Начало Великой Отечественной войны

Начало Великой Отечественной войны
Сданы экзамены и началось беззаботное босоногое лахтинское лето 1941-го года.
Мальчишки мечтали стать геологами, моряками, летчиками.
Ничто не предвещало беды, которая обрушилась на страну на целых 6 лет (до отмены карточек в конце 47-го года).
Да, в Европе шла война, но мы в неё не втянулись. Благодаря нашей дипломатии мы могли ждать удобного момента, поскольку только разгром фашизма, как такового, мог обеспечить дальнейшее развитие мировой пролетарской революции.

Мы понимали, что являемся врагом всего капиталистического окружения и с момента образования СССР стали к этой войне усиленно готовиться. Стремительная индустриализация в первую очередь служила целям роста военного могущества страны, во вторую росту помощи зарубежным компартиям, для целей мировой пролетарской революции, и только в третью расту благосостояния.
Уже к 38 году европейский театр был подготовлен к войне, война могла начаться в любой момент, Сталин начал готовить к войне и людскую массу. Территориальная армия была преобразована в общесоюзную, рабочий день увеличили с 7ми часового до 8 часов, пятидневку заменили семидневкой, было запрещено увольнение по своему желанию – работников прикрепили к предприятиям, за прогулы и опоздания ввели уголовное ответственность.
Я думаю, особую озабоченность у Сталина вызывали бывшие репрессированные во время коллективизации крестьяне и репрессированные по классовому признаку чиновники. Многие из них уже отбыли свои сроки изоляции и осмелились вернуться в родные места. Сталин понимал, что многие из них из потенциальных противников МЕТОДОВ преобразований превратились в потенциальных врагов самого СТРОЯ. Начался очередной этап большого террора. Я читал, или на радио слышал, что на места была спущена директива: рассортировать вернувшихся бывших репрессированных и какую-то часть из них вновь отправить в лагеря, а какую-то часть из них по решению местных троек даже расстрелять. Много невинных людей было расстреляно только потому, что они местным чекистам показались подозрительными. Десятилетия и столетия будут родиться авторитетные размышления ученых: большой террор Сталина увеличил или уменьшил армию врагов советской власти. Армия Власова состояла не из бумажных солдатиков.
Из приграничных районов были переселены за Урал жители, которые по национальности совпадали с титульной национальностью приграничных зарубежных стран. В сибирском колхозе мне довелось работать с немцами, переселенными с Северного Кавказа. Они в колхозе жили и трудились с немецкой добросовестностью, как рядовые колхозники, а часть немцев Поволжья, читал я (Новая № 2352) попала на север Енисея с ужасающей в 42 году смертностью от голода и холода. 
В надвигающейся войне мы пытались предотвратить поражение, которое влекло за собой ликвидацию советского строя, и сделать все возможное для победы с дальнейшим развитием мировой пролетарской революции, в развитии которой «верный Марксист – Ленинец» видел единственный смысл своей жизни. (Это уже мои совершенно не авторитетные домыслы).

В то время  я  о мировой революции не думал. Для меня всё было ясно: нам война не нужна и с немцами мы заключили договор о дружбе. В результате они воюют, а мы освободили от буржуев  Молдавию, Западную Украину, Западную Белоруссию, Литву, Латвию, Эстонию.
У нас самая сильная армия, нам нечего бояться – они между собой… и ещё не ясно кто кого, а у нас мирная жизнь. В ленинградских магазинах – «что угодно для души»: и пирожные в корзинках, и твёрдая Московская, и нежная Чайная, и икра, и виноград, и будет так во всем Союзе, а не только в Ленинграде. Были бы деньги – так добивайся трудовых успехов. Жизнь в СССР наладилась, было устойчива, и только работай и учись.
Всё мне – в мои почти 14 лет, было ясно.
От тёти Яни приходили спокойные письма с самого Дальнего Нашего Запада. От тети Гени с самого Дальнего Нашего Востока, где у нас город Владивосток, а на самом Дальнем Нашем Юге у нас город Владикавказ. В Нашей Средней Азии был город Верный, который мы назвали Отцом яблок – Алма-Ата
Всё было подвластно России.

