Смара

Из книги «Маленькие поправки к истории Братского района».

СМАРА

(итал. - Грусть ушедшего, горечь настоящего, неизвестность будущего.)

 Охотясь на белый груздь,  я ушел в сторону от привычных маршрутов. Долго бродил по затравенелым дорожкам в туманном мареве августовского утра. Груздевый лес был где-то рядом, единственной привязкой к нему была линия высоковольтной электропередачи.
  Солнце уже начинало съедать туман, когда поиск мой, как мне казалось, был близок к успеху: в поредевшей золотой дымке можно было различить вдали корявые разлапистые мачты , как гигантские кресты на могилах неведомых миру великанов, четко прорисованные китайской тушью по золоту плывущих в небытие косм тумана. Тропинка вела к осиновой роще, густо поднявшей тела молодых  дерев на месте старого выруба, пожарища-ли – бог весть.
  О чем думаешь, ходя по грибы? – Да ни о чем, тело не дает думать: глаза – глядят, грудь дышит, ноги шагают. Потому и не привлек, в первый момент, внимания – посторонний среди мелколесья, прямоугольный, нечеткий силуэт: шалаш - не шалаш, изгородь – не изгородь. Впрочем, посмотреть стоило.
  По заросшему  травой кочкарнику, через сплетения заматеревшего шиповника я приблизился к грубоваренной ржавой ограде, в середине неровного прямоугольника которой, косо торчал из зарослей жухлого лесного разнотравья такой же грубый и рыжий – крест. 
  Мало приятного в том, что ранним летним утром, да в самом благом расположении духа, увидать себя на заброшенном кладбище, и где – в добром десятке километров от человеческого жилья.
  Идиллия кончилась. Глаза мои стали видеть: я стоял на костях, вместо кочек в траве обрисовались могилы, изгнившие колья со следами краски – правильными рядами валялись в ногах мертвецов. На плоско затесанной верхушке ближайшего – трауром по благородной седине старого дерева был вписан номер – 186.  В метре справа стоял 187, стоял на тоненькой ножке еще не съеденной временем и сыростью сердцевины. И справа, и слева угадывались сплющенные холмики, и сзади, и спереди – все было пугающе однообразно. И в этом однообразии чувствовалась железная целесообразность, ряды могил были расчерчены под линейку, посажены тесно одна к другой, как будто площадь была крайне ограниченной.
  Загадка открылась, когда у самого края рощи сыскался еще один крест – чистой и аккуратной работы, свежеокрашенный серебрянкой. Табличка нержавеющей стали, на русском и немецком языках, дала ответ на  все мои невысказанные вопросы «Доктор Иоахим Андерс, родился в Германии, 1914 – 1952 гг.».
   Я снял кепи: кто бы ты ни был, ты никак не думал умереть рабом на краю света, и лечь в глинистую сибирскую землю. Да видно Бог есть на свете, иначе как бы тебя отыскали? И приехали из несусветной дали отдать последнюю почесть сгинувшему существу: обиходить могилку, где лежат твои кости с жестяной биркой на ноге, поставить крест – знаком напоминания – здесь лежит человек.
  Папироса была горька, когда я уходил прочь. Белый груздь потерял свою прелесть, и день, знойный, пронизанный печальным ароматом увядания и ожиданием скорого уже снега, навевал скуку.
  Я вспоминал как «на заре юности туманной» наш ротный нашел в лесу, западнее Житомира, разбитую позицию артиллерийской батареи, и мы, великовозрастные балбесы, роясь в проржавевшем за много лет металлическом хламе, к своему неописуемому восторгу нашли человеческий череп и кости ноги в заскорузлых остатках юфтевого сапога. Сообща решено было сделать из черепа пепельницу, кости ноги – выбросить. То, что батарея была русской, - нам было «до лампочки». Ротный заставил похоронить все на месте.
  А потом, когда я, в свою очередь, был ротным командиром великовозрастных балбесов, то, однажды, застал их за «горячим»: утвердив на столешнице желтый череп с аккуратной пулевой дырой в затылке, бойцы с воодушевлением, в очередь, ставили ему «чилимы». Но мои вопли и скрежет зубовный ответ был краток: «Господин капитан, это – японец!»
  И много чего я вспоминал в этот день, осознав себя вдруг потомком и предком. Как потомок я был худ, как предок – еще гаже и потому, в сумерках добравшись домой, чувствовал себя подлецом. И от невозможности изменить ситуацию – напился вдребезги. А в полночь сидел на обрывистом берегу озера, и кричал в таинственную под луной даль, пытаясь докричаться до тех, идущих мне на смену.
 «Кто вы, орал я, - потомки?»
«Подонки»,- гулко дыша, отвечала даль.
  Они издевались надо мной, скоты..