очень богат, так как у него не было дымохода на крыше. Дом был добротный, деревянный, сложенный из деревянных брусьев, так называемый, «по-немецки». Стены поштукатурены внутри и снаружи. Все комнаты внутри были побелены и покрашены. Отштукатуренный снаружи дом был так же покрашен. Крыша из оцинкованного железа. Вокруг дома были палисадники, росли цветы. Впервые в жизни я увидел пионы, а с нашей стороны дома до карниза крыши тянулись альпийские розы. Кусты роз на зиму не укрывались.
Наш сосед Обуховский — русский, родился и жил в Северной Буковине. Его родители и все предки были русскими. Так получилось, что
после 1918 года он оказался за границей России. Он окончил лесотехническую Академию в Бухаресте и дополнительно в такой же академии учился год в Париже. Он всё время работал у лесопромышленника Шлехтера. У Обуховского была большая библиотека на русском и французском языках, большинство на русском языке. У него я познакомился с Шекспиром, Шиллером, у него были журналы «Вокруг света» за 1891 и 1893 годы, у него были учебники русского языка и литературы, изданные в 1920-х годах, изданные в период ликвидации неграмотности в Советском Союзе для школ для взрослых. У него были книжки на украинском языке, которые я так же начал читать, специально, поскольку Чудей это украинская территория и чтение украинских книг было как подготовка к учебе в школе. Обуховский был чрезвычайно интересным человеком, но, к сожалению, злоупотреблял алкоголем.
Мы с мамой осенью 1947 года пошли в соседнюю деревню для каких-то покупок. В той деревне жили румыны и гуцулы. Мы там заходили в несколько домов. Меня поразили мелочи, например: все дверные ручки были никелированные с пружинной защелкой, с замком или без замка. В Советском Союзе таких ручек не было. Бросилось в глаза, что все стены в Чудее и в деревне были поштукатурены и покрашены снаружи и изнутри. В доме, где мы пробыли несколько часов, стены внутри были покрашены и накатаны рисунком, правда это была свастика. Меня поразило и то и другое. Меня поражали туалеты, точнее наличие унитазов. Унитазы были деревянные, но смыв водой происходил. Все сливалось в яму, выкопанную рядом с домом. Конечно, сама уборная находилась в теплом помещении. Такого я в белорусских и российских деревнях не видел, можно сказать до сих пор.
ГЛАВА 4
Дядя Петя работал главным инженером Украинского леспромхоза. В ноябре 1946 года он либо уволился сам, либо его уволили. Вначале за несчастный случай со смертельным исходом его сняли с должности, и он работал начальником лесоучастка в с. Ижешты. Буквально через месяц там произошел ещё один несчастный случай. В управлении Кишеневской железной дороги ему поручили организовать заготовку деловой древесины и дров в знакомом ему месте м. Чудей. Мы переселились из дома, принадлежащего Украинскому леспромхозу в многоквартирный дом, принадлежащий железной дороге.
Ему дали двухкомнатную квартиру на втором этаже. Во дворе дома был большой сарай, часть которого занял именно я и разводил там кроликов. Длилось это не более полугода, потому что на них напал мор, и они все сдохли.
Зимой 1946–1947 года и весной 1947 года в Молдавии был ужасный голод. Молдаване кинулись в Северную Буковину, которая не голодала. Чудей — станция тупиковая, дальше Румыния. Вокзал станции Чудей молдаване буквально завалили своими трупами. Дядя Петя однажды из командировки в Кишенев, точнее уже с вокзала станции Черновицы привез себе жену. Это была молдаванка, родители её жили на Днестре в городе Аккерман. Там был голод, и она поехала в Северную Буковину. В Черновицах её подобрал дядя Петя голодную, лежащую без сознания на полу, и привез в Чудей. Она была красивая, с хорошей фигурой, звали ее Ирина. Во время войны она жила в Бухаресте и работала официанткой в немецкой офицерской столовой. Она меня научила читать по-румынски, разговаривать я уже немного мог по-румынски. Она очень хорошо относилась к своему мужу, моему дяде. Но она была нимфоманкой. Мой дядя её любил, я думаю, она его тоже.
В мае 1947 года дядя Петя со своей женой уехали из Чудея, а мы с мамой остались. Мама работала счетоводом в лесозаготовительной конторе «Молдавместпрома», а потом перешла работать счетоводом в войсковую часть, заготавливающую лес для МВД Молдавии. Это был батальон внутренних войск под командованием капитана Рыбакова. В местном клубе, как я уже упоминал выше, в основном показывали кинофильмы, но бывали и концерты приезжих артистов, самого различного жанра. Как правило, артистов эстрады. На этих концертах основную роль играл конферансье, выступая с различными «остротами», как правило, пошлыми. Молодые женщины и парни, не сельские, а мiстечковая интеллигенция, проводили многие вечера в особняке Шлехтера. Туда захаживал дядя Петя со своей женой и моя мама. Шлехтер уже передал все свои дела по лесозаготовкам, передал принадлежащий ему лесозавод, расположенный в трех километрах от м. Чудея в селе Красноильск. Он ждал только оформленных документов для отъезда в Англию. В Англии у него был взрослый сын, служивший в военно-морском флоте, жены у него не было. Он предложил моей маме выйти за него замуж и уехать с ним в Англию. И сказал, что с удовольствием также заберет ее детей, т.е. меня и моего брата. Моей маме было 32 года, а Шлехтер был на двадцать лет ее старше.
Моя мама согласилась, ей выдали разрешение на выезд в Англию, но такого разрешения не выдали ни мне, ни брату. Наши чиновники говорили, что дети несовершеннолетние, сами решить вопрос отъезда в Англию они не могут, а Государство, как опекун несовершеннолетних детей, ехать в Англию им не разрешает. Эту ситуацию мама описала своей сестре, которая жила в Белоруссии в городе Лепель. Ее сестра Татьяна предложила усыновить нас с братом, а мама пусть, после этого уже конечно, уезжает в Англию. Мама не согласилась. И мы все никуда не поехали.
Но Шлехтеру нужно было обязательно уехать с женой, т.к. он во всех документах указывал, что уезжает с женой. Он женился на какой-то другой женщине, также 25-30-ти летней, и они уехали. Надо сказать, что ни мама, ни тем более мы с братом ни о чем не жалели.
Несмотря на наличие вокруг Чудея войск Украинской повстанческой армии, батальон Рыбакова с ними не воевал. Они уживались, не мешая друг другу. «Рыбаковцы» (так мы их называли) заготавливали в горах лес и только. Они мирно сосуществовали с УПА, не трогая друг друга.
ГЛАВА 5
Лето 1947 года я провел вместе с братом в походах на рыбалку. В горной речке мы ловили форель. Мы ходили за грибами в лес, за малиной, за черешней, за брусникой. У нас была компания: я, младший брат Игорь и парень семнадцати лет по имени Петя. Петя был работником у начальника станции Мысика. Мысик приехал откуда-то с Урала, а Петя был сиротой, он приехал вместе с ним.
Однажды собирая черешню в лесу, километров десять от нашего жилья, я упал с дерева, примерно с пяти метров высоты. Падал вниз головой, но ветка рядом росшего бука (длинная, прочная, упругая) спасла меня. Она содрала мне кожу со всей спины, но упал я на землю уже с высоты около двух метров, а может быть меньше, т.к. ветка бука прогнулась. Я потерял сознание. Очнулся, не мог вздохнуть, но все же вздохнул и громко закричал. Петя стоял рядом и сказал: «Не ори!». Я замолк. Петя и мой брат меня подняли, спросили, могу ли я идти, я сказал, что могу.
Они сняли с меня майку. Петя сказал, что кожи на спине моей нет и надо идти домой, и смогу ли я дойти эти десять километров. Мы пошли. Петя слегка держал меня под руку, а брат шел сзади и лопухом отгонял от моей спины мух. Проходя мимо, через какое-то село, мы попили воды, местные мальчишки посочувствовали мне и мы пошли дальше. Меня привели домой, мама была на работе. Мы зашли в медпункт при вокзале. Фельдшер в медпункте обработала мне рану, спросила, где что-нибудь еще болит. Всю спину она посыпала каким-то порошком, но бинтовать не стала. Мы пришли домой, я лег в постель, конечно, лежал на животе. Я не вставал с постели сутки. Не помню, чтобы моя мама обратила на это свое внимание. Я полагаю, что она знала о моей травме, но решила молчать, т.к. видела, что я все же вполне живой.
У мамы появился сожитель. Один из солдат батальона Рыбакова, где мама работала счетоводом. Его фамилия Рахматуллин Рифат, но все его звали, и он представлялся, Борисом. Он был моложе моей мамы на девять лет. В общем, он помогал нашей семье. Он жил в нашей квартире, приносил свой паек для общего пользования и выполнял различную мужскую работу по дому.
ГЛАВА 6
Хочу отметить еще один момент. Очень поразило меня в Чудее большое количество верующих христиан. Румынская церковь, достаточно большая, всегда была переполнена. Русская православная маленькая церковь на окраине Чудея, также пользовалась успехом. А румынская церковь была в центре города.
Запомнился один эпизод: летом 1947-го года после сбора урожая зерновых (пшеница, рожь, овес, ячмень, кукуруза) сдавать Государству госпоставки практически никто не стал. Во-первых, колхозов не было. Во-вторых, практически все села вокруг Чудея были заняты УПА. В августе в Чудей приезжает Митрополит Черновицкий. Кортеж был, конечно, силен. Впереди картежа, шли два бронетранспортера с солдатами. Далее шел легковой мерседес Митрополита, а затем два грузовых автомобиля Форд-6, в которых ехали служки Митрополита и хор. Сзади также два бронетранспортера с пулеметами и солдатами. Службу Митрополит проводил в румынской церкви, т.к. жители Чудея и соседних сел в основном были румыны. В церковь набились украинцы, русские и румыны
– жители Чудея и соседних сел. В церкви все не поместились. Довольно большая территория, принадлежащая церкви, вокруг нее окаймленная железной высокой оградой, была также забита людьми до отказа. Митрополит вел службу на славянском языке, румынский епископ переводил на румынский язык. Митрополит также обратился к присутствующим христианам с проповедью и с просьбой помочь Государству и сдать хлебные поставки – зерно. На следующий день все подъезды и подходы к складам Гос. зерно были забиты приезжими крестьянами, привезшими для сдачи Государству долю с урожая.
ГЛАВА 7
Ни русской, ни украинской хотя бы, семилетней школы еще не было. Я пропустил один год, не учась в школе. Нужно было все же учиться. Я поехал в районный центр г. Стороженец, нашел украинскую школу и записался учиться в седьмом классе. Со мной была мама, она договорилась с женщиной-завучем школы, что я буду жить у нее на квартире. В оплату моего проживания следовало обеспечить их дровами. Тогда газа еще нигде не было, абсолютно все помещения отапливались дровами. Мамин сожитель, Борис, на своей машине привез дрова хозяевам квартиры, точнее, хозяевам домика, в котором жила завуч школы и ее муж.
Я приехал учиться в Стороженец к первому сентября, но мне решили устроить экзамен, способен ли я учиться в 7-ом классе, а может быть мне нужно идти в 6-ой или в 5-ый? Экзаменом для меня было написание диктанта на украинском языке. Диктант был не длинный, на одну страницу, и к величайшему моему изумлению, я написал этот диктант на четыре и был зачислен в 7-ой класс.
В нашем классе училось всего лишь человек десять, больше просто не было. Ученики были взрослые. Я был, практически, самым младшим. Моложе 18-ти лет не было ни одного учащегося нашего класса, ни «девочек», ни «мальчиков». Конечно, учеба была плохая. Преподаватели сами были безграмотными, особенно по физике, химии и математике. Откуда их набрали, я не знаю. Русский язык и немецкий преподавала моя квартирная хозяйка. Она преподавала русский язык и литературу. Ну, а немецкий, по обычной программе. Кроме того она учила меня немецкому дома. Я с удовольствием учился. Она говорила, что должна подготовить меня по немецкому и по русскому, именно в объеме не менее 7-ми классов, а лучше в объеме 10-ти классов. Поэтому кроме школы она со мной занималась дома. Она давно работала учительницей, но никакого педагогического учебного заведения она не заканчивала. Она окончила всего лишь восемь классов классической гимназии. Муж у нее нигде не работал, только по домашнему хозяйству. А вот он закончил высшее сельскохозяйственное училище, по специальности землеустроитель. Он говорил, что землеустроителю при советской власти работы нет, кроме как сожжению отмерять какие-либо участки земли. Он говорил, что это работа для неполноценных. Поэтому, он не работает по найму, ни у Государства, ни в колхозе, а числится домохозяйкой. Я помогал ему работать на огороде.
Чудей находился в шестнадцати километра от Стороженца, но я приезжал или приходил домой на воскресенье, далеко не каждую неделю. Однажды, в конце воскресного дня Борис отвозил меня в Стороженец. По пути мы с ним набрали кукурузных початков на поле, мимо которого проезжали. Колхозов в нашем районе еще не было, и поле принадлежало какому-то частнику. Мы часто рвали кукурузу на таких полях – Борис и я. И не только мы. И вот мы привезли початки в Стороженец к моим квартирным хозяевам. Хозяин квартиры спрашивает меня, после того как Борис уехал домой: «У вас что, свое кукурузное поле?». Я ему ответил: «Конечно, нет. Это мы набрали початков по пути, конечно, с чужого поля». Тогда хозяин говорит: «Вы украли эти початки у человека, кому принадлежит это кукурузное поле». Я был ошеломлен. Во-первых, поле для меня ассоциировалось, как колхозное поле, которое как бы принадлежало всем и никому, и с которого можно было брать, опять же всем. Здесь же поле принадлежало частнику. Несколько другой вариант. Тогда я спросил хозяина дома: «А если бы это была колхозная кукуруза?». Я знал, что он ненавидел колхозы, как форму сельского хозяйственного производства. Он предпочитал частное фермерское. Тем не менее, он ответил: «Все равно это было бы не твое и не Бориса. То есть для вас это было бы все равно чужое, а брать чужое без разрешения – это воровство. Я не возьму эти початки». Так мне и пришлось на следующей неделе отнести эти кукурузные початки домой в Чудей. Но я накрепко запомнил преподанный мне урок, что брать чужое – это воровство. Никто из моих родственников никогда не воровал. Это я твердо знал. И я тоже воровать не должен и не буду. Этот вывод я сделал для себя немедленно.
ГЛАВА 8
В 1948-м году я сдал экзамены за семь классов и мне вручили аттестат. Я хотел поступить учиться в Херсонское мореходное училище, но у меня не было свидетельства о рождении. Сдавать документы нужно было до 30-го июня. Принимали в училище не моложе 15-ти лет. Получалось, что я не мог поступить в это училище, т.к. у меня день рождения 23-го сентября, а мне должно было быть не менее 15-ти лет, самое позднее 30-го июня. Но у меня не было свидетельства о рождении, и я решил этим воспользоваться.
Пошел в городской ЗАГС в Стороженце. Мне сказали, что нужно писать запрос по месту рождения, город Осиповичи Белоруссия, и что они этот запрос пошлют туда немедленно и чтобы я пришел к ним через неделю, ответ должен был прийти. Я пришел в ЗАГС через неделю, там мне показали бумажку – ответ ЗАГСа из города Осиповичи, в котором сообщалось, что документов довоенного времени в ЗАГСе нет, они пропали во время войны. Я спросил, что же мне теперь делать? Мне ответили, что нужно пройти медицинскую комиссию для определения моего возраста. Я попросил направление на эту медкомиссию в городскую поликлинику. В поликлинике меня направили к врачу, который должен был единолично определить мой возраст. Врач, женщина, прочитала направление, посмотрела на меня внимательно, попросила меня открыть форточку. Я открыл форточку и сел напротив нее.
Она меня спрашивает: «Ну, а ты-то помнишь, в каком году ты родился? У тебя родители есть?». Я сказал, что родителей нет. Она спросила, известно ли мне от родителей, в каком году я родился. Я сказал, что я твердо знаю от родителей, что я родился в 1933-м году. Она посмотрела на меня и сказала, очень похоже на правду. Так и запишем «Год рождения – 1933». А теперь число и месяц, на что я сказал, что число и месяц я не знаю. Тогда она сказала: «Сегодня у нас 20-е июня. Тебя устроит это число и месяц?» Я воскликнул: «Конечно!». Это меня устраивало, т.к. это было не в сентябре, а в июне, что и требовалось для Херсонского училища. Я взял у нее эту справку, поблагодарил ее и отправился в ЗАГС. Не смотря на мои «слезные» просьбы, в ЗАГСе протянули резину, и только 30-го июня я получил свидетельство о рождении. Посылать документы в Херсон было уже поздно. Я вернулся в Чудей и стал подбирать в газетах какой-либо техникум, в который можно поступить учиться. Главным критерием у меня был размер стипендии и спецодежда. И я выбрал Киевский горно-строительный техникум. Послал туда документы, получил вызов и поехал в Киев.
ГЛАВА 9
В Киеве во время экзаменов я жил в общежитии техникума в Святошино, теперь это Киев. Учебный корпус находился в самом центре Киева на улице Карла Маркса. Один корпус был полностью восстановлен, а второй корпус строили пленные мадьяры. Экзамен по математике написал на два, все остальные оценки у меня были отлично. Это русский язык и литература, письменный и устный экзамен, конституция СССР, математика устная тоже пятерка и общая по математике была тройка. В связи с тройкой, да еще и двойкой, я не прошел по конкурсу. Мне дали такую бумагу и мой экзаменационный лист с оценками. Для меня это был шок. Денег у меня не оставалось, и что делать дальше, я не знал, а ехать домой почему-то не хотелось.
Я совершенно без денег, сел на трамвай, который шел из Святошино до Киевского вокзала. Меня высадили на какой-то остановке, перед путепроводом, т.е. внизу была железнодорожная линия, и трамвайные пути сверху пересекали железную дорогу. И я прямо под своими ногами на небольшом откосе чуть не наступил на кошелек. Открывши кошелек, я нашел в нем 13 рублей. Это были все мои деньги. Сел на трамвай, купил билет, доехал до железнодорожного вокзала. Съездил на киевские базары, посмотрел, что и кто там продает, чем занимается базарный люд. Поскольку воровать я не собирался, я подумал, что можно примкнуть к какой-либо шайке мошенников, которые орудуют на этих рынках. Вернулся снова на вокзал. На вокзале встретил ребят, таких же, как я, не сдавших вступительные экзамены в какие-либо учебные заведения и уезжавших все же домой. Выяснилось, что у меня достаточно приличные оценки в экзаменационном листе, и я мог бы поступить в какойлибо другой техникум, либо в военное училище, хотя вступительные экзамены там уже закончились. Один парень сказал, что он приехал из Гомеля, там в артиллерийское училище недобор, и я могу ехать туда со своим экзаменационным листом и меня, скорее всего, туда примут. И я поехал в Гомель, конечно, не покупая билет.
В Гомеле я остановился, опять-таки, на железнодорожном вокзале. Стал искать, где это училище. Оказалось, что в училище уже не принимают. Они набрали полностью. Снова я пошел на базар, теперь уже Гомельский. Присоединился к шайке мошенников, которые продавали непригодные наручные немецкие часы, как годные, помогая им в продаже. Не буду описывать, как это происходило. Денег на этом я практически не заработал и решил, что не стоит заниматься этим и что надо куда-то ехать. Лучше всего домой. Домой теперь мне уже было ехать довольнотаки далеко, а денег у меня по-прежнему не было. Тогда я решил поехать в Москву к своему дяде. Адрес его в Москве я знал. Денег на билет до Москвы у меня не было, и я купил билет на поезд Гомель–Москва буквально до ближайшей первой станции. Это давало мне право сесть в вагон и начать поездку. Более того, это давало мне право зайти в зал ожидания вокзала. Чтобы пройти в зал ожидания вокзала, нужно было купить перронный билет, который стоил 1 рубль. Я не покупал таких билетов, а для посадки на поезд у меня был билет.
ГЛАВА 10
В зале ожидания я познакомился с молодой женщиной, у которой был грудной ребенок, чемодан и полмешка яблок. У женщины был билет на тот же поезд Гомель-Москва и в тот же вагон, что и у меня. Более того, места были почти рядом. Она попросила меня помочь при посадке, спросила, куда я еду, я ответил, что я еду в Москву. До какой станции у меня куплен билет, я ей, конечно, не сказал. У меня с собой никаких вещей не было. Я помог ей сесть в вагон. Уселись мы там и поехали. Поезд, по-моему, был скорый. Приехать в Москву мы должны были часов в десять утра. Меня мои коллеги по ночевкам на Гомельском вокзале предупреждали, что на московских поездах чрезвычайно жесткая проверка билетов и доехать мне туда без билета будет невозможно. Но одновременно говорили, что если я проеду Брянск, а Брянск это на полпути от Гомеля до Москвы, то дальше проверки не будет.
После того, как проехали станцию моего назначения, до которой я брал билет, я сказал своей попутчице, что я очень устал, предыдущую ночь не спал, и я залезу на верхнюю багажную полку, и там буду спать чуть ли не до Москвы. Я ей был на ночь не нужен, и она сказал: «На здоровье». Я залез на багажную полку, которая располагается вдоль вагона. Там стоял чей-то чемодан или даже два. Можно сказать, что я за них спрятался и улегся, ожидая, когда мы проедем Брянск. Я не спал. Перед Брянском, действительно началась проверка билетов. Один контролер зашел в одну дверь вагона, второй контролер зашел во вторую дверь вагона, т.е. бежать было некуда. Контролеров не миновать. Мы с моей попутчицей были не так далеко от входной двери. Вагон плацкартный. И вот к нам подходит контролер. Проверяет билет у моей попутчицы, а рядом сидят и стоят три курсанта, какого-то училища, у которых никаких проездных документов не оказалось. Контролер начал с ними «дебаты» и сказал, что он их в Брянске высадит, а они ехали в Москву. Они естественно с ним заспорили, и их было трое, контролер конечно бы с ними не справился. Но тут с другого конца вагона подошел второй контролёр, который проверял свою долю пассажиров. Он проверил билеты у всех, вплоть до нашего открытого купе и присоединился к контролеру, который спорил с курсантами. Теперь их уже было двое. Двое крепких, здоровых мужчин. Курсанты все же молодые ребята, хотя их и трое. А поезд уже двигался по Брянску. Вот-вот вокзал. Какой-то из контролеров спрашивает: «Так, у всех я проверил билеты?». Все кивают головой. Они берут курсантов, выводят в тамбур, поезд останавливается. Брянск. До Москвы я спал спокойно.
Помог своей попутчице при высадке из вагона. Помог ей переехать с Киевского на Ярославский вокзал – она ехала куда-то дальше. И пошел в город искать квартиру своих родственников. Адрес у меня был: ул. Веснина д. 16 / кв. 14.
ГЛАВА 11
У меня был не слишком потрепанный вид. Но все же я сказал бы, что было видно, что я бездомный, либо из очень мало обеспеченной семьи. Конечно, адрес я мог бы узнавать в справочных киосках, такие тогда были в Москве, но в те времена за любую услугу нужно было платить, а денег у меня не было. Обращаюсь к милиционеру. Я тщательно опишу, как это происходило, потому что это очень серьезно.
Подхожу к постовому милиционеру. Говорю ему: «Можно вопрос?». Постовой в аккуратной форменной одежде, в белых перчатках, на плече висит полевая сумка, в кобуре револьвер. В ответ милиционер козыряет мне и отвечает: «Младший лейтенант Иванов. Слушаю вас». Он видит, в общем-то, кто я такой, но он мне козыряет и чрезвычайно вежливо представляется, кто он такой и готов выслушать меня. Я спрашиваю, где находится дом по адресу, и называю адрес. Не буду описывать каждое мое обращение к милиционеру, т.к. я искал эту квартиру два дня и спрашивал как минимум у десятка милиционеров. Все они мне объясняли, как найти дом по указанному мною адресу. Если милиционер знал, где находится этот дом, он мне называл ориентиры, по которым я должен был от места встречи с милиционером добираться до указанного дома. У меня ничего не получалось, т.к. ориентиры эти были знакомы ему, а мне нет. Тогда в новом месте я обращался к другому милиционеру. Бывало, что милиционер не знал, как добраться до нужного мне дома, тогда он вынимал из полевой сумки адресную книгу Москвы, очень толстый том, искал там указанный мною адрес и видимо, какое-то описание, где этот дом находится и объяснял мне, как добраться до этого дома, уже по книжке. Ни от одного, из примерно десяти милиционеров, я не услышал отказа или «не знаю». Каждый из них старался добросовестно объяснить мне, где находится дом, который я ищу.
На третий день, а это была суббота, я нашел этот дом. Оказалось, что это особняк напротив строящегося нового здания Министерства иностранных дел на Смоленской площади и живут мои родственники в подвальном помещении этого особняка. Наверху же располагается редакция журнала «Америка». Когда я узнал, что жильцы живут только в подвале, до меня дошло, что я несколько раз все же с помощью милиционеров, находил этот дом, просто у меня не укладывалось в голове, что на поверхности нет жилых квартир и видимо мне указывают ошибочно. Я зашел в подвал, нашел 14-ю квартиру и позвонил. Мне ответила девочка, моя двоюродная сестра. Последний раз я ее видел в 1938-м году, а сейчас 1948-й год. Когда я ее видел, она была еще грудным ребенком. Я ее видел, когда они с мамой были в гостях у бабушки с дедушкой в городе Осиповичи. Я в этом время жил там.
На ее вопрос «Кто там?» – я задумался, что мне отвечать. Спросил у нее: «Где мама?». Она отвечает: «Мама на работе. Папы в Москве нет». Я постоял, подумал. Завтра воскресенье. Моя тетя завтра будет дома. Приду завтра. И ушел на Киевский вокзал. Там переночевал. На следующий день, утром, но не рано, я пошел к тете. Зашел в подвал. Большой общий вестибюль. Сразу с левой стороны нужной мне квартиры, возле которой стоит женщина, в большом цинковом корыте стирает белье. Я обращаюсь к ней, спросил кто она, она ответила, спросила, кто я, я представился. Она бросила стирать, заплакала, кинулась меня обнимать. Завела в комнату. У них было две комнаты. Одна комната проходная, эта комната принадлежала их семье, т.е. моему дяде Володе и его жене тете Ксении, и дочери Ольге. Вторая тупиковая комната, принадлежала сестре тети Ксении, которая в то время в Москве не жила. Жила в Северо-Двинске. Комната была свободная, но ни тетя, ни дядя, ни Оля в ту комнату не заходили. Они честно занимали одну свою комнату, она же кухня. Туалет был в вестибюле, вернее, несколько кабин. Кабины закрывались на ключ.
Тетя меня встретила очень хорошо. Тут же накормила, напоила, особенно не расспрашивая, где я и как. Сказала Ольге: «Отведи его в баню». А мне сказала: «Вот тебе деньги на баню и парикмахерскую. Подстригись, лучше всего наголо. Сбрось всю одежду, отдашь ее Ольге. Ольга выбросит ее в мусорный ящик, а ты наденешь после бани белье, которое я тебе дам. Это одежда твоего дяди». Все это мы с Ольгой так и сделали. Она отвела меня в баню, я там подстригся, помылся, как следует, одел чистое белье, отдал Ольге грязное, она его выбросила в мусорный бак, и мы вернулись домой. Пока мы ходили, моя тетя послала телеграмму моей маме, что я в Москве, т.е. перед уходом в баню я ей рассказал о своем путешествии. Я прожил в Москве у тети до конца сентября. Она все пыталась меня устроить куда-либо учиться. Все дело было в том, что учиться я мог, только прописавшись где-либо в Москве. Варианты были: общежитие и собственно все. В своей квартире тетя не могла меня прописать, поскольку особняк был МИДовский, и прописать туда кого-либо дополнительно было невозможно. Шла компания выселения жильцов из этих подвальных помещений. Общежитие, ни при каком техникуме, ни при каком ремесленном училище не находилось. Все уже было забито, учебный год начался. Тетя Ксения предложила усыновить меня, я ей напоминал все время ее погибшего при бомбежке в Осиповичах сына Эдика. И она предложила такой вариант моей маме, на что моя мама написала ей, на мой взгляд, оскорбительное письмо. Тем не менее, это был отказ. И я в конце сентября уехал домой. Тетя дала мне денег, я купил билет и уехал домой в Чудей.
ГЛАВА 12
В Чудее, уже в октябре, я устроился на работу в Украинский леспромхоз, туда, где раньше работал дядя Петя. Меня взяли работать учетчиком автопарка. Так началась моя трудовая деятельность в октябре 1948-го года. Обязанности мои были не сложными. Леспромхоз небольшой. В автопарке было не более десяти автомобилей. Я просто занимался учетом различных показателей работы автомобилей, в том числе вел табель работы шоферов.
Я почти сразу же научился составлять отчет о работе автотранспорта. Статистическая форма 42-тр. Не помню, входило ли это в мои обязанности или нет, но я был не очень загружен и с удовольствием освоил составление этого отчета. Январь 1949-го года был последним месяцем работы Украинского леспромхоза – он ликвидировался. Я получил трудовую книжку на двух языках – на русском и на молдавском (на молдавском написанный кириллицей). Работать было почти негде. Специальности у меня никакой, только образование семь классов. Поскольку я работал учетчиком автотранспорта, то я пошел искать работу в автоколонну Стороженецкого леспромхоза. В Чудее это было самое большое предприятие по численности. Там работал бухгалтером Володя (фамилию не помню). Молодой человек, ранее работавший бухгалтеров в Украинском леспромхозе. В данном случае помочь он мне ничем не мог. В автоколонне было около ста автомобилей, в основном, американские «Студебеккер», хотя были из ЗИС-5, несколько машин. И одна машина ГАЗ-АА.
Начальник автоколонны, бывший шофер этой же автоколонны. В автоколонне не было должности учетчика автопарка. Начальник автоколонны большую часть своего времени проводил не в своем кабинете, а в диспетчерской. В автоколонне должно было работать по штату три диспетчера. Когда я пришел, их было два – молодая женщина и старший диспетчер, Речкин. Речкин закончил автодорожный институт, еще до войны, но он был не равнодушен к алкоголю и совершенно не претендовал ни на какую другую должность, скажем, на должность начальника автоколонны, которую занимал обычный шофер, даже без семилетнего образования. О том, что имеется вакантная должность диспетчера, мне сказал Володя-бухгалтер, все же польза от него была. Я обратился к начальнику автоколонны с просьбой принять меня на работу диспетчером. Он посмотрел на меня, посмотрел мою трудовую книжку, презрительно глянул на запись, сделанную там директором украинского леспромхоза, и сказал: «Подумаешь, учетчик! Да там всего-то две машины было. А у меня все шофера, бывшие военные шофера, прошедшие войну. Они тебя не будут слушаться просто так». На что я ему ответил, что машин там было не две, а больше, и что по всем показателям, по километражу, по расходу бензина, по времени работы шоферов, по количеству провезенного груза вел учет я. Кроме того, в конце месяца я составлял для статистики форму отчета 42-тр. На что он ответил: «Скорее всего, ты врешь. Эту форму кроме Речкина никто у нас составить не может. Мы только поэтому его и держим, а то бы давно за пьянку выгнали». Я сказал: «Давайте попробуем. Давайте путевки прошлого месяца и посмотрите, как это будет сделано». И поскольку все путевые листы были уже обработаны, то составить отчет за прошедший месяц, на все сто машин, для меня не составило особого труда, и в течение 30 минут я составил отчет. Начальник сверил мой отчет с отчетом, находящимся в бухгалтерии, и сказал: «Все. Я тебя принимаю. Плевать я теперь хотел на Речкина, есть теперь в запасе ты».
Я написал заявление и был принят на работу диспетчера, с окладом по штатному расписанию 550 рублей. Возможна премия до 20% при выполнении автоколонной плана перевозок. Я был диспетчером сменным. Автоколонна работала круглосуточно. Диспетчеров было трое, считая Речкина. Но он в смену не ходил. И мы с молодой девушкой, еще один диспетчер, работали по суткам. Сутки работали, сутки отдыхали. Шофера меня слушались, потому что дисциплина в автоколонне была достаточно жесткой. А начальник поддерживал меня также жестко. В основном утром рано я выписывал путевки каждому шоферу на лесоучастки. Нужно было возить лес с лесоучастка на железнодорожную станцию Чудей. Лесоучастков было три: Ижешты, Краснапутно и Красношора. Эти участки достались Стороженецкому леспромхозу от Шлехтера, а автоколонны у Шлехтера не было. Он вывозил лес узкоколейной железной дорогой. Она работала и в настоящее время. Но эта было другое предприятие.
Шофера, как правило, ехать в Красношору не хотели, т.к. там полностью распоряжалась УПА. Приходилось менять шоферов, чтобы не ездить все время одному и тому же шоферу, на один и тот же лесоучасток. Вот здесь были возражения. Но я никаких возражений не принимал. Путевой лист в руки, будь здоров, езжай. Это приказ. Никакие возражения не принимались совершенно.
Автоколонна вывозила деловую древесину длиной 4,5 метра и 6-8 метров (длинномер). Длинномер вывозился на автомашинах с прицепом. Древесина 4,5 метра – без прицепа. Автомашина оборудовалась откидными стойками и поперечными подставками под древесину. Чтобы возить дрова, а они в плане перевозок были, указанные стойки закреплялись неподвижно и весь, условно говоря, кузов, обшивался горбылем. В таком самодельном кузове, можно было перевозить людей.
Такими машинами иногда пользовались пограничники, когда нужно было подбросить быстро подкрепление к месту боя с УПА. С этой целью мне звонил дежурный офицер по комендатуре (в Чудее была пограничная комендатура и резервная застава) чтобы я выделил ему автомобиль. Для перевозки пограничников годились только автомобили, оборудованные для вывозки дров. Обычно такие звонки были ночью, т.к. в дневное время звонили не диспетчеру, а начальнику автоколонны, и все равно диспетчер обязан был обеспечить автомобиль для комендатуры. Вот это была трудная задача.
Пригодных для этой цели автомобилей было два или три. Ни один шофер вести пограничников к месту боя категорически не хотел. Обычно это происходило так: я просил дежурного офицера прислать ко мне вооруженного пограничника, комендатура была недалеко, и не более чем через 10 мину в диспетчерскую заходил пограничник. К тому времени я уже определялся, где находится ближайшая машина, выходил на дорогу, ведущую к железнодорожной станции, по которой наши автомобили возили лесоматериалы, в том числе и дрова. Я останавливал нужный автомобиль, уже разгрузившийся на ЖД станции и просил у водителя путевку, тут же записывал авторучкой ему новый рейс и говорил, что повезешь пограничников туда, там идет бой с УПА. Шофер чуть с ума не сходил, категорически отказываясь куда-либо ехать. К нему в кабину садился пограничник с винтовкой или автоматом, шофер садился за руль, матерясь при этом, и должен был фактически под ружьем ехать туда, куда нужно. Все шоферы автоколонны прошли через войну. Когда я им выписывал путевку к месту, где шел бой, они обычно говорили: «Я прошел всю войну, и погибать в мирное время не желаю!». Но когда рядом человек с винтовкой или автоматом, он вынужден был ехать. Некоторые ссылались на какие-либо «объективные» причины и просили меня вместо них послать другую машину. Она, мол, технически, более годна, чем его машина. Я не принимал такие просьбы во внимание, потому что в таких случаях пришлось идти бы по кругу. От одного к другому и назад. А там где-то идет бой, гибнут люди и им нужна срочно помощь. И я никаких мотивов для отказа везти пограничников не принимал. Надо сказать, что такие рейсы были неоднократно, но никто из наших шоферов не погиб и даже не был ранен. И после выполнения такого задания подъезжали к диспетчерской и на меня уже не злились, а больше шутили по поводу пограничников и солдат УПА.
Я сам, один раз, встречался с солдатами УПА. Это произошло в 1948-м году, сразу после окончания семи классов, летом. Вместе с сожителем моей мамы, на его автомашине марки «Студебекер Интернейшел» (обыкновенная грузовая, с железным кузовом военная автомашина) поехали в деревню за фруктами. В деревне раньше жили поляки, но в 1947-м году они все уехали в Польшу. Жителей в этой деревне не было, но дома не были разорены, сады плодоносили. У Бориса (сожителя моей мамы) в кабине был карабин. Я, конечно, был без оружия. В кабине сидел еще один солдат, в кузове еще четыре солдата. Солдаты из батальона внутренних войск капитана Рыбакова. Все солдаты были без оружия. Мы набрали яблок, слив и вишен. Очень немного. На обратном пути один из солдат, сидящих в кузове, постучал по кабине и попросил Бориса остановиться. Он хотел в палисаднике одного из домов набрать букет цветов. Я посмотрел на палисадник, увидел, что он полон цветов. Особенно много было махровых пионов. И вот в глазах у меня до сих пор картина: четверо солдат, один из которых еще не перелез через заборчик (невысокий штакетник), остальные к этому готовы. Ни я, ни Борис из машины не вышли. Мотор автомобиля работает, не заглушен и, более того, тронуться в путь можно немедленно, и открывается окно, оттуда выглянуло дуло немецкого пулемета и очередь. Мне кажется, пули просвистели выше голов солдат, готовящихся залезть в палисадник. Борис ни одной секунды не медлил, нажимает ногой педаль акселератора, автомобиль трогается с места. Я кричу ему: «А как же солдаты, которые там на земле?». Один из них раньше сидел в кабине, т.е. их там пятеро. Борис молча жмет на педаль. И вдруг я вижу, что вся наша компания, вместе со мной и Борисом, семь человек, все находятся в кабине автомобиля, а автомобиль мчится уже гораздо быстрее. По нам стреляют уже в след из пулемета. Мы все молчим. Сразу за деревней какая-то отара овец переходит через дорогу. Борис, не останавливаясь, давит несколько овец, выскакивает дальше, проскочивши по овцам, я слышу, как колеса стучат по трупам овец, как по камням, и тут перед нами стоит пограничник с автоматом. Борис останавливает машину. Мы все выскакиваем из кабины, видим, что это пограничники примерно в составе двух взводов, офицер подходит к нам и говорит: «Вы что, с ума сошли?! Заехали к бандеровцам! Они же вас могли перестрелять!». А мы повалились на землю и через две-три минуты стали истерически хохотать. Офицер-пограничник посмотрел на нас, плюнул на землю и говорит: «Дуракам всегда везет». Мы все целы и невредимы. Никто не убит и не ранен. Хотя задние колеса автомобиля, а он трехосный, пробиты все полностью. Офицер-пограничник сказал, что мы сорвали им операцию, т.к. теперь бандеровцы не пойдут по этой дороге, где они устроили им засаду. Он также сказал, что и в деревне их застать теперь невозможно. Правда, особого неудовольствия он не выказал. Боя-то не было, значит, не было ни раненых, ни убитых пограничников.
ГЛАВА 13
Чтобы продолжить рассказ об УПА, скажу еще, что весной 1949го года к нам в автоколонну начали поступать угрозы от УПА убить шоферов и сжечь автомобили, т.к. мы помогаем пограничникам в борьбе с ними. Это было серьезно. До сих пор мы работали без эксцессов, хотя в деревне Красношора, где был лесоучасток, который мы обслуживали, никак не удерживался председатель сельского совета. Приезжала районная власть, назначала кого-нибудь из жителей председателем сельского совета, на следующий день его убивало УПА и ставили своего станичного. Правда, достаточно скоро сошлись на общей кандидатуре. Председатель сельского совета имел печать от Советской власти, а также печать от УПА. Такая ситуация устраивала всех.
Мой начальник сообщил директору леспромхоза об угрозах в Стороженец. Директором стороженецкого леспромхоза с начала 1949-го года стал Ленкин. Герой Советского Союза, бывший начальник конной разведки у партизанского соединения Ковпака. До войны он работал в одной из республик Поволжья бухгалтером леспромхоза. И вот Ленкин приехал в Чудей. Начальником нашей автоколонны был Лейхович, по национальности еврей. Он также из наших же шоферов, прошедший всю войну с первого до последнего дня, был шофером в каком-то автобате. И Ленкин решил переговорить с командованием УПА. Лейхович для этой цели не годился. Посколько я в Красношоре бывал неоднократно, Ленкин взял меня, и мы поехали на его джипе в Красношору. На переговорах с командованием УПА я не присутствовал. Переговоры велись один на один по просьбе Ленкина. Ему сказали, что конкретно я посылаю автомобили с пограничниками против УПА, что неприятности ожидают и шоферов автомобилей, и меня. О чем велись переговоры и чем закончились, я не знаю, но вернувшись в Чудей, Ленкин отдал приказ по леспромхозу, чтобы мы дрова больше не возили, а возили только деловую древесину. Таким образом, автомобилей, оборудованных хоть как-то для перевозки людей у нас не оказалось. Ленкин уехал.
Мы выполнили приказ, поскольку план перевозок нам был скорректирован буквально на месте. На очередной звонок дежурного офицера комендатуры, чтобы я выделил автомобиль для перевозки пограничников, я сказал, что таких автомобилей у нас нет, т.к. больше дрова мы не перевозим и все автомобили переоборудованы под перевозку деловой древесины, и солдат там размещать совершенно негде. На другие вопросы я сказал: «Обращайтесь к Ленкину». С тех пор пограничники как-то справлялись сами.
И еще, чтобы закончить эту тему. Однажды в свой день отдыха, я поехал в село Краснопутно, на автомобиле с сожителем моей мамы. У них там также был лесозаготовительный участок, в составе приблизительно 60-ти человек и двух военнопленных немцев, обслуживающих немецкие танкетки, которые волочили спиленные деревья к месту погрузки. Командовал этим подразделением, оно назвалось рота, младший лейтенант Иванов. Их казарма и площадка с техникой расположены на окраине села. Казарма и другие бытовые помещения размещались в достаточно большом доме бывшего хозяина известкового завода, его уже в деревне не было, а дом и хозяйственные постройки занимала рота младшего лейтенанта Иванова. Известковый завод располагался через дорогу. Дорога проходила через деревню, мимо известкового завода и расположенного напротив него дома хозяина, и шла дальше через границу в Румынию. Рядом с дорогой протекала небольшая горная речка.
Что-то случилось с автомобилем Бориса, и мы остались ночевать в казарме Иванова. Я не помню, какой это был месяц, скорее всего, май. И вот ночью я просыпаюсь от тишины, и в этой тишине младший лейтенант говорит: «Ребята, не стреляйте». На небе луна. Достаточно светло. Я спрашиваю, в кого и чего надо стрелять. Оружие у них было. У них в ящике лежали гранаты и запалы к гранатам. Был также карабин для каждого солдата и был один ручной пулемет. Танкетки, которые таскали деревья, были безоружны, даже башен на них не было. И вот я смотрю, как на автодорогу выходят колонны бойцов УПА, проходят метров двести по автодороге, пересекают, вброд эту горную речушку, идут куда-то дальше, через границу в Румынию и слышно, что там идет бой. Но идет именно армия УПА, которые несут на себе оружие. У них вьючные лошади, никаких телег или автомашин нет. Они спускаются с подножья горы на автодорогу и идут беспрерывно. И если Иванов начнет стрелять по ним, эта армия уничтожит его чрезвычайно быстро. Я думаю, что даже останавливаться все не будут. Выделят какое-нибудь подразделение с минометом и разнесут весь этот пригорок, на котором расположена казарма. Часов до шести утра шел этот беспрерывный поток войск. Это с Украины уходила УПА. Они шли куда-то заграницу, пробиваясь через Румынию. Я думаю, что Краснопутно это был не единственный путь, по которому уходила УПА.
После ухода УПА, который я наблюдал, в нашем районе не осталось так называемых бандеровцев. Хотя ходили слухи, что осталось четыре человека, братья Максимюк. По общему признанию – обыкновенные бандиты. А до ухода в нашем районе командовал подразделениями УПА, по слухам, бывший майор Советской Армии, Герой Советского Союза, Снежинко.
ГЛАВА 14
Однажды у меня не стало бланков путевых листов. Путевой лист это единственный документ, на основании которого могла куда-либо ехать любая машина нашей автоколонны. Начальник автоколонны сказал, что лес все равно нужно возить и что я должен просто выпускать автомашины, на словах указывая, куда ехать шоферу без путевого листа, на какой лесоучасток. Причем я должен стоять на воротах и вместе с вахтером выпускать эти автомобили, т.к. вахтер без путевого листа автомобили с территории автоколонны не выпускал. А здесь получалось, что вместо вахтера стоял я.
В этот же день шофер, обслуживающий кузовной автомобиль ГАЗ-АА, закончил его ремонт, и я его отправил, без путевого листа, так сказать на пробный рейс в пекарню, чтобы взять там хлеб и отвезти его в магазин нашего ОРСа. Он так и сделал. Пробный рейс прошел удачно, правда занял половину дня из-за погрузки и разгрузки. Но спешить было некуда, больше у него не было никакого задания, и шофер уселся в диспетчерской. Шофер был особой личностью.
До работы в нашей автоколонне он возил в Стороженцы Первого Секретаря райкома партии. Как правило, такие люди уже не считают себя обычными. Ведь раньше у них были определенные привилегии, а в автоколонне, конечно, никаких привилегий ему не было. В Чудее он жил у кого-то временно, а хорошая квартира у него была в Стороженце. А его бывшего шефа посадили за злоупотребление. И вот этот шофер просил меня, чтобы я отпустил его с машиной вместе, чтобы он отвез к себе на квартиру в Стороженец, дрова. Для этого ему следовало съездить на лесосеку, набрать где-то дров, причем неучтенных, и отвезти в Стороженец. Получался достаточно серьезный рейс, да и не хотел я с ним якшаться. Я сказал ему, чтобы он либо ехал домой, либо сидел тут. Я ему не разрешил никуда выезжать, т.к. нет бланков путевых листов. Завтра должны привезти путевые листы из Стороженца и ему так или иначе придется ехать в Стороженец за продуктами для ОРСа. Он сидел часов до 12-ти ночи, потом улегся на скамейку, а я уехал на какой-то участок, т.к. мне даже смотреть было на него противно, он мне надоел.
Через два дня я, сменившись с дежурства утром, сидел на скамеечке возле автоколонны. Подъехала грузовая автомашина, из кабины которой вышел человек и спросил меня: «Где тут диспетчер Юра?». Я говорю: «Это я». Тогда он сказал, что мы из областного управления внутренних дел, и я должен поехать с ними для расследования несчастного случая. Рядом со мной сидела вахтерша, которая также работала сутками, и эта молодая женщина также не спешила особо домой. Ее также попросили ехать с ними в Черновицы. Там еще кто-то оставался на скамеечке, и я попросил его передать моей маме, что меня забрали в Областное УВД.
Оказывается, арестован или задержан наш шофер с автомобилем ГАЗ-АА. Его обвиняют в том, что он днем, на следующий уже день, после того, как ночью он отсидел в автоколонне, вез дрова в Черновицы. Автобусного сообщения тогда никакого не было. Три женщины попросили этого шофера подвезти их на рынок, он посадил их на дрова и по дороге автомобиль в гору не смог почему-то поехать. Он велел пассажирам сойти, и когда они выходили, одна из женщин попала под колесо, т.к. машина покатилась слегка назад. Женщина не успела отойти и попала под заднее колесо и погибла. С ней ехала ее дочь, примерно 13-14-ти лет, и водитель уехал, а две женщины с трупом остались на дороге. И вот потом ГАИ, взявши эту девочку, стали искать похожие на ее взгляд автомашины, и она показал на нашу машину, ГАЗ-АА. Взяли шофера и взяли меня с вахтером. Обвиняли, конечно, шофера, а нас в какой-то степени обвиняли в сговоре с ним. Меня за то, что выпустил автомобиль без путевого листа, а вахтершу за то, что возможно выпустила этот автомобиль без меня.
Меня и вахтершу привезли в Черновицы и поместили под охрану в автошколе в ГАИ, т.е. не в КПЗ. Вахтершу отпустили на второй день, а меня продержали три дня и все три дня не кормили, но воду давали. Только на третий день я, подписывая протокол допроса, увидел, что меня допрашивают, как свидетеля. Я возмутился, подписал все странички протокола допроса, но добавил, что мне больше сказать нечего и если будете меня держать здесь и морить голодом, ну что же, значит сдохну. На третий день меня выпустили. До Чудея 46 километров. Я потребовал доставить меня туда, т.к. они меня привезли из Чудея в Черновицы. Следователь сказал мне, чтобы я уходил пока выпускают, однако же, мы сторговались на том, что он пишет записку или указание милицейскому посту на перекресток, где начинается автодорога ЧерновицыЧудей, чтобы гаишники, дежурившие там, усадили меня на попутную автомашину, обязав шофера бесплатно довезти меня до Чудея. И вот я голодный, вышел из «каземата» и с запиской в руках пошел на окраину Черновиц к посту ГАИ.
Был жаркий день, но мне хотелось не пить, а есть. Кроме мыслей, где бы и как достать какую-либо еду, у меня в голове ничего не было. По пути мне попалась тележка с мороженым, которое продавала продавщица, накладывая его в стаканчики. Это первая попавшаяся мне еда. Я хотел либо украсть стаканчик с мороженым, либо попросить у продавщицы. Остановился, не доходя до тележки с мороженым, метров десять, оказалось рядом многоэтажное здание школы. Из окон школьного здания раздается шум и детские голоса. Вдруг открывается окно или форточка и прямо на меня падает какой-то небольшой бумажный пакет. Я подобрал его, развернул и увидел, что там лежит два кусочка хлеба, а между ними кусочек сала. Конечно, я тотчас же съел этот бутерброд, выбросив в урну упаковку, и решил, что его мне подбросил мой Ангел-Хранитель и Слава Богу, что воровать или просить мороженое мне уже не нужно. И пошел на пост ГАИ. Я был более-менее сыт. К вечеру я приехал в Чудей.
Следующим утром я вышел на работу. Часов в десять утра из Черновиц к нам приехал бензовоз с бензином. Наш Стороженецкий леспромхоз входил в состав треста «ЧерновицЛесПром» контора, которого находилась в городе Черновицы. Там же находилась и трестовская нефтебаза, в которой наша автоколонна снабжалась ГСМ. Шофер бензовоза был чрезвычайно возбужден и рассказывал, что вчера одна из Черновицких кондитерских фабрик весь день выпускала отравленное мороженое и в Черновицах в настоящее время находятся в больницах около пяти тысяч человек отравленных, в том числе и его жена. Ктото даже умер. Его жена отравилась предыдущим вечером мороженым, которое он купил ей, когда они были в театре. Ночью скорая увезла ее в больницу. Дальше он сообщил, что директор кондитерской фабрики застрелился. Главный инженер и заместитель директора арестованы (их, впоследствии, расстреляли). Я подумал, что мой Ангел-Хранитель сберег меня не только от дурного поступка (украсть стаканчик с мороженым) но и от серьезной болезни или даже смерти.
ГЛАВА 15
С тех пор, как я начал работать и получать неплохую, по тем временам, зарплату, по крайней мере, в еде мы перестали себя ограничивать. А вообще-то в 1947-м году, после отъезда дяди Пети и в 1948-м году, мы жили чрезвычайно бедно. Работала одна мама, получая 300 рублей в месяц. Продукты до декабря 1947-го года выдавались по карточкам. Карточки были у нас. По разряду «служащих» для мамы и по разряду «иждивенцев» для нас с братом. Карточки отоваривались, т.е. за них выдавались продукты питания в государственных магазинах. Такие магазины были только при ОРСах лесозаготовительных организаций. Местные жители, крестьяне, не получали карточек и привозных продуктов питания им не полагалось, да и не требовалось. Местные крестьяне были достаточно зажиточными. Колхозов еще не было. Мы, как и все остальные приехавшие после 1945-го года в Чудей, обеспечивались продуктами по карточной системе, а Чудей стал территорией Советского Союза только с конца 1945-го года, до этого там была Румыния.
Продукты, которые мы получали по карточкам – это были американские сухие пайки для солдат. Получали по одному или по два картонных ящика на месяц. В большом ящике были самые разнообразные продукты: в консервных банках – свиная тушенка, галеты, пачки порошка картофельного и горохового пюре, пачки яичного порошка, иногда сухое молоко, также в целлофановых пакетиках, сахар – кусочками, брикетики прессованного сахара совместно с порошком какао, растворимый кофе в виде геля в малюсеньких целлофановых пакетиках (как правило, мы их выбрасывали). Выданных по карточкам продуктов нам хватало, самое большое, на половину месяца, а дальше пробавлялись, чем попало, покупая на рынке. Продуктов, выдаваемых по карточкам, можно было бы взять и больше, но эти продукты стоили чрезвычайно дорого и трехсот рублей маминой заработной платы, скажем, для обеспечения американской едой на месяц, не хватало. А ведь надо было купить и мыло, и спички, и еще какую-нибудь бытовую мелочь. Можно прямо сказать, что зиму с 1946-й на 1947-й год мы голодали. Трудно было ранней весной, а летом было достаточно «подножного» корма: я ловил на речке рыбу, собирали грибы, лесные ягоды, в том числе, черешню, малину, ежевику, бруснику. Плюс собирали фрукты в покинутых поляками деревнях.
И вот с февраля 1949-го года я начал работать диспетчером в автоколонне. Зарплата по штатному расписанию 550 рублей. Могла быть и премия – до 20%. С начала апреля в автоколонне уволилась бухгалтер, и я попросил начальника автоколонны, Лейховича, на ее место принять мою маму. И хотя она работала до этого только счетоводом, он ее принял на работу бухгалтером и на зарплату по штатному расписанию
– 450 рублей. Теперь наша зарплата, моя и мамина, составляла 1000 рублей! Никак не бывших 300 рублей! Конечно, плюс к этому карточной системы распределения продуктов уже не было. В магазинах появились продукты отечественные и американские (без расфасовки) тоже. Без расфасовки продавались американские: порошок для картофельного пюре, порошок для горохового пюре, топленое свиное сало (оно так и называлось в народе «лярд»).
У меня появилась кое-какая одежда и обувь. Я купил туфли, т.н. парусиновые, летние и хромовые сапоги. Оказалось, что сапоги мне продали жулики – подошвы сапог были изготовлены из картона и развалились уже на второй день. Пришлось сапоги выбросить. Наверное, можно было поставить другие подметки, но я выбросил их со зла. Туфли я угробил сам. Пошел поиграть на стадион в футбол. Стадиончик был небольшой, только футбольные и волейбольные поля, вокруг беговые дорожки, туда кто хотел, тогда и приходил, во что хотел играть, в то и играл. И вот мы, с ребятами разделившись на команды, начали играть в футбол. Со второго или с третьего удара по мячу, подошва моей туфли отвалилась. Это было лето 1949-го года. С тех пор я ни разу за всю свою жизнь ногой не ударил по мячу. Иногда мне даже казалось, что если я ударю, у меня не подметка от обуви отвалится, а вся ступня. Появилась какая-то фобия. Однако же, пришлось покупать другую обувь.
Помимо денежного благополучия, в мае мы переселились в половинку очень благоустроенного дома. Это был дом, в котором раньше жил шофер Шлехтера, Шиманский. Дом был шикарный, построенный по-немецки, из деревянного бруса, крыша из красной черепицы. Дом располагался фасадом на центральную улицу Чудея, она же являлась шоссе, по которому автомобили автоколонны возили лес на ЖД станцию. Станция была буквально в трехстах метрах. У дома был огороженный со всех сторон двор, во дворе хозяйственные постройки, небольшие надо сказать, плюс баня. Такую баню я видел впервые. Можно сказать, что это была отдельная ванная комната, во дворе в отдельном здании. Хотя ванны там не было, но внутренность была чрезвычайно благоустроенна. Поливая железную плиту можно было создавать в помещении пар и париться. Были две полочки, одна для сидения, вторая повыше для лежания. Емкости для горячей и холодной воды. Был также небольшой предбанник. С улицы во двор были ворота, в которые мог проехать грузовой автомобиль, и калитка. В доме была кухня, гостиная, спальня и комната для прислуги. К дому было пристроенное легкое помещение, т.н. сенцы. Вход в дом был со двора в сенцы, где можно было снять верхнюю обувь и одежду. Из сенцев, непосредственно в дом, было два входа. Один вход на кухню, а дальше в гостиную – эти помещения дали нашей семье. Второй вход был в комнату для прислуги, а дальше в хозяйскую спальню – это помещение дали семье Горобец.
Глава семьи Горобец Андрей – разжалованный Герой Советского Союза. В конце 1944-го года их партизанский отряд, в котором находился Герой Советского Союза Горобец Андрей, находился где-то на Украине, на отдыхе, в общем, бездельничали. В основном партизаны там пьянствовали, и вот пьяный Горобец Андрей очень бурно отреагировал на какое-то замечание командира отряда: избил его, рукояткой пистолета выбив ему все зубы. Его полностью разжаловали. Лишили звания Героя Советского Союза: отобрали звезду героя и Орден Ленина, и посадили на три года в тюрьму. Вот после отсидки со своей женой Ириной, фельдшером, приехали в Чудей в 1948-м году. Андрей работал шофером, Ирина медсестрой в больнице. Семья Горобец были нашими соседями, и двери между нашими квартирами никогда не запирались. Мы жили очень дружно.
Очень интересно происходило вручение ордеров на квартиры. Моя мама и Андрей Горобец пошли в Примарию получать ордер на квартиры (Шиманский выехал, а мы уже вселились, зная, что этот дом предназначен для нас). Примарь принял их, поздравил с получением благоустроенной квартиры, а дальше показал этот дом на карте, которая висела на стене. Показал границы двора по улице и сказал, что вот от начала этой границы и до второй ее части (это было около 50 метров) это территория, за которой вы должны присматривать и содержать ее в чистоте. Между домом и шоссе достаточно глубокий кювет, так вот автодорога, кювет, тротуар находящиеся против нашего двора – это наша территория, т.е. территория, которую мы должны обслуживать и содержать. Тротуар всегда должен быть чисто вымыт, зимой там не должно быть ни льда, ни снега. Кювет должен быть совершенно свободным. В кювете не должно быть никакого мусора и никакой травы – это наша забота. Помимо всего прочего нам привезут автомашину гравия или щебенки, выгрузят на обочину против нашего двора и вот этим гравием мы обязаны засыпать ямы, которые могут возникнуть на автодороге от того, что по ней ездят грузовые автомобили. Автодорога (она же улица) была с гравийным покрытием без асфальта. На что Горобец, как советский человек, сказал, что эту работу должны бы делать дорожные службы, а не жители. Примарь сказал, что Чудей достаточно бедный городок, дорожных служб у Примарии не имеется, и он своей властью возлагает эту работу, в пределах городка Чудей, на его жителей. Горобец говорит: «А если я не буду делать эту работу, т.е. она, по-моему, не моя?». Примарь ответил: «По постановлению городской администрации эта работа твоя. Если не будешь ее выполнять, выпишем штраф, а если и после этого не будешь выполнять, набьем морду и посадим в кутузку на неделю». И добавил: «Из вас двоих жильцов дома Шиманского, ты и женщина, и ты будешь старший. И отвечать будешь, в том числе, и за нее. Я не могу сажать женщину в кутузку или бить по морде, но если она не будет выполнять часть своей работы, ты сам выясняй с ней отношения. И запомни
– без рукоприкладства. А передо мной будешь отвечать ты. Понятно?». Андрей сказал: «Понятно».
Вот как хотите, а мне такой оборот понравился, т.е. живущие в городе жители, должны наводить чистоту либо сами, либо нанимая коголибо.
Еще хочу отметить, что милиции в Чудее я не встречал, а вот т.н. «ястребки» были. Кто это такие? Это была местная самооборона от УПА. В Чудее был т.н. истребительный батальон. В этом батальоне служили местные жители. Одежду им не давали, они ходили в гражданской одежде. Вооружены они были почему-то трофейными немецкими винтовками. Они охраняли Примарию, как место нахождения Советской Власти, участвовали вместе с пограничниками в боях против УПА. Если надо было кого-то посадить в кутузку, то это делали «ястребки» по указанию Примаря.
ГЛАВА 16
При всем нашем материальном благополучии несмотря ни на что, осмелюсь выразиться именно так, я решил, что мне нужно учиться дальше. Ну не поступил я в Киевский Горно-строительный техникум. Ну и что. Нужно учесть преподанный мне урок, сделать должные выводы. В чем заключались выводы, которые я сделал:
 1. Не нужно рваться в столичный техникум. Моих знаний, чтобы сдать вступительные экзамены, будет явно недостаточно и конкурс там всегда большой.
 2. Не нужно гнаться за популярной специальностью, по ней также большие конкурсы.
И вот я выбрал: Каменец-Подольский индустриальный техникум. Специальности там самые не популярные: техник-технолог и техникмеханик при производстве строительных материалов. И вот со своим аттестатом я еду в Каменец-Подольский сдавать вступительные экзамены, вернее по вызову, т.к. документы я послал заранее. Все оказалось чудесно. Я сдал экзамены на четыре и пять, причем четверка была одна по письменной математике. Остальные все пятерки. А ведь я не готовился весь год совершенно. Надо сказать, что по математике я еле-еле сдал. Вступительный экзамен по математике принимал преподаватель высшей математики в техникуме, Лернер. Простейшую задачу, которая была в билете, я не знал, как решить, т.е. я не знал теории. Я попросился к доске и сам вывел и теоретический, и практический ответ на эту задачу. Это очень понравилось экзаменатору. Он выставил мне пятерку и сказал: «Учитесь на здоровье, будем с вами работать». По результатам экзаменов я был зачислен в техникум. Конкурс был небольшой, всего лишь полтора или два человека на место. Притом отличники, т.е. у кого в аттестате за семь классов были одни пятерки, проходили без экзаменов. На сто человек новых учащихся приходилось отличников шестьдесят человек. В основном это были липовые отличники, как правило, это сыновья директоров школ в соседних селах. Из шестидесяти этих человек закончил техникум на тройки – один.
Я был зачислен и учился в техникуме в дальнейшем все время на одни пятерки, несмотря на то, что нужно было очень серьезно заниматься украинским языком и литературой, который я, конечно, знал чрезвычайно плохо. А также английским, т.к. я учил в седьмом классе немецкий и достаточно неплохо его знал, а здесь нужно было учить только английский, т.к. учителя немецкого языка не было, даже по штату. Вначале я ненавидел английский язык, а потом привык.
Вначале меня приняли условно, т.к. в техникум принимали только комсомольцев, и я сказал, что я комсомолец, но комсомольского билета у меня с собой не было. Я действительно был комсомольцем. В комсомол меня приняли в седьмом классе в 1948-м году, несмотря на то, что я сын врага народа. Я даже этим гордился. При приеме мне сказали, что я русский восточный человек, а не западенец и всех таких принимают без разбора, не спрашивая, кто их родители, т.к. здесь все местные поддерживают бандеровцев, украинских националистов.
Вот я приехал в Чудей. Мне нужно было решить вопрос по комсомолу. Вопрос заключался в том, что я не платил членские взносы год, т.е. все время, пока я числился в комсомоле. И если за то время, пока я просто болтался, можно было заплатить по 20 копеек в месяц, как безработный или учащийся, то за время работы в автоколонне мне нужно было платить 16 рублей 50 копеек за каждый месяц. Мне не хотелось, да и денег у меня таких не было. Я договорился со своим приятелем, секретарем комсомольской организации леспромхоза, и он мне за все время принял взносы по 20 копеек и расписался в билете и в ведомости.
И я уезжал в техникум полноценным комсомольцем, уволившись из автоколонны.
Я приехал в Каменец-Подольский, устроился в общежитии техникума. До занятий было еще дней десять. Я приехал раньше, потому что из Чудея уезжала машина в Каменец-Подольский. Мне было чрезвычайно выгодно поехать на такой попутке в Каменец-Подольский. Эти десять дней я провел в товариществе с выпускником техникума 1949-го года.
ГЛАВА 17
Каменец-Подольский индустриальный техникум создавался Министерством промышленности строительных материалов СССР путем разделения Вольского индустриального техникума Саратовской области на две части. Власти Каменец-Подольского выделили помещения для учебного корпуса, общежития и мастерских. Из Вольска приехали учащиеся, окончившие в Вольске 2-й и 3-й курс, т.е. они учились в Каменец-Подольском техникуме на 3-м и 4-м курсах в 1948/1949 году. Первый выпуск Каменец-Подольского индустриального техникума был в 1949-м году. Также из Вольска приехало несколько человек преподавателей. В частности я помню: завуч техникума Кузьмина. Я попадал всего лишь во второй набор учащихся этого техникума.
Моим товарищем по общежитию в этот момент был испанец, Антекс Родригез. Он окончил техникум и был куда-то направлен на работу, но уехать из Каменец-Подольского он мог только с разрешения КГБ, которого он и ждал. Он не был гражданином СССР. Он показал мне вместо паспорта «Свидетельство для лиц без гражданства». Этот испанец был привезен в 1936-м году в составе большой группы детей из Испании в Советский Союз. Он жил и учился в Спец. интернате города Вольска, Саратовской области. К началу войны с немцами это были уже взрослые парни, и как мне рассказывал Антекс, все они ушли на фронт, воевать против нацистов в 1942-м году. Антекс провоевал всю войну в армейской разведке. Он знал немецкий, испанский и русский. У него было много различных правительственных наград, но он ими не хвалился. Я не видел у него на груди ни одной из них, хотя удостоверение он мне показывал. Время мы с ним проводили прекрасно на берегу реки Смотрич. У него была гитара, он играл и пел. Как ни удивительно, только от него я впервые услышал и полностью научился петь казачью песню «Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить. С нашим атаманом не приходится тужить», но у него был еще и второй фронтовой вариант о танковой бригаде, где так же не приходится тужить. К первому сентябрю Антекс уехал.
Стали приезжать учащиеся. Общежитие заселилось полностью. Общежитие представляло собой комплекс зданий, окруженных с трех сторон забором, представляющим собой кирпичные столбики между которыми металлическая решетка высотой около двух метров. Внизу полуметровый фундамент забора. Были въездные ворота и калитка. Они не охранялись и, по-моему, в заборе был просто проем, где когда-то были ворота. Двухэтажный корпус самого общежития был в центре этой площадки. С левой стороны у въезда, рядом с воротами, было одноэтажное здание, флигель, в котором жили два семейства преподавателей техникума. С правой стороны от въезда на территорию общежития было одноэтажное здание столовой, примерно на пятьдесят посадочных мест. В здании столовой имелся буфет и кухня. С левой стороны двора левее общежития, но сзади его, располагалась кузница. Правее кузницы были примыкающие к главному корпусу, котельная, баня и прачечная.
Вход в основной корпус был один – с фасада здания. Вход, т.н. парадный. Широкое, большое крыльцо в две ступеньки и высокие двери. Внутри корпуса сразу за дверью находился вахтер – был пост охраны. Вахтерами были и мужчины, и женщины – они были без оружия. На первом этаже общежития с левой стороны располагались учебные мастерские. С левой же стороны, двигаясь от ворот, находился хозяйственный блок, туалет мужской и женский, и кухня. Кухня была оборудована плитой, на которой можно было приготовить пищу. Плита была приблизительно 3 х 1,5 метра. Топилась углем. И туалет и кухня имелись на первом и втором этажах. Между туалетом и кухней располагалась умывальная комната, где можно было вымыть под краном лицо, руки, а то и до пояса, и почистить зубы. Получалось, что с левой стороны по ходу в комнаты, находился хозяйственный блок, как на первом, так и на втором этаже.
В общежитии все ходили в уличной обуви. На улицах города было чисто. Грязи, чтобы ее принести в общежитие, взять было просто неоткуда. Правда перед входом в общежитие стояла лохань, в которой все же можно было вымыть обувь, если это было необходимо. Обычно этого не требовалось. Нужно было только о ворсистый ковер вытереть подошвы.
В общежитие учащимся предоставлялось: железная кровать, матрас и наволочка, которую нужно было набивать соломой самому, две простыни, сменная наволочка, одеяло и полотенце. Рядом с кроватью стояла прикроватная тумбочка, в которой можно было хранить продукты питания. Никаких холодильников тогда вообще не было нигде. Даже смеялись над «буржуями-иностранцами», которые почему-то жить не могут без холодильников. Об этом писал насмешкой Константин Симонов в повести, где он описывал жизнь английских летчиков в Мурманске. Летчики возмущались, что в общежитии, где они жили, нет холодильников, а Симонов и мы над ними смеялись (хотел бы я увидеть в 2000-м году россиянина, который обходился дома без холодильника).
За общежитие мы платили 15 рублей в месяц. Это платили те, кому организованно стирали нательное белье в прачечной техникума. Кто из учащихся стирал белье дома, а такие были, тот платил 12 рублей в месяц. Ежедневная уборка в общежитии производилась только уборщицами. Учащиеся не мыли полы и окна, как в комнатах, так и в обширных коридорах. Все это делали уборщицы, и причем, ежедневно. Один раз в неделю нам меняли постельное белье и в это же время брали нательное белье в стирку. Нательное белье, чтобы можно было его потом распознать, подписывалось черной тушью (при стирке белья надпись тушью не исчезает).
В правом крыле на втором этаже был сооружен спортзал. Это крыло перестроили, т.к. спортзал по высоте был выше, чем рядом находящиеся жилые комнаты. Высокие окна. Спортзал представлял собой зал для игры в волейбол или баскетбол. Места хватало даже для одного «ряда» зрителей с левой стороны и правой стороны площадки для игры и со стороны входа в спортзал. С четвертой стороны была сцена, на которой обычно проводили соревнования штангистов. В этом же зале, снявши сетку для игры в волейбол, располагали гимнастические снаряды: турник, брусья, конь, бревно и др. На стене, где не было окон, была смонтирована шведская стенка. В зале проводили занятия физкультуры по учебному расписанию, а также занимались, во внеучебное время, физкультурные секции. За сценой было несколько комнат. Небольшая комната, где занимались шахматисты и шашечники, и большая, где занимались штангисты.
Я пристрастился играть в волейбол. Мой приятель Петр Грушин подружился с преподавателем физкультуры и брал у него ключ от спортзала. И мы вечерами тренировались в волейбол, приглашая других ребят. В техникуме была отличная мужская волейбольная команда, состоящая из игроков, приехавших из Вольска. Они уже учились на последнем четвертом курсе. Наша команда неоднократно занимала первое место в городских соревнованиях. Эти участники волейбольной команды и вообще четвертый курс 1949–50-го учебного года, состоял из ребят, отслуживших в армии. На смену им приходили мы. Совсем другие мальчишки. И наша волейбольная команда была намного слабее предыдущей. Но все равно мы иногда также занимали первое или второе место в городских соревнованиях. По окончании техникума, за первое место в городских соревнованиях, у меня уже был 1-й спортивный разряд по волейболу.
Общежитие наше – это бывший двухэтажный монастырь. После революции в нем находилась школа ЧОН (частей особого назначения). В этом общежитии жило около пятисот учащихся техникума, парней. И в одном крыле общежития на втором этаже жило около пятидесяти девушек. Дело в том, что в техникуме училось парней около шестисот, а девушек всего лишь около ста. В общежитии на первом этаже в одном его крыле находились мастерские. В мастерских мы обучались слесарному и токарному делу. Там были станки токарно-винторезные, сверлильные и фрезерные – по два станка каждого вида. Там были слесарные верстаки, на которых оборудовались рабочие места слесарей. Таких рабочих мест слесаря было около двадцати. Во дворе была кузница – обычная с ручной ковкой и ручным мехом, которым качался в горн воздух.
ГЛАВА 18
На первом курсе нас готовили по специальности – слесарь. В слесарное дело входило: работа молотком, зубилом, шабером, сверлением на сверлильном станке, фрезерованием отдельных плоскостей на заготовках и кузнечное дело. Кузнечное дело начиналось с работы ручным молотом, подручным кузнеца, с определения марки металла, и заканчивалось все это дело обучением кузнечному делу сваркой двух кусков металла, обычно сваркой кольца. Обязательно обучали (почему-то считалось подготовкой к службе в армии) ковке лошадей. При испытании требовалось подковать лошадь, т.е. по размеру подобрать подкову, подрезать у лошади копыто, очистить и прибить подкову к копыту специальными гвоздями, т.н. ухналями.
Моей экзаменационной работой по слесарному делу было изготовление пассатижей, т.е. я должен был самостоятельно отковать заготовки и выполнить все остальные работы, чтобы это получилось отличное изделие. За эту работу я получил пятерку и был аттестован как слесарь четвертого разряда.