Очевидно, такое впечатление о нашей жизни было не только у меня. За  12 дней до войны к нам на лето приехал Валик. Приехал к бабушке с дедушкой, чтобы пожить в городской среде и не потерять, живя в совхозе, городского стиля поведения и восприятия мира. Родившаяся в Петербурге тётя Люся, скитаясь с Макаром Семёновичем по совхозам, хотела, чтобы её дети выросли городскими. Они и росли городскими, потому что в совхозе были еще  такие же, как у них, дети совхозной интеллигенции. Надо сказать, что персонал дирекций совхозов существенно отличался от персонала правлений колхозов, и всё же надо было поддерживать привычку свободно себя чувствовать на городских улицах и в городском транспорте, которых, разумеется, в совхозе не было. Но, главным был отдых, смена обстановки. Валик кончил четвёртый класс и сдал первые в жизни экзамены. И приехал купаться и загорать на чудесном Лахтинском взморье – мелком и тёплом, как лягушатник.
В Алпатове, где они жили, купаться было негде. Недалеко был Терек, но мутный, быстрый Терек с илистыми, заросшими кустами берегами у Алпатова, ни в какое сравнение не шел с Лахтинским взморьем. К тому же, как тогда говорил мне Валик, в лесу у Терека русского могли поймать, зарезать и, как барана, подвесить за подбородок на суку чеченцы. Так или пугали детей, или были на то основания, но это говорил подросток –  подростку, т.е. Валик мне.
До Москвы Валик ехал с отцом, который ехал в Министерство совхозов, а с Москвы до самой Лахты один. Доброжелательные проводники, доброжелательные пассажиры, доброжелательные кондукторы, доброжелательные прохожие. На улице можно подойти к любому милиционеру, и он достанет из сумки справочник и объяснит, как добраться туда, куда тебе надо (я этим и в Ленинграде, и после войны в Москве неоднократно пользовался). Было безопасно, можно было отправить в путь ученика четвёртого класса одного – его не украдут и не измордуют.
Вволю накупавшись и навалявшись в песке в первые дни, после его приезда, мы стали регулярно ездить в город.
Я помню, что мы посещали все музеи подряд, а музеев в Ленинграде бесчисленное множество. Из тех, которые я  посетил впервые, в памяти у меня зарубки ставили музей почв, где в ящиках со стеклянной стенкой были разрезы почв на метровую глубину различных климатических и ландшафтных зон, и этнографический музей, где были выставлены одежды разных народов.
Разумеется, мы посещали и зрелища, и аттракционы, и музеи, которые по определению интересны – такие, как военно-морской, художественные и зоологические. У Валика самое большое впечатление, а в последствии и след в жизни оставил   военно-морской музей.

          Начало  Великой  Отечественной  войны.
В разгар лета дядя Вячик получил из военкомата повестку, обязывающую его явиться 22 июня на переподготовку. Такие переподготовки были в то время для молодых людей его возраста обычны. Дядя Вячик перед отъездом приехал к родителям, переночевал и утром 22-го пошел на залив искупаться. Был прекрасный солнечный день.

 Нас с Валиком  послали за батоном. Вернувшись, мы увидели у окна, из которого был выставлен радиоприемник, плачущих женщин. Передавали выступление Молотова о воздушных налетах немцев на наши города. Не дождались мы удобного момента, чтобы присоединиться к победителю – немцы начали войну раньше, исходя из своих расчетов удобного для них момента, наплевав на все договоры и договоренности.
 
Это моё личное мнение, основанное на рассуждениях в СМИ об известных историкам документах, по которым они делают порой, на мой взгляд, на удивление нелепые выводы. Естественно, мои умозаключения для таких историков еще более нелепы.
 После того, как Гитлер понял, что Сталин его надул с Пактом Риббентропа Молотова, он не оставил попытки посеять непримиримую вражду между нами и Антантой, и предложил Сталину создать «Ось Берлин – Москва – Токио». Сталин с готовностью согласился на условии, что в сферу нашего влияния войдет Болгария («Цена победы» Эхо Москвы 2011 год). Гитлер завыл от досады – Сталин замыслил получить в руки клещи, губками которых, сомкнув их с севера и с юга, он, встав на сторону Антанты, оторвет от Германии нефтяные скважины Румынии и положит её на лопатки. Сталин в своих притязаниях не называл Румынию, но замысел и так был понятен. Наше присоединение к Антанте было возможным. Быстрой победы Германии над Англией не получилось. Десант на острова не состоялся. При неограниченных ресурсах английских колоний, перспектива для Германии вырисовывалась весьма неопределенной. Предстояла затяжная война.
Сталин, трезво оценивая обстановку, ошибся,  полагая, что Гитлер, наткнувшись на ожесточенное, равновеликое его агрессивности, сопротивление на западе, не решится в ближайшее время открыть восточный фронт. Сталин, сам склонный поступать расчетливо, не оценил способность Гитлера пойти на риск, так что мы, он думал, имеем время для подготовки, и «тихонько» готовились. Я читал об эпизоде того времени, как солдаты в воинском эшелоне перевозившем их с востока на запад, читали газету с текстом, что «ТАСС уполномочен заявить», что никакой переброски войск с востока на запад мы не осуществляем. Мы старались все делать так, чтобы не провоцировать немцев.  Посол Германии в России искренне не желающий войны с нами, сообщал в Берлин, что Сталин нацелен на мирные годы, и настрой в стране и в армии мирный. Посол своими силами старался предотвратить войну, а получилось наоборот – Гитлер понял, что Сталин к немедленной войне еще не готов, и пока на западе сухопутной войны нет, решил бить поодиночке. Молниеносно разгромив Красную армию (Блицкриг), как это ему удалось на западе, приобрести промышленные районы, недоступные английской авиации, и ликвидировать угрозу с востока. А, в конечном счете, захватить вожделенные «Восточные территории».
  Было решено  ускорить разработку «плана Барбаросса», а мы ускоренно перевооружались, и за «Тринадцать лет», отпущенных нам историей, сумели создать промышленность способную производить СВОИ самолеты, СВОИ моторы, СВОИ танки, СВОИ реактивные минометы. Мы ожидали нападения, и, всё же, начало войны для нас было внезапным.
Немцы, используя классический прием дезинформации, сливали нашим разведчикам одно за другим ложные секретные сведения о времени нападения, каждый раз убеждая: «вот теперь-то уж самое достоверное», таким образом, дезавуируя эти сообщения. Демонстрируя «истинное» миролюбие до последнего дня немцы продолжали по согласованному графику поставлять нам станки и оборудование для производства вооружения, а мы в ответ зерно и ферросплавы (ЭХО Москвы). Разумеется, мы, стремясь как можно дольше не вступать в эту империалистическую схватку, дожидаясь революционной ситуации, не могли произвести превентивный удар. Даже когда и посол Германии, рискуя жизнью, сообщил нам о предстоящем нападении, Сталин решил, что это провокация.