На втором курсе я обучался токарному делу. Я не помню, какую работу я выполнял как экзаменационную, но я также получил за работу в мастерской пятерку, даже две, за один семестр и за второй семестр. И свидетельство о присвоении квалификации токаря по металлу третьего разряда. Преподавал нам слесарное и токарное дело замечательный человек и мастер профессионал, как слесарь, так и токарь, к величайшему сожалению, я не помню его фамилию, да и имя, и отчество тоже. По национальности он был еврей, чрезвычайно мастеровитый человек. Еще раз сожалею, что не помню его фамилию. Он был одним из местных, уцелевших от холокоста евреев. До немецкой оккупации в КаменецПодольском третья часть населения, более тридцати тысяч человек, были евреи. За редким исключением немецкие нацисты уничтожили их всех. Все евреи, жители Каменец-Подольского, были согнаны немцами в старый город, а это остров, да еще и как бы на утесе, и всех их, 30-35000 человек, расстреляли и закопали в овраге за нашим общежитием.
После освобождения нашими войсками Каменец-Подольского из этого оврага, полностью заваленного трупами евреев, их останки перезахоронили на еврейском кладбище, и на еврейском кладбище КаменецПодольского я видел братские могилы, на памятниках-стелах которых написано: «Жертвы фашистского террора. Пять тысяч человек». Вот таких братских могил на еврейском кладбище Каменец-Подольского около десятка. Ни фамилий, только астрономическое количество захороненных. Местные жители рассказывали, что расстрел евреев в этом овраге проводился в течение месяца. Из старого города шли колонны евреев, некоторые что-то пели, молились и, к удивлению местных жителей украинцев или поляков, никто не сопротивлялся, а охрана еврейских колонн была весьма малочисленной.
Со мной вместе, в одной группе учились двое, Лам Моисей ИдельГершкович и Энзельман Шрёма Иосипович, которые пережили холокост. У кого-то из жителей других национальностей, по-моему, у армян. У Энзельмана была еще сестра, моложе его года на два, по имени Рива. С Энзельманом за одной партой я провел все четыре года. Он успевал очень плохо. Потом уже после окончания техникума, говорят, он приобщился к алкоголю и в молодом возрасте умер, а Лам женился на Риве Энзельман. Лам после техникума закончил институт и работал директором ГРЭС в городе Каменец-Подольском.
ГЛАВА 19
Стипендию в техникуме платили, только если сдашь экзаменационную сессию на четыре и пять. Стипендия на первом курсе была 120 рублей. 15 рублей удерживали на Государственный заем. Сразу добровольно-обязательно, тебя подписывали на Государственный заем
– сумму месячной стипендии для учащихся техникума. Правда, при стипендии на первом курсе 120 рублей, удерживали по 15 рублей в месяц, т.е. подписка была на 150 рублей, а не на 120. Для того, чтобы питаться в столовой при общежитии, минимально нужно было 300 рублей в месяц. Мама мне присылала 150 рублей в месяц, и 50 рублей в месяц мне присылал мой дядя Володя. Ежемесячно, как часы. Вроде бы хватало, но нужно было купить карандаши, тетради, ручки и зубную щетку. То есть денег явно не хватало. Помимо займа, первый месяц каждого семестра нужно было платить 75 рублей за обучение, т.е. плата за обучение в год была 150 рублей. В те времена бесплатное обучение было только с первого по седьмой класс, а за учебу в восьмом, девятом и десятом классах нужно было ежегодно платить по 150 рублей. Платить за обучение нужно было также по 150 рублей в средних учебных заведениях: различных училищах и техникумах. За обучение в институтах также нужно было платить, но в какой сумме, я не знаю.
Можно было получать повышенную на 25% стипендию, если оценки на экзаменах будут только на пять, без единой четверки. И я, кроме первого семестра, где у меня была четверка по письменной математике, все годы получал повышенную стипендию, т.е. я учился только на пять. Правда, был один сбой. В конце третьего курса я никак не мог написать выпускную работу (сочинение) по украинской литературе. Четыре раза я ходил даже домой к учительнице украинского языка, переписывал работу. Вернее она задавала мне каждый раз новую работу, и каждый раз она находила в моем сочинении одну-две грамматические ошибки и говорила, что пятерку она поставить не может, показывала мне пальцем на допущенные мною ошибки, по-украински «помылкi». Я соглашался с ней. Таким образом, первый семестр четвертого курса я получал стипендию не повышенную – 200 рублей в месяц. А если бы были все пятерки, я получал бы 250 рублей. 250 рублей я получал во втором семестре четвертого курса.
Кроме ежегодной подписки на займ, у нас был еще один «оброк». При получении стипендии за сентябрь месяц нам выдавали также абонемент в драмтеатр, удерживая 30 рублей. Делалось это принудительно. Мы чрезвычайно возмущались. В абонементной книжечке было десять талончиков на посещение драмтеатра с местом на галерке. Поскольку деньги были затрачены, приходилось в театр ходить, один раз в месяц. Оказалось – это очень интересно. Театр в городе был построен в 1906-м году обществом трезвости. Театр отапливался своим паровым котлом. Как обычно был буфет, вешалка и достаточно приличное, вдоль всего зала, фойе, по которому в антрактах расхаживала публика. Городская публика приходила в театр не только посмотреть представление, но также во время антрактов показать себя и рассмотреть других зрителей, поразговаривать со знакомыми и все же, главным образом, показать себя.
После окончания техникума, я чрезвычайно редко посещал театр, и эти сорок посещений городского драмтеатра в техникуме меня обогатили, как украинскими, так и русскими произведениями. Никогда больше такое не повторилось и я чрезвычайно благодарен дирекции техникума, что они нас, пусть насильно, но приобщали к театру.
ГЛАВА 20
В техникуме я учился по специальности «Ремонт и монтаж механического оборудования цементных заводов». Преподаватели были замечательные. Предметы для изучения подобраны чрезвычайно умело. Высшую математику преподавал Лернер, он также был местный житель, он не погиб во время холокоста. Он был дядя моего сокурсника Лама. Я до сих пор много чего знаю из дифференциального и интегрального исчисления. Отличный был преподаватель сопромата Лобецкий. Он нам преподавал еще и стройдело, т.к. был по специальности инженерстроитель. Рассказывая об архитектурных стилях, он очень забавно пояснял, что такое стиль социалистического реализма в архитектуре (был такой не только в архитектуре, но и в литературе, в литературе считалось, что Горький основоположник стиля социалистического реализма) но когда Лобецкий пояснял, что это такое, он говорил, что он сам не очень понимает формулировку и зачитал нам по учебнику, мы вместе с ним смеялись над определением стиля и сути социалистического реализма. Учет и калькуляцию нам преподавал главный бухгалтер техникума. Не помню его фамилию. Молодой, примерно тридцатилетний, человек, демобилизованный по ранению, офицер советской армии. Очень толковый преподаватель, и все хорошо понимали его пояснения. Хороший преподаватель был Крылов Константин Георгиевич. Он к нам приехал из Москвы. За какой-то проступок его выгнали из авиаконструкторского бюро. Он у нас вел курс «Деталей машин», курсовое и дипломное проектирование. Он был атлет. Очень мощного телосложения, но невысокий.
В техникуме каждую неделю проводились вечера отдыха, точнее танцы. В учебном здании техникума на третьем этаже располагался актовый зал, заполненный сидениями, мест на шестьсот, и достаточно большой площадью перед залом фойе. В фойе каждую неделю организовывался вечер отдыха, точнее танцы. Либо под радиолу, либо под свой духовой оркестр. Танцевать западные танцы не разрешалось, под угрозой исключения их техникума. Тогда танцевалось мало западных танцев: фокстрот и танго. Их все равно не разрешалось танцевать. Вернее не разрешалась музыка. Но мы танцевали фокстрот и под маршевую музыку и танго тоже под похожую на музыку для танго. Это считалось допустимым. За всю мою учебу никого из техникума за то, что танцевали танго и фокстрот, не исключили.
Я уже отмечал, что абсолютное большинство техникума были парни, девчонок было очень мало, и на вечера отдыха парни из техникума приглашали городских девчонок. Почему-то свои имели меньшую популярность, хотя наши девчонки участвовали во всех вечерах отдыха, но городские парни также старались прийти на наши вечера. Городские парни нам были совершенно не нужны, и мы их старались не пускать. Все наши вечера отдыха были бесплатными, т.е. никаких билетов никому не продавалось.
Из преподавателей я уже упоминал преподавательницу украинского языка и литературы. Это была женщина по фамилии Мак. Еврейка из местных, также каким-то образом пережившая холокост. Насколько я помню, муж у нее погиб, а она с сыном спаслись. У нее было высшее украинское образование, преподавала она замечательно и разговаривала в быту и в техникуме с учащимися только на украинском языке. Она очень хорошо знала украинскую литературу, украинских писателей, как западно-украинских, так и восточно-украинских. Хорошо знала историю Украины. Учащиеся ее чрезвычайно уважали, т.к. она была не только знающим, но еще и очень умелым учителем.
Еще запомнился преподаватель черчения, Юрчак – чистый украинец. Я бы сказал, что нас обучали по программе практических инженеров, притом инженеров старой школы. Мы изучали достаточно полно различные дисциплины: стройдело, насосы и компрессоры (в этой дисциплине изучались насосы для перекачивания жидкостей и газов, и вентиляторы). Конспект по дисциплине «Насосы и компрессоры» я использовал до 1975-го года. Помимо того, что я очень хорошо знал этот предмет, мне чрезвычайно пригодились мои знания по этому предмету, когда я руководил реконструкцией сталелитейного цеха Волгоградского тракторного завода.
ГЛАВА 21
Курсовой проект по окончании третьего курса я должен был написать по предмету «Детали машин». Мне дали задание спроектировать стенд-тренажер для мотовоза, движущегося по железнодорожным узкоколейным путям. Этот мотовоз Министерство передало техникуму, как наглядное пособие. Чтобы на нем тренироваться, необходимо было поставить его на стенд-тренажер вместо строительства участка ЖД пути. Вот я получил такое задание от преподавателя Крылова – спроектировать такой стенд, который должны были изготовить и установить во вспомогательном здании техникума. Я выполнил эту работу. Честно говоря, не помню, изготовили ли стенд по моим чертежам или нет. Во всяком случае, это были рабочие чертежи, по которым можно было изготовить каждую деталь этого стенда.
После третьего курса у нас была практика. Меня оставили в техникуме, чтобы я вместе со студентом, уже выпускником спецгруппы поступивших в техникум после десяти классов, его фамилия Кузьмин, закончили сборку немецкой шаровой фрезерной машины. Эта немецкая машина представляла собой гусеничное шасси, на котором была смонтирована шаровая фрезерная головка, которая в карьере этой фрезерной головкой зачерпывала добываемое полезное ископаемое: уголь, мел, глину и другие не рудные. Головка представляла собой набор шести ковшей с зубьями, которые, вращаясь, сыпали на ленточный транспортер зачерпнутые головкой материалы. Транспортер передавал через промежуточный бункер на второй ленточный транспортер, длиною около десяти метров, который мог веером ссыпать переданные ему материалы, либо в какую-то емкость, либо на землю, формируя штабель.
Вскорости у нас произошло приключение. Нашу фрезерную машину и нас заметил главный инженер Каменец-Подольской ТЭЦ и решил, что мы могли бы разгружать вагоны с углем, которые в это время приходили на ЖД станцию в адрес ТЭЦ. Уголь приходил маршрутами, т.е. по 8-10 вагонов. Разгрузка проходила вручную. Нормы времени ЖД вагонов под разгрузкой превышались в несколько раз. ТЭЦ выплачивала огромные штрафы, да и за разгрузку вручную платила нанятым ее бригадам приличную сумму. Но главное было в перепростое вагонов. В те времена это было преступлением. Могли даже судить руководство ТЭЦ. Главный инженер ТЭЦ увидел в нашей шаровой машине «палочку-выручалочку». Директор техникума сказал, что он мне и Кузьмину доверяет эту машину, и если мы согласны, то машину доставят на ЖД станцию, это километра три от техникума, где мы находились. И если мы согласны разгружать вагоны, то на здоровье. Но он не будет ни помогать нам, ни мешать.
Главный инженер ТЭЦ организовал доставку нашей машины на ЖД станцию к месту разгрузки угольных маршрутов. Он обещал нам заплатить по расценкам ручной разгрузки. И если мы будем разгружать уголь и укладываться в нормы простоев вагонов под разгрузкой, то руководству ТЭЦ больше ничего, совершенно, не нужно и заплатить нам, как за разгрузку в ручную, более чем выгодно. Мы согласились. Две недели длилась наша работа. Вагоны с углем приходили и днем, и ночью. Не сказать, что мы работали круглосуточно без отдыха, нет. Мы разгружали вагоны, штабелировали уголь в нормативный штабель, лопатами, вручную, подбирали немногочисленные остатки и с упоением подсчитывали заработанные деньги. Когда закончился процесс получения угля ТЭЦ для работы на всю зиму, мы пришли за деньгами.
Нам заплатили, по сути дела, по выдуманным расценкам, грубо говоря, в пятьдесят раз меньше, чем мы ожидали. Тогда мы стали искать нашего работодателя, главного инженера ТЭЦ. Он от нас скрылся, и мы нигде его не могли найти. Мы с Кузьминым поняли, что сваляли дурака. Это было в июне 1952-го года. С тех пор я понял, что если я или мое предприятие нанимается делать какую-то работу, то должен быть предварительно заключен письменный договор между мною и работодателем, с указанием ответственности за его невыполнение, и с обращением в какой-либо суд для разрешения противоречий.
ГЛАВА 22
На третьем же курсе я влюбился в девчонку-первокурсницу. В Исайчеву Елену Тимофеевну. Она была моложе меня на три года – местная жительница. Ее папа был преподавателем в Каменец-Подольском пограничном училище – капитан, пограничник. В начале войны он попал в плен, всю войну провел в плену в Германии. После возвращения на Родину провел целый год в фильтрационном лагере. В армии он больше служить не стал и уехал на свою историческую Родину в Донбасс. Мама Елены умерла во время войны, и она осталась одна. Ее воспитывала тетя, сестра мамы. И в 1951-м году она поступила в техникум.
У нас с ней были чисто платонические отношения. Она жила в однокомнатной квартире в центре города. Я часто приходил туда. Никогда не ночевал, но в принципе, после того, как я закончил техникум, я ей предложил выйти за меня замуж. Она согласилась, но сказала, что ей нужно сначала закончить техникум и вообще сориентироваться, как это сделать, т.к. я уезжал на работу. Из Челябинска я ей писал письма, она мне тоже. Она уже училась на третьем курсе, и тут меня призвали в армию. И на этом все закончилось, к сожалению.
В 1953-м году, после защиты моего диплома она уезжала из Каменец-Подольска, первой. Через день должен был уезжать я домой в Черновицкую область. Мы распрощались с Леной на вокзале КаменецПодольска. Десять минут прощания, как в песне: «Сейчас мне остается десять минут с тобой прощания. После прощания остается любовь на всю жизнь». Вот это мне осталось.
ГЛАВА 23
Задание на дипломное проектирование у меня было следующее: «Реконструкция внутрицехового транспорта сырьевого цеха Белгородского цементного завода». Поэтому я проходил преддипломную практику на Белгородском цементном заводе. На практике из техникума нас было четверо: я, девушка по фамилии Демяченко, Слава Бойчук и Лена. Лена и Слава перед отъездом в Белгород официально поженились, и я оказался в ложном положении с Демяченко. На практике мы не работали на рабочих местах. Руководил моей и Славиной практикой главный механик завода Акопян Вазарик Арамович – интеллигентнейший и чрезвычайно грамотный человек, и инженер с большой буквы. Он конкретизировал мою тему, и я начал ее обдумывать.
А исполнить что-то стоящее было чрезвычайно трудно, потому что завод был привезен из Германии в счет репараций. Любой болт и гайка были немецкие. Технологии производства цемента на то время, самые современные: обжиг во вращающихся 150-ти метровых печах. Материал для обжига приготавливался и подавался в жидком виде, т.е. пыли в цехе обжига и в сырьевом цехе не было. Люди ходили в темных халатах, пол был выстлан метлахской плиткой, чистота изумительная. Трудно было что-то здесь реконструировать. Тем не менее, с подачи Акопяна, я чтото придумал. Хотя на заводе готовились перевести добычу мела и глины (это основные ингредиенты для изготовления цемента) на гидравлический способ. То есть весь транспорт, который существовал в сырьевом цехе, ликвидировался полностью и заменялся гидротранспортом. Такая реконструкция для моего проекта была непосильна, и Акопян предложил некоторую модернизацию, на тот момент, действующего внутрицехового транспорта. Я стал готовиться, непосредственно, к дипломному проектированию. Брал на заводе некоторые чертежи с собой.
В это время, 6-го марта 1953-го года, умирает в Москве Сталин. Мои сокурсники решили ехать на похороны Сталина. От Белгорода до Москвы не так далеко, поезда ходили напрямую, без пересадки. Доехать было нетрудно. А я сказал: «Умер Сталин, Слава Богу. Я не радуюсь чужой смерти, но печали по поводу смерти Сталина у меня совершенно нет». И на похороны Сталина я не поехал. В Белгороде, в общежитии, где мы жили, и на заводе, где мы проходили практику, все, с кем нам приходилось встречаться, к смерти Сталина относились очень настороженно. Все люди говорили, что им непонятно, что произойдет в стране после смерти Сталина. Кто будет при власти, какие будут отношения у власти с народом и вообще, что будет со страной? Никто не видел подходящего, более-менее, преемника Сталину. Такого человека, я тоже полагаю, на тот момент просто не было. И все то, что потом происходило: арест и расстрел Берии, Маленков, Булганин, Молотов, Хрущев, Микоян
– эти люди не являлись в глазах народа приемниками Сталина. Да они и не были таковыми. Но я не видел ни одного плачущего человека, мужчину или женщину, а вот Слава и Лена, приехавши из Москвы, они все же ходили к гробу Сталина, говорили, что в Москве многие плачут: «Как мы дальше будет жить без Сталина?!».
ГЛАВА 24
Практика заканчивалась в начале мая. По пути в Каменец-Подольский я заехал в Москву, опять не было моего дяди. Там была тетя Ксения и Оля, моя двоюродная сестра. Я побыл у них сутки или двое, посмотрел уже не плачущую Москву, и поехал в Каменец-Подольский. Там я закончил свой дипломный проект. Моим руководителем дипломного проектирования был Крылов. По практике в Белгороде я имел отличный отзыв Акопяна, он был там моим руководителем. Нужно было получить отзыв рецензента. Моим рецензентом оказался главный инженер инструментального завода, который в пух и прах раскритиковал мой проект реконструкции и выставил мне оценку за дипломное проектирование – двойку. Он обязан был выставить оценку. Он выставил двойку. Когда я обескураженный принес Крылову свой диплом и отзыв, Крылов к моему удивлению обрадовался и сказал: «Это замечательно! Мы устроим на твоей защите дискуссию с твоим рецензентом, и ты в этой дискуссии одержишь верх. Твой рецензент является членом комиссии, которая будет принимать твою защиту. Защита будет происходить в учебном корпусе нашего техникума. И я уверен, что ты опровергнешь все указанные в рецензии аргументы, но ты поработай над этим, и твоя защита понравится всем членам комиссии и будет украшением всего процесса». Так и произошло, хотя при подготовке к защите своего проекта я обнаружил многие его изъяны сам. А с высоты, скажем, 1971-го года, мой техникумовский дипломный проект, являлся крайне неудачным, и осуществить его в натуре было невозможно и даже вредно. Но на защите диплома шла теоретическая дискуссия и я в ней победил. Мой рецензент, член комиссии по приемке дипломных проектов, произнес речь, отметив в ней, что в своей рецензии он был не прав и что дипломант его убедил, что он признает его правоту и оценку в рецензии он выставил явно несправедливую, и он просит комиссию поставить мне пять за данный дипломный проект. Что и произошло. Меня поздравили, и я получил диплом.
Поскольку у меня был диплом с отличием (причем лучший из шести полученных другими учащимися, у меня было только две четверки по украинскому языку и литературе, и по черчению), я первый заходил для выбора направления на работу, т.е. я имел право выбрать себе работу из предъявленного мне комиссией перечня. В комиссии был директор техникума, представитель Главного Управления Учебными Заведениями Министерства Промышленности Строительных Материалов СССР, Первый Секретарь Каменец-Подольского Горкома Партии и, по-моему, завуч Кузьмина, которая вела протокол. Председателем комиссии был представитель Министерства. Комиссия заседала в кабинете директора техникума. И вот я первый захожу в кабинет директора, директор представляет меня комиссии, одновременно зачитывает мое заявление (я подал его раньше), в котором я просил направить меня учиться в институт. Тогда секретарь горкома смотрит мое личное дело и говорит представителю Министерства, что у меня отец враг народа и вряд ли стоит ему давать направление в институт, чтобы он получал высшее образование. Представитель Министерства соглашается с ним, и секретарь Горкома говорит мне: «У тебя отец враг народа. Таких, как ты, нужно посылать работать в шахты, а не учиться в институт, а в шахте на работу не на поверхности, а в забой». Я сказал, что моего отца в 1939-м году оправдали. Он говорит: «Это ерунда. У тебя же нет никаких документов о его реабилитации. Вот пока есть работа не в шахте, выбирай или выберем мы». К тому времени я уже прочитал перечень, который мне показал завуч и выбрал себе работу главным механиком в Иксунский завод теплоизоляционных материалов. Мне выдали официальное направление и заполнили извещение в Министерство, что я направляюсь на этот завод.
Завод входил во всесоюзный трест СоюзШлак Министерства Строительных Материалов СССР. На следующий день после комиссии я получил отпускные от этого треста и уехал к себе домой. А жила моя мама с братом уже не в Чудее.
ГЛАВА 25
С осени 1950-го года моя мама жила в Путильском районе Черновицкой же области, село Нижняя Яловичора. Это небольшая деревня в Карпатских горах. Мама работала старшим бухгалтером лесоучастка Путильского леспромхоза. Я каждые каникулы приезжал домой, во что бы то ни стало. Каникулы в техникуме были зимние и летние. Летние
– это два месяца с лишним, а зимние у меня получались около месяца. Вообще-то они короче, но я учился только на пятерки и всегда просил дирекцию техникума сдать все экзамены в один день, самое большое в два дня, не растягивая это на десять дней или две недели. Мне разрешалось с условием, что если я первый свой экзамен сдам на четверку, то я и буду сдавать экзамены в течение всей сессии. Но я ни разу не сорвался. Даже этот несчастный сопромат я сдавал с другой совершенно группой, досрочно и как всегда получил пятерку. Таким образом, я продлевал каникулы. Зимой экзамены начинались, как правило, 5-го января. Экзаменационная сессия длилась до 20-го января. С 20-го января до 4-го февраля – каникулы. Если я сдавал экзамены в один день, т.е. 5-го или 6-го января, то у меня каникулы начинались не с 20-го, а с 7-го января и длились до 4-го февраля, т.е. почти месяц. Этого времени мне хватало, чтобы добраться домой, провести дома дней пятнадцать-двадцать и вернуться в техникум.
Зимой я был очень легко одет. Самое теплое, что на мне было, это вязаный свитер с высоким воротником, фуражка, естественно ботинки и пиджачок. Путь мой в Нижнюю Яловичору зимой проходил через село Жванец, через р. Днестр, Хотин, Черновицы, Вижница, Путила, с. Шепот, Нижняя Яловичора. При этом надо было преодолевать два горных перевала. Сразу за Вижницей и после с. Шепот. Зимой – это трудновато.
Каменец-Подольский расположен в семи километрах от Днестра. До 1939-го года по реке Днестр проходила граница. На реке с левой стороны Днестра была деревушка Жванец, а моста через Днестр не было, там ходил паром. Но зимой никакого парома не было. Машины в конце декабря, в начале января по льду реки Днестр тоже не ездили. Приходилось Днестр переходить по льду пешком. С той стороны Днестра была уже Черновицкая область. На берегу была какая-то маленькая деревушка, а километров через десять от нее был город Хотин.
Первый раз на зимние каникулы домой, в Н. Яловичору, я поехал числа 7-го января 1951-го года, хотя и была зима, но Днестр полностью льдом не покрылся и автомашины через Днестр не ездили. Я на такси добрался до с. Жванец и увидел, что по реке движется лед, большими и малыми массивами. Паром не ходит, но и проехать на автомобиле через Днестр, даже пешком пройти, невозможно. Со мной в такси из КаменецПодольского до Жванца ехала какая-то девчушка, лет шестнадцати. Ей также нужно было в Черновицы. Мы с ней и шофером такси подошли к реке и увидели, что на нашем берегу стоит достаточно большая железная лодка и в ней лодочник, который собирается переправиться на ту сторону. Один переправиться он не может, и он попросил нас сесть в лодку и всем вместе переправиться на ту сторону, и он, оказалось, живет на другой стороне Днестра. Мы отпустили такси, т.к. решили, что мы будем переправляться, и таксисту везти нас обратно в Каменец-Подольский будет не нужно. Мы с девчушкой сели в лодку, я взял в руки багор и лодочник попросил нас раскачивать лодку, чтобы мы не вмерзли где-либо посреди реки в лед. Мы почти переправились через Днестр, маневрируя среди льдин.
Течение реки Днестр – быстрое. Быстрее, скажем, чем у Волги и Днепра, т.к. эти реки равнинные, а Днестр почти горная река, во всяком случае, в районе Каменец-Подольского. У самого берега на нас надвинулось несколько льдин, я и лодочник не сумели с ними справиться, и мы зачерпнули через борт воды и вместе с девчушкой попали в реку. Лодочник выскочил на льдину и перепрыгнул на берег. Мы также выскочили, но были мокрые. Погода была достаточно морозная. Мороза было около 6-8 градусов плюс ветер, хотя и не большой. На берегу, куда мы переправлялись, стояли автомашины и их водители. Они нам сочувствовали с самого начала нашей «экспедиции». Несколько шоферов помогли лодочнику вытащить лодку на берег. Один из них подбежал ко мне с девушкой, схватил за руки и сказал: «Пойдем скорее к моей машине, я вас отвезу немедленно в деревню, в тепло. Лезьте в кузов, там тулуп». Мы с девчонкой быстро залезли в кузов автомобиля, завернулись в тулуп. Он отвез нас на берег в деревню, по видимому, к какому-то своему знакомому, а может и не к знакомому. Нас, как пострадавших немедленно приняли хозяева одного из домов, провели в дом, уложили на русскую печь, помогли снять с нас мокрую одежду и развесили ее сушить. На печи постелили нам с девчушкой какое-то одеяло, мы на нем легли совершенно голые, не смотря на тепло, дрожащие от холода, укрылись еще одним одеялом, обнялись и лежали, приходя в себя. Перед тем, как уложить нас на печь, нам дали выпить по полстакана самогону и чего-то поесть. Посмотрели, нет ли у нас обморожений и как я уже говорил, мы устроились на печи. Мы лежали, затем проспали на печи до утра. Никаких грешных мыслей, во всяком случае, у меня, не возникало.
Утром нам отдали высушенную одежду, высушенные и разглаженные деньги. Покормили, предложили снова самогонки, но мы отказались и пошли с девчушкой на автобусную остановку. Из этого села ходил автобус – один в Хотин, второй в Черновицы. Из Хотина в Черновицы ходило несколько автобусов, но до Хотина еще нужно было добраться. На этой автобусной остановке мы расстались с девушкой, т.к. я сел на попутную автомашину, которая ехала в Черновицы. Девушка со мной на попутке не поехала, по-видимому, боялась замерзнуть. Сидел я в кузове груженой автомашины, также было холодно. Я поехал на попутке до Черновиц, оттуда на пригородном поезде до Вижницы. С Вижницы в Путилу автобусного сообщения не было. Опять я караулил попутку, практически перед самым перевалом, и на попутке доехал до Путилы. Село Путила – районный центр. Там я переночевал в доме приезжих (что-то вроде гостиницы) леспромхоза.
На следующий день я узнал, что грузовой автомобиль везет продукты питания со склада ОРСа леспромхоза в магазин, того же ОРСа, в Н. Яловичоры. Я нашел этот автомобиль под погрузкой на складе, поговорил с шофером. Автомобиль – ЗИС-5. Шофер 35-40-ка летний бывший моряк, высотой около двух метров, весом более ста десяти килограммов, оптимист. Он сказал мне, что трудно будет ехать через перевал, но все равно доедем, и что с нами еще едет экспедитор и бригадир бригады ризовщиков, работавшей на лесоучастке Н. Яловичора (он зачем-то приезжал в контору леспромхоза). Я увидел этого бригадира здесь же, возле склада. Познакомился с ним, его фамилия была Лазар. От нечего делать я разговорился с ним, рассказал, кто я такой, откуда еду, зачем еду и к кому еду.
Он рассказал мне также, кто он такой. Что у него в бригаде около двадцати человек, что они местные по рождению, гуцулы. Надо сказать, что в Путильском районе жили в основном гуцулы. Румын не было совершенно, поляков также не было. Он рассказал также, что в 1938-м году он вместе с местными лесорубами, в составе бригады также двадцать человек, уехали в Канаду. Из Канады они потом уехали в Бразилию. И в Бразилии и в Канаде они занимались ризовкой. Ризовка – это спуск срубленной древесины с гор в долину на автодорогу или к реке для лесосплава. Это одна из технологических операций лесозаготовок. В Н. Яловичоре бригада Лазара занималась ризовкой бревен с гор, на берег реки Яловичорка. Они построили там соответствующий желоб. Трелевщики лошадьми свозили лес к началу желоба, а бригада Лазара по желобу, местами без желоба, переправляла заготовленные бревна к реке. Дело это очень трудное и делать ее должны умельцы, т.к. нужно выбрать место строительства желоба, чтобы со всех сторон лесоучастка пути трелевки бревен к началу желоба были самыми короткими и удобными. И желоб надо было построить так, чтобы было как можно меньше поворотов, т.к. ризовщики по нескольку человек, обязательно стоят у желоба на поворотах и цапинами направляют движущееся с огромной скоростью бревно, в нужное русло, чтобы оно не выскочило за желоб. Несколько человек ризовщиков, опять за цапинами, принимают бревно в конце желоба и укладывают его в штабель на берегу реки.
Пока он мне все это рассказывал, машина загрузилась продуктами питания. Пришел экспедитор, который должен был также ехать. Мы сели в кузов, экспедитор в кабину, и поехали. От Путилы до Шепота – 30 километров. Автодорога чистая, приятная и с гравийным покрытием. От Шепота до Яловичоры дорога без всяческого покрытия, расстоянием 16 километров. Через восемь километров – совсем небольшая деревушка, буквально 3-4 дома, Верхняя Яловичора. И все эти восемь километров все время поднимаемся в гору. На В. Яловичоре стоит плотина на реке Яловичорка. Плотина со шлюзовым затвором. Когда плотина закрыта, то образуется достаточно большой пруд. Специалисты, которые обслуживают это сооружение, знают границы пруда, потихоньку открывают шлюзовые ворота и на верхнем уровне воды формируют плот из бревен, находящихся в штабеле, который уложили ризовщики. Плот формируется длинный, метров по двести, но толщиною в одну лесину. Плот шириной метров восемь, укладываются бревна в один слой, перевязываются тросом, бревна сверлятся с обеих сторон. Через отверстия тянется стальной трос, формируя один ряд бревен, указанной выше шириной. Набравши первый ряд бревен, к нему привязывают второй ряд бревен, укладывая следующий ряд бревен, между предыдущими, т.е. расширяя «хвостовую» часть ряда и так далее укладывается и увязываются тросами ряды бревен. Общая длина плота около ста метров. На первом ряду находятся двое плотогонов, устанавливаются на шарнире тяжелое и длинное, метров тридцать, весло. Лопасть весла, которым, как рулем управляют плотогоны, длиной, всего лишь метра три-четыре, а сама рукоять весла длинная, метров пятнадцать и является рычагом, установленным на шарнире. Орудуя этим веслом, плотогоны направляют плот в средину фарватера реки. Во всяком случае, они стараются это делать.
Река Яловичорка – горная река, не замерзающая, в том числе и зимой. Река очень мелкая и сплавлять по ней лес нельзя. Сплавляет по ней лес специальная организация, не входящая в леспромхоз. Поэтому сплавная контора, ее специалисты, набирают в упомянутый выше пруд воду в количестве достаточном, чтобы поднять на время движения плота уровень реки Яловичорки в три-четыре раза. После того, как в пруд набирается нужное количество воды и плот к отправке готов, открываются шлюзовые ворота, вода из пруда вытекает в Яловичорку, быстро поднимая ее уровень. Плотогоны выжидают определенное количество времени и сами выходят через шлюз в Яловичорку. Яловичорка, наполненная водой из пруда, мчит этот плот со скоростью не менее 80 км/ч (ведь река течет с гор! да еще дополнительная вода хлынула из искусственного пруда!). Поскольку плот длинный, иногда его хвост на поворотах заносит на берег. Потом после поворота плот, не касаясь берега, выравнивается. Яловичорка доставляет плот в более спокойную и более широкую реку Прут, а Прут доставляет плот в Черновицы, т.к. город Черновицы распложен на этой реке. Там его принимает лесозавод.
Бывают аварии. Плотогоны не рассчитали времени, когда нужно пускать плот после начала спуска воды из пруда. Здесь надо учитывать, что плот по воде плывет быстрее, чем дополнительная вода из пруда течет по Яловичорке. Специалисты знают все это и знают когда выпускать плот, но иногда ошибаются и плот либо опережает воду и застревает на камнях русла реки, или отстает от воды, опять же застревая на камнях. Потом, правда, плот поднимают, но это уже обходится дороже.
ГЛАВА 26
Наша поездка на автомашине в Н. Яловичору происходила зимой и осложнилась циклоном, т.е. снежной бурей. И хотя шофер наделал цепи на задние колеса, мы смогли благополучно еле-еле доехать до перевала, который сразу же начинался за В. Яловичорой. Поднявшись немного по перевалу в гору, мы не могли никак двигаться дальше; т.к. мы ехали все время с задержкой из-за снежных заносов, то к самому трудному участку дороги через перевал мы подъехали часов в одиннадцать вечера. Устали, т.к. мы с Лазаром и экспедитором помогали автомашине иногда проехать через снежные заносы. Шофер устал еще более нас. Шел огромный снегопад. Нас просто заносило снегом. Тогда Лазар сказал, что он знает: здесь, не более полкилометра от автодороги, живет семья гуцулов, у которых можно переночевать, а утром все будет гораздо виднее. Даже экспедитор, который отвечал за сохранность продуктов – согласился с Лазаром.
Мы немножко спустились с дороги вниз, и действительно там была усадьба гуцулов. Мы постучались в дверь, переговоры вел Лазар. Нас быстро впустили в дом, накормили, напоили самогонкой, кто сколько хотел – столько и выпил. Я лично вообще не пил. Нас уложили спать на хозяйские кровати. Хозяева легли спать на полу. На все наши возражения, что мы ляжем на полу, они возражали тем, что мы гости и нам должно быть лучшее место. Таким образом, мы спали раздевшись, в чистых постелях, накормленные и напоенные. Утром проснулись – погода оказалась чудесной. Мы видимо долго спали, во всяком случае, я. Я вышел на улицу – солнце сияет, никакого снегопада нет. Шофер уже копается возле машины, Лазар тоже. Один я остался – соня. Я помылся, позавтракал. Все остальные мои попутчики уже помылись и позавтракали раньше меня. И как только я пришел, шофер сказал: «Поехали».
Перед машиной дорога была раскопана, а дальше дорога не была даже заметена и мы благополучно проехали через перевал, спустились вниз и приехали в Н. Яловичору. Я всю жизнь помнил гостеприимство гуцулов, особенно когда сталкивался с «гостеприимством»в русских деревнях. Это было в моей жизни дважды. Ни в 1952-м, ни в 1953-м году никаких приключений при поездке домой на зимние каникулы, не было.
Летом я сдавал экзамены со всеми вместе. Здесь некуда было спешить, т.к. по итогам летней сессии определялось, кто какую будет получать стипендию или не получит никакой. Это выяснялось только к 20-му июня. Я ждал 23-го, 25-го июня, чтобы получить стипендию за три месяца – за июнь, июль, август. Летом мои поездки домой были без приключений. Летом, в каникулы, один месяц я работал в конторе лесоучастка. Меня на работу оформляла моя мама. В 1951-м году я работал бухгалтером по расчетной части, т.е. по начислениям зарплаты. Летом 1952-го года я работал нормировщиком. Здесь совмещались мои интересы и интересы штатного бухгалтера и штатного нормировщика, которые уходили летом в отпуск, а я их замещал. Работать мне было интересно. Я изучил бухгалтерию и нормирование, да и получал зарплату.
Летом 1952-го года одно приключение все же было. В июле проводили областные соревнования по волейболу. Соревнования проходили в городе Черновицы. Притом соревнование было среди сельских физкультурников. Я играл в волейбол хорошо, у меня был даже второй спортивный разряд. В Н. Яловичоре в нерабочее время, иногда молодежь собиралась на площади села и играли в волейбол. Сетка была, слава Богу. Правда, в волейбол умели играть только пять человек парней. К нам всегда примазывалась одна девушка-толстушка, которая хоть както умела играть в волейбол (во всяком случае, пыталась играть). Чаще всего мы играли на площадке села, вместо 6 х 6 игроков играли 3 х 3, т.к. больше не было игроков. И вот глава местной администрации сказал, что он сделает заявку на команду из Н. Яловичоры и мы, шесть человек, поедем в Черновицы на областное соревнование сельских спортсменов. Глава администрации был не старый, лет под сорок мужчина. Иногда он с нами тоже играл в волейбол, но ехать сорокалетний мужчина, конечно, не мог. Тогда я говорю: «Ну а кто же поедет шестым?». Я забыл фамилию этой девушки-толстушки. Глава администрации сказал: «А вы возьмите ее». Я-то играл хорошо, а остальные играли достаточно плохо. Тем не менее, и парни, и глава администрации уговорили меня составить команду, быть капитаном и поехать в Черновицы на соревнования, тем более, за казенный счет. И мы поехали.
Поселили нас в приличную гостиницу. Кормили нас бесплатно и очень хорошо. Поскольку мы приехали без формы, то спортивное общество «Урожай» выдало нам бесплатно спортивную форму. Соревнование происходило буквально под стеной женского монастыря. Монашки заполняли стенку монастыря, их было всегда не меньше сотни, и смотрели на игры. Были зрители также и рядом с игровой площадкой. Мы смешили всех. Особенно тем, что у нас в мужской, казалось бы, команде девушка, да еще и толстушка. Монашки смеялись, чуть со стены не падали. Монашки были все молоденькие девушки. Мы конечно заняли последнее место. Я отнесся к этому совершенно спокойно, кому-то же надо быть на последнем месте. И мы поехали домой.
ЧАСТЬ III ШкОЛА
ГЛАВА 1
Пробыл я в отпуске три недели, во время отпуска я получил от начальника главка телеграмму, что работа моя в Иксе отменяется, и я должен ехать на работу в город Челябинск на завод шлаковых материалов на должность мастера ремонтно-механической мастерской. Через три недели отпуска я поехал в Челябинск с остановкой в Москве. В Москве я остановился в семье моего дяди, брата моего отца, дяди Володи и заодно поступил во Всесоюзный заочный политехнический институт на первый курс без экзаменов, так как у меня был диплом с отличием. Первые два курса были общеобразовательные, с третьего курса нужно было учиться по специальности, которая могла быть не избранной. Пробыв пару дней в Москве, я уехал в Челябинск.
В Москве моя тетя сказала, что дядя Володя находится в командировке в Челябинске, и мы там встретимся, и он даже меня встретит на вокзале в Челябинске. Так и получилось. Я своего дядю не видел никогда, но по описанию его жены – моей тети, я узнал его из окна моего вагона, когда он встречал меня. Я был совершенно не обременен никаким багажом, встретился с дядей и мы пошли в гостиницу «Южный Урал», где в то время проживал мой дядя. Пообедали, пообщались, и я уехал в металлургический район г. Челябинска, где размещался завод шлаковых материалов, куда у меня было направление на работу. На заводе выяснилось, что в этот же день туда приехал новый директор (может быть даже ехал со мной в одном поезде). Новый директор Рябицев Константин Георгиевич приехал из г. Выксы, где он работал начальником Мартеновского цеха. Мы поселились с ним вместе в одном из финских домиков, принадлежащих заводу. Заводу принадлежало пять или шесть сборных финских домиков, расположенных от завода примерно километрах в десяти.
Завод шлакматериала располагался на территории челябинского металлургического завода. Директор завода поставил меня на работу стажером начальника цеха литой дорожной брусчатки. Начальник цеха там уже был, его фамилия Рихтер, он из немцев, высланных из Поволжья или Крыма, я не помню. В Челябинске жило достаточно много высланных немцев, они ходили отмечаться в специальную комендатуру ежедневно. Рихтер был алкоголик, иногда на работу не выходил, поэтому стажер, т.е. я, подменял его. Притом директор сказал: «Вы работаете вдвоем, когда станете мешать друг другу, я его уволю» (обратите внимание, не уволю кого-либо из вас, я его уволю). Так и случилось.
В один прекрасный день Рихтер не вышел на работу. В здании, где находился кабинет начальника цеха, кладовая, помещения для отдыха рабочих, учетчица и мастер. В кладовой запирался инструмент, которым работали рабочие. Ключи от кладовой были у начальника цеха. Однажды, после выходного он не вышел на работу – рабочие оставались без инструмента и начать работать не могли. После звонка домой выяснилось, что Рихтер лежит дома пьяный. Чтобы начать работу, я попросил рабочего взломать замок (несмотря на возражения некоторых «законников», которые говорили, что там может быть различное имущество и без представителей хотя бы милиции взламывать это помещение нельзя, т.е. незаконно). Я сказал, что беру ответственность на себя. Взломали замок, люди взяли инструменты и пошли работать. Я послал учетчицу на квартиру к Рихтеру, а завод находился в четырех километрах от города. Этот район города Челябинска назывался «Соцгород». Рихтер жил в этом «Соцгороде» в достаточно приличной квартире. После этого я доложил директору завода, что я сделал. Он сказал, что я все сделал правильно.
На следующий день Рихтер вышел на работу, его вызвали к директору завода и он был уволен за прогул. Так я стал полноценным начальником цеха. В цехе работало около 250-ти человек, большинство из которых были женщины, все рабочие были бывшие заключенные, по амнистии, вышедшие на свободу и не уехавшие к своему дому по различным причинам. Раньше эти люди жили в лагере. Лагерь назывался «Тридцатый поселок», он был, естественно, за оградой из колючей проволоки и охранялся конвойными. После амнистии лагерь был ликвидирован, но жилые помещения остались, в этих помещениях и жили не разъехавшиеся по домам бывшие заключенные. Это было достаточно близко от завода.
ГЛАВА 2
Завод шлаковых материалов еще строился. В нем должно было быть три цеха: цех полусухой грануляции доменных шлаков, цех литой дорожной брусчатки, цех термоизоляционных материалов. Цех грануляции работал в три смены. Он построен по проекту, в котором использовалось изобретение советских инженеров Крылова и Крашенинникова. Суть новизны заключалась в том, что доменный шлак из ковша по желобу выливался на лопасти вращающегося барабана, полутораметрового диаметра. Одновременно туда подавались струи воды в след комьям шлака, разбиваемым лопастями этого барабана, из-под барабана гранулированный уже шлак отгребался бульдозерами или скреперной лебедкой. Влажность гранулированного шлака была в два-три раза меньше влажности гранулированного в бассейне с водой. Такой бассейн, принадлежащий «Челябметаллургстрой» находился рядом с нашим заводом. Сравнение по влажности нашего и их шлака можно было произвести здесь же.
Цех литой дорожной брусчатки делался по технологии, взятой из Германии, как репарация за убытки, нанесенные немцами Советскому Союзу. В Германии по этой технологии работали со шлаками меднорудного производства Мансфельстских медеплавильных заводов. Такой брусчаткой из шлаков меднорудного производства в городе Кёнигсберге к тому времени были вымощены все площади и некоторые улицы. Причем брусчатка на площадях была цветная, на площади вырисовывались узоры. Вот эту документацию, которая имелась по этой технологии, взяли мы, и был построен цех литой дорожной брусчатки, в Челябинске.
Надо сказать, что технология производства самих кубиков брусчатки, по-моему, была двухсотлетней давности, чрезвычайно примитивной, все делалось вручную. В лучшем случае, с помощью отбойных молотков вскрывалась прибыльная часть залитого в ямы с пресс-формами доменного шлака. Не каждый шлак подходил, как для грануляции, так и для производства брусчатки. Подходил только так называемый кислый шлак. В цехе у меня был специальный человек для отбора в доменном цехе годного для производства брусчатки шлака. Производство заключалось в том, что в специальных ямах, глубиною в полметра, размерами 3х4 метра, выкладывались из металлических пластин ячейки, в один или два этажа. Яма с ячейками заливались кислым доменным шлаком, из большого пятнадцати- или двадцатипятитонного шлакового ковша. Заливались эти ямы шлаком на тридцать-двадцать сантиметров выше пресс-форм, таким образом, над пресс-формой был тридцати сантиметровый сплошной слой уже на следующий день застывшего как камень шлака, который разбивался с помощью отбойных молотков, и из-под этого твердого слоя из пресс-форм вынимались кубики брусчатки, с ребром пятнадцать сантиметров. Шлак в ямах не всегда успевал остывать до комнатной температуры, а рабочие его уже взламывали. Работа чрезвычайно тяжелая, плюс жара летом, жаркое солнце и снизу жар от застывшего шлака. Однако же, платили людям хорошо.
Кроме этого в цехе должен был быть участок производства щебня из шлака, точнее из тех кусков от верхнего тридцатисантиметрового слоя, который разбивался, чтобы достать кубики брусчатки. Этого участка не было. Я до техникума целый год работал диспетчером в автоколонне и умел распоряжаться людьми, но конечно как начальник цеха я был слабоват. У меня было два мастера – женщины. Я проработал начальником цеха до января 1954 года. С января этого года директор объединил цех брусчатки и цех грануляции шлака в один. И назначил меня начальником того цеха. До этого начальником была женщина, Оськина Зинаида. Молодая женщина около 30-ти лет, она обиделась на директора, однако же, осталась работать мастером.
ГЛАВА 3
К новому году строители сдали в эксплуатацию два шестнадцатиквартирных двухэтажных дома, построенных по заказу и за деньги нашего завода. И я переселился в один из этих домов. На втором этаже в одном из этих домов мне дали комнату на двоих, в трехкомнатной квартире. В этой комнате со мной поселился мой одногруппник из техникума Штукалюк Виталий Харитонович. Двадцатитрехлетний парень (он был старше меня). Вот он-то и работал мастером ремонтно-механического цеха, на той должности, на которую назначали раньше меня. И я решил вызвать к себе в Челябинск свою маму и брата. Надо сказать, это было чрезвычайно легкомысленно.
Одну комнату занимала семья – муж и жена, работавшие в заводском отделе снабжения. Муж был инвалид войны, одной ноги до колена у него не было. Вторую комнату занимал (самую большую) приехавший по вызову главный механик нашего завода. У него где-то была семья, где он раньше работал, но он ее не привез в Челябинск или они сами не приехали. Мы с товарищем занимали вторую комнату, тоже не сильно маленькую. Спрашивается, куда могли поселиться мои мама и брат? Но Штукалюк мог и не согласиться, а он и не согласился. И уже моя мама с братом выехали. Через день я должен был встречать их, и вот я его уговариваю переселиться неизвестно куда или жить с нами, а он не хочет. Тогда я извинился перед ним и сказал, что я поступил не правильно и что мне нужно было с ним посоветоваться гораздо раньше, но он не принял мои извинения. Главный механик сам предложил Штукалюку жить в его комнате. И буквально перед самым приездом моей мамы Штукалюк перешел жить в комнату, где жил главный механик.
Штукалюк уволился с завода ранней весной. Почему-то не поладил с рабочими, не захотелось ему жить в Челябинске и он уехал к себе на Родину в один из районов Каменец-Подольской области. Я договорился с директором завода, что моя мама будет работать начальником планового отдела завода. Эта должность была свободна. Моя мама никогда не работала экономистом. Последнее время она работала старшим бухгалтером лесозаготовительного участка леспромхоза. Здесь она очень смело, на мой взгляд, приняла предложение Рябицева работать начальником планового отдела.
Брат мой моложе меня на три года, завербовался работать в Пермскую область на лесоповал и уехал туда. Я проработал на заводе до октября 1954 года. Завод работал плохо, не выполнял показателей, заданных ему главком, и зарплату нам не платили. Последние полгода, начиная со второго квартала, я не получал зарплату, а получал только аванс. Моя зарплата была 1000 рублей в месяц, но я получал только 300 рублей аванса и ничего более. С рабочими же рассчитывались полностью.
ГЛАВА 4
4 октября 1954 года я был призван в Советскую армию и уехал служить в г. Киров. Месяца три или четыре мне присылали мою зарплату. Перед отъездом, уже имея на руках повестку, я поступил учиться в Челябинский политехнический институт, на вечерний факультет. Я поступал в 1953-м году, когда ехал в Челябинск, во Всесоюзный заочный политехнический институт, но не смог себя организовать так, чтобы меня хватало на учебу и на работу. Перед отъездом в армию я дважды сходил на занятия.
Мои впечатления о Челябинске:
Оказалось, что на Урале (на Южном Урале в частности) рабочие квалифицированные, более того, высококвалифицированные металлурги.
Все рабочие и работницы злоупотребляют алкоголем. По-видимому, это старинная традиционная привычка «работного уральского люда». Завод располагался в четырех километрах от своего «Соцгорода». Вдоль территории завода от одной проходной до второй проходной (метров пятьсот) располагались ларьки, продающие в розлив водку. И работник стройтреста, и все, кто работал на территории, немедленно упирались в эти ларьки. Покупали грамм сто-двести и ехали домой, а кто-то задерживался еще дольше. Впервые в жизни я увидел пьяных женщин, валяющихся в придорожной канаве. Такого пьянства на Украине я не видел.
За год пребывания в Челябинске, я несколько раз был в Челябинском Оперном театре и ходил неоднократно в парк на танцплощадку. И театр, и парк расположены в Центральном районе Челябинска. Добираться туда от моего дома было достаточно далеко.
Впервые в жизни я наелся, т.е. до Челябинска я считал, что ни один человек не может сказать, что он поел достаточно и больше он есть не хочет. Я думал, что любой человек хочет есть всегда и никогда не наедается досыта. И вот в Челябинске я наелся.
ГЛАВА 5
Итак, 4-го октября 1954 года после сборов в областном военкомате (тридцать человек призывников спецпризыва – все тридцать человек со среднетехническим образованием) ехали поездом Владивосток-Москва от Челябинска до г. Кирова. Ехали мы впервые в пассажирском поезде. Правда, нас было всего лишь тридцать человек. Обычно собирали целый эшелон, и они ехали в восточном направлении в теплушках в товарных вагонах почти под конвоем. Нас же сопровождал один человек, капитан Репкин. Он сразу дал нам адрес – войсковая часть г. Киров 21491.
Служить будете в радиотехнических войсках, 36-й отдельный радиотехнический батальон уральской армии ПВО.
В поезде ехали интересные пассажиры. Это освобожденные по амнистии бывшие полицейские из прибалтийских республик. Они охотно разговаривали с нами, будущими солдатами Советской армии. Однако, проявляли открытую враждебность. В дороге мы ехали и не пьянствовали, хотя пьянство обычно сопровождало армейских призывников.
В октябре было достаточно холодно. У нас имелась теплая одежда (куртки и различные телогрейки, у кого что). По пути в Киров мы всю теплую одежду щедро отдали цыганам, поскольку нам должны были выдать в Кирове новую форменную армейскую теплую одежду. Приехавши в Киров, мы пришли в войсковую часть, которая размещалась на окраине города. Оказалось, что никакой одежды и обуви для нас нет, и чтобы не разводить антисанитарию в казарме, нам во дворе этой войсковой части поставили зимнюю палатку, и мы, тридцать человек там разместились. Ночи уже были с минусовой температурой, а на второй день пребывания уже выпал снежок, а мы были чуть не голые. В палатке было холодно. Матрасы и подушки мы набили соломой сами. Нам дали одеяла, чтобы подстелить и укрыться. Но просыпаясь, оказывалось, что волосы покрыты инеем. Я почему-то особенно не страдал.
Я просыпался с подъемом всей воинской части, хотя нас не будили. Обувался и в брюках без майки и рубашки выходил из палатки и делал физзарядку, умывался привезенной водой, пока она не замерзла. Умывался до пояса, замерзал как собака, но как только надевал майку, мне сразу становилось теплее, а когда надевал рубашку, мне сразу становилось тепло. Я заходил в палатку, пытался будить остальных, пытался шутить над ними, что они спят. Они на меня ругались конечно, потом была команда завтракать и я пытался поднять их, чтобы шли завтракать. Половина из них не выходили даже завтракать, просили, чтобы я им принес завтрак, каким-то образом в палатку. Котелков нам не дали. Я брал тарелку в столовой и кружку и приносил им, после чего они конечно вставали.
Мы почти ничем не занимались, и от этого было еще холоднее. Так мы прожили почти неделю. После чего нас сводили в баню, почему-то в женский корпус. И выдали форму: одежду и обувь. Из бани мы уже шли пешком, а идти около 3-х километров. Из бани мы шли уже, как солдаты, одетые в форму. Нас поселили в казарму отдельно от старослужащих. В это же время к нам прибыло пополнение из Красноярска. Также тридцать человек со среднетехническим образованием. У нас получилась не полная рота, и мы, шестьдесят человек, стали проходить курс «Молодого бойца». Я не помню, чему нас там учили, но помню, что нас посылали разгружать вагоны с дровами. Топили дровами и углем, в основном дровами, и приходили целые железнодорожные эшелоны для воинской части, в которой я служил. И нужно было срочно их разгружать.
Происходила очень интересная организация этой работы. В коридоре казармы нас шестьдесят человек выстраивали, подходил заведующий клубом батальона и спрашивал: «Кто будет участвовать в художественной самодеятельности?». В первый же день вперед вышел призывник из Красноярского края по фамилии Янченко. Двухметрового роста, пропорционально развит, мощного телосложения, мастер спорта по лыжам и одновременно солист хорового кружка какого-то предприятия в Красноярском крае. В первый день выступил вперед он один. Заведующий клубом сказал: «Хорошо». Взял Янченко и ушел. Остальные на разгрузку вагонов.
Разгружали вагоны, да еще под командой «Быстрее! Быстрее!» чтобы воинской части не пришлось платить за перепростой вагонов. На следующий день построение и отбор кандидатов для участия в художественной самодеятельности повторился. На этот раз вперед шагнули человек пять других, а остальных снова повели разгружать эшелон с дровами. На пятый день при построении вперед вышел я. Остались самые стойкие, которые разгружали вагоны еще недели две.
ГЛАВА 6
Потом пошел слух, что стали набирать команду в школу младших лейтенантов запаса. Условия были такие: кандидат должен быть со среднетехническим образованием. Он год учится в школе офицеров запаса в городе Магнитогорске. При успешной сдаче экзаменов, год проходит практику в действующих войсках уральской армии ПВО. После практики присваивается звание младшего лейтенанта и по желанию демобилизация. Срок службы солдат в войсках ПВО страны, в то время, Президиум Верховного Совета СССР установил – 4 года. До 1954-го служили три года.
Имея среднетехническое образование, мне было крайне выгодно, получив звание младшего лейтенанта еще и демобилизоваться, и отслужить не четыре, а два года. Команду для поездки в школу офицеров запаса формировал командир батальона по строевой части. Я кинулся к нему. Он сказал: «Ты участник художественной самодеятельности, замполит майор Казимирчук сказал, что ни один участник художественной самодеятельности не должен уезжать в Магнитогорск, и ты не поедешь». Я подумал, что зря я увиливал от разгрузки дров, лучше бы я их разгружал, теперь бы проблем не было. Но проблему надо решить. Пошел к замполиту. А замполит майор Казимирчук был родом из Белоруссии. Я обратился к нему, как к своему земляку белорусу и попросил его разрешение направить меня в Школу офицеров запаса. Он сказал: «Но ты же участник художественной самодеятельности!». Я ему объяснил, каким образом я попал в художественную самодеятельность. Что у меня никаких способностей к художественной самодеятельности нет, и что меня записали в хор, что я там стою и, чтобы не портить общее хоровое пение, просто открываю и закрываю рот. Он немножко посмеялся, но вызвал начальника клуба. И спрашивает его:
–
Вот у меня сидит солдат Стальгоров, он у тебя в самодеятельности?
–
Да, он в хоре.
–
Он солист?
–
Нет.
–
Он ценный кадр, как ты думаешь? И он просится на курсы офицеров запаса, может отпустить его?
На что начальник клуба сказал: «Да черт с ним! Пускай едет!». И я поехал в Магнитогорск в Школу офицеров запаса.
ГЛАВА 7
В Магнитогорске школа размещалась на территории Зенитной артиллерийской дивизии ПВО, в поселке Вторая Плотина, шесть километров от города Магнитогорска на реке Урал. В школе было две роты курсантов, по сто двадцать человек в каждой роте. Нам выделили казарменное помещение, построенное в 30-х годах. В одном здании располагались, в соседних помещениях, эти две роты. Казарма имела спальное помещение, помещение отдыха, туалет, комнату с умывальниками и каптерку. Для каждой роты комплекс таких помещений. В спальном помещении двухэтажные кровати. Но все помещение было пустое, плюс запущенное и грязное. Его нужно было вымыть – полы, стенки, окна, покрасить. Собрать и выставить кровати и к каждой кровати прикрепить фанерную бирку. Набить соломой матрасы, подушки и покрасить кровати.
Старшина роты у нас был украинец, прошедший всю войну с первого до последнего дня, награжденный орденами и медалями. Он построил нашу роту и сказал: «Вот это все надо сделать нам самим, в том числе покрасить полы». Мне было поручено изготовить на всю роту бирки из фанеры, т.е. 120 штук. Когда я спросил, где взять фанеру, старшина ответил: «Не знаю. Где хочешь, там и бери». Я не стал возмущаться, а пошел искать фанеру. А другим солдатам, вернее теперь курсантам, досталось найти где-то краски, чтобы красить кровати и полы.
Я пошел искать фанеру, про себя возмущаясь, что нельзя же так давать задания, для его исполнения никаких материалов совершенно нет. Уже отчаявшись совсем, я подошел к магазину, который был на территории этой воинской части и увидел рядом у магазина стоящий пустой фанерный ящик – упаковка для чая. Я обрадовался, зашел в магазин и у продавщицы попросил дать мне ящик, а прикинув в уме, на всю роту мне нужно даже два ящика, чтобы хватило на 120 бирок. Я стал просить два ящика. Она сказала, что дать не сможет, что ящик этот возвратная тара, и она обязана его вернуть, чтобы получить новую партию чая для продажи в новом ящике. Тогда я спросил: «А были ли случаи, когда ящики приходили в негодность – их разбивали случайно?». Она сказала, что такие случаи были, и ей приходилось своими деньгами платить за испорченные ящики. Я спросил, сколько стоит один испорченный ящик. Она ответила: «Каждый ящик стоит пять рублей». Деньги у меня были, как раз хватало на два ящика. Я ей сказал: «Напишите, что ящики были поломаны – солдат поломал. Я плачу вам за два ящика, а вы отчитайтесь перед начальником, что ящики были поломаны и вы вносите за них деньги, в данном случае мои». Объяснил ей, для чего мне нужны эти ящики, она согласилась. Один ящик был свободен, другой она освободила. Я взял эти ящики, принес в казарму, где изготовил из них 120 бирок. И написал на каждой все, что нужно было написать. Показал это старшине, он сказал: «Молодец». Курсанты, которым было поручено найти краску, так же нашли ее, где они ее нашли, я не знаю, но это меня и не касалось. Полы были покрашены, кровати покрашены, рамы, и двери были тоже покрашены, помещение казармы приведено в порядок, и мы вселились туда. Из данного мне старшиной поручения я сделал вывод, может быть слишком оптимистичный, что невыполнимых поручений не бывает. Просто при выполнении любого поручения нужно проявлять инициативу и не считать поручение невыполнимым.
ГЛАВА 8
Начались занятия. Занятия проходили в помещении, где были только классы. Классные помещения отапливались дровами. В каждом классе стояла печка (голландка) которую во время занятий нужно было топить дровами, чтобы в классе было тепло. Сам по себе армейский режим меня нисколько не угнетал – кормили, поили, учились в классе, делали физзарядку, можно было заниматься спортом в зале, отдыхать, читая книжки, журналы, газеты, которые были в так называемой«ленинской комнате».
В нашей школе, считая курсантов и офицеров-преподавателей, было около трехсот человек. Артиллеристов же было около девяти тысяч. Каждое подразделение (батарея) располагалось в своей казарме. Кухня и столовая же были общими для нас и артиллеристов. Столовая была небольшая, единовременно в ней могли принимать пищу около пятисот человек, т.е. наша школа принимала пищу за один прием, а вот девять тысяч артиллеристов за несколько приемов. Поэтому, скажем, обед, само кормление в столовой, начинался в 10 часов и заканчивался в
100
15 часов. На кухне повара были от артиллеристов, часть так называемых кухонных рабочих, тоже были артиллеристы, но от нашей школы 10 человек также ходили рабочими на кухню ежедневно.
Нужно было вставать в 5 часов утра и нести на кухню продукты питания со склада. Тяжелые мешки с крупой, с картошкой, потом чистить эту картошку. Хочу отметить, что картошка была не только советская, но и импортная – французская или польская. Картошка чистилась вначале в специальной картофелечистке. Там была достаточно небольшая машина – картофелечистка. После машины нужно было вручную вынимать из каждой картофелины неочищенные «глазки» и неочищенную часть. Когда был картофель французский или польский, после машины-картофелечистки практически картошку отчищать не было нужно. Как только приходилось чистить нашу советскую картошку, приходилось еще долго выковыривать «глазки» и подчищать неочищенную машиной кожуру. При этом мы всячески ругали всех на свете и, сопоставляя и ту и другую картошку, все время ворчали: «Неужели нельзя точно так же выращивать эту картошку, так же как выращивают во Франции или Польше?!».
Посуду алюминиевую, глубокие тарелки, ложки и кружки, рабочие кухни мыли вручную, в трех ваннах. Ванны были обыкновенные, как ставят в квартире. Тяжелая очень была работы. Мыть нужно было тщательно, однако же, без всяких моющих средств. Качество мытья проверял врач. По его замечанию приходилось перемывать плохо вымытую посуду.
Еще один курьез: до армии я курил, а в армии решил бросить курить. Тем, кто не курит, в то время давали дополнительную порцию сахара. Сахара нам положено было 35 граммов в сутки. Некурящему, давали еще 35 граммов дополнительно. Я бросил курить, но на сахар не записался, думал, что я могу не выдержать – опять закурю. Так оно и вышло, очень интересным образом. Я уже говорил, что классные комнаты отапливались дровами.
Занятия проходили так: каждый урок длился 45 минут и 10 минут перерыв. Всего уроков было пять. Во время перерыва курсанты выходили курить. При каждом взводе было два солдата, вернее сержанта из роты обслуживания, один командир второго отделения взвода, второй командир первого отделения, он же помощник командира взвода. Командиром взвода у нас был лейтенант, которого мы видели очень мало, а помощник командира взвода был с нами постоянно, в том числе ходил на занятия. Некоторые занятия он проводил сам, вместо командира взвода. А в школе мы учили предметы, такие как: электротехника, радиотехника, мат.часть радиотехнической станции, мат.часть радиостанции передатчик и радиоприемник и еще какие то предметы. Мы изучали также силуэты и характеристики американских, английских и французских военных самолетов.
Когда наступал перерыв между уроками, курсанты выходили покурить (курящие), а я был некурящим во взводе один. И вот сержант поручал мне принести со двора дров, подложить в печку и так далее. Через неделю мне это надоело. И когда в очередной раз сержант сказал, что курящие идут курить, а курсант Стальгоров займется дровами и топкой печи, я сказал: «Извините, я курящий, свою неделю я отработал».
А нам давали махорку и бумажку специально, чтобы скрутить «тцигарку». Я достаю из кармана махорку и бумажку, начинаю скручивать «тцигарку» и выходить во двор. Сержант удивился, но назначил другого для обслуживания печи. Таким образом, я опять, к сожалению, стал курящим.
Как я уже говорил, наша школа располагалась на территории зенитной артиллерийской дивизии, не помню ее номер. В Магнитогорске располагались три дивизии. Первая, вторая и третья. Одна из них, только что прибыла из Китая, где они воевали. У солдат и офицеров были различные боевые награды и боевой опыт. Эта дивизия располагалась гдето в другом месте под Магнитогорском. Вооружение у всех дивизий было полностью американским. Из чего состояло вооружение дивизий?
Основным подразделением дивизий являлись батареи. Каждая батарея состояла из двух артиллерийских расчетов, по четыре орудия каждый. Четыре орудия управлялись ПУАЗО (пульт управления зенитным огнем). Имелась также радиолокационная станция наведения СОН-4. Одна, на два орудийных расчета. Так вот, зенитный расчет состоял из станции СОН-4, ПУАЗО и четырех девяностамиллиметровых зенитных орудий. Все это было американское. С января 1955 года началось перевооружение, во всяком случае, той дивизии, на территории которой располагалась наша школа. Дивизия перевооружалась с американского вооружения на советское. Правда, РЛС СОН-4 и ПУАЗО оставались американские, а орудия советские – стамиллиметрового калибра. Курсантов нашей школы посылали на склады снарядов (их было три). Мы вытаскивали со складов американские снаряды, отдельно взрыватели, грузили их на автомашины, и их куда-то увозили. На этих же автомашинах привозили советские снаряды стомиллиметровые, мы их штабелями укладывали на складах.
В конце зимы руководство школы решило провести ночные занятия по общеармейской подготовке. Занятия должны были проводиться поротно. Ночные занятия по горам, на лыжах по снегу. В горы уходило два взвода из роты, оборудовали оборонительные позиции и примерно через два часа следующие четыре взвода этой же роты должны были на лыжах идти в наступление на эти два взвода, штурмовать гору. До горы было километров десять, до самой горы на лыжах не доходили. Выходили на исходную позицию, после чего начинался штурм горы. Когда собирались в казарме идти на эти занятия, старшина нашей роты говорил,
102
что форма одежды у нас не очень хорошая. У нас были валенки, ватные брюки, бушлаты и шапки-ушанки. Старшина говорил, что лучше было бы идти в сапогах т.к. наступать мы будем по пояс в снегу, наберем полные валенки снега, и в конечно счете там будет хлюпать вода. Старшина советовал взять с собой сухие шерстяные ноские, и уже после «взятия» горы, вылить из валенок воду, предварительно разувшись, выкрутить портянки от воды и надеть сухие носки. У кого же носков нет, то хотя бы в валенках не будет хлюпать вода.
Все, о чем говорил старшина – так и произошло. Штурмом мы взяли позиции двух наших взводов на горе, спустились вниз и построились для разбора учений. Здесь я, разуваясь, вылил воду из валенок, надел сухие носки, выжал портянки и положил в вещмешок. Изначально носков у меня не было. Мне дал их мой сослуживец, Максимов. У него было несколько пар, присланных из дома.
На обратном пути мы заблудились, и получилось, что шли дольше, чем следует. Курсанты начали уставать. Мы уже шли на лыжах, но все равно было достаточно тяжело. Мороз был около тридцати градусов, был ветер, но не большой. Те из курсантов, кто не завязал под подбородком наушники шапок, обморозили себе щеки. Бывший с нами врач замечал это, растирал подмороженные щеки спиртом и даже давал глоток хлебнуть. А старшина ведь предупреждал, что наушники шапок должны быть завязаны. Но теперь их было невозможно завязать, потому что они обледенели. У меня были завязаны и я ничего не подморозил.
Два курсанта из нашего взвода, Бузаверов и Буравой стали ложиться на снег и говорить, что они устали, на все наплевать и дальше они не пойдут, замерзнут, так замерзнут. Мы их разгрузили, т.е. взяли у них винтовки, вещмешки, но все равно они идти не хотели. Пройдя парутройку шагов, они наклонялись, хватали снег, кидали в рот, от жажды что ли, потом ложились и не хотели идти. Лейтенант, командир взвода, приказал двоим курсантам снять свои поясные ремни и бить этих лодырей, так он сказал, не давая им лечь в снег и в конечном итоге замерзнуть насмерть. Буровой, бывший ленинградский блокадник, седой, физически слабый, возможно на лыжи встал впервые в жизни, точно так же, как я. Его можно было пожалеть. А вот Бузаверов, житель Иркутска, сибиряк, спортсмен-лыжник и здоровяк. Совершенно непонятно, почему он ложился безвольно, не хотел идти и готов был замерзнуть даже насмерть. Курсанты с ремнями не давали им долго лежать, как только они ложились, их тотчас же начинали бить ремнями, толкали и заставляли идти. Вдруг кто-то из курсантов сказал: «Да вот смотрите, с левой стороны в долине внизу наши казармы, а мы тут блуждаем!» Бузаверов вмиг вскакивает и мгновенно без всякой команды и пинков побежал к казармам, более того, прямо в столовую. Т.к. мы долго ходили и пропустили по времени завтрак, в столовой все было уже готово. Мы позавтракали и пошли спать. Поскольку у нас были обмороженные курсанты, и мы заблудились, получалось, что эти учения прошли неудачно (я так думаю). И первую роту, которая должна была идти на эти же учения на следующий день, на эти учения не повели. И она вообще на эти учения не ходила, т.к. это был уже конец зимы.
ГЛАВА 9
Ранней весной ко мне приехала мама. Она остановилась в поселке Вторая Плотина, который находился рядом с нашим военным городком. Меня отпустили на три дня к ней. Она приехала посоветоваться со мной, уезжать ли ей жить из Челябинска на Сахалин. На Сахалин ее приглашает хорошая знакомая, которая работала главным бухгалтером стороженецкого леспромхоза. Теперь она работает главным бухгалтером на Сахалине и приглашает мою маму работать старшим бухгалтером лесоучастка в поселке Хоэ, Александровского-на-Сахалине района. При этом мы теряли в Челябинске комнату, т.к. мне было служить в армии еще три года. Я согласился, чтобы мама уехала работать на Сахалин, т.к. это была ей знакомая работа, тогда как работа в плановом отделе завода в Челябинске – работа была ей малознакомая. Да и, думаю, не по силам.
После майских праздников мы погрузились в эшелон и уехали для дальнейшего обучения в летний лагерь. Лагерь этот находился в десяти километрах от г.Троицк в Челябинской области. Этот лагерь существовал еще до революции. Там было здание столовой, кухни, скамейки для открытого показа кинофильма, а также земляные ячейки, выкопанные в земле для установки палаток. В каждой палатке размещался взвод, т.е. 24 человека. Палатка командира роты стояла отдельно, наша рота была №2, вторая. Рядом снами была площадка первой роты.
Если описать устройство лагеря, то лагерь устроен таким образом: ячейки, которые оборудовались потом палатками, перед этими палатками – площадка для построения небольшая, для каждой роты отдельно. Потом общелагерная так называемая линейка, точнее две линейки. Что собой представляет линейка: первая линейка называется солдатской и офицерской, она шириной всего лишь метра два и длинною почти на всю длину лагеря, около трехсот метров. Параллельно ей через промежуток в один метр, находилась т.н. генеральская линейка. Это уже точно так же мощенная гравием посыпанная песком полоса, шириною около четырех метров и длиною те же триста метров. На территории было два учебных корпуса, для каждой роты в отдельности. Между учебным корпусом и палаточным городком были две учебные полосы препятствий с различными сооружениями. Было также двухэтажное здание, в котором размещался штаб войсковой части, офицерское общежитие и казарма роты обслуживания. Напротив располагалось здание столовой и кухни.
104
И вот мы приехали эшелоном, до какого-то разъезда, не доезжая десяти километров до г. Троицка. Выгрузились. Было очень жарко. На разъезде находилось одно здание, в котором жила семья железнодорожника. У них был огород и был колодец с водой. Как только мы выгрузились – это триста человек, сразу кинулись к колодцу пить и вычерпали всю воду. Только со дна колодца даже с остатками воды доставались какие-то перья и пух. Железнодорожник выскочил из дому. Кинулся к нашему начальнику школы, чуть не на коленках просил его не брать из колодца воду, которой уже там не было. Он говорил, что у него хозяйство: коровы, свиньи, куры, но и семья тоже пять человек вместе с ним и без воды они в степи погибнут. Воду можно будет зачерпнуть из колодца не ранее, чем через 8-10 часов, и если солдаты будут брать из колодца воду, то все его хозяйство останется совсем без воды. Начальником школы был летчик, майор Пивень. Он запретил нам брать воду из колодца, объяснив, чем это вызвано, и поставил туда часового.
От разъезда до самого лагеря было километров пять. Мы пошли туда, а ведь там совсем не было воды. Колодцев там не было. Варить еду также не было воды. До Троицка десять километров, но воду возить было не в чем. Водовозки в нашей части не было. В Троицке, точнее так же под Троицком, располагалась авиационная истребительная дивизия ПВО. Но у них тоже не было водовозки. И вот наш начальник школы договорился с командованием авиадивизии, что они выделят нам бензовоз, но его предварительно нужно пропарить, чтобы перевозить в нем воду. До того, как врач разрешил привозить в бывшем бензовозе, воду нам привозили в небольших емкостях, и воды хватало только для приготовления каши. Ни на первое блюдо в обед, ни на чай, ни на компот
– воды не было. Таким образом, на обед давали опять же кашу. Наша школа оказалась полностью неподготовлена для пребывания в новом месте, в данном случае в летнем лагере в степи.
Возле лагеря были небольшие лесопосадки: кустарник и различные деревья. Курсанты кинулись искать какие-либо ямы наполненные возможно дождевой водой. Нашли несколько ям. Брали оттуда непонятно какую воду, потом оказалось, что это ямы от бывших туалетов. В основном наша рота как-то убереглась от этих ям. Я помню, что я лично видел такую яму, но я увидел, что там плавала дохлая крыса и объяснил всем, чтобы никто не брал там воду. А курсанты первой роты пили из этих ям, и у них появилась дизентерия. Их выгородили ленточками. Никуда их не выпускали из расположения первой роты и к ним не разрешали никому заходить, чтобы с ними общаться.
Через два дня наша рота шла в столовую строем. Перед столовой мы остановились. Я по своему росту был в первом ряду (направляющим). Мы остановились и нам сказали, что опять обед без первого и без компота. Мы решили в столовую не заходить и весь обеденный перерыв простоять строем возле столовой. Тотчас же появился перед нами замполит школы, подполковник Романенко и стал нас уговаривать, что обедать надо, надо есть кашу, и пообещал, что вечером на ужин будет чай и можно будет набрать полную фляжку этого чая, а на следующий день все будет нормально. Конечно, никакого чая вечером не было. На следующий день, теперь уже завтракать – мы не заходим в столовую, потому что чая нет. Теперь к нам походит начальник школы майор Пивень и говорит: «Ребята, сегодня не будет на обед первого, не будет на ужин чая, а вот завтра с утра будет чай и обед будет нормальный и все будет хорошо. Мы пропаривали дважды этот бензовоз, который нам дали для водовозки. Сейчас его пропаривают третий раз. Он стоит в Троицке и есть основания, что завтра будет все нормально». Кто-то из нас сказал, что нас вчера уже завтраком кормил подполковник Романенко, а завтрака так и нет. На что начальник школы ответил: «Я не болтун замполит, я начальник школы, я вам официально говорю, что сегодня ничего не будет, того что обещал замполит, а завтра все будет нормально, и завтра вы не наберете полную фляжку воды, но завтрак, обед и ужин будут такими, как должны быть». Нам понравилось, что он обозвал замполита подполковника болтуном, и мы пошли на завтрак. И безропотно ходили весь день в столовую. А назавтра действительно все было так, как должно быть, т.е.начальник школы сдержал свое слово.
ГЛАВА 10
Еще один курьезный случай произошел со мной в лагере. Я был назначен командиром второго отделения, и когда наш взвод пошел в наряд, т.е. в караул на кухню, я был старшем над всем взводом. Три курсанта не были заняты никаким нарядом т.к. были свободны, так сказать на подхвате. Пришел начальник учебно-строевого отдела, подошел ко мне и сказал, что к нам должен прибыть какой-то генерал и нужно привести в порядок генеральскую линейку. Она заросла травой, нужно вручную ее прополоть, почистить, подмести и сделать это нужно быстро. Спросил, есть ли свободные люди, я сказал: «Да, есть три человека», он сказал: «Давай их сюда и пусть они работаю. Времени два часа на эту работу. Через два часа приду и приму». Я вызвал этих троих. Двое были здоровые нормальные курсанты, третий был бывший ленинградский блокадник, Буровой. Я, уже имея опыт в гражданке работы руководителя, решил, что быстрее всего они сделаю эту работу, если я каждому из них отведу участок этой генеральской линейки, и как бы в соревновании они выполнят эту работу быстрее, чем за два часа. Я разделил на три части эту линейку, поставил каждого на свой участок и сказал: «Работайте». Как только из них кто-то закончит, он покажет мне свою работу, и я определюсь по качеству, и если я приму эту работу, то он будет свободен. Все принялись за работу. Два этих здоровых курсанта по одному сдали мне
106
свою работу, а третий Буровой через два часа не выполнил даже половины своей работы. Таким образом, я провалил выполнение приказания старшего командира. И вот подошел этот начальник учебно-строевого отдела и спросил:«Почему трудится на линейке только один курсант, ведь он видел, как трудятся трое, где остальные бездельники?» Я ему объяснил, как я организовал выполнение его приказа. Он сказал, что я поступил не правильно, т.к. приказ оказался не выполнен и что я плохо оценил обстановку. И сказал: «Вызывай этих бездельников и пусть работают». Я вызвал этих курсантов опять. Курсанты, поругавшись немного на Бурового и на меня, принялись за работу, и приказание начальника было выполнено полностью. Я осознал свою ошибку.
После лагеря, с 1-го сентября нас направили на практику, каждого в свою войсковую часть. Практика длилась месяц. Я проходил ее в своем 36-м отдельном радиотехническом батальоне, на так называемой точке с. Игошино Кировской области. Село и наш пост располагались в глухом лесу. В селе жили староверы. Солдаты, служившие на этом посту, с ними не общались, а вернее они с нами. После окончания практики я опять поехал в эту школу сдавать экзамены. Но теперь нужно было ехать в город Алапаевск Свердловской области. Туда перевели эту школу. По прибытии в Алапаевск я узнал, что срок службы в наших войсках Президиум Верховного Совета СССР сократил с четырех лет до трех, т.е. так, как было два года назад. При этом Министр Обороны отменил приказ об организации школ офицеров запаса, т.е. по окончании нашей школы и после сдачи экзаменов, нас теперь не представляли Министру Обороны для присвоения звания младший лейтенант, а просто отправляли назад в свои части дослужить до трех лет. Правда, после окончания этой школы командир части имел право присвоить выпускникам звание сержанта. Все курсанты школы взбунтовались: «Экзамены сдавать не будем! На черта они нам нужны, эти все хлопоты ни к чему не приводящие!? Отпускайте нас в свои части и все!». Мы предъявили такую претензию начальнику школы Пивеню. Начальник школы построил всех и сказал, что школа пока не ликвидируется как войсковая часть, экзамены надо сдать, и он нас убедительно просит готовиться и сдавать как можно лучше, и те, кто сдаст на хорошо и отлично, будут представлены Министру оборону для присвоения офицерского звания, он нам это обещает. Правда представление на присвоение знания это еще не означало, что звание будет присвоено. Поскольку мы относились к майору Пивеню с уважением, мы решили, что будем сдавать экзамен, какая разница, где служить, в своей части или в этой школе.
В Алапаевске нам пришлось дважды ловить дезертиров. Первый раз мы взводом пошли ловить дезертира, который был вооружен. Он отслужил в армии уже три года и должен был демобилизоваться, но совершил какое-то преступление и убежал. По-видимому, прихватив пистолет из части. Местные жители поселка показали дом, в котором находился дезертир, мы окружили этот дом, предложив ему сдаться. Сказали, кто мы. Что мы не милиция, а солдаты, и если будет сопротивляться и отстреливаться, и если он кого-то из нас хотя бы ранит, то будет убит сам. Он выстрелил раза два-три, ни в кого, слава Богу, не попал, а потом сдался. Отдал нам свой пистолет, и мы его увезли к себе в часть. Посадили в помещение гауптвахты. Он просидел там неделю. Потом начальник школы велел отвезти его в местную милицию. Через два дня он из местного СИЗО сбежал. Это был бандит.
Второй дезертир был новобранец, его только-только призвали в армию и он сразу же из войсковой части сбежал. Что-то там у него не сложилось. Это был молодой мальчишка, ловить того не пришлось, он сразу сдался, никакого оружия у него не было, он все время плакал, родители его тоже плакали, поскольку ему светила теперь тюрьма. Мы его взяли и отвели в местную милицию.
ГЛАВА 11
Я сдал экзамены на четыре и пять и поехал в свой батальон в город Киров. Это был уже конец октября. В батальоне я пробыл не более недели и меня направили служить на радиотехнический пост в город Уржум Кировской области. Служба на посту в городе Уржуме считалась комфортной, не то что в селе Игошино, в котором я проходил практику. Командир батальона присвоил мне звание сержанта, и я поехал в город Уржум на автобусе, и было это 6 ноября 1955 года.
Я приехал в город Уржум в 10 часов вечера. Как мне объясняли в батальоне, лучше всего зайти в городской клуб, в котором наверняка находятся солдаты нашего поста, т.к. уже праздновалась годовщина октябрьской революции, а дальше они меня отведут в саму войсковую часть, которая располагается, однако же, в пяти километрах от города Уржум. Я пришел с автовокзала в клуб, увидел там солдат нашего радиотехнического поста, но они сказали, что еще очень рано, танцы будут до двенадцати ночи, оставайся здесь и потом мы все вместе пойдем. Я ехал на плохом автобусе, и я очень устал. Мне не хотелось сидеть где-то в клубе или спать, и я попросил объяснить, как мне дойти до части. Они мне объяснили, каким образом это сделать: нужно было по автодороге выйти из города, пройти мимо кладбища, потом зайти как бы на небольшое плоскогорье, потом будут видны постройки войсковой части с левой стороны, вот туда свернуть. Уже был одиннадцатый час вечера, и я решил что пойду. И я пошел.
Уже шел снег, достаточно интенсивно. На земле уже был небольшой снежный покров. Я вышел из города, и сразу за городом было кладбище, как бы в лесу, на кладбище густо росли деревья. Как будто бы горел
108
какой-то огонек, там на кладбище. Я прошел этот ориентир и пошел дальше. Ночь темна. Идет снег, метель. Никакого фонарика у меня нет. Чувствуется, что по дороге я поднялся в гору. Стал искать, где же поворот налево, стал идти по полю. Вижу вроде бы, какое то строение – нет, это скирда соломы. Я поворачиваюсь и иду дальше. Снова попадая на следующую скирду соломы. Тогда я подумал, что я, по-видимому, заблудился, поворачиваю и идут назад до кладбища. Такие восхождения я делал трижды, и возвращаться в клуб к солдатам не хотел. Тогда я решил переночевать на кладбище. Зашел за ограждение кладбища, оно было огорожено заборчиком-штакетником, через калитку я зашел туда, посмотрел, что за огонек (я думал, что это домик сторожа), а оказалось что это остатки домика, который сгорел этим же днем. Сгорел полностью и, по-видимому, какие-то головешки светились, а домика, конечно же, не было.
Недалеко от домика я нашел какое-то местечко, расстелил шинель и проспал до утра. Утром я пошел по указанной мне дороге, было уже светло. Я только поднялся в гору, сразу увидел здания войсковой части. Пришел туда, а мне говорят, что уже собираются идти искать, я еще сказал, что долго собираетесь. Сказал, что я благополучно переночевал, но слегка замерз. Мне дали поесть, познакомились друг с другом и показали, где моя кровать. Сказали, что сейчас праздник. Командир у нас старший лейтенант Заикин, но его сейчас нет, так как он живет с семьей в городе, а сегодня праздник. Должен прийти, но пока нет. Оперативный дежурный – сверхсрочник, сержант по фамилии Сергеев. Так началась моя служба в Уржуме.
Как я уже говорил – это маленькая войсковая часть, численностью примерно пятьдесят человек, находилась в пяти километрах от города Уржум на некоторой возвышенности. Все же это предгорье Урала. Имелись помещения – все деревянные, так сказать рубленые и одноэтажные. В одном помещении располагались радиотехническая станция П-3, размером чуть больше современного бытового холодильника. Старье моральное и физическое. Метрового диапазона. Эта станция не имела экрана кругового обзора, только электронно-лучевая трубка, по которой определялась дальность до воздушной цели. Азимут цели определялся по направлению вращающейся антенны. Высота воздушной цели определялась архаичным методом с помощью, я бы сказал, псевдо-метода, гониометра. Вообще говоря, давать точные координаты воздушной цели практически невозможно с помощью такой радиотехнической станции.
В этом доме было также и спальное помещение для солдат. Кровати были двухэтажные. Там же стоял стол и две-три табуретки. Помещение отапливалось круглой печкой, которая находилась посреди этого дома. От помещения, где стояла станция, и был так называемый пункт управления, была развернута карта на столе обслуживаемого участка, так называемый планшет, на котором должен был работать планшетист, отмечая координаты воздушных целей. Рядом был стул и столик для радиста, оборудованный радиоприемником и ключом телеграфа Морзе. Радист передавал донесения в батальон и принимал оттуда команды через радиостанцию РАВ КАВЭ-5, расположенную в километре от этого радиотехнического поста. Спальное помещение от командного поста отделялось тоненькой перегородкой. Здание это было площадью около семидесяти квадратных метров. Рядом с этим зданием стояла антенна двенадцатиметровой высоты. Прямо против входа через дорожку, находилось помещение – «агрегатная». В ней стояло два бензиновых двигателя Л-6, совмещенные с электрическим генератором. Это было резервное электрическое питание всего этого радиотехнического поста. Электропитание осуществлялось также от городской электросети.
В помещении пункта управление был телефон городской телефонной сети города Уржума. У городской телефонной сети мы арендовали один канал связи в определенные часы суток, по одному часу с 9 до 10 утра, не помню, два или три раза в сутки. Помимо этого при сверхсрочной необходимости можно было вызвать пункт управления батальона по городской сети с помощью пароля «Самолет и воздух». При произнесении этих слов телефонист подключал город Киров немедленно. При кодовом слове «Самолет!», если линия Уржум-Киров была занята, то абоненты, разговаривающие по этой линии, предупреждались, что имеется войсковой вызов и что им нужно срочно заканчивать свой разговор. При кодовом вызове «Воздух!» нам немедленно подключали узел связи батальона в Кирове, прерывая все разговоры, в том числе, правительственные. Кодом «Воздух!» за два года службы в Уржуме мне не приходилось пользоваться ни разу, а кодом «Самолет!» пользовался неоднократно. За пользование кодом иногда ругал командир батальона, т.к. обычно вызывалось не во время аренды канала, за что приходилось платить по двойному тарифу.
Здание агрегатной было совсем маленьким. Там помещалось только два двигателя, бочка бензина и несколько бочонков смазочного масла. Помещение не отапливалось. Рядом с пунктом управления было еще одно здание, предназначенное исключительно для размещения личного состава. Тоже небольшое – семьдесят метров квадратных. Оно было построено, но не были выполнены отделочные работы. И в нем не было печки. В отдельном небольшом здании была кухня и столовая, не более двадцати четырех квадратных метров. Также была конюшня, где находились две лошади. В части находился один ездовой и один повар. Все остальные – это операторы радиолокационной станции, планшетисты и радисты.
Когда я приехал в Уржум, демобилизации подлежало два годовых призыва. И после моего приезда и отъезда демобилизованных вместо
110
пятидесяти человек на этом радиотехническом посту, осталось двадцать. Это обеспечивало только дежурную службу и не более того.
Весной 1956 года нам добавили людей. Почему-то заместитель командира батальона по строевой части комплектовал личным составом радиотехнические посты по национальному признаку. Вот к нам в Уржум он не направил ни одного русского. Это были: татары (сибирские и пензенские), чуваши и несколько человек азербайджанцев. В небольшом здании, где размещалась казарма и пункт управления, и сама станция радиотехническая – было достаточно тесно. Печь топилась ежедневно. Однажды новобранец по фамилии Галиев – татарин, разжигал печь с помощью бензина и взорвал ее. Взрыв был достаточно сильный, но печь не разрушилась, только вся покрылась трещинами. Разрушился на чердаке боров и внутренние газоходы печи. Никто не знал, что дальше делать. Печь топить было невозможно, все было разрушено. Виновник этого разрушения, солдат Галиев, сказал, что он до призыва в армию работал подручным у печника, помогал ему и что он восстановит эту печь. Старший лейтенант дал ему в помощь трех солдат, Галиев сказал, что больше не нужно, да и остальные свободные от дежурства солдаты помогали Галиеву кладкой печи. Под его руководством разобрали печь, и он сложил новую, которую сразу же затопили, она не дымила, т.е. печь получилась хорошая.
Еще в этой же казарме был такой случай со мной. Я сидел за экраном работающей РЛС, была гроза. Солдаты уже готовились ко сну. Некоторые уже лежали на двухэтажных кроватях. В это время прозвучал какой-то взрыв. Я сидел спиной к казарменному помещению, на взрыв я оглянулся, повернувшись боком, и в это время мимо меня пролетела шаровая молния. Шар был приблизительно десять сантиметров. Шар ударился в шину заземления станций и ушел в землю. Станция была не повреждена, но оказалось, что этот шар выскочил как бы из радиорозетки, которая была над окном. Когда стали смотреть, никакой розетки там не было и даже никаких остатков, все, по-видимому, сгорело от шаровой молнии. Если бы я не оглянулся, что за взрыв произошел, то пролетая, шаровая молния задела бы меня, а так все обошлось.
ГЛАВА 12
С наступлением весны я предложил старшему лейтенанту Заикину закончить отделку второго здания, предназначенного только под казарму. Он никогда не занимался строительством, я тоже. Но делать было нечего, а жить в тесноте, в которой мы находились, тоже не хотелось. Недостроенное здание стояло рядом, метрах в десяти от действующего здания. Там на крыльце этого здания мы заряжали от своего генератора аккумуляторы. Аккумуляторы расставлялись на крыльце, над ними взвешивалась лампа трехсоставная, чтобы можно было контролировать процесс зарядки аккумуляторов. Двигатель и генератор стояли в агрегатном, провода были протянуты к месту зарядки аккумуляторов. Зарядка проводилась круглосуточно т.к. аккумуляторов было достаточно много. Наша войсковая часть не имела никаких ограждений, но часового мы выставляли. Часовой обязан был ходить по контуру площадки, на которой размещались все наши здания и сооружения, и смотреть, не пробрался ли кто-либо посторонний.
Однажды вечером, когда было темно, мы сидели в действующем здании, где была казарма и пункт управления, и вдруг увидели в окно гигантскую вспышку огня. Кто-то смотрел в окно в торце здания, кто-то смотрел в боковое окно здания, кто-то смотрел в окно с другого конца здания – вспышку видели все. Мы кинулись к зарядной установке соседнего здания, где заряжались аккумуляторы, и подумали, что там взорвались аккумуляторы и возможно начался пожар. Однако там все было нормально. Никакого свечения больше не было нигде. Стали искать часового, чтобы узнать, что произошло. Нашли его выходящим из здания кухни. Начали его спрашивать, что произошло, откуда такой взрыв света, откуда вспышка такая. А вспышка была, я сравнил бы ее, с вспышкой электродуги, которая происходит при плохом контакте трамвайного токоприемника с контактным проводом. Позвонили из города от дежурной городской администрации и спросили, что же у нас там произошло. Я ответил, что ничего не произошло и что все в порядке. Они сказали, что видели вспышку пламени, я сказал, что это не у нас. Наш часовой ничего не мог сказать о природе этой вспышки, по-видимому, проспал на кухне. Утром следующего дня мы услышали сообщение Правительства Советского Союза о том, что на северном полигоне была взорвана первая термоядерная бомба. А мы были далеко от этого полигона. Более тысячи километров. Вот что такое термоядерный взрыв и его световой эффект.
Приняли план отделочных работ в здании. Мы должны были произвести штукатурку внутренних поверхностей стен здания, сложить печь, побелить и покрасить стены, пол и потолок. Все остальное у нас было сделано, т.е. работы было не так уж много. Прежде чем штукатурить внутри сруб здания, нужно было оббить стенки дранкой. Я сказал, что я научу солдат, как делать дранку (я видел, как эту дранку делают на Западной Украине). Для этого нужно было спилить, по крайней мере, хотя бы одно дерево – ель или пихту. Потом разрезать на метровые чурбаки, а дальше строгать солдатским тесаком эту дранку, предварительно расколов топором эти чурбаки на крупные заготовки, по моей разметке. Поехали в лес и без всякого разрешения спилили дерево (у нас был автомобиль ГАЗ-63). Я выбрал в лесу дерево, мы его срубили, распилили на метровые чурбаки, погрузили в автомобиль и увезли в часть. Там разделали, и солдаты начали тесаками драть эту дранку. Я их научил, как это
112
нужно делать. Надрали дранку, оббили стенки. А на глину у меня был уже серьезный помощник Галиев – печник. Накопали глину, смешали с конским навозом (таков был рецепт) и отштукатурили стенки. Потом купили краски, побелки, стенки побелили, покрасили панели, покрасили полы, оконные рамы и двери. Краску нужно было разводить олифой, но ее нигде не было, ни в городе, ни тем более у себя. Я где-то слышал, что вместо олифы можно применить подсолнечное масло, при этом прокипятив его. Развели краску этим маслом. Но краска на панелях не высыхала. Полы такой краской мы не стали красить. Была какая-то другая краска, которую не нужно было разводить олифой. А панели красили краской, разведенной постным маслом. Целый год я еще служил, а панели так и не просохли. Применить постное масло было глупым решением.
Это был 1956 год. Мы благоустраивали свою территорию. По контуру своей площадки мы посадили деревья и кустарники. Привели в порядок территорию. Сделали клумбы, одну из них на месте бывшей мусорной свалки. Покрасили, как положено, всю стоящую на улице технику. И все у нас стало выглядеть прилично. Плохо было то, что у нас не было источника воды. Воду привозили в бочке, на своей водовозке. Повозочный набирал эту воду из речки Уржунки и привозил в часть. Мы эту воду и пили, и варили еду на ней, и поливали деревья и цветы. Повозочный, конечно, ворчал, что много работы, но в результате все были довольны. Приехал к нам кто-то из командования батальоном, из Кирова и ему понравилось наше благоустройство. И к нам зачастили различные комиссии, как к образцово-показательному радиотехническому посту.
Нам выделили новую радиолокационную станцию – новейшую П-10. Мы ее на своей автомашине с шофером вместе привезли из Кирова. Из Кирова до Уржума ехать около двухсот с лишним километров. Станция оказалась тяжелой, упакованная в ящики, она занимала целиком и еще с верхом наш ГАЗ-63. Резина на нашей машине была изношенная. Проехав приблизительно половину пути, у нас вышло из строя шесть колес. Четыре на автомобиле и две запаски. Мы остановились поздно вечером на окраине какого-то села. Мы с шофером вымотались, шофер конечно больше меня. Шофер – здоровый парень, сибиряк по фамилии Кошелев, сказал: «Все, я дальше не поеду, надо отдохнуть». У меня не было никакого оружия, а у него был карабин. Он взял на плечо карабин, я ему сказал, что у нас станция совершенно секретная, а он сказал, что тут все равно нет никаких шпионов, и никому это не нужно.
Мы пошли искать того, кто пустил бы нас переночевать. Стали стучаться чуть не в первый же дом. Нам сказали, что не пустят переночевать. В следующем доме такая же история. Нас, двух солдат всеми любимой Советской Армии, местные жители к себе ночевать не пускали. Я вспомнил и сказал шоферу, что вот в Западной Украине мне пришлось в пургу ночевать на перевале, так меня не то что пустили тамошние люди, а нас пустили, накормили, напоили самогонкой, уложили нас спать в свои собственные постели, а хозяева легли спать на полу. При том мы были русские, а они гуцулы и по горам шастали еще бандеровцы. А здесь, совершенно русские люди, совершенно русских солдат – не пускают. А уже в трех домах нас не пустили, шофер говорил, что если не пустят в четвертом дому, я разобью им окна прикладом. Но нас пустила туда девушка, примерно 22-25-ти летняя. Она была одна. Вернее, в доме спал совершенно пьяный ее отец. Когда мы спросили, что это с ним, она сказала, что сегодня было 40 дней со дня смерти ее матери и что она живет и работает в городе Молотовске (километров двадцать от этого села в сторону Уржума). Она отпросилась с работы, но отец на сорок дней напился. Девушка сварила нам картошки, у нас была тушенка, она достала самогонки, и мы поужинали и легли спать. Она спросила, сможет ли она поехать с нами до Молотовска. Мы согласились. Утром шофер отремонтировал резину на машине, посадили девушку в кабину, я сел в кузов и мы поехали. Привезли эту станцию к себе, там ее смонтировали и приступили к боевому дежурству уже на этой станции.
Станция была очень современная: экран кругового обзора, высотомер, запросчик – «свой-чужой». В скорости приехал командир батальона и Первый Секретарь Кировского ОБКОМА ВКПб специально, чтобы посмотреть эту станцию. Мы еще дебатировали у себя, показывать ему или нет, но поскольку он приехал с командиром батальона, тот ему все и показал. Я такую станцию в школе не изучал и на такой станции не практиковался и не работал. Я принялся ее тщательно изучать и получать навыки работы на этой станции, т.е. много тренировался, даже без передач на командный пункт батальона. К нам стали приезжать еще больше различных комиссий.
Опишу ситуацию: приезжает какая-то комиссия во главе с подполковником, он смотрит станцию или не смотрит, смотрит территорию нашего поста, говорит, что все замечательно и красота. Но тут мастерская КРОСС стоит не на том месте, на котором бы следовало стоять. Мастерская – это автомобильная будка, начиненная различным оборудованием для ремонта. Стоит она на деревянных метровых чурбаках-подставках, на мой взгляд, все прилично, но подполковнику не нравится. И он указывает, куда следовало бы перенести эту мастерскую. Не так просто это сделать. Тем не менее, я выполняю его приказание. Командир докладывает по телефону, что приказание выполнено, и мастерская поставлена туда, куда было указано. Через неделю приезжает еще одна комиссия, там тоже подполковник или полковник, который тоже все хвалит, но опять же эта мастерская стоит не там где надо. И что надо ее поставить и указывает место, куда надо поставить. Выполняем и это указание. Еще через недели приезжает Командующий Уральской Армией ПВО генерал
114
лейтенант Шафранов. С кучей различных полковников и подполковников. И опять же командующий хвалит наши порядки, но мастерскую стоит переставит на другое место. Я исполнял обязанности старшины поста (старшина роты). Я ему говорю: «Товарищ генерал, разрешите обратиться, старшина роты старший сержант Стальгоров». Он говорит: «Слушаю. Что ты хочешь?». Я ему говорю по поводу мастерской: «Разрешите, я ее поставлю на колеса?». Он спрашивает: «Зачем?». Я ему объяснил, что перестановка этой мастерской за месяц будет уже третьей. И каждый руководитель комиссии приказывает ставить эту мастерскую на место, которое нравится именно ему. И теперь вы приказываете ее переставить. А катать ее невозможно и переставлять с мест на место ее тяжело. Я хотел сказать, что и бессмысленно, но не добавил. Генерал засмеялся и сказал, пускай стоит, где стоит. Никуда не надо переставлять. Я сказал: «Слушаюсь, товарищ генерал!» Еще через неделю или полторы опять какая-то комиссия. И опять подполковнику или полковнику не нравится, где стоит этот КРОСС. Но тут я сказал, что это место определил генерал-лейтенант Шафранов, и без его разрешения переставлять никуда не буду. Тогда этот полковник или подполковник говорит: «А ведь, в самом деле, это самое хорошее место».
Несмотря на то, что я был старшиной, я все равно садился за экран этой станции и тренировался. И однажды, уже осенью 1956 года, я был в городе по хозяйственным делам, прискакал посыльный на лошади и сказал, что меня вызывает командир батальона, и сказал, чтобы я садился за станцию. Я приехал из города, сажусь и спрашиваю у дежурного по батальону уже в Кирове: «Что случилось?». Он говорит: «Потеряли американский самолет, который перелетел через северный полюс. В районе Северного Морского пути проходили учения нашей авиации, этот самолет смешался с «нашими» и мы его потеряли. Он где-то на подлете к нашей зоне или уже в «вашей». Он отвечает действующим кодом, что он свой самолет. Вот его надо найти, не спутав с нашим самолетом. И если мы его вычислим, то его собьют».
Я сумел найти этот самолет. Я его определил по ответчику. Сигнал «я свой самолет» у американца формировался у меня на экране ответчика несколько по-другому, чем от генератора нашего самолета. Я обнаружил этот чужой самолет и передал на командный пункт батальона. Объяснил, как я его идентифицировал, чтобы и дальше знали. Его повели другие посты и где-то недалеко от Свердловска наши истребители его сбили. За эту операцию летчики получили, наверное, орден, но и наш командир батальона тоже был представлен к награде, и вся цепочка была представлена к награде. Я – оператор станции обнаружения, наш радист батальона, планшетист батальона, оперативный дежурный офицер батальона, наш командир Заикин и командир батальона. Командир батальона спросил меня: «Ты должен быть представлен к медали, но может тебе лучше дать отпуск домой?». Я сказал, что мне лучше отпуск. Он сказал что хорошо, медаль останется в батальоне и мы дадим ее другому. А отпуск солдатам тогда не давали. Давали только как поощрение, как за какие-то заслуги. И вот я себе заслужил отпуск именно на боевой работе. И мне дали десятидневный отпуск. Я приехал в батальон, у меня спросили, куда я поеду, я сказал, что поеду в Белоруссию. Выписали мне билет, дали отпускные и проездные документы. И я поехал в отпуск в Белоруссию, деревня Копцевичи Петриковского района Гомельской области. Был я там уже в декабре. Там жила моя бабушка, но она умерла в 1953-м году. Там была семья моей тети, маминой сестры, тетя Таня. Семья эта: ее муж (учитель биологии в школе) инвалид войны, у него не было до колена одной ноги, он воевал всю войну. Тетя Таня так же работала учительницей, но в начальных классах. Ее сын, Володя, 1935-го года рождения. Его сестра, Татьяна 1941-го года рождения, она училась в педагогическом техникуме, и еще была маленькая девочка Лена 1946го года рождения. Они почти построили свой дом, в котором они жили. Жилая была прихожая – она же кухня с русской печкой и две спальные комнаты. Еще одна комната не была построена. Не было полов и не было никакой отделки. Я пробыл у них десять дней, сфотографировался, приехала Татьяна специально, чтобы побыть со мной. Тетя Таня рассказывала, как они жили во время войны в оккупации. Ее муж был на фронте, она и двое детей. Девочка Таня 1941-го года рождения – совсем маленькая и бабушка из г. Рогачево переехала к ним в г. Лепель. Во время оккупации тетя Таня работала учительницей, бабушка ухаживала за детьми и вела хозяйство. Тетя Таня получала зарплату от местной администрации, получала продовольственные карточки, по которым полагались продукты питания. Бабушка Оля, ее мама, была пенсионеркой, 1879-го года рождения. От местной администрации она получала пенсию, столько же, сколько получала при советской власти - 36 рублей. Можно сказать, что во время оккупации они жили достаточно благополучно. Никто их не преследовал за то, что муж воевал в Красной армии. По рассказам тети Тани, самое плохое во время оккупации – это партизаны. Они приходили, заставляли людей отдавать последние продукты, мотивируя тем, что они воюют против оккупантов и им нужно есть. Но тетя Таня говорила, что они не воевали против немцев, а были просто бандиты, тогда как местная администрация старалась наладить нормальную жизнь на оккупированной территории.
На обратном пути из отпуска я заехал в Москву к дяде Володе. Его опять не было, он был где-то в командировке. Была только тетя Ксения и ее дочь, моя двоюродная сестра, Оля. Они жили теперь по новому адресу: Первая улица строителей (не помню, какой район Москвы). Квартира у них была двухкомнатная в многоквартирном доме. Одна из комнат принадлежала сестре тети Ксении, т.к. новая квартира давалась,
116
в том числе, и ей. Я ночевал вот в этой, совершенно свободной комнате. Ольга училась в МГУ и вечером зашла ко мне поговорить. В том числе она говорила о событиях в Венгрии, где наши войска подавили восстание венгров, этой же осенью 1956-го года. Ольга говорила, что в университете студенты бурно обсуждали и обсуждают это событие. Многие из них хотят выйти с протестом на Красную Площадь. Я посоветовал ей никуда не выходить. Я сказал, что москвичи жируют, по сравнению с жителями провинции. Сказал, что жители в провинции бедные, уровень культуры у них достаточно низкий и что молодым москвичам следовало бы, на мой взгляд, по окончании института или университета, ехать на работу в провинцию, восстанавливать там разоренное во время войны народное хозяйство. Приехав куда-то в провинцию, в глубинку страны, и проживая там, они также будут повышать уровень культуры местного населения. Мои взгляды совпадали с взглядами российских народников и были достаточно наивными.
ГЛАВА 13
Весной 1957-го года к нам на пост приехал капитан, секретарь партийного бюро батальона. Он настойчиво предлагал мне вступить в члены партии. Когда я ему говорил, что у меня отец враг народа, он сказал: «Это ерунда. Отец твой, он сам за себя ответил, а ты служишь хорошо, более того уже фактически отличился в боевой операции и получил награду. И у тебя имеется авторитет не только здесь в Уржуме, но и на других постах о тебе знают». Я спросил: «А что надо?». Он сказал: «Нужно три рекомендации, одну дает комсомольская организация». Я был комсомолец. «Вторую рекомендацию дам я. Но тебе еще надо найти третью рекомендацию у кого-то в батальоне». Наш командир был беспартийный, он не мог дать рекомендацию. Из солдат членов партии тоже не было. У меня единственный есть земляк и лично меня знает замполит майор Казимирчук. Капитан сказал: «Поговори с ним».
Я как старшина в Киров ездил часто, за продуктами и за вещами. И в очередной раз в Кирове я подошел к Казимирчуку и попросил у него рекомендацию кандидатом в члены партии. Вначале нужно было вступить в кандидаты членов ВКПб, пробыть кандидатом год и уже потом вступать в члены партии, так же собрав три рекомендации. Я просил дать мне рекомендацию для вступления кандидатом в члены ВКПб. Он сказал:«Хорошо. Пошли ко мне в кабинет». Сели писать. И когда я сказал ему, что мой отец был еще комсомольцем и арестован за контрреволюционную деятельность и умер в тюрьме города Орши, он отставил в сторону ручку, снял очки, призадумался и сказал: «Я подумаю». То есть
– струсил. Сказал: «Приходи ко мне завтра». Я пришел завтра. Он опять как-то отвертелся. Он сказал: «Приедешь в следующий раз, и я напишу». Он все время говорил, что напишет. Через неделю я приехал снова в Киров по делам. Меня спрашивает капитан – секретарь партбюро батальона: «Ну, где твои рекомендации? Я написал тебе, она у меня, и комсомольская организация написала, она у меня». И он спрашивает: «Где же третья рекомендация от Казимирчука?» Я ему объяснил, как ведет себя Казимирчук. Он сказал: «Может, у кого другого спросишь? Может, у командира спросишь? Он даст». Я ответил ему: «Рекомендация Казимирчука вопрос принципиальный, если не доверяет замполит батальона, я вступать не буду, а если даст, то отлично».
Я пошел к Казимирчуку. Я у него спрашиваю:«Как насчет рекомендации? Я уже третий раз к вам прихожу». Он уже начал было увиливать опять. И я сказал: «Товарищ майор, это не честно, скажите прямо, что вы мне рекомендацию не дадите или пишите сейчас, а я подожду. Не дадите так не дадите, я не буду на вас обижаться». Он сказал: «Раз я обещал
– я напишу». Сел и написал. Я отнес его рекомендацию секретарю партбюро. Он сказал, что потом меня вызовут на партсобрание коммунистов батальона. Через неделю меня вызвали на партсобрание, причем срочно. Пришлось мне садиться на самолет и лететь в Киров. Полет на самолете для меня был впервые в жизни. На партсобрании меня естественно приняли. Следующим был вызов в политотдел спецчастей гарнизона, опять же в Кирове. На заседании политотдела спецчастей гарнизона меня принимали в кандидаты ВКПб. Я начинал опять же с того, что у меня отец враг народа. Один из членов политотдела сказал, что в таком случае меня принимать нельзя. На что другой, немного моложе, спросил меня: «Сколько вам было лет, когда арестовали отца?». Я сказал: «Почти четыре года». Он сказал: «По-видимому, вы сильно влияли на своего отца, что вас предлагают не принимать в партию». Все засмеялись, а начальник политотдела сказал: «Так кто за то, чтобы принять Стальгорова кандидатом в члены ВКПб?». Все проголосовали единогласно «за», даже тот, кто предлагал меня не принимать.
ГЛАВА 14
Я вернулся в Уржум уже кандидатом в челны ВКПб. Служил старшиной до демобилизации. Я хотел демобилизоваться раньше до начала учебного года в институте. По моей просьбе Челябинский институт прислал бумагу, что-то вроде вызова. Я с этой бумагой пошел к командиру батальона с просьбой демобилизовать меня. Он просил меня остаться в армии. Сказал, что я хороший специалист, я закончил офицерскую школу, что он уже послал в министерство обороны представление, чтобы мне присвоили звание младшего лейтенанта и чтобы я остался служить в армии. Это расходилось с моими планами учебы в институте. Я так и сказал командиру и еще добавил, что в армии служат только дураки.
118
Он обиделся, сказал, что, по сути, я его обозвал дураком. И сказал, что демобилизует меня в самую последнюю очередь и отправил на строительство нового радиотехнического поста в Костромскую область в лесную глушь. Несмотря на то, что я был в чине старшего сержанта, а сержантский состав тогда не мог привлекаться к физической работе, меня поставили именно на физическую работу, вручную лопатой приготавливать бетон. Тогда я написал матери телеграмму на Сахалин, чтобы она прислала ходатайство, чтобы меня демобилизовали к ней на Сахалин. Она прислала заверенную военкомом телеграмму, что она болеет и что меня нужно демобилизовать. Меня демобилизовали. Я сел на поезд Москва–Владивосток.
Мои впечатления от службы в армии:
За три года службы я не слышал, чтобы офицеры на своих подчиненных ругались матерными словами. Такого еще не было. У нас не было никаких «неуставных» отношений между солдатами и сержантами. Сержанты на подчиненных также матом не ругались. Никакой дедовщины не было и в помине, такого слово никто из моих сослуживцев даже и не знал. У нас ходили слухи, что в расквартированном по соседству с нашим батальоном, в городе Кирове, стройбате существуют совершенно иные отношения, похожие на взаимоотношения в тюрьме или в лагере заключенных. Мне ничего подобного ни в Уржуме, ни в Кирове, ни в Магнитогорске, ни в Троицке не попадалось.
В зенитных артиллерийских дивизиях в 1955-м году все вооружение было американским. Это было для меня неожиданностью. Весь комплекс, начиная от СОН-4, ПУАЗО и девяностамиллиметровых орудий – все было американское. В наших (радиотехнических) войсках ПВО все станции обнаружения, имеющие экран кругового обзора также были американские. Правда, офицеры говорили, что это проект наш – Советского Союза, но изготовлены эти станции сантиметрового диапазона – в США. Это тоже меня удивило.
Я научился командовать людьми и подчиняться командирам.
Невыполнимых приказов – не существует.
ГЛАВА 15
Ехать до Владивостока на поезде нужно было семь суток. Багажа у меня не было. Был вещмешок, в котором были только учебники, которые я взял еще из Челябинска. Предполагалось, что я буду изучать по институтской программе некоторые предметы, по которым у меня и были учебники. Учебников было штук шесть. Это были благие намерения. За время трехлетней службы я их даже не раскрывал, но и не выбросил. Я их вез на Сахалин. Ехал я в плацкартном вагоне, место мое было на нижней полке. На четвертый день с верхней полки слез мужчина лет тридцатипяти. Он также садился в поезд Москва–Владивосток на станции Киров. Вернее, он не садился, его пьяного, до без сознания, внесли его приятели мужчины и положили на его верхнюю полку. Только на четвертые сутки езды он слез с этой полки и стал знакомиться с едущими совместно с ним пассажирами. Познакомившись со всеми, он мне предложил пойти в вагон-ресторан (ему нужно было похмелиться). Я с ним не пошел. И он пошел сам. И ходил до Хабаровска, т.е. еще двое суток. На последние сутки езды от Хабаровска до Владивостока денег у него уже не было, и в ресторан он больше не ходил. Он пропил все, что у него было, в том числе деньги на билет на пароход ВладивостокКорсаков. На Сахалине в Корсакове у него была жена, работавшая в Сахторге бухгалтером. В вагоне он мне рассказал, что он распрощался со своей сахалинской женой, когда уезжал с Сахалина. И сказал, что от нее уезжает насовсем и на Сахалин больше не вернется, но признавался, что, к сожалению, приходится возвращаться. Я ему рассказал, что я тоже еду на Сахалин. Сказал ему точный адрес – куда. Что это от Корсакова далеко на север Сахалина. Он сказал, что ты мне поможешь добраться до Корсакова. Так как у него не было денег уже в Хабаровске (может даже раньше), то я его кормил, т.е. давал ему деньги на ресторан. Он сказал, что взаймы и что во Владивостоке он даст телеграмму жене, что она ему вышлет деньги, и он отдаст мне свой долг. Во Владивостоке он действительно послал телеграмму жене, чтобы она ему выслала денег на пароход. Я пошел с ЖД вокзала на морской вокзал, чтобы взять билет Владивосток–Корсаков.
Пароходы не ходили, потому что несколько дней перед этим был сильный шторм и в день нашего прибытия во Владивосток (число я не помню), это было в октябре. В зале для военнослужащих была специальная касса, и там было полно народа, в этой достаточно небольшой комнате. В основном это были офицеры, которые возвращались на Сахалин после отпуска. Которые уже несколько дней, а кто-то даже целую неделю прождали штормовую погоду, но билеты все не давали. И никто не знал точно, сколько билетов будут продавать и когда. Все дежурили день и ночь в этой комнате, где расположена воинская касса. Все мы знали, что должен был из Владивостока в Корсаков отправиться теплоход «Якутия», после того, как наладится погода. Все надеялись уплыть на нем в Корсаков. Поскольку шторм уже утих, то должны были вот-вот начать продажу билетов. Пока там, познакомившись между собой за несколько суток ожидания, офицеры о чем-то оживленно разговаривали, я все время стоял у окошечка кассы. Была очередь, и я, конечно же, занял очередь и был далеко не первый. Я, держа в руках свой проездной билет на пароход, его выписали специально в штабе батальона (каюта второго класса), все время караулил. Долго ждать мне не пришлось. Примерно после двенадцати часов моего стояния возле кассы открывается окошко
120
кассы, и женщина кассир говорит «Кто на «Якутию»?». Я протягиваю свой проездной документ и говорю «Я! Выписывайте билет». Вот тут поднялась в зале буча. Десятка два или три офицеров кинулись к кассе и ко мне, стали кричать кассиру, что он не в очереди, что первый ктото другой и что не надо ему выписывать билет, и мы ждем неделю, а он только приехал и нахал такой уже протягивает свой проездной билет. Кассир, видимо привыкшая к таким крикам и к таким беспорядкам, молча выписала мне билет протянула мне его, я расписался у ней в получении и она сказала: «Билетов больше нет». Оказывается, был один единственный билет. Билет был на следующий день. Я побыстрее шмыгнул в выходную дверь и там меня поджидал мой попутчик, с которым мы ехали в поезде. Я ему объяснил ситуацию, он сказал: «Ну и отлично. Значит уедем». И предложил мне пойти в ресторан, сказал, что деньги ему жена прислала телеграфом, и он их уже получил, пока я караулил билетную кассу. На радостях я не стал ему напоминать о его задолженности и пошли мы в ресторан «Золотой рог». Очень шикарный, знаменитый по всему Тихому Океану. И мы с ним просидели там часа два. Расплатился мой попутчик за ресторан, отдал мне половину долга, который он у меня брал, и сказал, что больше у него нет. Я его спросил, а как же билет тебе в Корсаков, он ответил:«Наплевать, билет мне не нужен. При посадке на теплоход вначале проходят пограничный контроль, т.е. проверяют документы. Сахалин это приграничное поселение, и у меня стоит в паспорте штамп с особой отметкой «Житель Сахалинской области». То есть пограничный контроль я пройду беспрепятственно. Багаж у меня маленький ты его возьмешь, а за меня не волнуйся, я сяду. Контроль билетов это мое дело, не переживай».
На следующее утро мы подошли к теплоходу на пристань, все произошло так, как рассказывал мой попутчик. Я как демобилизованный на Сахалин прошел пограничный контроль беспрепятственно, а билет у меня было. Я с чемоданом моего попутчика в руках, с вещмешком за плечами придавил билет и прошел на палубу теплохода. Там кто-то из команды теплохода объяснил, где находится моя каюта. Каюта второго класса находилась практически на верхней палубе, и каюта была двухместная, но маленькая. Было две кровати, столик, наверху полки для багажа, которые закрывались, т.е. выпасть оттуда багаж не мог. Я сложил чемодан и вещмешок на эту полку, закрыл, уселся на постель и стал ждать отправления. Не пошел на палубу. В посадочной суматохе там нечего было делать. Теплоход отчалил и мы поплыли. А моего попутчика все не было. Мы плыли уже минут двадцать, и он появился. Осмотрел каюту и сказал: «Я буду третий, спать буду на полу». Второй пассажир не сказал ничего, и вопрос решился сам собой. И тут же прозвучало объявление старшего помощника капитана: «Граждане пассажиры, у кого нет билетов, просьба пройти в каюту старшего помощника капитана». Я сказал своему попутчику: «Можешь идти туда, если хочешь». Он сказал, что ему там делать нечего, денег у него нет на билет, а начальник вызывает только, чтобы взять деньги с пассажиров и выдать им проездные билеты. Я подумал, что те офицеры обозлились на меня, что я взял единственный билет, то они так же вместе с нами плывут на Сахалин.
Я первый раз плыл по морю. Это просто красота. Правда, когда мы пошли покушать с попутчиком в ресторан, то я увидел историю корабля «Якутия», вывешенную на стенку. В истории корабля было написано, что теплоход «Якутия» тонул, его подняли со дна моря и восстановили. Плыть на пароходе, в котором вместо рекламы висит история, что он когда-то тонул, не очень приятно, а плыть нужно трое суток. Соседипассажиры жаловались, что плыть неприятно, что качает. Ведь мы плыли после шторма. Море еще не успокоилось, и действительно волны были серьезные и теплоход качало. Но никаких неприятных ощущений от этой качки у меня не было. А сидя в ресторане, выпивая бокал вина – качка была даже приятна. Опять же пассажиры говорили, что вот когда будем плыть в проливе Лаперуза, там всегда качка килевая. И всегда качает, и тебе будет все равно плохо. Почему-то говорилось как бы злорадно. Пока что все было прекрасно. Теплоход зашел в японский порт на о. Хоккайдо. Порт и какое-либо селение я видел плохо, потому что это было поздно вечером. На суше все сияло огнями. А море там, в прибрежных водах, просто изумруд. Вода именно изумрудного цвета. Пенистый след от винта теплохода просто казался каким-то серебряным и светящимся. Рядом с ним выпрыгивали из воды летающие рыбы. Красота неописуемая!
ГЛАВА 16
Прибыли в Корсаков. Мой попутчик ушел к жене домой, распрощавшись со мной, а я ушел на ЖД вокзал. Корсаков, в общем-то, в то время был японский город, только название русское. Я знал его японское название, но теперь забыл. Все здания были построены японцами. Японской архитектуры, японской конструкции. На взгляд русских, конструкция домов плохая: стенки картонные, крыши непонятно из чего. Большинство жителей Корсакова на тот момент были корейцы. Были и многоэтажные дома европейской конструкции, небольшой этажности
–
двух-трех. Железная дорога также была японская, т.е. ширина колеи
–
европейская и японская. А колея в Советском Союзе гораздо шире. Вагоны все были японские. Однако локомотивы и паровозы – были русские, коломенского завода. Это написано было на них. Сделаны были они специально для японской колеи. Чем я тоже был удивлен. То есть, получается, коломенский завод делал для японцев (вроде бы наших врагов) паровозы. Железная дорога шла только до бывшей границы Южного Сахалина с Северным. Там, где была советская территория, – туда ЖД
122
дороги не было. Последняя ЖД станция называлась «Победино». А мне нужно было еще достаточно далеко ехать или идти пешком.
Доехал я до станции «Победино» и оказалось, что маршрутом до районного центра Тымовск шел рейсовый грузовой автомобиль. Так называемое грузовое такси. Это мне было по пути. Билет стоил 25 рублей. Я купил билет и поехал в Тымовск. Со мною ехали демобилизованный матрос, молодая женщина с двумя детьми-близнецами из роддома. В Тымовске у нее жили родители, а она жила где-то в другом месте, жила с мужем и там же она родила близнецов, но муж ее из больницы не взял. Почему-то он мотивировал это тем, что над ним смеются товарищи по работе, что он такой молодой парень и сделал сразу двоих детей. И он сказал, что он брать ее с детьми не будет. Кто-то ей помог сесть в Победино на это грузотакси, и мы ехали в Тымовск. За ее детьми помогал ухаживать демобилизованный матрос, с которым мы вместе ехали. Он говорил, что ему привычно и что ему это нравится. Что у него дома у сестры тоже маленькие дети и что он их нянчил с детства. Он очень помогал этой женщине. Вечером мы приехали в Тымовск, и нужно было где-то ночевать. И эта молодая женщина пригласила нас к ее родителям домой переночевать. Меня и матроса приняли хорошо, накормили, напоили, поспали в тепле в доме. Объяснили, где находится автостанция и что оттуда до Александровска (куда мне нужно было ехать) ходит аналогичное грузовое такси. А матросу нужно было ехать по этому же маршруту, но не доезжая Александровска километров двадцать. Пришли мы с ним утром на автостанцию, взяли билеты на грузотакси (еще по 25рублей). У меня это были последние деньги. Так как у меня не осталось ни копейки деньги, я неблагодарным словом вспомнил моего попутчика, потому что он не полностью вернул мне долг.
В том поселке, куда приехал матрос, была остановка, чтобы мог пообедать водитель. Матрос знал, что у меня не было денег, а у него еще были, он зашел со мной в буфет на автостанции и купил себе и мне чтото поесть. Он был деликатным человеком, он мог ничего не покупать, мог просто идти домой, где его очень ждали, т.к. он служил в армии не три года, а пять лет.
Я поехал дальше. Приехал в город Александровск. Это районный центр, он называется Александровск-на-Сахалине. Зашел в контору леспромхоза, где работала моя мама. Оказалось, что до моей мамы нужно добираться еще шестьдесят километров и только по морю. Что моя мама живет и работает в поселке Хоэ. Это на берегу моря. Вернее, это Татарский пролив. Добраться туда можно только на катере. Никаких рейсовых катеров нет, только на попутном. В Хоэ должен отправляться леспромхозовский катер, чтобы забрать оттуда плот, и я могу с ним доплыть до Хоэ. Что надо прийти на пристань, выйти на пирс, где пришвартованы катера, найти катер – в конторе сказали какой. И сказать капитану, что нужно добраться в Хоэ, и он меня заберет. А это уже был вечер. Хотя еще не было темно. При выходе на пирс пограничники опять проверили мои документы, поздравили с возвращением, и я нашел катер. Капитан отвел меня в кубрик и сказал: «Сиди и жди, когда прибудет в Хоэ». Я спросил: «Ночью будем плыть?». Он сказал: «Да. Мы должны с утра в Хоэ забрать плот». Слегка правда штормит, но капитан надееся, что мы пройдем в Хоэ нормально и по данным метеостанции шторм усиливаться не должен». Я зашел в кубрик, и мы поплыли. И все-таки штормило. Волны были достаточно большими, а катер очень маленький – это не теплоход «Якутия». Даже на метровых волнах катер качало здорово. Но мы плыли. Уже стемнело, и мы поплыли в ночи.
Не добравшись до Хоэ около десяти километров, капитан вызвал меня наверх и сказал, что в Хоэ он не может плыть, шторм все же усилился. Он предложил мне два выхода: вернуться назад в Александровск или он меня высадит здесь, на пирсе возле берега. Там есть будка боцмана, и в ней имеется железная печка, и до утра там протопивши ее, можно пробыть и не замерзнуть. Было очень темно, не видно было ни луны, ни звездочки, никаких огней на берегу. Сплошная тьма. Я даже не видел пирса. Тем не менее, посадили меня в шлюпку, матрос взялся за весла, подплыли мы к пирсу, поднялись на пирс на площадку. Нашли вместе с матросом эту боцманскую будку и печку в ней. Матрос по-быстрому уплыл назад. У меня были спички и папиросы. Тогда я курил. Никакого фонарика у меня не было. Осмотрев боцманскую, я понял, что никаких дровишек там нет. И искать эти дрова бесполезно, потому что я на площадке над морем. И не зная, где ограждения, я могу упасть с площадки и утонуть. Я не стал рисковать и подумал, что я просижу тут в боцманской. Вытащил свои книги и сжег вместо дров. На мне была шинель и зимняя шапка-ушанка. Мне было не холодно. Меня предупредили на катере, что мне нужно проснуться в 5 часов утра по местному времени. Часы у меня наручные были. И мне нужно выйти и вдоль берега по полосе во время отлива идти до Хоэ. Десять или двенадцать километров. И если я почему-либо выйду позже, вдали есть утес, который можно обойти во время полного отлива, и если я пропущу это время, то я обойти этот утес по воде не смогу, а на него забраться невозможно. При полном приливе вода будет около двух метров. Поэтому нужно выйти обязательно в пять часов. Время прилива и отлива жители острова знают назубок. Моряки тем более.
Я, конечно, проспал нужное время. Я заснул часа в четыре. Я, пожалуй, не проспал, я побоялся идти в темноте. Подумал, что как-нибудь. Плюс, когда я заснул, я прожег шинель. Это как раз меня разбудило. И было как раз пять часов. Но я не пошел сразу, подождал минуть тридцать, в надежде, что за это время хоть что-то прояснится. И пошел. И когда я дошел до этого утеса и обходил этот утес, море мне уже было выше колен. Если бы я еще тридцать минут прождал, я бы уже там не
124
прошел. Но за утесом отливная полоса было достаточно широкая, хотя шел прилив.
Через километр от этого утеса был поселочек лесорубов под название Пятилетка, там было два или три домика. Но там, на берегу, складировали заготовленную рядом в лесу древесину. Там работали рабочие, увидели меня. Сразу видно, идет демобилизованный солдат, т.к. шапкаушанка на мне была не военного образца, а гражданская. Меня приветствовали, спросили, к кому я иду, я назвал фамилию, и мне сказали, что это наш старший бухгалтер. Один из них сказал: «Я сейчас же бросаю работать и пойду скажу ей, что к ней идет ее сын, а за это она мне выставит бутылку спирту». Еще они удивлялись, почему я так поздно шел, под прилив обходил этот утес, и сказали, что я здорово рисковал. Что раз сказали тебе в пять выходить, то надо было так и выходить. Но дошел благополучно, а что мокрый до пояса, то это ерунда.
День был солнечный и было достаточно тепло. Я пришел в этот поселок Хоэ. В начале поселка меня встречала мама и мой младший брат Игорь, который демобилизовался раньше меня и уже работал в этом же поселке. Мы пошли домой, где они жили. Мама сказала, что устроит вечером банкет по поводу моего возвращения. Когда я спросил: «Может не надо?» Она сказал: «По здешнему обычаю нужно устроить банкет и пригласить хороших знакомых и первого человека, который сообщил, о том, что ты идешь. Он давно ждет, ведь я ему не дала ту обещанную бутылку спирта».
На следующий день я пошел в поселковый совет, чтобы встать на воинский учет. На учет поставили, но сказали, что нужно ехать в Александровск и в райвоенкомате получить военный билет и в паспортном столе получить паспорт. Потом с этими документами снова зайти в сельский совет. Я поехал в Александровск, зашел в военкомат, предъявил Красноармейскую книжку, в которой записана моя специальность прохождения службы за три года в армии и о том, что я демобилизован по окончании службы в армии. При получении военного билета нужно было так же предъявить свидетельство о рождении. Мой временный паспорт оставался в челябинском оргвоенкомате, надо сказать, что в те времена паспорт выдавали по достижении шестнадцати лет, но лицам мужского пола паспорт выдавали временный, который действовал до призыва Советской Армии. Временный паспорт – это обычная гербовая вдвое сложенная бумажка, где были указаны фамилия, имя и отчество, дата рождения и кем выдан паспорт. Вторая страница отводилась под записи прописки, выписки и иных особых отметок. Старый паспорт, который у меня был до призыва в армию, был выдан на основании свидетельства о рождении.
Свидетельство о рождении повторное, мне было выдано в городе Стороженец, где я учился в седьмом классе. Записи о дате рождения в нем были записаны неправильно. По причине того, что день рождения в свидетельстве был записан неправильно, в военкомате я сказал, что у меня свидетельства о рождении нет, я его потерял. А временный паспорт находился в Челябинском военкомате. В Александровском военкомате выписали мне военный билет с днем рождения, которое я назвал 23 сентября 1933 года. После получения военного билета я пошел в паспортный стол, чтобы получить паспорт. В паспортном столе опять потребовали свидетельство о рождении или временный паспорт, кроме военного билета. Я сказал, что этих документов у меня нет, и мне выписали паспорт по данным военного билета.
Поскольку я был кандидатом в члены ВКПб я зашел и в Александровский ГОРКОМ партии, чтобы встать на учет. Посмотревши на мою кандидатскую карточку, мне сказали, что ведь буквально в новом 1958-м году меня надо принимать из кандидатов в члены партии, и что нужны рекомендации. Спросили, привез ли я из армии эти рекомендации? И что я должен был это сделать, так как срок пребывания в кандидатах предусмотрен только один год. Я сказал, что рекомендаций из армии я никаких не привез, так как хотел получить рекомендации на Сахалине. Мне говорят: «Но ведь нужно поработать год и это не укладывается в кандидатский год. И практически уже сейчас надо рассматривать твое пребывание в кандидатах в члены партии. Твое пребывание в кандидатах явно не укладывается в один год. Полагается исключить тебя из кандидатов, когда заканчивается годичный срок твоего пребывания в кандидатах». Я не очень-то хотел вступать в партию и сказал: «Ну, тогда исключайте!». Мне говорят: «Это не очень хорошо, ни тебе, ни нам». Я ответил: «Ничем не могу помочь». Во всяком случае, секретарь ГОРКОМА сказал, что он предпримет все меры, чтобы вопреки уставу ВКПб мне срок пребывания в кандидатах был продлен. Начиная с момента взятия на учет на Сахалине, на год. Сказал, что вряд ли это получится, но он будет добиваться. Потому что нужны люди здесь на Сахалине, тем более коммунисты, а я считай коммунист. Скажу наперед, что он добился. Что специальным решением Сахалинского ОБКОМА партии мне продлили срок пребывания в кандидатах до января 1959 года.
ГЛАВА 17
Поселок Хоэ располагался на берегу Татарского пролива. Он существовал еще до Октябрьской революции. Он получил свое название от речки. По поселку протекала речка, которая называлась тоже Хоэ. И раньше, и тогда, когда я прибыл, там было также стойбище нивхов. Нивхи это местная и дикая народность. Что-то вроде американских индейцев, но без их истории. Нивхи жили в чумах. Их стойбище было в устье реки Хоэ. Было их там немного. Вместе с детьми не более пятидесяти человек. Они промышляли только рыбной ловлей. На Сахалине нивхи делятся на рыбаков и оленеводов. В устье Хоэ были рыбаки. Им разрешено
126
было ловить даже рыбу, приходящую на нерест в реку Хоэ. Остальным жителям это не разрешалось. А для нивхов это была единственная пища для существования. Зимой они ездили на собачьих упряжках. У многих местных жителей в поселке Хоэ с давних времен также были ездовые собаки, и они ездили на охоту или на рыбалку на собачьих упряжках, на санках или лыжах. В поселке располагался участок Александровского леспромхоза и жили лесорубы, которые работали на этом лесоучастке. Был также небольшой лесозавод, принадлежащий также леспромхозу, на котором пилились доски и заготавливался баланс (баланс – деревянная заготовка для производства бумаги на ЦБК). Также там заготавливались деревянные рудничные стойки.
Сразу после войны этот поселок начал расстраиваться. Строились, как правило, двухквартирные одноэтажные дома. Вначале строились на болоте т.к. кроме достаточно узкой песчаной полосы (не более трехсот метров) вглубь берега шло болото или горы. Естественно на болоте проезжих дорог не было. Только зимой можно было проехать. Но по всему поселку шли деревянные тротуары, даже там, где, казалось бы, в них не было необходимости. Например: на прибрежной полосе. Потом начали строить на подходе к горам. Туда поднималась улица. Когда я приехал, там была совсем новостройка, некоторые дома даже не были достроены. Строился маленький поселочек, который имел название Гроссовка. Откуда взялось это название, я не знаю.
Кроме лесозавода были леспромхозовские мастерские, где ремонтировались тракторы, автомобили, бензо- и электропилы. В мастерских работали слесари и электрики. В поселке был также рыбзавод. В составе рыбзавода были рыбаки, которые вылавливали рыбу (сельдь, корюшку, горбушу). Из горбуши брали икру, упаковывали ее в девяносталитровые бочонки и куда-то отсылали. Сушили и вялили тушки горбуши, солили сельдь. Начальником этого рыбзавода или рыбконторы, как иногда ее называли, был Страхов Григорий Яковлевич (дядя моей будущей жены Тамары). В поселке была также школа десятилетка.
В поселке был клуб на берегу. Здание было старое. Если не дореволюционное, то 20-х–30-х годов постройки. Жизнь в поселке была интересная. Я бы сказал, сравнимая с описанной Джеком Лондоном жизнью золотоискателя на Аляске. Основное население – временные жители. Большинство из них лесозаготовители разных специальностей: лесорубы, трелевщики, резовщики, трактористы, шофера. В основном холостяки, завербованные на эту работу сроком на три года. Естественно появление неработающих свободных женщин. Так или иначе, существующих за счет лесорубов-холостяков. Еженедельно в клубе собирались вечера, но там не выпивали. Выпивали в различных других местах и в клубе найти нетрезвого человека было достаточно трудно. Там организовывались танцы и концерты. Были постоянные певцы – молодой мужчина и женщина. В отличие от американцев, никто не имел огнестрельного оружия, и драк было чрезвычайно мало. За три года, которые я там прожил, я не припомню ни одной серьезной драки.
Все строилось на мирном сосуществовании. Холостяков-мужчин и холостых женщин. Женщины эти жили по-разному. Никто из них квартир не имел. Жили они, как правило, в бараках. Два или три барака были заселены такими свободными женщинами. Хотя в этой неработающей компании были молодые женщины, которые работали. Например, я знал живущих в таком бараке двух медсестер. Потом были несколько женщин, которые работали на рыбзаводе.
Я долго не поступал на работу. Почти месяц. Мама моя работала старшим бухгалтером лесоучастка, главнейшего предприятия в поселке. Брат работал на этом же лесоучастке – электриком. Мне не хотелось идти работать электриком, хотя по армейской специальности я мог бы это сделать. И вот однажды, лежа в квартире, я услышал по радио, что в радиоузел поселка Хоэ требуется работник для обслуживания радиоузла телефонных и телеграфных сетей. Я вскочил, и тотчас же пошел на радиоузел. Радиоузел и почта были одним предприятием и размещались в одном и том же здании. Меня приняли на работу надсмотрщиком радиоузла третьего разряда. С достаточно небольшим окладом. Я заключил договор, что я как бы по оргнабору, впоследствии мне это давало надбавки к зарплате.
Работа была интересной, с учетом полученной мной в армии специальности радиотехника – была не сложной. Нужно было дежурить на радиоузле, производить небольшой ремонт радиоустройства узла, строить новые телефонные и радиолинии по поселку, восстанавливать проводную связь и радио после циклонов, которые бывают на Сахалине как минимум один раз в году, и т.п. Все линии радио и связи были проводными. Приходилось при восстановлении или строительстве новых линий копать ямы и устанавливать столбы, на которых и монтировались линии радио и связи.
На работу я ходил с удовольствием. Радиоузел был совмещен с почтовой связью. От поселка Хоэ до районного центра Александровска было шестьдесят километров. Между поселком и Александровском было несколько поселений, считая от поселка Хоэ: п. Пятилетка (не более 10 домов), п. Танги (там был пирс, на котором я ночевал, когда шел в Хоэ, он был побольше, там было почтовое отделение и там жило около трехсот человек, в основном лесорубы и рыбаки). От Хоэ до Танги
– двенадцать километров. Следующим был п. Мгачи. Мгачи – это был городок. В нем было две или три шахты, где добывался каменный уголь. До войны – это была японская концессия. После войны никакой концессии уже не было, шахты были государственные, и добытый уголь отправлялся, правда, в основном в Японию и в города Южного Сахалина. От Хоэ до Мгач – тридцать километров. От Мгачи до Александровска
128
так же тридцать километров, т.е. Мгачи были как раз посередине. Но в п. Мгачи была сортировка почтовых отправлений. И мы получали все почтовые отправления во Мгачи.
Почту из п. Хоэ и п. Танги мы везли во п. Мгачи. Зимой почту везли на санях. У нас было два ездовых, которые ездили двумя подводами туда и назад. Туда отвозили почту – назад привозили почту. Летом почту привозили на рейсовом пассажирском катере. Иногда почта задерживалась из-за штормовой погоды.
Примерно с ноября-декабря месяца, береговая часть пролива – замерзала. Начиная от берега и примерно на километр вглубь пролива
– стоял лед. Достаточно толстый. По береговой кромке льда и ездили наши ездовые за почтой в Мгачи и назад. На льду так же организовывался подледный лов рыбы – наваги. Рыбу ловили практически все жители поселка, нанимаясь в рыбзаводе. Навагу ловили подо льдом и выбрасывали ее на лед. До самого марта месяца на льду росли огромные кучивы ловленой и замороженной наваги. Примерно в марте подъезжал огромный пароход и навагу перегружали на него.
В апреле 1960-го года прошел циклон. Нам порвало все линии связи, уходящие в лесные поселки и участки. В самом п. Хоэ тоже. Но самое главное из двух ездовых из п. Мгачи – приехал только один. Про второго он не знал ничего, так как во время их поездки как раз и бушевал циклон. Ездовой приехал изрядно выпивший.Он сказал, что второй ездовой по фамилии Кузьмин также был выпивший, но это не важно, так как полагаться во время циклона, чтобы не сбиться с пути, можно только на лошадь. Она сама знает, где можно идти. Циклон же взломал весь лед и унес его от берега в глубину пролива. Конечно, можно было проехать по самому берегу и по кромке еще оставшегося льда, что и проделал первый ездовой, а второй исчез.
И вот в циклон, у нас начальником почты, в том числе и радиоузла, был Дудин Александр. Его брат работал старшим надсмотрщиком на радиоузле. У Дудина было профильное среднее образование, и он работал начальником почтового отделения п. Хоэ. Семья Дудиных жила на Сахалине в п. Хоэ еще с дореволюционных пор, в своем собственном доме. Александр Дудин собрал надсмотрщиков – нас вместе сего братом было пять человек. Мы взяли винтовки и пошли искать Кузьмина, иногда по пути стреляя вверх, чтобы подать звуковой сигнал, он может помочь в чем-то Кузьмину. Весь берег был заметен снегом. Снегу намело, местами, более двух-трех метров. Снег мокрый и тяжелый. Мы дошли до Пятилетки – это примерно пять километров. И решили, что ночью в действующем циклоне, в пургу, мы ничего не сможем найти и сами можем пострадать. Вернулись домой и решили, что пойдем искать, когда утихнет циклон.
Следующий день был прекрасным солнечным днем. Никакого циклона не было. Было даже достаточно тепло. И мы опять, взявши винтовки, пошли искать Кузьмина. С нами пошла его дочь – молодая женщина. Муж у нее работал в леспромхозе секретарем партийного комитета. И при солнечной, прекрасной погоде, несмотря на то, что мы поняли, что Кузьмин погиб – мы шли довольно весело. Километров через двадцать мы обнаружили, недалеко от берега, мертвую лошадь и санки с остатками почты. Кузьмина там не было. Мы вытащили мешки с почтой на берег, вытащили санки, а труп лошади оставили в воде. И пошли домой.
Следующий день был также прекрасен. Льда было не более 5060 см у кромки берега. В море льда не было совсем. Опять с нами пошла дочь Кузьмина. На третий день точно такая же команда ходила искать Кузьмина. И мы нашли его. Море выкинуло его практически на берег. Он был мертв. У него было только лицо. Задней части головы не было. Мы его взяли и унесли к нему домой.
Кузьмина похоронили. Я на похороны не ходил. Я в это время дежурил на радиоузле и вообще идти не хотел, так как я с ним распрощался еще на берегу. Во время поминок, сразу после похорон, произошел скандал. Свекровь дочери Кузьмина застала свою невестку с моим начальником – Дудиным Александром, в каком-то чуланчике во время секса. Свекровь подняла скандал. Выяснилось, что мой начальник занимался сексом с ее невесткой даже во время поиска ее отца сразу после циклона. Я лично этого не видел. Свекровь и свекор этой женщины ушли. Поминки проходили в квартире Кузьмина, дочь с мужем тоже ушли. Ушли, конечно, и гости. Скандал был на весь поселок Хоэ.
На следующий день я и мой товарищ по бригаде надсмотрщиков, на улице Новостройки проводили линию радио, сидя на крышах домов. Устанавливали стойки, тянули провода. И вот работая практически рядом, вернее, через дорогу, в доме, где жили секретарь парткома и его жена (дочь Кузьмина), мы услышали выстрел. Оттуда выбежала мама этой молодой женщины и закричала, что муж убил свою жену. Я послал своего товарища к ближайшему телефону, который, правда, и был в квартире, где произошло убийство. Фамилия мужа была Калинин, у убитой тоже была фамилия Калинина. Мой приятель позвонил в больницу, чтобы прислали врача. Скорой машины в этом поселке не было. Врач шла пешком. Во всяком случае, минут через тридцать она пришла с сумкой. Мой коллега также позвонил участковому милиционеру. Милиционер был в поселке один. Огромный мужчина по фамилии Нечипуренко. Он был в это время в поселке, в своей конторке. Он также быстро пришел. Арестовал убийцу.
У милиционера при его конторке была комната для заключенных. Он посадил его туда. Оказалось, что Калинины – муж и жена, естественно находился в ссоре. У них было двое детей. Жена была моложе своего мужа лет на пятнадцать. До работы в леспромхозе ее муж работал учителем в одном из поселков на Сахалине. И она вышла за него замуж по
130
окончании семи классов, т.е. ей не было еще восемнадцати. И вот рассорившись после ее романа с Дудиным Александром, чтобы их помирить, пришла к ним домой ее мама. По русскому, что ли, обычаю принесла пол-литра спирта (водкой на Сахалине не торговали, был только питьевой спирт). Она принесла бутылку спирта, чтобы выпить мировую. Но сам Калинин не употреблял алкоголь и спирт никогда не пил, а здесь, поддался на уговоры тещи, которая налила по привычке всем троим почти по полстакана спирта, чтобы можно было развести водой, чтобы получилось по стакану водки. Калинин выпил и опьянел. Полностью перестал контролировать себя. Схватил висящее на стене бельгийское трехствольное ружье и застрелил свою жену.
На следующий день хоронили дочь Кузьмина. Отца похоронили на два дня раньше. Потом по поселку ходили женщины и собирали подписи, чтобы Калинина судили не строго, что во всем этом виновата его жена, что она сама напросилась на это, но его судили и сколько-то лет ему дали. Моего начальника с работы сняли.
ГЛАВА 18
Меня послали обслуживать п. Виахту. Это севернее п. Хоэ километров на тридцать. Еще был снег на берегу. Не везде растаял. И я на собаках доехал до этого поселка Виахту. По пути останавливался на стойбище нивхов. Я их угостил спиртом, они меня угостили мясом собаки. Нивхи с удовольствием едят собак и рыбу. Впервые в жизни я попробовал собачье мясо. Мясо как мясо. Только воняло рыбой, так как нивхи кормят собак рыбой.