Мы не привели войска в состояние готовности ответить на нападение незамедлительным ответным ударом, и даже начали работы по консервации, что фактически в это время вывело из строя артиллерию. Это была стратегическая ошибка Сталина – наша авиация была уничтожена на аэродромах, наши танки не успели вступить в бой. Летчики не сидели в самолетах, танкисты не сидели в танках. Самолеты и танки не были снаряжены к бою.
И, как пишет в своих мемуарах (Новая Газета 2013 год) сотрудник германского посольства Густав Хильгер: «Отсутствие малейшей психологической готовности в русском народе к возможности этой войны с Германией было одной из причин отсутствия боевого духа, проявленного Красной Армией на первом этапе войны», от себя добавлю: и массовой сдачи в плен, полагая, что через день очнемся и будем освобождены.
Роль внезапности, конечно, велика, но она не оправдывает бегство нашей армии за первые 19 дней на 600 км, пробежав более половины пути до Москвы.
 Я согласен с теми, кто говорит, что одной из причин катастрофы первых дней войны является проведенное Сталиным обезглавливание армии. На мой взгляд, это обезглавливание армии блокировало у оставшихся в живых способность к  самостоятельности, к активному самостоятельному мышлению и действиям.
Анализ героического сопротивления пограничных войск и разгрома строевых частей  наводит на мысль, что Сталин и Генеральный штаб не изучили, и не проанализировали в достаточной мере действия германской армии при покорении Европы, а в результате не ориентировали нашу армию на ведение маневренной войны. Это было четвертой причиной наших неудач.

Да, навязанное Гитлером время схватки было внезапным для Сталина, но равновесия он не потерял. В доступном историкам журнале рабочего дня Сталина зафиксировано, что в первые же сутки Сталин принял 18 человек, получая от них сведения и направляя их деятельность. Некоторые из них были в этот первый день не единожды. В первые же часы был составлен текст сообщения о нападении Германии, с которым было поручено выступить Молотову. Выступление Сталина в этот момент носило бы оттенок легкой поспешности, для его выступлении требовалась глубокая оценка всей военно-политической обстановки.

Уже через день Сталин понял, что фронт рухнул, и 24 июня был создан комитет по организации эвакуации промышленности, в первую очередь военной и самолетостроения, за Волгу, куда не могли долететь германские бомбовозы. И не надо путать Сталина – изувера, велевшего перед расстрелом своего верного слуги Ежова еще и помучить его избиением, Сталина прохлопавшего начало войны и Сталина организатора предвоенной индустриализации страны и реального Главнокомандующего в войне, где мы потеряли во много раз больше красноармейцев (в 7 - 13? разные источники, но порядок в этих пределах), чем Гитлер немецких солдат.
 В этой связи мне вспомнился «93 год» Гюго. Там, сорвавшуюся во время шторма с места корабельную пушку, которая могла проломать борт, остановил и закрепил с риском для жизни матрос, которого за это наградили орденом, но пушку эту до этого плохо закрепил этот же матрос, и его за это расстреляли.
 
Так и Сталина за организацию победы отметили высшим образом, поместив его рядом с Лениным в Мавзолее, а затем, за творимые им превентивные репрессии, выволокли из Мавзолея и бросили в яму, и «стреляем», «стреляем» – стреляем, опасаясь, что он выйдет из могилы и приведет к власти «Рабочих и крестьян».
Но не так это было, потому что Хрущев сам был бойцом Мировой революции и не мог он её осудить, и репрессии были против личностей, а модернизация для всей страны, так что из Мавзолея его вынесли и положили в могилу рядом с Мавзолеем. Пережившим войну было наплевать на Ежова,  Мандельштама и иже с ними – немца прогнали, карточки отменили, хлеба можно есть вволю, а там глядишь и заживем – вон у нас теперь сколько союзников…. Искусство руководителя в том, чтобы вызвать у подданных чувство удовлетворения «хоть таким» настоящим и посеять надежду и веру в лучшее будущее. С этой надеждой мы и жили.

 Слушавшие Молотова женщины поняли, что это не финская кампания и не освобождение Белоруссии. Это новая германская война, фронт от моря и до моря и поток похоронок.
Со времени окончания Гражданской войны прошло всего 20 лет, у них Гражданская слилась с Германской в одно многолетнее бедствие. Физическое бедствие голода, холода и изнурительного труда и бедствия души в страхе за жизнь мужей и сыновей.