Я жил в поселке в доме при радиоузле. Конечно, мне было скучно, потому что жители были только нивхи. Почтовым агентом там была женщина. Я с ней старался не общаться. В 1959-м году я познакомился с моей будущей женой – Петровой Тамарой Федоровной. Она работала акушеркой в местной больнице. Она закончила Буйнакское (Дагестан) Медицинское Училище по специальности – фельдшер. Но фельдшеры в п. Хоэ были не нужны, и она специализировалась на акушерку. Она приехала в п. Хоэ к своему дяде – брату ее мамы (Страхову Григорию). Он с семьей жил в этом поселке еще с тридцатых годов. В то время у него было уже трое детей – девочка-инвалид Тамара, проболевшая полиомиелитом, мальчик Анатолий и младшая десятилетняя девочка Таня. Тамара жила у них в доме. Ее дядя работал начальником рыбзавода. Приехала она в 1958-м году, т.е. на год позже чем я.
В 1958-м году к ней приехала мама и ее младшая сестра. Они жили теперь уже втроем в бараке прямо на берегу моря. Буквально в нескольких метрах. Барак принадлежал рыбзаводу. Я ходил в клуб на танцы. К 1959-му году мы переселились с болота, где мы жили в однокомнатной квартире в здании так же на берегу рядом с радиоузлом. В этом доме размещался сельский совет, и мы втроем – я, мой брат и моя мама заняли две квартиры под одну. У нас было две кухни и три спальни. Здесь же на берегу мы держали поросенка. У нас также была дворовая собака.
Поскольку я ходил в клуб на танцы достаточно часто, я сумел оценить всех свободных девушек, и Тамара мне понравилась больше других. До армии у меня в техникуме была подруга, моя первая любовь – Елена Тимофеевна Исайчева. И до армии я в интимных отношениях с женщинами не был. В армии – да. В армии у меня было достаточно много связей с женщинами. И с молоденькими и с не очень. Одна была даже замужем. Но на Сахалине у меня не было девушки, с которой у меня были бы какие-либо близкие отношения.
Познакомившись с Тамарой Петровой, я только с ней общался в клубе. Несколько раз приходил к ней домой в барак. Она у нас дома не была. И вот когда я находился в Виахте, это была уже весна 1960 года, у меня в этом же году заканчивался срок договора, и я хотел уезжать с Сахалина. И я подумал, что на новом месте мне опять придется искать сначала какую-то девушку. И я решил, что нужно жениться на Тамаре, поскольку она мне нравилась. Из Виахты я написал письмо моей маме, чтобы она пошла к матери Тамары и посваталась за меня, как сватья и получила заочно согласие или несогласие. Отправил это письмо с очередной почтой. Они отвезли письмо маме, она его получила, выполнила мою просьбу, и сказала мне по телефону, а телефон у меня был на радиоузле, что она все сделала и, пожалуй, Тамара согласна. Все же мы с ней были знакомы почти год.
Вернувшись из Виахты в конце апреля, я тотчас же решил форсировать свадьбу. Я не знал, что нужно было подавать заявление и целый месяц ждать. Встретились мы с Тамарой, написали заявление и пошли в сельский совет. Я думал, что они нас сразу же зарегистрируют. А секретарь сельсовета сказала, что нужно по закону ждать целый месяц. Заявление мы оставили. На следующий день я пришел в сельский совет вместе со своим приятелем Нечипуренко и уговорил зарегистрировать нас буквально в этот же день, поскольку уже завтра 1-2 мая – нерабочие дни. А я хотел в эти дни устроить свадьбу.
Послали кого-то за Тамарой, она пришла в сельсовет и нас сразу же зарегистрировали, выдали свидетельство о браке, мы их пригласили на завтра на свадьбу. А сельсовет и наше жилье были в одном здании. И тут заартачилась теща, что это не по правилам, не по обычаю. Что невесту надо выкупать, на что ей сказал Нечипуренко: «А мы силой возьмем! Обычай позволяет». Теща обиделась, взяла свою дочь, теперь уже мою жену к себе в барак. И говорит: «Приходите с выкупом, мы ее не отдадим никакой силе». Но у меня главная пробивная сила был Нечипуренко. Он вместе с моими товарищами по работе пошли к Петровым в их барак и силой взяли Тамару и привели ко мне домой, она и не
132
сопротивлялась. Мне кажется, что моя теща всю жизнь на меня обижалась за такое начало свадьбы. Первого и второго мая у нас была свадьба, по всем русским канонам. Даже дядя моей жены подрался с каким то свадебным гостей. Никто, правда, не знал, кто он и откуда взялся. Всех, кто приходили, принимали, угощали их выпивкой и закуской. И вот с таким гостем подрался дядя моей жены. На это многие говорили, что свадьба с дракой это к добру.
ГЛАВА 19
Тамара естественно стала жить в нашей семье. Я стал потихоньку как бы собираться уезжать. В январе 1959-го года меня принимали в члены партии. Более того, я по глупости согласился быть внештатным инструктором горкома партии. Все шло как будто бы неплохо, но я хотел учиться и работать на каком-либо заводе, в конце-концов, главным инженером какого-либо машиностроительного завода. Меня не прельщала работа на радиоузле, на почте. А машиностроительных заводов на Сахалине в то время не было, да и высших учебных заведений тоже. До 1957–58-го года выпускники техникума, имеющие диплом с отличием, могли поступить в профильный институт без вступительных экзаменов. А в 1960-м году этих льгот уже не было. А я, не учившийся шесть лет, уже не мог сдать вступительные экзамены. Поэтому мне нужно было проходить какие-то подготовительные курсы, которых на Сахалине так- же не было. Ближайший институт был в Хабаровске, а это очень далеко. И я решил, что нужно уезжать с Сахалина, во что бы то ни стало.
Имелся еще один нюанс. Перед тем как выйти замуж, моя теперь уже жена дружила с молодым женатым мужчиной. Он говорил ей, что жена его не устраивает, что он с ней разведется и женится на Тамаре. Она, по-видимому, тоже была на это согласна. Но тут я ее перехватил. Я об этой ситуации узнал только после свадьбы и подумал, что от греха подальше лучше свою жену увезти отсюда. Это был второй повод для отъезда с Сахалина. А так Сахалин мне очень нравился.
Мне чрезвычайно нравилось море. Это было все же море, хоть это был и Татарский пролив. Меня нисколько не пугала качка в море. Я ходил и на катере, и на лодке ловить рыбу во время путины. Ловили селедку – весной и осенью. В июне ловили горбушу. Тогда же примерно ловили корюшку. Притом количество рыбы, которую мы ловили, измерялась сотнями килограммов. В детстве я ловил рыбу удочкой в карпато-горных реках – это была форель. Очень интересное занятие. Но после того как неводом или сетью половишь в море рыбу, удочка уже не интересна.
Однажды вместо селедки, это было, по-моему, в 1959-м весной, нам в сети вместо селедки попалось двадцать семь сельдевых акул. Сети тогда были не капроновые, а из обычной пеньковой или льняной веревки, т.е. акулы рвали их в клочья. А сети у нас были арендованы в рыбзаводе. И вот вместо селедки мы вылавливали из порванных сетей этих акул. Акул местные жители не едят. Говорят, что они ее ели только во время войны. Но я решил попробовать, что это за рыба такая. Рано утром еще до шести часов мы выбрали сети, выкинули акул в море, не пытаясь особенно освободить от сетей, а одну акулу я очень осторожно взял домой и бросил ее рядом с собачей будкой. Перед этим я несколько раз ударил ее палкой по голове. Перерыв в дежурстве у меня начинался в 9:30 и до
15:30. Поскольку радиоузел был рядом, я подошел к акуле, которая валялась у меня во дворе. Солнце светило очень ярко и было даже жарко. Акула валялась на солнцепеке. Я подумал, что ее можно разделывать. Однако, побоявшись, я все же взял лопату и черенком лопаты слегка прикоснулся к голове акулы. Акула слегка подпрыгнула, раскрыла пасть, схватила черенок лопаты и перекусила его. Я подумал: «Господи, хорошо, что я рукой за нее не взялся!». Не было бы руки. Железно. Я взял топор и еле-еле отрубил ей голову. Предварительно дал ей в зубы черенок, который она уже не могла перекусить. Рассмотрел, как следует тушу, рассмотрел чешую. У нее чешуя как канцелярские кнопочки. Все было очень интересно. Разделал ее на куски. Печень акулы решил сварить тоже и отдать потом собаке. Кожу я снял. Мясо акулы оказалось розоватым, достаточно жирным и достаточно вкусным. И мы его за два дня съели. А собака обожралась акульей печенью и страдала животом дня два.
ГЛАВА 20
Собрался уезжать, у меня договор заканчивался в январе 1961-го года. Три года я не был в отпуске. Я имел право уходить в отпуск с первого сентября, и до двадцатого января у меня был отпуск. Я решил в начале сентября уехать с острова. Поехал в Александровск. Купил билеты на пароход. С Александровска до порта Ванино. Снялся с партийного учета, ужасно не хотели снимать. Чуть не на коленках просили остаться. Ругали за то, что я не предупредил заранее. Что я инструктор горкома партии, хоть и внештатный, но я работник обкома партии. И что мне нужно было не идти в инструктора или не уезжать хотя бы. На все доводы, что я хочу получить образование, мне секретарь горкома говорил: «Оставайся здесь, будешь немедленно назначен начальником радиоузла и почты, так как Дудина Александра оттуда уволили и перевели его почтовым агентом на самый север острова, а сейчас начальником почты временно выполняющий обязанности человек». Я сказал, что меня это не устраивает. Секретарь горкома сказал: «Хочешь учится? Мы тебя отправим в высшую партийную школу в Саратов. Это будет высшее образование. Инициативных людей на Сахалине очень мало. Тебе здесь карьера обеспечена». И если бы не ситуация с женой и ее бывшим
134
кавалером – возможно я бы и согласился, хотя думаю, что нет. Мне не нравилась партийная работа.
«Что вам, друзья, сказать про Сахалин? На острове чудесная погода».
Песня.
Я прожил на Сахалине три года. Мне очень нравился этот край. В том числе и иногда капризная погода. Я жил на Северном Сахалине, а он отличается от Южного Сахалина почти как небо от земли. Южный Сахалин с 1906 года до 1945 года принадлежал Японии. Япония обустроила территорию Южного Сахалина. Была очень развита инфраструктура. Были построены две железнодорожные ветки. По Восточному берегу острова одна и по Западному берегу острова вторая. Были построены города. К сожалению, я не могу назвать их японские названия, так как им в 1945-м году дали русские названия. Это города: Чехов, Холмск, Южно-Сахалинск, Корсаков, Паранайск, Смирных, Буюклы, Победино. Все эти города были связаны между собой автодорогами с твердым покрытием. В Корсакове был построен мощный морской порт. Там же была построена база японских подводных лодок. Эту базу потом заняли советские подводные лодки. На Северном же Сахалине, принадлежащем все время России, а затем Советскому Союзу – совершенно ничего не было. Никакой инфраструктуры. Ни автодорог, ни тем более железных дорог. Плюс к этому на Северном Сахалине климат более суровый. На Южном Сахалине зима чрезвычайно мягкая и не продолжительная. Не замерзающие совершенно порты. Тогда как на Северном Сахалине зима длится полгода. Портов там никаких не было, но прибрежная полоса Северного Сахалина покрывается на зиму льдом.
Остров местные жители называли «остров сокровищ». Там добывался: уголь, золото, природный газ, нефть, ловилось очень много рыбы, заготавливалось также очень много деловой древесины (так как вся средина острова, вернее, ее северная часть, в основном покрыта лесами, тайга). Тайга чередуется с болотами, притом болота располагаются даже в горах, что мне не очень понятно. На севере тундра, в которой пасутся олени. Их разводят нивхи-оленеводы. В тундре и лесах очень много различных ягод. Чрезвычайно популярная и вкусная голубика. Ее там колоссальное количество. Но на Северном Сахалине только в Тымовском районе имеются площади, пригодные для земледелия – достаточно небольшие. Это почти Южный Сахалин. В то время, когда я там жил, нефть практически не добывалась, а газ добывался и по трубопроводу подавался через Татарский пролив в Комсомольскна-Амуре. На Южном Сахалине японцы построили, на западном берегу, мощный целлюлозно-бумажный комбинат в городе Холмске – современный по тем временам, который выпускал отличную бумагу. На Восточном берегу в городе Паранайске построили достаточно крупный цементный завод.
На Северном Сахалине была развита только лесная промышленность и работали только две угольные шахты, и то это были японские концессии, в поселке Мгачи. Лесоматериалов готовилось очень много. Александровский леспромхоз, в котором работала моя мама, занимался заготовкой деловой древесины, изготавливал: доски, рудничные стойки, деревянные заготовки для ЦБК.
Леспромхоз поставлял свою продукцию, в основном, на экспорт. Все грузилось на пароходы, как правило, лесовозы и отправлялось, главным образом, в Японию. В Советском Союзе народное хозяйство строилось на базе промышленного предприятия – скажем Александровский леспромхоз. Он заготавливал лес, строил свое собственное жилье, для работников леспромхоза с передачей 15% жилья органам Советской власти, имел свои ТЭЦ, электростанции, тракторы, автомобили, катера и пароходы. Также имел свои морские порты и причалы. Строил инфраструктуру: школы и детские сады. Правда это было, о чем мне говорила моя мама, планово-убыточное предприятие. Убыточным оно было, по причине колониальной политики Москвы, по отношению к своим регионам: конкретно Александровский леспромхоз. Он производил продукцию на экспорт, но не продавал эту продукцию, непосредственно сам, иностранцам. Для этого в Советском Союзе имелась специальная организация, которая монополизировала внешнюю торговлю. А леспромхоз обязан был продавать свою продукцию по твердым ценам. Цены эти для леспромхоза были грабительскими. А «Экспортлес» продавал Японии деловую древесину и лесоматериалы по высоким ценам и за доллары. Для покрытия убытков леспромхоз получал от правительства субсидии. Но такая система не понуждала к развитию производства и увеличению выпуска продукции. Тем не менее, в хозяйственной и социальной структуре страны хозяйственное предприятие являлось основным действующим субъектом. Я считал, что я должен проникнуть в один из таких хозяйствующих субъектов и сделать там определенную карьеру, с тем, чтобы хотя бы в одном из таких субъектов проводить свою собственную хозяйственную и социальную политику. Я не мог, даже достигнув должности руководителя самостоятельного хозяйствующего субъекта выйти из действующей хозяйственной и социальной системы Советского Союза, которую я считал во многом не справедливой по отношению к гражданам страны. Изменить целиком эту систему я не мог, это невозможно. А в отдельно взятом хозяйствующем субъекте можно было сделать очень много.
Но достигнуть высоких должностей, то есть, возможностей что-то сделать реальное, для улучшения жизни, хотя бы части населения, находящегося в ведение хозяйствующего субъекта, в стране, которой руководила коммунистическая партия, не будучи членом этой партии – невозможно. И в январе 1959 года я вступил в члены ВКПб.
136
ГЛАВА 21
В условиях Сахалина, несмотря на некоторые авансы, которые мне раздавали в Александровском городском комитете партии, я, по-моему, сделать ничего не мог. Поэтому, я решил все же уехать с острова. В 1961-м году у меня заканчивался договор с Александровской конторой связи. И нужно было уезжать. Вопрос – куда?
В армию ушел я из Челябинска. Жил и учился в Белоруссии и в Западной Украине. В эвакуации был в Сталинградской области. В Сталинграде на тракторном заводе работала тетя Женя – мамина сестра. И я решил ехать в Сталинград и устраиваться на работу на Сталинградский тракторный завод. Я думал, что на первый случай я остановлюсь у тети Жени, потом как-либо устроюсь и буду там работать. Я был полон сил, наполеоновских надежд, и мы с женой поехали в Сталинград. Хотя мне очень жаль было покидать остров Сахалин.
Я всю жизнь считал себя сахалинцем. Помимо всех природных богатств, одним из этих богатств были люди. Там жили инициативные, работящие люди, которые с удовольствием шли на любую, даже тяжелую, работу, рассуждая, что зарабатывая больше денег, можно улучшить свое благополучие и при этом только трудом. Сахалинцы стремились все время к большему своему благополучию, стремились к большему потреблению, стремились заработать сколь можно больше денег.
В начале сентября в Александровске мы сели с женой на пароход, на котором доплыли до порта Ванино. Из порта Ванино нужно было ехать двадцать километров до железнодорожной станции «Советская Гавань» (Сов. гавань). Никакого регулярного сообщения там не было. Мы с женой дождались попутной автомашины, которая привезла нас на ЖД станцию Сов. Гавань. Там я купил билеты до Сталинграда через Хабаровск. Нужно было сделать пересадку в Хабаровске, где сесть на поезд до станции Сызрань, а из Сызрани ехать в Сталинград. Вот мы начали свое путешествие на поезде.
Ехать приходилось около десяти дней. Из Сов. Гавани до Хабаровска мы ехали через Комсомольск-на-Амуре. Там же переезжали на пароме через устье Амура. Я впервые в жизни увидел железнодорожный паром. По Амуру нужно было плыть двадцать километров. Очень красивые места. В Хабаровске была пересадка. Я закомпостировал билеты на пассажирский поезд Владивосток-Харьков. Ехать до Сызрани из Хабаровска на пассажирском поезде (это не скорый поезд) восемьдевять суток.
К тому времени жена моя была беременная уже четыре месяца. И от неудобства поездки у нее случился запор. Она даже заболела от этого
– поднялась температура. Никакие лекарства, имеющиеся в поезде или в привокзальных аптеках, купленные для лечения – не помогали.
Во время эвакуации в 1941-м году мы ехали от Гомеля до станции Филонова, Сталинградской области. Ехали десять суток и со мной случилось аналогичное. Я твердо помнил, какое лекарство мне помогло. Это была «английская соль». Оно имеет еще какое-то название, но я его помню под этим. Я стал спрашивать в аптеках на станциях, на которых мы останавливались по пути следования, «английскую соль» – нигде ее не было. На какой-то большой станции, Новосибирск или еще что-то такое, мне в привокзальной аптеке сказали, что на вокзале такого лекарства нет, но в городских аптеках, до которых нужно было добираться на трамвае 10 минут, такое лекарство есть. Аптека очень близко от трамвайной остановки. Поезд должен был стоять на этой большой станции 40 минут. Я прикинул по времени и решил, что я успею съездить за лекарством в город. Сел на трамвай и поехал.
Это конечно была авантюра. Не дай Бог, трамвай мог бы по какойлибо причине остановиться и я явно не успевал бы к отправлению моего поезда. Документов у меня не было с собой никаких: ни паспорта, ни проездных билетов. Тем не менее, я по-солдатски решил все же лекарство купить. Как я уже говорил, сел на трамвай и поехал в город. Купил «английскую соль», привез назад, успел к отходу поезда, буквально через две минуты после того как я сел в поезд, он тронулся и поехал. Жена меня, конечно, ругала, но лекарство я привез. Она приняла это лекарство и поправилась.
Наконец-то приехали в Сызрань. А из Сызрани нужно было ехать на другой вокзал. Черт бы побрал такое расположение вокзалов, вместе с этой Сызранью! Регулярного нормального сообщения между вокзалами не было. Нанимать автомобиль я не хотел. Берег деньги для Сталинграда. А моя жена не могла ничего нести, я ей не разрешал. Вещей было не так уж много, но за один раз я не мог их перенести с места на место. И вот я, взявши с женой, «короткими перебежками», в несколько раз, на небольшие расстояния, переносил эти вещи. Жена стояла и караулила их. Добравшись до вокзала, я закомпостировал билет на поезд КазаньВолгоград.
ГЛАВА 22
Поезд был почтово-пассажирский. Останавливался возле «каждого столба». Приехали в Сталинград, нас встретила тетя Женя. Мы сели в такси и приехали в Нижний поселок Тракторозаводского района. Там тетя жила вместе с мужем и сыном в одной из комнат трехкомнатной коммунальной квартиры. Мы с женой временно остановились у тети Жени.
Тетя Женя работала дежурным электриком службы вентиляции сталелитейного цеха Сталинградского тракторного завода. Она сказал,
138
что устроиться на работу в сталелитейный цех очень легко, так как там всегда дефицит рабочих, особенно формовщиков. Но предварительно нужно найти жилье и прописаться, так как в ее комнате прописаться невозможно.
Прописка в квартире или в доме, где жилья меньше санитарной нормы, шесть квадратных метров на человека – запрещена. Моя мама приезжала летом 1960 года в гости к тете Жене с Сахалина в отпуск. И договорилась с какой-то домохозяйкой, уплатила даже ей месячную квартплату за нас с женой, что мы приедем, и она нас поселит у себя. Увы. Оказалось, что по санитарным нормам у этой домохозяйки прописаться невозможно. Она обманула мою маму, взявши у нее деньги ни за что.
Мы приехали в Сталинград в конце сентября. Я пошел в отдел кадров тракторного завода, там мне сказали, чтобы я прописывался и тогда немедленно буду принят на работу. Но жилья завод не имел. Конечно, это была брехня, насчет жилья. Получалось, что завод не имеет жилья для меня. Собственно кто я такой был, устраиваясь на работу? Никто. Обычный рабочий, устраивавшийся на работу. Я стал искать квартиру, естественно с пропиской. Целый месяц проискавши, по всему Тракторозаводскому району, ничего не мог найти.
Пошел к первому секретарю Тракторозаводского райкома партии (по рекомендации тети Жени). Первым секретарем был недавно избранный бывший начальник сталелитейного цеха, Герой Социалистического Труда, Клюкин Алексей Петрович. Я пришел к нему на прием, с просьбой помочь с жильем, как коммунист, к своему, скажем, секретарю райкома, однопартийцу. Но это оказалось такое высокомерное дерьмо, что даже разговаривать с ним было противно!
Позже он был директором Волжского абразивного завода. И мы встретились с ним на юбилее сталелитейного цеха, я был уже на пенсии
– он тоже. Так он, ко мне липнул весь вечер. Я от него еле отвязался. А в ноябре 1960 года он был Царь и Бог для меня, он так считал.
Мы могли бы возвратиться на Сахалин. Моя жена числилась еще акушеркой Хоэнской больницы. Она была в отпуске, потом должна была оформиться в декретный отпуск, все там же, в той больнице, не заезжая на Сахалин. Чуть ли не до июля 1961 года, она числилась работающей в больнице на Сахалине. Проезд в отпуск на материк и из отпуска на Сахалин – оплачивался больницей. Я тоже числился в отпуске до 20 января 1961 года. Хотя бы я мог телеграфом запросить себе денег на дорогу из Сталинграда в п. Хоэ и мы вернулись бы на Сахалин. Но я в своей жизни никогда назад не ходил и не ездил. И здесь я не захотел. Я решил, что лучше мы зайдем к агенту оргнабора, который располагался в помещении администрации Тракторозаводского района. Мы с Тамарой пошли к нему. У него можно было завербоваться в Мурманскую область, на различные работы, я уже не помню на какие. Но он что-то тянул разговор, мямлил, ни к какому результату мы почти не пришли, но я понял, что он мне хочет сказать что-то наедине. Он сидел в комнате, где были другие работники райисполкома. Я с женой вышел в коридор, и сказал, что нужно подождать, что, по-моему, он нам хочет что-то сказать. Через две минуты вышел этот агент по оргнабору и спрашивает меня, почему я рвусь завербоваться куда-либо. Я ему объяснил причину. Причина в том, что я не могу найти жилья с пропиской в г. Сталинграде уже месяц. Деньги кончаются, я живу у маминой сестры, что-то надо делать. Тогда она говорит: «Я вижу, вы нормальные интеллигентные люди и нечего вам, на мой взгляд, куда-то вербоваться. Я вас пропишу в своем доме и в полуподвальном помещении дома, так называемых «низах» будете жить. Оплата двести рублей в месяц (деньги еще не были деноминированы). Можем сегодня съездить посмотреть, если понравится, будете завтра прописаны». Я ему сказал: «Я согласен на любые условия, потому что мне уже здесь все осточертело и что я ни хорошего, ни даже плохого жилья найти не могу. Но сомневаюсь, что у вас что-то получится, ведь меня пугает уже эта шесть метров квадратная норма». Он сказал: «У меня в доме 96 квадратных метров жилой площади. Хозяев нас трое. Я, жена и наша четырнадцатилетняя дочь. В низах две комнаты, общей площадью 48 квадратных метров, одну из них занимают три студента, вторую займете вы. И того будет восемь человек. Шесть помножить на восемь – сорок восемь. У меня еще остается сорок восемь свободных. Если согласны, то после окончания моего рабочего дня мы поедем посмотреть и поговорим с моей женой. Моя фамилия имя отчество Колдыбаев Алексей Михайлович».
Мы поехали к нему домой. Встретились с его женой. Меня заранее все устраивало и Тамару тоже. Мы договорились назавтра, что я вместе с женой Колдыбаева, ее звали Мария, берем все документы и встречаемся в военкомате Краснооктябрьского района. Хозяйка сказала мне: «Не бери с собой жену, мы вдвоем с тобой все сделаем еще до обеда. Я возьму домовую книгу, и встречаемся в военкомате». Моя жена тоже была военнообязанная. Она была младший лейтенант медицинской службы в запасе. Наша хозяйка в военкомат зашла без очереди, с домовой книжкой и нашими военными билетами, через десять минут вышла, и все было готово. Она сказала, что у нее тут все знакомые, потому что до недавнего времени муж ее работал здесь в военкомате. Пошли в паспортный стол, этого же Краснооктябрьского района. Там я заполнил листки прибытия. Отдал все это тете Маше. Я точно так же не подходил к окошку паспортного стола. Все было сделано так же в течение 10-15 минут. С прописанными документа и паспортами, поехали к ней домой. Там она показала мне еще раз мою комнату, показала плиту, которая топилась дровами и углем, и сказала, что в первые дни я могу пользоваться ее дровами и
140
углем, но в течение недели надо привезти с завода дрова и уголь. Устроишься на завод, тебе там сразу дадут дрова и уголь, дадут автомобиль, оплатишь все это на заводе и привезешь сюда.
В комнате стояла железная кровать полутораспальная с матрасом, она спросила, достаточно ли нам этого, я сказал что вполне. Был стол, две табуретки. Все остальное должно было быть наше. Там было два окна, находящиеся как бы наполовину в яме, но уличный свет все же в комнату проходил. Назавтра я привез жену туда. Она купила постельные принадлежности. Кухонную посуду частично взяла у тети Жени. Я немедленно устроился на работу формовщиком. В медсанчасти завода прошел медицинскую комиссию и поступил на работу в сталелитейный цех Сталинградского тракторного завода.
ГЛАВА 23
Я начинал с нуля. Работа была в три смены. Но меня все устраивало. На зарплату формовщика вполне можно было прожить. Плата за жилье была не высокая. От завода было несколько далековато, нужно было пройти пешком до трамвайной остановки примерно три километра, так как автобусы в этих местах не ходили, и на трамвае добираться до завода. Улица, на которой мы жили, называлась, ул. Менделеева. А поселок назывался «Новостройка». Район был Краснооктябрьский, а работал я в Тракторозаводском районе. Вот так начиналась моя карьера на Сталинградском тракторном заводе.
Я работал формовщиком на конвейере. Производство стальных отливок происходило по технологии литья в земляные формы. Вот эти земляные формы изготавливались на формовочных машинах «Озборн», которые устанавливались вместе с конвейером, на который ставились эти формы для заливки жидким металлом. Таких конвейеров в цехе было девять. Сам цех был одноэтажный с подземными тоннелями, для транспортировки формовочной земли и отходов формовочного производства. Площадь цеха составляла около 50 000 квадратных метров. Цех был построен американцами в 1932-м году – на выпуск отливок, предназначенных для тракторного производства. Отливки были из ковкого чугуна, алюминия и бронзы. Стальных отливок в американском проекте не было. Но когда цех уже был построен, правительство решило, что нужно изготавливать на тракторном заводе – танки, тогда в цехе стали производиться отливки из стали. Прежде всего, звенья гусениц, т.н. траки.
С января 1941 года Сталинградский тракторный завод прекратил изготовление тракторов и стал изготавливать только танки – Т-34. Пришлось перестраивать цех. Ковкий чугун оказался практически не нужен, стало преобладать стальное литье. Определились для звеньев гусениц
– шесть конвейеров и три конвейера для производства отливок из углеродистой стали.
На одном из участков цеха было производство алюминиевого литья, но сразу после войны на заводе начали строить и ввели в эксплуатацию в 1956 году цех цветного литья. Из американского фасонолитейного цеха (так назывался цех в американском проекте) убрали цветное литье и расширили обработку отливок из углеродистой стали. Слегка модернизировали литейные конвейеры и плавильный участок.
На то время, когда я поступил на работу в сталелитейный цех, Сталинградский тракторный завод переходил на производство нового трактора – ДТ-75. До этого изготавливали трактор ДТ-54. Производство танков уменьшилось, и завод передал производства отливок для танка Волгоградской судоверфи. К этому времени были сформированы, по решению ЦК КПСС и правительства Советского Союза, территориальные советы народного хозяйства т.н. СОВНАРХОЗЫ. То есть Н.С. Хрущев и его команда пытались децентрализовать управление экономикой Советского Союза, делая упор на регионы. Председателем Сталинградского СОВНАРХОЗА был Иван Флегонтович Синицын – бывший директор тракторного завода. Учитывая новую программу по производству тракторов ДТ-75, он и распорядился передать производство стальных отливок на танки на судоверфь.
Я проработал формовщиком три месяца. Ноябрь, декабрь и половину января. После чего меня взял к себе на работу старший мастер модельно-опочной группы Сивко Василий Петрович. Я пошел работать туда с удовольствием т.к. работа была в одну смену, а не в три, как у формовщика. Я хотел учиться в институте, на вечернем отделении, и работа в одну смену мне была крайне необходима. Он меня принял на работу помощником мастера. Администрация цеха выдумала такую должность, чтобы поддержать Василия Петровича, т.к. он должен был уходить на пенсию, и ему нужен был квалифицированный помощник на замену. Я не имел квалификации ни модельщика, ни технолога литейного производства. Но я горел желанием всему этому научиться. Зарплата была там чрезвычайно мала по сравнению с зарплатой формовщика – 1000 рублей в месяц (после денежной реформы она стала сто рублей). Я стал изучать и модельное дело, и технологии литейного производства стальных отливок. Нужно было очень хорошо знать машиностроительное черчение. Читать чертежи без запинки. К сожалению, на начало работы в модельно-опочной группе я этого делать не мог. Я смотрел на чертеж модели или отливки, как баран на новые ворота, несмотря на то, что в Каменец-Подольском я изучал машиностроительное черчение и как будто бы должен был в нем разбираться. Для работы мастером модельщиков это был самый серьезный недостаток.
В модельно-опочной группе было около пятидесяти человек. Структура была такая: три бригады, работающие посменно; высококвалифицированные слесари-модельщики по металлу и один модельщик по деревянным моделям, работающие в мастерской в одну смену.
142
Руководить таким небольшим количеством людей с организацией таких работ и по сменам было не трудно. А вот с изготовлением новых моделей мне было трудно разобраться, так как я не знал чертежной грамоты. А ведь я должен был заказывать от имени Сталелитейного цеха изготовление моделей в модельном цехе завода, принимать изготовленные в модельном цехе завода модельные комплекты, и грамоты для этой работы у меня не хватало.
Это было чрезвычайно важно, так как делалось очень много моделей, особенно деревянных, на которых в цехе отрабатывалась технология изготовления различных отливок на новый трактор ДТ-75. Этой работой занимались цеховые технологи. Они были чрезвычайно грамотными инженерами. Каждый технолог вел группу отливок, производство которых нужно было освоить в сталелитейном цехе. Я до сих пор помню их фамилии: Пшеничный Григорий, Перельштейн, Заломин Алексей, Дербешева, Гринер и Калинин. Работая вместе с ними, я постигал как технологию изготовления отливок, так и чертежную грамоту.
Мастерская размещалась под кондиционером. Огромный кондиционер, вмонтированный еще американцами. Так вот под этой площадкой и размещалась мастерская модельно-опочной группы. Металлические модели, по которым производилась формовка, были тяжелыми – от 200 до 500 кг весом. А грузоподъемный механизм в мастерской был один единственный – ручная таль, которая двигалась по изогнутому монорельсу. Этот монорельс был изогнут во время войны. Конечно это отсутствие нормального грузоподъемного механизма в мастерской сдерживало работу, и работа по ремонту в этом плане была достаточно тяжелой и не безопасной. Кроме того под этим же кондиционером располагались шкафчики самой разной величины и формы, в которых висела одежда слесарей, работающих в мастерской. В мастерской работало четыре человека. Трое из них это модельщики по металлическим моделям, работали в этой мастерской еще до войны. Они прошли войну, все воевали на фронте и вернулись снова к своей работе. Их фамилии: Татаринцев, Плотников, Морозов. Дерево-модельщик Бугоренко, всю войну проработал на судоремонтном заводе во Владивостоке. На Сталинградском тракторном заводе он работал с 1945 года. В сталелитейном цехе в мастерской с 1955 года.
До 1955 года в сталелитейном цехе работали принудительно т.н. перемещенные лица, которые проживали в бараках Нижнего поселка, рядом с тракторным заводом, на берегу Волги. После 1955 года этот лагерь был распущен, но многие из них остались работать на тракторном заводе, получив для жилья либо комнату в коммунальной квартире, либо общежитие, а некоторые построили себе квартиры в многоквартирном доме по линии заводского строительства жилья, собственными силами. У меня таких рабочих было двое: Чуркин и Штырев Степан. Оба работали бригадирами в бригадах, работающих посменно. Они были достаточно неплохими работниками, особенно Чуркин. Чуркин всю войну провел в плену. Он служил в армии в 1941 году, на западной границе и сразу же попал в плен. Всю войну он проработал, как он говорил, «у Бауэра». Рассказывал, что ему прекрасно жилось. Что он хотя и был по статусу батраком, но Бауэр обращался с ним как с родственником. Чуркин завтракал, обедал и ужинал за одним столом с Бауэром, как он говорил. Он хорошо питался. Бауэр покупал с ним вместе одежду для него. После Победы Чуркина продержали в фильтрационном лагере год, а потом выяснили, что он не является преступником. Потом все же перевели в лагерь перемещенных лиц в Сталинград, работать на Сталинградском тракторном заводе. После ликвидации лагеря перемещенных лиц он стал работать в рамках строительства собственно-заводского жилья, женился и получил квартиру.
Теперь о Штыреве. Штырев Степан также был в лагере перемещенных лиц и работал на тракторном заводе принудительно до 1955 года. С 1955 года он стал работать добровольно. Штырев не был в Красной Армии ни одного дня. О годах войны он ничего не рассказывал. Однако же, Чуркин мне рассказал, что в 1942 году, когда немцы практически заняли Сталинград, и даже были поезда пассажирские Сталинград–Берлин, собрали группу добровольцев ехать работать в Германию, молодых мужчин. В основном это были Донские казаки, правда не военные, мирные жители. Так вот Штырев Степан был среди этих добровольцев. Более того, он выступил на вокзале в Сталинграде (по-видимому, вокзал Сталинград-II, так как недалеко от вокзала Сталинград-I, все же еще продолжались бои) перед провожающими. Его выступление и также торжественная отправка поезда с добровольцами, снималась Гебельсовской кинохроникой. Однажды, ругая за что-то Штырева, я в сердцах напомнил ему о его добровольчестве в Германии. Он был удивлен, но только спросил, откуда мне это известно. Я сказал, что мне об этом сообщили, в том числе, его коллеги по лагерю перемещенных лиц. Наверное, он понял, что это рассказал Чуркин. Впрочем и Штырев, и Чуркин, и люди, которые там работали, достаточно добросовестно относились к своей работе, хотя были и лодыри.
До 1956-го года в сталелитейном цехе (а может быть и во всей промышленности СССР) труд был принудительный. Я уже отмечал, что в сталелитейном цехе трудились т.н. перемещенные лица и вообще уволиться по собственному желанию со сталинградского тракторного завода до 1956-го года было невозможно, и даже запрещено законом. И все время, пока работал сталелитейный цех, там все время был дефицит рабочих, 20-25%. И всегда в цехе работали либо студенты, либо условноосужденные, либо условно-освобожденные. Сравнивая работников сталелитейного цеха тракторного завода с рабочими-сахалинцами, я
144
заметил, что в Волгограде почти никто не хочет работать и зарабатывать деньги. Большинство рабочих стремилось работать на каких-либо дежурных, малооплачиваемых должностях. Им не нужна была ни работа, ни заработки. По приезду с Сахалина, меня это поразило, прежде всего.
ГЛАВА 24
Модели хранились в формовочном отделении, в пространствах между конвейерами. Такие, с позволения сказать, склады моделей были совершенно не механизированы и перевозились с места на место на ручной тележке. Модели весом более ста килограммов поднимались вручную модельщиками, клались на тележку и везлись на конвейер, где их ставили на формовочные машины, предварительно сняв бывшие ранее там. Такие замены производили каждую смену, как правило, в обеденный перерыв. Обеденный перерыв на формовке был 30 минут. За это время нужно было заменить около десяти модельных комплектов. Работать нужно было быстро и умело, чтобы управиться за тридцать минут, так как если почему-то не успевали поменять модели на конвейере, то на модельщиков ругались все: мастер формовочного участка и рабочие. Работа была тяжелая, но не квалифицированная.
Если нужно было поменять модели на машинах конвейера номер один, а там модельный комплект был весом около 500 кг, то приходилось просить монорельсовый кран, в отделении изготовления стержней. И вот вся эта модельно-опочная группа с ее организацией труда и никакой механизацией, выглядела чрезвычайно убогой. Я поставил себе задачу: прежде всего механизировать каким то образом складирование моделей, хранящихся возле литейных конвейеров. Для этого я решил смонтировать стеллажи для хранения моделей, изготовить и смонтировать механизированные подъемники, с тем, чтобы можно было выкатить со стеллажа модель на подъемник. С подъемника модель выкатывалась на ручную транспортную тележку, и модель везли на конвейер, где ее устанавливали на машину. Снятую с формовочной машины модель в обратном порядке клали на стеллаж.
У меня не было никаких материалов для воплощения в жизнь моего плана. Цех работал плохо. Начальники цехов менялись, иногда не проработав года. Модельно-опочная группа считалась вспомогательным хозяйством сталелитейного цеха, и в его руководстве никому до нее не было дела. Даже мой старший мастер Сивко Василий Петрович очень скептически отнесся к моему проекту. Но я начал его осуществлять.
Для того чтобы построить или изготовить каркас стеллажей, нужен был профильный металлопрокат, в основном уголки. Сварщик в моем штате был. И он был газоэлектросварщик, соответственно был ацетиленовый сварочный аппарат и электросварочный аппарат. Рядом со сталелитейным цехом находился открытый склад цехокомплектации, где складировались и профильный металл, и трубы, подшипники, болты и гайки. Все это практически не охранялось, так как было внутри завода. Я попробовал выписать через руководство завода из цеха комплектации металлопрокат и трубы для изготовления рольгангов стеллажей и подъемника. Увы. Руководство завода мне ничего из этого не выписало. Я решил, раз склад не охраняется, буду воровать. В конечном итоге я подумал, что я буду воровать для производственных же нужд. Заводское начальство мне не выписывает эти материалы по своему недомыслию. Я определился с конструкцией стеллажей и стал сам вместе с подчиненными мне рабочими, воровать со склада завода трубы для изготовления роликовых рольгангов и металлопроката. Токарный станок и токарь у меня также были в мастерской. Поэтому резать трубы на ролики, изготавливать оси для тех же роликов, торцевые крышки для каждого ролика, могли у себя в мастерской из ворованных материалов. Подшипники мне выписал механик цеха. Модельщикам по статусу никаких подшипников не полагалось. Поэтому подшипники я получил легально.
Стеллаж для складирования моделей для двух формовочных конвейеров был изготовлен достаточно быстро. Как быть с подъемником, я не знал. Однажды проходя мимо какого-то цеха, я увидел, что какаято подрядная организация ремонтирует кровлю цеха, возле которого я проходил. С помощью подъемника на крышу этого цеха поднимались строительные материалы. Я посмотрел на подъемник, меня такая конструкция для обслуживания моих стеллажей вполне устраивала. Я подумал, что буду делать такой подъемник. В скором времени, проходя мимо этого подъемника, я увидел, что его демонтируют, по-видимому, для перевозки на другое место. Я поручил своим рабочим, под руководством бригадира Чуркина, украсть этот подъемник. Ночью они его привезли в цех. Мне пришлось еще поработать над его модернизацией, так как этот подъемник должен был перемещаться по рельсам, проложенным вдоль стеллажа. Стеллаж был в межколонном пространстве, общей длиной 12 метров. Я этот подъемник доделал, то что нужно было по моей конструкции, попросил электриков подключить проводку для движущегося подъемника, они мне это сделали, и один стеллаж был оборудован. Туда свезли не только модели с двух конвейеров, но даже больше. Фактически, если бы я сделал еще один такой стеллаж, все мои модели, находящиеся в цеху, меня бы это полностью устроило. Я был доволен проделанной работой. Но тут же в общем-то меня поймали на воровстве со клада цеха комплектации.
Я не помню, как это произошло, но меня вызвал вместе с начальником цеха заместитель директора завода Марк Владимирович Эдельштейн и стал грозить мне тюрьмой. На что я ответил, что я себе лично ничего не украл и что я к нему приходил, чтобы он подписал мне требование
146
на трубы и на металлопрокат. А он мне высокомерно отказал в этом. «А что я должен был делать?». Начальник цеха, очередной, он полностью отказался от того что он санкционировал мое воровство, обещал меня всячески наказать, но в суд дело не отдавать. Мне этого было мало. Я попросил замдиректора, что я приду к нему еще и чтобы он подписал необходимые мне материалы. Он подумал и пообещал и сказал, что лучше не надо воровать, я подпишу любое требование на все материалы, которые есть на складе цеха комплектации. Я был очень рад такому концу.
С тех пор я все же построил еще один стеллаж и сам изготовил в мастерской еще один подъемник. И все это с разрешения замдиректора по общим вопросам. Из модельного цеха в сталелитейный цех все модели возились на ручной тележке. Как было до войны, так и продолжалось теперь уже в 1963 году. Я попросил, чтобы меня обслуживал цех безрельсового транспорта, который обслуживал основное производство сталелитейного цеха. Я попросил, чтобы мне выделили одну аккумуляторную транспортную самодвижущуюся тележку фирмы «Виблан». Такие тележки американские, изготовленные в США, составляли половину внутризаводского транспорта и работали хорошо, но нуждались в ежесуточной зарядке аккумуляторов. Эдельштейн дал распоряжение начальнику ЦБРТ выделить мне один «Виблан». И уже при обсуждении с начальником ЦБРТ, он сказал: «Я тебе выделить не могу и не буду, но я тебе передам по акту один «Виблан» полностью укомплектованный, а ты уже сам его заряжай, сделай сам ему «гараж». Я подумал, что если я буду настаивать на постоянном выделении «Виблана», да еще с водителем, у меня может не получиться. И согласился на предложение начальника ЦБРТ. Оформили передачу. Я попросил энергетика сталелитейного цеха Тюрина сделать мне зарядную станцию, для зарядки «Виблана». Он выполнил эту работу. Я обучил своего человека быть водителем этого «Виблана». И мы стали пользоваться им в своей работе, во всяком случае, из модельного цеха на ручной тележке больше модели не привозили и в цехе использовали этот «Виблан» для работы в первой смене.
ГЛАВА 25
В 1961-м году в ноябре, произошло переименования города Сталинград в Волгоград. Это происходило на моих глазах. Как это было…
Пошли слухи о том, что в связи с потерявшим авторитет Сталина, город будут переименовывать. Однако официальных объявлений об этом пока не было. В первых числах ноября я поехал, по какой-то причине, в район вокзала Сталинград-I и увидел, что на здании вокзала, где огромными буквами было написано СТАЛИНГРАД, остались только буквы ГРАД. Слова «СТАЛИН» не было. Я рассказал коллегам на работе об этом, все сказали, что слухи о переименовании города ходят, хотя никаких официальных указаний не было. Затем стали собирать рабочее собрание на предмет обсуждения вопроса с повесткой дня о переименовании города.
Организацией проведения всех собраний в нашем цехе занимался цеховой партком. Мне было очень интересно послушать мнение рабочих. В цехе было пять различных участков. Я постарался побывать на рабочих собраниях во всех участках. Фактически, на собрании ставилось два вопроса: 1. Отменить «Сталинград», как наименование города;
2. Дать новое название городу. Ни один человек не возражал против ликвидации названия города «Сталинград». Предлагались новые названия. Каких только названий не было. Около 50% всех неофициальных голосов были за «Царицын», фигурировали также различные другие названия: «Пятиморск» и др.
По отмене названия города проводилось голосование со скрупулезным подсчетом голосов. Составлялся протокол общего собрания участка. На тех участках, где работа шла в три смены, а таких у нас было большинство, собрание проводилось дважды. С дневной и ночной сменой, как раз на пересменке и со второй сменой отдельно. По обоим собраниям составлялись протоколы. Я практически на всех собраниях присутствовал. Мне было чрезвычайно интересно, как относятся к переименованию города. Еще раз повторю, ни один человек не высказался против ликвидации названия города «Сталинград», а как назвать город и какое дать ему новое название, никто не спрашивал. То есть секретарь парткома цеха, как представитель партийной власти, вопрос о новом названии города ни на одном рабочем собрании не ставил, т.е. рабочих и ИТР никто не спрашивал, какое новое название дать городу.
По слухам на всех предприятиях, на всех заводах и в учебных заведениях города, собрания прошли по аналогичному сценарию и с аналогичным результатом. Кроме Пединститута. В Пединституте категорически возражали против лишения города имени Сталина. Здание института расположено фасадом на бульвар. Туда вышли студенты и уже на улице протестовали, достаточно громко. Собирались зеваки, глядя на них, я там не был. Каким-то образом уговорили не шуметь. Силы для такого не применялись. Однако же, по слухам, четверых активистов среди студентов – исключили из института. В городе даже называли их фамилии. Но никто за них не вступился.
ГЛАВА 26
Как я уже упоминал, жили мы в подвале частного дома. Конечно, условия там были плохие, но это лучше чем ничего. 15 февраля 1961 года у нас родилась дочь Ольга. Жена моя еще числилась работающей, вернее, в декретном отпуске больницы п. Хоэ. Поле ее отпуска, мы
148
договорились с соседкой, очень пожилой женщиной, которая за деньги присматривала за Ольгой. Жена устроилась на работу участковой медсестрой, по району Новостройка, где мы жили. Вскоре после этого, жена определила девочку в ясли. Ясли располагались от того места, где мы жили, достаточно далеко, а автобусы в то время в том направлении не ходили. Детские ясли находились на территории Нижнего поселка завода «Красный Октябрь». В этом поселке до революции жили французы, которые построили металлургический завод «Красный Октябрь». Нижний поселок в народе называли «малая Франция», так как там жили французские специалисты, до революции.
В 1963-м году я уже освоился в цехе. Меня зауважали коллеги по работе, но зарплату я получал чрезвычайно маленькую – 110 рублей, а в 1961-м была 100 рублей. В том же 1963-м году с Сахалина приехала моя теща с младшей дочерью Лидой и сыном Владимиром. Они были уже взрослые. Володя 1938 года рождения, а Лида 1941 года. Это брат и сестра моей жены. Их отец Петров Федор, погиб под Воронежем во время войны. Моя теща вышла замуж за Петрова Федора на Сахалине. Она по вербовке приехала туда в 1936 году. Жила она в поселке Рыбновск – это Северный Сахалин. Федор Петров работал также в Рыбновске на рыбзаводе. Он приехал также по вербовке из Кемеровской области. Они поженились в Рыбновске, там же в декабре 1936 года родила моя будущая жена – Тамара. В 1940-м году семья Петровых уехала в Кемеровскую область в город Анжеро-Судженск. Мне моя теща и жена называли этот город «Анжерка». И там где-то, не в самом городе, а в каком-то поселке они жили.
У Федора там жили родители. Но там же жила и его первая жена, с которой, однако, он не был зарегистрирован. Все ближайшие соседи и свекровь относились к моей теще и даже детям чрезвычайно враждебно. А свекор относился очень хорошо и во всем помогал новой семье своего сына Федора. Началась война. Федор по мобилизации ушел в армию и в скорости в 1942-м году погиб на фронте. В 1941-м году, уже после того как Федр уехал на фронт, родилась Лида.
В 1945-м году теща с тремя детьми уехала вначале в Узбекистан, продав свой домик в Анжерке. Там ей не понравилось, и они уехали в город Буйнакский (Дагестан) к сестре моей тещи. По дороге мошенники отняли у моей тещи деньги, и они приехали в Буйнакский без копейки денег. Квартира у Яблочниковых (фамилия семьи сестры моей тещи) была маленькая – всего лишь одна комната. У Яблочниковых было трое детей, а также муж и жена. Приехали четверо Петровых. Всего девять человек на каких-то четырнадцати квадратных метрах жилья.
Как их там прописали, я не знаю. Моя будущая теща сдала в детский дом сына и младшую дочь, оставшись со старшей дочерью Тамарой. Она перешла жить в помещение умывальника ремесленного училища, где она работала прачкой, а она вдова погибшего на фронте, которой полагались какие-то льготы, в том числе, по жилью.
Тамара там окончила семь классов и поступила учиться в Буйнакское Медицинское Училище. Закончила его в 1958-м году и уехала на Сахалин. Вначале ее посылали работать фельдшером в какой-то высокогорный аул. Но так как Сахалин был вне конкуренции, и она получила оттуда вызов от своего дяди, она поехала на Сахалин, где мы и поженились.
И вот в 1963-м году, в мае месяце, приезжает теща вместе с сыном и младшей дочерью. Сын тотчас же устроился на работу токарем в какуюто строительную организацию. Он был токарь по дереву. Оказалось, что в Волгограде это достаточно дефицитная специальность, и ему даже дали место в общежитии. А теща и ее младшая дочь, тем более, не захотели возвращаться на Сахалин, так как в Волгограде у тещи была уже старшая дочь и сын. Она сказала, что назад на Сахалин она не поедет и что надо как-то устраиваться с жильем. На Сахалине она работала сторожем в пекарне Сахторга, а Лида разнорабочей на лесобирже лесозавода.
Хозяин нашего дома, Колдыбаев Алексей Михайлович, не хотел прописывать ни тещу, ни ее младшую дочь. Сказал, чтобы сами искали, что они люди взрослые – найдут. Однажды я ехал с работы, примерно в начале июня и остановился на трамвайной остановке и почему-то зашел в Краснооктябрьский райисполком, не помню, зачем мне это было нужно. И там внутри увидел объявление, в котором говорилось, что жилищно-строительный кооператив №1 вводит в эксплуатацию в этом году пятиэтажный дом – «Подавайте заявление и две тысячи рублей денег, вступите в члены ЖСК и к 7-му ноября въедете в квартиры».
Две тысячи рублей – за двухкомнатную квартиру. Трехкомнатная стоила дороже. Я пришел домой и рассказал своим об этом объявлении. Пожалел, что у нас с Тамарой денег нет, и сказал, что я стою в очереди на квартиру, и я через три года квартиру получу. Будем ждать. Теща спросила: «А как же я? Где мне ждать с Лидой?». Вопрос повис. И теща сказала, что у нее есть две тысячи рублей. На трехкомнатную квартиру не хватает, а две тысячи есть. Она просит меня записаться туда, а деньги она дает. Я стал возражать, говоря, что меня в таком случае из очереди на квартиру выгонят и я не получу бесплатной государственной квартиры. Конечно, меня и жена и теща уговорили взять деньги и записаться в ЖСК. На следующий день я написал заявление и заплатил деньги.
Я ходил и смотрел, как строится дом. Дом строился пятиэтажный. Железобетонный стальной каркас и стеновые двухслойные панели. Панели не являлись несущей конструкцией. Я полагал, что это даже антисейсмическая конструкция дома. Во всяком случае, за неделю монтировался этаж пятиподъездного дома. 4 ноября 1963 года я получил ордер и ключи от квартиры, и мы 5-го числа, нанявши автомобиль для перевозки вещей, переехали все вместе в новый дом.
150
Что-либо доделывать в квартире не было необходимости. Полы были покрашены, обои были наклеены, сантехника работала полностью, газовая плитка стояла, газовая колонка стояла, все работало, оставалось только сдать экзамен в «Горгазе»по эксплуатации газопотребляющих приборов – т.е. плитки и газонагревательной колонки. Жильцами дома это было сделано дружно. И на 7-8-е ноября уже можно было мыться в ванной, готовить на газовой плите еду. После трехлетнего житья в подвале – это было здорово.
Это разгрузило меня от заготовки топлива и от многих других дел. Приблизило к месту работы и к институту, к транспортным средствам: автобусам, трамваям и троллейбусам.
ГЛАВА 27
Хотел еще отметить: примерно в 1963–1964-м году в городе открыли мемориальный комплекс Мамаев Курган. До открытия этого комплекса в городе в различных места существовало большое количество захоронений наших солдат. Я буду говорить только о том, что я видел и знаю. Так против тракторного завода, между проспектом и ограждением завода, был парк с многочисленными захоронениями. На некоторых из них были фамилии или, во всяком случае, на каждом из них было написано количество похороненных солдат. В Краснооктябрьском районе было так же мемориальное захоронение, достаточно большое, стоящее на пути трамвайной линии маршрута №9. Осуществлялся объезд этого колоссального захоронения. Так вот, при подготовке мемориала Мамаев Курган одновременно проводилось благоустройство города. Например: была сформирована сплошная современная автомагистраль Проспект Ленина, проходящая через три района Волгограда и заканчивающаяся на реке Сухая Мечетка. При строительстве этой автомагистрали уничтожалась половина мемориала, находящегося рядом с тракторным заводом.
Мемориал, бывший в скверике, – ликвидировали. Останки павших перенесли на Мамаев Курган. Точно так же, в Краснооктябрьском районе спрямили маршрут трамвая №9, ликвидировав тамошний мемориал. Останки оттуда перевезли также на Мамаев Курган. Ликвидация мемориалов и перенос останков павших на Мамаев Курган проводились самым варварским способом. Братские могилы раскапывались эскаватором. Останки сваливались в кузов автомобиля в общую кучу, без формирования отдельных скелетов. Многое терялось по пути. Я видел, как 10-12-летние мальчишки таскали в руках малоберцовые кости по улицам, стучали ими в двери магазинов и бросали где попало. Я пишу эти записки в 2015-м году и вспоминаю, какой вой наши псевдопатриоты поднимали, когда переносили останки наших павший солдат в Таллине (переносили с городской улицы на городское воинское кладбище) и некоторые другие зарубежные перезахоронения наших солдат. Полное лицемерие. Сравните с описанной мной организацией мемориального комплекса Мамаев Курган.
В июне 1964-м года у нас родилась еще одна дочь, Валя. В 1964-м году я поступил на подготовительные курсы при Волгоградском политехническом институте. В 1965-м году ушел на пенсию мой старший мастер Сивко Василий Петрович. И я был назначен старшим мастером модельно-опочной группы сталелитейного цеха с окладом в 145 рублей и с премией до 40%. В последнее время никаких премий не было. Цех работал плохо. Хотя рабочие премии получали, так как премия рабочих зависела от работы участка, т.е. выполнения участком заданных показателей. Я старался, чтобы участок эти показатели выполнял и чтобы рабочие премии получали. Рабочие получали премии ежемесячно, а я нет.
К этому времени я уже можно сказать полностью овладел мастерством модельщика и технологией производства стальных отливок. Механизировал работу своих подчиненных, где это только можно было. Опять же в мастерской, вместо ручной тали, поискавши на заводе, где можно похитить электрическую таль, я нашел в соседнем чугунолитейном цехе на участке окраски отливок таль с пневматическим приводом. Мы с двумя рабочими похитили ее и повесили к себе в мастерскую. Таль с пневматическим приводом, достаточно редкий механизм. Он изготовлен специально для работы в пожароопасных помещениях, так как от электрического привода может быть искра и участок, наполненный парами краски, может не только загореться, но и взорваться. Туда применили по проекту пневматическую таль, а мы ее украли.
Работники чугунолитейного цеха нашли у меня эту таль, которая уже работала в мастерской. Мы ее отдавать не собирались. И все же начальник цеха – Эдуард Александрович Калинин – а он, перед тем как быть начальником сталелитейного цеха, был начальником чугунолитейного цеха, он попросил меня отдать эту таль, объяснил, в чем ее уникальность и сказал, что он лично обещает выписать мне электрическую таль грузоподъемностью в одну тонну. Я написал требование, он его подписал и сказал: «Я выпишу это в отделе капитального строительства, а ты заберешь ее со склада».
ГЛАВА 28
У меня были достаточно хорошие отношения с начальником цеха, но своеобразные. Я никогда не терял собственного достоинства и не позволял как-либо себя унижать.
К примеру: начальник цеха – Калинин Эдуард Александрович работал в 1961-м году технологом нашего цеха, и я его знал, как технолога.
152
Я поздравлял его с назначением начальником чугунолитейного цеха, который в то время работал плохо, и Калинина назначили туда, чтобы улучшить работу цеха. Он за три года с этой задачей справился. И вот его назначили начальником сталелитейного цеха. Он с собой привел из чугунолитейного цеха двоих человек и назначил их начальниками участков в нашем цехе и поменял начальников других участков. Наводил исполнительскую дисциплину среди инженерно-технических работников. Он обнаружил, что некоторые руководители участков цехов имеют свободный доступ на территорию завода и выход с территории завода, а завод жестко охранялся заводской охраной. Существовала система пропусков и марок. Пропуск был действителен либо со штампом свободного входа и выхода на территорию завода, либо с маркой. Если не было этого штампа, должна была быть марка. В марке указывалось, в какую смену допускается на территорию завода работник. Либо в первую – с 7:30 до 15:30, либо во вторую, либо в третью. И если человек хотел прийти во вторую смену, а у него марка на первую смену, то его не пускали или не выпускали и расследовались причины нарушения режима работы, не только цеховой, но и уже заводской администрацией.
Тем не менее, начальники участков имели штамп на пропуске свободного доступа на территорию завода и выхода. Многие из них, посмотрев организацию работ в первой смене, уходили с завода, либо домой, либо на дачу или еще куда, и приходили на работу к трем часам. И естественно, организовав правильно работу второй смены, достаточно вовремя уходили домой. Грубо говоря, такие «деятели» не работали по восемь часов в цехе.
Эдуард Александрович решил разрушить эту систему. И выпустил приказ, по которому все начальники участков и старшие мастера, обязаны по приходе на работу, сдавать пропуска в табельную, а перед концом рабочего дня забирать оттуда, дабы выйти с территории завода. Табельщица ежедневно, таким образом, учитывала рабочие дни любого работника цеха. Калинин сказал, что у кого не будет сдан пропуск, будет объявлен прогул со всеми вытекающими последствиями, т.е. лишение премии и объявление выговора.
А у меня была специфика. Каждый понедельник после выходного, я выходил на работу не к 7:30, а к 6:00. Так как в новую рабочую неделю практически вся модельная оснастка на формовочных машинах менялась на другую. Работы по замене моделей на машинах было чрезвычайно много, и я заставлял бригаду выходить не к 7:30, а к 6:00. И для контроля из работы выходил в понедельник к 6:00 я сам. В шесть часов табельная не работала и пропуск сдать было просто некому. До полвосьмого я был занят чрезвычайно и пропуск не сдавал. После чего уже и сдавать не требовалось. Табельная уже была закрыта. Так было со мной и с подчиненными мне людьми, которые выходили на подготовку. Каждый понедельник табельщица звонила мне на участок и спрашивала, почему люди, которые должны были выйти, не сдали пропуска. Или это происходило на следующий день. Я говорил, что были на подготовке, уточнялись фамилии. Иногда обнаруживались прогульщики или больные. То есть я, практически ежедневно, уточнял с табельщицей, находились ли на работе подчиненные мне работники. Таким образом, ничего не нарушалось, и табельщица подавала в бухгалтерию правильный табель, подписанный ей о количестве часов, отработанных каждым из моих работников.
Я за очередной месяц получаю квитанцию, мы их называли шпаргалками, о начисленной мне зарплате и отработанных мною часах. И вижу, что мне четыре моих понедельника совсем не учтены. Я обозлился, позвонил табельщице и спросил в чем дело. Той табельщице, которая вела учет отработанного времени инженерно-техническими работниками цеха. Она мне сказала, что я не сдавал четыре понедельника пропуск, и согласно приказу начальника цеха она выставила мне там не восьмерки, а нули. Теперь должна была бы начинаться «бодяга». Я должен был начинать писать объяснительную почему я не сдавал пропуск в табельную. Начальник цеха должен был это объяснение читать, табельщицы должны были подать в бухгалтерию заявление об исправлении. И того глядишь через четыре месяца мне бы назначили правильную зарплату. При этом обязательно терялась бы часть премии. Мне это не понравилось. Я пришел к начальнику цеха, а он мне сказал: «Ты читал приказ?» я отвечаю: «Читал». Он сказал: «Пиши объяснение». Я обозлился и сказал, что ничего писать не буду: «С таким начальником мне не хочется работать, и я лучше уволюсь. Если мой рабочий, почему-то не сдал пропуск, табельщица мне звонит, и мы выясняем причину. И табельщица по моим объяснениям по телефону ставит ему восьмерку или причину, почему он не явился на работу. Я уже на следующий день разбираюсь с прогульщиком, он пишет письменное объяснение, почему он прогулял, но я все равно лишаю его премии. А получается, что у начальника цеха прогулял старший мастер. Начальник цеха смотрит на сводку табельщицы и потирает руки, то есть он прогулял, значит, я его прижму. Он не спрашивает объяснения у старшего мастера, почему он не сдал пропуск и был ли он на работе. Наступает следующий понедельник, я опять не сдаю пропуск. Никакой мысли, кроме того, что я пытаюсь жульничать, в голову к начальнику не приходит. Он не требует с меня объяснений, даже тогда, когда этих прогулов накапливается четыре за месяц, и я получаю шпаргалку, в которой не начислено ничего за эти четыре дня и до сих пор с меня никто не требует объяснений, хотя следовало бы это сделать после первого понедельника. Таким образом, получается, вы относитесь ко мне гораздо хуже, чем я отношусь к любому самому неквалифицированному своему рабочему. Для меня это унизительно и работать я с вами не хочу».
154
Сел и написал заявление, чтобы меня уволить, так как я не могу работать с ущемлениями по заработной плате. Но я член партии, я должен, прежде всего, сниматься с партийного учета. Я иду к секретарю партийного комитета, объясняю ему ситуацию. Сажусь у него за столом и пишу заявление с просьбой снять меня с партийного учета в связи с изменением места работы. Во-первых, я уже заслужил определенный авторитет. Во-вторых, это получалась в определенной степени демонстрация. Секретарь парткома – Сиволобов Иван Никанорович, мне говорит: «Это ты чересчур. Чем плох Калинин как начальник, и разве он не правильно делает, когда пытается навести дисциплину среди инженерно-технических работников». Я сказал, что это надо делать, тщательно разбираясь, с каждым работником и не косить всех подряд как траву. И уважать своих ближайших подчиненных. У меня нет промежуточного начальника между мной и начальником цеха. Я подчиняюсь только начальнику цеха. Он говорит, что мне не хочется тебя снимать и не хочется, чтобы ты увольнялся. Сиволобов говорит: «Калинин не хочет, чтобы ты увольнялся. Давай альтернативу». Я ему сказал: «Я требую, чтобы мое заявление о снятии с учета разбиралось в парткоме цеха, в присутствии всех членов парткома цеха, и чтобы Эдуард Александрович передо мной извинился и признал, что он поступил со мной не правильно, и чтобы бухгалтерия немедленно пересчитала мне зарплату, и чтобы мне эти деньги принесли на мое рабочее место». Он сказал: «Это ты загнул». Я сказал «Заявление все равно рассматривать в парткоме. А Калинин тоже член парткома, он обязан быть там. И я посмотрю, как отреагируют члены парткома на мое заявление».
Сиволобов собрал партком. Я объяснил членам парткома ситуацию, почему я хочу уволиться их цеха и почему я хочу сняться с партийного учета. Я понял, что меня поддерживают все члены парткома, в том числе и Сиволобов. Хотя все они с уважением относятся к Калинину. Калинин очень долго демагогически рассказывал о его попытках навести дисциплину, не касаясь конкретного события со мной. Однако же, вопросов кроме секретаря парткома ему не задавал никто. Наконец он после ряда вопросов все же выдавил из себя, что он не правильно повел себя по отношению ко мне. Сиволобов посчитал это косвенным извинением и спросил меня, удовлетворен ли я этим заявление Калинина. Так как Эдуард Александрович признал свою неправоту, я ответил, что удовлетворен. Осталось теперь, чтобы мне принесли мою недополученную зарплату. Пусть ее принесут мне на рабочее место. Сиволобов спросил Калинина и тот сказал, что будет сделано. Я забрал свое заявление, тут же его разорвал, сказал всем спасибо и на этом эпизод закончился.
Надо сказать, что Эдуард Александрович Калинин с тех пор меня зауважал еще больше. Прежде всего, за независимость и самостоятельность. Эдуард Александрович у нас проработал не так уж много. Его избрали вскорости секретарем парткома завода. Он пробыл там год/ два, после чего его министр Иван Флегонтович Синицын назначил директором нового Павлодарского тракторного завода, еще до конца не построенного. Он там проработал еще года три. Жена к нему в Казахстан не поехала. Она работала завучем школы №1 в Тракторозаводском районе. Калинин в Павлодаре пробыл около трех лет директором завода, не знаю, ссорился с женой он или нет. У них был ребенок, дочь или сын – я не знаю. Они были уже достаточно взрослые, уже где-то учились. Но к концу третьего года его пребывания в Казахстане, он женился на ближайшей родственнице Л.И. Брежнева и тотчас, был переведен в Москву на должность Первого заместителя министра тракторного и сельскохозяйственного машиностроения. При дальнейшей моей работе в должности заместителя начальника сталелитейного цеха и главного инженера кузнечно-литейного завода или директора завода «БИМЕД», я с Калининым поддерживал хорошие взаимоотношения.
ГЛАВА 29
По коммунистической идеологии руководство Советским Союзом осуществлял рабочий класс. С начала революции и позже он считался гегемон – т.е. правящий класс. Что касается промышленных предприятий особенно больших, пожалуй, в социальном плане так и было. Что я имею в виду под социальным планом. Средняя заработная плата рабочих планировалась и была выше, чем заработная плата служащих и инженерно-технических работников. Казалось бы, уже нет никаких классов, однако, получалось, что есть. Класс рабочих и инженернотехнических работников (техническая интеллигенция). Правда в связи с тем, что там платили меньше, чем рабочим, и вообще неквалифицированный чисто физический труд, на любом предприятии, да еще, если там были вредные условия труда, ценился выше, чем труд инженернотехнических работников. И в категорию инженерно-технических работников постепенно «набились» бездельники, некомпетентные в своей специальности инженеры и техники. Увы, это так.
Работая старшим мастером, я пытался вникнуть в отношения администрации цеха и рабочих. И в создавшейся ситуации использовать в своих целях. Я этому учился. Расскажу о нескольких «уроках»: ежегодно нужно было представлять график отпусков рабочих своего участка в цеховой отдел труда и заработной платы. Это нужно было делать примерно в октябре месяце, для следующего года. При этом нужно было соблюсти обязательные условия. Первое: вновь поступившим отпуск предоставляется не ранее пяти месяцев после их поступления в цех и не позже тринадцати месяцев. Второе: всем учащимся вечерних школ предоставлять отпуск только летом (июнь, июль, август). Третье:
156
отпуск давать 1/12 части работающих, в каждый месяц отпуска. Так как очень строго планировался фонд отпускной заработной платы. Учитывая все эти условия, график отпусков было трудно составить, т.к. еще имелись желающие ходить в отпуск летом. Мало кто хотел ходить в отпуск зимой.
Например, профорг нашего участка, Романов Яков Петрович, единственный токарь, также единственный на Волгоградском тракторном заводе человек, который работал с самого начала строительства тракторного завода. Он работал токарем в модельной группе еще до войны. И в эвакуации завода в Нижнем Тагиле в той же группе. На фронте он не был, да и преимуществ у фронтовиков в плане предоставления отпуска тогда не было. Но токарь был профоргом, как бы, представителем профсоюзной администрации и претендовал на отпуск летом. И вот я составил такой график. Естественно профорг уходил в отпуск зимой, так как в предыдущем году он был в отпуске летом. Собрал собрание рабочих всех трех смен, зачитал график, кто и когда уйдет в отпуск, в следующем году. Для некоторых это был шок. Оказывается, у Сивко Василия Петровича все же были любимчики, ну и конечно профорг, как бы, вне конкуренции должен был идти в отпуск летом. После минутного молчания первым заговорил профорг. А потом зашумели буквально все. Я слушал, слушал, а потом сказал: «Мне надоело всех вас слушать! Срок мне дали, чтобы график я представил сегодня к концу рабочего дня, то есть к 16:00, график отпусков должен подписать я – как старший мастер и профорг. Умных предложений, более того, справедливых я от вас не услышал. Слушать весь этот шум и гам мне надоело». Я график подписал и сказал: «Либо его подписывает профорг немедленно, я закрываю собрание, и мы расходимся. Либо я оставляю вам график и календарь следующего года, и вместо меня выбираете революционную тройку, составляете график, с учетом соблюдения всех условий, список которых лежит здесь же. И если он будет отличаться от мною составленного, но соответствовать условиям, я его подпишу безоговорочно». Опять минута размышлений. Профорг к столу не подходит. Тогда я встаю и ухожу. И говорю: «Я буду находиться в соседнем кабинете старшего мастера стержневого участка. Профорг должен прийти с новым графиком, либо принести подписанный график, составленный мной. Больше мне тут делать нечего». Я так и сделал, взял и ушел. Минут через пятнадцать, ко мне приходит профорг с подписанным им графиком отпусков, я просмотрел, это был график, составленный мною. Профорг говорит: «Зря вы, Юрий Михайлович, нервничаете и на нас обижаетесь. График вы составили правильно, ничего тут изменить нельзя».
Я понял, что любое решение какого-либо производственного коллектива готовить должен один человек – инициатор этого решения. Отстоять это решение у коллектива и каким-то образом принудить коллектив согласиться с этим решением и всем в месте, впоследствии, выполнять это решение теперь уже как решение коллектива и руководящего им администратора. Если же представить какому-либо коллективу возможность делать решение самому, ничего из этого не выйдет. Решение не будет найдено.
Следующий для меня урок: один из бригадиров, работающих в ночной смене, приводит ко мне в мастерскую (у меня не было отдельного кабинета) рабочего по фамилии Коротков и говорит мне: «Делайте с ним что хотите, заберите его от нас, он лодырь и не хочет работать». А Коротков работал у нас не более одного месяца. И дальше бригадир говорит: «Он каждый день отлынивает от работы, хотя умеет работать хорошо. А вот сегодняшнюю ночь он проспал в стержневом отделении в теплом месте возле сушилок. Терпение всех нас истощилось». Надо сказать, что я видел, как работает Коротков. Он менял модели на формовочных машинах шутя, играясь, не глядя вставлял куда надо болты и крутил их как автомат, даже быстрее. Работа для него не была тяжелой физически. И что я должен был с ним делать? Прогул я ему засчитать не мог, хотя он не работал всю ночную смену, но пропуск он сдал и утром он его взял. И на работе он все же был. В присутствии работающих в мастерской слесарей и бригадира, который привел Короткова, я стал его ругать. Он понуро молчал. Тогда я перешел на мат. Он оживился. В ответ на мое матерное предложение он ответил мне точно таким же, слово в слово. Я его обругал вторично матерным словом, он мне снова в ответ только это матерное слово. После третьего раза окружающая публика стала подсмеиваться уже надо мной (я так думаю). Я понял, что я не прав. Что так разговаривать с подчиненным нельзя. Я извинился и сказал ему, что он может идти домой. Но я сказал, что возьму его под строгий контроль.
На следующий день Коротков на работу не вышел. Потом появился днем и сказал, что он болеет и показал больничный лист. Однако же выписанный районной больницей, а он должен был явиться в медсанчасть тракторного завода. Это показалось мне подозрительным. Вид у него был совершенно не больной, и я, как тогда можно было сделать, послал к нему домой во главе с моим профоргом в статусе комиссии по проверке соблюдения больничного режима больным Коротковым, так как режим у него не постельный, а домашний, с указанием проверить, что он делает, и составить акт. Это было в рамках деятельности профсоюзного комитета цеха. Я согласовал это действие с председателем цехкома. Профорг и еще один рабочий пошли к Короткову, там они его не нашли, но нашли его сестру, с которой он жил. Она работала в Райздраве Тракторозаводского района. Она очень удивилась, что ее братишка больной и имеет больничный лист районной больницы. Посмотрела у себя что-то в столе и сказала, что он подлец (это ее брат) и украл у нее один больничный
158
лист. По-видимому, заполнил его сам и показал его на работе. На самом деле, он не больной и никакого больничного у него быть не может. Сестра сказала, что точно знает, что он не посещал районную поликлинику. Сестра Короткова была примерно тридцатилетней замужней женщиной, по-видимому, она знала его, и он ей порядочно надоел своими различными аферами. Обо всем этом мне в письменном виде доложили члены комиссии. Я зашел в цехком профсоюза и сказал, что буду увольнять Короткова, а увольнение тогда можно было производить после разборки ситуации на собрании профсоюзного цехового комитета.
На следующий день приходит Коротков с заявлением об увольнении по собственному желанию. На что я ему сказал, что ничего не выйдет, и я буду его увольнять за прогул с последующей записью в трудовую книжку. Это ему крайне не понравилось. И он стал меня просить, чтобы я этого не делал. Слесари, работающие в мастерской – элита рабочих моего участка – слышали нашу беседу с Коротковым. Видимо они обсудили между собой это дело. Один из них подошел ко мне и сказал, что они просят меня подписать Короткову это заявление, потому что с увольнением придется повозиться, он парень еще молодой и может, понял урок, который ему тут преподали, может, не понял, но пусть уходит с миром. А если он дерьмо, то пускай уходит – вонять не будет. Я прислушался к их мнению, и Коротков уволился по собственному желанию.
Из этого я извлек урок: во-первых, я никогда больше в дальнейшей своей работе, не использовал ненормативную лексику и вообще считал, что своего ругать подчиненного не следует. Если нужно, то наказывать немедленно. Если не заслуживает наказания, то надо указать подчиненному на его недоработку и не более того. Во вторых: нельзя производить только жесткую политику в управлении и нужно хотя бы иногда прислушиваться к мнению элиты коллектива.
ГЛАВА 30
Я полностью освоился и стал пользоваться уважением, как технологов цеховых, так и административного персонала, непосредственно линейного и административного персонала служб (службы механика и службы энергетика). Одновременно вникал в работу цеха.
Цех в это время переходил на совершенно иную программу. В связи с переходом завода на изготовление нового трактора ДТ-75, была предусмотрена реконструкция завода, в том числе реконструкция сталелитейного цеха. И если реконструкция механических цехов завода была кардинальной, с остановками цехов завода, в том числе сборочного, реконструкция же сталелитейного цеха была предусмотрена достаточно в небольших объемах.
Строительство нового здания термообрубного участка высокомарганцовистой стали, т.е. звеньев гусениц. Это отдельно стоящее здание буквально через внутризаводскую дорогу. Вся технологическая и техническая документация проектировалась Отраслевым Институтом ВНИТ МАШ. Этот институт расположен в городе Волгограде. При этом программа выпусков звеньев гусениц, а это единственная номенклатура, производимая на этом участке, сокращалась до 80 000 тонн в год.
Устанавливалась программа производства углеродистого литья. Если раньше делалась одна марка сталь СТ-45Л, то теперь требовалось производство двух марок стали – СТ-45Л и СТ-20Л. Проектом реконструкции сталелитейного цеха предусматривалась, на освобожденных от производства звеньев гусеницы площадях, организация производства стали СТ-20, установив соответствующее технологическое и транспортное оборудование. Предусматривалась также реконструкция транспорта горячих отливок, от литейных конвейеров на участок отчистки и термообработки. Эту всю реконструкцию нужно было проводить в действующем цехе.
ГЛАВА 31
Прежде чем перейти к следующему этапу моей семнадцатилетней работы на волгоградском тракторном заводе, хотелось бы сказать несколько слов о моем первом учителе в цехе.
Это был мой старший мастер Сивко Василий Петрович. Он был 1905-го года рождения, родился в городе Камышин Саратовской губернии, там вырос и женился. Жена у него по национальности – немка. У него был старший брат. Их семья жила зажиточно.
Позже, когда я жил в Камышине, справлялся о семье Сивко, мне сказали, что какие-то Сивко до революции имели мельницы и также торговали зерном. Старший брат Сивко в 1913-м году уехал в США. В 1963-м году он приезжал в Волгоград, и я с ним встречался на даче у Василия Петровича. Его почему-то не пустили в Камышин, по соображениям государственной безопасности. В чем это заключалось – никто не знал. На тот момент в Камышине была только войсковая часть от какого-то военного института ПВО. Может быть, это было секретно. Брат Василия Петровича был миллионером. Президентом США тогда бы Кеннеди. Он отзывался о нем неплохо, но говорил, что у него имеется недостаток – он католик, верующий. В американском обществе это считается недостатком гражданственности, что ли...
Брат его владел автосервисом по всему Западному побережью США. Он говорил, что у него работают только родственники, так как держать посторонних рабочих обременительно. У него было двое детей. Сын его был командир атомной подводной лодки флота США. В то время он уже отслужил на лодке капитаном положенный срок (с точки
160
зрения ядерной безопасности организма человека) и только перешел работать в Пентагон.
Я уже говорил, что я с ним встречался на даче у Василия Петровича, на фуршете. Слегка выпили за посещение им России, и он уехал домой в США. И в том же году он умер. Когда у нас была общая встреча, где он говорил: «Я в своей жизни совершил все что хотел и все что мог. Из бедного человека я стал богатым. У меня есть дети, успешно живущие, и еще я им оставлю то, что я нажил. Я побывал на своей Родине, пусть не в Камышине, но вблизи его и мне можно уже умирать».
Василий Петрович учил меня технологии литейного производства. Это достаточно многогранная наука. Так же учил работать с окружающими людьми. Я имею в виду командный состав цеха.
Больше всего мы взаимодействовали с участком формовки. Начальник формовочного участка был достаточно большим начальником, так как в его непосредственном подчинении находились около 500 человек круглосуточно. У него были два старших мастера, тоже вроде бы начальники. Но также были и другие высокие «начальники» на других участках цеха.
Сразу же после моей трехмесячной работы, которую я еще не освоил, Василий Петрович уходит в очередной отпуск, оставляя меня, как малолетку, руководить пятью-десятью рабочими, разбираться с технологами о причинах брака отливок и вообще взаимодействовать с окружающим начальством.
Василий Петрович, уходя в отпуск, говорил: «Тут много людей мнят себя «большими начальниками»: старшие мастера формовочного участка и начальник участка. Они думают, что если они командуют людьми, то они имею право командовать в технологии производства отливок. Ничего подобного. Этого права у них нет! Запомни четко, что право командовать теологией отливок имеет только технолог, который проводит через тебя изменения технологий в письменном виде. И дает тебе такую команду, как руководителю модельной группы, чтобы ты произвел изменения в модельной оснастке. Больше никто не имеет права, даже начальник цеха. Это не его прерогатива. Так вот. Я это знаю. Я работаю в этом цехе еще с тридцатых годов и меня не так-то легко напугать никакому псевдоначальнику, а испугать тебя попытки будут. Не поддавайся. Не ругайся с ними, не противоречь ни в коем случае, а соглашайся. Предположим: кто-то из этих «больших начальников» придет и попросит тебя изменить вот в этом месте модельную оснастку и конкретно скажет, где и как он считает нужным что-то сделать. Ты скажи, что я на пальцах сделать не могу, мне надо эскиз. Черт с ним с чертежом, нарисуйте мне, хотя бы, эскиз. Ни один из этих начальников никакой эскиз этой отливки или изменение технологий нарисовать не сможет, не умеет. Если же кто-то из них с помощью какого-то грамотного рабочего умудрится, все-таки, начертить эскиз изменения модельной оснастки и представит его тебе, то это будет несуразица. Но ты над этим эскизом не смейся. Укажи на непонятные тебе детали эскиза и попроси разъяснить или позови технолога. И как только ты помянешь технолога, на этом дурацком да и вредном предложении будет поставлен крест. Нельзя идти на поводу, потому что у нас производство массовое. И если ты допустишь по своей глупости и по чьему-то недомыслию изменения в технологии, изменив для этого модельную оснастку, это приведет к массовому браку отливок и ты не расплатишься за это всю свою жизнь. А начальник, который тебя спровоцировал на этот поступок, улизнет обязательно. Он умеет это делать. В самом крайнем случае тяни резину до того момента, когда появлюсь я».
За время отпуска Василия Петровича было только две просьбы начальника формовочного участка изменить технологию производства двух отливок. И когда я попросил начертить эскиз, он сказал: «Хорошо», но больше не пришел. В этой ситуации я понял, что любые решения об изменении заводской технологии или усовершенствовании какого-либо технологического оборудования нужно проводить крайне взвешенно, предварительно прорисовывая эти решения на чертежах, проводя тщательные расчеты. Так делают и должны делать настоящие специалисты.
Василий Петрович перешел на работу технологом в 1965-м году. С 1965 года я работал старшим мастером модельно-опочного хозяйства сталелитейного цеха.
ГЛАВА 32
Хотелось бы сказать, что до 1965-го года еще работали два начальника участка, формовочного и термообрубного, которые работали до войны и в эвакуации в Нижнем Тагиле. Не буду называть их фамилии. Василий Петрович Сивко также был в эвакуации и в этой же должности работал в Нижнем Тагиле. Работа была им всем знакомая, так как с 1 января 1941 года Сталинградский тракторный завод прекратил выпуск тракторов и полностью перешел на выпуск танков Т-34. Завод был эвакуирован в Нижний Тагил с людьми, которые начали на площадях Тагильского завода тяжелого машиностроения, практически сразу, выпускать танки. Так вот, эти два ветерана рассказывали, как они работали в Нижнем Тагиле.
Поскольку мне был более близок формовочный участок, так как со своими людьми обслуживал его модельное и опочное хозяйство, я очень часто общался со старшими мастерами и начальником участка. И я из любопытства расспрашивал начальника участка, как они работали во время войны в Нижнем Тагиле. Он рассказывал с удовольствием. Вот что он рассказывал:
Рабочий день был по 12 часов. Люди уволиться с завода не имели права, но и на фронт их не брали. Иногда требовалось оставлять
162
каких-либо специалистов формовщиков для увеличения изготовления танковой башни. Ее отливали в сталелитейном цехе, а отливка сложная. Требовались очень грамотные специалисты. И когда от дирекции завода приходил приказ дополнительно отлить еще несколько башенок, приходилось просить людей оставаться после 12-ти часового рабочего дня, еще на 12 часов. А ведь после наступал календарный рабочий день. Конечно, это было чрезвычайно трудно. Буквально по двое/трое суток не спать. Война или не война, а человеческий организм требует сна. Люди не всегда соглашались оставаться на сверхурочные. Тогда он вынимал из карманов продуктовые карточки и говорил: «Вот тебе еще месячные продукты питания и у тебя будет не голодный паек, а достаточно, обильный, а если тебе понадобятся деньги, ты сможешь эту карточку продать». Рабочий соглашался.
Продуктовые карточки реализовывались в магазинах ОРСа завода. Продукты, выдававшиеся по карточкам, были американские. Местные продукты, типа сметаны, молока, мяса, можно было купить только на рынке.
С начала войны или даже перед войной был принят закон, за который перед опозданием на работу не менее 15 минут работник подлежал суду. Так как это уже было уголовное преступление. Обычно за это в тюрьму не сажали, потому что в таком случае рабочий уходил бы с завода. В тюрьме не сидели, а тоже работали, и возможно на той работе ему было бы гораздо легче. Поэтому была практика только шесть месяцев или год принудительных работ. Это означало, что из зарплаты удерживалось 20%. Никакие денежные премии не могли быть выписаны. Этот стаж, полгода или год, не входил в трудовой стаж для выхода на пенсию или исчислений за выслугу лет. Работало много женщин. Участок земледелки и стержневой был единый. Участок приготовления формовочной смеси, участок изготовления стержней были объединены. И мой собеседник был начальником этого большого участка. Он решал вопрос о наказании или поощрении всех работников этих трех участков. В земледелке и на стержневом участке работали только женщины. В абсолютном большинстве – молодые (от 20 до 30 лет). Многие из них были эвакуированными из тех территорий, которые были, на тот момент, заняты немецкими оккупантами. И вот приводили к нему женщину, которая опоздала более чем на 15 минут, скажем, на 16, на 20, на
30. Приведший ее старший мастер уходил, а начальник спрашивал: «В какой позе будешь отрабатывать свое опоздание?» И бедные женщины отрабатывали. Потому что практически у всех у них были дети, и они не хотели лишиться удержания 20% заработной платы и всех премий минимум половины года.
Мне было противно слушать этого, с позволения сказать, человека, который пользовался в тылу, а не на фронте всеми правами достаточно небольшого начальника. Однако же ему подчинялось не менее 500 человек. Это с женщинами. Я забыл добавить по части, если формовщик не соглашался оставаться на сверхурочную работу, он физически уже не мог, то тогда, хвалился начальник участка: «Я грозил ему отправкой на фронт, откуда естественно он не надеялся вернуться». Это был последний решающий довод при оставлении рабочего на сверхурочную работу. Но он тоже действовал. Я специально не называю фамилию этого начальника участка.
ГЛАВА 33
Вот эти два ветерана ушли из цеха на пенсию в 1965-м году. Сивко Василий Петрович поработал еще год, будучи пенсионером и уволился из цеха.
Еще он меня приучил к рационализаторской и изобретательской деятельности. Он сам много писал рационализаторских предложений, подрабатывая на их внедрении. И мне все время об этом говорил, чтоб я тоже вдумчиво смотрел. «Одно дело, что технологию отливок не должен менять человек, не разбирающийся в этом, к примеру, все великие псевдоначальники в цехе, но ты, то специалист и наверняка уже видишь места, в которых действительно можно усовершенствовать эти технологии». И я находил такие места.
Я считаю Василия Петровича своим учителем в области технологии литейного производства. Но он меня учил весьма своеобразно. Еще когда он предложил мне работать мастером в модельной группе, я сказал, что я в этом не специалист и пока еще в этом ничего не понимаю. На что он мне ответил: «Ты окончил машиностроительный техникум, притом с отличием, значит, учился ты хорошо. Основные технические вопросы ты знаешь. С чертежами умеешь обращаться (это он преувеличил) и если захочешь учиться технологии литейного производства, а я слышал, что ты хочешь поступить в Политехнический институт на эту специальность, то работа в модельно-опочном хозяйстве для тебя будет самой лучшей учебой, помимо института. Ну, а если не захочешь учиться, значить ты ничему не научишься в институте, даже если его окончишь. И трудности, которые тебе встретятся в работе со мной в модельном хозяйстве цеха, ты не преодолеешь. И уйдешь работать мастером на формовочный участок. На работу, которую ты уже освоил. А для учебы в институте условия имеются. Работа в одну смену. Только днем. С 7:30 до
15:30. Но зарплата будет маленькая. Вот и решайся или – или».
Я согласился немедленно, увидев в этой работе определенную перспективу. Учить меня он не учил, а сказал, чтобы я учился сам, и если будут возникать вопросы, он будет на них отвечать. «Если не владеешь чертежами после длительного перерыва от техникума до работы
164
на нашем заводе, то постепенно вспомнишь и овладеешь, если опять же захочешь изучать именно технологию». Так и шло мое обучение, как у Василия Петровича, так и у высококвалифицированных рабочих, у которых я не стеснялся спрашивать разъяснений по непонятной мне работе, как и у инженеров-технологов сталелитейного цеха, у инженеров-технологов и мастеров модельного цеха, который изготавливал нам модели и опоки.
Конечно, жил я чрезвычайно бедно. Жена получала около 40 рублей зарплаты, работая участковой медицинской сестрой. Я получал 120 рублей, до 1965 года. Но у нас была квартира, правда кооперативная, за которую приходилось платить раз в квартал не только за коммунальные услуги, но и возвращать взятый кредит. Это обходилось дорого. Мне не помогал никто. Ни теща, ни моя мама. Теща жила с нами вместе до 1965 года.
ГЛАВА 34
В 1965-м году к нам приехал из Черновицкой области брат моего погибшего во время войны тестя, Леонид Петров. Это был младший брат, который воевал, начиная с 1942 года. Офицер-полковник. Он был военкомом Кицманского района Черновицкой области, Западная Украина. Там он остался жить после окончания войны. Более того, он перевез туда своих родителей и жену, на которой он женился перед самым уходом в армию в 1942-м году. Так же перевез туда свою сестру с детьми. В общем, он устраивался на Западной Украине капитально. И вот в 1965-м году он приехал к нам в Волгоград. А жили мы чрезвычайно тесно. Он посмотрел, что в двухкомнатной квартире 44 квадратных метра, мы с женой и двое наших детей плюс теща со своей дочерью. Еще был прописан и жил у нас двоюродный брат моей жены Яблочников Николай, приехавший в Волгоград из Махачкалы.
Дядя моей жены, военком Кицманского района обозвал меня глупцом и сказал, что для вдов погибших воинов во время Великой Отечественной войны существует специальная льготная очередь для получения жилья. Пошел в военкомат города Волгограда и как их коллега, договорился о том, что в течение ближайшего полугода моей теще, Петровой Прасковье Яковлевне, дадут жилье, так как она вдова погибшего во время войны красноармейца.
Буквально через месяц моей теще пришла как бы повестка, явиться в военкомат по вопросу жилья. Она пошла в военкомат и там ей предложили комнату в коммунальной квартире. Она отказалась и сказала, что ей нужна квартира, так как с ней вместе проживает ее младшая дочь 1941 года рождения, которая с детства была психически нездоровой и оставить ее одну она не может. Ей сказали, что пока квартиры нет. Через два месяца после этого вызова, снова вызвали мою тещу в военкомат. И сказали: вот вам квартира на четвертом этаже по такому-то адресу. Посмотрите, устроит вас это или не устроит. Но лучшего у нас пока ничего нет. Если это вам подходит, то берите ордер и вселяйтесь. Моя теща не стала раздумывать, немедленно согласилась, взяла ордер, пришла домой и сказала моей жене, так как она была посвободнее, чем я, поехать с ней туда (в центре Волгограда, Ангарский поселок, недалеко от вокзала Волгоград I) чтобы по ордеру получить ключи и перевезти небольшое количество вещей в квартиру. К этому времени моя теща работала в нашем ЖСК дворником. А ее младшая дочь работала на лесобирже какогото лесозавода строительной организации. Теща немедленно уволилась с работы. Поскольку ехать из Ангарского поселка было сложно, и переехала в свою теперь квартиру вместе с младшей дочерью Лидой.
У нас стало несколько свободнее. Но в 1965-м году вышла на пенсию моя мама и приехала с Сахалина ко мне, вместе с моим младшим братом Игорем. Они конечно стали жить у нас. Вместо тещи и младшей сестры моей жены, приехали мои родственники.
Мой брат немедленно устроился на работу электросварщиком. Он нашел себе жену – Баранову Зину. Женился. Он съехал с моей квартиры. Наняли какую-то летнюю кухоньку. Жена его работала швеей в ателье «8 Марта».
В 1967-м году у них родился сын Юрий.
Моя мама стала говорить, что она хочет уйти в отдельную квартиру. Я сказал, что ничем не могу помочь, денег нет. У нее было немного денег, но тоже очень мало. В 1970-м году она обратилась ко мне с просьбой дать ей денег, сколько можно, напомнив, что она в свое время давала мне 600 рублей. Она хочет приобрести в ЖСК квартиру, так как ее подруга по Сахалину в райисполкоме занимается организацией этого ЖСК, а мама ей помогает. Я ей немедленно отдал 600 рублей – это все что у меня было. И сказал, что на однокомнатную квартиру ей хватит. Через неделю она мне говорит, что внесла взнос за трехкомнатную квартиру. Нужно было заплатить 1800 рублей, она заняла у своей знакомой, плюс мои 600 рублей. Квартира будет через два месяца и туда можно будет вселиться. Я сказал, что это замечательно. Через два месяца она вселилась в свою новую кооперативную квартиру, брат с семьей так же переселились туда.
Моя мама никогда не ругала ни меня, ни брата. Я совершал в детстве много различных проделок и, тем не менее, она никогда меня не ругала. Мой брат умер в 2000-м году. 15 лет до своей смерти он совершенно не употреблял алкоголя. Не употребляет алкоголя сейчас и его сын Юрий Стальгоров. Когда его просят в компании выпить рюмку, он говорит, что ему нельзя, у него плохая генетика.
166
ГЛАВА 35
5-го февраля 1969 года родилась моя третья дочь Татьяна. После чего в двухкомнатной, на сорок четыре квадратных метра, квартире нас стало пятеро. Пока что я получал достаточно небольшую заработную плату, а моя жена и вовсе мизерную – около 40 р в месяц. Но жили мы дружно. Денег на удовлетворение наших насущных нужд хватало. Более того, начиная с 1964 года, мы с женой и детьми ежегодно ездили в отпуск, поднакопив на это мероприятие за год немножко денег. Ездили мы только к родственникам. Родственники моей жены, ее тетя с семьей жили в Дагестане – Махачкале. Туда мы ездили дважды. Ездили в Белоруссию к моей тете, в деревню Копцевичи. Где тоже было приятно отдыхать в лесу. Ездили к дяде моей жены, Петрову, полковнику. Он работал вначале военкомом в Кицманском районе, мы ездили туда. Потом, когда он вышел на пенсию и переехал жить в Черновицы, мы ездили туда один раз.
Однажды когда мы были в отпуске в Кицмане, я попросил дядю моей жены свозить меня на своем служебном уазике в город КаменецПодольский. Я хотел побывать в городе, где я учился в техникуме, побывать в техникуме и общежитии, где я жил четыре года. Повидать знакомых, которые там могли быть.
Мост через реку Днестр был построен в начале 90-х годов, и мы без приключений доехали до Каменец-Подольского. Это я, полковник и шофер. Я с удовольствием побывал в техникуме, зашел к директору техникума. Естественно директор был совершенно не тот, который был, когда я учился.
Директор устроил мне сюрприз. В учебном здании техникума был третий этаж. Он представлял собой актовый зал и достаточно большое фойе этого зала. Больше там ничего не было. Актовый зал – это зрительный зал на шестьсот мест и достаточно большая сцена. Директор техникума указал мне на левую часть стенки, закрывающей закулисье, со стороны зала на этой стенке (обычно на этих стенках в 40-х и 50-х годах писали различные лозунги и призывы) а сейчас там было написано: «Наши отличники» и мозаикой на этой стенке были выложены фамилии всех отличников, которые оканчивали Каменец-Подольский индустриальный техникум, начиная с первого выпуска. Список был достаточно длинный, хотя до пола еще не доходил. Но я был третьим сверху. Я был чрезвычайно польщен.
Я бы советовал так делать во всех учебных заведениях и школах. Чтобы школы или техникум гордились своими отличниками, но и отличники будут гордиться школой или техникумом. В здании бывшего нашего общежития разместился финансовый техникум. Куда делось общежитие, и было ли оно при техникуме в это время, я не знаю.
Я встретил своего одногруппника Ламма Моисея Идель-Гершковича. К этому времени он окончил институт и работал директором Электростанции города Каменец-Подольского. Он женился на сестре нашего одногруппника Эгзельмана. Ее звали Ривва. Я также зашел к моему бывшему преподавателю Крылову Константину Георгиевичу. Раньше он жил во флигеле рядом с учебным корпусом техникума. Теперь, женившись на учительнице, он жил в собственном доме через дорогу, напротив бывшего нашего общежития. Он был мне чрезвычайно рад. Говорил, что очень хорошо меня помнит. Часто вспоминает. В этот момент зашла его жена, которую я раньше не знал. Шутя, я спросил ее, как она думает, как моя фамилия? К величайшему моему изумлению она назвала мою фамилию. Я был благодарен полковнику Петрову за то, что он свозил меня в Каменец-Подольский. Больше я там никогда не был.
ГЛАВА 36
Брат моей жены Владимир Петров в 1963-м году женился и у них родился сын Андрей. Вначале они жили в общежитии семейного типа. На мой взгляд, очень приличное жилье. Они часто ходили к нам в гости и мы к ним. Когда у нас были гости, на стол ставилась бутылка водки. Моя жена готовила закуски. Наши родственники иногда приводили своих соседей. К нам приходила моя теща с младшей дочерью, обычно это происходило в выходные или праздничные дни. У кого были дети, те приходили с детьми. Компания больше десяти человек не набиралась. Как правило, не более шести взрослых человек. Выпивали принесенную бутылку водки – нам ее хватало. Хором пели песни, обычно запевал я. Русские народные, как правило, и украинские народные. Все неплохо подпевали и танцевали. Вечер заканчивался игрой в карты. Играли в подкидного дурака и в девятку. Таким образом, проводились вечера – осенью и зимой.
Летом в выходные дни, мы всей семьей паромом переезжали через Волгу и там на каком-либо из островов или в пойме – блаженствовали. Правда, добираться на остров было тяжеловато. Нужно было пешком идти на пристань километра три от дома до любой пристани. Иногда переправа из-за Волги в город была тяжелой по причине сильного ветра. Тогда люди с перепугу в панике валили толпой на этот несчастный паром, толкучка бывала ужасная.
Иногда мы приезжали к моей тете Жене. Она жила в т.н. Нижнем Поселке. И мы отмечали какой-либо праздник у нее. Дважды это был Новый Год. На Нижнем Поселке, да пожалуй, и не только, в 60-е – 70-е годы можно было по дешевке купить осетровую икру и осетрину. Сколько стоила осетрина, я не помню. Мы ее покупали чрезвычайно мало. А икра стоила в то время 2 рубля полулитровая стеклянная баночка.
168
Конечно, это было от браконьеров, но в городе такой икры продавалось достаточно много. Браконьеры ловили осетров возле плотины, очень часто их не вылавливали, а ловили, вспарывали им брюхо, доставали икру и выбрасывали в воду. Это преступление, но, по моему мнению, было преступление строить Волжскую ГЭС на Волге, так как эта плотина перекрыла путь осетрам на нерест в верховья Волги. Был, правда, сделан специальный шлюзовой канал для пропуска рыб на нерест. Увы, глупые рыбы почему-то в этот канал не шли. И они были обречены на вылов или на вымирание возле плотины. Браконьеры нагло пользовались такой ситуацией.
ГЛАВА 37
В 1967-м году мой товарищ, коллега по работе в сталелитейном цехе, Гринер Владимир Викторович, стал Первым Заместителем Начальника сталелитейного цеха, заместителем по технической части.
Как я уже писал, начальником цеха вначале был Калинин Эдуард Александрович, потом его сменил Врублевский Станислав Юрьевич. И вот Владимир Гринер предложил мне должность заместителя начальника цеха по реконструкции. Я сказал, что, во-первых я учусь в институте и не смогу задерживаться после окончания рабочего дня, т.е. после 16:00. Он сказал, что по работе мне это и не будет нужно совсем т.к. работать нужно будет с администрациями других цехов завода и с руководителями подрядных строительно-монтажных организаций. А подрядчики после 16:00 не работает ни один.
Я сказал, что я еще как следует не изучил цех и слабо еще разбираюсь в общей технологии производства стальных отливок. Он сказал:«Разберешься, мы с тобой дружим давно, с 1961 года. Работаем вместе, и я знаю тебя. Ты разберешься в сетке колонн, в фундаментах и кровлях. А зарплата будет не 147 рублей как старшего мастера, а 170 рублей и это минимум. Так как возможны премии, а то, что ты учишься в институте, это хорошо. Тебе это и поможет, в какой-то степени, в работе». Я согласился. И стал работать Заместителем начальника самого крупного в Европе сталелитейного цеха. Таким образом, я вышел уже на общезаводскую арену. Познакомился с планом реконструкции цеха. Стал более вникать в существо цеха.
Упор реконструкции был поставлен на реконструкции транспорта горячих отливок и формовочного участка на участок обрубки, обломки и термообработки и реконструкции самого термообрубного отделения. Реконструкция плавильного, формовочного, стержневого и смесеприготовительного участков пока не предусматривалась, хотя требовалась.
Что собой представлял сталелитейный цех? Это одноэтажное здание производственной площадью 50 000 квадратных метров. Конструкция здания каждого производственно-технологического участка была различной. Здание цеха было единым. Наибольший его размер по длине был 300 метров. Производственно-технологические участки были:
Плавильный участок;
Формовочно-заливочный участок. В начале 50-х годов он уже прошел одну модернизацию: были смонтированы новые литейные конвейеры – 9 штук, вместо старых американских. Унифицирована во многом, модельно-опочная оснастка. Новые конвейеры имели большую скорость движения, соответственно норма выработки стала больше. Никакой механизации кроме американских би-рельсовых подъемников на конвейере не было. Не так уже тяжело было работать, но изматывал темп. Конвейер шел со скоростью 1200 форм за 7,5 часов. Это много и тяжело вначале выдержать. Работа не сказать что ручная, но и не особенно механизированная. Реконструкция формовочного отделения оставалась как бы в запасе. Все специалисты знали, что во всех цивилизованных странах американских конвейеров 20-х годов 20-го столетия уже нигде нет, кроме СССР. И если оставлять технологию литья в земляную форму, то нужно вместо конвейеров ставить автоматические литейные линии, которых в СССР на начало 70-х годов практически не было. Поэтому проектировщику реконструкций не на что было ориентироваться.
Условия труда в формовочно-заливочном и земледельном отделении (это общее здание) были чрезвычайно тяжелые. Запыленность и загазованность в помещении превышала нормативы в десятки раз. Прежде всего потому, что формовочное отделение было явно перегружено. Девять литейных конвейеров и смесеприготовительное отделение их обслуживающее, работали с явным перегрузом и формовочная смесь поставлялась достаточно низкого качества. Отсюда большой брак отливок, большой брак просто форм, которые не заливались металлом, но они все равно выставлялись на конвейер. Все это конечно требовало реконструкции.
Воздухообмен по нормативу в таких помещениях должен быть не менее семи, а он у нас был меньше. Американская система предусматривала именно такой нормальный воздухообмен с использованием естественной аэрации через крышные фонари. Здание старое. Как и плавильное отделение, которое искусственно перегрузили, переведя пятитонные печи на семитонные печи, так и формовочное отделение было перегружено в два раза. А здание старое и низкое. Пришлось вопрос решать как-то по частям.
Американцы сделали отопление цеха, используя пар как теплоноситель. Отопление было только от вентиляционных приточно-отопительных систем. Разводка воздуховодов не соответствовала ни нормативам, ни создавшимся новым рабочим местам. Проектом реконструкции
170
цеха предусматривалась замена всех отопительно-приточных вентиляционных систем на приточно-отопительные с увлажняющими вентиляционными системами. Т.е. в определенной степени происходило кондиционирование воздуха. Это уже было что-то.
Стержневое отделение просто расширялось вдвое, но всего лишь выходило на довоенные площади. До 1962 года стержневое отделение работало на половинных своих площадях для производства трактора ДТ-54 и запасных частей к нему, большего и не требовалось. При производстве же нового трактора ДТ-75 количество стержней для изготовления стальных отливок резко увеличилось. Проектом реконструкции сталелитейного цеха реконструкция стержневого отделения не предусматривалась. Так как на 60-е годы в Советском Союзе оборудования для изготовления стержней и проведения кардинальной реконструкции просто не было. А покупать в Европе или в США не хотели.
Смесеприготовительное отделение (земледелка). Технология производства стальных отливок в песчано-глинистой (земляной) форме требует соблюдения жесткой рецептуры. В рецептуру входила т.н. горелая земля – т.е. не совсем горелая, но земля, которая уже однажды применялась для изготовления литейных форм, и в них уже хотя бы раз заливался жидкий металл.
В 1961-м году правительство СССР приняло решение не применять в литейном производстве пищевых продуктов – патока являлась пищевым продуктом. Конечно, подсуетился отраслевой институт, и вместо патоки мы стали применять КАО-1, КАО-2 (кубовые остатки от перегонки нефти). Получали мы их из НПЗ (нефтеперерабатывающих заводов). Главные хорошие качества песчано-глинистой формы – исчезли. Резко вырос брак форм, брак отливок по причинам песчаных раковин. Резко возрос механический и химический пригар, т.е. вместе с выбитой из формы отливкой в термообрубное отделение уходило колоссальное количество песка и глины.
Реконструкция земледелки все же предусматривалась. Замена открытых смесителей модели 113, на закрытые 115-е, 116-е автоматизированные модели. Правда, для этого нужно было реконструировать вспомогательный участок приготовления, так называемого освежения, т.е. свежего сухого песка и глины. Необходимо было создать участок приготовления глинистой суспензии и подавать ее к смесителям пневмотранспортом.
Термообрубной участок. Необходимо было создать участок для обработки отливок из стали СТ-20Л. Проектом реконструкции предусматривался так же транспорт отливок от выбивных решеток формовочного отделения сделать подземным на базе пластинчатых конвейеров с попутным охлаждением водой. Так же организовать потоки отливок с применением новейшего оборудования, перевести термические печи с мазута на газ и реконструировать участок грунтовки отливки. На это предусматривались определенные государственные инвестиции. Проект реконструкции был разработан Отраслевым Институтом ГипротракторСельхозмаш г. Харьков. Рабочие же чертежи делали Союз про механизации г. Волгоград, ГОС ХИМ Проект г. Волжский и другие субподрядные проектные организации.
Основное технологическое оборудование покупалось на заводах изготовителях. Нестандартизированное оборудование изготавливалось соответствующими цехами Волгоградского тракторного завода. Различные комплектующие изделия так же покупались ОКСом завода на различных предприятиях Советского Союза. ОКС завода комплектовал оборудование на реконструируемые участки, оплачивал его, так же оплачивал строительно-монтажные работы, производимые подрядными и субподрядными строительно-монтажными организациями.
Поскольку не стандартизированное оборудование изготавливалось на нашем заводе, то за своевременное его изготовление в различных цехах – отвечал я. Я также отвечал за предоставление фронта работ подрядным строительно-монтажным организациям. Иногда привлекая их для демонтажа устаревших и не нужных металлоконструкций. Я должен был также следить за качеством проводимых строительно-монтажных работ. Конечно, за качеством строительно-монтажных работ следил также куратор ОКСа и даже инженер ПРОМСТРОЙ Банка. Я был самый крайний в этой цепочке и больше всех заинтересован в высококачественном выполнении всех работ по реконструкции цеха, так как потом работникам цеха приходилось работать после реконструкций и все недоработки сыпались на меня, а работники цеха кроме меня никого знать не хотели по части производства реконструкций. Вот на этой работе я учился строить новое литейное производство. В данном случае пусть не очень новое.
ГЛАВА 38
Я был новый человек в рамках всего завода и в цехах, которые изготовляли для реконструкции сталелитейного цеха не стандартизированное оборудование, меня не очень-то признавали. И несмотря на согласованные со мной и утвержденные главным инженером завода графики изготовления оборудования, фактически игнорировали их. И на мои жалобы ссылались на загруженность другими работами.
А наш цех работал плохо. Руководство цеха ссылалось на плохо ведущиеся реконструкции и не обещало хорошей работы в будущем. Собрали цеховое партийное собрание. В цехе было около 300 коммунистов. Собрание попросил организовать генеральный директор завода
– Валентин Александрович Семенов. Я согласовал свое выступление с секретарем парткома цеха и выступил на собрании с заявлением о том,
172
что современной реконструкции мешает несвоевременное изготовление оборудования цехами завода. Руководители цехов были на нашем собрании, их пригласил туда директор завода. В конце собрания выступил директор завода. Ругал начальника цеха за плохую организацию работы, ругал секретаря парткома за бездеятельность. Начальником цеха тогда был уже не Калинин, а Врублевский Станислав Юрьевич. На собрании присутствовал также секретарь парткома завода и бывший наш начальник цеха – Калинин, который тоже не добавил ничего хорошего в наш адрес. В конце своего выступления, директор завода сказал: «А вот по выступлению заместителя по реконструкции Стальгорова, что могу сказать. Уволить его вроде бы не за что, но он совершенно бесполезный человек для данной работы. Я сокращу эту должность, она оказалась для цеха бесполезной, как и Стальгоров». На меня это произвело огромное впечатление.
Собрание проходило после окончания рабочего дня, мне еще нужно было идти на занятия в институт. Я учился на вечернем факультете Волгоградского политехнического института. На следующее утро я зашел к секретарю парткома цеха – Сиволобову Ивану Никаноровичу. Он был хороший секретарь парткома. Я бы сказал, что он больше работал как замполит в армии. И администрация цеха, в том числе и я, ценили его за это. Он нам здорово помогал. Так вот я спросил его: «Я же ведь с тобой согласовал свое выступление, оказалось, что я не прав, как ты думаешь? Так отметил директор завода». И Сиволобов мне говорит: «Да, ты не прав. Надо делать выводы». На Волгоградском тракторном заводе управление было авторитарное. Если не сказать более, что генеральный директор на заводе был диктатор. Ни его ближайшие помощники, т.е. заместители по любым вопросам, в том числе, и главный инженер завода, мало что значили. Все решения принимались вручную директором завода. Я решил, что кроме как использовать это в своих интересах, ничего другого мне не остается. А до этого выступления директора я к нему практически ни разу не обращался.
И вот я иду в цех нестандартного оборудования, который должен мне изготовить несколько единиц оборудования, и вижу, что по моим заказам ничего не делается. Говорю начальнику цеха:
–
Ты был у нас на собрании?
–
Был
–
Слышал, что обо мне говорил директор завода?
–
Слышал.
–
И тем не менее для меня ты продолжаешь ничего не делать.
И он начал оправдываться. А у начальника каждого цеха завода имелся прямой телефон секретарю директора завода. Я беру трубку директорского телефона, здороваюсь с секретаршей и прошу соединить меня с Валентином Александровичем. И докладываю директору завода все, что в цехе нестандартного оборудования за эти два дня никто и пальцем не пошевелил, чтобы что-то сделал для сталелитейного цеха. Директор видит, откуда я звоню, и просит дать трубку начальнику. Я даю трубку начальнику. А время 10:00 утра, а в 11:00 начинается селекторное совещание, которое проводит ежедневно директор лично. Директор говорит начальнику ЦНО: «Вот в 11:00 часов на селекторе ты мне доложишь, что ты успел за этот час, чтобы начать работу для сталелитейного цеха. Это больной цех. И если мы к нему будем относиться, как все относятся, то он помрет и помрет завод. Но ты этого не дождешься». Директор выключил телефон. Начальник ЦНО говорит:«Ну, зачем ты так со мной поступаешь? Ну, сказал бы мне еще раз». Я говорю: «Я уже говорил и больше так говорить не буду». Поднялся и ушел.
Я тоже слушал селектор у себя в цехе и слышал, что сказал директор завода. А он предупредил, что если кто-то не откликнется на просьбу сталелитейщиков, то в этом цехе будет другой начальник. Заслушал доклад начальника ЦНО о том, что уже делает, и попросил меня проверить и доложить директору. И мое дело пошло.
Когда я приходил в цех, который делал что-то для сталелитейного, меня встречали с уважением и может быть даже с опаской, но я никогда не ссорился с начальниками цехов. Точно так же у подрядчиков. Подрядчики начали жаловаться директору, что я у них чересчур жестко принимаю работу по качеству, предъявляю излишние претензии. Например: при замене кровли на реконструируемом участке, я налил на этот участок воды, выдержал 30 минут и мы смотрели внизу, где протекает. Конечно, протечки были обнаружены. Были обнаружены углубления на поверхности кровли, в которых остались лужицы после спуска воды, которых не должно быть. И я заставил переделывать, естественно бесплатно. А никаким документом проверка качества кровли водой не предусмотрена. Директор сказал на строительной планерке, чтобы я и впредь так делал и если каких то документов не хватает, то пускай ОКС завода их составит. А строители говорили, что в этом случае работы будут задерживаться. На что директор сказал, что за задержку будем штрафовать, как это предусмотрено в договоре. Таким образом, руководители строительно-монтажных организаций, работающие по ремонту и реконструкции в сталелитейном цехе, стали относиться ко мне также с уважением, так как меня поддерживал генеральный директор завода – Семенов Валентин Александрович.
ГЛАВА 39
При создании системы охлаждения водой горячих отливок во время их транспортировки в термообрубное отделение, необходимо было организовать еще одну систему оборотного водоснабжения с отчисткой
174
оборотной воды от песка и вывоз этого песка в отвал. Для этого были спроектированы силами завода и Союзпроммеханизацией две установки для охлаждения и участок отчистки воды от песка, и удаление последнего в отвал.
Для того чтобы сориентироваться в аналогичных системах на других заводах, я вместе с заводским проектировщиком поехал в командировку в город Кривой Рог на Горно-обогатительный комбинат (ЮГОК), где смотрели эту систему обогащения железной руды мокрым способом. Там было колоссальное количество т.н. шлама. Что-то такое должны были строить и мы. Но на горно-обогатительном комбинате система обогащения была колоссальной. Объемы песка колоссальные. С нашими объемами песка несравнимы. И мы, конечно же, ее не приняли.
В Кривом Роге мы пробыли неделю. Кривой Рог очень разбросанный город. Городские поселки сформированы там по ГОК (горнообогатительный комбинат). Каждый поселок имеет свою инфраструктуру: администрацию, центральную площадь. Мы интересовались и жили на территории ЮГОК, и на одной из площадей поселка я увидел стелу-памятник солдатам и офицерам советской армии, погибшим при освобождении Кривого Рога от немецких оккупантов в 1944-м году. В данном случае памятник был офицерам и солдатам дивизий НКВД. На этой стеле была написана фамилия моего дяди, именно Решетникова Николая. Написано: «Подполковник Решетников Николай». А вот его отчества я не помню, поскольку он мне не родной, это муж маминой сестры, моей тети Люси. К сожалению, я ничего не сфотографировал т.к. у меня не было фотоаппарата. Это был примерно 1968-й год.
Вернувшись из командировки, мы разработали техническое задание на рабочее проектирование системы гидро-шламо-удаления и выдали его Волжскому институту ГОСХИМ Проект. Выдали рабочие чертежи подрядчикам и менее чем за полгода все построили. И уже в 1970-м году отливки в термообрубное отделение стали приходить охлажденные, очищенные от песка. Помимо этого мы поставили на поток обломку прибылей от оливок, ужесточив технологию отливки. Даже от отливок из стали СТ-20Л прибыли отламывались в галтовочных барабанах и вручную отбивались не отделившиеся в них кувалдами.
Создались две поточные механизированные линии. Из термообрубного отделения ушла пыль и песок, ранее прибывавшие из формовочного участка. Я уже писал, что переводили термические печи на газ. Перевести термические печи с одного топливо на другое, в данном случае на газ – невозможно. Нужно строить печи, спроектированные для газового топлива. Приспособить печи, ранее работавшие на угле или на мазуте, на газ – невозможно.
В термообрубном отделении пыли практически не стало. Фактически на рабочих местах не стало особо вредных условий труда, при которых мужчины на пенсию уходили с 50-ти лет. Можно было смело переводить на список номер два – пенсия с 55-ти лет, т.е. вредности все же оставались, но совершенно в небольших количествах.
Реконструировали отделение грунтовки стальных отливок. Полностью сократились оттуда 120 человек работающих там, в основном женщин, которые уходили на пенсию с 45-ти лет – особо вредная профессия. Только на разгрузке и загрузке совершенно благополучных с точки зрения вредности на рабочих местах, остались рабочие и то мужчины. И тут возникает парадокс: куда девать сокращаемых людей? Куда девать этих 120 сокращенных женщин? Некоторые отработали уже более 5-ти лет, и тут их, по их выражению, выгоняли с работы. Но мы руководствовались, между прочим, постановлениями ЦК КПСС, правительства СССР и ВЦСПС, которыми предписывалось убрать женщин с особо вредных видов работ, предоставив, однако же, другие рабочие места, без вредных условий. Таких рабочих мест у нас не было. Особо опасные рабочие места ликвидировали. Рабочих мест для женщин больше не было, а уволить их нельзя. А их было более ста человек. И они не хотели уходить на нормальные условия. Еле-еле нашли им рабочие места с нормальными условиями, а некоторые сами уволились с завода.
Но еще один парадокс: участок грунтовки и участок приготовления глинистой суспензии мы строили за счет взятых кредитов. Оказалось, что все наши первоначальные расчеты по сокращению 120 человек в грунтовочном и 50 человек на участке приготовления глинистой суспензии – экономически не выгодны. Большие денежные затраты, а зарплата высвобождаемых рабочих маленькая и не компенсировала затраты. А нужно было еще заполучить экономию. Пришлось искать, на чем экономить. Во всяком случае, что включать в расчет, чтобы показать экономию банку.
В 1969-м году я учился в Волгоградском политехническом институте. На семинаре по политэкономии я высказал мнение, что экономика Советского Союза убыточна. Что любая модернизация производственных процессов оказывается убыточной. Кроме того, модернизация действующих производств, как это происходило на Волгоградском тракторном заводе, также не эффективна, т.к. действующее производство всегда объективно-консервативно. Все потуги реконструкции Волгоградского тракторного завода при переходе на новый трактор ДТ-75 привели к тому, что по результатам этой реконструкции технический и технологический уровень производства вышел всего лишь на уровень 30-х годов аналогичных производств в США. Преподавал у нас политэкономию доктор экономических наук Полищук, который был удивлен моим выступлением и попросил меня немного задержаться после семинара и пройти вместе с ним до трамвайной остановки. В беседе со мной он сказал, что я в своем выступлении на семинаре отметил правильно
176
недостатки экономической системы СССР, но попросил меня об этом публично больше не высказываться. Сказал, чтобы я принес свою зачетку, и он мне выставит пятерку за свой предмет авансом. Я так и сделал.
ГЛАВА 40
Работая заместителем начальника сталелитейного цеха по реконструкции, я пользовался авторитетом, как на заводе, так и в Министерстве. И в декабре 1970-го года от имени Министерства меня послали в командировку в Польшу на завод «Урсус». Ехали мы втроем: главный металлург завода Плетнев Владимир Пантелеевич, заместитель начальника чугунолитейного цеха завода Кулиуш Алексей Яковлевич и я. Посылали нас как министерскую делегацию от Министерства тракторного и сельскохозяйственного машиностроения. Мы были ответной делегацией. Летом наше Министерство принимало министерскую делегацию из Польши, и как обычно в международных отношениях требовалось, во что бы то ни стало послать в ответ, а поляки должны были принять нашу министерскую делегацию. Министр И.Ф. Синицын решил послать работников Волгоградского тракторного завода. И мы поехали.
Вначале поехали в Москву в Министерство, сдали там все свои документы, взамен получили заграничный паспорт серенького цвета. Это не дипломатический и не туристический. Паспорт выдавался сроком на пять лет. Нас особенно не инструктировали. Сказали, что поляки нас должны принять шикарно, так как их делегацию наше Министерство принимало также шикарно. Заместитель министра сказал только, что советские деньги в Польшу везти нельзя. Туда можно брать только 30 рублей, предъявить их в Бресте на таможне, записать в Декларацию и привезти из Польши назад не тронутыми, для того чтобы доехать из Бреста до Волгограда. А у нас были с собой деньги. У меня было «лишних» 90 рублей, а у моих коллег не знаю по сколько. Билеты у нас были на поезд Москва–Лигница до Варшавы, т.к. завод «Урсус» находится в предместьях Варшавы.
Вагон был европейский. Я ехал в одноместном купе, а мои коллеги рядом в двухместном. В Бресте нужно было менять колеса вагонов на европейскую железнодорожную колею. А пассажирам пройти таможенный и пограничный контроль. Не буду описывать процесс таможенного досмотра, но мои «лишние» 90 рублей пришлось выложить при повторном досмотре т.к. при первом личном досмотре меня досматривал таможенник, который ко мне, как к нищему инженеру отнесся достаточно лояльно и задавал только дежурные вопросы. А у моего товарища по командировке, у Кулиуша таможенник обнаружил 120 рублей денег в обложке блокнота. Лояльных 30 рублей требовалось предъявить при таможенном досмотре. Кулиуш предъявлял эту тридцатку вложенную в блокнот, таможенник взявший в руки блокнот естественно, как специалист, обнаружил в обложке блокнота еще 120 рублей денег, а это уже контрабанда. Сумма денег не большая, но формально все же это контрабанда. Тогда, ехавший с ним Плетнев сказал: «О, Господи! Я забыл тоже сдать 120 рублей на временное хранение на вокзале». Это он сказал еще до своего досмотра таможенникам. И уже не являлся контрабандистом. Таможенник взял у Плетнева деньги, написал расписку, сказал, что на обратном пути Плетнев их заберет. Спросил, едет ли еще кто-то с ним, он сказал, что едет в соседнем купе наш третий товарищ. Хотя, конечно, можно было бы сказать, что они одни. Таможенник, который проверял Кулиуша и Плетнева, пришел ко мне в купе и сказал «Выкладывай деньги, которые ты везешь в Варшаву». Я выложил 30 рублей и Декларацию. А 90 рублей у меня были в кармане пиджака, я их, по сути, не прятал. Тогда таможенник говорит «Не-е-т, у тебя есть еще деньги!». Под угрозой тщательного обыска, я сказал, что есть в кармане, что я их не прячу и что забыл их просто сдать на вокзале. На что таможенник мне сказал, что об этом нужно было говорить до таможенного осмотра. В это время зашел таможенник, который проверял меня раньше, обидевшись на меня, он сказал, что зря я ему не предъявил эти деньги, что он мне доверился, а я его обманул. И что я его опозорил перед его товарищемтаможенником. В душе я был с ним согласен.
Меня и Кулиуша высадили с поезда, а Плетневу сказали, что он может ехать. Нас завели в помещение таможни на Брестском вокзале, составили протокол об изъятии контрабанды в сумме 90 и 120 рублей советских денег, вручили эти протоколы нам, а деньги изъяли.
Кроме таможенника, который высадил нас с поезда, все остальные таможенники над нами в открытую смеялись. Каждый говорил примерно одно и то же: «Тоже нашлись мне «контрабандисты». С поезда нас высадили не одних. Высадили большую группу спортсменов, едущих на какое-то соревнование. Мы с Кулиушом сидим в здании вокзала и думаем, что нам дальше делать. Мы растерялись. У меня лично больше денег нет, кроме 30 рублей, а у Кулиуша оказывается, были.
Таможенники снуют по залу, проверяют еще кого-то. Я видел, как заводили в зал для осмотра женщину, чтобы раздеть ее догола, для обыска. Туда же заводили и других пассажиров, но мало. По-видимому, таможенники выбирали для этого уже знакомых им людей, которые регулярно пересекают Советско-Польскую границу.
Я подошел к таможеннику, который ссаживал нас и спросил его: «Вот ты нас высадил из поезда и кто мы теперь и что нам делать дальше? То ли мы заключенные, то ли еще кто-то. Какой наш статус?». Он мне ответил: «А никакой! Езжайте в Варшаву дальше. Берите билет и спокойно езжайте туда». Я подошел к Кулиушу, рассказал ему об этом, сходили в зал, где продают билеты, посмотрели, что там билеты до Варшавы
178
не взять. Очередь была такая, что надо было из пушки пробивать. Мы узнали, сколько стоит билет на ближайший пассажирский, между прочим, почти типа нашей электрички поезд. Я с деньгами пошел в комнату, где размещались таможенники, и вызвал оттуда нашего «приятеля». Он вышел в коридор, и я ему говорю: «Вот ты нас высадил, а теперь ты нас посади в поезд. Потому что билет мы взять не можем. Вот тебе деньги и купи нам, пожалуйста, билеты до Варшавы, на ближайший поезд». Он поморщился, но сказал, что попробует. Я сказал: «С нами ты легко справился, вот попробуй также легко справиться с кассирами». Билеты он нам купил.
Мы сели на этот поезд, который не имел купейных вагонов, одни сидячие места, как в нашей электричке. Рядом с нами села женщина, в которой я узнал ту, которую вводили в спецпомещение таможни для раздевания и обыска. Она разговаривала по-русски хорошо. Я с ней разговорился. Я высказал предположение, что в эту спецкомнату для раздевания таможенники водили слишком знакомых пассажиров. Она сказала:
–
Да, я регулярно езжу от Бреста к Варшаве и обратно. По делам.
–
По контрабанде.
–
А с чем еще можно регулярно ездить между этими двумя городами?
Таможенный досмотр, со стороны польских таможенников, проходил без остановки поезда, на ходу. Пассажиров нашего вагона досматривала таможенник-женщина, примерно тридцати лет, чрезвычайно красивая. Досмотр был пустяковый. Если из Советского Союза в Польшу золото и драгоценности везти было нельзя, то в Польшу из Советского Союза это везти разрешалось. Тем не менее только после таможенного досмотра поляками к моей соседке пришло человек пять, я так понял, курьеров, которые сдали ей провозимую ими контрабанду (золото и драгоценности).
Я понял, что обыскивать ее, даже голую, было бесполезно. Она с собой не везла совершенно ничего. Везли ее курьеры, а их никто не обыскивал. Я даже предположил, что таможенники это знали, но найти курьеров, обычно привлекаемых на один рейс, чрезвычайно трудно. Таможенникам это конечно не под силу, а может быть, они были с этой дамой в сговоре. И обыскивая ее в спецкомнате, проводили лишь демонстрацию. Когда я сказал об этом своей попутчице, она лишь усмехнулась и сказала, что ничего не будет комментировать.
Приехали мы в Варшаву, нас встретил Плетнев с представителем завода «Урсус». Нас разместили в гостиницу «Варшава» (пятизвездочная по нынешней классификации). Каждому из нас был предоставлен отдельный номер. Нам вручили деньги, злотые, на текущие расходы. Некоторые расходы оказались для нас новинкой. Например: представитель «Урсус», когда он был с нами, то мы не расплачивались ни за что, но когда мы были одни, приходилось платить лифтеру. Лифтер зарплату не получал, он получал только чаевыми от пассажиров лифта. Или уборщицам в туалетах (это не в гостинице).
Для нашего обслуживания нам дали автомобиль, микроавтобус «Жук». Сказали, что на завод лучше всего ехать к началу рабочего дня. Рабочий день на заводе начинается в 6:00 утра. Надо сказать, что на любом заводе вообще по всей Польше рабочий день начинается в шесть часов утра. Правда раньше и заканчивается. Но на улицах Варшавы весь день полно людей и автомобилей, особенно с 16:00 до 21:00. На некоторых перекрестках стоят по два полицейских регулировщика. А в 22:00 Варшава
– пуста. То есть варшавяне успокаиваются на ночь в десять часов вечера, по нашим меркам рано. Правда работают ночные рестораны и кафе, но их немного. Мы посещали их, обычно с представителем с завода. К нам прикрепили заместителя главного металлурга завода. Он хорошо разговаривал по-русски и с удовольствием ходил с нами по всем местам, в том числе и злачным. И везде брал чеки за расходы, т.к. все наши расходы, в том числе и его, оплачивались, но по предъявлении чека.
Мне понравилась обстановка в ночных кафе и ресторанах. В противовес Советским, русским ресторанам, там совершенно не обязательно наливаться алкоголем, да еще и какими-либо сверхдорогим. Я часто наблюдал, как весь вечер в ночном кафе, чуть не до утра, сидит молодая парочка и перед ними только одна или две бутылочки кокаколы. А ведь снаружи стоит очередь в это кафе. В России давно бы выдворили таких посетителей, которые не пьют алкоголя, не заказывают и не едят каких-либо дорогих блюд, заказавши только две бутылки кока-колы, чуть ли не всю ночь пьют и курят. Это мне импонировало. Но мы конечно, алкоголь употребляли. И еще. Идем мы в гостиницу, после полуночи. Проходить нужно через перекресток. Автомобилей нет ни одного, ни с какой стороны. В России мы бы поперлись, не глядя, какой горит свет на светофоре, а здесь наш сопровождающий говорит нам, серьезно выпившим, и он сам достаточно выпивший, что на красный свет мы не пойдем. На что в ответ, что нет же ни одной машины, он смотрит на нас непонимающим взглядом и говорит, ведь красный свет горит. На что я ему говорю: «А у нас в этом плане правило не соблюдают». На что он мне отвечает: «Соблюдение или не соблюдение правил дорожного движения характеризует общий уровень культуры народа». Я был потрясен таким высказыванием, но по моему размышлению он был прав.
Сам по себе завод, вернее его литейное производство, находилось на уровне 19-го века. Литейные цеха были грязные, пыльные, преобладала ручная работа. Нового у них, по сути дела, ничего нельзя было взять. Хотя я заметил, что у них очень хорошо организована внутризаводская и внутрицеховая перевозка отливок, стопроцентно в контейнерах и автопогрузчиками. Произвела также впечатление конструкция
180
дробеметного барабана. Его движущейся части и сепаратора. Такой конструкции у нас не было.
Произвела большое впечатление также сушка песка. Сушка песка производилась в кипящем воздушно-газовом потоке. На мой взгляд, сверхсовременный способ сушки песка для литейного производства. Тогда как на Волгоградском тракторном сушка песка производилась в горизонтальных сушильных печах, смонтированных и привезенных из Соединенных Штатов еще в 30-х годах. Все достижения на польском заводе «Урсус» мы должны были записать в своем отчете после командировки и рекомендовать к внедрению в литейном производстве Советского Союза. Что я потом в Москве и сделал.
Еще поразило наличие на проходной завода и в цеховых проходах и проездах большое количество икон. И если цехи были достаточно пыльные и грязные, то все иконы были чисто вымыты всегда. И рабочие, входя в завод, переходя из цеха в цех, глядя на иконы, крестились. Конечно не все.
В Польше, конечно, не было того социализма, который был в Советском Союзе. Все же, оплата инженерно-технических работников была выше, чем оплата квалифицированных рабочих. Система обучения специалистов предполагала выпуск бакалавров, просто инженеров и магистров. Я оценивал бакалавров как обычно нашего не инженера, а техника. Хотя поляки называли бакалавра и инженера – пан-инженер.
В отделе главного металлурга работал русский. Его предки практически все жили в Варшаве, но он так и остался русским. Мы с ним встречались достаточно часто. Его все называли пан-инженер, пан-инженер. Однако выяснилось, что он бакалавр, по-моему, просто техник. Так вот он был не доволен, что он получает зарплату такую же, как и вагранщик, рабочий. Но вагранщик это высококвалифицированный рабочий литейного производства. Любой техник или даже инженер работающий в отделе главного металлурга в Советском Союзе, получал в два - в три раза меньше, чем вагранщик. А польский пан-инженер не был доволен равной заработной платой.
И еще я был поражен обилием самых разнообразных товаров в магазинах. Универсальный магазин в центре Варшавы, состоит из трех корпусов. И в каждом корпусе самые различные товары промышленного производства. И если ты хочешь что-то купить, а не просто поглазеть, то без покупки не уйдешь. Там было все. Особенно меня поразило, в одном из корпусов был огромный зал, в котором стояло несколько пирамид домашних тапочек. Я вообще не видел, чтобы в Советском Союзе продавали тапочки где-либо. Очередей за товарами не было. Были небольшие частные магазины. В основном в государственных магазинах некоторые уголки арендовали продавцы частники, которые продавали, скажем, французские товары. Вот тут были очереди. Но в отличие от российских очередей, никто ничем не возмущался. В абсолютном большинстве в этих очередях стояли женщины, т.к. товары продавались в основном для женщин. Но никто не возмущался, что давайте проходите, за вами очередь. Женщина, подходящая к продавцу, могла выбирать по времени столько, сколько требовалось. Никто из очереди не делал никаких замечаний. В конце концов, женщина могла ничего не купить и уйти, опять же в очереди никто это не комментировал никак. Видимо люди там все же другие.
Что касается разговоров «по пьянке» с представителем «Урсуса» насчет Западной Украины, где я долгое время жил. Он высказывался за то, что это польская территория. Я с ним спорил. Обычно меня после таких споров упрекал старший как бы товарищ, Плетнев. Он говорил: «Опять вы делите Украину! Не надо этого!». Я с ним соглашался. Но потом все равно это повторялось.
А Варшава уже начала готовиться к Рождеству. Рождество 25 декабря, а у нас командировка до 30 декабря. Нам хотелось съездить еще в Краков. Это старинная столица Польши. И город этот интересный. Там жил Коперник, там королевский замок Вавель. И тут просыпаюсь утром, уже готовимся к поездке в Краков, и слышу по радио, что в Гданьске практически восстание рабочих судоверфей. Что профсоюз «Солидарность» возглавляет восставших, ее руководитель Лех Валенса и что от потрясения президент Гомулка заболел, ослеп и подал в отставку. Обстановка в Польше получилась крайне сложная. Но за нами для поездки в Краков все же заехала наша автомашина. Шофер взял с собой свою девушку. Вместо зама главного металлурга с нами ехал начальник отдела перспективного развития завода «Урсус». Он сказал, что в Кракове более менее спокойно, и у него там тоже есть дела в литейной академии и он нас с удовольствием туда проводит. Ночевать мы там не будем, вернемся обратно. Мы быстро собрались и поехали. Так вот наш теперешний сопровождающий прекрасно говорил по-русски. Потому что он закончил академию литейного производства в Кракове, один год учился в институте в Ленинграде, после чего дин год учился в институте в Нидерландах. Вот он был магистр. У него в Варшавском театре, не помню в каком, была ангажирована ложа. Все премьеры в этом театре он посещал, приводил в свою ложу друзей и знакомых. Я не знал ни одного советского инженера или кандидата наук или доктора наук, который ангажировал ложу в Московском театре.
В Кракове мы посетили академию литейного производства, их лаборатории, собственно ничего слишком нового мы там не увидели. Посетили Вавель, королевский замок. Он на меня произвел чрезвычайно сильное впечатление. Это всемирно известный королевский дворец. Обедать пошли в ресторан. В ресторане большого зала не было. Было несколько комнат. У входа в ресторан было написано «Здесь обедал
182
Коперник», т.е. ресторану более 400 лет. Это впечатляет. Итак, нас было: водитель с девушкой (они немножко разговаривали по-русски), нас трое и шестой пан-магистр, который по-русски разговаривал не хуже, чем мы. Стол он нам заказал заранее, точнее сдвинули два стола так, как это делается везде, и накрыли нам и выставили еду и напитки. В этой комнате было еще два столика. Один столик был совершенно свободен, за вторым столиком сидел один поляк и ел курицу с каким-то гарниром. Мы зашли достаточно шумной компанией и начали говорить по-русски. Поляк – мужчина, лет сорока не более, резко встал, что-то вслух сказал попольски, взял свое блюдо, в руки и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Я по-польски понимаю, но с трудом. Все же практики польского разговорного языка у меня не было. Рядом со мной сидела подружка нашего шофера. Я у нее спрашиваю: «Что он сказал?». Она покраснела, не решаясь ответить. Я ей говорю: «Видно выругался?». Она сказала: «Да». И попросил сказать, что же он сказал. Она по-польски шепнула на ухо: «Он сказал, что я с русскими даже срать рядом не сяду».
После обеда, достаточно позднего, мы решили, что нужно уезжать. По Кракову ходить либо ездить нам наш сопровождающий не рекомендовал и сказал, что в 17:00 в Кракове наступает комендантский час и ездить по улицам запрещено. Положение в городе как бы военное, в связи с событиями в Гданьске, хотя в самом Кракове ничего пока не происходит. И нам лучше до 17:00 выехать, во избежание различных неприятностей. И что по городу ходят и ездят патрули, в основном рабочий патруль. Но рабочий патруль с оружием. Ходят пешком и на мотоциклах. Я забеспокоился. Я видел войну в 1941-м году. Мы решили выехать, еще не было пяти часов, выезжаем и видим, как перекрестки автодорог и улиц занимает рабочий патруль на мотоциклах с пулеметами. На левом рукаве повязка с какой-то надписью. Я думаю, что быстрее бы нам надо ехать, черт их знает, кто они такие, то ли правительственные, то ли антиправительственные силы, но у них оружие. Выехали из Кракова, проехали 30 километров до какого-то мотеля. Мотель был двухэтажный, мы там остановились уже поужинать в спокойной обстановке. Наш сопровождающий пан-Магистр, легко вздохнул и сказал: «Теперь мы в безопасности. А то я думал, нас где-нибудь по дороге обстреляют, и мы не доедем не то что до Варшавы, а даже до этого мотеля». Попросил официанта принести ему не водки, а самогонки. Тот принес. Он выпил, мы тоже. Я его стал укорять: «Ну как же так! Как будто бы поднимается оппозиция. А я слышал, что вы деятель оппозиции». Он мне ответил: «Да. Я представляю оппозиционную партию и являюсь деятелем оппозиции, но когда выходит на улицы толпа вооруженная, они не спрашивают, свой ты или чужой». Я с ним согласился.
Приехали мы в Варшаву. Переночевали в своей гостинице. Наутро говорю: «Поехали, ребята, отсюда домой. И я никогда больше ни за какую границу не поеду. Оказывается, все может случиться». Ребята говорят: «У нас командировка еще не кончилась». На что я сказал: «Ну и плевать. Во-первых, наступают рождественские каникулы и нам поляки говорили об этом. Завод работать не будет. Варшава будет пуста. Все уедут куда-либо и, по сути, после 25-го числа нам делать совершенно нечего». А это было примерно 22-е декабря. Но поскольку мы люди законопослушные, мы пойдем в посольство и там посоветуемся. Собрались и пришли в посольство Советского Союза в Польше. Нас принял секретарь посольства. Совсем молодой человек, не более двадцати лет. Мы рассказали ему о поездке в Краков, о командировке в Варшаву и спросили его, происходит ли здесь что-то серьезное. На что он нам дипломатично ответил, что ничего серьезного здесь не происходит. Но когда я ему сказал, что срок нашей командировки заканчивается 30-го декабря, а мы хотели бы уехать раньше, он сказал, что на нашем месте, если бы ему хотелось уехать раньше, то он завтра уже был бы в Москве. Его дипломатию мы поняли так, что нам срочно нужно уезжать. Он еще, правда, спросил: «А вас удерживают на заводе или нет?», мы сказали: «Нет. Никто нас не удерживает». Он ответил: «Ну и хорошо». И завтра вечером мы были в Москве.
На следующий день зашли в министерство. Там зам министра по кадрам сказал: «Молодцы, что приехали. Но вы ведь дураки, контрабандисты, что у вас, денег что ли много, чтобы у вас их отбирали таможенники?!». Мы с Кулиушем согласились, что один Плетнев у нас умный, а мы дураки. Сдали свои заграничные паспорта, получили свои документы и уехали в Волгоград. Примерно через месяц меня и Кулиуша вызвали на заседание парткома завода. Рассматривая нас, как провинившихся членов партии, замешанных в контрабанде. Только один из членов парткома принялся всерьез нас критиковать. Остальные над нами смеялись. Критиковавший нас член парткома предложил объявить нам строгий выговор с занесением в учетную карточку или даже исключить из членов партии за контрабанду и запретить впредь куда-либо ездить заграницу. На что секретарь парткома, бывший наш начальник цеха, Калинин, сказал, что мы понесли наказание и так, финансовое и моральное. И пускай они едут заграницу на здоровье, но уже точно теперь будут ездить без контрабанды. Но все равно нужно их наказать. Объявим им обыкновенный выговор. Нам с Кулиушем объявили по выговору. Сколько с Кулиушем вместе ни работал, все время дразнил его контрабандистом, на что он чрезвычайно злился. А в Варшаве, поскольку он еще провез деньги, помимо конфискованных 120 рублей, я у него еще потребовал, как у провинившегося занять мне 120 рублей. И я привез из Польши кое-какие подарки: надувной матрас, жене сапоги. Ничего этого в Советском Союзе купить был невозможно. И различную мелочь детям. Хочу добавить еще, что в Польше товары для детей были
184
значительно дороже, чем для взрослых, и дороже тем более, чем в Советском Союзе. А в Польше была политика такая, что детям купят все равно, поэтому товары могут быть дороже.
ГЛАВА 41
В 1971-м году я окончил Волгоградский политехнический институт. Получил квалификацию инженер-механик, по специальности машины и технологии литейного производства. Зарплата заместителя начальника цеха по реконструкции не устраивала. Оклад был 170 рублей. Цех работал плохо и премий мы почти не получали. Продвижение вверх не просматривалось, и я решил уйти на другой завод. На заводе имени Петрова работал мой хороший знакомый Владимир Иванович Бетин. На заводе имени Петрова он работал начальником литейного цеха. Он мне сказал, что им требуется на завод заместитель главного металлурга. И меня туда возьмут. Это Южная часть города Волгограда. Я поехал туда. Посмотрел завод, переговорил с руководством завода и вернулся обдумывать. Не понравилась мне моя работа, на заводе имени Петрова.
Завод имени Петрова изготавливает оборудование для нефтяной и газовой промышленности. Ассортимент отливок коренным образом отличается от ассортимента отливок сталелитейного цеха тракторного завода. В сентябре 1971-го года у нас в цехе, ко мне подошел главный инженер завода Анатолий Иванович Скрепцов и предложил должность Первого заместителя начальника сталелитейного цеха, т.е. заместителя по технической части. К тому времени мой приятель Владимир Гринер на этой должности не работал уже несколько лет. Он работал директором Фроловского сталелитейного завода. Фроловский завод был фелиалом Волгоградского тракторного завода. Должность заместителя начальника по технической части занимал в том время Коротя Борис Васильевич.
Поскольку цех работал плохо, то это распространялось на работу Короти. Я согласился на предложение Скрепцова, но сказал: «Предыдущий начальник цеха Калинин Э.А. не работает в цехе два года. Начальником цеха сейчас Врублевский С.Ю. Молодой и моложе меня. Он пришел вместе с Калининым из чугунолитейного цеха, где работал начальником формовочного участка. На мой взгляд, способный начальник цеха в условиях завода работает хорошо, но имеет определенные недостатки. Ему нужен сдерживающий фактор. Я могу быть этим сдерживающим фактором, но это чревато для меня. Поэтому я попрошу не снимать меня с этой должности в течение года, невзирая на возможные просьбы Врублевского. За два последних года на должности Первого заместителя после Гринера сменилось четыре человека, Коротя – пятый. Я согласен, что Коротя слабоват, но неужели из этих всех четверых заместителей не было ни одного хорошего работника? Быть не может!».
Скрепцов со мной согласился, и мое условие не снимать меня один год – принял. Сказал, что он доложит об этом директору завода, т.к. директор в конечном итоге подписывает приказ о снятии и назначении и поскольку директор тебя знает, то я уверен, что он согласится. На следующий день я стал заместителем начальника цеха по технической части, по статусу Первым заместителем. Фактически же, должность Первого заместителя исполнял заместитель начальника цеха по производству, Стешин Евгений Васильевич. И при уходе начальника цеха в отпуск, директор завода назначал его исполняющим обязанности начальника цеха на этот период. Это было конечно не правильно и в какой-то степени унижало должность Первого заместителя, который фактически по обязанностям исполнял роль главного инженера сталелитейного производства, пусть под названием цеха. Заместитель начальника цеха по техчасти отвечал за технику безопасности и пром. санитарию, за работу оборудования и правильную его техническую эксплуатацию. А заместитель начальника цеха по производству отвечал только лишь за поставку отливок в механические цеха завода и являлся погонялой для руководителей производственных участков цеха, не отвечая за сан. цех. Это произошло потому, что Стешин работал заместителем уже два года, а за это время сменилось четыре заместителя по технической части. И должность заместителя по техчасти потеряла авторитет. Мне требовалось восстановить авторитет этой должности.
Я начал работать заместителем по техчасти с сентября 1971-го года. А в декабре в цехе произошел смертельный несчастный случай. К Новому Году, руководство цеха поощрили различными наградами, а мне был объявлен строгий выговор с предупреждением, что при аналогичном повторении я буду уволен с завода. Вот что значит ответственность за технику безопасности. А заместителю по производству – премию, начальнику цеха – премию, а меня чуть не выгнали с работы. Этот случай только подтвердил мое желание восстановить авторитет моей новой должности.
Плохая работа цеха во многом объяснялась многочисленными простоями оборудования, в чем виноваты были служба механика и служба энергетика цеха. Эти службы подчинялись мне. Я, работая заместителем начальника цеха по реконструкции, изучил работу этих служб. Руководители служб меня устраивали, но организация работы службы меня не устраивала. Механиком цеха был Рыченков Александр Иванович, 25-ти летний молодой человек, со среднетехническим образованием. Ему надо было только помочь в организационном плане. На каждом производственном участке имелась достаточно примитивная слесарная мастерская и группа слесарей, обслуживающих и ремонтирующих
186
оборудование. Возглавлял такую группу механик участка. Все эти участковые группы слесарей и механиков входили в структуру службы механика цеха. У него же имелась ремонтно-механическая мастерская со станочным оборудованием (токарным, фрезерным, строгальным, сверлильным). Имелось также конструкторское бюро из трех человек. Всего в службе механика цеха числилось более трехсот человек.