Нас подростков настолько убедили в нашем могуществе, что первой мыслью у меня было: «Ну, немцы дураки, теперь им конец».
Почему только «теперь»? Да потому, что до этого, для читателей моего уровня понимания, газеты представляли дело так, что война идет на равных, но с некоторым перевесом  немцев. «Но, теперь-то уж Германии конец. Он (Гитлер), не смотря на перевес, с одной Англией не смог справиться, вот дураки».
А за нами разгром японцев на озере Хасан, на Халхин-Голе, прорыв линии Маннергейма, слухи о победоносных стычках с немцами, когда они в Польше пытались зайти на территорию, занятую нашими войсками.
Какими жертвами, и каким перевесом сил достались нам победы – даже задавать такие вопросы было предосудительно. Все победы были благодаря храбрости красноармейцев, умению командиров и моще нашего оружия. Мы насмотрелись фильмов: "Три танкиста", «Если завтра война», "Истребители".
   
С хорошим настроением после купания пришел с взморья дядя Вячик и узнал про выступление Молотова. Последний раз на долгие годы пообедал в доме родителей, попрощался с ними и уехал. Ушел на войну. Я не помню слез.  Дедушка с бабушкой пережили Японскую, Германскую, Гражданскую, Раскулачивание, Финскую. На эту войну ушел единственный сын. Что можно было ждать? Да, всё.

В 2013 году, говоря о моем повествовании, Неля Николаевна Фёдоровых поведала мне про сцену, которая ей запомнилась, хотя ей было всего три с половиной года. Это было в Кировской области в селе Топурово. Только что началась война, естественно мужчины затаив дыхание, в напряжении ждали грозных повесток, и когда повестки пришли, разряжая напряжение, они так набрались, что падали после первого шага. Идти они не могли; тогда их положили  на телеги, и на сборный пункт повезли, а следом за телегами до околицы шли и голосили матери и жены, поливая растянувшуюся на четыре года дорогу войны слезами.
Вскоре пришла повестка и Нелиному отцу – он был учителем и, подбросив ее несколько раз, ушел в неизвестность – пропал где-то в Среднерусских болотах без вести.
 После того, как отца взяли в армию, мать с детьми перебралась в Киров. Их детский садик был рядом со школой, в которой был госпиталь. Школу и садик разделял только штакетник, по одну сторону которого гуляли дети, а по другую ходячие раненные бойцы. Иногда к штакетнику подходил боец и спрашивал: «А кто у вас Петя?», или: «Девочки, а есть у вас Ниночка?»  И если такой ребенок находился, то боец просил подойти, и доставал из кармана кусочек сахара. Кусочек был со следами табака, боец его старался очистить, и дети были рады сладости, хотя нянечка говорила, что сахар нужен самому бойцу, чтобы он быстрей поправился.
В конце войны дети давали концерт в госпитале. Не важно, что они там могли зрителям представить, само появление детей в госпитале было для бойцов праздником. После концерта спросили, есть ли среди детей девочка Неля. Неля отозвалась, и ее подвели к раненному, у которого в Сибири была такая дочь. Его голова была сплошь забинтована, в повязке были только два небольших отверстия – для носа, чтобы дышать и для рта, чтобы можно было как-то его покормить. Звуки, которые он издавал, наклонившись к его рту, понимал боец, который подвел к нему Нелю. Боец открыл тумбочку и достал кусочек сахара. На протестующий жест девочки, строго прошептал: «Бери».
Прошло еще почти 20 лет. Неля, разговаривая с товаркой, которую тоже звали Нелей, рассказала ей эту историю, и вдруг товарка уронила голову на стол и в голос зарыдала: «Неля, ведь это был мой отец. Ведь мы из Сибири, и похоронку получили уже после войны».
У переживших войну, одна молитва: «Отче наш, яви любую Свою волю земным нашим правителям – «Лишь бы не было войны». Дядя Вячик ушел на войну.