Аналогичная структура имелась в службе энергетика цеха. Только вместо ремонтно-механической мастерской была группа капитального ремонта. Станочного оборудования в службе энергетика не было. Было также еще отдельно крановое хозяйство. До 1971-го года оно подчинялось функционально то механику цеха, то энергетику. По требованию инспекторов ГосГорТех надзора организовали отдельную службу – крановое хозяйство цеха. Туда входили мостовые и монорельсовые краны цеха и обслуживающие их крановщики, слесари и электрики. Численность этого хозяйства была около 120-ти человек. Руководил крановым хозяйством Лавров Павел Иванович.
Служба энергетика также состояла приблизительно из трехсот человек. Отдельной структурой службы энергетика, кроме группы капитального ремонта, выделялась т.н. фидерная электроподстанция. Она обслуживала высоковольтную, шесть тысяч вольт, энергосистему плавильного отделения цеха. В структуре службы энергетика была также служба водопроводчиков, которая обслуживала три оборотные системы водоснабжения.
Была также служба вентиляции. Возглавлял эту службу Певнев Борис (с февраля 1943-го года, электриком в этой службе работала мамина сестра, моя тетя Женя). Из трех тысяч человек работающих в цехе, более тысячи человек работали в службах, обеспечивающих, так или иначе, нормальную производственную деятельность.
Все эти службы подчинялись непосредственно мне. Как я уже писал, механик цеха Рыченков, энергетик цеха Тюрин – меня устраивали. Мастера-механики и мастера-энергетики меня тоже устраивали. Оставалось только наладить их работу и, возможно, наладить обучение. Я ввел простойные листки, т.е. сменный производственный мастер в конце смены в простойном листке записывал время простоя производственного оборудования, по вине обслуживающих бригад служб механика и энергетика, либо отмечал отсутствие простоя. Отсутствие записи в простойном листке оценивалось мною, как целосменный простой по вине бригады, у которой эта запись отсутствовала. После чего делались соответствующие выводы по наказанию или лишению премии. Это сразу дисциплинировало все службы.
Помимо этого оценку работы служб на отдельных участках я перенес с «героического» устранения аварий на профилактику и внедрение новых технических решений, предотвращавших сами аварии. К такому решению я пришел после анализа работы мастера-механика термообрубного участка Дробышева Павла, которого производственные мастера этого участка, начальник цеха, механик цеха и я, ругали. Ругали его за то, что он занимается не тем, чем нужно. Что вместо быстрейшей ликвидации обрыва пластинчатых конвейеров в закалочно-отпускном комплексе при термообработке звеньев гусениц, он решил применить новую конструкцию конвейеров. И вместо пластинчатого, стал монтировать конвейер из звеньев гусениц танков, остановив при этом закалочно-отпускной агрегат. Он мне говорил: «Я замучился ликвидировать аварии на этих конвейерах. Это конструкция «Союзпроммеханизации» меня не устраивает. Все время рвется, потому что работает в тяжелейших условиях и с большими нагрузками. Я сделаю новую конструкцию. Аварий не будет». Я понял его. Защитил от нападок начальника цеха. Помог Дробышеву выполнить эту работу быстрее, после чего простоев этого агрегата не было. Тогда все начали торопить с переделкой двух других агрегатов. Мы все это сделали гораздо быстрее, чем для первого агрегата. И больше простоев закалочно-отпускных агрегатов в цехе не было.
Аналогичную политику я стал проводить на других участках. Гдето находились такие возможности, а где-то нет. Тем не менее, оборудование цеха стало работать с гораздо меньшими простоями, и цех стал выполнять все задания и даже дополнительные.
Я проводил жесткую политику обязательных, профилактических ремонтов. Часто выступал против решений начальника цеха организовать работу в выходные дни, которые для всех служб являлись ремонтными днями, т.е. днями для производства ремонта оборудования. Это иногда не нравилось начальнику цеха, но в целом результаты работы цеха становились неплохими.
ГЛАВА 42
В 1970-м году мы приступили к реконструкции формовочного отделения. Нашли автоматическую линию формовки, спроектированную отраслевым институтом НИИ Тракторосельхозмаш г. Москва. Заключили с ними договор. Завод при институте в г. Ивантеевка взялся изготовить такую автоматическую линию. Автоматическая линия формовки конструкции НИИ ТСХМ отличалась от зарубежных, и она была приспособлена для установки в старых запыленных цехах. Я взялся за внедрение такой линии в нашем цехе. Необходимо было срезать один конвейер, последний по счету №9. Выполнить строительно-монтажные работы. Спроектировать и смонтировать новый блок земледелки, по современному варианту, хотя и без патоки. И укомплектовать людьми, предварительно обучив их работать на этой линии. Что касается людей: вместо 17-ти человек, работающих
188
на литейном конвейере, на линии должно было работать 6 человек, в том числе 5 непосредственно на рабочих местах, а шестой – бригадир, он не имел постоянного рабочего места, он следил за работой всего комплекса.
Генеральный директор завода имел печальный опыт работы монтажа и демонтажа автоматической формовки в 1961-м году. В этот раз он положился целиком и полностью на меня, что я организую освоение новой автоматической линии и полностью отвечаю за ее выход на проектную мощность. Я дал такое обещание. И в 1971-м году в цехе появилась первая автоматическая линия изготовления форм звеньев гусеницы и новый третий блок земледелки, который обеспечивал автоматическую линию и два остающихся конвейера, где изготавливались формы для звеньев гусениц.
Я обратился к директору завода, чтобы он помог мне укомплектовать людьми эту автоматическую линию. Я комплектовал ее только молодыми, желательно комсомольцами, со среднетехническим образованием. Я должен был организовать как работу этих операторов на автоматической линии, так и ее техническое обслуживание и ремонт. Укомплектовать линии работающими ранее на конвейере было невозможно. Хотя рабочие обиделись на меня, что я набираю новых и не ставлю их на приличные места. На что бригадир этих высвобожденных рабочих, мне говорил, что их формовщиком на линию никого брать нельзя. Что они все отупели и превратились в обезьян и автоматическую линию мы угробим. Я это понимал. Как я уже писал, я обратился к директору завода. Люди, из контингента которого я назвал директору, как правило, работали в механических цехах или в сборочном цехе. Они так же работали на конвейере. Работа на конвейере не тяжелая физически, но очень выматывает. Люди не хотели там работать и увольнялись, текучесть была огромная. Я попросил директора завода, чтобы он меня допустил в сборочный цех, и всех тех, кто увольняется и мне подходит, чтобы я приглашал к себе. Я очень быстро набрал необходимых мне 20 человек. Они верили мне на слово, когда я объяснял, они соглашались, что работа оператором на автоматической линии соответствует представлению современного технически-грамотного рабочего о работе, т.е. современный вид работы и современный рабочий – полное соответствие. И эти молодые люди потом работали у меня с удовольствием.
Я за свои собственные деньги купил разработанную инженерами в НИИТМАШ систему профилактического обслуживания и технического ремонта данной автоматической линии. Заполучил карточки с перечнем работ, которые необходимо делать на линии каждый день в течение года, т.е. у меня было 366 карточек. Я лично каждый день вынимал карточку и давал задание рабочим на автоматическую линию, что нужно будет делать завтра.
По разным причинам, но изготавливалось на этой линии литейных форм меньше, чем на оставшемся одном из трех конвейеров. Имеется в виду линия и конвейер для изготовления литейных форм звеньев гусениц. Норма выработки на конвейере была 860 форм за 7,5 часов. Производительность же конвейера и формовочных машин 1200. Цикловая производительность автоматической формовочной линии – 1250 форм за 7,5 часов. Цикл работы формировался принудительно, контроллером. Даже после трех месяцев работы на автоматической линии не могли изготавливать более 600 форм, т.е. в два раза меньше цикловой. А зарплату, именно я, старался платить не меньше, чем зарабатывали формовщики на конвейере.
После полугода работы все оставалось по-прежнему. Директор завода, придя в цех, раскритиковал меня. Запретил начальнику отдела труда и заработной платы завода прислушиваться к моим доводам о заработной плате рабочим на автоматической линии и велел делать только одно, платить, как на конвейере. Если они делают 600 вместо 900, значит и платить им нужно соответственно. На мои слова, что эти люди знают себе цену и разбегутся, уволившись, и эту линию постигнет участь автоматов 1961-го года, которые демонтировали по его приказу, директор обозлился и сказал, что я во всем виноват, и лишил меня всех видов премий за текущий квартал. А это было много. По штатному расписанию, моя зарплата должна была быть 180 рублей плюс премия до 40%. Но в том же штатном расписании завода было написано «Персонально т. Стальгорову – 240 рублей». Плюс к этому я получал достаточно премий за экономию электроэнергии, за внедрение новой техники и у меня средний заработок был около 600 рублей в месяц. Таким образом, я терял, по приказу директора, большую часть своего заработка.
В это же время заканчивался монтаж второй автоматической линии формовки, рядом стоящей. Это был уже 1972-й год, июнь месяц. В первый же месяц своей работы, с второй формовочной линии сняли в среднем за 7,5 часов – 800 форм. Во второй месяц – более тысячи. И что удивительно: рабочие, обслуживающие первую формовочную линию, забеспокоились и забегали. А я ежедневно анализировал, почему первая линия не делает столько, сколько делает вторая. Выяснялись в основном причины не технические, а моральные. На второй месяц работы второй линии с первой линии сняли также уже 800 форм в среднем за смену, но уже не 600. А потом пошли и по 1000 форм. То с одной, то с другой, то с двух. Т.е. работая в соревновании, каждая линия стала работать так, как нужно. Уже 1000 форм с линии не являлись рекордом. Стали готовить фронт работы под монтаж третьей автоматической линии.
190
ГЛАВА 43
Сталелитейный цех Волгоградского тракторного завода в то время был самым крупным в Европе сталелитейным цехом. Однако, как я уже писал, он был перегружен. Программа цеха 200 000 тонн стальных отливок в год для цеха, построенного в начале 30-х годов американцами – это очень много. Практически все возможные нормативы по площадям, по объему здания, по воздухообмену, по производительности основного оборудования – все эти нормативы были превышены в несколько раз. Проводимая реконструкция шла без уменьшения объемов выпуска продукции. В основном реконструкция проводилась с целью улучшения условий труда. И вот я вошел в руководящий состав этого цеха. Фактически это было три человека: начальник цеха и два его заместителя, по технической части и по производству. Заместителем по технической части был я, начальником цеха был Станислав Юрьевич Врублевский, а заместителем начальника по производству был Стешин Евгений Васильевич.
Евгений Васильевич был достаточно интересным человеком. В 1960-м году, когда я поступил работать в сталелитейный цех, он был моим первым мастером формовочного участка, а я формовщиком. Евгений Васильевич окончил Саратовский Индустриальный техникум, а в 1960-м году он поступил учиться заочно в институт. В Саратовском техникуме он учился в одной группе с Первым космонавтом Юрием Гагариным. Вместе с Гагариным он занимался в Саратовском аэроклубе, потом (будучи на практике на одном из заводов Саратова) он сломал руку и его карьера в авиации закончилась. А Гагарин стал летчиком, а потом и Первым космонавтом.
И вот наша руководящая тройка решила взяться за социальную, что ли, задачу резко увеличить заработок инженерно-технических работников. Что бы там ни говорили в настоящее время о Советской Власти, но в промышленности Советская Власть определялась, как власть партийная и власть рабочая. Поэтому средняя заработная плата основных рабочих была выше, чем средняя заработная плата ИТР. Это не только по факту – так планировалось. Мы решили, что хотя бы там, где наша власть, мы постараемся поднять заработную плату ИТР, при этом не снижая заработной платы рабочих. Стали искать источники. А они были. Я как заместитель начальника по технической части был главным ответственным за подъем заработной платы ИТР, работающих в службах цеха и в технологическом бюро. За счет чего можно было поднять:
За счет экономии электроэнергии;
Цех расходовал ежесуточно 330 000 киловатт часов электроэнергии. Огромная цифра!
Сверху давалось задание экономить 6% электроэнергии от годового расхода. Задание было чрезвычайно большим и экономия в 6% просто нереальна, но экономить по 1-1,5%, я решил, что это разумная задача. Энергосбыт расплачивался за сэкономленную электроэнергию с заводом, но не с цехом. Я решил составить программу экономии электроэнергии, в которой премировались работники цехов, в первую очередь, и работники отдела главного энергетика завода, в том числе и лично главный энергетик, а также руководители цеха. Программа составлялась, конечно, с плановым заданием 6%, тогда премиальные деньги получались астрономически большими, но я в программе обговорил, что за невыполнение плановых показателей экономии электроэнергии, мы наказаний или каких-либо удержаний из суммы, полученной за счет экономии, не несем. Это был самый тяжелый пункт программы при согласовании ее с Энергосбытом. Но до 1972-го года, а программа составлялась на этот год, сталелитейный цех не экономил электроэнергию, а наоборот перерасходовал ее. Любая экономия, таким образом, устраивала Энергосбыт.
Внедрение новой техники и технологий;
Я составил план (он назывался «План технического развития») в котором было два раздела: план технических мероприятий, серьезных, требующих некоторых инвестиций, и все равно в результате получалась экономия различных ресурсов, в общем оцениваемое в деньгах. Второй раздел технического плана развития назывался – Оргтехплан. В нем были мероприятия, не требующие каких-либо инвестиций. Затраты осуществлялись за счет себестоимости цеха. Это были главным образом
– технологические мероприятия. В результате опять же экономия под
считывалась в деньгах.
Экономия материальных ресурсов;
Главным образом, экономия чрезвычайно дорогих, огнеупорных
материалов. Плавка стали производилась в семнадцати электродуговых печах. В металлический кожух печи, представляющий собой, скажем, кастрюлю диаметром 4 м и глубиной 2 м, на дно и по бокам укладывался огнеупорный кирпич в несколько рядов. Первый ряд на дне и на стенках называется – арматурным рядом. Все кирпичи стоили очень дорого. Достаточно сказать, что хромомагнезитовый кирпич (одна штука стандартных размеров) стоил 4$. Такую надпись я нашел в кучке неиспользованного кирпича, завезенного, по видимому, в 1945-м или 1946-м году. Каждый кирпич был обернут в замасленную бумагу, а на бумаге большим шрифтом было обозначено «четверка» и «знак доллара». Каждую неделю в выходной день все семнадцать печей меняли футеровку на новую. За исключением арматурного ряда, все кирпичи менялись на новые. Вот здесь был резерв для экономии и соответственно получение
192
денег за эту экономию. Я составил соответствующую программу. Раздал листки расходования огнеупорных материалов каждому сталевару, т.е. организовал строжайший их учет. Точно так же я поступил с графитными электродами. Электроды также стоили чрезвычайно дорого. Что касается огнеупорных материалов, я заключил договор с отраслевым институтом в НИИТ МАШ на разработку конструкции футеровки электропечей огнеупорной массой, вместо кирпичей. Была разработана конструкция, состоящая из арматурного ряда кирпичей, а все остальное огнеупорная футеровочная набивная масса. Это мероприятие значительно экономило расходование огнеупорных материалов, особенно самых дорогих, кирпичей.
Экономию за счет огнеупоров я растянул на пять лет – специально. Я разрешил технологам писать рационализаторские предложения на изменения технологических процессов отливки тех деталей, которые они вели по должности, что не очень приветствовалось вышестоящими начальниками и организациями. Тем не менее, это способствовало активной работе технологов по улучшению технологий.
Все эти мероприятия по экономии материалов, по изменению технологий, премировались из фонда новой техники один раз в квартал. Линейный персонал зарабатывал себе дополнительные премии за выполнение дополнительного плана производства отливок на запасные части. Таким образом, заставляя работать инженерно-технический персонал по выполнению плана, я обеспечивал различными программами и премиальными фондами дополнительный заработок. В том числе и себе. У меня был персональный оклад, 240 рублей в месяц. Но с учетом получения всех премий, о которых я писал выше, моя среднемесячная заработная плата в 1972–1977 годах составляла – 650 рублей. Это была достаточно приличная зарплата. Но цех работал хорошо и нас руководство завода «не зажимало».
ГЛАВА 44
Одним из источников повышения зарплаты мастеров, технологов и основных производственных рабочих было снижение количества бракованной продукции. Производство отливок чрезвычайно сложное и не на всех этапах производства самой отливки ее изготовление контролируется. Поэтому выпуск бракованной продукции это обычное явление. Важно не допустить бракованную продукцию в дальнейшее производство или что еще хуже, чтобы она не пошла потребителю. Брак продукции делится на три категории: брак внутрицеховой, брак внешний для цеха, но внутризаводской и брак внешний от сельхоз потребителя. За мои 17 лет работы в сталелитейном цехе от потребителя на нашу продукцию не пришло ни одной рекламации, т.е. мы не поставляли бракованную продукцию потребителю.
Главным образом, брак был внутренний. Причины брака делились по производственным участкам цеха. Вина рабочих плавильного участка – это несоответствие заданному химсоставу и несоответствие заданной температуры заливки литейной формы. Вина рабочих формовочного участка – различные обвалы и микрообвалы в литейной форме, перекос верхней и нижней формы. Каждый формовщик устанавливал на модель свой шифр (число), по которому и определялся конкретный виновник брака.
Брак отливок шел как-то эпизодически, как вирусное заболевание. За брак отливок с рабочих удерживалось. Удерживались не все затраты, в основном удерживалось 6% металлозатрат, т.е. те 6%, которые при плавке стали уходили в угар и другие безвозвратные потери. Вот эти 6% удерживались самым безоговорочным образом у всех бракоделов. Больше всего страдали бракоделы-сталевары, потому что при не соблюдении требований к марке стали, браковалась сразу вся плавка, т.е. все семь тонн, где бы она уже ни была, приходил контролер и побелкой красил все отливки, залитые бракованной плавкой стали.
Сталевары теряли много. Я имел право некоторое отклонение по химическому составу пропускать в дальнейшее производство. Я это делал чрезвычайно осторожно. Из всех предыдущих заместителей начальников цеха по техчасти я оказался самым строгим. Я организовал курсы сталеваров. Так называемые курсы повышения квалификации, и обязал всех сталеваров на эти курсы ходить. Курсы вел технолог, специалист по плавке стали. Он жаловался, что посещение не очень хорошее. Я ругал мастеров плавки. Обязывал посещать эти курсы самих мастеров и подчиненных им сталеваров, и подручных сталеваров. Курсы проводили после работы в течение часа через день. И вот я оказался в немилости у рабочих, главным образом у сталеваров и подручных. Во-первых, я «безбожно» бракую плавки, во-вторых заставляю сверх рабочего дня еще учиться, а они и так «все знают».
И вот на очередное партийное собрание выносится вопрос о качестве выпускаемой продукции. Мне бы только радоваться, но оказалось, что в парткоме цеха уже подготовлено решение, с каким-то наказанием меня, по поводу того, что я плохо веду работу по качеству выпускаемой продукции. Обтекаемая формулировка. Правда? Я узнал об этом перед самым собранием. И вот начались выступления коммунистов-сталеваров и подручных сталеваров с конкретными примерами, что «вот раньше пропускали с такими вот отклонениями, а вот Юрий Михайлович не пропускает», «после работы заставляет ходить на занятия, а нового так ничего нет, читает уже все нам известное технолог Теплов, который раньше работал мастером плавильного участка, беспартийный». И подводится к тому, что я неправильно веду работу. Тогда я сказал: «Вот
194
возьмем сталевара Бычкова. Смотрю в журнал посещаемости: Бычков Петр посещает все занятия, которые проводит технолог. С начала года у него нет ни одной бракованной плавки и ни одного отклонения от химсостава. Мне ничего не пришлось бракованного от Бычкова пропускать. Бычков здесь, он коммунист. Еще сталевар Соломин. Он беспартийный, кстати. Он посещает также все занятия и у него с начала года также нет ни одной бракованной плавки. Может, конечно, это не связано с посещаемостью занятий, но, тем не менее, эти два сталевара не выпустили ни одной плавки с отклонением по химсоставу или совсем бракованной. А вот нужно было отлить для танка башенку. Мы давно ее не отливали. Это серьезная продукция. И вот мастер и сталевар сделали пять плавок стали, и все плавки были забракованы. Пришлось опять поручать Соломину и другому мастеру, и они сварили специальную сталь без всяких отклонений. А то был бы позор, что башенку не могли отлить. Так вот я предлагаю, тем коммунистам, которые не посещают курсы и варят бракованную сталь, да еще и ссылаются, что я должен пропускать этот брак, для начала объявить выговор». И назвал фамилии. Секретарь парткома поставил на голосование мое предложение, абсолютное число коммунистов проголосовало за него. А я обошелся без наказания. Я хочу сказать, что как говорил один философ: «Если ты не можешь изменить систему, пытайся использовать ее». Вот я в данном случае использовал систему партийных собраний, где в основном были рабочие.
ГЛАВА 45
К 1975-му году у нас уже работало три автоматических линии формовки звеньев гусениц. Я получил известность в отраслевых институтах, в НИИТМАШ, НИИ Тракторосельхоз МАШ и в Министерстве. Несмотря на свою, в общем-то, небольшую должность.
В 1974-м году из Москвы приехал начальник металлургического управления Министерства, посмотрел, что делается в цехе (имеется в виду, реконструкция) и сказал, что следовало бы облагородить какимто образом внутренний интерьер цеха. Хотя бы по основным цеховым проездам, чтобы выглядело все намного приличнее. Он предложил облицевать цеховые колонны листовой нержавеющей сталью на высоту хотя бы 2 метра, облицевать стенки плиткой глазурованной, вдоль стенки организовать бордюр, чтобы внутрицеховой транспорт не задевал облицованные плиткой стенки. «Я договорюсь с Министром, что он выделит для этой цели непосредственно в сталелитейный цех Волгоградского тракторного завода, причем в мое распоряжение, значительную сумму денег из централизованного министерского фонда капитального ремонта». К удивлению руководства завода, из Министерства для облагораживания интерьера сталелитейного цеха пришло 300 000 рублей.
С директором завода, Семеновым, это было обговорено раньше. Что именно я буду распоряжаться этими деньгами, что я буду нанимать подрядчиков для демонтажа излишних (еще американских) металлоконструкций для облицовки стен и укладки на полы чугунной плитки. У меня имелся опыт работы с подрядными организациями, они эту работу делали мне с удовольствием т.к. эта работа оплачивалась без проволочек. За выполненную работу я подписывал предъявленную мне подрядчиком процентовку, на мою подпись начальник финансового отдела ставил заводскую печать. Подрядчики шутили, что как на подпись директору завода, а я им отвечал, что директор мне такое право предоставил.
В 1975-м году, к какому-то юбилейному дню в парткоме завода, начальнику цеха сказали, что на цех выделяются правительственные награды, сказали какое количество, сколько каких орденов и медалей. Мы должны были представить список награждаемых людей. Один из них, обязательно сталевар, представлялся к званию Героя Социалистического Труда. Мы к этому званию представили Петра Бычкова. На совещании руководителей цеха и секретаря парткома цеха, распределили награды среди руководства цеха, в том числе Врублевскому, Стешину и мне. Списки нужно было сдать в партком завода. Не успели мы сдать эти списки, как позвонил секретарь парткома и сказал, что Министерство представляет на Государственную премию тринадцать человек работников Министерства, в том числе, два человека работники Волгоградского тракторного завода – это главный инженер завода Скрепцов Анатолий Михайлович и заместитель начальника цеха Стальгоров Юрий Михайлович. Представляется на Государственную премию (бывшая Сталинская премия) за разработку и внедрение автоматических линий формовки в цехах массового производства отливок. В данном случае на Волгоградском тракторном заводе.
Конечно, я был рад, но мои товарищи сказали, что мне орден и звание лауреата эта многовато, давай твой орден отдадим кому-нибудь другому. Я согласился. На совместном заседании технического совета и парткома Волгоградского тракторного завода было принято решение представить Скрепцова и Стальгорова к званию лауреатов Государственной премии. По существующему тогда порядку, это представление нужно было подписать, так же, в обкоме партии. В обкоме партии, прежде чем подписывал первый секретарь обкома, кандидаты проходили через сито КГБ. КГБ рекомендовал вычеркнуть меня из этого представления. Таким образом я не получил звания лауреата Государственной премии и орден свой кому-то подарил. То есть не получил ничего.
Чтобы закончить это историю, я добавлю: в 1983-м году я работал главным инженером Камышинского кузнечно-литейного завода.
196
Встретился на каком-то министерском сборе в г. Ивантеевка Московской области с двумя работниками, которые также были в списке со мной кандидатов на Государственную премию. Разговорившись, я узнал, что помимо меня КГБ забраковал еще троих из представляемого списка, причем это была цепочка энтузиастов: изобретатель, изготовитель оборудования и я – внедряющий линии на производстве. Остальные десять человек, как мой приятель говорил – «безбилетники». По словам работников института, когда об этом доложили Министру Синицину, он сказал, что никаких замен производить в списке не будет. Связался с кем-то в ЦК КПСС и отказался от Государственной премии. КГБ вычеркнул меня, потому что мой отец был врагом народа и в 1937-м году был арестован и умер в тюрьме г. Орши от пыток. Что-то подобное, повидимому, было и у других кандидатов. И все же получается, что сыновья врагов народа были пионерами в развитии промышленности. Но за нами все же следили.
В 1975-м году директор завода на каком-то собрании сказал, что он передо мной должник и что все руководители цеха получили от завода приличное жилье, а я с семьей всего в пять человек живу в кооперативной двухкомнатной квартире. Он дал распоряжение своему заместителю по быту немедленно предоставить мне квартиру, как минимум, трехкомнатную. В течение недели я переехал в Тракторозаводский район в трехкомнатную квартиру, а с кооператива получил причитающиеся мне, т.н. паенакопления. Что-то около 1800 рублей. Когда я оформлял документы у председателя кооператива, ко мне подходили три человека, которые предлагали, чтобы я передал эту квартиру кому-то из них, обещая мне 20 000 рублей, вместо 1 800 положенных по уставу кооператива. Заманчиво, но на такую сделку я не пошел. Оказалось, что поступил разумно, т.к. буквально через два дня после получения мной 1800 рублей от кассира кооператива, я приходил, чтобы оформить листок убытия и увидел, что дверь в кабинет председателя кооператива опечатана следователем. Короче, через неделю суд присудил председателю кооператива 8 лет тюрьмы, а проведенные им сделки (во всяком случае, десяток последних) признал ничтожными, и люди, участвующие в этой сделке, не приобрели квартир в этом кооперативе, а деньги потеряли.
Теперь из моего дома до цеха удобнее всего было идти пешком и время это занимало не более 15 минут. Хочу отметить, что помимо нас троих руководителей цеха, мы сформировали команду руководящих работников в ранге начальников участка, старших мастеров и даже мастеров, как производственных участков, так и служб механика и энергетика.
Что собой представляла структура управлением цеха: начальник, два заместителя, пять начальников участка, шестнадцать старших мастеров и пятьдесят мастеров. Это управление производством, непосредственно линейный персонал. В службе механика и энергетика: четыре старших мастера и десять мастеров. Особенно мы подбирали и лелеяли старший командный состав, т.е. старших мастеров, начальников участка, механика и энергетика. Итого нас было 26 человек.
Помимо работы в цехе, мы часто проводили дни отдыха, совместно со своими семьями. Обычно на Волжских островах или в ресторанах. Рестораны мы посещали обычно в праздничные дни. Тем не менее, это сближало между собой всех старших руководителей. Каждый отвечал за свою работу и за работу своего коллеги. Тем более, что мы все были связаны одной технологической цепочкой.
Начальниками участков были: Васильченко Владимир Андреевич, Коротя Борис Васильевич, Лесенко Юрий Давыдович, Якубовский и Гоменко Анатолий. Старшие мастера: Витковский Н.Н., Астахов, Егоров, Агапов, Головченко, Дробышев, Тарасов Н.Н., Николайчик М.П. Механик Рыченков, энергетик Тюрин, модельщик Степанов и другие. Мы, т.е. руководители цеха, требовали от них самоотверженной работы, самоотверженно работали сами, но и тщательно следили, чтобы все эти люди хорошо зарабатывали, в том числе и мы. Сюда же я включу и секретаря партийного комитета – Сиволобова Ивана Никоноровича.
К нам в цех он пришел с должности инструктора парткома завода. До инструкторской должности он работал в нашем цехе мастером на каком-то участке. Работал плохо и ушел, сказав, что в таких условиях могут работать только глупые люди. Подался работать по партийной линии. И вот нам, руководителям цеха, предложили избрать Сиволобова освобожденным секретарем парткома цеха. Он, собственно говоря, и не числился, что работает у нас в цехе. Он должен был быть в штате парткома завода, но работать-то должен был он с нами. У нас в цехе был его кабинет, тогда как в парткоме завода у него уже ничего не оставалось. И вот люди, которые знали Сиволобова по работе в цехе, еще до его партийной деятельности, категорически отвергли его кандидатуру, которую предлагал нам секретарь парткома завода, выставив свою кандидатуру
– старшего мастера Николайчика, который, между прочим, категорически отказывался от такой «чести». Дважды приходил на расширенное заседание нашего парткома секретарь парткома завода и ничего у него не вышло. На третий раз пришел директор завода Семенов Валентин Александрович, который повел себя следующий образом. Он сказал: «Я не буду агитировать за Сиволобова, я скажу только, что меня вы знаете? Мне доверяете?». Ему ответили: «Знаем и доверяем». Директор сказал: «Вы ничего не понимаете в людях, а я по возрасту и по должности разбираюсь. И Сиволобов для вас будет самым необходимым человеком, впоследствии. И если он когда-то по своей глупости сказал что-то вам не понравившееся, поверьте мне, с тех пор он поумнел. Так вот я рекомендую вам избрать секретарем партийного комитета Сиволобова».
198
Поскольку это было не собрание, а всего лишь расширенное заседание парткома, то партком принял решение рекомендовать собранию избрать Сиволобова И.Н. секретарем партийной организации цеха. В цехе было более трехсот коммунистов. И поручили на собрании выступить членам парткома, начальнику цеха и другим присутствующим на заседании, с обращением к коммунистам об избрании Сиволобова. Все согласились. Через день было партийное собрание, где избрали Севолобова секретарем партийной организации цеха, а уже на собрании парткома его избрали и секретарем (главой) партийного комитета цеха.
Иван Никонорыч показал себя замечательным, четвертым, руководителем цеха. Считалось, что коммунистическая партия это значит Сиволобов с коммунистами, является руководящей силой, в данном случае в сталелитейном цехе. Но это было совсем не так. И Сиволобов и партийная организация цеха полностью поддерживали курс и методы работы руководителей цеха, не проявляли никакой самостоятельности, тем более не претендовали на какое-либо руководство администрацией цеха. А помощь бывала огромная, поскольку из трех тысяч человек работающих все же самыми сознательными и грамотными рабочими цеха были коммунисты. А руководил ими ежедневно, так или иначе, Сиволобов.
В 1975-м году мне пришлось довольно продолжительное время исполнять обязанности начальника цеха. Работать было чрезвычайно тяжело, но я был доволен. Наконец-то я вернул своей должности авторитет. Авторитет Первого заместителя начальника цеха.
Трудно приходилось с техникой безопасности. Каждый месяц было 5-6 несчастных случаев. И за мои 6 лет работы ответственного за технику безопасности в цехе произошло три несчастных случая со смертельным исходом. Тяжело объяснять родственникам погибшего на производстве человека, что его больше нет. И с работы он больше не придет никогда. Это мог быть он или она. Из этих трех несчастных случаев все произошли по вине пострадавших. Но каждый несчастный случай стоил мне лишений всех премий за квартал, а это 400 рублей плюс строгий выговор по заводу. Да и объяснение с семьями погибших – это тоже тяжело. И никак не объяснишь, что пострадавший сам виноват в своей смерти. Родственники не принимают и не понимают такого объяснения.
Достаточно часто цех проверялся различными инспекциями: пожарными, санэпедемстанциями, росгортехнадзором (по эксплуатации грузоподъемных кранов). Все инспекции я воспринимал, как бы себе в помощь. Все замечания, недоработки, недостатки, различные нарушения – все это мной воспринималось безоговорочным исправлением. Я никогда не пытался спорить с инспектирующими органами. Я никогда не давал им никаких взяток, а иногда некоторые пытались меня шантажировать. Но т.к. я не давал взяток, меня штрафовали безбожно. Но я рассуждал так: «Я устраню все замечания. Они все деловые. Это приведет к улучшению состояния техники безопасности и промсанитарии в руководимом мной цехе». И все замечания от различных инспекций я воспринимал как свою недоработку. И если меня штрафовали, я считал, что я заслужил. Тем более, что при моей среднемесячной зарплате в 600 рублей, 100-150 рублей я мог себе позволить на штрафы, но не на взятки. Взятки обходились бы мне дешевле.
В конце 1975-го года я решил, что я полностью овладел знаниями технологии литейного производства стальных отливок и методами руководства трехтысячным персоналом.
ГЛАВА 46
При прохождении очередной медицинской комиссии я получил маленькую справку, что у меня что-то в легких. В общем, ничего страшного, но уже что-то завелось за 15 лет работы. Я написал заявление директору заводу перевести меня на другую работу, не связанную с загазованностью и запыленностью моего рабочего места, т.е. куда-либо в отдел. Тем более, что я был «травмирован» тем, что меня вычеркнули из списков кандидатов на гос. премию. Директор был, можно сказать, в шоке. Но мне кажется, он не воспринял мое заявление всерьез. Но написал на заявлении заместителю директора по кадрам, чтобы он подобрал мне соответствующую работу исходя из заводских и моих возможностей. Это заявление осталось у заместителя директора по кадрам.
Я продолжал работать. Съездил в отпуск в Белоруссию в город Рогачев, в котором я жил в 1941-м году. Две недели мы жили на квартире какого-то знакомого моей мамы по фамилии Кондратьев. Я с женой проводил свой отпуск, отдыхая за Днепром на так называемой Старице, т.е. старом русле реки Днепр. Отпуск я провел безмятежно и замечательно.
Работа моя продолжалась снова. Почему-то начальник цеха Врублевский стал часто болеть, особенно во второй половине каждого месяца, когда приходилось работать усиленно, догоняя отставания. Так прошел 75-й год и почти весь 76-й. Заместитель директора ничего мне не находит. К директору я не обращаюсь.
В начале 1977-го года я подобрал себе работу. Договорился с директором Славянского ремонтно-механического завода, что он возьмет меня главным металлургом завода и предоставит мне квартиру. Завод находился в городе Славянск-на-Кубани. Меня устраивала следующая ступенька в моей карьере. Я съездил и посмотрел Кубань – мне понравилось. Это Таманский полуостров, там очень близко Черное море и Азовское море. Конечно, это был поверхностный взгляд, но, тем не менее, в апреле 1977-го года я подаю директору завода заявление с просьбой уволить меня с завода т.к. на заводе для меня работы нет, а я
200
по состоянию здоровья в сталелитейном цехе работать не могу. Справочка о состоянии здоровья насквозь фальшивая, но пригодная для данного случая. Директор в шоке. И говорит мне: «Я тебя понимаю. Цех держится, пожалуй, только на тебе. Врублевский лодырь. Если ты уйдешь, то все развалится. Хочешь, я уволю Врублевского, а тебя назначу начальником цеха? Я понимаю, что ты перерос свою должность и перерос Врублевского».
Я отказался категорически и более того я сказал директору: «Меня вычеркнули из списка кандидатов на Государственную премию, а вы меня, как мой ближайший большой начальник, не защитили». Он отвечает: «Это КГБ. Я не мог ничего сделать». Тогда я продолжаю дальше: «Я вам год назад подал заявление с просьбой перевести меня на другую работу, в заводе же. А вы меня не перевели, а ведь прошел уже год! Вы вообще поступили со мной не по-человечески. Вы бросили мое заявление своему заместителю и весь год обо мне и о моем заявлении, совершенно не думали. Если бы вы меня вызвали и сказали, что вы высоко меня цените, но по моим способностям работы тебе не нахожу, поработай пока еще. Я оценил бы к себе отношение и так я мог бы проработать ни один год, а даже несколько. Я вас тоже ценю, но в данном случае я вижу, что вы меня как человека не цените». Он подписал мое заявление. А это значило, что я увольняюсь не по собственному желанию, а по соглашению сторон, а это означало, что никакие репрессивные меры ко мне принять невозможно даже суду. Это касается, прежде всего, невозможности отнять у меня ведомственную квартиру.
После директора я пошел к юристу, потом к замдиректору по кадрам. Заводской юрист очень был удивлен тем, что Семенов подписал мне заявление и что судиться за мою квартиру завод не может. Так закончилась моя работа на Сталинградском-Волгоградском тракторном заводе.
Я уехал сразу с женой и детьми в город Славянск-на-Кубани. К сожалению, квартиру за собой оставить я никак не мог, т.к. кроме меня и моих детей, никто не оставался жить в этой квартире.
ГЛАВА 47
Я начал работать с 1-го июня 1977-го года. Я стал работать главным металлургом Славянского-на-Кубани ремонтно-механического завода. Завод принадлежал Союзсельхозтехнике. Председатель Союзсельхозтехники Министр СССР, т.е. это Министерство, только называлось подругому.
Вначале жилья у меня не было. Я с женой и детьми жил в частном домике. Спали на полу вповалку. Директор завода обещал, что в августе я вселюсь в его квартиру, а он при этом получит в новом доме – новую квартиру. Этот дом строил другой завод, завод слесарно-монтажного инструмента.
Я работал на полную катушку. И вот наступил август. В августе месяце директор получил квартиру от завода СМИ, а с квартирой для меня произошел конфуз. Директор завода – Кулинич Николай Михайлович и профсоюзный комитет, представили мне квартиру, как приглашенному специалисту. Я уже отработал пару месяцев, и работники завода оценили меня положительно. Дальше следовало получить решение городского совета, Горисполкома, т.к. только после принятия решения горисполкомом оформлялись документы на получение жилья. Это касалось всех, не только меня. На этом заседании также утверждалась кандидатура Кулинича, директора нашего завода, на получение жилья в доме СМИ. И Кулинич постеснялся идти на заседание Горисполкома. Послал туда председателя профсоюзного комитета.
Председателем Горисполкома г. Славянска-на-Кубани был некто, Посохов. Бывший глава администрации города Сочи, сосланный в город Славянск-на-Кубани, как прошрафившийся (по-видимому, за взятки). И вот на этом заседании горисполкома, Посохов сказал, что Стальгорову еще нужно пожить в Славянске несколько лет, после чего претендовать на государственное жилье. И когда председатель заводского комитета профсоюза сказал, что уедет специалист назад, Посохов ответил, что никуда он не уедет, у него в Волгограде ничего нет. А председатель профкома не знал, что у меня в Волгограде имелась трехкомнатная квартира. Я еще ее не сдал тракторному заводу. И конечно я уехать мог.
Когда мне объявил председатель заводского комитета профсоюза, что Посохов не утвердил решение заводской администрации и профсоюза, я сказал: «Ну и черт с ним! Я уезжаю назад! Плевал я на работу и на Славянск. Только обидно, что меня обманул Кулинич». Дома я сказал, своей жене и детям об этом, что мы уедем отсюда. На это моя дочь Валя сказала, что не надо сдаваться, нужно получить квартиру, раз ее обещал директор завода, после чего можно будет и уехать, а так уезжать не стоит.
На следующий день я пришел к директору завода. Он пытался позвонить Посохову, чтобы договориться о встрече, но ему ответили, что Посохов вчера вечером уехал в отпуск и вместо него остался заместитель. Кулинич позвонил заместителю. Заместитель сказал, что у него нет прав менять решение принятое его начальником Посоховым. Я предложил, пойти к Первому секретарю горкома партии, к Юрченко. Юрченко выслушал Кулинича, который сказал, что я пригласил из Волгограда специалиста-металлурга, в Славянске таких специалистов нет и найти замену Стальгорову он не сможет и что Стальгоров уедет, у него в Волгограде осталась трехкомнатная квартира. Тогда Юрченко говорит: «Посохов креатура Первого секретаря Краснодарского крайкома, Медунова.
202
Медунов, конечно, мой прямой начальник, но с Посоховым у него особые отношения еще с тех пор, когда Посохов был главой администрации в Сочи. Но мы попробуем что-нибудь сделать». Позвонил в горисполком, спросил, где отдыхает Посохов. Ему отвечал заместитель Посохова. Тогда Юрченко пытался дозвониться и наконец дозвонился до Посохова. Юрченко объяснил ему ситуацию и сказал, что следовало бы, пожалуй, дать квартиру приглашенному специалисту-металлургу. На что Посохов ответил, что он остается при своем мнении, но вы можете делать что хотите. Тогда Юрченко позвонил заместителю Посохова и сказал, чтобы тот подписал ордер на квартиру для Стальгорова. Объяснил ему ситуацию, честно сказал про Посохова и сказал, что оформите свое решение протоколом, в котором сошлитесь на рекомендации Горкома партии и лично мою. В тот же день я получил ордер на трехкомнатную квартиру в центре Славянска. Мы с семьей сразу заняли ее. Пришлось делать небольшой ремонт. Но квартира была неплохая.
После получения квартиры я поехал в Волгоград. Погрузил вещи в железнодорожный контейнер, который отправил в Славянск. Зашел в ЖКО тракторного завода, сдал им квартиру. При этом работники ЖКО посмеивались надо мной, обзывая глупцом, что я сдаю квартиру. Но жить в моей квартире было совершенно некому и пришлось квартиру вернуть заводу.
Так началась моя жизнь в городе Славянске-на-Кубани.
Жизнь на Кубани отличалась от жизни в Волгограде. Например, в городе Славянске не было ни одного государственного продовольственного магазина, были только кооперативные. Продукты в этих магазинах стоили дороже, чем в Волгограде, но было все-все. Много местных изделий, много рыбы и рыбных изделий, много овощей и овощных изделий. Теперь многие критикуют кинофильм «Кубанские казаки» за сплошную, нереальную совершенно, показуху сельской жизни. Говорят, что этот фильм любил смотреть Сталин. Но все то изобилие, которое показывалось в кинофильме «Кубанские казаки» (изобилие продуктов питания!) я увидел в Славянске-на-Кубани и в Краснодаре.
Летом, каждую неделю, мы ездили купаться на Азовское море. Станица Голубицкая Темрюкского района. На берегу Азовского моря располагались домики заводской базы отдыха. Там можно было отдыхать неделю, две и хоть все лето. Нужно было только заплатить за домик небольшие деньги.
В 1978-м году я предложил своей теще и ее младшей дочери Лиде отдохнуть в домике заводской базы отдыха. Они прожили там две недели и хорошо отдохнули.
Город Славянск расположен на одном из рукавов реки Кубань. Река Кубань выше Славянска, разделялась на два рукава, один из которых назывался Кубань, а второй рукав назывался Протока. Так вот, Славянск расположен на рукаве Кубани, который назывался Протока. Даже железнодорожная станция Славянска-на-Кубани называлась станция Протока. Население Славянска составляло около 60 000 человек. Во время Второй Мировой Войны Славянск был оккупирован румынскими войсками. В Славянске имеется памятник, где похоронены десять заложников, которых расстреляли румыны за своего убитого офицера. Ежегодно 9-го мая возле памятника проходят манифестации и молебны.
Кроме ремонтно-механического завода в Славянске были: консервный завод, завод строительно-монтажного инструмента, итальянский небольшой заводик по производству деревянной тары. Был также т.н. калибровочный завод, построенный по японскому проекту для зерновых, т.е. для хранения и обработки риса, пшеницы и кукурузы. Достаточно мощное, производственное предприятие. По проекту он было полностью автоматизированным. На этом Калибровочном заводе по японскому проекту должны были работать 80 человек. Поскольку с автоматикой в России люди всегда не дружили, то на этом заводе работало 400 человек.
ГЛАВА 48
На ремонтно-механическом заводе работало 1500 человек. Завод изготавливал насосные станции, для мелиорации, собирал тракторные прицепные тележки, изготавливал автопоилки для крупнорогатого скота, делал капитальный ремонт электродвигателям мощностью до 80 киловат. Продукция завода была чрезвычайно востребована. Директор завода Кулинич приехал из Красноярска. Главный инженер, забыл его фамилию, тоже. До их приезда был только чугунолитейный цех, цех изготовления автопоилок и все. Под новую продукцию – насосную станцию была спроектирована коренная реконструкция завода. Строился новый цех по изготовлению насосной станции. Реконструировался литейный цех, строился цех ремонта электродвигателей.
В процессе реконструкции руководство завода решило разместить на добавочных площадях литейного цеха сборку тракторных прицепных тележек. В экономике, которая была при советской власти в то время, наивыгоднейшей продукцией была продукция с минимальной трудоемкостью ее изготовления. Такой продукцией оказалась сборка тракторных прицепов. 99% комплектующих изделий поставлялись другими предприятиями Российской Федерации. По сути дела, Славянскому заводу нужно было только собрать прицеп, а его отпускная цена была достаточно высокой. Для уточнения: что же изготавливалось на заводе? Только дышло прицепа. Прицепов собиралось достаточно большое количество, и вся продукция заводов валовой оценки состояла из проданных прицепов. Тогда как производство автопоилок было достаточно
204
трудоемким в своей первой части – в литейном производстве. Трудоемкость изготовления насосной станции состояла в большом объеме механической обработки различных заготовок. Все заготовки, правда, поступали по линии кооперирования с другими заводами. В основном литые заготовки поставлялись заводами министерства тракторного и сельскохозяйственного машиностроения.
Все детали автопоилки изготавливались от начала и до конца на РМЗ в Славянске. Получается, что литейный, а это был чугунолитейный цех, работал практически только на цех автопоилок. Автопоилок изготавливалось на заводе около 200 000 штук в год.
Литейный цех работал по примитивной технологии. Основная деталь автопоилки – чаша, отливалась в песчаную форму. Эти формы изготавливались прямо на полу цеха. Не только руками, но уплотнялись ногами, что меня приводило в ужас. В автопоилке имеются еще две детали: кран для подвода воды, язычок, которым корова открывает кран автопоилки и сама набирает в чашу воды. И кран, и язычок, достаточно мелкие детали, формы для их отливки изготавливались на формовочной машине. Ставились в стопку друг на друга, и вся стопка заливалась жидким чугуном. Но кран имел еще внутреннюю полость, которая изготавливалась с помощью отдельно приготовленных стержней. Это были песчаные стержни, изготовленные с применением жидкого стекла. Внутренние полости получались отвратительными. Много отливок уходило в брак. Трудоемкость отчистки внутренних полостей кранов автопоилки была колоссальной.
У меня стояла задача: организовать изготовление стержней по современной технологии. Для этого были определенные основания. Нужен был, прежде всего, сухой песок в достаточном количестве, который сушился на обыкновенной газовой плите. На такой большой сковородке. Так сушили песок три тысячи лет тому назад.
В этом же помещении стоял современный сушильный агрегат, который сушил песок в кипящем воздушном слое. Точно такой же, как я видел во время своей командировки в Польшу. Но этот комплекс по сушке песка не работал. Его почему-то боялись запускать.
Дальше нужно было изготавливать стержни на современной оснастке, т.н. горячих ящиках. В этом же помещении стояла пескострельная машина, для этой цели. Она была приспособлена для механизированного открытия и закрытия ящиков, в которых изготавливались стержни. Я должен был запустить в производство и сушку песка, и изготовление стержней по новейшей технологии. Таких комплексов в стержневом отделении Волгоградского тракторного завода не было. И мне приходилось, прежде всего, самому освоить эти комплексы.
Прежде всего, я решил посмотреть, работают ли такие комплексы на заводах города Краснодара. И увидел, что на машиностроительном заводе Калинина имелся комплекс сушки песка, аналогичный нашему.
На заводе Октябрь имелись стержни для отливок головки блока тракторного двигателя и изготавливались только с применением пескодувных машин и горячих ящиков. Я заимствовал у них эту технологию, приспособив к местным условиям своего завода.
Сушку песка я с привлечением лица, ответственного за безопасную эксплуатацию газового хозяйства завода, освоил в первую очередь. Нужно было спроектировать и изготовить разгрузочные и загрузочные устройства. В отделе главного металлурга должно было работать четыре человека, считая меня. Работали: я, инженер-конструктор Нижельский Анатолий и два технолога. Чаще всего один технолог. Нижельский был очень талантливым конструктором, хотя и со среднетехническим образованием. На Волгоградском тракторном заводе конструкторы пользовались заводскими нормалями, часто не соответствующие Гостам на техническую документацию. Мой конструктор, Анатолий Нижельский, можно сказать боготворил Госты и отвергал различные нормали и ТУ других заводов. Фактически он и меня приучил к этому. Нижельский конструировал мне и модельную оснастку, и различные агрегаты и механизмы. Он с увлечением делал эту работу. Это был молодой женатый мужчина лет 28. Белорус, хотя в Славянске-на-Кубани его предки жили еще до революции.
После освоения комплекса по сушке песка, я довольно быстро освоил изготовление стержней в горячих ящиках, т.е. отработал рецептуру стержневой смеси, температуру нагрева стержневых ящиков, совместив все это с циклом автоматической работы пескострельной машины. Отработал величину напряжения и электрического тока, приняв за основу безопасный, но все же шестидесятивольтный электроток от сварочного аппарата.
После этого мы занялись вводом в действие литейного конвейера. Стояли четыре формовочные машины, но не было ни системы подачи, ни уборки формовочной смеси, ни выбивной решетки. Все это мы с Нижельским запроектировали, иногда используя чрезвычайно оригинальные решения. Изготавливал эти механизмы ремонтно-механический цех службы главного механика. Конвейеры мы запустили, но условия работы на нем и его производительность оказалась никому не нужной и директор завода дальнейшую модернизацию конвейера и производство отливок на конвейере прекратил.
Самая большая чугунная заготовка на насосную станцию, это была крышка насоса. Крышка насоса по кооперации изготавливалась на Волгоградском тракторном заводе в чугунолитейном цехе. Там-то я и познакомился с Кулиничем. Поставлялась она чрезвычайно нерегулярно. Наш завод постоянно простаивал по причине отсутствия этой заготовки от ВгТЗ. И наконец ВгТЗ избавился от этой отливки, передав ее изготовление Камышинскому кузнечно-литейному заводу, который не только не хотел, но и не умел изготавливать такие отливки.
206
ГЛАВА 49
В начале 1979-го года я поехал в Камышин. В Камышине у меня был знакомый, главный инженер завода Фомин Анатолий Василевич. В Камышине он очень дружелюбно встретил меня и сказал, что на время командировки я буду жить в его квартире. Я согласился. Анатолий Васильевич в 1967–68-м году работал в сталелитейном цехе. Вначале старшим мастером, а потом заместителем начальника по технической части. Но не сложилось, он уехал в Краснодар, там работал начальником цеха на заводе Октябрь. Жена не поехала за ним в Краснодар. Он вернулся в Волгоград. Работал в институте ВНИИТ МАШ, который рекомендовал его на должность главного инженера вновь строящегося Камышинского кузнечно-литейного завода. И с конца 1969-го года Фомин работал в Камышине. Я хорошо знал его жену.
Директором Камышинского кузнечно-литейного завода в то время был Черница Евгений Михайлович. По специальности кузнец, он также работал на Волгоградском тракторном заводе. Фомин конфликтовал с Черницей. Почему и как, я не стал вникать. Но при встрече с Черницей он предложил мне работать главным инженером Кузлита, т.к. по его словам Фомин главным инженером работать не хочет и подал заявление с просьбой освободить его от этой должности и перевести работать начальником ремонтно-литейного цеха этого же завода. Я немного знал Черницу по тракторному заводу. Идти к нему работать Первым заместителем я не хотел. Я ему об этом так и сказал. Я научил рабочих и мастеров в ремонтно-литейном цехе, как надо изготавливать отливку для Славянска. При мне изготовили несколько десятков таких отливок и я уехал в Славянск. Кулиничу я сказал, что эту крышку надо отливать в Славянске. Камышин это дохлый номер. Не будет от них крышки. Они не способны пока ничего делать, а крышка это чрезвычайно сложная отливка. Кулинич сказал: «Готовь все что нужно, чтобы отливать здесь, но имей в виду, что отливка наша будет дешевле Камышинской вдвое, как ни странно, это заводу не выгодно. Потребуют снизить цену станции, а я этого делать не хочу. Ну, как-нибудь будем выкручиваться».
Я нарисовал технологию отливки крышки и разместил заказ на изготовление деревянной модельной оснастки на заводе имени Калинина в Краснодаре, т.к. у нас не было ничего и никого, чтобы делать такую сложную и в большом количестве деревянную оснастку. Заказ шел неофициально, за наличные деньги.
Крышка насоса – крупная отливка. Такие отливки никогда не производились в Славянском чугунолитейном цехе. Я разработал рецептуру для стержневых смесей, а стержней при изготовлении крышки много и они крупные. Разработал металлическую оснастку. И в 1979-м году отлили несколько крышек. Все получилось хорошо.
Помимо крышки мне пришлось разрабатывать технологии отливок запорной арматуры (задвижек) диаметром от 50 до 200 мм. Я также успешно справился с этим. Таким образом, в Славянске я – технологсталелитейщик, освоил и технологию изготовления отливок из чугуна.
Меня избрали в партийный комитет завода. И в декабре 1979-го года я исполнял обязанности секретаря партийного комитета, т.к. штатный секретарь был в очередном отпуске. В декабре же 1979-го Правительство Советского Союза ввело войска в Афганистан, и Горком партии предложил всем партийным организациям, в том числе и нам, обсудить и одобрить это решение ЦК КПСС и Правительства СССР. А я был противник ввода наших войск в Афганистан. Собрал партийный комитет и сказал, что хочет от нас Горком партии. И тут же высказал свое личное мнение, что считаю ввод наших войск в Афганистан – ошибкой ЦК КПСС и Правительства СССР. Аналогично американцам во Вьетнаме. Члены парткома приняли мое сообщение и мое мнение сдержанно, без каких-либо эмоций. В своем решении записали, что обсудили решение ЦК и Правительства. В Горкоме партии приняли мой отчет и копию решения парткома завода плохо и сказали, что у нас будут неприятности. Особых неприятностей, правда, не было. Вызвал меня на беседу Первый секретарь горкома Юрченко. Спросил, мое ли это мнение, против ввода войск. Я сказал, что да, но члены парткома не высказались против ввода войск, но и не поддержали. Юрченко сказал мне, что я поступил неправильно. «Так секретарь парткома поступать не должен. И пока будешь исполнять обязанности секретаря парткома, лучше свое мнение не высказывай, держи его при себе». Этим все и кончилось.
Еще летом 1979-го года меня пригласили в военкомат и предложили поехать в ГДР, работать на танкоремонтном заводе главным инженером. Напуганный событиями, которые застали меня в Польше в 1970-м году, я категорически отказался ехать куда-либо заграницу. Военком сказал, что это глупо и что меня можно призвать в армию, а не договариваться со мной, призвать без моего согласия. Я ответил, что в этом случае я, конечно, ничего не смогу сделать. Но меня не призвали, и этим разговором все кончилось. Однако же на заводе, через военно-учетный стол об этом разговоре в военкомате узнали. Меня журили, что я сглупил, не поехав в ГДР, но мой отказ работать главным инженеров в ГДР мне прибавил авторитета на заводе.
Поскольку крышку насоса получать по кооперации, как я уже писал ранее, заводу было выгоднее, чем изготавливать самому, а Камышин крышки не поставлял, поэтому я снова поехал туда. Это было уже в начале 1980-го года. Оказалось, что директором Камышинского Кузлита с 1 января 1980-го года работает мой друг – бывший начальник сталелитейного цеха на тракторном заводе, Врублевский Станислав Юрьевич.
208
Он мне и предложил переехать в Камышин на должность главного инженера Кузлита. Фомин уже работал начальником ремонтно-литейного цеха. Обязанности главного инженера исполнял Бобровский, по специальности кузнец, бывший главный инженер завода слесарно-монтажных инструментов. Работать с Врублевским я был согласен, но я ему сказал: «Меня ведь не пропустили на Государственную премию в 1975-м году, т.к. мой отец враг народа». На что Врублевский ответил:«Должность главного инженера, на вновь строящемся заводе, это не Государственная премия и на эту должность тебя возьмут. Тем более, что заместителем министра по кадрам работает мой бывший однокурсник Елесеев. А Первым заместителем министра – Калинин Эдуард Александрович, наш с тобой бывший начальник цеха. Калинин тебя хорошо знает, а Елесеев прислушается к моему и его мнению».
Еще не уволившись со Славянска, я поехал в Москву с Врублевским для разговора с заместителем Министра или с Министром. Оказалось, что Министр спросил обо мне Семенова Валентина Александровича, теперь пенсионера, бывшего директора Волгоградского тракторного завода. Семенов сказал, что Стальгоров справится с этой работой, гораздо лучше, чем Врублевский со своей, но вдвоем они будут работать хорошо. Это его мнение окончательно решило мою судьбу. Министр хорошо знал Семенова и чрезвычайно доверял его мнению.
Я уволился со Славянска и приехал в Камышин в апреле 1980-го года. Надо сказать, что на Кубани, в Славянске, мне не нравился климат. Не то чтобы не нравился, я себя плохо чувствовал в условиях, можно сказать, в тропиках. Тамань – это плавни, это жаркое солнце и я понял, почему Царское правительство ссылало туда строптивых людей. Северянам жить там невозможно. А дети и жена чувствовали себя там замечательно.
ЧАСТЬ IV ГЛАВныЙ ИнЖенеР
ГЛАВА 1
И вот я в Камышине. И вот я главный инженер строящегося Камышинского кузнечно-литейного завода. Моя мечта быть главным инженером машиностроительного завода осуществилась. Помимо этого, я был доволен, что завод строящийся. Я был убежден, что мне удастся создать на этом заводе современное литейное производство.
Камышин достаточно старый город. Основан в 17-м веке как казачий пост и назывался «Дмитриевск». Камышин расположен в устье реки Камышинки при ее впадении в Волгу. Собственно говоря, на берегу реки Волга. Дмитриевск располагался на левом берегу Камышинки.
В 17-м веке турецкий паша Силим хотел соединить Дон с Волгой. Для этого он выбрал трассу канала с Дона через реку Иловлю. Около 10 км копался канал, который соединял реку Иловлю с рекой Камышинкой, а она впадает в Волгу. Потом были выкопаны в несколько километров ложа канала. После Силима копать канал продолжил Петр I. На месте, где копался канал, возник впоследствии поселок «Петров Вал». Это километрах в десяти от Камышина. При обсуждении трассы нынешнего Волго-Донского канала, бывшая трасса Силим-канала и канала Петра I предлагалась, как альтернативный вариант, но оказалась не выгодной. Во время Пугачевского восстания Дмитриевск поддержал Пугачева и был разрушен Екатериной II. Было запрещено на его месте что-либо строить. На правом берегу реки Камышинки возник поселок под названием «Камышин».
Расположение Камышина достаточно живописное. Холмистое. Город Камышин расстроился на обе стороны реки Камышинки. В конце 1960-х годов на левом берегу был выстроен хлопчатобумажный комбинат и крановый завод. Через Камышин проходит шоссе ВолгоградСызрань. Помимо промышленности также развита и придорожная торговля. Имеется отличный лесопарк, расположенный на южной окраине города.
После строительства Волжской ГЭС уровень воды в реке Волге, точнее в Волжском водохранилище, поднялся на 14 метров. Когда строили причал Камышинской пристани, расположенный на реке Камышинка, то причальные сооружения висели в воздухе, обыватели Камышина смеялись и не верили, что туда поднимется вода. Но она поднялась. Была сооружена набережная и проведены другие берегоукрепительные работы. Уже по новому берегу, т.к. старый берег реки Волги оказался на 14-ти метровой глубине. С другой стороны, теперь уже водохранилища, расположен районный центр Николаевск, который перенесли южнее,
210
ниже по течению реки Волги, на 10 км. Николаевск или как называют в народе «Николаевка», расположен теперь напротив Камышина. Между ними летом ходит паром и катера. Зимой водохранилище замерзает, и все транспортные связи Камышина с Николаевкой совершаются по льду.
Климат Камышина мне подходил лучше, чем Кубанский, но первый год я болел, возможно, проходила акклиматизация организма. У меня все время болело горло. У меня никогда не было никаких болячек на шее, а тут начали появляться. Я решил съездить на курорт по рекомендации врача в Крым. Апрель 1981-го года я провел в Крыму, в санатории Украина. Крым мне очень понравился, и климат там для таких больных, как я, замечательный: с одной стороны морской, с другой стороны сухой степной, горный. В конце апреля я уехал домой в Камышин. По пути я заехал в Днепропетровск, где в химико-технологическом институте училась моя старшая дочь Ольга. Мне понравился Днепропетровск. Понравилось общежитие, в котором жила Ольга. Я переночевал у нее и со свежими силами приступил к работе.
Две другие дочери учились в Камышине в школе. Валя заканчивала последний 10-й класс. Она училась на пятерки, но медаль ей не дали, потому что она в школе училась только один последний год. Она тоже собиралась поступить в тот институт, в котором училась Ольга. Как и Ольгу, я заставил Валю одновременно с 10-м классом, окончить курсы секретарей-машинисток, при этом говоря, что если не поступит в институт, у нее уже будет профессия, достаточно востребованная. Она, конечно, потом поступила в институт без какой-либо задержки.
Камышинский кузнечно-литейный завод – проект 1968-го года. Завод спроектировали и стали строить в противовес ранее выстроенному хлопчатобумажному комбинату, где большинство работников были женщины. А профессии на Кузлите в основном мужские. Говорят, что это Правительство СССР, таким образом, пыталось решить демографическую проблему города Камышина. На камышинском ХБК работало около 12 000 человек – абсолютное большинство женщины. Кузлит проектировали на 10 000 рабочих – абсолютное большинство мужчины.
Кузлит располагался в Северо-западной части Камышина в т.н. промзоне. Промзона начиналась от магистрального шоссе ВолгоградСызрань в сторону станции Петров Вал. Первым заводом, с которого начиналась промзона, был завод по ремонту газоперекачивающего оборудования. Этот завод строили словаки. Вместе с заводом они застраивали жильем и инфраструктурой один из микрорайонов Камышина. Дома строились девятиэтажные по Словацкому проекту. Все конструктивные элементы домов изготавливались на специальном полигоне, который построили словаки на окраине Камышина. Там же располагался словацкий небольшой жилой поселок. В промзоне уже был построен и работал завод слесарно-монтажного инструмента (около 2000 рабочих). За заводом СМИ располагалась площадка для камышинского Кузнечно-литейного завода, 83 гектара. На апрель 1980-го года, на Кузлит была проведена железная дорога и выстроена станция Металлургическая. И станция и железнодорожные пути числились за заводом, их эксплуатировал заводской персонал. В составе Кузлита был железнодорожный цех.
Станция Металлургическая соединялась железной дорогой с действующей железной дорогой МПС, на станции Камышин-2. ЖД путь на станцию Металлургическая был достаточно длинным, т.к. станция Металлургическая и площадка завода были выше путей МПС на 150 метров.
Уже была также построена электроподстанция на 250 мг/Герц. Пока она еще числилась за заводом, и ее обслуживал заводской персонал. На эту подстанцию подходило напряжение 220 к/Вольт по линии Курдюм-Камышин. Заводская подстанция назвалась «Литейная» и от нее запитывалась также городская камышинская электросеть (6 к/ Вольт), а также газодобывающий и газоперерабатывающий комплекс в селе Антиповка Камышинского района, 30 км от Камышина.
На заводе строился комплекс литейных цехов: чугунолитейный цех №1 и №2 (200 000 тонн литья в год), цех алюминиевого литья (30 000 тонн отливок в год), цех бронзовых втулок (20 000 тонн в год). Строились также три кузнечных цеха – 100 000 тонн горячих штамповок в год. В проекте завода было также строительство городского водоканала: водозабор и водоочистные сооружения на 90 000 к/м воды в сутки, канализационные очистные сооружения (КОС) на 120 000 к/м стоков в сутки. Проектом предусматривалось также строительство больничного комплекса: больница на 500 мест с поликлиникой на 1000 посещений в сутки. В проекте было заложено строительство жилья на 40 000 человек (10 000 работающих, коэффициент семейственности 4). Жилье строилось на 80%, т.е. для 32 000 человек. Жилье строилось с объектами соцкультбыта. В проекте было пять детских комбинатов (садик и ясли), три средние школы. Для завода строился также техникум на 500 студентов, ПТУ на 300 учащихся. Город выделил для строительства жилья два микрорайона: первый и пятый. Вместе с жильем строилась и инфраструктура, т.е. строились электроподстанции, ЦТП, канализационные насосные, а так же все сети: сети теплоснабжения, сети ГВС, водопровод, канализация.
Согласно проекту мы должным были строить только внутриквартальные сети, а магистральные сети должны были строиться за счет средств области. Этих средств у области было чрезвычайно мало и приходилось оплачивать строительство и вне квартальных сетей. В небольших размерах. Однако же, когда пришлось осваивать новый пятый микрорайон, то пришлось просить деньги у нашего Министерства и в госплане СССР. В то время я исполнял обязанности директора, и мне
212
пришлось лично заниматься этим вопросом. Требовалось 300 000 рублей для строительства магистральных сетей пятого микрорайона. Глава областной администрации сказал, что 300 000 рублей у области это все деньги, выделенные правительством СССР на «коммуналку» Волгоградской области, и отдать их все в Камышин он просто не имеет право. Мы добились выделения нам этих денег.
Водоснабжение завода предусматривалось от Горводоканала. Бытовые стоки и стоки от ливневой канализации направлялись также в городскую канализационную систему. Для ливневых стоков был запроектирован предварительный резервуар (на 50 000 к/м) в овраге, в начале промзоны. Резервуар оснащался системой очистки ливневых вод от нефтепродуктов.
Снабжение теплом предусматривалось от Камышинской ТЭЦ (приблизительно 4км от завода). Работа кузнечных молотов предусматривалась с помощью пара (12 атмосфер). Пар должен был подаваться также от Камышинской ТЭЦ. Подача тепла, подача горячей воды для завода, подача пара для заводских молотов – все это было согласовано с руководством Камышинской ТЭЦ в необходимых для завода количествах и необходимых параметров (температура и давление).
На заводе строились абонентская камера для учета параметров и количества подаваемых ТЭЦ энергоносителей.
Завод также должен был снабжаться природным газом. Газ должен был подаваться от трубопровода Волгоградтрансгаза. Очень сложные технические условия для присоединения к магистральному газопроводу. В месте присоединения должна быть нами поставлена автоматическая газорегулировочная станция (АГРС). Станция эта была куплена у изготовителей в городе Киев. Там был единственный в СССР завод, который изготавливал такие станции. Станция была куплена в 1970-м году, а в 1980-м году она уже устарела морально и физически и нужно было покупать новую. Таким образом, на апрель 1980-го года, камышинский кузнечно-литейный завод имел железнодорожный транспорт, к нему подходила шоссейная автодорога, – снабжался питьевой водой из горводоканала, снабжался горячей водой для отопления в зимний период. Летом в своих душевых энергетики завода нагревали холодную воду в самодельных установках. Газа не было совсем. Электроэнергия была.
Из 10 000 человек по проекту должно было быть около 1 000 инженерно-технических работников. Практически ИТР был полный штат, хотя завода не было. К тому времени был введен в эксплуатацию корпус вспомогательных цехов (КВЦ, производственной площадью 33 000 м2). В здании КВЦ располагались цехи: модельный, инструментальный, цех кузнечных штампов, электроремонтный. Там же расположили внепроектный участок изготовления колес турбокомпрессора из алюминиевых сплавов. Это был уже производственный участок. Колеса турбокомпрессора (ТКР) изготавливались для Дергачевского и Борисовского заводов турбокомпрессоров. Технология изготовления колес ТКР была достаточно современная. Методом вакуумного всасывания. Но сами колеса и турбокомпрессоры, которые изготавливали вышеуказанные заводы, по сравнении с зарубежными (английскими, японскими, немецкими, американскими) никуда не годились. Это была техника в лучшем случае 19-го века.
Был введен в эксплуатацию ремонтно-литейный цех (РЛЦ), т.е. цех для производства чугунных и стальных отливок, предназначенных для ремонта оборудования. Принятые мощности РЛЦ составляли по чугунным отливкам – 7 000 тонн в год, по стальным отливкам – 8 000 тонн в год. Цех был принят с огромными недостатками.
Был построен производственный корпус чугунолитейного цеха №2 (ЧЛЦ-2). Оборудование в нем смонтировано еще не было. Был выстроен, но не закончены отделочные работы бытового корпуса для ЧЛЦ-2 и ЧЛЦ-1. Шестиэтажное здание с многочисленными бытовыми помещениями. Но в эксплуатацию, формально, корпус введен не был.
Был выстроен корпус для окрасочного комплекса с бытовыми помещениями. В этих бытовых помещениях располагалась администрация завода. Сам корпус (6000 м2) был пустой и в нем складировали оборудование.
Был также выстроен кузнечно-заготовительный цех (КЗЦ) с открытым складом металлопроката площадью 6000 м2. Склад обслуживался козловым краном. На склад приходила ветка железной дороги. В цехе было смонтировано оборудование для резки металлопроката на заготовки, а также печи для нагрева крупного металлопроката, который затем в горячем состоянии резался на заготовки, ножницами. Печей было шесть. Топливо для них – газ. А газа не было. Подземный газопровод от магистрального был проложен и заведен в т.н. головной ГРП, построенный заводом. Газопровод был также проложен от головного ГРП к трем заводским ГРП. Но наш газопровод был не соединен с магистральным газопроводом, и не работала АГРС.
Было построено три девятиэтажных одноподъездных общежития для техникума и ПТУ. Была выстроена школа в первом микрорайоне, там же два больших детских садика. Было построено три одноподъездных девятиэтажных дома – общежития для малосемейных в третьем микрорайоне города (не кузлитовский микрорайон).
Общий проект завода со строительством жилья оценивался в 400 млн рублей. Срок строительства завода по нормативу – три года. Когда я пришел на Кузлит, это был апрель 1980-го года, строительство завода шло уже одиннадцатый год и деньги на строительство уже кончились. А фактически не было построено ни одного из цехов основного производства. В 1980-м году завод бросил строить неоконченный чугунолитейный цех и переориентировал строителей и переориентировался
214
сам на строительство кузнечного корпуса. Три кузнечных цеха были срочно перепроектированы на один кузнечный корпус площадью около 30 000 м2. При том номенклатура горячих штамповок, поменялась. Кузницу надо было построить под номенклатуру Чебоксарского промышленного трактора.
Завод по производству этого трактора уже строился в Чебоксарах. Огромный завод строился с размахом, полностью на американском оборудовании. В том числе литейный цех. А горячие штамповки должны были изготавливаться в Камышине, но денег на строительство у нас уже не было. Директор завода, который растратил эти деньги, можно сказать, попусту – Черница Евгений Михайлович, был переведен работать в Министерство на должность начальника металлургического управления министерства. В силу приятельских отношений с заместителем министра по кадрам, Елисеевым. Черница фактически провалил строительство завода, израсходовав все деньги. Вот его и повысили.
ГЛАВА 2
Генеральным подрядчиком строительства Кузлита был трест КАМЫШИНПРОМЖИЛСТРОЙ. Этот трест, в свое время, организовался для строительства Камышинского ХБК и кранового завода. Трест имел опыт гражданского и промышленного строительства. У него имелись также субподрядчики для спецработ: промвентиляция, производственный участок от Саратовского треста; ЮжсантехМонтаж, производственный участок от Саратовского треста; ВолгостальМонтаж, производственный участок от Саратовского треста; МеталлургПрокатМонтаж, производственный участок от Волгоградского треста; НижневолжскЭлектроМонтаж, участок от Саратовского треста (НВН); участок ЮВМА, от Ростовского треста. В тресте были подразделения: управление «Жилстрой», УМР и др. Строительство КамышинскогоКузлита находилось в списке строек, контролируемых строительным отделом ЦК КПСС.