В первый день войны, часов в 5 вечера мы с Валиком пошли к колодцу у шоссе за водой. Раздалась зенитная стрельба со стороны Парголово, низко над лесом шел тяжелый самолет. С началом войны сразу все было приведено в боевую готовность, но информации никакой и  стреляли по своему самолету, который шел по направлению к аэродрому в Новой деревне – это окраина Ленинграда.
Через несколько дней, когда мы купались на взморье, со стороны Лисьего Носа, из-за мыса появились 9 самолетиков У-2, которые летели тремя звеньями по три в звене. Т.е. целая эскадрилья. На бреющем полёте они летели в сторону города туда, где у Новой Деревни был аэродром, а вокруг них вилось звено из трех истребителей И–16. Истребители сзади сверху заходили в атаку строчили из пулемета, взмывали вверх и снова заходили в атаку. Нам казалось, что это прямо над нашими головами происходит и мы, стоя по пояс в воде, ныряли, чтобы спастись от пуль.
Скорость У-2 примерно 100 км/час, а скорость И-16 больше трехсот, так что истребители вились вокруг У-2, как вокруг неподвижной цели. Пока над нами летели, сделали два или три захода и все мимо. И этим И-16 предстояло вступить в бой с Мессершмиттами, и вступали. А что делать? Воевали  тем оружием, которое было. Наконец у одного У-2 появился огонек на верхнем крыле, и самолетик стал медленно снижаться. Остальные долетели до аэродрома и такие вот букашки днем, на глазах у боевых ассов могли разнести в пух и прах наш аэродром. Впоследствии У-2 с успехом использовались как ночные бомбардировщики и немцы уважительно их называли «ночными ведьмами», потому что летали на них женщины, но ночью.
В кустарнике между Лахтой и Старой Деревней подбитый самолет достиг земли, подмял кусты и встал на попа: носом в землю, хвостом вверх. Вся Лахта бросилась к самолету, а мы из воды на берег. Из кабины выбралась девушка. Народ чуть её не разорвал, но нашлись силы остановившие расправу, а то пошел разговор: не шпионка ли. Даже летчики, базирующиеся около Ленинграда, не имели связи и, вероятно, плохо представляли  себе характер немецкой воздушной армии. Вероятно, с какого-то учебного аэродрома эскадрильи учебных самолетов У-2 было приказано перелететь на ленинградский аэродром. Кто-то кого-то не  известил, и бесстрашные летчики ПВО бросились в атаку на свои учебные машины.
Позже на домах, на заборах, в магазинах появились плакаты с изображением силуэтов немецких самолетов – нам-то зачем?
Я был свидетелем ещё одного эпизода. Примерно в это же время, т.е. в первые дни войны низко над лесом в сторону города шел тяжелый самолет, а высоко в небе был легкий. Легкий бросился в атаку на тяжелый. С тяжелого ударил пулемет и легкий как летел вниз, так и врезался в землю. Что тяжелый был наш – это бесспорно, а чей был легкий – наш или разведчик немецкий я не могу точно сказать, домыслы есть, но здесь они не к месту. А на нашей общей кухне и домыслы были, и воспоминания и рассказы были, один фантастичнее другого.

Разговоры взрослых соседей шли о предательстве и вспоминались эпизоды из Первой Мировой войны, о которой они сами слышали в таких же разговорах, будучи на 25 лет моложе. Из этих пересказов мне  запомнились некоторые. 

В Первую Мировую у немцев было много снайперов, да и вообще, только высунешься из окопа, тебя хлоп и нету. А один из офицеров спокойно так выходит из окопа, ещё постоит, высморкается, как бы в насмешку, и идет в другой окоп. И подзуживает солдат, чтобы не боялись. А потом выяснилось (вроде немца в плен взяли), что этот офицер был немецким шпионом, а условным сигналом, чтобы в него не стреляли, был взмах белым носовым платком. Вот он каждый раз и сморкался.
Ещё рассказывали, что мыло солдатам давали, от  которого те тифом болели, – и этому верили. Извечное стремление видеть причину своих бед в кознях недругов.
На нашей турбазе был сторож 15-го года, т.е. в 90-м, когда я с ним встретился и уже писал эти воспоминания, ему было 75. Так вот, этот сторож, который действительную проходил до войны, неоднократно мне рассказывал (он уж забывал, что повторяется), как в одной из частей красноармейцы стали жаловаться, что в пище черви. Вызовут командира, – придет, проверит: и правда черви. Среди красноармейцев, значит, недовольство, а командиру грозит трибунал. Был, мол, среди младших командиров один смышленый. Однажды, когда он дежурил на кухне и уже получил все продукты,  завхоз дает ему дополнительно баранью ногу, как бы от щедрости. Дежурный сообразил и эту ногу не положил в котёл, а завернул в тряпицу и зарыл.
Подали обед.
Дежурный при командире и спрашивает: «Как, товарищи красноармейцы, есть черви?». Те пошвырялись в мисках – «Нет», говорят. «А теперь,– говорит,– посмотрите одну вещь». Достает ногу, а она надрезана и там полно червей. Значит, надрезали, засеяли червями и опять надрез склеили – он на сыром мясе и не заметен, а черви там уж растут… – завхоз был вредителем, значит!
Спрашивать детали у этого сторожа: когда же завелись черви, и, что же, ногу не разделывали прежде, чем положить в котел – было без толку.
А еще был случай, – рассказывает он в очередной раз, много раз рассказанную историю, - это было уже в Польше, в Западной Белоруссии, значит. Часть стояла на реке, а по ту сторону немцы. И вот один командир попросил хозяйку – местную, у которой стоял на квартире, постирать ему бельё: подштанники, там, рубашку… Она постирала, и пошла полоскать на реку, а уж там всё известно.
- Что известно-то?
- Да там всё, значит, уже знают и сообщают: так, мол, и так.
Между разговорами на Лахте и рассказами сторожа турбазы – 50 лет, а как они –  эти разговоры, похожи. Так, в разговорах, в наших поездках в город для нас проходили первые дни войны.
 
О миллионных потерях не сообщали, наш дом и похоронок не получал, и вообще о них я в то время не слышал. Видно их и не присылали, не до них было, кто их там считал – погибших, хоть бы как-нибудь очухаться – потом разберемся. А пока, чтобы как-то успокоить народ, как-то воодушевить, публиковались фантастические сообщения, как, например, уже 29 июня сообщалось о грандиозной танковой битве, в которой с обеих сторон участвовало до 4000 танков. Я помню две заметки, которые произвели на меня такое впечатление, что я их запомнил. Одна про то, как толковый расчет миномета выбрал позицию в небольшой группе деревьев рядом с дорогой, которая шла через болото, и пристрелялся. Когда по дороге пошла колона немецких танков, они подбили сначала первый танк, а затем последний и после этого расстреляли всю колону. Между прочим, я недавно слышал на радио подобный рассказ о действительном военном эпизоде, только в этом рассказе фигурировал не миномет, а наш замаскировавшийся танк, так что…. В другой заметке рассказывалось, как в бомбоубежище, заваленном во время бомбёжки рухнувшим домом, стоявший у окошка мужчина, чтобы успокоить женщин и детей сообщал им о том, как идут раскопки, о которых он, якобы, получал какую-то информацию через окошко. Когда их и в самом деле раскопали, оказалось, что этот человек не мог отойти от окошка, т.к. обе его руки были придавлены и размозжены рухнувшим сводом окошка, а человек этот был музыкантом, не помню скрипачом или пианистом.