Каждую неделю проводилась общестроительная планерка, в которой участвовал директор или главный инженер завода, а проводил эту планерку заведующий строительным отделом Волгоградского обкома КПСС, Данилов Федор Иванович. Вся эта группа, контролирующих и работающих, пришла к финишу. Денег нет, завода нет. Плюс к этому начальник технического отдела Камышинской ТЭЦ стал говорить мне, что пара от ТЭЦ у нас не будет. Пар с заданными параметрами до Кузлита не дойдет и вместо т.н. сухого будет т.н. мятый пар. То есть совершенно никуда не годящийся. Так как выходные параметры котлов ТЭЦ не позволяют иметь необходимые параметры через 4 км от ТЭЦ.
Территория завода не была ограждена, хотя проектом ограждение, правда легкое, но предусмотрено. Чугунолитейный цех №2 по проекту оснащался импортным оборудованием, точнее все оборудование чугунолитейного цеха было изготовлено в ГДР, фирмой «Гизаг». Все это импортное оборудование и большинство комплектующих изделий к нему валялось на открытых площадках завода. Оборудование было получено из ГДР в 1975-м году, т.е. провалялось и приходило в негодность пять лет. И в 1981-м году планом строительства монтаж этого оборудования не был предусмотрен.
Требовался быстрейший ввод мощностей кузнечного производства. По ходу строительства проектировалось здание кузнечного корпуса и, собственно говоря, изменялся сам проект, в том числе, состав основного технологического оборудования. Предусматривалась установка молотов с весом падающих частей 5, 10, 16 и 25 тонн. Проектировалась также установка автоматических линий на базе тяжелых механических прессов Воронежского завода. Ввод в эксплуатацию планировался по очередям: вначале участок производства горячих штамповок на молотах и то не все молота сразу, а затем установка кузнечно-прессовых линий. И только после ввода кузнечных мощностей следовало приступить к формированию мощностей литейного производства, прежде всего цех ЧЛЦ-2. В 1981-м году предусматривался ввод мощности в составе 5, 10, 16 тонных молотов. Сами молоты находились на территории завода. Следовало решить вопрос пара, а также смонтировать оборудование соответствующего термического участка. И изготовить штампы. Все решалось достаточно удовлетворительно, за исключением пара.
Трубопроводы от ТЭЦ были смонтированы в начале апреля 1981го года. Действительно пар из ТЭЦ пришел совершенно непригодный для его применения в молотах. Стоял вопрос: строить свою котельную или построить компрессорную?
Построить компрессорную предложил я. Все специалисты кузнецы, имеющиеся на заводе, категорически отвергали работу молотов на сжатом воздухе, не знаю почему. Ведь молот назывался – паровоздушным молотом. Я зацепился за это название и вопреки мнению специалистовкузнецов решил построить компрессорную станцию. Такой объект строился гораздо быстрее, чем котельная. Вообще применение воздуха по всем статьям предпочтительнее, но в Советском Союзе, на тот момент, практически не было компрессоров, дающих необходимые для наших молотов давление и производительность.
И все же мы, т.е. теперь уже Министерство и Генеральный проектировщик, нашли, что Ленинградский завод компрессоров уже изготовил три компрессора, которые нам подходили. Правда, они были предназначены для какого-то завода из ВПК, и было их всего три, а нам нужно четыре. Тем не менее, наш Министр договорился, чтобы эти компрессоры отдали нам. За месяц была спроектирована компрессорная станция с четырьмя Ленинградскими компрессорами, а также система воздухоснабжения кузнечных молотов.
216
В аварийном порядке Генподрядчик Трест КамышинПромЖилСтрой с мая 1981-го года приступил к строительству этой системы. В октябре того же года система воздухоснабжения молотов была пущена в эксплуатацию. Для работы всех молотов нам хватало трех компрессоров. Четвертый это резервный компрессор. Мы его получили лет через пять, по-моему, когда уже кузнечный цех работал. Таким образом, был решен вопрос по пару (воздуху).
Мне хотелось бы сейчас отметить, что при наличии почти 1000 человек инженерно-технических работников, из них непосредственно специалистов кузнечного производства около 200 человек, не было ни одного человека, который когда-либо участвовал в строительстве нового кузнечного производства. К сожалению, люди работали без всякого желания. Без инициативы. И помощников для себя среди кузнецов я как главный инженер не находил. Для примера приведу, на мой взгляд, пустяковую проблему: в зону монтажа необходимо было доставить шаботы (это сплошная стальная отливка, размером приблизительно, 4х4 метра и высотой 1 м, весом около 120 тонн). На два таких, с позволения сказать, «кубика», лежащих друг на друге, устанавливался молот. Вся эта конструкция монтировалась на сотню пружин. Таким образом, когда молот своими падающими частями весом от 5 до 20 тонн на разных молотах, ударяет по нижнему штампу, эти удары воспринимают шаботы, да еще подпружиненные, т.е. колебание фундамента или почвы не происходит и получается полноценный удар. И вот нужно было эти «бруски» подать в зону монтажа. Эти шаботы прибыли на железнодорожных тяжеловесных спецплатформах и разгружены на площадке завода, которая находилась на расстоянии 300 метров от зоны монтажа.
Я не кузнец по специальности. Я созвал специалистов-кузнецов: своего заместителя по кузнечному производству, главного технолога по кузнечному производству и еще несколько специалистов. И сказал: «Нужно доставить шаботы в зону монтажа. Я не специалист и не знаю, как это делается на заводах. Кто из вас, работая на других заводах, знает, как производится доставка шаботов в зону монтажа? Или как это звучит в теории?». Все мне ответили, что доставка шаботов производится такелажным способом. Это, на мой взгляд, слишком общее решение. Конкретно, практически никто из специалистов-кузнецов, не знал, как это делается. А меня как главного инженера завода обязали к определенному сроку доставить в зону монтажа шаботы для трех молотов. Это шесть штук стадвадцатитонных половинок. Срок был три недели. И строители, и представители обкома партии понимали, что для работников завода эта работа большая и главное новая.
Мои же кузнецы смотрят на меня наивными глазами и никаких других решений не знают и не предлагают. Тогда я их всех отпустил, сел и написал приказ по заводу, которым назначил моего заместителя по кузнечному производству ответственным за доставку шаботов в зону монтажа. Одновременно в его распоряжение выделил бригаду такелажников. И срок на доставку всех шаботов – три недели, т.е. тот, который требовали строители. Под руководством моего заместителя-кузнеца был разработан, т.н. ПОР (порядок организации работ), в котором была нарисована схема рельсовых путей от разгрузочной ЖД площадки к кузнечному корпусу и расписаны все виды работ, которые мне назвал мой заместитель. Был также составлен график работ, где указывались промежуточные еженедельные результаты, за которые должен был отчитываться мой заместитель.
Прошла неделя. Такелажники проложили рельсовый путь. Доставили к началу пути одну половинку шабота, и это было все. Приказом по заводу я объявил выговор своему заместителю и предупредил, что если не будет сделана работа за вторую неделю, то он будет уволен с завода. За следующую неделю он поспешил уволиться сам. Я назначил на его место другого кузнеца, но ждать перестал. Никакой надежды на своих работников, кузнецов у меня не осталось. Я стал думать о том, что ведь доставляют же где-то тяжеловесные грузы в зону монтажа. Может быть тяжелым вертолетом или автотранспортом. Нельзя же, упершись в одно решение, пытаться что-то сделать, но это решение не годится.
Я стал искать такие организации. Вначале спецавтотранспорт. Нашел, что в городе Горьком существует организация «СпецТяжТранс», которая автотранспортом доставляет тяжеловесные грузы в то или иное место, по просьбе заказчика. Я созвонился с этой организацией. Ее руководитель ответил мне, что они с удовольствием возьмут этот заказ на будущий год, на этот год портфель заказов уже полный, туда вклиниться уже невозможно. Это меня обескуражило, но не очень. Я спросил: «А в нашем регионе кто-либо работает из ваших бригад?» На что мне ответили: «Да, в Волгограде». У электроэнергетиков работает такая бригада. Они перевозят там тяжеловесный трансформатор весом около 180 тонн. Я поблагодарил, и тотчас же стал связываться с волгоградцами. Связался с заместителем директора по капитальному строительству правобережных электросетей, который сказал, что да, у него работает такая бригада от города Горького. Тогда я спросил: «А может ли она выполнить работу для меня под «крышей» его заказа». Он с удовольствием согласился. Эта бригада сейчас простаивает, т.к. трансформатор к транспортировке не готов и еще не будет готов целую неделю. И если я договорюсь с бригадиром тяжеловесного автотранспорта, который находится сейчас в Волгограде, он приедет в Камышин и сделает эту работу для меня, он будет только рад этому, а они будут заняты и от безделья не уедут к себе Горький. Он сказал мне, где можно найти бригадира, даже по телефону. Я связался с бригадиром, тот сказал, что завтра они приедут в Камышин. Сразу автомобиль и тележка. На следующий день бригада была в Камышине. Бригадир осмотрел шаботы и сказал, что у них 255 тонная
218
тележка, а шаботы по 120-130 тонн это ерунда. И шесть штук шаботов они перевезут в зону монтажа за два дня (а у меня в запасе еще неделя).
Я спросил у него, нужна ли бригада для разгрузки и погрузки тележки. Бригадир сказал, что ничего не нужно. Выставил только условие: «500 рублей деньгами и ведро спирту и все будет сделано в течение двух дней». Я сказал, что я принимаю условия, и с завтрашнего дня он приступает к работе, спирт и деньги получит сегодня же. На что он ответил, что деньги можно после работы, а спирт желательно сразу заполучить. Спирт – это было в моей власти. Я выписал, и они сразу его получили. А вот получить 500 рублей было сложнее. Я вызвал главбуха, она сказала, что 500 рублей это весь наш безлюдный фонд, выделенный нам главдвигателем на весь 1981-й год. И если мы его сейчас расходуем, больше ничего не сможем сделать. Тогда я ей объяснил ситуацию. Она подумала и сказала: «А мне это нравится. Мы за один раз избавимся от этих денег, отчитаемся перед главком, что денег в безлюдном фонде больше нет, и я уверена, что они нам выделят еще. Заключайте с ними договор, я его подпишу и деньги выдам». Я поручил своему новому заместителю составить договор бригадирам. Составили такой договор. На следующий день он эти деньги получил. И вот наступает следующий день.
Следующий день это начало последней недели, из тех, которые мне выделялись для доставки шаботов в зону монтажа. На следующий день проводится оперативное совещание со всеми подрядчиками и заказчиками, в кабинете завода управления на третьем этаже. Проводит это совещание Второй Секретарь Волгоградского обкома КПСС. А строители уже ехидно улыбаются, готовы меня съесть. Видят, что шаботы по рельсам не движутся, знают, как должна происходить согласно ПОР доставка в зону монтажа. И видят, что все шаботы чрезвычайно далеки от зоны монтажа. У всех строителей непочатый край других работ, которые так же должны быть выполнены для принятия кузнечных мощностей в эксплуатацию, и возможная задержка с шаботами совершенно не мешает строителям в выполнении этих работ. Но все направлено на то, чтобы ущемить заказчика, т.е. меня.
И как только началось совещание, управляющий трестом КамышинПромЖилСтрой, генеральный подрядчик, заявил, что сдача мощностей в эксплуатацию будет сорвана, т.к. заказчик до сих пор не доставил шаботы в зону монтажа. На что я ответил, что в поставленный срок все будет сделано. И подрядчики, и секретарь обкома накинулись на меня: «Что будет сделано?! Шаботы все еще на разгрузочной площадке! Тащить их в зону монтажа будешь еще год!». Я хотел что-то сказать и слышу, что едет автомобиль, который должен везти тяжеловес, т.е. выходит, везет шаботы. Этот автомобиль с тележкой, в который загружен шабот, должен обогнуть здание завода управления, по пути в зону монтажа. Я говорю управляющему трестом, который сидел у окна, чтобы он выглянул в окно и посмотрел, что там делается на дороге. Он выглянул и чуть не упал и сказал: «Боже мой! Везут шабот!». На что я сказал, что это только первая половинка и что все шесть половинок шабота будут доставлены в зону монтажа. Я бы советовал начальнику участка МеталлургПрокатМонтаж Чмутову немедленно отсюда выйти и показать, в каком месте сгружать этот шабот и все остальные. Что он немедленно и сделал. Я сказал, что теперь нужно говорить не о заказчике, а о подрядчике. И стал называть отстающие от графика работы. Секретарь обкома меня тотчас же поддержал.
Вот, казалось бы, рутинный вопрос доставки шаботов в цех, а ни один из специалистов кузнецов не мог додуматься до его решения. Понадобился неспециалист кузнец, чтобы решить этот вопрос. Это просто говорит об отсутствии инициативы у ИТР завода. К сожалению, не только кузнецы грешили отсутствием инициативы.
ГЛАВА 3
Построили мы всю, т.н. пусковую, цепочку первой очереди кузнечного производства, базирующуюся на десятитонном и пятитонном молотах. И того исчисляется мощность 15 000 горящих штамповок в год. Следующие в очереди были 16-ти тонный молот, а потом 25-ти тонный молот. На 25-ти тонный молот шаботы были вдвое тяжелее, чем на 10ти тонный молот, и шабот состоял из трех частей, по 150 тонн каждая. Я ездил в город Краматорск на Украине, для заказа на изготовление этих шаботов и для того чтобы по возможности поторопить. Ознакомился с уникальностью такого производства. И сам Краматорск мне понравился. Город чистенький, утопающий в зелени.
Тяжелые механические прессы я заказывал Воронежскому заводу тяжелых механических прессов. Я заказал автоматическую прессовую линию, включающую в себя нагрев заготовок ТВЧ, автоматическую загрузку штампа, автоматическое перекладывание заготовки из ручья в ручей, автоматический обрез облоя. Линии заказывалась под пресса 6,5 и 4,5 тысяч тонн. Мне достаточно легко было разработать техническое задание Воронежскому заводу на изготовление таких линий, т.к. у нас был аналог – японская автоматическая линия горячей штамповки корпуса форсунки фирмы «АтакиКомацу». Таких прессовых линий для завода изготовлено и смонтировано две.
ГЛАВА 4
Для того чтобы стройка финансировалась, требовался фактически новый проект завода. В силу различных бюрократических причин нового проекта не могло быть. Однако, под новую номенклатуру (под промышленный трактор) было получено разрешение госплана СССР,
220
откорректировать проект в рамках кузнечного производства. Но в сговоре с проектным институтом ГипроТрактороСельхозМаш, город Харьков, и Министерством мы сделали новый проект.
Я занимался этим делом лично. Конечно, показатели пришлось изменить в сторону их улучшения, т.е. проектная численность работников завода сократилась с 10 000 до 6 000, тогда как производство штамповок и отливок не изменилось. Более того, был добавлен новый цех, цех по производству товаров народного потребления. В этом цехе предусматривалось изготовление ручных швейных машинок по японской лицензии. То есть производительность труда в новом проекте была выше, чем в старом. Затраты на весь проект теперь стали 650 млн рублей. С учетом того, что 400 млн рублей было израсходовано, добавлялись 250 млн рублей. И за то спасибо госплану СССР. Можно было достраивать завод.
При вводе мощностей некоторые вопросы решались очень плохо. Скажем, в термическом отделении кузнечного корпуса необходимая закалка должна была производиться в масле – это чрезвычайно пожароопасная технология. Так получилось, что система пожаротушения не была смонтирована в кузнечном корпусе ко времени сдачи мощностей. Более того, генеральный подрядчик не имел в субподряде специализированной организации по монтажу системы пожаротушения. Опять я оказался перед выбором, либо мощности не принимать, либо находить какое-то нестандартное решение. Мои специалисты, кузнецы подняли руки вверх тотчас же. Все объявили, что они специалисты-кузнецы, но не специалисты-термисты. Предательство, правда? А зарплату получали за весь комплекс.
Тогда я связался с институтом ВНИИТ МАШ и спросил: «Неужели не существует закалочной среды не огнеопасной?» Я пошел на провокацию и сказал, что читал в американском журнале, что такая среда есть в Америке. А вы неужели такие тупые, что не можете перенять что-либо у них? Зам директора института по научной работе сказал, что у них в институте проводятся работы по изысканию такой закалочной среды, но они еще не законченные. Я сказал, что пусть группа этих работников приезжает в Камышин и будет заканчивать эту работу у меня в кузнице. Он вынужден был согласиться. И такая среда появилась. Это был водный раствор полиакриламида, т.е. совершенно непожароопасен.
Я включил ее в корректировку проекта строительства кузнечного корпуса и не стал строить специализированную для работы с маслом противопожарную систему. Ограничился общими противопожарными мероприятиями для производственных цехов. И мощности принял.
В 1985-м году приступили к созданию мощностей ЧЛЦ-2. Первая очередь мощностей состояла из одной технологической линии, двух вагранок автоматической формовочной линии и одного блока земледелки.
Здесь тоже возникли вопросы. Теперь же я экзаменовал специалистов литейщиков. Бесполезное дело тоже. Также никто из них никогда не участвовал в строительстве нового производства. Хотя бы так, как участвовал я в реконструкции сталелитейного цеха Волгоградского тракторного завода. К величайшему сожалению, инициатива у литейщиков отсутствовала начисто.
ГЛАВА 5
В 1983-м году в апреле я ездил на курорт для лечения радикулита. Радикулит у меня возник еще на Сахалине. И при достаточно интенсивной работе на Волгоградском тракторном заводе, и в Камышине, обострения этой болезни у меня случались достаточно часто. Я поехал лечиться в город Нафталан. Принимать ванны из специфического сорта нефти. Это лечебная нефть желтого цвета. Месторождение этой нефти единственное в мире. Уже находясь на курорте, я узнал, что по заявкам богатых людей они поставляют эту нефть в различные страны мира. При мне даже загружали цистерну для отправки в Англию по заявке Королевы. Эти нефтяные ванны достаточно тяжело переносятся, но мне помогли. Лечение продолжается 24 дня, нужно принять 12 ванн. Ванны принимаются через день. Мне это лечение помогло. Изменился характер боли, но главный врач курорта мне говорил, что нужно через год приехать второй раз, после чего болезнь окончательно отступит. Увы, я не смог приехать второй раз.
Я ехал в город Нафталан через Тбилиси. Путь несколько длинен, но я поехал специально, чтобы заехать в Тбилиси. Впечатление от Тбилиси у меня плохое. На железнодорожном вокзале не имелось залов ожидания, в традиционном понимании этого. Так получилось, что мне нужно было переночевать, а переночевать негде. На вокзале ничего нет, ни комнаты отдыха, ни самого зала ожидания. Напротив вокзала здание гостиницы «Кахетия». Мест нет. И я ночевал с женой в котельной гостиницы «Кахетия». Дежуривший там оператор предложил мне свой топчан, естественно за хорошую плату.
Из Тбилиси на автобусе мы с женой доехали до города Кировобада, это уже Азербайджан. Совершенно другая цивилизация. Город явно мусульманский. Старое название города «Гянджа». В этом городе имеется мавзолей Низами. Мне также понравилось поведение местных жителей относительно алкоголя. Я впервые увидел, как молодежь собирается в чайхане, и пьют чай. Ужас! Совершенно необычно и непривычно для европейцев. А мне это нравилось.
А так местное население живет достаточно бедно и грязно. Когда я спросил главного врача, почему на таком уникальном курорте нет иностранцев, он меня спросил, видел ли я, как живут местные жители,
222
я ответил, что видел, т.к. у меня в поселке рядом с санаторием жена снимала комнату, потому что у нее не было путевки в этот санаторий. Я покупал для нее нефть, и она в домашних условиях принимала нефтяные ванны. Врач сказал, что смотреть на это жалкое житье местного населения иностранцам не следует.
ГЛАВА 6
Работа у меня была трудная, но интересная. Правда, платили мне чрезвычайно мало. На нашем же заводе любой высококвалифицированный рабочий получал зарплату больше, чем я – главный инженер, который создавал этот завод, создавал рабочие места для этих высококвалифицированных рабочих. Но я преследовал цель – создание некоего социума, т.е. промышленного производства, в котором участвовало в лучшем случае, около 40 000 человек. Заводское жилье, заводские школы, заводское ПТУ, заводской техникум, заводской лагерь отдыха, заводская газета и заводское радио. И я получался руководителем такого социума. Можно полагать, «общины».
С директором завода Врублевским у нас были чрезвычайно хорошие отношения. Мы работали совместно, но я всегда и везде подчеркивал, что в нашем дуэте старший он. Одновременно я, работая во всю свою силу и используя все свои возможности, требовал от него точно такого же отношения к его работе. Увы, этого он дать не мог. Мне бы успокоиться и перестроиться, т.к. к этому имелись все возможности. Но я поставил себе определенные граничные условия, стараясь не выходить за их рамки, т.е. в обязанности директора завода не входить. Но для работы было крайне необходимо, чтобы директор выполнял свои обязанности также добросовестно, как и я. Не то что добросовестно, а с такой инициативой. Увы, Врублевский был не способен на это. Я знал это еще по работе в сталелитейном цехе Волгоградского тракторного завода, но полагал, что на более ответственной должности он исправится. Ничего подобного не произошло. Я хотел от него больше, чем он мог дать. И получилось так, что я его предал.
Однажды в разговоре с главным металлургом нашего главка Чернышевым (находясь в командировке в Камышине, он ночевал у меня дома) я выложил ему все о наших взаимоотношениях с Врублевским и попросил его лично, для пользы дела, более жестко взять под контроль работу Врублевского. Только гораздо позже, я понял, что «сморозил» глупость. Я дал работу вышестоящему руководству. Еще будучи мастером, я старался никогда этого не делать. А здесь, будучи под парами алкоголя, я почему-то изменил своей привычке. Не подумав, я именно предал своего друга, с которым я достаточно эффективно работал, но который больше, чем давал, не мог дать для совместной работы. Получается, я еще давал работу вышестоящему руководству. Конечно вышестоящее руководство, начальник главдвигателя, новый, бывший директор Минского моторного завода, доложил Министру, также практически новому, Ежевскому, и, сославшись в конечном итоге на меня, сказал, что Врублевский безнадежен, его нужно снимать с должности директора.
Совершенно неожиданное, и, на мой взгляд, глупое решение. Министр освободил Врублевского от должности директора завода. Это было в октябре 1984-го года. Я в это время был в отпуске и находился в городе Новомосковск Днепропетровской области, в гостях у отца мужа моей дочери Вали. У Вали в июне 1984-го года родился сын, а она еще училась в Днепропетровске. Они жили у Валиного свекра. У него был собственный дом, была жива его мама, бабушка моего зятя. Она присматривала за сыном Вали. Мы с женой приехали к ним в гости. Через неделю меня вызвали на завод. Взывал заместитель министра, Елисеев. Жена осталась в Новомосковске, я уехал в Камышин.
В Камышине я узнал, что директор Врублевский Станислав Юрьевич от своей должности освобожден и на его место назначен Сорокоумов, работник Волгоградского тракторного завода. И Сорокоумов, и Елисеев были в Камышине на заводе. Для меня это был шок. Я знал Сорокоумова давно. Именно с 1961-го года. Он работал на тракторном заводе инженером инструментального отдела, потом начальником инструментального отдела завода, потом секретарем парткома завода, потом секретарем Тракторозаводского райкома партии, а последнее время он работал на тракторном заводе, но в какой должности, я не знал. Но я твердо знал, что Сорокоумов работать в Камышине не сможет. Он жил в Волгограде в центре города в элитной квартире. Во время его назначения директором его жена находилась в Испании. Я знал ее. Плохо, но знал. В разговоре со мной по телефону из Испании она сказала, что ее муж – дурак, и что она никогда в жизни не поедет жить в Камышин и он тоже.
Сорокоумов наездами приезжал в Камышин, но жил в Волгограде. Я исполнял обязанности директора завода практически все время. Мне это не нравилось, т.к. построить завод и начать эксплуатацию введенных мощностей я один не мог. Как бы там ни было, Врублевский в этом плане был неплохим работником, а Сорокоумов ничего не делал. Так продолжалось около года.
А завод все же строился. Подрядчики работали. Я работал. Инженерный персонал тоже. Но что получалось?
ГЛАВА 7
Были введены кузнечные мощности на базе молотов. Крайне отсталая технология. Казалось бы, механизированы операции, нет тяжелой
224
физической работы, вернее она была, но все же не слишком тяжелая. И вот мощности введены, но на проектную мощность производство не выходит никак. Притом все, работающие в молотовой кузнице, пытаются обосновать свою плохую работу теоретически. Тогда я рассматриваю одну поковку: коленчатую ось, которая куется на 10-ти тонном молоте. Точно такая же ось куется в кузнице Волгоградского тракторного завода. На Волгоградском тракторном заводе эту деталь отковывает кузнец Аркатов, Герой Социалистического Труда. За 7,5 часов он отковывает четыреста штук этих коленчатых осей. На моем же заводе на точно таком же молоте кузнец еле-еле отковывает сорок штук за эти 7,5 часов, т.е. в десять раз меньше Аркатова.
Я договариваюсь с директором Волгоградского тракторного завода и с сами Аркатовым, что он приедет в Камышин и попробует там отковать свои четыреста штук коленчатых осей. Приезжает Аркатов. Прежде чем становиться за молот, он просмотрел всю технологическую цепочку, т.е. нагревательную печь (нагрев заготовок), подачу заготовок от печи к молоту, сам процесс ковки, подачу заготовки от молота, уборку облоя. И сказал, что вся эта цепочка не годится, она не обеспечит четыреста штук в смену, а просто так стоять у молота он не будет. И сказал мне: «Ты же видел, какая цепочка в Волгограде?» Я ответил, что видел. Аркатов сказал: «Вот и сделай такую».
Для этого нужно было сделать новую нагревательную печь. Ликвидировать манипулятор, совершенно не годящийся для работы. Смонтировать монорельсы для обеспечения работы молота заготовками и уборки готовых поковок и облоя. «После того, как все будет сделано, я приеду и откую вам 400 штук за одну смену», – сказал Аркатов.
Весь разговор происходил в присутствии начальника кузнечного цеха и кузнецов. В моем распоряжении было Кузлитовское Проектноконструкторское печное бюро с толковыми конструкторами. В течение недели они изготовили чертежи на новую печь. Конструкторское бюро по механизации за это же время спроектировало транспортные монорельсы. С привлечением подрядчиков, быстро сделали печь и все остальное. Как только все было сделано, я спросил начальника цеха и кузнецов: «Откуете без Аркатова 400 коленчатых осей за смену?». Ответ был: «Попробуем».
Попробовали и отковали 80 штук и сказали, что больше невозможно, даже в таких условиях. Я опять попросил директора тракторного завода и Аркатова приехать в Камышин. Аркатов приехал, встал за молот и за смену отковал 400 с небольшим коленчатых осей. При этом один из кузнецов, как подручный, помогал Аркатову. Но их и раньше было двое. И двое «наших» не смогли отковать больше 80, а теперь Аркатов и наш подручный отковали 400. Я поблагодарил Аркатова. А наши кузнецы сказали: «Мы так работать, как Аркатов, не можем и не будем». Вот тебе и вывод. А ведь мощности рассчитаны на аркатовскую производительность. То есть получается несоответствие технологии представлениям рабочих о современном труде. То есть технология производства горячих штамповок на молотах с имеющимися у нас средствами механизации – отсталая технология. Совершенно не пригодная. Так как трудиться по этой технологии рабочий может только принудительно. И только отдельные единицы рабочих, типа Аркатова, – но ведь он официальный герой труда, – сами себя принуждают работать по такой технологии. Остальные не герои, а нормальные современные люди.
Выше я описывал отсутствие или наличие энергоносителей. Как был решен замены пара воздухом. Как решился вопрос по замене закалочной среды масла на раствор полиакриламида. Выше я описал ситуацию, в которой находился завод, т.е. газа на заводе не было, хотя возможность его подачи была. В конечном итоге я решил вопрос с ВолгоградТрансГазом на подключение своего газопровода, к магистральному. Решил вопрос АГРС.
Заводом был построен головной ГРП, т.е. по нашему, заводскому газопроводу газ приходил на головной ГРП, откуда распределялся на завод и в городские газовые сети, т.е. снабжение города Камышина стало осуществляться через газопровод, принадлежащий Кузлиту.
Газовая служба завода запустила в работу головной ГРП, и газ пошел в городские сети и на завод. На заводе было несколько ГРП, но ГазЗаводИнспекция подавать не разрешала (скорее всего, вымогая взятку). Поскольку вводились мощности кузнечного производства, а нагревательные печи в кузнечно-заготовительном цехе, в молотовом цехе были газовые, то без подачи газа никакие мощности не могли быть приняты.
И вот в 1982-м году на завод подавался газ. Как это было. Я пытался обойтись без помощи обкома, но у меня ничего не получалось. Приходил инспектор ГосГорТехНадзора и написал целую простыню недостатков, по причине которых газ подавать нельзя. Я показал это предписание Данилову, он сказал, что вопрос решаемый. Он остается все равно ночевать, и в 12 часов, не раньше и не позже, ночи я вызову сюда начальника этой инспекции и заставлю его включить газ. «Это шайка, которую ты не одолеешь, а я одолею» сказал Данилов.
В этот день с ним еще был второй секретарь обкома КПСС, Кочетов. Но Кочетов был новичок. Он недавно стал секретарем обкома, строительством почти никогда не занимался, но он фигура. Кочетов поддержал Данилова и сказал: «У меня чин побольше, я буду вызывать начальника инспекции». В 12 часов ночи Кочетов вызывает на завод начальника инспекции. Посылает за ним свою машину и привозит его и ставит ему задачу: нужно включить газ для одной из печей кузнечнозаготовительного цеха, а вообще-то там готовы все три печи, так что нужно падать газ на все три. Начальник инспекции говорит, что он не
226
может, не имеет права, что там имеется предписание инспектора, оно выдано главному инженеру. Данилов говорит: «Это предписание сейчас у меня, сейчас главный инженер напишет тебе вексель, что все эти замечания инспектора будут устранены в суточный срок. Но поскольку все замечания инспектора на его взгляд совсем не препятствуют пуску газа, то газ подать можно, вот письменное обещание, исправьте все недостатки. Персонал аттестованный имеется, нужно только зажечь газ». Тогда начальник инспекции говорит: «Я не могу. Инспектор персонально отвечает за подачу газа на завод, и нарушить его предписание теперь уже я не могу». Данилов говорит: «Привози инспектора! А времени один час ночи. Пока приедет инспектор, Стальгоров напишет бумагу, которую вам нужно». Я согласился все сделать, через 30 минут привозят инспектора, они совещаются со своим начальником, мы все идем в КЗЦ, инспектор дает указания обслуживающему персоналу подать газ в печь и зажечь. И сказал, что завтра придет и проверит выполнение его предписания. Все разошлись, и газ на завод был подан. После того как газ подан на завод, хотя бы в одно место, в дальнейшем я как ответственный за газовое хозяйство завода имел право подавать газ туда, куда он проведен, т.е. в любые цеха завода на любые агрегаты.
К 1985-му году вся молотовая часть кузницы была введена в эксплуатацию. Полностью введен кузнечно-заготовительный цех, термический цех кузнечного производства. И в 1985-м же году ввели в эксплуатацию кузнечно-прессовую автоматическую линию, мощность 6,5 тысячи тонн горячих штамповок в год. Если в кузнечном производстве не было хороших организаторов производственного процесса, то технологи были неплохие. Вернее, было всего двое хороших: Павлик и Шипов Борис.
Нагрев заготовок осуществлялся токами высокой частоты (ТВЧ). Необходимо было только загрузить соответствующий металлопрокат на приемный стол автоматической линии (это осуществлялось с помощью мостового крана) и убрать из-под лотков линии облой и заготовку корпуса форсунки и поставить лоткам новую пустую тару. Это тоже делалось с помощью цехового мостового крана. Операции загрузки металлопроката и замены тары с готовыми заготовками и облоем осуществлял оператор, обслуживающий эту линию. При запуске ее в работу выяснилось, что заготовки не нагреваются и установка ТВЧ не работает. Вернее не работает должным образом – не прогревает заготовку до требуемой температуры.
Я не мог понять, в чем же дело, и запросил помощи у главного инженера трубного завода города Волжский, Волгоградской области. У них похожие установки работали и были специалисты по отладке оборудования ТВЧ. С Волжского трубного завода приехал главный специалист по ТВЧ (главный не по должности, а по квалификации). Через день работы он сказал мне, что пустит в работу установку ТВЧ для нагрева наших заготовок и обучит моих людей, но ему надо заплатить 500 рублей (пять из безлюдного фонда). Я заключил с ним соглашение. Бухгалтер выплатил ему эти деньги. На следующий день линия по штамповке полностью заработала. Здесь также управлялся один оператор. Здесь также не было тяжелого ручного труда, так же как и на «Атаки Комацу». И никакого сравнения с работой кузнеца на молотах.
На следующий год пришла еще одна линия и также была смонтирована и пущена в эксплуатацию. По сути дела, времени на освоение не потребовалось. В 1985-м году была пущена в эксплуатацию первая очередь ЧЛЦ-2 на базе двух автоматических линий формовки фирмы «Гизаг» двух вагранок, двух миксеров и двух заливочных машин. Миксеры и заливочные машины в проект вставил я, при его корректировке. Что собой представляло производство чугунных отливок в ЧЛЦ-2 по прежнему проекту ГипротрактораСельхозмаш? Выплавка чугуна осуществлялась в вагранках. Вагранка – это самый древний агрегат для выплавки чугуна. Агрегат непрерывного действия. В 1980-м году строительство чугунолитейных цехов с вагранками было запрещено, т.е. мы должны были ставить плавильные агрегаты уже запрещенные. В связи с тем, что эти вагранки, изготовленные в ГДР, находились на открытом складе Кузлита более десяти лет, и просто выбрасывать их мы не имели права. Пришлось запрашивать индивидуально разрешение для их монтажа в Совете Министров СССР. В виде исключения нам разрешили (на мой взгляд, лучше бы не разрешали). Я вынужден был вставлять в проект миксеры (индукционная печь для подогрева жидкого метала, емкостью 10 тонн). Для того чтобы комплексно механизировать и автоматизировать процесс литейного производства, я вставил в проект заливочные машины. Это также полутонные индукционные печи, двигающиеся по рельсовому пути и способные автоматически заливать литейную форму, стоящую на движущемся конвейере. Изготовление песчаных литейных форм осуществлялось опять же на автоматической формовочной линии фирмы «Гизаг» (ГДР). Приготовление формовочной смеси осуществлялось автоматизированной системой на базе смесителей модели 116. Таким образом, процесс изготовления чугунных отливок был полностью автоматизирован. Это я и хотел сделать, когда приступал работать главным инженером. В этом цехе, на этом оборудовании вполне можно было изготавливать чугунные отливки, по качеству соответствующие европейским стандартам.
Через своего хорошего знакомого в «Трактороэкспорте», Погасяна, я связался с одним бизнесменом, англичанином, с которым заключил договор на поставку в Англию оборудования для инфраструктуры ЖКХ: крышки и оголовки колодцев, решетки для ливневой канализации, как
228
тротуарные, так и автодорожные. Это в чистом виде чугунные отливки, но надо было, чтобы эти отливки соответствовали европейским стандартам. В этой части я с технологами и с конструкторами модельной оснастки провел огромную работу, и мы вышли по качеству, соответствующему этим европейским стандартам.
Я хотел на этом зарабатывать валюту, но оказалось, что в вопросах продажи за рубеж, да еще в капиталистические страны, я слаб. Цена продажи колебалась в разы, и все это представлялось законным, согласно прейскурантам. Кроме того, оказывается, были разные коэффициенты по курсам валют. Все это, с помощью Погасяна, я очень тщательно, с наибольшей для себя выгодой, подобрал.
В 1986-м году готовилась к пуску вторая очередь ЧЛЦ-2, так сказать, завершающая строительство. Но первая очередь не была освоена, как следует. Производительность очень низкая. Набор номенклатуры хаотичный, не соответствовал производительности вагранок. Кроме того, окрасочное отделение не строилось совсем. Я вынужден был по временному проекту смонтировать отделение грунтовки на первом этаже ЧЛЦ-2. Так как там невозможно было организовать грунтовку отливок огнеопасными грунтовками, я начал искать грунтовку на водной основе. Мне встречалась итальянская грунтовка на водной основе, но мне отказали в ее поставке.
В Советском Союзе на тот момент практически не производилось грунтовок на водной основе для металлических изделий. Главным поставщиком всех грунтовок в Советском Союзе был Ярославский лакокрасочный завод. Там же находился институт по разработке новых красителей. В институте предложили новую экспериментальную грунтовку черного цвета. Ничего другого на тот момент в Советском Союзе не было. Но черная грунтовка, да еще на водной основе, не соответствовала ГОСТам на отливке и поковке. Пришлось договариваться с потребителями – с Министерством. Тем не менее, первая очередь ЧЛЦ-2, заработала.
Еще главной бедой при освоении всех вводимых мощностей, было отсутствие квалифицированной рабочей силы. Нужно было принимать на вновь вводимые мощности по тысяче человек ежегодно, в течение четырех лет. Это в городке, численность населения которого сто тысяч человек, практически невозможно. И на работу к нам устраивались рабочими различные социальные отбросы. Хотя мы принимали квалифицированных рабочих, представляли жилье, но их просто негде было взять. Из промышленных центров, таких как Волгоград и Саратов, в Камышин никто, конечно, ехать не хотел.
К тому времени на заводе уже был новый директор. Бывший после Врублевского, Сорокоумов – уволился. Какое-то время я пробыл один, и с начала 1986-го года директором завода стал Лавров Павел Иванович. Кузнец по специальности. До Камышина он работал заместителем директора по производству Челябинского кузнечно-прессового завода. Уволившись оттуда, он попытался работать директором кузнечнопрессового завода в городе Токмак на Украине. Не получилось что-то у него там. И он приехал в Камышин, стал директором Камышиского кузнечно-литейного завода. Я не сомневаюсь, что он был хорошим заместителем директора по производству на действующем Челябинском кузнечно-прессовом заводе. На строящемся же, Камышинском Кузлите, директором он был плохим. Он не понимал своей роли. И во всех непонятных и сложных для него вопросах, в том числе и плохой работе завода по освоению мощностей, он обвинял меня.
В 1986-м году накатывалась лавина приема второй очереди ЧЛЦ-2. Я решил эту мощность не принимать. Поскольку подрядчики привыкли, что я принимаю мощности, а главный инженер завода именно являлся тем, кто принимал мощности у подрядчиков, именно главный инженер, но не директор завода. Главный инженер завода являлся председателем Рабочей Комиссии по приемке мощностей. Подрядчик должен был предъявить, прежде всего, соответствующую документацию. Рабочая комиссия, принявшая в эксплуатацию смонтированные мощности, запускала их в производство продукции, т.к. для приемки мощностей государственной комиссией требовалась справка о количестве произведенной продукции.
Я решил эти мощности не принимать. Я знал, что подрядчики не готовят документацию, потому что я с них ее не требую. Я не обязан был требовать, но подрядчики обязаны были мне до начала рабочей комиссии сдать документацию. В Министерстве почему-то решили принять мощности досрочно. Не в четвертом квартале, а в третьем.
На заседание рабочей комиссии приехал заместитель министра по капитальному строительству, заместитель министра промышленного и гражданского строительства СССР и решили на рабочей комиссии поучаствовать. Я открыл заседание рабочей комиссии. В состав рабочей комиссии входили: управляющий трестом КамышинПромЖилСтрой (генеральный подрядчик), начальники управлений субподрядных организаций, замдиректора по капитальному строительству Кузлита и я. Естественно присутствовал директор завода Лавров. Ни Лавров, ни заместители министров не являлись участниками рабочей комиссии. Присутствовал также заместитель начальника Главдвигателя, Кантимиров Анатолий Михайлович. Я очень хорошо знал Кантимирова. Я с ним работал на Волгоградском тракторном заводе. Его отец был инспектор по технике безопасности в сталелитейном цехе. Я с большим уважением относился к Анатолию Кантимирову. Он очень толковый и грамотный
230
работник в сфере капитального строительства. Он был первым заместителем директора по капитальному строительству на Камышинском Кузлите. Позже он работал в отделе капитального строительства в Министерстве, а в конце 80-х годов он был членом Госплана СССР.
Я как председатель комиссии докладываю членам комиссии, что к началу работы комиссии у меня должно быть 500 актов на произведенные скрытые работы. У меня этих актов около пятнадцати, т.е. в протоколе рабочей комиссии должна быть формула: «Подрядчик, закончив все работы по пусковому комплексу, сдает всю документацию и сам пусковой комплекс в эксплуатацию заказчику, т.е. мне главному инженеру завода». То есть в существующих условиях такой записи не может быть, т.к. никакая исполнительская документация мне не предъявлена. Говорить о полутора десятках актов не приходится. Руководство обоих министерств и Кантимиров, конечно, были в шоке.
Встал заместитель нашего Министра, подтвердил мои слова и сказал, что вернемся к этому вопросу через месяц. И закрыл это совещание. Предварительно попросил выступить директора завода. Как же так получилось, что директор завода фактически не занимался строительством новых мощностей. Лавров все свалил на меня. Я, конечно, его подвел. Уехали заместители министров, работа продолжалась.
Меня вызвали в Москву к заместителю по капстроительству. Я забыл упомянуть, что членом комиссии являлся также главный инженер проекта, Шмундак, работавший в Харьковском ГТСХМ. Его также вызвали к заместителю министра. Заместитель Министра устроил нам разнос. Здесь же при нас, он позвонил директору Харьковского института, чтобы они немедленно уволили Шмундака. И сказал мне, что я тоже буду уволен. И я уехал в Камышин. Тут же был вызван к Министру Лавров. Министру Лавров заявил, что он не виноват в срыве ввода мощностей (а Министерству это было крайне неприятно), что виноват во всем этом я – главный инженер Стальгоров, и он не может со мной больше работать. Либо он, либо я.
ГЛАВА 8
Министр меня уволил. Лавров привез приказ Министра, с ним вместе приехал заместитель министра по кадрам, Елисеев. Приказ огласили, я попросил Елисеева не увольнять меня совсем, а пусть меня директор Кузлита возьмет на работу. Я высмотрел себе должность начальника троллейбусного депо. Завод в это время уже занимался строительством троллейбусного транспорта, и стало строиться здание троллейбусного депо. Я испросил себе должность начальника троллейбусного депо.
Я был снят с должности главного инженера завода в сентябре 1986го года. А в декабре этого же, 1986-го года, министр уволил Лаврова, за плохую работу завода и, несмотря на то, что мощности второй очереди ЧЛЦ-2 Лавровым были приняты в ноябре, а в декабре он уже был уволен со словами Министра, что в сентябре нужно было уволить не Стальгорова, а тебя.
Директором завода на Кузлит приехал Шавырин, заместитель главного инженера Купинского Центролита. Я занялся троллейбусным транспортом. С помощью замдиректора по капитальному строительству, Карапитяна, подрядчики сделали мне кабинет в бытовом корпусе ЧЛЦ-2. Я занялся вопросами строительства троллейбусного транспорта. Реконструкцией участка автодороги Волгоград-Сызрань и строительством депо, а также строительством линии электропитания по маршруту Завод-Автостанция.
Конечно, я сильно переживал снятие меня с должности главного инженера завода. До этого вся моя карьера шла только вверх, а здесь меня кинули. Я даже стал болеть гипертонией. Но я старался наладить свой режим и не очень горевать. Стал ездить на работу, как все, на автобусах, которые завозили людей на работу и увозили, т.к. завод находился в 4 км от города. Когда я был главным инженером, у меня был автомобиль и персональный шофер. Автомобиль у меня был в начале Нисса (тогда нормировалось количество легковых автомобилей), но уже в 1982-м году мне выделил начальник главка лимит и сам автомобиль, т.е. деньги на его приобретение. Завод реализовал этот лимит и разрешение, и у меня появилась Волга М-24. Правда, Врублевский, как директор, забрал у меня новый автомобиль себе, а мне отдал свой. Меня это устраивало. Шофером у меня был, все время, Фасевич Николай Иванович. Белорус, родом из Брестской области Пружанского района. А в Пружанах в это время работала моя двоюродная сестра, Лена. Фасевич был у меня шофером все время, пока я работал в Камышине. Он был моим шофером, когда я работал главным инженером на Кузлите, когда я работал директором завода «БиМед», до самого моего ухода на пенсию в 1994-м году. После он не работал по найму нигде. Он был моложе меня на 17 лет. К сожалению, он умер в 2009 году.
Я проработал начальником троллейбусного депо до лета 1987-го года. Летом 1987-го года мой бывший коллега по тракторному заводу, Баландин, а в 1987-м году он был уже Вторым секретарем Волгоградского обкома КПСС, сказал Шавырину: «Что вы держите Стальгорова на должности выдуманной им самим, бездельничает, а не работает по своей специальности и по своим возможностям в вашем чугунолитейном цехе ЧЛЦ-2? Ваш цех работает чрезвычайно плохо, а Стальгоров мог бы его выправить».
Шавырин предложил мне работать начальником ЧЛЦ-2. Я не хотел. Меня выручил Фомин Анатолий Васильевич. Я о нем уже упоминал ранее. Он был первым главным инженером Кузлита, потом начальником
232
ремонтно-литейного цеха, потом директором камышинского завода ОЖФ. После чего работал слесарем в Надыме и наконец вернулся на Кузлит и предложил свои услуги начальником ЧЛЦ-2. Я был чрезвычайно рад, но чтобы не конфликтовать с Баландиным, Шавырин предложил мне любую должность в ЧЛЦ-2. Я взял себе самое слабое на тот момент место. Начальник стержневого отделения.
Конечно, повторюсь еще раз, мне было обидно покидать работу главного инженера, да еще передавать эту работу совершенно некомпетентным людям. Стал я работать начальником стержневого отделения в цехе. В стержневом отделении на тот момент в три смены работало около 50 человек. И в конторке начальника отделения лежало 50 заявлений на увольнение. Работало 2-3 человека мужчин, остальные были женщины. Почему они все хотели уволиться?
Заработки были чрезвычайно низкие, не более 120 рублей в месяц, а работа тяжелая и вредная. Не такая уж тяжелая, но делать эту работу никто из них не умел. Делали плохо и мало. Задержки из-за нехватки стержней в работе цеха были. Я собрал их всех и сказал: «Первый месяц они получат то, что заработали. За второй месяц работы они получат не по 120 рублей, а по 200 рублей. После трех месяцев работы, те, кто останется, будут зарабатывать не меньше 250 рублей в месяц, но работать придется много и умело». Работницы сказали, что работать они хотят, но не умеют. Я сказал: «Я вас всех научу работать, кроме тех, кто не захотят работать и не захотят учиться». И попросил их забрать заявления назад и порвать их, или не рвать. Все забрали заявления. Они мне поверили.
Я знал, что мне надо делать. Помимо того, что учить, как работать, нужно было изменить систему оплаты труда. Это я тоже знал, как сделать. Но я не знал, насколько грамотны отделы труда, заводской и цеховой. Тогда я пришел в отдел бюро труда и заработной платы цеха, там работали три женщины, которые подняли руки вверх и сказали, что в организации труда и заработной платы цеха они ничего не понимают и не знают, как это сделать. Я сказал, что могу им помочь. На что они с удовольствием согласились. Я сказал, что все будет соответствовать канонам, которые царят в БООТиЗ завода и Министерства. Никто не сможет придраться к обоснованности норм выработки и расценкам. Все будет обосновано. И я сел в их кабинете, взял нормативы по машиностроению, по министерству и на основании этих нормативов разработал для стержневого участка, в общем-то, фальшивую систему норм и расценок. Но ни одна комиссия не смогла бы придраться к моим расчетам, а теперь это стали расчеты БООТиЗ ЧЛЦ-2, т.к. я базировался на расчетно-технических нормах. Элементы базирования, как технологзаконодатель этих норм, выдал я, точнее я их подписал у главного металлурга, который в этом тоже ничего не понимал.
Плюс к этому я оторвал производство стержней от выхода годного. На Волгоградском тракторном заводе это было связано воедино, и сколько бы стержней ни сделали в стержневом отделении, если выход годных отливок был ноль, то изготовитель стержней для этих отливок получал ноль. Это несколько утрировано, потому что нуля никогда не было, но, тем не менее, были отдельные детали, по которым стержни изготовлялись в одном количестве, а оплата за их изготовление проходила по принятым годным отливкам, иногда это было меньше 10%. Я оторвал оплату за изготовленные стержни от выхода годных отливок. Таким образом, я резко снизил нормы изготовления стержней. Расценки же повысил. Ввел также 40% премию за перевыполнение норм выработки. Ввел также бригадную оплату труда, т.е. если бригада в составе 10 человек зарабатывает по 250 рублей каждый, то если бригадное задание выполнит 8 человек, они получат зарплату за десятерых.
В системе премий: тоже бригадная премия. Если в бригаде 10 человек, один из них совершил прогул, то бригадная премия делилась на 9 человек. Таким образом, прогулы работниц не скрывались. Работающие сами заявляли о том, что один из них не вышел на работу, либо отсутствовал на рабочем месте более 4-х часов, что считалось тоже прогулом. Приказы по цеху в этом случае я оформлял. А за прогулы я лишал премии на 100%. Конечно, это не очень хорошо, как будто бы, заставлять доносить людей друг на друга, но для укрепления трудовой дисциплины я считал это нормальным, а деньги пострадавшего стимулировали доносчиков.
Как я и обещал, через три месяца зарплата всех работников была не менее 250 рублей в месяц. Стержней было изготовлено впрок, достаточно большое количество, и как-то по ЧЛЦ-2 проходил бывший директор Кузлита, Лавров, который, увидев меня в цехе, сказал: «А ты оказывается молодец. Хорошо организовал работу этого провального участка. А я думал, что ты просто болтун и демагог и не можешь организовать работу». Я не ответил ничего. Он тоже ведь был уволен Министром. Я бы сказал, что Министр был глуп. Предположим, он меня уволил, правильно или неправильно, но не следовало, вслед за мной, буквально через два месяца, увольнять директора завода, т.е. второго высшего руководителя завода. Никакой преемственности в руководстве завода не осталось. От этих действий Министра завод работать лучше не стал.
ГЛАВА 9
Осенью 1987-го года мой друг Станислав Врублевский предложил мне работу главного инженера Камышинского завода Оборудования Животноводческих Ферм (ОЖФ). Завод этот небольшой, всего на нем было работающий около трехсот с лишним человек. Он входил в
234
объединение «Волгоградский тракторный завод». Тогда модными были именно объединения различные по профилю заводов. Я виноват перед Врублевским за свое предательство и был ему благодарен за приглашение. Я согласился.
Требовалось только согласие Камышинского Горкома партии. А партийное руководство в городе поменялось. Теперь Первым секретарем Горкома был, Х-в, также в отставку ушла Прошакова – ткачиха. В отставку ушел и Второй секретарь горкома Ястребов Константин Георгиевич, которого я очень хорошо знал. Ястребов уже год работал главным инженером Камышинского завода ОЖФ. Врублевский взял его после его работы в Горкоме.
Врублевский о Ястребеве, как о главном инженере отзывался плохо. Поэтому он приглашал меня. Я был знаком с Х-вым немного, но все же он знал меня. Пошли мы с Врублевским в Горком. Х-в сказал, что он против моего ухода с Кузлита, но если Врублевский настаивает, то пускай меня выберут на собрании коллектива ОЖФ или совета бригадиров. Тогда и выборы руководителей предприятий вошли в моду. Мы с Врублевским сказали: «Ну, я ведь не котируюсь на должность директора завода, а главных инженеров не выбирают. Их назначают директора заводов. В данном случае по согласованию горкома КПСС». Тогда Х-в сказал, что он согласен, но только через выборы. И пускай в выборах учувствует ныне действующий инженер Ястребов, таким образом, выборы будут конкурентными. Я согласился. Врублевский тоже.
Я походил по заводу, присмотрелся и составил программу действий, с которой и вышел на совет бригадиров. У Ястреброва программы обновления завода никакой не было. И Ястребов, и я выступили на совете бригадиров. Совет бригадиров рекомендовал директору завода назначить меня главным инженером завода, одобрив мою программу.
На следующий день мы с Врублевским с протоколом заседания совета бригадиров пошли в Горком к Х-ву. Он сказал, что категорически не согласен с уходом Стальгорова с Кузлита и его назначением главным инженеров на завод ОЖФ. На возражения Врублевского, что это не красиво, и он может не согласиться с решением Х-ва, тот сказал, что тогда мы будет рассматривать на заседании Горкома вопрос о соответствии должности директора завода Врублевского. Врублевский и я сдались.
ГЛАВА 10
1987-й год для меня в личном плане оказался очень плохим: в начале октября умер брат моего отца, мой дядя Володя. Ему было 77 лет, и умер он от рака. Он заболел в 1967-м году, ему сделали операцию в Москве (между прочим, он заплатил за нее врачу) и прожил активной жизнью еще 10 лет. Я ездил на похороны. Его похоронили на Ваганьковском кладбище Москвы. Начиная с 1948-го года, он мне, фактически, был вместо отца. Он помогал мне деньгами, когда я учился в техникуме: ежемесячно высылал 50 рублей, а стипендия была 120-200 рублей. Регулярно, каждый месяц я получал эти 50 рублей, в строго определенные числа. Я заезжал к нему в Москву, когда ехал на работу в Челябинск, когда ездил в отпуск и из отпуска во время службы в армии, первый свой отпуск с женой и малолетней дочерью я провел в Москве (уже тогда, когда я работал на еще Сталинградском тракторном заводе). И после я неоднократно приезжал в Москву. Приезжая в командировку, я никогда не останавливался в гостиницах, т.к. это его обидело бы. Всегда останавливался у него дома. Я с ним советовался по своей работе. Мой дядя окончил сельскохозяйственный техникум в 1930-м году, по специальности землеустроитель и все время работал в институте «Гипрохолод» в отделе технических изысканий. Во время войны был в армии, служил в городе Чите. Был начальником разведотдела дивизии. Дивизия всю войну простояла в Чите, в войне не участвовала.
В 1946-м году он получил письмо от своего отца (моего дедушки, Флорентия Вадимовича) который писал, что находится в бегах, т.к. во время оккупации служил в Русской полиции оккупационной администрации. Мой дядя написал письмо своему отцу и посоветовал ему прийти с повинной в соответствующие органы (что он потом и сделал). Сам же показал это письмо командиру дивизии и сказал, что сам больше не может работать начальником разведотдела. Командир дивизии вынужден был его демобилизовать и мой дядя демобилизовался. Работать в «Гипрохолоде» он продолжал. Работа, связанная с постоянными командировками в различные регионы Советского Союза, туда, где проектировалось строительство промышленного холодильника. И все же он поступил учиться заочно в Сельскохозяйственный институт, опять же по специальности землеустроителя и окончил этот институт в 1965-м году. В это время он уже, начиная с 1963-го года, работал начальником отдела технических изысканий института «Гипрохолод». Он был членом коммунистической партии. А в институте он был даже не освобожденным секретарем партийного комитета. Для меня его смерть была огромной потерей.
ГЛАВА 11
Весной 1988-го года директором завода избрали (тогда пошла тенденция по Советскому Союзу избирать руководителей, в том числе руководителей заводов) Махарадзе Валерия Антоновича. Шавырин был очень плохим директором завода, городские власти почему-то решили, что нужно избрать теперь другого директора.
236
Тогда же Махарадзе меня перевел из чугунолитейного цеха на должность главного металлурга завода. Я начал работать уже в рамках всего литейного производства завода. Я познакомился ближе с Махарадзе. Несколько раз пришлось ездить с ним в Волгоград в Облисполком. За время этих поездок, можно сказать, что мы сдружились, хотя расходились во взглядах.
Он себя позиционировал, как сталинист, сторонник сталинских методов руководства. Я не был сторонником этих методов, тем более не был сторонником Сталина. Правда и сам Валерий Антонович вряд ли был поклонником Сталина, т.к. его родители, как и мои, подверглись сталинским репрессиям. И Валерий Антонович воспитывался в детском доме города Буйнакск в Дагестане. После детского дома он окончил Ремесленное училище при Судоремонтном заводе города Махачкала, по специальности слесарь-ремонтник. К моему изумлению, в этом же детском доме, в это же время, находился брат моей жены, Владимир Петров. Его вместе с сестрой Лидой отдала в этот детский дом их мама, т.к. содержать троих детей она не могла. Мой шурин Володя, точно так же был направлен из этого детского дома в ремесленное училище Судоремонтного завода Махачкалы, но учился он на токаря по дереву. Конечно, они не знали друг друга.
Узнав о том, что мой шурин был с ним вместе в Буйнакском детском доме, Махарадзе рассказал мне всю свою последующую жизнь. После ремесленного училища он работал слесарем, потом армия, служил на Камчатке, был секретарем комсомольской организации подразделения, в котором служил, должность между прочим офицерская. По его словам в условиях Камчатки он вел себя достаточно безнравственно, особенно в отношениях с женщинами. В конце концов, вынужден был жениться на дочери командира части и со скандалом уволился из армии, и уехал в Махачкалу. Жена с сыном только через год приехала к нему в Махачкалу.
В Махачкале, работая на судоремонтном заводе, он поступил в Дагестанский университет учиться заочно, на специальность филолога. Уже на последнем курсе университета он начал работать журналистом на радио – вначале заводском, а потом и городском. После окончания университета он работал на Дагестанском телевидении в Махачкале, журналистом же. У него родился второй сын и опять он связался с другой женщиной.
Еще в университете он познакомился с женщиной по имени Майсарат. Она аварский поэт и после университета работала в городе Дагестанские Огни, директором школы-интерната. Законная жена Махарадзе приревновала его к Майсарат, пожаловалась во все партийные и рабочие инстанции, в которых работал Махарадзе. Его уволили с Дагестанского телевидения и по партийной линии объявили строгий выговор. А жена его выгнала из дому, оставшись одна с двумя детьми.
Махарадзе рассказывал мне, что у него настроение было хоть утопиться. Но он поехал в Дагестанские Огни. Пришел там к Майсарат, все ей рассказал и сказал: «Если ты меня выгонишь, то тогда все». Он остался жить с ней. Она, как директор школы-интерната, приняла его на работу, на должность своего заместителя по общим вопросам. Он, как ее заместитель, налаживал необходимые отношения, в том числе, с руководством стеклозавода «ДагОгни». И перешел туда работать. Местные коллеги по работе были им крайне недовольны, и как говорил мне Махарадзе, подстроили ему автостолкновение с другой машиной, обвинив его в происшедшем. Расплатившись за ущерб, он фактически, вынужден был бежать из Дагестана, поскольку ему грозил тюремный срок, а Майсарат защитить его не могла. К тому времени у него уже были хорошие знакомые в Министерстве, к которому относился стеклозавод ДагОгни и его назначили директором небольшого стеклотарного завода в Удмуртии. Завод был еще не закончен строительством. Махарадзе закончил его строительство и в удмуртском поселке построил жилье, целую улицу и назвал эту улицу Дагестанской.
В 1985-м году его назначили директором Камышинского стеклотарного завода. Стеклотарный завод работал плохо. Завод старый, основное здание построено еще в 19-м веке. Оборудование, правда, было уже достаточно современным. Махарадзе и его жена Майсарат стали работать на этом заводе. Валерий Антонович – директором, а Майсарат начальником отдела труда и заработной платы. Валерий Антонович не являлся специалистом по стеклу, но руководителем он был неплохим и на заводе, на котором все было достаточно работоспособно, не хватало лишь организации и спроса, все это сделал Валерий Антонович и Майсарат.
Они организовали, по сути, рабочее управление производственным процессом. Были разработаны критерии качества, нормы и расценки, критерии оценки труда каждого работника завода. Труд каждого работника, в конечном итоге, оценивался набранным им количеством баллов. Все разработки количественных оценок и балльной системы проводила, конечно, Майсарат (это, несмотря на то, что она поэт, а не технолог стекольного производства). Были организованы курсы повышения квалификации по каждой профессии. Посещение этих курсов также оценивалось баллами. И поскольку, нового ничего не нужно было выдумывать, нужна была только новая, достаточно жесткая организация труда, с очевидными оценками результатов, дело пошло. Завод стал работать хорошо. Управлять им со стороны директора завода практически не требовалось (я, имею в виду, производственным процессом).
Махарадзе стало скучно. Он выставил свою кандидатуру в Камышинский городской совет и в 1987-м году был избран председателем Горсовета. По его словам, работа в Горсовете ему совершенно не нравилась. Совершенно иной контингент работников, чем на заводе. И когда
238
встал вопрос о выборе директора Кузлита, он выставил свою кандидатуру и был избран коллективом завода.
Валерий Антонович начал создавать точно такую же систему управления Кузлитом, какую он с Майсарат создали на стеклотарном заводе. Я был ему оппонентом. Конечно, такая система внутри Кузлита могла иметь локальное значение, скажем отдельно взятого цеха, несомненно. И этой работой занялся отдел труда и зарплаты Кузлита. Начальник этого отдела Шендакова Валентина являлась энтузиастом таких систем. На мой взгляд, Кузлиту требовался прорыв в технологической части, а так как в системе стеклотарного завода главными действующими лицами являлись рабочие и бригадиры, это так же рабочие, они не могли найти и внедрять новые технологические решения. И поскольку инженернотехнических работников на Кузлите было около тысячи человек, это могла быть сила, если перед ней поставить определенные задачи и заставить эти задачи решать.
Например, руководство главка требовало, чтобы мы перешли на изготовление совершенно нового колеса турбокомпрессора, диаметром 50 мм, способного выдержать 150 000 оборотов в минуту, а выпускаемые нами колеса, диаметром 110 мм и 75 мм выдерживали только 50-70 000 оборотов в минуту. С такими колесами турбокомпрессоры получались большими и не эффективными. Для того чтобы турбокомпрессор работал при больших оборотах, необходимо было значительно уменьшить массу рабочего колеса, толщину лопаток, что существующими методами литья выполнить было невозможно. Нам стало известно, что в Англии производится отливка колес турбокомпрессора в гипсовые формы, диаметр колес 50 мм. Такие колеса могли выдерживать до 200 000 оборотов в минуту. Наш заказчик, Борисовский завод турбокомпрессоров просил нас организовать изготовление таких колес. Главк настаивал. А ведь это еще не предел.
Скажем, в Японском турбокомпрессоре для автомобилей рабочее колесо турбокомпрессора диаметром всего лишь 25 мм и скорость вращения до 500 000 оборотов в минуту. Теоретически литьем в гипсовые формы отливать можно было рабочие колеса любого диаметра с любой толщиной лопаток. Пока что требовались колеса диаметром 50 мм. Я рассказал об этом Махарадзе и задал ему провокационный вопрос: «Что здесь может сделать совет бригадиров?». Конечно, ничего не может. «Что может сделать совет бригадиров на молотовом участке кузнечного цеха, где тоже нужны новые решения?». Он со мной согласился. Спросил: «Ну, тогда что мы должны делать?». Я сказал: «Для начала давайте я докажу всем и вам в том числе, что эти рабочие колеса мы сможем отливать здесь, на Кузлите».
ГЛАВА 12
На Кузлите была технолог, Каткова Тамара Федоровна, которая, познакомившись с технологией литья в гипсовые формы с тем необходимым рабочим колесом, «загорелась» желанием научиться изготавливать такое колесо. Но сделать она ничего не могла в тех условиях, которые были на Кузлите. Мы с ней поехали в Харьков в институт, который каким-то образом познакомился с технологией литья в гипсовые формы в Англии. Но для этого нужно было очень многое осуществить. Я попросил Махарадзе освободить меня от должности главного металлурга, создать на заводе бюро новой техники, назначить меня начальником этого бюро, перевести туда Каткову, перевести туда лучшего на заводе слесаря-инструментальщика и создать экспериментальный участок для организации опытного производства рабочих колес в гипсовые формы.
Я выбрал помещение в бытовом корпусе ЧЛЦ-2. Я подыскивал на складах капитального строительства мало-мальски подходящее оборудование и инвентарь, выписывал его через Махарадзе и создал участок с плавильной печью, оборудованной вентиляцией с подведенной к ней необходимой электроэнергией. Стал искать необходимые материалы, базируясь на той документации, которую мы с Катковой привезли из Харькова.
Работы было очень много. Работы различной, например: гипсовая форма изготавливалась из специального гипса, который в Советском Союзе не изготавливался, пришлось съездить на завод в Подмосковье, где изготавливали гипс, чтобы изготовили партию гипса по моей рецептуре. Необходимо было изготовить резиновые модели из резины, которая в массовом порядке не изготавливалась, потому что резина в Советском Союзе в основном изготавливалась из изопренового каучука. Для моей модели этот каучук совершенно не годился. В идеале нужен был естественный каучук. Я поехал в город Волжский, Волгоградской области. Там имелся институт и производственная база и его экспериментальная производственная база, где мне по заказу изготовили две модели из той резины, которую я просил.
Мы изготовили вакуумную установку для заливки металлов в форму. Все равно у нас плохо получалось. Тогда я решил съездить в Англию или в Чехословакию. Чехословацкий металлургический завод в городе Тынец-над-Созавой купил лицензию на производство колес турбокомпрессора в гипсовую форму у англичан. Конечно, лучше всего было бы съездить в Англию. Производство отливок в Англии находилось в городе Нанитон. Но где взять валюту? Я поехал к знакомому мне руководству Волгоградского тракторного завода и договорился с ними, что они мне валюту дают. Естественно Кузлит им выдаст денежный эквивалент. Но у них не было валюты т.н. первой категории, т.е. долларов или фунтов.
240
А валюта Чехословакии была. Пришлось ехать в Чехословакию. Можно сказать, за мной увязался главный инженер Кузлита, бывший его директор, Шавырин. Увязался, потому что он ничего не сделал для организации этой поездки, и там ему делать было совершенно нечего. Я созвонился с главным инженером металлургического завода в Чехословакии, заполучил его согласие на наше пребывание на заводе в течение одной недели и попросил его встретить нас в аэропорту Праги. Надо сказать, нехотя, но он согласился.
Нас встретили в аэропорту в Праге, отвезли в город Тынец-надСозавой, разместили в шикарном мотеле, в горах. Ничего нового по части изготовления рабочих колес в гипсовые формы я в Чехии не узнал, и они старались как можно меньше мне что-либо показывать и рассказывать. С нами был постоянно главный инженер, и если я задавал какой-то вопрос, рабочему или работнице, то отвечал мне на этот вопрос только главный инженер. Ответы были разные. 50% ответов было «Если вы купите у нас лицензию на этот вид литья, тогда мы вам стопроцентно ответим, а пока извините».
Я ходил там также по другим цехам. Например: сталелитейный цех. Небольшой. Мне чрезвычайно понравился. Там было три конвейера аналогичных конвейерам сталелитейного цеха Волгоградского тракторного завода. Но все только аналогично. Из цеха наружу не вырывалось ни дымка, ни песчинки, ничего. Только с наружной стены цеха из решетки выходил достаточно теплый воздух, это очищенные вентиляционные выбросы от электродуховой сталеплавильной печи. Никакого сравнения ни с Волгоградом, ни с Камышином. Отчистка отливок дробеметная, но не одной пылинки, ни внутри цеха, ни снаружи нет. И когда я главному инженеру сказал, что это просто поразительно, что выбросов в атмосферу никаких. Он мне ответил, что если бы были какие-то выбросы, завод закрыли бы немедленно, т.к. здесь горно-курортная местность.
Источники безвредной для экологии работы металлургического завода (точнее сталелитейного цеха) я увидел в том, что плавка стали производится строго по технологии, не форсируется, залповых выбросов дыма от печи практически не бывает, именно из-за соблюдения режима плавки во всех периодах. Отчистка же газов, отбираемых от электродуговой печи, производится фильтрами, которых я, к сожалению, не видел. Мне не показали.
Что касается пыли, возникающей при дробеметной отчистке отливок – ее не было, потому что отливки на отчистку поступали, практически, без пригара. Впервые в жизни я увидел натуральный, стальной цвет, стальной отливки, притом сразу, после выбивки куста отливок из земляной формы. Т.н. физический пригар на отливке, которую транспортируют от выбивной решетки в термо-обрубное отделение – отсутствовал. Конечно, это заслуга литейной формы, вернее заслуга формовочной смеси. Я попытался узнать ее рецептуру. Мне не сказали. Попытался унести с собой в туфле. Передо мной извинились за недостаточно чистый проход, с моего позволения, сняли туфлю и вытряхнули все, что там находилось. Очень вежливо и внимательно. Я хотел было положить горсть формовочной смеси в карман брюк, но не сделал этого.
Таким образом, на заводе я ничего нового узнать не мог. «Дружеские» чехи мне не позволили. К изготовлению колес турбокомпрессора в гипсовых формах я только присматривался. Никаких пояснений мне не давали. Если бы я в Камышине уже не начал изготавливать аналогичные отливки в гипсовую форму, то я вообще смотрел бы на их производство в Чехии, как баран на новые ворота. Но я уже многое знал и умел, поэтому нюансы гипсовой технологии, которые я заметил у чехов, мне пригодились. Я уже был в этой технологии специалистом, и мне не требовалось многих пояснений, а то, что мне нужно было, я замечал в производственном процессе у чехов.
Вернувшись в Камышин, мы с Катковой откорректировали технологию изготовления турбоколес в гипсовой форме, с учетом сведений полученных мною в Чехословакии. Мы послали опытную партию в количестве ста штук заказчику – Борисовскому заводу турбокомпрессоров и получили от них благоприятный отзыв. В процессе освоения вышеуказанной технологии, я все время информировал об этом Махарадзе. Махарадзе доложил начальнику Главка, что Кузлит готов поставлять Борисовскому заводу необходимые ему новейшие колеса турбокомпрессора. Правда, Борисовский завод к изготовлению новых турбокомпрессоров оказался не готов. И, в общем-то, наше новейшее изделие оказалось пока что не востребованным. Мы опередили Борисов.
Вернусь немного назад. Когда у меня возникло предложение об организации бюро новой техники, и я обратился с этим предложением к Махарадзе, он рассматривал освоение новой технологии, как начало нового пути для привлечения инженерно-технических работников завода к освоению имеющихся производственных мощностей, да и поручение Главка о поставке совершенно новых турбо колес следовало выполнять.
Махарадзе собрал совещание руководителей цехов и отделов завода, рассказал о моем предложении по решению поручения Главка. При этом добавил, что я прошу для себя зарплату 400 рублей. Все присутствующие были возмущены моим запросом. Сказали, что никто из них 400 рублей в месяц, регулярно, не получает. Около 400, но меньше. Некоторые получали, но в основном зарплата присутствующих была около 200 рублей, у каждого. Буквально все высказались против создания такого бюро и моего назначения начальником этого бюро и естественно против 400 рублей моей зарплаты. Тогда Махарадзе спросил главного
242
инженера завода, а им был Шавырин, недавний директор: «Нужно выполнять задание Главка или не нужно?» Шавырин сказал: «Это задание висит над заводом давно, еще с тех пор как я был директором завода, что руководство Главка и Министерство требуют выполнения этого задания, т.е. организовать изготовление новейшего колеса турбокомпрессора. Пока что это задание не выполнено и никаких надежд на его выполнение нет». Тогда Махарадзе спросил Шавырина, следует ли поручать Стальгорову выполнение этого задания, если он берется за него? Шавырин сказал, что следует. Пусть берется. Все остальные высказались «против». Тогда Махарадзе спросил: «Кто из присутствующих берется выполнить это задание Министерству?». Никто не взялся. Тогда Махарадзе сказал: «За что же вы в таком случае ненавидите Стальгорова? За то, что он берется выполнить ту работу, которую вы не умеете и не хотите выполнять? Или еще за что-нибудь? В конце концов, я мог бы вас не собирать и не спрашивать, потому что я должен решить вопрос. Я подписываю или не подписываю приказ о создании бюро по новой технике и назначении туда Стальгорова. Я хотел выслушать ваше мнение, каким образом можно выполнить задание Министерства. У вас никаких предложений на этот счет нет, а у Стальгорова есть!» И закрыл совещание. Оставил меня после совещания, подписал подготовленный мною приказ по заводу и сказал, что он мне сочувствует, что работать мне главным инженером с таким коллективом, конечно, было трудно. Я сказал: «Действительно было трудно, и что после того как Министр снял меня с должности главного инженера, половина инженерно-технических работников со мной здороваться перестали. Но я об этом не жалею, т.к. добрая половина всех ИТР не компетентные работники, завод у нас строящийся и большинство ИТР приехали сюда за квартирой и получилось, что завод собрал, как бы, весь мусор, а не настоящих специалистов. Поэтому так и работаем, плохо. И никто из них не хочет работать так, чтобы завод работал хорошо. Никто из них работать не умеет и учиться не хочет. Вот в таких условиях вам придется работать, Валерий Антонович, а на рабочих надежды еще меньше».