Уже после войны, когда я хоть немного узнал о страшной обрушившейся на нас катастрофе в начале войны, я вспомнил про сообщение о танковом сражении на шестой день войны, и мне очень хотелось убедиться, что такое сообщение действительно было.
Случайно в 20-ю годовщину победы, перебирая старые подшивки из личной коллекции старого правдиста при подготовке юбилейного  номера стенгазеты, я наткнулся на эту информацию от сов информбюро и снял копию. Попутно,  я наткнулся на сообщение о том, что за год войны людские потери убитыми ранеными и пленными у немцев 10 млн., а у нас 4,5 млн.…Теперь газеты пишут, что мы за первый год войны потеряли много больше 4,5 миллионов, а немцы за первый год много меньше миллиона, но  в то время это была оправданная ложь. Война шла страшная и все, что работало на победу, было оправдано.

Многие очень интересные эпизоды из той поры забылись. Вот, например Валик напоминает о таком эпизоде.
Однажды мы пошли в город пешком. Почему пешком – уж не помним. Вероятней всего, долго было ждать поезда. По дороге увидели большое стадо коров, которых угоняли от немцев; сопровождали стадо несколько женщин. Коровы были недоены и призывно мычали.
При входе в город на шоссе стоял военный пост, и мы остановились невдалеке, опасаясь, что нас задержат т.к. документов у нас не было, но на нас не обратили внимания и мы прошли. Кажется в этот раз, мы попали в кино, когда во время сеанса зажгли свет и объявили воздушную тревогу. Часть зрителей вывели из зала в бомбоубежище, но нас оставили, а потом показ фильма продолжили. Перед фильмом показали «журнал»:
Натурная съемка, почта, у окошка очередь. К окошку протискивается рисованный Наполеон и подает телеграмму:
Срочно, Гитлеру.
«Пробовал, не советую». Наполеон.

 Бомбёжек ещё не было.
Фронт стремительно катился на восток, а Ленинград оставался как бы в тени нетронутым. В магазинах всё было, исправно ходил транспорт. Но отправить Валика к родителям было невозможно т.к. прямого поезда или хотя бы вагона из Ленинграда мимо Алпатова не было.
Одной из причин, побудивших тётю Люсю и дядю Марка отправить Валика в Ленинград, была некоторая его изнеженность и, как им казалось, нервозность. Для меня это выражалось его «причудами» в еде: он не ел масла и сала и «любил» шоколадные конфеты. Когда он ел колбасу, то выковыривал из нее кусочки сала. Для меня это было непонятно – кто же не любит конфет, да ещё шоколадных? Любая колбаса – это колбаса, зачем же из нее что-либо выковыривать?
Валику, как гостю, старались угодить. Питались мы с ним хорошо, нас выделяли и вот первое «военное» новшество: Валик признал, что если сливочное масло смешать с какао порошком, да добавить сахара, то оказывается это вкусно и такое масло съедобно! Карточки в Москве и Ленинграде ввели ещё 18 июля с одинаковыми нормами, но ещё была коммерческая сеть, где было всё по повышенным ценам, а нам с Валиком приходили денежные переводы.
Я вот сейчас думаю: почему правительство сразу не ввело жесткую экономию? И считаю, что это было, пожалуй, разумно. Само по себе, начало войны было для народа жестким ударом, – нельзя было его добивать ещё и жестким незамедлительным нормированием. К войне надо было привыкнуть, войти в войну, а, с другой стороны, введению нормирования должна была предшествовать большая подготовительная работа.

Приближалось время начала занятий в школе. Меня послали в город купить себе зимнее пальто. Взрослые понимали, что это надо сделать незамедлительно, но ехать со мной, кроме Валика, с которым мы повсюду ходили вместе, было некому. Мама была на работе, дедушка с бабушкой по тем представлениям были стариками: дедушке было 64 -  т.е. меньше, чем мне сейчас, а бабушке ещё на 10 лет меньше, т.е. она не достигла ещё пенсионного возраста, но даже мысли не было, что они должны меня сопровождать.
Мы ходили по магазинам. В одном из скверов между домами снимались «документальные» кадры кинохроники, в которых артисты изображали пленных немцев.
Пальто я, помнится, купил в Гостином Дворе.
Я собирался в 7-ой класс и, кроме пальто, купил ещё учебник истории.