Практически сразу же, после окончания работы по турбоколесу, – это была весна 1989-го года, – Махарадзе назначил меня главным инженером завода, т.е. я вернулся на эту должность снова. Уже было время, когда не требовалось главного инженера назначать Министру, это имел право делать директор завода, что он и сделал. Меня Махарадзе попросил согласиться с его предложением и сказал, что он один не справится с заводом, а больше здесь опереться ему совершенно не на кого. Шавырин с удовольствием уволился и уехал в Купинск, т.е. туда, откуда приехал. Начался второй этап моей работы.
ГЛАВА 13
Принимались последние мощности чугунолитейного цеха и кузнечного производства. Я работал уже совершенно по-другому. Махарадзе увлекся общественной работой. Я часто оставался за директора, уговорил его провести некоторую реорганизацию управления заводом, да он и сам понимал без меня, что это сделать необходимо. Мы с ним уволили почти всех бездарных инженерно-технических работников. У нас осталась половина былой численности ИТР. Хуже от этого работать завод не стал, пожалуй, только лучше. Немного, но лучше. И все равно оставалась главенствующей тенденцией всех ИТР, не брать заказов со стороны. У нас имелась проектная номенклатура заготовок, но Кузлит создавался Министерством для того, чтобы тракторные и другие машиностроительные заводы Министерства передали литейное и кузнечное производство на Кузлит, ликвидировав свои старые, с плохими условиями труда литейные и кузнечные цехи. Казалось бы, при плановой экономике в Советском Союзе, ликвидация старых заготовительных цехов и передача производства заготовок на специализированный завод, должна быть проделана быстро. Тем не менее, заводы не передавали нам изготовление заготовок, не закрывали свои старые, фактически не пригодные к нормальной работе, заготовительные цехи. И у нас не было загрузки. Мы были не загружены. Мы изготавливали заготовки для новых заводов – Волгоградского моторного завода и Чебоксарского завода промышленных тракторов. Волгоградский моторный завод не имел своего литейного и кузнечного производства, поэтому изначально Кузлит поставлял ему заготовки. И это было все.
Номенклатуры для производства с учетом освоения введенных мощностей, у нас не было. Отливки, которые я ранее начал поставлять англичанам, были чуть ли не единственной номенклатурой для ЧЛЦ-2. Там была еще номенклатура в основном мелких отливок, которые делать совершенно не выгодно, и если бы я не включил в технологическую цепочку ЧЛЦ-2 после вагранки миксер и заливочную машину, то работать было бы вообще невозможно. Вагранка диаметром 1200 мм – это шахтная печь, непрерывно выдающая расплавленный чугун, в достаточно большом количестве, которые, в отсутствии миксера, совершенно некуда было бы девать. При всем, при этом технологи завода всячески отвергали поступающие иногда заказы, по различным, в основном, надуманным причинам и с этим бороться было чрезвычайно трудно.
В 1986-м году меня сняли с должности за то, что я не принял неподготовленные строителями мощности ЧЛЦ-2, но также вменили мне в вину, что я принял для производства в литейном и механическом цехе заказ от руководства области на изготовление запорной арматуры
244
(задвижек). Кстати, в 90-х годах изготовление задвижки являлось чуть ли не единственной востребованной продукцией.
В 1990-м году Махарадзе избрали председателем областного совета, и он покинул завод. Оставил его на меня. Трудное было время. Очень трудно было регулярно выплачивать заработную плату, т.к. это было время взаимных неплатежей. Я не хотел работать директором, не проявлял в этом плане инициативы, но и не уходил от руководства заводом. Чувствовалось, что в стране что-то происходит. Не очень понятное. С одной стороны то, что пытался построить Горбачев, мне импонировало: создание производственных кооперативов, предоставление заводам полной самостоятельности, фактически переход на рыночную экономику, т.е. на производство ради продажи продукции, а не просто производства, чтобы потом ее кто-то распределил. Это мне нравилось, но не было взаимной обязательности, т.е. честного ведения производственного бизнеса. Отсюда взаимные неплатежи.
Министерство еще работало, Главк тоже. Я ездил в Москву справляться о задачах, о потребностях обо всем, т.е. пытался разузнать обстановку в стране, т.к. мне нужно было завязывать производственные связи с многочисленными заводами в различных республиках СССР. По внешнему виду все, казалось, еще работало, хотя определенная растерянность чувствовалась (это в Москве). Что касается Камышина: поскольку власть и производство двигалось в сторону децентрализации, то должно было приобрести силу, как местная власть, так и местные производственные связи. По производству я был достаточно жестко связан с Волгоградским моторным заводом. Что касается Камышина, завод еще заканчивал строительство и наладку Камышинского водоканала.
Так, в 1989-м году закончилось строительство канализационных очистных сооружений и их наладка. В начале 1990-го года я передал Камышинскому водоканалу построенные Кузлитом канализационные очистные сооружения и канализационные насосные станции. Не было закончено строительство водозабора, там было выполнено меньше 50% всех работ.
В начале 1990-го года меня избрали членом Горкома партии. Это неосвобожденная должность, всего нас там было около пятидесяти человек, я не помню, чтобы я хоть раз приходил на заседание, тем не менее, я был избран.
В начале 1991-го года я был на так называемом собрании партийного актива города Камышина. Это собрание на меня произвело тягостное впечатление. Во-первых, руководство городским комитетом партии осуществляли совершенно безликие и некомпетентные люди, как первый, так и второй секретари горкома. На них было жалко смотреть, а время, получалось, наступало достаточно серьезное и суровое. Собрание актива также проходило в непонятной для меня обстановке. Обсуждались совершенно ненужные вопросы. Я попросил слово и выступил. Сказал, что я ждал от собрания городских коммунистов какого-то направления в работе. Ничего не дождался, кроме различных демагогических разговоров и ничего другого. Задал по сути дела риторический вопрос «Что вы собираетесь делать перед лицом, фактически, вашей ликвидации, как властной структуры? Что я должен сказать коммунистам завода? Их 250 человек». Кроме взрыва негодования в мой адрес каких-либо конкретных предложений не было ни от кого. Не дожидаясь конца собрания, я встал и демонстративно ушел.
На заводе я зашел к секретарю партийной организации и сказал ему, что я больше платить ему взносы не буду. Писать заявление о выходе из партии не буду, но ни на собрание, ни на заседание парткома завода в любой партийный орган я больше не пойду. Я прекращаю свое пребывание в КПСС.
Весной 1991-го года, руководство объединения «Волгоградский моторный завод», в который вначале года вошел Кузлит, назначило директором завода Зиманского, работавшего до этого заместителем директора Волгоградского моторного завода. Зиманского я знал с 1960-го года. Он жил в подвальной комнате через стенку с моей комнатой у Колдыбаева. Он тогда был студентом политехнического института и жил на квартире у Колдыбаева. Но уже в учебном году 1961–1962-м его там не было. Он мне попадался на Волгоградском моторном заводе, когда тот еще был на территории Волгоградского тракторного завода. И вот теперь он приехал в Камышин. Финансовая обстановка тотчас же поменялась, т.к. Волгоградский моторный завод выдал Зиманскому партнерский кредит, для выдачи зарплаты, а мне не давали. Фактически, директор объединения, Ширяев, если так можно выразиться «съел» меня.
Зиманский был моим пятым директором Кузлита. Из всех директоров – наиболее никудышный, но цепко блюдущий свои личные интересы. Работать я с ним не мог. Мой стиль работы и его стиль не совпадали совершенно. Министерство еще давало деньги на строительство как бы второй очереди завода, т.е. в промышленном строительстве это должен был быть построен цех стале-бронзовой ленты мощностью 14,5 тысяч тонн в год. Деньги давались заводу на капитальное строительство завода, но тратились Зиманским на другие цели. В новых условиях это было уже возможно и законно. Но Министерство было этим крайне недовольно и почти не знало, что же можно сделать. Тогда я решил разделить проект Кузлита на две части. Один завод Кузлит, второй завод стале-бронзовой ленты. Кузлит можно было посчитать законченным строительством заводом. К заводу стале-бронзовой ленты следовало отнести всю не реализованную часть проекта. В том числе, котельную на 450 гКкал, троллейбусный транспорт, водозабор и больницу, т.е. деньги на новое строительство не должны были идти Кузлиту.
246
Я с таким предложением выступил в городе в объединении, в Министерстве. Директору объединения было все равно, он сказал, что такой приказ по Министерству он завизирует. Председатель горсовета Алферов был согласен также. Он понял, что городские объекты не будут построены никогда, если деньги будут направляться Кузлиту. Кузлит не будет их строить. Он сказал: «Я хоть сейчас подпишу ходатайство о разделе Кузлита на две части».
Я поехал в Министерство, все шло как будто бы нормально. Я заручился согласием проектного института и согласием в госплане СССР. И когда уже готовился последний документ о создании завода «БиМет», вдруг пришло письмо от городских властей, подписанное заместителем председателя администрации, письмо Зиманского, о том, что они категорически против разделения завода. Опять надо было решать вопрос в Камышине, а это был уже август 1991-го года. Я зашел к главе администрации, он был очень возмущен, что его заместитель подписал такую бумагу, сказал, что он соберет сокращенный состав администрации и решит этот вопрос немедленно. Когда я шел на заседание в администрацию города, я увидел часового милиционера, стоящего у дверей горкома партии, и первого секретаря горкома, идущего в свой кабинет, а его не пустили. Я с ним поздоровался, он мне пожаловался «Вот дожились, не пускают в собственный кабинет», я ему посочувствовал и поднялся к главе администрации. Там сидел прокурор, который прокомментировал мое сообщение, что вот первого секретаря не пустили в его кабинет, городской прокурор сказал, что вот никто из жителей, партийных или беспартийных не пришел защитить партийное руководство города, это значит, что эта структура себя изжила. Решение написать ходатайство в министерство о выделении отдельного, строящегося завода было принято немедленно. Я взял это письмо и уехал в Москву.
Это был конец августа 1991-го года. В это же время у меня обострился радикулит. Я уехал в Москву совершенно больной, трудно было даже ходить. Я пользовался палочкой. Со мной поехала жена. Мы поселились в квартире ее двоюродной сестры. В это время там никого не было. В этой квартире жила тетя моей жены, со своей дочерью Татьяной. Тетя была на курорте. Татьяна также уехала на курорт, в Трускавец. Мы остались в квартире одни. Жена провожала меня до Министерства каждое утро, а приезжал я домой самостоятельно.
В основном я занимался с начальником металлургического управления Министерства, Веремеевичем. Веремеевича я знал по работе в Волгограде. До Министерства он работал заведующим отделом во ВНИИТ МАШе и мы с ним встречались там достаточно часто. Я просил его организовать совещание у Министра, чтобы принять решение о разделении Кузлита на две части: сам Кузлит и завод «БиМет». Как обыкновенный чиновник Министерства, Веремеевич выяснял у чиновников мнения на этот счет. Мнения были самые различные. Я мог бы попасть к Министру сам – один, но Министр никогда не принимал решение кулуарно, единолично.
С 1987-го года Министерство тракторного и сельскохозяйственного машиностроения объединили с Министерством автостроения. Министерство стало называться Министерство Автотракторного и Сельскохозяйственного машиностроения. Министром был назначен Пугин – Министр автостроения СССР. Так сказать, нашего Министра, Ежевского – сняли. И Министерство до объединения оставалось без Министра месяца два. А Ежевский это тот Министр, который в свое время уволил меня и Лаврова, почти единовременно.
Так уж получилось, что во время моего пребывания в Москве я участвовал в похоронах моей тети, Ксении Васильевны Стальгоровой. Хоронили ее после кремации, на том же месте, где был похоронен ее муж, мой дядя Володя. В одной могиле. В этой же могиле, еще раньше, были похоронены папа и мама Ксении Васильевны. Я любил свою тетю. Она меня тоже. Она относилась ко мне, как к своему погибшему в 1944-м году во время бомбежки сыну Эдику. У нее характер был, конечно, несколько своенравный, но она очень хорошо относилась ко мне, особенно тогда, когда я бывал у них в гостях, а бывал я часто.
Две недели мы с женой жили в Москве. Мне это уже начинало надоедать, и я не знал, что делать. Я очень надеялся на Веремеевича и просил его собрать совещание у Министра, как я уже говорил выше. Но почему-то он этого не делал. Тогда я уже в конце второй недели сказал Веремеевичу, что мне это надоело. Вроде бы он согласен, что Кузлиту не построить цех по выпуску стале-бронзовой ленты, но и не надеется, что это сделаю я. По-видимому, так же на него давило время, т.е. конец системы управления СССР, т.е. приближающийся конец Министерству. Тем не менее, пока что Министерство и Министр, и совет Министров СССР, и Госплан СССР еще работали. Практически уже не работал ЦК КПСС. Но мне он был и не нужен. Я сказал Веремеевичу, что если он не соберет совещание у Министра по моему вопросу, я немедленно уезжаю назад, бросаю все дела и увольняюсь. Такой ультиматум подействовал.
Мы с Веремеевичем составили список участников совещания у Министра. Туда приглашались: Заместитель Министра по капитальному строительству, Начальник ГлавТрактораЗапчасть, который являлся потребителем стале-бронзовой ленты, представитель Кузлита, в это время в Министерстве находился заместитель директора Кузлита по экономике, Юркин Геннадий. Со мною был заместитель главного инженера Кузлита, Щеголев Юрий. Он был моим союзником. Противником был Юркин, т.к. директор Кузлита, Зиманский выступал против разделения завода. Начальник ГлавТрактораЗапачасти мог быть союзником, а
248
Заместитель Министра по капитальному строительству для меня был неизвестно кто.
Веремеевич обратился к Министру, и все указанные нами люди были приглашены на совещание к Министру. Не сказать, что слишком бурным было совещание. Вначале Министр высказался категорически против, он, правда высказался против вообще любого строительства в Камышине и сказал, что это совершенно бесполезное дело, и сказал, что нужно прекратить любое строительство в Камышине, т.к. там нет людей, способных что-либо изготавливать. Пугин был в Камышине, посетил Кузлит вначале 1991-го года, и камышинские руководители города и руководители Кузлита, и работники Кузлита, в том числе рабочие, произвели на него тягостное впечатление. Тем не менее, Веремеевич выступил за продолжение строительства. Заместитель министра по капитальному строительству, к моему удивлению, высказался категорически за продолжение строительства, за отделение строящейся части завода от действующей части завода. Он сказал:«В новых условиях, когда разрешено тратить деньги, выделяемые на капитальное строительство, на основное производство, построить новые производственные мощности затруднительно, просто невозможно. И если находятся люди, которые берутся построить недостроенную часть завода, то Министерство просто обязано пойти им навстречу, а предложение о разделении заводов – необходимый шаг». После такого выступления Заместителя Министра, Министр сказал: «На мой взгляд, это дело безнадежное, но раз ребята берутся, давайте предоставим им такую возможность, а то, что возражает директор Кузлита, мне понятны причины этого возражения. После разделения заводов Кузлит будет вынужден жить только на заработанные им самим средства, без бюджетных денег. И мне это нравится». Министр сказал Веремеевичу, чтобы он в течение одного дня подготовил приказ по Министерству об организации завода «БиМет», и он его подпишет.
На следующий день с этим приказом я отрабатывал в отделах Министерства поручения Министра. Поручение было ГипроТрактороСельхозМашу подготовить документальное разделение проекта. Отделу капитального строительство Министерства – согласовать вопросы финансирования и само разделение с Госпланом СССР. Организовать финансирование строящегося завода «БиМет». ГипроТрактороСельхозМаш, директор этого института и ГИП Кузлита были подготовлены мною уже к такому решению, фактически работа по выделению завода «БиМет» ими уже была начата, под мое честное слово. Тем более, что после подписания приказа за эту работу платить им должен был я. Я с начальником ОКСа Министерства пошли в Госплан СССР, в Совет Министров соответствующему заместителю премьера. В Госплане мы вопрос решили, а в Совете Министров СССР было уже не до нас. От зама Премьера мы выслушали несколько анекдотов и не солоно хлебавши ушли. Но вопросы подведомственные совета министров мы с начальником ОКСа министерства порешали кулуарно. Я уехал в Камышин.
ГЛАВА 14
Закончилась моя работа главного инженера Камышинского кузнечно-литейного завода.
Что я сделал за десять лет работы главным инженером? Прежде всего, я был инициатором и вдохновителем строительства завода. Что и требовалось Министерству. Я принял завод, когда на нем основных производственных мощностей не было совершенно. По окончании моей работы главным инженером были приняты 60 000 тонн мощностей чугунолитейного производства (ЧЛЦ-2) и 70 000 тонн кузнечного производства.
Я пришел на завод, когда денег для строительства завода больше не было. Я совместно с Проектным институтом города Харькова разработали новый проект, втиснув его в старые рамки. За рамки вышла только дополнительная потребность в финансировании. Вместо четырехсот миллионов по старому проекту, мы разработали проект стоимостью шестьсот миллионов рублей. Совместно с Министерством утвердили его в Госплане СССР.
Сразу же, как только я начал работать, выяснилось, что пар от Камышинской ТЭЦ по своим параметрам приходит на Кузлит полностью негодным для использования в молотах. Лично я вопреки мнению кузнецов-технологов, работавших на заводе, предложил использовать сжатый воздух, вместо пара. И вышли из тупика по строительству кузницы. Быстро построили компрессорную станцию на нужные параметры и сформировали мощности молотового кузнечного производства.
Я также лично нашел новую закалочную среду вместо машинного масла. Что также позволило принять мощности без громоздкой системы пожаротушения. Я применил новую закалочную среду, находящуюся в экспериментальной разработке Институтом ВНИИТ МАШ и не применяемую до этого ни на одном из заводов Советского Союза.
В чугунолитейном производстве при пересмотре проекта я заложил в него полную автоматизацию формовочного и заливочного участков. Подобрал дополнительное оборудование (двадцатитонные миксеры и пятитонные заливочные машины). Приобрели и смонтировали весь этот комплекс.
Требовалась грунтовка чугунных отливок. По проекту участок грунтовки располагался в отдельно стоящем здании. Грунтовка должна
250
была производиться красками на основе легковоспламеняющихся растворителей. Для формирования мощностей на базе чугунолитейного производства я распорядился спроектировать в помещении чугуннолитейного цеха окрасочный комплекс, где применил грунтовку на водном растворителе, т.е. совершенно пожаробезопасную и принял, таким образом, сформированные мощности.
Два года подряд заводу пришлось принимать по тысяче человек рабочих. Их требовалось хотя бы минимально обучить. Это тоже была тяжелая работа. В Камышине настоящих рабочих просто не было. Приходилось набирать разных неквалифицированных рабочих. Отдача была от них чрезвычайно малой. Это заметил даже наш новый Министр Пугин, который прилетал в Камышин посмотреть, что это за Кузлит. Камышин ему чрезвычайно не понравился.
Я работал с удовольствием. Самоотверженно. Практически не имея инициативных помощников.
Я забыл еще упомянуть о маленькой моей победе. Это произошло в 1981-м году, когда потребовалось доставить шаботы (это крупные стадвадцати – стапятидесятитонные стальные отливки, которые подкладываются под молот). Эти тяжеловесы требовалось доставить в зону монтажа с разгрузочной железнодорожной площадки. Так как я по специальности не кузнец, то я поручил своему заместителю по кузнечному производству осуществить эту доставку. К моему изумлению, ни один из кузнецов (это около сотни человек ИТР) работающих на заводе понятия не имели, как эта операция производится, и не могли ее выполнить под руководством главного кузнеца Кузлита в течение двух недель. В ответ на мои упреки мой заместитель по кузнечному производству уволился с завода. А я решил этот вопрос.
Я нашел в Советском Союзе единственную организацию «Союзтяжавтотранс» и в частном порядке договорился. В течение двух суток восемь половинок шаботов были доставлены в зону монтажа. А в следующем 1982-м году при формировании кузнечных мощностей на базе двадцатипятитонного молота эта бригада точно так же доставила мне в зону монтажа три стапятидесятитонных части шабота.
А платили мне зарплату, на мой взгляд, чрезвычайно малую. Я получал в среднем двести рублей в месяц. На заводе, скажем, газоэлектросварщики получали большую зарплату. Таким образом, к своей пенсии я ничего и не нажил. Мне кажется, живя на одну зарплату, нажить ничего не возможно. В должности главного инженера и директора завода, конечно, можно было воровать, но я не вор. И вообще среди моих предков не было ни одного вора. И я считаю, что вор ворует не от нужды. Мне не попадались воры, которые бы воровали от нужды. Вор ворует по натуре, по характеру. Люди делятся по своим характерам в данном аспекте на честных людей и воров. Взяточник также вор. Это одно и то же. Воровство или взятка.
ГЛАВА 15
Я был назначен директором строящегося завода «БиМет», но денег у меня не было – ни наличных, ни безналичных. С приказом Министра я поехал в Волгоград в «ПромСтрой» банк, чтобы открыть расчетный счет завода «БиМет», рассчитывая на свою хорошую знакомую, работавшую там заместителем управляющего банком. Оказалось, что она там уже не работает, а работает управляющим вновь созданного «ВолгоградТранс» банка. Я поехал к ней в банк и договорился, что она открывает в своем банке расчетный счет завода «БиМет» и выдает мне кредит в сумме 10 000 рублей. Получив в банке деньги, я поехал в Тамбов.
Я поехал в Тамбов к директору завода, для которого создавались мощности по производству стале-бронзовой ленты. Директор завода, Чернышев выделил мне 100 000 рублей со своего фонда новой техники. Поскольку это я был директором другого завода, то он должен был просто перевести эти деньги на мой банковский счет. Пошли мы с ним к управляющему банком в Тамбове. Я с письмом к директору завода, Чернышеву, а Чернышев к управляющему банка с просьбой перечислить мне эти деньги. Управляющий банка выслушал меня и Чернышева, сказал, что это может быть сомнительная операция и что я, не получив дальнейшего финансирования, никогда не верну тамбовскому заводу эти деньги. На что Чернышев ответил, что новое производство строится буквально для тамбовского завода и только. Это нужно поддержать, и если получится, что деньги, которые он выделяет для поддержки, не вернуться назад, значит, не вернутся, придется с этим смириться, но сейчас нужно рисковать. Я уехал в Камышин с бумагами из тамбовского банка. Теперь у меня было достаточно денег для дальнейшей работы именно с ГипроТрактороСельхозМашем.
Я обратился в камышинское отделение «ПромСтрой» банка, с просьбой открыть мне там расчетный счет. Я также открыл расчетный счет в камышинском отделении «ПромСтрой» банка.
Я принял на работу Главным Инженером молодого человека, который был на Кузлите освобожденным секретарем комсомольской организации, теперь уже не существовавшей. К сожалению, фамилии его я не помню. И мы с ним поехали в Харьков в ГТСХМ. Там производилось разделение общего проекта Кузлита на два: проект самого Кузлита и проект завода «БиМет».
По первоначальному соглашению с Зиманским часть нового строительства все же оставалась у Кузлита. Это было строительство городского водозабора и больницы. В «БиМет» уходил бывший цех сталебронзовой ленты, котельная на 450 гКкал и троллейбусный транспорт. Однако почему-то, уже когда был готов проект разделения, из Харькова приехал ГИП по фамилии Телешев, Зиманский не согласовал такое
252
разделение и сказал, что он меняет свое мнение и просит оставить Кузлиту строительство троллейбусного транспорта, соответственно переведя его из «БиМета» в Кузлит, а «БиМету» отдать городской водозабор, больницу и котельную. Я согласился, Телешеву было безразлично, он тоже согласился и проект разделения был согласован. Я с Телешевым уехал в Москву, теперь уже в Министерство и в Госплан СССР. Там вопрос был решен окончательно.
Я вернулся в Камышин. В течение месяца я получил от Министерства деньги на строительство «БиМет» в 1991-м году. И приступил, непосредственно, к работе, т.е. стал организовывать на месте уже возведенного корпуса новый завод. Заключил договор с подрядчиком – КамышинПромЖилСтроем, документация у подрядчика частично имелась. Попросил подрядчика как можно быстрее закончить отделочные работы в бытовых помещениях строящегося цеха.
По проекту все сети, теперь уже завода «БиМет», присоединялись к энергетическим сетям Кузлита. Однако, директор Кузлита Зиманский воспрепятствовал этому и не разрешил присоединять ни к газовым, ни к электрическим, ни к другим сетям завода Кузлит. Однако же электричество частично было в цех заведено, там была построена электроподстанция и частично смонтировано ее оборудование. С 91-го на 92-й год мы продержались на электрическом отоплении, по сути дела трех комнат в бытовых помещениях.
Завод «БиМет» состоял из производственного корпуса и бытового корпуса, соединенных между собой закрытым переходом на уровне второго этажа. Бытовой корпус был выстроен процентов на 30, и я им решил не заниматься. Производственный корпус состоял из двух производственных пролетов шириной 24 м каждый, длиной 200 м. В торце этого здания выстроено трехэтажное помещение для вспомогательных служб: лаборатории и др. Вот в этих помещениях я решил расположить административные помещения, т.е. помещения для администрации завода – дирекции и бухгалтерии. Попросил ГипроТракторСельхозМаш запроектировать котельную мне в пролете завода, в котором строилась станция защитных газов. Отопление производственного корпуса запроектировано было от систем приточно-отопительной вентиляции, которая располагалась на втором этаже производственного корпуса в пролете шириной 18 м, между двумя производственными пролетами.
Всего проектом предполагалось построить четыре автоматических линии производства стале-бронзовой ленты, мощность 14,5 тысяч тонн, каждая. Две линии располагались в одном производственном пролете, две линии располагались в другом производственном пролете, между этими пролетами располагались на первом этаже системы управления автоматическими линиями, на втором этаже системы приточноотопительной и вытяжной вентиляции. Рабочим проектированием закончена была только одна линия. Считалось, что это производственноэкспериментальная линия, но системы отопления, а также станция защитных газов, были запроектированы и смонтированы на 50% с учетом четырех линий и полностью обслуживали помещения производственного корпуса.
На участке станции защитных газов я попросил ГТСМ спроектировать котельную, неподведомственную котлонадзору. Этим решением я занижал температуру теплоносителя, и отопление получалось недостаточно эффективным. Производственный корпус не был остеклен, крыша была смонтирована, но самой мягкой кровли, точнее, кровли не было. Пришлось подрядчика ориентировать на первоочередные работы: наружное остекление и окончание работ по кровле, а также на строительство котельной. Три котла я купил у камышинского завода по ремонту газоперекачивающего оборудования, который почему-то решил изготавливать такие котлы. И, по сути дела, отопление и остекление к началу приличных холодов было смонтировано. На кровлю денег не хватило. Пришлось искать решение подешевле, в какой-то новой коммерческой организации в Казани. Мой заместитель купил резиновый материал для кровли, и эта же организация застелила мне материал на плиты перекрытия. Я приступил к дальнейшей работе.
ГЛАВА 16
В 1992-м году начался развал руководящих структур СССР. Стали организовываться Министерства РФ, хотя еще какое-то время существовали прежние структуры под другими наименованиями и с несколько иными функциями. Я решил, почему мне эти события должны мешать, а не помогать? Валерий Антонович Махарадзе оказался ближайшим помощником Ельцина и получил от него должность начальника контрольного управления при президенте РФ. Это управление помещалось в т.н. белом доме, в котором потом разместился Верховный Совет. Я поехал к Махарадзе.
Мы с ним пообщались в его новом амплуа, и я попросил у него помощи. Он меня спросил: «Что тебе надо?», я сказал: «Деньги и ресурсы». Тогда ресурсы еще выделялись правительством. Валерий Антонович на маленькой, узенькой бумажке пишет Гайдару: «Выделить камышинскому заводу «БиМет» финансирование на окончание строительства на 1992-й год». Вторая бумажка была написана Федорову, руководителю министерства экономического развития, и я пошел по указанным адресам. Гайдар очень удивился, почему это Махарадзе вдруг просит выделить деньги и ресурсы, это не его дело. Я сказал: «Ну, тогда напишите где-нибудь на обороте «Отказать». Он этого не сделал и адресовал Федорову. К Федорову я пришел с двумя бумажками.От Федорова я услышал те же слова, что это не касается Махарадзе, но мне все же выделили финансирование на 1992-й год, т.е. выделялось финансирование,
254
обеспеченное ресурсами. Финансирование на 1992-й год заводу выделялось в объеме, определенном еще Госпланом СССР.
Следующим моим шагом было посещение Министерства Финансов СССР. Вроде бы СССР уже не существовало, а Министерство и люди там были те же. И как-то незаметно они переросли из Министерства Финансов СССР в Министерство Финансов РФ. И я пошел туда, чтобы проследить, включен ли мой завод в список финансируемых предприятий. Я нашел человека, который курировал нашу отрасль – это была симпатичная, молодая женщина, и я выяснил, какими путями должна прийти к ним бумага от МинЭкономРазвития или из Правительства РФ, где будет указано все то, что требуется для финансирования моего завода. Раньше чем через неделю ничего этого не будет.
Могу сказать, что не все так просто делается в Министерстве Финансов. Что мне подтвердила мой куратор. Сказала, что я поступаю правильно, что я хожу лично к столам работников министерства и продвигаю свою бумагу все дальше и дальше. Через неделю я снова был в Министерстве Финансов. Список предприятий, которые финансируются из бюджета РФ, у них был. Завод «Бимет» в нем присутствовал. Теперь мне нужно было, чтобы из МФ платежное поручение ушло в мой банк, на это ушла еще неделя, и мой куратор, которая мне чрезвычайно во всем помогала, сказала, что это рекордное время. Я уехал в Камышин, обеспеченный финансированием на 1992-й год.
Стал строить забор вокруг завода, наладил охрану, построил газопровод отдельный от Кузлита, мне нужен был газ, как на технологические нужды, для приготовления защитного газа, так и для своей котельной. Мне был, конечно, ближе газопровод от Кузлита, но Зиманский не разрешил, и я построил отдельный газопровод. Я занялся вплотную строительством городского водозабора.
Водозабор строился на 90 000 кубометров воды в сутки. Вода забиралась из Волги на 14-ти метровой глубине в 120 м от берега. Трубопровод заходил из Волги в приемную камеру, где стояли четыре насоса, которые качали воду, поступающую из Волги самотеком в эту камеру. Трубопровод из Волги был проложен в камеру, но заварен. Нужно было установить всю запорную арматуру, смонтировать четыре насоса, пятый насос дренажный. Нужно было закончить работы по электроподстанции. Смонтировать высоковольтную линию (6 кило/вольт) от городской подстанции. Закончить монтажом трубопровод, подающий воду от водозабора в водоочистные сооружения водоканала, т.е. работы было непочатый край.
Я строил также котельную и больницу. В конце 1991-го года я получил от Министерства миллион рублей, которые перечислило нашему Министерству Министерство обороны, за то, что в 1990-м году, за счет средств нашего Министерства мы построили военный городок для военной части, расположенной в Камышине.
Я еще раз воспользовался помощью Махарадзе в 1992-м году. В то время Махарадзе был уже заместителем председателя совета министров, его кабинет располагался на Старой Площади. Он снова помог мне с финансированием, но сказал, что под ним уже горит огонь, и вряд ли он будет долго работать здесь, т.к. коммунисты требуют его отставки, но он подготавливает себе место, куда потом лучше всего уйти. И пришлось ему уйти немного позднее, в 1993-м году. Я был в Москве, созвонился с Махарадзе, в разговоре спросил, как костер под ним? Он сказал, что горит вовсю, что коммунисты потребовали у Ельцина отставки Гайдара, Чубайса и Махарадзе, вопрос решится сегодня вечером – он так сказал.
В Москве в это время я жил у своей двоюродной сестры Ольги Стальгоровой. Они жили в Юго-Западном районе. Утром следующего дня, мне позвонил Махарадзе и сказал, из трех кандидатов на отставку в отставку отправлен он один. Махарадзе пошутил, что он оказался для коммунистов вреднее, чем Гайдар и Чубайс, т.к. те остались в Правительстве, а его выгнали. Он сказал, что выпросил у Ельцина должность торгового представителя России в Канаде и уезжает не позже чем через неделю туда, вместе с Майсарат. А Майсарат притом, когда Махарадзе был при высоких должностях, была главой АПН (Агентство Печати Новости). Конечно, ее с этой работы также сняли, и они уехали в Канаду. Валерий Антонович умер в Канаде в 2008-м году.
В 1992-м году я купил незаконченный строительством девятиэтажный жилой дом, решив обеспечить жильем работником завода «БиМет». Работы там было еще очень много, т.к. был выполнен только корпус здания. В здании было 90 квартир, помещение для диспетчерской службы эксплуатации лифтов в микрорайоне и встроенно-пристроенный магазин. Купил я это здание у ПМК треста «Мелиорация». Заключивши с ними соглашение, что, в счет стоимости принадлежащего им незавершенного строительства, я буду платить не деньги, а отдам готовыми квартирами, т.е. дом мне достался почти даром. Фактически же денег на строительство дома у меня было чрезвычайно мало. Я решил взять деньги у будущих собственников квартир, т.е. будущих собственников превратить в инвесторов совместно с заводом «БиМет», чтобы они получились дольщиками-инвесторами при строительстве этого дома. Я полагаю, что я был первым в России, кто привлек к строительству жилья деньги так называемых дольщиков-застройщиков. В моем случае, мы были не совсем застройщики, т.к. строил дом трест КамышинПромЖилСтрой, а мы, т.е. «БиМет» и дольщики являлись инвесторами. Я набрал застройщиков на все квартиры, кроме тех, которые я обещал отдать ПМК. Еще по законам Советского Союза нужно было выделить Администрации 22 квартиры – бесплатно. Такая доля выделялась застройщиками до 1991-го года, когда жилищное строительство финансировалось из госбюджета. В 1992-м году строительство нашего дома
256
уже не финансировалось из бюджета, на мой взгляд, администрация Камышина не имела право претендовать на эти квартиры, но я держал их на всякий случай, непроданными. Заключил со всеми дольщикамиинвесторами договора, однако же, денег на окончательную достройку дома не хватало, причем магазин изначально я не хотел достраивать и не достраивал. У меня с финансированием строительства дома был тупик. Я решил обратиться к криминальным структурам города Камышина.
Я пошел в офис главы камышинского криминалитета и попросил его участвовать в строительстве дома, т.е. попросил дополнительных инвестиций, денег. Он мне отказал. Он не верил, что я смогу достроить этот дом, в достаточно непростое, надо сказать, время. Тогда я решил отдать инвесторам 22 квартиры, которые я берег для администрации города, по более высокой цене, чем были первоначальные взносы других инвесторов. Предложил ранее внесшим деньги инвесторам добавить еще, для окончания строительства дома. Все прошло очень хорошо, т.к. стоимость квартир для инвесторов была все равно ниже рыночной, чуть не вдвое. Я достроил этот дом.
Вместо диспетчерской сделали еще одну квартиру – девяносто первую. Нужно было официально принять в эксплуатацию построенный дом государственной комиссии с участием администрации города. Подключить энергоносители и заселять. Администрация города встала на дыбы. Подала иск в арбитраж. Арбитражный суд в городе Волгограде должен был рассматривать это дело. Судья, назначенный для разбора, не буду называть фамилии, женщина, ранее работавшая у меня в сталелитейном цехе, рабочей. Окончила заочно Саратовский Юридический институт и в 1992-м году она стала судьей в областном арбитраже. Я приехал в Волгоград в назначенный день. Рассмотрение дела было назначено на 16:00 часов. В 14:00 часов я с судьей пообедал в ресторане, она мне сказала, что смотрела иск администрации и дело администрации явно проигрышное. Требования администрации о предоставлении бесплатных квартир на сегодняшний день незаконные, т.к. администрация не участвовала своими деньгами в строительстве данного дома (а между прочим год назад я просил главу администрации поучаствовать в строительстве и внести деньги на любой объем строительства этого дома, тогда он отказался, надеясь получить 22 квартиры бесплатно). К 16:00 часам в арбитраж должен был приехать представитель администрации города Камышин, но никто не приехал. Судья вынесла решение в иске отказать, я поблагодарил ее и уехал в Камышин. Это был уже 1993-й год, администрация, однако же, отказывалась подключить горячую воду и тепло к построенному дому, хотя сети для этих ресурсов были смонтированы. Я не стал беспокоиться, т.к. с наступлением зимы решил, что все будет сделано. Заселялись жильцы-инвесторы через суд. Почему-то это решение суда было обязательным. Я так и не понял почему, но, тем не менее, все благополучно прошли через суд, т.к. все было мною оформлено в рамках законодательства.
В начале 1992-го года я вызвал с Дальнего Востока свою дочь Ольгу Рыбкину, как специалиста инженера-химика на должность начальника лаборатории завода «БиМет». Соответственно предоставив жилье, квартиру для ее семьи. Оплатил подъемные – стоимость проезда, и она стала работать в «БиМете». Ее муж остался еще на Дальнем Востоке, ему нужно было дослужить еще год, чтобы по выслуге лет уйти в отставку. Дочь подобрала лабораторный комплекс, купили мы его, организовали заводскую лабораторию. К концу 1993-го года все работы по монтажу и наладке комплекса оборудования по производству стале-бронзовой ленты были выполнены.
Я собрал рабочую комиссию, и мы приняли комплекс для дальнейшей наладки и производства продукции. Тяжело нам досталась опытная партия продукции, т.к. линия оказалась практически неработоспособной. Тем не менее, продукцию мы получили. На автомобиле отвезли в Тамбов на завод Подшипников Скольжения опытную партию сталебронзовой ленты, собственно для тамбовского завода и было предназначено производство этой ленты, и денег на организацию такого производства мне дал директор тамбовского завода Чернышев. Конечно же, я отдал их сразу, как только началось финансирование, т.е. еще в 1991-м году. Мы даже получили положительное заключение от завода, что лента соответствует ГОСТу. Я обратился в Министерство, чтобы оно создало Государственную Комиссию по приемке мощностей. Из Министерства пришел приказ, который назначал меня председателем комиссии и обязывал меня провести государственную комиссию, так сказать своими силами, без участия представителей Министерства, что я и сделал. Таким образом, менее чем за два года я построил новый завод, вернее первую очередь этого завода, тем самым выполнив свои обязательства перед Министром Пугиным.
После Госкомисии я поехал в Тамбов заключать договор на поставку им стале-бронзовой ленты. Чернышев собрал совещание руководителей цехов и отделов работы и сказал, что Камышин выполнил свои обязательства перед тамбовским заводом и готов поставлять сталебронзовую ленту в необходимых количествах. Как будто бы взорвалась бомба, оказалось, что стале-бронзовая лента никому не нужна. Что завод не может в настоящий момент организовать переход со старой технологии на новую, в конечном итоге, более выгодную. Но необходимы первоначальные затраты для этого, необходимо время и т.д. и т.п. Я спросил уважаемое собрание руководителей: «А что же вы делали до сих пор? Почему не готовились к работе по новой технологии?». Никто, в том числе и директор ничего вразумительного не могли сказать. Но решение было принято единогласно, что лента в настоящий момент нам не нужна. Я уехал в Камышин и стал думать, что же получилось – строил
258
никому не нужную новую технологию и так получается все время, между прочим. Так было и на тракторном заводе и теперь. Мне не зря советовали мои знакомые в Министерстве финансов, что нужно искать еще какую-то продукцию. Но это легко сказать.
Стал я искать. Во-первых, я решил разжиться деньгами. Для оставшегося еще в какой-то роли Министерства я вроде был пока нужен, и Министерство включило меня в список заводов, которым необходимо финансирование для пополнения оборотных средств. Я обозначил определенную сумму и поехал в Москву. Министерство уже мало что могло сделать, тем не менее, представительские функции оно еще выполняло. Список заводов, которым необходимо пополнение оборотных средств, Министерство направило в Министерство финансов. По «старой дорожке» я пошел в Министерство финансов, нашел там этот список, конечно, им никто не занимался. Я решил заняться сам. Пошел со своим куратором, женщиной, к заместителю министра финансов, Петрову. Петров нас просто выгнал из своего кабинета, особенно ругал моего куратора, спрашивал, где она работает, в «Бимете» или в Министерстве финансов? Надо сказать, она достойно и упорно противостояла Петрову, тогда он вызвал своего помощника и попросил нас вывести из его кабинета. Мы вышли сами. Тогда мой куратор говорит, что теперь нужно идти к первому заместителю министра, Сергею Дубинину. Она сказала, что Дубинин фактически исполняет обязанности Министра, т.к. нынешний Министр занимается политикой, ничего не понимает в финансах и его, как правило, в Москве не бывает, а в Министерстве тем более. Я договорился с помощником Дубинина, что он примет меня в 20:00 часов, правда помощник, вернее помощница Дубинина, сказала, что одному идти не стоит. Список заводов представляло Министерство, должен идти представитель Министерства. Я не стал дебатировать с помощницей Дубинина, тотчас же поехал в Министерство, попросил Веремеевича пойти со мной к Дубинину. Веремеевич с удовольствием согласился и еще сказал мне спасибо, что я проталкиваю финансирование заводов в Министерство. В списке было 13 заводов, завод «Бимет» был в списке тринадцатым. Притом просьба Министерства была выделить госбюджетный кредит. В
20:00 часов мы с Веремеевичем были у Дубинина.
Он нас принял доброжелательно. Помощница видимо ему доложила, с чего все начиналось, и что вначале я пришел один. Дубинин посмотрел этот список, посмотрел на сумму и спросил меня: «Зачем ты просишь кредит? Ведь его же придется отдавать. Отдашь ты или нет, еще не известно, а если тебе просто дать бюджетных денег?» Я тотчас же ответил, что мне это еще лучше, что бюджетное финансирование это не бюджетный кредит, и я с удовольствием буду пользоваться бюджетными деньгами, за что чрезмерно благодарен. Тогда Дубинин говорит Веремеевичу и что-то там на бумажке написал, расписался и говорит: «Я выделяю бюджетные деньги для приобретения оборотных средств заводу «Бимет», а остальным ни копейки». Веремеевич стал просить, чтобы выделили еще хотя бы тутаевскому заводу. На что Дубинин ответил: «Вот директор завода «Бимет». Ему эти деньги нужны, он торчит тут неделями и пришел лично сам просить у меня выделить ему денег. Я понял, что ему очень нужно, а тем директорам 12-ти из списка, по-видимому, нужны не очень, т.к. я их не видел и не вижу. Я и не выделяю им ни копейки». Вызвал помощницу, отдал ей эту бумагу, чтобы она продвинула ее туда, куда нужно. Распрощался с нами. Я был очень доволен и уехал к месту проживания. На завтра я снова был в Министерстве финансов.
Я знал, что подписанное Дубининым решение на выделение мне денег это еще не все. Нужно пройти еще через несколько отделов, чтобы это выделение произошло, а потом еще проследить, чтобы платежное поручение было исполнено, т.е. деньги направлены ко мне в мой банк. Если этого не делать, то денег можно не получить совсем, а в лучшем случае не раньше чем через три месяца. Я не мог себе позволить этого. Я проторчал в Министерстве финансов неделю. Пока мне мой куратор сказала, что моя платежка реализована, т.е. деньги ушли. Пока денег у меня не было, я брал кредит в КомСоцбанке. Это был 1993-й год.
ГЛАВА 17
Я начал искать продукцию, которую можно производить на имеющемся оборудовании, и стал искать оборудование, которое можно было бы купить, для производства новой продукции. Я купил у завода Красный Пролетарий три станка с ЧПУ, правда, не заплатил им ни копейки. Зашевелилось Приднестровье. Тираспольский завод оборудования вывез имеющиеся у него на складах литейные машины. Я купил у них машину для литья под давлением – не заплатил ни копейки. Купил в Саратове печь выплавки алюминиевых и бронзовых сплавов – Саратову заплатил из денег, взятых в кредит. Начал искать изделия или другую продукцию для производства на своем оборудовании. Договорился с волгоградским «ВторЦветМетом», что они будут привозить мне цветной металлолом, а я буду сплавлять его в стандартные чушки, с выдачей сертификата. Вот здесь мне пригодилась купленная в Саратове печь.
Через своих различных знакомых в Москве стал искать продукцию для производства у себя. Мне предлагали изготавливать пистолеты, подумав, я отклонил это предложение. Предлагали плавить серебряные слитки. В Сибири добывалась серебряная руда, и сплавлялась в некие концентраты, которые потом перерабатывались на серебро. Такая переработка осуществлялась в Казахстане, а в России мощностей для такой переработки не было. Это было заманчиво, но я побоялся связываться с драгметаллами. Я предполагал заняться производством запорной арматуры, т.е. кранов, смесителей и пр. для бытовых нужд. Съездил в
260
Ленинград. Там на судостроительном заводе был цех, который изготавливал данную арматуру. Воочию увидел, что это чрезвычайно сложное производство и вряд ли я смогу наладить его у себя.
Я решил, что на «Бимете» возможно изготавливать различные счетчики для воды. Для горячей воды и холодной. В то время их изготавливал Чистопольский часовой завод. Для начала я договорился с ним, что буду поставлять им корпуса счетчиков. Корпуса поставлял им Днепропетровский металлургический завод. Корпуса счетчиков делались из латуни, и было очень много бракованных, притом брак был скрытый. У меня была машина для литья под давлением, на ней я мог изготавливать эти корпуса. Но я решил корпуса изготавливать методом литья в гипсовые формы. Принял на работу технолога из Кузлита, инструментальщика, с которым я работал в бюро новой техники на Кузлите, и решил создать такое производство корпусов счетчиков методом литья в гипсовую форму. Из этого ничего не вышло. Я полагался не на тех людей. А сам лично я заниматься технологией не мог.
Я также купил за 200 000 рублей канадскую технологию производства свинца из аккумуляторов, отслуживших свой ресурс. Съездил на саратовский завод, где изготавливались аккумуляторы. На мой взгляд, несколько неудачно, т.к. директора завода не было, он был где-то за границей. Договорился с исполняющим обязанности, что им нужен свинец. Они сказали, что у них также много бракованной смеси для начинки аккумуляторных электродов, и они не знают, что с этой смесью делать, т.к. выбрасывать эту смесь нельзя, а как восстанавливать оттуда свинец, они не знают. Я сказал, что купленная мною технология предусматривает восстановление свинца из такой смеси. Денег на экспериментальное производство, т.е. на создание пионерной установки, они мне не дали, сказали, что денег у них у самих нет, но сказали, что если я буду изготавливать свинец, они будут у меня его покупать. Я поручил своей дочери изготовить опытную партию свинца по канадской технологии. Купил, не помню у кого, две тонны аккумуляторов, отслуживших свой ресурс. Мы с Ольгой создали лабораторную, фактически, установку для получения свинца по канадской технологии. Работы мы вели только вдвоем. Никто не знал, что мы делаем, т.е. работы проводились секретно. Сама технология, которую я купил, ее описание находилось у меня дома.
Мы получили несколько килограммов свинца, Ольга отвезла его в Саратов, свинец оказался соответствующий ГОСТу. Нужны были деньги для изготовления промышленной линии для производства свинца из вторсырья. В Советском Союзе использованные уже аккумуляторы перерабатывались на свинец на двух заводах: в Ворошиловграде (Луганск) и в Казахстане. Я послал в Луганск своего представителя, который осмотрел вышеуказанное производство, вернулся в Камышин и сказал мне, что там производство ужасное с точки зрения экологии. Что берут использованные аккумуляторы, загружают их в шахтную печь, выплавляют оттуда немножко свинца. Технология ужасная, допотопная и засоряет экологию. Тем не менее, в РФ ни одного завода по переработке аккумуляторов, отслуживших свой ресурс, не было. Здесь было две проблемы:
Сбор аккумуляторов. Как должна решаться эта проблема, мне совершенно неизвестно.
Где взять около миллиона долларов для создания производственных мощностей.
Миллион долларов можно было взять в недавно открывшемся в Волгограде венчурном банке США. Я связался с управляющей банком, она выслушала мой проект, сказала, что готова финансировать до миллиона долларов и чтобы я ей представил бизнес-план. Я всегда знал, что вопрос денег решить можно, а вот проблема сбора аккумуляторов отслуживших свой ресурс, мне была совершенно не знакома. Пока что мой завод занимался переплавкой цветного металлолома на чушки и готовился к производству корпусов различных счетчиков. Это было достаточно реалистично.
Начиная с 1992-го года, строительство котельной, водозабора и больницы – Москва не финансировала. Для строительства этих объектов (это объекты социальной сферы города Камышина) мне выдавала кредиты Волгоградская областная администрация. В конце 1993-го года я закончил строительство водозабора и передал его городу, городскому водоканалу. Передал также незавершённое строительство больницы и котельной. Вообще-то, я руководил государственным заводом, хотя Государства, как такового, уже не было. От лица государства имущество завода должен был принять областной или государственный комитет по имуществу, т.к. министерства были ликвидированы. Возможна была так же приватизация завода. Но я был сам по себе, хотя фактически я как бы получил завод в концессию. Да, это фактически была концессия.
Я должен был получить от Госкомитета по управлению имуществом доверенность на управление заводом. Но я ее не брал. По просьбе руководства Госкомимущества волгоградского отделения, я приехал в Волгоград. Рассказал им о состоянии дел, и меня руководитель этого комитета отругала за передачу городу водозабора и незавершенного строительства котельной и больницы. Обозвала меня партизаном. Доверенность на управление заводом «Бимет» я не попросил и она мне не предложила. Я действительно действовал по-партизански.
В сентябре 1993-го года мне исполнилось 60 лет, и я оформил себе трудовую пенсию. Пенсия была небольшая. Конец 93-го и начало 94-го года было для меня тяжелым временем. Я болел. У меня была гипертония. Я мог работать не более двух дней в неделю, хотя раньше я думал, что я буду работать не менее чем до 70-ти с лишним лет, теперь я понял,
262
что сил у меня не много. Да еще и помощников хороших у меня не было. Молодого парня, который был у меня первым главным инженером «Бимета», за плохую подготовку к зиме 1993-го года я уволил. Принял на работу главным инженером Сороку Виктора. Ранее он работал заместителем главного инженера на Кузлите, у меня же. Заместителем по общим вопросам у меня был Стрикалов Виктор Алексеевич – бывший начальник отдела технического контроля Кузлита. Заместителем по строительству был Щеголев Виктор – он со мной работал с самого начала организации «Бимет». Все эти ребята были хороши на посылках, но инициативы у них не было никакой. В условиях поиска изделий для производства, организации нового производства – они работать не могли, и были совершенно беспомощны. А я устал. Я, начиная с тракторного завода, все время работал на износ. Больше я таким образом работать не мог. Если бы мои дети были заинтересованы в получении в собственность завода «Бимет» и я тоже, я бы провел приватизацию. Но дочери и их мужья совершенно не интересовались заводом, а мне одному или моей жене он тоже совершенно был не нужен. Собственность – это бремя, а завод – это бремя колоссальное. Мне это бремя было уже не по силам. И я решил уволиться.
Как-то я, собравши своих заместителей, критиковал их за безынициативность. За то, что они – молодые люди, совершенно не заинтересованы в работе завода и не проявляют никакой инициативы, чтобы продолжить эффективно работать и что если они не будут проявлять инициативы, я брошу все это дело и оставайтесь вы сами с собой. Неожиданно для меня я получил ответ, что если я хочу уйти, то могу уходить. И я уволился, назначив преемником, т.е. директором завода «Бимет», Щеголева Виктора, согласовав этот вопрос с главой администрации города Камышина, Алферовым, который отнесся к моему уходу и назначению Щеголева директором, чрезвычайно отрицательно. Его высказывания в отношении Щеголева носили практически нецензурный характер, и приводить я их здесь не буду. Но я не мог больше работать и ушел на пенсию.
В течение трех месяцев завод развалился полностью и прекратил работу. Рабочие разбежались, уволившись, ИТР также. Комитет по имуществу выставил завод на торги, и его купило акционерное общество по производству бурового инструмента. Могу добавить, что по зрелому размышлению, я не справился с работой в новых условиях. Работа в новых условиях мне была уже не по силам. Я был уже стар – физически и, пожалуй, морально. Я боялся начинать какое-либо производство, не изученное для меня, а если бы я был лет на 15 моложе, я бы конечно начинал любую представленную мне работу, т.е. осваивал бы выпуск различной продукции, а сейчас я боялся. Помимо всего этого, у меня разрушилось мое представление о цели моей жизни. Если я в системе Советской власти, используя ее и преимущества, и недостатки, хотел быть независимым управленцем какого-то социума, т.е. производственного предприятия, соответствующих работников, жилья, учебных заведений и инструментов воздействия на общественное мнение в лице партийных и профсоюзных организаций. Возможно, это была утопичная мечта, но в какой-то степени, она могла осуществиться, и я видел такое осуществление на волгоградском тракторном заводе, купинском заводе Центролит, харьковском тракторном заводе, минском моторном и минском тракторном заводе. Конечно, в Советском Союзе осуществлялось централизованное управление экономикой, однако же, это макроэкономика, а отдельные участки этого организма управлялись, и это было сделано официально, именно руководством производственных предприятий, и социум, который я мечтал создать для себя, создать, конечно, было можно, и я упорно шел к этому.
В 1991-м году шла смена власти. Ликвидировался Советский Союз. В России стали строить совершенно иную экономическую систему. Жилье от предприятий забрали, техникумы и институты, принадлежащие им, также забрали, партийные и профсоюзные организации (особенно партийные) на заводе были запрещены. Партийные (не важно, какой партии) организации разрешили строить только по месту жительства. Этим самым решили власти коммунистическую партию, т.к. только через производство, через социум, созданный вокруг производства, и могла управлять коммунистическая партия общества. От правящей ячейки компартии, работать по месту жительства, фактически ликвидировали компартию. Я не сторонник коммунистов и не плачу по их фактической ликвидации, я плачу о разрушенной системе управления, а коммунистические организации никогда, фактически, моей работой не управляли, а помогали мне управлять обществом. Теперь получилось, что цель моей жизни – создание и управление социумом, новая власть ликвидировала. В благодарность за это, оставляли мне в мою собственность, в общем-то, завод. Но мне собственность не очень была нужна. Я хотел быть управляющим собственностью, т.е. иметь собственность в доверительном управлении. Форма концессии меня стопроцентно устраивала.
ГЛАВА 18
На пенсии я стал отдыхать, в основном на даче. Я прочел воспоминания адъютанта фельдмаршала Паулюса, Адама, который описывал свою службу с Паулюсом, написал, что после пленения под Сталинградом и отбытием плена в Советском лагере военнопленных, вернувшись в Германию, он три года работал садовником, это ему рекомендовал его лечащий врач. Адам написал, что у него была болезнь
264
системы кровообращения. Эту рекомендацию я применил себе и занялся работой на даче. Дачного домика у меня не было, вместо него стоял вагончик, который я купил в саратовском «Волгостальмонтаже». Дача у меня была на окраине Камышина, на так называемой Черной Гряде, на берегу Волги. На дачу нужно было ехать автобусом до конечной остановки, конечная остановка автобуса находилась рядом с офисом Управления буровых работ «ПрикаспийБурПрома». Таким образом, доезжая до «ПрикаспийБурПрома», дальше нужно было идти пешком около двух километров. Я с удовольствием проделывал этот путь, но вначале все же мне мало приходилось работать. Было сильное сердцебиение и аритмия. Постепенно, делая посильную работу на даче, здоровье мое поправлялось. Я стал интересоваться, что делается вокруг. Кстати, дача моя находилась рядом с водозабором, который я построил. Я обнаружил также, что на территории соседней дачи стоит запорная арматура пробуренной скважины.
Примерно в 1995-м году я зашел в УБР (управление буровых работ) к начальнику, которого я знал. Я узнал у них, что это за скважина рядом с моей дачей и пошутил, нельзя ли ее приватизировать. Я получил ответ, что эта скважина глубиной пять тысяч метров, пробурена в поисках нефти, на эту скважину имеется паспорт и хотя это секретная документация, мне показали этот паспорт. На мой взгляд, эту скважину можно было эксплуатировать, но она закрыта, законсервирована. Тогда я стал узнавать у руководства УБР: «А много ли таких законсервированных скважин в камышинском районе и вообще, сколько нефти добывается в камышинском районе?». И получил полную картину: в камышинском районе добывается 350 000 тонн нефти в год. Получил данные, где расположены действующие скважины, где находятся нефтесборники, куда потом качают эту нефть, где производится первичная отчистка нефти и какую нефть добывают сейчас, и какая нефть имеется в камышинском районе, которую не добывают. Прежде всего, меня интересовал вопрос содержания серы и вязкость нефти. Все эти данные я заполучил, с условием, что их буду запоминать, а не записывать, хотя я мог, конечно, записать их по памяти дома. Я также выяснил, что около 150-ти нефтяных скважин, находящихся в камышинском районе – законсервированы. Нефть в некоторых месторождениях высокосернистая, возможно, поэтому ее и не добывают.
Мне сказали, что все скважины имеют паспорта, в которых записаны технические характеристики, в том числе и дебит скважины на 20-ти мм и 40-ка мм ограничителях. Я выбрал около сотни скважин глубиной не более 1700 метров с подходящим дебитом и подумал, что их надо както взять себе. Скважины были переданы УБРом Лукойлу. Однако же, как я узнал, все неработающие скважины у Лукойла на балансе не числились, они числились на т.н. забалансовом счете. Это значит, что налоги на эти скважины Лукойл не платил. Я стал так же учиться по учебникам переработке нефти на бензин, керосин и др. нефтепродукты. Выяснил, что переработка, в принципе, имеет два этапа: первый этап – неглубокая переработка, достаточно просто осуществимая.
Я подумал, что можно организовать переработку нефти на площадях, теперь уже никому не нужной, недостроенной ТЭЦ. Судя по площади можно было организовать переработку около 350 000 тонн в год. Скважины, которые я подобрал, давали такое количество нефти. Нужно было только забрать эти скважина у Лукойла, все равно он их не использовал. Конечно, у Лукойла и лично у Аликперова, – а я с ним дважды встречался, еще когда он работал в Волгограде, до организации им Лукойла, – я знал, что понимания в этом плане я у Аликперова не найду. Я обратился к председателю совета министров Черномырдину Виктору Степановичу. В свое время, когда я занимался газом для Кузлита, я встречался с Черномырдиным, он тогда был заместителем министра нефтяной и газовой промышленности. Он меня знал. Немного, может уже и забыл, когда стал председателем совета министров, но я к нему обратился. Он сказал, что помнит меня и с удовольствием поможет мне взять у Лукойла часть скважин, нужно только соблюсти два условия:
Получить ходатайство главы администрации Волгоградской области о передачи неиспользуемых Лукойлом нефтяных скважин акционерному обществу, которое я должен создать.
Ни в коем случае, не афишировать его согласие.
После получения ходатайства от главы областной администрации я должен подготовить проект распоряжения председателя совета министров о передаче скважин от Лукойла моему акционерному обществу. Черномырдин подпишет такое распоряжение и надо будет потом мне отработать саму передачу. Это меня устраивало. Предварительное согласие главы областной администрации, Шабунина, у меня было. Я стал организовывать акционерное общество. Акционерами становились: я, глава администрации города Камышина Алферов, глава разведывательного треста ПрикаспийБурПром, начальник камышинского УБР. Деньги немедленно давал управляющий ПрикаспийБурПромом, притом он давал часть денег мне взаймы, т.е. за меня. Он также просил ни в коем случае не афишировать его участие в создаваемом мною акционерном обществе, т.к. он является участником акционерного общества Лукойл
– 5% акций Лукойла у него, но он не считает большим преступлением те действия, которые проделываю я. Теперь нужно было заполучить ходатайство главы областной администрации. Как раз в это время проходили выборы главы областной администрации, и Шабунина не избрали.
266
Коммунисты выиграли выборы, и их кандидат Максюта был избран главой администрации волгоградской области. Я поехал к Максюте. Он категорически отверг мою просьбу о ходатайстве. Я знал, что Максюта человек Лукойла, знал, что все его ближайшие родственники работают в Лукойле, и что, конечно, он не будет приветствовать создания моего акционерного общества. Он мне сказал: «Никогда в жизни я не пойду тебе навстречу по следующим причинам: твои 350 000 тонн в год (добыча и переработка) в Камышинском районе, мне и области ничего не дают. А теперь посмотри, что дает Лукойл: нефтеперерабатывающий завод перерабатывает в год около семи миллионов тонн нефти – это его проектная мощность. Завод был построен для переработки нефти, добываемой на территории Волгоградской области. Раньше добывалось такое количество нефти, а теперь в 1997-м году, добыто нефти 3,5 миллиона тонн и эти 3,5 миллиона тонн добываются уже пять лет подряд. Лукойл привозит недостающие, 3,5 миллионов тонн из Сибири. Если я поссорюсь с Лукойлом во имя твоих интересов, он эту нефть не привезет. Сдохнет нефтеперерабатывающий завод, и целый микрорайон, где живут работники этого завода. Второе: в этом году именно Лукойл заказал судоверфи (а до выборов Максюта был генеральным директором судоверфи) двадцать танкеров река-море. Это на пять лет работы судоверфи и если я с ним начну ссориться, он этот заказ заберет. Сдохнет судоверфь и вдвое больший микрорайон, чем микрорайон нефтеперерабатывающего завода. Могут быть и иные неприятности». Я понял, что ходатайство я не получу. Конечно, я мог бы еще что-то предпринимать, но у меня заболела жена.
Жена проболела почти весь 1998-й год, у нее была онкология: опухоль головного мозга. И умерла в сентябре 1999-го года. Она заболела во второй половине 1998-го года. Ее положили в больницу в Камышине. Я сразу же прекратил всю работу по организации акционерного общества, вернул деньги учредителям. Моя мама умерла еще раньше – в июне 1997-го года. В возрасте 82-х лет.
После смерти жены я уехал в Саратов к своей дочери Татьяне. Они с мужем и сыном Ильей жили и работали там. Дочь была беременна, сказала, что я ей буду нужен. В октябре 1999-го года у нее родился сын, назвали Валерием. И я занялся работой няни и гувернантки.
г. Саратов, 2015 год.
Генеалогическая таблица Штальберг – Стальгоровых

ВалентинаВишневская 1915-1997
ПРИЛОЖенИе 1
Александра1882-1965 Флорентий 1886-1949 Анатолий1918-1942 ТамараПетрова 1936-1999

ИгорьДмитренко1963 Татьяна1969
ИльяОрлов1989 НиколайОрлов1966-2009
ВалерийОрлов1999 ЗинаидаБаранова1936
Юрий1967
Дмитренко
ИгорьДмитренко1963 ВалентинаСтальгорова1964
 

ТатьянаВиняр1984 Людмила Шевченко 1989 Устинья2007 Глеб2012 Борис2014 Даниил2014
268

Рыбкины
ИгорьОльгаРыбкинСтальгорова
МарьянаАлексейМихаилМаринаЕвичРыбкинРыбкинПанина1985 1984 1987 1990 ДавидЕкатеринаЕгор Кирилл 2008 2014 2012 2012
Логачевы
Михаил Елена Логачев Стальгорова

Юрий Логачев 1988

Аркадий 2005
Стальгоровы
Елена Воронина-Боброва 1970

Алиса Анастасия 1997 1999
ПРИЛОЖенИе 2
ШтальбеРг
Владимир Иванович
Родился в 1860-м году. Проживал в г. Смоленске. С 1891 г. по 1906 г.
– помощник начальника, а с 1907 г. по 1917 г. – начальник почтово-телеграфной конторы г. Смоленска. В 1910-м году ему присвоен чин статского советника.
В 1906-м году совместно с Фон-дер-Рааб-Тилен учредил, а 30го июля 1907 г. официально зарегистрировали «Смоленское Теософское Общество». Был основателем и редактором журнала «Теософская Жизнь».
Являлся членом Санкт-Петербургского общества последователей гомеопатии. Имел двоих детей: дочь Александру, 1882 г.р. и сына Флорентия, 1886 г.р. В октябре 1914 г., во время войны с Германией, попросил Императора России Николая II изменить фамилию Штальберг на Стальгоров. Своим указом от октября 1914 г. Император удовлетворил эту просьбу.
После революции 1917 г. Владимир Иванович жил у своей дочери Спасской Александры в Дагестане, г. Дербент, ул. Буйнакская, 53, где и умер в 1938 г.
ШтальбеРг (с 1918 г. СтальгоРоВ)
Флорентий Владимирович
Родился в 1886 г. в г. Смоленске. Окончил сельскохозяйственное училище. С 1908 по 1917 г. был управляющим имения княгини Тенишевой. В Рославльском уезде Смоленской губернии д. Полуево. В 1909 г. женился на крестьянке Селезневой Елене Родионовне. В браке с ней родили трех сыновей: Владимира, 1910 г.р., Михаила, 1911 г.р., и Анатолия, 1918 г.р. Во время гражданской войны воевал против советской власти в армии адмирала Колчака. По данным Российского государственного военного архива, штабс-капитан Штальберг Ф.В. с 1 ноября 1918 г. по 9 января 1919 г. был начальником штаба 2-ой Сибирской стрелковой дивизии. После гражданской войны работал в почтово-телеграфных конторах г. Смоленска и г. Осиповичи, Белоруссия, механиком и почтовым агентом. Во время войны 1941–1945 гг. жил с женой и двумя малолетними детьми сына Владимира: Эдуард 1935 г.р. и Ольга 1937 г.р. в оккупированной немцами Белоруссии, г. Осиповичи. С 1942 г. по март
272
1944 г. служил в русской полиции г. Осиповичи. После освобождения Белоруссии от оккупантов бежал в Смоленскую область. 22 марта 1946 г. был арестован. Следствие установило, что за время службы в полиции уголовных преступлений он не совершал, и через полгода после ареста, 8 октября 1946 г. он был осужден военным трибуналом войск МВД Бобруйской области по ст. 63-1 УК СССР в соответствии со ст. 2 Указа ПВС СССР от 19 апреля 1943 г. на 15 лет лишения свободы. Наказание отбывал в Озерлаге МВД СССР г. Тайшет Иркутской области, где умер 17 августа 1949 г. от туберкулезного менингита. Похоронен на кладбище вблизи деревни Шевченко Тайшетского района Иркутской области, могила №Е-43.
СтальгоРоВ
анатолий Флорентьевич
Родился 13.05.1918 г. в г. Смоленске. Окончил военное училище в 1940-м году. В 1941-м году – лейтенант, командир 7-ой стрелковой роты, 1190-го стрелкового полка, 357-ой стрелковой дивизии. По официальному извещению 20.01.1942 г. погиб, «оставлен на поле боя». После освобождения Смоленской области от немецких оккупантов его двоюродная сестра Лидия Селезнева в письме от 2.01.1944 г. писала в Москву Стальгоровой Ксении, что Анатолий был тяжело ранен и с поля боя его в бессознательном состоянии подобрали немцы, вылечили, и в июне 1942 г. он на три дня был отпущен к родственникам, был у них. Через три дня вернулся в г. Смоленск в лагерь военнопленных.
24.09.2012 года Тульское Управление ФСБ России рассекретило дело немецких диверсантов. Группу немецких диверсантов из четырех человек возглавлял Стальгоров Анатолий. В Смоленском лагере военнопленных он был завербован в Российскую Национальную Армию (РНА), которую формировали в то время на территории Смоленской области русские иммигранты: Иванов и Кромиади. Группа военнослужащих РНА из Смоленска была направлена в г. Орел на учебу в какуюто школу РНА.
Эту школу посетил немецкий разведчик капитан Тук и предложил Стальгорову и еще четверым военнослужащим РНА оказать услугу немецкой армии – в составе разведывательной диверсионной группы высадиться с самолета на территории Тульской области для соответствующей деятельности.
Шпионско-диверсионная группа, возглавляемая Стальгоровым, высадилась в Тульской области. Конкретно, о ее деятельности в рассекреченных материалах Управления ФСБ Тульской области ничего нет.
Группу выдал советским контрразведчикам один из ее участников. Все были арестованы, допрошены, в том числе и Стальгоров Анатолий.
Согласно справке Управления Тульской ФСБ Стальгоров Анатолий после допросов был осужден по ст. 58-1-б УК РСФСР к ВМН – расстрелу с конфискацией имущества. Приговор приведен в исполнение 22.07.1942 г. (место захоронения не указано). Заключением прокуратуры Тульской области от 19.05.1998 г. в реабилитации отказано.
ВИШнеВСкИй
Матвей Иванович
Вишневский Матвей Иванович родился в 1880 году в городе Вильно в семье православного священника. У него было двое братьев и сестра (возможно, было больше, но я знаю только этих). В 1888-м году Матвей Иванович поступил в первый класс Виленской русской классической гимназии. Он учился в одном классе с Феликсом Эдмундовичем Дзержинским – будущим партийным и государственным деятелем Советского Союза.
По окончании Виленской гимназии Матвей Иванович поступил учиться в Варшавский университет и окончил его в 1903-м году. В 1904-м году он жил и работал в городе Рогачеве. Там он познакомился со своей будущей женой Устинович Ольгой Михайловной. Их познакомил виленский одноклассник Матвея Ивановича по гимназии, с которым он учился также в Варшавском университете, брат Ольги Михайловны, Лев Михайлович Устинович. Ранее семья Устиновичей жила в Вильно. Отец Ольги был в Вильно почтовым чиновником. Их семья была католической, но чтобы работать чиновником в Государственной Почте Российской Империи, нужно было обязательно быть православным. Устиновичи из католичества перешли в православие, родители и дети. И переехали работать в город Рогачев.
В 1904-м году Матвей Иванович и Ольга Михайловна поженились. В 1905-м году у них родилась первая дочь Людмила, в 1910-м вторая дочь Татьяна, в 1915-м Валентина, в 1918-м сын Петр, в 1925-м дочь Женя. Матвей Иванович был достаточно дружен с Дзержинским и тот привлек его к революционной работе. Матвей Иванович работал в Рогачеве присяжным поверенным. Семья у него была достаточно обеспеченная. Один из братьев работал лесничим в Белоруссии же. Второй брат
– полковник, командовал казачьим полком. Сестра Матвея Ивановича была женой Посланника Российской Империи в Китай. Тем не менее, он пошел в революцию вместе с Дзержинским. На мой взгляд, он был
274
романтик. Так получилось, что во время Гражданской войны он воевал против своего брата полковника.
Матвей Иванович служил в органах и войсках ВЧК. В 1925-м году он демобилизовался. Последняя его должность была начальник отдела снабжения войск ВЧК Белоруссии. После демобилизации он работал судьей в городе Рогачеве. В 1926-м году в октябре (это уже после смерти Дзержинского) его исключили из партии и уволили с работы. Он не мог пережить этого и в том же 1926-м году от сердечного приступа
– умер.
Его жену, мою бабушку Ольгу Михайловну, тут же арестовали. И все допытывались, где золото и драгоценности, которые награбил ее муж во время Гражданской войны. А он не грабил. Более того, бабушка рассказывала мне в 1944-м году, как она ездила в Минск, в штаб войск ВЧК и привозила продукты питания своему мужу, который был начальником отдела снабжения войск ВЧК Белоруссии. Он ей объяснял, что паек у них скудный и он рад тому, что она привезла.
СОдеРЖАнИе
ВВедение ЧаСть I. детСтВо ЧаСть II . ЮноСть ЧаСть III. Школа ЧаСть IV. ГлаВный инженер ..................................................209
Приложение 1 Приложение 2 Литературно-художественное издание
Юрий Михайлович Стальгоров
Я жил в СССР
В авторской редакции
Компьютерная верстка Ю.В. Раевская Корректор Т.Е. Вардугина
Издательство «Новый ветер» 2015
ISBN 978-5-98116-192-6

Подписано в печать 26.10.2015 г. Формат 60х84 1/16. Усл. п. л. 16,04. Бумага офсетная. Печать офсетная Тираж 100 экз. Заказ № 160.
Отпечатано в типографии ООО «Новый ветер» 410012, г. Саратов, ул. Астраханская, 79.
270
удожественное издание
Юрий Михайлович Стальгоров
Я жил в СССР
В авторской редакции
Компьютерная верстка Ю.В. Раевская Корректор Т.Е. Вардугина
Издательство «Новый ветер» 2015
ISBN 978-5-98116-192-6

Подписано в печать 26.10.2015 г. Формат 60х84 1/16. Усл. п. л. 16,04. Бумага офсетная. Печать офсетная Тираж 100 экз. Заказ № 160.
Отпечатано в типографии ООО «Новый ветер» 410012, г. Саратов, ул. Астраханская, 79.
270